Перевалы Баксана
Зимой горные вершины недоступны, а летом люди забираются на них, прикрепив к ногам подошвы из бычьей кожи, обитые гвоздями; подошвы эти широки, как литавры, а подвязывают их ради снега и льда. Спускаются с горы, лежа на звериной шкуре вместе с кладью и скользя по льду…там к подошвам прикрепляются еще деревянные, обитые гвоздями колесца. Таковы вершины Кавказа.
Страбон т. 11, стр. 5.
Большие ледниковые перевалы Кавказа заслуживают большего внимания, чем то, которое уделяют им альпинисты англичане. Некоторые из них служат местными торговыми путями; остальные же известны только небольшому числу туземных охотников. При случае многие из них будут, без сомнения, присоединены к существующему списку предприимчивыми исследователями, как это случилось в Альпах. Те же из них, которые уже открыты, представляют из себя удобные высокогорные пути самого разнообразного характера. В топографическом приложении я сообщил сведения о некоторых из этих путей, которые, мне кажется, могут привлечь путешественников будущего столетия.
История перевалов, благодаря которым поддерживались сношения между Сванетией и племенами, живущими к северу от цепи, представляет, я думаю, не только местный интерес. Она может пролить свет на возникающий время от времени спор по поводу использования и неиспользования некоторых Швейцарских перевалов. Нередко, предполагают, что причину, по которой некоторые перевалы в Альпах, активно используемые в средние века, были забыты и заменены другими путями, надо искать, главным образом, в климатических переменах и в их влиянии на ледники. Замена одних перевалов другими зависела также от перемещения торговых центров. Энергия людей, которых мы назовем коммерческими альпинистами, находится в прямой зависимости от настоятельной необходимости достичь известного пункта и от того выбора пути, какой имеется в их распоряжении. Где легкий крюк дает возможность гуртовщику избежать ледника, там ледники останутся непосещенными ни его скотом, ни вьючными животными. В противном случае изыскиваются средства перевести животных, как это было сделано на Твиберском перевале. Длина ледяного барьера Кавказа (около 100 миль от Нахарского перевала до Маликсона) придает смелость кавказцам, пересекающим широкие ледники, и ловкость их лошадям и скоту , скатывающимся вниз по снеговым склонам. Другая причина многочисленности ледниковых перевалов, существовавших прежде и отмеченных более или менее неопределенно и ошибочно на пятиверстной карте, кроется во внутренней раздробленности и в хищнических наклонностях вольных сванетов. Владельцы замков сванетских общин были также враждебно настроены против свободных путешественников как средневековые бароны в их разбойничьих крепостях. Чужестранец не мог проехать, не заплатив пошлины или таксы, или, что еще хуже, он делался мишенью для какого-нибудь местного охотника, который втыкал в него свою вилообразную палку или целился на свободе, скрывшись в густой чаще леса. Весьма естественно поэтому, что обитатель севера, желавший пройти в Латпари, старался избежать Мужала, отправляясь по высокогорному пути через Цвиннерский перевал, а впадины с правой и с левой стороны Ужбы часто пересекались смелыми охотниками, желавшими пробраться незамеченными в Нижнюю Сванетию. По мере увеличения безопасности и свободы путешествия самые трудные перевалы из Сванетии на север посещаются туземцами все меньше и меньше. Так как с каждым годом дороги улучшаются, а пошлины уничтожаются, то лучшая дорога сокращает путь на целый день, сравнительно с самой короткой, но трудной. Князь Атар посылает своих скупщиков лошадей в Осетию по Цаннерскому или Мамиссонскому перевалу, а не по Твиберскому. Наиболее употребляемым и самым легким из всех перевалов является в настоящее время Донгуз-Орун, обыкновенно доступный летом для лошадей; затем перевал Бечо, пересекаемый время от времени ослами удивительной выносливости; и, наконец, Твиберский перевал, ведущий в Чегем, используемый для пешеходов и для скота, но лошади по нему могут переходить в исключительно снежные года, когда расщелины завалены снегом или имеются прочные снеговые мосты.
Теперь перечислим, двигаясь с запада на восток, перевалы, которые используются случайно, но воспоминание о которых живет среди деревенских жителей. Чиперский перевал по ледникам от истоков Баксана до Ненскры, не ведущий из Урусбия никуда в особенности, только в глухую долину Ненскры, употребляется, главным образом охотниками. Ахсу и Чатын-тау, ведущие на восток и на запад от Ужбы с ледника Шхельды, перевал от Адыл-су и два перевала от Адыр-су на Лекзырский ледник, один из Чегема по ледникам Адыр-су и Башил – все эти перевалы служат почти исключительно ворам и охотникам. Цаннерский перевал, ведущий из Мужала на ледник Безинги, находился с 1887 года в полнейшей заброшенности. Чтобы проникнуть в караул, сванеты должны отправляться кругом по Цхенис-Цхали и Фытнаргинскому перевалу.
Вдаваться здесь во все известные мне подробности, касающиеся этих перевалов, было бы слишком скучно. Первым путешественником, пересекшим Чинерский перевал, Бечо и Твиберский перевалы, был Дечи, который во время первой своей экспедиции обнаружил неточности топографических указаний пятиверстной карты. Я передал уже свои приключения при новом открытии Цаннерского перевала. В 1868 году был совершен нашим отрядом переход через Донгуз-Орун. Много оживления внес в него отряд сванетов носильщиков, которые раз в день регулярно бросали работу и даже грозили обокрасть и оставить нас. Мы намекнули, что у нас существует обычай, в случае, если нас потревожат ночью, немедленно разряжать как попало револьверы. В тот вечер около нашей палатки упала ветка дерева; за шумом последовали хором просьбы «не стрелять!». Через два дня носильщики встретили на перевале своих друзей, возвращавшихся с краденым скотом, и возникло новое затруднение: пришлось убеждать наших носильщиков, что они могут рискнуть встретиться с огорченными хозяевами скотины. Переход наш совершался в дурную погоду, но, исключив виды Донгуз-Оруна и Эльбруса, этот перевал не может удивить зрителя, если судить его по высокой мерке Кавказских перевалов в этой части цепи. Перевал Бечо тоже представляет из себя совсем легкий ледниковый переход, который в то же время гораздо прямее. Нет никакого основания предполагать, чтобы нельзя было дойти из Бечо до Урусбия в полтора дня. По этому пути местные жители перевозят через цепь товары. Твиберский перевал пересекает огромнейшее ледниковое поле. Снег и лед, которые приходится пересекать, тянутся по крайней мере на 9 миль, склоны отлоги, а в те года, когда расщелины заполнены глубоко выпавшим зимой снегом, через него можно перевести лошадей.
Перевал Ахсу, который я пересек в1889 году с капитаном Пауэллом, практически не имеет никакой цели, хотя он длиннее и гораздо выше перевала Бечо. Но для альпинистов он имеет то громадное преимущество, что открывает им дикие виды за Ужбой и вид одного из замечательнейших ледников Кавказа.
Всякий путешественник, поднимавшийся к истокам Баксана, поражался живописным видом одной группы долин слева, которая находится в расстоянии 3 часов от Урусбия. Поток, приносящий сюда соединенные воды из многих ледников главной цепи, известен под именем Адыл-су. На небольшом расстоянии от его соединения с Баксаном он принимает значительный приток, текущий с юга из ледников Шхельды.
Князь Урусбия рассказывал мне о двух перевалах, известных его охранникам, на которые можно подняться с этого ледника; один – к востоку от Ужбы по Чалаатскому леднику, ведущий в Местию, другой – к западу от него, ведущий в Бечо. Мы избрали этот последний и после обычного промедления при отходе из Кавказской деревни вышли после полудня, взяв лошадь для нашего багажа до коша у Шхельды. Хозяин этой лошади пошел не по той дороге, по которой нужно было, а повел нас через Адыл-су. Застигнутые ночью в долине при подъеме по его правому берегу, мы вынуждены были остановиться в лесу. Костром нам служил громадный упавший сосновый ствол, освещавший одетую травой ложбину с разостланными на ней спальными мешками. На следующее утро мы не без труда перешли через Адыл-су, а один из нас переезжал на лошади поток Шхельды, тогда как остальные нашли мост из лавинного снега. На дальнем берегу животное упало и ушиблось. Наконец мы достигли коша, но было слишком поздно, чтобы успеть пересечь цепь до наступления ночи. Нам ничего другого не оставалось, как любоваться удивительным феноменом перед нашими глазами. Ледник Шхельды представлял из себя двигающийся вал из громадных камней серого гранита. Время от времени на эту огромную плотину свергалась вниз с страшным шумом масса, размером с дом. Здесь было нечто, способное возбудить любопытство верящего в то, что ледник способен выдалбливать впадины с огромной силой, - ледяной поток, мощью своей далеко превосходящий своих собратьев. Я, однако, могу указать происхождение этой ненормальной поклажи, перевозимой вниз «ледяными санями», как выражается профессор Гейм. Около тридцати лет тому назад, в 1866 году, пастухи Баксана услыхали страшный громовой удар и заметили громадную тучу дыма или пыли, поднимающуюся из расщелин цепи под Ужбой. Не было ли это извержением нового вулкана? По прошествии некоторого времени было удостоверено, что большая скала сверглась вниз с утесов на восточной стороне ледника Шхельды. С тех самых пор лед медленно приносил грязь в долину. Мы видели на следующий день впадину в горном склоне, которая доставила эти громадные массы камня, рассеянные теперь по нижнему леднику.
Пастухи были столь гостеприимны, сколько позволяли им их средства; а младший из двух, которому известен был перевал Бечо, согласился сопровождать нас. Ночью мне помешал спать однообразный монолог, который прерывался иногда сонным нетерпеливым английским восклицанием моего товарища. Когда мы оба окончательно проснулись, то увидели, что главный пастух молился при лунном свете. Подъем по нижнему леднику до того места, где соединяются его притоки, был делом довольно трудным. Я никогда еще не видел такой массы постороннего материала на леднике. Его было достаточно для того, чтобы вымостить все дороги России. Громадные размеры отдельных камней и полнейшее исчезновение льда под ними – вот черты, придающие моренам Шхельды их удивительный характер. Вид на скалы и лед при соединении двух главных ветвей великолепен. Далеко слева на конце длинной ложбины лежит перевал Чатын-тау. Главная цепь поднимается против нас в виде стены с прекрасными контрфорсами, увенчанная утесами, которые мы назвали Малой Ужбой. Утесы тянутся непрерывно, кроме того место, где очень крутая ледниковая лестница ведет вверх на снеговой бассейн, лежащий под Чатын-тау, где сама Ужба (все еще невидимая) примыкает к главной цепи. Наш путь лежит направо, где за низким ледником, который легко избежать, впадина в горах была заполнена наполовину снегом и наполовину заросла травой. Мы потревожили стадо горных козлов на их уединенном пастбище. Перевал, на который мы отправились, все еще оставался невидимым; видневшиеся высокие расщелины привели бы нас на западный ледник Ужбы. Подъем идет по левой стороне главного западного истока ледника Шхельды. Мы взбирались по бесконечным снеговым и ледяным склонам, только раз перебравшись на скалы во избежание стремнин. Наконец, вместо того, чтобы направиться к впадине с крутым склоном, куда, по-видимому, вел настоящий путь, мы повернули на запад по склону фирнового поля и очутились на высоком плато, которое можно видеть с Эльбруса на вершине отрога, разделяющего бассейны Юзеньги и Шхельды. (См. панораму сеньора Селлы). Отсюда мы могли видеть западные утесы Ужбы. Короткая и ровная дорога привела нас на перевал, на узкую впадину между незначительными высотами, с которой широкий крутой овраг вел вниз на ледник, известный нашему пастуху под именем Ахсу, который течет на юго-запад и оканчивается близ южных ледников Донгуз-Оруна под перевалом Бечо.
В погоне за видом мы прошли несколько шагов вверх к возвышенности, находившейся к западу от нас, с которой открывались Донгуз-Орун и Эльбрус. Мы стояли высоко над перевалом Чатын-тау и находились, мне кажется, на высоте по крайней мере 13000 футов.
За подгорной трещиной спуск был легок. Мы побежали или покатились вниз по гладкому леднику и по грядам снега, пока не дошли до цветов, а через несколько минут до дороги перевала Бечо. Мы находились в очень большом горном бассейне, наполненном ледниками и широкими пастбищами и заключенном между главной цепью и выступом, тем отрогом, который навис над Нижней Сванетией. Пятиверстная карта приняла этот выступ за водораздел и исключила все это пространство. Донгузорунскую долину мы скоро оставили позади себя, пересекли ровные поля центральной долины и спустились затем по удивительно романтическому ущелью в пояс лесов. Тропинка, наполовину заросшая цветами и травой, часто прерывалась обвалами. Большой экран вершины Мазери, видимый отсюда как бы оканчивающимся острой башней, был очень величественен, а сама Ужба завершала как всегда картину, достойную кисти художника. Мы скатывались вниз, пока не встретили потока, спадающего с утесов, которые поддерживают западный ледник Ужбы. Через этот поток, воды которого вздулись под действием солнечных лучей, казалось, легко можно было перейти вброд. На другом берегу несколько сванетов, очевидно, следовали принципу деревенских жителей Горация. Я, как наиболее нетерпеливый, поискал и нашел повыше по течению одно место, которое можно было пересечь при помощи двойного прыжка. Мы с Пауэллом перепрыгнули с успехом, наши же товарищи предпочли идти вброд и промокли до костей.
Остаток пути до Мазери очарователен и тропинка прекрасна. Она идет на некотором расстоянии по сосновому лесу, затем, спускаясь круто, образует в долине загиб, с которого открывается вид на вершины Лейлы. Стоя в тени, мы любовались этими пиками, освещенными косыми лучами заходящего солнца. Вид был очарователен, я же радовался, что снова вижу Сванетию.
В то время, как мы переходили по большому оголенному веерообразному склону, тянущемуся вдоль долины, и шли под башнями Дадшикиманского замка в Мазери, тени быстро сгустились. Пауэлл и я шли быстро и наконец увидали свет, мерцающий в здании, которое представляет собой административный центр всего округа. Мы нашли в нем несколько чиновников, игравших в карты. Пристав и его секретарь, к несчастью, отсутствовали, и здесь был только один полицейский офицер. Вследствие этого наш прием оказался полной противоположностью тому, который можно назвать гостеприимным, и мы должны были дать удостоверение в наших личностях, чтобы добиться приличной квартиры и избежать ссылки в здание, не имеющее ни крыши, ни пола и носящее название духана. Полицейские офицеры в России непопулярны, не отличаются хорошими манерами, и их представитель в Бечо вполне подтвердил это мнение своих соотечественников.
Только на следующий день, когда двое сыновей покойного принца Мюрата, юноши, получившие воспитание в римско-католическом колледже в Кэнтрберри, приехали верхом, перевалив через Лайлу, и приветствовали нас на чистом английском языке, наше доброе имя было восстановлено в глазах чиновника и он бросил в корзину для ненужных бумаг составленный им донос о подозрительных иностранцах, один из которых был английским офицером. Тогда он сделался откровенным и занимал нас рассказами о своей хитрости, при помощи которой он принудил сванетских убийц, уже спрятавшихся в кустах, вернуться назад, вследствие чего они и попали в его лапы. Я вспомнил при этом о рассказах, слышанных мной от одного французского бригадира в дебрях Корсики. Во всяком случае, я не желал бы ехать по Сванетии с этим офицером. Преступники, сосланные в Сибирь, оставляют дома родственников; у жителей же Сванетии все еще не отобрано огнестрельное оружие, и легко можно ожидать выстрелов из лесу.
К востоку от Ужбы ледниковый пояс Кавказа расширяется. Перевалы, спускающиеся в долину Мулкуры, пересекают больше льда и снега, чем те, что ведут в Сванетию Дадшикилиаков. Следующему за нами последователю можно порекомендовать Чатын-тау; он имеет преимущество новизны, равно как и два других – Адыл-тау и Горваш-тау (западный Адыр-тау). Эти два последних ведут вниз на азиатскую сторону по леднику Лекзыр. Это самый величественный из всех сванетских ледников, и расположение вершин вокруг него великолепно.
В 1887 году мы с Дечи попали в Урусбий в конце июля. Мы решили идти по перевалу, который пересекает цепь у начала Адырской долины и спускается почти к началу ледника Лекзыр. Туземцы, конечно, старались заставить нас идти по какому-нибудь более легкому перевалу. После целого дня, проведенного Дечи в спорах, мы пошли на компромисс. Ослы должны были перевезти наш тяжелый багаж по перевалу Бечо, а 6 человек согласились служить в качестве носильщиков через перевал Адыр-тау или Местийский. Мы надеялись отправиться на следующий день рано утром, но урусбийцы думали иначе. Спор предыдущего дня возобновился, и мы пошли на сходку, собранную для правильного распределения груза. Один из деревенских жителей достал весы и взвесил с большой точностью поклажу каждого человека. Наконец, около полудня, добившись равновесия и наняв еще одного лишнего носильщика, мы отправились в глушь. Долина Адыр-су хорошо была описана Гровом. Виды ее удивительно напоминают своим характером Альпийские. Подъем сначала крут, затем тропинка следует по пенящемуся потоку сквозь сосновые леса, которые обрамляют очаровательные виды снегов и воды. Достигнув размытого потоком ровного места у начала долины, мы увидели слева устье большой ложбины, ведущей на ледник Урубаши. Еще выше на расстоянии получасовой ходьбы при конце каменистой равнины, на зеленом склоне, слегка покрытом березовым леском, мы нашли пастушеский кош, в котором наши носильщики предлагали нам провести ночь. Пять ледников спускаются к началу долины; один из них ведет к Адыл-су, следующему притоку Баксана, по перевалу, названному топографами Кай-авган-ауш. Переход по этому перевалу представляет собой, должно быть, легкую и очаровательную экскурсию, а с Курмычи, вершина к северу от впадины, открывается самый полный, какой только можно получить, вид хребтов, окружающих истоки Баксана, и восточного фасада Эльбруса.
Наши урусбийцы, раз отправившись в путь, оказались прекрасными малыми. Они с великой готовностью явились к костру, чтобы сфотографироваться. Хижины, по обыкновению, не оказалось; низкая стена, несколько шестов и овчинных тулупов составляли приют пастухов. Закат солнца был великолепен; ужин наш оказался удовлетворительным. Каймак, род девонширских сливок, был так хорош, что проводники объелись им. Альпийские крестьяне чувствуют себя нездоровыми и несчастными, если жесткая колбаса и прогорклый сыр не являются главными предметами питания. Большой запас добытого мною свежего мяса был причиной серьезной жалобы со стороны моих товарищей-швейцарцев. Что действительно заставляет страдать путешественника на Кавказе, так это нехорошо пропеченный местный хлеб. Положительно следует брать с собой в путешествие мула, нагруженного русским черным хлебом, пропеченным до степени сухарей.
Мы так хорошо спали в нашей палатке, что первым звуком, услышанным нами, был веселый возглас наших носильщиков: «Укладывайтесь и идемте!». Раз отправившись в путь, они очень торопились. Люди, не имеющие веревки, естественно, предпочитают пересекать ледник раньше, чем снег сделается мягким. В 5 часов утра мы уже шли по большому леднику, около языка которого мы разбивали наши палатки. Можно было бы найти и более короткий путь по поросшему травянистому левому берегу. Мы поднялись, не встретив никаких препятствий, по легким склонам ледника. Справа от нас поднималась широкая вершина, которая господствовала над всей Адырской долиной. Растаявшая вода с верхних ледяных полей на западе стекала вниз красивым водопадом, находившимся между двумя ледниками. Наши носильщики указывали на другой перевал, который шел по направлению к Лекзыру и который, насколько я понял, они называли Горваш-тау.
Дечи сообщил мне их разговор. Они спрашивали, как перейдет седой старик через горы. Двадцать лет кажутся, без сомнения, целым веком в Урусбии, и вторичное появление в деревне одного из первых альпинистов, взобравшихся на Эльбрус, возбудило громадный интерес у местного населения. Во всяком случае я был достаточно стар, чтобы сделаться легендарным.
Через некоторое время мы покинули более ровный ледник, который вытекает из прекрасного цирка позади южного Адыр-су-Баши топографов, и стали взбираться по скользким крутым ледяным склонам и изломанным валам из осыпей. От самого высокого из них путь наш лежал на юго-запад через волнообразное снеговое поле. Мы находились на середине широкого бассейна блестящих ледников. Благородный Эльбрус высился над промежуточными хребтами, в других же направлениях почти не было отдаленных видов.
В 1887 году снег на Кавказе все время оставался мягким. Я предполагаю, что с весеннего выпадения снега в температуре не произошло настолько значительных перемен, чтобы образовалась твердая корка. Наши носильщики отказались от веревки и переходили по скрытым трещинам верхнего фирнового поля с помощью инстинкта, присущего сернам. Я наводил справки на Кавказе, и единственным местом, где я услышал о гибели человека, оказались расщелины на перевале Лайлы, которые поэтому считаются в Сванетии опаснее тех, что встречаются на главной цепи. Несчастные случаи с животными довольно часты, и местные путешественники нередко являются жертвами лавин. По мере того, как склон становился круче, отряду нашему приходилось работать больше. Вспомнив о сделанном носильщиками замечаниях, я выступил вперед и повел всех вверх по последним склонам. Наградой мне за этот подвиг был удар по плечу и прозвище «джигит», данное мне одним здоровенным тюрком. После того я узнал из рассказов графа Толстого, что «джигитами» на Кавказе называют ловкого вора, перегоняющего чужой скот, а также всякого, подвиги которого вызывают уважение публики.
Водораздел Кавказа, который можно достичь после шестичасового пути от коша, в этом месте представляет из себя широкую снеговую равнину. Мы сделали привал на его дальнем конце, пока мой товарищ фотографировал удивительный вид, открывающийся на юге. Зеленые холмы Сванетии были мало видны, равнины же Риона были вполне скрыты от нас. Виды, открывшиеся перед нами, можно было сравнить только с видом на Савойю. Прямо напротив нас высился громадный выступ главной цепи, соответствующий Иглам Шамуни. Этот второстепенный хребет одинаковой высоты с водоразделом был удивительно крут и бел. Его утесы там, где с них не спускались ледники, был заключен в ледяную броню, слегка прорезанную каналами, которые образовались от таяния снега во время недавно ливших теплых дождей. На западе он оканчивался темной скалистой вершиной, за которой виднелся гребень Лайлы. Слева от нас расстилался широкий снеговой бассейн, самый высокий резервуар Лекзырского ледника, по краю которого можно перейти, как это доказал Меммери в 1887 году, или на Твиберский, или на Башильский ледники. Когда мы спускались, можно было различить Тетнульд и Гестолу, которые показывали свои снеговые рога через перевал близ Твибера.
У наших ног расстилался большой ледник, который заполнял собой всю громадную впадину между нами и южным хребтом. Ни один цивилизованный человек не видел и не любовался им раньше. Мы спустились по легким склонам и моренам под утесы Латсгы. Вскоре открылись перед нами нижние ледяные поля, замыкавшиеся массивным Чатын-тау и двойной вершиной Ужбы – чудный вид!
Главный ледник был широк и сравнительно ровен, он обладал всеми обычными чертами ледяного мира в большом масштабе, как то: ледяными столбами, мельницами и прочими чудесами. Скалистые площадки на его правой стороне были одеты великолепной зеленью – это любимое пастбище горных козлов, которых тщетно отыскивали глазами наши носильщики. Широкий ледопад справа катился вниз, вероятно, с Горваш-тау. Большой замерзший приток стекал с запада и соединенный поток, внезапно повернув под прямым углом, скатывался сквозь впадину в южном хребте вниз в леса Сванетии. Мы оставили на время лед и отдыхали и глазом, и телом на землистых склонах среди свежих южных цветов. Склоны, заросшие бледно-желтым рододендроном, были теперь в полном цвету; зеленый дерн был покрыт розовыми ромашками, незабудками и напоминал собой роскошный букет, брошенный на колени вечного мороза. Мы нашли следы бивуаков, но тропинки не было. Тропинки быстро зарастают и исчезают под цветниками Сванетии. Вдруг наши носильщики увидели дикого козла, а может быть, это им так показалось, но много времени было потеряно без всяких результатов. Затем горный склон сделался крут, и нам пришлось снова перейти на грязь, покрывающую весь лед. Идти по ней было очень плохо, пока, перебравшись через песчаный вал, мы не вышли на морену, которая была достаточно старой, чтобы зарасти кустарником и украситься дикими розами, лилиями и кавалерскими шпорами.
Наш путь был теперь прегражден глубокой впадиной, по которой протекал поток из ледника, лежащего скрытым в хребте слева от нас. Чтобы избежать обхода, мы возвратились на ледник Лекзыр и таким образом достигли тропинки за боковой долиной. Теперь можно было видеть конец нашего гигантского ледяного потока; узкая тропинка бежала по горному склону над ним. Солнце уже садилось, я быстро прошел еще полмили и добрался до места, годного для ночлега. Нигде еще в течение дня мы не встретили куска земли, достаточно ровного для того, чтобы на нем разбить палатку.
Старая морена, находящаяся на несколько футов выше уровня льда и заросшая цветами и кустарником, заключала между собой и горным склоном крошечную долину. Вода была под рукой, и из-за надвигающейся темноты мы рады были тотчас же разбить палатки и разжечь костер. Носильщики накопили несколько охапок травы и ветвей, устлали ими ложбину, завернулись в бурки и улеглись на земле, напоминая собой черные кучи сажи. Резкие удары в полотно палатки разбудили меня до рассвета. Шел сильный дождь, и наши спутники скрылись в чащу соседней сосновой рощи, откуда их костер бросал красноватый отблеск на темный лес.
С наступлением утра небо прояснилось, и первыми предметами, бросившимися нам в глаза, были башни Ужбы, поднимавшиеся с удивительной крутизной при начале странного ледника, который спускался к нам крутым и извилистым потоком. Это был ледник Чалааш, который течет двумя ветвями по обеим сторонам Чатын-тау. Благодаря крутизне общего уклона его ложа, он заходит в долину глубже, чем самый большой поток Лекзыра. В действительности из всех ледяных потоков обеих сторон Кавказа он достигает самой нижней точки. Несколько лет тому назад оба ледника встречались при своих концах, теперь же Лекзыр оканчивается на высоте 5600 футов, а Чалаам – 5200 футов. Спуск с перевала Чатын-тау лежит через северное фирновое поле Чалаавшского ледника.
Нижние морены Лекзырского ледника представляли удивительный феномен: зеленый оазис далеко в недрах самого ледника. Может быть, он явился результатом падения земли со склона, поднимающегося сейчас же над ледником, но весьма вероятно также, что средняя морена оплодотворилась благодаря ветрам.
Короткий спуск привел нас вниз к потоку, а затем ровная тропинка пошла сквозь заросли, пестреющие дикими розами самых нежных оттенков и земляникой, которую стоило рвать. На первом хуторе, отмеченном разрушенной башней, мы узнали, что мост сломан и что надо придерживаться левого берега. В общем, это было неплохо, потому что, покинув усыпанную камнями землю возле потока, мы пошли по отлогим лугам, пересекаемым глубокими ложбинами, которые заросли гигантскими травами и цветами.
Вершины Ужбы, никогда долго не отсутствующие в Сванетии, показались над лугами, а длинные линии ледников Лайлы образовали прекрасный фон для 70 башен Местии, которые высились среди фруктовых садов и полей ячменя за широким оголенным ложем потока.
Некоторые подробности сванетских перевалов описаны и приложении. Они замечательны своей длиннотой, отсутствием трудностей и великолепием видов. Если бы при начале боковых долин Сванетии были выстроены гостиниц, то западные перевалы вряд ли оказались бы более серьезным предприятием, чем подобные маршруты в Альпах.
Но дороги, ведущие через большие ледниковые бассейны к востоку от Ужбы, соперничают в количестве снега и льда, который приходится пересекать, с самыми длинными перевалами Бернского Оберланда. Нигде в Альпах три смежных перевала не проявляют такой последовательности в лесных, ледниковых и горных видах, какой любуется путешественник, избравший Цаннер, Твибер или Местию. Нигде нет такого громадного выбора великолепных высокогорных путей, как в горах между Караулом и истоками Баксана. Современные альпинисты, гоняющиеся за вершинами, благодаря отсутствию любопытства, изобретательности и энергии лишают себя возможности наслаждаться разнообразием приключений и видов, пренебрегая перевалами.
Урусбий и Эльбрус
Нет, вероятно, на свете другой горной цепи, за исключением, пожалуй, наших Вестморлиндских гор, которые так стараются выставить свои красоты перед глазами всякого, приближающегося к ним, как Альпы, большие озера Ломбардии и Швейцарии омывают их подножия, или же открывают водные пути в самое их сердце. Многие из высочайших вершин – например, Монблан и Оберландские вершины - осеняют долины, в которых с давних времен существуют человеческие поселения. Кавказ отличается более скрытным нравом и совсем не намерен встречать на полдороге своего поклонника. Из всех вершин, один Казбек смело выступает перед глазами каждого прохожего и принуждает даже русского солдата выучить свое имя. Эльбрус, даже если он окутан тучами, является для обыкновенного путешественника на большой дороге просто большим белым облаком на горизонте, путешественник выучивается называть его по местному имени. Но этим и ограничивается его интерес к горе.
По-видимому, туристам долго придется ждать, прежде чем появятся на Кавказе пристанища, соответствующие их вкусу. Известные владельцы агентства по устройству совместных путешествий г.г. Кук и Сын проехали по Дарьялу и решили, что Кавказ не годится для организации совместных экскурсий. Мы должны быть им только благодарны за это. Даже русские курорты, каковы Кавказские Минеральные воды, не могут привлекать тех, которым приходится делать выбор между ними и водами Западной Европы. Вид гор из Пятигорска имеет некоторое сходство с видом Альп из Невтателя, но с той значительной разницей, что здесь на переднем плане нет озера, а вместо лесов и виноградников глаз встречает бесконечные низкие покатости серой или золотистой степи, прежде чем остановится на голубой, увенчанной снегом стене на горизонте. Но за исключением этого вида в Пятигорске нет ничего, кроме пыли и арбузов, и большинство посетителей скоро утомляется таким сочетанием.
Минеральные воды, однако, могут служить хорошим пунктом для начала путешествия в Урусбий и на ледники Эльбруса. Что касается меня лично, то я не могу сказать, чтобы стоило совершать эту экспедицию, если только она не включает перехода по главной цепи в Сванетию, куда лучше всего пробраться из Урусбия, потому что долина Баксана, которая является подходом к Эльбрусу, феноменально скучна. Ее известковое ущелье бесплодно и характером своим напоминает Сирию, и если бы не присущий ей некоторый дух скрытости и таинственности, который больше чувствуется, чем анализируется, то его виды за это долгое дневное путешествие на расстоянии 40 миль совсем не обратили бы на себя внимания. Большую часть пути можно проехать на колесах, если только мосты целы и Малка, поток, стекающий с ледников Эльбруса, не разлилась. В продолжение многих часов дорога идет по степи. Черкесские деревни, разбросанные кучки деревянных домов и надворных построек, окруженные грубым плетнем, белые колонии казаков, ютящиеся вокруг зеленого купола, разрушенные караулки на сваях, низкие холмы, покрытые волнующимся хлебом или скирдами, среди которых медленно движутся телеги с запряженными в них волами, широкие поля плевел и травы - вот что окружает путешественника. Глухой шум потоков, жужжание насекомых, отдаленный скрип колес - вот звуки, достигающие его слуха. Оводы затемняют воздух, маленькие с острым жалом комары целыми роями подымаются из густой зелени и мешают всякой попытке задремать. Наконец, показывается почтовый двор в Баксане, и служащий там мальчик останавливает лошадей в грязи, среди свиней, и кричит, чтобы привели свежих лошадей. Когда мы проезжали, солнце склонялось уже к западу. Вдруг я почувствовал присутствие чего-то высокого и светлого на восточном краю горизонта. Тучи прояснились, и Казбек отражал послеполуденные лучи солнца. Старый наш приятель выглядел великолепно; стоило вернуться опять на Кавказ, чтобы снова полюбоваться им в таком виде. Пусть читатель вспомнит вид на Монте Визо с Пьемонтской равнины и, прибавив 4000 футов к высоте горы, он представит себе Казбек, каким он является в Баксанском. Наши альпийские проводники были поражены размерами горы.
На этот раз сказанное нам «сейчас» о лошадях означало ожидание, продолжавшееся больше часу, и затем снова завертелись колеса, запрыгала вверх и вниз телега, все наши внутренние органы, казалось, перемешались между собою, и остаток своих мыслей мы посвятили заботам о наших инструментах. Луна бросала отблеск на купола Эльбруса, видневшиеся за зелеными возвышенностями, в то время как мы тряслись на мосту через Баксан пониже Атажукина 2-го и подъезжали к двери дома местного старшины, дом которого отличался от соседних хижин белыми стенами и керосиновой лампой, светившейся в окнах. Атажукино все еще принадлежит к стране черкесов, а не горных тюрков.
Отношение хозяина и гостей в мое последнее посещение показались мне слегка натянутыми. Дела, по-видимому, находились на так называемое переходной ступени. Старый порядок держать дома открытыми для всех приезжих все еще оставался номинально в силе, нового порядка «о всевозможных удобствах для туристов» еще не было. Мне кажется, не будь у нас правительственных рекомендаций, нам пришлось бы плохо. Но, так как мы имели открытый лист, то нам было подано неограниченное количество спиртных напитков, поздний ужин и приготовлены постели, и за все это от нас было получено должное вознаграждение в рублях. При этом не встретилось больших затруднений, чем если бы это происходило в убежище Большого С.Бернара.
Весь путь следующего дня идет вдоль берегов Баксана. Ячменные поля черкесов скоро остаются позади. Дорога пересекает однообразную гладкую равнину, на которой не видно ни теперешних, ни прежних следов людских поселений, кроме группы тюркских могильных камней обычной формы, украшенных каменными тюрбанами. Виды Баксана самой природой делятся на три рода. Сначала идут округленные меловые возвышенности, затем изрезанные стремнинами и выветрившиеся известковые утесы, замыкающие наконец реку в оголенном безлесном ущелье. Это последнее открывается в широкую, альпийскую долину, стороны которой частью одеты соснами. Широкая снеговая масса Донгуз-оруна, удивительно напоминающая Брейтгорн, замыкает вид. Колесная дорога оканчивается около фермы кн. Наурузова, принадлежащей урусбийским старшинам и находящейся на расстоянии тридцати трех миль ниже их деревни. (Можно свободно проехать на колесах до самого Урусбия).
Звезды сияли с свойственной востоку яркостью на безоблачном своде неба, когда ночью 23-го мюля 1887 года одинокий всадник ехал на тяжело дышавшей лошади по дороге, ведущей в селение тюркского племени. Луна скрывалась за крутым южным склоном. Там, где тропинка пересекала русло какого-нибудь второстепенного потока, ехать становилось так трудно, что всаднику приходилось слезать с лошади. Время от времени туманный темный силуэт и высокая шапка запоздалого туземца мелькали в темноте и снова исчезали вместе с брошенным мимоходом приветствием. Вдруг луна осветила отмели реки, и на противоположном стороне долины засветились огоньки в отдельных домиках. Путешественник остановился, подождал, пока не услышал шепот вьючных лошадей, а громкие голоса значительной компании, заглушавшие ропот потока, возвестили ему, что длинный дневной путь дурно отразился на расположении духа его товарищей.
Было позже 11-ти часов вечера, когда усталый караван пересек мост через Баксан и, перейдя брызгавший во все стороны поток Кыртык, вошел в пределы княжеской резиденции Урусбия. Усадьба эта огорожена плетнем, а дом для гостей очень напоминает деревенский сарай для игры в крикет. Он начал разрушаться, но в общем мало изменился с тех пор, как я останавливался в нем 18 лет тому назад. Я был в Урусбии три раза. Во время моего первого посещения в 1868 году он служил нам местом остановки, из которого мы отправились на Эльбрус. Наши визитные карточки хранятся в архиве. За неимением ничего лучшего, деревня служит для альпинистов центром, или скорее отправочным пунктом для экскурсий. Дальше вверх по долине на расстоянии нескольких часов пути сходятся много дорог из Сванетии и Карачая. Но нигде выше по долине нет постоянных жилищ.
Урусбий на первый взгляд очень непривлекателен, хотя виды его окрестностей в хорошее ясное утро не лишены величия и даже красоты несколько сурового оттенка. Альпинист, приезжающий из Балкара или Безинги, очаровывается ими, как, например, это случилось с Гровом, с другой же стороны тем, которые являются из Сванетии, леса легко могут показаться тощими, горные склоны выжженными, скалы некрасиво окрашенными, а Донгуз-орун - уродливой горой сравнительно с Тетнульдом и Ужбой. Деревня принадлежит к тому типу, который я не раз уже описывал - плоские крыши и коршиновые трубы. Но во многих отношениях она стоит выше по цивилизации, чем все другие, посещенные нами на северной стороне гор. Во время моего первого посещения начальниками Урусбия, которых русские обыкновенно называли князьями, были три брата. Один из них умер; существует по этому поводу какой-то темный рассказ о преступлении; но он, вероятно, имеет столько же основания, сколько находится в других местных рассказах в этой стране, где главным занятием по крайней мере одной половины всего населения, т.е. всех мужчин составляет выдумка всяких небылиц. Оставшиеся в живых начальники - люди очень образованные, и один из них побывал в Интерлакене и изучал производство сыра в Ваадтском кантоне. Русское правительство послало его в такую даль в надежде, что он создаст сыроварение на Кавказе. Дамы в этой семье, как показывает фотография Вуллей, свободны от предрассудков востока и принадлежат к интересному типу. В доброе старое время Урусбиевы (семья носит фамилию по месту жительства) пользовались патриархальной властью, но впоследствии радикальное правительство (таковым является с точки зрения кавказского начальника русский закон) ввело много странных новшеств. Теперь здесь есть старшина; существует нечто вроде деревенского совета, в котором, как в большинстве новых учреждений, каждый член может иметь свое собственное мнение о каждом предмете и считает противным совести не высказать его. Полуфеодальная служба прежних дней отошла теперь в вечность, и сильно страдает от этого путешественник, желающий нанять лошадей или носильщиков. Но будем надеяться, что кто-нибудь да останется в выигрыше. В Урусбии не только существует не одна только местная администрация, но также промышленность и торговля. Здесь делают бурки - большие черные кавказские накидки; есть здесь деревенский кузнец, который наточит вам кинжал и даже починит ледоруб; имеются здесь такие три лавки, где вы в числе других вещей можете купить злокачественные конфеты. Предприимчивыми торговцами являются евреи; они находятся, по-видимому, в хороших отношениях с горцами, живя в полной безопасности от преследования, которое им, может быть, пришлось бы терпеть от более цивилизованных соседей на низинах. Они сожалеют, кажемся, только о том, что в Урусбии нет достаточного числа еврейских семейств, чтобы основать синагогу.
В мои последние посещения я нашел в Урусбии много старых приятелей. Старые тюрки выступали вперед, горячо пожимали мне руки, или же хлопали по спине и произносили что-то вроде моего имени, за вторым следовала «Минги-тау, карашо». Нам часто приходится говорить «карашо», но дальше этого наш запас русских слов не идет. Один, однако, зашел так далеко, что спросил о «Муре» и «Франце» (Франсуа Девуассу) и «о маленьком господине, который так хорошо ходит». Он подразумевал Коминса Текера. Память на лица у спрашивавшего была лучше моей; он, может быть, видел немногих европейцев в этот промежуток времени, но я правильно узнал в нем одного из наших носильщиков 1868 года, с удовольствием вспомнив об одном эпизоде, превратившемся, без сомнения, в легенду у подрастающего поколения.
Проведя день с князьями и сделав честь прекрасному угощению, которое они гостеприимно предложили своим английским гостям, альпинисты двинули свой отряд к началу долины. Истоки Баксана все еще лежат на расстоянии нескольких часов пути; великий Эльбрус совсем на виден. Дорога по Баксану продолжает быть хорошей, нескучной, пока не преодолела большой вал, напоминающий вал Розеггской долины, морену или обвал с горы (я не уверен, что именно). Здесь долина начинает извиваться и боковые долины впадают в нее с обеих сторон. При устье Адыл-су слева открывается заманчивый вид на гранитные вершины и дремучие леса, над головою высится Донгуз-орун, а ледник Азау замыкает долину. Это такой ландшафт, какого только может желать альпинист. В летние месяцы при истоке Баксана оживает пастушеская жизнь. Поместительные бревенчатые хижины, построенные из громадных древесных стволов, законопаченное мхом, стоят на открытых просеках; встречается много обработанных полей, а табуны лошадей и быков рассеяны на лугах. Но Эльбруса все еще нет. Гигантская гора, которая на 2700 футов выше Монблана, так скрывалась, что можно было подумать, что она находится хотя бы в расстоянии 300 миль от нас. Чтобы добиться первого вида на ее вершину, мы должны свернуть в красивую долину Терскол. Над краем ледника, который замыкает долину самым обыкновенным образом, подымается широкий купол с большой выпуклостью на юго-западном изгибе. Он не производит впечатления чего-то большого и высокого. Мы находимся слишком близко и в то же время далеко внизу, и видим Эльбрус, как путешественник, находящийся в Венеции видит Собор св. Петра. Этот вид служит еще новым доказательством, что надо становиться подальше от больших гор, чтобы судить о их размерах.
С этой долины мы добрались в 1868 году до нашего бивуака, с которого начали подъем на Эльбрус. Последующие отряды нашли более легкий, хотя и менее прямой путь от пункта выше на долине Баксана и достигли таким образом того же самого места, т.е. гребня вершины, который отделяет ледник Терскол от ледников, опускающихся к верхнему Баксану. Все эти ледяные потоки имеют общие истоки на большом плато Эльбруса, которое представляет громадный снеговой резервуар, окружающий, подобно блюдцу, опрокинутую на него чайную чашку, которая может изображать собою гоpy.
Вид с этого места ночлега уже становится замечательным. Передний план эксцентричен, он представляет из себя неправильные гребни лавы, свернувшейся от жары и изломанной холодом, которые чередуются с ледяными потоками, затопившими их, а большой купол высится в своей ослепительной белизне и единственной в своем роде простоте. Нет никакой напряженности в его простом очертании; размеры всей массы медленно растут перед глазами зрителя в то время, как он оглядывается и ищет чего-нибудь, чтобы могло ему служить масштабом. Мы находимся теперь лицом к лицу с большой цепью, которая подымается напротив за долиной Баксана. Эта часть цепи характером своим очень разнится от гор Центральной группы. Здесь у ее основания нет больших параллельных борозд, наполненных льдом; нет также и непрерывной снеговой стены, как та, что высится над ледником Безинги. Широкий хребет Донгуз-оруна стоит отдельно, имея по бокам два самых легких на Кавказе перевала. Далее на восток, высоко подымаясь над группой вершин и стремнин, высятся знаменитые вершины Ужбы. Потом цепь опускается, образуя глубокую выемку перевала Чатын-тау, за которой глаз старается разобраться в лабиринтах снеговых куполов, гребней и коротких крутых ледников, которые опоясывают долину Адыл-су, а затем внизу на юге видит большой бассейн Лекзырского ледника.
Нам помешало любоваться видом одно совершенно непредвиденное обстоятельство. Наши носильщики выразили просьбу, чтобы им заплатить за первые два дня службы, мы напомнили им о ясно выраженном ими согласии на то, чтобы отложить расчет до нашего возвращения в Урусбий, но в то же время предложили им две кредитные бумажки. Они отказались взять их и потребовали, чтобы каждому в отдельности была дана его часть; мы заявили им, что у нас нет с собой достаточного количества мелкой монеты, на что они выразили намерение вернуться домой, предоставив нам самим нести наш багаж. Только презрением можно было встретить такое безрассудное поведение, и мы ответили им, что они могут делить все, что хотят: что мы отправимся вскоре после полуночи, возвратимся вечером и, если наши вещи не будут доставлены в целости до пастушьего коша раньше, чем наступит ночь, мы ничего им не заплатим; мы прибавили, что если кто-нибудь из них пожелает подниматься на гору вместе с нами, то мы с удовольствием примем его в нашу компанию и окажем всякое содействие и помощь разрешением пользоваться канатом и ледорубами. Когда переводчик Павел сообщил им это, они все опять ушли, стараясь дать нам понять, что они на возвратятся больше; но менее чем через полчаса они явились обратно, как мальчики, которые перестали дуться, и извинились за свое поведение. После того, как это затруднение было успешно устранено, носильщики ушли в пещеру где-то пониже на горном склоне.
Холод ночью достиг такой силы, что вода в гуттаперчевом мешке, который наполнили вечером и повесили в палатке, к утру замерзла и превратилась в большую круглую льдинку, и поэтому, не имея хворосту, мы ничего не могли пить утром. В 2 часа 10 мин. пополуночи мы отправились в путь; носильщики не отозвались наши крики. Когда через четверть часа мы достигли края белой снеговой равнины, Эльбрус, громадный и туманный, неясно показался вдали, наполовину окутанный, к великому нашему удивлению и ужасу, черным облаком. Идти было легко, и мы подвигались вперед в печальном, чтобы не сказать мрачном, молчании с ледорубами под мышкой и засунув руки в карманы.
Последние лучи заходящей луны освещали вершины главной цепи, через впадины которой мы видели уже части южных вершин. Ледяные бока Ушбы и Донгуз-оруна отражали слабый свет неба; темная скалистая вершина далее на западе стояла в густой тени. Мы были уже на достаточной высоте, чтобы видеть хребты, идущие на северо-восток от Эльбруса, и в этом направлении темная масса паров, освещаемая колеблющимся светом молнии, нависла над отдаленной степью. Густое черное облако все еще окутывало гору перед нами; небо же над нашими головами было чисто, и звезды сияли с неестественной яркостью. Около того места, где снег начал наклоняться к подножию вершин, шероховатая поверхность расступилась под моими ногами, и я провалился в открытую расщелину с такой быстротой, как будто бы здесь была спускная дверь. Расщелина била одной из тех, которые увеличиваются по мере того, как опускаются ниже, но привязанная ко мне веревка позволила мне упереться ногами в одну ее стену, а спиной в другую. Снежные края дыры, которую я проделал, тотчас же обломились, когда я уцепился в них руками, и нам всем долго пришлось возиться, прежде чем меня вытянули и поставили на твердую землю. Склоны стали теперь круче, холод усилился, а ветер сделался почти невыносимым, так что в общей перспектива была далеко не заманчивой. Утренняя звезда пробудила на время наш энтузиазм, благодаря своей яркости и странности своего появления. Предшествуемая ярким светом, который заставил одного из нашего отряда воскликнуть «Солнце восходит!», она вдруг выплыла с удивительным великолепием среди блеска молнии, сверкавшей в темной туче, которая лежала внизу, окутывая отдаленную степь. Взрыв энтузиазма продолжался не более момента, и мы скоро впали в состояние холодного отчаяния, которое не уменьшилось и даже от внезапного исчезновения Павла, нашего мингрельского слуги, который, сильно страдая от мороза, повернул и побежал назад по нашим следам. Мы шли безостановочно час за часом, в надежде, что солнце принесет с собою тепло.
Восход солнца, наблюдаемый с высоты, равной высоте Монблана, является видом неземного великолепия, о котором слова могут дать только слабое представление. Внезапно вспыхнувшие восточные хребты первые предупредили нас, чтобы мы были настороже; в одно мгновение снега, на которых мы стояли, утесы над нами и вся атмосфера, казалось, были залиты розовым светом. Облако на вершине, превратившееся при дневном свете из черного в серое, поймало луч распространяющегося света и вдруг растаяло, подобно духу, который оставался на месте дольше положенного времени. По мере того, как бледнела окраска, солнечный диск подымался на востоке и обливал нас потоками золотых лучей, которые скоро исчезли в ясном дневном свете. Тепла однако не прибавилось и, несмотря на улучшение в погоде, у нас возник серьезный вопрос о том, следует ли идти дальше. В семь с половиной часов утра мы были на выcoтe, превышающей 16000 футов, и достигли скал, которые образуют верхнюю часть конуса. Отыскивая между ними какое-нибудь убежище, стояли мы, дрожа от холода, стуча ногами о скалы и хлопая в ладоши, чтобы не отморозить пальцев, и в то же время едва слышными от стучащих зубов голосами спорили о том, идти ли нам дальше, или вернуться назад. С одной стороны, ветер не стихал, и риск обморозиться становился очень серьезным: два моих товарища потеряли чувствительность в пальцах, а у меня то же случилось с ногами. С другой стороны, скалы для ног были менее холодны, чем снег и могли служить защитой от непогоды. Обернувшись назад, мы увидели, к нашему изумлению, двух урусбийцев, быстро подымающихся к нам по нашим следам. Почти решено было идти назад, когда они подошли к нам; они выглядели очень хорошо в своих длинных овчинных тулупах и почти не пострадали от мороза. Однако третий, отправившийся было с ними, вернулся, как и Павел, назад. И сказал: «Если носильщик пойдет, я пойду с ним». «Если один идет, пусть идут все»,- прибавил Мур. Решение было принято, и мы снова поворотились лицом к горе.
С того времени холод, хотя и сильный, перестал быть мучительным. Длинный подъем по удобным скалам, большею частью раздробленным на мелкие куски, с большими буграми, выступающими то здесь, то там на поверхности, привел нас к подножью низкого утеса, на который мы взобрались, вырубив ступеньки по ледяному камину - единственное затруднение, встретившееся нам на всей горе. Добравшись до вершины того, что долгое время было для нас конечным пунктом, мы увидели опять столько же скал над нами. Даже теперь чувствовались и выражались сомнения в успехе. Мы, однако, упорствовали в своем намерении, останавливаясь ненадолго, пока не прошли по подножию опасных утесов, которых мы долго не могли достичь. Наконец, почти внезапно мы очутились на одном уровне с их вершинами и вступили на широкий гребень, идущий на юго-восток и северо-запад. Мы свернули налево и вступили в последнюю борьбу с ветром. Хребет был легкий и предводительствуемые носильщиками, мы шли по нему один за другим, пока он не окончился оголенной скалистой площадкой, окруженной снегом. Эта вершина находилась на одном конце хребта, имеющего форму подковы, увенчанного тремя ясно обозначившимися высотами и заключающего с трех сторон снеговое плато, открытое о восточной стороны. Куски скал, которые мы подняли и взяли с собой вниз, оказались лавой. Мы пошли или, скорее, побежали по хребту до самого конца, пересекши две значительные впадины и побывав на всех трех вершинах; под самой дальней, представляющей из себя скалистую башню, мы нашли приют и температура там оказалась довольно сносной.
Здесь мы уселись и стали изучать в подробностях широкую панораму. Два туземца указывали на различные долины, тогда как мы старались распознать горы. Легкие облака задвигались на западную сторону вершины, и целое море тумана скрывало северную степь - во всех других направлениях был вид ясен. Начиная с востока, панорама представляла вид центральной цепи между нами и Казбеком. Я не видел ни одной горной группы, которая выглядела бы так хорошо, если смотреть на нее сверху, как группа вершин, окружающих истоки Черека. Пеннинские Альпы с Монблана выглядят ничтожными в сравнении с Коштан-тау, Дыхтау и Шхарой с Эльбруса. Кавказские группы красивее, вершины острее, и предполагается какая-то невидимая глубина в разделяющих их бороздах, чего я не замечал в Альпийских видах.
На юге Ужба со своими двойными зубцами все еще защищалась, хотя и была, наконец, явно под нами; большая часть вершин и снеговых полей цепи между нами и Сванетией лежала, напоминая рельефную карту у наших ног, и мы могли видеть за ними снеговой гребень Лайлы, а вдали голубые хребты на турецкой границе между Батумом и Ахальцыхом. Снова переменив положение, мы взглянули через смелую скалистую вершину, самую высокую к западу от Эльбруса и старались разглядеть Черное море. Была ли ровная серая поверхность, бросившаяся нам в глаза водой, или же то был легкий пар, нависший над его поверхностью, мы не могли различить. Туманы, плававшие ниже по склонам горы, сковали истоки Кубани, но мы сейчас же взглянули вниз на истоки Малки. С этой стороны склон горы, казалось, был ровным на расстоянии 10000 футов; и, хотя крутизна его не делает подъем невозможным, восхождение было бы очень длинным и утомительным.
Мы не были голодны и, если бы даже желали выпить за чье-нибудь здоровье, то все равно нам нечем было пить его; поэтому мы дали свободу нашим чувствам и поразили носильщиков пением в честь горы, которая, взяв себе в помощники ветер и холод, так долго боролась о нами. Затем мы поспешили назад на первую вершину, на которой, так как она казалась намного выше других, Франсуа начал уже воздвигать маленькую каменную пирамиду.
В это время кто-то вспомнил, что мы забыли о разреженности воздуха. Мы старались заметить ее, но нам это не удалось, и я думаю, тот факт, что на высоте 18500 футов ни один человек из шести, составляющих отряд, не пострадал от разреженности воздуха, поможет доказать, что горная болезнь не является неизбежным злом, если дело не идет о еще более высоких возвышенностях, чем те, которое были достигнуты. Мы достигли вершины Эльбруса в 10 часов 40 минут и покинули ее в 11 часов утра. Подъем от места нашего бивуака - расстояние в 6500 футов, которое нa 300 футов больше расстояния до Монблана, - занял семь о половиной часов, включая немного остановок; спуск же занял четыре часа, но можно было бы одолеть его еще скорее.
Нам трудно было согласовать вид вершины горы, какой она представлялась снизу с юга, или севера о тем, что мы видели с того места, на котором стояли. Из Поти или Пятигорска Эльбрус кажется оканчивающимся двумя вершинами почти одинаковой высоты, разделенными довольно значительной впадиной. Обходя кругом подковообразный хребет, мы, разумеется, искали, нет ли где другой вершины, но ничего не увидели; ни на западе (там, где она должна была показаться), склоны, казалось, круто спускались по направлению к Карачаю, и облака не были достаточно густы, как мы тогда думали, чтобы могли закрыть вершину, по высоте равную той, на которой мы стояли. (Я оставляю это описание в том виде, в каком оно впервые появилось в 1869 году). Но мы ошибались; западая и более высокая вершина была совершенно скрыта туманом. Впадина глубиною в 1500 футов была и больше и шире, чем мы ее себе представляли. Надо помнить, что мы никогда не видели Эльбруса раньше, чем вступили на него, а поэтому имели самые смутные понятия о строении горы. Я пострадал уже от подобной иллюзия на Конигшпитце, когда в один прекрасный день Ортлерк был окутан местной мглою.
Скалы были так легки, что, если бы не труд сматыванья и разматыванья веревки, мы могли бы спуститься совсем без ее помощи. Но все же необходима была некоторая осторожность со стороны тех, которые шли сзади, чтобы избежать скатывающихся камней, одним из которых Муру сильно зашибло палец, и боль чувствовалась в продолжение нескольких недель. Около часу пополудни мы уселись на том месте, где утром вели дебаты, и в первый раз за этот день совершили обычную трапезу. Теперь и нам пришлось снимать ледяные сосульки с наших бород, которые украсились ими с трех часов утра. Мы заметили, что главный восточный ледник Эльбруса вытекает из того же самого фирнового поля, из которого текут ледяные потоки, спускающиеся к истокам Баксана, и, по-видимому, можно было бы без труда следовать по леднику до начала Иракской долины, с которой мы вначале хотели атаковать гору. Снег, благодаря необычайному холоду, все еще был в прекрасном состоянии, и мы быстро скатились вниз, причем два туземца, отказавшиеся быть привязанными к нашей веревке, с удовольствием приняли предложение держаться за нее руками. Подымаясь по нашим следам, они видели дыру, проделанную мною в расщелине, и урок не пропал для них даром.
Облако, плававшее в долине, теперь поднялось и окутало нас на полчаса, но мы без большего затруднения пробились сквозь слой мглы и вышли на ясное солнышко. Прибыв на месте бивуака, мы узнали, что Павел ушел уже с багажом, и вскоре мы последовали за ним, легко спускаясь по крутым склонам подле ледопада. Поток, который накануне вытекал из-под подножия ледника, переменил свое течение и бил теперь ключом из отверстия в ледяном вале. Полуденный зной прибавил в нем воды, и нам не без труда удалось перейти его. Два туземца дошли раньше нас и рассказали обо всем своим товарищам и пастухам, которые, решив в своем уме, что никогда больше не увидят нас, с удивлением и видимой радостью приветствовали нас, возвратившихся не только невредимыми, но добившимися успеха. При нашем появлении в лагере мы присуждены были принять поздравления от всей деревни, которые заключались по обыкновению в объятиях и поцелуях.
После такого долгого времени, проведенного на холоде, члены наши до того одеревенели, что мы не могли отдохнуть хорошенько и рано утром на следующий день готовы были отправиться в Урусбий. Но у наших людей были, однако, другие планы, они решили перед отходом убить и съесть овцу. Не желая спешить во время пути, мы оставили их, чтобы они нас догнали; но только что я вышел, как вдруг почувствовал мучительную боль в колене, точно была вытянута жила, поэтому я принужден был остановиться и сесть на лошадь, которую мы взяли с собой из деревни. Боль и одеревенелость членов, явившиеся, без сомнения, результатом холода, постепенно исчезли и на полдороге я с радостью слез с лошади. Отряд носильщиков догнал нас в расстоянии часа пути, не доходя до Урусбия, и мы шли теперь все вместе. Никогда не видел я лучших ходоков, чем эти татары, и они шли хорошо не только по горам, но, что очень редко встречается среди горцев, и по гладкому месту. Они пустили нас вперед и легко догнали нас при восхождении на Эльбрус, и теперь, когда Текар, желая испытать их энергию, пустился скорым шагом по лугу, они с видимой легкостью следовали за ним со скоростью пяти миль в час и вскоре заставили моего друга раскаяться в этом испытании быстроты хода, которое он так неосмотрительно предпринял. Эти люди представляют из себя сырой материал, из которого должны образоваться кавказские проводники, и, если бы преодолеть большое затруднение, заключающееся в их языке, то они могли бы быть превосходными товарищами для путешественника, желающего исследовать ледники в этой части цепи.
Мы вошли в Урусбий и достигли дома князей почти незамеченными, но через несколько минут наши туземные спутники сообщили новость о нашем возвращении и в комнату ворвалась толпа взволнованных деревенских жителей. Несколько минут прошли раньше, чем рассказ был вполне понят; наши загорелые лица и полуслепые глаза двух людей, сопровождавших нас, являлись явным доказательством, что мы действительно провели много времени на снеговых полях, а последующий отчет и описание вершины, сделанные носильщиками, казалось, заставили уверовать в действительность восхождения. Зрелище было преинтересное Вся мужская часть населения местечка столпилась вокруг нас и жала нам руки, причем каждой из моих товарищей являлся притягательным центром, а воздух оглашался возгласами «Аллах», восклицаниями удивления и каждому вновь пришедшему повторялся тот же самый рассказ с постоянными упоминаниями в нем «Минги-тау» - знакомое название, звучащее для моего уха гораздо приятнее, чем трудно выговариваемый Эльбрус.
Мы подверглись перекрестному огню вопросов о том, что мы нашли на вершине, и должны были с Прискорбием признаться, что не видели гигантского петуха, живущего там, который, говорят, встречает восход солнца пением и хлопаньем крыльев и не подпускает людей к сокровищу, которое он стережет, отбиваясь от непрошенных посетителей клювом и когтями. Мы не говорили даже, что видели великанов и духов, которые по местным верованиям живут на утесах и в пещерах Эльбруса, и об одном из которых Гакстгаузен рассказывает следующую легенду:
«Один абхазец отправился однажды в одну из самых глубоких пещер горы, где он встретил могучего великана, который сказал ему: «Дитя человека, высшего мира, осмелившееся спуститься вниз, скажи мне, как живет там наверху людское племя? Все ли еще жена остается верной мужу? Все ли еще дочь послушна своей матери? Абхазец ответил утвердительно, на что великан заскрежетал зубами, зарычал и сказал: «Значит, я должен оставаться здесь, вздыхать и рыдать».
Может быть, следующий альпинист, взобравшийся на Эльбрус, вручит гиганту отпускную грамоту в форме «горного романа». Князья пришли, разумеется, поговорить с нами об экспедиции и, казалось, были очень удивлены, когда услышали об употреблении наших альпинистских принадлежностей, назначение которых им раньше почти не было известно. Энтузиазм Хамзета был беспределен; он то выходил, то снова входил в комнату, повторял каждый раз магическое слово «Минги-тау» и наконец выкинул удивительный лингвистический фортель, выказав в то же время близкое знакомство с обращением и манерами Западной Европы, сказав: «Минги-тау, Лондон, карашо».
Прошло шесть лет прежде, чем альпинисты снова посетили Эльбрус. Лидером второй кавказской экспедиции был мой старый товарищ А.В. Мур, но, благодаря несчастной случайности, он не принимал участия в этом восхождении.
Палатки альпинистов были разбиты на несколько сот футов ниже, чем наши на том же самом хребте. Они вышли ночью и через 7 часов достигли западной вершины, которая по последнему измерению превышает свою соперницу на 123 фута. Они достигли ее без труда и опасности, но им не хватило физической выносливости, потому что все более или менее страдали от разреженности воздуха, влияние которой там явно отсутствовало при нашем восхождении. Нa первый взгляд кажется трудным разобраться в этих разноречивых отчетах о результатах восхождений двух отрядов, которые оба состояли из людей, привыкших к горам. Но я думаю, нетрудно найти объяснение. Резкий ветер, почти погубивший нас, спас нас от горной болезни. Сравнив отчеты многих путешественников по горам, я увидел, что от разреженности воздуха страдают главным образом в тихие дни и большею частью в углублениях, в не на хребтах. На «застой в воздухе» жалуются еще со времени Соссюра. Я сам побывал на Монблане три раза и только раз в очень тихий и ясный день сильно страдал головной болью и тошнотой. В этот раз я жил несколько недель перед восхождением на высоте 6000 футов и удивительно хорошо был тренирован. Через два года я приехал прямо из Англии и не чувствовал ни малейшего нездоровья, хотя мы поднимались очень быстро от Савале до вершины. Научные задачи, заключающиеся в акклиматизации человеческих существ на высотах, достигающих от 16000 до 30000 футов высоты над уровнем моря, привлекли внимание и служили предметом споров за последние года среди компетентных лиц, как в Англии, так и заграницей. Нельзя, мне кажется, сказать, что вопрос о противоядии от действия разреженного воздуха и недостатка в кислороде подвинулся практически вперед, но характер этого действия уже лучше выясняется для физиологии, а это может служить первой ступенью к уничтожению зла. Очень поучительны результаты жизни в обсерваториях Монблана. Из своего личного опыта я могу сказать, что неудобство чувствуется гораздо меньше на скалах, чем на снегу в ветреные дни, чем в тихие, в то время, когда снег подмерзает, а не тает.
Поэтому я склонен согласиться с теми, которые придают большее значение уменьшению кислорода при таянии снега. Я даже думаю, и мои друзья, лучше меня знакомые с человеческой природой, разделяют мое мнение, что всякий, кто может посвятить задаче достаточное количество времени и денег, взберется на высшую вершину Гималаев. Хорошо было бы предпринявшему этот подвиг познакомиться с последними опытами аэронавтов и увериться в возможности употребления мешков с кислородом по крайней мере на самых высоких бивуаках. И если он извинит мне небольшой совет, то ему следует, отбросив все традиции, изобрести какой-нибудь новый род обуви, который являлся бы более действительной защитой от мороза и в то же время был бы удобен для лазания по скалам. В этом случае ему могут дать указания полярные экспедиции. Тем не менее самым главным из всех приспособлений, нужных для предприятия, есть вера в возможность успеха, и я знаю только одного альпийского проводника - он теперь уже умер - обладавшего этой верой. Слабый духом никогда не победит Гауризанкаре!
Гров дает подробное описание западной вершины, которое показывает, что она, как и ее соседка, представляет из себя вулканический конус. С тех пор ее посещали несколько раз: Дечи в 1885 году, синьор Селла в 1889 и некоторые другие русские путешественники. Вуллей взобрался на нее с севера и пересек впадину между двумя вершинами.
В ясную и тихую погоду всякий здоровый человек, обладающий достаточным запасом выносливости, без труда совершит восхождение на Эльбрус. Но значительной опасности могут подвергнуться все, нe умеющие хорошо обращаться с веревкой, или застигнутые дурной погодой, являющейся на Кавказе с внезапностью, редкой даже в Альпах. Ужасные часы провел один русский отряд на седловине несколько лет тому назад. (Речь идет об отряде Пастухова). Нет никакого основания, почему бы не построить хижину на северных скалах; если бы таковая существовала, то возросла бы возможность делать научные наблюдения, а опасности при восхождении значительно уменьшились бы.
Эльбрус не представляет из себя, как сказал кто-то, гору для альпиниста любителя. Тем хуже для несчастного альпиниста, который счастлив только тогда, когда карабкается по скалам. Всякий истинный альпинист никогда не откажется признать удивительное величие монарха Кавказа.
Подъем, утверждаю я, не есть «карабканье» в современном смысле этого слова. Но при благоприятных условиях он является одною из самых интересных и приятных прогулок в мире. Одно время все те, которые не видали ничего лучшего, начали проповедовать, что при восхождении на высокие вершины не встречается ничего, достойного внимания. Для таких поспешных уверений панорама синьора Селла может служить доказательным ответом. Путешественник, стоящий на Эльбрусе, видит перед собою всю линию Кавказа. Ее сплоченные группы проходят перед ним величественной процессией, а впереди, подобно предводителю, выступает на первый план Ужба. Он видит с одной стороны северную степь сo всей ее выразительной беспредельностью, длинные хребты вершин, подымающиеся на равнины над блестящими парами долин; с другой стороны - леса Сванетии и Кодора, линия гор, окаймляющих Черное море и выпуклая масса Армянского высокогорья. Поражающий сначала своей громадностью вид, развертывающийся перед глазами, заставляет предполагать, по мере того, как в него вглядываешься, гармонический план, чувство стройности в массах и в бесчисленных подробностях. А небо прибавляет еще различные эффекты этому величественному виду, масштаб и странную красоту которого трудно реализовать. По мере движения солнца по небесному своду, не имеющему светлой синевы, свойственной низменностям, а обладающему глубиной и мраком настоящих заоблачных пространств, появляются все новые подробности окраски и контура, ярких красок в долинах и резкого очертания гор от перемен света и тени. После почти тридцатилетнего промежутка времени этот вид - или скорее видение - остается ярким в моем памяти. С тех пор я видел другие панорамы, в некотором отношении более полные и разнообразные, но ни одна из них не была так величественна, как та, что открываемся с великой горы Кавказа. И позвольте мне здесь же сделать признание, которое может многих удивить, а некоторых современных альпинистов даже шокировать.
Я люблю виды, открывающиеся с больших вершин, и искренне жалею тех, которые не находят в них прелести и красоты. Моя личная любовь к панорам не основана исключительно на новизне чувства, испытываемого в то время, когда смотришь вниз на все то, что раньше смотрело сверху вниз на тебя, она не заключается также в топографическом интересе и не в своем собственном волнении, когда узнаешь в воздушных предметах, которые плавают в пространстве очертания гор, вырезывающиеся на горизонте, старых знакомых, присутствие которых вызывает давнишние и дорогие воспоминания.
Я готов вполне согласиться, что многие виды с вершин крайне уродливы, особенно те из них, которые открываются с второклассных вершин, не включают долин и равнин, а только развертывают перед вами, как говорит Джонсон, «массу камней и более широкое пространстве оголенной пустыни». Я допускаю также, что альпинистов можно критиковать за то, что они пропускают незамеченными многие красоты во время подъема, а затем рассуждают о виде, открывающемся с вершины, разбирая его до мельчайших подробностей и наделяя его прилагательными, достойными словаря продавца на аукционной продаже. Но в последнее время маятник отклонился в другую сторону; большинство альпинистов теперь пренебрегают видом и вполне довольны, восхваляя вместо него свою гимнастику и способствующие пищеварению подвиги. Пора настоять на том, что можно чему-нибудь научиться на высотах, что высокие вершины награждают откровениями своих вечных почитателей. Я очень рад, что мы придерживаемся с сэром Конвеем одних и тех же взглядов на этот предмет. Профессор искусств - ценный союзник; но я боюсь, что мы пришли к этому выводу различными путями.
Мой друг и бывший коллега высказывает, что великолепная панорама «должна представлять глазу одну непрерывную цепь видов». Фраза могущественна: не решаешься даже оспаривать ее творца. Но по моему мнению, насколько я понимаю мысль сэра Конвея, его мерка оценки вряд ли верна. Очевидно, что ни одно человеческое существо не может видеть полностью всей панорамы. Большим достоинством, разумеется, отличаются те виды, которые не заставляют наш глаз, по мере того как он следует по горизонту, задерживаться навязчивыми и негармоничными переломами, и когда картины последовательно идут одна за другою, а не вырезываются отдельно, как бы заключенные в особую рамку. Некоторое лица однако предпочитают виды в рамках. И многие великолепные виды вершин отличаются этим характерам. Но cэp Конвей вряд ли признал бы таковые за панорамы, и я предпочитаю встретиться с ним на одинаковой почве.
Эффект видов громадных пространств на земной поверхности, открывающихся с высочайших возвышенностей, не зависит от формы очертаний. Как и на море линии поверхности кажутся горизонтальными. Прелесть видов зависит от цвета атмосферы, воздушных эффектов, от быстрых перемен света и теней. И чем больше масштаб ландшафта, тем необходимее становятся последние. Изгибы могут быть незначительны и недостаточно разнообразны, горизонт плоским. Красоту формы можно гораздо лучше видеть и оценить, глядя снизу вверх: на высотах же мы становимся свидетелями удивительно тонких переходов в тонах на земле и на небе, чудесных открытий местных подробностей, происшедших от проходящих теней облаков или от переменчивых стрел солнечного луча, света, такого яркого и мягкого, какой почти неизвестен у нас внизу.
Постоянные линии ландшафта играют второстепенную роль: вид же зависит от времени, часа и от погоды. Из этого следует то, что классификация пунктов для панорам, предлагаемая сэром Конвеем, не может быть вполне удовлетворительной. Пасмурное небо или полуденный блеск солнца часто могут испортить великолепный вид. Однако панорама панораме рознь. По общему правилу наиболее разнообразные и замечательные виды открываются с вершин, высящихся над склонами цепи или над большой долиной. Гору надо видеть от подошвы до верхушки, а не только ее верхнюю часть и купол. Из своего опыта в Альпах я вынес, что лучшие виды открываются с Монблана, и Монте Розы, с Бичгорна и Шрекгорна, с Дисграциа и Адамелло, с Вейскучеля.
Виды с Монблана я видел три раза, а с тpex остальных - дважды. Сюда же я должен отнести очаровательные, но малоизвестные панорамы, открывающиеся о высочайшего гребня Приморских Альп, которые заключают с одной стороны берег Средиземного моря между Тулоном и Специей с сияющей между небом и морем, подобно алмазу, Корсикой, а с другой - равнины Пьемонта и благородный изгиб Альп от Монте Визо до Бернины.
Вид с Лайлы, когда восходящее солнце освещает золотистые нивы Сванетии и отбрасывает тени от великих вершин на Кавказские ледники, отличается своеобразным величием и полнотой. Но я не должен снова возвращаться к кавказским воспоминаниям.
Говоря о прелести видов, открывающихся с высоких гор, я имею на своей стороне человеческие искушения и удовольствие, которые являются большим авторитетом, чем знаменитый восходитель Каракорам, и я стыжусь сыграть роль искусителя против популярных предрассудков ортодоксальной эстетики.
