Опыт арктического и антарктического путешествия Ранульфа Файнеса в 1980-1982 гг.

Опыт арктического и антарктического путешествия Ранульфа Файнеса в 1980-1982 гг.

Материал  нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

          Жилища. Способы сохранения тепла.

Автор отмечает, что палатка пирамидальной конструкции прекрасно подходит для условий Антарктики. «Недаром ею пользуется персонал Британской антарктической службы и другие полевые научные пар­тии в Антарктике». «Я поставил пирамидальную палатку, которой мы собирались пользо­ваться во время перехода, и вскоре обнаружил, что две оттяжки порваны, а одна из четырех металлических стоек изогнута. В БАС меня предупредили, что ветры, срывающиеся с плато, способны сорвать даже трехместную пирамидальную палатку. В последние годы БАС из-за этого даже несла потери в личном составе».

«Когда не было луны и вокруг царил сплошной мрак, штормы на плато действовали на нервы особенно сильно. Даже в самой хижине разговаривать было невозможно, когда ветер с ревом сотрясал хрупкие стены, а панели по­ла скрипели так, словно собирались оторваться. Снег проникал в малейшую трещину и любое отверстие. В не заклеенной пленкой замочной скважине свистела тонкая струя воздуха, как в реактивном двигателе, и вскоре темпе­ратура в помещении понижалась до уровня температуры этой струйки. Поэтому мы тщательно заклеивали все дыры в хижинах и туннелях».

«Новая палатка «Норт Фейс» весила всего 4 килограмма. (Наша антарктическая палатка, для сравнения, весила 45 килограммов, и ее было трудно согреть.) «Норт Фейс» сшита в форме иглу, и в ней очень мало места для того, чтобы просушить вещи; их приходи­лось подвешивать, и тогда влага капала на нас самих, наши спальные мешки и ужин. Высушиться толком почти никогда не удавалось, при всем нашем старании можно было лишь добиться перехода вещей из мокрого во вла­жное состояние».

После потери нарт, на которых перевозилась палатка, кухонное снаряжение и часть питания в качестве жилья стали использовать временное сооружение. «Я воткнул в снег алюминиевые палаточные шесты и сверху связал их вместе, соорудив нечто вроде каркаса для небольшого иглу. Поверх этой конструкции я на­бросил легкий брезент, которым Чарли обычно накрывал мотонарты на стоянках. Затем, воспользовавшись лопатой Чарли, я набросал снега на края брезента, чтобы прижать его к каркасу».

«Карл наконец приземлился и привез нам две палатки (2,4х1,5 метра). Мы попробовали составить их вместе торцами и теперь могли работать в одной половине «дома», а питаться в другой. Из этого ничего не получи­лось, потому что поверхность льда была слишком неровной, поэтому мы оставили между палатками небольшой зазор и пришли к соглашению, что каждый будет занимать одну из них. Я держал в своей палатке радиоаппара­туру, а Чарли — кухонные принадлежности».

«Палатки были так загромождены, что мы не могли стоять там во весь рост. Так называемые полы, выровненные ледорубами, были в буграх, к то­му же сам лед все больше насыщался влагой, и мы просто валялись на спаль­ных мешках, чтобы спастись от сырости и холода. Я пристроил свой мешок выше уровня талой воды на ящики с рационами и подкладывал деревянную доску, чтобы облегчить свою ненадежную спину».

Печи и подогреватели

Больше всего путешественники боялись пожаров. «Наши печки работали на простом гравитационном принципе подачи топлива. Количество тепла зависело от количества керосина, поступающего в форсунку у основания печки. Любая посторонняя тяга снаружи через вытяжную металлическую трубу могла погасить пламя, и за несколько минут температура воздуха в хижине понижалась до минус двадцати градусов; работать тогда (особенно в радиохижине) становилось, мягко выражаясь, трудно.

Я провел много часов, пытаясь модифицировать трубу, но безуспешно. Одна двухсотлитровая бочка с топливом, подключенная к питательной си­стеме печки, обеспечивала ее на одиннадцать суток. Верхнее днище бочки (там, где была нанесена спецификация топлива) после пребывания на откры­том воздухе на месте складирования покрывалось коркой льда. Каждую не­делю я откапывал три-четыре бочки с дизельным топливом и бензином для сарая Олли и керосином для главной хижины. В условиях плохой видимо­сти, без дополнительного освещения иногда я допускал ошибки и однажды подключил бочку с бензином к керосиновой системе Джинн. Результат был весьма впечатляющим; к счастью, Джинни находилась внутри и успела воспользоваться огнетушителем прежде, чем вся хижина превратилась в ог­ненный шар».

«Мы также пользовались небольшими фитильными подогревателями, но с ними была своя сложность — копоть. Если длина фитиля была плохо отре­гулирована, если фитиль продолжал гореть после того, как вышло топливо, копоть тут же покрывала все предметы в хижине - жирный, черный налет, который пачкал и осквернял все. Однако самые сложные проблемы возника­ли, когда господствовали юго-западные ветры, и это часто совпадало с необ­ходимостью использовать самый большой генератор Олли для питания однокиловаттного передатчика Джинни. При таких ветрах Олли не мог от­крыть ни одной двери гаража, чтобы туда сразу же не намело снега. Дизель-генератор выделял очень много тепла, и за ним приходилось присматри­вать, так как он был с норовом. При температуре наружного воздуха -45 Олли приходилось сидеть практически нагишом в «генераторной» и, обли­ваясь потом, отсчитывать каждую минуту радиопереговоров в ожидании, когда он сможет остановить генератор.

После игры в карты мы с Джинни отправлялись к себе. Мы спали на до­сках под самым коньком крыши, уменьшая на ночь подачу топлива в печь ради экономии. Тогда на уровне пола температура воздуха падала до -15° С, а у наших постелей, на 2,5 метра выше, — примерно -2° С. В дру­гом конце хижины Олли все же поддерживал тепло, потому что ему прихо­дилось вставать в полночь и в шесть утра. По ночам, когда ветер задувал пе­чи, в постелях было прохладно».

Мокрую одежду и обувь сушили «под потолком на растянутых бе­чевках, где они быстро начинают парить. Пока включен примус, мы живем словно на небесах».

«Когда горел примус, у нас болели глаза, однако не так сильно, как в 1977 году, потому что теперь в качестве топлива мы пользовались чистым керосином и никогда —бензином. Случались пожары из-за того, что мы за­правляли бачок примуса внутри палатки. Обычно часть топлива проли­валась и воспламенялась, но мы легко справлялись с этим, сбивая огонь спальным мешком. Я не переставал заклеивать липкой лентой прожженные дыры на своем спальном мешке, а наши бороды были постоянно в пуху».

«Сегодня ночью у нас случился пожар. Чарли размешал погаснувший при­мус, однако топливо, натекшее на одеяло и пол палатки, воспламенилось. Мы вышвырнули объятый пламенем примус из палатки, опасаясь взрыва топлив­ного бачка, затем сбили огонь. Теперь мы пользуемся запасным примусом и латаем дыры в наших спальных мешках черной материей маркировочного флага».

Одежда

«Этот опыт доказал, что не всякая одежда, приемлемая для езды на «ски­ду», идеально подходит для ходьбы на лыжах. У моей куртки «балаклава» ручного пошива имелось лишь небольшое отверстие для рта, что было впол­не удобно во время езды на «скиду». При ходьбе на лыжах в метель дышишь значительно глубже, и этой «замороженной» дыры явно не хватает, чтобы втягивать воздух полной грудью, поэтому мне пришлось разорвать лицевой клапан и в результате обморозить губы. Кроме того, несмотря на то что моя шея была защищена от ветра специально скроенным воротником, при интенсивном движении ветер все равно проникал внутрь. От этого ниже ка­дыка шея у меня покрылась красными мягкими волдырями.

Очки тоже быстро затуманивались. Будучи навигатором, я часто снимал их и глазная жидкость (особенно если дуло в лицо) замерзала, поэтому при­ходилось вообще закрывать глаза, и их быстро запечатывало льдом.

Этот лыжный пробег обогатил нас ценным опытом — у нас было еще много времени для того, чтобы переделать лицевые маски и сообразовать их конструкцию с условиями «ручной» буксировки саней».

«Чарли и Олли напялили на себя пять слоев одежды, а сверху эскимосские парки из волчьего меха, которые все еще пахнут гнилой макре­лью. На мне столько же, однако, внешним слоем у меня служит большая сте­ганая куртка на парусиновой подкладке; может быть, это не так тепло, зато легче двигаться и выглядывать из одежды. Куртка пахнет мокрой псиной. Несмотря на три пары обуви на ногах, рукавицы, шапки, защитные очки и лицевые маски, мороз все же достает нас — мы словно голые. Пальцы рук быстро немеют, но в них еще теплится жизнь, поэтому они болят. Это хоро­шо. Нос и пальцы на ногах ведут себя так же».

«Непосредственно перед стартом мы подвязываем друг другу лицевые маски и тщательно проверяем, чтобы там не было ни щелочки, куда может проникнуть наш заклятый враг ветер. Когда защитные очки, маски и ка­пюшоны, подбитые волчьим мехом, на месте, угол зрения сужается, и мы ви­дим что-либо только прямо по курсу. Единственное отверстие размером с монетку оставляется только для рта».

«Как и в 1977 году, нам так и не удалось окончательно разрешить пробле­му лицевых масок. Тяжелое, прерывистое дыхание и непроизвольное капа­ние из носа и изо рта вызывало образование льда на шее, к которой пример­зала борода. Я даже не мог подтереть толком нос, потому что до него лучше было не дотрагиваться.

По ночам мы развешивали покрытые льдом, словно броней, лицевые ма­ски над примусом, и они впитывали в себя пары приготовляемой пищи».

«Мои кожаные рукавицы были сильно изношены и потерты до блеска от постоянного ис­пользования».

«Через восемь часов наша нижняя одежда, носки, лицевые маски и куртки были либо мокры насквозь, либо смерзлись в зависимости от того, какую часть тела они прикрывали, а также трудились ли мы или отдыхали».

«Различие в одежде между нами и группой Скотта было минимальное, хотя обувь у нас была лучше и, кроме того, нам удавалось качественно просушить ее во время стоянок. На мне бы­ли хлопчатобумажные носки, а сверху шерстяные чулки, хлопчатобумажный анорак, ветрозащитная куртка и армейские ветрозащитные брюки поверх длинных хлопчатобумажных кальсон. Чарли одевался так же. Мы оба носи­ли лицевые маски».

Снаряжение

 «В течение четырех лет в Лондоне один из наших добровольцев специаль­но работал ради организации восьми выставок: в Париже, Барселоне, Абид­жане, Кейптауне, а после Антарктиды — в Окленде, Сиднее, Лос-Анджелесе и Ванкувере. Все должно было быть сделано без оплаты за помещение, транспорт, погрузчики, электричество, рекламу, меры безопасности, порто­вые причалы, услуги докеров, запасы пресной воды и телефон. Обычно одна-две местные компании брали на себя обязанности спонсоров-организаторов и около 200 наших постоянных спонсоров выставляли свою продукцию на этих «шоу», разумеется, бесплатно, если не считать стоимости буклетов на соответствующем языке и передвижного демонстрационного салона. Эти салоны возводились из такого же картона, что и наши полярные хижины, и складывались в трюм номер один, когда в них не было необходи­мости. Тема-девиз наших выставок — «Надежность». Мы выступали не про­сто как внушающие доверие коммерсанты, пекущиеся только о прибыли. От поведения этого снаряжения в экстремальных условиях зависели наши жизни. Все снаряжение было самого высокого качества».

Снаряжение перевозилось в 200-300-тонных контейнерах.

«Только в Сиднее мы способствовали крупному заказу на два миллиона долларов для «Гештетнер дупликаторс» и открыли новый бизнес для спон­сора, поставлявшего нам бинокли, с австралийскими вооруженными си­лами».

«Барометр-анероид Олли показывает, что мы уверен­но набираем высоту».

«Мы лишь разделили между собой жестянки с горю­чим, но оставили в поле трап для преодоления трещин, обогреватель для па­латки и прочее не столь важное снаряжение».

«У нас было достаточно освещения — его источал полиэтиленовый мешок, подвешенный под потол­ком палатки. Он был наполнен люминесцирующими зернами под названием «Огни-Бета», которые излучали спокойный зеленоватый, поистине сатанинский свет».

«Нам грозила ошибка в показаниях карманного радиоэлектронного радиомаяка, который посылал импульсы на сорок миль в небо. Если бы мая­чок подвел нас из-за очень низкой температуры или просто поломки, если мое навигационное счисление увело бы нас в сторону километров на шесть­десят (что весьма возможно на подвижном льду в тумане, без каких бы то ни было ориентиров), то мы могли затеряться навечно в этих просторах, где миллионы квадратных километров покрыты вечно перемещающимся и ломающимся льдом».

«На ходу я не могу но­сить очки. Они запотевают, и заниматься прокладкой становится невозмо­жно».

«Все наше кухонное снаряжение и по­ловина рационов находились теперь далеко под нами, однако у Чарли были ложка, кружка, запасные котелок, примус, а также запасной комплект астро­номических ежегодников».

«3 июня Карл приземлился там и выгрузил две алюминиевые байдарки с веслами и съемными лыжами на случай их буксировки по льду».

«Во время вечерних прогулок уже слишком сыро даже для того, чтобы воспользоваться снегоступами, поэтому мы надеваем болотные сапоги и берем лыжные палки, чтобы не скользить.

Деревянные лыжи, предназначенные для волочения тяжело нагруженных байдарок, сломались уже через час, и мы просто тащили байдарки по неров­ному льду и молили Бога только о том, чтобы они выдержали. Всякий раз, когда мы подходили к очередной полынье, озерцу или иному водоему, то спускали лодки на воду с большими предосторожностями».

Питание

В меню входил рис или дегидрированные овощи, перемешанные с дегидри­рованным мясом одного из четырех сортов. «На самом деле это «мясо»-соевые бобы, но мы, как договорились, забываем об этом. Обычно мы не моем посуду, потому что «осадка» либо не остается вовсе, так как все выли­зывается начисто, либо он сохраняется до следующего дня, чтобы войти в состав очередного блюда». Обед завершается чашкой горячего шоколада.

«Хотя каждый из нас получает ежедневно по 6500 калорий, Олли потерял за время путешествия около 12 килограммов веса, Чарли — семь, я — только полтора».

«Конец января оставался таким же холодным. Теперь у Джинни уходило больше времени на стряпню. Несмотря на то что продукты хранились в цен­тре кухни и были надежно упакованы в теплоизолирующую обертку, Джин­ни приходилось пользоваться молотком для того, чтобы вышибать замерз­ший суп из кастрюль, а тарелки с фруктами ставить в кипящую воду, чтобы те оттаяли к ленчу. Сырые яйца, очищенные от скорлупы, напоминали мячи­ки для гольфа, хотя и не могли прыгать благодаря своей форме».

«Наше меню сильно напоминало меню Скотта, за исключением того, что мы ели только по вечерам, а это существенное различие, и ежедневно допол­няли наши дегидрированные рационы двумя пилюлями поливитаминов».

Средства передвижения

Главным недостатком стальных нарт, по мнению автора, была жесткость. «Они не «играют», когда едешь по неровному льду. Однако, хотя многие крепежные трубки на них исчезли, а длинные 3,6-метровые полозья все же гнутся, со­образуясь с поверхностью льда, нарты еще могут продолжать путешествие до тех пор, пока вертикальные стойки соединяют полозья с платформой.

А вот мои вторые нарты (модификация эскимосской конструкции) были изготовлены из дерева гикори и дуба. 4 декабря, когда я преодолевал очень неровный лед, одно из дубовых полозьев раскололось вдоль, на нем образовалась продольная трещина шириной 10 см. Пришлось бросить эти нарты вместе с грузом».

Распорядок дня во время переходов

«Каждый день стал повторением прошедшего. Подъем в 05.30. Делать все надо как можно быстрее, чтобы согреться. По кружке кофе из термоса, ника­кой пищи. Я выхожу первым, за мной — Олли, и мы начинаем выдергивать колышки палатки. При этой операции на Чарли обильно сыплется иней, и он втихомолку проклинает меня, иногда — громогласно. Оказавшись снаружи, каждый из нас упаковывает свои предметы снаряжения. Все происходит молча».

После проделанной части пути организуется лагерь. «Полтора часа уходят на то, чтобы приготовить воду. Koгда пища готова, кастрюля ставится на спальный мешок Олли, потому что по  традиции он спит посредине. Затем Чарли издает особые звуки, которые извещают о том, что «шеф-повар» приглашает нас. Тогда три ложки дружно ныряют в кастрюлю. Все они одного размера, и каждая не должна окунаться в похлебку чаще других. Я отличаюсь особенной жадностью, и, поскольку другие знают об этом, любая моя попытка заполучить пищи сверх обычной нормы кончается провалом. Но я все же пытаюсь». «После чашки горячего шоколада наступает че­ред радиорасписания: это полная метеосводка для международной метео­службы. Затем, согласно медицинской программе, набор образцов мочи. Потом мы засыпаем, стараясь не думать о завтрашнем переходе».

Организация движения

«Для того, чтобы закрепить страховочную «сбрую» в промежности ног и вокруг бедер, приходится снимать рукавицы и проделывать все это в счи­танные секунды. Если не удается с первого раза, остается действовать на ощупь, так как объемистая куртка сильно ограничивает поле зрения. Когда рукавицы надеваются снова, уходят минуты на то, чтобы, похлопывая руками, разогнать кровь в схваченных морозом пальцах. Когда страховочная си­стема надета, пристегиваешься к веревке позади сиденья. Затем возникает задача запустить двигатель при температуре, которая вовсе не по нраву ма­шинам. Стоит сделать лишнее движение или случайно нарушить очеред­ность действий — и долгая задержка обеспечена. Попробуйте дать газ чуть раньше — и хрупкая цепь превратится в куски металлолома. Поверните ключ зажигания слишком резко — и он сломается в скважине. Придержите дроссельную заслонку наглухо или откройте до отказа — в цилиндрах ско­пится нагар, а замена свечей на 50-градусном морозе снова приводит к обмерзанию пальцев, и первый час езды превращается в ад».

«Я думаю, что огромная, чисто физическая проблема пересечения паковых льдов, по крайней мере, в начальной стадии путешествия, заключается в том, что приходится подвергаться воздействию очень сильных морозов. И для то­го чтобы достичь места назначения раньше, чем взломается паковый лед, не­обходимо двигаться вперед большую часть времени, что означает нахожде­ние на открытом воздухе при температуре воздуха - 45°—50° С до пятна­дцати часов в сутки. В наши дни температура —45° не считается слишком низкой по канадским меркам, но если вы подвергаетесь ее воздействию такой продолжительный отрезок времени и приходится к тому же преодолевать гребни сжатия и открытые полыньи, тогда нагрузка очень велика. Как раз в то время, когда приходится максимально нажимать, вас накрывают сумер­ки и темнота. Весьма вероятно, что вас ждут еще более низкие температу­ры и вам придется двигаться дальше по дрейфующему льду, который может поглотить вас в любое время. И вам придется приложить больше усилий. Итак, вы будете сжигать ежедневно до 7500 килокалорий. Это очень высокий расход энергии.

Чарльз Куралт, писавший о группе Плэстида, состоявшей из четырех че­ловек, единственной, которая сумела достичь полюса, не пользуясь собачьи­ми упряжками, сказал: «Существует очень короткий отрезок времени с сере­дины марта до середины мая, когда человек может ходить по льду Ледовито­го океана, не подвергая себя слишком большой опасности. Если выступить раньше, темнота и суровые холода превращают путешествие в слишком опас­ное предприятие. Позднее солнце превращает снег на поверхности океана в слякоть, а сильные ветры взламывают льды, делая из них тысячи плаваю­щих полей».

«Было ясное небо, когда мы с Чарли покинули Алерт, чтобы пересечь Ледо­витый океан через Северный полюс. Мы ехали на открытых, тяжело загру­женных мотонартах, за каждым из которых тянулись нарты с 270 килограм­мами лагерного снаряжения, горючего, запчастей и прочего оборудования. Термометр показывал -45°С, а преобладающий ветер фактически доводил температуру до -90°С, поэтому мы закутались так, чтобы использовать все возможности нашего нартового обмундирования. Примерно через четыре часа, вскоре после полудня, должно было стать достаточно светло для то­го, чтобы человек, наделенный здравым смыслом и опытом, мог безопасно путешествовать».

«Каждая поклажа весила 86 кг».

«Самым безопасным местом для ночлега были огромные глы­бы сцементировавшегося пакового льда, где смерзлись сразу несколько ле­дяных полей. Они не были абсолютно плоскими, зато сформировались из многолетних полей, которым удалось избежать ломки в течение нескольких летних сезонов, изобиловали многочисленными округлыми холмиками, от­полированными за годы солнцем и ветром. Если отколоть куски льда от од­ного из таких желтоватых холмиков и растопить, то вода получалась совсем или почти пресной.

 На этой стадии путешествия мы волокли за собой не меньше груза, чем капитан Скотт и его люди. Если бы мы могли рассчитывать на то, что «От­тер» разыщет нас тогда, когда нужно, если бы для таких операций у нас бы­ло неограниченное количество горючего, мы уж, наверное, постарались облегчиться. Однако, при существующем положении вещей, мы тащили за собой тот минимум, который был просто необходим для нашего безопасно­го продвижения. Конечно, Амундсен пользовался собаками и поэтому редко занимался перетягиванием грузов вручную».

«Что касается погоды, то первые три недели она была довольно суровой — мы путешествовали при более низких температурах, чем когда-то Скотт, в полумраке. Как и Скотта, нас подгоняло сознание того, что команда нор­вежцев преследовала те же цели, а подробности об их продвижении были нам неизвестны. Территория, на которой происходила эта борьба, изобило­вала высокими ледяными стенами и забитыми снегом «волчьими ямами», с чем Скотт не сталкивался в Антарктиде. Это устрашающее пространство тянулось впереди на добрые полторы сотни километров, и только там, дальше, мы могли надеяться на улучшение ледовой обстановки и мотонарты, ко­торые доставит Карл. Однако какой бы сравнительно доступной ни была бе­лая пустыня, где сражался Скотт, ему предстояло пройти 1300 километров до полюса и столько же обратно. Он захватил с собой «сноумобили», но оставил их вскоре после того, как покинул базу».

«Самую большую опасность для нас представляли тонкий лед и подвиж­ка. Перед Скоттом же лежали скрытые трещины, которые так не понрави­лись нам самим в Антарктиде. Ему следовало опасаться метелей не но сезо­ну, нас же беспокоили ненормально теплая погода и связанная с этим небла­гоприятная ледовая обстановка…При таких обстоятельствах никакие спасательные само­леты, наверное, не нашли бы нас. Скотт двигался по ледяному щиту, и его маршрут мог быть вычислен. Мы же шли целых полгода, находясь во власти перемещающихся ледяных полей (что мы также использовали как средство передвижения).

Если человек падает в трещину, получает травму или сильно обморо­зился, его нужно эвакуировать, чтобы спасти от смерти. Тем не менее на протяжении большей части нашего антарктического маршрута заструги по­мешали бы Жилю приземлиться поблизости, если нам понадобилась бы та­кая помощь. В Арктике темнота, туман, неровный лед либо «каша» все рав­но помешали бы Карлу добраться до нас, и такое случалось бы чаще, чем наоборот. Полярные путешествия после изобретения радиосвязи никак нельзя назвать пикником. Покуда мы пробивались вперед изо дня в день, неделя за неделей, ни радио, ни самолет так и не доставили нам обыкновен­ного тепла или комфорта. Мы сразились один на один со стихией точно так же, как это проделали наши предшественники».

«К 7 марта (в тот день мне исполнилось тридцать восемь) мы жили на льду и вот уже три недели тащили за собой нарты при температурах значи­тельно ниже тех, которые применяются при «глубокой заморозке», да еще с ве­тром сильнее пятнадцати узлов (7—8 м/сек). Теперь мы оба знали, почему люди не осмеливаются путешествовать по льду в этих широтах до наступле­ния марта. Эти обстоятельства отняли у нас много, может быть, даже сли­шком много».

«Сегодня один из постромков Чарли порвался, но у нас был запасной. Два часа работы ледорубом и лопатой понадобились для того, чтобы пробиться через поле мелкобитого льда, лежащего к северу отсюда, прежде чем мы раз­били лагерь».

«Сегодня Чарли провалился одной ногой сквозь лед в воду, когда мы стара­лись вытащить нарты, заклинившиеся в подвижной траншее. Весь день ста­бильно -40°С, устойчивый северо-западный ветер режет глаза. Весь мир —  сплошной туман. Мы торчим здесь уже больше месяца».

«У Чарли оборвался стартерный тросик, поэтому ему пришлось ни на ми­нуту не останавливать мотор своего «скиду» весь день».

«Часа два мы молотили ледорубами, чтобы соорудить скат для спуска по другую сторону стены».

«Большую часть времени нас окутывал густой туман, и у Карла не было никакой возможности посадить самолет на наше поле, хотя лед в середине мая был еще достаточно прочным. Но в одно прекрасное утро с удивительно чистого неба засияло солнце, и мы стали загорать у своих палаток. Карл прилетел вместе с Брином Кемпбеллом, который часа два занимался фото­съемками.

17 мая Джинни сообщила, что «Бенджи Би» наглухо застрял во фьорде Лонгьира из-за перемены ветра. Этот же ревущий южный ветер отшвырнул нас обратно на север, к полюсу, вызвал новое взламывание льда и вторую большую трещину на нашем поле, которая теперь разделила его на две рав­ные части. К концу месяца мы все еще выбивались из расписания».

Ориентирование

«Уолли Херберт сказал мне однажды: «Важно, чтобы вы все хорошо разбирались в навигации. Дело вовсе не в под­счете пройденного расстояния, что делать, в общем-то, несложно, главное —  выдерживать правильное направление на ходу, когда нет солнца или возмо­жности непрерывно сверять азимут по компасу, как это делается на туристических прогулках в Европе».

 «Я с особой тщательностью проверяю первые показания компаса. Когда есть солнце, даже если оно отдаленно напоминает слабый источник света в белесом небе, я сосредоточиваюсь на измерении его высоты. Я замеряю азимуты имеющихся в моем распоряжении теней, какими бы бледными они не были. Это визави желанного азимута на предстоящий день».

«Желая отсрочить момент истины, я остановился, не доходя нескольких метров до первого снежного моста, трехметровой полосы желтоватого осев­шего снега, и развернул свою тщательно размеченную карту… Мощный ветер, поднявшийся с утра, подметал лощину и заод­но вырвал у меня карту из рук. Она зацепилась за камень, и я прыгнул за ней. Страховочная веревка туго натянулась одним рывком, и я упал на спину. Драгоценная карта упорхнула вдаль, как осенний листок. Я попытался впо­пыхах запустить двигатель, но обращаться так со «скиду» — ошибка. Свечи не сработали. Карта была потеряна. Комментарий Жиля хранился теперь только в моей голове. К счастью, я всегда возил запасные карты и навига­ционные инструменты на вторых нартах».

«В нашем распоряжении, как и у Скотта, были компас и солн­це. Что касается радио, то оно редко помогало нам переходить, так сказать, из точки А в точку Б, а ненадежность этой аппаратуры и вес были таким фак­тором, с каким не согласились бы наши предшественники. Многие современ­ные полярники давно уяснили себе, что радио легко выходит из строя при низких температурах. Две недавние экспедиции на Северный полюс при­шлось прекратить, потому что их радио перестало работать. Это были груп­пы Симпсона и Хемплеманн-Адамса».

Психологическое и физическое состояние путешественников

«Через неделю над на­ми сомкнулась полярная мгла, и мы уже больше не выходили.

Ситуация напоминала мне слова Тура Хейердала: «Самое опасное в любой экспедиции — это когда людям приходится неделями видеть одни и те же ли­ца, тогда наступает душевное опустошение, особое физиологическое состоя­ние, которое можно назвать «экспедиционной лихорадкой»; она превращает даже самых добродушных людей в личности раздражительные, агрессивные, легко приходящие в ярость. Это происходит оттого, что постепенно люди перестают воспринимать друг друга и наконец не замечают ничего больше в других, кроме их недостатков, а все положительное просто не регистрируется серым веществом мозга».

«Особенно плохо чувствуют себя пальцы на руках и ногах, нос, лоб и ще­ки. Чарли все еще испытывает трудности со зрением, и теперь к этому доба­вилось распухшее колено после опрокидывания «скиду» этим утром. У меня приступ геморроя, а тыльная сторона ладони раздулась и стала похожа на яйцо. Руку зажало между шасси машины и застругой. Тем не менее, травма не слишком серьезная».

«Жизнь превратилась в непрекращающуюся ни на минуту борьбу с чудо­вищными застругами. Полюс казался недостижимой целью. Пришлось за­быть обо всем и думать только о том, что было у нас под носом. Моя зубная боль мучила меня постоянно, превратившись в нечто гораздо большее, чем неудобство».

 «Сопротивляемость наших организмов снижалась незаметно изо дня в день, начал сказываться эффект воздействия непрерывных холодов, и наша скорость стала падать. Хуже всего было пробивание трассы, когда даже снегоступы проваливались в рыхлый снег на ледяных полях или в глу­бокие ямы-западни, скрывающиеся между льдинами. У меня ныли ноги, а геморрой мешал наслаждаться жизнью. Мы ежедневно растирали в кровь плечи от постоянной буксировки нарт. Мой нос, который вот уже две недели как воспалился у ноздрей, стал уязвим для мороза и в переносице. Она тоже лишилась кожного покрова и кровоточила, потому что грубая замерзшая лицевая маска растирала ее».

Ароматы вчерашнего ужина, которыми пропитывались лицевые маски во время вечернего просушивания действовали на нервы, «потому что обычно мы не ели весь день, ведь пропихивать пищу через маленькое отверстие для рта на наших масках было невозможно. Мы вообще неохотно снимали маски, когда они примерзали в «штатное положение». Старания надеть снятую замерзшую маску после подтирки соплей или попытки защитить нос, лоб или щеки обычно кончались неудачей. Итак, в дневное время мы даже не пытались за­морить червячка».

«Если говорить в целом, полярное путешествие может быть приятным, если бы человеку не нужно было дышать. Если уютно устроиться в спальном мешке, завязав поплотней завязки над головой, то от дыхания образуется толстый ободок инея вокруг головы. Иней попадает на шею, лицо или лезет в уши. Если же поступить чуточку иначе и оставить небольшое отверстие для того, чтобы выставить наружу нос или рот, тогда, как только температура воздуха па­дает до - 40°С, начинает страдать нос (что и происходит, как только тепло от примуса улетучивается)».

Автор отмечает, что участники группы страдали от обезвоживания. Вместо того чтобы выпивать ежедневно около 3,5 л,  они получали примерно литр с небольшим. «По мере того как это происходит, человек слабеет. Если быть в пути достаточно долго и не останавливаться для того, чтобы восстановить силы, постепенно слабеешь до такой степени, что оказываешься не в состоянии подобрать со льда даже ледоруб...

Минут пять работы ледорубом — и обессилеваешь, задыхаешься и даже не соображаешь, что происходит и что делать дальше. Тогда начинаешь со­сать лед или снег. Я припоминаю, как часто Рэн и я не могли удержать в ру­ках ледоруб. Мы были просто ошарашены — так мы уставали. Мы едва воло­чили ноги и, заползая в палатку, засыпали как убитые. Однако в конце тон­неля всегда есть свет — вот об этом и думаешь, покуда убиваешь себя.

Я думаю, что всем нам еще предстоит выучить великий урок — силы при­роды по-прежнему могущественны, и это должно напомнить нам о том, на­сколько хрупки люди, что мы не так сильны, как привыкли думать о себе; в природе есть нечто такое, что намного сильнее нас, несмотря на нашу раз­витую технику и способность общаться между собой с молниеносной бы­стротой, несмотря на то смертоносное оружие, которое находится в наших руках. Природа еще более смертоносна, и мы обязаны уважать ее и осознать наше место в природе, потому что если мы забудем об этом, то потеряем контакт со всем сущим».

«Мы давно узнали, что обмороженные члены нужно как можно быстрее поместить в тепло. Тепло было связано с палаткой, хотя в тот день было не­обычно мягко — всего

-33°С при двадцатидвухузловом ветре… Пока я занимался обустройством, Чарли отчаянно боролся за свою руку, размахивая ей из стороны в сторону, стараясь загнать хоть немного крови в свои побелевшие пальцы. Когда примус был приведен в действие, мы сва­лили кучей в укрытие все имеющееся у нас снаряжение и Чарли принялся осуществлять чудесный, но болезненный процесс «восстановления» своих пальцев».

«За ночь температура упала до -40° С.

Мы никак не могли втиснуться вдвоем в спальный мешок Чарли, но к не­му прилагался внешний водонепроницаемый чехол и внутренняя матерчатая подкладка. То и другое Чарли отдал мне, и это помогло хоть как-то со­греться. В ту ночь пришлось громко стучать зубами, и примерно в середи­не ее я не выдержал и приготовил чашку кофе.

Лицо Чарли было обращено ко мне в сумрачном свете свечи, стоявшей между нами, и было похоже на лик голого черепа.

«Ты выглядишь чуть ли не мертвецом»,— сказал я ему.

«Благодарю. У тебя тоже не слишком здоровый вид».

Я совершил глупейшую ошибку, и мы оба понимали это. В порыве уско­рить продвижение на север, невзирая ни на что, я потерял драгоценнейшее снаряжение и чуть было не лишил пальцев Чарли. С тех пор как мы расста­лись с побережьем, я записывал состояние льда, количество и величину раз­водий, параметры главных гребней сжатия и приблизительный возраст ледя­ных полей. Все мои записи утонули вместе с фотографией Джинни, личными вещами и запасной одеждой».

«16 марта мы проснулись под вой сорокаузлового ветра, который ударял в палатку, стряхивая иней нам на лица и спальные мешки (на которых иней быстро таял). Почти в «молоке» мы продолжили путь на север.

Целый час мы прокладывали дорогу ледорубами, прежде чем вернулись назад и разбили палатку. В палатке появились дыры. К тому времени, когда я вошел в палатку и зажег примус, подбородок у меня совсем занемел. Наверное, перед этим я стянул лицевую маску сли­шком туго. Когда я повесил маску оттаивать и стал сдирать кусочки льда вокруг отверстия для рта, то обнаружил клочок собственной бороды вместе с кусочком кожи, вмерзшие в окровавленный лед. У меня ушло довольно много времени на то, чтобы отодрать их от маски. Там, где я содрал кожу, появи­лась открытая язвочка величиной с большую монету. Тем временем подборо­док согрелся и стал кровоточить, выделяя на ободранном месте какую-то жидкость».

«Наша одежда промокла и, вися над примусом, парила. У меня не­прерывно болит подбородок, но сегодня я его не чувствовал, так как он сильно занемел на морозе…

…Было необычно хо­лодно, а застежка-молния на моей куртке полетела к черту. Я воспользо­вался обрывком веревки вместо ремня, но в течение дня ощущал серьезную потерю тепла.

В ту ночь я совсем не спал, так как кровь на моем подбородке пульсиро­вала в ритме там-тама. У нас не осталось мази с антибиотиками, поэтому я стал прикладывать мазь, которой пользовал себя от геморроя. Чарли это очень позабавило».

«Ледоруб выскользнул у меня из рук и просек бахилу, но, не почувствовав боли, я сделал вывод, что внутрен­ний сапог спас мне палец. Пробившись обратно к нартам, истекая потом, мы поставили палатку и вскоре принялись за дегидрированное мясо. Ледяное поле, на котором мы встали, было очень молодое — вода, образовавшаяся при растапливании льда на примусе, получилась очень соленой. Чарли взглянул на мою ногу. Острие ледоруба все же разрубило ноготь на боль­шом пальце и вошло глубоко в плоть, но крови было немного, и Чарли перевязал поврежденное место марлей, положив пластырь, намазав предвари­тельно всеисцеляющей мазью от геморроя».

«27 марта было -41°С и двадцатипятиузловой ветер с северо-запада. Мы останавливались каждый час, чтобы разогнать кровь в конечностях. От ра­боты ледорубом немели пальцы. У меня на шее распухли гланды, теперь они вполне соответствовали моему подбородку, поэтому я продолжал прини­мать таблетки бактрим. Я разглядел в зеркальце компаса, что белки глаз у меня налились кровью. Я все еще не мог носить защитные очки, хотя боль­шую часть дня сыпала крупа, и крошечные кристаллики льда на ветру попа­дали в глаза».

«В целом мы с Чарли пробыли вместе свыше шести лет, а в этом путешествии разделяли одну палатку, то есть прожили тесно в девяноста лагерях. Поэтому вполне можно было допу­стить, что нервы у нас поистрепались.

Однажды между нами все же возник долгий спор. Чарли заявил, что у меня вообще негативный взгляд на жизнь. Я упорно отрицал это. Тогда он сказал, что я очень неискренен. Парировать такой удар оказалось сложнее, так как однажды он слышал, как моя мать и Джинни обвиняли меня в этом грехе. Я контратаковал, сказав, что нет ничего удивительного в том, что он так агрессивен, после того как я не согласился с ним по поводу расположения палаток. Пожалуй, это был самый опасный разговор между нами; осознав это, уже через несколько минут мы спокойно обсуждали достоинства сне­жного бордюра вокруг основания палатки.

За время арктического путешествия между нами не возникало безобра­зных сцен и не было гнетущей атмосферы. В 1977 году дела обстояли не так безоблачно, однако мы стали старше и мудрее, как совы. Может быть, мы настолько хорошо изучили стрессовые состояния друг друга, что отлично знали, в какой момент нужно свернуть в сторону.

Крис Бонингтон (британский альпинист) писал о путешествиях, которые были значительно ко­роче нашего: «Число конфронтации в горах, если вырвать их из контекста экспедиции, оказывается невероятно ничтожным, и тем не менее такие ситуации легко выходят из-под контроля и подрывают моральное состояние участников. С другой стороны, я уверен, что легкое ворчание и выражение неудовольствия вслух все же помогают снять напряжение».

Чарли так сказал о самом себе: «Либо я нравлюсь людям, либо нет. Я могу быть очень резким, но в душе я весьма застенчив, хотя никто не верит в это. Мне же люди тоже либо нра­вятся, либо нет, что ужасно само по себе. Я пытался перешагнуть через это. Не терплю людей, которые любят выпячиваться или держат вас на рас­стоянии. Существуют пределы, в которых я могу снести это. Но если кому-то плохо, я спокойно выслушаю, потому что умею слушать других».

Приключения группы Ханнеса

«Мы узнали, что пять дней назад девять южноафриканцев вышли со своей полевой геологической станции, направляясь в Санаэ. Им предстоял 100-километровый переход. Возглавлял группу босс Ханнес — суровый африка­нер с богатым полярным опытом. Они шли домой тем же маршрутом через Краевую зону, что и мы, когда пробирались к Ривингену.

Их подстерегала неудача — один из тяжелых тракторов провалился на 20 метров в трещину, и вдобавок его заклинило его же санями с горючим весом в одну тонну. Троих полярников, сидевших в кабине, спасли, они отделались  лишь ушибами, но трактор и сани были обречены.

Кабины оставшихся двух тракторов оказались переполнены. Система демократического руководства, которой так восхищался Симон, все еще дей­ствовала, поэтому трое «бездомных» решили побыстрее вернуться в Санаэ. до которого оставался дневной переход по плоской местности. Погода была отличная, и они поехали на «скиду» без палатки с минимальным количе­ством продовольствия. Остальные продолжили путь, соблюдая чрезвычай­ную осторожность, а затем разбили лагерь на кромке Краевой зоны. Так по­лучилось, что Джед Белл, молодой ученый, с которым мы часто говорили по радио, упал в трещину на глубину 30 метров и сломал себе шею.

Пятеро оставшихся в живых, достав его тело, связались по радио с Санаэ и узнали, что трое их товарищей на «скиду» еще не объявились. Не на шут­ку встревоженный Ханнес лично отправился на втором «скиду», чтобы разыскать их, и вскоре напал на след. Однако он не заметил, что запасная канистра с бензином от соприкосновения с шасси «скиду» получила про­боину и дала течь. У Ханнеса кончилось горючее, и он потерял радиоконтакт с Санаэ.

Тем временем погода ухудшилась и накрыла тех троих на «скиду». Они по ошибке приняли небольшой бугор на ледяном склоне, называемый Бласумне, за другой — Эскимо. Неподалеку от берега моря им пришлось проби­раться в ледовых нагромождениях вдоль приливной трещины. Они не были уверены в том, где находятся — западнее или восточнее Санаэ, и решили остановиться на ночлег. Через несколько часов их спальные мешки про­мокли насквозь. У трех южноафриканцев осталось только восемь пакети­ков с галетами, но не было примуса, чтобы растопить снег, поэтому насту­пало обезвоживание, которое сочеталось с переохлаждением — люди дрожа­ли от холода уже несколько дней.

Оставшиеся в Санаэ были поражены случившимся, но они лишились ру­ководства. Они не могли вызвать на помощь поисковый самолет, потому что не было нужной радиоаппаратуры. В то время такой оперативный само­лет сидел на британской базе в более чем 6800 километрах от них. Амери­канские «Геркулесы» на лыжах находились в 3600 километрах на базе Мак-Мердо, и было маловероятно, что они смогли бы приземлиться в районе зо­ны поисков или хотя бы поблизости».

Впечатления от советских антарктических станций

«Ближайшие соседи этой полюсной станции — русские, они в 1150 киломе­трах отсюда на станции «Восток». Они держат мировой рекорд по самой низкой температуре — почти -90° С. Кое-кто из американских ученых вот-вот вылетит туда в порядке обмена визитами, и даже принимаются заказы на «покупки». Выработана особая бартерная система:

—  1 бутылка русской водки — 1 бутылка американской водки

—   1 русская кожаная шапка или сапоги — 1 кассетник

—  1 полный комплект кожаной одежды — 1 пара джинсов или калькуля­тор.

Так как у нас не было ни водки, ни джинсов или калькуляторов, мы не стали участвовать в сделке».

«Завершив последний грузовой рейс в Санаэ, Жиль решил взять Анто и Джерри в увеселительную прогулку на русскую базу «Новолазаревская» (это примерно в 500 километрах к востоку на побережье), где еще не побывал никто, кроме советских. Наши полетели без предупреждения, прихватив с со­бой изрядное количество южноафриканского вина и шоколада «Кэдбери», к большой радости обитателей станции, где все были русскими, если не счи­тать четырех немцев из Восточной Германии, работавших переводчиками.

Немедленно был организован банкет, и начались двенадцатичасовые по­сиделки с выпивкой. Неограниченное количество русского шампанского, водки и какой-то жидкости, похожей на бренди, но пахнущей ракетным то­пливом, лилось рекой. Глоточки и пригубливание не одобрялись, хотя на­ступали и короткие перерывы, во время которых поглощались ужасного ви­да советские корнишоны.

Немцы без устали переводили спичи, добрые пожелания, которые потря­сли аполитический статус Антарктиды. Бесконечные тосты поднимались за всех людей в Британии, СССР, Антарктике и вообще за все на свете. Джерри особенно нажимал на ракетное топливо, но Жиль объяснил, что, как пилот, никогда не принимает перед полетом. Это, кажется, изумило русских, и они заявили, что вообще не понимают тех, кто летает в Антарктике и не пьет.

Анто, человек слишком деликатный, чтобы признаться, что он вообще редко пьет, продолжал поглощать подносимые ему порции ракетного топлива, сливая при этом каждую вторую в свой брезентовый сапог. Поэтому всякий раз, когда он поднимался на ноги, слышался какой-то слякотный звук, который, однако, тонул в гуле голосов пирующих. На следующий день Анто сильно страдал от чего-то очень схожего с болезнью ног, распростра­ненной в 1-ю мировую войну и известной под названием «траншейная стопа».

Когда веселье прошло, начальник базы Игорь Антонович отвел Жиля в сторонку и от души поблагодарил за визит.

«Вы первый иностранец здесь. Теперь «Новолазаревская» превратилась в международный аэропорт. Мы очень благодарны вам».

С помощью русских Жиль и Анто смогли погрузить Джерри на самолет, а затем все трое в русских медвежьих шапках полетели обратно в Санаэ».

Анто Биркбек возводит одну из картонных хижин в Ривингене