Введение
По всему земному шару в каждой стране на различных расстояниях разбросаны тысячи метеорологических станций, которые несут так называемую службу погоды. Несколько раз в день в строго установленные часы эти станции снимают метеорологические наблюдения и по радио, телефону, телеграфу дают сводки в Бюро погоды. Эти сводки рассылаются по всему земному шару в различные страны. Сводки расшифровываются, и данные наносятся на специальные синоптические карты. Ученые метеорологи-синоптики, обработав карту, дают сведения о погоде. От работы всех государств мира, от количества данных зависит точность предсказания (прогноза) в каждой отдельной стране.
Метеорология как наука выдвинулась сравнительно недавно, а именно — со второй половины XIX столетия.
Шаги метеорологии вначале были очень робкими: станции насчитывались единицами, но необходимость знания погоды завтрашнего дня требовала более густой сети, и эта сеть увеличивалась. Если первые станции устраивались главным образом, в населенных пунктах, то планомерное научное исследование требовало установки специальных научно-исследовательских учреждений — обсерваторий в полярных и горных районах, которые долго оставались нетронутыми «белыми пятнами», тая в себе разгадку целого ряда процессов, происходящих в атмосфере.
Выяснилось, что на первом плане в общей циркуляции атмосферы стоят холодные массы воздуха Арктики и Антарктики, что основными факторами, изменяющими нормальное протекание процессов атмосферы являются орографические, как-то: моря, озера, океаны и горные хребты.
Во второй половине XIX века начинается освоение высокогорных районов экспедициями и специально устроенными станциями. Развитие высокогорных станций идет вслед за развитием альпинизма: по следам альпинистов пошли ученые.
Раньше всего высокогорные станции появились в Альпах, где они насчитываются десятками. Во Франции на Пюи-де-Доме в Оверне станция работает с 70 года XVIII века. За границей высокогорные станции уже десятки лет назад получили свое признание.
В Советском Союзе освоение высокогорных районов идет по определенному плану, и сейчас мы имеем по всему необъятному простору Страны Советов стройную сеть метеорологических станций, ведущих систематические наблюдения.
Эта работа протекает в суровых условиях севера и высокогорья. На всех выдающихся горных массивах выстроены оборудованные метеорологические станции. На Кавказе мы имеем станции: на горе Алагез в Армении на высоте 2350 м., в ледниках Богосского хребта в Дагестане на 3000 м., на Мамисонском перевале, на Казбеке — 3850 м. и, наконец, на высочайшей вершине Европы — Эльбрусе на высоте 4250 м.
Все эти станции несут регулярную службу погоды, передавая сведения по радио, и ведут специальные научные исследования, имеющие громадный интерес.
Основными задачами в работе высокогорных станций являются: изучение влияния горных массивов и хребтов на движение свободных масс воздуха, их изменение при переходе высоких снежных складок, несение общей службы погоды и изучение высокогорного метеорологического режима. После общеметеорологических идут гляциальные наблюдения, которые являются продолжением первых и непосредственно переходят в гидрологические.
Такая цепь в отдельных исследованиях обеспечивает, практическое использование результатов. Для работ по строительству гидростанций, оросительных каналов, разработки плантаций, и насаждений ценных культур нужно знать гидрологический режим рек и начинать с измерения осадков в фирновых бассейнах и питающих их ледников. Центр тяжести этой работы ложится на высокогорные станции, опирающиеся на сеть ледниковых и гидрологических постов.
Географ П. Кропоткин правильно понимал значение гор, говоря, что жизнь пустынных районов (наша Средняя Азия) всецело зависит от состояния ледников в прилегающих горах, которые собирают на себе драгоценную влагу, посылают ее в пустыни реками и тем самым дают жизнь. И знать точно состояние истоков рек совершенно необходимо.
Эльбрус — самый грандиозный и самый высокий снежный массив Европы. Громадная площадь льда в 144 кв. км. является гигантским собирателем влаги из воздушных масс, притекающих с Атлантики через Главный Кавказский хребет. И недаром, когда Эльбрус в ясный солнечный день надевает шапку облаков, горцы Кавказа говорят: «Будет непогода». Недаром Эльбрус называют «фабрикой погоды». Для Северного Кавказа он является барометром, по которому можно с точностью судить об изменении погоды. Но до последних дней этот барометр работал бесконтрольно: Эльбрус был «белым пятном» на синоптической карте Бюро погоды.
Влияние массива Эльбруса на климат и погоду прилегающих районов несомненно. Для притекающих масс воздуха Эльбрус представляется шестикилометровым куском льда, заброшенным с Севера в пояс умеренных широт. Нарушить общий ход процессов, протекающих в атмосфере, этот кусок не может, но он является причиной целого ряда атмосферных возмущений, влияющих на состояние погоды прилегающих районов.
Мысль об устройстве на Эльбрусе высокогорной гидрометеорологической станции зародилась давно — еще у научных работников Русского Географического Общества. Как и всегда при изучении высокогорных районов проводником науки явился альпинизм.
В августе 1808 г. для выяснения условий и места постройки этой станции на Эльбрус был командирован известный альпинист, исследователь Кавказа Н. В. Поггенполь. Он побывал на склонах Эльбруса, взошел на его вершину, наметил место для постройки станции (с южной стороны между ледниками М. Азау и Гара-Баши на 4000 м.) и вместе с черновой сметой расходов по организации станции представил отчет в Русское Географическое Общество. Но дальше этого дело не пошло. В условиях царской России практическое разрешение этого вопроса было невозможно. Государство денег не отпустило.
В 1906 году Кавказское Горное Общество в г. Пятигорске разослало Научным и Горным Обществам России и Европы письмо с призывом об оказании посильной материальной помощи деньгами и инструментами в сооружении на Эльбрусе наблюдательных пунктов.
Но и этот призыв остался без ответа, и научное освоение Эльбруса отодвинулось на много лет.
То, что было невозможным в старой царской России, стало возможным после Великой пролетарской революции. Уверенными шагами двинулась советская наука на изучение необъятных просторов Советской страны вплоть до глухих ее окраин. Не забыла она и старого Шата. Опять первыми на Эльбрусе побывали альпинисты, и в 1925 году на седловине Эльбруса научными сотрудниками ЦКУБУ была установлена метеорологическая будка.
Необходимо было узнать самую низкую температуру на Эльбрусе на высоте 5350 м. Однако сила ветра здесь была настолько велика, что на следующий год будка была найдена опрокинутой, а минимальный термометр разбитым.
В 1929 году попытка была повторена: — вновь установили будку, вложили термометры, завалили основание камнями, но летом 1930 г. стойка оказалась опрокинутой, а будку не нашли совсем.
Эльбрус упорно хранил свои тайны, да и попытки проникнуть в эти тайны были пока еще не серьезными.
В 1932 году Гидрометеорологический комитет СССР вынес решение организовать на Эльбрусе высокогорную гидрометеорологическую станцию на высоте 4250 м. над уровнем моря. Проведение этой работы было поручено Кавказскому Горному Бюро погоды в гор. Пятигорске. По специальному проекту на Эльбрусе строился разборный домик станции особой удобообтекаемой формы с расчетом на силу ветра в 70 м/с.
Но в 1932 году поднять станцию на 4250 м. не удалось. Работникам станции пришлось зимовать на 3200 м. в неприспособленном для зимовки горном приюте. После первой зимовки летом 1933 года станция была поднята и выстроена в намеченном месте на высоте 4250 м. среди ледников в области вечного снега, и там были проведены еще две зимовки до 1935 года.
Станция расположена на южном склоне Эльбруса, доминирует над Главным хребтом и имеет неограниченный кругозор. В зимнее время отсюда прекрасно видно Черное море и берега Турции. Наблюдения, ведущиеся с большой точностью, дают представление о состоянии воздушных масс, притекающих с Атлантики.
Зимовщикам на Эльбрусе приходилось жить и работать в не совсем обычных условиях.
Высокогорье. Всякое движение здесь весьма ограничено. Со всех сторон людей окружают ледяные склоны и обрывы, скалы, трещины, разрывы ледников. Вокруг—настоящая ледяная пустыня, тишина которой нарушается лишь воем ураганов, грохотом лавин и обвалов. Опасность буквально на каждом шагу подстерегает исследователя этих высот.
По силе ветров высокогорная область поспорит с Арктикой. Так, в зиму 1933—34 гг. на высокогорной Эльбрусской гидрометеорологической станции на 4250 м. наблюдались ветры до 50 м/с. с отдельными порывами до 70 м/с. В зимние и осенние месяцы сильные ветры здесь почти постоянны. Температура здесь достигает — 40°С. При таком ветре и эта температура убийственна для всего живого, и только случайно сюда забегают волк или лисица, а в зимние бурные месяцы даже единственный гость больших горных высот — альпийская галка не решается сюда залетать.
Если на Севере трудно переносимой является полярная ночь, то в высокогорье не менее тяжелым фактором является четырехкилометровая высота над уровнем моря с почти половинным атмосферным давлением.
На высокогорных станциях могут жить только люди с безукоризненным здоровьем. К тому же постоянное употребление в пищу талой снеговой воды, не имеющей в своем составе минеральных солей, влечет за собой тяжелые желудочные заболевания. Рассеянный свет и интенсивные ультрафиолетовые лучи вредно отражаются на зрении.
Если на самую отдаленную северную станцию можно на пароходе завезти все, не стесняясь весом и объемом, устроить жизнь почти так же комфортабельно, как и в городе, то на высокогорную станцию все поднимается на плечах и в лучшем случае — на вьючных животных.
Все это сопряжено с такими трудностями, что берется на учет каждый лишний килограмм. Кроме всего прочего это стоит громадных средств. Но несмотря на это люди Советской страны идут смело на высочайшие вершины, преодолевая трудности для того, чтобы изучить режим ветров и ледников и заставить их служить нашей великой социалистической родине. Это руководило нами, вселяло в нас бодрость, уверенность и настойчивость в работе по воздвижению гидрометеорологической станции на Эльбрусе в трудных условиях трехгодичной зимовки на вершине.
Летом 1934 года взошла на Эльбрус комплексная экспедиция Академии Наук СССР. Одной из баз ее работы являлась метстанция на 4250 м. Были проведены исследования почти всего спектра электромагнитных волн: от радиоволн до космических лучей. Исследовалось влияние высоты на организм человека (причины горной болезни), ультрафиолетовые лучи и целый ряд других исследований, требующих большой высоты и чистоты атмосферы. Удалось поднять тяжелую аппаратуру.
Опыт этой экспедиции позволяет заключить, что на Эльбрусе в течение ближайших лет развернется колоссальная научно-исследовательская работа и маленькая метеорологическая станция вырастет в крупнейшую геофизическую обсерваторию мира. Положение ее классическое: близость к культурным центрам и железной дороге, диапазон высоты до 5633 м., изолированное положение от Главного Кавказского хребта и исключение влияния мелких орографических факторов на нормальное протекание различных явлений в атмосфере (исключая влияние самого массива Эльбруса).
Кроме того, обладая громадным кругозором, станция может оказать большую помощь авиатрассам, проложенным через Кавказский хребет. В горах служба погоды является для авиации решающим моментом в работе.
В дальнейшем, в связи с быстрым ростом туризма и альпинизма и постройкой на 4200 м. высокогорного комфортабельного отеля, на Эльбрусе предполагается устройство высочайшего в мире аэродрома. Самолеты неизмеримо облегчают научные исследования.
В окрестностях Эльбруса начинается строительство ряда курортов. Изучение климата этих курортных районов также является задачей высокогорной метеорологической станции.
Мощные горные реки — Кубань, Баксан и Малка берут начало в ледниках Эльбруса. В ближайшем будущем на Кубани и Малке развернется строительство мощных гидростанций, а Баксанская ГЭС уже построена.
В непосредственной связи с этим нужно изучить режим рек, а самое главное — режим эльбрусских ледников, их питающих. Режим, ледников в свою очередь зависит от количества осадков, выпадающих ежегодно в их фирновых бассейнах — в области питания ледников. Изучением движения этих осадков и всего метеорологического режима высокогорья Эльбрусского, района и занимается высокогорная Эльбрусская гидрометстанция, расположенная высоко над ледниками.
И вот о повседневной работе советских исследователей по освоению высокогорья Эльбрусского района, о его природных условиях, о трудностях, которые встретились там, о радости побед и горечи поражений, о первых шагах этой работы и рассказывается в книге «Три года на Эльбрусе».
Глава первая.
Мечты и попытки
I.
Мечты пионера. —Неудавшийся побег. —Собрание пионеротряда.
В комнате было двое — я и моя мать. Только что закончив читать какую-то книжку, я в задумчивости теребил руками концы пионерского галстука, спускавшегося мне почти до пояса, и смотрел на открывающиеся из окна виды Кисловодска.
Вечерело.
За окном сугробы снега стали синими и холодными, и деревья запушенного инеем сада в просвет окна казались ярко нарисованной картинкой.
Над садом, вдали, на пологих склонах гор, окружавших чашу Кисловодска, желтыми языками лежали лучи заходящего солнца. А еще дальше, за темнеющими полями Кисловодско-эльбрусской возвышенности, двумя составленными вместе сахарными головами поднимался великан Кавказа — белый морозный Эльбрус.
Мать сидела у печки за швейной машиной и, ловя уходящий дневной свет, шила.
Я, не отрывая взгляда от Эльбруса, вдруг вспомнил рассказ учителя и заговорил:
— Знаешь, мама? Нам сегодня учитель по географии рассказывал, что на Эльбрусе никто еще зимой не был. Наверное там здорово холодно!
— Не знаю, детка, — отвечала старушка, — наверное холодно. Видишь, сколько там снега и зимой и летом.
Помолчали.
Я продолжал смотреть сквозь узорчатые стекла замерзающего окна на розовеющий вечерний Эльбрус. В голове переплетались какие-то мысли и зрели неоформившиеся решения.
— А есть там белые медведи, как на севере? Тут тоже всегда снег? А что они на горе есть будут? Нет, наверное не живут. А вот бы влезть на Эльбрус зимой! Вот бы я Федьке Сысоеву нос утер! Он говорит, что ездил летом к самому Эльбрусу с отцом. Он у него геолог. Врет или нет? Кто его знает, но ребятам его рассказы нравятся.
Я начал медленно водить головой из стороны в сторону. Охваченный пламенем заката Эльбрус переливался в льдинках окна искрящимися огнями красок. Его очертания растягивались и сплющивались, принимая самые фантастические формы.
— «Влезть бы на Эльбрус, — думал я, — прийти и сказать нашему географу Николаю Петровичу: «Николай Петрович, я на самый верх Эльбруса зимой влез!» Что он тогда скажет? А потом бы прийти на пионерский сбор и рассказать вечером все вожатому Алексею и ребятам. Вот бы завидовали! Как же: пионер — и зимой на Эльбрусе!».
— Мама, а когда у нас самые сильные морозы бывают? В январе?
— В январе, деточка.
— Ну, конечно, — думал я — самое что ни на есть холодное время. Никто не обставит!
— Ну так вот, — заговорил я, звенящим решительным голосом, — в январе, обязательно в январе, чтобы самый сильный мороз был, влезу я на Эльбрус, на самый верх!
Мать искоса, с испугом, посмотрела на меня и, увидев мой нахмуренный лоб, закушенные губы и то, как я левой рукой теребил занавески, с укором произнесла:
— Что ты, Витенька, страсти такие говоришь... Ты бы лучше чем занавеску дергать, сел бы почитал.
— Влезу, все равно влезу!
— Совсем ты распустился без отца, такие вещи мне говоришь!— начала мать.
Но я уже не слушал. Подбежав к вешалке, сорвал пальтецо, затем схватил коньки и, нахлобучивая шапку, уже в открытой двери все шептал одно и то же:
— Влезу, все равно влезу!
Впустив волну холода, захлопнулась дверь. Оборвался звон коньков, и в комнате опять наступила тишина.
— «Какой сорванец! Ну, что с ним будешь делать? На Эльбрус уже задумал лезть, а завтра еще что-нибудь выкинет», — думала старушка, склонившись над шитьем.
А я, выбежав в сад, тряхнул по дороге увешанную шапками снега вишенку, увернувшись от падающих хлопьев, кинулся к садовой калитке и по расчищенной дорожке побежал к речке. Впереди, дразня детские желания, по-прежнему розовели вершины Эльбруса.
Над обрывом Белой речки, отделившей станицу Кисловодскую от Буденновской слободки, я остановился и еще раз пристально посмотрел на скрывающийся за другим берегом Эльбрус.
— Влезу я на тебя, все равно влезу! — тихо проговорил я. — И зимой, обязательно зимой...
Затем, погрозив ему кулаком и скользя по крутой дорожке, побежал к льдистой речке. Еще через пару минут сверкнули коньки, и я побежал туда, за поворот реки, где меня уже ждала веселая, шумная компания товарищей.
Из-за горы Кабан, тупым рылом загородившей с востока станицу Кисловодскую, сначала выглянул только край луны и убедившись, что все спокойно, на темно-синее небо выкатился громадный серебряный блин и, закрыв, собой звезды, медленно поплыл по небесному своду.
Стало светло, как днем.
Заискрившись холодным отраженным светом, ожили ночные снега. Их нежную поверхность изрезали густые тени, ложащиеся от камней, кочек, деревьев и строений.
Отраженный лик луны пополз по гладкому лесу речушки к обрыву.
Станица спала. Изредка лениво тявкали псы и, залившись звенящим воющим лаем, неожиданно умолкали. Вырвавшись из собачьих глоток, волчья песнь уносилась и таяла в лунной высоте.
Под обрывом в разных позах стояли в кучке три мальчика. Одним из них, стоящим на выступавшем изо льда обмерзшем камне, был я.
Другой, низенький и плотный, с круглой головой и во всякое время года веснущатым лицом, был Шура Лысиков. Он был самым лучшим моим товарищем по пионеротряду и школьной скамье. Он сидел на корточках, усиленно сопел и, шмыгая замерзшим носом, забивал камнем закрутку на ослабевшей подвязке конька.
— А что, — обратился он ко мне и отбросил камень, — возьмем мы с собой коньки туда? Льду там уйма, отсюда видно. Знаешь, как поедем? У-у-у-у-х-х! Он даже подпрыгнул на месте, представляя себе как они поедут.
— Возьмем, — важно ответил я, — что нам стоит! Конечно возьмем.
— Там лыжи надо, — вмешался третий товарищ по школе Вилли Филиппов. Ему было одиннадцать лет. Ростом он был ниже меня, но выше Шуры, и в подготовляемый побег на Эльбрус был привлечен как финансово-сильная единица. Благодаря неумеренной щедрости родителей у него всегда водились деньги.
— Видали, как много снега везде? На коньках там не поедешь.
— И лыжи возьмем, — согласился я, — это нам ничего не стоит. В школе есть четыре пары. Мы возьмем их будто для экскурсии в парк, ну — и готово. А потом пусть ищут...
— Боязно все-таки, — затоптался на месте Вилли, смотря себе под ноги. — Отец, если поймает, знаешь как отдерет?
— Чудак ты, — уговаривал его Виктор, — никто и не заметит как мы уедем. Лыжи в багаж сдадим. У меня есть три рубля двадцать шесть копеек и еще соберем. Ты читал книжки, как там убегают? Потом родители еще рады бывают, когда обратно приходят.
— А куда ехать? — не сдавался Вилли.
— Куда, куда! — горячился я. — Закудахтал, как наседка с цыплятами. Помнишь, Федька Сысоев говорил, что они с отцом сначала поездом в Нальчик ехали, а потом на автомобиле к подножью Эльбруса. Ну, а мы от Нальчика пешком пойдем или на лыжах.
— А почему не отсюда? Прямо ближе...
— Нет! Отсюда напрямик дороги нет.
— А я знаю, где у матери варенье и сало лежит. Ведь нам надо всякой еды взять, — забеспокоился Шура.
— Правильно, Шурка! — ответил я. — Надо сейчас же, чтобы домашние не заметили, начинать прятать продукты. Возьмите мешки с лямками и складывайте туда всякие сухари, сахар, сало и все что попадется.
— А вот в книгах пишут,—выискивал причины Вилли,—что все путешественники с палатками ходят, а у нас нет.
— Ну и не надо, — отрезал Виктор, — Федька говорил, что у Эльбруса под самым льдом растет лес, а внизу аулы, где живут люди. Мы там переночуем, за один день влезем, спустимся к пойдем обратно. На что нам палатки? А поедем мы в зимние каникулы.
— Ты, Вилька, не скули. Сразу видно, что не пионер...
Но тут я замолчал. Я почувствовал, что побег без согласия родителей, школы, пионеротряда — дело не пионерское. Это меня мучило и раньше, но я рассуждал так: если зимой первым на Эльбрус взойдет некто другой, а пионер, то пионерам и слава от этого. Я, конечно, не представлял себе и сотой доли тех трудностей, с которыми придется столкнуться, а также как и куда мы должны были идти. Все рисовалось ясно и просто. Придем мы к Эльбрусу, взберемся на него, как вот на Кабан-гору ходили за цветами. Только тут трава, а там снег — и вся разница. Ну, выше немного. Ходили же летом всем-отрядом на гору-Бештау около Пятигорска — и ничего. Оттуда вожатый показывал на Эльбрус и говорил: «Вот бы нам туда взойти». И ребята все кричали и просили совершить экскурсию на Эльбрус. Сам же говорил и хотел идти, значит можно.
Поеживаясь от мороза, я соскочил с камня и начал кружиться на месте. По ярко освещенному льду плясала моя угловатая тень.
— Так чтобы никому ни-ни! Чтобы тайно все было, а то узнают и все пропало. А сейчас покатаемся немного и поедем по домам.
— Спать хочется, — зевнул Шурик.
Я, широко разбрасывая ноги, понесся от обрыва. Вслед замелькали еще две пары коньков. Кто-то упал. В морозном воздухе прозвенел громкий смех и недавние участники заговора о тайном побеге на Эльбрус опять превратились в резвящихся мальчишек.
Полная луна поднялась над спящей станицей. Казалось, что следя с высоты за тремя маленькими точками, бегающими по глади замерзающей реки, она добродушно улыбалась.
Это собрание пятого пионеротряда станицы Кисловодской было особенно большим.
Ребята были распущены на каникулы и каждый по-своему использовал свободное время.
— К чему ты так приложился? — спрашивал один мальчик своего собеседника, проводя пальцем по засохшей царапине на его щеке.
— А это мы через кусты по речке на коньках проезжали. Знаешь, там, на Березовке, выше бани? Хорошо там кататься!
—...И вот мы поехали на горы за сеном,— говорил в другом углу высокий мальчуган в бараньем тулупчике, делая страшное лицо.—Кругом ночь, и батька держит в руках ружье. Едем мы, едем, и вдруг вижу я глаза волчиные, так миг-миг во тьме...
Ребятишки сидят, затаив дыхание, с открытыми ртами и не шевелятся, слушают о страшных похождениях своего товарища-пионера.
— «Батька», — говорю, — «вон волчьи глаза смотрют». — «Где?» — говорит. — «Вон», — говорю,—«у скалы». Папенька направил ружье и ка-а-к ба-бахнет, ашь огонь из дула полетел.
— Убил?—выдохнула шустрая девчонка.
— Нет, убегли... — честно сознался рассказчик. — Папанька говорил: темнота, никакого прицелу не было.
Вожатый пионеров ходил между ребятами, слушал и поправлял завравшихся. У стола читали пионерские газеты. Было шумно и очень весело. Только двое не находили себе места в этом веселом сборище. Они сидели в углу за столом и, казалось, погрузились в чтение газет. Одним из них был я, а другим Шура Лысиков. Думы были определенно мрачные. А получилось все так. Подготовка к побегу была проведена по плану. Лыжи зашиты в стащенный Вилли мешок и с некоторыми препятствиями сданы в багаж. А два дня тому назад, уже на каникулах, сговорились собраться следующим утром у станции «Минутка» и ехать зайцами в Нальчик.
И вот ясным морозным утром, с котомками за плечами, уйдя из дому якобы на экскурсию (котомки предварительно были спрятаны в саду), я и Шура появились у платформы станции. Здесь то и суждено было окончиться великому побегу покорителей Эльбруса.
— Вы это куда, ребятишки, собрались? — выйдя из-за будки для ожидающих, спросил, улыбаясь, вожатый Алексей. — Вот так циркачи! А ну-ка, пойдемте со мной.
Ребята от неожиданности обмерли, переглянулись и, увидев, что все пропало, покорно поплелись вслед.
Алексей привел нас к себе домой и целый час отчитывал и раскрывал перед нами все плохие стороны нашего поступка.
Все произошло очень просто. Вилли оказался «предателем». Ему страшно не хотелось участвовать в побеге. Он этого боялся, но отказаться при товарищах показаться трусом не хотел. Может быть он и убежал бы, но на беду встретил вожатого Алексея и решил ему все рассказать. Поэтому его в числе пойманных и не было. Но окончательно «всыпать» ребятам Алексей решил на общем пионерском собрании.
— Ребята, тише! — раздался его громкий голос. — Давайте начинать собрание. Усаживайтесь быстрее.
Ребята повозились и замолкли. Затем выбрали президиум.
— Первый вопрос у нас — экскурсия на стекольный завод в Мин.-Воды.
По комнате пронесся гул одобрения.
— Второй — обсуждение побега на Эльбрус двух наших пионеров.
Затихшее собрание опять заволновалось, и все головы повернулись в сторону виновников этого происшествия. Но во взглядах было больше любопытства и сочувствия, чем порицания.
По первому вопросу вожатый говорил о поездке всего отряда на экскурсию в Мин.-Воды осматривать стекольный завод. Он подробно рассказывал о стекольном заводе об условиях поездки и перешел ко второму вопросу.
— Итак, пожалуйте сюда к столу, — обратился Алексей к беглецам.
Провожаемые десятками взглядов, мы вышли вперед и сели. Вожатый подробно рассказал о том, как он узнал о побеге и предупредил его. Потом попросил рассказать, что нас толкнуло на это дело.
Выступил я.
Я рассказал о своих мечтах и думах, зародившихся после слов учителя по географии, сказавшего, что на Эльбрусе зимой еще никто не был. Признавал, что мы с Шуркой виноваты в сокрытии своих планов и поступков, что это дело не пионерское, но что мы хотели своим походом на Эльбрус принести пионерам еще одну маленькую победу.
Тогда заговорил Алексей.
Он напомнил ребятам, в каких условиях они живут: для них открыты все пути, кто кем захочет, тот тем в жизни и может стать, если на то имеются способности. Для них предоставляются все условия для учебы и развития. И если Виктор хочет стать исследователем гор, то он может себя сейчас готовить к этой работе, но подобные выходки в условиях нашей действительности нетерпимы.
Он говорил, что если мы, собираясь взойти на Эльбрус, все время помнили о чести пионеров — это хорошо; что мы умело провели организацию всего предприятия — это тоже хорошо. Но что мы задумали в целом такое безрассудное дело, не считаясь ни с кем, не спросясь ни у кого, — это уже плохо и совершенно недопустимо, что мы не обратились ко взрослым за разъяснениями, а сделали так, как нам захотелось.
Ребята, у которых часто витали в головах подобные же мысли о различных побегах, слушали вожатого с напряженным вниманием.
Вожатый говорил еще много и внес предложение: из отряда беглецов не исключать, но, во-первых, вынести им порицание, а в наказание не взять в экскурсию на Минводский стекольный завод.
Однако масса этому воспротивилась и большинством голосов решили нас на экскурсию взять. Собрание кончилось. Шумной гурьбой пионеры высыпали на морозную улицу; под шустрыми ногами переливчато запел звонкий морозный снег.
— Ты, Шурка, пойдешь еще на Эльбрус? — спросил я своего товарища.
— Не, — покачал он, отрицательно, головой.
— Не пойдешь? — переспросил я.
— Не, — тихо подтвердил Шурик, наблюдая за проходящим поездом.
— А я пойду, обязательно пойду, только вот выучусь, подрасту и полезу.
...Пионеротряд номер пять возвращался с экскурсии домой в Кисловодск.
Ребята прилипли к окнам и ловили взглядами пролетавшую за стеклом зиму в новых незнакомых картинах чужих мест.
Вагон ритмично вздрагивал на стыках рельс. Шевеля толстыми заснеженными ветвями, проплыли бештаугорские леса. Словно поворачиваясь на невидимом вертеле, разными сторонами, смотрела гора Бештау.
Промелькнул Пятигорск, и на горизонте, разбитая на звенья, на сотни верст раскинулась Главная Кавказская цепь и впереди нее пьедесталом для синего свода возвышался могучий, величавый, среброкованный Эльбрус.
Он притягивал каждый взгляд. Пассажиры, как зачарованные не сводили с него глаз и не могли удержаться от возгласов восхищения.
Вот и сейчас у всех ребят сразу прошло утомление. Заглушая грохот поезда, зашумел муравейник маленьких людей.
— Эх, и красиво же!
— Да какой высокий!
— Нет, туда не залезешь.
Я сидел у окна и не отрывал глаз от Эльбруса. Впервые я видел его во всем величии и сразу понял, что взобраться на него нам, мальчишкам, немыслимое, невозможное дело. Нужно побывать около его снегов, посмотреть, узнать, кто там раньше был и, самое главное, подрасти и тогда лезть на него.
Черные нити рельс вползли в ущелье Подкумка и стали ввинчиваться в горы, капризно извиваясь вместе с изгибами реки.
— «По мере того как поезд приближается, — думал я,— вершина уменьшается. По мере того как я буду расти и приближаться к цели, ее трудность тоже будет уменьшаться».
От Эльбруса, за пологой Лысой горой, остался только маленький клочок снега.
— Ты что задумался? — весело спросил меня подошедший вожатый Алексей. — О том ли, что не удалось убежать?
— Посмотри, — указал я на вынырнувшую из-за поворота одну вершину Эльбруса. — Вот буду таким же здоровым комсомольцем, как ты, и влезу.
Лицо Алексея словно осветилось изнутри, расплылось в широкую улыбку. Он схватил меня за руки, крепко сжал их и потряс.
— Молодец, молодчина! Твоя настойчивость мне нравится.
Ты победишь! Но если хочешь быть настоящим исследователем, — учись, не теряй времени, хотя ты и пионер. Если задумаешь что, приходи ко мне и поделись своими планами. Если они будут выполнимы, полезны, — я тебе всегда помогу. — Хорошо, — сказал я твердо.
Мы одновременно взглянули на Эльбрус. Морозная синяя вершина медленно таяла, скрываясь за куполом ближней горы. Плавно повернув, поезд качнулся и понесся прямо в горную котловину. Казалось, он сейчас пронижет горные массивы и вонзится в сверкающий льдами Эльбрус.
II.
Я стал экскурсоводом.— Тренировка к походу на Эльбрус.
Четыре года промчались, как красочная кинолента. Я кончил семилетку и должен был этой весной расстаться со стенами второй советской кисловодской школы.
Однажды мне сказали, что сегодня вечером в нашем классе будут занятия семинара по подготовке проводников и экскурсоводов для экскурсионного бюро об-ва «Советский турист». Этот вечер явился переломным в моей жизни.
Лектор яркими словами развертывал перед немногочисленной аудиторией туристские маршруты. Он говорил очень красочно. Это был старый проводник по Карачаю, Кабарде и Балкарии — С. Григорьев,
Перед слушателями расстилались зеленеющие взгорья Кисловодско-эльбрусского плато, синели на горизонте дрожащие в мареве зноя Бештау, Машук и вершины Пятигорья. Цветущие субальпийские луга сменялись лесистыми глубинами Эшкаконского ущелья.
Над шумящими потоками склонялись курчавые раскидистые березки, одинокие сосны, вросшие цепкими извилистыми корнями в расщелины неприступных скал.
Лектор рассказывал о Бермамыте:
— Зрелище с Бермамыта исключительно прекрасное. За десятки километров открывается вид на Эльбрус с этих высот. Эльбрус кажется отсюда воздушно-легким, прозрачным, притягивающим... Каждый завидует легким облакам, остановившимся на его вершине, и каждый хочет коснуться его белоснежной вершины.
Слова лектора возвращали мне мечты детства — побывать на Эльбрусе, первым вступить на его зимнюю вершину.
Вопрос был решен: меня зачислили слушателем семинара, и летом тысяча девятьсот двадцать девятого года я должен был работать проводником в окрестностях Кисловодска.
...Прошло еще три года. За это время я вырос, окреп, вдоль и поперек исходил уже с группами туристов Карачай, Кабарду. Я побывал в теснинах Малки и Эшкакона, излазил вершины Скалистого хребта. Я поднимался на отвесные скалы Бермамыта, Кинжала, Шит-Жатмаса и переходил десятки перевалов через Главный Кавказский хребет и его отроги. Сотни человек провел я на Алибекский ледник и через Клухорский перевал, раскрывал перед любопытными взорами недра гор, богатства и красоты горного мира и нашей чудесной страны.
— Я узнал радость побед над снежными вершинами Софруджу, Белалы-Каи, Сунахета и многих других. Бывал я в лесах Абхазии, купался в водах Кодора, узнал холодные ветры высот Могуаширхи, ливни южных склонов и снега северных. Зимой с ружьем за плечами я прокладывал первые лыжни в дебрях Худесских гор и на просторах Бичасына.
Иногда приходилось ночевать в снегу, в пещерах, и велико было удивление пастухов-карачаевцев на зимних кошах, когда вдруг на склон стремительно вылетал человек на лыжах и непонятно быстро, как на крыльях, размахивая палками, плавно подъезжал к самому кошу.
Были и такие ночи в горах, когда приходилось у костра, освещающего загорелые лица горцев, рассказывать им о колхозах, о товарище Сталине, о Кисловодске, о войне и даже о небоскребах.
И когда я рисовал горцам положение их скота, стоящего сейчас под снегом, на холоде, в грязи, где затоптана половина сена, с таким трудом собранного на крутых склонах гор, и сравнивал с положением скота в колхозе, то всегда получал ответ:
— Честное слово, колхоз лучше!
И ранним золотистым утром, провожая в путь, в неизвестную зимнюю глушь, горцы крепко жали мне руку и заботливо совали в рюкзак куски каймака и сыра и много раз благодарили за теплые слова.
Прощаясь со мной, горцы заявляли:
— Придет весна — пойдем в колхоз, честное слово там хорошо... Другая зима здесь будет колхозная.
И я уходил дальше.
Жизнь в таких условиях закаляла меня для серьезной работы в горах, где хорошее здоровье — решающее условие в перенесении трудностей.
Большой радостью этих лет было вступление в мае тысяча девятьсот тридцатого года в ВЛКСМ. Я стал членом Ленинского комсомола.
Это придавало каждому моему шагу большую осторожность, вкладывало больше настойчивости при достижении цели. Сознание ответственности перед дорогой мне организацией руководило всеми моими мыслями.
Зиму тысяча девятьсот тридцать первого—тридцать второго года я работал инструктором организационно-массовой работы при Кисловодском райсовете Общества Пролетарского Туризма и Экскурсий и при горкоме ВЛКСМ.
Впервые в Кисловодске на лыжи становились десятки, людей, и нетронутые снежные склоны окрестностей покрылись сеткой лыжных следов.
Развивался местный лыжный туризм.
III.
Первая попытка зимнего восхождения. —На лыжах по горам. —Ночь под снегом.—У цели. —Отступление. —Мое обязательство перед комсомольской организацией.
Я предложил организовать маленькую лыжную экспедицию на Эльбрус, чтобы обойти его кругом и, если хватит времени, пробраться в Сванетию. Но под этим планом скрывалось другое... Подойти к Эльбрусу, покрутиться, посмотреть и если удастся, взойти на вершину, на зимнюю вершину...
Прямо поставить об этом вопрос было нельзя, никто и слушать не хотел бы, чтобы сделать попытку взойти на Эльбрус зимой.
Секретарь городского комитета комсомола т. Яицкий идет навстречу, и райсовет ОПТЭ решает организовать лыжную экспедицию к Эльбрусу.
Заместитель председателя Б. Виноградов, понимая важность первой попытки освоить зимний Эльбрус, делает все возможное для лучшего снабжения маленькой группы питанием и снаряжением.
Это уже не детский побег, а серьезная попытка. Это первый шаг советских туристов-исследователей в освоении зимнего Эльбруса и его района. Впервые на зимний Эльбрус люди пойдут на лыжах.
Подбор группы и проведение всего похода были поручены мне.
Вторым участником оказался В. А. Никитин, чертежник при заводе розлива нарзана. Это высокий, жилистый девятнадцатилетний турист. Он самый заядлый лыжник и активист в работе по туризму. В. А. Никитин сколотил туристскую ячейку среди рабочих розлива, и лыжные вылазки стали повседневным явлением.
Третьим участником был взят турист-рабочий городской электростанции А.Еремеев. Он низкого роста, на вид крепкий лыжник и хорошо лазит по скалам. Интересуется всеми предприятиями по туризму и готов идти, куда угодно.
Группа была укомплектована и начались сборы.
Каждый день до поздней ночи тренировались в парке, катаясь на лыжах. У одного крутого склона над главной аллеей, против санатория «Красные Камни», можно было всегда наблюдать толпу курортников и слышать взрывы смеха.
Склон был очень крутым и лыжники там показывали «чудеса» лыжной техники. Славец Никитин падал редко, но зато крепко. Сначала он ехал красиво, кокетливо помахивая палкой в какой-нибудь адельбергской стойке; затем встречалась ямка или бугорок, прыгать мы еще не умели — и Славец, раскинув руки и ноги, взлетал на воздух и зарывался в сугробе.
Из снега последовательно вылетали одна лыжная палка, другая, плавно неслись лыжи, и последним вылезал, чертыхаясь, сам Славец
Ездить на лыжах мы научились прилично. Падали все меньше и меньше. Зима была необычайно многоснежна, стояли сильные мороза.
К 15 февраля 1932 года все сборы были закончены. И мы решили выступить 18 февраля.
Маршрут бы следующий: Кисловодск — северное подножье Эльбруса — перевал Кыртык-Ауш — сел. Тегенекли — перевал Бечойский—Местия — сел. Тегенекли, а дальше смотря по обстоятельствам: официально— через перевал Хотю-Тау — Хурзук-Бурунтали — Кисловодск, а неофициально — сперва попробовать взойти на вершину Эльбруса.
Теперь, когда детские мечты давно уже осуществлены, хочется сказать: сколько в этих планах было недостижимого, сколько там было безрассудно-смелых мечтаний! Настал день 18 февраля.
Ранним утром по улицам Кисловодска, вызывая любопытство прохожих, шли три лыжника, нагруженные громадными тридцатикилограммовыми рюкзаками, и сзади шел фотограф Ясинский, чтобы запечатлеть эту тройку людей, впервые идущих к зимнему Эльбрусу.
Вышли на окраину города.
Из каждого домика лениво тянулись в морозное небо столбы дыма и, расплываясь сизым облаком, закрывали город. Вдоль накатанной, уходившей в гору дороги скользнули лучи солнца. Мы выстроились в ряд. Ясинский расставил свой аппарат и четыре раза щелкнул затвором. Попрощались и гуськом тронулись в путь. Нас, уходивших, отразили еще две фотопластинки, и мы скрылись за поворотом снежной дороги.
Теперь все зависело от нас. Перед нами лежали нетронутые снега приэльбрусских взгорий, звериные заросли непроходимых зимой ущелий, перевалы Скалистого хребта, и над всем опять вставал невидимый, но ощутимый всем существом, загадочный и неприступный зимний Эльбрус.
За спиной, в рюкзаке, лежит все необходимое для похода. Но эти тридцать килограммов дают себя чувствовать: с непривычки лыжники покачиваются. Шаги неровные, палки ставятся на разных расстояниях. Но настроение бодрое, и мы злимся, почему так медленно развинчивается снежная дорога через каждые полкилометра устраиваем передышки, постепенно втягиваемся в ходьбу и привыкаем к грузу. Впереди десятки часов непрерывной ходьбы по снегам, с горы на гору, с горы на гору.
Через шесть километров Анатолий Еремеев стал отставать. Обеспокоившись, мы начали делать чаще остановки, но это помогло мало. Начался крутой подъем на перевальчик к реке Кич-Малке.
С утра ясная погода портилась, небо затягивалось облаками. Они, клубясь, ползли издали от Эльбруса, и солнце, скользнув по дороге, перебежало за десятки километров на Джинальский и Боргустанский хребет, окаймляющий чашу Кисловодска. Снега начали темнеть.
Мы озабочены. До намеченного ночлега в Долине Нарзанов еще двадцать пять километров. Подъем кончился. Мы ускоряем шаги. Поскрипывают лыжи, равномерно стучат палки. Вдруг на небольшой остановке Анатолий огорашивает всех сногсшибательными словами:
— Я, ребята, чувствую себя не очень хорошо. Боюсь, что дальнейший путь не выдержу, а поэтому, не желая вас отягощать, поеду обратно.
Мы переглянулись со Славцом. На секунду показалось, что все предприятие рассыпалось. Но осталось два человека, —это не один, — идти можно. Никакие уговоры и предложения разгрузить Анатолия не помогли.
Анатолий расписался в путевом журнале, что вернулся по собственному желанию. Взяв часть снаряжения коллективного употребления, я и Славец двинулись дальше; теперь на нас было больше, чем два пуда. Анатолий поехал обратно.
Этот случай в сочетании с надвигающейся непогодой испортил настроение.
Сгустились тяжелые свинцово-черные тучи и завесили горизонт. Начался спуск в Кич-Малку. Мы, полусогнувшись, быстро мчались по снежному склону. Из под лыж вылетали комки снега и вилась пыльца. В стороне мелькали столбы, убегала назад беспрерывная телефонная нить проволоки. Она скоро оборвется в карачаевском ауле Карт-Джюрт. Через пятнадцать минут спустились к журчавшей подо льдом Кич-Малке. Отдохнули, закусили и стали обсуждать свое положение: ехать ли дальше или оставаться в ауле ночевать?
До Долины Нарзанов, — последнего жилого пункта на нашем пути, осталось восемнадцать километров, из них три километра крутого подъема, семь километров плоскогорья и восемь километров спуска в Хасаутское ущелье.
Славец говорил:
— Дорога нам хорошо известна и если даже мы к спуску выйдем к темноте, то спуститься сумеем.
Мы решили идти, но погода рассудила по-другому.
Взвалив отяжелевшие, рюкзаки, стали тяжело подниматься в гору, неся лыжи в руках. На плоскогорье встали на лыжи.
Серые грузные тучи спустились к самой земле. Стал падать густой мокрый снег. Встречный восточный ветер забивал его во все складки платья и рюкзака. Кругом нависла белесоватая снежная муть, снег быстро прикрывал дорогу. Время шло к вечеру. Ветер, крепчая, захлестывал лицо лохматыми ударами. После утомительного подъема последовали частые остановки.
Дорога неожиданно исчезла. Перед нами — безграничный белый простор, завешенный стенами крутящегося, падающего снега. Начинало морозить. Снег превратился в иголки, впивающиеся в незащищенные части лица. Мы выводили неопределенные зигзаги в поисках правильной дороги, хотя сами этого не замечали.
От беспрерывного напряжения болели глаза. Везде мерещились точки и огоньки, создаваемые напряженным воображением.
Мороз крепчал. Заметенные, уставшие, с мокрыми от тяжелых рюкзаков спинами, мы остановились у одного сугроба.
Свистел ветер, заметая свежим снегом следы и нас самих. Бесприютность, одиночество и заброшенность...
Начиналась снежная пурга.
Двигаться дальше неизвестно куда, выматывая последние силы, не было смысла.
— Славец, — сказал я, — ночевать будем тут.
— Давай, — услышал я короткий ответ, и за это просто сказанное слово Славец стал мне близким и дорогим.
Это было туристским крещением Славца. До этого в таких переделках ему бывать не приходилось. Скинули рюкзаки, вырыли лыжами в сугробе небольшую яму, вниз положили палки, лыжи, одели запасные лыжные костюмы и влезли в спальные мешки.
Славец что-то пробормотал насчет существования ужинов, и мы уснули.
Мы пренебрегли основным правилом горных путешествий — снимать обувь при холодных ночевках. Но расшнуровать негнущимися пальцами высокие, английского покроя ботинки, а утром снова одевать их не хотелось. В результате сильно мерзли ноги. Просыпаясь, мы чувствовали, как нас покрывало одеяло падающего пушистого снега. В двух шагах мог пройти мимо нас человек и не заметить, что в снегу спят двое.
Одежда оттаяла, высохла, и под утро, закрытые слоем снега, мы согрелись и крепко уснули.
Первым проснулся Славец и, заворочавшись, разбудил меня. Снег давил очень сильно, и мы стали обсуждать, как удобнее вылезти из сугроба. Славец встал вместе с мешком, и когда его голова вынырнула на поверхность, завопил:
— Уже совсем светло!
Снег прекратился, по полю бежала поземка. Термометр показывал — 14°С.
Вытащили засыпанные рюкзаки, свернули замерзшие мешки и, надев лыжи, поехали.
Горизонта не было видно. Стали вкось спускаться по какому-то притоку Кич-Малки. После стольких блужданий — опять назад. Попытка проникнуть в зимние горы была отбита. Через 20 минут спуска, без всяких приключений, если не считать, что я сломал промерзшую за ночь лыжную палку, а Славца до колен засыпала небольшая пластовая лавина, — мы благополучно спустились на дно балки.
— Кош! — закричал Славец необыкновенным голосом. — Смотри, внизу кош!
В полукилометре ниже виднелся зимний карачаевский кош, из которого поднимался дымок. Пока мы доехали до него, мысленно съели все содержимое своих рюкзаков, а перед глазами мелькали в неисчислимом количестве котелки горячего чая. Первую встречу устроили нам громадные карачаевские овчарки. Их громоподобный лай, устрашающие клыки и рычание, приводят в постыдное бегство даже волков. На лай выбежали три карачаевца. Они были так удивлены при виде двух человек, сорвавшихся к ним со снежных склонов с невиданными ими раньше лыжами, что на наше приветствие «саукель» не сразу ответили «савбол».
Вскоре мы обсушились у потрескивающего костра. Хозяева расспрашивали, мы отвечали, и после каждого ответа следовал бурный обмен мнениями хозяев на родном языке. Кипятили чай и закусывали.
Славец выбрался из темного коша на воздух. Последовали радостные возгласы по поводу солнца, снега и неба. Я также выбежал и увидел, что висевший все время над горами туман разошелся и яркое солнце сверкало на безоблачном небе.
Настроение поднялось вслед за барометром. Высушили все снаряжение и просохли сами. Я занялся изучением карты Эльбрусского района, а Славец лежал и с блаженной улыбкой на устах искал что-то в непорочной синеве неба. Одев лыжи, он поехал «грохнуть» по «альпийскому склонику». Я на эту операцию не поехал: сушились ботинки.
Лежа я наблюдал, как Славец поднимался по противоположному снежному склону. Поднявшись, он отдохнул, затем маленькая фигура, взметая полосы снежной пыли, понеслась вниз. Сделав громадный полукруг, он лихо завернул «Телемарком».
...Вечером карачаевцы загнали весь скот на ночлег и, освободившись от работы, долго сидели у костра, оживленно беседуя с людьми из города.
Морозная тишина сковала горы. Утро пришло с криком Славца:
— Виктор! Разоспался! Посмотри, какая замечательная погода!
Я вылез из коша. Дно балки заливала густая тень, но из-за восточного края выбивались снопы солнечных лучей, разгоняя туман, окутавший западные склоны ущелья Кич-Малки.
Быстро позавтракали и, попрощавшись с гостеприимными кошевниками, стали быстро подниматься на Кич-Малкинское плоскогорье.
До боли в глазах искрился свежевыпавший снег. Пришлось одеть дымчатые очки.
Километр, другой режут лыжи скатерть снега. Никаких следов, только далеко впереди появилась синяя ниточка, пересекая плоскогорье. По мере приближения ниточка росла и, подъехав вплотную, мы не могли удержаться от восклицания: — Лыжный след!
Вырос недоуменный вопрос: откуда здесь может быть лыжный след? Кто проехал?
Ответа не находили.
След был свежий и шел в направлении Шитока-Шмаса. Неужели вернулся и проехал здесь наш Анатолий? Наши догадки подтвердились.
При подъеме елочкой измерили след лыжи. Сомнений не оставалось — это след «Муртомы» Еремеева.
Значит, он отдохнул и пошел догонять. С удвоенной энергией мы побежали дальше по свежей лыжне.
В одиннадцать часов утра мы стояли над спуском в Долину Нарзанов.
Открывался широкий вид на Главную Кавказскую цепь, на зимний Кавказ. Мягкими очертаниями рисовались заснеженные склоны Приэльбрусского взгорья, изрезанного ущельями родниковых рек. Чернели хвойные леса ущелья Малки, возносились барьеры, скал Кинжала, а над всем этим, сияя в белоснежном одеянии, возносился Эльбрус, сверкая чешуйчатой броней многочисленных ледников.
Вот он совсем близко и в то же время еще очень далеко. Как и всегда при виде Эльбруса у меня сильнее забилось сердце.
Сделав несколько снимков маленьким коробочным фотоаппаратом, мы, не теряя времени, пустились дальше. След зигзагами спускался по склону и исчезал в провале ущелья. Предстояло восемь километров беспрерывного спуска с вертикальным падением на тысячу сто метров.
Пригнувшись, бесшумно, как коршуны, скользили мы над снежными скалами. Километр—другой спокойной езды, поворот — и снова вниз. В стороне проносятся выступы песчаниковых скал, повороты чаще и сложнее, приходится тормозить бешеный разбег лыж.
Ехать нужно осторожно: с двухпудовым грузом сложный поворот выполнить трудно.
После одного трудного поворота вправо я услышал звук глухого падения. Остановился. Славец основательно грохнулся вперед и лежал без движения. В голове мелькнули жуткие мысли. Я бросил рюкзак и поспешил к лежащему Славцу, но тот очнулся и яростным голосом попросил:
— Стащи убийцу со спины.
Это относилось к рюкзаку. У меня отлегло. Раз, ругается, значит все в порядке.
Я расстегнул лямки и Славец поднялся.
— При таком падении можно череп деформировать. — Можно, — согласился я.
Славец пнул рюкзак ногой и добавил:
— Так ударил с разлета в затылок, что потемнело в глазах.
— Будь осторожнее, — заметил я и повернул к своему рюкзаку.
Через час, с разгона перемахнув Хасаутский мост, мы влетели в Долину Нарзанов.
Скоро мы радостно жали руку Еремееву, двум кабардинцам и двум русским, которые жили там, ведя наблюдения за источниками.
Это был последний жилой пункт по пути к Эльбрусу; дальше шли десятки километров звериной горной глуши, лесных зарослей и замерзших рек.
Мы должны были выступить на Харбас, но погода не благоприятствовала. Клубились черные тучи. При полном безветрии в воздухе плавали мелкие снежинки. Заночевав, мы наутро следующего дня приготовились в путь.
Кабардинцы всячески отговаривали и пугали нас глубокими снегами морозами и не хотели понять, как мы будем ночевать в снегу на морозе. Кончилось тем, что кабардинцы-стражники взяли с нас подписку о предупреждениях, сделанных ими.
Не теряя времени, ребята ветром носились по долине и спускались по зигзагам Харбасской дороги. Дальше шли опять трое. Еремеев рассказал: — Возвратившись в Кисловодск, я отдохнул, почувствовал себя лучше и наутро, отгрузив часть продуктов, решил догонять вас. В тот день когда вы, проведя в сугробе ночь, спустились в Кин-Малку, я приехал в Кичи-Балык и наутро следуюшего дня немного раньше приехал в Долину Нарзанов.
Погода не улучшалась, но снега не было. Решено было все-таки ехать. Дорогу я знал. В этих местах я бывал летом, но закрытая снегом местность изменилась до неузнаваемости. На Хабасское плато выходит восьмикилометровая дорога и там кончается.
В восемь часов утра начали подъем. Небо пасмурное, полетела мелкая крупа, ссыпаясь по крутым сугробам навеянного снега. Изгибы дороги обрываются снежными карнизами и острыми выступами скал. По склонам разбросаны согнутые и приплюснутые заваленные снегом березки. За краем дороги мелькают среди леса белые изгибы реки Хасаута. В некоторых местах на дороге лежат недавно упавшие сверху со скал камни. Мы становимся осторожнее и посматриваем на склоны.
Выходить на плато пришлось по крутому снежному скату, и когда мы пересекали самое опасное место, снег глухо треснул и вся площадь осела.
— Пластовая лавина! — мелькнуло у всех, и мы приготовились к дикому спуску в сторону по движущемуся снегу. К счастью, этого не случилось. Снег не тронулся.
По одному вышли на край ущелья и на гребень водораздела. Над головой небо разъяснилось, но Эльбрус зарылся в снежные пепельные тучи. Оседая от тяжести снега, облака расползлись по Малкинскому ущелью и рвались о мрачные скалы горы Кинжала. Дальнейший путь идет по круглым снежным холмам на гребне водораздела. Леса остались в ущельях. В пути мы пять часов. Выбравшись на очередной «бугорок», как презрительно называл Славец вершины, мы делаем отдых.
С Эльбруса дует леденящий ветер. Рукам и ногам становится холодно, а спина мокрая от тяжелых рюкзаков. Рубашку хоть выжимай.
Радуют только стремительные спуски с возвышенностей гребня и лавирование между большими камнями с намерзшими шапками снега
После каждого спуска очередной подъем.
Медленно приближается гора Харбас. У всех нас мысль одна:
— Лишь бы не спустились тучи: закроют местность — и без ориентировки легко сбиться.
В пути девять часов.
Тело наливается усталостью. Автоматически передвигаются лыжи и палки. Притуплённые усталостью нервы не так быстро реагируют на частые оседания снега, а на крутом склоне снег, оседая, может превратиться в лавину и...
Подъем и подъем... Маячит седловина, высшая точка пути в этот день.
Мы часто останавливаемся и, неохотно двигаемся вперед. Наконец, подниматься дальше некуда. Впереди мглистая пустота.
— Теперь вниз? — спрашивает Анатолий, и усталость валит его на снег.
— Вниз, — невнятно отвечаю я.
Наступающие сумерки завешивают дали. Намечаем с высоты дальнейший путь.
— Вот, влево, верховье Малки, гора Тузлук. Правее — ущелье Ингушли, под ногами лесистое ущелье Шидак-Тюбе и где-то впереди, уже совсем близко, скрытая в тумане громада Эльбруса. Забирает мороз. В спину волной ударил ветер.
— Скорее, в лес к огню!
Уставшие ноги после одиннадцатичасового подъема плохо повинуются на поворотах, и только страшным усилием воли удается заставить себя затормозить перед грядой камней.
Вниз, вниз и вниз. Склон уносится вверх и теряется в темноте. По пятам лыжников настигает ночь и вот-вот накроет все мглистой сырой тьмой.
Еремеев и Славец отстали. Я остановился и присел. И только тут почувствовал свинцовую усталость во всем теле. Иначе и не могло быть, — мне всю дорогу пришлось идти первым, пробивая первую лыжню.
Снова спускаемся вниз. Близится лесок, а с ним — отдых. Показалась группа камней, очень похожих на летний кош. Подумали об уютном ночлеге под крышей у костра. Подъехали ближе— мрачная куча камней с дырой в логовище и кругом свежие волчьи следы.
Сняли лыжи и по осыпи достигли дна ущелья.
Неприветливые лесистые склоны. Ни одной пещеры, ни одного ровного места, хотя бы на снегу, где можно было поместиться втроем.
После долгих поисков, проваливаясь по пояс в рыхлом снегу, при свете электрического фонаря, отыскали в русле речушки площадку под корнями большого пня.
Скинули тяжелые рюкзаки и расчистили убежище от снега.
Площадку уложили ветками, камнями и развели костер.
Ночь.
За границей огня начиналась ощутимая, густая темнота, словно в воздухе растворились тучи копоти.
С Ингушли пахнуло холодом, посыпал мелкий снежок. Это уже нехорошо. Над нашим логовищем стояло несколько раскидистых березок. Пятнадцать минут работы — и создана приличная защита от снега.
Устроились. Залезли в спальные мешки. Потрескивает костер, шипит тающий в котелке для чая снег.
Ночь.
Совсем близко в ледяном величии вечного безмолвия зимний Эльбрус.
Утром в просвете ветвистой крыши показались клочки чистого неба и розовые полосы на краях ущелья. Мы быстро оделись и выглянули. Погода чудесная. Каждый куст за ночь покрылся шапками хлопчатника, на каждом пне надета кудрявая белорунная папаха. Неожиданно обваливаясь, они рассыпаются облачком серебристой пыли. Быстро собрались.
С первых же шагов Славец, ругаясь, рухнул в снег. Я. желая его обойти, цепляясь за ветви, свалился в другую сторону. Оказалось, что мы попали на залепленный снегом бурелом; лыжи заходили под сучья, палки попадали в пустоты и лыжник, не успев опомниться, валился.
Снег везде разный в зависимости от поворота склона к солнцу. Показалось горло ущелья и стало свободнее. По сторонам выросли красные песчанистые скалы, украшенные живописно разбросанными группами сосен и одинокими корявыми березами. Они обнимали острые разрушенные выступы. Мы подъехали к слиянию Шидак-Тюбе с Ингушли. Закованная в толстый лед река глухо шумела под ногами; местами чернели шипящие полыньи. Ущелье то расширялось, то суживалось. Высокие скалы левого берега стояли отвесно. Лед здесь был наворочен глыбами. Захлебываясь, придушенно рычала буйная река. Летом здесь бушует поток, через который можно перебраться только по воздуху, а сейчас мы свободно ехали над водой, местами встречая хороший наст.
С полдня над правым склоном ущелья появились снежные флаги. Наверху, на плоскогорье, сильный восточный ветер сносил целые горы снега, заметая на подветренной стороне сугробами заросли чахлых березок.
Через три часа езды по капризно-извивающемуся руслу реки, выехав из-за одного поворота, мы остановились как вкопанные.
Впереди, упираюсь могучими плечами в стены-ущелья, стоял двуглавый блистающий великан Эльбрус.
Это было 23 февраля, на шестой день нашего похода.
Зубчатая черная цепь гор Кара-Кая опоясывала его подножье. За весь путь от Долины Нарзанов он показался здесь первый раз и с этого момента уже не сходил с горизонта. Он приближался, он вырастал, он все больше и больше поражал своей вличиной.
А мы все шли. Солнце клонилось к западу, воздух похолодел и мы стали присматривать место ночлега. Осматривали все камни на пути, надеясь найти удобное место, но суровое ущелье не дает приюта. Нет ни одного навеса, ни одной удобной норы, где бы можно было устроиться. Вдруг отставший Еремеев кричит:
— Смотрите, вон пещера!
Присмотрелись. На оттаявшем левом склоне чернеет закопченная пещера.
Пошли сразу, без разведки и, чтобы там ни было, решили остаться, ночевать.
В пещере против ожидания устроились сверхкомфортабельно; сухой песок подстилал ее пол, высотой она была метра в два.
Славец, постоянный повар, занялся кухней, а я и Еремеев пошли за дровами.
Эльбрус был виден весь до самого основания. На подстилке из травы спалось крепко и мягко. Ночью был большой мороз.
24 февраля. Солнце застало нас на спуске в Ингушли. Снова путь по руслу реки. Склоны, разбегаясь, становятся пологими и развертывается широкий, вид на Эльбрус.
Встретились наметенные вчера громадные сугробы снега. На одном из них были видны следы медведя. Следы уходили в лес на правый склон: наверное его что-нибудь потревожило на зимней спячке.
Через два часа мы свернули в маленький приток, чтобы выбраться на водораздел между Малкой и Ингушли. Все чаще попадались волчьи следы.
На границе леса взяли сверх рюкзаков сухих веток, так как мы знали, что дальше топлива не будет.
Последний подъем — и мы вышли на гребень водораздела. На восток и запад от массива Эльбруса расходились цепи вершин. Кавказского хребта, теряясь в фиолетовой дымке.
Небольшой ветер нес в лицо поднятый в поземке снег. С каждым шагом вырастает Эльбрус, хочется безостановочно идти до тех пор, пока идти будет некуда, пока впереди будет пустота, идти до самой его вершины.
Перебравшись через пересеченную мелкими балочками котлавину к заходу солнца, с помутившимися взорами и затуманенным усталостью сознанием мы подошли к скалам горы Тузлук и стали их обходить.
Как только солнце, скользнув по склонам, ушло за зубчатый хребет Кара-Кая, сразу сказалась близость Эльбруса. Стало быстро подмораживать, намокшие за день ботинки закостенели, а с ними закоченели и ноги. Движение не помогало.
Окончательно выбившись из сил, мы взошли на гребень Тузлука. К ледникам Эльбруса подкрадывалась ночь. Ночевать остановились под большим камнем, там был удобный сугроб обледенелого снега.
Вырубили ложе для спанья, обложили его барьером из глыб льда. Мороз злился и хватал за пальцы и лицо. Пришлось целый час оттирать отмороженные ноги. Надели запасные носки, лыжные костюмы и забрались в спальные мешки.
Мы еще не предполагали, что это последний ночлег при движении вперед.
Сидя в спальных мешках, развели на льду костер, согрели чай и плотно поужинали. Небо было совершенно чисто. Снежные вершины Шаукам-Сырта вырисовывались мягкими контурами. Там, скрытый в складках хребта, был перевал Картык-Ауш, через который мы завтра перевалим в Баксанское ущелье и будем в селении.
Термометр показывал —20,4 градуса.
25 февраля. Утро ясное. Погода великолепная. Эльбрус в шести километрах. Мы почти у цели. Но случилось несчастье: заболел Еремеев. Всю ночь его трясла лихорадка, и утром оказалось, что он дальше идти не может. У него сильно раздулась правая щека и глаз заплыл опухолью.
Оставаться здесь и ждать в этих условиях выздоровления мы не могли, — болезнь грозила осложнениями.
Еще один хороший переход — и мы были бы в большом селении Тегенекли, где можно было отдохнуть, поправиться, где есть больница и сообщение с Нальчиком. Непоправимая неудача.
Я отошел в сторону и забился в расщелину между камнями. Из-за перевала Таш-Ауш выглядывал клин эльбрусских склонов. Казалось, стоит протянуть руку, — и можно дотронуться до мечты. До мечты, которую я носил в себе уже семь лет. Так близко и так далеко! Сколько еще пройдет времен, прежде чем я снова буду у зимнего Эльбруса и вступлю на его ледяные склоны...
В груди защемило. Глаза подернулись блестящей пеленой. Расправляя свои морщины в солнечной улыбке, Эльбрус, казалось, издевательски смеялся над людьми.
— Но я здесь буду, —думал я, — и все равно ты никуда не убежишь от моей настойчивости. Ты будешь побежден! — сказал я вслух, сжал кулаки, отвернулся и пошел к бивуаку.
В нашем распоряжении был целый день, и, прежде чем отступать, я и Славец решили пробраться к самому основанию Эльбруса, к горячим нарзанам Джылы-Су.
Оставив Еремеева и обещав ему скоро вернуться, мы надели лыжи и без груза пошли в обход горы Сирх по изрезанному лавинами склону. У подъема на перевальчик Таш-Ayш снег стал фирнистый, твердый. Пришлось лыжи сменить на кошки.
Влево, в ущелье Малки спускались отвесные скалы и на другой стороне гигантским восьмидесятиметровым ледяным столбом стоял замерзший водопад Кокорсук.
Мы взошли на перевал и вступили в урочище Ирахик-Сырт. От подножья Эльбруса нас отделяло несколько сот метров речной террасы. Чтобы посмотреть на его вершину, приходилось запрокидывать голову.
— Вот он, белый великан Европы, — обратился я к пораженному этим видом Славцу.
— Пойдем, хоть дотронемся до его подножья руками, — робко попросил Славец.
Отсюда Эльбрус можно было наблюдать целиком от подножья до вершины. От лавовых скал, валами поднимавшихся к ледникам, нас отделяла теперь широкая ровная долина, пересекаемая сетью рукавов реки Иракик-Су.
Спустились к замерзшей реке.
По дороге я случайно заметил на скале заросшую лишаями выбитую надпись. Заинтересовавшись ею, мы расчистили это место и с волнением прочитали:
1829 год
с 8 по 11 июля
Лагерь под командой
Генерала от Кавалер
Емануел...
Эта надпись была вырублена при первой попытке восхождения на Эльбрус.
Списав текст, наткнулись на развалины домика геологоразведочной партии, с которого свирепствующие здесь ветры давно сорвали крышу. Перебравшись через замерзшие рукава, мы вступили на массив Эльбруса. Снег здесь был сметен сильными западными ветрами.
С радостным трепетом я лазил по лавовым скалам. Ведь я ходил по склону Эльбруса! Хотя по самому подножью, но по склону Эльбруса!.. Отсюда травянистые склоны с выступами скал, беспрерывно поднимающиеся вверх до моренных осыпей; дальше их покрывают вечные снега... И так — до самой вершины.
Я посмотрел вверх. Нам не страшно. Идти и идти, пока хватит сил, заночевать и опять идти. Но я вспомнил наше положение. Нам нужно было отступить. Там, сзади, лежит больной товарищ, которому нужна помощь. Я махнул рукой отошедшему в сторону Славцу, что нужно возвращаться.
При спуске я невольно замедлял шаг. Больно было уходить, так близко подойдя к цели. Началось отступление для того, чтобы обязательно вернуться. Когда — неизвестно, но вернуться.
K источникам горячего Нарзана спускаться не захотели. Посмотрели с обрыва на клубы пара, поднимающегося от главного бассейна и поспешили к своему бивуаку.
Спустя два часа были у Анатолия. Быстро согрелись. Анатолий по слабости стоять на лыжах не мог. Единственный выход — разделить его груз, а самого привязать к его же лыжам и тащить вниз. Так и сделали. Сняли крепления, привязали его в спальном мешке к лыжам и двинулись в обратный путь.
— Отступление Викториана, — шутил Славец, оглядывая начальный кортеж, но сам на этот раз не смеялся.
Мелькала старая дорога и уже знакомые места. В долину Йнгушли спустились к вечеру.
На утро Анатолию сделалось лучше и налегке он пошел самостоятельно. Через два дня мы были в Долине Нарзанов. При спуске Анатолий упал и разбил коленку. Пришлось делать дневку.
Через день, 28 февраля, мы прибыли в Кисловодск. Первая лыжня к Эльбрусу была проложена.
Поход оказался неудачным. На вершину при имевшемся снаряжении мы, конечно, не взошли бы, но удалось бы вплотную ознакомиться с зимним Эльбрусом, посмотреть на него со всех сторон.
Теперь, когда выяснены были препятствия, я еще тверже решил во что бы то ни стало взойти на зимний Эльбрус.
Зимой 1932 года по всему Советскому Союзу шел обмен комсомольских билетов. Кисловодская организация в городе Кисловодске проводила обмен в апреле. Как никогда торжественно было обставлено очередное комсомольское собрание в самом большом клубе «Медсантруд». Сегодня получали билеты члены комсомольской ячейки при городском комитете комсомола.
Вместе с десятками товарищей в зале сидел я и с замиранием сердца ожидал вызова моей фамилии. Один за другим достойные, комсомольцы выходили на сцену, получая новенькие комсомольские билеты, эти неоценимые книжечки с силуэтом Ленина нa обложке, подводили итог своей работы, давали обещания и брали обязательства. Наконец; вызвали меня.
Волнуясь, я вышел на залитую светом сцену. Мне казалось, что сидящие товарищи видят каждую клеточку моего организма и все мои сокровенные думы. Мне показалось, что все уже знают о том, что я хочу сказать.
Я взглянул на десятки знакомых лиц, сразу успокоился и громко начал:
«Не так давно многие из, вас слушали в. этом самом зале мой отчет о первой зимней экспедиции к Эльбрусу. Как вы знаете, попытка не удалась потому, что среди нас есть еще много товарищей, не воспитывающих себя в физкультурном отношении. Зимний Эльбрус остался непобежденным. Но можем ли мы, молодые большевики, воспитанные ленинским комсомолом, отступать перед неудачей?
Товарищ Куйбышев недавно говорил: «Перед нами встает важнейшая задача для создания второй пятилетки, мы должны узнать свою страну... Степи, леса, горы, моря и озера Советскго Союза таят в своих недрах несметные сокровища».
И мы видим комсомольцев в первых рядах исследователей Севера, в морях, в тайге, в экспедициях, в горные системы нашей страны.
Мы живем на Кавказе. В складках его гор столько неисследованных мест, столько еще скрыто богатств, которые необходимо разведать, столько неисследованных в научном отношении областей, столько «белых пятен» в различных отраслях науки, что смотреть бездействия на это поле науки никак нельзя.
И вот, получая этот новенький комсомольский билет, я даю обязательство, что работая в горах по туризму, я как следует изучу Эльбрус и буду первым человеком, первым советским исследователем, первым комсомольцем, вступившим на зимнюю вершину Эльбруса, на высшую точку Европы в самое суровое время года».
Затихший зал, казалось, обдумывал мои слова, и только когда я стал уходить со сцены, по залу пробежали хлопки и нарастающей лавиной прокатился гул аплодисментов.
Товарищи-комсомольцы приветствовали мое необычайное обязательство.
Я проходил между рядами и, дойдя, до своего места, ceл. Меня окружили близкие товарищи и забросали вопросами о том как я думаю осуществить свое обязательство.
Спустя две недели я получил назначение от краевого совета ОПТЭ работать на Эльбрусе на высокогорной базе и в конце мая выехал в Нальчик.
Проезжая станцию Минутку, я вспомнил как семь лет назад меня с товарищем, когда мы пытались бежать на Эльбрус, поймал здесь вожатый. Воспоминание вызвало у меня улыбку.
Поезд стремительно понесся к Подкумку. Показался Эльбрус. Расплываясь в мареве солнечного дня, он стал медленно удаляться. Но это не походило на удаление во время зимней экспедиции. Теперь Эльбрус удалялся, а я к нему приближался. Я был спокоен.
