Опыт участника научных экспедиций по изучению ледников



Опыт участника научных экспедиций по изучению ледников

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский


Особенности работы гляциолога

Для современной гляциологии характерны широкие связи с другими науками о Земле. «Поэтому в своих исследованиях мы используем результаты наблюдений и наших предшественников-гляциологов, и представите­лей родственных специальностей: геологов, топографов, климатологов и т. д. Это не просто информация – это еще и традиция.

И поскольку гляциология первоначально возникла на стыке трех наук: геологии, геофизики и геогра­фии, – гляциолог унаследовал лучшие качества специ­алистов всех трех отраслей знания: пытливость геолога, строгость оценок геофизика и, наконец, широту воспри­ятия географа».

«Вообще же среди гляциологов можно выделить маршрутников, стационарщиков и теоретиков. Вся ус­ловность такого деления видна на следующем примере: один из наиболее результативных маршрутов был заду­ман и выполнен в 1963 году к верховьям ледника Медвежий (Памир) А. Б. Казанским, сугубо теорети­ком по складу характера.

В сравнительно небольшом научном подразделении Шпицбергенской экспедиции 1965–1967 годов группы маршрутников и станционарщиков сформировались с самого начала вполне четко. Поскольку и маршрутник, и стационарщик одинаково болеют за порученное им дело, они не прочь порой подчеркнуть свое место в науке, хотя давно сама жизнь показала, что одинаково нужны и те и другие... Маршрутник при этом чаще обращается к традициям, стационарщик – к  жесткой системе цифровых оценок (порой забывая, что его оппонент уже давно гармонию природы постигает пос­редством алгебры количественных показателей).

Мои товарищи по Шпицбергенской экспедиции Е. М. Зингер и Л. С. Троицкий, кстати совершенно несхожие по характеру, – представители этих двух кате­горий. В период нашей полевой деятельности различия в характере проявляются в полной мере. Е. М. Зингер энергичен при сборах, особенно в начале и в конце экспедиции, а также в начале полевой работы, когда каждый отряд буквально надо выталкивать в поле, оперативно решая массу проблем. В это время он берет основные заботы на себя, сберегая наши силы для «поля». Наконец все отряды «разогнаны» по местам в соответствии с планом работ. Евгений Михайлович может передохнуть, а для Л. С. Троицкого начинается полевая страда. Несмотря на различие характеров, «руководящий тандем» Шпицбергенской экспедиции ус­пешно работал прежде всего благодаря общей черте – преданности делу».

«Ледники ничего не обещают и ничего не прощают. Но какой бывает наука о ледниках и других видах льда, можно узнать, только посвятив ей себя целиком. За это и многое другое гляциолог верно служит гляциологии, Науке о Земле и Человеке – Географии».

Организация работы гляциолога

Исследовательская работа гляциологов подразумевает проведение большого количества маршрутов. «К палатке он вернется 5–6 часов спустя, где долго и жадно, стараясь неосторожным движением не разбу­дить товарища, будет неторопливо пить чай и есть нехитрое полевое варево. Потом влезет в спальный мешок, чтобы ненадолго забыться в коротком неровном сне. Через несколько часов все то же самое повторит его товарищ... Пройдет неделя, дру­гая...

Запас горючего и продовольствия в их рюкзаках поубавится, и тогда они выйдут к месту, обозначенному на их картах красным крестиком, где среди каменных глыб их будет ждать туго перевязанный бечевкой мешок с продовольствием и жестянка с горючим, оставленные вертолетчиками. Все описанное – это на­ши маршруты, повторяющиеся многократно.

В тот раз за две недели мы прошагали по Земле Норденшельда свыше 200 километров. Помимо новых данных о древнем оледенении мы отметили изменения в положении концов почти у 30 ледников».

Научные наблюдения

«Для выигрыша времени решаю сократить количе­ство приемов в наблюдении в пять раз, при этом точность остается вполне достаточной. В результате этого в марте за три дня я сделал вдвое больше, чем за три недели осенью прошлого года.

Но чтобы выдержать такой темп работы, пришлось напрячь все свои силы, и вот первый жестокий урок».

«Наши гляциологи плотно оседлали язык ледника, выполнив множество интересных наблюдений, хотя о том, что происходило в области питания, никто не мог сказать ровным счетом ничего».

«По замыслу и целенаправленности маршрут к вер­ховьям Медвежьего остается для меня образцом. На­чальник отряда А. Б. Казанский считал, что ответ на вопрос о причинах подвижки следует искать в истоках ледника. Передо мной была поставлена задача – установить наличие или отсутствие изменений в этой части ледника.

До обсерватории на леднике Федченко мы добира­лись с караваном лошадей, а дальше пошли пешком... Идем друг за другом по глубокому фирну. Все иначе, чем в Арктике, – палящее солнце, отдаленные раскаты лавин и морены, морены, морены. Чтобы не увязнуть в снегу, то и дело вылезаем на повышения ледника – снега там меньше, зато трещины... Уходим от них снова в глубокий мокрый фирн...

Однако все это мелочи. Главное – результаты мар­шрута: в истоках Медвежьего нет и намека на сколько-нибудь значительные изменения. Значит, эффект под­вижки связан со свойствами самого языка, с его собственной реакцией, возникающей при какой-то критической массе.

Именно в это время и вошел в литературу термин «пульсирующий ледник», т. е. ледник с периодически повторяющимися подвижками. Полезный для меня маршрут. Позже я понял, что без учета эффекта подвижек невозможно оценить в полной мере картину развития современного оледенения».

«Но пока только карты, карты и карты, десятки и сотни листов разнообразных карт, и я не выпускал их из своих рук, пока не убеждался, что вся полезная информация получена. Постепенно в моих камеральных картометрических данных все чаще стало обозначаться совпадение самых, казалось бы, разрозненных и не связанных друг с другом характеристик оледенения далекого полярного архипелага. Пока это было только признаком существования четкой системы природных взаимосвязей».

«Человек выходит к леднику, достает карту, дневник и определяется буссолью по окрестным вершинам. Очередной азимут, подсчет шагов, снова азимут, опять подсчет шагов до тех пор, пока язык ледника не будет оконтурен. В завершение – еще контрольная засечка. Потом снова рысью к очередному леднику, где все повторяется сначала».

В Антарктиде «деятельность моих товарищей имела самое непос­редственное отношение к будущему гляциологии. Они приспособили обычную авиационную радиолокацион­ную станцию, несколько изменив диапазон частот, для измерения толщины льда ледникового покрова Антар­ктиды. При этом отраженный импульс фиксировался на фотопленку прямо в процессе движения, без непосред­ственного измерения толщины льда. Таким образом получался профиль подледного ложа, так как запись результатов происходила непрерывно, как на эхолоте».

На Шпицбергене «наиболее интересной была реакция людей. Именно в это время четыре человека в полной мере ощутили, что они связаны общей идеей и общим заданием – дойти до ложа, где бы оно ни находилось. Ребята работали так, что я просто начал опасаться, как бы они не перенапряглись. Больше всех при этом страдал Матти, спал он порой по пять-шесть часов. (В та­ких случаях я нередко переносил подъем на час-два позже).

Бурение глубже 100 метров идет нормально, но снаряд по-прежнему приносит лед без каких-либо приз­наков близости ложа».

На Шпицбергене, «если бы мы проводили определения абсолютного возраста льда прямо здесь, картина получилась бы захватывающая. Сейчас керн, судя по косвенным приз­накам (стратиграфии, ежегодному накоплению снега и т. д.), образовался во времена Семена Дежнева или Степана Разина, а в Европе идет Тридцатилетняя война».

Страховка на леднике

«А видеть силуэт товарища среди трещин барьера страшновато! Впрочем, и у меня не лучшее положение: в поисках обзора я то и дело выхожу на трещиноватые участки ледника. Уверен, что Олег точно так же, чертыхаясь, с нетерпением ожидает появления моего силуэта в пределах видимости бинокля... Чисто визу­альная страховка, не более... В таких условиях пра­вильная оценка ситуации приобретала первостепенное значение».

Автор постепенно выработал собственные правила самостраховки. «Для начала – не оказаться с наступлением темноты в незнакомой части ледника: пока свежий снег не выпал, трещины видны хорошо... Еще опасность – туман. Впрочем, как правило, он надвигается постепен­но, и при его приближении я прекращаю работу и ухожу к жилью. Делаю это заранее, так как следов на льду (как и на плотном зимнем ветровом снегу) не остается».

«Однажды, возвращаясь на стационар, я решил спрямить путь (не было сил идти в обход), благо до дома было недалеко. Иду по снежному мосту через трещину шириной 6–8 метров. И вдруг на середине моста проваливается левая  нога.  Вытаскиваю ее и по-пластунски преодолеваю оставшиеся метры. Сбрасы­ваю треногу и теодолит, чувствую, что покрыт холод­ным липким потом. Совсем рядом темная дыра, из которой я чудом выбрался. Урок на будущее...»

Особенности жизни и работы в условиях сильного ветра

«Нередко после таких разговоров я просыпался оттого, что домик сотрясался от порывов ураганного ветра. Взгляд на часы – пора... Не просто одеваешься, скорее упаковываешься, напялив поверх всего еще плащ из брезента под стать фанере с туго затянутым капюшоном. Крышку люка, которая только что не поддавалась, вдруг буквально вырывает из рук, и бора принимает тебя в свои объятья. Развернувшись спиной к ветру и стараясь устоять на ногах, кое-как протискиваешься наружу, а ветер треплет тебя, что есть силы, стремясь опрокинуть, нещадно бьет и колотит с неути­хающим воем в антенне, и в оттяжках флюгеров. Нащупываешь наконец леер, т. е. веревку, специально натянутую для такого случая, и начинаешь буквально подтягиваться на ней против ветра к метеоплощадке... Простейшая, многократно отработанная до автоматизма процедура взятия отсчета превращается в пытку. На флюгер забираешься уже просто из интереса – посмотреть, забрасывает ли ветровую доску за послед­ний штифт указателя скорости ветра, а возвратясь, сообщаешь напарнику, с трудом раздирая слипшиеся от замерзших слез ресницы: «Сорок...»

«Неожиданно резко хлопает наружная дверь, так, что вздрагивает домик. Что-то стряслось... Выскакиваю в одном свитере и вижу, как по равнине к базе катится клубящаяся стена снега... Дождались!

Сутки дом ходит ходуном. До рации нельзя дотро­нуться – бьет электричеством. Дистанционные приборы зашкаливает, и стрелки бегают в разные стороны как сумасшедшие. На следующее утро на льду находим сначала Каневского, потом тело Афанасьева. В гидро­логической палатке обнаружили полушубок, меховой спальный мешок... и ни одной пары сухих запасных рукавиц...»

Организация лагеря на Шпицбергене

«Решающие события развернулись в двадцатых чис­лах июня 1965 года. Винтокрылые машины одна за другой садились на ненадежный фирн и, разгрузившись, снова уходили за очередным грузом, с ревом исчезая за ближайшими нунатаками (отдельными скалами, высту­пающими над поверхностью щитов и покровов Арктики и Антарктики).

Девственный снег на площадке притоптан множе­ством следов, кругом ящики, груды неразобранного оборудования, баллоны с газом, уголь, доски. Леднико­вое плато довольно быстро приобретало жилой вид.

Наконец, заложив прощальный круг, вертолеты улетели, а мы остались наедине со Шпицбергеном». Неподалеку от жилых палаток «поднялись метеобудка и антенна рации. Вот и все хозяйство...»

Ликвидация ледникового лагеря на Шпицбергене

«Наконец слышен отдаленный гул моторов. Зажига­ем оранжевые шашки... Вот и первая машина. Вертоле­ты прилетали через каждые полчаса, и на ледоразделе становилось все пустыннее. Уходили люди, ледник становился тем, чем он был раньше, – просто ледником.

Последняя машина делает свой последний круг. Я мысленно прощаюсь с очередным ледником в своей жизни, и вместе с усталостью приходит чувство удовлетворения. Наверное, стоит все-таки жить так, чтобы куда-то приходить первым и уходить последним...»

Жилище гляциологов на Шпицбергене

У исследователей была палатка КАПШ. «В первую очередь мы принялись устраивать жилье и установили каркасную арктическую палатку Шапошни­кова (КАПШ), прочное сооружение на трубчатом кар­касе, очертаниями напоминавшее юрту. Мы спешили закопать ее поглубже в снег, чтобы укрыть от сильных ветров. Успели поставить еще хозяйственную палатку, которую на правах временных обитателей плато «окку­пировали» маршрутники – Л. С. Троицкий и я. Стационарщики предпочитали КАПШ».

«Но пройдет время, и такой же фантастикой покажется кому-то наш КАПШ с койками вдоль «стен», эта печка у входа, которую чаще приходится ремонтировать, чем топить, импровизированный стол за ней – лист фанеры на вьючных ящиках, большая алюминиевая фляга с водой, дощатые продуктовые ящики, разбросанные сапоги и мешки с продуктами – все наше нехитрое житье-бытье».

Жилища в Антарктиде

Участники экспедиции жили в небольших свайных домиках, собранных из специальных арболитовых панелей (цемент со струж­кой), довольно теплых. «Во всяком случае два-три масляных радиатора в комнате нагревали ее до 20°С без особых затруднений. Всего в домике было 4–5 таких комнат.

Обитатели новых «многоквартирных» домов из алю­миниевых панелей жаловались на страшный шум и грохот обшивки во время сильных ветров. Наш дом тоже оказался с фокусом. На случай снежных заносов двери на зимовках всегда открываются внутрь. В спешке строители установили ее открывающейся нару­жу и, чтобы исправить ошибку, пристроили снаружи тамбур. Жаль, что им не пришлось зимовать в этой обитаемой аэродинамической трубе! При сильных вет­рах в тамбуре возникало разрежение, и наша дверь с треском распахивалась наружу. Однако в доме по требованиям техники безопасности была еще одна дверь, установленная нормально, то есть внутрь. И вот когда ветровой поток высасывал воздух из коридора так, что порой закладывало уши, эта вторая дверь срабатывала словно внутренний клапан и наш коридор превращался в аэродинамическую трубу, по которой со свистом проносились смерчи, торнадо, тайфуны и про­чие свирепые атмосферные явления! Впрочем, сами обитатели нашего домика относились к этим явлениям с философским спокойствием – Антарктида, мол, и так страна чудес, на все не хватит удивляться».

Питание

На Шпицбергене «кормежка из консервов надоела. Люди едят совсем мало, и скоро вновь появляется чувство голода: ввел дневной горячий чай или кофе...»

Одежда, обувь и другое снаряжение

«Тяжелый рюкзак давит на спину, лямки до мозолей натерли плечи. Выбирая на ходу узкие полоски гальки, двое в потных штормовках, с трудом преодолевая последние километры, еле передвигают ноги в высоких сапогах-ботфортах на пути к ледникам в верховьях одной из долин, затерянной на просторах Земли Норденшельда».

«Из одежды в ходу кожаные летные костюмы и так называемые комплекты КАЭ (Комплексная Антарктиче­ская экспедиция) – нечто вроде огромного ватника с капюшоном и таких же брюк. Очертания человеческой фигуры в такой робе становятся какими-то расплывчаты­ми, а походка осторожно-ковыляющей...»

«Вот и первые морены. Сброшены рюкзаки, быстро ставится палатка, в которую с трудом помещаются два спальных мешка. Шумит примус. Но один из путников, наскоро набив сухарями и сухим компотом карманы, берет коробку с буссолью и полевой дневник и рысью направляется к ледникам. Облачность может накрыть окрестные вершины-ориентиры в любой момент, поэто­му лучше поторопиться». «…работать он будет геологическим молотком и саперной лопатой».

Ориентирование в условиях Антарктиды. Компасы.

«Первые три недели пребывания на берегах шестого континента целиком посвящены подготовке к санно-тракторному походу, и поэтому времени на продолже­ние знакомства с окрестностями нет.

Как и положено новичку, выслушиваю целый ряд советов. Суть предстоящего задания в общих чертах ясна. От меня требуется провести санно-тракторный поезд вдоль трассы, отмеченной на местности вехами, и привести его обратно. Разумеется, часть вех за зиму исчезла – это нормально...

Арктические методы здесь не годятся, поскольку ориентиры на карте кончаются в десяти – пятнадцати километрах от побережья, дальше сплошное белое пространство с редкими горизонталями, а еще дальше кончаются и они – остается только координатная сетка. Единственный надежный способ в таких условиях – проверенная моряками на практике прокладка курсов и расстояний. Для этого у меня есть все необходимое – вместо лага счетчик расстояний и несколько компасов разных систем…»

«На исходе года я вполне освоился со штурманскими обязанностями. В моем распоряжении было целых три компаса – каждый со своими достоинствами и недостат­ками. В любой момент я мог определить курс по гирополукомпасу (ГПК). Но спустя два часа показания ГПК уже требовали корректировки, наш гирополукомпас, по выражению специалистов, начинал «уходить».

Я проверял его показания по астрокомпасу, который вообще превосходно работал, но... только в солнечную погоду. Поскольку в Антарктиде все не так, как у нас дома, то и солнце на небосводе здесь «шло» против часовой стрелки, что и было учтено в системе моего астрокомпаса. Наконец, был еще надежный и испытан­ный шлюпочный компас. К сожалению, когда ревел движок, и электроника наводила местные магнитные поля, пользоваться им было затруднительно.

Хотя каждый из компасов имел свои недостатки, в комбинации ими можно было пользоваться вполне успешно. Из этого в значительной мере и складывалось искусство новоявленного штурмана. Мои спутники, особенно водитель, поначалу недоверчиво посматривали на меня, пока я колдовал над всей этой аппаратурой, но, когда очередная веха ложилась едва не под гусени­цы трактора, все оставались довольны».

            Бытовые и психологические особенности полевой жизни

Однообразная деятельность, не приносящая видимого и быстрого результата приводит к тому, что «постепенно начинает проявлять­ся усталость».

«Мы – гляциологи... Что стоит за этой фразой, чита­тель уже представляет, но мне хотелось бы здесь остановиться на характере и личности самого гляциоло­га, его духовной жизни и человеческих качествах в той степени, как на них отразилась сама профессия иссле­дователя природных льдов.

Понятно, что создать некий «синтетический» (точ­нее, синтезированный) образ идеального гляциолога невозможно, и поэтому автору неизбежно придется делать ссылки на конкретных людей, черты и поступки которых представляются типичными, хотя бы в самом общем виде характерными для человека этой профес­сии.

Разумеется, работа в трудных условиях требует физической и нравственной стойкости, способности переносить жизненные и рабочие перегрузки. Но это лишь половина проблемы. В свое время один из наших славных предшественников на Новой Земле, П. К. Пах­тусов, описывая экспедиционные трудности и лишения, как-то отметил: «...подобные сцены, если они часто случаются, могут наложить и на самый веселый нрав печать мрачности, которая бывает  заметна  впоследствии даже в домашней жизни... Беспрерывное внима­ние и заботливость, частое беспокойство и нередко ночи, проведенные без сна, приносят ему старость – физическую и нравственную». Хотя с тех пор прошло немало лет, примеров «подобных сцен» и из современ­ной жизни гляциолога-полярника можно привести мно­жество, причем не каких-то ЧП, а самых обыденных, повторяющихся из экспедиции в экспедицию.

Остановлюсь только на двух особенностях «поле­вой» жизни. Особенность первая – однообразие. Нет погоды – ни шторм, ни какое-то непредвиденное ЧП, а просто навалился обычный плотный туман, причем в начале работ, когда людей не занять ни ремонтом полевого снаряжения, ни обработкой результатов на­блюдений...

Человеку со стороны трудно представить, что книж­ка в рюкзаке маршрутника – порой непозволительная роскошь, но это так... В общем, отряд, готовый к активной деятельности, оказался в состоянии пассивно­го ожидания; от людей в такой ситуации ничего не зависит. И одновременно напряженная готовность – сейчас же развернуть работы с изменением погоды...

А между тем сутки идут за сутками, похожие друг на друга как близнецы, без просвета и без надежды, и людям от окружающего мира остался только кусок каменистой морены, покрытой липкой грязью, и нес­колько отяжелевших от сырости палаток... Монотон­ность, однообразие – и так день за днем, и, когда все это кончится, неизвестно... Никаких событий... Судя по радиопередачам, человеческая жизнь с ее страстями и событиями обходит отряд стороной...

Чаще всего новички оказываются неподготовленны­ми к такой ситуации. Вдруг кого-то прорывает – как, и это романтика?.. Увы, не всем хватает жизненного опыта, кругозора и других качеств, способных сохра­нить оптимистический взгляд на будущее, умение ви­деть события в их реальном свете, не поддаваться собственным слабостям, не распускаться и т. д.

Особенность вторая – перегрузки. Нередко они бы­вают после вынужденного бездействия из-за непогоды, порой – из-за непредвиденных обстоятельств (напри­мер, досрочная эвакуация отряда) и т. д. И начинается бесконечный аврал, когда время на сон и даже обед сокращается до минимума, и, чтобы успеть уложиться в намеченные сроки, приходится работать по пятнад­цать, а то и по восемнадцать часов в сутки.

При хорошей организации как-то удается сгладить две крайние особенности полевой жизни, но тем не менее избежать их полностью, особенно в условиях отдаленных ледниковых районов с их переменчивыми погодными условиями, нельзя. В общем, умение прис­пособиться к моральным и физическим перегрузкам очень необходимо гляциологу в его повседневной де­ятельности. Сами гляциологи относятся к этим особенностям философски: мол, назвался груздем – полезай в кузов...

Несмотря на технику, жизнь в экспедиции осталась во многом прежней. Мороз, кислородное голодание, длительное пребывание вдали от близких людей, от дома, отсутствие элементарного комфорта, однообраз­ная пища и т. д.

Эти лишения еще долго сохранятся в экспедицион­ной жизни, но они с лихвой окупятся возможностью встреч с интересными людьми, участием в больших и интересных (порой глобальных) природных проектах, обретением жизненного опыта и быстрым професси­ональным становлением».

«Очень нужна дружба и понимание людей и в экспедиции в Арктике, и просто в жизни. И еще общая черта этих совершенно разных в нашей науке гляциоло­гов – жизнерадостность и оптимизм, который проявля­ется у каждого по-своему. Случайность? Едва ли...»

Проявления героического в работе

Ледник – объект по­вышенной опасности. «Среди людей, далеких от нашей специальности, существует мнение о чрезмерном риске в нашей поле­вой деятельности. Но риск заложен в самой приро­де научной деятельности – работе на грани извест­ного. Что за ней, можно узнать, только перешаг­нув ее.

Вспоминаю нашего водителя Игоря Ружицкого из Новоземельской экспедиции по программе МГГ. Он проводил свой трактор с балком на прицепе по узким ледяным перемычкам в опаснейшей полосе трещин. В балке, несмотря на грохот, с трудом удерживаясь при бросках на узких койках-полках, пытались заснуть уставшие до изнеможения люди.

Опасный участок. Игорь останавливает поезд и, несмотря на недовольное ворчание, заставляет людей покинуть балок. Отцепившись, уходит на тракторе вперед и на длинном тросе-буксире начинает перетаски­вать балок через опасную узость. Все благополучно. Игорь вылезает из кабины и не спеша закуривает.

И вдруг, совершенно беззвучно, на глазах у потря­сенных людей балок начинает скользить по  льду и медленно опрокидывается в трещину. Но Игорь успева­ет броситься в кабину...  В следующее мгновение трактор словно прыгает с места вперед  и секунду спустя вытаскивает из трещины целехонький балок. Чуть позже мы сообразили, что на ненадежном пока­том льду такой вес мог сорвать за собой и трактор... Другой случай произошел шестнадцать лет спустя на Памире. Маршрутный отряд не вернулся вовремя на ночевку в полевой лагерь, где осталась студентка-практикантка. Так как во главе отряда стоял опытный и хорошо знающий местность человек, девушка, предпо­лагая все самое худшее, пошла одна (что категорически запрещается всеми действующими инструкциями) по опасным осыпям в соседний  лагерь  и  сообщила  по рации о происшедшем на базу.

В эфире только что не раздавались рыдания, но вся информация была предельно деловой. Девушка приняла единственно верное решение – ведь она сделала все возможное для спасения людей. Еще через несколько часов мы обнаружили с вертолета виновников событий, подходивших к лагерю... Увы, шеф не оценил поступка своей подчиненной, заслужившей наше восхищение. А это был благородный риск ради людей...

Во время очередного полета на ледник упал верто­лет – почти благополучно, то есть без жертв. При ударе Сашу Журавлева, молодого научного сотрудника, выбросило из пилотной кабины. Едва оправившись от падения и оказав необходимую помощь пострадавшим товарищам, на глазах у экипажа, сопровождающего вертолет, он бросился в готовый вспыхнуть от потек­шего керосина смятый корпус аварийной машины и вынес пленки с записью наблюдений. Он спас то, ради чего совершался полет».

Всегда ли вопрос о надежности людей решается так однозначно? Увы, утвердительный ответ противоречил бы суровой правде жизни. В одной из экспедиций меня вызвался сопровождать по леднику некто, чьи обязан­ности были связаны с пребыванием на базе. Там он толстел и решил в маршруте несколько скинуть вес. Попав чуть ли не впервые на ледник, он вполне серьезно заявил, что все разговоры о трещинах – сущий вздор с целью заработать моральный капитал. В первый момент я не поверил собственным ушам, тем более что мы находились в зоне небольших трещин, не представлявших опасности.

– Сделайте шаг назад, – сказал я ему. Мой напарник чуть не по пояс погрузился в снег, так что его полушубок собрался в виде балетной пачки. Выбравшись, он объявил провал чистой случайностью, и мне еще дважды пришлось преподать ему урок полевой практики...

Увы, наука не пошла впрок этому человеку. В основе мировоззрения моего спутника была его соб­ственная персона – ловушка, пострашнее любой трещи­ны. На ледниках его пребывание оказалось случайным эпизодом, и сам случай запомнился мне как исключи­тельный...»

Дальнейшая судьба участников экспедиции на Новую Землю

«На заключительных  этапах обработки наблюдений МГГ наши товарищи стали выезжать в экспедиции на Кавказ и в Среднюю Азию. Мы же с Е. М. Зингером хранили верность далекой Арктике и, когда народ уходил с работы, принимались за составление программ будущих экспедиций – снова на Новую Землю, на остров Ушакова или на Таймыр...». «В первый же рабочий день после возвращения с Полярного Урала мне предло­жили отправиться на Медвежий».

«Спустя полгода после трагедии, происшедшей с З. М. Каневским на льду Русской Гавани, я встретил его в Москве.  Он осваивал протезы, много шутил, и вскоре я совершенно отчетливо почувствовал, что его поведение вполне искренне – он заново учился жить и радовался этим своим первым успехам. Потом у него появилась первая публикация, потом книги, и сейчас он член Союза журналистов и Союза писателей СССР. Полярная тема стала делом его жизни».

Шпицбергенский пейзаж  

«Стационар располагался на главном водоразделе острова (точнее, на ледоразделе), и в хорошую погоду с километровой высоты мы могли видеть весь наш остров. На востоке – глыба острова Баренца со светлой полоской ледника Дуквитц, а на западе за конусом горы Пирамида и двумя заливами – Билле-фьордом и Нур-фьордом – сплошной частокол гор на Земле Оскара II. Поблизости несколько нунатаков, преодолев толщу льда, своими вершинами поднялись вровень с нашим лагерем. В солнечную погоду нунатаки Рогачева –  синие, а горы Сванберг – красные. Хотя вокруг лед, пейзаж совсем другой, чем на Ледораздельной, – богаче, разнообразнее».

Приход полярного дня

«Сутки идут за сутками... Еще до окончания поляр­ной ночи я стал совершать короткие вылазки, выбирая места для будущих наблюдений. В обещанный календа­рем день солнца мы так и не увидели: бушевала бора и трудно было отличить ледник от неба. Но через несколько дней вдруг в полдень над барьером появился красный колеблющийся шар».

Наступление ледника

«Но еще до нашего отъезда в экспедицию пришло сенсационное известие – ледник Медвежий на Памире (ничем не примечательный ранее), словно очнувшись от спячки, вдруг начал стремительно наступать, продвига­ясь за сутки порой на сотни метров. Когда на его пути оказался поселок геологов, события приобрели драма­тический характер, а газетные корреспонденции чем-то напоминали фронтовые сводки…»

Лагерь польских гляциологов на Земле Оскара II



Возврат к списку



Пишите нам:
aerogeol@yandex.ru