Природные условия Севера

Природные условия Севера

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Советский Север. Первый сборник статей. С 32 рисунками и 1 картой. Под редакцией П.Г. Смидовича, С. А. Бутурлина и Н. И. Леонова. Комитет Содействия Народностям Северных Окраин при президиуме ВЦИК. Москва, 1929 г. 

Предисловие

Первый выпуск сборника «Советский Север» предназначается для того, чтобы ознакомить широкие образованные круги советской общественности с природными условиями северных окраин нашей Республики, с обстановкой жизни и работы туземцев Севера и с основами их первобытного хозяйства.

Он дает также краткий очерк исторического прошлого малых народностей Севера и намечает основы современной советской работы среди них.

Иллюстрации воспроизведены с фотографий экспедиций С. А. Бутурлина: колгуевской 1902 г., колымско-охотской 1905 г. (все они датированы новым стилем; значительная часть их снята ботаником этих экспедиций И. А. Шульгою), а также снятых во время поездки т. Бутурлина на Чукотский полуостров в 1925 г. его помощником С. Ф. Рвачевым.

Приложенная к сборнику карта показывает весь полярный бассейн с его берегами и с границей более или менее постоянных льдов. Некоторые подробности на ней основаны на еще неопубликованных материалах.

Устройство поверхности

Все это пространство не однообразно: на крайнем западе лежит геологически древнейший каменный щит Лапландии (Мурманская губ.). От Белого моря к востоку до Таза и Енисея лежит обширное пространство низменных, сравнительно молодых наносов, разделяемое древним поднятием Уральского хребта на Северо-русскую низменность, орошаемую Северной Двиной и Печорой, и Западно-сибирскую, орошаемую Обью (высота н.у. м. Тобольска - немногим более 100, Сургута—менее 40 метров). Отсюда к востоку до Лены, Алдана и Май простирается древнее, сильно изрезанное Средне-сибирское плоскогорье, к северу от 70-72° северной широты переходящее в Северо-сибирскую низменность Таймырского полуострова (более высокую и каменистую, чем западная низменность), орошаемую рр. Пясиной, значительной частью Хатанги, Анабарой и низовьями Оленека. Плоскогорье в общем имеет высоту около 450—750 м, лишь редко в вершинах достигая 1000 м над уровнем моря.

На юго-западной окраине узкой полосой, а во всем Забайкалье и в бассейне Витима—обширным гористым пространством примыкает к Средне-сибирскому плоскогорью область древнейшей основы Северной Азии.

Далее к востоку тянется окраинная область Восточной Сибири, в верховьях Олекмы образующая так называемый Яблоновый или Становой хребет, в сущности—очень неясно выраженный, плоский, болотистый водораздел систем Лены и Амура, но в верховьях Учура, а особенно Май и Охоты поднимающийся уже крутым, диким хребтом Джугджур или Алданским.

В области истоков Охоты, за 62° северной широты, от северного конца Джугджура отходит к северо-западу и затем к северу мощный Верхоянский хребет, постепенно понижающийся от 2300 м над уровнем моря до 900 м в северо-западной части (Хараулах) отделяющей бассейн Лены и Алдана от бассейна Яны. А к востоку и затем к северо-востоку, тянется Колымский хребет, несколько более низкий, около 1700—1500 м над уровнем моря, отделяющий бассейн Охотского моря (речки Олу, Гижигу, Пенжину) от Индигирки и Колымы, текущих в Ледовитый океан.

Верхоянский и Колымский хребты вместе образуют колоссальную почти полукруглую дугу, очень круто обрывающуюся к югу и сравнительно полого спускающуюся к северу, служащую резкой климатической и биогеографической границей.

Внутри этого великого каменного пояса от него еще отходит к северу суровый и дикий водораздельный между Яной и Индигиркой хребет, носящий выразительное название Тас-Хаях-Таг, т. е. «Горы каменного масла» и достигающий 1700 м над уровнем моря. Несколько восточнее от обширного болотистого Оймяконского нагорья, возвышающегося до 1100 м над уровнем моря, с которого берут начало Индигирка и Колыма, идет хребет Томус Хая, разделяющий верхние течения этих великих рек и достигающий 2.350 м над уровнем моря. Далее идет еще Заколымский хребет.

Далее, особый характер носит огромный полуостров Камчатка с ее массой действующих вулканов, достигающих (Ключевская сопка) до 5000 м над уровнем моря, а также Чукотская земля и Чукотский полуостров, лежащие к востоку от нижней части бассейна Колымы и к северу от бассейна Анадыря - единственной нашей крупной реки, впадающей в Берингово море.

Чукотская земля представляется диким и беспорядочным нагромождением скал и гор, достигающих кое-где 2800 м над уровнем моря и являющихся геологически продолжением Аляски.

Климат

Средняя температура

Краткая характеристика климата нашего севера такова:

Средняя годовая температура (по Цельсию) в 16° ниже нуля свойственна северо-восточной части Таймырского полуострова, устью Анабары, самой южной части Ленской и самой северной—Индигирской дельты. Такова же (15,9° ниже нуля) средняя годовая температура Верхоянска, но для Абыя -14,4°, а для Нижне- и Средне-Колымска—уже около 13° ниже нуля.

Линия средней годовой температуры в -10° проходит через верховья Анадыря (в устье -8°), Индигирки, несколько южнее Якутска и отсюда через верховья Хатанги и северную часть Тазовской губы—на северную часть Ямала.

Такая же линия в -4° идет от Аяна в южной части Охотского моря через верховья Учура, район Бодайбо, вдоль Подкаменной Тунгуски, через верховья Таза, между устьем Иртыша и Березовом, через Печорский лиман к северо-восточной части Колгуева.

Юго-восточная часть полуострова Камчатки имеет уже среднюю годовую выше нуля, так же как и самая южная часть нашей половины Сахалина, южная половина Забайкалья, Красноярск, Омск, Тобольск, Соловецкие о-ва и самый берег северного конца Ботнического залива. Варангер-фиорд к северо-западу от нашего Мурмана и Томск как раз лежат на линии нулевой годовой температуры.

Зимние морозы   

Если мы возьмем январь, как характерный месяц середины зимы, то многолетняя средняя для всего месяца для Верхоянска -49,7°, для Якутска -43°, но - чрезвычайно характерно—для верхнего пояса Верхоянского хребта между этими городами - только -29,2°. Туземцы давным-давно утверждали, что «зимой в камнях (т. е. в горах) теплее, чем внизу», но метеорологи долго не верили этому.

Линия средней январской температуры в -40° проходит через Нижне-Колымск, Казачье, Булун, близ Вилюйска, между Якутском и Олекминском, близ Усть-Майского и между Верхне- и Средне-Колымском.

Линия средней январской температуры в -24° идет через устья Анадыря, Пенжиной, Гижиги, Охоты к самой южной части Охотского моря; затем к северу от низовьев Ангары и несколько южнее устья Подкаменной Тунгуски, немного севернее Сургута, между Березовом и Обдорском и через восточную часть Карского моря на о-в Белый.

Самый сильный мороз еще более жесток: в Верхоянске наблюдался до -67,8°, в Якутске -63° и даже в Усть-Майском и Олекминске -60,1°, в Туруханске -59,6°, в Булуне -57,7°, в Средне-Колымске -57°, в Хатанге -51,7°, в Обдорске -52,6°, в Сургуте -50,9°, в Нижне-Колымске -49,6°, в устье Анадыря -45,8°.

Западная часть Севера гораздо теплее, особенно под влиянием моря, и, например, на Колгуеве в январе далеко не каждый год мороз достигает -30°. В то же время, хотя и редко, даже в среднем Поволжье наблюдаются иногда морозы -52° (янв. 1892 г.).

Летнее тепло

 Для характеристики северного лета, беря линии средних июльских температур, мы видим, что линия +6° от устьев Лены проходит по береговым частям Таймыра, через середину Ямала, западный конец Югорского Шара и вдоль восточной части Новой Земли.

Линия +12° проходит через Аян, Охотск, северные части Гижигинской и Пенжинской губ., устье Анадыря, Нижне-Колымск, Булун, несколько севернее Хатанги, устье Тазовской губы, несколько севернее Обдорска, через Белое море и вдоль Мурмана.

Наконец, линия +18° проходит от среднего течения Уды через верховья Алдана, низовья Маи, захватывает верхние части бассейнов Индигирки, Яны, левых притоков и верховья Вилюя, низовья Виви и Туры, Тобольск, верховья Камы.

Это - средние за весь месяц, но в отдельные дни июля или (на крайнем севере) августа наблюдается гораздо более значительная жара.

Так, в Якутске бывала жара до +37,9°, а на среднем течении Вилюя даже +39,4°, в Олекминске, Енисейске, Томске, низовье Иртыша +35° или чуть больше, в Усть-Майском +37,2°, в Туруханске, Сургуте и Березове +32,2-32,7°, в Верхоянске и Средне-Колымске +34,2°, но в Маркове, Гижиге, Русском Устье, Абые, Казачьем, Булуне, Хатанге, Дудинке и Обдорске близость моря сказывается в том, что высшая температура года не превышает +28,0—29,6°, в Нижне-Колымске +27,6°, в устье Анадыря +24,0°, в северной части Колымской дельты +21° и на Колгуеве—немногим выше +16°.

 Интересно отметить число дней в году, в которые наблюдается мороз: Олекминск—222 дня, Сургут—224, Березов—230, Якутск—239, Верхне-Инбатское—237, Гижига—244, Усть-Майское—247, Вилюйск—247, Туруханск— 246, Обдорск—245, устье Анадыря и Хатанга—264, Верхоянск и Абый—261, Нижне-Колымск—266, Русское Устье—291 и устье Лены (Сагастырь)—298 дней.

Число дней без оттепели, т.е. морозных сплошь, конечно, меньше: от 183 для Олекминска и Сургута до 251 (Русское Устье) и 256 (устье Лены).

Осадки

Переходя от температур к осадкам, можно дать следующие характерные числа дней с осадками (снег, дождь), в течение года: Верхоянск - 73, Аян, Усть-Майское, Охотск, устье Лены (Сагастырь) - между 81 и 85, Обдорск— 98, Марково на Анадыре, Гижига, Якутск, Абый, Русское Устье, Средне-Колымск - между 102 и 107, Верхне-Колымск, Хатанга, Туруханск, Дудинка, Сургут - между 161 и 167, Нижне-Колымск, Вилюйск, Булун, Березов—от 120 до 128, Верхне-Инбатское и Толстый Нос на Енисее—от 200 до 213, Колгуев—242 (по 1 году). Количество осадков, в общем, невелико, в сантиметрах менее 15 в Верхоянске и Сагастыре, от 15 до 19 в Усть-Майском, Якутске, устье Анадыря, Средне- и Нижне-Колымске, Русском Устье и Казачьем. От 20 до 25 см в Маркове, Верхне-Колымске, Абые, Булуне, Хатанге, Дудинке, Вилюйске, Гижиге и на Колгуеве. От 33 до 39 см—в Верхне-Инбатском, Туруханске, Березове, от 40 до 45 в Николаевске на Амуре, на среднем течении Олекмы и Сургуте, Обдорске—почти 57 и в Аяне почти 89 см и, наконец, в юго-восточной половине полуострова Камчатки от 50 до 100 см. При этом, вообще говоря, большая часть осадков приходится на летнее время (42—62), почему, несмотря на долгую и холодную зиму (на зиму падает 2,5—17 осадков), горы Севера лишены вечных снегов и ледников, кроме некоторых островов (например, Новая Земля).

Относительно ветров следует отметить особенность весьма значительной части Якутии: чрезвычайно тихая зима, что крайне облегчает перенесение сильнейших тамошних морозов. Переваливая 15 апреля (н. ст.) 1905 г. Алазейский хребет у истоков Рассохи, я нашел на перевале довольно высокие, тонкие деревца, покрытые слоем инея до 30, местами до 40 см толщины. Очевидно, здесь, на перевале даже, в течение ряда месяцев ни одно дуновение не шелохнуло редкие деревца, от инея превратившиеся в толстые столбы (относительная высота перевала над подошвой около 420—430 м). Одним из замечательных явлений Севера является вечная мерзлота: в течение лета почва оттаивает только на некоторую глубину, а ниже остается более или менее толстый слой, постоянно мерзлый.

Зависит это явление и от средней температуры года, и от глубины снежного покрова, и от того, насколько рано ложится снег: толстый и ранний снежный покров затрудняет промерзание.

В. Б. Шостакович берет среднюю температуры зимы (декабрь-февраль) и делит на глубину снежного покрова в январе в см; если частное - половина (0,5) или менее, то мерзлота не имеет места, а если больше, то нормально наблюдается вечная мерзлота. Так, в Нарыме, Березове, самом Туруханске, где январский снег глубже 40 см и поэтому вышеупомянутое частное около 0,3—0,4, мерзлоты нет. А в Чите, Благовещенске, даже в северной Монголии (Урга), при сходной температуре зимы, но январском снеговом покрове, не превосходящем 12 см, мерзлота сильно развита, как во всем Забайкалье и всей верхней части бассейна Амура. Вся область Уссури и нижнего Амура (начиная выше устья Сунгатчи), Аянское побережье и полуостров Камчатка лишены мерзлоты. Не имеет ее и долина Енисея от Туруханска к югу, и только обширная площадь низовья Абакана и Минусинского района и небольшая площадь Чуйской степи в Алтае представляют собою отдельные гнезда мерзлоты. Между Обью и Тазом участки мерзлоты доходят до 62° сев. шир. и даже несколько южнее.

Такое гнездо еще Паллас указал в северной части Тверской губернии, но вообще к западу от Белого моря мерзлота по-видимому не распространяется.

Толщина мерзлого слоя бывает очень различна: в Забайкальи и области Амура от 20 и до 70 м, в южной части Якутии около 9 м и до 45 м, но у самого Якутска на глубине 116 м слой этот не был пройден насквозь. Оттаивает верхний слой в более южных частях на 6-7 м, но в тундрах, под мохом—обыкновенно менее 1м, часто на 20—30 см только.

Практическое значение вечной мерзлоты огромно. Образуя совершенно непроницаемую для воды подпочву, она ведет к заболачиванию поверхности. Деревья, вынужденные мерзлотой раскидывать корни в стороны вместо того, чтобы посылать их вглубь, - очень легко подвергаются ветровалу. Сколько-нибудь тяжелые здания и иные сооружения часто подвергаются при неравномерном подтаивании трещинам, неправильной осадке. Сильно влияет мерзлота и на режим рек. Наконец, добывание чистой колодезной воды представляет большие трудности.

Растительность

Растительный покров Севера представляет собою две резко выраженные полосы.

Вдоль всего побережья Ледовитого океана и северной части Берингова моря простирается тундра—полярная, безлесная степь. В центральных частях ветров стебли всех растений сильно укорочены, зеленые части сильно сокращены (светлый летний период позволяет это), и только разнообразные цветы белого, голубого, розового, красного и желтого цвета видны на поверхности плотной подушки, привлекая немногих здесь шмелей.

Средняя полоса тундры уже имеет более или менее сплошную торфообразную почву и местами, особенно по речкам, рукавам и вискам (озерным стокам) имеются полосы тальничков высотой до половины голени, до колена.

Наконец, южная полоса имеет уже хорошо развитые кустарники, и не только разных ивняков, но и ольхи, причем кусты вдоль речек достигают даже 2—3 м высоты.

Южнее открытой тундры лежит широкая, выходящая за пределы Севера полоса тайги, девственного, главным образом хвойного леса.

Впрочем, западная тундра окаймляется с юга березняком, и южнее уже начинается ель. Но сибирская тундра окаймлена лиственницей и «край лесов», как называют на Колыме и Индигирке эту границу, здесь резко выражен: высокие, прямые, хотя негустые насаждения лиственницы вдруг резко, стеною, обрываются и далее идет тундра. Конечно, отдельные кривые и низкорослые лиственницы, даже отдельные (нередко погибшие, сухие) рощицы попадаются местами и севернее, как, в свою очередь, пятна тундры, особенно по возвышенным или очень болотистым местам, попадаются и южнее края лесов.

Белая, древовидная, а не кустарниковая береза начинает попадаться в восточной тайге уже гораздо южнее, приблизительно с широты Средне-Колымска и Верхоянска, а сплошными насаждениями - еще южнее, около полярного круга. Ель, а тем более сосна—не переходят за великий каменный пояс Верхоянского и Колымского хребта, а пихта и кедр едва доходят до Севера, как мы его здесь понимаем. Это, конечно, не относится к особой форме кедра, ползучей, или кедрового сланца, который покрывает хребты и сопки почти непроходимым слоем до самого края лесов.

Еще восточнее, по среднему течению Анадыря и в бассейне р. Пенжиной, границу леса составляют тополи, которые в единичных особях доходят и до дельты Колымы к северу.

Северная тайга, сильно заболоченная, с ветровалами и колоссальными гарями часто представляет собою довольно мрачную картину. Но и в нее глубоко проникают и цветущие кустарники и деревья, и ягоды. Рябина, черемуха - встречаются у Верхне-Колымска; белый и красный шиповник, которым буквально залиты некоторые острова дельты Северной Двины, отдельными кустами в дельте Колымы идет до края лесов.

Из ягод - брусника, голубика, клюква (на востоке очень редкая) и малина, несколько видов смородины—идут очень далеко на север: очень крупная синеватая смородина (принимаемая иногда за дикий виноград) нередка и под Верхне-Колымском.

Шикша, толокнянка, черника и особенно морошка идут и в тундры, и в хорошую осень целые десятины Колгуевской тундры кажутся золотыми от спелой морошки.

Эти две полосы—тундры и тайги—кладут свой отпечаток на всю жизнь Севера, однако различия в устройстве поверхности, в климате, в составе почвы и, особенно, в происхождении и геологической истории разных частей севера кладут особый отпечаток на растительность разных частей каждой из этих полос.

Надо сказать, что и помимо богато развитых на севере мхов и лишайников, растительность его вовсе не бедна: для Якутской республики, которая вся входит в описываемый здесь север и составляет около трети его площади, уже сейчас известно около 1200 видов растений (включая папортники, но без мхов, лишаев и водорослей), и даже для такого небольшого, заброшенного в океан клочка однообразной тундры, как Колгуев, отмечено более 220 таких растений.

Разумеется, более южная, таежная полоса богаче видами, и в ней различия отдельных районов резче выражены.

Самой своеобразной частью является побережье Охотского моря с Камчаткой и Сахалином. Здесь господствует эрманова береза с светло-желтой, а не белой, как у нашей,—корой, и аянская ель. Из ягодных кустарников—голубая жимолость с ее прекрасными ягодами.

Далее к западу идет обширная тайга, где самое характерное дерево—даурская лиственница, где ель—сибирская и береза с белой корой. Даурская лиственница доходит до северной части Байкала (но не до средних частей восточного его берега), до верховьев Подкаменной и нижнего течения Нижней Тунгуски и низовьев Енисея.

К западу отсюда простирается область распространения уже сибирской лиственницы. Она проникает далеко за Урал, не только в бассейн Печоры, который в глазах натуралиста является несомненно частью Сибири, но и в северные части Костромской губ. и еще западнее. Сибирская ель занимает и Лапландию, где настоящая европейская ель встречена лишь у Кандалакши.

В область более или менее сухой тайги с преобладанием, или значительной примесью сибирской лиственницы вклинивается между Уралом, устьем Кети, верховьями Ваха и Тыма и правобережьем Таза обширная, очень низменная и болотистая тайга.

Опасности Севера

Морозы

Мороз сам по себе не представляет ничего ужасного, если уметь одеваться. В нашем среднем Поволжьи, нашей житнице, почти каждую зиму доходят морозы до -43°С, а в 1892 г. доходили до -52°С, и никто еще не находил жизнь в Самаре, Ульяновске или Казани несносной из-за морозов. А между тем поволжская овчина, хотя бы и романовская, при пятидесятиградусных морозах греть перестает и становится ломкой, жесткой и теплопрозрачной, как жесть. Это не то, что оленный выпороток или пыжик, всегда остающийся легким, мягким и теплым.

Сколько раз приходилось видеть, как на лай собак рано утром якутские ребятишки выскакивают совершенно голыми на пятидесяти-шестидесяти градусный мороз (по стоградуснику) и стоят, дымясь в тихом воздухе бронзовой поверхностью своего тела. Приходилось и самому одеваться и раздеваться в этой температуре, при которой стеариновая свечка выгорает трубочкой вокруг фитиля и пламя не в силах растопить наружного слоя стеарина. Ощущение в сущности то же, что и на морозе в 5 или 10 град., только остываешь чрезвычайно скоро и надолго, даже глазное яблоко холодеет.

При ветре шестьдесят градусов мороза — несносная вещь, но это бывает редко (я испытывал только в ущелье Догдо в Тас-Хаях-Таге) и лично я все-таки предпочитаю даже это, чем палящую июньскую жару Кулунды или окраин Туркестана.

Если мы вспомним необычайную чистоту северного воздуха во всякое время года, отсутствие в нем пыли, микробов, то мы поймем, почему жизнь на севере оказывается такой здоровой для всех, кто туда попадает здоровым, и даже для многих, кто попадает туда больным.

«Ишь тебя разнесло, точно с Колгуева вернулся», - говорят поморы пополневшему человеку.

Полярная ночь

Зимний день действительно короток на севере, а далеко за полярным кругом сплошная зимняя ночь захватывает подряд недели и месяцы. Я полагаю однако, что правы те, кто подавляющее влияние полярной ночи на нервы и здоровье приписывает исключительно воздействию воображения— самогипнозу.

Главная роль солнечного излучения для организма человека заключается, по-видимому, в выработке некоторых витаминов. Но для этого вовсе не нужно ежедневной работы солнца. В летнее, светлое время северные рыбы: треска, лосось и др., и северные звери: олени, чубуки, - откладывают у себя в печени большие запасы насыщенного витаминами жира, который и переходит в организм северянина, когда, например, он ест почти сырые «семужьи пупки», несравненно более богатые витаминами «А» и «Д», чем даже лучший рыбий (тресковый) жир.

Нельзя не оговорить еще, что полярная ночь—понятие весьма относительное. Не говоря о звездах и луне, ярче светящих в беспыльном и сухом воздухе полярной зимы, очень много света дают и сполохи, т.е. северные сияния, начинающиеся еще в августе и перестающие быть видимыми белыми ночами начала апреля. Между 67—70° сев. широты уже к концу октября сполохи становятся почти ежедневным явлением, причем, начинаясь на северо-востоке, уже часам к 9—10 вечера световые завесы и столбы обыкновенно захватывают и зенит, а позже - и весь видимый небесный свод до южного горизонта; света при этом бывает совершенно достаточно для чтения на воздухе обыкновенного газетного листа. Следовательно, это уже не «ночь» в обычном смысле слова. Дело конечно не в чтении, но в возможности ездить, ходить и даже, по нужде, стрелять при таком освещении.

Что же касается предполагаемого психического угнетения под влиянием зимней темноты, то я лично всегда предпочту северную тундру со сполохами над головой—туманному московскому или ленинградскому зимнему дню на дне одного из столичных дворов-колодцев. И своеобразна должна быть психика, на которую не действует в хорошую сторону оригинальная красота этого своеобразного полярного явления.

Даже простой, одноцветный сполох с его неожиданно и причудливо играющими, бесшумно передвигающимися, тускнеющими и вспыхивающими лучами и пятнами света красив чрезвычайно, но когда к обычным бледно-фисташковым тонам начинают примешиваться дополнительные бледно-розовые цвета, а затем и кроваво-красные и синие, - то красота всего явления становится поразительной и незабываемой. Недаром _ один из, знающих север людей писал в свое время самоотверженной работнице севера—Таисие Михайловне Акимовой, 8 лет ссылки проведшей в полярных условиях и работавшей потом, в лучшие времена, в нашем Комитете содействия:

«В даль минувшего ушли вы—

Тундры, горы и холмы,

И туманные разливы

Беспредельной Колымы;   

И несчетные станицы

Уток, чаек и гусей,

И сверкающих на солнце

Белоснежных лебедей;

И осеннего полудня

Бесконечная заря,  

И туманного сполоха

Переливная игра.

В даль минувшего ушли вы—

Тундры, горные хребты,

И скалистые обрывы

И разливы Колымы,   

И бесшумное мерцанье

В тихой северной ночи,

Беспокойного сполоха

Разноцветные лучи».

Если бы полярная темная зима действительно была так тяжела для человека, как это думают на юге, то, конечно, короткое лето было бы тем более дорогим для северянина даром судьбы. На самом деле этого не замечается. Все туземные праздники севера приходятся на зиму. Летом носится самое поношенное, старое платье, и возвращения зимы все (кроме рыболовов) ждут с гораздо большим нетерпением, чем ее окончания. Если приезжие не разделяют этих чувств северян, то лишь потому, что для них лето, навигация—означает либо получение вестей из дому, либо возможность вернуться домой.

Конечно, сама по себе северная весна прекрасна. И та ранняя, белая весна, которую с точки зрения южанина, пожалуй, вернее называть второй или светлой частью зимы, и поздняя, зеленая весна.

В тундре и притундровой полосе белые ночи начинаются уже в марте, а во второй половине апреля ночь отличить от дня в пасмурный день уже очень трудно. Обычно и в апреле и в мае снег лежит еще сплошной или почти сплошной пеленой, но солнце уже почти не сходит с неба, воздух под влиянием продолжающегося антициклона тих и прозрачен, и теплые солнечные лучи легко отражаются от поверхности снега. В эти месяцы на лыжах по плотному насту ходить несравненно легче, чем летом (или зимой), и нет никакой нужды одеваться теплее, чем сидишь в комнате, если уверен, что не заночуешь «на сендухе». А если в мае месяце поднимаешься даже не высоко в горы, на какие-нибудь 500—700 метров над уровнем моря, то, несмотря на мороз в 10-15°, легче обжечь себе на солнце кожу рук и лица, чем озябнуть.

Примерно с середины мая по южным склонам образуются небольшие проталины, на которых бьются стайки гусей, а куропатки, чечетки, пуночки, орланы и вороны появляются на окраинах тундры много раньше, еще в первой половине апреля. Но в восточной тайге приближение весны можно узнать и без ворон и куропаток.

Даурская лиственница, образующая главную поросль северной половины восточной тайги, обладает замечательным свойством,—ни у сибирской, ни у европейской лиственницы не замечаемым. Еще при морозах и снеге, как только солнце начинает пригревать сильнее (в конце марта или начале апреля н. с. за полярным кругом) и начинают припухать почки, она начинает распространять чрезвычайно сильный и в то же время необычайно нежный аромат, совершенно иного рода, чем например, тоже приятный, но грубый и резкий, хотя и гораздо более слабый запах сосны.

Этот чудный всепроникающий, освежающий аромат даурской лиственницы не может не обратить на себя внимания даже постоянных обитателей северной тайги, и в это время в каждой якутской юрте находишь в углу молоденькое деревцо или большую ветку лиственницы в ушате с водой, и нежный запах растения заглушает даже вечный запах плохо вычищенного «хотона» (нераздельная часть юрты, отведенная под коров).

Только тогда, когда иглы лиственницы совершенно выбьются из почек миллиметра на 2 и на лиственничники ляжет зеленая дымка, исчезает этот чудный сильный аромат, заменяясь обычным запахом хвойного леса. Забайкальские путешественники не говорят об этом явлении, которого невозможно не заметить, и потому допустимо, что оно свойственно только высоким широтам.

Солнечная, сухая и снежная весна тянется, смотря по ветрам, в тундре до середины, иногда до конца мая и даже начала июня. Пока длятся ветры с северных румбов, заменившие спокойствие зимнего антициклона, стоят морозы—нередко до 30°, и плохо себя чувствуют передовые лебеди, гуси, чайки. Но стоит ударить южным ветрам, и картина меняется с волшебной быстротой, совершенно незнакомой жителям более южных стран.

Именно про этот второй период, мокрый, зеленый период полярной весны сложилось мнение, что на севере весны нет и зима прямо переходит в лето.

Плотный, саженный снег тундры давно уже ослаблялся не только сверху лучами почти незаходящего солнца, но и снизу, так как в тальниках и карликовых зарослях ив и берез давно уже началось движение соков и развитие жизненной теплоты. Теплые южные ветры с туманами и дождями съедают этот снег прямо на глазах, валом валит перелетная птица и с юга—из Китая, Австралии, Индии, и с юго-востока—с незамерзающих ключей Камчатки, и прямо с востока, через Аляску, с американских зимовий, и с запада—из Африки и Персии через Урал, и даже с севера, с вечно подвижных полыней Ледовитого моря. Полярное лето, едва появившись, птицы уже откладывают свои яйца между быстро пробивающимися зелеными стеблями и листьями. И где в конце мая только вой метели нарушал бледную тишину тундры, там в середине июня над зеленой поверхностью с миллионами разноцветных шишечек разных видов ползучих ивняков стоит смешанный гул, в котором привычное ухо различает жестяное трещание и кудаканье куропатиных самцов, протяжные, не похожие на утиные, голоса аулеек, гогоканье мородушек, скрипучее карканье крохалей, гнусавое кряканье чирков, мелодичное кукукание лебедей, грубые голоса чаек, заунывные вопли гагар, соловьиные трели варакушек, звонкие крики бесчисленных куликов, взлаивание песцов.

А к середине июля некоторые из птиц со своими птенцами уже отправятся на зимовки, либо на юг, на крыльях, как кулик-фифи, либо даже на север—пешком и вплавь с пуховыми птенцами, как розовая чайка. Все здесь в это время - «и жить торопится и чувствовать спешит», по словам поэта. Даже уже в начале июля к свежей зелени тундры примешиваются золото и багрянец осени, так как не часто проходит 2—3 недели без заморозков.

В конце августа повалит уже обратный вал перелетных стай уток, гусей, куликов, а к середине сентября лужи, озерки и виски тундры затянутся тонким льдом и снежок начнет покрывать и осенние багряные листья карликовой березы, и весеннее золото калужниц, и голубые, синие и розовые шапки незабудок.

По времени, таким образом, действительно северное лето коротко и кажется какой-то смесью весны и осени. Но для жизни растений,—а на них опирается и жизнь животных—важно собственно не столько число летних дней, сколько сумма получаемого тепла и в особенности солнечного света.

Не нужно глубоких познаний по космографии, чтобы понимать, что каждая точка вертящегося в пространстве земного шара получает в течение года от солнца одинаковое количество света, если пренебречь колеблющимися условиями прозрачности воздуха. Но есть еще явление «рефракции»; некоторого изгибания световых лучей в толще атмосферы, и рефракция всегда действует в одну сторону, несколько приподнимая видимый солнечный диск над горизонтом. Это в свою очередь ведет к тому, что фактически полярная часть земли получает некоторое количество света и тепла даже тогда, когда в сущности солнце еще (или уже) находится под горизонтом. Значит, в сумме за год получает даже несколько больше, чем экватор.  

Но главный выигрыш севера не в этом, а в том, что мы здесь в умеренных широтах получаем летом только часть своей годовой порции света; а часть (в тропиках ровно половину) получаем зимой, когда этот свет в смысле полезного действия на растительность совершенно теряется: ведь для роста, для усвоения растением углерода, необходимо одновременное действие и света, и некоторого тепла. Последнего зимой у нас не хватает.

В полярном же поясе почти весь годовой запас солнечного света выпадает на летнее полугодие, на вегетационный период, и растения могут использовать. Этот свет тем полнее, что им не приходится ежесуточно терять и снова набирать инерцию роста), так как летний день не прерывается на севере ночами.

Дальше на севере явление конечно еще резче; стоя на северном берегу Новой Земли, собственно под 73 сев. широты, видишь в полночь 2 или 3 августа солнце, стоящим в небе далеко выше черных скал Земли Литке, возвышающихся на той стороне Маточкина Шара.

Для ориентировки замечу, что 55° сев. широты лежит между Москвой и Тулой и почти под Омском; близ 63° лежит Повенец, и далее он проходит южнее Березова и севернее Якутска, 65°— севернее Архангельска и Вилюйска, 67°—несколько южнее Пу-стозерска, Верхоянска и Средне-Колымска, а 69° пересекает Колгуев и дельту Колымы.

Привлекательность Севера.

Но мало того, что Север не так страшен, как думают. Он очень привлекателен во многих отношениях.

С детства интересуясь севером и не раз бывая и работая там, я ни разу в жизни не встречал еще человека, который, побывав раз на севере, не стремился бы потом туда опять и опять.

На это, конечно, есть много причин. Одна из главных—это то чувство абсолютной, фактической свободы, которую дает только север, в особенности тундра.

Свобода для зрения, потому что нет ни зданий, ни деревьев, загораживающих горизонт, ни вездесущей, кроме севера, атмосферной пыли, закрывающей даже ничем не загороженный горизонт.

Свобода для движений, потому что на тундре путь везде, в любую сторону, и не только зимой. Нет непроходимых болот и трясин, нет засасывающих песков, нет безводных пустынь. Везде вода, но везде и непоколебимая, вечная выстилка льда.

Свобода для всякой работы, потому что спишь, встаешь, идешь, работаешь—когда хочешь, не стесняемый часами дня и ночи. Только испытав, что такое—незаходящее солнце летнего полугодия можно вполне оценить эту драгоценность. Эти солнечные ночи даже не удваивают, а учетверяют силы и возможности человека. Это не преувеличение: Вы в незнакомой тундре, без карты (стоящих внимания карт севера в смысле верности деталей и нет) и без проводника или по условиям вам удобнее работать одному. Вы видите вдали гору или озеро, которые хотите обследовать. Идете или едете туда, скажем, 7—8 часов, затем работаете на месте часов 12—15, наконец, имеете еще часов 7—8 на обратный путь.

Вы проработали немногим более суток, 28—30 часов, в меру устали и легли спать. Это—при солнечном лете.

Но вообразите эту же обстановку там, где ночь и день сменяется ежесуточно или там же в тундре, но к осени, когда уже вернулась ночь. За 7—8 часов вы едва добрались до места, уже стемнело и вам надо в незнакомом месте ночевать. А если вышли не с раннего утра, а около полудня (как чаще бывает), то вам придется ночевать на полдороге и начать работу на месте только с полудня второго дня. В этом случае у вас не будет возможности кончить в тот же день работу, требующую 12—15 часов, надо, ночевать вторично, работать на третий день до полудня и, может быть, еще заночевать на обратном пути, так как в сумерках и темноте в незнакомых местах странствовать неудобно.

Вот, следовательно, вместо одних суток, уйдет на то же дело трое суток, да придется тащить с собою на три дня провизию, а может быть, и одеяло или мешок. А лишняя нагрузка—лишние проволочки и меньшая производительность работы. А если нет этих необходимых трех суток, то данное дело вовсе останется не сделанным: не всегда можно потратить 3 дня на то, на что охотно отдал бы сутки.

Наконец, тундра—это полная свобода от скучных забот о том, куда что положить, как спрятать, чтобы не стащили (головоломная задача в наших широтах): в тундре не крадут, еще не доцивилизовались до этого, и все, что сейчас не нужно, складывается просто на любую кочку, повыше, чтобы издали было видно— легче найти.

Чрезвычайно привлекательна в тундрах крайняя напряженность и открытость их жизни в летнее время: видишь буквально, как на глазах уходит зима, как растут и раскрываются цветы; живым существам некуда-прятаться в тундре: нет леса, а в большинстве случаев нет и кустов; очень часто нет и густой травы, и вся жизнь даже: мелких существ, вся интимная, домашняя, их жизнь развертывается, как на ладони; на плоских лишайниках или бархатных подушках мха.

Встречая эти и подобные сцены на каждом шагу, невольно входишь во всю жизнь тундры, в год можешь лучше и ближе изучить нравы и образ жизни населяющих ее животных, чем в лесной полосе в 30 или 40 лет, и невольно начинаешь любить эту жизнь и интересоваться ею.

Наконец, нет человека, на настроение которого не действовала бы своеобразная и редкая красота северной природы.

Особую оригинальность видам севера летом придает одно уже то обстоятельство, что все наши виды, получающие, конечно, особую выпуклость и живость при солнечных лучях, мы всегда видим только при определенных углах освещения,—утром, днем или вечером, но освещение всегда идет с южной половины горизонта. Не то в полярных странах, где любой ландшафт мы видим при всех возможных углах освещения.

Это не сразу поймет не художник, т. е. не сразу отыщет причину, но не видеть особой оригинальности и разнообразия, происходящих отсюда, нельзя, не будучи слепым.

Необычайная прозрачность лишенного пыли воздуха, совершенно скрадывающая расстояния, также прибавляет много и своеобразия, и красоты полярным видам.

А черные сланцы и красные порфиры Новой Земли с их яркими, почти без зелени, шапками синих, голубых, розовых и белых незабудок, красными камнеломками и желтыми маками. А гнейсы, мраморы и граниты Чукотской земли с их образованными выветриванием и раскрашенными разноцветными лишайниками колоссальными «кекурами». Эти каменные столбы, нередко 30—60 метров высотой, так причудливо иногда обрабатываются морозами и солнцем, так раскрашиваются черными, белыми, желтыми, рыжими и зелеными лишайниками, что даже зная, что нет у чукчей таких «каменных баб», как в южной Сибири или на о-ве Пасхи, - не веришь невольно, что видишь не произведение искусства, не умышленно изваянную колоссальную статую сидящего на кресле египтянина, или двух обедающих за столом людей (на мысе Енраукун),—и лезешь на 600—750 метров в горы, чтобы, подойдя вплотную, убедиться, что это действительно «игра природы».

Я говорил о летнем незаходящем солнце, о зимних полярных сияниях. Но что сказать об изумительной красоте осенних и ранне-весенних северных зорь.

Теоретически очень понятно, что в тропиках зари быть почти не может, так как солнце там уходит за горизонт почти отвесно и сразу же удаляется от линии горизонта. Понятно, что у нас зори продолжительнее, так как солнце уходит за горизонт косвенно и дольше держится близ его линии. На севере, где солнце идет почти параллельно линии горизонта, заря соответственно растягивается и те моменты зари, те промежуточные окраски, которые у нас едва улавливает глаз (а если они короче 1/20 секунды, то и вовсе не улавливает),—они на севере могут длиться долгими минутами.

Это все понятно, но одно дело—понимать, а другое—видеть собственными глазами, да еще при условии необычайной чистоты и прозрачности красок вследствие полной беспыльности северного воздуха.

Мы шли в сентябре вечером вдоль юго-восточного берега Чукотского полуострова, мимо пролива Сенявина со стеснившимися здесь островами Иттыгран и Аракамчечен. Был абсолютный штиль. Справа причудливыми зубцами, пирамидами и узорами поднимались высокие, резкие черные скалы. Слева и сзади поднималась почти полная луна, проводя бесконечную серебряную дорогу по зеркальной глади Берингова моря.

Многие тысячи северных медуз с блюдечко или тарелку величиной, ярко светящихся зеленоватым светом при малейшем раздражении, и миллионы мелких, как дробь, беспозвоночных, вспыхивающих сильным голубым светом, наполняли спокойную воду. Они загорались, как разноцветные звезды, при ударе о борта парохода, а лопасти винта подхватывали их массами и то выбрасывали их к поверхности, где они рассыпались, как отдельные искры фейерверка, то направляли струи с ними на такую глубину; что отдельных светящихся огоньков уже нельзя было различить и только общий рассеянный -свет зеленым и синим освещал снизу морские струи.

Впереди только что закатилось среди отдельных туч солнце, и широкие, яркие, чистые, разноцветные полосы зари длинными лентами лежали вдоль горизонта.

Светложелтая яркая полоса растопленного червонного золота уже почти опустилась за пределы горизонта, проглядывая между вершинами далеких гор мыса Чаплина. Полоса красного золота была лучше видна и переходила в широкую кроваво-красную ленту цвета лучшего темно-красного, замечательно прозрачного рубина. Темнея и густея кверху, яркий рубин переходил в темный карминово-пурпурный, а еще выше в настоящий фиолетовый цвет, а тот еще выше в небе делался уже тускло-сиреневым, переходящим в тускло-свинцовые, посеребренные с другого края яркой луной тучи.

И цвета эти не ускользали из глаз, а охватывали добрую четверть горизонта и держались, почти не меняя оттенков и давая налюбоваться этой чудной картиной.

Истинные недостатки севера

Мы возвращаемся, таким образом, к прежнему вопросу: почему же Север так пустынен, так, видимо, беден и первобытен.

Необжитость.

Основной ответ на это один: Север еще очень и очень молод. Род людской еще не успел достаточно освоить и заселить его. Простая отдаленность от вероятных центров происхождения человеческого рода, морские трансгрессии, ледниковые массы, - все это, в связи с южными привычками, южным строем культуры, замедлило продвижение на север.

Живя и работая в издавна обжитых местах, мы ведь жнем не только то, что посеяли, но и то, что сеяли сотни и тысячи лет назад наши предки. Когда крестьянин пашет или копает грядки где-нибудь под Москвой, он это может делать потому, что предки его тысячу лет назад рубили, корчевали и сушили здешнюю сплошную тогда тайгу. Если английский фермер подвозит тележку с овощами или мясом к какому-нибудь городу, он нередко делает это по шоссе, проложенному еще римлянами во времена Юлия Цезаря. Кровью и потом тысяч поколений, опытом и наследственными знаниями тысяч поколений доведены обжитые южные и средние широты до теперешнего цветущего, производительного их состояния.

Эти средства еще не вложены в районы Севера, этот труд еще не окристаллизовался в их тундрах, но у нас нет ни малейшего основания думать, что труд и знания человека не дадут на севере того, что они дают неизбежно везде и всегда.

Бездорожность.

Эта юность, необжитость Севера прежде всего сказывается конечно на его бездорожности. Чтобы не слишком докучать читателю одними сухими цифровыми материалами, приведу здесь общую картину дальнего северного пути, как она в коротких стихах набросана там же на нартах одним из северных странников.

«И длится наш путь бесконечный,

Тихонько олени бредут,

И сухо стучат их копытца,

И нарты скрипят и ползут.

И тянется лес беспредельный,

И горы зубцами встают,

В ущельях глубоких метели,

Как волки, поют и поют.

Сменяется все чередою

И ночью, и утром, и днем,

И кажется путь бесконечный

Мечтою, иль бредом, иль сном.

И ноют усталые кости,

И мозг утомленный не спит,

И дремлет усталая память,

Фантазия вьет свою нить.

Не день, не неделю, не месяц

Все длится и длится наш путь,

Все дики картины природы:

Пустыня, куда не взглянуть.

И точно во сне пролетают:

Озер бесконечная цепь,

И рек беспредельных долины,

И тундры бесплодная степь,

И старого леса равнины,

Болота, и гарь, и снега,

И гор обнаженных вершины,—

Сибири свободной земля».

Железных дорог нет на севере и их постройка и эксплуатация на вечной мерзлоте представляла бы разумеется особые трудности, технические и финансовые. Товарный же оборот в стране, где на одну семью приходятся десятки и сотни квадратных километров пространства, не может оправдывать затрат на железнодорожное строительство. Только большая война заставила проложить железную дорогу к незамерзающим берегам Мурмана, но это во всех отношениях исключительное условие. Архангельская же дорога—также еще в области некоторого влияния Гольфштрема—оканчивается, не дойдя почти 250 км до полярного круга.

Как ни мало еще исследован наш север, но все же мы знаем в разных местах и большие выходы угля, правда бурого в поверхностных частях, но конечно улучшающегося с глубиной. В бухте Корфа уголь даже разрабатывался, в устье Анадыря им пользуются местные жители; известен уголь и далеко вглубь континента, на Лене, на Колыме, на Чоне, Печоре и др. Нефть есть и на Камчатке, и в области Печоры, и в «горах Каменного масла» между Яной и Индигиркой. Есть какие-то горючие камни (сланцы?) на Чукотке.

Железо известно из многих мест севера, и якуты давно кустарно разрабатывают его. Разрабатываются и горы свинцово-серебряных руд в Верхоянском хребте. Огромные залежи хорошего графита имеются в Туруханском крае и в прежнее время разрабатывались для северо-уральских заводов. Огромные залежи превосходной каменной соли и соляные источники используются в некоторой степени на Вилюе, имеются и много севернее.

Но перевозка такого рода тяжелых и дешевых грузов на многие тысячи километров полного бездорожья, разумеется, хозяйственно невозможна.

Встречается на севере и слюда, и сера (в Тас—Хаях—Таге и на Камчатке), а также минералы весьма ценные, как двупреломляющий шпат, золото, широко распространенное в Сибкрае, Якутии и Чукотке, платина, также найденная и в Туруханском крае, и в западной части Якутии, и в Чукотской земле. Такого рода ценные продукты, как пушнина, конечно способны выдерживать перевозку вьюками и на нарточках на самые большие расстояния. Ведь пуд хороших соболиных шкурок стоит дороже, чем пуд чистого золота, а пуд песцовых шкурок на мировом рынке стоит 5—6 тысяч руб. и более.

Но бездорожье и дороговизна транспорта даже на добыче золота отзывается очень тяжело с другой стороны. В то время, как в доступных районах при хорошем оборудовании вполне рентабельной является разработка россыпей с содержанием золота около 1 грамма на 1,5 метрические тонны породы (около 1,25 золотника на 100 пудов), в условиях северной тайги, казалось бы столь богатой лесом, необходимым для креплений шахт и прочего оборудования приисков, лес составляет целые 30 процентов себестоимости золота, а при этом условии нельзя разрабатывать россыпи с содержанием меньше 11,5 г на 1,5 метрические тонны породы (менее 3 золотников золота на 100 пудов).

Самое богатство беспредельной северной тайги лесом совсем не таково, как его обычно представляют себе. «Леса» там, конечно, много, но это совсем не то, что, например называют лесом в Англии или в Восточной Пруссии, не густые парковые насаждения одновозрастных, могучих, здоровых деревьев, дающих огромное количество превосходной поделочной древесины с небольшой площади. Такие леса создаются только веками планомерного и научно обоснованного хозяйствования.

Северная тайга—это необозримые пространства заболоченного фаутного, многократно горелого леса, безжалостно и безрасчетно изуродованного вокруг селений и городов и вдоль речных долин, с редкими гривами более здорового леса в малодоступных междуречьях. Этой тайгой живет все местное население и как необходимой средой для охотничьего и оленьего промысла, и путем непосредственного использования на жерди для юрты или урасы, на выделку карбасьев и веток, и на топливо.

Ведь деревянные камельки-каминчики северных юрт и изб— топятся непрерывно и для тепла, и для варки пищи и кипячения воды, и даже для света. Они очень не экономичны. Каждый камелек требует в год до 10—12 куб. сажен дров. Но вся эта польза, все это потребление носит, как и все хозяйство севера, преимущественно натуральный характер. Вывоз леса, в связи с тем же бездорожьем, может быть лишь ничтожным на единицу площади, при чем вывоз кругляка, конечно, мало рентабелен.

Для переработки леса на месте, в особенности на бумагу, на целлюлозу, на продукты сухой перегонки, а также для использования леса специальных свойств (на музыкальные инструменты и т. п.), конечно, гораздо больше данных, но и здесь вопрос упирается в дороговизну оборудования и содержания заводов и в накладные расходы на готовый продукт, все по той же причине дороговизны транспорта.  

Цены грузовых перевозок

Для примера стоимости и длительности гужевого транспорта на севере привожу из своих отчетов данные о ценах до Японской войны, т. е. 1902—1903 года. Провоз одного пуда (16 кг) клади от Якутска через Верхоянск на Средне-Колымск стоил, по времени года, от 7 до 10 руб., от Охотска до Якутска - 5-6руб., от Владивостока до Олы пароходом, и от Олы нартами через хребет на Сеимчан и сплавом до Средне-Колымска 5,5—6 руб., и вся доставка требовала в этом случае около 12 месяцев. И по современным ценам доставка грузов даже на более близкие расстояия, напр. от разных станций железной дороги (Иркутск, Сковородино), до Алданских приисков обходится 5,5—6,5 руб. за 16 кг (1 пуд), при чем требует от 1 до 5 месяцев времени.

Ясно, что разрабатывать на подобие настоящих дорог многие и многие десятки тысяч километров теперешних вьючных троп и зимников—троп в действительности номинальных и являющихся в сущности просто направлениями пути,—является задачей, пока хозяйственно-непосильной для Севера, и все его настоящее и ближайшее будущее хозяйственное развитие должно опираться на водные пути, самые дешевые и практичные для дальних перевозок громоздких и тяжелых товаров.

Водные пути

Водные артерии и до сих пор являлись главными путями севера. По ним происходили расселения, к ним приурочиваются города и селения, они и зимою служат главными путями сообщений.

Север наш богат крупными и многоводными реками. Обь с Иртышом, Енисей с Ангарой и Селенгой, Лена—все это одни из величайших рек мира. А такие реки, как Северная Двина, Печора, Индигирка, Колыма—мало чем уступают или не уступают Каме. Немногим меньше их Анадырь, Яна, Оленек, Алазея, Таз и многие другие.

Часть этих рек, как Иртыш и Енисей, начинаются еще в Монголии и прорезывают всю территорию Союза. Большинство их имеют могучие притоки и весьма обширные бассейны, при чем направление притоков таково, что между соседними бассейнами образуются небольшие и доступные волоки и возможно соединение каналами. Проект соединения Печоры через верховья Усы и пологие перевалы Северного Урала с Обью давно разрабатывался в нескольких вариантах. Соединение Оби с Енисеем каналом через верховья Кети и Каса было даже выполнено в царские времена, но работы произведены настолько безобразно, что практического значения канал не получил.

Таз в полую воду имеет несколько естественных соединений с Енисеем. А один из величайших притоков последнего—Нижняя Тунгуска подходит к Лене за Киренском всего на три десятка километров и имеет дальнейшее сближение с бассейном Лены через верховья Чоны, притока Вилюя.

На Колыме я знал в 1905 г. семью из 2 юкагиров, промышлявших в низовьях Омолона, великого правого притока Колымы. И сам старик и его жена ежегодно в двух берестяных ветках поднимались на шестах (точнее—на употребляемых в таких случаях коротких палках) вверх по притокам с одной винтовкой и двумя волосяными сетками для лова рыбы, «вывершивали» все притоки до известного им перевала через хребет, переносили свои ветки через перевал и спускались в них на среднее течение Анадыря в селенье Марково, куда уже в то время ежегодно приходили товары, завозимые пароходом из Владивостока в устье Анадыря. Здесь они продавали упромышленную за зиму пушнину на несколько копеек и даже десятков копеек на шкурке выгоднее, чем им дали бы торговцы на Колыме, а чай покупали до полтинника на кирпиче дешевле. «А ведь кочевать все равно нужно». К рекоставу они поспевали обратно «домой», в низовья Омолона.

Эти близкие схождения великих бассейнов севера являются большой их выгодой, но есть у них и крупные недостатки.

Время навигации

Один недостаток—последствие сурового климата, очень короткая навигация. Для примера укажу, что в среднем Лена у Якутска вскрывается в конце мая, а замерзает в конце октября, в Булуне вскрывается в начале июня, замерзает около 20 октября, и в устьях, правда, по немногим наблюдениям, вскрывается в конце июня и замерзает в начале октября. Для Индигирки у Русского Устья соответствующие даты—середина июня и начало октября, а для Колымы у Средне-Колымска—конец мая и 11 октября, и у Нижне-Колымска - 6июня и 5 октября.

Но вскрытие и замерзание еще не вполне определяют длину навигации, так как надо исключить время сильного ледохода и густой шуги, а кроме того, в обороте судов нельзя рассчитывать обязательно на средние даты: надо иметь запас на частые колебания в худшую сторону, которые нередко достигают одной-двух недель весной и столько же осенью.

На Колыме у Походска в 1905 г., довольно среднем, по отзыву туземцев, лед взломало 13 июня, а густой ледоход кончился 16 июня, 21 сентября по вискам был местами сплошной крепкий ледок 7—10 мм толщины, а 24 сентября я уже должен был бросить свой карбас во льду и шуге рукавов, не дойдя нескольких километров до Сухарного, хотя река (стрежень собственно) еще не замерзла (шуга шла довольно сильно и там). Поэтому навигацию правильнее рассчитывать в 3 месяца для низовья и в 4 месяца для верховья, а принимая во внимание необходимость ставить судно на зимовку в среднем течении, навигационный период для него надо считать в 3,5 месяца. Другим и еще более серьезным недостатком северных речных артерий является то, что все они, кроме Анадыря (и сравнительно мелких рек Камчатки), впадают в холодное и трудно доступное Ледовитое море.

Конечно, страшная репутация Ледовитого моря (экспедиции Баренца и др., в 60 гг. XIX века—экспедиции П. П. Крузенштерна) создалась в те времена, когда условия плавания не были выяснены, и сентябрь считался уже очень поздним и опасным временем года. На самом же деле август, сентябрь и частью октябрь—лучшее время для плавания там.

Затем, значительная часть трудностей плавания происходит от необследованности. Ледовитого моря. Береговые линии до сих пор наносятся на карты по съемкам, устаревшим на сто и двести лет (экспедиции—Великая северная, Врангеля, Литке и др.) и лишь частично исправленным, как и в Беринговом море, так что нередко курс парохода прокладывается на карте десятками миль прямо по материку, которого в действительности и не видно.

Не изучены достаточно течения и нет систематических наблюдений над направлениями ветров и движениями льдов. А между тем метеорологические наблюдения в полярном бассейне нужны не для одних только целей навигации. Нет сомнения, что погода наших средних, обжитых районов строится в полярных странах, и задачи синоптической метеорологии и предсказания погоды на долгий срок вперед будут разрешены только тогда, когда полярный бассейн будет обставлен достаточно густой сетью метеорологических станций.

В этом отношении южное полушарие кажется уже опередило нас. Там, например, уже выяснено, что очень холодная зима на Южных Оркнейских о-вах через три с половиной года сопровождается сильной засухой в черноземном поясе Аргентины и, наоборот, очень мягкая зима Южных Оркней влечет через 3,5 года обильные дожди и урожай в Аргентине.

Во всяком случае, наши поморы, казаки и промышленники без карт и научных инструментов, на небольших судах в XVI и XVII веках свободно плавали на Шпицберген, на Новую Землю, из Белого моря на Обь и Таз, из Колымы на Анадырь и Камчатку (С. И. Дежнев), и между устьями Лены, Индигирки и Колымы были постоянные сношения морем.

Только безумная политика московских царей Романовых, боявшихся возрождения северных республик, раздавленных Грозным, с вооруженными заставами на волоках, пошлинами и поборами, прекратила эту широкую деятельность северного населения и привела его постепенно к упадку жизненной энергии и к нищете.

Только теперь восстанавливаются эти забытые пути. Но, конечно, все же доступность полярного бассейна для обычных коммерческих судов, в виду краткости навигации и некоторой опасности от льдов, не может сравниваться с Атлантическим или Великим океанами. Некрупные моторно-парусные деревянные шхуны несравненно практичнее на севере. А для сквозного прохода из Атлантики в Берингово море северо-восточным путем далеко вдающийся на север мыс Челюскин, к тому же упирающийся не в открытое море, а, как мы узнали всего немного лет назад, в узкий пролив, конечно, является действительно весьма серьезным препятствием.

Наконец, и сами-то северные реки находятся еще в первобытном состоянии, без достаточного обследования, без обстановки, без достаточного флота. Для примера укажу, что в колоссальном Ленском бассейне в 1900 г. было всего 27 пароходов, в 1917—37, а в 1927 г. осталось 16 пароходов. По Нижней Тунгуске впервые пароход прошел только в 1927 году.

Только отсутствием сносного речного транспорта объясняется то, что в обширной долине Колымы почти все население сосредоточивается в нижней, северной половине, к югу же от полярного круга населения почти нет. Более 20-ти лет назад я, в уже упомянутом «Отчете» своем о продовольственном положении Колымского края в 1905 г., приводил расчет (стр. 125—128), согласно которому тридцатисильный пароход с трехчетвертною осадкой (53 см), поднимающий 55—65 тонн груза, мог бы работать от устьев Колымы до Средне-Колымска—около 700 км, от Среднего до Верхне-Колымска—около 400 км и оттуда до Сеимчана—еще на 1100 км. До половины навигации такой пароходик мог бы подниматься еще на 100 км выше до устья Бахабчи, откуда путь к Ольской бухте лучше и на 300 км короче, чем принятый путь Ола—Сеимчан. Все содержание его с топливом и ремонтом по тогдашним ценам могло стоить 10—11 тысяч руб. в год. Работа его не только удешевила бы оборот грузов, но и сулила бы огромные выгоды рыбному промыслу:

«Такими выгодами явятся: возможность все лето иметь сведения о тонях и уловах рыбы и, в случае надобности, свозить промышленников с их «заводом» туда, где хорошо идет рыба, а затем вывозить их с добычей обратно».

А то, как часто бывает, что на обычных тонях скопляется промысловое население и тщетно ждет рыбы, а в то же время в какой-нибудь сотне километров оттуда на какой-нибудь тоне рыба ловится так, что одна-две сидящие там семьи бросают неводьбу в самом начале, «удоволившись» на весь год (при натуральном хозяйстве излишков не набирают).

Будущее значение Севера

Только обследование, оборудование и использование водных путей Севера позволит улучшить экономическое положение его населения, придать товарность оленному и рыбному промыслам, увеличить густоту населения, более широко использовать минеральные и лесные богатства.

Но каковы же дальнейшие перспективы Севера? Ограничиваются ли они только несколько более полным и хозяйственным использованием известных там естественных богатств и ресурсов малочисленного местного населения, или при надлежащем направлении народной деятельности Север может получить первостепенное государственное и мировое значение?

Для автора этих строк, как и для большинства знающих север людей, ответ представлялся всегда вполне ясным. Возможности севера огромны и будущее его блестяще. Но чтобы пробудить его к жизни, надо сделать для него хотя малую долю того, что в течение тысячелетий делалось для умеренных широт, в смысле вложения научного знания и кристаллизованного разумного труда. Надо не только жать, но и сеять. Не только сеять, но и удобрять почву.

Общее направление работы

И в направлении работы на севере среди туземцев надо быть осторожным и осмотрительным, отнюдь не вдаваясь в беспочвенные крайности и абстрактное теоретизирование. Это иногда, с самыми лучшими намерениями, делается в двух диаметрально противоположных направлениях.

Одни, исходя из правильного общего положения, что оседлые формы хозяйства являются высшей формой сравнительно с кочевым или бродячим хозяйством, склонны не только приветствовать всякое оседание чукчи или тунгуса на одном месте, но и стремятся даже всячески и всюду всеми мерами содействовать тому, чтобы переносную урасу заменить постоянным «хотоном» или землянкой, а странствия на оленях за белкой заменить плохим огородом. (Для хорошего дома и хорошего огорода нужно много больше и средств, и знаний, чем Север может получить в ближайшие десятилетия).

А между тем кочевник оседает главным образом в случаях обнищания. Хотон или землянка после веков открытого неба часто совершенно разрушают его здоровье, неумелое копание земли, случайные, не акклиматизированные на севере семена не дают достаточных урожаев, а лишившаяся бродячих оленеводов тайга становится только еще более пустынной и непроездной и перестает давать государству ту пушнину, которую собирал с нее оленевод. На все свое время, своя обстановка и общая совокупность условий и мер.

Другие, наоборот, хотели бы посадить весь Север как бы под огромный стеклянный колпак, сделать из него один колоссальный «антропологический сад» или «этнографический заказник», охраняя там туземцев от всякого вторжения чужеродной культуры. У людей с известным складом ума эта точка зрения не так редка. Можно понять, хотя мудрено разделить, горе консерваторов музеев о том, что чукчи за последние четверть века уже оставляют стадию каменных орудий и переходят к примусам, швейным машинам и т. п.,—что туземцы Центральной Америки уже прекращают охоту за человеческими головами, искусно, превращаемыми в свои собственные крошечные, засушенные подобия.

Несомненно однако же, что мир существует не для хранителей музеев, и что живые, способные, симпатичные племена севера имеют иные исторические задачи, кроме облегчения этнографического преподавания. Во всяком случае их физические и психические свойства, воспитанные в условиях севера, весь их быт, совершенно приспособленный к полярной жизни,—драгоценны и необходимы для всякой работы на севере, для всякого использования северных богатств. Эти народности сами—лучшее богатство севера, имеющее совершенно практическую, реальную ценность для государства.

Ни одна часть земной поверхности не может и не должна быть изъята из общего оборота мировой жизни. Население земли росло, растет и будет расти, и дальнейшее заселение редко населенных пространств совершенно неизбежно. Разумное отношение к этому несомненному и неизбежному историческому факту заключается не в том, чтобы пытаться строить плотины поперек течения исторических событий и создавать «туземные резерваты», никогда не удававшиеся и в Америке,—но и не в том, конечно, чтобы насильственно придавать, этому потоку разрушительную скорость, в ущерб правам и интересам отсталых племен.

Есть средний, единственно правильный путь: придавать планомерность и научную обоснованность стихийному историческому явлению, в то же время организуя и образовывая туземное население, пробуждая его самосознание и самодеятельность и материально укрепляя его положение и тем помогая ему безболезненно войти в русло мировой истории и стать главным активным элементом развития севера.

Это именно тот путь, на который по отношению к северу встало Советское правительство, исходя из общих начал своей национальной политики, и прав был старый работник севера - С.В. Керцелли, сказавший на последнем пленарном съезде Комитета Севера: если бы даже советская власть никогда и ни в чем другом себя не проявила, одного того, что она уже сделала и предприняла для малых народностей севера совершенно достаточно, чтобы обеспечить ей вечную блестящую память в истории.

Но каково будет по хозяйственной сущности это неизбежное заселение севера и размножающимся туземным, и пришлым населением?

Пушнина.

Основная товарная продукция севера в настоящее время—пушнина, валютный товар, существенный для нашего торгового баланса. Сюда примыкают и более мелкие продукты охотничьего промысла, несомненно могущие иметь значительное экспортное значение при улучшении путей морских и речных сообщений: пернатая дичь (рябчики, кулики, гуси и т. д.), гагачий и турпаний пух, железы внутренней секреции и т. д. (и от диких зверей и от домашних оленей).

Пушнина у нас несомненно истощается, но не только и, может быть, не столько от чрезмерного вылова, сколько от неправильного использования тундры и тайги: раскапывание нор, колоссальные лесные пожары, добыча во время спаривания и выращивания молоди.

При советизации туземного населения, урегулировании прав пользования промысловыми угодиями, действительном прекращении оборота в торговле не вполне выходной пушнины, при правильном «выхаживании» шкурок,—вполне возможно повысить заработок промышленника и увеличить общую денежную сумму экспорта пушнины, отнюдь не увеличивая годовой добычи пушных зверей, а может быть даже несколько сократив ее, то есть повышая сумму стоимости за счет повышения расценки на мировом рынке.

Кроме того, многое и многое при правильном подходе со временем может дать пушное животноводство. Хотя оно рентабельно и на юге (опыт Японии, Франции и др.), но климат севера всегда будет играть основную роль в поддержании достоинства меха разводимых зверей. И туземное население севера при правильной постановке дела и должном инструктировании несомненно особенно хорошо окажется приспособленным к ведению пушных питомников.

Но и помимо пушнины у Севера есть две основные предпосылки на получение выдающегося значения в общем обороте мирового хозяйства.

Скотоводство

Выше отмечено было, что нет естественных препятствий к проникновению хлебопашества гораздо дальше к северу, чем это имеет место теперь что естественные пределы земледелия, особенно в центральной и восточной Сибири, должны лежать отнюдь не южнее, чем это имеет место в Европе.

При изучении почв и климата, методов обработки земли, при надлежащей селекции семян и выводе стойких к заморозкам скороспелых сортов—земледелие может и должно развиться на севере и в некоторых формах своих несомненно проникнуть за полярный круг. Это значительно облегчит продовольственное положение Севера и позволит значительно увеличиться северному населению. Но, конечно, не в земледелии будущность Севера.

Всегда и при всяких условиях производство хлеба будет выгоднее и продуктивнее в южной и средней полосе умеренной зоны и частью (рис, бананы) в тропиках. Земледелие является более интенсивным хозяйством, чем скотоводство, и позволяет прокормить на той же площади больше людей (на Яве 285 человек на 1 кв км). Поэтому и впредь, как было до сих пор, земледелие будет продолжать расширяться за счет скотоводства и на черноземах Аргентины, Венгрии и Украины, и в Австралии, и в западных штатах и провинциях Северной Америки, и в степях Казахстана.

Увеличивая урожаи хлеба для размножающегося человечества, этот неизбежный процесс вытеснения овцы и коровы лошадью и трактором одновременно ведет разумеется к уменьшению производства и к удорожанию мяса, необходимого для здорового существования в умеренном и, тем более, в северном поясе.

Вот в возможности обильного и дешевого производства мяса на мировой рынок и лежит одна из основных естественных предпосылок мирового хозяйственного значения Севера. Там для скотоводства открыты не только широкие возможности, но там оно несомненно выгоднее земледелия. И выгоднее разводить скот там, чем в широтах, где возможно выгодное и не угрожаемое частыми неурожаями земледелие.

Судя по тому, что дикие предки наших овец, горные бараны (чубуки), свободно достигают Ледовитых берегов, надо думать, что овцу нетрудно будет акклиматизировать на севере. А корову якуты и русские уже провели далеко за 70° сев. широты, т. е. на 300—400 и более км к северу за полярный круг.

Оленеводство

Но Север имеет и свой собственный скот: северного оленя, питающегося летом травами, а зимой преимущественно ягельниками. И та, и другая растительность широко распространена по всему Северу.

При нашем пока еще совершенно первобытном оленном хозяйстве (свободное спаривание, отсутствие ветеринарной помощи и т. д.) у нас на севере имеется никак не менее 2 миллионов голов оленей. Но это, понятно, отнюдь не предельная емкость Севера.

Американцы и в частности знаменитый полярный путешественник Вильяльмур Стефанссон считают за достижимую плотность 9 голов оленей на 1 кв. км площади, основываясь на опыте Аляски. Этот расчет безусловно преувеличен: пока оленеводством занята только 1/20 площади Аляски и, понятно, самая удобная и лучшая часть площади. Из того, что на ней кормится 400000 оленей, вовсе не следует, чтобы вся Аляска могла прокормить 4 миллиона голов, как это принимает Стефанссон.

Мой расчет я считаю более реальным. Я кладу в основу хорошо мне известный Колгуев. Это остров площадью около 3500 кв. км под 69° сев. широты—приблизительно средняя широта наших тундр. Там есть и сухие ягельники, и травянистая «лапта». Есть и пятнистая тундра с голыми пятнами (в северной части), и песчаные выдувы, и овражистые размывы. Словом, это во всех отношениях хороший образчик наших тундр среднего (в смысле растительного покрова) качества.

В других отношениях Колгуев является вполне идеальным местом для оленеводства: там нет волков, нет диких оленей, нет чесотки, не бывает эпизоотических падежей, и лишь очень изредка случается гололедица. Поэтому в десятилетия, не поражаемые гололедицей, олени могут размножаться до естественного предела, тем более, что незначительное население о-ва имело и имеет и пушные, и морские зверобойные промыслы, и рыбную ловлю, и обилие гусей и уток.

По сведениям Тревора Бетти в 1894 г. на о-ве было 2.740 взрослых оленей; по сведениям Б. М. Житкова и С. А. Бутурлина в 1900 г. и Бутурлина в 1902 г. там было всего 5000 голов. В настоящее время по разным данным там имеется около 10000 голов и оленям несомненно уже тесно на Колгуеве, и небольшое отграничение поверхности под песцовый питомник вызвало значительное неудовольствие самоедов.

Россказни о том, что когда-то было на Колгуеве 20 или 25 тысяч оленей, безусловно фантастичны, раз и 10 тысячам приходится тесниться. Эту цифру я и принимаю за естественный предел емкости, кругло говоря—3 оленя на 1 кв. километр.

Это втрое меньше цифры Стефанссона, но это не мало. Площадь нашего Севера мы принимали около 9 миллионов кв. км. Если отбросим отсюда поверхности рек и озер, бесплодных каменистых пространств и россыпей, зарослей сланца и площадей, зараженных сибирской язвой, и более мягких частей севера, допускающих продуктивное занятие земледелием в той или иной форме, и примем все это вместе—очень не скупо, мне думается—за четверть всей площади нашего Севера, то остающиеся 6,75 млн. кв. км дадут возможность содержать на подножном корму, как это делается и сейчас, до 20,5 мил. голов оленей.

Овцебык

Но кроме оленей тундры могут прокармливать еще овцебыков, и при том тундры настолько каменистые и бесплодные, что олени их избегают. У нас есть обширные пространства, где оленеводство не может иметь места: северные части Таймыра, Новая Земля, Ново-Сибирские и Медвежьи о-ва и др. Овцебык же вполне может там жить. Он не подвергается нападению волков и медведя, не склонен к перекочевкам, дает прекрасное (не отзывающееся мускусом) мясо, прекрасное, вроде коровьего, молоко, шкуру и шерсть высокого качества. Это давнишний старожил нашего севера - самый вид научно был описан по черепу с Оби—и против восстановления его в качестве северного животного не могут быть делаемы те многочисленные и серьезные возражения, которые делаются против необоснованных попыток акклиматизации у нас американских мускусных крыс и других чуждых нашей фауне видов сомнительной полезности.

Овцебык смирен и способен приручаться. Он уже размножался в неволе. Стефанссон, знающий овцебыка лучше, чем кто-либо, считает, что тундры могут прокормить, кроме оленей, еще пятерное количество овцебыков. Не берусь судить об этом, не зная животного лично, хотя это и похоже на сильное преувеличение. Во всяком случае он уживается и совместно с северным оленем.

Несомненно одно, что Север вполне способен выполнить свою историческую хозяйственную задачу: стать крупным поставщиком дешевого мяса на земледельческие и фабрично-заводские области,—притом мяса, особенно богатого незаменимыми для жизни и здоровья витаминами, вследствие особого богатства северного освещения за фиолетовыми солнечными излучениями.

Мировые сообщения

Второй основной предпосылкой развития мирового значения нашего Севера является его значение, как пути сообщения.

Взгляда на глобус достаточно, чтобы видеть, что центр земных масс, а в особенности центр густо населенных и культурных стран мира близок к арктическому поясу. Видно также, что кратчайшие расстояния между крупнейшими центрами атлантических и тихоокеанских стран ведут через северные полярные или приполярные области.

Из Лондона или Ливерпуля до Токио или Иокогамы через Северо-американские ж.-д. пути почти 16 тысяч километров, через Сибирскую ж. д. около 13 тыс. км, а через полярные области всего около 8—10 тыс. км.

Как было замечено, при надлежащем обслуживании Ледовитое море конечно может служить для мореплавания близ берегов в течение 2—4 месяцев ежегодно. Но море это может быть использовано и иначе, не только обычными судами.

Подледное плавание

Ледовитое море и зимой имеет около четвертой части своей поверхности свободной от льда или покрытой лишь очень тонким, не выдерживающим человека и нарт, льдом. Летом—открытая поверхность доходит до половины всей площади, при чем отдельные ледяные поля не превосходят 80 км в поперечнике и 2 м толщины.

Отдельные торосья бывают, конечно, толще, но настоящих ледяных гор в Северном Ледовитом море, можно сказать, не бывает: северные берега Сибири, Аляски и Канады ледников не имеют, ледники Шпицбергена, Новой Земли и Земли Франца Иосифа незначительны и их ледяные горы попадают в область Гольфштрема, чудовищные же ледники Гренландии отправляют свои ледяные горы в Атлантический океан. Таким образом в Ледовитом море глубже 40 м под поверхностью нельзя ожидать встретить льда.

Подводные суда нормально плавают на 50—60 метровой глубине. Удар об лед при ходе даже в 6—7 км в час для лодок современной постройки не опасен (так считают английские военно-морские авторитеты). При нужде подводная лодка может путем взрывов, просверливания и т. п. проникнуть сквозь лед на поверхность. Еще во время последней войны подводные лодки «союзников» свободно работали в Белом море при льде более 30 см (почти пол аршина) толщиной, а с тех пор техника и конструктора подводных лодок не спали.

Для массовых грузов подводная лодка, конечно, дорогое сообщение. Но ее работа дешевле работы аэроплана, и в случае доставок почты, пушнины, ценных металлов, или при необходимости снабдить продуктами или снаряжением затертый льдами остров, корабль или какой-либо прибрежный пункт, соответствующего типа подводная лодка может оказаться практичнее воздушного судна.

Воздушные перелеты

Более известно и популярно, чем подводное плавание, неимоверно быстрое развитие именно воздушных сообщений, и в этом отношении выгоды чрезполярных путей чрезвычайны.

Говоря о более или менее громоздких перевозках практического значения, надо иметь в виду на первом месте не аэроплан, а дирижабли с их большой грузоподъемностью.

Величайшим врагом дирижабля, как и всякого подъемного аппарата, наполненного легким газом, является переменное нагревание газа днем и ночью. Как только солнечные лучи начинают действовать на газ сквозь оболочку баллонов, газ начинает сильно расширяться и его приходится понемногу выпускать во избежание разрыва оболочки. Как только солнце закатывается, газ сжимается и, чтобы поддержать падающую грузоподъемную силу, приходится выбрасывать соответствующее количество взятого именно для этой цели балласта (песок, вода, и т. п.).

Вот эта неизбежная в обычных условиях необходимость брать с собой значительный запас мертвого груза в качестве балласта сильно удорожает работу дирижабля и уменьшает его полезность при многодневных перелетах.

Есть только один способ избежать этого тяжелого ущерба: если дирижабль поднимется в одном из западно-европейских центров, хотя бы в Лондоне, весной рано утром, то уже через 15-20 часов полета к северу он окажется под вечным солнцем полярного лета и может лететь до самого Берингова пролива, не терпя перемен в освещении и нагреве газа. Тоже, конечно, будет и при зимнем полете, потому что зимою солнца в полярной области не будет вовсе и лететь придется при свете луны и северных сияний, в чем нет ничего неисполнимого.

И для дирижаблей, и для разных аэропланов полярные пути представляют ряд других выгод. Во-первых, со всевозможными затруднениями, несчастиями и поломками несравненно легче бороться при свете незаходящего солнца или даже полярных сияний, чем тогда, когда половина времени полета проходит в ночной темноте.

Во-вторых, ровная, мягкая, но не трясинная поверхность значительной части тундры, а тем более ровная снежная поверхность тундры ранней весной или поверхность многочисленных озер тундры, представляют неизмеримо более удобные для спусков места, чем леса, телеграфные проволоки и столбы, заборы и строения более обжитых областей.

В-третьих, и Ледовитое море дает много гладких ледяных полей для спуска, да и полыньи и вообще водные пространства его никогда не подвергаются, даже в штормы, такому волнению, какое так нередко в других морях, не имеющих такого успокаивающего покрова льдов.

Оледенение дирижабля (как случилось в мае с. г. с Нобиле) явление, по-видимому, не частое, и вероятно его можно будет избегать.

Именно учет того важного сокращения во времени и издержках, какое неизбежно должны дать для почтовых (и стратегических) межокеанических сообщений пути через крайний север, заставил вдруг Англию и Америку, и некоторое другие страны, обратить особое внимание на давно лежавшие втуне острова Ледовитого моря и даже попытаться оттягать у нас о-в Врангеля.

Но нам принадлежит почти половина берегов Ледовитого средиземного моря и при том наиболее доступная половина, а следовательно и ключи к чрезполярным мировым путям близкого будущего.

Но мало того, что Север не так страшен, как думают. Он очень привлекателен в многих отношениях.

Вот все это, взятое вместе, - и неисследованность севера с его массой научных и практических задач, и безграничная свобода жизни и работы на севере, и симпатичное гостеприимное, честное и способное население, и непосредственная близость к жизни природы, и своеобразные красоты севера, и предстоящая ему большая будущность,—все это вместе является прочным ручательством того, что крайний север всегда будет особенно привлекательным для самого, быть может, ценного типа людей: людей, не любящих протоптанных дорог и избитых клише, не поддающихся предрассудкам, не нуждающихся в суматохе толпы, не боящихся самостоятельного и нелегкого труда.

Для таких людей много есть места на севере, потому что малолюдный север неизбежно будет и должен заселяться. И в первых рядах грядущего заселения севера должны идти те племена, которые сжились и освоились с севером и которые могут и будут размножаться там теперь, когда спали с них вековые оковы рабства, притеснения и темноты.