Антология экспедиционного очерка

ГЛАВА I.

Вид вершины Машука.— В чаду воспоминаний.— Мечты и действительность. — Сборы в поход .— Под флагом Кавказского Горного Общества. — В Горячеводской станице.—Подъем на Кабардинское плато.—Большой и малый Тамбукан.—В кабардинских степях.—Привал у родников.—Сон в летнюю ночь.

 

Кто хотя один раз побывал на Кавказских Минеральных Водах, тот, вероятно, долго не забудет той дивной картины, которая развертывается перед ним, если судьба забросит его в ясную погоду на южные склоны Машука. Внизу, под ногами, точно огромный муравейник, живописно раскинулся Пятигорск со своими целебными источниками; немножко поодаль серебристою змейкой вьется Подкумок; на противоположном берегу, утопая в садах, приютилась одна из обширнейших в области станиц — Горячеводская, у подножья равнинного плоскогорья, на которой вздымаются зеленые шапки Этоки, Джуцы и Юцы, питающей своими чудными родниками пятигорский водопровод; еще далее обрисовываются постепенно переходящие в равнину, сильно пониженные отроги передовых кряжей, из-за которых вырастают ледяные зубцы и причудливые каскады, увенчивающие снеговую, переливающую на солнце бриллиантами цепь Главного Кавказского хребта, убегающую в туманную даль; а впереди всех, словно насаженный прямо на зеленые склоны предгорья, высится величественный двуглавый конус Эльбруса — красавца Минги-Тау, белея над равниной, как шатер вольного кочевника...

С ранних лет я привык любоваться им и в ясное майское утро, и в тихую лунную июльскую ночь. Неотразимая сила всегда влекла к этим вечно бесстрастным льдам и снегам мои мысли. Я уносился, глядя на них, в какой-то новый, чудный мир светлых видений и сладостных грез далеко, далеко от тоскующей, скорбной земли. Мне страстно хотелось прижать свой разгоряченный лоб к его холодной груди, заглянуть в его сокровенные тайны, упиться мгновеньем забвенья... В августе 1907 года мне посчастливилось отчасти осуществить свою заветную мечту: я побывал на восточной вершине седого великана; закутавшись в плащ, провел ночь на ее фирновых полях, точно заброшенный судьбой на далекий север, когда мороз доходил до12° С, а в предрассветный утренний час в северо-восточной части неба задумчиво сияла августовская комета 1907 года; пересек снеговые поля от верховьев ледника Ирик до верховьев ледника Азау, натолкнувшись при этом на барьерные выходы оригинальной лавы с лентовидными полосатыми участками вулканического стекла и живописные площадки, словно покрытые зеленым бархатным ковром от обилия особых зеленых водорослей в образующейся при подтаивании фирна снеговой кашице на высоте почти 4000 метров; и спустился в долину Баксана по дикому ущелью Гарабаши, где путнику то и дело приходится выбирать между опасностью сорваться со скалы или погрузиться в холодные струи неудержимо льющегося  горного потока.

От той поры во мне еще более окрепла решительность рано или поздно, но во что бы то ни стало побывать на вершинах, так неотразимо в лунном сиянии манивших меня к себе в памятную Преображенскую ночь 1907 года, убедиться своими глазами, что творится на них, отчего так бедна снежным покровом восточная шапка колосса, нет ли там, в заоблачных высях, признаков чуткой дремоты величавого старца, что за дивные тайны хранит он в своем холодном спокойствии.

Прошел год. Я снова судьбой был заброшен на Кавказские Минеральные Воды. С прежней силой воскресли былые мечты. Меня потянуло опять к родным горам, в темные ущелья, к беззаботно звенящим ледниковым ручьям, к изумрудным нагорным лугам, к одиноким, царящим над сплошной снеговой пеленою, скалам.

Наступило 28 июля — день, намеченный Кавказским Горным Обществом для выступления экскурсантов из Пятигорска в долину Баксана и далее на фирновые поля Эльбруса, как гласила публикация в газетах. Утро было чудное. Эльбрус и вся цепь Главного Кавказского Хребта с его предгорьями была как на ладони, и красиво выделялись на голубом фоне безоблачного голубого неба, ярко сверкая в потоке солнечных лучей своими бриллиантовыми диадемами.

К назначенному времени (8 часов утра) на сборном пункте у кондитерской Гукасова близ Николаевского цветника, оказалось налицо, считая в том числе и меня, всего три экскурсанта. Невольно закрадывалась в сердце тревога, как бы экскурсия не расстроилась совершенно, тем более что тот, кому по справедливости принадлежала вся инициатива, кто в шестьдесят семь лет сумел сохранить всю свежесть чисто юношеских энтузиазма и энергии, маститый альпинист, знаток края, почтенный председатель Кавказского Горного Общества Рудольф Рудольфович Лейцингер, был в данный момент далеко за пределами России, в родной Швейцарии. Услужливое воображение уже рисовало мне картины моих прошлогодних летних скитаний с моим неизменным верным спутником Петром Гавриловичем Лысенковым (житель станицы Горячеводской) и самоотверженно преданным осетином-проводником Хаджумаром Хаблиевым (сел. Нижнее Уми у Военно-Грузинской дороги), когда ввиду сильно размытых дождями дорог нам пришлось почти у  первых же известково-скалистых теснин Баксанского ущелья покинуть задок кабардинского фургона и, уложив вещи на передок, промаршировать в один дневной переход без малого шестьдесят пять верст вплоть до самого селения Урусбиева... Лысенков стоял предо мной, был и фургон, только Хаджумара нужда забросила далеко от родины, на чужбину, в курские края.            

На общем совете было решено подождать еще немного, не подойдет ли кто-нибудь записаться в самый последний момент. Ожидания оправдались: к нам присоединилось еще четыре человека, в том числе Товарищ Председателя Кавказского Горного Общества Иван Иванович Медведков. Время не ждало, все приготовления по закупке провизии и найму подвод приходилось поневоле делать наскоро, без достаточной продуманности, что, конечно, не могло не сказаться впоследствии и, к сожалению, действительно доставило не мало прискорбных минут тому, кто взвалил все хлопоты на собственные плечи, всецело поглощенный только конечной фазой экскурсии, имевшей целью, по возможности, совершить восхождение на вершину Эльбруса.

Только в час дня, напутствуемые добрыми пожеланиями провожавшей нас публики, под флагом К.Г.О. мы тронулись, наконец, в далекий путь по улицам города, разместившись на линейке-одноконке и двух больших казачьих фургонах. Дул легкий ветерок, но ничто не предвещало перемены погоды, которая, казалось, должна была уже установиться, судя по примеру минувших годов; термометр показывал 34,5°С; барометр стоял на 710 мм. Спустившись к Подкумку и переправившись через него вброд, все заехали по пути в станицу Горячеводскую, чтобы, по русскому обычаю, присесть перед дорогой, немного подкрепиться в домике Петра Гавриловича Лысенкова за любезно накрытым молодой хозяйкой столом да захватить заготовленные горные палки с наконечниками, стальные кошки, бурки, полушубки. К двум часам дня все было покончено. Лысенков на ходу отдавал последние распоряжения по хозяйству и насчет своей любимой образцовой пасеки; стихли понемногу всхлипывания и жалобные причитания казачек, точно они навсегда прощались со своими мужьями; ямщики ударили по лошадям, и мы покатили по широким станичным улицам, оставляя позади за собой нарядные, чисто побеленные домики, с черепичными крышами, выделявшимися желто-бурыми пятнами на фоне густой зелени окруженных плетнями садов, красивую церковь посреди обширной площади, прекрасные школьные здания, вереницу огородов, окаймляющих желтеющей лентой окраины. За околицей протекает в довольно глубокой  долине небольшая в это время года речонка Юца, переправившись через которую, мы начали медленно подниматься в гору по дороге к Тамбуканскому озеру, находящемуся верстах в девяти к юго-востоку от Пятигорска, любуясь все более и более развертывавшимися перед глазами живописными видами на утопавшую в зелени Горячеводскую станицу, долину Подкумка, Пятигорск с его красивыми дачами, выросшими за последнее время по дороге к «Провалу», на склонах отрога Машука — Горячей горы и точно повисшими высоко над рекой среди обрывающихся в ее сторону толщ травертина, отложенного горячими источниками.

С ближайшего косогора, где искрились на солнышке в глинистом грунте медово-желтые пластинчатые кристаллики гипса, рельефно обрисовывались юго-восточный отрог Машука, Каррасская котловина с ее горько-солеными озерами, Лысая гора, Развалка и Железная, сплошь до вершины поросшая лесом и отделенные друг от друга глубокой впадиной горделивый красавец Бештау, а левее его Шелудивая и Верблюд с разбросанными у подножья их колониями итальянцев, окруженными образцовыми виноградниками. Спустившись с косогора в довольно обширную долину, по дну которой протекает небольшой ручей Вонючка среди обильных мочижинников, переходящих на более возвышенных и сухих местах в пышно разросшийся на известковой почве колючник, и, описав порядочную дугу в обход неудобного участка, мы поднялись по широкой пыльной дороге на Кабардинское плоскогорье волнисто-равнинного характера с разбросанными там и сям курганами, убегавшее вдаль к теряющимся в легкой мгле холмистым предгорьям.

Вытоптанные табунами выгоны сменились ожидающими покоса степными лугами, искрящими мириадами великолепных в своем простом наряде полевых цветов. Синеющие метелки васильков, белые, розовые, красные головки клевера, ароматные фиолетовые щитки чабера, золотистые колоски лисохвоста, лугового мятлика, различные медоносы—все слилось в сплошной, казалось, необозримый пестрый ковер.

Но вот показались вдали овальные очертания знаменитых своими целебными грязями Тамбуканских озер, покоящихся в глубокой котловине, имеющих форму огромной запятой с головной частью, вытянутой в направлении восток-запад, и отогнутым к юго-востоку концом. Растительность как-то сразу поредела и обеднела в своем разнообразии и роскоши наряда; на пропитанной до насыщения минеральными солями песчаниковой почве ютились преимущественно кустики полыни.

Восточное, меньшее озеро, собственно говоря, более не существует — оно пересохло, найдя, вероятно, удобный сток для своих вод, а дно его в значительной части покрылось белесовато-зеленой растительностью, производящей издали впечатление затянутых водорослями остатков заболоченных участков усыхающего водоема, с довольно отлогими западными склонами и несколько возвышенными берегами, окаймляющими его с севера, востока и особенно с юга. Длина существующего западного озера - около двух верст, ширина от трехсот сажень до одной версты; северный берег его крутой, а северо-западный и юго-западный вполне отлоги и низменны. В северо-западном углу можно видеть следы выемок целебной грязи в минувшие годы, теперь снова заполненных горько-соленой водой; в настоящее время грязь, имеющая вид блестящей маслянистой, черной на цвет и очень тяжелой массы, добывается недалеко от северного берега, ближе к северо-западному углу его. На северном берегу, недалеко от проезжей  дороги приютилась небольшая сторожка для старичка-караульщика, угостившего нас вкусной холодной водой, привозимой сюда из Пятигорска. Немного в стороне, ближе к самому озеру, белели две палатки, в которых помещается небольшая биологическая станция, основанная этим летом впервые профессором Московского Университета Зографом. С мая месяца здесь поселились два практиканта и тщательно изучают флору и фауну озера, производят промеры и драгировку в различных местах озера, собирая материал для уяснения той роли, которую играют микроорганизмы в образовании целебной грязи, развозимой отсюда в ящиках и бочках по группам Кавказских Минеральных Вод. Пустынно и уныло на этом озере; в глубинах его кипит своеобразная, полная таинственности жизнь, но на поверхности не чувствуется дыханье жизни, и как-то тоскливо и грустно становится на сердце, привыкшем с именем озера соединять представление о чем-то светлом, улыбающемся, богатом яркими красками, эмблеме неумирающей, вечно рождающейся, бьющей ключом жизни.

Мы не долго отдыхали здесь и около четырех часов дня тронулись дальше, переехали через небольшую речонку Этоку, напоминавшую скорее в это засушливое время попросту жалкий ручей, и снова поднялись на плато, где пахнуло на нас знакомым ароматом привольной степи, облегающей со всех сторон стоящий одиноко на западе от дороги Золотой курган (1740 м), доставляющий обильную пищу для легенд, передаваемых из поколенья в поколенье стариками молодежи в долгие зимние вечера. Переехав без всяких затруднений сильно обмелевшие первую и вторую Золки, мы решили сделать привал у примыкавшей с восточной стороны к дороге небольшой котловины, где по зеленеющим склонам весело журчал по окатанным известковым камешкам ручеек, перескакивая с уступа на уступ. Было около шести часов вечера; запряженные с самого утра лошади порядком устали, да и сами седоки в хлопотах и приготовлениях к отъезду не особенно думали в этот день об обычном питании, что теперь чувствительно давало себя знать.

Дневной зной сменился вечерней прохладой; густые тени поползли по предгорьям, взбираясь все выше и выше; только шапка Эльбруса вся горела, точно в огне, купаясь в лучах заходящего солнца... В походных чайниках закипела вода; на разостланных бурках появилась незатейливая закуска; на особые удобства нельзя было претендовать, хотя бы и хотелось кому по старой привычке, за стаканом кахетинского на вольном воздухе да на степном просторе время летело с необычайной быстротой. Было решено никуда больше в этот день не ехать, а заночевать тут же, в тридцати верстах от Пятигорска, а поутру, еще до рассвета, сняться с места стоянки. Казаки стреножили коней, разостлали нам полость у подводы, и вскоре все мы уже лежали вповалку, лицом на восток, к котловине, укрытые теплыми тулупами и исполненные благого намерения — погрузиться поскорее в объятия Морфея.

Мне не спалось... Чудная теплая ночь спустилась на землю; луна величаво свершала свой путь по ясному безоблачному небу среди сонма бесстрастно мерцающих звезд, о чем-то ведущих свою вечную молчаливую беседу; степная даль погрузилась в чуткий сумрак; прислоненное к земле ухо начинало ясней и ясней различать таинственный шорох зашевелившихся в траве насекомых, казалось, под теплым дыханьем мягкого обвевающего степь ветерка пробуждается быстро на смену погрузившейся в сон дневной жизни какая-то новая жизнь, полная своеобразной прелести, как будто спешившая напряженностью темпа возможно полнее использовать короткую летнюю ночь... Где-то по дороге проскрипели тоскливо двухколесные арбы запоздавших кабардинцев; прогромыхали тяжелые дроги из котловинки на ближайший пригорок с ульями пасечников; одиноко блеснул свет зажженного в степи костра; донеслась заунывная песня; замер последний аккорд; глаза слипались — усталость брала свое — начатая мысль оборвалась; все мы заснули крепким безмятежным сном.

 

ГЛАВА II.

Пробужденье.— Улыбка Эльбруса.—Характер предгорий.—Долина Малки — Роковая переправа.— Первое кабардинское селение (Ашабово).— Лингвистическая эквилибристика. — В лабиринте балок и холмов.—На просторе Большой Кабарды.—В долине Баксана. — На перекрестке торговых путей.— Плоды просвещенья.— Первое кабардинское селение по Баксану (Наурузово).— В тщетных поисках гостеприимного крова.

Еще не было трех часов утра, как Лысенков всех разбудил. Нехотя покидали мы теплое ложе. Чуть брезжила узкая полоска на далеком востоке. Звезды медленно догорали. Дрожь пробегала по членам. Скоро все было увязано, и в начале четвертого часа мы тронулись в путь, придерживаясь юго-восточного направления. Отдохнувшие за ночь лошади довольно свободно брали значительный подъем, прерываемый изредка небольшими спусками, когда колеса начинали весело стучать по дороге, чтобы вскоре снова затормозить свой бег. Местность все более и более принимала характер всхолмленного возвышенного плато, прорезанного порою довольно глубокими долинными впадинами с сильно размытыми округленными склонами, служащими ложем для мелких речонок и ручьев, стекающих с ближайших предгорий. Вправо обрисовывались  три кургана, как бы расположенные в вершинах треугольника, из которых северный, самый высокий и немногим уступающий Золотому Кургану, носит собирательное имя «Три брата». (Курганы «Три брата» довольно резко выделяются среди ряда других, разбросанных на более или менее значительном расстоянии вправо и влево от дороги. Я не имел случая поближе познакомиться с ними, но, насколько я мог  убедиться из осмотра небольшого курганчика, одиноко возвышающегося над обширной равниной близ проезжей дороги перед самым «Баксанским постом» (восточнее Пятигорска), ядро последнего, обнаженное от налегающих песчано-глинистых слоев, состоит из растрескавшихся меловых пластов с явственно выраженным северо-восточным падением под углом около 60°).

Миновав их и переправившись через Третью Золку (если взять от дороги несколько верст вправо, то таких Золок пришлось бы насчитать с добрый десяток, т.к. к югу от Тамбуканского озера чуть ли не каждая речонка носит это имя, хотя бы она являлась с достаточной очевидностью простым притоком других, более значительных речек, собирающих воды со всей юго-восточной части Кабардинского плоскогорья, в частности со склонов хребта «Джинал», и впадающих затем в Малку, берущую начало в ледниках, спускающихся с Эльбруса, и пробивающую себе путь на равнину через все передовые горные цепи), мы были около четырех часов утра у юго-восточного края холмистого плоскогорья довольно полого спускающегося к живописной Малкинской долине; заметный клинообразный изгиб в слабо-волнистых линиях сильно пониженных передовых, параллельно идущих горных цепей, намечал уклоняющееся к юго-западу направление верхних частей ее над которыми высился Эльбрус во всем блеске своего утреннего наряда. Высоко поднимающаяся над всей округой седая голова в этот ранний час представлялась окрашенной в самые нежные розоватые тона первыми лучами едва поднявшегося из-за горизонта солнца. Пройдет немного времени, и вся она словно зальется золотом, чтобы вслед затем вместе с соседними ледяными зубцами засверкать мириадами бриллиантовых искр; но теперь, когда над равниной легкой дымкой стелется утренний туман, когда на далеком востоке еще не поблекли яркие краски зари, только ей одной шлет свою лучезарную улыбку выплывающий над сонною землей исполинский огненный шар, между тем, как густые тени продолжают еще безмятежно покоиться на холодной, матово-белой груди великанов Кавказа...

Близко надвинулось холмистое предгорье, - отдаленное подобие прекрасно выраженного в более восточных частях края хребта «Лесистых гор»; только вправо, в юго-западной стороне, слегка выделяется слабо очерченный Джинальский хребет. Как-то мало заметен и следующий по порядку хребет «Пастбищных гор», вполне оправдывающий свое название, так как от подошвы до верхних своих частей, имеющих вид уплощенных холмов, он покрыт пышными лугами, распространяющимися как на впереди лежащее предгорье, так и на пологие склоны расположенных южнее скалистых гор, довольно хорошо выступающих синеющими вдали своими скалистыми вершинами, хотя и они не могут идти в сравнение со своими собратьями, расположенными в восточной части, где крутые скалистые гребни живописно возвышаются над великолепными горными пастбищами, уступающими ниже место чернолесью...

На обширной равнинной лужайке, внизу, в стороне от пыльной дороги, красиво белели, точно построенные в каре сооружения, принадлежащие Ведомству Государственного Коннозаводства. Налево под косогором замелькали небольшие зеленые рощицы; заискрились отводные канавки для мельниц; потянуло влажной прохладой,—чувствовалась близость значительной реки. Вот и широкая долина, занесенная песком и галечником, среди толщи которых извиваются, разбившись на четыре русла, Малка и шумно катит мутные воды свои, вырвавшись на простор из соседних теснин после продолжительного странствования в восточном направлении в напрасных поисках выхода вдоль южных склонов Джинальского хребта, красиво вырисовывающегося вправо от нас.

Было решено пустить вперед только один фургон, а остальным ждать на берегу, пока тот переправится через все русла реки и наметит путь для других. Лошади осторожно нащупывают брод. Течение быстрое и относит в сторону, в особенности на третьем, главном русле. Кузов фургона почти весь погружается в воду. Седоки инстинктивно кидаются вперед. Еще одно дружное усилие привычных коней, и они на другом берегу, в полосе Большой Кабарды. (Так называется населенная кабардинским народом область, частью гористая, частью равнинно-степная на северных предгорьях и по северному склону Кавказского хребта, точнее говоря, по среднему и нижнему теченью Малки, Баксана, Черека и Уруха до их впадения в Терек. Различают еще Малую Кабарду, носящую преимущественно равнинно-степной характер и расположенную к востоку от Терека, между ним и его правым притоком Сунжей. Самое название «Кабарда» происходит, по преданию, от имени черкесского вождя, жившего в XIV столетии. Стройные, довольно высокого роста, с красивой осанкой, строго овальной формой лица и благородными, симпатичными чертами, кабардинцы в количестве до 80000 человек составляют ветвь некогда многочисленного храброго, рыцарского, жизнеспособного, трудолюбивого и воодушевленного несокрушимою любовью к свободе черкесского народа, обитавшего в течение почти двух тысячелетий на северном склоне Кавказского хребта от Эльбруса до самого Черного моря и только после окончательного покорения Кавказа русскими в 1866 году массами (до полумиллиона душ) покинувшего свои крепкие, никем не потревоженные горные гнезда, под влиянием религиозного фанатизма, искусно разогретого турецкими эмиссарами, адептами панисламизма).

Дальнейшая переправа не обошлась без некоторого осложнения: фургон второй попал передними колесами в расселину между двумя скрытыми в глубине камнями, и казакам пришлось принять холодную ванну в капризных малкинских волнах, чтобы успокоить встревожившихся лошадей и выйти из неприятного положения. Между тем нашему молодому вознице с линейкой надоело ждать, пока застрявший фургон снимется с места; он решил обогнать замешкавшихся товарищей, но взял немного влево, попал на глубокое место, и только относительная легкость общей нагрузки линейки дала возможность ретивой лошадке выбраться на безопасное место, не растеряв своих седоков, а заставив их пережить всего лишь несколько тревожных мгновений, когда шальная волна перекатилась через сидение, вынудив тем самым их принять в общем довольно живописные, но далеко не привычные позы.                          

Было около 5 часов утра, когда мы подъехали к стоящей почти у самого спуска к реке на околице большого кабардинского селения Ашабова почтовой станции, содержимой вот уже тридцать лет бессменно, успевшим состариться, горячеводским казаком и ничем не отличающейся от обычного станичного домика с небольшим огородиком и садиком. Здесь мы раздобыли себе молока, а за другими припасами пришлось отправиться в ближайшую туземную лавчонку, выдерживая по дороге ожесточенные атаки внушительных дворовых псов. Самого хозяина не оказалось дома, и нас встретили две полузаспанные старухи, видимо, сильно удивленные столь  неожиданным ранним покупателем. Как ни скромны были старательно разложенные по полкам товары сельского «магазина», обслуживающего невзыскательных потребителей, но чтобы приобрести тут десятка три яиц, вязанку баранок, карандаш и колесной мази, пришлось потратить добрых полчаса и пустить в ход все наши мимические дарования совместно с самыми рискованными этимологически-филологическими комбинациями, так как старухи ни слова не понимали по-русски.

Через полчаса мы покинули вытянувшееся верст на семь вдоль по высокому правому берегу Малки селение, с красиво выделявшими линию его расположения рядами стройных тополей, возвышающихся над сельскими садами. Значительная часть его еще покоилась в тени, падавшей от соседнего косогора, и со стороны суженной верхней части долины веяло живительной прохладой. Только минареты сельских мечетей выходили за пределы распространения тени и купались своими полумесяцами в утренних солнечных лучах.

Мы продолжали следовать в юго-восточном направлении от Пятигорска. Влево от нас оставалась необозримая даль степного пространства и равнины Большой Кабарды, подернутая прозрачной полосой утреннего тумана; позади — красивые части предгорной полосы, концевые отроги Джипальского хребта (около 1300 метров высоты), быстро понижающиеся и, расширяясь у основания, вытягивающиеся на востоке в плоские и широкие поднятия, сливающиеся постепенно с плоской степной полосой.

На пути все чаще и чаше стали попадаться небольшие балки и котловины, обставленные зеленеющими курганами и холмами с широкими основаниями и выпуклыми боками. Через каких-нибудь полчаса мы совершенно затерялась среди этого лабиринта; Ашабово скрылось за одним из косогоров; красивые высоты Куба-Тапа (кабард. «глинистый курган», 126 метров высоты) заслонили от глаз долину Малки; впереди обрисовывался высокий правый берег небольшой речки Куркужины, прорезывающей южную предгорную полосу до своего впадения в Малку в северо-восточном направлении на протяжении свыше 50 верст. Мелкая речонка с мутной водой и залитым солнцем песчано-галечным местом переправы, лишенным хотя бы тощей кустарниковой заросли, мало влекла нас к себе, и мы, не останавливаясь, поспешили выбраться на широкое правобережное плато, сложенное из песчано-глинистых и галечниковых речных отложений, выполнивших прежнюю широкую долину и прорезанных довольно глубоко узким ложем реки Куркужина.

Долина заметно расширилась; слева от нас окаймлял ее продольный увал, скрывавший даль от глаз своим нерасчлененным округлым гребнем; обращенные к ложу реки его пологие склоны давали приют на своей обширной площади множеству балочек, переходящих в расширенных частях в стоячие болотца с незначительными камышовыми плавнями. Еще лет десять тому назад тут привольно паслись кабардинские табуны, а теперь пыльная дорога, все поднимаясь в гору, совершенно терялась среди кукурузных и просяных полей, чередующихся с бахчами арбузов, густыми насаждениями подсолнухов, напоминавшими волнующееся золотисто-желтое море и площадей, занятых под культуру горчицы или засаженных картофелем, огурцами и бураками.

Наши молодцы-казаки, соскочив с фургонов, ловко рассыпались по сторонам, ускользая от нескромных взоров одиноко черневших там и сям поселян; но старанья их оказались в значительной мере напрасными: початки кукурузы и арбузики были слишком еще зелены, да и корзинки подсолнухов, несмотря на внушительную величину, мало вознаграждали добросовестную работу наших зубных аппаратов...

От встреченных девушек-подростков нам удалось узнать, что в этих местах не особенно давно поселились выходцы-баптисты из малороссийских губерний на приобретенной у кабардинцев земле. Обилие родников с хорошей питьевой водой удовлетворяет хозяйственные нужды поселян; подле выходов их красиво выделились на фоне окружающей зелени чисто побеленные домики под черепичными крышами, с обширными надворными постройками, красноречиво свидетельствующими об имущественном достатке заброшенных на чужбину сектантов-хохлов.

Справа от нас за рекой тянулись продольные сплошные мало расчлененные гряды таких же, как и встреченный слева, невысоких пологих увалов, как бы смыкающихся своими головными частями с ним в южной части долины, принимающей характер обширной котловины. Они уходили от нас, образуя террасовидные уступы один над другим, где виднелись аулы Коново и Бабуково с коренным кабардинским населением; в складках их восточных склонов залегает тоже немало балок — только они имеют проточную воду и, обращенные на северо-восток, сходятся к продольной долине реки Куркужина. В вышине плавно парили коршуны, высматривая себе неосторожную жертву к утреннему завтраку, и падали стрелой в хлебные поля, чтобы подняться снова вверх, унося в когтях ротозея-суслика.

Еще немного в гору, и мы обогнули головную часть увала, оттеснявшего нас к реке. Дорога, что раньше шла почти в меридиональном направлении, приняла прежнее юго-восточное направление. И река, и увалообразные поднятия остались в стороне. Колеса снова весело катились среди травянистых пространств, обдающих нас ароматом полевых цветов, обвевающих могучим дыханьем степного простора, не тревожимого лезвием плуга и острыми зубьями бороны пахаря.

В 8 часов утра мы были уже у Наурузова — первого на нашем пути кабардинского селения в Баксанской долине, куда мы скатились по довольно крутому спуску с оставшихся позади нас увалов. Селение раскинулось на левом берегу многоводного Баксана (река эта берет начало из-под ледников высочайшей горы Кавказа – Эльбруса имеет направление на северо-восток и, промчавшись с величайшей быстротой более 100 верст, выходит на плоскость Большой Кабарды), пока еще остававшегося скрытым от наших взоров за зеленью сельских садов и прижатого в этих местах к высокому, обрывистому правому берегу, где там и сям лепилась кустарниковая заросль, терявшаяся среди травянистого покрова соседних слабо волнистых отрогов групп высот Куз-Бурун (около 850 метров). К северу от Наурузова они заканчиваются своеобразными полукруглыми террасовидными уступами, точно кто нарочно насыпал крепостные валы, окружающие тесным полукольцом незримые твердыни, огибая которые бурный Баксан круто отворачивает на восток, чтобы, пробежав в таком направлении верст пятьдесят и прихватив по пути волны Чегема и Черека, ринуться в объятия Малки.

Дорога пролегала по сравнительно узкой равнинной подошве незадолго перед тем пересеченных нами краевых юго-восточных частей южной предгорной полосы; к югу от Наурузова она как бы выклинивалась, не снимая с запада крутыми склонами ближайших отрогов, зато к северу значительно расширяется, сохраняя свой равнинный характер с едва заметным уклоном к северо-востоку, что соответствует, по-видимому, слабому падению пластов твердого песчаника, проглядывающего местами на сбитых колесами и вытоптанных стадами полянках, и обрывается небольшим уступом над равнинами Большой Кабарды у Баксанского поста.

Баксанский пост — небольшой русский поселок, состоящий из немногочисленных домиков под черепичными крышами, ютящихся около полуразвалившихся стен старинной крепостцы, на территории которой в настоящее время высится православная церковка и находится ставка участкового начальника с небольшим отрядом милиционеров. В поселке имеется аптека, почтовая контора и ряд русских лавок с бакалейным и красным товаром, бойко торгующих в базарные дни, когда в этот пункт, лежащий на перекресте дорог, ведущих в большие казачьи станицы Марьинскую и Солдатскую, к полотну Владикавказской железной дороги и лежащую к югу долину Баксана с ее кабардинским и горско-татарским населением, съезжается много казаков и туземцев для торгового обмена продуктами местного производства (шерсть, сукно, бурки, сено, овечий сыр — с одной стороны, огородные овощи, арбузы, дыни, фрукты, мука — с другой стороны) и закупки мануфактуры и бакалеи, ставших теперь необходимыми в обиходе горца.

Долголетнее соседство с оседлым земледельческим русским населением не прошло бесследно для вольных сынов Кабарды. Помнится, почти год тому назад проезжал я по этим равнинам; направлялся 2-го августа 1907 года к Баксанскому посту на казачьем фургоне, после ночевки на станции Солдатской. По лазурному небу плыли одиночные золотисто-белые облачка. На далеком юго-востоке синела цепь гор, увенчанных ледяными диадемами бесчисленных вершин, среди которых одиноко уносилась в синеву небес вся залитая золотистым пурпуром двуглавая шапка седого великана Кавказа, словно отрезанного от своих величавых собратий легкой дымкой облаков. А кругом расстилалась необозримая плодородная равнина, изредка пересекаемая небольшими овражками, покрытая пышными лугами и тучными нивами, с лихвой вознаграждающая земледельца за его внимательный уход за нею. Доносилось блеяние овец и мычанье коров с привольных пастбищ, где пчелки собирали богатую добычу с многочисленных медоносных трав. Вдали, подле небольшой речушки чернела пасека. Вправо и влево от дороги мелькали загорелые лица поселян, убирающих хлеб — налитую янтарным зерном пшеницу. Над высокими стеблями кукурузы (маиса) горделиво покачивались пышные корзинки подсолнухов. Вместо традиционной черкески или неизменного бешмета (полукафтана) кабардинцы — это были они — облачились в простые ситцевые рубахи, защищая головы от зноя широкополыми войлочными шляпами; женщины и девушки в легких шальварах, таких же рубахах и распашных туземных платьях, стянутых у пояса, усердно помогали мужчинам. Вот, примостившись на облучке, с посадкой заправского немецкого колониста, легкой рысцой едет по волнующемуся морю сочной ароматной травы молодой кабардинец на патентованной сенокосилке, оставляя за собой правильные поперечные грядки подсеченной растительности; а поодаль в сторонке с не меньшим успехом работает сноповязалка. Развитый, свободолюбивый, честный кабардинец, не знавший рабства и не привыкший к тунеядству, кажется, рожденный для коня, ружья, острой сабли и широкого лезвия кинжала, переварил начатки европейской цивилизации и умело пересадил на свою почву плоды прогрессирующей техники. Восьмидесятитысячный народ, сохранив в чистоте рыцарские заветы предков, гордый своим славным боевым историческим прошлым, издревле поддерживающий дружественные отношения с соседними русскими казачьими поселениями, обнаруживает ясное понимание всей пользы просвещенья и проявляет горячее стремление к образованию, чему, к сожалению, не всегда идут навстречу ближайшие представители русской администрации, хотя кабардинцы неоднократно собственной кровью запечатлели свою преданность России.

Еще и теперь в многочисленных кабардинских селениях доживают свои дни в благоустроенных усадьбах представители старинных кабардинских фамилий — генералы русской службы кн. Иналовы, Наурузовы, Атажукины, Куденетовы, герои лихих боевых схваток во время Турецких и Кавказских войн, когда они во главе своих верных нукеров-дружинников бились бок о бок с железными кавказскими полками за общую родину —великую Россию, лучшие представители которой умели уважать храбрый народ и никогда не затрагивали ни религиозных чувств его, ни национальных особенностей...

Мы успели порядочно проголодаться, так как с раннего утра еще не делали привала; между тем поблизости не было нигде сносной лужайки, и за водой пришлось бы ходить слишком далеко. В надежде найти себе прохладный приют в какой-нибудь лавчонке, медленно двинулись мы в глубь селения по узким улицам между сложенными из песчаника незатейливыми оградами скромных усадеб, за которыми прятались окруженные садиками низенькие жилища, сооруженные частью из песчаника, частью из саманных кирпичей (крупные кирпичи  из необожженной глины,  смешанной  с коровьим пометом; здания, сооруженные из них, теплые, но с тяжелым воздухом), обмазанных глиной и только изредка побеленные с какими-то странными, обмазанными глиной, как и самые стены жилищ, плетенками вместо труб, возвышающимися в виде усеченного конуса над курным очагом на плоских кровлях с насыпанной и утрамбованной землей, покрытой местами густою травою. Усадьба князя Наурузова, да еще два-три дома под железной крышей — вот все, что напоминало о европейской культуре в этом мирном уголке, оглашаемой в урочный час призывными окриками муэдзинов с минарета скромной, как и самое селение, мечети.

Все поиски приюта оказались напрасными. Селение словно вымерло — все поуходили в поле: страдная пора была в полном разгаре. Только полунагие ребятишки кое-где глядели на нас исподлобья черными, как уголь, глазенками. Даже собак нигде не было видно, и наш страстный фотограф г. Гуров мог спокойно заняться увековечиванием на чувствительной пластинке идиллических видов с каким-нибудь благодушно пасущимся за оградой теленком в центре; вызывая тем ворчание наиболее нетерпеливых проголодавшихся спутников.

Невдалеке за околицей Баксан близко подходит к левобережной террасе. Один из отрогов подступает совсем близко к дороге, словно стремясь оттеснить ее к самой реке, и она покорно побежала к мутным волнам Баксана, прижимаясь к отвесным обрывам мощной толщи отложений делювия, в которых углубила свое русло река, и по узкому бревенчатому мосту, сажен с десяток длиною, перешла в котловинообразно расширяющуюся современную равнинную долину Баксана.

 

ГЛАВА III.

Привал над прохладными струями Баксана.—Прощальный взгляд на Эльбрус.—В знойный полдень по-над многоводной рекой.—У околицы большого селения (Атажукино 2-е).—За кружкой пива у моста.—На левом берегу Баксана (Атажукино 1-е). —Остатки былого укрепления.—У подножья краевых высот «горы окаменелых собак и свиней».—Могила героя.—Долина Гундулена. —Печать безмолвия (древние могильники).—В теснине у входа в ущелье Баксана.— Наследие швейцарца. — Не стерпело казацкое сердце.—К древним террасам Баксана.— Шалости горного потока.—Страстные рыболовы. —У мызы Наурузова. —Триумфальная уха.—Под рокот волн.

 

В 9 часов 80 минут утра мы были, наконец, у тихой пристани. Выбрав поудобнее поросшее травкой местечко в стороне от дороги и поближе к реке, мы разбили здесь свой бивуак. С помощью телег и бурок была сооружена сносная защита от солнца, где можно было свободно растянуться в ожидании чая на разостланной полости и поразмять затекшие от долгого сидения члены. Теперь уже никто не мешал нашему фотографу по всем правилам искусства снимать в самых живописных позах молодых и старых буйволов, нежившихся в прохладных струях реки. Молодежь перебралась к самому берегу и, богатырски разместившись прямо на солнцепеке с грудью, открытой для действия лучей и свежего влажного воздуха, скоро забыла, казалось, в сладком сне, все на земле. Кто был посолиднее — прилег в тени, не будучи в силах бороться с дремотой. Лысенков по-военному распоряжался своей небольшой казачьей командой и суетился по хозяйству. Справа долина реки окаймлялась высокими склонами, довольно густо поросшими кустарниками, и только внизу выступали немного обнажения меловых, по-видимому, известняков со слабым падением на NО и совершенно спокойно пластующихся, как это хорошо оттеняла укрепившаяся корнями по линиям пластования травянистая и кустарниковая растительность. Слева вниз и вверх по течению реки тянулись почти отвесные стены мощных мореноподобных на первый взгляд отложений, где мергелистые глины и конгломераты крупного галечника подстилались толщами слабо сцементированного, слабо обработанного мелкого галечника, чередующегося с сравнительно тонкими пропластками сероватого в верхних частях и розоватого в нижних грубо зернистого песчаника. Над ними глаз различал волнистые очертания затканных луговой зеленью предгорий, сливавшихся где-то вдали с синевою подернутых легкою мглою небес с упирающимися в них двумя белоснежными маковками Эльбруса, словно бросавших на нас прощальный, полный загадочности взгляд.

Тяжело было в полдень трогаться в путь. Зной палил, и даже близость реки не давала живительной прохлады. Лошади шли неохотно, и, хотя через какую-нибудь версту дорога уже пролегала по обрамленным садами улицам хутора Атажукина, мы подвигались вперед очень медленно, так что только к часу добрались до околицы Атажукина 2-го - большого кабардинского селения, широко раскинувшегося главным образом по крутым отрогам Куз-буруна и носящего на себе ясные следы зажиточности обывателей и долголетнего общения с оседлым русским населением.

Почти у самого моста, перекинутого здесь довольно высоко над водой в сильно суживающейся части долины Баксана, красовался чистенький придорожный трактирчик-духан под нарядною черепичною крышей среди опрятного дворика с садиком и огородом. Там мы нашли холодное вино и морс для утоления мучившей нас жажды в данный момент и прекрасные привозные арбузы, которые обещали доставить нам несколько приятных минут в недалеком будущем. Пополнив свои припасы и несколько освежившись, около двух часов дня  мы покинули, наконец,  столь  долго  задержавшую нас котловину и, переехав по прочно сколоченному бревенчатому мосту, перебрались снова на левобережную равнинную террасу.

Верстах в пяти от моста опять замелькали туземные постройки — это было Атажукино 1-е, занимающее ближайшие к реке части террасы и прибрежные склоны ее. По меньшей мере версты на две вдоль дороги влево от нас протянулась, точно по шнуру, линия однообразных маленьких низеньких саманных домиков с плоскими крышами и редкими древесными насаждениями, а напротив приблизительно на середине пути, на вытоптанной скотом и выжженной солнцем полянке, в стороне от дороги, высились одиноко два вновь построенных светлых просторных каменных здания — сельское правление и школа при мечети — достойная дань времени. Три, четыре оригинальных коновязи — вот все, что тогда напоминало о близком соседстве общественного учреждения среди пустынной площади в страдную летнюю пору. А со стороны ближайших склонов тянулись беловатыми полосами мощные выносы мелко раздробленного известнякового материала, обрамляя зеленеющие подножья невысоким барьером свежеформирующегося мергеля, в толще которого струились небольшие ручьи.

Селение осталось позади. Недалеко от него поперек всей террасы тянулся, пересекая дорогу, видимо, некогда искусственно вырытый ров с остатками земляного вала; а вдоль вала, по направлению к Баксану, виднелись почти сравнявшиеся с землею развалины селения — старое кладбище.

Мы отъехали от Пятигорска уже верст на шестьдесят пять. На дорогу легли густые тени: над ней с запада обрывались теперь своими крупными склонами краевые высоты южной террасы широкого открытого и волнистого Бечесанского плоскогорья Хара-Кора и Зиеко. Представляя своими зелеными шапками, то раздвоенными, то округло или усеченно-коническими, в сущности только более значительно и резче выражались холмы в ряду других, едва заметных, когда смотреть на слабо и постепенно поднимающиеся к югу плоскогорье со стороны северных равнин, здесь в вертикальном поперечном разрезе они обрисовывались довольно явственно над сползавшими там и сям по их травянистым склонам внушительными крупнообломочными осыпями с хаотически нагроможденными огромными неправильно угловатыми каменными глыбами, напоминавшими по внешнему виду изверженную, богатую кварцевыми  зернышками породу («Хара-Кора» по-кабардински означает «гора окаменелых собак и свиней»). Местами такие глыбы одиноко лежали в стороне от дороги, как безмолвные свидетельницы для наблюдательного путника о далеком прошлом, когда подобный им буроватый плотный известняк, уцелевший теперь островками на вершинах соседних холмов, покрывал несравненно большие пространства, пока не был низведен до теперешней своей скромной роли неутомимою работою текучих вод.

А влево от нас искрился на солнце в узком своем ложе Баксан, и в его мутные волны смотрелись теперь отвесной стеной пласты принадлежащих уже меловой системе известковых мергелей, чистого мела и известняков, то сероватых, то с синевато-зеленоватым отливом, то с розоватой и буровато-красной окраской, обязанной своим появлением присутствию окислов железа. По границам их на узких карнизиках лепилась травянистая и кустарниковая растительность и местами, в особенности там, где река своим течением успела врезаться уступами с обращенной на север боковой поверхностью, ивняки и березняк до самой воды свешивали гибкие ветви, купая в холодных струях нежные листочки.

Так тянулись они верст на десять со слабым уклоном на север, не превышающим 12-15 градусов, совершенно спокойно налегая друг на друга без малейших следов каких-либо возмущений. И казалось, что лучшего места покоя трудно было бы сыскать благодарным потомкам для погребенья свого героя, над могилой которого они на зеленой поляне насыпали высокий курган, весь покрытый шелковистой травой, водрузив на вершине тесаный камень в виде скрижали с подновленными, видимо, недавно разноцветными надписями и изображениями различных атрибутов лихого джигита.

Горы постепенно начали отступать к юго-западу. Вот налево в ложбинке сверкнул серебристою змейкою небольшой речной отвод к маленькой мельнице, окруженной ветвистыми ивами. Какой-то свежестью повеяло вокруг. Веселее глядела густая ярко -зеленая травка. Еще несколько минут пути, и мы в залитой солнцем, открытой к западу и расширяющейся в виде треугольника концевой части долины р. Гунделена. Сажени две в ширину, вполне доступный для переправы вброд, почти свободный от мути плавно катил он свои воды навстречу Баксану в низких берегах посреди роскошных лугов; кое-где уже тронутых острой косой и покрытых стогами душистого сена.

В четверть пятого наши подводы остановились на правом берегу реки подле группы оригинальных намогильных памятников, числом около пятнадцати. В расположении их нельзя было уловить какой-либо признак определенной системы, но по форме все они — и большие, и маленькие походили один на другой и представляли довольно правильные сложенные из тесаного мелового известняка восьмигранные усеченные, мало отличающиеся от прочих пирамиды от 0,5 до 1,5 сажен высотой, около 7 аршин в периметре, увенчанные соответственными выпукло-пирамидальными шапками  из таких же  известковых небольших  плиток  с  насаженным  на верхушке шаром. Там и сям были видны следы прежней ограды, окаймлявшей этих безмолвных свидетелей прошлого; огромные бреши в стенах указывали на хозяйничание здесь или искателей кладов, или ученых археологов, научные изыскания которых, если и видели свет, то во всяком случае на страницах недоступных для широких слоев общества изданий. Теперь там находят себе приют стаи летучих мышей, и одуряющий специфический запах заставляет поспешно отпрянуть назад всякого, кто вздумал бы со свежего воздуха просунуть туда слишком любознательную голову. Руины древней ограды поросли высокой травой. Густой мох облеплял пирамидальные шапки. Все носило безмолвия печать. И пытливая мысль напрасно терялась в догадках пред могильною тайною давно минувших веков. (Совершенно подобной же архитектуры восемь памятников, прекрасно сохранившихся, окруженных тройным кольцом сильно разрушенной каменной ограды, мне пришлось наблюдать в августе 1907 г. по дороге из Атажукина 2-го в Нальчик, близ сел. Куденетова, в долине Чегема при выходе его на плоскость, приблизительно на одной широте с Гунделеновскими памятниками, но только верст на 25 восточнее).

Прямо с севера смотрели на них живописно размытые водой на несколько отдельных зеленых шапочек усеченно- конической формы высоты соседние с Хара-Кора горы Зиеко, по-кабардински «кизиловой», богатой, вероятно, в прежнее время кизиловыми зарослями, от которых теперь сохранились лишь жалкие остатки в бороздящих крутые склоны ложбинках. И только несколько западнее глаз мог отдохнуть на густой зелени сада, среди которой залитый лучами солнца красиво выделялся окруженный пирамидальными тополями дворец княгини Атажукиной над плавно катящимися струями Гунделена, омывающего довольно крутой и высокий в том месте свой левый берег.

В 4 часа 50 минут дня мы тронулись в дальнейший путь по прекрасно укатанной дороге среди роскошных лугов, незаметно поднимаясь в юго-западном направлении, параллельно Баксану, протекавшему за версту влево от нее. Справа начали подступать, как бы загибаясь к юго-востоку, окаймлявшие раньше с юга долину реки, горы Гунделена, входящие в общем составе южной террасы Бечесанского плоскогорья, краевыми высотами которых над предгорной полосой и являются в числе других Зиеко и Хара-Кора. Сложенные из песчано-глинистых, подстилаемых темного цвета известняками пород, передовые уступы Гунделеновских гор почти отвесной грязно-бурой стеной в несколько десятков сажен высились над долиной, окаймленные в основании своем густо задерненными осыпями, и в причудливо размытых водными потоками верхних частях своих производили впечатление то грозных бастионов с башнями и бойницами, то исполинских блокгаузов с узкими проходами — теснинами к зеленеющими вдали на соседних высотах привольным роскошным лугам.

Через полчаса мы были уже в довольно суженном месте долины Баксана. К самой дороге вплотную подступили полуобнаженные скалы грязно-желтых известняков, обнаруживающих в своем залегании лишь слабо волнистую изогнутость. Дорога поднялась сравнительно высоко над убегавшей вдаль долиной Гунделена. Известково-песчано-глинистые толщи, выступавшие еще так недавно пред нами в прихотливо размытых водою формах, теперь отступили как-то назад, и, казалось, вся свита пластов, затканных сверху сплошным луговым ковром, была сложена уже только из одних вышеупомянутых известняков, продолжающихся на противоположном берегу, где так резко бросалось в глаза их отличие в окраске от спускающихся прямо в волны реки охристо-желтых и буровато-розовых пластов меловой системы, составляющих непосредственное продолжение раньше отмеченной свиты, имеющей северное падение, или вернее северо-восточное под углом 12-15 градусов, по сравнению с которым указываемые нами придорожные пласты представлялись чрезвычайно слабо падающими к северу. Вот, наконец, и первая на нашем пути теснина, образованная слишком близко подступающими с двух сторон береговыми громадами, словно собирающимися совершенно поглотить неугомонный Баксан, проложивший себе путь среди них непрестанной упорной борьбой. Наша дорожка вьется по скалистому карнизу на высоте нескольких десятков сажен над шумящей глубоко внизу рекой, окаймляющей почти отвесно обрывающимися береговыми скалами, с ютящейся на них скромной растительностью. В придорожных разрезах начала обрисовываться красивая пологая складчатость головных частей известняковых пластовин, относящихся уже к нижнему отделу меловой системы, обусловливающих, по-видимому, своей тектоникой и самый рельеф окружающей местности, открывавшейся теперь перед нами в достаточной степени направо и налево. Напрасно глаз стал бы искать в этом, слегка всхолмленном и несколько приподнятом к югу плоскогорье с мягкими склонами небольших травянистых, как и все оно, ложбинок — резкие очертания скалистых хребтов. Оно постепенно, лаская взор мягкими контурами своего рельефа, взбегало к югу со своими тучными пастбищами, сливаясь в синеющей дали с конечными гранями того сплошного величественного ландшафта, который развертывается пред восхищенным взором путника со степей Пятигорска в виде громадной слабо ступенчатой террасы с ее Бирмамытом, Хассаутом и многими другими высотами, обрамленной с юга снежной линией исполинской цепи Кавказских гор.

Прижатые нависшими скалами к высокому обрывистому левому берегу Баксана, мы спускаемся, покинув на казаков экипажи, по довольно крутой каменистой тропе к небольшой в это время года речонке Хаюко. Она берет начало на склонах соседних высот Шукуртула и Хаюко и, проложив себе путь по слабо намеченному синклинальному изгибу в известняковых, довольно богатых окаменелостями пластах и среди лугового покрова к береговым откосам Баксана, постепенно значительно углубила свое русло, чем и вызвано такое большое понижение уровня самой тропы; разливаясь тонким слоем воды по расширенной известняковой желобовидной площадке, она стекает затем небольшими чистыми струями с высоты 15-20 сажен на второй уплощенный уступ, находящийся на дне довольно широкого каньона, промытого ею же самой в бурные периоды весеннего и летнего таянья снегов, чтобы уже оттуда, падая несколькими небольшими каскадами, добраться, наконец, до мутных волн Баксана.

Было всего 5 часов 30 минут пополудни. Солнце еще озаряло своими лучами ущелье Баксана, сменившее остающуюся позади нас расширенную часть его долины. Минут через десять, описав порядочную дугу, мы были уже выше того места, с которого незадолго перед тем начали свой спуск. Точно семь братьев в лучах пурпурного заката вырисовывались вдали позади нас, вытянувшиеся в северо-восточном направлении причудливые зеленые шапки Зиеко и Хара-Кора. Направо рогатка преграждала путь наверх по небольшой сухой луговой ложбинке, на склонах которой возвышались стога свежескошенного сена; налево, за такой же рогаткой, убегала вниз к реке, теряясь в древесной заросли дорожка к красневшему среди высоких тополей над самой рекой зданию старого сыроваренного завода, окруженного, точно крепостца, высокой каменной оградой с внушительными воротами. (Лет пятнадцать тому назад здесь основался со своей семьей патриархального уклада жизни один швейцарец из немецких кантонов, некто Лютце и, оценив, совершенно справедливо богатство, представляемое здешними великолепными пастбищами, поставил на широкую ногу молочное хозяйство до приготовления швейцарского сыра включительно, мало чем отличавшегося по своим качествам от гордости его далекой родины. Он сумел снискать симпатии и доверие окрестных горцев, которые и являлись для надобностей завода главными поставщиками молока; через некоторое время продвинулся верст на двадцать вверх по Баксану, где представлялась возможность еще более улучшить качество изготовляемого сыра за счет высоких качеств пастбищного корма, и вот высоко над широкой долиной, на крутом берегу быстрого горного ручья вырос новый завод, обширнее прежнего. В непогоду или просто ночною порой запоздалые туристы могли встретить там радушный прием в чистеньком доме хозяина, оберегаемом огромными сердитыми стражниками. На столе появлялось ароматно дымящееся кофе, приготовленное дочерью хозяина, чудный сыр, свежий домашний хлеб, великолепное масло, густое молоко, и под звуки старинного пианино и швейцарской песни забывалась скоро усталость и бежало незаметно время. Года три тому назад старик переехал на житье в Закавказье к землякам, а все дело передал двум зажиточным горско-татарским фамилиям Мамышевых и Дадашевых. В августе 1907 года, застигнутый в сумерках надвигавшейся грозой, я со своими путниками, после долгих переговоров через запертые на крепкие засовы ворота, нашел временный приют в комнатах опустевшего дома ближнего завода. Мрачно смотрели голые стены на поздних гостей, нарушивших покой сваленных в комнатах в кучу кабардинских седел и конской упряжи с серебряной насечкой, и томительно долго тянулась короткая летняя ночь. На втором заводе и теперь еще можно достать хороший сыр по сорок копеек за фунт, но молодое дело, попавшее в неокрепшие руки, как-то замирает, угрожая совсем свестись на нет. А между тем оно могло бы иметь, при других условиях, огромную будущность. Перекинуть мосты через бурные во время дождей и таянья снегов горные ручьи, исковеркавшие прекрасную в общем природную колесную дорогу, не потребовало бы особенных затрат, которые сторицею возвратились бы при нормально развивающемся деле, которое создало бы целую отрасль в местном хозяйстве и подняло бы благосостояние населения).

Еще один спуск, и нам пересекает путь небольшой ручеек, ниспадающий на дорогу с маленького уступа, за которым по направлению кверху можно различить ряд подобных ступеней каменной лестницы, промытой в лежащих почти горизонтально пластах желтоватых известняков, обнаруживающих и здесь слабо выраженный синклинальный изгиб, пока узкая чернеющая расселина не скроет совершенно из поля зрения дальнейших частей ручья. Известняковые грязно-желтые скалы угрюмо высятся над вашей головой, уходя куда-то далеко-далеко. Причудливые пещеры с буроватыми потеками на стенах смотрят на вас глубоко ввалившимися очами. Жизнь как-то замерла на холодных безмолвных утесах. Но вот прорезывает их тихо журчащий ручей, и дыханье жизни вливается в недвижные твердыни. Густо ветвящиеся кустарники и ярко-зеленые куртянки шелковистой травки облепляют склоны и соседние участки, а пышные цветы свешиваются своими чашечками, купая их в серебристых брызгах падающих с уступа на уступ струй слишком жесткой для питья воды от избытка растворенных в ней извести и магнезии.

Никто почти не садился в экипажи, предпочитая, пользуясь прохладой, идти пешком и любоваться величественной картиной прорезающих могучею силой Баксана громад, на отвесных стенах которых, точно в виде контраста интенсивному денудационному процессу местами отчетливо выступают красивые изгибы плоских синклиналей, переходящих в такие же антиклинали. Немного поднявшись в гору, мы вскоре должны были сделать новый, еще больший против прежнего спуск, на этот раз уже почти к самому Баксану. Небольшой барьер из валунов, не занесенных даже как следует песком, отделяет от быстрых мутных волн реки маленькое придорожное озеро с отстоявшейся прозрачной водой. Нам было видно прямо с дороги, как играла в спокойных холодных струях форель. Не утерпел один из казаков, засучил рукава и в сапогах бросился в воду за беззаботной игруньей; но она проворно метнулась в сторону и скрылась в замутненных струях, оставив ни с чем неудачного ловца, встреченного веселым смехом станичников.

Дорожка сильней и сильней прижималась к отвесным скалам, поднимавшимся над ней на десятки сажен почти лишенной растительности грозной стеной. Сырым и холодным дыханьем обдавала река наши лица; сыростью веяло и от молчаливых громад, облепленных по трещинам густым и влажным мохом. Баксан сузил свое ложе до 1,5-2 сажен и зарылся одним многоводным и бурным потоком глубоко в каменное ложе выступающих мощными пластами доломитизированных верхнеюрских известняков, которые подстилают собой широко развитую по Баксану и, по-видимому, вполне согласно налегающую на них толщу меловых отложений.

В 6 часов 20 минут вечера мы принуждены были свернуть по мосту на правый берег Баксана, так как дальнейший путь на левом берегу на протяжении еще 4-5 сажен пролегал по дну низкосводчатой открытой к реке галереи с закопченными стенами и многочисленными следами пребывания укрывающихся тут от непогоды и в ночную пору  погонщиков баранты с овцами и осликами, а затем выклинивался совершенно, обрываясь к реке на высоте трех-четырех аршин над поверхностью воды. Маленький мостик ходуном ходил под ногами, а Баксан страшно ревел, точно зверь, заключенный в железную клетку, и с заметным уклоном бешено мчался вперед, весь покрытый грязной пеной и грохоча камнями, передвигаемыми по порожистому ложу. Только несколько массивных глыб нарушало беспрепятственный бег ярых волн, и они, ударяясь сердито о каменную грудь, с шумом перекатывались в нижележащие водовороты, высоко взлетая своими гребнями и обдавая все окружающее настоящим дождем распыленных искристых брызг. А на правом берегу горные склоны сверкали яркою зеленью и крупные откосы окаймляющих их осыпей были усеяны крупными цветами.

Вдоль правого берега Баксана тянулся небольшой высоты и довольно узкий вал из окатанных камней; во время половодья река, видимо, сплошь покрывает его своими волнами, ударяясь непосредственно в примыкающую к нему мощную продольную террасу из древних речных отложений и, быть может, представляющую остатки материала, выполнившего сравнительно небольшое озеровидное расширение этой части долины Баксана, образовавшееся в те далекие времена, когда река впервые должна была приостановить свой бег, встретив на своем пути серьезное препятствие со стороны выступивших пластов плотных горных пород; она преодолела его только впоследствии, углубив предварительно свое русло в толще ею же самой отложенных осадков и прорезав каменный барьер, в стремительном течении она унесла далеко примыкавший к левому берегу древней первичной долины рыхлый материал, в то время как на правом берегу ее до сих пор уцелели те отложения в виде современной террасы, покрытой рытвинами, медленно, но непрестанно размываемой атмосферными водами, но сохранившей и поныне характерные черты своего происхождения.

Небольшие зеленеющие плато сменялись более или менее пологими ложбинками. Впадающая в Баксан в полуверсте от моста р. Буру-кол, вырвавшись из соседнего ущелья, но превосходила в это время года своими размерами обыкновенного, довольно спокойного горного ручья, и если бы не глубоко врезавшееся в подлежащие толщи ложе ее, сплошь заваленное крупными, принесенными с верховьев камнями, то само название реки могло бы показаться иронической насмешкой в отношении ее. Зато река Бедык, пересекающая дорогу верстах в двух от предыдущей, доставила нам немало хлопот и своими крутоскатными берегами, и довольно значительным многоводьем своего загромождаемого камнями русла, угрожавшего нам ежеминутно и опасностью принять холодную ванну при эквилибристических упражнениях по скользкой поверхности покрытых водорослями камней и не более заманчивой перспективой поломки оглобли или колес наших тяжелых фургонов. После дождей она превращается в настоящую «бешеную балку», и значительные выносы песка и камней, которые производят она тогда, не только образуют мощные  конусы  накопления в ее устье, но продвигаются более или менее далеко по самому ложу Баксана под тем или иным углом к течению его; если этим не вызывается еще полная запруда реки, то во всяком случае возникает довольно внушительная преграда, которую реке бывает не так-то легко преодолеть, по крайней мере в ближайшем времени; вследствие уменьшения угла падения загроможденного выносом ложа реки, скорость движения воды замедляется, река начинает сама интенсивней отлагать проносившиеся раньше ее волнами во взвешенном состоянии твердые частицы, что вызывает общее поднятие ее ложа, и широко разливается в стороны, подмывая старые береговые массы и образуя так любимые рыбой тихие заводи.

В 6 часов 45 минут мы уже весело карабкались напрямик по затканным сочной травой и цветами террасообразным уступам высокого левого берега реки Бедыка на довольно обширное плато, несколько выше расположенное, чем встречаемые нами незадолго перед тем, но сохранившее в своих даже наиболее равнинных частях известный уклон к северо-востоку, в направлении течения Баксана. Правый берег Бедыка был почти лишен растительности, но совсем свежие обнажения на его крутых склонах, и связи с уцелевшими там и сям кустиками травки и цветов, наводили на мысль о вероятности сравнительно недавнего разрушительного процесса, произведенного разбушевавшимся Бедыком. С высоты плато, по которому пролегал наш путь, были хорошо видны и тихие заводи Баксана, обязанные своим происхождением все тем же проказам Бедыка, на что ясно указывал огромный вынос в его устье, который еще не успели размыть и снести Баксанские волны.

При виде этих заводей, наши казаки-рыболовы не могли удержаться от соблазна, и попросили разрешения наловить для ужина свежей форели, условившись о месте ночлега. С ними пошел и наш спутник-сибиряк г. Нациевский (из Харбина), а мы, не торопясь, продолжали наш путь, так как на соседнем красивом равнинном плато, возвышавшемся за ближайшей ложбиной в виде необыкновенно живописной террасы с тучными лугами, уже виднелся двухэтажный белый дом в огороженной крепкими стенами усадьбе князя Наурузова, как бы запиравшей вход в зиявшую за ней теснину. В 6 ч. 55 м. вечера мы переехали еще одну небольшую речонку Ташуко, протекающую по ложбине с пологими округленными склонами, а в 7 часов вечера по пятигорскому времени были уже на зеленой лужайке, довольно широкой в том месте береговой террасы со скошенными копнами сена. Круто к нам спускались склоны следующей террасы, на которой, господствуя над ущельем, белела княжеская усадьба. Тихо журчал, разбившись на несколько ветвей по травянистому ложу, небольшой ручеек Гедгафук, сбегающий с соседних гор и обтекающий с востока и северо-востока усадьбу, обслуживая ее хозяйственные нужды. Вокруг высились, близко подступая друг к другу, скалистые стены с кое-где ютящейся кустарниковой и травянистой зарослью отрогов Алты-аяка (2071 м.) со стороны запада и несколько более отодвинутого от долины Баксана Бедык-шаха (1927 м) с восточной стороны. Становилось прохладно и сыро. Быстро надвигался вечерний сумрак, в котором сливались в одну громаду неясные очертания гор. В синеве далекого неба, от которого нам был виден лишь небольшой клочок, зажглись звезды, задумчиво сияя над отходящей ко сну землей. Затрещал костер, разложенный казаками. Вскоре закипел чайник. Вернулись наши рыболовы, и мы на славу поужинали чудной ухой из жирной баксанской форели. Часам к девяти стихло все на бивуаке. Раздавалось только изредка бряцание цепочек стреноженных коней; пущенных на пастьбу под присмотром дозорного казака, да Баксан подле шумел своими незнающими покоя волнами.

 

ГЛАВА IV.

В каньонах Баксана.—Пробуждающийся день.—«Доброе утро» Эльбрусу.—У границы северных поселений горских баксанских татар.—На лоне природы.—Озроковская котловина.- Ирригационная система у туземцев.—На берегах р. Кесанты. —Памятник христианской старины.—За неводом.—Свадебный кортеж.—Среди сланцев и гипсов.—Красавец Тетнульд.—Башни смерти.—Куркужан.—В тихих заводях—Обманутые надежды.—Сила женской любви.

 

30-го июля в 4 часа утра, когда в ущелье еще чуть брезжил свет, мы тронулись в дорогу. Термометр показывал 16° С, но в общем было довольно-таки свежо, а холодная вода Баксана заставила зардеться румянцем наши лица. Только единичные представители нашей кампании выражали некоторое неудовольствие на жесткость ложа и неминуемую опасность получения по крайней мере насморка, благодаря неудачному выбору места для ночлега. Приходилось отмалчиваться и возложить все надежды на опыт прежних лет и на то, что, авось, горы не выдадут. Так оно, к счастью, и вышло, опасения относительно насморка оказались напрасными, а что ночевки на свежем воздухе среди душистого сена, под открытым усеянным звездами небом влили всем в организм после городской духоты и сутолоки немало живительной бодрости, — против этого в конце концов никто и не пытался возражать. Давление по анероиду выражалось 67,2 см, что при введении поправки на температуру давало приблизительно 1050 метров высоты над уровнем моря. Таким образом, отъехав за 1,5 дня от Пятигорска на 85 верст и отстоя от него по прямой линии не далее как на 55 верст, мы успели подняться над ним всего на 350-400 метров.

Отъехав немного от места ночлега, мы спустились к пятисаженному мосту, умело переброшенному через бурный Баксан в виде двух крупных и упругих сосновых стволов с настилкой из таких же, только более коротких и тонких бревен. Одиноко торчащая со дна реки большая скала коренной породы, как немой свидетель пережитой ожесточенной борьбы ярых волн с преграждавшим им путь каменным барьером, рассекала на две неравных части течение Баксана и служила прекрасным промежуточным устьем, ослабляющим до известной степени сотрясения покоящегося на ней сооружения. Мост упирался прямо в отвесные известковые громады, причудливо обточенные водою и изъеденные длительным процессом выветривания. Они совсем низко нависали над высеченной у подножья их над самой рекой дорогой, при крутом повороте которой на начинающийся вслед затем подъем, делалось положительно невозможным пребывание на высоко нагруженном фургоне, угрожающее целости голов седоков. В этом месте течение Баксана имеет крутую излучину к западу, пролагая себе путь на протяжении около пяти верст в живописном каньоне.

Известковые громады близко подступающих обрывистой стеноп к самой реке отрогов хребта Алмалы-Кая (высшая точка 2544 м над уровнем моря) только в немногих местах были размыты проникающими в их толщу двумя-тремя левыми притоками Баксана, безымянными и небольшими, устьевые части долин которых с их внушительными осыпями и россыпями служили единственными расширениями сдавленной с двух сторон долины Баксана. По карнизам слабо изогнутых пластов, слагающих склоны долины, цеплялись кустарниковые заросли березняка, осины, белой ольхи, шиповника, оспаривая место на жизненном пиру у глубоко проникавших в мельчайшие расселинки своими тонкими корешками зеленых дерновинок травки и небольших кустиков, украшенных крупными и яркими цветами скабиоз, колокольчиков, мака и других более мелких представителей известняковой флоры.

На противоположном (правом) берегу горы то несколько отступали от реки, оставляя место узкой полоске невысокой береговой террасы, то обрывались прямо в холодные волны Баксана отвесной стеной; но склону их, в общем довольно крутые на всем протяжении каньона, сверху до низу были покрыты густым лесом из различных лиственных пород, преимущественно березы, бредины, ольхи, клена, липы, граба, не отличающихся, впрочем, большими размерами ни в высоту, ни в толщину, с кустарниковыми зарослями лещины, крушины, жимолости по нижним уступам обрывов и скал и плющом, окутывавшим сплошным зеленым ковром более крутые обнажения, где трудно было ютиться тем представителям растительного царства, что покрупнее.

Обнаженные известняковые пласты с их характерными плоскими изгибами, оттеняемыми укоренившейся в пограничных трещинах травянистой растительностью, выступали только местами среди этой чащи зелени, где в прежнее время подчас можно было встретить и настоящего оленя (по-кабардински «ших»). Он попадался больше в лесах Черных гор, линии которых намечаются уже в непосредственном соседстве с правым берегом Баксана и становятся тем рельефнее выраженными, чем дальше подвигаются к востоку от Баксана. Отсюда, по свидетельству К. Н. Россикова, он забегает, правда, крайне редко, даже на краевые горы южной террасы, особенно на сосны Хара-Кора, примыкающей к лесистой части долины Баксана и к отрогам Черных гор.

Мы успели уже раза два спуститься почти к самой реке под нависающими над головой грозными желтыми громадами и дважды вслед затем подняться на значительную высоту, делая зигзаги сообразно с излучинами самого Баксана и капризными формами размывания в устьях впадающих в него слева притоков. Солнце заиграло своими лучами на вершинах хребтов, одело в золотисто-фиолетовый фон обнаженные известняковые скалы, скользнуло кое-где по зеленой листве и вспыхнуло мириадами искр в алмазной пыли водопадов, там и сям величаво низвергавшихся каскадами по крутым склонам среди густой заросли кристально прозрачных горных ручьев. А внизу, весь погруженный в тень и глубоко зарывшись в холодные бесстрастные скалы, грохотал перекатными камнями и бешено пенился Баксан, сконцентрировав в одном, но широком общем потоке всю разрушительную силу своих ревущих волн, так страшно рвущихся вперед из давящих теснин на широкий простор далеких равнин.

К 5 часам утра мы обогнули последний красивый восточный отрог хребта Алмалы-Кая и, проехав с полверсты в широтном направлении с востока на запад, следуя за течением Баксана, снова увидели Эльбрус, мелькнувший сутки тому назад в последний раз перед нами, когда мы расположились на отдых в долине Баксана подле самой реки, вблизи сел Атажукина. Как и тогда, нам были видны только маковки его, а вся остальная часть величественного белоснежного конуса почти у самой седловины была точно срезана по шнуру слегка наклоненной к западу линией близко подступающих к нему возвышенных частей северо-восточных и северных высокогорных отрогов Эльбрусского массива, из которых большая часть, например, Балк-Баши, лежит в пределах снежной линии и даже переходит за нее, поднимаясь до 3500 метров над уровнем моря.

Только там снеговая шапка представлялась насаженной непосредственно на зеленый ковер подступающих столообразных предгорий, а теперь вся она, залитая золотистым пурпуром утра, точно уходила в мощную толщу полукольца рыхлых отложений, покоящихся с белеющимися среди них снежными пятнами на скалистом массиве. И куда только хватал глаз, всюду вправо от нас выступали господствующие грязно-зеленовато-серые и желтоватые тона обширной возвышенной области, поверхность которой, исключая частей ее, непосредственно примыкающих к пересеченному нами поясу известняков, почти на всем протяжении лишена плоских и отлогих склонов и отличается крутизной и угловатостью очертаний, будучи так богата отдельными скалами, обрывами, утесами, осыпями и короткими дикими ущельями.

В этом месте намечается уже новое расширение долины Баксана, как бы замыкаемой на юге рядом набегающих друг на друга синеющих скалистых отрогов, и хотя отвесные стены известняков на левом берегу сменились сильно уступающими по высоте первым, но все же довольно круто обрывающимися мощными толщами древних речных отложений и новейших выносов из области разрушения соседних известняковых громад, но на правом берегу там и сям уже проглядывали более или менее значительные участки остатков явственно выраженных береговых террас, из которых верхняя вдавалась вдалеке заметно в глубь котловинообразного расширения, окаймленного отступающими к востоку хребтами, не увенчанными резко очерченными скалистыми контурами.

В 5 часов 15 минут утра мы перебирались по мосту опять на правый берег Баксана, покинутый нами еще так недавно у хутора Наурузова. Слева от нас из лесной чащи врывался в Баксан покрытый белою пеной горный поток; вправо серел, сливаясь с фоном окружающих известково-глинистых отложений небольшой хуторок-кош горских татар-скотоводов из пяти-шести низеньких каменных построек с плоскими плитняковыми с насыпною землею кровлями. (Горские татары, известные также под именем таули и кабардинских горцев, образуют пять обществ нагорной полосы, примыкающей с севера к Главному Кавказскому хребту: 1) Балкар — в ущелье реки Черека, 2 и 3) Безингий и Хулам в ущельях рек Урвана и Черек-Тхако, 4) Чегем по ущелью реки Чегема и 5) Урусбий в верховьях реки Баксана. Все они говорят на особом тюркском диалекте, еще далеко не исследованном, но подходящем к тюркскому же диалекту соседних карачаевцев, обитающих в области глубоких долин верховьев реки Кубани и вообще как-то более обособленных в своих диких трущобах, чем, может быть, и объясняются те более резко выраженные черты в обычаях, нравах и самом внешнем облике (сравнительно невысокий рост, коренастая фигура, широкое, обрамленное значительной бородой лицо, плоская форма головы, короткая шея, заметно выдающиеся скулы, низкий лоб, некоторая неуклюжесть в движеньях), которые у остальных горских татар являются в значительной мере смягченными и сглаженными под влиянием продолжительного тесного общения, продолжавшейся довольно долго политической и продолжающейся доныне в силу самого географического положения их местообитания экономической зависимости от кабардинцев, живущих на плоскости и в своем поступательном движении на восток от Черного моря врезавшихся клином в область тюркских племен, оказавшихся отброшенными с одной стороны к Манычу, с другой — в горные трущобы).

С окончанием каньона перестала попадаться лесная поросль. Потянулись травянистые склоны концевых отрогов правобережных известняковых хребтов. Небольшое плато — остаток древней террасы, примыкающее к наваленным большими и малыми известняковыми глыбами травянистым склонам, скоро сменилось узкой полосой, по которой вилась отодвинутая подступающим отрогом дорога, обрываясь высоко над шумящей внизу под ногами рекой. Лучи солнца еще не успели проникнуть сюда, и густые тени сползали, ничем не смягчаемые до самых угрюмых матовых волн. В 5 часов 30 минут мы спустились к Баксану, огибая сильно выступающее к западу полукруглое плато с террасообразноступенчатыми склонами, а через 10 минут были у крупнообломочной осыпи, окаймляющей подножия ближайших отрогов правобережных известняковых хребтов. Отдельные глыбы огромных размеров, откатившись несколько в сторону от общей массы, глубоко зарылись острыми ребрами в почву, покрытую зеленой травкой и цветами, образуя естественные навесы, где могут свободно укрыться пять-шесть человек.

Как раз тут ночевали пастухи с небольшим стадом, которое в это время они собирались перегонять на соседние тучные горные пастбища, закончив утреннее доение коров. Запах свежего парного молока приятно щекотал в носу, и мы не могли отказать себе в удовольствии остановиться на несколько минут и осушить стакана по два, так как до основательного привала было сравнительно еще далеко, да и наши громоздкие фургоны довольно медленно подвигались вперед по каменистой дороге, где подчас очень крутые спуски чередовались с не менее крутыми и частыми подъемами. С четверть часа после того нам пришлось ехать по окаймленной травянистыми склонами котловине, обращенной раструбом в сторону реки, а ровно в 6 часов утра мы снова очутились на обрывистом берегу Баксана, оттесненные к реке подступающим мысом-отрогом, откуда прекрасно можно было видеть, что свита известняков, которые все еще высились вверху над нами, все так же, как и прежде, спокойно залегая со слабыми изгибами своих пластов, для волн Баксана более не существовали и они в этом месте свободно омывали явственно выступающие тут и только слегка выведенные из горизонтального положения с небольшим уклоном к N (градусов около 5-7), по-видимому, юрские лейясовые сланцы, возвышающиеся сажени на 1,5 над водой и приблизительно таким же расстоянием по вертикали отделяемые от полотна дороги.

Еще несколько минут, я теснины остались позади. Вот небольшой поток пересекает нашу дорогу; но спокоен его бег и мягко пологи склоны его не особенно глубокого ложа: он успел охладить свой пыл и потерять в своей размывающей силе, пока добежал до дороги, и только саженях в двухстах на восток от нее глубоко врезавшаяся острым клином в соседние склоны исполинская рытвина-ложбина с почти отвесными, до пятнадцати сажен высотою, стенами свидетельствовала о колоссальной работе, произведенной скромным ручьем за долгий период нивелирования им своего настоящего профиля.

Там, на высоком правом берегу потока, живописно белеет, словно приросши к крутым склонам, сыроваренный завод, где хозяйничает теперь перевалившийся с Чегемского ущелья на Баксан Дадаш Болкароков, родственник князей Урусбиевых, питомец Нальчикской горской школы —  этот первый и достойный всяческой поддержки преемник скромного швейцарца, наладившего своей умелой и любящей рукой много обещавшее при своем возникновении дело рационального сыроварения на Баксане. Лучи солнца, проникавшие из-за соседнего Чегемского поперечного отрога еще не достигли завода, и он продолжал оставаться погруженным в густую тень вместе с раскинувшимся несколько южнее его поселком Озроковским, лепившимся со своими убогими саклями по склонам того же Чегемского отрога, чтобы сберечь для пахоты более ровные участки земли. А у ног его раскинулась чудная плоскоравнинная котловина, приблизительно на высоте 1250 метров над уровнем моря, верст на шесть протянувшаяся с севера на юг, да версты полторы имеющая в поперечнике, если не считать еще с полверсты, приходящейся на долю мягко пологих, слегка бугристых западных склонов ее, постепенно небольшими уступами спустившихся к мутным волнам Баксана, в которых дробились золотистые лучи солнца, озарившего всю котловину.

Как-то легче стало дышать, когда перестали выситься справа и слева от нас бесстрастные угрюмые скалы, когда пахнуло на нас широкой волной начиненного живительной прохладой утреннего воздуха и кругом мириадами искр вспыхнули капли медвяной росы. Даже кони как-то энергичнее фыркнули, тряхнули гривой и веселей побежали по прекрасно укатанной ровной дороге. Она пролегала теперь посреди тучных лугов, разбитых на маленькие прямоугольные участки, старательно обведенные невысокой оградой из окатанных камней, часто взятых прямо с поверхности земли, частью добытых при заботливой расчистке верхнего слоя почвы, переходящей в мощную толщу древних речных и озерных отложений, простирающихся и дальше на запад, за Баксан, в быстрые струи которого так задумчиво смотрят теперь их крутые, высокие, серовато-желтые откосы, размытые местами на ряд причудливых  «земляных пирамид».

Вдоль придорожной ограды извиваются небольшие оросительные канавки, разносящие отведенную от ближайших горных ручьев воду по соседним луговым участкам, объединенным в одну общую ирригационную сеть, сторицей вознаграждающей хозяев за потраченный труд по устройству и поддержанию ее в должном порядке.

Глаз не перестает скользить по густому ковру сочной, высокой зелени злаков, пестреющей множеством необычайно ярко окрашенных цветов - разнообразнейших представителей семейства мотыльковых, губоцветных, колокольчиковых, гераниевых, маковых и многих других, могущих доставить немало приятных минут ботанику-любителю в ту пору, пока взмах острой косы не склонил до сырой земли их нарядных головок. А ближе к селению желтели наливающиеся колосья на засеянных пшеницей, овсом, ячменем равнинных участках, которые так дорого ценятся здесь (до 1000 руб. десятина пахотной земли и до 800 р. десятина луга, приносящего в год до 40 копен чудного сена), где доставка урожая домой с отдаленных нагорных участков стоит не малого труда и не всегда безопасна, в особенности если застигнет в пути непогода.

Вот, наконец, и давно жданная нами река Кесанты, что несет свои слегка мутноватые воды в Баксан с далекого юга, со склонов, увенчанных льдами массивов группы Джайлык-Баши, высший пункт которой достигает 4240 метров. В валунах ее можно встретить изредка большие глыбы грязно-серого цвета с поверхности и пепельно-серого цвета на свежем изломе, принадлежащие изверженной породе, напоминающей по внешнему виду липарит и богатой оригинальными вкрапленными в нее там и сям черными осколками (от 0,5 до 3 см длиною) глинистых, по-видимому, сланцев, захваченных некогда породой при ее поднятии из недр земли. Быть может, ее появлению предшествовало напряжение тех горообразовательных сил, которые вызвали к жизни соседний Чегемский отрог, словно воздвигли мощную дамбу до 1850 метров средней высоты, берущую начало от Главного Хребта и упирающуюся в Скалистый Хребет, с его отгибающимися немного к северу известняковыми пластами; при этом осталась почти в покое свита лейясовых сланцев, имеющих самое незначительное падение к северу в обнажениях на правом берегу Баксана, почти у самых волн его, в области Озроковской котловины; но где-нибудь в области бассейна реки Кесанты она могла, конечно, претерпеть значительное раздробление под влиянием динамометаморфизма, и участки могли впоследствии быть увлечены прорвавшими всю свиту расплавленными массами, при их поднятии в тех местах из глубин земли.

В 7 часов 30 минут утра мы имели уже возможность свободно расположиться в стороне от дороги на левом берегу реки Кесанты, на зеленой лужайке (1250 метров высота места), чтобы основательно подкрепиться до вечера, когда можно было надеяться найти гостеприимный кров в селении Урусбиевом - после двух ночевок в поле под открытым небом.

Искрящиеся струи Кесанты, изумрудная зелень тучных лугов, безоблачная синева небес в красивой рамке невысоких окаймляющих котловину хребтов, переливы цветов на отвесно обрывающихся пластах оставшихся позади нас известняков, освежающая прохлада ясного летнего утра, небольшие рощицы на ближайшем перевале к Чегему, мутные волны Баксана и смотрящие в них причудливо размытые земляные пирамиды у устья врывающегося с запада р. Джуваргена, проложившего себе путь по ущелью, служащему как бы границей между областью распространения надвигающихся с севера желтоватых известняков и областью сильно метаморфизованных многочисленными порфиритовыми жилами сланцев, примыкающих с севера к гранитной зоне Главного хребта, — вот тот общий фон своеобразно живописного, богатого мягкими тонами своего колорита, ландшафта, на котором мог отдохнуть здесь утомленный глаз путника после резко очерченных скалистых громад, крутых, глубоких ущелий и головокружительных стремнин.

На соседнем косогоре, западный выступ которого предстояло нам обогнуть в дальнейшей части нашего пути по хорошей колесной дороге, приблизительно в расстоянии одной версты от места нашего небольшого, но полного жизни бивуака, высилась одиноко полуразрушенная часовенка — скромный памятник далекой старины, когда вольные дети этих гор еще не знали ислама, и христианский крест победно высился на косогорах и холмах, как бы осеняя рассыпавшиеся внизу поселения.

Трое из нас попытались поближе ознакомиться с интересными развалинами и были у желанного места минут через двадцать ходьбы по густой и сочной луговой траве, покрывавшей довольно крутые склоны, проваливаясь нередко в замаскированные зеленью оросительные канавки (под покосы назначаются в горах преимущественно такие участки, которые могут быть поливаемы водой, искусственно проводимой от ближайшей речки или горного ручья). Там, наверху, зелень выступала только по мелким расщелинам, бороздившим поверхность обнаженных, падающих к северу пластов свиты светло-серых и буровато-розовых кремнистых песчаников, подстилаемых, по-видимому, залегающими глубже лейясовыми сланцами.

Из плит светлого песчаника, тщательно пригнанных одна к другой, но без участия цемента, и были сложены стенки часовенки. Общая площадь ее не превышает двух квадратных сажен; ширина едва достигает 2,5 аршин; в отношении длины часовенка ориентирована приблизительно в направлении восток-запад, причем в восточной стенке находится большое оконное отверстие, с полуовалом в верхней его части, до 2 аршин в вышину и до 1 с четвертью аршина в ширину; на противоположной западной стенке зияет дверное отверстие до трех аршин в вышину и до двух аршин в ширину, с остроконечной верхней частью; примерно на аршин ниже оконного отверстия есть другое, небольшое, ведущее в маленькое подземелье, расположенное под половыми плитами часовенки; северные и южные стены глухие, и общая высота их едва достигает четырех аршин; высота западной и восточной стен несколько больше в их срединных частях, благодаря треугольным окончаниям, на которых покоилась, по-видимому, двускатная кровля.

Солнце сплошь заливало своими лучами в этот утренний час немого свидетеля древности. Немало их можно встретить на северном склоне Кавказа все в той же промежуточной узкой зоне между обрывающимися с севера известняковыми громадами и лейясовыми грядами возвышенностей с их округлыми очертаниями и мягкопологими склонами. В бассейне р. Ассы (восточнее Военно-грузинской дороги) в пределах Осетии и горских обществ Большой Кабарды все те же они — одни и те же приблизительно размеры, одинаковая форма, одинаково красивое положение на открытых возвышенных местах, озаряемых лучами восходящего солнца задолго до того момента, когда последняя полоса тени сползет с соседних низин и котловин, — безмолвные, величавые в своей простоте свидетели былых времен, обвеянные поэзией народных сказаний и легенд. Давно миновала пора внезапно налетевшего стремительного шквала, принесшего с собой сюда победу ислама над христианством, давно изгладились в умах поколений последние следы христианских символов и идей. Осталось только воспоминание, что там, на месте этих скромных развалин, молились некогда деды всемогущему Богу, и это воспоминание, эта смутная вера в святость места доныне связаны незримыми узами с холодными каменными плитами, пережившими ряд поколений с их страстями, печалями и радостями.

К десяти часам вернулся  казак, посланный нами верхом на коне к месту нашего последнего ночлега за позабытым впопыхах неводом. Кроме невода он привез с собой затерявшуюся  в траве и считавшуюся было нами безвозвратно потерянной пару темных  дорожных очков, без которых так плохо пришлось бы глазам кого-нибудь из нас на фирновых полях Эльбруса от ослепительного блеска его снегов. Можно было собираться  и в путь-дорогу, если бы не  группа всадников, показавшаяся вдали на тропинке, ведущей с Чегемского перевала и невольно остановившая на себе наше внимание. Впереди ехал в бурке и широкополой войлочной шляпе пожилой туземец, а за ним на двух лошадях двое молодых в папахах, держа каждый на седле перед собой по молодой красавице в нарядном туземном платье, с открытым лицом и кокетливо повязанным на голове черным шелковым платком. Один из них, как оказалось, был счастливый супруг с молодою хозяйкой, только что отпраздновавший свою свадьбу в ближайшем Чегемском ауле; другой — его лучший друг и верный товарищ с дружкой, сопутствующий молодоженам, предводительствуемым дядей жениха, в родной аул, затерявшийся на левом берегу Баксана.  Поравнявшись с нами, всадники приостановились на некоторое время, с любопытством разглядывая нас и расспрашивая на ломаном русском языке о  цели нашего путешествия; а когда мы попросили у них позволения запечатлеть весь свадебный кортеж на фотографической пластинке и щелкнули затворы наших аппаратов, то лица красавиц расплылись в самодовольную улыбку, и пока не скрылись все из виду,  можно было наблюдать, как пересмеивались они, оживленно о чем-то беседуя.

Вслед за ними снялись с бивуака и мы. Шел одиннадцатый час. Солнце начало пригревать. Небо было безоблачно. Все предвещало жаркий день. Через каких-нибудь четверть часа мы успели уже оставить далеко за собою тот увенчанный часовенкой выступ, который как бы охранял Озроковскую котловину от вторжения с юга. Перед нами теперь открывалась широкая долина реки, не имеющая заметных сужений на протяжении добрых двенадцати верст и обставленная справа и слева округленными холмообразными возвышенностями. Левоборежные склоны, к которым так близко прижималась река, выглядели как-то уныло, почти лишенные растительности; правобережные, напротив, ласкали взор своим зеленеющим покровом, только местами прерываемым обнаженными скалами.

Нам приходилось то спускаться в небольшие увлажненные равнинные низинки, лежащие почти на уровне Баксана, по которым пролагали себе пути, беззаботно журча по камням посреди прибрежных дерновинок и кустов, обмелевшие речонки, изредка пересекавшие дорогу, то взбираться на не менее равнинные плато с более скудной растительностью, где особенно сильно давал себя знать полуденный зной и густые облака раскаленной пыли, поднимаемые нашими подводами. Порою дорога на крутом спуске тесно прижималась и к правобережному склону, лепясь по узкому карнизу, где можно было наблюдать темные пласты амфиболитов, падающих на юг под углом в 50°-60° и резко выделяющихся своей лоснящейся поверхностью на грязно-сером фоне детрита сланцев, собранных в многочисленные складки, слегка наклоненные к югу и местами обнаруживающих ясные следы сложной дислокации. Их мульды, по-видимому, сильно сдавленные, терялись в глубине, а пред глазами мелькали только красиво изогнутые своды, особенно хорошо оттенявшиеся на вообще небогатых растительностью левобережных склонах. Лучше устоявшие против разрушительного действия времени пласты амфиболитоподобных пород больше останавливают на себе взор путника, скользящий по задерненной поверхности прорезанных ими сланцев, так что при беглом обзоре местности не кажется внушающим какое-либо сомнение встречающееся в литературе указание на развитые здесь одни метаморфические кристаллические сланцы, слагающие и левобережную широтную цепь Ташлы-Сырт, входящую уже в состав той высокогорной области, которая мощным кольцом тесно охватывает подошву Эльбруса и сама в отдельных пунктах доходит до 3570 метров высоты; тем более, что черные сланцы постепенно переходят в свиту красноватых и сероватых слюдистых, частью тальковых кристаллических сланцев.

Приходили на память давно знакомые картины Джераха на Военно-грузинской дороге, Мизура и Нузала на Военно-осетинской с их зеленеющими округло-холмистыми лейясовыми возвышенностями, с мелькающими там и сям небольшими аулами, ютящимися по соседству с каким-нибудь горным потоком. И глаз, лениво выглядывающий из-под отяжелевших от полуденного зноя век мог здесь отдохнуть после резких скал, крутых и глубоких ущелий на видневшихся направо и налево, и над самой рекой, и на склонах соседних возвышенностей, удобных для пахоты, покоса и пастьбы участках, за которыми вдали, за Баксаном, выступали порой очертания убогих каменных саклей аулов урочища Чалмала.

Дорога как-то круто повернула на запад, чтобы спустя немного, снова вернуться к своему юго-западному направлению — видно, какой-то могучий, скрытый от взоров выступ заставил Баксан несколько свернуть и сторону, чтобы прорваться вперед. Мы на плато. На севере от нас синеют бастионы обрывающихся над  Озроковской котловиной известняковых хребтов. В узком проходе, где мечется в ярости Баксан, виднеются сгустившиеся облака, в то время как над нами расстилалось ясное небо, пылающее нестерпимым жаром. Вон побежали, словно исполинские ступени, на запад от Баксана известняковые громады отрогов Алмала-Кая, окаймляющие с севера узкую долину р. Джуваргена и резко оттесненные в своих прямолинейных контурах округленными очертаниями уходящих к югу вдоль Баксана сланцевых возвышенностей. А там, еще дальше, на северо-западе вклинивался в сланцевую зону причудливый остров одной из более возвышенных частей Скалистых гор в бассейне Малки и Баксана-горы Наужидзе (2315 метров). В переводе это значит «Зуб старухи», хотя более притязательный путник мог бы с успехом сравнить эту гору со средневековым замком, одиноко возвышающимся на крутом неприступном исполинском утесе. За ним рисовалась широкая даль над волнистым Баксанским плоскогорьем, раскинувшимся у подножья бермамытских высот вплоть до самых склонов Ташлы-Сырта.

Близился полдень. Солнце жгло немилосердно. Накаленная каменистая почва, слабо прикрытая тощей придорожной травянистой растительностью, обдавала горячими клубами пыли всякий раз, как ямщики пытались несколько ускорить ленивый бег истомленных зноем коней. Все как будто погрузилось в дремоту, только порой завирушка слетит на дорогу, повертит хвостиком и снова скроется в кустах, да любопытный суслик, перебегая от норки до норки станет вдруг перед вами на задние лапки и моргает маленькими глазенками, рискуя попасть в когти высоко парящему хищнику. Снова спуск, за ним небольшой подъем на плато. Эта ритмическая монотонность начинала изрядно надоедать, и глаза против воли смыкались в дремоте. Но на этот раз, вместо нетерпеливого жеста досады, общий крик восхищения вырвался у всех  из  груди; словно пелена спала с глаз, и теперь пред нами неожиданно выросли, упираясь в синеву небес и сверкая на солнце переливным серебром, все закованные в броню ледников вершинные пики массивов Тютлю-баши (около 4142 м), Джай-лык-баши (около 4239 м) и Адыр-су-баши (около 4079 м), а за ними вдали, несколько более к юго-западу, намечались в легкой дымке знойного дня очертанья Сванетской части Главного Кавказского хребта. По-прежнему по сторонам дороги  обрисовывались наклоненные к югу складки; только  их южные крылья круто падали к горизонту; вот как будто слои горных пород делают смелую попытку изогнуться в веерообразную складку, но и она в общем наклонена к югу, и ее южное крыло налегает на ряд  других складок, несколько менее прижимающихся друг к другу, с уходящими в глубь острыми синклиналями, с тем же доминирующим паденьем к северу в общем почти параллельных  одно другому крыльев.

Но глаз устает пристально вглядываться в эти разбитые, полуистертые скрижали, запечатлевшие черты далекого бурного прошлого, веющим теперь таким покоем мест. Он весь теперь поглощен развертывающейся перед ним величественной панорамой увенчанных белоснежной чалмою гигантов и, кажется, способен застыть на миг в восторженном оцепенении пред царственным Тетнульдом (около 4554 м), гордо вознесшим свою тупоугольную шатрообразную шапку над толпой осеняемых улыбающимся небом соплеменных гор.

Как будто не так уже печет солнце; как будто самую усталость сняло, как рукой; повеяло легким освежающим ветерком; чары природы всесильны, и еще за минуту перед тем, казалось, флегматичные, дремлющие седоки пососкакивали с запыленных подвод и, облегченно вздохнув, проворно налаживали свои фотографические камеры...

Становилась уже долина. Подступивший с востока отрог, сложенный из черновато-серых гнейсов, оттеснил дорогу к Баксану. Показались небольшие оросительные канавки. Вот замелькали луговые участки, на изумрудном фоне которых ясней выделялись, прислонившись к соседним склону две высокие четырехугольные трехъярусные башни, старательно сложенные из сланцевых плит. Как-то странно было видеть полное отсутствие в хорошо сохранившихся башнях даже слабого намека на дверные или оконные отверстия; но скоро все объяснилось: те башни никогда не видели в своих стенах живых людей: над ними широко распустил свои крылья Азраил — ангел смерти. «Су гайда!» — там ударила некогда молния, как растолковал нам на ломаном русском языке встречный туземец, и убила двух путников, пытавшихся укрыться от непогоды под сенью холодных скал. И еще долго молчаливое место последнего упокоения будет красноречиво свидетельствовать потомкам, как односельчане трагически погибших в точности выполнили в отношении их бренных останков свой последний долг, освященный обычаями родной страны.

За поворотом равнинная площадь долины расширялась, как бы предопределяя место для возникновения приютившегося вдали у горных склонов над ручьем небольшого выселка-хутора Этезовского. Дорога приняла меридиональное направление, чтобы не покидать его на протяжении верст шести. Сплошной лентой по обе стороны ее зеленели сочные луга, изрезанные оросительными канавками. Там и сям мелькали широкие загорелые лица коренастых косарей, ничем не напоминавшие былых воинственных аборигенов этих мест в своих темных войлочных шляпах и просторных ситцевых рубахах без поясов. Женщины и девушки со сбившимися набок головными платочками, в неизменных бешметах и одетых поверх них ситцевых распашных, перехваченных в талии туземных платьях с глубоким вырезом на груди и развевающимися фалдами, дружно сгребали деревянными граблями слегка подсохшее душистое сено. На противоположном высоком берегу Баксана, над глубоко зарывшимся в мощную толщу отложений горным потоком, высились стройные стога, красиво выделяясь на зеленеющем фоне соседних нагорных лугов, где паслось небольшое стадо коров местной породы, не отличающейся крупными размерами, но славящейся количеством даваемого превосходного молока, причем преобладает черная масть наружного покрова.

Луга и пастбища, пастбища и луга, мутные волны Баксана да шумные потоки боковых безлесных ущелий — вот и весь скромный ландшафт этих мест сланцевой зоны Баксанской долины, где так томительно долго тянутся часы для скучающего путника в знойный летний день. Но эти луга, эти пастбища для местного горца — все или почти все. Как ни старается он, выбиваясь из сил, несколько смягчить суровую природу и ценой громадной траты физической энергии и упорного труда превратить в пашни наследственные клочья земли, редко удается ему обойтись без того, чтобы не прикупить хлеба на плоскости. А не имея в запасе сыра, шерсти, козьего пуха и других продуктов скотоводства, горец, естественно, был бы фактически лишен возможности купить этого заветного хлеба и прокормить свою, нередко многочисленную, семью.

Небольшое сужение прибрежной долинной полосы, по которой пролегал наш путь в непрерывной рамке лугов, уступило вскоре место еще более обширному котловинному расширению. На горных склонах показалась тут кустарниковая заросль и одинокие деревца; округло выпуклые очертания возвышенностей стали принимать вогнуто-вытянутые формы. Из соседней теснины вырывался с юга с бешеным ревом бурный Калрта-су и, довольно круто поворачивая на запад, принял в себя с востока мутноватые волны Куркужана, весь покрытый молочною пеной, стремительно мчал свои воды по уступам каменистого ложа в Баксан, разбиваясь пониже переброшенного через него деревянного моста на несколько небольших рукавов.

Сильная струя охлажденного воздуха врывалась с рекою в долину из осеняемых алмазным шатром далекого Тетнульда теснин и вносила с собой живительную прохладу; под освежающим дыханьем все казалось как-то более оживленным и радостно улыбающимся: и прибрежные луга, и высокий берег, переходящий в широкое плато, и сакли соседнего аула Куркужана, окруженные местами деревцами, сквозь листву которых мелькали нарядные домики под железною крышею, и наливающиеся скромные нивы, и выступающие из-под воды окатанные глыбы светлого гранита с крупными порфировидными белыми полевошпатовыми и алмазно блестящими черными биотитовыми вкрапленниками, осыпаемые мельчайшей, переливающейся на солнце водяной пылью шаловливых  волн.

Мы отдохнули с полчаса на берегу шумного Каярта-су (высота места около 1350 м), проводили с улыбкой весело подхваченные перекатной волной последние останки с честью послуживших нам в часы зноя чудных арбузов и в 2 часа дня покинули гостеприимный уголок. Вскоре свелась на нет узкая полоска с пожелтевшими колосьями ячменя, сопровождавшая нашу дорогу; как-то слабее доносился шум волн, и через полчаса, после небольшого спуска вдоль покрытых кустарниковой и травянистой зарослью скал окремненных сланцев, мы очутились в обширной низовой котловине. Позади нас ее замыкал Куркужанский отрог; слева надвинулись крутые склоны хребта, разделяющего Баксан и Каярта-су; вдали направо обрывались высокой стеной желтые мощные толщи древних береговых отложений, на выровненной поверхности которых мелькали плоскокровные хуторские строения, окруженные золотистыми полосками несжатого хлеба и горделивыми копнами сена; впереди — синевато-серые пики передовых отрогов и правобережного Тутур-баши и левобережного Камык-баши так близко подходила друг к другу, что между ними виднелась только узкая щель, в сторону которой, в юго-западном направлении, и вилась ленточкой наша дорога. А все пространство внутри этого замкнутого овала, до 1 версты по длинной оси и до 0,5 версты в поперечнике, не считая слегка бугристой, неширокой и несколько пониженной придорожной полосы, казалось какими-то сплошными плавнями большой реки, заросшими в более мелких местах ивняком, сливавшимся густой зеленью кустарников, покрывавших промежуточные песчаные острова.                   

Это мощные выносы Каярта-су и впадающего почти напротив его устья Камыка так сильно подпирали воды Баксана, что уровень их принял почти строго горизонтальное положение, несмотря на существующий уклон ложа, и бурная река, еще так недавно оглашавшая своим немолчным грохотом окрестность, как бы приостановила свой бег и широко разлилась и в ширину по низовой котловине, образуя огромные тихие заводи. Легкий северо-западный ветерок, несколько освежавший своим дуновением застоявшийся накаленный воздух (термометр показывал в затененном месте 30° по Цельсию) вызывал красивую рябь как бы бегущих назад маленьких волн на обширной водной поверхности с едва намечавшимся ближе к левому высокому берегу течением главного русла Баксана, так величественно-лениво продвигавшегося на север.

Тихие заводи неотразимо влекли к себе страстных рыболовов, да и вполне равнодушные к рыбной ловле не могли отказать себе в удовольствии перебраться, пользуясь случаем, поближе к воде и растянуться на травке в тени, лениво следя взором сквозь листву в ожидании ушедших товарищей за плывущими в лазури небес легкими белыми облачками. А кругом смотрели на нас, улыбаясь, мотики, скабиозки, кашки, голубоглазые незабудки, застенчивые единичные камнеломки и оригинальные нитчато-звездчатые розовые венчики карликового растеньица, немного напоминающего считки, с очередными ланцетовидными листочками, клиновидно суженными в короткий черенок, ютившегося на наиболее каменистых и сухих местах; оно чувствовало там себя, по-видимому, превосходно, тогда как подобные условия угнетающе действовали на остальные цветы, и они выглядели весело только в близком соседстве более влажной и иловатой почвы, в тени еще не осыпавшихся шиповников, ивняка, барбариса, малины, где пышно расползлись стебли земляники.

Через полчаса вернулись ни с чем наши рыболовы; найти подходящее место для ловли форели среди обширного, почти сплошного водного пространства оказалось не так-то легко, и они с наслажденьем расселись на солнышке, чтобы обсушиться и согреться после холодных баксанских струй. А поодаль немножко, где несколько расширялась каменистая площадка, по которой пролегала дорога, высилась небольшая ограда из окатанных камней вокруг двух тесанных в виде скрижалей белых вертикально поставленных плит до 1,5 аршина высоты. Все внутри ограды поросло густой и высокой травой, а на обращенной к югу лицевой стороне плит в пестром, восточном орнаменте из сочетания красного, синего, зеленого и розового тонов с соответствующими атрибутами воина на одной и мирных женских рукоделий на другой была высечена надпись на арабском, персидском и грузинском языках. Стена должна была возвещать путникам, что тут при дороге из далекой Сванетии в Кабардинские степи покоится непробудным сном удалой джигит, молодой князь Измаил Урусбиев, который, по словам встречного туземца, умер, («сдох») в ауле Камыке, а подле лежит его красавица жена, не пережившая тяжести одиночества.