Опыт Австралийской антарктической экспедиции 1911-1914 годов под руководством Д.Моусона

Опыт Австралийской антарктической экспедиции 1911-1914 годов под руководством Д.Моусона

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

…Наконец наступила эра экспедиций, которые планировались, управлялись, получали снаряжение и проводились с определенными целями. Для человека характерно, что первой целью его стремлений был полюс — вершина Земли, фокус долгот — магическая цель, для достижения которой никакие физические жертвы не считались слишком большими.

О Дугласе Моусоне, докторе естественных наук, бакалавре инженерных наук

Дуглас Моусон родился в 1882 году в Англии в графстве Йоркшир в старинной английской семье. Его отец в 1884 году, когда будущему исследователю Антарктики было всего два года, ликвидировал свои дела и переселился в Австралию. Поэтому Дуглас Моусон вполне справедливо считал   своей   настоящей родиной Австралию, и ей отдал он всю свою любовь и привязанность.

Подробности путешествия на пароходе «Иллора» по трем океанам из Англии в Сидней не сохранились в памяти Моусона, но из глубин раннего детства он пронес через всю жизнь ощущение величия океана и жадное стремление проникнуть взглядом за уходящую линию горизонта.

В 1901 году Моусон окончил геологический факультет Сиднейского университета, получил диплом горного инженера и затем в течение двух лет работал геологом на островах Новые Гебриды и в Южной Австралии, специализируясь по минералогии и петрографии. Молодому геологу судьба послала на первых же его самостоятельных шагах большую удачу: в университете и затем на исследовательской работе руководителем Дугласа Моусона оказался известный австралийский геолог профессор Томас Эджуорт Дейвид, прекрасный педагог и чуткий человек. Он сразу обратил внимание на незаурядные способности долговязого застенчивого студента, сумел пробудить в нем пытливость исследователя, и вскоре ученик и учитель, несмотря на разницу в возрасте в 25 лет, стали большими друзьями. Под руководством профессора Дейвида Моусон прошел так называемый почетный курс по геологии, в 1904 году получил первую ученую степень — бакалавра естественных наук и затем был приглашен по рекомендации Дейвида в Аделаидский университет на должность лектора по минералогии и петрографии. С тех пор в течение более 50 лет деятельность Д. Моусона была связана с Аделаидским университетом. В 1909 году он получил ученую степень доктора наук, в 1920 году возглавил кафедру геологии и минералогии, а затем — геологический факультет, который был создан благодаря его стараниям.

Свою первую научную работу Д. Моусон опубликовал в 1903 году, в ней содержалось описание результатов геологического изучения территории близ Сиднея; следующая работа касалась результатов наблюдений радиоактивности в минералах Австралии. Затем появились статьи по геологии островов Новые Гебриды и по минералогии южноавстралийской горной области Брокен-Хилл. Эти и последующие работы Моусона позволили ему открыть и выделить докембрийскую горную Аделаидскую систему. Геологические исследования молодого ученого получили высокую оценку в научных кругах и принесли известность их автору. Но славу и всемирное признание принесла Моусону Антарктика.

Собираясь в 1907 году в экспедицию на ледяной материк, неугомонный Э. Шеклтон пригласил в качестве руководителя научной группы профессора Т. Э. Дейвида, продолжавшего возглавлять  кафедру  геологии   в   Сиднейском   университете.

Дейвид согласился на предложение Шеклтона с условием, что помощником в экспедиции будет его бывший ученик, 25-летний преподаватель Аделаидского университета Дуглас Моусон. 1 января 1908 года Моусон вместе со всеми членами экспедиции отбыл в Антарктику из новозеландского порта Литлтон на борту промыслового судна «Нимрод».

Шеклтон назначил Моусона на должность геофизика, на него было возложено также проведение астрономических определений, магнитных и метеорологических наблюдений, составление топографических карт. Кроме того, он помогал своему учителю в сборах геологических образцов.

Местом зимовки и исходной базой для похода к Южному полюсу Шеклтон избрал о.Росса в проливе Мак-Мердо. Первые зимние месяцы были затрачены на организацию базы, обследование ближайших районов и подготовку похода к двум южным полюсам — географическому и магнитному. В этих работах и коротких походах Моусон проявил себя с лучшей стороны. Первой серьезной пробой сил было восхождение на действующий вулкан Эребус высотой более 4000 м, расположенный в 15 милях от лагеря. В походе приняла участие основная группа из трех человек (Дейвид, Моусон и врач Маккей) и вспомогательная партия также из трех человек. Восхождение на гору заняло пять дней. 10 марта впервые в истории шесть человек поднялись, наконец, на вершину вулкана и заглянули в трехсотметровую пропасть его главного кратера. Благодаря тому что в группе находились два ученых, этот тренировочный поход превратился в научную экспедицию, раскрывшую многие тайны крупнейшего вулкана Антарктиды.

Вскоре после этого начались два главных похода экспедиции. В каждом участвовало по три человека: к Южному географическому полюсу группу возглавил сам Шеклтон, а к Южному магнитному полюсу направились Дейвид (начальник группы), Моусон и Маккей. Шеклтон дал группе Дейвида подробную письменную инструкцию о проведении магнитных наблюдений, геологической разведки, топографического картирования Антарктиды по всему маршруту следования.

Это был поистине героический поход. За 122 дня группа Дейвида прошла 2020 км. Люди тянули за собой сани с тяжелым грузом. Каждый километр пути стоил огромного напряжения физических сил: торосы и разводья на морском льду, крутые скаты и ледяные пропасти на материке, рыхлый глубокий снег и твердые заструги, свирепая пурга и обжигающее солнце, промокшая одежда и поражения кожи лица и глаз, а потом еще прибавился и голод. Но путешественники настойчиво продвигались вперед, и их упорство было вознаграждено: 16 января 1909 года Дейвид, Моусон и Маккей достигли точки 72°25^/   ю. ш. и 55°16' в. д.,   где, по   вычислениям Моусона, в тот   период   находился   магнитный   полюс   южного   полушария.

Обратный путь оказался не менее тяжелым. Измученный вконец тяжестями перехода и лишенный физических сил, Дейвид передал руководство своей партией Моусону. На последних метрах пути, недалеко от берега, где путников поджидал «Нимрод», Моусон чуть было не погиб: он провалился в скрытую под снежным настилом бездонную трещину и повис на веревке. Помог ему выбраться прибежавший с судна «Нимрод» старший помощник капитана Джон Дейвис, с которым Моусона связала потом на целые десятилетия крепкая дружба.

Моусон вернулся в Австралию осенью 1909 года, навсегда покоренный Антарктикой. Он вновь приступил к педагогической работе в Аделаидском университете, но мысли о возвращении в страну снежных бурь и льда не покидают его. Он решил сам организовать экспедицию в Антарктику, используя большой практический опыт, полученный им в экспедиции Шеклтона. Главной целью своей экспедиции Моусон ставил геологическое обследование Антарктического континента, океанографическую работу в Южном полярном море и проведение комплекса других научных наблюдений. Его высокий личный авторитет в научных сферах способствовал привлечению в экспедицию многих молодых талантливых ученых.

История подготовки и проведения этой экспедиции талантливо описана Моусоном в его книге «Родина снежных бурь», поэтому нет необходимости подробно о ней рассказывать. Укажем только на самые основные моменты.

Экспедиция вошла в историю под названием Австралийской антарктической экспедиции 1911 —1914 годов, и во всех последующих научных трудах об Антарктике она упоминается под индексом ААЕ (The Australasian Antarctic Expedition). От всех предыдущих экспедиций она выгодно отличалась научной целенаправленностью, и поэтому результаты ее оказались также неизмеримо выше. Подобно Шеклтону Моусон для своей экспедиции также приобрел зверобойное судно «Аврора», промышлявшее тюленей в районе острова Ньюфаундленд, а капитаном его и своим заместителем он назначил Джона Кинга Дейвиса, с которым плавал на «Нимроде». В состав экспедиции входило 55 человек: 24 — экипаж судна и 31 — экспедиционный состав. Моусон делал ставку на энергию, смелость и выносливость юности, поэтому большинство научных работников экспедиции составляли аспиранты университетов Австралии и Новой Зеландии. Экспедиция ААЕ была снаряжена на сравнительно высоком техническом уровне. Моусон взял даже аэросани  (правда, они быстро поломались и в экспедиции не применялись), впервые в Антарктике применил радиосвязь.

Оставив пятерку своих товарищей во главе с Джорджем Эйнсуэртом на необитаемом субантарктическом о. Маккуори, участники экспедиции продолжили путь к Антарктиде и высадились на Земле Адели. Здесь была создана база экспедиции; отсюда, разбившись на группы, провели походы шесть партий экспедиции в разных направлениях. Одну из них — Дальнюю восточную партию — возглавил сам Моусон.

Научное значение ААЕ оказалось весьма высоким: были открыты неизвестные ранее районы Антарктиды, названные Моусоном Землей Короля Георга V (между 142° и 155° в.д.), Землей Королевы Мэри (между 90° и 102° в. д.), Берег Уилкса (между 130°и 136° в.д.), море Дейвиса, море Дюмон-Дюрвиля, а кроме того, множество гор, вершин, нунатаков, заливов, бухт, ледников, нанесенных впервые на географическую карту. Походы партий ААЕ подтвердили, что Земля Адели и вновь открытые земли являются частями единого материка. Большой и интересный материал был собран по земному магнетизму, геологии, гляциологии, климатологии; с борта «Авроры» были выполнены обширные океанографические наблюдения.

Антарктическая экспедиция 1911—1914 годов принесла Моусону всемирную славу. Многие известные научные общества удостоили его избрания своим членом, присудили ему золотые медали. Король наградил его рыцарским званием, отныне перед его именем появляется обращение «сэр». Но слава принесла Моусону мало денег, перед ним возникла серьезная проблема: как разделаться с долгами, появившимися из-за вынужденного года зимовки в Антарктике. Часть долга покрыли доходы от выпущенной книги Моусона «Родина снежных бурь» — она имела огромный успех и была издана во многих странах мира. С остальными долгами Моусон разделался благодаря чтению лекций в разных странах и помощи друзей.

Вскоре после возвращения из экспедиции Моусон совершил важный шаг в своей жизни: вступил в брак. Его невеста Пакита Делпрат все три года, пока отсутствовал Дуглас Моусон, терпеливо ждала возвращения своего жениха. Свадьба состоялась в Мельбурне 31 марта 1914 года. С тех дней в течение 44 лет леди Пакита Моусон была самым верным и преданным другом знаменитого полярного исследователя, делила с ним радости успехов и горести неудач, помогала ему идти вперед по тернистому пути славы, стараясь оберегать мужа от тяжелых жизненных ударов. Пакита Моусон отличалась всегда большой жизнерадостностью, неистощимым оптимизмом, неиссякаемой энергией, добрым сердцем и общительностью. Моусон не раз повторял друзьям, что он не смог бы сделать и половины того, что сумел достигнуть за свою долголетнюю жизнь, не будь всегда рядом с ним друга-жены. Леди Пакита и сейчас, несмотря на преклонный возраст, еще полна большой энергии и продолжает заботиться о научном и литературном наследии своего мужа. Она создала ему литературный памятник: написала увлекательную книгу  о жизни и деятельности своего покойного мужа ( Paquita Mawson. Mawson of the Antarctic. London, 1964).

Первая мировая война помешала Моусону приступить сразу же к прерванной педагогической деятельности в Аделаидском университете. Он едет в Лондон, где его призывают в распоряжение министерства военного снабжения и прикомандировывают к отделу боеприпасов. Моусон инспектирует корабли, готовящиеся к океанским рейсам, работает над проблемами противохимической защиты, занимается отправкой в Россию боеприпасов и средств химической защиты. Он старается вырвать время, чтобы работать над материалами ААЕ. В Австралию Моусон смог вернуться только в марте 1919 года, к началу нового учебного года, и он с жадностью погрузился в работу в Аделаидском университете. Он читает лекции студентам, выезжает с ними в горы Южной Австралии на учебную практику, участвует в экспедициях по изучению урановых месторождений Австралии. Но все эти годы Моусона не покидает мысль о возвращении в Антарктику.

После первой мировой войны усиленную деятельность в Антарктике развили англичане, норвежцы, французы, но район работ ААЕ все еще оставался не затронутым последующими исследованиями. Моусон прекрасно понимал, что для его глубокого изучения одной экспедиции недостаточно, нужны повторные исследования. И он начинает готовиться к новой экспедиции. Как и раньше, прежде всего пришлось решать финансовую проблему. Моусон добивается субсидии от правительства, но этого слишком мало. Пришлось прибегнуть к чтению публичных лекций, сбору пожертвований. Капиталист Мак-Робертсон пожертвовал 18 тыс. фунтов, американское газетное объединение Херста — 8200 фунтов. Разумеется, эти пожертвования были сделаны не бескорыстно.

В план своей новой экспедиции Моусон включил обследование обширного района побережья Антарктиды между 45° и 160° в. д. и изучение южных вод Атлантического и Индийского океанов между Южной Африкой, Австралией и Восточной Антарктидой. Моусон отказался от зимовок, создания береговых баз и походов в глубь континента. Программа экспедиции включала комплекс океанографических исследований и описание побережья материка.

Экспедиция вошла в историю под названием БАНЗАРЕ (British — Australia — New-Zealand  Antarctic   Research   Expedition), в ней принимали участие ученые Англии,  Австралии и Новой Зеландии.

Жизненный путь прославленного исследователя Антарктики оборвался в том же году: он умер 14 октября 1958 года в возрасте 77 лет.

 

 

Возникновение идеи экспедиции

В глубине души, видимо, с давних пор, я хранил один замысел, собираясь хорошенько обдумать его в будущем. Окончательно эта идея созрела в период моего первого пребывания на далеком Юге. Иногда, в часы долгих походов по нехоженым снежным полям, мысли льются светлым прозрачным потоком. Ум безмятежен и собран, а страсть к великим дерзаниям, внезапно пробуждающаяся в воображении, уравновешивается сдержанностью трезвого рассудка. Бывают в жизни такие мгновения, но они редки и быстротечны. Наверное, именно в одно из подобных мгновений я вдруг ощутил в себе желание подробнее ознакомиться с тем огромным участком Антарктического побережья, который наиболее близок к Австралии.

 

Описание судна

Найти нужное нам судно было вопросом первоочередной важности. Мы не могли и думать о том, чтобы получить судно, построенное по нашему проекту, так как расходы на постройку значительно превысили бы стоимость всей нашей экспедиций. Пришлось приобрести лучшее из имеющихся судов и переоборудовать его по нашим требованиям. Такого судна нельзя было купить в южных водах — они встречаются только в районе арктического китобойного и тюленьего промыслов.

Первое требование при проектировании судна, предназначаемого для плавания во льдах, — высокая прочность корпуса, позволяющего пробиваться через паковые льды и выдерживать боковое давление льдов.

Этому требованию соответствовало бы деревянное судно с утолщенной бортовой обшивкой и с необходимым усилением корпуса. Деревянные суда обладают определенной упругостью, и это большое преимущество, поскольку при столкновении их с плавучими льдами удары ослабляются. Происшедший недавно трагический случай  (видимо, автор имеет в виду гибель трансатлантического парохода «Титаник» в апреле 1912 г.— Прим. перев.) продемонстрировал, что стальной корабль может получить пробоину при первом же столкновении со льдом. Еще одна особенность — срезанный ниже ватерлинии нос — предусмотрена для того, чтобы избегать удары о лед и легче пробиваться в плавучих льдах. Вертикальный форштевень при столкновении со льдом вызывал бы немедленную остановку судна, а при внезапном сильном ударе судно может получить существенные повреждения. Поэтому мы сочли более целесообразным придать носу судна нависающую скошенную форму. При таком устройстве нос корабля поднимается над встречаемым препятствием с постепенным замедлением скорости. Судно, опускаясь на лед, своей огромной тяжестью разламывает его, оседает и продвигается вперед, набирая при этом скорость, чтобы должным образом встретить новое препятствие.

Вторым требованием является наличие парусов в дополнение к паровым машинам. Это требование крайне важно в условиях полярного плавания, поскольку паруса позволяют экономить уголь и всегда могут быть использованы в качестве последнего резерва на случай, если кончится запас топлива или поломается винт.

В конце концов мы купили паровую яхту «Аврора», принадлежавшую ньюфаундлендскому тюленьему промысловому флоту, и затем соответствующим образом переоборудовали ее. Судно, хотя отнюдь не новое (оно построено в 1876 году в Данди), было в достаточно хорошем состоянии и могло противостоять паковым льдам еще в течение многих лет. У «Авроры» была своя история: в начале своего плавания она входила в число судов, которые поспешили на помощь неудачливой экспедиции Грили (Американская арктическая экспедиция под руководством Адольфа Грили на судне «Протей» в 1881 г. проводила исследования острова Элсмир (Канадский архипелаг), открыла Землю Гранта).

Корпус «Авроры» построен из крепких дубовых досок, обшит железным деревом и облицован еловыми досками. Форштевень имел срезанную форму и был сделан из прочного цельного дерева, а поверх обшит стальными листами. Тяжелые шпангоуты подкреплены и усилены двумя рядами горизонтальных дубовых бимсов, на них настланы твиндечные и главная палубы. Три переборки разделяли форпик, главный трюм, машинное отделение и жилые помещения кормовой части судна.

Такой крепкий корпус может выдерживать сильное сжатие и в случае бокового давления больше шансов, что корабль будет выдавлен кверху. Однако, чтобы в наиболее тяжелых случаях наверняка обеспечить полную безопасность, следовало построить корпус по проекту, принятому Нансеном для «Фрама».

Главные измерения яхты:

длина                             — 165 футов,

ширина                          —   30 футов,

высота бортов               —   18 футов.

Регистровый тоннаж — 386, но фактическая его грузоподъемность, как мы убедились впоследствии, была около 600 тонн.

«Аврора» пересекает экватор. Август 1911 г.

 

Компаунд-машина, размещенная в кормовой части, снабжалась паром от одного котла. Нормальная регистровая мощность машины — 98 л. с. Гребной четырехлопастный винт при 60-70 оборотах в минуту обеспечивал скорость судна от 6 до 10 узлов.

Паровые магистрали проведены как на корму, к лебедке, предназначенной для погрузки грузов в главный трюм, так и на нос судна — к паровому брашпилю. Последний использовался, главным образом, для поднятия якоря и при глубоководном драгировании.

Яхта имела прямое парусное вооружение на фок-мачте, а грот- и бизань-мачты несли косые паруса.

Между переборкой машинного отделения и парусной кладовой находился обширный трюм. Шесть больших стальных танков (цистерна для воды) на дне трюма предназначались для хранения пресной воды. По мере освобождения каждый из них мог в любое время заполняться морской водой, чтобы сохранить необходимый балласт.

 

На палубе, перед главным трюмом, находилась рубка, где размещались камбуз, буфет и две лаборатории. Далее по направлению к носовой части судна — небольшая фонарная (кладовая для хранения керосина, ламп и другого судового инвентаря). Передняя часть помещения под полубаком оказалась очень удобной для плотницкой, столярной и других мастерских. Еще ниже просторное помещение предназначалось для шестнадцати человек команды. Позади люка находились штурманская рубка, каюта капитана и фотолаборатория, а над ними, перед самой трубой, капитанский мостик. Еще далее по корме, за машинным отделением, под ютом, размещалась кают-компания — центральное помещение размером 18х8 футов с обеденными столами, а вокруг кают-компании — каюты с койками, всего на 20 человек.

В настоящей главе следует также остановиться на составе участников экспедиции. Ни в одном другом деле руководитель экспедиции не может затратить свое время с большей пользой, как при подборе персонала, которому предстоит выполнять работу. Даже в научной экспедиции академическая квалификация при выборе людей отступает на второй план. Фиала (участник двух неудачных экспедиций США  к Северному полюсу 1901-02 и 1903-04 гг.) на основании собственного арктического опыта правильно указывал: «Многие из тех, кто в благоприятной обстановке считаются веселыми людьми и хорошими товарищами, становятся раздражительными, эгоистичными и проявляют слабость, если надо пожертвовать комфортом, обуздать свои желания и напряженно работать, когда эта работа кажется проигранной битвой. При подборе людей для полярных экспедиций на первом месте должны быть моральные качества, а затем уже умственные и физические способности».

Для работы в полярных условиях весьма желательно подбирать закаленную молодежь. Хотя 50-летний человек может быть так же вынослив физически, как другой в 20 лет, но очевидно, что этот 50-летний мужчина отличался таким же качеством и в 20 лет. В среднем же примерно после 30 лет способность организма переносить большую физическую нагрузку уменьшается. Говоря   языком   медицины,   мужчина в 40 лет достигает своего наивысшего расцвета, а после этого начинается медленная и, может быть, незаметная дегенерация тканей организма. Поскольку трудности исследований в холодных районах близки к пределу человеческой выносливости и довольно часто даже ее превышают, ясно, что все указанные общие положения должны   быть   надлежащим   образом учтены.

Но хотя возраст, а вместе с ним и другие вопросы физической пригодности должны всегда учитываться в первую очередь, при подборе людей в экспедицию никогда нельзя ограничиваться только этими показателями. Следует непременно учитывать умственные способности, опыт работы и здоровые моральные качества. Вот почему в таких случаях 50-летнему человеку иногда может быть отдано предпочтение перед более молодым.

Что касается алкоголя и табака, то теоретически можно утверждать, что без них человек лучше, но, с другой стороны, поведение человека в связи с подобными привычками часто служит показателем умения сдерживать себя.

Совершенство достигается, когда каждый человек сам готов решительно пожертвовать всеми личными наклонностями и привычками для общего блага.

 

Особенности ухода за собаками во время плавания

Во время плавания собак кормили лучшими собачьими галетами, но, чтобы они могли легче переносить холод и сырость, им явно недоставало свежего мяса и рыбы. На втором отрезке пути во время штормов вода непрерывно заливала палубу, что понижало жизнеспособность собак. Многие из них погибли от припадков, природа которых в то время была непонятна. В каждом случае смерть наступала внезапно, ей предшествовали одни и те же симптомы: внешне здоровая собака падала и через несколько минут умирала; иногда смерть собаки наступала при повторном припадке через несколько дней. Говорят, что в Арктике эпидемии с подобными симптомами обычны среди собак этой породы, но причина заболевания все еще остается неясной. Позднее, на подходах к Антарктике, еще несколько собак погибли подобным же образом. Вскрытия, произведенные докторами Маклином и Джонсом, показали, что в одном случае причиной смерти был гангренозный аппендицит, в двух других — острый гастрит и колит.

Первый случай такой болезни у собак на «Авроре» вызвал панику среди команды: собака упала на палубу в припадке, но вскоре поднялась и, огрызаясь, стала бросаться по сторонам. Раздались крики: собака бешеная! Через несколько секунд палуба опустела: все моментально бросились бежать и укрылись среди снастей, проявив необычное проворство. Время от времени по трапу полубака поднимались люди, несшие вахту внизу. Вначале все происшедшее казалось им забавным и вызывало насмешки над трусливыми товарищами. Но в следующий момент, увидев собаку в припадке, они по примеру своих товарищей также быстро карабкались наверх. Спустя несколько минут вся команда оказалась на вантах и мачтах, что доставило немалое развлечение офицерам.

Тем временем заболевшая собака забилась под полубак. Появились Мерц и Ниннис и решили пристрелить больную собаку. Раздался выстрел, и сразу же была подана команда, что все в порядке. Матросы спустились на палубу, стремясь поскорее разделить лавры. Но вдруг Нинниса взяло сомнение: разглядывая в неясном освещении одну из собак такой же масти, втиснувшуюся между бочками, он позвал Мерца и сказал, что, видимо, убил не ту собаку. В одно мгновение команда снова бросилась спасаться. Только спустя некоторое время после того, как сомнения были рассеяны, команда решилась снова спуститься на палубу.

За время плавания несколько собак ощенились, но все щенята, за исключением одного помета, не вынесли тяжелых условий плавания.

 

Упаковка грузов

На складе хранилось около 5200 тюков. Их надо было рассортировать и проверить. Были  предусмотрены   нужды   трех антарктических баз и станции на о. Маккуори. Требовалось тщательное внимание при осмотре грузов, чтобы избежать ошибок, так как отсутствие какого-либо одного предмета могло существенным образом повлиять на работу целой партии. Чтобы лучше распознавать грузы, вокруг каждого тюка красками были нанесены полосы определенного для каждой базы цвета.

Для облегчения выгрузки и транспортировки все грузы по возможности упаковывались в удобные для переноски ящики весом 50-70 фунтов. Помимо отличительных отметок каждый ящик имел номер и опись содержимого.

 

Беспорядочно сваленное на палубе, еще не укрепленное оборудование представляло зрелище неописуемого хаоса, и, хотя наше судно пока только лениво раскачивалось в усиливающейся зыби, вода уже начала заливать палубы. Каждая минута была дорога — надо было закреплять грузы и готовиться к шторму. Все принялись за работу. На главной палубе грузы навалены вровень с фальшбортом. Здесь были мачты беспроволочного телеграфа, два домика, большой моторный катер, ящики с галетами для собак и множество других вещей. На крыше рубки главной палубы, куда не могли добраться собаки, было сложено около двух тонн сливочного масла. Не пустовала и крыша штурманской рубки, являвшаяся продолжением мостика. К ее поручням очень удобно оказалось укрепить сани; здесь же разместили мареографы (океанографический прибор), метеорологические будки и ящики со свежими яйцами и яблоками. Кто-то случайно вспомнил о свободном месте в метеорологических будках, и туда посадили домашнюю птицу.

На палубе полуюта поставили ящики с бензином, сани и оборудование главной магнитной обсерватории. Кают-компания оказалась недоступной — настолько она была загромождена различными приборами и личным имуществом участников экспедиции. Прошло несколько дней, прежде чем все это было рассовано по углам. В одну свободную пятиместную каюту сложили неупакованные приборы, другие тюки были сложены в занятые членами экипажа каюты, и это почти исключало возможность пользоваться ими по их прямому назначению.

 

 

Аэросани для Антарктики

В последних числах месяца прибыли аэросани, упакованные в огромный ящик. Груз был хотя и неудобный, но относительно легкий: сам ящик весил значительно больше содержимого. Он был надежно принайтовлен над главной палубой с опорой на полубак и ростры.

Поскольку существовали ошибочные мнения относительно аэросаней или, точнее, «аэротракторных саней», уместно будет коротко остановиться на этом вопросе.

Эта машина первоначально представляла собой моноплан конструкции компании Виккерс. У моноплана было специальное съемное шасси на санных полозьях для использования его в Антарктике, и таким образом он был превращен в тягач для саней. Поскольку роль этой машины в качестве воздушного средства сообщения вызывала интерес, предполагалось, что она будет использована главным образом в целях привлечения внимания австралийской общественности к экспедиции, так как авиация в Австралии была в то время почти неизвестна. Машину заранее доставили в Аделаиду в сопровождении летчика лейтенанта Уоткинса и его помощника Бикертона. К сожалению, здесь она потерпела аварию, и только случайно Уоткинс и Уайлд избежали смерти. После этого было решено не пытаться летать в Антарктике. Крылья машины оставили в Австралии, а лейтенант Уоткинс вернулся в Англию. Тем временем машину отремонтировали и отправили в Хобарт.

Аэросани потребляют много высококачественного бензина; обеспечение их горючим в дополнение к потребностям двух станций беспроволочного телеграфа и моторного катера заставило нас взять большее количество этого опасного груза, чем нам хотелось бы. Всю палубу полуюта занимали 4000 галлонов бензина и 1300 галлонов керосина фирмы «Шелл», упакованные в обычные 4-галлоновые жестяные экспортные банки.

 

 

Организация лагеря

Работы хватало на всех: надо было вырыть ямы для «мертвяков» — тяжелых деревянных столбов, установить мачты, построить домики для моторов и для оператора.

Были заняты все: одни вооружены ломами и лопатами, другие молотками и гвоздями; моряки сращивали тросы, водружали мачты; цепочка людей доставляла грузы с берега моря к месту их назначения — на вершину холма.

Интересны некоторые детали, касающиеся работы канатной дороги: сверху вниз, на расстоянии около 800 футов, шли два несущих стальных троса, закрепленные наверху за «мертвяка», врытого в землю, а внизу закрученные вокруг большой скалы, возвышавшейся на ровном, заросшем травой участке, ярдах в 50 от вершины Шлюпочной гавани. Для подтаскивания груза наверх вокруг ролика, установленного на верхней станции, шла тонкая канатная тяга со сложными блоками на обоих концах, скользящими по каждому из несущих тросов. Длина канатной тяги была рассчитана таким образом, что, когда загружаемый конец находился на нижней станции, другой конец с противовесом оставался на верхней станции в положении начала спуска. Груз доставлялся на вершину холма с помощью противовеса, представлявшего собой мешок, наполненный землей. Как только наверху достигался некоторый перевес, наполнение мешка прекращалось, он опускался и по мере движения вниз набирал скорость.

Чтобы уменьшить скорость приближающегося к месту назначения груза, было изобретено несколько приспособлений. Но если противовес загружался неправильно, легко могла произойти авария. Уайлд пострадал от одного из таких тормозных приспособлений: оно состояло из куска железа, лежавшего на грунте ярдах в 30 перед конечной точкой. Железо было прикреплено тросом со свободной петлей к идущему вниз тросу. Когда противовес приближался к месту прикрепления, скорость его уменьшалась благодаря оказываемому сопротивлению. В данном случае прикрепляющий трос оказался под действием такой скорости, что кусок железа подпрыгнул в воздух и сильно ударил Уайлда по бедру. Уайлд был выведен из строя на несколько дней, но он все же продолжал руководить погрузкой на нижнем участке канатной дороги.

Больше всего хлопот доставили большие секции мачт для беспроволочного телеграфа. Они были не только очень тяжелыми, но и неудобными в транспортировке. Для всех грузов весом более одного центнера необходимо было специальное устройство, так как одинарные несущие тросы канатной дороги были недостаточно прочными. В таких случаях оба несущих троса соединялись вместе. Доставка груза на вершину холма производилась посредством прямой тяги. Обычно работы по доставке грузов сопровождались песнями, это как-то облегчало напряженный труд.

 

Жилище зимовщиков и другие постройки

До сих пор ничего не было сказано о типе дома, выбранном нами для антарктических станций. Вопрос этот очень важный, и мы много думали над ним, прежде чем прийти к окончательному решению. Поэтому не лишним будет высказать здесь некоторые замечания.

Основным требованием мы считали прочность: дом должен выдерживать сильные ураганы; на втором месте стояла простота конструкции, затем транспортабельность и надежная защита от наружного холода. Сначала у меня была мысль иметь домики в форме пирамид на квадратном основании: это обеспечивало бы устойчивость при сильных ветрах и при сохранении большей площади пола экономило бы лес. Окончательный тип дома был принят за счет сокращения той части пола, которая при низкой крыше не давала бы пользы. В принятой нами форме пирамида с трех наветренных сторон имела высоту 5 футов от основания, включая внешнюю веранду. Эта веранда подобно моторному катеру и многим другим необходимым для нас вещам оказалась чрезвычайно удобной. Она придавала устойчивость постройке, содействовала сохранению тепла в домике, служила складом и убежищем для собак, там же помещалась и физическая лаборатория.

С внешней стороны вокруг трех стен веранды были сложены ящики с припасами, образуя как бы продолжение склона крыши до самого грунта. Таким образом, ветер, обрушиваясь на дом, не встречал вертикальных срезов и, частично отклоняясь, создавал еще одну составляющую силы, прижимавшую постройку к грунту.

Все три взятые нами домика были в сущности одинаковой конструкции. Самый большой имел четыре поддерживающих столба, они размещались симметрично вблизи центра и поднимались от основания до стропил крыши. Внутри дома были отгорожены только небольшой вестибюль, темная фотографическая комната и моя комната. Свои планы в отношении конструкции домиков я сообщил в общих чертах Ходжману, предоставив ему разработать детали и сделать чертежи. Строительные брусья, принятые им при проектировании, были прочнее, чем те, которые обычно используют в постройке дома такого размера; крепления этих брусьев более надежны. Стены и крыша, как внутри, так и снаружи, — из соединенных в шпунт сосновых досок; два слоя толя давали особую защиту от ветра. Так как дождей здесь не ожидалось, такая кровля была вполне достаточной. На крыше имелось четыре окна — по одному на каждом из пирамидальных скатов. Таким образом, свет должен был проникать внутрь даже в том случае, если дом почти совершенно занесло бы снегом.

Самый большой дом, подаренный нам сиднейскими лесоторговцами, оказался удивительно стойким, он прекрасно выдержал период зимних ураганов. Меньший дом был куплен в Аделаиде, а третий домик построила и подарила нам фирма Антони в Мельбурне.

Ханнам при помощи Бикертона, Мадигана и других заложил тяжелые прочные фундаменты для установки бензинового мотора и генератора. Затем вокруг этих оснований настлали пол меньшего помещения и в самую последнюю очередь поставили стены и сделали крышу. За эту работу в основном отвечали Мерфи, Бейдж и Ходжман, и практически она была закончена к 10 февраля, а потом были выполнены небольшие доделки и изменения. Между тем Ханнам продолжал распаковывать и монтировать приборы для станции беспроволочного телеграфа. В дальнем домике вдоль одной из стен и части второй стены сделали верстак для механических и научных работ. В будущем здесь должна была быть мастерская.

Наш дом был готов уже во всем своем комплексе. Чтобы проникнуть во внутреннюю часть помещения, посетитель следует через снежный тоннель на веранду, затем через вестибюль двойная дверь ведет его дальше и он вторгается в тайны мастерской, а отсюда со страхом и трепетом через третью дверь входит в святая святых. Позднее, когда система снежных тоннелей достигла совершенства, она напоминала лабиринт царя Миноса. У всех трех дверей имелись пружины, и двери всегда держали закрытыми, за исключением случаев, когда необходимо было провентилировать помещение. В таких случаях обычно одновременно открывались отдушины в дымоход плиты и циркуляция воздуха происходила через открытые двери. Окна в крыше не открывались, оставаясь плотно запечатанными толстым слоем льда. Санитарный врач, незнакомый с особенностями климата Земли Адели, считал бы отсутствие более удовлетворительной вентиляции серьезным упущением. Но ему следовало бы знать, что большая часть нашего свободного времени на протяжении целого месяца после окончания строительства дома была потрачена на то, чтобы избавиться от сквозняков, появлявшихся в самых неожиданных местах из-за сильного напора ветра снаружи, достигавшего силы многих фунтов на квадратный фут. На веранде, за исключением небольшой части, служившей тамбуром, не было пола, его заменял хорошо утоптанный снег. В дощатом полу тамбура имелся люк, он вел вниз, в неглубокий погреб, занимавший пространство под частью мастерской. Погреб использовался в качестве холодильника для хранения свежего мяса, он вмещал пятнадцать бараньих туш и много тюленьего и пингвиньего мяса.

Готовясь к намеченному санному походу, мы установили на некоторых санях мачты, перекладины, паруса, подготовили продукты, отремонтировали упряжки и одежду. Вскоре загруженные сани стояли готовые к отправке в путь, в ожидании хорошей погоды.

 

Внешняя обшивка магнитографного дома была почти закончена, давая защиту работавшим на внутренней отделке. Стены и крыша домика были сделаны из двух рядов шпунтовых сосновых досок и трех слоев толстого толя.

Пока в одной из стен оставался проем, Херли отправился внутрь домика и снял фильм: тучи снега, проносимые ветром мимо дома. В те дни мы еще не овладели искусством передвижения против сильных ветров, поэтому, чтобы доставить Херли с его тяжелым киноаппаратом обратно к дому, мы образовали на наветренной стороне живую стену и с громким криком «Вперед!» победили грозного противника.

8 марта пурга стихла. Выдался хороший день. Не теряя времени, мы принялись за сооружение надежной каменной стены вокруг магнитографного домика. На это потребовалось 30 тонн камней. На следующий день эта работа была закончена. Высота стены почти достигала крыши, которая для большей надежности была накрыта мешками и бараньими шкурами. В результате домик практически стал непроницаем для ветра. Внешняя облицовка сдерживала зимой приток холода от пронзительных ветров, а летом препятствовала проникновению солнечных лучей. Таким образом, в домике поддерживалась равномерная температура, что было весьма важным условием для работы магнитографов. Через несколько дней Уэбб установил приборы, и к концу месяца они начали уже работать.

 

Много времени пришлось тратить, чтобы сделать веранду непроницаемой для снега, но в нашем распоряжении имелось весьма ограниченное количество нужных материалов, поэтому нам не удалось добиться совершенно удовлетворительных результатов. Малая веранда, служившая тамбуром, также была занесена снегом, отсюда снег пробивался внутрь помещения через входную парусиновую дверь. Единственный способ избежать этих неприятностей — необходимость каждое утро выгребать нанесенный снег. Однажды ночью, когда дежурным был Клоуз, снегу набилось так много, что каждый раз, когда ему надо было выйти наружу, он тратил полчаса, чтобы расчистить себе дорогу. Из-за таких периодических заносов входная дверь из вестибюля в мастерскую была передвинута на другой, более отдаленный конец стены, где наносы снега создавали меньше препятствий.

Благодаря снежным сугробам, нанесенным вокруг дома, внутри его сквозняки исчезли. До этого очень трудно было сохранить внутри дома температуру около 40° F. Она менялась в зависимости от места, где проводилось измерение,— ближе к стенам или ближе к печке. «Температурой дома» считалась температура, показываемая термометром, прикрепленным к стандартному барометру, висевшему в центре комнаты. Около пола и стен температура была ниже и, естественно, у печки — выше. Я помню, что однажды, в первые дни нашей жизни в Доме, «комнатная температура» была 19° F, несмотря на тепло, идущее от большой кухонной плиты. При этих условиях чернила и различные жидкости замерзали в любом месте, и, когда ночной дежурный будил дрожавших от холода обитателей дома, ему приходилось выслушивать немало жалоб. Фотограф в этот день принес из фотографической комнаты интересную вещь — прозрачную форму проявительной ванны, в которой крепко вмерзла фотографическая пластинка, оставленная для промывки на ночь.

Мы условились поддерживать внутри дома температуру 40° F; если же она поднималась до 50° F, принимались меры к ее снижению. Главным обогревательным прибором служила большая кухонная плита, которую топили антрацитом. Если же надо было быстро поднять температуру, то пользовались кусками тюленьей ворвани, всегда имевшейся под руками. В среднем сжигалось 100 фунтов угля в день, к концу нашего пребывания на базе благодаря устройству специального регулятора тяги дымохода дневной расход был сокращен до 75 фунтов. Регулятор тяги, применявшийся в обычном климате, оказался малопригодным, так как он допускал слишком большую тягу воздуха в периоды сильных ветров, дувших на Земле Адели непрерывно.

На дымовой трубе дома имелся специально укрепленный колпак. Во время сильных метелей он забивался снегом и льдом — тогда дом быстро наполнялся дымом; приходилось кому-нибудь быстро надеть непромокаемую одежду и с ледорубом бежать наружу, чтобы пробить отверстие для тяги. Труба была очень короткой и надежно укреплена, она выступала через подветренную сторону крыши, где меньше ощущался напор ветра.

 

При постройке сарая была использована в качестве одной из его стен западная стена дома. Из ящиков с грузами и пустых сделали южную и западную стены более низкие, подветренная стена была закрыта брезентом и глыбами снега, а крышу соорудили из толстых досок, взятых от ящика аэросаней. Чтобы сделать строение более прочным, укрепили подпорки в грунте. Получился сарай размером 34х11 футов, высотой 11 футов в северной части и 6 футов в южной. В качестве ветрозащитного устройства в нескольких ярдах южнее сарая соорудили стену в форме полумесяца. Очень трудно было добиться, чтобы в сарай, так же как и на веранду, не проникала снежная пыль во время метелей; какое-то количество снега всегда задувало внутрь, и его приходилось выгребать.

 

 

Содержание собак в условиях Антарктиды

До сих пор собак держали на цепях, чтобы они не уничтожали тюленей и пингвинов. Из-за наступившей суровой погоды их пришлось освободить и держать днем на специально отведенной части веранды. Оставаясь снаружи в сильную метель, они обычно устраивались на подветренной стороне какого-нибудь большого предмета, например, на подветренной стороне дома. Здесь их часто заносило снегом настолько, что иногда мы наступали на собаку, при этом они проявляли меньше удивления, чем наступивший на них человек. Во время пурги собакам больше всего досаждал снег, забивавший им глаза. Если это случалось во время походов, то они останавливались и усердно счищали снег лапами. Другими собачьими невзгодами являлись ледяная корка, которой покрывалась их густая шерсть при таянии снега от выделяемого ими тепла, а также примерзание при продолжительном лежании в одном положении, в особенности на льду, когда собаки могли освободиться только ценою оставленных примерзших клочьев шерсти. И конечно, при исключительно сильных ветрах с морозами собаки чувствовали себя очень несчастными, если их не забирали в какое-либо укрытие.

 

 

Передвижение во время сильного ветра

Все, что было сказано относительно воздействия сильного ветра на неодушевленные предметы, относится, и даже в большей мере, к нам самим. Так, например, продвижение во время урагана требовало большого искусства. Первая трудность, с которой пришлось столкнуться, — это ровная, скользкая поверхность, на которой не было никакого упора для ног. Выйдя из-под защиты дома, каждый рисковал немедленно быть подхваченным и унесенным ветром. Не помогали никакие усилия, спасти могла только надежная опора для ног. Самый сильный мужчина, вступив на лед или твердый снег в обычных кожаных или меховых ботинках, начинал скользить по ветру со все возрастающей скоростью и через несколько секунд оказывался уже не в вертикальном, а в горизонтальном положении. Затем он либо внезапно задерживался встретившейся неровностью льда или же продолжал катиться 20-30 ярдов, пока не встречал скалистый участок или заструги.

Мы скоро убедились, что нельзя выходить из дому в обуви, не имеющей шипов на подошвах. В производстве шипов было много экспериментов, хотя в нашем распоряжении имелось весьма ограниченное количество материалов. Шипы, предназначенные для нормальных антарктических условий, здесь оказались непригодными. Надежную опору обеспечивали приобретенные в Швейцарии несколько пар съемных стальных шипов с гвоздями длиною около полутора дюймов. Некоторые из участников нашей экспедиции вбили в подошвы своей обуви длинные острые гвозди, что вполне отвечало цели. Альпинистские шипы, ввинченные в подошвы без приклепки на пластинки, в тяжелых условиях легко вырывались, не говоря уже о том, что они были слишком короткими. Шипы длиной менее одного дюйма во время ураганов не годились. Что бы мы ни изобретали, все это не шло в сравнение с швейцарскими шипами, но их можно было носить только с кожаными ботинками, которые требовали крепкой шнуровки, а стянутые шнуровкой ноги, несмотря на теплую подкладку ботинок, чаще подвергались обмораживанию. Даже в обуви с хорошими шипами надо было с усилием ставить ногу, передвигаясь при сильном ветре, чтобы сохранить устойчивость и держаться прямо. Но сказать так было бы неправильно: для равновесия приходилось наклоняться против ветра.

Со временем все, кто обычно работал вне дома, стали искусными мастерами хождения во время урагана — достижение, заслуживающее сравнения с катанием на коньках или хождением на лыжах. Находясь под надежной защитой от ветра, можно было спокойно наблюдать неестественное положение проходивших мимо людей, явно подвергавшихся опасности упасть лицом на лед.

При устойчивых ветрах мы испытывали различные способы твердо держаться на ногах, не сгибая туловища и опираясь на невидимую опору. Это умение «лежать на ветру», сохраняя равновесие, давалось исключительно опытом. Как правило, скорость ветра оставалась одинаковой; если же она менялась из-за отдельных порывов ветра, то весь опыт шел насмарку: пока удавалось найти правильный угол наклона, необходимый при максимальной скорости ветра, порыв сменялся некоторым затишьем. О результате говорить излишне.

Прежде чем было освоено искусство ходьбы при урагане и в первые дни пользования такими вещами, как ледовые шипы на унтах, передвижение во время сильных ветров осуществлялось ползком на руках и коленях. Многие из наиболее консервативных членов нашего коллектива упорно продолжали пользоваться этим способом передвижения, но зато они заняли первенство в популярном искусстве «скольжения на доске». Небольшой кусок доски, обширная ледяная поверхность и ураган — вот три обязательных условия для этого нового вида спорта.

Один только ветер был бы не столь большой бедой, но он всегда сопровождался сильной метелью. Осенью преобладала облачная погода с сильными снегопадами, и поэтому на протяжении нескольких месяцев почти не прекращалась метель. В это время лишь в редкие дни можно было отчетливо различать предметы на расстоянии ста ярдов. Ветер никогда не прекращался, и, даже когда переставал идти снег, а небо становилось ясным, метель продолжалась до тех пор, пока все рыхлые скопления снега, покрывавшие сотни километров внутренней части материка, не выносились к морю. Изо дня в день снежный поток несся мимо нашего дома, иногда он был настолько плотным, что на расстоянии трех футов не видно было предметов. Казалось, что вся атмосфера состоит из почти сплошного снега.

Представьте себе настолько сильную метель, когда сквозь нее еле проникает дневной свет, хотя, возможно, солнце и светит в безоблачном небе, когда метель воет, ревет, несясь со скоростью 100 миль в час при температуре ниже 0° по Фаренгейту (Температура до —28° F наблюдалась при ураганных ветрах, дувших со скоростью, иногда превышавшей 100 миль в час. Тихая погода с низкими температурами или ветры с умеренными температурами довольно сносны, но сильные ветры при низких температурах перенести трудно), и вы будете иметь приблизительное представление о наиболее сильной пурге Земли Адели. Однако совсем иное дело личный опыт.

Разъяренные стихии, спрятанные в темноте полярной ночи, еще усиливают ужасы пурги. Погружение в кружащийся штормовой вихрь оставляет в сознании неизгладимое и страшное, ни с чем не сравнимое впечатление. Здешний мир — это пустота, суеверный страх и ужас. Мы спотыкаемся и пробиваемся сквозь адский мрак; безжалостный порыв ветра, словно кошмар мщения, колет, бьет и морозит;  обжигающая метель слепит и душит. Попав в жестокие тиски, сознаешь, что мы только

...соломинки  жалкие

 В бездонном клокочущем омуте времени.

Естественно, что в таких случаях никто из нас не выходил, чтобы испытать это удовольствие. Однако научная работа требовала достаточно частых посещений приборов, расположенных вдали от дома, а кроме того, надо было приносить лед и продукты; собаки тоже требовали постоянного внимания.

 

Воздействие ветра, снегопадов и метелей на людей и окружающую среду

В очень сильную метель лицо даже под капюшоном непромокаемого шлема быстро залепляло снегом, который от тепла, выделяемого кожей и дыханием, превращался в ледяную маску. Она крепко примерзала к краям шлема, к бороде и к лицу. Постепенно ледяная маска покрывала все лицо, и надо было постоянно счищать лед, не дававший возможности видеть. Но не так-то легко снять этот ледяной панцирь на ветру, потому что это приходилось делать очень медленно и только голыми пальцами. На опыте мы познали, что, придя в дом, надо сначала разбить лед по краю шлема, иначе если ледяную маску стаскивать поспешно, то вместе с ней можно выдрать часть бороды. Как только шлем снимали, ледяные сосульки, висящие на бороде и сплошь закрывающие ресницы, постепенно оттаивали при помощи теплых пальцев.

Удары частиц снега оказывали поразительно разрушительное действие. Ледяные столбы перерезались за несколько дней, веревка истиралась, дерево выдалбливалось, а металл отшлифовывался. Несколько ржавых собачьих цепей, оставленных около дома во время метели, через несколько дней выглядели отполированными. На ящике из елового дерева, оставленном на ветру, вскоре исчезли все полосы, нанесенные краской, а через две недели на нем появились красивые узоры, так как твердые сучковатые древесные волокна лишь слегка подверглись эрозии, а более мягкие смолистые слои дерева оказались разъеденными на глубине 1/3 дюйма.

От постоянного воздействия метели снежная поверхность затвердевала, и в конечном счете в ней образовывались как бы высеченные гребни, известные как заструги. О них будет речь в разделе, посвященном нашему санному походу, поскольку заструги в значительной мере усиливали его трудности.

Даже на твердом синем льду в результате постоянных метелей образуются каналы и углубления. Фирн и лед полировались ветром настолько, что становились очень скользкими.

Следов воздействия ветра и метели на горные породы достаточно находилось вокруг зимней базы. С северной ее стороны породы выглядели совершенно иначе, чем с южной. Подветренные, обращенные на юг стороны пород в основном были гладкие и округленные, но без явных следов шлифовки, так как поверхность их имела трещины и зазубрины из-за воздействия мороза. Стороны же пород, обращенные к ветру, обычно шероховатые и выветрившиеся. Еще интереснее выветривание неоднородных (псевдослоистых) пород. Более твердые их части рельефно выделялись, образуя прямо-таки художественный узор.

Что касается метели, то меня больше всего поражало, какое огромное количество холода приносят морю миллиарды тонн сбрасываемого на морскую поверхность охлажденного снега. Действие его на воду, уже имеющую температуру точки замерзания, было бы таково, что вся поверхность воды должна была сразу замерзнуть. Однако при постоянных ветрах не создавалось условий для образования ледяной корки, самые верхние слои воды превращались в массу, по консистенции схожую с гороховым супом-пюре, которая уносилась ветром в северном направлении.

 

Строительство закончили как раз вовремя. Начался такой обильный снегопад, что, будь это на несколько дней раньше, все ящики, предназначенные для строительства, были бы занесены снегом и работы пришлось бы прекратить.

Для дома ветер был уже не страшен. Он по-прежнему был совершенно занесен огромными сугробами, снег набился за откидную парусиновую дверь и проник через входную дверь в таком количестве, что веранда оказалась заполненной снегом.

Ночной дежурный Клоуз в ранние утренние часы 7 апреля с большим трудом смог выйти наружу для выполнения своих обязанностей. Чтобы расчистить проход в снегу и пройти к приборам, ему понадобился целый час.

Нас буквально занесло. Даже часть крыши была погребена под снегом. Надо было немедленно принимать меры. Решили сделать тоннель, связывающий входную веранду с верандой-складом. К счастью, у северо-западного конца веранды-склада благодаря завихрению сама собой образовалась воронка в снежном сугробе, всегда свободная для входа или выхода.

Второй тоннель длиной более 20 футов был прокопан от первоначального входа. Мы рассчитывали, что он выйдет на поверхность за пределами подветренной стены дома и что в результате действия ветра отверстие тоннеля всегда будет свободным от снежных заносов. Но когда тоннель был готов, он быстро наполнился снегом, поэтому пришлось его закрыть. Впоследствии тоннель использовали для слива помоев. Когда лихорадка по рытью тоннелей была в самом разгаре, Уэттер проложил в качестве бокового ответвления первого тоннеля еще один, который стал питомником для щенят.

В этот период, чтобы выбраться из дому, надо было проползти через низкий люк в стене внешней, или входной, веранды: этот путь вел через соединительный тоннель к веранде-складу. Наконец отсюда, через лаз в снегу, можно было выбраться наружу. Из складского отделения веранды можно было пройти в сарай через навесную дверь в стене, но для большего удобства сделали люк в крыше внутренней веранды, которым пользовались в ясную погоду или при небольшой метели.

Старые вехи совсем занесло снегом, что сильно затрудняло нахождение жилого дома, а ночные походы к магнитному домику теперь почти никогда не обходились без приключений.

Выбравшись с веранды, сразу же попадаешь в хаос бушующей метели, в зловещую опасную тьму. Пронзительный ветер проносит мимо

...свист летящей смерти.

Она летит на свет жилища

Сквозь черный мрак и жадно ищет,

Кого перстом костлявым метить,

 

Невидимые руки колдуна схватывают с безумной яростью, терзают и опустошают. Это была «дикая Пустыня, которая ненавидит все живое, Пустыня, которая разрушает и рвет».

Съежившись, как слепой, неистово пробиваясь сквозь этот хаос, стараешься сохранить нужное направление, чтобы добраться до скал, где ютятся магнитные домики, ориентируясь, насколько возможно, по ветру. Но как долог путь! Когда наконец увидишь скалы — конечную цель путешествия,  добраться до них помогут некоторые окружающие их предметы.

На обратном пути, если споткнешься о растяжки мачт беспроволочного телеграфа или об ящик, или же набредешь на кучу угольных брикетов, — значит дом рядом. По этим ориентирам можно найти дом или по крайней мере дойти до его покатой крыши. В очень сильные метели можно было даже оказаться на крыше, совсем не подозревая этого. Пробираясь далее, продолжаешь настороженно нащупывать деревянные части. Убедившись, что предмет слишком велик и, конечно, не может быть торчащим из-под снега ящиком, приходишь к заключению, что это часть крыши и, значит, надо идти по ее краю, чтобы достичь вертикального входа в дом. Заблудившийся часто обнаруживал это отверстие случайно, проваливаясь через люк на веранду.

У входа в тоннель рев бури сливается с доносящимся из дома шумом; открывается люк, из дома слышатся звуки легкой граммофонной музыки. Проходя через тамбур в мастерскую, вы видите совершенно другую картину, ничем не напоминающую ад снаружи. Здесь уютные койки, отдых, пища, свет и компания: слава богу, хотя бы на данное время. А снаружи первобытная стихия необитаемого мира проявляет себя в жестоких порывах урагана.

Обязанности ночного дежурного — проведение метеорологических наблюдений у метеобудки близ дома — были пустяком в сравнении с тем, что приходилось испытывать магнитологу. Прежде всего ему надо было надевать полный комплект защитной одежды. Сам процесс одевания и раздевания был утомительным и отнимал массу времени. У метеобудки наблюдающий проводил всего несколько неприятных минут, стремясь удержаться на месте, пока открывал дверцу будки, преодолевая напор ветра; осветив прибор, он очищал его от снега и снимал показания. Для освещения прибора применялся сначала штормовой фонарь, обернутый в коленкоровый ветрозащитный колпак, а впоследствии его заменили электрической сигнальной лампой; когда же запас батарей истощился, Ханнам установил в самой метеобудке постоянное освещение. Чтобы легче было найти входной люк на обратном пути, ночной дежурный обычно оставлял на внешней веранде горящий свет.

 

Когда дует сильный ветер, конец дневного перехода еще не означает конца работы. Как только определяется место для лагеря, сани устанавливаются против ветра. Ремни, которыми стянут груз, осторожно ослабляются, и из груза извлекаются лопата и палатка. После этого ремни снова затягиваются. Один из нас начинает вырезать большие глыбы снега, стараясь найти место, где это легче сделать. Наиболее удобными являются глыбы фунтов по 40, но часто приходится довольствоваться и меньшими. Такие глыбы укладываются по кругу на месте, предназначенном для установки палатки. Второй человек устанавливает палатку, развертывая ее против ветра. Концы всех шестов должны находиться там, где будет средняя наветренная стойка, и в этом месте делается ямка для этой стойки.

Когда это готово, все трое берутся за палатку, один наполовину заползает внутрь, крепко хватается за кожаную петлю на наветренной стойке; двое других берутся каждый за боковую стойку. «Все готово? Вверх!» Не успеешь опомниться — грохот и удар! Боковые стойки быстро разводятся по мере подъема палатки, и прежде чем ее захватит ветер, подветренные стойки находятся уже в более или менее надлежащем положении, принимая на себя давление ветра. Человек, находящийся в центре, изо всех сил старается удержать стойку за кожаную петлю, в то время как двое с наружной стороны палатки удерживают каждый по наветренному шесту одной рукой, а другой подваливает снежные глыбы на оборку палатки с ее наветренной стороны. Остальное уже просто: вырываются ямки в нужных местах для других стоек, тщательно расправляется и плотно прижимается снежными глыбами оборка палатки. Затем застилается пол и тут же появляются примус и походная кухня, ее разбирают, вынимаются два котелка для воды и наполняются снегом.

Повару предстоит трудная работа по разжиганию примуса. Если он вовремя не защитит пламя горящего спирта от проникающего в палатку ветра, поместив всю горелку под большую крышку походной кухни, то ему будет очень трудно разжечь примус. К этому времени приносят заполненные снегом котелки. Продуктовый ящик ставят наружу, у входа, и повару передают мешки с нужными для приготовления пищи продуктами. Затем продуктовый ящик снова закрывается, чтобы внутрь него не надуло снегу. Теперь походная кухня может действовать вовсю и повар готов включиться в работу.

Вот появляются спальные мешки, «счетный мешок», гипсометр, «доска для рубки мяса» — блокнот для метеорологических записей размером 3х3 дюйма, затем открывается вещевой мешок, из него вынимаются три походных мешочка и вещевой мешок вновь завязывается; в это время производится последнее определение — измеряется температура и записываются показания анероида; сани надежно заякориваются при помощи буксирного троса, привязанного к ледорубу, и, наконец, производится осмотр — все ли вещи надежно установлены и закреплены и не проникает ли в них снег.

В тихую погоду устройство лагеря проходит совершенно иначе. В хороший день спустя полчаса после остановки обычно мы все уже старательно выскребаем остатки пеммиканового супа из наших жестяных кружек, чтобы освободить их для какао.

В лагере на 76-й миле попытались в виде эксперимента устроить ветролом. Палатка у нас настолько маленькая и легкая, что в сильные ветры для нее необходима была защита. Мы с Херли потратили почти три четверти часа на устройство первого ветролома, но впоследствии, когда приобрели сноровку в вырубке снега остроконечной лопатой, стали делать это быстрее и лучше.

 

Жизнь в доме

Родным домом для нас была жилая хижина. В самом центре ее располагалась печь, неразрывно связанная с кухней. За печью были настоящие джунгли из беспорядочно развешанных для сушки одежды, ботинок, унтов, рукавиц и других предметов, а далее шли ярусы коек, закрытых одеялами, и опять развешанная одежда. На деревянных стенах дома между трещинами, сквозь которые выступал иней, висели потускневшие фотографии.

Сначала только это и удавалось разглядеть при свете ацетиленового фонаря, среди снующих туда и сюда фигур. Но постепенно глаза привыкали к свету, и тогда можно было увидеть книги, расставленные аккуратно и брошенные в беспорядке на подвесных полках, груду больших и малых фотоаппаратов, ружья и граммофонную трубу, ярды змеевидно изогнутых газовых труб, швейные машины, микроскоп, ряды кружек. И вдруг среди этого хаоса появлялся дежурный по кухне. Пошатываясь, с диким взглядом, направлялся он с ящиком льда в кухню.

«Джунгли» всегда были обитаемы настолько, что частенько превращались в сборище, в «медвежий садок», где в невероятном шуме над всем преобладал добродушный юмор.

Шум был неизбежным злом. Он начинался в половине восьмого утра с приглушенных мелодий граммофона; тут же слышались звуки от помешивания каши в котелке, звон тарелок, не очень-то осторожно расставляемых на стол; без десяти восемь ночной дежурный объявлял громовым голосом: «Подъем!» Вслед за этим раздавались какие-то странные звуки, напоминающие мяуканье, звенели котелки и сковородки, слышалась болтовня. Никто не замечал свиста ветра и скрипа крыши. Наоборот, если снаружи была тишина, каждому становилось не по себе.

Вытерпеть десятиминутную бомбардировку, оставаясь в постели до 8 часов, могла лишь необыкновенная личность, и часто таким отъявленным соней оказывался королевский астроном. Кроме полного достоинства имени он обладал еще наручными часами и до 7 часов 59 минут нельзя было заметить ни единого движения под горой одеял, которыми он укрывался, пока, наконец, ночной дежурный шутя не стаскивал с него все эти одеяла на пол. На крики «Завтрак готов!», «Каша стынет на столе!» семнадцать человек реагировали по-разному, в зависимости от того, в какой стадии бодрствования они находились. Ни один из них из-за недостатка воды не заботился о тщательности своего туалета. Правда, имелись приверженцы теории умывания снегом, но это относилось к более ранней и более теплой эпохе нашей истории.

Ночной дежурный выделялся своей задорной веселостью. В то время как другие пребывали в полусонном состоянии, стараясь собраться с мыслями, этот человек сообщал о «ветре, дующем со скоростью 80 миль в час», о сопровождающей его «умеренной метели» и об «ярко горевших огнях святого Эльма». Он хвастался тем, как много перестирал одежды, какой испек хлеб, выставляя при этом аппетитные караваи на общее обозрение; сообщал он и о последней забавной проделке собак, о мерцающем свете полярного сияния, которое наблюдал с половины второго до двух часов ночи, о многих, приключениях, происшедших с ним по дороге к метеорологической будке, и так далее, пока ему не удавалось представить себя в виде какого-то народного героя.

Сначала ему возражали, но мало-помалу каша, консервированные фрукты, свежий хлеб, масло и чай, а также успокоительный аромат бесчисленных трубок оказывали свое действие — появлялись другие «народные герои», которые занимали место этого ночного выскочки. Тем временем у дежурного после двенадцатичасовой ночной вахты обнаруживались признаки усталости. Вскоре какой-нибудь шутник ловил его на том, что он тайком вздремнул. Шепотом давался сигнал окружающим, и несчастный «герой» при крике «Подъем!» возвращался к действительности. Так расплачивался он за свои удачи.

Наконец, все приступали к делу, и день начинался всерьез. Пример показывали дежурный по кухне и повар, которые принимались тщательно чистить кружки и металлическую посуду. Первый из них основательно отчищал тарелки, в то время как шеф-повар восседал над чаном кипящей воды, энергично отмывая ножи, вилки и ложки, которые он пригоршнями отправлял на чистую часть кухонного стола; при этом с его рук обильно стекала вода. Повара с лирическими наклонностями обычно оживляли компанию, напевая мотивы из оперы, только что проигранной на граммофоне, дежурный по кухне и другие нередко присоединялись, составляя хор.

 

Зимний вечер в доме.

Стоят: Моусон, Мадиган, Ниннис и Коррелл.

Сидят вокруг стола слева направо: Стиллуэлл, Клоуз, Маклин, Хантер,

Ханнам, Ходжман, Мерфи, Лейзерон, Бикертон, Мерц, Бейдж

(фото Херли)

 

В это время ночной дежурный уже крепко спал, а метеоролог со своими веселыми спутниками готовились к выходу. Среди его спутников были подносчики льда, магнитолог, двое наблюдавших за собаками, подносчик угля, кладовщик и человек, который должен был разгребать снег. Остальные делились на две группы — часть оставалась в жилой части дома при температуре 45° F, а другие выходили во внешние помещения, где выполняли работы при температуре ниже нуля.

Веселые спутники начинали с организованного набега на кухню: развешанные над плитой и вокруг нее для просушки рукавицы из волчьих шкур, унты, носки, чулки и шлемы проходили здесь стадии от жесткости льда через мягкую влажность до сухости пергамента. Найти здесь каждому свою собственность, не столкнувшись с поваром, чистившим кастрюли, или с дежурным по кухне, отскабливавшим стол, было нелегкой   задачей.

 

Положение спасала деликатность кладовщика. Он спрашивал повара: «Что Вам нужно для ленча?» Этот вопрос вызывал жаркий спор, хотя кладовщик, как сингалезский торговец, уже имел на этот счет сложившееся мнение. Он предлагал сельди в томатном соусе, свежие сельди, копченые сельди, сардины и консервированную солонину. В конце концов приходили к соглашению, выбрав бараньи языки со свеклой, и дискуссия заканчивалась.

Если же кладовщик задавал повару второй вопрос: «Что бы Вы хотели иметь на обед?» — то это являлось обычно прелюдией к более серьезным делам.

Установленный   распорядок   давал   возможность   избежать многих неприятностей и обеспечить разнообразие питания, чтобы гарантировать коллектив  от  заболевания цингой.  Однако большинство лиц, выполнявших обязанности повара, грубо нарушали этот порядок, не видя ничего плохого в том, чтобы выклянчить у кладовщика сверх нормы несколько унций порошкового молока, лишнюю банку гороха или дополнительный паек пингвиньего мяса. Вся эта торговля происходила, так сказать, на открытой базарной площади, при этом не было недостатка в откровенных репликах со стороны свидетелей, стоявших рядом или слушавших разговор на расстоянии. Если повар оказывался побежденным, то дежурный по кухне стойко защищал его, но если общественное мнение было явно на стороне кладовщика, то дежурный по кухне натягивал шерстяные войлочные  рукавицы,  взваливал на плечи  ящик  и направлялся через тоннель в склад. Достигнув верхнего входа, пропускавшего прохладную струю снега, он, не снимая с плеч ящика, скрывался в темноте. Час спустя его румяное лицо снова можно было видеть в доме, и он бесцеремонно высыпал покрытые инеем консервные банки на кухонный стол. Повар, осмотрев продукты, замечал, что недостает пингвиньего мяса.

— Но для того чтобы раскопать его, надо часа два времени, — отвечал кладовщик и как бы в подтверждение своих слов он начинал стаскивать с себя верхнюю блузу и шлем.

Внимательно   осмотревшись   во   внешней   части   дома,   он находил ледоруб, лом и штормовой фонарь, затем направлялся на внешнюю веранду, где быстро сдвигал несколько неприбитых досок и, легко согнувшись, нырял вниз.

Мы спускали инструменты и, следуя за кладовщиком, с трудом втискивались в счастливую Аркадию — страну сверкающих снежных холмиков и блестящих ледяных плит, сквозь которые проглядывают валуны и бараньи туши. Порывшись в снегу, кладовщик обнаруживает кучу пингвиньих туш, крепко смерзшихся в монолитную массу. Как будто не трудно вытащить пару пингвинов, но скоро мы убеждаемся в обратном. Кладовщик, захватив одну из туш за голову, сильно дергает ее, и голова отламывается, оказавшись хрупкой, как сталактит. То же самое происходит с обеими лапами пингвина. Единственное, что остается делать — пробить вокруг туш во льду желоб. Надо иметь много терпения, чтобы, согнувшись или даже лежа, в тесноте проделать эту работу. Немало брани можно слышать во время этой операции. Дело завершалось при помощи лома: в прокопанный желоб вонзался конец лома, и пингвинья туша взлетала кверху, ударяясь о пол помещения, расположенного   наверху.

Возбужденный и торжествующий, весь в снегу, кладовщик появлялся перед поваром. Обычно в такое время эта важная персона неуклюже месит тесто для лепешек, а дежурный по кухне старается сильнее разжечь печку, подкидывая тюлений жир. Все слишком заняты, чтобы заметить появление кладовщика. Так же, как и ночной дежурный, он выполнил свои обязанности и теперь должен найти себе какое-либо занятие.

Работы в доме были эликсиром жизни, причем ежедневное приготовление пищи не являлось исключением. Повара начинали работу в 7 часов утра, они усердно трудились с короткими перерывами между ленчем и вечерним чаем до половины девятого вечера. Обедающие делили поваров на две группы — «поваров-плутов» и «поваров, чуждых условности». Такие лестные прозвища, как «помощник главного непревзойденного мастера ассоциации поваров-плутов» или «член общества путаников-буфетчиков», не были бессмысленными: они основывались на подлинных фактах. Хотя официального объединения и не существовало, несомненно, наблюдалась сильная взаимная симпатия между «ассоциацией поваров-плутов» и «обществом путаников-буфетчиков». И там и здесь были члены — участники   какого-либо   «чемпионства».

Термин «чемпионство» возник в местном диалекте и применялся к легкой неудаче, происшествию, явившемуся результатом небрежности или непреднамеренной катастрофы в любой области домашней жизни. Падение дюжины тарелок с полки, поломка столового ножа при доставании замерзшего меда, подгоревшая каша или взрыв мерзлой консервной банки в печке — все это вызывало бурю насмешливых аплодисментов по адресу неудачливого повара и крики «Чемпион! Чемпион!».

Оттаивание консервов на раскаленной докрасна печке было обычным делом. Однажды банку с бобами разорвало на «левом борту» печки и куски засохших бобов можно было видеть на стенах и двери на протяжении нескольких недель. Наш дежурный повар — военный — часто в таких случаях в шутку говорил, что это «стрельба батареи правого борта печки».

Один младший член «ассоциации поваров-плутов» осмелился  не   положить   порошок,   который обычно добавлялся в тесто, надеясь, что более длительная выпечка исправит это упущение. Результатом было звание чемпиона высшего класса. Будучи несколько стыдливым по натуре, он выбросил буханку этого хлеба через люк на милость ветра. Вскоре хлеб затерялся среди мусора, постепенно уносимого ветром в северном направлении. Даже бродившие в поисках добычи собаки, несмотря на мучивший их волчий голод, не могли преодолеть определенного предубеждения и не сожрали этот хлеб. Однако кто-то нашел эту буханку, и зимовщики восторженно приветствовали ее. Было проведено тщательное расследование, кто выбросил хлеб, но виновник так и не нашелся. Однако этот хлеб, как вошедший в пословицу фальшивый пенс, вновь и вновь попадался нам на глаза на протяжении многих месяцев. Буханку раскопали, когда мы работали над усовершенствованием сложной системы снежных тоннелей. В начале лета мы выводили аэросани из сарая и опять нашли ее. Примерно два года спустя последнее, что мы видели, покидая нашу зимовку, была окаменелость этого хлеба, лежавшая на ледяном пьедестале вблизи Шлюпочной гавани.

Никто из нас никогда не забудет пудинг с вареньем, приготовленный без всякого жира. Ему присвоили научное название — «синтетическая резина». Но рекорд в области чемпионства побил путаник-буфетчик: он потерял резец мясорубки и заложил морской соленый лед в котлы для получения питьевой воды.

 

Праздники на зимовке

В дни рождения и при всяких других подходящих поводах появлялись блюда, которые приводили в восторг гурманов. Слоеные булочки, паровые пудинги, желе и бланманже, настоящие густые супы и консоме, тюлень с пряностями и специями, нежно зажаренный пингвин, очищенные и художественно оформленные овощи с приправой — все это по мере повышения кулинарных знаний приготовлялось на должной высоте.

Дни рождения всегда встречали с особым энтузиазмом. Произносили речи, тосты, поднимали бокалы, стол ломился от вкусных вещей; повар и его помощник соперничали друг с другом в гостеприимстве. В такие дни наш дом украшался флагами, все надевали белоснежные вязаные шерстяные жилеты, галстуки, граммофон наигрывал веселые мелодии, а ветер выражал свое одобрение через печную трубу. Бесшабашное веселье достигало своего апогея. В этих случаях фотограф и биолог, выступая вместе, были неподражаемы.

В темной фотографической комнате рождались песни. Здесь при свете фонаря или огарка свечи остроты Рабле, Аристофана и антарктические остроты складывались в рифмы. Отсюда из-за кулис мог появиться перед публикой под взрывы бурных аплодисментов актер-комик в полном облачении. Песня «Мы двое чуждых условности поваров» со знаменитым припевом «Вот он — он здесь» долгое время оставалась непревзойденной в наших музыкальных анналах.

Празднества продолжались до поздней ночи, но никто при этом не забывал повара и его помощника. Находилось много добровольцев убрать со стола, кто приносил лед и уголь, кто подметал пол, другие чистили тарелки или мыли кружки и миски. Посуда быстро проходила через котел, наполненный мыльной водой с содой, вытиралась полотенцами и устанавливалась на полках. Затем большинство присутствовавших отправлялось с трубками и сигарами на «угол Гайд-парка», где кладовщик, наш отличный рассказчик, развлекал членов клуба курильщиков. Сборный концерт завершался обычно песней «Доброе старое время».

После событий такого рода на верхних полках кухни в изобилии откладывались лакомые куски: пирог, бланманже, желе, венские сухари, консервированный инжир и другая «случайная экономия». Все это было рассовано между термографами, фотопластинками, бутылками с чернилами и русским портером, являлось собственностью дежурного повара или ночного дежурного и редко сохранялось больше одного дня.

Страсть к празднествам стала настолько сильной, что в поисках поводов стали часто обращаться к календарю. В период одного необычно длинного интервала между праздниками с исключительным блеском была отмечена годовщина первого появления в Лондоне газового освещения!

Шоколад являлся основной денежной единицей на зимовке. Каждую субботу вечером кладовщик раздавал порции по 30 квадратиков шоколада. Для пари, азартных игр, таких, как «калькуттские скачки», которые начинались обычно в связи с определением среднемесячной скорости ветра, а также для общего товарообмена, шоколад занимал первое место.

 

Ночь  и ночные дежурные

Все кругом спят, кроме ночного дежурного. Он должен испечь хлеб, выстирать целый ушат белья, поддерживать огонь в печке, каждые 15 минут наблюдать и делать отметки о полярном сиянии, каждые полчаса производить погодные наблюдения. Но вот, наконец, помывшись, он наслаждается тостами (поджаренный хлеб) и чашкой кофе.

В доме темно. Лишь завешенная лампа, висящая рядом с парусиновым стулом, освещает кухню. Ветер дует порывами, время от времени с веранды доносится завывание собак. Но ночной дежурный, сидя с трубкой, охраняет спокойствие всех зимовщиков. Он меняет тяжелый фолиант на легкий роман, отрываясь только для производства наблюдений. Часы текут. Дежурный со штормовым фонарем пробирается к своей койке и вытаскивает связку писем. Он знает их почти наизусть, но снова начинает читать!

На северо-востоке сквозь утихающую метель встает жемчужно-бледный рассвет. Наступил новый день.

 

Магнитографный дом

Если бы потребовалось рекламировать магнитографный дом, то прежде всего следовало бы сказать, что он находится «в двух милях ходьбы от жилого дома». Это достоинство легко понять, так как магнитолог, выйдя из дому, подхватывался ветром, который нес его по буграм и застругам. Попадая, наконец, на ровную ледяную поверхность шириной около 150 ярдов, магнитолог быстро скользил по ней до занесенной снегом двери магнитографного дома. Наружный тамбур этого дома — достаточно просторный, чтобы можно было сбросить там верхнюю одежду. Ботинки с шипами также оставляли снаружи из-за большого количества стальных гвоздей, которые могли искажать записи магнитных приборов. Оставшись в мягких унтах, магнитолог открывает внутреннюю дверь и сразу попадает в темноту, кажущуюся ему после ослепительно белого снега еще более непроглядной. Постепенно его глаза привыкают к темноте, и он нащупывает дорогу к большому ящику, почти совсем загораживающему слабый свет лампы, которая освещает небольшие зеркала, прикрепленные к магнитным стрелкам трех вариометров. Луч света отражается от зеркал и попадает в расположенную в нескольких футах щель, за которой вращается барабан со светочувствительной фотобумагой; барабан приводится в движение часовым механизмом. Самые ничтожные колебания стрелок увеличиваются во много раз, и, когда снятая бумага проявляется в фотографической темной комнате, на ней ясно выступают ряды сложных кривых, означающих магнитное склонение, горизонтальную и вертикальную составляющие. Ежедневно магнитолог следит за лампой и меняет фотобумагу. В заранее условленные сроки он снимает показания приборов или, как говорят, проводит «срочные наблюдения».

 

Подготовка к санным походам

Светский человек неуклонно следует малейшим прихотям моды, не всегда заботясь об удобстве одежды; полярный исследователь тоже необычайно привередлив в выборе одежды, однако он заботится только о том, чтобы она была удобной, теплой и соответствовала бы своему назначению. Полярники носят много предметов одежды, часто громоздких, но с течением времени их одежда совершенствуется в соответствии с местными климатическими условиями.

После пребывания в скованных льдом странах исследователь возвращается в цивилизованный мир с новыми понятиями о ценности одежды. Здесь он может, наконец, спокойно постоять на месте, не думая о том, как бы не отморозить ноги, и испытывает особое ощущение, разгуливая в пропускающем воздух легком костюме, в ботинках, облегающих ноги, как перчатки, без шлема, без рукавиц. Это вселяет в него столь восхитительное чувство свободы, что он чувствует необычайный прилив энергии, а жизнь представляется ему прекрасной и легкой. Теперь он может оглянуться назад, на время своего изгнания, оценить изменившиеся обстоятельства и вспомнить ту исключительную изобретательность, которую ему приходилось проявлять для того, чтобы он чувствовал себя хозяином положения.

Вопросы одежды, как мы убедились, представляют исключительную важность. Человек, который никогда практически не сталкивался с ремеслом портного и не притрагивался к швейной машине, оказывался в течение некоторого времени в трудном положении, пока не осваивал обращения с наперстками, челноками, шпульками, не овладевал искусством стежки одеял и многим другим, к чему до этого относился с презрением, считая это чисто женской работой. Спустя некоторое время он становился энтузиастом портновского мастерства и достигал такой стадии независимости,  что  заявлял  патенты  на  новые  идеи, отстаивая их в жарких спорах со всеми обитателями дома. По некоторым основным вопросам разногласий не возникало, в частности, все соглашались на том, что самым подходящим материалом для одежды на Земле Адели является ветро- и снегонепроницаемый габардин фирмы Барбери.

Одежду из габардина «барбери» носили поверх всякой другой. Этот материал легкий и свободно облегающий, но при ветрах и метели такую одежду необходимо было герметизировать, иначе снег проникал в любое отверстие. Брюки делались двойными, поскольку подвергались наибольшему износу, они держались на больших пуговицах, клевантах или на помочах и сверху доходили до нижней части грудной клетки. Внизу пришивались шнуры из лампового фитиля, ими брюки крепко стягивались вокруг верхней части ботинок или унтов. Все же во время ходьбы брюки часто выбивались из кожаных ботинок, тогда снег очень быстро насыпался в ботинки и набивался под брюки. По предложению Нинниса этот недостаток был устранен: чтобы удлинить ботинки, к верхней их части пришивались неширокие куски парусины.

Шлем и куртка из материала «барбери» шились и вместе, и раздельно. Для носки вблизи дома, во время сильных метелей комбинация шлема и куртки была удобной и экономила время при одевании. Это удобно было и для санных походов, где можно ожидать постоянных низких температур и сильных ветров. В таком комбинезоне снег не проникал за воротник. Однако в обычных условиях лучше иметь куртку отдельно от шлема, так как ее можно носить и с шерстяным шлемом, подшитым ватой, и лишь при крайней необходимости пристегивать шлем «барбери».

Куртка делалась просторной, чтобы не стеснять свободу движений. Вокруг шеи поверх нижней части шлема затягивался шнур. Такой же шнур имелся вокруг талии. Именно в этом месте снег чаще всего проникал за одежду. Если куртка была просто завязана, то вскоре она начинала сбиваться кверху, в особенности при работе киркой и лопатой, при переноске ящиков или ледяных глыб. Чтобы избежать этого, некоторые из нас пришивали петли или завязки из лампового фитиля к бокам брюк и привязывали к ним куртку. Для большей гарантии некоторые носили сверху пояс, он предохранял от проникновения снега за одежду, даже если куртка немного сбивалась кверху.

Шлем «барбери» совершенно закрывал голову, оставалось открытым только лицо, выглядывавшее как бы из воронки; форма воронки устанавливалась несколькими кольцами из медной проволоки. Ламповый фитиль — универсальный полярный шнур — вшивался в виде коротких отрезков перед ушами и завязывался на затылке, надежно удерживая шлем. Начиная с рейса «Дискавери» (1901 — 1904) ламповый фитиль широко вошел в практику, применяется в санных походах благодаря его ширине, мягкости, относительной теплоте, а также из-за того, что с обычным шнуром трудно справляться в холодную погоду. Большие кожаные или костяные пуговицы пользовались меньшей популярностью, чем небольшие гладкие длинные палочки-клеванты, крестообразно зацеплявшиеся за петли из шнура. Клеванты стали настоящей манией у некоторых членов нашей экспедиции. Уэттер, например, из-за множества палочек и петель, красовавшихся повсюду на его одежде, был известен как «король клевантов».

Под одеждой из ткани «барбери» носили легкие, но плотные шерстяные трикотажные егерские костюмы с начесом. Они состояли из брюк и жилета, поверх которого надевалась вязаная шерстяная фуфайка. В тихую погоду всего этого вместе с нижним бельем было вполне достаточно. Но при ветре даже средней силы — 50 миль в час — и температуре около 0° F сквозь такой костюм основательно продувало.

Какое наслаждение испытывали мы, когда при более спокойной погоде можно было сбросить с себя верхнюю одежду из ткани «барбери». Каждому из нас это доставляло огромное удовольствие.

Из обуви больше всего мы любили мягкие удобные унты из меха северного оленя. Они выстилались лапландской травой или манильской пенькой. Под унты надевали несколько пар носков. Тогда можно было не бояться холода, даже оставаясь некоторое время без движения. Но если носки и подстилка становились влажными, ноги сразу начинали мерзнуть, согревались только усиленным движением; естественно, этого легче было достигнуть после недавно принятой горячей пищи.

Конечно, на гладком льду или отполированной снежной поверхности бессмысленно ходить в унтах даже при умеренном ветре, но при более тихой погоде в них можно было продвигаться быстрее.

Как уже указывалось, ботинки с шипами, испытанные при ураганных ветрах на склонах ледника, почти всегда надевались поверх унтов. Однако в столь многослойной обуви ногам становилось неприятно жарко. Поэтому для работ поблизости от дома лучше всего подходили кожаные ботинки с набитыми в них гвоздями.

Для защиты рук от холода применялись фетровые рукавицы, шерстяные варежки, перчатки для работы с инструментами и рукавицы из волчьей шкуры. Первые обычно носили вместе с варежками. Варежки изнашивались и рвались значительно быстрее, чем что-либо другое. Обычно они выглядели рваными, их обшивали парусиной, сажали на них заплату на заплату и донашивали до такой степени, что они больше уже не поддавались ремонту, и их выбрасывали. В варежках, когда пальцы, кроме большого, соприкасаются друг с другом, значительно легче сохранить тепло.

Шерстяные перчатки применялись для работы с инструментами и приборами в качестве частичной защиты от холодного металла при низких температурах.

Рукавицы из волчьей шкуры были незаменимы при холодной ветреной погоде. Однако их основной недостаток в том, что в мех, обращенный наружу, набивается снег, он тает, пропитывает кожу рукавиц, там снова замерзает, и в результате рукавицы становятся жесткими. Эти рукавицы делались длиннее, чем обычно, и закрывали манжеты рукавов куртки из материала «барбери». Таким образом, запястье было в тепле.

Очень удобными оказались рукавицы из овчины шерстью внутрь. Ими пользовались обычно при работах с тросом и при подъеме ящиков.

Поскольку рукавицы легко могло унести ветром, их укрепляли на перекинутом вокруг шеи ламповом фитиле. Это давало возможность в случае надобности вынуть руку из рукавицы, оставаясь в варежках, не беспокоясь, что рукавицы будут унесены ветром.

Много споров было о преимуществах меховой и шерстяной одежды. В конце концов этот вопрос решался в соответствии с личным мнением каждого. Некоторые утверждали, что меха теплее и легче. Но теплота является следствием ветронепроницаемых свойств мездры, которая, к сожалению, имеет свойство задерживать влажные испарения тела. На Земле Адели из всех видов меховых изделий нашли применение лишь унты, рукавицы из волчьей шкуры и спальные мешки из шкур северного оленя.

Как и в некоторых других видах снаряжения, пришлось изменить конструкцию круглых палаток Уилсдена. Чтобы облегчить их установку в условиях непрерывных ветров, они прочно пришивались к пяти бамбуковым шестам, вместо того чтобы набрасывать их на предварительно установленные шесты. Таким образом, палатки открывались, как большой конической формы зонт. Петля из сыромятной кожи прикреплялась к середине одной из трех наветренных стоек, и, когда во время сильного ветра палатка поднималась, находившийся внутри нее человек хватался за петлю, чтобы прижать наветренные стойки и в то же время вытянуть две подветренные стойки. При установке палаток на твердой поверхности выкапывались ямы и в них ставили концы шестов; в других случаях шесты вкапывались в снег человеком, находившимся внутри палатки.

Установленная палатка закреплялась глыбами снега или льда, набитого в пустые мешки из-под продуктов. Мешки складывались на оборку вокруг палатки. Пришлось отказаться от вентиляторов, вделанных в палатках, так как во время метелей через них надувало снегу. Дверь палатки, сделанная из материала барбери, напоминала овальную воронку, достаточно большую, чтобы впустить человека; закрывалась дверь посредством затяжки шнура.

Для летних санных походов у нас имелись легкие палатки, их обшили для прочности полосками коленкора и тканой тесьмой. Применявшиеся при плохой погоде палатки из джапарской парусины (сорт особо прочной парусины, вырабатываемой в провинции Джапара на о.Ява, в то время голландской колонии) с оборками из парусины Уилсдена были значительно более ветронепроницаемы, в них мы чувствовали себя в большей безопасности; к сожалению, они вдвое тяжелее первых.

Снежный или ледяной «пол» внутри палатки накрывался покрышкой из легкой парусины Уилсдена; во время санных походов этот «ковер» использовался и в качестве паруса.

Для нарезки снега, фирна или льда, которыми укрепляли оборки палатки, в санном оборудовании имелись кирка и лопата. Как правило, крепкая заостренная лопата-совок весом около 6 фунтов вполне отвечала этому назначению. Но на Земле Адели часто встречались участки голого льда, снег с которых   был  начисто   сносен   ветром,   либо отполированного, как фарфор, снега или же твердого фирна. В таких случаях необходима была кирка. Как мы убедились, четырехфунтовая лопата, если с ней аккуратно обращались, и четырехфунтовая шахтерская кирка всегда выручали.

Наши сани были такими же, как и во всех других британских антарктических экспедициях, длиной 11 и 12 футов. Лучшими из них оказались норвежские, сделанные из ясеня и северо-американского ореха. Другие сани, сделанные в Сиднее из дерева австралийских пород, прекрасно подходили для специальных работ. Сани из горного ясеня исключительно легкие, но их полозья на льду и твердом фирне очень быстро снашивались. Сани из специально обработанного пятнистого камедного дерева очень прочны и выдерживали самые тяжелые испытания, но они тяжелее норвежских. Для настила обычно шли бамбуковые жерди, укрепленные медной проволокой, с поперечными перекладинами.

На каждых санях имелись легкая бамбуковая мачта и рангоут. Непосредственно перед мачтой помещался ящик с походной кухней; в соответствующих его отделениях хранились примус, бутылка спирта для его разжигания, запасные иглы, ключи для открывания банок с керосином, воронки, инструмент для ремонта и другие необходимые принадлежности. Кухонные ящики из досок фирмы Венеста, с крышками на петлях, закреплялись клиньями и накрывались джапарской парусиной, чтобы по возможности избежать проникновения в них снега во время метелей. Ящик с инструментами укреплялся в задней части саней непосредственно перед алюминиевым или деревянным лотком, на котором размещались галлоновые банки с керосином. В некоторых случаях лоток делался шире, чтобы на него можно было поставить ящик с инклинатором (прибор для измерения магнитного наклонения). На самом конце саней имелась деревянная крестовина, к которой посредством универсального соединения крепился привод санного одометра. В средней части саней между ящиками с походной кухней и с инструментами размещались спальные мешки, мешки с продуктами, одеждой, палатки, альпийский канат, стойки теодолита и другие вещи. Все это упаковывалось и прочно закреплялось поперечными ремнями.

Санная упряжка как для людей, так и для собак была сделана из  парусины.   Для  людей  сбруя  состояла  из  широкого трехслойного пояса, охватывавшего тело на уровне бедер. К поясу пришивались лямки из более узких полос, перекидывавшихся через плечи, а к задней части пояса прикреплялась веревка от саней. Прочность этого приспособления зависела от того, насколько тщательно и крепко сшивались отдельные его части, а так как от этого могла зависеть жизнь человека, то каждый из участников экспедиции с полной ответственностью выполнял эту работу.

Собачьи сбруи шили Ниннис и Мерц. Собак одну за другой приводили во внешнюю часть дома, где с них снимали мерки. Парусина разрезалась ножницами на отдельные полосы, которые соединялись и сшивались на большой швейной машине. Затем сбруя прилаживалась на каждой из собак, после чего окончательно сшивалась. Лайки в своих «костюмах» выглядели прямо-таки нарядно.

Пищу в санных походах готовили на примусе. Впервые примусом пользовался доктор Нансен в санных походах по Гренландии. Однако примус можно было освоить только в результате практики. Чтобы разжечь примус в продуваемой сквозняками палатке при низкой температуре, пока вы вполне не овладели этим искусством, требовалось много терпения. В санном походе примус очень часто потухал при ва style=MsoNormalMsoNormalp class=рке пеммиканового супа, если повар допускал какую-либо оплошность. Чаще всего это бывало при слишком быстром опускании внешней крышки над походной кухней: тогда испарения керосина быстро наполняли палатку; пока находят спички, походная кухня разбирается на части. Наконец, примус вновь зажжен, удушливые пары постепенно рассеиваются. Можно подумать, что теперь все в порядке. Правда, суп так же удачен, как и всегда, но какао, приготовленное из воды, находящейся в сосуде для таяния льда, имеет привкус керосина, от которого невозможно избавиться.

Тепло, даваемое «походной кухней Нансена», использовалось максимально. Горячие газы от сгорания керосина, до того как они уходили наружу, циркулировали по извилистому пути, проходя из нагретого внутреннего в более холодное внешнее отделение. Таким образом, горячее — пеммикановый суп — варилось в центральном сосуде, а вокруг него имелся еще сосуд, где растапливался снег для приготовления какао или чая. Благодаря комбинации «походной кухни Нансена» и примуса при должной экономии горючего нам хватало одного галлона керосина на 12 дней, чтобы приготовить обычный рацион питания на троих.

Вопрос о питании требует особого обсуждения и изучения. Полярная экспедиция должна иметь все пищевые продукты в таком ассортименте и количестве, которые в общем должны удовлетворять нормальные потребности.

К счастью, благодаря достижениям науки такие продукты первой необходимости, как овощи, фрукты, мясо и молоко, в настоящее время консервируются, что почти исключает возможность бактериального заражения. Холодный климат является дополнительным фактором, обеспечивающим их сохранность.

Вообще говоря, для жизни на протяжении месяцев в антарктических условиях желательно иметь нечто большее, чем только самое необходимое. Поскольку люди лишены обычных условий, особенно необходимо, чтобы и снаряжение, и питание были бы наилучшими: это в какой-то мере возместит те лишения, которые рано или поздно начинают остро ощущаться. Не следует забывать, что исследователи — обычные смертные люди.

Предметы роскоши в умеренных количествах весьма полезны в основном из-за психологического воздействия. За каким-то периодом будничной жизни празднество является естественным, и если даже в цивилизованном мире лакомства доставляют людям удовольствие, то почему же не иметь их там, где они получают еще более полную и более сердечную оценку, вызывают соответствующий подъем, «прилив жизненных сил», тогда тоска от однообразной повседневной работы в одном и том же месте при постоянном ветре не так сильно ощущается. Вот почему мы не забывали спаржу и тушеного зайца.

Что касается продуктов для санных походов, то здесь в основу берется диетическое питание. Но даже диететике как науке пришлось отступить перед практическим опытом. Диететика имеет дело с белками, углеводами, жирами и калориями. Во всем этом необходимо тщательно разобраться, чтобы как следует понять значение рациона для санных походов. Когда эта тема впервые обсуждалась за столом на зимней базе, к ней отнеслись с некоторым подозрением. Но постепенно она завоевала признание, так как имела исключительно важное жизненное значение.

При санных походах, бесспорно, существует определенный паек, дающий наилучшие результаты. Однако обстоятельства вносят поправки, и рацион, пригодный в одних условиях, может оказаться несоответствующим в других. Так, поход может проходить в условиях сильного холода или относительного тепла, с помощью людской тяги или вспомогательной силы, на уровне моря или на какой-то высоте, по районам, где можно рассчитывать на пополнение запасов мяса, или по пустынным пространствам, лишенным дичи. В каждом отдельном случае должны учитываться специфические потребности.

При выборе продуктов питания следует принимать во внимание индивидуальные вкусы участников; ни в коем случае нельзя брать продукты, имеющие хоть малейший шанс испортиться. Итак, остается отобрать продукты, которые при одном и том же весе содержат наибольшее количество питательных веществ, и в то же время соблюсти требования диеты. Разнообразие очень желательно, но при условии, что это не вызовет снижения питательной ценности. Доказательством разумно выбранного рациона явится то, что в конце длительного санного путешествия единственным сильным желанием будет получение большей порции, Конечно, это было бы идеальным результатом безупречно выбранного рациона, которого, увы, не существует.

Если обычный человек в условиях цивилизации может удовлетворить потребности своего аппетита, выбирая из разнообразного меню современного ресторана, ясно, что тот же самый человек, хотя и находящийся на ограниченном рационе исследователя, не может быть сразу переведен на рацион санной партии на значительный период времени без установления определенного режима.

Например, Восточная береговая партия, совершая санный поход по морскому льду при довольно высоких температурах, отметила, что полный рацион пеммиканового супа вызывал временами слабое расстройство желудка, люди пили много жидкости, чтобы удовлетворить сильную жажду, а по возвращении на базу у них появлялся большой аппетит на консервированные фрукты и пингвиньи яйца. Партии Бикертона и Бейджа, хотя работали на значительно большей высоте, отметили то же самое явление. Так, например, участники первой из названных партий сначала не могли выпивать полную порцию густого и жирного какао — это вызывало у них легкую тошноту. Участники второй партии экономили первые две недели свой рацион и, только когда поднялись на большую высоту, где чувствовали себя прекрасно, отдали должное полному рациону. К тому же у тех, кто привыкает к определенной пище, ощущение полного удовлетворения продолжается не более часа. Воображение уносит их дальше, к следующему приему пищи. Это происходит, возможно, отчасти и потому, что походы в большинстве случаев бывают монотонны, а пейзажи не вдохновляют. Даже после хорошей вечерней еды люди могут видеть сны о пище. У тех, кто возвращается даже после короткого санного похода с обильным питанием, появляется исключительный аппетит, вызывающий удивление у тех, кто оставался на базе.

Может показаться, что возникают серьезные возражения против рациона полярных санных партий. Это не так. В целом он являлся превосходным. При составлении его взято все самое лучшее, что могло быть подсказано опытом. В полярных районах не следует быть слишком привередливым, здесь, естественно, приходится мириться с некоторыми лишениями.

Энергия, затрачиваемая человеком, и потребность восстановления ткани восполняются органическими соединениями — белками, жирами и углеводами, в слабой степени и другими веществами, наиболее важными из которых являются минеральные вещества в малых дозах.

Тепловое значение пищевых продуктов, выраженное в калориях, легко рассчитать при наличии химических анализов, устанавливающих содержание в них белка, жиров и углеводов.

Установлено, что 1 грамм белка или углевода дает 4,1 калории, в то время как то же самое количество жира — 9,3 калории. Таким образом, значение для санных походов продуктов, содержащих жиры, совершенно очевидно.

Теоретически любая из трех указанных составных частей пищи может обеспечить необходимое количество энергии, если употреблять их в достаточном количестве. Практически же наиболее существенными являются белки и углеводы. А лучше всего иметь смесь всех этих веществ. Поэтому в пищевые концентраты для санных походов жиры включаются в возможно большей пропорции по сравнению с другими продуктами.

Обычно нормальный человек потребляет около 4-5 фунтов твердой пищи в день. Как ни удивительно, сюда входит 50 процентов воды. Участник санных походов с удовлетворением узнает, что в поход берется исключительно твердая пища. Вода добавляется лишь тогда, когда пища варится. Именно эта добавка и является причиной несовершенства рациона санных партий, хотя такое сочетание удовлетворяет всем требованиям диететики. Пища, содержащая воду, например, вареное мясо с подливкой из мясного же сока, вкуснее, чем сухой мясной порошок, к которому добавляется кипяченая вода. Точно так же сухая твердая галета с добавлением жидкости — совсем не то, что рыхлые булочки из дрожжевого теста с высоким процентом содержания воды.

Следует принять во внимание и психологический фактор. Во время санного похода никто не ждет хорошо сервированного стола, лишь бы пища была горячей и сытной. При волчьем аппетите суп из пеммикана с сухарями кажется превосходным блюдом, хотя им питаются в течение многих недель. Но как только кончаются дни принудительного рациона, желание иметь хорошо сервированный стол, возбуждающий аппетит, снова заявляет свои права. Организм протестует против того, чтобы с ним обращались, как с машиной.

Дневной рацион концентратов на человека для полярной санной партии по весу несколько превышает два фунта. Если взять пример из недавних антарктических экспедиций, то Скотт в 1903 году применял 34,7 унции, Шеклтон в 1908 году — 34,82 унции и, наконец, рацион нашей экспедиции — 34,25 унции. Если исключить чай, перец и соль, рацион экспедиции Шеклтона, Уайлда на Западной базе и у нас на Земле Адели был одинаковым — 34 унции. Что же касается более ранних исследователей, то в качестве сравнения можно привести следующие цифры: Макклинток в 1850 году довел свой рацион до 42, Нэйрз в 1875 году — до 40, Грили в 1882 году — 41,75 и Абруцци в 1900 году — до 43,5 унции.

В состав нашего дневного пайка в санной партии на одного человека входило: галеты фирмы Плэсмон — 12 унций, пеммикан — 8 унций, масло — 2 унции, шоколад фирмы Плэсмон — 2 унции, молоко в порошке — 5 унций, сахар — 4 унции, какао — 1 унция, чай — 0,25 унции. Полезно будет сделать небольшие замечания по каждому предмету.

Галеты фирмы Плэсмон изготовляются из муки лучшего качества с добавлением 30 процентов казеина в порошке. Каждая галета весила 2,25 унции и делалась толстой и твердой специально для того, чтобы выдержать при перевозке тряску и удары, особенно сильные в санных походах. Кроме питательной ценности, высокий процент содержания казеина придает галетам исключительную твердость. Наши зубы подвергались таким жестоким испытаниям, что иногда мы предпочитали галетам «морские сухари», менее похожие на геологические образцы и больше на обычные печенья. Любимый способ употребления галет был следующий: они разбивались ледорубом или же разгрызались на мелкие куски, которые затем некоторое время размачивались в горячем какао. В этом продукте содержится два важных вида белка: плэсмон (торговое название казеина) — основной белок, содержащийся в молоке, и глютин (клейковина) — белковая смесь, содержащаяся в муке.

Пеммикан состоял из сушеного говяжьего мяса, превращенного в порошок (содержащего важный вид белка — миозин), и 50 процентов чистого жира — лярда. Из-за большого содержания жира пеммикан обладал высокой калорийностью, поэтому регулярно включался в рацион санных партий. Пеммикановый суп представлял собой густую кашеобразную смесь из пеммикана, галет и воды. Эта смесь доводилась до кипения и подавалась в горячем виде. Любители более холодного и более жидкого супа набирали снег с пола палатки и прибавляли его в эту смесь по вкусу. Есть такой суп — высшее наслаждение, которого не забудет ни один из участников санных походов.

Сухое молоко «глэксо» называется так по имени новозеландской фирмы, производящей этот молочный порошок. Это идеальный продукт для любого климата, когда желательно иметь концентрированные продукты и нельзя пренебрегать асептикой. Значение молока как универсального пищевого продукта хорошо известно. Оно содержит белок в виде казеина, жир в форме сливок и мельчайших капелек, углеводы в виде лактозы (молочный сахар), а также имеющие важное значение минеральные вещества. На Западной базе партия Уайлда изобрела рецепт «печенья» с сухим молоком — это непеченая смесь муки и сухого молока, которая сама по себе являлась большим стимулом для участия в санных походах. На Главной базе приготовление молока из сухого порошка требовало особого опыта. К порошку добавлялась холодная вода, образовывалась паста, которая затем разбавлялась теплой или горячей водой, пока молоко не   приобретало   желаемой   концентрации.   Одним   из профессиональных «приемов» было газирование молока путем переливания из кувшина в кувшин.

Масло, хотя и содержит почти 20 процентов воды, является продуктом высококалорийным и, безусловно, более легко усваиваемым, чем животный жир. У нас было свежее викторианское масло (изготовлено в штате Виктория, Австралия), упакованное в обычные экспортные ящики и привезенное в Антарктику на открытом мостике «Авроры». Ежедневно повар санной партии к завтраку отрезал шведским ножом от замерзшего масла три небольших куска по 2 унции каждый. Но холод так возбуждает аппетит, что каждый готов был съесть не 2 унции, а целый фунт, тем более что всем хорошо известно, насколько полезно масло.

Сахар — углевод, сахароза — имеет особые пищевые качества: он быстро усваивается, давая через несколько минут новую энергию для работы мускулов. Это могут подтвердить спортсмены. Действительно, крепкий раствор сахара в воде применяется как стимулирующее средство при беге на длинные дистанции и в других случаях, требующих выносливости. Уайлд на опыте обнаружил, что в санных походах шоколад следует предпочесть сыру, хотя эти продукты при одинаковом весе имеют приблизительно ту же питательную ценность.

Какао и чай — вот два напитка, употреблявшиеся в санных походах. Какао пили два раза в день — в утренний завтрак и на ужин, а чай во время ленча. Оба напитка содержат стимулирующие алкалоиды — теобромин и кофеин; кроме того, в какао заметную долю составляет жир. Конечно, их основное питательное значение зависит от добавляемых к ним порошкового молока и сахара.

И наконец, шоколад фирмы Плэсмон представляет собой чистый шоколад (смесь молотого какао, сахара и крахмала) с добавлением   10   процентов   казеина.

Лучшей пищей для собак было тюленье мясо с прибавкой небольшого количества нутряного тюленьего жира. Обычно собаки охотно едят пеммикан, но предпочитают тюленье мясо. Для уменьшения веса мясо подсушивалось на плите, нагретой не настолько сильно, чтобы оно могло зажариться. При таком способе экономилось почти 50 процентов веса мяса.

В те дни, когда для походов приготовлялись и упаковывались продукты, в доме царили всеобщее возбуждение и суматоха. Обычно подготовка начиналась с того, что во внешней части дома двое растирали в порошок галеты. Как правило, один из них всеми силами старался увильнуть от работы, а второй старательно разбивал галеты молотком на металлической плите и складывал их в мельницу для размола. Воздух в доме заполнялся тошнотворными испарениями тюленьего жира, исходящими от сковородок, на которых сушилось на плите тюленье мясо для собак. Этим делом ведали Ниннис и Мерц, но из-за их небрежности жир иногда начинал кипеть и распространял аромат по всему дому.

За 18-футовым обеденным столом паковались продукты. Сначала готовили состав из какао, сухого молока и сахара, а потом состав из пеммикана и галет. Эти смеси взвешивали и упаковывали в коленкоровые мешки, которые тут же за столом шили на машинах несколько человек. Когда выдавалась свободная минута, весовщики укладывали в мешки различных размеров шоколад, целые галеты, масло и чай. Затем упаковщики складывали недельный и двухнедельный запасы продуктов в крепкие парусиновые мешки, или, как их называли, танки. В них заботливо упаковывали пайки: масло в середине, целые галеты ближе к верху. Мешки крепко завязывались, и один из нас с помощью парусной иглы зашивал их шпагатом. В то же самое время вторая группа людей готовила пеммикан: он вынимался в полузамерзшем состоянии из герметически закупоренных банок и строгался на мелкие куски прочным шведским ножом. Масло, принесенное из холодильника, нарезалось двухунцовыми   или   фунтовыми   порциями.

Наряду с этим выполнялись и другие работы: любитель-сапожник занимался ремонтом шипов для ботинок, стуча молотком и совершенно игнорируя сон ночного дежурного. Большая швейная машина на полной скорости строчила оборку тента, а на свободных углах скамеек размещались группы людей, занятых ремонтом рукавиц, спальных мешков, верхней одежды из непромокаемой ткани «барбери». Картограф на своем столе, освещенном ацетиленовой лампой с абажуром, чертил карты и эскизы; рядом магнитолог занимался своими расчетами. Повар и его помощник часто напоминали о своем существовании громкими разговорами. Во внешней части дома крутился токарный станок, его жужжание и щелканье тонули в шумном скрежете мельницы и в гудении паяльной лампы, которую Бикертон — шофер и специалист по аэросаням — превратил при помощи нескольких кусков кровельного железа в кузнечный горн. Кусок докрасна раскаленного металла вынимался из огня и просовывался в тиски. Ханнам выполнял обязанности молотобойца, а Бикертон держал. Оба громко кричали, если надо было сказать что-то друг другу, но преобладал голос Ханнама. Всех этих звуков было достаточно, чтобы на время забыть о непрекращающемся завывании ветра.

 

В полдень мы все вместе позавтракали, а затем пожелали друг другу удачи и тепло распрощались. Собаки быстро мчали нас на восток по слегка наклонной местности; две другие партии, не имея собак, сами тащили сани и шли в том же направлении. Поверхность была превосходной, погода идеальной, а скорость нашего продвижения иногда даже слишком большой, так как при быстрой езде по высоким застругам сани легко опрокидывались. Все наши сомнения относительно способности собак тащить груз рассеялись. Теперь двое из нас могли ехать по очереди на санях, а третий шел впереди, прокладывая путь.

В санном походе по однообразным пустынным местам необходимо, чтобы впереди собачьих упряжек кто-нибудь шел, указывая путь, иначе собаки будут бесцельно блуждать. На обратном пути они бегут по старым следам и сохраняют правильное направление. Но на Земле Адели, где непрерывные ветры уничтожают следы полозьев, мы не имели возможности проверить это.

Если погода относительно хорошая, кормежка обильная, то ездовые собаки всегда работают с удовольствием. Их стремление тащить сани, несомненно, является врожденным, полученным от многочисленных предков, добросовестно служивших эскимосам. Мы убедились, что собаки радовались, когда на них надевали упряжки и вели их к саням. Часто бывало так, что они сами вели человека; стоило надеть на них упряжку, как нетерпеливые животные изо всех сил старались тащить все, что бы ни было прикреплено на другом конце троса. Прежде чем привязать собачью упряжку к саням, необходимо сани закрепить на якоре, иначе в своем рвении собаки понесутся вперед, прежде чем сани будут готовы к отправке.

Ценность собак в полярных условиях не подлежит сомнению, за исключением тех случаев, когда приходится идти все время по очень неровной, изрезанной трещинами местности или же при очень плохой погоде. В этих случаях людская тяговая сила в санных походах имеет преимущество. Кроме того, в условиях, когда жизнь человека постоянно ставится на карту, следует иметь в виду, что собаки представляют резерв пищи на случай крайней необходимости.

 

Строительство временного лагеря

Теперь самый крутой подъем по направлению к плато оставался позади, и, очевидно, это место должно было быть стратегической точкой для продолжения наших санных походов. Основная трудность заключалась в разбивке лагеря на ледяной поверхности при постоянно дующем ветре. Избежать этого можно было, только вырыв укрытие в самом льду. Мы полагали, что все санные партии смогут воспользоваться этим убежищем, не подвергая свои палатки ненужному износу.

Утром 11 августа Мадиган и Ниннис начали выдалбливать глубокую вертикальную траншею, в конце ее была высечена комната достаточных размеров, чтобы в ней могли разместиться трое мужчин. Эта работа была закончена на следующий день, и мы перенесли нашу палатку на новое место, установив ее над вертикальной шахтой, служившей входом в пещеру. Было значительно приятнее оказаться в надежном помещении с крепкими стенами из льда вместо тесной палатки, сильно бившейся на ветру. Внутри была полная тишина: пурги не чувствовалось. Наше новое жилье мы назвали пещерой Аладдина. Это был поистине волшебный мир зеркальных граней и сверкающих   кристаллов.

Мы быстро сделали полки для примуса, для бутылок со спиртом, спичек, керосина и других предметов. У одной стены выдолбили небольшое отверстие, соединявшееся с узкой трещиной, которая обеспечивала вентиляцию, но не допускала попадания к нам снега. Ледяные кровля и стены беспрепятственно пропускали дневной свет; небольшая трещина, имевшаяся    по    соседству,    стала    естественной    мусорной    ямой.

Чистейший лед для приготовления пищи мог быть тут же вырублен из стен без всяких лишних забот — не надо было надевать верхнюю одежду и выходить наружу. Наконец, здесь имелась возможность разместить запасную одежду — для этого требовалось только намочить угол платья и прижать его на несколько секунд к стене; в таком положении одежда висела сколько угодно. Пещера действительно изобиловала удобствами. Мы наслаждались ночным отдыхом в пещере Аладдина, несмотря на тревожный треск, исходивший время от времени из окружавших нас трещин.

Мадиган и Ниннис вырыли укрытие для собак. Они лежали, свернувшись таким образом, чтобы возможно меньшая часть их тела подвергалась действию резкого ветра. Густая собачья шерсть не прилипала к снежной поверхности, однако легко примерзала ко льду, и, чтобы освободить собак, приходилось применять ледоруб.

Весь день 15 сентября дул устойчивый ветер со скоростью 75 миль в час под прямым углом к нашему курсу; сильно мела поземка. Поверхность местами была покрыта смерзшимся снегом, очень твердым и гладким. Временами полозья саней вдавливались в снег и мы с трудом тянули их вперед. Потом вдруг сани подхватывало ветром и относило в сторону. Толчки были настолько неожиданны и порывисты, что нас часто сваливало с ног. Большую часть времени приходилось держаться юго-западного направления, чтобы сани катились на запад. Сильно мело. Сани сносило по ветру, часто опрокидывало, и мы затрачивали много усилий, чтобы поднять их, а иногда приходилось укладывать весь груз заново.

Как мы ни приспосабливались, в конце концов все же убедились, что самый лучший способ — это тащить сани вдвоем на веревке длиной около 20 футов; третий держался за веревку длиной около 10 футов, прикрепленную к задку саней. Человеку, шедшему позади — обычно это был Уэттер — очень трудно было удержаться на ногах. Он неоднократно падал в сугробы колючего снега, иногда обмораживал пальцы и щеки, и, конечно, самочувствие у него было неважное.

 

Уже тут начались наши невзгоды: весь день ветер дул со скоростью в среднем 60 миль в час. В полдень термометр показывал —14° F.

Ночью палатка в нескольких местах порвалась, и мы решили, что на следующий день устанавливать ее на время ленча не стоит. Поэтому ленч у нас был холодный, а единственной защитой от ветра во время нашей короткой остановки служили сани. Мы полагали, что при таком порядке сэкономим время, так как, пока съедали галеты, шоколад и масло, мы настолько промерзали, что не было желания задерживаться, и мы спешили скорее отправиться дальше. Между утренним и вечерним принятием пищи ничего не пили, это, безусловно, было очень неприятно.

Во время остановки зачинили дыры в палатке, шить пришлось голыми руками на открытом воздухе. Каждый из нас был в состоянии сделать по четыре стежка подряд, а затем по очереди продолжали шить двое других.

 

Распорядок дня при проведении маршрута

Каждое утро вставали в 6 часов и к 9 часам находились уже в походе. Ленч отнимал у нас всего полчаса, проходил он в очень неудобной обстановке. Так как мы садились на подветренную сторону саней, снег, поднимавшийся ветром с поверхности, мел нам в лицо, как мелкий песок. Мы никогда не разбивали лагерь раньше 6 часов вечера и было хорошо, если за день проходили 5 миль.

Разбивка лагеря занимала почти час. Сначала нарезали глыбы снега и укладывали их в полукруг, внутри которого устанавливалась палатка. При установке вершину палатки надо было держать по ветру. Все это кажется довольно просто, но так как приходилось снимать шипы с обуви, чтобы не повредить ими палатку, наши трудности невероятно возрастали. При таком сильном ветре передвигаться по гладкой поверхности в унтах неимоверно трудно. Обычно один из нас вползал в палатку, а двое других по его сигналу поднимали верхушку палатки, и пока первый, борясь с ветром, устанавливал первую подпорку против ветра и тут же ногами подсовывал остальные подпорки, двое других быстро наваливали ящики с продуктами и глыбы снега на оборку палатки, стараясь как можно скорее укрепить палатку внизу. Это надо было делать очень быстро, так как человек, удерживающий бамбуковую подпорку внутри палатки, легко мог отморозить пальцы. Установив палатку, мы всегда чувствовали большое облегчение.

Почти каждый вечер приходилось что-нибудь зашивать. Это было нелегко, так как у всех нас пальцы очень быстро застывали, особенно самые кончики, которые делались твердыми и ничего не чувствовали. Немало мук терпели мы, застегивая клеванты или пуговицы на одежде. По утрам, пока готовились отправляться в путь, нам казалось, что время тянется бесконечно долго. Самая низкая температура — 35°F отмечена 18 сентября.

 

Особенности жизни в палатке

В 3 часа утра я проснулся от какого-то удара по голове. Выглянув из спального мешка, увидел, что палатка упала и накрыла всех нас. Веревки, укреплявшие верхушку, унесло, а шесты, подпиравшие палатку против ветра, почти лежали. Самую верхушку палатки сорвало, одна из сторон палатки была разорвана сверху донизу. Я разбудил товарищей. Мы с Уэттером вышли, оставив Клоуза внутри палатки. К счастью, мы не снимали ветронепроницаемую верхнюю одежду. На этот раз не надо было разгребать выход — он был готов. Мы наскоро связали шесты альпийской веревкой и с наветренной стороны прикрепили их киркой. Скорость ветра достигала 80 миль в час, метели, к счастью, не было. Когда рассвело, мы увидели, что палатка порвана безнадежно и зажечь примус внутри нее оказалось невозможным, хотя к этому времени ветер ослаб до 35 миль в час.

 

Перечень и вес снаряжения для санного маршрута

Перечень и вес снаряжения на трех санях моей партии представляют особый интерес и потому подробно приводятся ниже. Большинство из взятых нами вещей были включены также в снаряжение всех партий, но, учитывая особые обстоятельства и индивидуальные вкусы участников походов, некоторые изменения всегда были необходимы.

Общин   груз:

главные сани — длина 11 футов, вес 45 фунтов; оборудование к ним: ящик для инструментов — 7 фунтов 5 унций; походная кухня — 7 фунтов  6 унций; лоток для керосина — 3 фунта;   крепления для мачты — 2  фунта 8 унций; мачта — 1 фунт 15 унций; шест — 1 фунт 8 унций; укрытие (бамбуковые шесты и брезент) — 3 фунта 5 унций; такелаж — 7,5 унции; 5 кожаных ремней — 5 фунтов. Итого 77 фунтов 6,5 унции.

Тиковая палатка, усиленная и прикрепленная к шестам, а также покрышка для пола — 33 фунта; запасная тиковая покрышка— 11 фунтов 8 унций. Итого 44 фунта 8 унций.

Спальные мешки:  3 одноместных мешка — 30 фунтов.

Кухонный  набор:  походная  кухня  Нансена —11   фунтов  3  унции;

3   кружки — 1 фунт 8 унций; 2 оловянные миски — 10 унций; весы — 5 унций; 3 ложки — 1,5 унции; спички — 13,5 унции; влагонепроницаемая коробка для спичек — 3,7 унции; примус — 3 фунта 10 унций; иглы для примуса — 2,5 унции; инструменты для ремонта примуса — 2 унции; инструмент для открывания керосиновых банок — 4,5 унции; спирт для примуса в банках — 5 фунтов 14 унций; то же в бутылке (полная) — 1 фунт 5 унций. Итого 25 фунтов 14,2 унции.

Набор ремонтных инструментов: запасная медная проволока, заклепки, иглы, нитки и прочее — 1 фунт 14,5 унции; набор из 12 инструментов — 15,5 унции. Набор необходимых предметов для ремонта собачьих упряжек и медикаменты для лечения собак — 3 фунта 8 унций. Итого 6 фунтов 6 унций.

Аптечка: 6 комплектов первой помощи фирмы Берроуз, гигроскопическая вата, борная вата, гофрированная корпия, гофрированные бинты, скручивающиеся бинты, липкий пластырь, коллодий жидкий, глазные препараты — «таблоид» против снежной слепоты, набор лекарств «таблоид» для общего лечения; парусиновый мешочек с ножницами, хирургическими щипцами, артериальными пинцетами, скальпелем, хирургическими иглами, шелком и пр. Итого 2 фунта 12,3 унции.

Фотопринадлежности: фотоаппарат 9х12 с камерой двойного растяжения   в   особо   прочном   ящике  с 36-ю   нарезанными   пленками — 4   фунта 4,5 унции; адаптер для закрепления фотоаппарата на теодолитный штатив — 2 унции; водонепроницаемая жестяная банка с 14 пакетами, в каждом по 12 нарезанных пленок — 3 фунта 10 унций. Итого 8 фунтов 0,5 унции.

Оборудование для геодезической съемки. Трехдюймовый переносный теодолит в ящике — 5 фунтов 14 унций; штатив для него — 3 фунта 6 унций; одометр — 8 фунтов; таблицы Морского астрономического ежегодника и книга с логарифмическими таблицами — 1 фунт 3 унции; 2 книжки для записей — 1 фунт 6 унций; журналы для записей триангуляционных наблюдений — 5 унций; футляр для карт — 10 унций; карты — 6,5 унции; карандаши — 1,5 унции; циркули и резинки — 1,5 унции; транспортир и угольник — 5 унций; призматический компас и клинометр (прибор для измерений наклонений пластов) — 8,5 унции; солнечный компас (Бейджа) — 1,5 унции. Итого 22 фунта.

Другие приборы: цейсовский призматический бинокуляр 12-кратный — 1 фунт 13,5 унции; гипсограф (прибор для определения высоты над уровнем моря по точке кипения воды) — 2 фунта 1 унция; 2 обычных и 2 маленьких минимальных термометра — 10 унций; этикетки для образцов — 1 унция. Итого 4 фунта 9,5 унции.

Ружье 22 калибра с чехлом и шомполом для чистки — 3 фунта 3,7 унции; патроны — 1 фунт 5 унций; шведский нож   (нескладной с ножнами) — 5,5 унции; бруски для точки — 1,5 унции; лески и крючки для рыбной ловли — 3,5 унции. Итого 4 фунта 14,7 унции.

Непромокаемый мешок для одежды — 4 фунта 8 унций, содержащий 9 пар унтов, набитых морской травой, — 21 фунт; отдельно морская трава — 3 фунта; 3 личных вещевых мешка, содержащих запасную одежду и прочее, — 39 фунтов; 4 дополнительных мотка лампового фитиля для креплений — 1 фунт 3,5 унции. Итого 64 фунта 3,5 унции.

Остальной инвентарь: кирка — 4 фунта 5 унций; 2 лопаты — 8 фунтов 4 унции; ледоруб — 2 фунта 4 унции; альпийские веревки (20 метров) — 3 фунта; лыжи 1 пара —11 фунтов; лыжные палки — 1 фунт 1 унция; лыжные ботинки 2 пары — 6 фунтов; съемные шипы для лыжных ботинок — 4 фунта; шипы для унтов (3 пары) — 9 фунтов; 3 комплекта санной сбруи для людей — 6 фунтов 8 унций; тонкий канат — 1 фунт 1 унция; флаги — 9,5 унции; непромокаемый мешок для различных запасных вещей — 4 фунта 8 унций. Итого 61 фунт 8,5 унции.

Опознавательные знаки: флаг для складов и бамбуковый шест — 5 фунтов; специальный металлический опознавательный знак для склада, мачта, флаг и опоры — 16 фунтов; влагонепроницаемые жестяные банки для хранения записей в складах — 7,5 унции. Итого 21 фунт 7,5 унции.

Другие сани: вторые сани, покрытые фанерой и снабженные ремнями, — 55 фунтов.

Третьи сани длиной 12 футов с крепкими веревочными креплениями и запасными деревянными перекладинами для настила — 60 фунтов.

Горючее: керосин — 6 галлонов в жестяных банках по 1 галлону — 60 фунтов. Продукты для людей: 9-недельный запас на троих по разработанному рациону и дополнительно 25 фунтов сверх рациона для особых случаев — 475 фунтов.

Пища для собак: сушеное тюленье мясо, жир и пеммикан, включая вес банок и мешков, — 700 фунтов.

Всего — 1723 фунта  11,3 унции.

 

 

Снежная слепота

У Нинниса начался легкий приступ снежной слепоты, но благодаря принятым мерам болезнь быстро пошла на убыль. Обычным лекарством от этого очень болезненного состояния является следующее средство: прежде всего под веки кладутся маленькие таблетки из сернокислого цинка и соляно-кислого кокаина, там они быстро растворяются в слезах, облегчая сильную резь как бы от попавших в глаза металлических опилок или песчинок, — так обычно заболевшие объясняют эти приступы. Затем пострадавший завязывает глаза и, если ему посчастливится, скрывается в своем спальном мешке. При определенных условиях освещения каждый наверняка в большей или меньшей степени страдает от этой болезни, поэтому следовало бы носить цветные очки постоянно. К сожалению, очки не всегда удобны, так как влага от дыхания покрывает стекла и затем они затягиваются ледяной пленкой, или же метель залепляет их, уменьшая видимость. По эскимосскому обычаю для таких случаев в деревянных или костяных пластинках или кружочках вырезаются узкие щели различной формы. Таким образом, количество света, достигающего глаза, предельно уменьшается и в то же время сохраняется относительно ясная видимость.

 

Мы находились в это время в палатке. Глаза Маклина были очень воспалены, его мучила дергающая боль. По его просьбе я ввел ему в каждый глаз по таблетке цинка с кокаином. Остаток дня он провел в темноте, в своем спальном мешке, и весь следующий день носил на глазах повязку. До этого времени мы не носили защитных очков, но теперь стали более внимательны и надевали их в коварные облачные дни.

 

Питание при дефиците продуктов

Мы вернулись к трещине, упаковали и уложили на сани оставшиеся вещи, выкинули все менее необходимое для того, чтобы уменьшить вес груза. Затем, прокипятив все старые пищевые мешки из-под продуктов, сварили жидкий суп. Собакам дали несколько изношенных меховых рукавиц, унты и несколько запасных сыромятных ремней — все это они с жадностью сожрали.

 

Обратный путь на санях. Выбор маршрута, проблемы с продуктами

15 декабря в 2.30 утра увидели оставленные нами сани и сломанную лопату. Когда мы подошли к месту бывшей стоянки, Мерц распилил полоз от сломанных саней на две части, которые вместе с его лыжами были использованы в качестве рамы для натяжки запасного чехла палатки, — единственная наша палатка и колья были потеряны. Впоследствии, каждый раз, когда воздвигалось это самодельное укрытие, приходилось тщательно связывать эти подпорки сверху, на высоте 4 футов от основания. Внутри палатки было место для двух односпальных мешков. Однако передвигаться в палатке мог только один человек, встать во весь рост было нельзя, можно было лишь сидеть. И все же это служило укрытием, защищавшим нас от непогоды, а благодаря множеству снежных глыб, нагромождаемых вокруг палатки, она прекрасно противостояла ветру.

Когда, установив палатку, мы легли, нам было не до сна — тревожила  мысль о том,  как лучше выбрать обратный путь.

Совершенно очевидно, что спуск к замерзшему морю был бы опасным из-за большого количества трещин в спускавшемся к морю леднике. Это, несомненно, могло вызвать задержку возвращения на базу. Кроме того, этот путь был связан и с другим риском: с такой высоты, на которой мы находились, не представлялось возможным установить, сможем ли мы пройти по плавучему льду, который покрывал море, поскольку приближалась середина антарктического лета и лед вот-вот должен был взломаться. С другой же стороны, на морском льду был шанс добыть тюленей для питания.

Обсудив все доводы за и против, мы решили избрать более короткий путь возвращения на базу — по плато, рассчитывая, что, если погода будет благоприятной, мы сможем с оставшимся полуторанедельным запасом продуктов и шестью собаками дойти до базы. В случае крайней нужды в питании будем забивать собак. К счастью, ни походная кухня, ни керосин не были потеряны.

Самую слабую из собак — Джорджа — забили и часть мяса отдали собакам, остальное сохранили для себя. Мы наскоро поджарили мясо на алюминиевой крышке походной кухни, но при таком способе обжаривается лишь поверхность. В общем мясо было признано хорошим, хотя имело неприятный привкус и было настолько волокнистым, что мы не могли его как следует разжевать.

Поскольку кружки и ложки были потеряны, я сделал две жестяные кружки из консервных банок, в которых хранились патроны и спички, а Мерц вырезал деревянные ложки из части сломанных саней. На этой стоянке он починил также рукоятку подобранной нами сломанной лопаты, так что ею можно было временно пользоваться.

 

 

Установка нашей самодельной палатки стала длительной и утомительной процедурой, поэтому на всем обратном пути, не считая данного случая, мы в течение дня никогда не пили воды.

В 6 часов утра, пройдя за эти сутки 20 миль и поднявшись на высоту примерно 2500 футов над уровнем моря, разбили лагерь.

На этот раз сон был плохой, так как меня мучил очень сильный приступ снежной слепоты. Пока отдыхали в спальных мешках, Мерц прикладывал мне на глаза сернокислый цинк и кокаин.

Так как палатка была мала, очень много времени уходило у нас на то, чтобы удобнее улечься спать, а также на сборы перед выходом в путь.  16 декабря, например, мы поднялись раньше 6 часов вечера, а смогли пойти дальше только в половине девятого, хотя поели наспех.

 

Все наши собаки дошли до состояния чрезвычайной истощенности, стали худыми, имели очень жалкий вид. Мясо их было жестким, жилистым и не имело никаких следов жира. Для разнообразия мы иногда мелко рубили его, смешивали с небольшим количеством пеммикана и эту смесь кипятили в большом котелке с водой. Мы чувствовали себя очень голодными, но нам нечем было утолить голод. Мы потребляли всего лишь несколько унций из запаса обычной пищи, к которым добавляли порцию собачьего мяса, но и она всегда была невелика: от каждого животного получалось и так очень мало мяса, да еще большая часть его шла на корм оставшимся в живых собакам. Бедные животные грызли кости и жевали кожу до тех пор, пока ничего не оставалось.

 

В 11 часов вечера вновь были на ногах, но смогли отправиться в путь только через 5 часов. Много времени потратили на приготовление тушеного собачьего мяса, на упаковку вещей в тесной палатке и на эксперименты с парусом.

Парус сделали из чехла палатки, который прикрепили к верхушке лыжи, установленной вертикально в виде мачты и закрепленной внизу на другой лыже, привязанной поперек саней.

 

Ветер значительно стих. При ярком солнечном свете в палатке было довольно тепло. А так как примус горел очень долго, пока варилось жесткое мясо, и еще больше согревал воздух в палатке, то снег, наметенный на ее подветренную сторону, начал таять и на нас обильно капало. На полу тоже сыро; непромокаемого покрытия для пола у нас не было, и скоро наши спальные мешки промокли. Как только варка пищи закончилась, в палатке снова стало холодно, влажные стены замерзли, стали жесткими и покрылись слоями льда.

В то время мы питались преимущественно собачьим мясом, добавляя к нему по 1-2 унции шоколада или изюма, 3-4 унции пеммикана, смешанного с галетами, пили очень жидкое какао. Общий вес твердой пищи на каждого из нас составлял около 14 унций в день. Небольшое количество масла и сухого молока мы сохранили как аварийный запас, а несколько оставшихся мешочков из-под чая снова и снова кипятили.

 

...Завтрак приготовили из черепа и мозгов Джинджера. Я никогда не забуду этот случай. У нас не оказалось ничего под руками, чтобы разрубить голову, и мы сварили череп целиком.

Затем по старому, давно установившемуся обычаю санных походов поделили с закрытыми глазами правую и левую части. После этого мы по очереди ели голову каждый со своей стороны до середины, передавая череп друг другу. Затем деревянной ложкой вытащили мозги.

 

Передо мной стояла такая проблема: что лучше — наслаждаться жизнью в течение нескольких дней, спать и есть вволю, пока кончатся продукты, или же работать до потери сил, снова голодать с перспективой в любой момент сорваться в пропасть и погибнуть, не насладившись пищей? А затем мне в голову пришла другая мысль, и благодаря ей мои перспективы стали значительно лучше: я решил сделать лестницу из альпийской веревки, один конец ее закрепить на передней части саней, а другой — перебросить через левое плечо и свободно привязать к моей упряжке. Таким образом, если я снова попаду в трещину, благодаря этой веревочной лестнице мне, даже обессиленному от голода, не трудно будет выбраться, конечно при условии, что сани останутся на поверхности.

 

Устанавливать палатку одному при очень сильном ветре было чрезвычайно трудно, требовалось много терпения и определенного искусства. Сначала я ставил колья, надевал на них, как полагается, тент и подтягивал его к наветренной стороне стоек, прижав книзу. Оборка укладывалась на наветренной стороне и прижималась снежными глыбами, которые заранее раскладывались около подпорок с тем, что, если тент соскользнет через вершину кольев, глыбы быстро можно было бы навалить на остальную часть оборки. В сильно ветреную погоду частенько проходило часа два, пока, наконец, я мог уютно укрыться  внутри  палатки.

 

 

Мы наспех позавтракали, свернули спальные мешки и начали упаковывать сани. Отобрали три 100-фунтовых ящика с продуктами, один 50-фунтовый мешок, уже открытый, чтобы им можно было пользоваться, а также 4 галлона керосина. Стиллуэлл взял для нас 50-фунтовый ящик с продуктами, 56-фунтовую   жестяную    банку   с галетами   из серой муки и галлон керосина. Общий вес нашего груза достигал почти 800 фунтов, в том числе 350 фунтов продуктов, 45 фунтов керосина, 3 спальных мешка по 10 фунтов каждый, 40 фунтов весила палатка и 36 фунтов — одежда и личное имущество нас троих. А кроме того, походная кухня, примус, кирка, лопата, ледоруб, альпийская веревка, инклинатор, теодолит, тренога и другие, более мелкие приборы, такие, как анероид, барометр, термометр, ручной рабочий инструмент, аптечка, запасные части для саней. Почти то же самое было и у Стиллуэлла.

 

Преодоление трещин

В начале этого дня мы впервые испытали предательство трещин. Коррелл шел вдоль трещины шириной около 3 футов. Я через нее перепрыгнул, считая, что снежный мост, по всей видимости, слабоват. Однако Коррелл все же пошел через мост и сразу провалился, пролетев вертикально вниз на всю длину своей упряжки, то есть на 6 футов. Мы с Маклином быстро его вытащили. Ледяные стены трещины шли отвесно вниз футов на 60, а на дне, в синей пропасти, виднелся снег. После этого случая наше уважение к трещинам сразу возросло, и мы стали проявлять большую осторожность. Мысль о том, как беззаботно проходили мы через более широкие трещины, приводила нас в содрогание.

 

...Палатка партии Стиллуэлла стояла шагах в 10 от нашей, с подветренной стороны. Об этой хитрости нам постоянно напоминали наши товарищи. Каждый выход из палатки за продуктами для дневного двухразового питания создавал для всех нас большие неудобства. Вот что обычно происходило: дежурный должен был сначала облачиться в мокрую верхнюю одежду, которая оледеневала и становилась твердой, как только он выходил из палатки. Когда же спустя некоторое время он намеревался вернуться в палатку, двое других ее обитателей собирали все вещи в один конец палатки и закатывали покрышку пола. Дежурный входил весь облепленный снегом, снимал верхнюю одежду и, очищая себя от снега, разбрасывал   его   вокруг,   что   увеличивало   общую сырость в палатке.

Выходя за продуктами, мы обычно посещали палатку Стиллуэлла. Он гостеприимно, хотя с предосторожностями, принимал нас, а его товарищи оттаскивали от гостя свои спальные  мешки,  как  будто  от  заразного  больного.

 

В начале девятого заметили вдали лагерь доктора Моусона. Так как дул легкий западный бриз — единственный случай за все время нашего похода, когда дул западный ветер, — мы поставили парус, чтобы легче было добраться до лагеря.

На наших санях имелась бамбуковая мачта высотой 7 футов, установленная за ящиком с походной кухней, закрепленная к передку и задку саней тросом. С мачты свешивалась бамбуковая рея длиной 6 футов, ее высота регулировалась стропами. Рея пропускалась через отверстия в брезентовом настиле, таким образом можно было поднимать парус площадью 30 квадратных футов. Часто парусность бывала настолько сильной, что приходилось зарифлять парус снизу.

 

Воздействие солнца на кожу

После нескольких солнечных дней у меня и у Маклина сильно потрескались губы. Еще на базе мы часто замечали, что зимой от этого значительно понижалось настроение, а во время санного похода это причиняло и мне, и Маклину острую физическую боль: мы смеялись, обычно, по каждому малейшему поводу, и при этом лопались все трещины на наших губах, губы очень болели, когда мы ели твердые плэсмоновские галеты. Коррелл, не страдавший этим, загорел до роскошного девичьего бронзового загара.

"Аврора" пересекает экватор. Август 1911 г.

Зимний вечер в доме. Стоят: Моусон, Мадиган, Ниннис и Коррелл. Сидят вокруг стола слева направо: Стиллуэлл, Клоуз, Маклин, Хантер, Ханнам, хождман, Мерфи, Лейзерон, Бикертон, Мерц, Бейдж (фото Херли)