Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Марк Исидорович Рохлин. Там, где были яранги. Издательство «Советская Россия», Москва, 1961 г.
Предисловие
Во второй половине тридцатых годов на Чукотке – самой отдаленной и тогда труднодоступной северо-восточной окраине нашей Родины – были обнаружены месторождения олова. В ту пору эти открытия имели такое же большое народнохозяйственное значение, как находка промышленных месторождений алмазов в Якутии в наши годы. В результате открытия чукотских оловянных месторождений и последовавших за этим геологоразведочных работ была создана минерально-сырьевая база для развития горнодобывающей промышленности на Чукотке.
В книге кандидата геолого-минералогических наук М. И. Рохлина – одного из первооткрывателей чукотского олова, а затем в течение многих лет активного участника и руководителя геологических исследований на Чукотке – рассказывается история превращения «медвежьего угла» в развитый промышленный и культурный район. Книга содержит также сведения о современном экономическом значении Чукотки и о происшедших здесь изменениях за годы Советской власти.
Наряду с увлекательным описанием истории геологических открытий на Крайнем Севере автор называет имена тех, кто своим самоотверженным трудом раскрывал тайны природных подземных кладовых сурового заполярного края, ставил их на службу народному хозяйству.
М. И. Рохлин был инициатором организации первой Чаунской экспедиции Арктического института и фактически возглавлял в ней геологические работы, приведшие к открытию первых промышленных месторождений олова на Чукотке.
В наши дни на Чукотке бурно развивается горнодобывающая промышленность, широким фронтом идут изыскания новых полезных ископаемых, и в первых рядах покорителей подземной заполярной целины стоит советская молодежь, наш комсомол.
Славный пример большинства персонажей книги – живых, невыдуманных людей – достоин подражания. И хочется думать, что много найдется молодых патриотов, которые пожелают продолжать их дело.
Член-корреспондент Академии наук СССР
В. Н. Сакс
Вместо введения
В послевоенные годы мне часто приходилось на самолете пролетать почти над всем Чукотским национальным округом. Путь мой обычно пролегал в долину реки Колымы. Эта трасса уже стала обычной для наших летчиков, и шум моторов ни у кого из жителей поселков, над которыми пролетают самолеты, не вызывает теперь удивления.
Как ни быстро летит самолет, длинный путь над Чукоткой оставляет много времени для раздумий и воспоминаний: и зимой, когда часами парит воздушный корабль над безмолвием тундры, и летом, когда под ним расстилаются грязновато-зеленые просторы, гладь озер, безлесые и безлюдные горные хребты, прорезанные лентами рек...
Больше двадцати лет тому назад «начал я заниматься геологическими поисками и разведкой полезных ископаемых на Чукотке. Тогда единственным сухопутным транспортом летом были собственные ноги, а зимой – собаки да мелкие, слабосильные чукотские олени. По морю вдоль берега с грехом пополам передвигались на чукотской байдаре с плохеньким рульмотором или на видавшем виды экспедиционном катере.
Тяжелы были условия работ, но они не останавливали нас: мы искали оловорудные месторождения, так как геологическая наука давала нам право рассчитывать на это! Для нас было ясно: освоение бескрайних просторов Чукотки, приобщение этого труднодоступного края к хозяйственной жизни страны должно быть связано, прежде всего, с открытиями минеральных богатств, с освоением особенно ценных полезных ископаемых. Олово относится именно к этой группе полезных ископаемых.
Что же представляет собой олово, чем определяется его ценность, почему оно имеет такое большое значение в народном хозяйстве?
Олово – редкий и ценный металл. Редкий потому, что в земле его гораздо меньше, чем таких металлов, как медь, свинец, цинк, не говоря уже о железе. Да и число месторождений олова весьма незначительно, и по своим запасам они обычно невелики.
Ценность олова заключается в том, что оно используется в самых различных отраслях промышленности. Можно без преувеличения сказать, что не только развитие, но и существование, например, машиностроения без олова невозможно.
Олово стало известно людям значительно раньше, чем многие другие металлы. Оловянные бронзы – самые древнейшие сплавы, которыми человек научился пользоваться еще за три тысячи лет до нашей эры. Раньше всего люди научились выплавлять медь, а вслед за медью – олово, вероятно, из руд, одновременно содержащих оба эти металла. Открытие и применение бронзы (сплав меди с оловом) знаменует собой целую полосу истории человечества.
Этот период, длившийся около двух тысяч лет, известен в истории развития человеческого общества как бронзовый век.
Шло время. Развивалась культура. Все новые металлы вовлекались в сферу деятельности человека. Но еще очень долго олово оставалось одним из главнейших металлов.
Особенно широкое применение нашла оловянная бронза в искусстве. Известны изумительные бронзовые памятники искусства, относящиеся к различным эпохам. Много бронзы расходовалось также на колокола, пушки. Чистое же олово в прошлом главным образом шло на изготовление посуды.
С давних времен широко пользовались оловом и его сплавами в России. Русские умельцы продемонстрировали перед всем миром большое искусство бронзового литья. В настоящее время всем известны такие замечательные изделия из бронзы, как Царь-пушка, отлитая мастером А. Чоховым в 1586 году, и Царь-колокол, изготовленный И. и М. Моториными в 1735 году.
К концу XVIII столетия лишь три металла добывались в больших количествах, чем олово. Это были железо, свинец и медь. В XIX веке, когда началось широкое развитие машиностроения, потребность в олове значительно увеличилась, появились новые области его применения, а в связи с этим возросла необходимость в открытии все новых и новых оловянных месторождений.
В наше время в связи с дефицитом олова успешно изыскиваются его заменители. В результате колоссального прогресса техники количество используемых человечеством металлов превысило сорок наименований. Сейчас уже не три, а семь металлов – железо, марганец, хром, медь, свинец, цинк, алюминий – добываются в гораздо больших количествах, чем олово. Эти металлы заменили олово в ряде изделий. Кроме того, создано много искусственных материалов, главным образом пластмасс, которые в ряде случаев также с успехом используются там, где раньше использовалось олово.
Но это не значит, что использование олова уменьшилось, что потребность в нем сократилась. Нет. Открылись многочисленные новые области применения этого металла в очень важных промышленных изделиях. И хотя добыча олова за последние десятилетия резко возросла, оно и теперь является дефицитным металлом. В капиталистических странах его относят к категории стратегических материалов, запрещают вывоз за границу.
В настоящее время в металлургии олова все большее значение имеет производство так называемого «вторичного» олова. Всякого рода металлический лом и отходы, содержащие хотя бы незначительную примесь олова: консервные банки из луженой жести, старые радиаторы, сработавшиеся вкладыши, типографские шрифты и многое другое – подвергаются специальной переработке, с помощью которой из них извлекается олово.
История открытия и использования олова, его ценные свойства и широкое практическое применение – все это свидетельствует о большом значении олова в нашем народном хозяйстве.
С первых же дней Советской власти в стране начались работы по созданию собственной мощной сырьевой базы для промышленности. Геологические изыскательские партии приступили к исследованиям недр самых отдаленных уголков нашей Родины. Такие партии с заданием найти оловорудные месторождения были направлены и на Чукотку. Об этих экспедициях и их участниках, о сегодняшнем дне Чукотки мне и хочется рассказать на страницах настоящей книги.
Из далекого прошлого
О существовании Чукотки и ее населения правители державы Российской узнали в середине XVII столетия.
В 1641 году русский землепроходец и мореход якутский казак Михаил Васильевич Стадухин с небольшим отрядом служилых людей спустился по реке Индигирке к ее устью. Морем дошел до Колымы и основал на ней зимовье (ныне поселок Стадухино) в 20 километрах от современного Нижне-Колымска. Отсюда в 1644 году и было послано им в столицу донесение, в котором впервые сообщались сведения о чукчах.
Через шесть лет Стадухин сухим путем прошел с Колымы на Анадырь, а оттуда – на реку Охоту. Это было поистине героическое путешествие!
Вместе со Стадухиным приплыл на Колыму выдающийся русский мореход Семен Иванович Дежнев. Зимовье на Колыме и явилось для него отправной базой великого морского путешествия для поисков лежбищ моржей и устья реки Анадырь, слухи о существовании которой дошли до казаков.
К морю вышли летом 1647 года. Но первая попытка успехом не увенчалась. Тяжелые льды загромоздили устье Колымы и помешали выходу в море. 20 июня 1648 года экспедиция вышла в повторное плавание на семи кочах (Коч – однопалубное, одномачтовое морское судно. Длина его составляла около двадцати метров, осадка – два метра. Ходили кочи под веслами, а при попутном ветре и под парусом. Парус делался прямой, из оленьих шкур. Судно вмещало около тридцати человек и поднимало до тридцати тонн груза. Строили кочи обычно без применения металла, используя деревянные гвозди, скрепляя доски обшивки прутьями или ремнями. И только на ленских кочах части корпуса, требовавшие большой прочности, крепились железными гвоздями и болтами). В пути два коча потерпели аварию и два пропали без вести. Остальные три, в том числе и коч Дежнева, обогнув морем Чукотский полуостров с севера, достигли пролива между Азией и Америкой, где один коч разбился о скалы. Дежнев впоследствии описал в своих челобитных крайнюю восточную оконечность Азии. На островах Диомида он видел эскимосов. В начале октября буря выбросила коч Дежнева на берег южнее устья Анадыря. По суше добрался он до реки Анадырь. Основав здесь Анадырский острог (1649 год), мореход обследовал бассейн реки Анадырь, в Анадырском заливе открыл богатое лежбище моржей и организовал их промысел.
Экспедиция Дежнева сделала выдающееся географическое открытие. Было доказано существование пролива между Азией и Америкой, открыт морской путь вокруг северо-восточной Азии, описаны береговая линия Чукотского полуострова и река Анадырь. Часть участников похода проникла на Камчатку, другая, по предположительным данным, добралась до Аляски.
Прошло полторы сотни лет после знаменитого похода Дежнева, пока царское правительство не приняло, наконец, решение продолжить изучение Чукотки. В 1790 году офицеру русского флота Иосифу Биллингсу было поручено проплыть на корабле вокруг Чукотского полуострова. Но тяжелые льды сделали невозможным такое плавание. Тогда отважный путешественник в ближайшую же зиму на оленях проехал вдоль Чукотского берега от Берингова пролива до Чаунской губы и завершил описание северного побережья России.
Прошло еще тридцать лет. В 1820 году приступила к изучению Чукотки экспедиция Фердинанда Петровича Врангеля. В исключительно трудных условиях экспедиция Врангеля в составе семи человек (среди них был мичман Ф. Ф. Матюшкин – лицейский товарищ А. С. Пушкина) в течение четырех лет обследовала и нанесла на карту побережье Сибири от устья Индигирки до Колючинской губы и часть Медвежьих островов. С большой для своего времени точностью были определены 115 астрономических пунктов. Трижды экспедиция направлялась по льду на север в надежде найти обитаемую землю, о которой сообщали чукчи. Однако неблагоприятная погода мешала дойти до цели. Впоследствии в указанном Матюшкиным и Врангелем месте был обнаружен остров, названный именем Врангеля. Экспедиция провела ценные навигационные, гидрографические, геомагнитные и климатические исследования. Очень важными оказались данные о том, что полярное море не покрывается сплошным крепким льдом даже в сильнейшие морозы. Кроме того, экспедиция Врангеля собрала сведения о природных богатствах и народах, населяющих посещенные ею места.
Во время кругосветного путешествия Федор Петрович Литке в 1828 году описал западное побережье Берингова мыса, острова Прибылова, Бонин и Каролинский архипелаг, открыв в нем 12 островов. Был собран богатый материал по океанографии, этнографии, зоологии и ботанике.
В последующие годы исследования Чукотки проводились гражданскими учреждениями. Так в 1868–1870 годах по заданию Восточно-Сибирского отделения Географического общества Г. Л. Майдель вместе с топографом П. Афанасьевым и астрономом К. Нейманом совершил путешествие по Чукотке и Якутии. Экспедиция собрала обширные сведения о населении и природе этого края и составила топографический очерк.
Во второй половине XIX века видные торгово-промышленные деятели М. К. Сидоров и А. М. Сибиряков выдвинули проблему освоения Северного морского пути. Возможность успешного ее разрешения казалась реальной благодаря тому, что на морских дорогах появились пароходы, полностью вытеснившие к тому времени парусные суда. И вот в 1878 году шведский полярный исследователь Нильс Адольф Эрик Норденшельд вышел на зверобойном пароходе «Вега» в сквозное плавание северо-восточным проходом из Атлантического океана в Тихий. Перезимовав на Чукотском полуострове в районе Колючинской губы, в 1879 году «Вега» успешно закончила поход. Экспедиция сыграла важную роль в установлении условий плавания Северным морским путем и познании природы Арктики.
Конечно, немногочисленным одиночкам-ученым, какими бы героическими ни были их усилия, не под силу было шире исследовать этот неизведанный край.
Царское правительство не интересовалось судьбой национальных окраин России, насаждало там режим жестокой эксплуатации и ограбления коренных жителей.
Население Чукотки в массе своей систематически недоедало, а нередко и голодало. Сплошная неграмотность, засилье суеверий, полное отсутствие медицинской помощи – вот что определяло условия жизни местного населения. И вдобавок ко всему – притеснения со стороны местных богатеев и шаманов, беззастенчивый грабеж со стороны русских и особенно американских купцов, которые в течение многих лет бесчинствовали вдоль всего побережья Чукотки и даже добывали золото из россыпей, найденных невдалеке от поселка Анадырь.
Население Чукотки вымирало.
«Мрачные морские берега, вековые льды, мороз, пурга. Хилые кочевые яранги, каменный молоток, примитивный лук и стрела, шаманство, патриархальщина, насильственный сбор ясака, миссионер, американский и русский купец» – так характеризовал дореволюционную Чукотку большой знаток этого края Наум Филиппович Пугачев, секретарь первого Чаунского райкома ВКП(б), избранный на этот пост в 1933 году. Мрачные морские берега, вековые льды, мороз и пурга остались. Все остальное известно лишь по рассказам старожилов, которые и сами-то слышали об этом от своих родителей да узнавали из литературных источников.
В наступление на недра Чукотки
Наступление на недра Чукотки началось в Ленинграде. Шел 1935 год. Страна наша в это время не была обеспечена открытыми запасами оловянных руд. Тогда было известно только одно по-настоящему разведанное месторождение олова, имевшее промышленное значение. Отсутствие месторождений олова геологи объясняли слабой изученностью территории страны, недостаточным опытом в проведении поисковых работ, да и малым размахом таких работ. Значит, нужно было совершенствовать методику поисков и разведки месторождений олова, шире развивать эти работы, вовлекая в исследование новые районы страны.
И я, и мои товарищи – мы все были тогда молодыми специалистами – считали для себя честью принять участие в поисках оловорудных месторождений. Это было и интересно и почетно: вложить свою долю труда в разрешение государственно важной задачи – создать отечественную сырьевую базу оловянных руд.
Сам я начал заниматься поисками оловорудных месторождений еще за два года до начала описываемых событий – через год после окончания Ленинградского горного института. Увлек меня этим делом мой учитель – известный специалист по рудам, минералог Сергей Сергеевич Смирнов.
Год я работал в Южной Карелии. Невдалеке, за границей, уже на территории Финляндии, было известно небольшое и довольно бедное оловорудное месторождение – Питкаранта. Мы считали, что раз геологическое строение нашей и финской территорий сходно, то и у нас могут быть оловорудные месторождения, подобные Питкаранте. И действительно – мы нашли оловосодержащую жилу. Но что это была за жила! Всего несколько сантиметров толщиной, а оловянный камень (Иначе касситерит – природное соединение олова с кислородом – минерал, в составе которого олово присутствует в горных породах) присутствовал в ней в виде таких мелких зерен, что их можно было рассмотреть только с помощью микроскопа, да и они содержались в небольшом количестве. Нельзя было рассчитывать на промышленное значение такой находки. Но она имела большой теоретический интерес, так как подтверждала справедливость нашего предположения: если в двух районах геологическое строение сходно, то могут быть сходными и проявления оруденения.
На следующий год я поехал в Забайкалье – район, в пределах которого известно почти пятьсот месторождений полиметаллов – свинца и цинка с серебром. За несколько лет до этого в рудах одного из них С. С. Смирнов обнаружил присутствие олова благодаря наличию мельчайших кристалликов оловянного камня. Это открытие позволило ему высказать убеждение, что олово есть и в других забайкальских месторождениях, но его пропустили при прежних работах. Была организована ревизия руд известных месторождений специально на олово, и я принял участие в этой работе. Действительно, в рудах многих полиметаллических месторождений Забайкалья мы нашли олово. Находки эти были посущественнее, чем карельские, но и они все же практического знания не имели.
Работы, в которых я принимал участие в те давние годы, получили образное название «отцеживание комариного жира». Такое гиперболическое сравнение было вызвано тем, что олово в руде содержалось в мизерных количествах. Однако в процессе этих работ создавалась школа геологов-оловянщиков, овладевавших специальными навыками для дальнейших исследований.
Итак, в те годы делались первые шаги, пока не дававшие ощутимых практических результатов, но позволявшие накапливать научный материал, увереннее решать вопрос о дальнейшем направлении работ, правильно выбирать те районы и области, в пределах которых можно было ожидать наличие по-настоящему промышленных оловорудных месторождений.
Именно в это время в результате углубленного анализа еще скудных данных о геологическом строении Якутии С. С. Смирнов предсказал ее перспективность по олову. Он считал, что и в других районах Северо-востока – то есть в бассейне Колымы и на Чукотке – имеются пока еще неизвестные промышленные месторождения олова. Это был лишь прогноз, но он вселял надежду на успех предстоящих работ, вдохновлял нас на настойчивый, самоотверженный труд.
В те годы работы геологов «Дальстроя» в бассейне реки Колымы приводили к первым открытиям оловянных месторождений, и слухи об этом, доходившие до Ленинграда, будоражили умы. Геологи Всесоюзного арктического института мечтали о таких же открытиях на территории Чукотки, интерес к которой имел свою предысторию.
Еще в 1914 году горный инженер С. Д. Оводенко доставил в Академию наук два обломка гальки оловянного камня. Первый был найден им на мысе Чаплина, второй – примерно в 20 километрах от первого, между мысом Чаплина и бухтой Ткачен. По-видимому, оба обломка были от одного камня. Каким образом попал он на Чукотский берег, оставалось неясным.
В 1927–1928 годах на Чукотском полуострове работала геологическая экспедиция Союззолота. В береговых обрывах был обнаружен тонкий прожилок охристой руды. При анализе оказалось, что там есть олово. И здесь не обошлось без некоторой доли таинственности. Когда через несколько лет новые экспедиции повторили исследование района, этого прожилка они не нашли. По-видимому, морской прибой разрушил береговые скалы, а вместе с ними и рудный прожилок.
В то время при повышенном интересе к поискам олова и такие экзотические находки привлекали внимание. Ценность их увеличивалась тем, что (как мы тогда думали) Чукотский полуостров имеет некоторое сходство по геологическому строению с полуостровом Сьюорда на соседней Аляске, – там тогда уже были известны месторождения олова.
Еще две находки подогрели интерес к труднодоступному северному краю. В 1934 году в случайных образцах свинцово-цинковых руд из месторождения Сердце-Камень неожиданно были обнаружены небольшие количества олова и вольфрама. А затем геологи В. Серпухов и Д. Байков привезли с Чукотки кусок кварца с крупными замечательными кристаллами оловянного камня. Об этом стоит рассказать подробнее.
«Точки Серпухова»
Еще в мае 1933 года геологический сектор Всесоюзного арктического института в Ленинграде предложил геологу Владимиру Ивановичу Серпухову поехать работать на полярную станцию мыса Шмидта. Предполагалось, что он займется обследованием прибрежной полосы – к востоку от мыса Шмидта до Колючинской губы и к западу от него – до мыса Биллингса. Очень робко (с большим сомнением в возможности исполнения такой затеи) высказывалось пожелание пересечь полуостров до Анадырского хребта – по «дороге», которую предстояло выбрать самому Серпухову. В помощь ему намечали направить геодезиста.
Наши знания о Чукотке в те времена ограничивались сведениями дореволюционных экспедиций, большинство которых двигалось вдоль береговой линии. Поэтому об островах и берегах кое-что, хоть и очень мало, мы все же знали. Что же касается внутренней части полуострова, то она оставалась «белым пятном» в полном смысле этого слова.
В. И. Серпухов предложил отойти от побережья в глубь полуострова и провести площадную съемку, хотя бы на незначительной территории. Вместо геодезиста он пригласил с собой второго геолога и одного рабочего. Второго геолога Серпухову дали, но увеличить ассигнования для найма рабочего отказались. «Экспедиция» выехала к месту производства работ в составе двух человек.
Служба добровольцем в Красной Армии, потом экспедиции в таежные районы Дальнего Востока – вот путь, который был пройден В. И. Серпуховым до его поездки на Чукотку. По этому пути вели его жажда знаний, стремление к новым открытиям, которые способствовали бы развитию народного хозяйства страны. Этот трудный путь он проходил жизнерадостным, общительным, стремясь привить лучшие качества исследователя-экспедиционника своим помощникам, которых особенно охотно подбирал из числа студентов-геологов. Все они сохранили добрую память о работе со своим начальником и руководителем и дружбу с ним.
Дружба эта родилась и крепла во время трудных маршрутов по таежной чаще, при опасных сплавах по бурным порожистым речкам, в длинные дождливые вечера и ночи в палатках и шалашах, когда подчас не хватало продуктов и товарищи переходили на «подножный корм».
Дмитрий Федорович Байков был одним из этих молодых геологов. С Серпуховым он успел поработать еще до поездки на Чукотку в условиях, лишь немногим менее трудных. Преждевременная смерть от тяжелой болезни прервала успешно начатые им работы.
Любовь к молодежи привела Владимира Ивановича на педагогическую работу в Горный институт. Но произошло это лишь тогда, когда за плечами был значительный научный багаж.
В. И. Серпухову и его помощнику геологу Д. Ф. Байкову приходилось работать в условиях необычайно трудных. Полярная станция мыса Шмидта не имела транспорта, а чукотские собаки с февраля 1934 года почти все были заняты на работах по оказанию помощи челюскинцам. Осенью 1933 года ничего не оставалось другого, как выйти в первые походы пешком. Весной и летом 1934 года походы продолжались. Район работ лежал далеко за Полярным кругом. Здесь не было не только деревьев, но даже кустарника. Высоко вздымались горные хребты, достигавшие высоты двух тысяч и больше метров. Через горы вели труднейшие перевалы.
Кулаки и шаманы распространяли среди местного населения всякие небылицы о геологах. Им нередко отказывали в помощи.
Несколько продовольственных баз в тундре были уничтожены.
Все необходимое продовольствие, одежду, снаряжение, а затем и образцы пород, собранные в поле, геологи таскали на себе. Вначале вес такого груза не превышал двух – двух с половиной пудов на каждого, затем он увеличивался – за счет камней – до четырех-пяти пудов.
Сказать откровенно, многие, даже большинство моих друзей и знакомых, представляют работу геологов этакой романтикой на лоне природы. Охота! Рыбная ловля! Как это далеко от действительности! Романтики порой действительно бывает многовато, но главное – это труд, напряженный, тяжелый физический и умственный труд.
Не позавидуешь геологу-поисковику или съемщику, работающему в безлюдных необжитых районах и тем более в безлесной тундре Крайнего Севера. Неделями и месяцами длятся пешие маршруты, подчас с тяжелым грузом на спине. Мечтаешь о куске свежего, хорошо выпеченного хлеба. Ведь питание предельно ограничено: на себе всего не перетащишь. До ближайшей базы тоже не ближний свет, к ней еще надо дойти. А как мучительны дожди и туманы, столь частые и длительные на Чукотке! Невозможно просушиться, леса нет, значит, нечем разжечь костер. Спать ложишься на сырую землю в мокрый спальный мешок. Вот тут-то и начинаешь ценить прелесть теплой сухой постели, регулярного питания, людского общества.
Лишений и трудностей немало выпадало каждому из нас. Но на долю Серпухова и Байкова их досталось уж слишком много. Выручали большой экспедиционный опыт Владимира Ивановича Серпухова, его тренировка, а главное – выносливость, энтузиазм, самоотверженность исследователя, которого непреклонно манили «белые пятна», богатства, таящиеся в недрах суровой и негостеприимной северной земли.
Нельзя без волнения читать записи В. И. Серпухова в его предварительном отчете: «Бродить весной и осенью (март, апрель, май, июнь и октябрь) по колено в снегу, а коротким летом по колено в воде или по каменной россыпи, по кручам, и все время с двухпудовой ношей на спине – больше чем тяжело!.. Мне не верится сейчас, что я и Байков были способны на это... Но это сделано.
Нами исследована площадь в 30 000 квадратных километров. Это значит, что каждый из нас прошел пешком во время полевых работ на Чукотском полуострове с двухпудовой ношей за плечами около 6000 километров, то есть расстояние от Москвы до Иркутска... Вот что это значит!
За время нашего пребывания на Чукотском полуострове мы на полярной станции пробыли всего около двух с половиной месяцев. Остальное время были в тундре. И все это время мы впроголодь питались пресными лепешками и чаем. Полярный паек для нас не существовал».
Таковы были условия работы Серпухова и Байкова, и все же они углубились на юг от мыса Шмидта более чем на 250 километров и охватили при этом своими исследованиями полосу шириной от 60 до 100 километров. На юге они дошли до вершины Амгуэмы, на востоке – до нижнего течения речки Якитики, на западе – до вершины Чаантальвегергина.
Житель материка о двух последних, конечно, ничего не слышал, тогда как Амгуэма была уже известна: о ней писал Тихон Семушкин в романе «Алитет уходит в горы». И хоть в действительности нет в долине этой реки тех горячих источников, которые столь красочно описал Семушкин, но для Чукотки это настоящая большая река.
Работы Серпухова и Байкова принесли чрезвычайно важные сведения о геологическом строении громадной, доселе неведомой территории, о возрасте слагающих ее пород, о наличии многочисленных проявлений оруденения – меди, мышьяка, сурьмы, олова.
Находка куска кварца с крупными кристаллами оловянного камня была поистине сенсационной. Да и очень уж красочно описал Серпухов эту находку: «В среднем течении реки Баранихи, правого притока р. Телекай, в 12 километрах от устья реки Баранихи, в делювиальной россыпи на склоне левобережного увала, встречены глыбы мятого кварца с касситеритом. Кристаллы касситерита крупные (до 2-х сантиметров). Анализ руды показал содержание олова 22,04 процента. Месторождение расположено в мощной зоне разломов, пересекающей Чукотский полуостров в широтном направлении».
Такая находка не могла быть случайностью. Естественно, что она привлекла внимание геологов Главсевморпути. Вскоре после приезда Серпухова в Москву и его доклада о результатах работ было решено направить на Чукотку хорошо снаряженную экспедицию. Ей предстояло подробнее изучить геологическое строение района и, главное, найти и предварительно разведать «точки Серпухова». Забегая вперед, скажу, что на месте, где был взят уникальный образец, позже никому, даже при самых детальных поисках, так и не удалось обнаружить оловянное оруденение.
Этому можно найти объяснение.
В ту пору, как я писал выше, карт Чукотки не было. Каждая экспедиция и геологическая партия составляли карту своими силами. Хорошо, если в экспедиции был хороший топограф и астроном, – карта получалась правдоподобной. Такой, например, оказалась карта Чаунского района, составленная сотрудником экспедиции С. В. Обручева А. Г. Ковтуном. Если же топографа в партии не было или он не обладал достаточным опытом, карты составлялись с большими погрешностями, что, например, произошло при нанесении на карту В. Г. Дитмаром территории южнее мыса Биллингса.
Не имел географической карты и район, исследованный В. И. Серпуховым и Д. Ф. Байковым. В ходе геологической съемки они сами составляли географическую основу. Съемку вели глазомерную – отсюда весьма мала и ее точность. И еще одно: территория съемки, сильно вытянутая к югу, висела на одном астрономическом пункте и, образно говоря, могла качаться, как маятник, причем со значительной амплитудой. Это обстоятельство явилось, конечно, одной из главных причин, почему до сих пор не удалось вполне однозначно решить вопрос о «точках Серпухова».
История этих «точек» обрастала легендами.
Под микроскопом касситерит!
Итак, предпосылки для повышенного интереса к Чукотке были налицо. Они и послужили основанием (вообще-то говоря, очень шатким), чтобы в 1934 году на Чукотку отправилось несколько геологических партий. Три из них – А. П. Никольского, М. И. Рабкина и А. В. Андрианова – работали в восточной части Чукотского полуострова. Две – западнее и юго-западнее мыса Биллингса, причем одна, под руководством С. В. Обручева, захватила побережье Чаунской губы. Первые три партии специально искали олово, вторые две изучали геологию «белых пятен» Чукотки.
Поздней осенью 1935 года все партии вернулись в Ленинград. Итоги их работ оказались малопримечательными. Предположение об оловоносности территории Чукотского полуострова не подтвердилось. Ничего интересного, казалось, не обнаружил и С. В. Обручев в обследованном им Чаунском районе. Создалось мнение, что исследования этого района откладываются на неопределенный срок.
В конце 1935 года в геологическом отделе Всесоюзного арктического института мне поручили описать образцы пород из коллекции С. В. Обручева, собранной в Чаунском районе. Предстояло просмотреть около семисот образцов, отобрать материал для изготовления шлифов (шлифами геологи называют пластинки пароды толщиной и 0,02–0,03 миллиметра, наклеенные на простое стекло и закрытые сверху тончайшим предметным стеклышком. Пластинки склеиваются со стеклом канадским или пихтовым бальзамом (очищенная канифоль). Такой препарат благодаря ничтожной толщине пластинки горной породы прозрачен и пропускает свет. Просмотр шлифа под микроскопом позволяет установить минералогический состав и строение, как говорят – структуру породы), а затем внимательно изучить их под микроскопом.
Откровенно говоря, я без большого энтузиазма приступил к этой работе.
Решающим оказался совет Сергея Сергеевича Смирнова.
В те годы было ему немногим более сорока лет. Он находился в расцвете творческих сил. Черноволосый, с едва заметной проседью, худощавый, несколько выше среднего роста, быстрый в движениях, он так и запомнился мне всегда торопящимся, куда-то идущим и всегда торопящим нас – молодежь – больше сделать, больше узнать, больше изучить.
На протяжении его короткой жизни (он умер пятидесяти одного года) С. С. Смирнова окружали многочисленные ученики, навсегда сохранившие о нем самую теплую память.
Это был веселый, жизнерадостный и очень скромный человек.
В 1939 году его избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР, в 1943 году – академиком. И это было вполне заслуженно.
Смирнов изучил бесчисленное множество месторождений различных металлов, открыл первое наше по-настоящему промышленное месторождение олова. Его исследования по рудообразованию, оригинальная теория изменения вещественного состава месторождений в различных условиях, смелая критика ошибочных воззрений известных зарубежных геологов, главным образом американских, – все это живет и поныне. Со всей присущей ему настойчивостью Сергей Сергеевич утверждал: «Оловорудные месторождения в нашей стране есть, их нужно искать, и они будут найдены».
Он горячо рекомендовал не отказываться от работы по просмотру коллекции С. В. Обручева.
– Беритесь, беритесь, любой ответ, полученный нами, будет представлять интерес. Предвзятость – она ведь ничего не дает. Главное – достоверные факты, факты и еще раз факты. А их-то вы получите при изучении пород под микроскопом.
Уже в первые дни работы над экспонатами чаунской коллекции исследуемые образцы удивительно напомнили мне известные породы из оловоносных районов Забайкалья и Якутии. Часто встречался минерал турмалин своеобразного облика, который нередко сопутствует олову во многих месторождениях.
По мере увеличения числа наблюдений росло знакомое геологу ощущение неясного беспокойства, ожидания, которое часто приходит в канун открытия. Какое-то подсознательное шестое чувство подсказывало, что где-то тут близко таится ответ на давно беспокоивший нас вопрос. И чувство это не обмануло!
В один из поздних декабрьских вечеров 1935 года, рассматривая шлиф из кварцево-турмалиновой породы обнажения 44, я заметил в нем три крошечных зерна оловянного камня. Я не поверил себе, еще и еще раз просмотрел шлиф, затем взял образец и тогда в самом образце также обнаружил два зерна касситерита размером в десятые доли миллиметра. По правде говоря, для того, чтобы разглядеть в шлифе мелкие зерна касситерита, нужно иметь очень наметанный глаз. Но теперь, когда этот минерал был обнаружен, его уже нельзя было пропустить.
Лиха беда начало! В течение еще нескольких дней олово было обнаружено во многих чаунских образцах.
Взялись за просмотр шлихов (так называют благородные металлы и минералы с большим удельным весом, которые концентрируются в промывательных устройствах. К числу таких минералов относятся золото, оловянный камень и многие другие. Промывательным устройством в руках геолога является лоток, с помощью которого промывают песчано-глинистые и другие рыхлые отложения речных долин, склонов гор и т. д. и извлекают из них тяжелые минералы). И в них в заметных количествах присутствовал оловянный камень – касситерит.
Бывает же так! А ведь и в 1934 году Сергей Владимирович Обручев был крупным специалистом-геологом и работал в этой области более двадцати пяти лет. Впервые – пятнадцатилетним юношей – в 1905 году он принял участок в экспедиционных геологических исследованиях в Джунгарии под руководством своего отца – крупнейшего специалиста в различных областях геологической науки, в том числе в области рудных месторождений, академика Владимира Афанасьевича Обручева. Эти совместные поездки и работы были продолжены в 1906 и 1909 годах. В 1915 году Сергей Владимирович окончил Московский университет, а в 1917 году провел первую самостоятельную экспедицию в бассейн реки Енисей. В результате многолетних исследований, продолжавшихся до 1924 года, С. В. Обручев создал совершенно новую картину геологического строения Средне-Сибирского плоскогорья и высказал подтвердившуюся позже гипотезу о существовании грандиозного Тунгусского угольного бассейна.
В 1926–1927 и 1929–1930 годах он совершил большие путешествия в бассейн Индигирки и на Колыму, а в 1932–1933 и 1934–1935 годах – на Чукотку. Тогда эти районы нашей Родины были мало изучены. Сергей Владимирович Обручев первым изучил геологическое строение этих труднодоступных территорий и совместно с помощником своим – геодезистом К. А. Салищевым – правильно установил распределение горных хребтов и направление течения рек, открыл огромный хребет Черского. После первого своего путешествия на Индигирку – в 1926–1927 годах – он же обнаружил, что полюс холода Земли находится в Оймяконе – в верховьях Индигирки, а не в Верхоянске, на реке Яне, как это считалось прежде.
Вот эти исследования и открытия, выполненные к тому же в тяжелейших условиях, и принесли Сергею Владимировичу Обручеву славу ученого – геолога и географа. А вот рудными месторождениями, к числу которых принадлежат месторождения олова, С. В. Обручев никогда не занимался. И, может быть, именно поэтому он и не предполагал о возможности существования руд на исследованной им территории Чаунского района.
Итак, долгожданный оловянный камень был найден. Еще более удивительно было то, что по мере изучения шлифов из коллекции С. В. Обручева несомненным становилось не только сходство, но, пожалуй, даже полная аналогия пород Чукотки с породами таких районов, как Восточное Забайкалье и Восточное Верхоянье. Это обстоятельство было гораздо ценнее несостоявшегося сходства с Аляской.
Аналогия с Верхояньем плюс находка оловянного камня в кварцево-турмалиновой жиле в шлихах позволяли высказать самые оптимистические оценки перспектив района по олову. Теперь можно было, как мы считали, идти на затраты крупных средств для проведения геологопоисковых, а затем и разведочных работ. Нужно было только правильно эти работы направить. Дальнейшие события полностью подтвердили обоснованность такого прогноза. К концу 1935 года в наших руках оказались достаточно веские данные для того, чтобы ставить вопрос о срочном снаряжении экспедиции для поисков олова в район Чаунской губы. Предложение это поддержали С. С. Смирнов и руководители Арктического института. С марта 1936 года началась подготовка экспедиции.
Начальником ее был назначен Н. И. Сафронов, старшим геологом – автор этих строк, вторым геологом – М. Л. Молдавский. Николай Ильич Сафронов имел большой жизненный опыт. Веселый, общительный характер, способность ладить с людьми, терпимость к чужим недостаткам, хорошие организаторские способности – все эти качества были присущи Николаю Ильичу, а это особенно важно при работе в суровых условиях Арктики. По образованию Николай Ильич не геолог, он специалист-геофизик. Но благодаря большому опыту в области поисков и разведки рудных месторождений с помощью геофизических методов (Геофизическими методами разведки называют методы исследования строения земной коры, основанные на изучении физических явлений, особенности которых связаны с этим строением. Так, например, залежи соединений металлов с серой, к числу которых относятся многие месторождения меди и свинца, оказывают меньше сопротивления прохождению электрического тока, чем окружающие их пароды, – их ищут с помощью электроразведки. Скопления других полезных ископаемых отличаются от окружающих пород большим или меньшим удельным весом – для их обнаружения применяют гравиоразведку, третьи – например, железные и некоторые другие руды – обладают магнитными свойствами, они обнаруживаются с помощью магнитной разведки. Примесь магнитных минералов нередко имеется и в оловянных рудах. В таких случаях и их можно искать с помощью магниторазведки.
Для применения всех этих методов созданы специальные приборы), широкому кругозору и высокой образованности его участие в решении любых вопросов, и особенно вопросов поисков и оценки открываемых месторождений, о способах и приемах дальнейших работ, было очень полезным. Поездкой в 1936 году на Чукотку не завершилось участие Н. И. Сафронова в работах на Северо-востоке. Еще много лет, до получения пенсии, проработал он в «Дальстрое» на Колыме, не раз побывал и на Чукотке. Встретимся мы с ним дальше и по ходу нашего рассказа.
Среди сотрудников экспедиции была одна женщина – спектрографист-аналитик Анна Васильевна Сафронова, жена начальника экспедиции. Эта «семейственность» оказалась очень полезной для нашего маленького коллектива. Анна Васильевна своим трудом вдвойне старалась обеспечить успех работ: и как сотрудник экспедиции, и как жена начальника, который в первую очередь был ответствен за обеспечение этого успеха. По приезде в Певек, не жалея сил, выполняла Анна Васильевна любую работу. Не было первое время повара – и она кухарила; некому было поручить стирку белья – и она обучала нас этому непростому и тяжелому делу. Постоянные чистота и уют в доме экспедиции полностью были результатом ее инициативы и во многом делом ее рук.
Это, конечно, было приятным контрастом с тем, о чем писал С. В. Обручев в своей книге «По горам и тундрам Чукотки», и с той холостяцкой обстановкой, которая царила в доме, когда там зимовали участники гидрографической экспедиции Главного управления Северного морского пути в 1936–1937 годах. И это очень скрашивало трудности и неудобства нашей зимовки.
И в то же время Анна Васильевна успешно выполняла свои прямые обязанности: анализы никогда не запаздывали, даже если ей требовалось урвать время для работы и от сна. Бодро переносила она и все трудности жизни в Заполярье, а их особенно было много, пока не закончили строить дом. И лишь тогда появлялась у нее грустинка в глазах, когда долго не было телеграмм о маленьком сыне, оставленном у родственников в Ленинграде. Но телеграммы, наконец, приходили, и от грусти вновь не оставалось и следа.
Как и для Николая Ильича, поездкой на Чукотку не закончилась для Анны Васильевны работа на Северо-востоке. Уже после войны приехала она в Магадан и много лет успешно трудилась над применением спектрального анализа в геологической разведке.
Составили план работ. Одновременно с геологической съемкой было решено вести шлиховое опробование и металлометрические исследования, геофизическую разведку, разведку канавами, шурфами и скважинами ручного бурения, пробы на месте подвергнуть спектральному анализу. В общем экспедиционные работы ставились комплексно и на широкую ногу. Соответственно проектировался штат экспедиции, намечались ассигнования. Экспедицию рассчитывали на полтора года – с 1 мая 1936 года по ноябрь 1937 года, с зимовкой в поселке Певек. Определялась и численность ее работников – 21 человек. Для доставки на базу в Певек предстояло получить спектральную лабораторию, силовую электрическую установку, дробильное оборудование, горнопроходческий инструмент, взрывчатку, оборудование для ударного ручного бурения, геофизическую аппаратуру, вездеходы, мореходный катер, пиломатериалы и многое другое.
Жизнь вскоре внесла существенные коррективы в первоначальные планы. Это, естественно, отразилось на ходе работ. Прежде всего были сокращены ассигнования на 1936 год. Поэтому число рабочих пришлось уменьшить. Дальше выяснилось, что мореходный катер надо получить почти на месте работ – на мысе Сердце-Камень – от Чукотской геологоразведочной экспедиции нашего института (Эта экспедиция занималась геологической съемкой и поисками на Чукотском полуострове и разведывала месторождение Сердце-Камень. Ни по одному из этих видов работ практически интересных результатов получено не было), подлежащей ликвидации. (Из-за этого нельзя было заблаговременно выяснить, пригоден ли этот катер для плавания.) Наконец, два вездехода, необходимых экспедиции, могли быть подготовлены лишь к июлю. Еще в начале июня мы должны были выехать во Владивосток. Таким образом, вездеходы ускользали от нашего контроля. Решили, что институт отправит их в Архангельск, а оттуда в Певек они пойдут с пароходами.
Как бы то ни было, к началу июня 1936 года состав экспедиции укомплектовался. Лагерное снаряжение, спецодежду, хозяйственный инвентарь, спектрограф и кое-какой инструмент нам выдали со складов Арктического института. Все остальное (кроме мореходного катера и вездеходов) следовало изыскать и приобрести собственными силами экспедиции. Это и было сделано частично еще до отъезда, в Ленинграде, частично во Владивостоке в дни ожидания отправки парохода.
Во время подготовки к отъезду в экспедицию автор этих строк решил выполнить еще одну работу: просуммировать все имеющиеся данные о проявлениях оловоносности на Чукотке, сопоставить их с существующей геологической обстановкой и высказать мнение о перспективах оловянного оруденения для Чукотки в целом. В этом исследовании принял участие А. П. Никольский, о котором мы уже упоминали выше и которого вспомним еще не раз.
Вскоре в журнале «Советская Арктика» была опубликована статья, заканчивающаяся следующими словами: «Выявление новых оловорудных месторождений на советском Севере пойдет вперед быстрыми шагами: Быть может, в результате этих работ Чукотский округ получит право называться третьей оловорудной базой Советского Союза после Забайкалья и Якутии».
Немногие поверили тогда в этот смелый и оптимистический прогноз. Но события ближайших лет показали, что молодые геологи были правы.
Осень замечательных открытий
В начале июня 1936 года основные работники экспедиции выехали поездом во Владивосток. За несколько дней до этого в отдельном товарном вагоне были отправлены экспедиционные грузы.
10 июля пароход «Свердловск» отплыл из Владивостока. Путь до Певека занял больше месяца. Много раз мы останавливались в различных пунктах побережья Берингова, Чукотского и Восточно-Сибирского морей. В каждом из этих пунктов на берег сдавалась часть грузов. В бухте Провидения пароход бункеровался углем. Все погрузочно-разгрузочные работы производились силами пассажиров. Чем дальше на запад продвигался пароход, тем меньше оставалось пассажиров и, значит, большая нагрузка приходилась на долю каждого оставшегося.
В середине августа прибыли к цели – обогнули мыс Шелагский, вошли в Чаунскую губу и подошли к поселку Певек.
Невелик был в ту пору Пенек. Два дома из брусьев: школа-интернат и здание райкома и райисполкома, два круглых засыпных домика, весьма мало приспособленных для климатических условий Арктики, палатка фактории, каркасно-засыпной дом, в котором за год до нас размещалась экспедиция С. В. Обручева, да несколько землянок. В одной из них жил с семьей секретарь райкома партии Н. Ф. Пугачев. Электрического освещения поселок не имел.
Трижды подходили пароходы к Певеку, и трижды весь состав экспедиции бросал свои работы и занимался разгрузкой. Пароходы останавливались на рейде, груз снимали в кунгас, катер буксировал кунгас к берегу, дальше с кунгаса на берег люди перетаскивали все на себе. Пирсов тогда не было.
6 сентября «Свердловск» ушел обратно во Владивосток. А мы стали подводить итоги завоза. Они были в общем малоутешительными. Правда, то, что мы сами отгрузили из Ленинграда, пришло полностью и в хорошем состоянии. Но с грузами, отправленными в адрес экспедиции Дальневосточным управлением Главсевморпути, дело обстояло плохо. Пиломатериалов на пароходе в Певеке оказалось в три раза меньше, чем требовалось, не хватало бензина, угля не было вовсе. Переданный нам катер находился в таком плачевном состоянии, что использовать его в полной мере было невозможно. Вдобавок прибыло сообщение из Ленинграда, что вездеходы вообще не отправлены. Это грозило серьезными последствиями. Мы уже знали, что местным транспортом – собачьим и оленьим – район не богат.
Из-за недостатка досок дом решили строить из плавника. Кто из следопытов Севера не благодарил великие сибирские реки за это богатство, которым усеяны берега Северного Ледовитого океана! Морские течения и северные ветры разносят плавник далеко по всей Арктике. На многие тысячи километров уплывают стволы сибирских великанов, упавших с подмытых реками берегов, вывороченных в дремучей тайге разгулом ураганов. В дельте Лены, наслоившись пластами на мелководье, обволоченные речными наносами, они образовали мощные острова. На Новой Земле плавник встречается далеко от нынешней береговой черты. Тысячелетиями его несло сюда, а суша под влиянием вековых движений земной коры медленно поднималась, унося с собой дары океана. Когда-то такой же плавающий сибирский лес, вмерзший в арктический лед, встретил Фритьоф Нансен у берегов Гренландии, и лес послужил ему одним из доказательств существования могучего течения, идущего через самый центр полярного бассейна. К счастью, и на побережье Чаунской губы, у устья речки Апапельхин плавника было немало. Этот лес ранее рос на берегах Колымы. Вынесенный рекой в Восточно-Сибирское море, он был переправлен прибрежным течением за полтысячи километров, в Чаунскую губу, а затем ветром и прибоем выброшен на низменные участки побережья.
Сколько тысячелетий продолжался этот процесс накопления лесных богатств? В беспорядочных нагромождениях лежали огромные стволы с обломанными сучьями, иногда почти целые, чаще в виде обломков, то длиной в несколько метров, то разбитые морским прибоем до щепы. Из всего этого хаоса мы выбирали наиболее крупные бревна, скатывали их в воду, плотили, и, как ни плох был наш катер, плоты эти ему все же удавалось дотащить до Певека. Не обошлось при этом без приключений. Одно из них едва не стоило жизни двум сотрудникам экспедиции.
В пасмурный сентябрьский день наш катер-доходяга, кряхтя и задыхаясь, оттянул последние плоты от берега и медленно направился к поселку Певек. На борту его оставалось два человека. Рабочие, плотившие лес, решили пройти в Певек пешком через сопку Янра-Паак. И хотя путь по размокшей тундре был мучительно трудным, они не без оснований полагали, что скорость пешехода окажется не меньшей, чем у катера, буксирующего плоты. И они не ошиблись.
Легкий южный ветерок постепенно крепчал. Катер самоотверженно заползал на набегавшие волны и прошел уже километра четыре по направлению к цели. В этот момент остановился двигатель. Замолчавший мотор словно подхлестнул южный ветер – южак. Уже достигший значительной силы, он рьяно погнал катер с плотами на север, в открытое море. Вот уже миновали место, где собирали лес, остались позади обрывы Янраная, приблизился Шелагский мыс. За ним плескалось море, безбрежный океан, где может затеряться не только наше крошечное суденышко, но и любой корабль. Катастрофичность положения была явной. Уже несколько часов тщетно пытались завести двигатель. За это время прошли и Шелагский. И только тут, наконец, двигатель заработал. Караван развернулся и снова побрел к Певеку. Больше суток продолжался путь. Но вот он окончился, лес был доставлен, можно было приступать к строительству дома.
Стали думать, как расположить дом. Решили пренебречь выдержанностью планировки поселка ради сохранения в доме тепла. Дело в том, что дома поселка, кроме построенного участниками экспедиции Обручева, поставлены фасадом к морю, так что длинные их стороны обращены на север и на юг. Таким образом, преобладающие южные ветры встречали на своем пути длинную стену дома и очень эффективно выдували из него тепло. Разумнее, конечно, было расположить дом короткой стеной к югу. Это учел Обручев, и его примеру последовали и мы. Фасадом дом установили на запад – под прямым углом к берегу моря. К этой стене пристроили тамбур и в нем сделали дверь. По нашим расчетам, с западной стороны южак должен был сдувать снег – и эти расчеты оправдались. Зимой расчищать вход в дом нам не приходилось, так как его и не заносило.
Дом получился хотя и неказистый, низкий, узкий и длинный, но теплый. Это был первый дом в Певеке с кирпичными печами. Позже, зимой, во время пурги жители Певека приходили к нам обогреться. В доме оборудовали кухню, столовую, спальни вагонного типа на четыре-пять человек каждую, спектральную лабораторию. Потом выстроили склад, будку для электростанции. Мощность станции составляла всего два киловатта. Но свет дали и к себе в дом, и в школу, и в здание райисполкома и райкома. Так загорелся первый электрический свет в Певеке.
Пока велись строительные работы, понятное нетерпение увлекло меня на первые поиски. Людей от заготовки леса и строительства отрывать было нельзя. В маршрут я ушел в полном одиночестве.
Еще в августе я побывал на мысе Валькумей – на месте, где Обручев взял свой знаменитый образец, тот самый, в котором впервые был обнаружен оловянный камень. По записям Обручева без труда удалось найти интересующий меня выход горных пород – он обнажался у самого берега моря, перед обрывами песчаника и сланцев, несколько южнее обогатительной фабрики.
Долго я колотил молотком, но ни в одном из обломков не обнаруживался видимый касситерит. Больно уж бедна оловом эта жила. Залез на гребешок, чтобы осмотреть, из каких пород он сложен. И тут, в семи метрах от обрыва, пришло долгожданное: почти метровая рудная жила выходила на поверхность. Белое кварцевое тело ее оказалось начиненным зернами оловянного камня по 5–6 миллиметров в поперечнике! Эта находка была нашим первым большим успехом.
Потом жилы крестили – ту, на которой взял образец С. В. Обручев, назвали Обручевской, найденную мною – Нашей.
Такие находки воодушевляют! В августе каждый свободный день, а в сентябре ежедневно мы отправлялись в геологические походы по сопкам Певекского полуострова. Осматривали прибрежные обрывы, брали пробы по речкам, в каменных свалах.
Обследование крутых обрывов было особенно трудным делом. Специального альпинистского снаряжения у нас не было, лазали мы по обрывам в обычной обуви, без веревок. Скальные обнажения сложены здесь разрушенной породой – только уцепишься за камень, а он, оказывается, сам еле держался, и катишься вместе с ним вниз. А потом считаешь синяки и царапины. Нелегко подобраться и к самим скальным выходам: под ними – поля каменных россыпей. Вот уж где за каждым шагом вперед следовало два-три шага назад: чуть неудачно ступил – и сползаешь вниз, прямо на каменистые россыпи.
Много открытий принесла эта памятная осень. В обрывах гор Певек и Янра-Паак были обнаружены жилы с турмалином, мышьяковым колчеданом, свинцовым блеском. В нескольких местах найдены были обломки и коренные выходы оловянных руд. Оловорудные свалы оказались во Втором Гранитном распадке – там, где сейчас расположился рудник Валькумей. Позже по следам этих находок горными выработками были вскрыты известные Календарные жилы. На террасах и вершине горы Янра-Паак и в долине одной из речек, текущих с Пээкенея, также были найдены оловянные руды, но они были не очень богатые.
Наличие на Певекском полуострове оловянного оруденения промышленного значения стало несомненным.
Сейчас, когда мысленно возвращаешься к описанию событий двадцатилетней давности, жалеешь, что так кратки и скудны записи в полевых книжках. Дневников мы не вели: для них не оставалось времени. Писем на «материк» друзьям и знакомым не писали, так как не было возможности их отправить. Ушел из Певека «Свердловск», и вплоть до открытия следующей навигации, целый год, мы поддерживали связь с обетованной Землей только по радио. Самолеты между «материком» и Певеком тогда не летали. Такие полеты совершались лишь в случае особой необходимости.
Оставалась радиосвязь. Но и она была нерегулярной из-за частых помех.
Теперь, когда проблемы расстояний не существует, трудно понять чувство оторванности, которое иногда угнетало нас. Ведь теперь из Москвы на Чукотку в любое время года можно прибыть на третьи сутки. Почта отсюда уходит почти каждый день, и спустя три-четыре дня она наверняка прибывает в Москву. Телеграммы в любой пункт страны поступают к адресату в тот же день, в крайнем случае, назавтра. Посылая телеграмму из Магадана в Ленинград, я нередко в тот же день получал ответ. Так самолеты, радио и телеграф в корне изменили само представление о расстояниях. И все же в обиходе для Большой земли осталось название «материк», будто Певек лежит не на том же материке, а где-то на острове, отделенном труднопреодолимыми пространствами океана.
В полярную ночь
Незаметно подкралась зима, полярная ночь с жестокими, леденящими кровь пургами. Полевые поисковые работы пришлось временно прекратить. И каким уютным показался после палаток наш экспедиционный дом, несмотря на тесноту и двухъярусные койки! К этому времени дом был полностью отстроен. Он вызывал искреннее удивление у чукчей. Еще бы, в самую сильную пургу там было тепло и горел такой необыкновенный свет! Подивиться на чудесное «домашнее солнце» – первые электрические лампочки – чукчи приезжали в Певек за сотни километров.
Итак, работы на открытом воздухе прекратились. Но время не уходило зря. Мы занялись камеральной обработкой собранных материалов. Спектральный анализ подтвердил правильность глазомерной оценки руд горы Певек и свалов Валькумея. Олово было обнаружено и там, где касситерит невозможно было разглядеть простым глазом, – именно такой, с мельчайшими вкраплениями, оказалась руда на Янра-Пааке.
Дни проходили за изучением шлиховых проб. Приводились в порядок и систематизировались полевые записи, коллекции, готовились чертежи. Уже в ноябре по радио мы сообщили о своих открытиях в Арктический институт. Тогда же мы рекомендовали в плане работ института на 1937 год предусмотреть назначение в помощь нам еще одной экспедиции, с тем, чтобы она развернула разведочные работы на открытых рудных участках и поиски в новых районах.
Очень плодотворной была политическая и техническая учеба рабочих и технического персонала экспедиции. Потом эти занятия сказались на результатах полевых работ 1937 года.
Проспекторское обследование горы Лоотайпын по своей инициативе организовали завхоз И. С. Семенов и механик Р. Е. Егоров. Трое старших рабочих (Н. С. Степанов, И. Т. Назаров, Д. И. Суханов) целый месяц самостоятельно вели проспекторские работы на Певекском полуострове и в бассейне речки Куйвивеем.
Кстати, хочется сказать несколько слов о Николае Степановиче Степанове. О таких людях говорят: «В чем только душа держится?» Высокого роста, худой, с впалыми щеками, он казался склеенным из одной кожи и костей. Какие только болезни не были перечислены в протоколе медицинской комиссии, оформлявшей его на работу! Но в заключении все-таки стояло: к работе в Арктике годен.
Очень уж хотелось ему поехать в экспедицию. И он не был новичком. За его плечами – солидный опыт двухлетних работ на Чукотском полуострове, а в активе – отличные характеристики геологов и начальника экспедиции.
Степанов поехал с нами. И жалеть об этом не пришлось. Всегда спокойный, уравновешенный и немногословный, он брался за любое дело и всегда с ним справлялся. Он был мастером на все руки: хорошо готовил пищу, умел шить любую одежду, знал толк в сапожном деле, был хорошим охотником. Но, главное, он оказался исключительно выносливым человеком, а как ходок по тундре не имел себе равных. Кроме того, у него очень сильно было развито специфическое «шестое чувство» – способность ориентироваться на местности, даже в самых сложных условиях – в пургу, в густой туман, столь частые на Чукотке. Не было случая, чтобы он сбился с пути, пришел не туда, куда направлялся. А ведь в пургу и туман подчас в нескольких метрах ничего не видно. Вот почему мы считали Степанова незаменимым помощником в маршрутах.
Будучи очень любознательным и вдумчивым участником работ, Н. С. Степанов быстро освоил основные приемы наблюдений в поле геолога-поисковика и после успешной учебы в техническом кружке зимой 1936/37 года стал полноценным геологическим работником. Дальнейшее повышение квалификации позволило ему через несколько лет занять в «Дальстрое» должность начальника геологической партии и успешно справляться и с этими обязанностями. Сейчас он пенсионер.
Помимо привлечения к поисковым работам всех членов экспедиции, мы не упускали ни одного случая для бесед с местным населением. Чукчам показывали образцы оловянных руд, просили собирать и привозить такие же камни из других мест. Образцы стали поступать в больших количествах. Некоторые из них представляли руду неизвестных ранее рудных точек.
Большую помощь в обеспечении успеха работ экспедиции оказал старший рабочий Леонид Михайлович Никифоров. Коренной сибиряк, житель Иркутска, он был рекомендован нам тем самым Перетолчиным, который работал в экспедиции С. В. Обручева и по собственной инициативе искал золото, для чего намыл шлихи в долине речки Куйвивеем. До поездки с нами был Никифоров «вольным» старателем. С ружьем, топором, кайлой, лопаткой и промывочным лотком много лет бродил он по Ленской и Алданской тайге в поисках старательского фарта – богатого золота. И действительно, золото Леонид Михайлович намывал, но совсем не столько, сколько требовалось для постоянного обеспеченного существования семьи. И счел он в конце концов за лучшее бросить «вольное старанье» и пойти на «государственную службу».
Хоть было Никифорову в ту пору под пятьдесят лет, он обладал отменным здоровьем и незаурядной физической силой. Он был мастером на все руки, и руки эти были поистине золотыми. Хороший плотник и столяр, он с помощью одного лишь топора вырубал и отделывал отличные промывочные лотки. Выделывал кожи и шкуры, шил из них меховую обувь и одежду, тачал сапоги, клал печи. И ко всему был отличным охотником, а особенно с капканами. Поэтому-то и поручили Леониду Михайловичу руководить строительством дома экспедиции, сложить в нем кухонную плиту и печи, изготовить мебель. И со всем этим он вполне справился. Но был в его характере один большой недостаток. Многолетняя одинокая бродячая жизнь в тайге сделала из него жестокого индивидуалиста, такого молчаливого, что, как говорят, слова из него не вытянешь. Конечно, это было не очень приятно, а порой доставляло и беспокойство.
Вот что произошло в один из зимних воскресных дней. Никифоров, как и некоторые другие участники нашей экспедиции, ставил капканы на песцов и в выходные дни ходил их проверять. Места установки капканов он держал в строгом секрете. И чтобы никто об этом не узнал, он принял строгие меры. Из дома уходил рано, пока еще все спали. А возвращаясь, петлял и подходил к дому совсем с другой стороны. Так незамеченным тихо ушел он и в тот памятный день. А с полдня замела пурга. К вечеру начали думать об организации поисков. Но где искать? Опыт бродяги-таежника выручил нашего индивидуалиста. К ночи ввалился он в дом – залепленный снегом, обмерзший, тяжело дыша. И все же он остался верен себе – ничего не рассказал о своих приключениях и в ночь на следующее воскресенье опять скрылся в неизвестном направлении.
Немалую помощь нам, геологам, оказал секретарь Чаунского райкома партии Наум Филиппович Пугачев.
Он приехал в Певек еще в 1932 году вместе с семьей – отцом, которому тогда было за шестьдесят, женой, тремя сыновьями, младший из которых был грудным. Вместе с отцом Наум Филиппович выкопал землянку, поставил дощатый каркас, обложил его дерном, кое-как оборудовал внутри и стал жить и работать. Это незатейливое жилище на много лет стало центром общественной жизни огромного Чаунского района, равного по территории некоторым европейским государствам.
В семье Пугачевых все работали, как говорится, по способности. Но особенно много и плодотворно трудился сам Наум Филиппович.
Этот человек не отсиживался в Певеке. Заседаний он не любил, да и к чему было их проводить в этом девственном крае, где советская цивилизация прокладывала лишь первые глубокие борозды для посева новой жизни по нетронутой целине человеческих отношений. Для него было ясно: чтобы найти путь к сердцу чукчей, завоевать у них авторитет, завоевать не для себя, для партии, надо прежде всего научиться разговаривать с ними на родном языке. Через год он свободно говорил по-чукотски. Большая часть его жизни проходила в стойбищах чукчей.
Прибыв в Певек, мы Пугачева не застали, на первых порах это привело к определенным трудностям, тормозило развертывание работ. Еще не видев его, мы убедились, что этот человек пользуется в районе огромным и вполне заслуженным авторитетом.
Границами Чаунского района в те годы считалась с одной стороны Чаунская, с другой – Колючинская губа. И в этих пределах ни троп, ни дорог, одна лишь пустынная тундра, в которой чукчи ориентируются почти фантастическим чутьем. Пугачев объездил весь этот огромный район, зимой – на собаках и оленях, летом – на байдаре. Он встречался и говорил почти со всеми жителями района в самых дальних стойбищах. За советом и решением спорного дела чукчи приезжали к нему и только к нему – за десятки и сотни километров. А дела и вопросы были самые различные. Как организовать работу в артели? В какую школу отдать детей и как их туда отвезти? Как обуздать шамана, который по старинке портит промысел? Кого лучше в жены взять, чтобы она хорошо ухаживала за детьми? На все такие вопросы Пугачев находил ответ, давал совет.
Приехал чукча, жалуется:
– Жена умерла, уедешь на промысел – некому за детьми смотреть. Поблизости невест нет. Если за женой в тундру ехать, много времени уйдет, пропадут дети. Помогай, Пугачев!
Стали думать. На совет позвали еще чукчей. Выяснилось: в ближайшем стойбище есть бедный чукча, у него три жены, а кормить их нечем. Его пригласили в райком, спросили – не согласится ли он уступить одну жену вдовцу.
– Я-то согласен, но они все меня любят, никуда не пойдут.
Все же младшая жена согласилась перейти к новому мужу. И эта новая семья жила очень хорошо.
Сейчас, конечно, такой случай кажется невероятным. Но четверть века назад, когда на Чукотке было широко развито многоженство и в ходу был обычай товарищества по жене, он ни у кого не вызывал удивления.
Живое участие Пугачева в хозяйственных делах, бытовом устройстве чукчей укрепляло его авторитет. Чукчи видели в нем старшего, умного друга, советчика, который никогда не гнушается их делами и нуждами, всегда окажет помощь, подскажет, как поступить в трудном случае.
И поэтому не случайно в книге писателя Николая Шундика «На земле Чукотской» ведущим героем является секретарь райкома Наум Пугачев. Вот что Шундик о нем пишет: «Секретаря райкома чукчи очень любят и уважают. Нелегко, видимо, досталось ему это уважение. Прежде чем завоевать любовь народа, надо было пройти через ненависть таких, как шаман Элитленин, надо было испытать массу лишений в долгих командировках, надо было пешком пройти сотни километров по снегам Чукотки и не раз промёрзнуть до костей, показать чукчам в простых делах свою прямую, честную душу коммуниста». Все это полностью соответствовало действительности.
Пугачев хорошо понимал значение наших геологических работ и то, какие перспективы открывают они в развитии района. Поэтому он помогал нам всем, чем мог, – и в привлечении местного населения к поискам, и в получении мехов для изготовления экспедиционной одежды, и в найме местного транспорта для дальних поездок.
В 1937 году Наум Филиппович выехал в отпуск на «материк». Но и в месяцы отдыха он не прерывал связи с Чукоткой и ее народом. В это время он написал книгу «Чукотские рассказы», в которой просто, без витиеватых, напыщенных фраз показал жизнь чукчей-оленеводов, зверобоев, их детей и самоотверженный труд первых посланцев Советской власти по переустройству жизни малых народов Севера. К сожалению, книга эта не переиздавалась и сейчас незаслуженно забыта.
С большой теплотой описывает Пугачев огромную и самоотверженную работу русского учителя в кочевой чукотской школе. Неприветлива была встреча. Родители не отдавали в школу своих детей. Но упорство, выдержка, правильный подход к людям и вера в себя и в важность своего дела помогли учителю Кушакову организовать первую школу в тундре. В этой школе не было столов, классной доски и шкафа, но зато здесь учились не только дети, но и взрослые охотники. Баня, мыло, полотенце, столик и табуретка, детские платьица в школе-интернате – все это были первые вестники культурной революции в чукотских стойбищах.
Пугачев сам участвовал в борьбе за экономический расцвет и культуру чукчей и сумел показать, как рушились устои темноты и невежества, как глубоко входили в сердца простых людей понятия: «гражданин Советского Союза», «гражданин Чукотки».
После отпуска Наум Филиппович вновь вернулся в Певек. И только тяжелая болезнь и смерть, последовавшая через несколько лет после описываемых событий, прервали его плодотворную деятельность. С его семьей я встретился вновь в Певеке через семь лет, когда опять приехал туда работать. Двое старших сыновей – уже взрослые парни – принимали участие в работе геологоразведчиков, а младший учился в школе.
Олово есть!
С чувством глубокого удовлетворения готовились мы к встрече нового, 1937 года. Хотелось отметить эту встречу чем-нибудь знаменательным. И, конечно, связанным с нашей работой. Возможности у нас были скромные, по-скромному мы их и реализовали. Надробили руды с Валькумея, отмыли от нее шлих – концентрат касситерита, приготовили шихту (к концентрату добавили толченого древесного угля и соды), все засыпали в чашку с крышкой (это несложное сооружение выбили из днища железной бочки) и поместили в раскаленную печь нашей столовой, загруженную каменным углем. Дверцу плотно закрыли. В общем получилась восстановительная атмосфера, необходимая для выплавки олова из концентрата касситерита. После трехчасовой «экспозиции» чашку вытащили и остудили. Когда выбили из нее продукты плавки, на дне под слоем затвердевшего шлака лежала плитка металлического олова весом более ста граммов. Первое чукотское олово!
Из него отлили стопку, к которой по очереди в последние минуты 1936 и первые минуты 1937 года приложились все участники работ. А в Ленинград в Арктический институт была послана бодрая телеграмма: «Пьем за дальнейшие успехи из оловянной стопки плавки собственных руд». Эта стопка и ныне хранится в Музее Арктики в Ленинграде.
Ну и, конечно, собран был стол и устроена елка. Из-за отсутствия настоящей елки сделали конус из фанеры, оклеили зеленой фланелью.
В январе пурга сдула снег с террас и обнажила свалы горных пород. Как только несколько увеличилась продолжительность светлого времени, мы снова поехали на Валькумей. Лагерь разбили во Втором Гранитном распадке. Детальные поиски велись на западном, южном и восточном склонах горы Певек. Оловорудные свалы были обнаружены на тех самых участках, где позднее начали работать первые шахты.
Ох, и запомнились нам надолго эти зимние походы! Пробираешься по крутым горным склонам. С террас снег сдуло, зато нанесло его на склоны. Местами он навис в виде огромных козырьков, утрамбованный ветром так, что пробить его можно было только ломом. Как ступишь на такой лыжный трамплин, так и едешь вниз, все набирая скорость. А как наберешь – теряешь малейшую способность управлять своим телом, катишься кубарем, скользя то на животе, то на спине и почему-то обязательно головой вперед, того и гляди свернешь шею. И все же до чего ловок человек – приспособился и к этим условиям. Вскоре мы научились тормозить и направлять такое «поступательное движение» с помощью геологического молотка, непременного спутника каждого работника экспедиции, уходящего в маршрут. А я, кроме того, внес и такое рационализаторское предложение: нашить куски оленьих шкур на ватные брюки на колени и сзади, чтобы спускаться без риска разбиться в кровь. К тому же шкура, нашитая сзади ворсом вниз, а на коленях ворсом вверх, несколько подтормаживает скольжение.
Ну, а когда поднимались по склону, забитому снегом, тем же геологическим молотком рубили ступени. Потом карабкались по ним, срывались, съезжали вниз, вновь карабкались, снова съезжали и в конце концов добивались своего – шаг за шагом обследовали весь этот район.
Летом геолог М. Л. Молдавский в сопровождении одного рабочего отправился на речку Куйвивеем. В песках этой речки попадались кристаллики касситерита. Нужно было найти промышленные россыпи. И такие россыпи были обнаружены.
Пришла пора крестить новые месторождения.
Посоветовавшись, решили дать им чукотские названия по ближайшим сопкам и речкам. Так получило свое название месторождение Куйвивеем (по одноименной речке). Посложнее оказалось дело с наименованием главного месторождения: его назвали Валькумейским, или Валькумей, по наименованию рядом расположенного мыса, который чукчи называли Вальхвенмеем – Вороний обрыв.
Итак, олово найдено. И хоть еще мало было сделано для изучения его месторождений, но уже все свидетельствовало о том, что это не минералогические находки, а несомненно промышленные месторождения.
Человеку свойственно мечтать. И мы мечтали о будущем Чукотки, о том, каким станет этот край благодаря нашим открытиям.
Забегая на годы вперед, мысленно представляли себе мощные рудники, которые вырастут здесь. Они будут выдавать из недр тысячи тонн руды. От копров и шахтных сортировок по рельсовым путям руда пойдет на обогатительные фабрики. Вот они уступами по склону горы спускаются к морю. На россыпных месторождениях издалека будет слышен грохот промывочных приборов. Все эти предприятия соединятся с Певеком автомобильными дорогами. Путь, который мы проделывали по тундре в течение долгих дней, займет лишь пару часов. И всюду электрический свет, море огней... А сам Певек? Разве будет в нем что-либо напоминать поселок, в котором расположилась наша скромная база!
Мысленному взору представлялся большой порт с лесом корабельных мачт, кварталы больших, многоэтажных домов со всеми удобствами. А как ценишь эти удобства в Арктике! Да еще зимой, в пургу! Улицы, залитые электрическим светом, клубы, магазины!
Ошиблись мы только в одном – в сроках. Прошло пять-шесть лет, и многое из того, о чем мы мечтали, стало действительностью.
Ныне в Певеке живут в двухэтажных домах с паровым отоплением и электрическим освещением. В поселке хороший клуб, где демонстрируются почти одновременно те же самые фильмы, что и в Москве. Школа-десятилетка, детские ясли, магазины – все это прочно вошло в быт певекских жителей. Многочисленные промышленные предприятия, электростанции, механические мастерские выросли на берегу холодного Восточно-Сибирского моря. Порт Певек – это, конечно, не «порт пяти морей», тем не менее это хорошо оборудованный порт, в дни навигации у его причалов становятся под разгрузку по нескольку кораблей сразу. Великие перемены пришли на эти пустынные берега. И как не гордиться тем, что дорогу для этих перемен проложили мы, геологи!
Два с лишним десятилетия отделяют нас от того времени, когда из самодельной железной чашки было вынуто первое чукотское олово.
Наши друзья чукчи
В те годы на Чукотке было три-четыре фактории да столько же полярных станций. Зато на безмолвных ее просторах в десятках, а порой и сотнях километров друг от друга повсюду были разбросаны чукотские стойбища. В каждом – несколько семей и несколько яранг. Посреди яранги – костер, дым от которого выходит наружу через отверстие в верхней части шатра; у стенки – коробка из оленьих шкур – полог, в котором спят обитатели яранги. Согревались яранги теплом человеческих тел, освещались жирниками – фитилями, плавающими в чашке с растопленным нерпичьим жиром.
Чукотское население делилось на две группы: оседлых охотников, их яранги стояли на побережье, и кочевников-оленеводов, годами передвигавшихся по тундре.
У охотников не было или почти не было оленей. Пищу и одежду они добывали промыслом морского зверя нерпы, а в восточной части Чукотки – моржа, нерпы и лахтака – морского зайца, самого крупного представителя семейства тюленей. Зимняя одежда из оленьих шкур покупалась или выменивалась у оленеводов. Охотились зимой и, особенно, весной, когда мясо заготовлялось на лето. Хранили его в ямах, но, несмотря на вечно мерзлую почву, оно прокисало, и специфический запах этого лакомства – копальхена – разносило ветром на десятки километров. Для медведей, которые любили копальхен не меньше местных жителей, это служило хорошей приманкой.
Зимой капканами добывали песцов и горностаев, шкуры сдавали на факторию, где на вырученные деньги покупали хлеб (кстати, имеющий у чукчей то же название, что и печенье), сахар, масло и спирт.
В те времена было широко распространено мнение, будто береговые чукчи и эскимосы совершенно не употребляют в пищу растений. На самом деле это не так. И чукчи, и эскимосы употребляют растения в пищу в сыром, сушеном и квашеном виде. Квашение производят в мешках из шкур нерпы – «пых-пых», нередко впрок заквашивается значительное количество зеленой массы, богатой витаминами.
На чукотском и эскимосском языках имеются не менее пятидесяти названий употребляемых в пищу полезных растений.
Чукчу-оленевода кормил и одевал олень. И человек приспосабливал свой быт к потребностям животных. Съедят и потопчут они корм на участке – все стойбище перекочевывает в места, где есть олений корм. Летом, когда в тундре появляются тучи паутов (овода), стойбища со всем стадом уходят за сотни километров к морю, прохладный и влажный ветер с которого отгоняет насекомых.
Это была пора, когда культбазы только начинали свою деятельность. Среди чукчей были широко распространены такие дикие обычаи, как многоженство, товарищество по жене, умерщвление родственниками ослабевших стариков и больных.
Когда-то П. А. Кропоткин восторженно рассказывал о карте тунгуса-охотника, вырезанной на бересте, оказавшей ему важную услугу при поисках путей по Олекминско-Витимскому нагорью. «Эта карта, – писал он, – так поразила меня своей очевидной правдоподобностью, что я вполне доверился ей и выбрал путь, обозначенный на ней». Чукчи карт не имели, да и бересты у них нет. Но нам не раз приходилось с удивлением наблюдать, как быстро и легко схватывали они смысл карт и схем, а затем весьма точно рисовали схему местности на снегу или песке. При этом соблюдался масштаб, а расстояния мерялись днями пути – на собаках, оленях или байдаре.
Вообще чукчи – прирожденные путешественники. Для них ничего не стоит поехать зимой на собаках или оленях в гости за сотню километров по новому, неезженому пути. Расспросит один раз о дороге и безошибочно приедет туда, куда направляется. Способность ориентироваться у них необыкновенная. Когда из-за тумана или пурги пропадет видимость – они находят нужное направление по положению снежных заструг и другим признакам, порой недоступным нам.
Чукчи – неутомимые ходоки. Некрупным размеренным шагом, все время в одном темпе на протяжении многих часов шагает чукча по тундре, поднимается по склону сопки, спускается с нее. Дыхание все время ровное, и только ручьи пота свидетельствуют о физической работе. Но только о работе, а не об утомлении.
В доме экспедиции чукчи стали частыми гостями. Работники экспедиции пользовались любознательностью этих людей. Все чаще чукчи приносили интересные образцы руд, найденных за десятки и сотни километров от Певека.
Правда, попадались, особенно среди стариков, люди, недовольные нами.
– Зачем на сопке землю копаешь, взрывы делаешь, корм олений портишь? – сетовал колхозный пастух Каакак.
– Скучно стало в тундре. Люди пришли, шуму стало много, песца стало мало, – горевал охотник Рольтенват.
Все же таких было немного. Большинство хотя и смутно, но понимало значение работ экспедиции для будущего их родного края. Понимало и помогало, чем могло.
На майские праздники 1937 года в Певек приехали чукчи из стойбищ, расположенных за 100 – 200 километров. В дом экспедиции пришла чукчанка, принесла с собою отлично сшитые меховые сапоги – торбаса.
– Вы для нас олово ищите, я вам торбаса сшила, чтобы лучше было по тундре ходить.
И категорически отказалась от денег, предложенных за торбаса. Возникшее затруднение с легкостью попытался разрешить присутствовавший при разговоре муж этой женщины.
– Если она не хочет, я могу взять деньги.
Но мы платить не стали, а отблагодарили гостей подарками.
Вторая Чаунская экспедиция
Каждая новая находка укрепляла нашу веру в будущее Чаунского оловорудного района. Сообщая о своих открытиях в Ленинград, мы настойчиво требовали организации новой экспедиции для продолжения геологоразведочных работ. Такую экспедицию и стали формировать в Ленинграде с февраля 1937 года. Во главе ее стал опытный разведчик-оловорудник Г. Л. Вазбуцкий, руководителем геофизических работ – А. П. Соловов, начальником геологоразведочной партии – В. П. Подольский, начальниками геологосъемочных и поисковых партий – А. В. Андрианов, Я. С. Зубрилин, В. И. Малиновский, Н. И. Тихомиров. В общей сложности в состав экспедиции вошло более 80 человек.
В свое время при организации экспедиции нам пришлось столкнуться с немалыми трудностями. Еще больше их оказалось, когда стала собираться Вторая Чаунская экспедиция. На складах Арктического института снаряжения и оборудования не хватало – его приходилось «изыскивать» любыми правдами и неправдами. К счастью, дома удалось приобрести на станции Грузино. За вагонами для перевозки грузов во Владивосток – их нужно было ни мало ни много 26 штук – обратились в Народный комиссариат путей сообщения, где удовлетворили нашу просьбу.
В июне сотрудники экспедиции выехали поездом во Владивосток. В июле пароходы «Товарищ Красин», «Свердловск» и «Анадырь» вышли из Владивостока. В августе экспедиция прибыла в Певек со всем своим грузом: с разобранными домами площадью более 500 квадратных метров, двумя тракторами, двумя вездеходами, плавсредствами, двумя аэросанями, двигателями, динамо, электромоторами, буровыми и токарными станками...
Весть о предстоящем прибытии пароходов, на которых приплывает новая многолюдная экспедиция и везет с собой большое количество необыкновенных грузов, быстро распространилась по тундре. И двинулись чукчи из стойбищ в Певек в одиночку и группами, пешком и на байдарах. Конечно, пароходы давно уже стали явлением привычным. Но грузы экспедиции действительно вызывали восторг и изумление, особенно тракторы – первые два трактора на Чукотке! Шутка ли! Уцепятся пятьдесят человек за трос, укрепленный на крюке могучей машины, а она их всех легко за собой тащит. Тракторы встречали восторженными возгласами: «Как-кумэ! (Возглас изумления. Дословно не переводится). Какая богатая Советская власть! Какие у нее две железные нарты есть!»
К приезду новой экспедиции мы подготовили сдачу месторождений. Вновь прибывшие товарищи, естественно, хотели познакомиться на месте с результатами наших разведок. И мы вместе с ними побывали на Певекском полуострове. Потом на совещании сложилось единое мнение, что центр дальнейших работ надо сосредоточить на жилах во Втором Гранитном распадке и на оловорудных участках западного склона реки Певек. Было решено также одновременно вести съемку и поиски вокруг других гранитных массивов Чаунского района.
После сдачи дел сотрудники нашей экспедиции выехали из Певека на восток. Первая группа, возглавляемая М. Л. Молдавским, отправилась 12 августа, вторая – во главе с Н. И. Сафроновым – 26 августа.
Молдавский воспользовался заходом парохода на Медвежьи острова и взял там несколько шлиховых проб. И в них оказался такой же оловянный камень, как в Чаунском районе.
После возвращения в Ленинград я получил распоряжение начальника Главсевморпути: приехать в Москву и доложить авторитетному совещанию о результатах работ экспедиции, о ее открытиях, рассказать о том, как мы считаем нужным вести работы в дальнейшем.
Еще раз я обдумал все, о чем мы между собой говорили, что обсуждали, критически пересмотрел наши выводы, собрал образцы наиболее характерных пород, руд, намытых концентратов, необходимые карты и поехал.
С. С. Смирнов не смог принять участия в совещании. Он был в Якутии и пробирался верхом по таежной тропе и болотам из Восточного Верхоянья в Якутск. А это побольше семисот километров пути! Сейчас для его преодоления достаточно трех часов и самолеты из Якутска отправляются в район ежедневно. А тогда на это уходил почти месяц, да и не каждому это было по силам.
Главным экспертом-оценщиком, отцом-восприемником нового оловорудного района был на этом совещании Дмитрий Иванович Щербаков. Он по праву считается большим знатоком рудных месторождений.
Совещание состоялось. Представленные материалы – фактические данные из доклада, образцы, карты – были столь красноречивы, что наши находки оценили как имеющие большое практическое значение. И, что особенно важно, решили приступить к подготовке новой экспедиции – уже для продолжения работ Второй Чаунской экспедиции, не дожидаясь от нее новых сообщений. Это было очень важно, поскольку сообщения тогда приходили путаные и с большим опозданием. И это было смело, так как руководство Арктического института продолжения работ не запланировало.
В принятии такого правильного и, можно сказать, прогрессивного решения большую роль сыграл авторитет Дмитрия Ивановича Щербакова, поддержавшего в 1937 году все наши предложения, казавшиеся кое-кому недостаточно обоснованными и излишне рискованными. Будущее показало, что и Щербаков и геологи нашей экспедиции были правы!
В октябре 1937 года Вторая Чаунская экспедиция закончила строительство базы. К ноябрю полевые партии возвратились в Певек. Но и в студеные дни зимы продолжались разведочные работы. Они развернулись на горе Певек, где Прибрежные жилы вскрывали канавами, затем штольнями и буровыми скважинами. Во Втором Гранитном распадке глубокий шурф с квершлагами и штреками подошел к Календарным жилам.
С февраля началась подготовка к полевым работам. В тундре создавались продовольственные базы. Их было больше сорока. За десятки километров доставляли лес для строительства астрономических пунктов. На обслуживание этих работ пришлось мобилизовать все виды транспорта: собак, тракторы, вездеходы. Большую помощь оказали летчики полярной авиации Главсевморпути.
Но при всем этом в тундре главным видом «транспорта» оставались ноги. А что такое пеший поход по чукотской тундре, об этом стоит рассказать.
Существует немало описаний тундры – какова она зимой, какова весной и летом. Многие из этих описаний достаточно правдивы и образны. Но какова тундра, так сказать, с точки зрения пешехода – экспедиционного работника, об этом писали мало.
Зимой дело просто – в это время года по чукотской тундре не ходят, а ездят на собаках или оленях. Уже к декабрю пурга набивает на снежном покрове крепкий наст, который легко выдерживает вес человека. Двумя месяцами позже по нему спокойно пройдет трактор. Не зря тракторные поезда уже много лет широко применяются на Чукотке для перевозки груза по зимнему бездорожью. А вот летняя тундра запоминается бедному пешеходу надолго. Вся она кочковатая, высота кочек 30–40 сантиметров. При ходьбе стараешься ступать по кочкам, но это никогда не удается. То и дело нога попадает между ними, проваливается в углубления, тонет в размокшей почве. Так и идешь, ковыляя, словно хромой. Пройдешь пять-шесть километров, чувствуешь, будто вывернули тебе ступни и бедра из суставов.
Не лучше и езда на тракторе. Ныряет, он бедный, по кочкам, как катер по волнам, только удары намного резче. Иной раз так тряхнет, что из глаз искры сыплются.
Одно хорошо – на Чукотке летом тундра обычно протаивает лишь на 20–25 сантиметров. Поэтому пешеход вязнет в ней не по колено, как в колымском болоте, а лишь по щиколотку.
Трактор, тот иногда идет совсем спокойно. Но к августу появляются глубоко протаявшие участки, и беда, если в такой прогалине засядет трактор.
В результате работы Второй Чаунской экспедиции стало ясно, что многие точки проявления оловянного оруденения имеют промышленный характер. На глубине 30 метров открыли свои богатства Календарные жилы. Вполне промышленные гнезда были обнаружены в Прибрежных жилах. Одиночные шурфы, пройденные по долинам притоков речки Куйвивеем, также выявили вполне промышленное содержание олова в россыпях.
Очень эффективными оказались геологопоисковые работы. Геологи Андрианов, Зубрилин, Малиновский, Тихомиров и их помощники нашли многочисленные проявления оловянного оруденения на площади, измеряемой тысячами квадратных километров. Особенно интересными оказались обследованные Малиновским рыхлые отложения речек Пыркакай, Кайнапанельвегергин и Майна-панельвегергин. По его следам в дальнейшем была разведана Пыркакайская россыпь.
Страдная пора для геологов Второй Чаунской экспедиции не закончилась после возвращения в Ленинград. В изучении собранных материалов принял участие большой коллектив. По этим материалам были написаны статьи о геологическом строении Чаунского района, петрографии слагающих сто пород, о месторождениях оловянного камня. Г. Л. Вазбуцкий оригинальное исследование посвятил вопросу о причинах природного изменения окраски касситерита Чаунского района. Статьи были опубликованы в специальных сборниках и в «Записках минералогического общества». До сих пор они не потеряли своего интереса.
Хочется особо отметить, что уже тогда нам, геологам Арктического института, удалось высказать не только правильную оценку месторождения Чаунской губы, но дать кое-какие прогнозы и по прилегающей территории. Рассматривая накопленные материалы, я, в частности, счел необходимым подчеркнуть большую перспективу по олову и золоту территории между рекой Колымой и Чаунской губой. Очень интересными и ценными были находки золота В. А. Вакаром. В недавние годы геологи «Дальстроя» действительно обнаружили в этом районе промышленные месторождения золота. Но размах исследований здесь недостаточен, и ряд наших прогнозов еще ждет своего подтверждения.
К концу 1937 года у первоисследователей чаунского олова не оставалось сомнений в том, что этот оловорудный район имеет промышленное значение и большое будущее. Настала пора привлечь к изучению и освоению района более мощное и специализированное ведомство, чем Главсевморпуть, который был пионером в изучении северных окраин страны. Возникло предложение о передаче дальнейшей разведки и освоения оловянных месторождений Чукотки Главному управлению строительства дальнего Севера – «Дальстрою». Пока решался этот вопрос, в Горногеологическом управлении Главсевморпути была сформирована Третья Чаунская экспедиция. В качестве геолога в ее состав привлекли Б. Н. Ерофеева. Борис Никонович Ерофеев – ныне заместитель министра геологии и охраны недр СССР – тогда был еще молодым специалистом. Незадолго до поездки на Чукотку он закончил аспирантуру при Ленинградском горном институте. Но и тогда он был известен как опытный поисковик и оценщик редкометалльных месторождений.
Летом 1938 года, когда Третья Чаунская экспедиция уже была в пути, состоялось решение правительства о передаче «Дальстрою» всех геологических работ на Чукотке. В августе принимать дела от Второй Чаунской экспедиции в Певек вместе с Б. Н. Ерофеевым прилетели и представители «Дальстроя» – М. В. Груша и М. И. Конычев.
Начался второй этап в освоении Чаунского района, дальстроевский, который завершился превращением района в крупнейшую оловорудную базу нашей Родины.
Рождение Иультина
Сложнее обстояли дела на востоке Чукотки, там, где первыми по геологической целине проложили тропы Серпухов и Байков. Еще к зиме 1935 года сюда была направлена довольно крупная экспедиция – на нее ассигновали крупную сумму. В составе экспедиции имелось пять геологов и четыре топографа, она располагала вездеходами и самолетами «У-2».
Руководство экспедицией, которая получила название Второй Чукотской, принял на себя тогдашний начальник Горногеологического управления Главсевморпути М. Ф. Зяблов.
Сотрудники экспедиции на пароходе через Владивосток прибыли в залив Креста. Разгрузились на той самой косе, где сейчас стоят полярная станция. Исходя из задач экспедиции, бухту самонадеянно назвали Оловянной.
С помощью самолетов и вездеходов не составило большого труда проникнуть в глубинные районы Чукотки вплоть до озера Якитики и бассейна Телекая, где, как предполагали, лежат «точки Серпухова». Особенно хорошо показали себя самолеты «У-2». Они пробыли в воздухе 260 летных часов. Этот «воздушный извозчик» перебрасывал геологов и грузы с базы в заливе Креста на расстояние более 200 километров. Места посадок выбирались с воздуха. За 260 летных часов при многочисленных посадках и взлетах с речных кос не было ни одной аварии.
Хорошо работали вездеходы. Летом они ходили по тундре, преодолевали Анадырский хребет, брали уклоны до 25°. По летней тундре, приняв на борт 1,2 тонны груза, они развивали скорость до 15 километров в час. Еще лучше работали вездеходы ранней весной по снежному насту.
Все, казалось, благоприятствовало успеху работ. Но основное задание экспедиция так выполнить и не смогла: «точки Серпухова» обнаружить не удалось.
Сохранилась стенограмма заседания ученого совета Арктического института, на котором в 1936 году Зяблов докладывал о результатах работ экспедиции. Неудачу с поисками «точек Серпухова» он не мог оправдать никакими доводами. Вместе с тем присутствовавший на заседании В. И. Серпухов экспансивно утверждал, что поиски велись не там, где следует.
Забегая вперед, отметим, что «точки Серпухова» несколько позже искали также и полевые партии геологов «Дальстроя» Л. Б. Кузьминой и Л. М. Шульц. Искали тщательно, но таких богатых образцов, как те, что привез Серпухов, на Баранихе не нашли. Так и остается этот вопрос открытым до сих пор: В. И. Серпухов утверждает, что точки эти существуют, а найти их не смогли.
Все же работы Второй Чукотской экспедиции имели определенное положительное значение. Геологи Г. А. Кремчуков, С. В. Культаисов и М. Д. Бритаев обследовали значительную по размерам площадь. Им удалось выявить новые, правда непромышленные, рудопроявления олова и полиметаллов.
В целом перспективность территории, отмеченная Серпуховым, не только подтвердилась, но стала еще более реальной. По-прежнему сохранился гипноз «серпуховских» точек. Это послужило основанием для организации еще одной экспедиции. Начальником ее назначили Ю. А. Одинца, геологами А. Г. Шпилько и В. Н. Миляева.
Людей и грузы этой экспедиции пароход доставил в залив Креста в конце августа 1936 года. В ее распоряжение был выделен самолет. Начальник экспедиции сразу же по прибытки на место совершил облет района. Во время посадки на Амгуэмских косах он произвел опробование и установил признаки оловоносности и золотоносности. Остальные сотрудники экспедиции занимались обследованием полуострова Амгень и совершали экскурсии по побережью залива Креста.
Только в середине мая 1937 года отряды Одинца и Шпилько были переброшены самолетом с базы в заливе Креста на озеро Якитики. Много позднее отряд Миляева добрался на вездеходах до реки Амгуэмы, несколько выше нынешнего поселка 87-го километра. В июне, после вскрытия реки, Миляев и его помощники спустились на лодках до устья Якитики, откуда и начали планомерно обследовать отведенный им участок.
Геологи ходили пешком. Для переброски лагеря воспользовались самолетом «У-2». Его до предела «навьючили» полевым снаряжением. За пару часов, сделав несколько рейсов, он перебрасывал все немудреное хозяйство геологов на новое место. Без самолета эта операция отнимала бы несколько дней – ведь самолет летел напрямик через горы да еще со скоростью 160 километров в час, а по земле пришлось бы кружить через труднодоступные перевалы, обходить горы и хребты по долинам рек. Использование самолета сберегло немало сил.
Однажды с рассветом Миляев вылетел на самолете подыскать новое место для лагеря. По маршруту под плоскостями самолета развертывалась обычная панорама – пологие сопки с многочисленными террасами на склонах, разделенные долинами речек и ручьев. Сопки мрачные – темно-серые и черные, их склоны и вершины усеяны обломками черных и темно-серых сланцев и песчаников. Лишь кое-где виднелись светло-серые граниты.
На небольшой высоте самолет прошел над горой Иультин. И тут перед глазами Миляева открылась неожиданная картина: на черном фоне среди сланцевых обломков ясно белели огромные куски кварца. Их было так много и они были настолько крупные, что отчетливо просматривались с самолета. А ведь кварц – это порода, которая часто содержит ценные минералы!
На следующий день уже пешком Миляев отправился на Иультинскую сопку. То, что он увидел, потрясало: бесчисленные обломки белого жильного кварца покрывали вершину и юго-восточный склон горы, и среди них сотнями лежали гигантские, невиданные по размерам кристаллы черного вольфрамита и коричневого оловянного камня.
Обилие свалов и их богатство было поразительным! Казалось, да это так и было на самом деле, что поверхность горы буквально завалена богатейшей рудой. Минералы и обломки кварца выделялись на черном фоне сланцевой и песчанистой щебенки.
И такое богатство было вписано в суровый и мрачный пейзаж. Гора Иультин поднялась у истоков одноименной речки метров на 400 над уровнем моря. Справа – такая же гора. Долина узенькая, ширина ее всего двадцать-тридцать метров. Высокие сопки полностью закрыли долину от солнца, и его лучи никогда не пробивались в глубину. Лишь против середины горы долина несколько расширялась. У правого ее борта расположилась небольшая болотистая терраска. На ней-то спустя год и разместился поселок разведчиков. И всюду камень и камень, бесформенные угловатые обломки и глыбы. Долина речки тоже завалена камнями, русло сплошь упрятано под навалами, воды на поверхности не видно, едва слышно только ее журчание. И нигде ни кустика, ни травинки. Даже пятен зеленоватого мха и то немного.
К счастью, если спуститься километра на три вниз по реке, долина расширяется, появляются сухие террасы с травой, а вдоль русла жалкий кустарник. Сопки отходят в стороны, и в редкие погожие дни сюда заглядывает солнце. На одной из этих террас позже и стали строить поселок горного предприятия – двухэтажные дома из местного камня с водяным отоплением, электрическим светом, водопроводом, ванными и канализацией. Но когда сюда пришел Миляев, это было глухое, мрачное и безлюдное место. Даже чукчи сюда не заходили. Здесь не было ни корма для оленей, ни зверя, ни дичи.
Одинец принял правильное решение: все силы экспедиции сконцентрировать на сборе материалов по горе Иультин. В течение августа изучали распределение обломков руды на горе, используя выявленные закономерности, составили первую схематичную геологическую карту участка месторождения. Провели опробование наносов речки Иультин вблизи сопки; оказалось, что и они содержат оловянный камень и вольфрамит, обломки которых попали в долину речки со склонов горы.
В начале сентября работы на месторождении прекратились. Все материалы, в том числе пробы и образцы, Одинец отправил в залив Креста. Самолеты, обслуживавшие экспедицию, целиком переключились на поиски самолета полярной авиации, потерпевшего аварию, и геологи шли пешком. Иультин отстоит от залива Креста больше чем на 200 километров, по пути два перевала. Идти приходилось по болотистой тундре, по пересеченной местности. Но люди спешили домой. Трудности пути были преодолены. Личный состав без урона прибыл на базу в залив Креста. Оттуда в середине октября 1937 года основная группа работников экспедиции во главе с самим Одинцом отправилась пароходом на «материк», чтобы обработать материал, уточнить промышленные перспективы найденных месторождений и должным образом организовать дальнейшие работы.
С Иультина все выехали в Москву. Очень неудачно был произведен в 1937 году завоз людей и грузов. Вездеходы, аэросани и тракторы, например, доставили в залив Креста, а горючее и механиков – на косу Пилотов. Все это привело к тому, что персонал, прибывший на смену Одинцу, со всем снаряжением и оборудованием засел на базах. Так временно были приостановлены работы последнего квартала 1937 и первой половины 1938 года. Невелики были достижения и камеральных работ. Недостаточно продуманный отчет не давал ясного представления о геологии и петрографии района, о характере и специфике его рудоносности. А общие перспективные запасы Иультина Одинец и Шпико оценили по объему в десять раз меньше, чем было подсчитано много позже.
Нужно было спасать положение.
По предложению отдела геологии Всесоюзного арктического института в феврале 1938 года начальник Главсевморпути О. Ю. Шмидт приказал перебросить геологов А. П. Никольского и Г. Г. Володенкова из Западно-Чукотской экспедиции Арктического института, зимовавшей в бухте Преображения, в состав Втором Чукотской экспедиции.
Эти геологи, хотя и были молоды (все мы – я, Ерофеев, Никольский и Рабкин – учились вместе и в 1932 году одновременно окончили Ленинградский горный институт), но уже имели за плечами значительный опыт геологосъемочных и поисковых работ в районах редкометальных месторождений. Никольский еще в 1934–1935 годах возглавлял геологическую партию на Чукотском полуострове, а до этого ряд лет работал на Алтае и Калбинском хребте, где им было открыто промышленное вольфрамовое месторождение. Техник геолог Володенков много лет был верным спутником и помощником Никольского.
Оба геолога с интересом взялись за новое дело. Но прежде всего им еще предстояло добраться до места работ.
Путь от бухты Преображения до базы в заливе Креста протяженностью более чем в 300 километров эти товарищи проделали на собаках за десять дней. Ехали по льду вдоль южного побережья Чукотского полуострова. Ночевали чаще всего на снегу, в меховых спальных мешках, раза три – в редких чукотских стойбищах. Для получения воды топили на примусе снег, воду использовали только в пищу, умывание отложили до прибытия к месту назначения. Двукратные встречи с белыми медведями закончились благополучно. Первого застрелили, а второй, не подпустив геологов на расстояние выстрела, ушел в торосы в сторону моря.
Сразу по прибытии в залив Креста Г. Г. Володенков сформировал тракторный отряд для доставки грузов и людей на Иультин. Это была более чем смелая операция. Предстояло пройти на тракторах почти 400 километров практически совсем не изученного пути без промежуточных баз, без населенных пунктов, через неведомые горные хребты, перевалы, наледи, тундру. Опасности подстерегали на каждом шагу. А помощь – ее неоткуда было ждать. Надеяться можно было только на свои собственные силы.
Вспомним, что тракторы были значительно менее надежными, чем современные «С-80». Опыта в постройке тракторных саней вообще не было. Да и путь выбрали в два раза длиннее современного, так как Иультинский перевал казался непреодолимым для тракторов с гружеными санями, и маршрут похода проложили в обход перевала через косу Двух Пилотов.
Трудности в пути, отсутствие опыта, ограниченные технические возможности – неприспособленные тракторы, ненадежные сани, полное отсутствие связи – все это заставляло много думать о предстоящем переходе.
Тракторная колонна покинула залив Креста 14 марта. Перевалив через Анадырский хребет, спустились в долину Амгуэмы и по льду реки пошли к ее устью – на косу Двух Пилотов. Добрались сюда лишь 23 апреля. Жаль, что до сих пор этот поход не описан. Он достоин занять подобающее место в арктических летописях. В устье Амгуэмы несколько суток продолжалась дневка для ремонта и отдыха. И снова в путь. Глубочайшие снега, 35-градусные морозы, пурга, поломки тракторов, совершенно неприспособленных для транспортных работ в таких условиях, до предела изнуряли людей. Будь у водительского состава опыт подобных переходов, многое, быть может, давалось бы легче. Но опыта не было, да и не могло быть. Учились в пути, учились на собственных неудачах и ошибках. Только в особо удачные дни удавалось пройти за сутки 30–35 километров. Чаще сутки напряженного труда приближали отряд к цели всего лишь на 1,5–2 километра. И все же 18 мая, через два месяца по выходе из залива Креста, пришли к цели – в Иультин.
А. П. Никольский тем временем консультировал разведку мышьякового месторождения, открытого экспедицией Одинца, и производил геологическую съемку Амгеньского полуострова. В первой половине июня самолет и его перебросил в Иультин.
А здесь под руководством Г. Г. Володенкова уже развернулась разведка россыпи и коренного месторождения. Проходили канавы и мелкие шурфы.
Повсюду отбирались пробы. Выходы рудных тел в горных выработках тщательно документировались.
Никольский занялся составлением геологической карты окрестностей месторождения. Топографической основы не было, пришлось одновременно вести глазомерную съемку. В процессе съемки было открыто еще одно оловянно-вольфрамовое месторождение – Северное.
Разведки продолжались до середины августа – до прибытия новой экспедиции и первого снега.
Перспективную оценку месторождения А. П. Никольский подтвердил убедительными расчетами.
Так на территории Чукотки выявили второй объект, к освоению которого можно было приступать немедленно. Мало известный даже специалистам-географам Иультин теперь занял видное место в наших работах.
С осени 1938 года работы по изучению и освоению Иультина, как и всей Чукотки, перешли в «Дальстрой».
Прибывает пополнение с Колымы
Первым годом работы «Дальстроя» на Чукотке был 1938-й. Но все оставалось по-прежнему вплоть до второй половины 1939 года. Работы носили преимущественно сезонный характер. Люди чувствовали себя временными работниками, приехавшими в Арктику на полевой сезон. И как ни увлекательна была работа, своими помыслами, душой они были на далеком «материке».
В Певеке работала экспедиция, руководителем технической части которой был Б. Н. Ерофеев. Ознакомившись с отчетами, коллекциями и шлихами своих предшественников, он по достоинству оценил находки Малиновского на участке между речками Млелювеем и Пыркакай и принял решение: основное внимание уделить этому участку. Прогноз вскоре блестяще подтвердился.
Через несколько дней после прибытия полевой партии Ерофеева на Пыркакай на сопке левого борта долины были открыты кварцевые жилы с касситеритом.
За короткий полевой период удалось обстоятельно обследовать это месторождение. Одновременно составлялась геологическая карта для бассейнов правых притоков Млелювеем – речек с чудовищно сложными названиями: Майнапаныльхвыгыргын и Кайнапаныльхвыгыргын.
Зимой была составлена первая сводная карта полезных ископаемых для всего Чаунского района, к тому же на достоверной геологической основе.
В 1939 году партия Ерофеева продолжала работать в верховьях правых притоков речки Млелювеем. Открытие еще двух месторождений позволило Ерофееву с полным основанием высоко оценить перспективы россыпной оловоносности обследованного участка. Было решено бить шурфы и вести детальные разведочные работы в долинах речки Пыркакай, по ключам Оленьему, Песцовому, Рогатому, речкам Майна и Кайнапаныльхвыгыргын. Так в районе Певека появился второй (после Валькумея) надежный объект для разворота геологоразведочных работ.
Менее успешно шла разведка на самом Валькумее.
И хотя неудача работ Валькумейской полевой партии не давала оснований для пересмотра положительной оценки месторождений Валькумея, все же это отражалось на работе.
Партия, посетившая Куйвивеем под руководством Б. О. Андерсона, обнаружила там новые рудные жилы. Но попытки разведать россыпи из-за отсутствия опыта окончились неудачей. Таким образом, и на Куйвивееме существенных открытий в этот период не было сделано.
На Иультине в 1938 году работала экспедиция под руководством Девяткина. Это была первая экспедиция, которая целиком базировалась на косе Двух Пилотов.
Расстояние от этой косы до Иультина в три раза меньше, чем от Иультина до залива Креста, да и дорога ровная, без перевалов. Здесь началось строительство поселка; геологоразведочные работы на месторождении приобрели более систематический и планомерный характер.
Теперь уже никто не оспаривал того, что Чукотку следует считать оловянной провинцией Советского Союза. Неотложные нужды народного хозяйства требовали быстрейшего освоения уже выявленных оловорудных месторождений. Для этого нужно было создать более мощную производственную организацию. И в августе 1939 года руководство «Дальстроя» приняло решение организовать Чаун-Чукотское районное геологоразведочное управление для проведения геологической съемки, поисков и разведки оловянных месторождений на громадной территории – от реки Колымы на западе до Берингова пролива на востоке, от побережья полярных морей на севере до рек Анюя и Анадыря на юге.
Четкая рациональная организационная структура нового предприятия, мощные материальные ресурсы «Дальстроя» и хороший подбор кадров – вот что решило успех дела. Главным был, конечно, подбор кадров. В 1939 году на Чукотку прибыл большой отряд молодых энтузиастов, уже немало поработавших в суровых условиях Крайнего Севера, готовых самоотверженно продолжать начатые до них труды по быстрейшему освоению крупнейших минеральных богатств дальнего заполярного края.
Начальником Геологоразведочного управления был назначен молодой геолог коммунист И. Н. Зубрев. До этого в течение нескольких лет он успешно вел поиски ценных металлов в бассейне реки Колымы. Здесь он и прошел суровую школу пионера-первооткрывателя.
Сейчас в бассейне реки Омсукчан действуют оловянный рудник и обогатительная фабрика. А когда сюда впервые во главе небольшой геологической партии пробился Зубрев, вокруг на сотни километров лежала глухая тайга. До ближайшего якутского селения – недели пути. Преодолеть их зимой в жестокие морозы или ранней весной можно было только на оленях, а летом – верхом, сквозь болота, тучи комаров и мошки. Карт никаких, вся надежда на проводников. И все это не помешало Зубреву успешно провести поиски. В рыхлых отложениях нескольких речек он обнаружил касситерит. А позже, уже по его следам, геологи открыли промышленные оловянные месторождения. По проторенному Зубревым пути идти было много легче.
Заместителем Зубрева стал Н. Н. Сочеванов, также колымчанин, смелый и опытный разведчик рудных месторождений. Он весьма колоритен, даже по внешности. Высокий, широкоплечий блондин, он напоминает классический тип жителя Скандинавских стран. Сочеванов обладал широким научным кругозором, большим опытом геологоразведочных работ, был наблюдателен и настойчив, не терялся ни перед какими трудностями и временными неудачами, умел поднимать людей на самые смелые дела. Таких руководителей и ждала Чукотка.
На смену геологам экспедиции Б. Н. Ерофеева в Певек прибыли, кроме того, геологи-колымчане М. Н. Злобин, А. П. Коптев, Г. Б. Жилинский. Вместе с ними приехали опытные горные мастера – бурильщики, проходчики, механики.
Многие из них начинали разведочные и эксплуатационные работы на новых горнопромышленных объектах, расположенных в глухой тайге, отрезанных сотнями верст от обжитых районов. Не раз приходили они в долины глухих ключей и распадков, к подножию безлюдных сопок, чтобы поставить там первую палатку, вбить в мерзлую землю первый колышек, вокруг которого потом вырастали прииски и поселки. Геологи привыкли бороться с природными трудностями Колымского Севера и научились их побеждать.
Но, конечно, и для них, бывалых колымчан, Чукотка была крепким орешком.
Порой я пытаюсь сравнить: Чукотка и Колыма! Человеку непосвященному эти окраинные земли нашей Родины, лежащие далеко на востоке страны, кажутся почти одинаковыми. Но это не так. У них нет ничего похожего! Само местоположение определяет различие в климате, растительности и многом другом. Чукотка – это самая северная часть северо-востока нашей Родины. А основные горнопромышленные районы бассейна реки Колымы лежат в пределах 61–62 градусов северной широты, лишь немного севернее Ленинграда. Магадан стоит на той же широте, что Ленинград, – 60 градусов.
Самое важное, пожалуй, то, что в Колымском районе есть лето, хотя и короткое, но настоящее, жаркое, сухое лето с ярким, обжигающим солнцем. А на Чукотке лето – это время туманов и моросящих дождей. Редко бывает год, когда выпадает 2–3 солнечных дня. В заливе Креста среднелетняя температура едва достигает 10 градусов, на Иультине она в два раза ниже.
В колымской тайге ковром стелются ягоды. Много брусники, голубицы, красной смородины, таежного винограда – охты. Нередко встречается дикая малина. Рачительный хозяин без труда соберет ягод на целый год. Много в тайге грибов, дичи. Приносят неплохие урожаи огороды. В открытом грунте хорошо произрастают картофель, капуста, репа. В парниках вызревают помидоры, огурцы. Конечно, чтобы вырастить их, надо приложить немало труда, но труд окупается результатом. На Чукотке совсем иная картина. Летом здесь мало главного – солнца. Вот почему в тундре, если и растет что-либо съедобное, так только безвкусная, водянистая ягода шикша да грибы. Грибов много, главным образом подберезовики. Правильнее их называть надберезовиками – ведь на Чукотке нет деревьев, лишь местами встречаются карликовые березки, и шляпки грибов возвышаются над ними. Летом много комаров, и кусают они куда больнее, чем в Европейской части Союза. Теперь комары не страшны, так как найдено средство, предохраняющее от их укусов.
Намного легче стало жить и работать геологу-полевику в комариных местах.
Только пожив на Чукотке, начинаешь понимать, что значит отсутствие леса. Лес – это дрова, а дрова – это тепло в палатке, возможность хорошо обсушиться после маршрута, в сносных условиях переждать дождь. Уголь, которым снабжены экспедиции, да жалкий кустарник вдоль русел рек никогда не создадут такого уюта.
Особенно тяжела на Чукотке зима. Долго длится полярная ночь, 3–4 месяца солнце вообще не показывается над горизонтом. Часто задувает пурга. Даже физически сильному человеку нужно немало времени, чтобы приноровиться к резким перепадам давления. Тех, у кого сдает сердце, смена погоды может на несколько дней уложить в постель.
Конечно, нелегка зима и на Колыме. Но там она короче, да и полярная ночь невелика. Колымские морозы, как они ни сильны, тоже переносятся легче чукотской пурги.
И все же человек привыкает к Чукотке а, привыкнув, начинает воспринимать и ценить многие прелести чукотской природы: чистоту весеннего воздуха, которым так легко дышится, незабываемую яркость ее заснеженной весны, безбрежность просторов, неистребимое упорство чукотских растений и цветов, пестрым покрывалом окутывающих весной тундру и предгорье. И, главное, здесь, в суровых буднях, проверяется человек, его жизнестойкость и характер, умение дружить и быть Человеком с большой буквы. Пожалуй, нет крепче дружбы, чем та, которая зарождается в этих дальних арктических просторах, в странствиях по тундре, в бесчисленных приключениях, которые – хочешь не хочешь – подстерегают на каждом шагу.
Лучшие молодые годы отдали Чукотке Б. Н. Ерофеев, Н. С. Лычкин, И. Н. Зубрев, Н. Н. Сочеванов, Г. Г. Володенков, Н. С. Степанов, Любовь Михайловна Шульц, В. И. Дятлов и многие другие геологи. Сам я после 1937 года трижды возвращался на Чукотку и каждый раз работал там по нескольку лет. В разное время мне довелось изучать различные районы Северо-востока. Работал я в верховьях Индигирки, на Омсукчане, на Яне и отовсюду, едва представлялась такая возможность, вновь и вновь возвращался на Чукотку. А ведь на Яне и Колыме и климат лучше, и бытовые условия во всяком случае не хуже. Что же, несмотря на все трудности, влечет на Чукотку? Что вдохновляет патриотов этого сурового и малогостеприимного края?
Думаю, что каждому человеку присуще стремление быть первооткрывателем, пролагать новые, нехоженые тропы. Высокое удовлетворение приносит человеку сознание того, что именно он первым вырвал у природы еще одну тайну, вторгся в ее сокровенное, скрытое от взора разума покровом тысячелетий. И, может быть, наиболее сильно это чувство проявляется как раз там, где успех достигается с боем. В этой борьбе и чувствуешь себя настоящим человеком.
На Чукотке все, что делалось, делалось впервые. Дикая, нетронутая земля, край света, ледяная пустыня – сколько таких слов написано о ней! А ты пришел, проник в ее тайны, и вот здесь вырастают предприятия и поселки, по твоему пути пройдут люди, из небытия войдет в историю еще один уголок родной земли. Разве не стоит из-за этого отказаться на время от удобств цивилизованной жизни? На Чукотке геологов ждали многие и незаурядные открытия, они воодушевляли, вновь и вновь звали людей идти в глубину чукотской тундры. Конечно, было бы наивно думать, что нас здесь ждали одни лишь успехи. Неудач было больше чем достаточно. Далеко не всегда оправдывались надежды на наличие промышленных месторождений там, куда мы посылали поисковые партии. И они возвращались, так и не сделав интересных находок. Порой обманывали наши ожидания найденные рудопроявления: по предварительным данным, они казались нам промышленными, а последующее, более детальное изучение этого не подтверждало. Бывали периоды невыполнения планов, иногда не обеспечивалось должное качество некоторой части выполненных работ, а это доставляло много тяжелых переживаний.
Были случаи, когда трагически гибли наши товарищи, особенно во время пурги. Из тех, кого пурга заставала в пути, не все добирались до поселков, некоторых мы вынуждены были искать и иногда находили слишком поздно. Но трудности и неудачи не пугали нас. Трагичное забывалось, а успехи вселяли силы для завоевания новых побед. Расчищая почву для освоения края, каждый из нас чувствовал, что судьба далекой Чукотки становится его собственной, личной судьбой, что жизнь проходит не зря, она дает свои плоды. Мы, советские люди, чувствовали себя хозяевами Чукотки – хозяевами по праву первооткрытия и призвания и, отдавая этой суровой стране свою любовь и силы, знали, что наш труд не пройдет даром, он обогатит землю, сделает ее более гостеприимной для тех, кто придет позже и, конечно, помянет нас теплым словом.
И даже сейчас, когда все описываемые события отошли в далекое прошлое, дела Чукотки по-прежнему волнуют и беспокоят нас. Встретятся два-три ветерана Чукотки – и сразу вспыхнет нескончаемый разговор. А помнишь ли ты? А знаешь ли? И хотя многие из нас уже давно перешагнули по возрасту за грань полувека, сразу отступают куда-то годы, и по-юношески взволнованно звучат споры.
В них не только дань воспоминаниям, но и радость успехам, новым открытиям тех, кто пришел нам на смену, забота об их исканиях, опыте и неудачах. Очень уж многое отдано чукотской земле. Колымчане прибыли на Чукотку не зимовать, а постоянно жить и работать. И они принесли с собой новый стиль жизни.
Жизнь – это работа! И работа кипела и в поле, и на разведках, и на стройках.
Зубрев, Сочеванов, Лычкин постоянно находились в гуще масс, там, где возникали трудности, где требовалось быстро принять то или иное решение. Постоянно бывая среди людей, они делили с ними радости и заботы. Это снискало им авторитет и уважение товарищей, сплачивало вокруг них коллектив.
Когда-то, в годы первых пятилеток, мои сверстники, пришли в дикий, нетронутый край и сказали: «Здесь быть новому городу!» Так начинался город юности Комсомольск. Подвиг его строителей запечатлен в песнях, книгах, в кинофильмах. У Чукотки еще нет своих бытописателей. Но подвиг людей, которые в канун великого военного испытания далеко за Полярным кругом, у самого побережья Ледовитого океана, наперекор неисчислимым трудностям создали горнопромышленный центр, давший стране один из наиболее дефицитных металлов – олово, этот подвиг не забудется.
На крутом подъеме
В навигацию 1939 года впервые в Певек в большом количестве завозились грузы для строительства и горных работ. На баржах с Колымы поступали уголь, техника, лес. Пароходами из Владивостока и Находки доставлялись горючее, продовольствие, разнообразные материалы и машины.
Очень трудной была разгрузка судов. Производилась она по-прежнему на рейде. Сроки навигации были предельно краткими, да и они сокращались частыми штормовыми ветрами. Как только прибывало очередное судно, объявлялся аврал. Все трудоспособные люди превращались в грузчиков. И надо сказать, что коллектив трудился поистине самоотверженно, чтобы успешно справиться с разгрузкой.
Осенью 1939 года из Певека на «материк» выехали многие работники Главсевморпути. Но кое-кто остался и оказал большую помощь вновь приехавшим. Особенно хорошую память оставил о себе бригадир трактористов Василий Яковлев, один из пионеров освоения тракторного пути от Певека на Пыркакай.
В эту пору перестраивалась вся организация разведочных работ. Геологи получили механизмы, резко выросли объемы работ.
В сентябре 1939 года для разведки коренных и россыпных месторождений в бассейне Пыркакая был организован Пыркакайский геологоразведочный участок, позднее реорганизованный в разведрайон. Начальником этого предприятия был Н. К. Гулария.
В широкой долине Пыркакая, в устье одного из его левых притоков, вырос небольшой поселок разведчиков. Завозить сюда груз из Певека было очень трудно, особенно лесоматериалы, которых и в Певеке не хватало. Поэтому жилье строили предельно экономно: стены делали каркасно-засыпные, а порой и из одного ряда досок, а затем обкладывали штабелями дерна толщиной в 1 – 1,2 метра. Зимой это сооружение обливали водой: ледяная корка предохраняла жилье от ветра. Не хватало угля. Вот когда вспомнилась колымская тайга – там, где ни начни стройку, всюду для разведчиков есть и строительный лес и топливо. А Пыркакай, хотя в климатическом отношении его считают одним из лучших мест Чаунского района, все же лишь голая тундра с узкой полоской полутора-двухметрового кустарника вдоль русла речки. Но и от этого кустарника после первой же зимовки ничего не осталось – все сожгли.
В чем же, можно спросить, природные преимущества Пыркакая по сравнению, скажем, с Певеком и Валькумеем? Да всего лишь в том, что его широкая меридиональная долина отгорожена с севера от Восточно-Сибирского моря грядой высоких островерхих гор. Поэтому летом здесь чуть меньше туманов, а в благоприятный год набирается за сезон десяток солнечных дней. Немного! Но для людей, работающих на Чукотке безвыездно по два-три года, и эти десять солнечных дней представляли большую ценность. А в остальном – все то же: полярная ночь, пурга, падающая в долину с вершины речки или через пологие сопки левого, южного борта, да морозы, покрепче, чем в Певеке.
В первые годы освоения много было на Пыркакае куропаток и зайцев. Но с исчезновением кустарника они вывелись, откочевали в лучшие места, подальше от людей. На Чукотке таких мест и сейчас еще вдоволь.
В 1939 и 1940 годах шурфовочные работы велись в долинах Пыркакая и ее притоков. Все подтверждало промышленное значение россыпей. А ведь они еще не были оконтурены!
Во второй половине 1939 года был создан крупный разведочный район на Валькумее. Начальником его назначили Н. С. Лычкина – разведчика-энтузиаста и неутомимого рационализатора.
Как неузнаваемо изменилось все на этом памятном мысе, откуда началась когда-то слава чукотского олова! Повсюду стучали движки. От временной электростанции протянулись провода линий передач. В разведочных шурфах, в штольнях горело электричество. Резко выросли объемы геологоразведочных работ. За год – с октября 1939 по осень 1940 года – канав было вырыто в 130 раз больше, чем за предшествующий год (свыше 20 000 кубометров земли), подземных выработок пройдено в 9 раз больше!
Многочисленные канавы отпрепарировали рудные тела с поверхности.
На подземных выработках работали теперь бригады скоростной проходки, одну из штолен за три месяца прошли в гранитах на 250 метров. Эта штольня подсекла на уровне моря свиту Календарных жил. От нее в глубину горы повели штреки. Эти длинные подземные коридоры открыли на своем пути оловоносные жилы и гнезда.
Месторождение не только разведывалось, одновременно его готовили к эксплуатации.
В это же время развертывались широкие геологосъемочные и поисковые работы в северо-восточном Приколымье, в чаунской тундре, в центральной части Чукотки. Сколько трудностей пришлось преодолевать при организации этих работ! Не было лошадей, да нет их и сейчас, так как лошади на Чукотке быстро погибают. Чукотские олени, в отличие от якутских, мало приспособлены для транспортных работ. А базы полевых партий отстояли на сотни километров от Певека. Положение спасло широкое применение самолетов для заброски полевых партий. Весной легкие «У-2» или «Р-5» доставляли небольшие группы геологов в самые отдаленные пункты Чукотки. Самолеты садились на наст в совершенно необследованных, диких местах. Прибывшие люди готовили площадки для приема груженых самолетов, и едва поступал сигнал о готовности такой временной площадки, как «воздушные извозчики» приступали к перевозке основных грузов партий.
По снегу в течение ранней весны в районе работ каждая партия разбрасывала лабазы. В лесных районах Приколымья их укрепляли на деревьях, в тундре продукты складывали в железные бочки. Частично вырубленные днища завязывались проволокой. Но и эта мера предосторожности не всегда оказывалась достаточной. Бичом для тундровых лабазов были медведи. Они скатывали бочки со склонов сопок в долины и русла речек, где продукты подмокали и портились, вскрывали надрезанные и замотанные проволокой днища бочек, давили и прокусывали банки с консервами, разбрасывали муку и сахар. Нередко, прибыв к лабазу, геологи наблюдали картину полного разрушения. Немало дней они бедовали без продуктов, как говорится, на подножном корму. И опять выручали самолеты.
На карте Чукотки появлялись новые точки коренных и россыпных месторождений олова. Не все из них, конечно, имели промышленное значение. Еще очень многое предстояло сделать, чтобы отобрать из щедрот природы то, что имеет практический интерес. В этих поисках геологов вела вперед не только и не столько интуиция, а более надежный компас – знания. Все более полно, в деталях раскрывалось замечательное геологическое прошлое чукотской земли, уходящее далеко во тьму тысячелетий.
У этого прошлого свой календарь, измеряемый миллионами лет.
В далекую, так называемую мезозойскую эру (эру средней жизни), которая началась примерно 185 миллионов лет назад и длилась примерно 125 миллионов лет, большая часть современной Чукотки и, в частности, весь Чаунский район представлял собой дно океана. Здесь постепенно скоплялись громадные количества песчаных, глинистых и илистых осадков. Верхние слои давили на нижние и спрессовывали их. А над всей массой осадков сверху еще лежала огромная толща воды. Действовали здесь и другие геологические силы, которые сдвигали пологие пласты в гигантские складки, уплотняли и перекристаллизовывали ранее рыхлые осадки, превращали их в песчаники и сланцы. Особенно активно проявлялись эти силы во второй половине мезозойской эры – 70–130 миллионов лет тому назад. В те времена пласты изгибались в складки с крутопадающими крыльями, ставились вертикально, скручивались и гофрировались. Действие этих сил распространялось на большие глубины земной оболочки. Оттуда поднимались вверх колоссальные массы горячего силикатного расплава – гранитной магмы, огненного раствора различных веществ, в том числе всех известных металлов. Правда, в магме эти металлы содержались в незначительных непромышленных концентрациях, но их было много, бесконечно много.
Поднимаясь с больших глубин и проникая в толщу изогнутых и измятых пластов осадочных пород, магма попадала в зону более низких температур и там остывала. Но еще в ту пору, когда магма находилась в перегретом жидком состоянии, начинался процесс разделения, или, как говорят специалисты, дифференциации ее на химически разнородные слои. Более тугоплавкие, богатые магнием и железом минералы выпадали в виде кристаллов и опускались вниз. В оставшейся, более кислой (богатой кварцем) расплавленной массе скоплялись пары летучих соединений и большая часть цветных металлов, ранее распыленных в массе магмы. Прорвав верхнюю, застывшую корку гранитной магмы, эти продукты устремлялись по трещинам вверх и в стороны, задерживаясь и застывая при дальнейшем охлаждении в наружной, как говорят геологи, эндоконтактной части гранитного массива и в прилегающих к нему песчаниках и сланцах. Так образовались коренные месторождения цветных металлов. В период своего образования они нередко залегали далеко от поверхности, на значительной глубине, измеряемой тысячами метров.
Многие такие морские участки с течением лет поднялись на поверхность, выше уровня моря. Тут вступали в ход новые силы – силы разрушения. Из-за резкой смены температуры горные породы растрескивались, в трещины попадала вода. Замерзая, она расширялась и действовала, как клин – дробила монолитные массы на крупные куски, а крупные куски – на более мелкие. Разрушению способствовали и другие силы – кислород воздуха, органические кислоты, ветры, дожди, водные потоки. Обломки пород скатывались по склонам вниз, их подхватывали ручьи и реки и сносили в новые бассейны.
Так чередовались процессы созидания и разрушения. Действие их длилось десятки миллионов лет. Еще задолго до появления человека природа подготовила для него богатейшие сокровищницы в глубине земных недр.
В руде, которая слагает месторождение, металлы присутствуют не в чистом виде, а в особых соединениях – минералах, рассеянных в общей массе в виде отдельных зерен и скоплений. Минералы многих металлов – олова, вольфрама, золота – более устойчивы против воздействия разрушительных сил, чем пустая порода. Поэтому, когда руда разрушается, из ее массы отделяются зерна минералов, содержащих ценные металлы. Эти минералы меньше подвергаются дальнейшему разрушению, чем другие составные части руды. Вместе с тем минералы, содержащие металлы, во много раз тяжелее, чем обычная порода. Поэтому они переносятся водой не так далеко, как другие, более легкие частицы. Постепенно в процессе разрушения минералы ценных металлов, как более тяжелые, концентрируются в речных долинах, поблизости от коренных месторождений. Так образуются россыпные месторождения олова, вольфрама, золота.
Олово является как раз таким металлом, который образует и коренные, и россыпные месторождения. Главный минерал, в составе которого олово встречается в природе, – оловянный камень, или касситерит, соединение олова с кислородом, – тверд, тяжел (в три раза тяжелее породы) и не подвергается воздействию химических агентов. Касситерит – минерал капризный. Часто он присутствует в руде в столь мелких зернах, что обнаружить его очень трудно. Нужен глаз опытного и внимательного исследователя, чтобы найти действительно богатое скопление минералов и правильно его оценить. Здесь на помощь человеку и приходят точные методы анализа.
Несколько лет разведки на Чукотке дали возможность геологам открыть особенности, которые отличают чукотские касситеритовые месторождения от им подобных в других районах земли. Уже не ощупью, не по следам случайных находок – во всеоружии знания продвигались они вперед, вскрывая сокровенные тайны дикой северной земли. И все же каждый день требовал очень напряженного, упорного, неутомимого труда, чтобы не только найти очередную россыпь или коренные жилы, но вбить в них заявочный столб и уверенно сказать: олово есть, большое олово, ради него можно прийти в этот далекий край, построить прииски и рудники, ради него здесь можно вторгнуться в земные недра, и они отблагодарят человека своими сокровищами.
К 1941 году на Чукотке, и, прежде всего, в Чаунском районе, была подготовлена сырьевая база для создания первых горных предприятий по добыче олова. Для решения новых задач было создано Чауно-Чукотское горнопромышленное управление. Начальником его назначили Н. И. Дятлова, который приехал на работу в «Дальстрой» в 1935 году сразу после окончания Московского геологоразведочного института. На Колыме Дятлов в течение нескольких лет руководил крупными приисками, а с 1935 года возглавлял геологоразведочные работы, проводившиеся на территории много большей, чем любое европейское государство. Ко времени назначения в Певек он уже был опытным специалистом в области разведки и эксплуатации месторождений полезных ископаемых. Знали его и как хорошего организатора-хозяйственника.
Обязанности главного инженера вновь созданного комбината принял на себя Н. Н. Зубрев, главного геолога – Н. Н. Сочеванов.
В первые военные годы
В Европе уже второй год бушевала мировая война. Грозовые тучи собирались у западных границ СССР. И у нас на далеком Севере ясно ощущалось напряжение предвоенного времени. В канун войны работы по освоению оловянных месторождений развертывались на Чукотке особенно энергично.
Лето 1941 года должно было стать первым промывочным сезоном на Пыркакае. А пароходы в эти края приходили осенью. Если бы ждать, пока они доставят необходимую технику, добыча олова из россыпи Пыркакая была бы сорвана. Ждать нельзя. Оборудование доставили самолетами. А потом по тракторной дороге его повезли на санях в Пыркакай. Здесь был организован первый чукотский оловянный прииск.
К лету на Пыркакае собрали несколько малых промывочных приборов. На них обработали пески с наиболее богатых участков россыпи. И хотя объемы промывки были невелики, все же удалось добыть довольно большое количество концентрата.
К осени 1941 года начала работать обогатительная установка на Валькумее. Она перерабатывала руду Календарных жил, которую подавали на поверхность через разведочную штольню. Так на Валькумее возник рудник. Разведрайон прекратил свое существование.
Пока стоял лед, в Певеке начали строить пирс. К навигации он был готов. Теперь хотя бы один пароход можно было разгружать более или менее нормально. Но этого явно не хватало. Нужды бурно растущего горного предприятия резко возрастали.
В первый год войны Чукотка неожиданно получила большую партию высококачественных лесоматериалов. Это был игарский лес, предназначенный для вывоза на запад. Из-за опасности плавания в Карском и Баренцевом морях (там появлялись немецкие подводные лодки) суда с лесом были направлены на восток.
К Певеку сразу подошло пять лесовозов. Одновременно пароходы из Находки доставили тракторы, автомашины, технику, продовольствие, горючее. Промедление с разгрузкой было смерти подобно. Командование арктической проводки настаивало на одновременной разгрузке всех судов, угрожая в противном случае отправить их дальше на восток. Оставить комбинат без леса, угля, горючего – это значило затормозить развитие края, сорвать так удачно начатую добычу металла, обесценить все, что было достигнуто тяжелым трудом. Разве можно было идти на это?
Тогда приняли смелое решение – выгружать лес прямо в воду. Часть бухты обнесли боном. Пять лесовозов одновременно стали сбрасывать бревна, доски, брусья в отгороженное водное пространство. Лесоматериалов было так много, что местами деревянные горы возвышались над водой на три-четыре метра! Вытащить этот лес на берег не было возможности. А ведь каждую минуту мог подуть южак. Кто бывал в Певеке, знает сокрушительную силу этого ветра. Он возникает неожиданно и, обрушивая свои порывы на дома, на водную гладь залива, способен разметать все на своем пути. При южаке в бухте за несколько минут разыгрывается сильнейший шторм. Особенно часты южаки осенью. А что ему стоило разметать лес и выбросить это сокровище в открытое море!
Через два дня после окончания разгрузки действительно задул южак. Десятки тысяч кубических метров лесоматериалов двинулись на север. Под их напором бон лопнул, как бечева. Для спасения леса два катера вышли на рейд, чтобы завести новый бон. На одном из них двигатель заглох – катер выбросило на берег и разбило. На ходу остался один маленький речной катер. В жесточайший шторм самоотверженная команда этого суденышка и группа портовых рабочих все же завели новый бон. Лес задержали. На север ушло всего несколько сотен кубометров. Часть из них позже удалось собрать по берегам бухты и выбить из льда. Но то, что унесло за Шелагский мыс, пропало безвозвратно.
Месяца полтора – до самых морозов – продолжалась напряженная работа по выгрузке леса из воды. Эта эпопея навсегда запомнилась тем, кто принимал в ней участие. Но как бы ни было, комбинат был обеспечен лесом. Это позволило широко развернуть строительство. В течение полутора-двух лет были построены здания новой обогатительной фабрики, электростанции, механические мастерские, многочисленные жилые дома в поселке Певек, на руднике и прииске, склады, пирсы в порту. Для сооружения промприборов лес завезли на Пыркакай. Кое-что осталось и на другие неотложные нужды.
К зиме на косе у южной окраины поселка построили бензобаки. Однажды во время южака крупные льдины, подгоняемые ветром, стало выжимать на берег. Подталкиваемые ледяными полями, они ползли в северном направлении, все ближе подбираясь к бакам с горючим. Тысячетонные глыбы могли в мгновение раздавить эти сравнительно хрупкие сооружения. Да и какое сооружение могло устоять против этаких стихийных, титанических сил! По тревоге были подняты сотни людей. Но преградить путь ледяной атаке оказалось не простым делом. Из-за близости горючего взрывать льдины было нельзя. Их разбивали вручную, опутывая тросами, растаскивали тракторами. Не раз потом тревога призывала людей на спасение горючего, и они наперекор пурге, жесточайшему ветру преодолевали враждебные силы природы.
Во время одного из штормов плавучий лед надвинулся на пирс, и толстые бревна были срезаны, как бритвой.
Особенно сильно южак разыгрался в феврале 1942 гола. Скорость ветра достигла 42 метров в секунду. Южак сорвал брезенты, покрывавшие штабеля муки, часть ее рассеяло ветром. Несколько домов в этот день потеряли крыши. Их унесло в море.
Сколько таких коварных дел творила арктическая природа! Но людей вдохновляла высокая идея, сознание того, что они первыми ставят на службу родине богатства Чукотки. Каждый понимал, что сейчас, в дни войны, чукотское олово как никогда необходимо стране, для фронта, для победы.
Размах работ вынудил изменить структуру управления новым индустриальным районом. В начале 1942 года комбинат был реорганизован в самостоятельное Горнопромышленное управление «Дальстроя».
Новый, 1942 год принес увеличение добычи металла. На Валькумее взамен старой была сдана в эксплуатацию новая обогатительная фабрика.
В связи с ростом добычи на прииске Пыркакай потребовалось завозить туда большое количество грузов. Доставлять их тракторами стало невозможно. Следовало во что бы то ни стало организовать грузовые перевозки автомашинами по зимней дороге, вернее, зимой по бездорожью. Изыскать трассу с Пыркакая в Певек взялись Дятлов и Сочеванов. Эта экспедиция едва не стоила Сочеванову жизни.
По плану Сочеванов производил разведку пути. Он должен был заранее, налегке, без груза, переехать на собаках в Кайну, на базу разведрайона и оттуда на следующий день спуститься по долине Млелювеем до устья Пыркакая, чтобы там встретить Дятлова. Дятлову же на тракторе с прицепной будкой, запасом угля и продовольствия предстояло пройти вниз по Пыркакаю до Млелювеем, затем, после встречи с Сочевановым, следовать в Певек.
Но все сложилось иначе.
Из разведрайона Сочеванов вместе с каюром Адамовичем выехали в пургу. В пути метель усилилась. Прибыв на место встречи, Сочеванов и Адамович вначале не заметили, что трактор приходил сюда раньше их и, встретив в русле речки Млелювеем разлившуюся наледь, вернулся обратно на прииск.
Когда Сочеванов и Адамович все же разобрали по следу, что трактор ушел обратно, возвращаться на прииск они уже не могли – собаки не шли против ветра. Оставалось одно: пользуясь тем, что ветер дул в спину, перетащить нарту по склону горы за наледь, ехать до устья речки, где стояла охотничья избушка, и там отсиживаться до окончания пурги.
Труден был этот путь. За первой наледью открылась вторая, третья. Пришлось заночевать в пути. Ветер бесновался с нарастающей силой. Казалось, весь мир сорвался с места и помчался куда-то в неизвестность. Для того, чтобы защититься от порывов пурги, поставили нарту на бок. В кромешной мгле наломали кустики тальника, карликовой березки, развели костер. Слегка отогрели руки и лица. Тонкие прутки тальника сгорали быстро, топлива хватало на столько же времени, сколько уходило на его сборы.
С рассветом голодные и закоченевшие люди все же подняли собак и тронулись в дорогу. Но вода по-прежнему встречалась на каждом шагу. Не столько ехали на нарте, сколько тащили ее по склонам гор. Наконец добрались до устья Млелювеем. Там в пурговой мгле разыскали избушку, в ней была железная печь, настоящие дрова из плавника, спички. Для полного комфорта не хватало только продовольствия. А до Певека оставалось еще больше 50 километров. Пурга усиливалась. Ветер все время менялся и дул с такой силой, что против него и сытые собаки не пошли бы, а на голодных и усталых вообще нельзя было рассчитывать. Оставалось запастись терпением и ждать.
Силы поддерживали горячей водой, вытаянной из снега. Вот когда вспомнилась мудрая истина: едешь на день, хлеб бери на неделю. Но в Арктике и к этой истине следует, пожалуй, внести поправку, особенно зимой: лучше брать провиант не на одну, а на две-три недели да еще обязательно иметь при себе спальные мешки. Я и сам в этом многократно убеждался на собственном печальном опыте.
Выручили собаки: они разыскали занесенную снегом бочку с нерпичьим жиром. Этим жиром Сочеванов и Адамович кормили собак и, обжаривая куски на огне, без соли, ели сами. Пища не из приятных, но калорийная и питательная. Так пробедовали пять суток. И только после того как пурга стихла, с легким попутным ветерком быстро добрались до Певека, встретив в пути несколько спасательных отрядов, отправившихся на поиски незадачливых «зимовщиков».
Итак, трасса была разведана. Вскоре по ней пошли колонны автомобилей с грузами для прииска. На Пыркакае было отстроено жилье, мастерские, сооружена электростанция, подготовлены промывочные приборы. Прибыли продовольствие и уголь. Из шахт для летней промывки добывались пески. Готовились открытые площадки.
Продукция Чауно-Чукотского горнопромышленного управления с этого года заняла заметное место в балансе металлодобычи Советского Союза.
В начале 1941 года, еще до вероломного нападения гитлеровцев на нашу страну, намечалось в широком масштабе продолжать геологоразведочные работы. В тундру и горные районы Чукотки ушло немало полевых партий.
Это был год, когда геологи проникли в самые дальние и труднодоступные уголки Чукотки. Сотрудники некоторых полевых партий узнали о войне с фашистской Германией только поздней осенью, после возвращения в Певек.
Казалось, мы стоим перед началом нового штурма недр Чукотки. Но трудности военного времени, необходимость сосредоточить силы и средства на добыче олова привели к тому, что в дальнейшем разведочные работы не получали необходимого размаха.
Теперь все усилия были сосредоточены на расширении сырьевой базы действующих предприятий. Это было главное. Поиски новых рудных узлов пришлось временно приостановить.
