Опыт экспедиции К.П. Ягодовского по европейскому Северу
Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Екатерининская гавань зимой
Впечатления от Копенгагена, Тромсе, Архангельска
«Копенгаген—первый нерусский город, который мне пришлось видеть, и я сразу почувствовал в нем что-то новое. Трудно определить, из чего именно складывалось это ощущение. Все было иное. Много оживления, много говора, и мало шума; мало экипажей, и много пешеходов; все идут, спешат, но нет той озабоченности и того напряжения, которое так заметно, например, в Петербурге».
«Тромсе — главный город полярной Норвегии. В нем 7 тысяч жителей, есть гимназия и семинария. Но чуть ли не лучшим зданием в городе является здание музея».
«Но сам Архангельск меня разочаровал: удивительно-безжизненный, скучный и неинтересный, город. В 3-4 часа я осмотрел его не только с внешней стороны, но ознакомился и со всеми его достопримечательностями. Архангельский музей после Норвежских музеев показался мне таким жалким... А памятник Ломоносову? Неинтересный, нехудожественный, он зарос травой и находится, по-видимому, в полном пренебрежении. Как мы, русские, не умеем чтить своих национальных героев! Величайший, разносторонний ум, предвосхитивший, как оказывается, идеи Лавуазье и стоявший в свое время в некоторых отношениях далеко впереди исследователей всего мира, даже здесь, на своей родине не удостоился более величественного увековечения своей памяти!»
Норвежские музеи
«Меня поразили норвежские музеи. Это не зоологический, не ботанический и не какой-либо другой специальный музей, а прежде всего — музей местного края. Обойдя его, вы уносите с собой довольно полное представление о местной природе, об истории и археологии края, о занятиях местного населения и т. д. Все это представлено коллекциями музея. Его внутреннее устройство поражает своей простотой, но в то же время все выставленные объекты хорошо видны и очень доступны для наблюдения. Масса ребятишек постоянно наполняет залы музея. И какая школа может лучше познакомить будущих граждан с прошлым и настоящим их родины?
Несмотря на такую удаленность от центра, от университета, в каждом из подобных музеев вы найдете ученых, имена которых часто встречаются в специальной литературе и пользуются заслуженным уважением».
Одежда путешественников
«Мы уже приспособились к северу и, благодаря советам окружающих, усвоили костюм, наиболее удобный для работы. Высокие непромокаемые сапоги, толстые суконные шаровары, легкая и мягкая, но очень теплая фуфайка и шапка с наушниками хорошо защищали нас от холода и совершенно не стесняли движений. Насколько этот костюм, действительно, отвечал здешнему климату, можно заключить хотя бы из того, что все промышленники, одеваются точно так же; купленные нами фуфайки здесь так и называется «поморками».
Одежда и обувь самоедов
«Здесь же мы увидели и костюмы самоедов. И мужчины, и женщины, и дети одеваются в «малицы»; это - длинная почти до пят рубаха, сшитая из двух шкур дикого оленя, одна мехом внутрь, другая - наружу; возле воротника пришит меховой же мешок для головы, напоминающий капор; в хорошую погоду его откидывают на спину, а в дурную - надвигают на голову. Обувью служат «пимы», - мягкие меховые сапоги тоже из двойной оленьей шкуры; подошву делают из медвежьей шкуры, так как олений мех недостаточно прочен и быстро вытирается».
Пришлые колонисты и поморы
«— В настоящее время стремятся колонизовать Мурман. Конечно, жизнь здесь тяжела. Вот нам теперь надоедает непрерывный полярный день, но во сколько раз тяжелее такая же непрерывная полярная ночь! Отсутствие света и недостаток свежих продуктов ведут к тому, что чуть не поголовно вся колония лежит в цинге. Путей сообщения никаких, так как пароходство с осени прекращается, а на шлюпке далеко не уедешь: здесь зимою очень часты штормы и штормы ужасные. Как видите, условия жизни далеко не блестящие. Чтобы привлечь колонистов, в последнее время им выдается значительная денежная сумма на первое обзаведение, и предоставляется ряд других льгот. Но сплошь и рядом эта мера имеет и другие стороны: привлеченные подачкой, на Мурман часто идут люди, которым нечего больше терять в жизни; часто это люди, непривыкшие к морю и не любящие его. Ну, какие же это промышленники? И вы прислушайтесь, в устах помора название колониста звучит довольно-таки презрительно. Совершенно иной элемент представляют собою колонисты шведы, норвежцы, финляндцы... Вы были на Кильдине у Эриксона?
— Нет.
— Ну, вот, когда побываете, тогда увидите, что такое настоящий житель крайнего севера! Поморы в большинстве для Мурмана - элемент пришлый. Это - жители Архангельской, отчасти Вологодской и других губерний, которые являются сюда только на лето исключительно ради промысла. Они — прирожденные моряки. Это ведь потомки тех отважных мореплавателей, которые на утлых суденышках ходили на Медвежий остров, Новую Землю и Шпицберген».
«Мне казалось, что я попал в обыкновенную русскую деревню; не было только в ней того уюта и опрятности, которые так характерны для поселений, например, Новгородской губернии. Вдоль улицы довольно часто попадались большие избы с 2-3 окнами по фасаду с расписными ставнями по бокам. Возле таких домиков иногда был и заборчик, окружающий небольшой двор. Все это были дома колонистов. Рядом с ними попадались кое-как сколоченные избушки без всякого намека на забор или двор; это «стан», жилище поморов, приходящих только на летний промысел».
«— Вот как могут жить здесь промышленники! - говорил Николай Михайлович, когда мы уходили от Эриксона. — Прошло всего несколько лет, как он здесь поселился, а благосостояние его растет очень заметно. Он промышляет круглый год: летом - рыбу, зимою - тюленей. У него теперь целое стадо оленей, есть и рогатый скот.
— В чем же заключается секрет его успеха? - спросил я.— Почему и наши колонисты не могут достигнуть того, чего добился Эриксон?
— Он значительно развитее наших промышленников! Он не боится новизны, внимательно присматривается ко всему и охотно применяет все, что кажется ему полезным. Прибавьте сюда энергию, предприимчивость и большое трудолюбие всей его семьи, и вам станет понятным, почему он устроился так хорошо там, где русские колонисты влачат жалкое существование. Не малую роль во всем этом играет, конечно, и трезвость, которой наши поморы похвалиться не могут».
Жилище норвежского колониста
«Почти у самого берега стоял довольно большой дом единственного жителя Кильдина, норвежского колониста Эриксона. Уже по своему внешнему виду он резко отличался от тех домов, которые мне приходилось видеть и в других местах Мурмана: под крышей виднелись окна мезонина, а выступавший вперед небольшой балкончик совсем уж не гармонировал с создавшимся у меня представлением о севере. Когда мы вошли внутрь, глазам нашим представилась очень чистая комната с простой, но удобной мебелью. На стенах висели в рамках картинки и портреты, среди которых я сразу узнал Нансена. Поднявшийся нам навстречу высокий, широкоплечий старик и был сам Эриксон. Пока Николай Михайлович разговаривал с ним (по-норвежски), я занялся осмотром комнаты. Все указывало на то, что хозяева живут иной жизнью, чем наши промышленники. На столе, покрытом скатертью, стояли письменные принадлежности и лежало несколько книг; у низкого самодельного кресла, в котором сидел старик Эриксон, были разбросаны норвежские газеты».
Промысловая избушка
«Невдалеке сиротливо стояла, полуразрушенная промысловая избушка; крыши не было, вся внутренность указывала на то, что ее давно уже покинули; в окнах еще сохранились остатки пузыря, которым ее обитатели стремились заменить стекла. Кто здесь жил? Какие отважные промышленники хотели устроить здесь свою базу? Ради чего они перевезли сюда сруб и стремились создать жилище, пригодное для зимовки в этом суровом климате? И мне рисовались картины отчаянной борьбы, которую должна была выдержать эта кучка поморов, отрезанная от всего мира. Какими одинокими и заброшенными, должны, были они чувствовать себя в полярную ночь, когда снежный ураган потрясал стены этой избушки! Почему же забросили они с таким трудом созданное жилище? Быть может цинга, этот бич полярных стран, измучила их всех и они умирали здесь медленной, мучительной смертью без всякой надежды на спасение? Или, быть может, все они погибли с борьбе с свирепыми белыми медведями, которые целыми стадами приходили сюда, в надежде полакомиться редкой добычей... Жуткое впечатление производят, развалины покинутого заброшенного, замка, но несравненно более тяжелое чувство оставила во мне эта полуразвалившаяся избушка с лохмотьями пузыря вместо стекол!»
Типы рыбачьих судов
«Мы не заметили, как начался спуск. Вскоре мы были на левом берегу довольно широкой реки. Везде стояли рыбачьи суда. Среди массы тяжелых шняк сразу бросались в глаза стильные легкие «елы» типа норвежского норланд-бота. На противоположном берегу раскинулась Териберка. Всеволод Феликсович крикнул; нам дали «карбас», небольшую шлюпку, и скоро мы были на другом берегу реки, покрытом чистым белым песком».
Заготовление рыбы
«— А это что такое? — с удивлением спросил я, увидев совсем странную для меня картину: между столбиками натянуты веревки, покрытые какими-то небольшими серыми предметами... Когда мы подошли, оказалось, что это масса тресковых голов, развешенных для просушки. Они еще не высохли, и в них копошилась масса «червей»,— личинок каких-то насекомых».
Питание
«На третий или на четвертый день нашего плавания выяснилось очень неприятное обстоятельство: на пароход почему-то не погрузили целую тушу быка, так что весь рейс нам предстояло оставаться без мяса. Если бы мы работали в западной части области наших исследований, то отсутствие мяса нас не беспокоило бы, так как мы всегда могли бы наловить рыбы, но мы шли на восток, куда промысловая рыба не заходит. Была предпринята целая ревизия наших пищевых запасов. Результаты оказались не блестящими: хлеба, галет и масла было достаточно, так что голодать мы не могли; было также немного соленой рыбы и бочка солонины, которая хранилась на пароходе, как неприкосновенный в обычное время запас, предназначавшийся на экстренный случай; на небольшое количество жестянок с консервами нужно было смотреть только как на лакомство. Когда все это было выяснено, решили, что жить и работать возможно, и пошли дальше».
"Андрей Первозванный" зимой у пристани Екатерининского острова
Остановка во льдах
Николай Михайлович Книпович на палубе "Андрея Первозванного"
