Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник:  Чистовский Олег Григорьевич. В стране великих гор. Государственное издательство географической литературы, Москва, 1959 г.

Подъем на вершину отряда Силенка

Камень соммэ-таш

А.Ф. Кокшаров

Н. Я. Гамалеев

Я. М. Анисимов

Переправа через реку Сауксай

Алайская долина. Перевозка арчи на верблюде

А.И. Силенок у теодолита

Газизов верхом на кутасе

Мазар Бек-булата на северном побережье Яшилькуль

Л.Н. Передеренко на леднике Нанкальды

М.И. Чейкин

Отряд Гамалеева у языка ледника Федченко

* * * 

Утром Ободовский сообщил Варе тяжелую весть: во время восхождения серьезно разбился Леонид Никитович. Об этом он узнал от прискакавшего ночью на лошади рабочего Лучина. С попутной машиной Лучин уехал за врачом в Джиланды.

Все население поселка узнало о случившемся несчастье. В палатке возле безутешно плачущей Вари собрались женщины таджички. Одна из них по имени Розия, узнав, что Варя собирается одна идти к мужу, взялась проводить ее в соседний кишлак, находящийся на пути к отряду. Кто-то из жителей принес Варе на дорогу мягкие сапожки – пехи, и женщины отправились в путь. Когда они подошли к бурлящей реке с перекинутыми через нее двумя качающимися и скрипящими бревнами, скрепленными дощечками, Варя в нерешительности остановилась. Розия заметила это, взяла ее за руку и повела через мост. Даже чувствуя крепкую руку женщины, Варя со страхом вступила на качающиеся дощечки, под которыми буйствовала река. Перейдя мост, Розия повела ее напрямик к скалам. «Наверное, так ближе», –  подумала Варя, из ее глаз покатились слезы. Чем дальше шли женщины, тем скалистее становились горы. С левой стороны поднялась отвесная скала. Тропинка завиляла между скалой и бурлящей рекой, затем перешла в узкий карниз. У Вари закружилась голова. Казалось, одно неловкое движение – и она упадет в реку.

– Аппа, пойдем лучше там, где мой муж с лошадьми проходил, – указала она рукой в ту сторону, куда ушел отряд.

Но женщина отрицательно покачала головой и показала на солнце.

Варя поняла, что надо идти только здесь, чтобы до темна добраться до кишлака. Ей стало стыдно за свою трусость, тем более что Розия храбро шла впереди. Когда миновали карниз, Варя спросила:

– Аппа, еще так будет?

Розия кивнула головой и подняла один палец.

Начали сгущаться сумерки. Показались огни кишлака, но шли до него еще долго.

Родственник Розии, у которого остановились, кое-как объяснил, что утром у подножия горы далеко от кишлака он видел лошадей экспедиции. Варя не могла себе представить, как дождется рассвета, чтобы продолжить путь. Гостеприимные хозяева напоили ее шир-чаем. Варя видела, как хозяйка высыпала пятидесятиграммовую пачку чая в маленький фарфоровый чайник, налила в него кипятку, добавила соли, положила несколько ложек топленого масла. Чай по вкусу скорее напоминал суп. Затем хозяйка достала новую с красивым рисунком кошму и расстелила на полу, приглашая Варю лечь. Сами хозяева пошли спать на улицу в плетеную беседку. Но Варе было не до сна... Как только рассвело, она по тропе пошла навстречу отряду. Километра через полтора тропа раздвоилась. Не зная куда идти и боясь заблудиться, Варя вернулась в кишлак. Уже время близилось к полудню, а на тропе никого не было видно.

Измученная, с воспаленными от бессонницы и слез глазами, Варя прилегла в хозяйской беседке на кошму. Вдруг во дворе раздался шум и громкий говор. Через сетчатую стенку беседки Варя увидела начальника геодезической партии Петра Терентьевича Ванжу, врача Волохина, рабочих с лошадью, вьюком и носилками. От Петра Терентьевича Варя узнала, что они идут навстречу ее мужу.

– И я пойду с вами. Я больше ни одной минуты не могу здесь сидеть!

– Ни в коем случае,– категорически заявил Ванжа. – Помощи вы ему никакой не сможете оказать, а поэтому идти нечего.

Снова потянулись ужасные минуты ожидания... Наконец, послышался стук копыт. Варя выбежала навстречу. На передней лошади сидели Лучин и привязанный к его спине Леонид Никитович. Несмотря на его страшный вид, Варя облегченно вздохнула: «Жив!» Голову Леонида Никитовича покрывал бинт, глаза так опухли, что их не было видно; под левым глазом и на подбородке виднелись глубокие ссадины. От большой потери крови он был в бессознательном состоянии и никого не узнавал. При прикосновении жены Леонид Никитович неожиданно спросил: «Варюшенька, это ты?» – и опять впал в забытье.

До самого поселка Ривак рабочие поочередно несли своего начальника на носилках. Встречавшиеся таджики со страхом смотрели на медленно движущуюся процессию.

– Как это произошло? – тихо спросила Варя идущего рядом с нею Лучина.

– Да мы уже почти добрались до вершины. Кругом были такие жуткие скалы, что прямо смотреть страшно. Леонид Никитович поднимался первым. Он ухватился за камень и подтянулся. Но камень сорвался, и Леонид Никитович вместе с ним полетел вниз. Метров тридцать, пожалуй, летел. А потом покатился, цепляясь одеждой за выступы. В одном месте он плечами застрял в скалах. Это-то его и спасло, потому что внизу была пропасть. Когда мы к нему спустились, он уже был без сознания. Мы сделали из треноги и спального мешка носилки и спустили его вниз.

Передеренко доставили в хорогскую больницу, где он пришел в полное сознание только на двадцатые сутки.

 

7

 

Южный уголок Памира редко посещался исследователями и совершенно не попадал в поле зрения геодезистов и топографов. В книге И. Минаева под названием «Сведения о странах по верховьям Аму-Дарьи», изданной в 1879 году, помещена схематическая карта Памира. На этой карте южная часть высокогорья зияет «белым пятном».

В 1882 году Шахдару, что в переводе с таджикского языка означает «Лесное ущелье», посетил известный ботаник, доктор А. Э. Регель. В составе его экспедиции находился топограф П. Е. Косяков, производивший топографические съемки маршрута до Ванчской долины.

Спустя девять лет после Регеля в верховья Пянджа проник сын известного ботаника, тоже ботаник Б. А. Федченко. Через три года он вторично посетил юго-западную часть Памира и на этот раз неоднократно пересек Шахдаринский хребет. Возвратившись с Памира, исследователь опубликовал в трудах Петербургского ботанического сада составленную им карту.

В 30-х годах на Памире три полевых сезона работал в составе геологической поисковой партии писатель П. Н. Лукницкий, производивший глазомерную маршрутную съемку.

Участники Таджикской комплексной экспедиции 1932 года топограф М. К. Кудрявцев и геолог С. И. Клунников разными маршрутами пересекли Шахдаринский и Шугнанский хребты. Оба исследователя производили съемки: Кудрявцев полуинструментальную топографическую, а Клунников глазомерную геологическую. Эти съемки существенно изменили представление об орографии юго-западной части Памира, но не могли быть использованы для составления точной карты.

В 1946 году для создания фундамента будущей карты в Шахдару приехали геодезисты Н. А. Абрамов и А. И. Старовойтов. Им предстояло по вершинам Шугнанского и Шахдаринского хребтов проложить геодезический ряд второго класса, привязанный к основной геодезической магистрали, Абрамов с запада, а Старовойтов с востока двигались по Шахдаре навстречу друг другу, чтобы соединить свои геодезические ряды в один.

Постоянный лагерь отряда Старовойтова находился в типичном для Восточного Памира заболоченном урочище Джаушангоз. В 1934 году здесь был организован стационар комплексной экспедиции Средне-Азиатского государственного университета для проведения опытов по выращиванию зерновых и овощных культур на больших высотах. Но в результате многолетних опытов установили, что гарантированного урожая даже такой скороспелой и морозоустойчивой культуры, как ячмень, в условиях Восточного Памира добиться невозможно. Ни один из нескольких тысяч испытанных сортов ежегодно зерна не дает. С того времени здесь остались участки распаханной земли как свидетельство пытливой мысли человека.

В урочище Джаушангоз, славящемся отличными высокогорными пастбищами, находится центральная усадьба животноводческого совхоза «Пионер» и метеорологическая станция.

Среди местного населения Старовойтов собирался найти проводника для похода в среднюю часть Шахдары. Но в это время началось интенсивное снеготаяние, реки вздулись, и никто из жителей не согласился отправиться с отрядом в опасное путешествие по Шахдаре. Эта река опасна: даже в то время, когда в ней мало воды, в ущелье часты камнепады и обвалы.

22 июня геодезический отряд Старовойтова выступил в поход. Широкая вначале долина, поросшая тальником, резко сузилась. Пологие склоны вскоре сблизились и превратились в скалистые кручи. Речка, белая от пены, как молоко, с шумом неслась в почти отвесных высоких берегах, отстоящих друг от друга на 30–50 метров. Со склонов водопадами спадали ручьи. По ущелью гулко разносилось карканье ворон, совершенно не боявшихся людей. По обеим берегам в распадках росли небольшие рощицы ивы и тополя. В одном месте в воздух взметнулась стайка уток. Из-за скал-непропусков пришлось несколько раз форсировать речку. На левом берегу Андрей Иванович обнаружил заброшенную тропу и воспользовался ею. Извиваясь в скалах, тропа то спускалась к воде, то стремительно взбегала вверх. На небольшой красивой террасе с сернистым источником остановились на ночлег.

От источника долина Шахдары приобретает характер настоящего каньона. Снизу была видна только узкая полоска неба. Солнце недолго освещает правый склон и никогда не заглядывает на дно ущелья – там царит вечный полумрак да слышится монотонный гул реки.

Две недели пробыл в Шахдаринской теснине отряд Старовойтова. Геодезист и рабочие совершили несколько труднейших восхождений, выставили геодезические пункты.

 

8

 

Мечта старшего топографа Степана Иовича Ткаченко осуществилась – его перевели в фототеодолитную партию, прикрепив к опытному инженеру Александру Филимоновичу Кокшарову, награжденному орденом «Знак Почета» за достигнутые успехи в фототеодолитной съемке.

Фототеодолитчикам выделили общий участок, охватывающий восточную половину Музкольского хребта, весь Пшартский хребет и восточную часть Северо-Аличурского хребта.

На первых точках работали совместно. Когда Степан Иович почувствовал, что может снимать самостоятельно, стали выходить поочередно. Если отряд Кокшарова поднимался на вершину, то отряд Ткаченко отправлялся на рекогносцировку участка и попутно собирал сведения для географического описания. Затем менялись обязанностями. Оба рослые, обросшие черными, как смоль, густыми бородами, фототеодолитчики жили дружно, хотя характеры их были различны. Кокшаров отличался замкнутостью, а Ткаченко, напротив, славился общительностью и любил побалагурить.

Два месяца фототеодолитчики провели в Мургабской долине. Осталось сделать несколько восхождений в непосредственной близости от Сарезского озера. Но тут возникло неожиданное препятствие: все попытки спуститься к озеру по Мургабской долине не увенчались успехом. Через 10–12 километров долина превращалась в теснину с непроходимыми склонами. Тогда Кокшаров и Ткаченко с несколькими рабочими решили проплыть до Сарезского озера на резиновой лодке. Но и тут ждала неудача – стремительный поток, изобилующий водоворотами, выбросил лодку на каменистый мыс. Дно лодки разорвалось об острые камни. Пришлось отказаться от мысли приблизиться Мургабской тесниной к восточному берегу Сарезского озера.

На другой день Кокшаров и Ткаченко обсуждали план дальнейших действий.

– Надо переехать в долину Западный Пшарт и снять северную часть участка, – предложил Степан Иович. – К Сарезу с востока не пройти, – это факт.

Кокшаров, разглаживая двумя пальцами усы, задумчиво смотрел на разложенную перед ним карту.

– Чего раздумывать, – добавил Ткаченко, – надо послать в Аличур записку, чтобы прислали машину для перевозки имущества на Западный Пшарт. Его начинало раздражать молчание Кокшарова.

– А я думаю, следует испытать еще один путь к Сарезу с юга через перевал Базардара, – тихо проговорил Александр Филимонович, продолжая поглаживать усы.

– Но ты же знаешь, что геолог Ионин в 1932 году этим путем не мог пройти к Сарезу.

– А нам, может быть, удастся.

 

4 августа отряды Кокшарова и Ткаченко выехали с базы фототеодолитной партии, держа направление на стоявшие у берега реки Аличур юрты молочно-товарной фермы, где Кокшаров надеялся узнать о перевале и ущелье Базардара. Из беседы с пожилыми киргизами через переводчика Бустамбекова фототеодолитчики выяснили, что перевала Базардара нет, а есть перевал Бельайрык, от которого на север отходит ущелье того же названия и соединяется с ущельем Базардара. Старики больше ничего не знали об этом ущелье, так как никто из них далее перевала Бельайрык не бывал.

От стойбища отряды дошли по Памирскому тракту до озерца Акбулак, где сделали короткую остановку. Рабочие занялись перевьючиванием животных, а начальники отрядов осмотрели озерцо с каменистым дном, почти круглое, диаметром в несколько десятков метров. Вода была прозрачная и синяя, что указывало на значительную глубину. Степан Иович бросил в озеро двадцатикопеечную монету. На дне монета была отчетливо видна. Акбулак в переводе означает «Белый источник». Очевидно это название связано с обилием здесь белых камней, устилающих берега и дно.

Проехав немного на запад, караван свернул направо в широкий раструб долины и остановился возле моренного вала, промытого в середине речкой.

Весь день 5 августа фототеодолитчики посвятили рекогносцировке. Кокшаров прошел к перевалу Бельайрык, а Ткаченко поднялся на гребень Северо-Аличурского хребта, откуда был великолепный обзор во все стороны. От иззубренного гребня на юг отходили пологие округлые отроги, разделенные широкими плоскодонными долинами со следами моренных отложений. На север, к Мургабской долине, отходили ущелья, подвергшиеся сильной эрозии; в своих нижних частях это были узкие щели со ступенчатым дном. Скалистые северные склоны хребта были покрыты множеством висячих ледничков и снежников.

На следующий день отряды прошли перевал Бельайрык и оказались на северном склоне Северо-Аличурского хребта, где пробыли неделю. Но пройти к Сарезскому озеру по долине Базардара так и не удалось.

 

* * *

 

...По пути в долину Западный Пшарт остановились в одном колхозе. Машину обступили старики и дети – взрослые ушли на летние пастбища.

– Узнай у них, – обратился Кокшаров к Бустамбекову, – далеко ли можно на машине проехать по Западному Пшарту.

Бустамбеков перевел вопрос. Старики, перебивая друг друга, что-то ответили.

– Они говорят, что колесная дорога кончается сразу же по ту сторону перевала. Аксакалы  (Аксакал – у народов Средней Азии почтенный, уважаемый человек, а также форма вежливого обращения) интересуются, куда мы едем.

– В урочище Чатыкуй.

Услышав это название, старики возбужденно заговорили и замахали руками.

– Они говорят, – перевел Бустамбеков, – что в Чатыкуе живут дикие люди с густыми длинными волосами на всем теле. Они нападают на людей и убивают их камнями.

– Что за чепуха, – усмехнулся молчавший до этого Ткаченко.– А ну-ка спроси, сколько их там живет?

– Один мужчина, две женщины и ребенок.

– Скажите, какая точность, – рассмеялся Степан Иович.

Кокшаров начертил острым камнем на земле извилистую линию с отходящими в разные стороны короткими линиями и посмотрел на переводчика:

– Это река Западный Пшарт. Попроси аксакалов назвать все правые притоки по долине Западный Пшарт, начиная от перевала.

Уяснив, чего от них хотят, старики назвали все речки и ручьи, впадающие в реку справа и слева, и даже исправили направления и изломы некоторых водных потоков.

– Вероятно, в старые времена топографы подобным образом собирали материалы, служившие затем для составления карт, –  улыбнулся Бустамбеков, направляясь к машине.

...С перевала открылась долина Западный Пшарт с широкой и ровной вначале поймой, с зелеными пятнами лугов и участками серого галечника. Справа поднимались скалистые склоны Музкольского хребта, слева – Пшартского, значительно уступающего Музкольскому по высоте и протяженности. К западу склоны хребтов сближались и долина становилась ущельем.

По мнению геолога А. В. Хабакова, по типу рельефа долина относится уже к западно-памирскому, или бадахшанскому, ландшафту.

У подножия перевала, в том месте, где кончилась колесная дорога, разгрузили машину. Фототеодолитчики организовали здесь постоянную базу на время их работы в долине Западного Пшарта. Утром следующего дня прибыл конный транспорт, и отряды двинулись по долине вниз, делая однодневные остановки для восхождений.

30 августа отряды направились в Чатыкуй. Долина повернула на юг, склоны почти соединились, образовав теснину, откуда доносился шум водопада. По дну теснины росли кусты ивы, а в распадках – терескена и полыни. Постепенно растительности становилось больше, а кусты попадались выше. Наконец, появились первые деревца ивы, а затем березовые рощицы.

Геоботаник К. В. Станюкович справедливо указывает, что для древесной и кустарниковой растительности «Такие благоприятные условия на Пшарте создались потому, что крутые стены ущелья хорошо прогреваются солнцем и защищают долину от ветра. Общие климатические условия в этой долине оказались несравненно благоприятнее, чем кругом на открытых пространствах».

За ущельем Западного Пшарта на берегу Мургаба открылось живописное урочище с возвышающимися над густой травой кустами облепихи, шиповника и развесистыми ивами.

– Давайте устроим здесь лагерь, – предложил Кокшаров. – Травы для лошадей много и топлива больше чем нужно.

– Да, местечко красивое. Лучше не найдешь. Вот бы отдохнуть здесь с недельку, – вздохнул Ткаченко.

...Ночью проснулись от падавших сверху камней. Думая, что начинается камнепад, поспешно отбежали от скалы. Но камни больше не падали.

– Поневоле поверишь в существование дикого человека, – усмехнулся Степан Иович, перетаскивая подальше от скалы спальный мешок и седло, заменявшее подушку.

Остальная часть ночи прошла спокойно. Утром Кучеров слазил на скалы и нашел там свежие медвежьи следы.

– Вот так, видно, и родилась легенда о диких людях, – сказал Кокшаров. – Раз тут водятся медведи, надо ночлег устраивать подальше от скал.

31 августа отряды вышли на восхождение.

...Отряд Кокшарова поднимался на скалистый отрог Музкольского хребта. До вершины оставалось несколько метров, когда шедший впереди Кучеров с теодолитом на спине поскользнулся на обледенелой поверхности и, пролетев метров десять, упал на зубцы скал. Все думали, что он разбился, но Кучеров сам попросил подать ему конец веревки и выбрался без посторонней помощи. Он отделался легкими ушибами, зато теодолит оказался непригодным к работе. Кокшарову пришлось ограничиться фотографированием круговой панорамы. Где-то внизу под ним начиналось Сарезское озеро. Узкое и мутное от вод Мургаба, дальше оно резко меняло цвет на голубовато-лиловый. Затем, расширяясь и затапливая примыкавшие ущелья, отчетливо очерчивало береговую линию. Кое-где зияли темные впадины подмытых берегов с бахромой обрывов. Кокшаров, вглядываясь в обрывистые берега, старался мысленно проложить трассу для провода каравана или прохода людей с вьюками, но берега были совершенно недоступны.

Тем временем отряд Ткаченко прошел около четырех километров вниз по долине и переправился через Мургаб на левый берег. Оставив в распадке лошадей, Ткаченко с тремя рабочими продолжал путь по опасным осыпям, сползающим в стремительные воды Мургаба, по скалам, нависшим над водой. В полдень достигли вершины, откуда было хорошо видно все Сарезское озеро и изрезанный южный склон Музкольского хребта...

В сумерках отряды собрались в лагере. Разложив возле костра мокрую обувь, фототеодолитчики молча подкидывали в огонь топливо.

– Дошли до точки, – нарушил молчание Степан Иович. – Один инструмент разбит, к озеру не подобраться...

– Попробуем подойти к Сарезу с северной стороны через перевал Карабулак.

– У меня пропала всякая надежда на то, что мы сделаем узлы в юго-западном углу.

– С триангуляцией здесь неважно,–  как бы не слыша товарища, проговорил Александр Филимонович. – Даже если бы был исправный теодолит, я все равно не смог бы привязать узел. Один пункт нашел и то далеко.

 

В сентябре отряды Кокшарова и Ткаченко произвели наблюдения на нескольких вершинах хребтов Зорташкол и Музкол и спустились к Сарезскому озеру, чтобы отыскать проходы по северному побережью. Глядя со скалистого обрыва на разбивавшиеся о черные скалы волны, Ткаченко со вздохом сказал:

– Все.

– Мы испробовали все подходы к Сарезу и теперь можем со спокойной душой возвращаться на Курухкуль, – заключил Кокшаров, присаживаясь на каменный выступ.

– Знаешь, Саша, у меня никогда не было случая, чтобы я не выполнил своего задания.

– Разве мы в этом виноваты?

– А все равно на душе муторно. Эх, был бы у нас моторный баркас, сняли бы участок!

За летний период оба фототеодолитчика покрыли фототеодолитной съемкой обширную площадь, изрезанную хребтами. И только юго-западный уголок по-прежнему зиял белым пятном.

 

9

 

Инженер-геодезист Василий Григорьевич Кустов работал по проложению основного геодезического ряда в районе озера Яшилькуль. У Кустова был замкнутый характер, говорил он лаконично и отрывисто; по выражению голубых глаз порой невозможно было понять – шутит он или говорит серьезно. Свой лагерь Кустов устроил на берегу озера Булюнкуль по соседству с лагерем Силенка. Между геодезистом и фототеодолитчиком сразу установилось деловое содружество. Они советовали друг другу, как лучше попасть в тот или иной район участка, делились продуктами, если бывала задержка в их доставке с полевых баз, помогали вьючным транспортом или просто встречались у костра, чтобы поделиться впечатлениями. Силенок и Кустов договорились о том, что оба их отряда отправятся вместе с караваном гидрометеорологической станции, как только откроется перевал Лянгар-Куталь. В районе этого перевала Кустову предстояло поставить пункт «Лянгар», а Силенку – произвести наблюдения на последних узловых пунктах.

В один из звездных августовских вечеров, когда геодезист и фототеодолитчик беседовали у костра, с перевалочной базы гидрометеорологической станции пришел киргиз-проводник и сообщил, что утром поведет караван. Несмотря на позднее время, началась деятельная подготовка к предстоящему походу. На рассвете 23 августа караван выступил из Булюнкуля. У восточной оконечности Яшилькуля Кустов, поравнявшись с Силенком, указал альпенштоком на развалившийся тур:

– Это астрономический пункт Путяты. А вот там подальше, у разрушенной китайской кумирни, находится пункт Залесского.

Силенок чему-то улыбнулся:

– Я, Вася, невольно подумал, что вот пройдет несколько десятков лет – и молодые изыскатели, проезжая по исхоженным нами местам, будут говорить: «Вот там поставлены геодезические пункты Кустовым, Абрамовым, Передеренко...» А?

– Может быть, и нас вспомнят, – тоже улыбнулся Василий Григорьевич.

Переправившись через реку Аличур, караван двинулся по северному побережью озера. Лошади то вязли по бабки на мокром лугу, то погружались по живот в воду, огибая утесы.

Первым от каравана отделился отряд Силенка. Затем в урочище Учкуль остановился лагерем отряд Кустова. Геодезист на следующий же день поднялся с тремя рабочими на высокую заснеженную вершину, медную от лучей заходящего солнца. На скалистом выступе с подветренной стороны рабочие укрепили горную палатку.

– Теперь спускайтесь, – сказал Василий Григорьевич, проверив крепление палатки. – Подниметесь на вершину, когда я дам знать.

Один за другим рабочие стали спускаться, торопясь до темноты достигнуть лагеря. Кустов наглухо застегнул вход в свое полотняное убежище и залез в спальный мешок. Направление ветра изменилось. От его порывов палатка угрожающе колыхалась, а растяжки звенели, как струны. Василий Григорьевич прислушивался к свисту ветра, который, казалось, становился сильнее с каждым порывом и грозил вот-вот сбросить палатку в бездну... К счастью, с наступлением темноты ветер стих. Но зато на смену ему пришел жестокий мороз. От него не предохранял даже второй спальный мешок, накинутый сверху. Василий Григорьевич впал в дремоту. Он часто просыпался от далеких камнепадов, от треска разрушающихся где-то рядом горных пород, от шипения сползающих висячих пластов.

Утром, выглянув из палатки, геодезист увидел, что вершины Рушанского хребта, где должен быть выставлен Сердюком геодезический пункт, окутаны неподвижными низкими облаками. В ожидании, когда рассеются облака, Кустов провел на вершине около трех суток. Вершина, на которой он находился, явно господствовала над окружающими, и геодезист предположил, что пункт Сердюка на Рушанском хребте с нее будет хорошо виден. Он счел свою задачу выполненной и дал условный сигнал. Вскоре на вершину взошли рабочие и соорудили наружный знак геодезического пункта «Лянгар» в виде высокого каменного тура с воткнутым в центре шестом.

 

10

 

Пришла осень. На Восточном Памире не так легко заметить ее наступление. Здесь нет деревьев, лишь низкорослый серебристый полукустарничек терескен покрывает склоны да чахлая травка растет в поймах неторопливых ручьев и речек. Лето здесь незаметно сменяется осенью и незаметно приходит зима; ее приближение чувствуется по нестерпимому холоду и низким тяжелым медленно плывущим облакам. Из-за мороза и ветра уже невозможно жить в палатках. Особенно мучительными становятся долгие ночи. А утром без топора не проломить в речке лед.

В первых числах октября отряды экспедиции стали стягиваться к полевым базам партий. Из Джиланды в сторону Оша выступила колонна лошадей и мулов, к которой в пути присоединился вьючный транспорт фототеодолитной и топографической партий. Усиленно курсировали между Ошем и базами экспедиционные машины, перевозившие людей и имущество на сборный пункт в Ош, откуда предстояла дальнейшая перевозка в Наманган.

Второй полевой сезон окончился. В этом году работы проводились в основном на территории Восточного Памира. Ему на смену шел период камеральной обработки полевых материалов.

 

Наступление продолжается

 

1

 

К весне 1947 года, после того как все полевые материалы были обработаны, кое в чем выявилось отставание. В большом долгу перед экспедицией остался аэросъемочный отряд Средне-Азиатского аэрогеодезического предприятия. Самолеты покрыли аэросъемкой незначительную часть запроектированной площади, а поступившие в экспедицию аэроснимки имели неважное качество. Серые, местами невыразительные и частично засвеченные, они не годились для полевого дешифрирования. Много встречалось так называемых «разрывов», то есть участков местности, в особенности на границах маршрутов, не покрытых аэросъемкой. Отставание аэросъемочных работ от фототеодолитных нарушало план работ экспедиции на новый год.

Не все шло гладко и в работе полевых партий, особенно у геодезистов. После неудачного восхождения Передеренко на вершину Шугнанского хребта, где предполагалось поставить геодезический пункт «Ривак», на нее пробовал подняться другим путем А. И. Макаров, но и эта попытка не увенчалась успехом. Другую вершину для пункта «Ривак» подыскать не удалось. Так, на этом участке получился разрыв основного геодезического ряда. Второй разрыв в этом же ряде произошел из-за того, что не удалось открыть видимость с пункта «Лянгар» на пункт Сердюка, выставленный на Рушанском хребте. В результате основной ряд был продвинут только до меридиана поселка Аличур. Вследствие этого не было возможности вычислить и увязать геодезический ряд заполняющейся сети, проложенный Абрамовым и Старовойтовым по Шахдаре.

Для проведения аэрофотосъемочных работ в Оше договорились с другой организацией.

 

2

 

Гамалееву и Абрамову предстояло ликвидировать разрывы в ряде по долине Гунт, образовавшиеся в 1946 году.

Старовойтов и Барметов должны были поставить геодезические пункты с таким расчетом, чтобы по западным частям Рушанского, Язгулемского, Ванчского и Дарвазского хребтов перекинуть основной ряд для последующей привязки его к Гармскому базису. Другая группа геодезистов в составе Кокшарова и Мельникова прокладывала ряд заполняющей сети по долинам Кокуйбель, Кудары и Бартанга, где его предполагалось привязать к пунктам основного ряда, поставленным на этом участке Старовойтовым.

База геодезической партии в 1947 году размещалась в верхнем поселке города Хорога – на стыке двух памирских трактов.

Устроив постоянный лагерь в долине Гунт, Абрамов поднялся на пункт «Высокий», поставленный Сердюком, чтобы еще раз убедиться в том, что с него нет видимости на пункт «Лянгар». Долго шарил геодезист трубой теодолита по горизонту, но так и не нашел наружного знака пункта «Лянгар». Тогда Абрамов решил выставить промежуточный пункт «Сафетоб» на снежной вершине Рушанского хребта, о чем сообщил начальнику партии; П. Т. Ванжа дал на это согласие.

Поднявшись к подножию снежной вершины и оставив лошадей на альпийском лугу, геодезист с пятью рабочими поднялся к замерзшим озерам. Заночевали под скалами на снегу, устроившись по двое в спальных мешках... К полудню достигли вершины, откуда Николай Александрович произвел наблюдения на всех пунктах, кроме еще не существующего пункта «Ривак».

Ответственная задача по выставлению пункта «Ривак» была возложена на Николая Яковлевича Гамалеева, в этом полевом сезоне работавшего в геодезической партии. По настоянию Гамалеева в его отряд зачислили ловких скалолазов Бортника, Диденко и Выпирайленко, поднимавшихся на вершину в составе отряда Передеренко. На основании личного осмотра склонов, а также рассказов бывших рабочих Передеренко Николай Яковлевич без колебания выбрал маршрут, которым вел свой отряд его предшественник и товарищ по многолетней работе в горах. Штурм вершины он назначил на конец июня, когда со склонов должен сойти зимний снег.

...Целый день отряд потратил на преодоление пути от поселка Ривак до подножия вершины, где разбили временный лагерь и оставили лошадей. На следующий день пришлось задержаться из-за внезапно выпавшего снега. Снегопад длился всю ночь и весь день. Снега выпало так много, что нельзя было двигаться ни вверх, ни вниз. Только на третьи сутки наступило резкое улучшение погоды. Солнечным лучам потребовалось всего несколько утренних часов, чтобы растопить весь выпавший снег. Солнце клонилось к закату, когда поднялись к основанию крутой скалы с обледеневшей поверхностью.

– С нее упал Леонид Никитович, – сказал Бортник.

– Как же он поднимался по такому обледенелому склону? – спросил Николай Яковлевич, глядя на монолитную громаду.

– Тогда на ней льда не было.

Гамалеев осмотрел скалу справа и слева, чтобы найти проходы. С правой стороны скала оказалась отвесной и совершенно непроходимой.

– Попробуем обойти слева, – решил он.

– За скалой висячий ледник, – предупредил Диденко.

– Леонид Никитович тоже хотел обойти скалу слева, но из-за ледника не решился.

– Другого выхода у нас нет. Либо пройти по леднику, либо спуститься вниз.

Никто не возразил на резонный довод Гамалеева, ибо каждый понимал, что если и на этот раз не будет найден проход к остроконечной маковке, видневшейся за краем скалы, то работа сорвется.

Николай Яковлевич обвязался веревкой и конец передал рабочим. Нарочно расшатывая ногами скалистые выступы, чтобы убедиться в их прочности, он направился в обход скалы. Рабочие отпускали веревку по мере того, как он удалялся. Николай Яковлевич медленно, шаг за шагом прокладывал путь. Ступив на карниз, он почувствовал легкое головокружение: внизу была пропасть... Он напряг все силы, чтобы продвинуться еще на один метр... Карниз пройден. Гамалеев закрепил за скалистый выступ свой конец веревки и облегченно вздохнул. Следом за ним перешли и рабочие. Дальнейшее продвижение преградил висячий ледник, начинающийся высоко под отвесными скалами. Он сползал узкой лентой под углом 35–40 градусов и заканчивался внизу широким шлейфом. Обойти его выше верхней кромки было невозможно. Оставалось одно: пересечь его. Ледяная поверхность, покрытая остроконечными бугорками и лунками, была удобна для движения. Но надежно ли ледник лежит на склоне? Снова обвязавшись веревкой, Николай Яковлевич решил испытать его прочность. Скользя и балансируя руками, как канатоходец, он прошел на всю длину веревки, а оставшуюся половину преодолел без страховки.

Рабочие по одному перешли через ледник.

До вершины было уже недалеко, когда Каляпин, сев на камень, заявил, что дальше двигаться не может. Он давно почувствовал сильную головную боль и тошноту, но крепился, боясь, что товарищи примут его болезненное состояние за трусость. Пожаловался на головную боль и Выпирайленко.

– В таком случае ночуем здесь. А завтра со свежими силами попробуем подняться по обледенелым склонам. Это последнее наше препятствие. Но я считаю, что самое страшное все-таки позади, – и Николай Яковлевич обвел рабочих ободряющим взглядом.

– Конечно, – вялым тоном ответил за всех Бортник.

Утром на вершину с Гамалеевым в связке поднялись Диденко, Гой, Шарипов и Бортник.

Николая Александровича Абрамова в лагере встретила жена Вера Владимировна с трехлетней дочуркой на руках. Высокого роста, с волевым лицом и громким резким голосом, она отличалась прямотой и острым языком, за что ее одни любили, другие – побаивались. Грубоватость уживалась в ней с добротой и даже нежностью.

– Поставил пункт?

– Поставил.

– Ну хорошо. А тебе только что письмо привезли от Гамалеева.

– Интересно, что он пишет.

Вера Владимировна через плечо мужа заглянула в письмо и быстро пробежала по нему глазами:

– Молодец Гамалеев! Все-таки поставил пункт. Выходит, тебе снова нужно лезть на «Сафетоб» для наблюдения «Ривака»?

– Ничего не поделаешь. Придется лезть.

– Ну, а если бы Гамалеев не поставил «Ривак», что тогда?

– Пришлось бы менять направление всего ряда. А это значит, что работа двух лет пошла бы насмарку.

– Надо же! – покачала головой Вера Владимировна. – Ну, ладно, возьми Люду, а я обед подогрею.

Николай Александрович, взяв дочурку, направился в палатку...

После обеда он прилег на койку:

– Ну что ж, завтра отправимся на «Сафетоб».

– Уж так и завтра. Никуда не поедешь, – голосом, не терпящим возражения, произнесла Вера Владимировна. – Если ты о себе не думаешь, то надо подумать о людях. Они не заводные.

Сознавая справедливость слов жены, Николай Александрович промолчал.

Уложив дочку спать, Вера Владимировна принялась за проверку полевых журналов.

– Да ты бы тоже отдохнула, – приподнял голову с подушки Николай Александрович.

– Лежи, лежи, – махнула она рукой, не отрываясь от журнала.

Вера Владимировна во всех делах мужа была первой помощницей и незаменимой советчицей.

 

3

 

Есть на Памире долина с красивым названием «Бартанг», что в переводе означает «Высокая теснина». Есть даже поговорка: «Кто в Бартанге не бывал, тот Памира не видал!». Чем же замечательна эта долина Западного Памира (Бадахшана)? Располагаясь с востока на запад, она то расширяется, то резко сужается, превращаясь местами в труднопроходимые теснины. Постоянно меняется и облик реки, разливающейся в широких местах на множество русел и превращающейся в один узкий пенистый поток в теснинах. Интенсивное разрушение горных пород, особенно в верхней части хребтов, и большая крутизна склонов породили длинные шлейфы осыпей из крупных угловатых камней, дресвы и песка. Часто бывают обвалы и землетрясения. Население здесь немногочисленное. Историки предполагают, что в долине Бартанга люди поселились с незапамятных времен. Возможно, спасаясь от иноземных захватчиков, таджикские племена вынуждены были осваивать неудобные для земледелия долины Западного Памира.

В Бартанге люди обосновались на террасах или крохотных участках у самой воды. Кишлачки соединила вьючная тропа, проложенная горцами по осыпям и в скалах. Древние строители сооружали подвесные тропы, называемые оврингами. Это своего рода узкие балконы без перил. В трещины скал втыкали колья, а поверх них укладывали хворост, плитки камней.

Есть места, где длина оврингов исчисляется десятками метров. Лошадей по ним проводят развьюченными. Тропа переходит с одного берега на другой по мостам местной конструкции. Когда же вода поднимается в реке, мосты сносятся водой или разбираются местными жителями. Тогда сообщение между берегами осуществляется на плотах из наполненных воздухом овечьих шкур. Плот, состоящий из нескольких надутых пузырей, называется сааль, а каждый отдельный пузырь – санач. Перевозчик должен обладать силой, сноровкой и как свои пять пальцев знать характер реки в районе переправы. Не всякий сможет удачно преодолеть неудержимый поток!

Удивительно трудолюбивый и мужественный народ живет в Бартанге. Здесь, как нигде на Памире, ценят землю. Горцы могут обработать участок величиной в десяток квадратных метров, находящийся вдали от селений высоко в горах. Так же как и в долине Гунта, землю в Бартанге ценят, как воду в пустыне. Горцы любят свою неприветливую долину. Здесь при такой обособленности создался свой диалект, материальная культура, обычаи. Первый картографический материал на долину Бартанга появился в самом конце XIX века. Он был составлен на основании гипсометрических наблюдений штабс-капитана Бржезицкого, прошедшего от верховьев Бартанга до выхода долины в Пяндж.

В августе 1897 года по Бартангу прошел Петр Карлович Залесский. Он определил несколько астрономических пунктов и выполнил гипсометрические наблюдения. В дальнейшем в долине Бартанга побывали этнографы, ботаники, геологи, географы, внесшие свой посильный вклад в ее картографирование. Топографические карты Бартанга, составленные по разнородным материалам – глазомерным съемкам и расспросным данным, не удовлетворяли современным требованиям. Неоднократно побывавший в Бартанге в конце 20-х и начале 30-х годов геолог Г. Л. Юдин сетовал на топографическую карту, которой ему пришлось пользоваться. Он указывал, что составители карты не могли посетить дикие труднодоступные боковые ущелья и наносили их по расспросным сведениям, заведомо искажая снимаемую местность. На карте отсутствовали «белые пятна», но, что еще хуже, был изображен не существующий в действительности рельеф.

В 1947 году в Бартанге работали три геодезических отряда: Старовойтов ставил пункты на Рушанском и Язгулемском хребтах, чтобы продлить основной геодезический ряд на север, а Кокшаров и Мельников совместно прокладывали геодезический ряд, заполняющий сети от пунктов в районе Музкола. Перемещая свой лагерь, геодезисты в конце лета добрались до Бартанга и занялись заключительными наблюдениями своего ряда, проложенного по отрогам Музкольского, Язгулемского и Рушанского хребтов. Особенно много пришлось приложить сил на покорение пика «Бархац». На него пробовал подняться со своим отрядом Мельников, но так и не достиг вершины. Второе неудачное восхождение совершил отряд Кокшарова. Тогда Ванжа обратился к московским альпинистам, находившимся в то время в Хороге, с просьбой оказать практическую помощь геодезистам в восхождении на пик «Бархац». Помочь в этом деле вызвался альпинист Иван Моисеевич Евсеев.

16 сентября Кокшаров, Евсеев, рабочие Чайка и Сельманович приступили к третьему штурму «Бархаца». К концу третьего дня организовали последнюю ночевку в двухстах метрах от пика. Как и на предыдущих местах ночлега, сложили из камней подобие ломика и укрылись в нем от сильного холодного ветра. Мочью повалил густой снег; он шел без перерыва двое суток. Восходители беспрерывно очищали от снега свое временное жилище, ничем не защищенное сверху. Спальные мешки и одежда намокли, а снег все шел и шел. По совету Кокшарова все прижались спинами друг к другу и накрылись отяжелевшими от сырости спальными мешками, чтобы как-то защититься от холода и снега. Но и это не помогало.

– Неужели придется спускаться вниз? Ведь до вершины рукой подать, – произнес посиневший от холода Чайка.

Посоветовавшись с Евсеевым, Кокшаров сказал:

– Придется спускаться. Неизвестно, когда наступит ясная погода, а у нас уже продукты на исходе, одежда мокрая, можно обморозиться.

Выискивая проходы в глубоком мокром снегу, Евсеев к сумеркам вывел отряд на гребень. Здесь на людей обрушился ураганный леденящий ветер, от которого негде было укрыться... Всю ночь длился тяжелый спуск.

Через несколько дней альпинист Евсеев с отрядом Кокшарова снова совершил восхождение на пик «Бархац», на этот раз удачное.

 

4

 

В поселке Мургаб снова разместились базы топографической партии. Уже в конце мая все топографы разъехались по своим участкам. В этом сезоне топографической партии предстояло доснять мензульным способом карту, составленную по фототеодолитным материалам и продолжить съемку узких полос по дорогам. Район работ партии находился примерно в тех же границах, что и район фототеодолитной партии в прошлом году, то есть охватывал Аличурскую долину и Зоркульскую котловину с прилегающими к ним хребтами.

На левом берегу речки Истык в урочище Джарты-гумбез, окруженном невысокими хребтами с пустынными пологими склонами, обосновался отряд Олега Вячеславовича Пертеля. На противоположном высоком берегу, в заболоченной низинке из-под земли било несколько кипящих ключей; вода ручейками стекала в речку. В ожидании горных палаток пришлось соорудить временное жилище из мешков с овсом и тюков сена; крышей служил брезент.

Частые снегопады и непрекращающиеся ураганные ветры не давали возможности приступить к съемке.

– Как сурки, сидим в своей норе и не можем носа высунуть. Крутит, завывает кругом, – ворчал Михаил Шершень, наигрывая на гитаре грустную мелодию.

– Да, сегодня уже неделя как приехали сюда, – подтвердил Олег Вячеславович и засунул руки в рукава полушубка. – Погода установится, придется поднажать на работу.

– Только бы установилась, – произнес из спального мешка Селезнев. – Надоело без работы сидеть. Со скуки умереть можно.

В жилище бесцеремонно разгуливал ветер. Слабый свет проникал через щели между мешками.

Следующий день выдался ясным, хотя ветер продолжал неистовствовать.

– Попробуем сегодня поработать, – распорядился Пертель, укладывая в полевую сумку журнал и таблицы.

Отряд вышел на ближайшую вершину. Ветер все время менял направление: то подгонял в спину, то дул навстречу.

– Точно с цепи сорвался, – сощурил слезящиеся глаза старший рабочий Аблязов, несший на спине планшет. Он шел боком, закрывая лицо рукой от ветра.

– Как работать-то будете? На вершине ветер еще сильнее, – прокричал Шершень, почти вплотную подойдя к топографу.

– А что же, сидеть сложа руки? Ветер, может, целый месяц будет дуть! – тоже прокричал Олег Вячеславович.

Поднявшись на остроконечную вершину, установили треногу, а для устойчивости привязали к ней камень. Пертель принялся за инструментальную проверку съемочной сети. В задачу топографа входило мензульным способом заполнить не снятые фототеодолитом пространства. В процессе полевой проверки выяснилось, что съемочная сеть составлена хорошо, а рельеф показан детально и правильно.

Ветер не утихал ни на минуту. Пертель крепко держал за колонку кипрегель. Измерив угол, он клал горизонтально кипрегель на планшет, спускался на несколько шагов вниз, где с журналом на ящике примостился выполняющий работу записатора Шершень, и сообщал ему отсчеты. Михаил Шершень окончил 8 классов; способный и трудолюбивый, он сдал незаменимым помощником топографа. Давая очередной отсчет, Олег Вячеславович вдруг услышал громкий треск. Взбежав на вершину и не найдя на ней инструмента, он ужаснулся: «Сдуло!». Вместе с Шершнем он спустился по крутому склону и нашел разломанный на две части кипрегель. Объектив был разбит, лимб и линейка погнуты, мензулу с планшетной доской покорежило, а алюминиевый лист с наклеенной на него синюшкой долго не могли найти.

Пертель по рации сообщил в Мургаб о случившемся несчастье и попросил срочно прислать другой мензульный комплект.

После происшествия на вершине решили ждать улучшения погоды. По долине, поднимая пыль и снег, продолжали проноситься ураганные ветры. Покрытые попонами лошади и мулы с понурыми головами жались друг к другу.

Как-то утром всех разбудил повар Бондусь:

– Ох, и утро сегодня гарное. На небе ни облачка и ветра немае. Зато снегу за ночь навалило! Кругом бело, аж глаза режет.

– Едемте на работу, – быстро выбрался из спального мешка Олег Вячеславович.

– А куда поедем? – спросил Бондусь, доставая миски из ящика.

– На озеро Салангур. Отсюда километров двадцать.

Лагерь пришел в движение. Всем надоело вынужденное безделье. Рабочие связывали вьюки и седлали лошадей.

– Олег Вячеславович, а вы что же, не наденете защитные очки? – спросил ехавший за Пертелем Селезнев, заметив, что тот прикрывает глаза ладонью от яркого света, отраженного снегом.

– Не люблю я их, чувствую себя как в мышеловке.

К концу дня отряд прибыл на пустынный берег небольшого озера Салангур. Остановились в единственном полуразвалившемся домике, сложенном кем-то из камней. Укладываясь спать, Олег Вячеславович почувствовал режущую боль в глазах.

– Словно песком засыпаны, – стал он тереть пальцами. – Вот ведь ерунда какая. Никогда такого не было.

Утром он не мог открыть глаз.

– Придется вернуться в лагерь и связаться по рации с Мургабом. Пусть вызовут врача или пришлют машину, чтобы отвезти вас в больницу, – встревожился Шершень.

– Пройдет, Миша. Вот полежу немного.

Спустя три дня у Олега Вячеславовича полностью восстановилось зрение, и он мог продолжать работу. Теперь он постоянно носил защитные очки, снимая их лишь во время наблюдений.

 

5

 

В сентябре месяце автору этой книги было поручено проехать из поселка Джиланды до Ванча и сфотографировать интересные объекты. До Хорога предстояло ехать на попутной машине, а из Хорога – на экспедиционной. Перелистывая странички дневника, я вспоминаю этот трудный, но увлекательный маршрут.

21 сентября. Из Джиланды выехал на эмке с известным памирским шофером А. Г. Гончаровым. Это он по бездорожью провел на Памир в 1931 году один из двух газиков. На его глазах строился и улучшался тракт. Деревянные мостики заменены железобетонными, во многих местах трасса спрямлена, выложены из камня защитные стенки, вкопаны ровные ряды бетонных предохранительных столбиков на опасных поворотах, построены новые кирпичные дома для дорожников. Наш «голубой экспресс», как его называет Гончаров, остановился на участке дороги, проложенной в Чартымском завале. Громадные гранитные глыбы скатились со склона Шугнанского хребта на дно долины и загромоздили русло реки. Выше завала образовалось небольшое озеро.

Последние десятки километров тракт Ош – Хорог пролегает мимо спрятанных в зелени кишлаков.

22 сентября. В ожидании машины я пошел осматривать Хорог. Он расположен на высоких вытянутых террасах и стеснен четырьмя хребтами: с севера – Рушанским, с востока – Шугнанским, с юга – Шахдаринским и с запада – афганским хребтом Куги-Шива. Город возник на реке Гунт, пополненной у Шугнана водами Шахдары. Основная часть города расположена на правом берегу. С запада на восток его пересекает центральная улица Ленина с высокими памирскими тополями вдоль тротуаров. В 1895 году между Россией и Афганистаном была установлена граница по реке Пяндж, а в Хороге основан пограничный пост. До революции в Хороге насчитывалось около сотни глинобитных построек, была метеостанция и один врач, состоявший при пограничном отряде. В середине 20-х годов Хорог стал центром Горно-Бадахшанской автономной области Таджикистана.

В 1929 году в Хороге приземлился первый самолет, проложивший авиалинию Сталинабад – Хорог. Через два года в городе появился первый автомобиль, а с прокладкой высокогорного Памирского тракта началось регулярное автомобильное движение между Ошем и Хорогом. Спустя восемь лет к Хорогу подошла другая автомагистраль, соединившая его со столицей республики Сталинабадом. В короткий срок город изменил свое лицо. Построены красивые здания, на берегу Гунта разбит тенистый парк. В Хороге есть больница, театр, библиотека, школа десятилетка, учительский институт, музей. Издаются две газеты: одна на таджикском языке, другая – на русском.

24 сентября. Пользуясь тем, что машины еще нет, я побывал в знаменитом высокогорном ботаническом саду на пологом выступе западной оконечности Шугнанского хребта, омываемом реками Гунт и Шахдара. Выступ, так называемый дашт, составляет семь террас. По краю дашта высажена шеренга высоких тополей. В саду я застал директора – кандидата биологических наук Анатолия Валериановича Гурского, необыкновенно подвижного и разговорчивого человека. Он показал мне выращенные сотрудниками сада разные сорта яблонь, груш, урюка, малины, смородины, винограда.

Ботанический сад заложен в 1940 году. В первые годы его существования Гурский и его сотрудники испытали немало горьких неудач. Они старались акклиматизировать здесь растения, привезенные с Кавказа, из Сибири и других мест, климат которых близок к хорогскому. Но «чужестранцы» в новых условиях гибли. Тогда работники сада обратили внимание на местные породы плодовых деревьев и кустарников. Маленькие экспедиции ботаников обследовали ущелья, отбирали ценные растения и высаживали на даште. Ученые добились успеха. Им удалось вывести зимостойкие и засухоустойчивые сорта яблонь, груш. Теперь сад снабжает колхозы саженцами, семенами, рассадой. Ботаники – частые гости в далеких горных селениях. Они помогают разводить сады, ягодники, расширять площадь лесонасаждений.

25 сентября. Вчера, наконец, прибыла долгожданная машина. Сегодня выехал в Ванч. Через Бартанг нас перевезли на пароме. Приехали в районный центр Рушан, где сохранилась крепость Калаивамар с четырехгранными башнями по углам. Во многих местах дорога пробита в отвесных скалах. Раньше там были овринги. Огибаем Ванчский хребет и направляемся вверх по долине Ванча. На одном крутом подъеме заглох мотор. Положение критическое. Если машина покатится назад, нам не сдобровать: слева – скала, справа – стометровый обрыв. Выпрыгнуть из машины некуда. Шофер пробует стартером завести мотор, но он не издает ни звука. Чтобы не скатиться в пропасть, шофер осторожно разворачивает передние колеса и упирается задним левым углом борта в скалу. Затем он облегченно вздыхает и высовывается из кабинки, чтобы убедиться в надежности внешнего «тормоза». Я тоже осматриваю машину со своей стороны: заднее правое колесо стоит на краю обрыва. Малейшее движение назад, и машина свалится в реку. По крылу газика вылезаю на дорогу перед радиатором и кручу что есть силы заводную ручку. Заработал мотор, и машина осторожно двигается вперед...

Широкая долина Ванча, ограниченная Ванчским и Дарвазским хребтами, очень красива. Слева от нас до подножия Дарвазского хребта раскинулись яблоневые и урюковые сады. А по обочинам дороги поднимают к небу свои могучие кроны грецкий орех, арча, тут (шелковица). Деревья тута привезены из Китая на Памир в глубокой древности. Они отлично прижились в новых условиях; из ягод, напоминающих ежевику, приготавливают патоку, сладкую муку и др. В долинах Западного Памира растут самые сахарные в мире сорта тута «муза-фари» и «бедона»...

В начале октября я вернулся в Джиланды, откуда фототеодолитная партия уже выбыла.

2 октября. Ночью выпал обильный снег. Из Джиланды выехали на рассвете. На перевале Койтезек снега не оказалось. К ночи приехали в Мургаб.

4 октября. Мургаб остался позади. Мы в урочище Чечегты. Слева у пологих склонов на высоте 3800 метров белеют домики Памирской биологической станции. Заметив у крайнего домика полуторку, шофер Прядкин предлагает заехать туда: «Пошукаю по шоферской части кое-что», – поясняет он. Мы сворачиваем с Памирского тракта. Сотрудники станции встретили нас очень приветливо и рассказали о своей работе.

Сельскохозяйственное освоение Восточного Памира началось в 1933 году энтузиастами этого дела профессорами П. А. Барановым и И. А. Райковой. В первые годы основное внимание уделялось развитию высокогорного земледелия. Удалось вырастить некоторые сельскохозяйственные культуры – скороспелые сорта ячменей, овощные корнеплоды (редис, репа, турнепс, брюква), листовые овощи, а также кормовые травы – пырей и костер. Однако создать крупное высокогорное земледелие, основанное на зерновых культурах, не удалось, так как климатические и почвенные условия Восточного Памира оказались слишком неблагоприятными. В последнее время направление исследовательских работ станции изменилось. Внимание научных сотрудников сосредоточилось на разработке способов улучшения пастбищ и на решении проблем мелиорации, сенокошения и подсобного высокогорного земледелия. Были созданы лаборатории, позволяющие проводить химические анализы растений. Широкий комплекс исследований дал положительные результаты. Колхозами высокогорной зоны успешно выращиваются рекомендованные станцией пырей бескорневищный и костер безостый, прекрасно переносящие суровые зимы с 45-градусными морозами. Их урожайность в условиях Памира может достигать 20–30 центнеров с гектара в переводе на сено. Хороших урожаев добились колхозники и в выращивании корнеплодов и овощей...

Была холодная звездная ночь, когда мы достигли котловины Кара-Куля и подъехали к метеостанции, где были встречены радушно.

5 октября. После завтрака я с начальником метеостанции, старым знакомым Романом Михайловичем Кириченко, в прошлом топографом, отправился посмотреть «ледяной берег», который я фотографировал пятнадцать месяцев назад. Как и следовало ожидать, «ледяной берег» так изменился, что взятые Романом Михайловичем снимки оказалось не с чем сравнить. Часть берега с астрономическим пунктом, определенным К. П. Залесским, обрушилась. Я не нашел красивого ледяного монолита с «курчавой» шапкой. Вместо него над водой поднималась грязная выпуклая часть берега.

Кириченко обратил мое внимание на процесс замерзания озера. В образовавшийся залив волны загоняли шугу и как бы приклеивали ее к ледяной корке, которая, шелестя, колыхалась. А вода продолжала пригонять все новые партии шуги... Залив уменьшался в размерах на наших глазах. Из подпочвенного льда состоит все восточное побережье Кара-Куля. В районе озера выпадает всего 26 миллиметров осадков в год, а в отдельные годы меньше 20 миллиметров, столько же, сколько в самой жаркой пустыне мира – Сахаре! Озеро Кара-Куль – замкнутый водный бассейн, расположенный на высоте 3990 метров. Температура в летнее время днем здесь поднимается до 25 градусов, а ночью опускается до минус двух градусов. Рыбы в озере немного, видимо из-за неблагоприятного химического состава воды. В озере обнаружены моллюски, много водорослей. Вероятно, поэтому сюда на летние гнездовья прилетает много водоплавающих птиц.

6 октября. Выехали в Ош.

 

Решительный штурм

 

1

 

Успешное проведение аэросъемки позволило в задании экспедиции на 1948 год расширить топографические работы с таким расчетом, чтобы за один полевой сезон покрыть фототеодолитной съемкой всю западную часть Памира. Задолго до выезда в поле топографы по фотосхемам и аэроснимкам ознакомились со своими участками, нанесли на них геодезические пункты и наметили местоположения узловых точек.

Кроме того, рассматривая аэроснимки стереоскопически, топографы могли предусмотреть расположение базисов фотографирования, а также выбрать наилучшие подходы к вершинам с запланированными узловыми точками.

Видоизменена была и структура экспедиции. Раньше фототеодолитные и топографические работы были разделены, в результате чего на одной и той же площади трудились два-три топографа. Теперь один топограф выполнял все полевые процессы, включая фототеодолитную съемку, дешифрирование аэроснимков и, где это необходимо, развитие аналитической сети. И хотя по-прежнему одна партия называлась фототеодолитной, а другая – топографической, это деление было условным: они выполняли одну и ту же работу.

 

 

2

 

Громоздкий, нагруженный грузовик мчался на юг по Памирскому тракту. Водитель Тюлькин за несколько лет работы в экспедиции отлично изучил все повороты, подъемы и спуски на высокогорной автотрассе, про которую памирские водители говорят: «От Оша до Хорога препаршивая дорога; от Хорога до Оша – вот дорога хороша!» Дело в том, что тракт имеет общее повышение к Хорогу, и машины туда идут загруженные. В обратный рейс они отправляются порожняком. Некоторые шоферы-лихачи покрывают расстояние в 1470 км (туда и обратно) за трое-четверо суток! Тюлькин к категории лихачей не принадлежал. Где можно было прокатиться «с ветерком», он развивал большую скорость, но если дорога изобиловала поворотами, вел машину осторожно. От Сары-Таша грузовик шел без остановок. Преодолев горную гряду, он стал спускаться в долину Музкола. На ее дне виднелась широкая замерзшая река. Но это была не река, как казалось сверху, а три озера. Два из них покрыты льдом с ноября по июнь, а третье освобождается от него неполностью даже в самое жаркое время, когда талые воды с ледников Сарыкольского хребта устремляются в озеро Кара-Куль по долине Музкол. Изгиб этой долины напоминает согнутую в локте гигантскую руку; за это сходство киргизы и назвали долину «Музкол», что в переводе означает «Ледяная рука».

На крутом повороте Тюлькин затормозил и обратился к сидевшему рядом заместителю начальника фототеодолитной партии Гамалееву:

– Попробую пересечь Музкол по льду, а то если объезжать по дамбе, дадим крюк километров в двадцать пять.

– Провалиться под лед не боишься?

– Озера мелкие и, говорят, промерзают до дна. Практичный Николай Яковлевич не стал возражать.

В самом деле, заманчиво проложить более короткий путь до базы фототеодолитной партии, в результате чего получится экономия бензина и времени.

Тюлькин свернул с дороги вправо. По пологому склону машина медленно съехала на лед. Не выпуская руля, шофер открыл дверцу и выглянул наружу. Лед был настолько крепок, что от колес даже не оставалось следа. Захлопнув дверцу, он спокойно повел машину к противоположному берегу. На середине озера задние колеса неожиданно забуксовали и грузовик стал крениться на бок. Тюлькин включил правую скорость и попробовал раскачать машину. Но от этого она только больше осела.

– Выключи газ. Посмотрим, что случилось, – открывая дверцу, – сказал Гамалеев.

Левый задний скат почти весь зарылся в ледяных крошках. По ступицу осел и другой скат.

– Приехали, – вздохнул Василевский, осматривая провалившиеся колеса.

– Надо освободить кузов от груза, – предложил Силенок и первый полез на машину.

Кузов разгрузили быстро, и Тюлькин, включая попеременно то задний, то передний ход, попытался сдвинуться с места. Но даже пустой грузовик продолжал оседать.

– Ну и заехали, еще чего доброго провалимся, – перепугался он.

Под задний борт машины подставили бочку, расчистили возле скатов ямы от ледяных крошек, заполнив их мешками и палатками, под колеса подсунули доски. Тюлькин снова сел за руль и включил мотор, а пассажиры подперли плечами задний борт. После раскачки машину, наконец, удалось выкатить из ямы.

Василевский несколько раз обошел вокруг машины, постукивая каблуками по льду, чтобы убедиться в его прочности.

– Вот интересно, – удивился он. – Машина провалилась в пустоту. Я проследил, что пустоты проходят строго посередине озера, а по бокам их нет. Если поедем по льду, надо его все-таки проверять.

Машину спешно загрузили.

– Так что же, поедем назад или вперед? – спросил Тюлькин, вытирая тряпкой руки.

– Вперед поедем. А я буду проверять дорогу ледорубом, – ответил Силенок, поправляя капюшон меховой куртки.

...Путь сократили на двадцать пять километров, но потеряли около шести часов.

 

В минувшие годы пустующая летом киргизская зимовка в излучине реки Кокуйбель не раз служила пристанищем отрядам высокогорной топографической экспедиции. Соединенная грунтовой дорогой с Памирским трактом Ош – Хорог зимовка в четвертом полевом сезоне стала базой фототеодолитной партии – перевалочным пунктом, откуда отрядам предстояло пройти в долину Танымас и Бартанг, проникнуть на Сарезское озеро, ледники Грумм-Гржимайло и Федченко.

Приземистое полуразвалившееся глиняное строение было разгорожено на комнаты с маленькими окнами; только в двух комнатах уцелели крыши. Большую приспособили под фотолабораторию, меньшую – под радиостанцию. В остальных комнатах, где потолком служил колыхаемый ветром брезент, разместились продовольственный и вещевой склады, медпункт и канцелярия. Ветфельдшер партии В. И. Каплатый приспособил под ветлазарет загон для скота, сложенный из крупных темных камней.

У самой речки выстроились в ряд островерхие палатки восьми отрядов. Между домом и палатками получился широкий проход, названный в шутку «проспектом». Северный его конец упирался в коновязь, а южный – в штабель тюков прессованного сена и плоских бумажных пакетов с комбикормом.

Отряды готовились к выезду на свои участки.

 

3

 

Если взглянуть на карту Памира, то в самом его центре можно увидеть голубое, вытянутое в широтном направлении пятно, несколько напоминающее ящерицу круглоголовку. Это и есть Сарезское озеро. Оно возникло около 50 лет назад и заняло часть Мургабской долины.

С возникновением, в результате катастрофы 1911 года, Сарезского озера между учеными завязался спор об устойчивости Усойского завала, перегородившего Мургабскую долину. Чтобы разрешить спор, необходимо было обследовать завал и произвести топографическую съемку. С этой целью в 1913 году снаряжаются две экспедиции. Командированный Отделом земельных улучшений горный инженер Д. Д. Букинич посетил завал летом. С 4 по 29 октября на Сарезском озере работала экспедиция Г. А. Шпилько. От Марджанайского залива до завала экспедиция проплыла на плоте и видела в разных частях озера, где глубина еще была незначительная, кроны затопленных деревьев и скалистые островки. Г. А. Шпилько произвел мензульную съемку берегов и обследовал завал. Перед отбытием экспедиции в Мургаб Шпилько поручил местному таджику Ниязу Кабулову записывать по рейкам, оставленным в разных местах, уровень озера и сведения направлять в Хорог. Шпилько составил карту района Сарезского озера и написал статью, в которой утверждал, что «...Сарезское озеро не в состоянии ни прорвать, ни опрокинуть завала. Спуск озера начнется с просачивания воды, которая путем медленного размывания своего ложа превратится в более или менее спокойный сток сквозь завал».

Инженер Д. Д. Букинич считал положение Усойского завала неустойчивым, даже катастрофичным.

В апреле 1914 года Нияз Кабулов обнаружил первые ручейки, просачивающиеся из-под завала. А в октябре ручей имел уже ширину 11 метров и глубину около 2 метров. За год уровень озера поднялся на 53 метра.

Весной 1915 года на Сарезское озеро прибыла геологическая экспедиция, возглавляемая И. А. Преображенским. На завале была произведена тахеометрическая съемка.

Преображенский на основе личных наблюдений места катастрофы воссоздает ее в своем труде «Усойский завал»:

«Вероятно, небольшого толчка при землетрясении 1911 года (В. Н. Вебер считает, что усойский обвал вызвал землетрясение) было достаточно, чтобы нарушить уже весьма непрочную связь сланцев и мраморов. Массы сланцев поползли вниз... Скорость движения, сначала медленного, быстро возросла, но когда нижние части скользивших масс наткнулись на коренные выходы пород и террасы на левом берегу Бартанга (Автор имеет в виду долину Мургаба. После землетрясения в 1911 году участок долины Мургаба от завала до долины Бартанга некоторые исследователи стали называть Бартангом), скорость скольжения стала быстро, но постепенно уменьшаться. Двигаясь уже по инерции, нижние концы скользивших масс сланцев всползли на коренные выступы, распались здесь на отдельные глыбы, хаотически нагромоздившиеся по южную сторону завала, и увлекли за собою подрытые ими конгломератовые террасы, усеяв окатанными валунами южную полосу завала. Таким образом, движение вначале было ускоренное, а потом замедленное; благодаря этому, несмотря на перемещение с громадной высоты и значительную скорость, которую развила масса пород при своем скольжении, оставалась почти целой во многих местах прежняя дневная поверхность – щебневые и терескеновые поля... чего не могло бы быть, если бы движение скользивших масс превратилось в удар значительной силы... замедление движения произошло очень быстро, и ближайший к наползшим пластам сланцев на террасы и коренные выходы верхний щебневой слой продолжал еще двигаться вперед, когда масса сланцев остановилась, и наполз на нижние разбившиеся концы сланцевых пластов. За сползанием главных масс завала последовали обвалы мраморно-гипсовых пластов, усеявших обломками мрамора и гипса северную полосу завала».

Преображенский поддержал точку зрения Шпилько об устойчивости Усойского завала:

«Слабое современное просачивание через плотину говорит за то, что ее нижняя часть довольно плотно сложилась и едва ли будет пропускать такое количество воды, которое настолько бы размыло плотину внутри ее, чтобы она стала оседать. Сток через плотину быстро приведет к тому, что приток воды в озере будет равен стоку. Поэтому едва ли можно ожидать какого-либо катастрофического явления, вроде внезапного разрушения большей части завала под напором накопившейся в озере воды. И Шпилько был прав, полагая, что «Сарезское озеро не в состоянии ни прорвать обвал, ни тем более опрокинуть его».

После экспедиции Преображенского долго не возникало споров по поводу устойчивости Усойского завала. Но в 1925 году опять заговорили о возможной катастрофе. Для производства топографической съемки на Сарезское озеро командировали топографа В. С. Колесникова, прошедшего до озера тем же маршрутом, что и экспедиция Преображенского. В распоряжении топографа была парусная лодка, на которой он попробовал проплыть в Ирхтский залив и чуть не погиб от обвала. Лодку больше не использовали. С караваном из шести лошадей Колесников в августе вышел из Ирхта в сторону завала. Вел караван Нияз Кабулов. На завале пробыли несколько дней, отрекогносцировали план завала, составленный Преображенским и Граменицким, и двинулись дальше в долину Бартанга. Этим труднейшим путем Нияз Кабулов впервые провел лошадей. Далее маршрут отряда пролегал по Кударе на Восточный Памир...

На одном из заседаний туркестанского отдела Географического общества в 1926 году было решено организовать экспедицию по обследованию Усойского завала и Сарезского озера. Возглавил экспедицию гидрогеолог О. К. Ланге. Проводником был также Нияз Кабулов. Используя лодки с прикрепленными к бортам поплавками, экспедиция детально обследовала озеро и завал. Фототеодолитом были сняты оба склона долины до самых вершин. Экспедиция констатировала устойчивость Усойского завала и относительную стабильность зеркала озера. Ланге договорился с Ниязом Кабуловым о продолжении наблюдений за уровнем озера; зимой нужно было делать отметки по оставленным рейкам один раз, а летом два раза в месяц и ежемесячно отсылать сведения в Хорогский исполком.

Нияз Кабулов своим самоотверженным трудом принес неоценимую пользу науке. На протяжении многих лет он один проводил наблюдения за уровнем Сарезского озера до тех пор, пока в 1938 году в Ирхтском заливе не была основана гидрометеорологическая станция. В ее штат зачислили наблюдателем и Нияза Кабулова.

Так за Сарезским озером начался строгий повседневный надзор.

Вопрос об устойчивости Усойского завала снова встал в 1947 году. Было созвано специальное совещание, на котором начальник Ирхтской гидрометеостанции В. В. Акулов выступил с большим докладом. Он сообщил, что фильтрующимися водами происходит размыв, а с ним и разрушение завала в северо-западной части, где вода встречает меньшее сопротивление. Он подсчитал, что скорость разрушения завала достигает 78 метров в год. Но даже если овраг будет врезаться в завал на 50 метров в год, то и тогда катастрофа, то есть прорыв оврагом северо-восточной полосы завала, вероятно, наступит через 22 года...

Совещание постановило: «Положение Усойского завала считать неустойчивым».

Определенные выводы по этому вопросу можно было сделать, имея под рукой точную карту района. Но такой карты не было, хотя в районе Сарезского озера с 1913 по 1934 годы производилось несколько съемок. Основной недостаток их заключался в ненадежной плановой и высотной основе. Так, например, Шпилько сам признавал недостатки своей съемки:

«Что же касается абсолютной высоты его (Сарезского озера. – О. Ч.), то за отсутствием поблизости моря или пункта, высота которого определена тригонометрически, и вообще за отсутствием в науке приборов, точно определяющих высоту места путем непосредственного наблюдения, – определение озера производилось с помощью приборов (анероидов и гипсотермометров. – О. Ч.), не гарантирующих достаточной точности своих показаний... Полученная для уровня озера высота и послужила исходной для дальнейшего определения высот островов, прибрежных возвышенностей и завала».

А уровень озера изменчив и не может считаться постоянной величиной при исчислении высот. Для съемки завала Преображенский и Граменицкий получили исходную точку для определения высот из показаний гипсотермометра на завале.

Весь этот картографический материал лишь в какой-то мере отражал состояние озера на определенный период, так как изменялся не только его уровень, но и очертания берегов.

В апреле 1935 года на Памире зарегистрировано землетрясение силой семь-восемь баллов с эпицентром в районе Сарезского озера. После этого увеличился размер осыпей, появились новые; исчезли некоторые висячие ледники на склонах Музкольского и Северо-Аличурского хребтов. Разрушительная роль принадлежала и воде. Часто возникавшие волнения подмывали берега, и они обрушивались, оставляя громадные «каверны».

В 1948 году фототеодолитная съемка этого района была поручена отряду старшего топографа Сергея Федоровича Соколова. Наличие аэрофотоснимков облегчало съемку. Отряд был снабжен резиновой лодкой с бензиновым мотором. От озера предстояло подняться на несколько вершин Музкольского и Севере-Аличурского хребтов, где были запланированы узловые пункты.

Соколов имел солидный производственный стаж. Семь лет он занимался мензульной съемкой, преимущественно в горных районах Средней Азии. Последние три года работал в составе топографической партии Памирской экспедиции. В 1948 году он был переведен в фототеодолитную партию.

 

4

 

23 июня мне было поручено пройти на Сарезское озеро со стороны завала вместе с географом Ирьяновым. По пути к озеру нужно было сделать целую серию фотоснимков. С этим походом у меня была связана надежда найти свидетеля усойского обвала, живущего в одном из кишлаков Кудары, и узнать у него подробности катастрофы. Ведь причина возникновения Усойского завала еще не выяснена. На этот счет существуют два противоположных мнения. Одни ученые считают, что обвал произошел вследствие землетрясения, другие полагают, что причиной землетрясения был обвал. Свидетель Усойского завала сможет помочь нам внести ясность в спор. К сожалению, мне не удалось узнать фамилию этого таджика.

24 июня. Урочище Кокджар лежит на западной окраине Восточного Памира у пересечения вьючных троп. Раньше здесь пролегал торговый караванный путь, соединявший обе части Памира. Не случайно в этом урочище располагались основные базы экспедиций, направлявшихся по долине Танымас на запад, в верховья ледника Федченко.

Рано позавтракав, отправились дальше, надеясь к вечеру достигнуть устья реки Танымас. Там мы наметили очередной ночлег. Спуск в долину Танымас крут и длинен. Река Кокджар в конце своего короткого пути низвергается водопадом. Тропа, извиваясь по крутому склону, тяжела для животных. Преодолев трудный восьмисотметровый спуск, движемся левым берегом вниз по Танымасу, пересекая частые осыпи или идя по воде.

Переступили географическую границу Памира... Несколько часов назад мы были еще на такой высоте, где лишь рос низкий полукустарничек терескен и где от тишины звенело в ушах. Здесь же все другое: и горы, и воздух, и растительность. Сумерки заставили нас остановиться на ночлег в березовой роще.

25 июня. Нас разбудило веселое щебетание птиц. Сквозь молодую, шелестящую от слабого ветра листву пробивались солнечные лучи. Покидаем уютную рощу и пересекаем старую морену. С ее горба видно плоское начало долины Кудара, где сливаются реки Кокуйбель и Танымас. Неподалеку от нас среди сочной зелени посевов виднеются светлые глиняные постройки кишлака Кудара. Спускаемся с морены и переправляемся через Танымас. Тропа поднимает нас на террасу и ведет через посевы к кишлаку. Это типичное таджикское селение, но на карте названо по-киргизски «Агачкурган». Из беседы с жителями кишлака выясняем, что он называется «Пасор», а о названии «Агачкурган» даже никто из старых горцев не знает. На границах Восточного и Западного Памира можно часто встретить киргизские и таджикские названия одних и тех же ущелий, урочищ и озер; например, река Северный Лянгар по-таджикски называется Шарвидо, а урочище Учкуль по-таджикски Ухинч. Но чтобы таджикский кишлак назывался по-киргизски и это название было указано на карте, мне еще не приходилось встречать. Такая нелепость в названии, вероятно, произошла потому, что первую экспедицию в Бартанг вел проводник-киргиз, дававший названия кишлаков в переводе на киргизский язык. Так, кишлак Рухч получил киргизское название Каракурган, а Савноб – Ташкурган.

Кишлак Пасор построен на третьей террасе и насчитывает не более десяти кибиток. По свидетельству местных жителей, до землетрясения 1911 года Пасор находился на нижней террасе. Во время февральского землетрясения 1911 года все кибитки были разрушены и погибло 30 человек. Одновременно западнее кишлака с Музкольского хребта сорвался большой висячий ледник и завалил долину. Уцелевшие во время землетрясения жители перенесли весь свой скарб на верхнюю террасу и построили новые жилища. Беженцы из Сареза основали кишлаки Кудара и Полиз.

От одного пожилого таджика, немного знавшего русский язык, я узнал что после землетрясения 1911 года в Пасоре поселился оставшийся чудом в живых житель из Усоя по имени Миршаиб. Но где Миршаиб живет теперь и жив ли он – неизвестно.

В кишлаке заночевали.

26 июня. От Пасора несколько километров тропа пролегала по крутому склону на большой высоте, откуда хорошо виден Пасорский завал. В завале река промыла глубокий узкий коридор. Тропа круто спустила нас вниз. Переправились через боковой пенистый поток. Снова подъем, снова спуск и снова бурный поток... В двенадцатом часу прибыли в кишлак Рухч. Селение тоже расположено на террасе. Здесь уже растут урюковые деревья. Во время короткого отдыха справляюсь о Миршайбе и от таджиков узнаю, что Миршаиб по фамилии Гургалиев жил в кишлаке Усой. Во время обвала он гостил в соседнем кишлаке Сарезе, а его жена – в Рухче у брата. После землетрясения Гургалиевы поселились в Пасоре, а потом куда-то уехали.

После кишлака Рухч путь стал еще тяжелее, попадаются овринги. С обеих сторон нас сжимают отвесные скалы. Миновали слияние Кудары с Мургабом. С этого места стремительно несущаяся дальше река называется Бартангом. Пересекли боковой поток, где чуть-чуть не сбило подо мной коня, и с трудом преодолели участок тропы, заваленной громадными глыбами. Длинный подъем с оврингами кончился. Перед нами раскинулся кишлак Савноб, обрамленный урюковыми деревьями. В тени деревьев виднеются домики. Здесь мы останавливаемся на ночлег, чтобы дать отдых животным, проделавшим за день с вьюками двадцать километров труднейшего пути. К нам подходят таджики и предлагают свою помощь. Ирьянов усаживается на камень, достает толстую тетрадь и приступает к сбору сведений. Когда он спросил, где находится крепость Ташкурган, таджики посмотрели на него с недоумением. Тогда Михаил Илларионович достает из рюкзака книгу и листает ее. Найдя нужную страницу, он показывает снимок ворот крепости Ташкурган. «Савноб, Савноб!» – радостно восклицают таджики и показывают рукой в сторону округлой скалы. На ее вершине видны развалины. Юноша с комсомольским значком на рубашке поясняет: «У нас, товарищ, есть Савнобская крепость, а крепости Ташкурган нет». Солнце еще высоко, и мы с Ирьяловым в сопровождении савнобцев идем осматривать развалины оборонительного сооружения. Крепость занимает небольшую площадь на пологой вершине скалы, нависшей над Бартангом. Она сильно разрушена, но по остаткам стен, фундамента и по сохранившимся внутренним постройкам можно судить о первоначальном ее виде. В плане крепость была четырехугольная с неравными сторонами и обнесена стеной метровой толщины. На высоте около четырех метров в стене были проделаны узкие окна-бойницы. На стыке стен – цилиндрические башни. От единственного входа вел широкий проход между каменными постройками; на их плоских крышах находились крохотные каменные надстройки, окна которых выходили во все стороны; в них сидя могли уместиться не более двух человек. В эти надстройки можно было проникнуть только через потолочные отверстия. Вероятно, отсюда наблюдали за неприятелем и вели огонь. Вдоль стен с внутренней стороны тянулся узкий коридор. Во дворе крепости у основания стен мы увидели глубокие ямы, служившие, по-видимому, для хранения оружия, боеприпасов и продовольствия. Я спросил юношу с комсомольским значком, не знает ли он, зачем была построена эта крепость.

Вот что он рассказал:

«С давних пор долину Бартанга заселили таджики. Через кишлак Савноб проходил большой караванный путь. Этим путем со стороны Мургаба приходили в Бартанг воинственные племена, которые забирали у таджиков хлеб, скот, разрушали жилища, уводили в рабство мужчин и женщин. Набеги грабителей стали самым страшным бедствием. И вот правитель Бартанга – умный и энергичный султан Айдар-хан, живший в кишлаке Калаивамар (ныне Рушан), обратился к народу с призывом – построить в кишлаках Савнобе, Нисуре, Рошорве и Калаивамаре крепости. Народ откликнулся на призыв и построил в долине Бартанга четыре крепости. Постройкой Савнобской крепости руководил сам султан Айдар-хан, а затем поселился в ней. Перешло жить в крепость и все население кишлака. Мужчины вооружились огнестрельным оружием. Савнобцы стали засевать поля с таким расчетом, чтобы они находились под обстрелом защитников крепости. Прельщенные прежними грабежами, воинственные племена не раз пытались овладеть крепостью, но получали отпор. Убедившись, что штурмом взять нельзя, пришельцы пустились на хитрость. Однажды в Савнобе появился караван, сопровождаемый невооруженными людьми. Предводитель каравана послал в крепость парламентера, сообщившего ее защитникам, что пришельцы намерены торговать с жителями Савноба и учить их грамоте. Савнобцы поверили и впустили пришельцев в крепость. А те достали спрятанное оружие и учинили страшный разбой. Доверчивость савнобцев обошлась им дорого.

О Миршаибе  Гургалиеве  в  Савнобе мне ничего не удалось узнать.

27 июня. Наступил пятый день похода. От Савноба тропа повела нас вверх по сухому руслу. Миновав русло, поднялись на перевал, откуда открывался вид на Бартангскую долину. Справа вздымался широкоплечий, покрытый снегом пик Ляпназар. Пройдя немного косогором, я увидел внизу пустынную террасу с большим валуном в центре, прорезанную прямой, как стрела, тропой. Ниже террасы к самой реке прижималась узкая полоска зелени, а возле нее виднелись две выгоревшие экспедиционные палатки. Это было урочище Хатват. Долго спускались по бесчисленным коротким «серпантинам». Лошадям и мулам трудно было разворачиваться на крутых поворотах. У валуна я остановился, увидев на нем едва заметный схематичный точечный рисунок: человек с натянутым луком стрелял в убегавших козлов. Рисунок был сделан, видно, очень давно и покрылся пустынным загаром. В лагере мы застали завхоза и повара. Вечером вернулись отряды. Мы договорились отправиться вместе с ними 29 июня в Барчидив, где Кокшаров и Гуревич предполагали подняться на Рушанский хребет для отработки узлов, мы же должны были следовать далее к завалу.

28 июня. Утром Кокшаров, Гуревич, Ирьянов и я верхом отправились вниз по Бартангу. Проехали утопающий в зелени кишлачок Явшорв, примостившийся на древнем конусе выноса. От него по узкой промоине поднялись на просторное плато, где необыкновенно широко раскинулся кишлак Рошорв, называемый иногда Орошор. Расстояния между отдельными постройками здесь, вероятно, исчисляются километрами. В кишлаке совершенно отсутствует древесная растительность, если не считать двух чахленьких деревцев, сиротливо торчащих на склоне выше крайних домов. В Рошорве мы встретили молодого таджика Кульмамата Шуганиева – гидролога Ирхтской гидрометеорологической станции. Он ехал на станцию и согласился сопровождать нас в походе к Сарезскому озеру.

29 июня. Нам предстоит переправиться на левый берег Бартанга. Недалеко от Хатвата через реку натянуты толстые тросы. Это остатки водомерного поста. На одном из тросов остался блок с приваренной к нему станиной. Шуганиев показал нам, как надо переправляться. Он уселся на выступ станины и, перебирая трос руками сзади колеса, заскользил вперед. На середине реки Шуганиеву пришлось поднять ноги, чтобы не замочить их. Он стал подтягиваться на руках, пока не достиг берега, затем вернулся к нам. Вторым переправлялся я.

Сначала все шло хорошо. Притормаживая руками, я достиг середины реки и повис над потоком. Нужно было тянуть себя вверх, но это оказалось непосильным для меня. Я напрягал все свои силы, но вперед подавался слабо. На веревочной петле меня нагнал Шуганиев и, подталкивая ногами, помог выбраться на противоположный берег. Все оказались в таком же положении, как и я. Только Шуганиев легко носился по тросу, помогая переправляться людям и перевозя грузы. Без него мы долго провозились бы на переправе.

Когда поднимались на перевал, сгустились тучи. Стал накрапывать дождь. Мое внимание привлек отпечаток в виде решетки на плоском камне, лежавшем рядом с тропой. Я достал фотоаппарат, а Ирьянов снял наручные часы и положил на камень рядом с отпечатком для масштаба (В 1952 году снимок с загадочным отпечатком на камне был направлен профессору А. Н. Криштофовичу. Ученый дал следующее заключение: «Изображенный на фотографии остаток представляет часть папоротника, характерного для верхнего триаса»). Михаил Илларионович специальным молотком отбил кусок камня с отпечатком и спрятал в карман рюкзака. Когда спустились с перевала, тучи разошлись и вновь появилось солнце, осветившее спрятанный в зелени кишлак Барчидив. Устроились под старой развесистой урючиной. За небольшим полем на фоне скал виднелись кудрявые деревья; высоко в голубое небо вздымался нарядный остроконечный Ляпназар.

30 июня. Ночью мы изрядно померзли без спальных мешков. Отряды Кокшарова и Гуревича до рассвета ушли на восхождение. Накануне Кульмамат предупредил нас, что утром будет работать на водомерном посту и освободится часам к десяти. Меня заинтересовало, что это за водомерный пост, и я, оставив спящего Ирьянова, пошел к Мургабу. Через реку, как и у Бартанга, натянуты два толстых троса. По ним медленно двигалась люлька, в которой были Кульмамат и худенький парнишка таджик. Он опускал в воду и вытаскивал грушевидный лот, а Шуганиев записывал показания в журнал и передвигал люльку. У берега наблюдатели вылезли из нее. Шуганиев познакомил меня со своим помощником семнадцатилетним Гулямсаем Мамадомоновым, собиравшемся тоже пойти с нами к Сарезскому озеру. Мы вместе подошли к нашему лагерю. Возле Ирьянова, поджав под себя ноги, сидел старик. Жестикулируя, он что-то рассказывал географу, а тот делал пометки в тетради. Шуганиев кивнул в сторону старика: «Мой второй помощник –  товарищ Кабулов». Это был Нияз Кабулов, первый наблюдатель за уровнем Сарезского озера. Я обрадовался этой встрече и попросил его рассказать о землетрясении 1911 года и о своей работе. Кабулов плохо говорил по-русски, и нам помог Шуганиев. Вот что рассказал Нияз Кабулов:

«Я жил в Нисуре. В один из февральских дней 1911 года ночью проснулся от сильных подземных толчков, длившихся две-три минуты. Затем раздался оглушительный гром. Я выскочил из дому. Но не все жители успели покинуть свои жилища. В Нисуре из 12 кибиток уцелела только одна. Под обломками погибло 40 человек, а 10 получили увечья. Через несколько дней из Рошорва в Нисур пришли 44 таджика для оказания помощи пострадавшим. Они помогли похоронить погибших. Рошорвцы сказали, что от землетрясения сильно пострадали кишлаки Савноб, Рухч и Пасор, где тоже погибло много людей, скота. Оказав нам помощь, рошорвцы ушли в верхние по Мургабу кишлаки, чтобы и там помочь пострадавшим. Через полмесяца они вернулись, принеся печальное известие о том, что завален кишлак Усой и что начало образовываться озеро, угрожающее к осени затопить кишлак Сарез...»

В это время Гулямсай привел тощего маленького ишака и завьючил на него наши пухлые рюкзаки. Когда все было готово, Гулямсай ударил ишака хворостиной, и тот бодро засеменил. Перейдя ручей, мы по каменистым выступам, как по ступеням, полезли вверх. Удивительно ловко взбирался по кручам невзрачный на вид ишачок. Он деловито размахивал хвостом, отгоняя мух. На громадной высоте тропа огибала травянистый склон и спускалась к реке. Внезапно до нас донесся сильный гул. Кульмамат прислушался и сказал, что впереди произошел обвал. Ишачку все труднее преодолевать осыпи. Тропы нигде не видно, и Кульмамат ведет нас каким-то ему одному известным путем. Делаем небольшую остановку. Гулямсай развьючивает ишачка и пускает его пастись на травянистый клочок среди камней. Шуганиев куда-то исчезает и возвращается с длинным шестом. Ни говоря ни слова, он взваливает наши рюкзаки к себе на спину. Мы с Ирьяновым удивленно смотрим на него, а затем, спохватившись, отбираем рюкзаки. Кульмамат смеется и пытается снова завладеть ими, но мы категорически протестуем. Нам нравится добродушный и веселый Кульмамат. Без него вряд ли удалось бы пройти к завалу.

Дальше мы превращаемся в настоящих скалолазов. Шуганиев с кошачьей ловкостью преодолевает отвесные скалы и при помощи шеста вытягивает наши рюкзаки и нас самих. Подходим к осыпи. Кульмамат показывает на покрывающую ее пыль и говорит: «Здесь недавно был обвал. Надо скорее пройти осыпь – обвал может повториться». Почти бегом пересекаем осыпь с нависшими над ней зловещими скалами. А вот уже видно хаотическое нагромождение камней Усойского завала. С правой стороны завала видна глубокая впадина. В этом месте оторвалась часть горы, обрушилась на дно Мургабской долины и отрезала путь многоводной реке. Однако река нашла проход в естественной плотине. Отсюда мы лезем на семисотметровую высоту... Идти по каменному хаосу очень утомительно. Кульмамат превосходно пользуется шестом, прыгая с камня на камень.

Выбираемся на левую часть гребня завала и видим уходящее на восток Мургабское ущелье с голубым кусочком Сарезского озера, отделенного перешейком от озерка Шадаукуль. Спускаемся на перешеек, где стоит заброшенный домик, сложенный из камней. Влезаем внутрь через отверстие у пола. На глиняном полу – груда золы, в углу – кучка терескена. Разжигаем костер и кипятим в котелке чай. Солнце село за горы, и из отверстия подул свежий ветер. Зябко поеживаясь, укладываемся с Ирьяновым спать, предварительно засунув ноги в опорожненные рюкзаки. Несмотря на холодную ночь, мы не мерзли. Оказывается, Кульмамат и Гулямсай всю ночь попеременно ходили за терескеном и до самого утра поддерживали костер. Мы до глубины души были тронуты, узнав утром об этом.

1 июля. Шуганиев сообщил, что до метеостанции осталось 15 километров и что это самый тяжелый и опасный участок пути. Поднимаемся на мыс, откуда отчетливо видно два озера. Прибрежные склоны со следами недавних обвалов отражаются в воде, как в зеркале. Весь завал и головная часть Сарезского озера тоже хорошо видны. Вдруг замечаем, как со склона Музкольского хребта несется большое пыльное облако и бултыхается в озеро, поднимая водяной столб. По воде расходятся круги, а пыль долго весит в воздухе.... Пересекаем мыс и выходим к Ирхтскому заливу. Идущие впереди Кульмамат и Гулямсай останавливаются и всматриваются в залив. Шуганиев показывает рукой на другой берег и говорит, что видит лодку. Ни я, ни Ирьянов не можем рассмотреть ее, как ни напрягаем зрение.

Только пройдя сотню метров, мы замечаем микроскопическую точку и улавливаем комариное тарахтение моторчика. Быстро спускаемся по осыпи к воде, кричим, машем платками, чтобы нас заметили. Лодка развернулась и поплыла к нашему берегу. В ней находится Соколов со своим отрядом и какой-то незнакомый человек. Первым на берег вышел сухощавый мужчина в полотняной фуражке. Это начальник Ирхтской гидрометеостанции Виктор Александрович Алемасов. Соколов ехал к завалу, но ради встречи с нами решил вернуться на станцию. Усаживаемся в лодку. Плывем по Ирхтскому заливу на юг. Я осматриваю жуткие каменистые осыпи, по которым пришлось бы идти, если бы не лодка.

Ирхтская гидрометеорологическая станция расположена на территории таджикского кишлака Верхний Ирхт. До землетрясения 1911 года в долине Шарвидо (Северный Лянгар) было два кишлака: Нижний Ирхт и Верхний Ирхт. После землетрясения Нижний Ирхт оказался полностью затопленным. Жители Верхнего Ирхта, опасаясь, что их постигнет та же участь, переселились в долину Гунта. Однако воды Сарезского озера не дошли до пустовавших построек Верхнего Ирхта. Но все равно здесь никто не решался больше селиться. Только весной сюда приходили из Барчидива таджики, засевали плодородные земли, а осенью собирали урожай и уносили с собой. В 1938 году единственная хорошо сохранившаяся постройка Верхнего Ирхта была отведена под метеостанцию.

3 июля. Алемасов рассказал нам о некоторых итогах многолетних наблюдений за озером:

«Особенно заметно повышался уровень озера с 1911 по 1914 год. В 1921 году в озере отмечен самый высокий уровень. Но затем по 1929 год идет постепенный спад воды. Примерно с 1930 по 1937 годы наблюдается сравнительное равновесие, после чего уровень воды понижается, но незначительно. Возможно, озеро имеет еще подземный сток, не поддающийся учету. Большую роль играет и испарение, характерное для памирских озер. По последним измерениям длина озера достигает 56 километров, а глубина у завала – 540 метров. Осадки в этом районе выпадают преимущественно во второй половине зимы или весной. Здесь наблюдаются горно-долинные бризы. Ночью ветры дуют от устья Мургаба в сторону завала; к 8 часам утра они стихают, и примерно час поверхность озера совершенно спокойна. С 9 часов утра ветер дует от завала к устью Мургаба, проникая в заливы. Волнения на озере достигают иногда четырех баллов, в это время плавать опасно. Летом в совершенно безоблачную погоду мгновенно налетают сильные шквалы. Возможно, волнения озера связаны также с подземными толчками. Льдом озеро покрывается в декабре – январе.

4 июля. Отправляемся на лодке в обратный путь к завалу. Погода прекрасная. Слабый приятный ветерок рябит воду. От множества солнечных бликов она словно искрится. Проплываем весь Ирхтский залив и сворачиваем влево. С лодки берега озера кажутся еще более неприступными. В километре от нас с шипением съезжает пласт и плюхается в воду. Мощный фонтан вздымается ввысь. Моторист Коробейников разворачивает лодку носом к подступившей высокой волне. Постепенно водная гладь успокаивается, и мы плывем дальше. У завала около перемычки вылезаем на берег, прячем лодку от солнца в камнях. Взваливаем на плечи рюкзаки и лезем на завал...

5 июля. В Барчидиве расстаемся с отрядом Соколова. В люльке гидропоста он переправляется на правый берег Мургаба, чтобы подняться на Музкольский хребет. Прощаемся и с нашими верными спутниками – Шуганиевым и Мамадомоновым. Алемасов, Ирьянов и я покидаем Барчидив. В Харват пришли вечером.

6 июля. Алемасов и Ирьянов уходят вниз по Бартангу. В лагере остаются Кокшаров, Гуревич и я в ожидании прибытия каравана с базы фототеодолитной партии. Кокшарову и Гуревичу нужны продукты и фураж, чтобы совершить многодневный поход в район ущелья Бардара, а мне с порожним караваном нужно отправиться на базу в Кокуйбель. Свою задачу я выполнил, но найти свидетеля Усойского завала так и не удалось.

10 июля. По совету рабочего Овчарова несколько изменяем маршрут и поднимаемся на перевал Апак. При спуске с перевала заезжаем на стойбище, где я случайно узнаю, что здесь работает чабаном Миршаиб Гургалиев.

Меня проводят к его юрте. Привлеченный голосами, из нее выходит невысокий таджик, остриженный наголо, с седой бородой и темными усами. Он одет в ватный халат и белые штаны, засунутые в широкие голенища пех. Это Миршаиб Гургалиев. Оказывается, он совсем не знает русского языка. Но Гургалиев улыбается и приглашает меня в свое жилище. Там с помощью переводчика мы беседуем. Шестидесятилетний Миршаиб Гургалиев рассказал: «Кишлак Усой располагался на высокой террасе, в теснине на правом берегу Мургаба. Там было 7 домов и жило 55 человек. Мы сеяли пшеницу, ячмень, горох, просо. Земля была плодородная. Посеешь пуд пшеницы, получишь урожай в 30 пудов. Мы обеспечивали себя полностью хлебом до нового урожая и продавали излишки мургабским киргизам. В Усое росло много фруктовых деревьев. Кроме земледелия, жители Усоя занимались скотоводством, охотой, рыбной ловлей.

В феврале 1911 года я с друзьями Нашмитом Карамшоевым и Сулмаматом Карамхудоевым отправился на праздник в кишлак Сарез, за 20 километров от Усоя, также по правому берегу Мургаба. И вот в один из праздничных дней произошло землетрясение. Около пяти часов ночи мы почувствовали сильный толчок. Прошло несколько минут – земля содрогнулась еще от двух толчков такой же силы. Все население Сареза выскочило из кибиток, начавших рушиться после второго толчка, но человеческих жертв в Сарезе не было. В это время в районе селения Усой стали обрушиваться скалы. Мгновенно поднялась плотная завеса пыли и скрыла от нас Усой.

Пыль над селением стояла несколько дней. Только через три дня стало возможным пробраться к тому месту, где был Усой. Никакого следа от кишлака не осталось. Погибли все жители, находившиеся в Усое во время обвала. Остались в живых мы трое и моя жена, гостившая в это время в кишлаке Рухч у больного брата. Мы поселились в Сарезе. В конце октября 1911 года вода начала постепенно заливать и раскинутый на высокой террасе Сарез; жителям пришлось искать пристанища в других селениях. 32 семьи переселились в кишлаки по реке Гунт. Несколько семей направилось в поселок Кудара. Я с женой и друзьями-усойцами обосновался в Пасоре. Двумя годами позже затопило кишлак Нисор-Дашт, стоявший выше по реке Мургаб, и Ирхт. Население этих кишлаков переселилось в долину Бартанга».

Я поинтересовался, где сейчас его жена и друзья-усойцы. Гургалиев сказал, что все они умерли. Из беседы с Гургалиевым стало ясно, что обвал был вызван землетрясением.

Вечером наш караван прибыл на базу фототеодолитной партии.

 

5

 

Прошло около двух месяцев, как в район Сарезского озера прибыл с отрядом Сергей Федорович Соколов. Это был тихий, застенчивый молодой человек с голубыми задумчивыми глазами и восторженной поэтической душой. Озеро в первые же дни проявило свой изменчивый, коварный характер: шторм дважды чуть не разорвал резиновую лодку о прибрежные скалы, а один раз отряд чуть не стал жертвой камнепада. Сергей Федорович на практике познал «лоцию» озера. Он твердо усвоил, что опасно плавать вблизи берегов, где неожиданно возникают камнепады. Однако не меньшей опасности можно подвергнуться, если плыть и по середине озера. Здесь даже при тихой ясной погоде внезапно возникали сильнейшие волнения.

Топограф и рабочие привыкли к необычному в экспедиции средству передвижения. Они причаливали в наиболее доступных местах и поднимались на вершины, с которых Сергей Федорович производил фототеодолитную съемку противоположных берегов. К счастью, в этот период стояла необыкновенно хорошая погода, позволившая заснять Соколову самую удаленную от лагеря западную часть озера. Ничто не предвещало ухудшения погоды, и Соколов уже подумывал о досрочном выполнении работы. В партии Сергей Федорович прослыл настоящим моряком, и товарищи шутливо называли его «Соколов-Сарезский». Но вот в первых числах августа случилась беда. Отряд находился на северном склоне Музкольского хребта.

8 августа после окончания наблюдений спустились к биваку. Остававшийся там моторист Коробейников сообщил, что утром было несколько камнепадов, в результате чего порвало палатку и завалило некоторые вещи. Соколов распорядился ужина не готовить, а собираться к срочному отплытию в Марджанайский залив, где предстояло произвести наблюдения на следующем пункте. Но только надули лодку и приготовились спустить ее на воду, как поднялся шторм. Разбушевавшееся озеро стало зеленым, а громадные волны со страшной силой ударялись о скалы.

– Всем укрыться на случай обвала, но быть наготове, – предупредил рабочих Сергей Федорович. – Шторм утихнет, сразу отплывем.

Причал оказался мал и неудобен. Рабочие заняли все мало-мальски подходящие ниши. А Коробейников, не найдя надежного укрытия, прислонился спиной к большому камню, вросшему в землю.

Ночью шторм усилился. Волны с шумом ударялись о скалы. Вдруг раздался страшный грохот. В воду полетели камни. Ударяясь на лету о скалы, они высекали искры, будто пошел огненный дождь. Скалы так дрожали, как бы готовясь вот-вот развалиться на части. Вскоре обвал прекратился. Но озеро продолжало бушевать. Остальная часть ночи прошла спокойно. Задремавший к утру Соколов открыл глаза и поразился тишине. Стояло чудесное утро. Зеркальная поверхность озера в мельчайших подробностях отражала противоположный освещенный солнцем берег. Топограф невольно залюбовался красивым пейзажем. Поблизости похрапывал Шалавей, спал в неудобной позе Коробейников. Рабочие так устали, что, как и он, уснули под утро и не заметили, когда прекратился шторм. «Надо поскорее отсюда выбираться», – решил Соколов; он резко поднялся и стал будить рабочих. Те неохотно выбирались из своих укрытий. А топограф торопил:

– Скорее, товарищи, надувайте лодку и отчалим от этого берега.

– Завтрак варить? – спросил повар Гунько.

– Какой там завтрак. Надо действительно убираться отсюда подобру да поздорову, – сказал Коробейников, поднимая на плечо подвесной мотор. Лодку надували Шалавей и Шапаренко. Остальные расторопно таскали к лодке запрятанное в скалах имущество.

– Готово. Надули, – доложил Шапаренко, отвинчивая шланг насоса.

Дружно подхватив лодку, спустили ее в воду. Коробейников крепил мотор, Шапаренко раскладывал по дну лодки подаваемые с берега ящики, узлы, мешки.

Наверху послышался страшный грохот.

– Отчаливай от берега, а остальные разбегайтесь! – крикнул Сергей Федорович и побежал к укрытию. В воду шлепались камни чудовищных размеров и поднимали водяные столбы. Повисла непроницаемая завеса пыли, точно спустился густой туман. Камнепад прекратился так же неожиданно, как и начался, но пыль скрывала все вокруг. Первая мысль Соколова была: «Живы ли люди? Не повреждена ли лодка?». Он выбежал на берег и стал всматриваться в озеро. Метрах в пятнадцати от берега он увидел порванную, медленно погружающуюся в воду лодку и гребущих чем попало к причалу Шапаренко, Шалавея и Коробейникова. Лодка держалась еще на воде, так как четвертый отсек не был пробит.

– Лодку не покидать! – крикнул Сергей Федорович, бросая гребущим весла. Затем он кинул им конец каната и с трудом вытянул на берег почти затонувшую лодку. Ее «раны» достигали 30 сантиметров!

– Что же теперь делать? – безнадежно покачал головой Коробейников.

– Зашивать и клеить, – ответил Соколов.

К вечеру на все дыры наложили заплаты, но проклейку пришлось из-за темноты отложить на следующий день. Всю ночь стояла поразительная тишина. На рассвете ее нарушил обвал на противоположном берегу, сопровождаемый невероятным грохотом, наподобие артиллерийской канонады. В озеро свалилась гигантская глыба...

– Ох, и проклятое же место. Ни одной минуты не чувствуешь здесь себя спокойно, – зябко поежился Коробейников.

– Приступим к клейке, товарищи, – распорядился Соколов, направляясь к лодке.

Все принялись за работу. Во второй половине дня ремонт лодки закончили.

– Ну, завтра поплывем в Марджанай, – мечтал Сергей Федорович.

Наступило утро 11 августа. Единственным желанием у всех было, как можно скорее покинуть это опасное место. Лодку надули, спустили на воду и начали загружать. Раздался свист, а затем шипение: заплаты отлетели и борта лодки обмякли. Стало ясно, что имеющимися материалами лодку не починить... Соколов больше не думал о Марджанайском заливе. Перед ним встала новая задача – спасти людей. Но как это сделать? Жизнь восьми рабочих зависит от того, какое он примет решение. Обуреваемый невеселыми думами Сергей Федорович уселся на скалу. Перед ним на камнях лежала разорванная лодка. Еще слышалось шипение выходившего наружу воздуха, точно последний слабый вздох живого существа. «Что же делать? Рации нет. Продуктов хватит, если уменьшить норму, дней на десять. Перевалить через Музкольский хребет невозможно: на северной стороне гребня непроходимые скалы». Сергей Федорович отвел глаза от лодки и оглянулся вокруг. Всюду кипела жизнь. На волнах невдалеке покачивались утки-нырки; изогнув серебристое тело, выскакивали из воды рыбки; где-то близко-близко щебетали невидимые птички, а высоко в небе парили черные точки орлов. «Надо попробовать еще раз заклеить дыры. Другого выхода нет».

Соколов подошел к безмолвно сидевшим рабочим:

– Как видите, товарищи, стихия отрезала нас от внешнего мира. Путь через горы прегражден скалами и снежными обрывами. У нас остается один путь – по озеру на лодке. Снова проклеим ее, используя весь подручный материал. Резиновые заплаты наложим в несколько рядов. Накачаем одну треть объема воздуха – лишь бы держалась на воде. Из груза возьмем отработанные фототеодолитные пластинки, продукты и четыре спальных мешка. Чтобы не болтался мотор на слабо надутой лодке, один человек будет держать его на весу, а двое с помощью веревок выравнивать боковой наклон мотора. Кто-нибудь будет насосом подкачивать воздух, а остальные – смачивать водой заплаты. Если в поврежденном месте прорвется воздух, закрывать дыру любыми средствами. Малейшая паника может привести к гибели всех. А сейчас за работу. Утром выезжаем.

Слова начальника вселили надежду в рабочих. Они воспрянули духом и энергично принялись за дело...

Настала ночь томительного ожидания. Никто не мог заснуть. Беспрерывно доносился далекий грохот камнепадов.

– А может, это гроза надвигается? – услышал Соколов шепот Гунько, примостившегося где-то по соседству.

– Можэ и так, – так же шепотом ответил Шапаренко.

На рассвете приготовились к отплытию. Погода стояла тихая и пасмурная.

– Хоть бы солнце не светило, пока доберемся до лагеря, а то нашим заплатам не сдобровать, – вздохнул Коробейников. Дождавшись, когда все разместились в лодке, он несколько раз рванул заводной шнур. Мотор затарахтел и слабо надутая лодка, извиваясь подобно змее, медленно отчалила от берега. Прислушиваясь к работе мотора, никто не отрывал глаз от заплат в полной готовности сделать все возможное для спасения лодки. Но мотор работал ритмично, а заплаты не отклеивались.

– Сколько километров до лагеря? – спросил Гунько.

– Около сорока, – ответил Соколов. – А плывем, наверное, со скоростью три-четыре километра в час. Вот и считайте, когда будем на месте.

Раздался тревожный голос Коробейникова:

– Мотор захлебывается и погружается в воду!

– Натянуть веревки и подкачать воздух! – распорядился топограф.

– Все в порядке, – облегченно вздохнул Коробейников.

Проплыли около десяти километров. Лица у всех повеселели. Рабочие стали шутить.

– Шо тяжко? – стукнул Шапаренко по плечу Гунько. – Цэ тоби нэ кашу варыты.

Стеснительный Гунько в ответ улыбнулся, но тут же испуганно вскрикнул:

– Снизу вода течет!

– Это не опасно, – успокоил его Соколов. – Для нас опаснее утечка воздуха. А воду можно вылить.

Шалавей черпаком, а Гунько банкой вычерпали воду и заткнули дыру ватой.

Небо стало проясняться, а вскоре вышло и солнце. Рабочие то и дело смачивали заплаты водой. «Только бы успеть, только бы успеть», – мысленно твердил Соколов. А солнце продолжало безжалостно нагревать резину.

...Показался Карабулакский залив. До причала осталось меньше километра. Но вот раздался свист – и несколько заплат отклеилось. Воздух с шумом вырвался наружу. Соколов подал команду:

– Зажать плотнее дыры! Качать воздух в оба клапана! Взяться за весла!

Насосы не успевали накачивать воздух в баллоны, корма погружалась в воду, а мотор захлебывался. Лодка сбавила ход. «Неужели придется добираться вплавь?» – с тревогой подумал топограф, зная, что два рабочих-узбека не умеют плавать. Шалавей и Шапаренко налегли на весла. А лодка все больше и больше погружалась в воду. Еще несколько энергичных взмахов веслами – и сидящий на носу рабочий прыгнул на осыпь и подтянул на веревке лодку...

В этот же день, раздобыв на ближайшей молочнотоварной ферме ишака и погрузив на него лодку, Соколов и Коробейников отправились на базу фототеодолитной партии, чтобы переправить лодку в Ош для ремонта, а затем вновь продолжить работу на Сарезском озере...

 

6

 

В северо-западной части Памира несколько тысяч квадратных километров занимает ледниковая область. С севера она отделена долиной Муксу. В сентябре 1878 года экспедиция В. Ф. Ошанина обнаружила в верховьях Муксу громадный ледниковый язык, но из-за плохой погоды не смогла исследовать ледник. По внушительным размерам языка Ошанин предположил, что он принадлежит крупнейшему долинному леднику, и назвал его именем славного исследователя Ферганской и Алайской долин Алексея Павловича Федченко.

В 1882 году с западной стороны по долине Ванча к ледниковой области приблизился топограф П. Е. Косяков.

В 1884 году для исследования ледника Федченко по маршруту, предложенному Мушкетовым, Ивановым и Ошаниным, отправилась экспедиция, руководимая Григорием Ефимовичем Грумм-Гржимайло. Однако и эта экспедиция потерпела неудачу.

«Ледник Федченко, – писал Грумм-Гржимайло, – мне не пришлось, к сожалению, посетить. Только что взошел я в ущелье Сельсу (Сельдара. – О. Ч.), как надо мной разразилась целая буря. Идти дальше было уже слишком рискованно, и я возвратился обратно. Стоянка моя здесь, вследствие постоянного ветра, холода, снега и дождя, была кратковременная. Я снова перешел Терс-агар».

В 1885 году Г. Е. Грумм-Гржимайло возглавил новую экспедицию в Каратегин и Дарваз. В составе экспедиции работал топограф Г. Е. Родионов. Маршрут экспедиции связывал как бы воедино прежние экспедиции Федченко, Северцова и Ошанина.

В 1887 году Грумм-Гржимайло с братом Михаилом Ефимовичем подошел к ледниковой области с восточной стороны. Экспедиция открыла группу ледников в верховьях Танымаса (28 августа 1948 года крупнейшему леднику, выходящему в долину Танымас, было присвоено имя его первооткрывателя – Г. Е. Грумм-Гржимайло).

В 1903 году Вахан и Шугнан посетил Н. Л. Корженевский. В следующем году он спустился от Алтынмазара по реке Муксу в Каратегин, открыв ледники Мушкетова и Форматбек.

В 1909 году снаряжается экспедиция для отыскания путей через таинственные перевалы Кашалаяк и Танымас. После неимоверных трудностей разведочному отряду этой экспедиции, возглавляемому Н. И. Косиненко, удалось с лошадьми подняться на морену ледника Федченко.

«...двинулись по моренному нагромождению оконечности ледника, – писал Косиненко, – но посередине его ложа. Лошади скользили по обнажавшемуся от мелкого щебня льду и падали, с трудом поднимаясь. От острого щебня кровавые следы их ног обозначали наш путь. Часа четыре мы шли, ведя в поводу лошадей и поднимаясь с одного гребня морены на другой. Верст через шесть с конечной морены ледника мы вступили на чистый лед, где можно было сесть на коней, хотя с ежеминутным риском кувырнуться. Впереди расстилалась пустынная ледяная поверхность. Жутко было ступать по этой неведомой, никогда не знавшей человеческих следов области, где ожидало нас много опасностей, свойственных этому царству льда. Все чаще и чаще наш путь преграждали ледяные трещины шириною от фута до сажени, но пока они легко обходились. Затем снова пришлось двигаться между грядами морен и колоссальными ледяными пирамидами. Количество трещин так увеличилось, что на 23-й версте от бивака мы попали в целую сеть их, преградивших нам путь на все стороны, и едва удалось найти обратный выход – следы копыт на льду были почти незаметны. Тогда свернули в правый боковой ледник, весь загроможденный моренами, но по бокам ложа которого на скалах зеленела трава. С большим трудом мы пересекли несколько мощных морен, прежде чем попали на этот ледник, и только к вечеру, после невыносимо трудного перехода, мы расположились на бивак, верстах в шести от слияния ледников, и простояли на нем целую неделю, за что и самый ледник получил название «Бивачного».

Отряд Косиненко пытался пробиться пешком в верховья ледника Бивачного и дважды совершил поход по леднику Федченко в поисках перевала Кашалаяк. Косиненко нашел перевал, но не был уверен, что это тот самый легендарный Кашалаяк; спуститься с него в глубочайшую котловину по отвесным скалам и снежным обрывам было совершенно невозможно.

«Итак, – подвел итог Косиненко, – все возможные попытки найти путь в долину Ванча через этот «Ледниковый океан» потерпели неудачу... В общей сложности здесь по ледникам было сделано свыше полутораста верст».

Косиненко оказался первым исследователем, которому удалось проникнуть в глубь ледниковой области и пройти 30 километров по леднику Федченко. Он не вел топографической съемки, но зато практически доказал, что по этому огромному леднику можно провести вьючных лошадей. В дальнейшем маршрут отряда пролегал по краю ледниковой области. Попытка найти перевал из Танымаса в Язгулемскую долину не увенчался успехом. Тогда отряд Косиненко спустился по Танымасу. Пересекая хребты, он обогнул с юго-запада ледниковую область и вышел в Алайскую долину.

В 1916 году Русское географическое общество послало на Памир экспедицию во главе с астрономом Я. И. Беляевым. Ближайшим помощником Беляева был студент-географ П. И. Беседин. Предстояло проникнуть и пройти, насколько окажется возможным, в долину реки и ледника Гармо, описать ее и произвести маршрутную съемку, определить астрономические пункты. Попутно предполагалось сделать барометрическую нивелировку и собрать материалы для будущих экспедиций о других, еще не исследованных местах. По меткому выражению Я. И. Беляева, нужно было «проложить тропинку будущему исследователю тех неизведанных и малодоступных мест». 1 июля экспедиция выступила из Оша, вышла в Алайскую долину и обогнула с запада Заалайский хребет. Затем перевалила через хребет Петра Первого. Около полутора месяцев экспедиция исследовала ледник Гармо. Беляев установил, что этот ледник самый крупный из всех ледников Дарваза. И сам ледник и его боковые притоки оказались очень разнообразными. «Здесь собрана в одном месте самой природой своего рода «ледниковая коллекция» (если так можно выразиться)», – писал Беляев.

Но интересные географические открытия, сделанные экспедицией в районе ледника Гармо, не успокоили пытливого исследователя. Беляев мечтал найти проход в Алтынмазар, о котором ему говорил один таджик: «Давно-давно этой дорогой ходили в Алтынмазар некоторые люди». Хотелось Беляеву увидеть издали и перевал Кашалаяк. Для этого исследователь с проводником таджиком совершил 24 июля восхождение на пик Гармо. «Я надеялся, – писал Беляев в своем дневнике, – (правда мало) на то, что это восхождение, может быть, разъяснит до некоторой степени характер местности между началом ледника Гармо и знаменитыми Алтын-Мазарскими высотами (Музджилга, Сандал, Шильбе. – О. Ч.), с одной стороны, а с другой, мне очень хотелось заглянуть и на Кашал-Аякский ледник».

Беляев со своим спутником отправился к северной оконечности пика Гармо, полагая, что достигнет верхней площадки и сверху увидит боковое ущелье в северном рукаве ледника Гармо, а также заглянет на северо-восток... Однако надежды исследователя не оправдались. Площадка, на которую выбрался Беляев, кончалась у стенки, загораживающей видимость на северо-восток. Подняться выше оказалось невозможно.

«Результаты восхождения на пик (вернее, на часть пика) следующие. Во-первых, сам факт восхождения мне кажется важным, так как его сможет повторить будущий исследователь с лучшими средствами и снаряжением. Во-вторых, с вершины террасы открывается панорама на весь ледник Гармо, это обстоятельство мне позволило пополнить и подправить свою съемку. В-третьих, теперь я с большей уверенностью могу сказать, что путь с Кашал-Аякского ледника на ледник Гармо (или обратно) вряд ли возможен. В-четвертых, я также убежден, что нет пути и с ледника Гармо к Алтын-Мазару (как утверждают легенды). Наконец, в-пятых, увидеть боковое ущелье северного рукава Гармо (которое имеет разрыв в контуре на карте) с этой террасы не представляется возможным».

Исследователь находился на пороге больших географических открытий, но из-за недостаточного материального обеспечения экспедиции вынужден был прекратить дальнейшую рекогносцировку в районе ледника Гармо. Беляев нашел перевал через Дарвазский хребет, назвав его Пулковским, и провел группу таджиков в Ванчскую долину, где соединился с отрядом своего верного помощника Беседина. Экспедиция продолжала исследования в верховьях Ванча. Однако Беляев остался неудовлетворен их результатами. В своих путевых записях он с горечью заметил:

«Мне очень хотелось сделать экскурсию из Пой-Мазара на ледник Кашал-Аяк, но недостаток денег и снаряжения (консервов и обуви) заставили от этого отказаться».

«Белое пятно» в Северо-Западной части Памира становилось все меньше. На карте как длинные щупальца подступили к нему с разных сторон маршрутные съемки по долинам Муксу, Танымас, Ванч, Гармо. Исключительно богатый материал по ледниковой области дали экспедиции Косиненко, Беляева и в первые годы советской власти Н. Л. Корженевского, открывшего хребет Академии Наук – центральную горную цепь Памира. Теперь предстояло проникнуть в самое сердце «белого пятна» и исследовать его. Но еще Косиненко предупреждал, что ледники Федченко и Танымас (ледник Грумм-Гржимайло) можно назвать почти непроходимыми и что проникнуть туда с научной целью возможно только при наличии солидных специальных средств.

Анализируя материалы памирских экспедиций, работавших в районе «белого пятна», академик Д. И. Щербаков справедливо указывал:

«Причина слабой исследованности этого района крылась главным образом в отсутствии достаточного альпинистского опыта у большинства сотрудников всех прошлых экспедиций».

В 1928 году на Памир отправилась большая экспедиция Академии наук СССР для расшифровки «белого пятна» и нанесения его на карту. В ее состав включили группу опытных советских и зарубежных альпинистов, возглавляемую Отто Юльевичем Шмидтом. Наиболее удобным подходом к ледниковой области была признана долина Танымас. Организованный там базовый лагерь получил название «Пыльный». В середине июля по поручению О. Ю. Шмидта альпинисты Ф. Кольгаупт и Л. Перлин разведали истоки реки Танымас, поднялись на ледник и обнаружили несколько выше перевальную точку. На запад перед ними расстилалась ледяная пустыня с невысокими, покрытыми скалами и снегом горами. Вслед за альпинистами в верховья Танымаса прошел отряд астронома Беляева и тоже вышел на неизвестный ледник. Погода внезапно испортилась, началась метель. Беляев повернул назад.

«Вчерашняя экскурсия, – записал в своем дневнике Я. И. Беляев 27 июля, – показала, что новый ледник является громадным и проходит мимо Танымасского ущелья. Он должен иметь сток, он должен питать какую-то большую реку. Но какую и куда он стекает, мне было неясно. Я знал, что ни Ванч, ни Гармо не могут питаться новым ледником, таким образом, остались только две возможности: либо ледник стекает к Абдукагору, либо к Мук-су. В первом случае могла быть «широкая дорога» на Ванч, чему противоречил поворот на север. Таким образом, осталось одно предположение – ледник питает реку Мук-су, то есть это не новый ледник, а ледник Федченко. Но тогда ледник Федченко приобретает грандиозные размеры, и эти размеры меня приводили в полное смущение».

Из-за неблагоприятной погоды Беляев не смог проверить свою догадку. Производя астрономические наблюдения, он 31 июля прибыл в лагерь «Пыльный» и встретился там с топографом-альпинистом Иваном Георгиевичем Дорофеевым, к тому времени закончившим съемку ледников, выходящих в долину Танымас. Астроном сообщил топографу свои предположения относительно виденного им ледника.

Дорофеев во главе отряда, состоявшего из шести человек, 1 августа вышел в верховья Танымаса. С перевала Танымас перед ними открылась грандиознейшая панорама ледника-гиганта. Склоны гор были покрыты вечными снегами, только кое-где чернели отвесные скалы. Около перевала ледник поворачивал на северо-запад. К основному леднику с юго-запада примыкал широкий и очень красивый ледник, названный ледником Академии Наук.

Закончив съемку на перевальной точке, Дорофеев спустился к озеру в долину Танымаса на ночлег. 2 августа с двумя рабочими он вторично поднялся на перевал Танымас. Перед топографом встал вопрос: «Куда идти по леднику – вверх или вниз?». И он решил идти вниз, производя буссольно-глазомерную съемку.

Дорофеев достиг перевала на левой стороне ледника и установил, что это и есть тот самый легендарный Кашалаяк, к которому с низовьев ледника Федченко подошел в 1909 году Н. И. Косиненко.

«...я убедился, что мы идем по леднику Федченко, – восторженно писал Дорофеев. – Значение этого открытия трудно было переоценить: не только изменялась предположительная схема расположения горных хребтов в районе «белого пятна», но и ледник Федченко оказывался одним из величайших горнодолинных ледников мира, имеющим, по нашим измерениям, протяжение около 76 километров.

Итак, мы оказались на леднике Федченко!».

Пятьдесят дней Дорофеев провел на леднике Федченко. Он поднялся в его верховья, разведал и снял перевал Кашалаяк, спустился по ледяным обрывам в долину Ванча. Затем, перейдя Ванчский хребет, поднялся Язгулемским перевалом снова на ледник Федченко и прошел вниз до впадения в него ледника Бивачного. На основании полученных материалов Дорофеев составил карту ледника Федченко – стержня ледниковой области.

Так было частично закрыто на карте Памира это «белое пятно».

Большая Памирская высокогорная экспедиция Академии наук СССР направилась в 1931 году для дальнейшего исследования западной оконечности ледниковой области. Экспедиция состояла из пяти отрядов: геодезического, фототеодолитного, двух геологических и альпинистского.

В долине Муксу и в низовьях Кызылсу астроном-геодезист И. Д. Жонголович определил несколько радиоастропунктов и, опираясь на них, развил триангуляционную сеть для засечек вершин на хребтах Заалайском и Петра Первого. Существенную помощь ему оказали геологи Д. И. Щербаков и Т. Б. Боровская.

В начале сентября отряд Дорофеева с альпинистами выступил по громадному леднику Сугран (По другим источникам, «Сагран» или «Сагрун») до перевала Пешего. У поворота ледника к востоку на отряд обрушился камнепад и чуть не погубил людей. С перевала отряд спустился на южный склон хребта Петра Первого и проработал там до наступления холодов. Были изучены ледники Сагран, Гандо и Гармо.

Свою съемку Дорофеев связал со съемкой ледника Федченко, произведенной в 1928 году, окончательно уничтожив «белое пятно». С помощью местных жителей топограф установил, что три года назад за пик Гармо с ледника Федченко им была ошибочно принята другая высочайшая вершина, названная впоследствии пиком Сталина.

В 1932 году продолжалось наступление на ледниковую область с запада и севера. Фототеодолитной съемкой была покрыта вся система ледников Гармо, и значительная площадь в долине Ванча, Муксу и других. В этом же году развернулись исследовательские работы по программе Второго Международного полярного года. Функционировали временные метеорологические станции в Алтынмазаре и у языка ледника Федченко, началась постройка обсерватории в 32 километрах от языка на ригеле около перевала Кашалаяк.

На следующий год исследования ледниковой области были продолжены. На леднике Федченко работал гляциологический отряд; фототеодолитный отряд под руководством Дорофеева произвел съемку языков ледников Федченко и Грумм-Гржимайло, а также ледников, лежащих в восточной части северного склона хребта Петра Первого. Дорофеев и Кудрявцев прошли весь ледник Федченко. К альпинистскому отряду, совершившему восхождение на пик Сталина для установления метеорологического самописца, прикомандировали топографа И. Г. Волкова, осуществившего съемку ледников в районе высочайшего пика.

7 ноября, в шестнадцатую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, была открыта самая высокогорная геофизическая обсерватория в Советском Союзе – «Ледник Федченко». Первый коллектив зимовщиков во главе с В. М. Бодрицким состоял из четырех человек.

В последующие годы ледниковую область в основном посещают альпинисты, преследующие прежде всего спортивные цели. Наряду с этим альпинисты-географы в известной степени пополняли сведения о ледниках. Правда, в названиях ледников и вершин ледниковой области было много путаного, в чем легко убедиться, сличая разные орографические схемы и карты.

И все же можно считать, что на ледниковую область Памира за очень короткий срок – пять-шесть лет – получен достаточно полный картографический материал. Самая большая заслуга в этом принадлежит замечательному топографу Ивану Георгиевичу Дорофееву, чье славное имя навсегда вошло в историю расшифровки «белого пятна» на карте Памира.

Однако карта ледниковой области, как, впрочем, и карты других районов «Крыши мира», имела существенные недостатки. Главный из них заключался в отсутствии жесткой триангуляционной основы, а следовательно, карта не удовлетворяла нужной точности.

С середины 40-х годов в ледниковую область начало вторгаться молодое поколение геодезистов и топографов, использующих опыт своих предшественников и вооруженных новейшим снаряжением.

В 1945 году отряд фототеодолитчика Н. Я. Гамалеева поднялся на язык ледника Федченко и прошел по нему до впадения ледника Бивачного.

В 1946 году в верховьях долины Танымас фототеодолитную съемку производил В. Ф. Колесников.

В 1948 году перед топографами экспедиции встала труднейшая задача – за один полевой сезон покрыть фототеодолитной съемкой всю ледниковую область. С долины Хингоу к ней должны были подступить три отряда под общим руководством В. С. Самарина. В верховьях долины Танымас намечался постоянный лагерь отряда Я. М. Анисимова. Ему предстояло произвести съемку ледника Г. Е. Грумм-Гржимайло и верховьев ледника Федченко.

Отрядам В. И. Василевского и А. И. Силенка было поручено снять среднюю часть ледника Федченко. Предполагалось, что оба отряда будут базироваться на метео-гляциологической обсерватории, куда вел торный путь от Алтынмазара. Готовясь к предстоящей работе, Василевский и Силенок перечитали всю литературу о леднике Федченко и пришли к убеждению, что если дожидаться в Алтынмазаре открытия движения на леднике Федченко (середина августа), можно упустить самое благоприятное время для съемки. Как правило, в сентябре на леднике появляется дымка, мешающая фотографированию, и часто низкая облачность. Поэтому фототеодолитчики предложили свой план организации работ. Они решили оба участка снять совместными усилиями, двигаясь по маршруту, пройденному 20 лет назад топографом Дорофеевым. Летом, во время интенсивного снеготаяния, в верховья долины Танымас невозможно на лошадях доставить грузы, поэтому Василевский и Силенок рассчитывали подвезти имущество и продовольствие, как можно ближе к трассе ледника Федченко, а самый период снеготаяния (два – два с половиной месяца) использовать для съемки ледника, где лошади не потребуются.

Руководство экспедиции согласилось с этим планом.

На второй день отряд Василевского и Силенка прибыл с базы фототеодолитной партии к месту постоянного лагеря. Разместились поблизости от ледника Грумм-Гржимайло.

– Чувствуется близость ледников. Ветерок с запада бодрящий, – произнес Силенок, натягивая на голову капюшон меховой куртки. – Ставьте палатки, братки, входом к склону. Не так сильно будет ночью донимать ветер.

Рабочие развьючивали животных. Одни уводили их на водопой, другие распаковывали вьюки и ставили палатки.

В ожидании ужина Василевский и Силенок забрались в свою палатку, устроившись на разостланных спальных мешках.

– Вот, Саша, мы и одни. Теперь все зависит от того, как мы организуем свою работу, – сосредоточенно глядя куда-то в угол брезентового жилища, трепыхавшегося под напором ветра, проговорил Василевский. Он лежал на спине, подложив под голову руки.

Силенок сидел по-турецки и дымил папиросой.

– Сделаем. Была бы хорошая погода.

– Нам нужно решить две проблемы, – продолжал Виктор Игнатьевич, – добыть охотой свежего мяса и разыскать где-то поблизости топливо. Я ведь думал, что здесь будет кустарник.

– Придется пока из урочища Топтал привозить валежник и облепиху. Но это километров двадцать отсюда. Хорошо хоть на первое время взяли саксаула.

– Завтра Газизов и Гаращенко поедут на базу и на обратном пути смогут захватить в Топтале сушняка. Специально для этой цели мы не можем выделять лошадей. А в дальнейшем что-нибудь придумаем.

Утром выяснилось, что накануне рабочие нигде вблизи лагеря не могли найти глины, чтобы сделать печь для выпечки хлеба.

– Без печки никак нельзя, – сказал Василевскому старший рабочий Горюткин. – Лепешки на сковороде печь невыгодно. Никакого припека не будет.

Виктор Игнатьевич сам вышел на поиски глины и нашел ее в пяти километрах от лагеря. Глина оказалась неважного качества. Но печь сложили и получили первые пять хлебов. Они сильно пригорели и осели, но это не огорчило повара Чипкова:

– Ничего! Закваски привезем, и хлеб будет что надо.

16 июня Газизов и Гаращенко привели второй караван. Вместе с ним прибыл и отряд Анисимова. Теперь в лагере № 1 насчитывалось 27 человек. Анисимов привез пачку писем и газеты.

– Яша, а шахматы захватил? – спросил Силенок.

– Забыл, – огорчился Яков Михайлович. Но он исправил свою оплошность и искусно вылепил из хлеба шахматные фигурки, выкрасив половину из них красной тушью.

Силенок изготовил из листа бумаги шахматную доску, и шахматисты разыграли первую партию...

Перевозка топлива из урочища Топтал в лагерь № 1 оказалась весьма невыгодной; завьюченные лошади попутным рейсом могли захватить его очень немного. Надо было поискать топливо поближе, и Василевский с Анисимовым отправились на разведку. Поднявшись на 300 метров по южному склону отрога, они наткнулись на пологую площадку, густо поросшую терескеном.

– Эта находка теперь полностью решает проблему с топливом, – обрадовался Виктор Игнатьевич. – Терескена хватит месяца на два!

К терескеновой площадке пробили дорожку, убрав камни. Одни рабочие выкорчевывали при помощи ледорубов кустики терескена, другие – накладывали его в мешки и относили в лагерь.

В неприветливой пустынной долине Танымас люди обосновались так, точно собирались здесь жить всегда. Охотничья команда в составе Анисимова, Трегубова и Газизова добыла пятнадцать козлов. Пекари усиленно пекли хлеб, резали его ломтями и сушили. Повара коптили козлиное мясо, заготовляя его впрок.

Под жгучими лучами июньского солнца заметно осел и стаял зимний снег, обнажая предательские трещины на ледниках. С каждым днем уровень воды в реке повышался.

Наступило самое благоприятное время для продвижения вверх по долине Танымас. 21 июня из лагеря № 1 вышли две группы для рекогносцировки путей: Анисимов с рабочим Ищенко – на ледник Грумм-Гржимайло для подыскания места под временный лагерь своего отряда, а Василевский, Силенок, Алексей Кучеров и Трегубов – вверх по Танымасу, чтобы выбрать место под лагерь № 2.

После утомительного долгого пути четырем разведчикам удалось найти поросшую терескеном площадку. На ней фототеодолитчики решили разбить лагерь № 2.

22 июня отряды Василевского и Силенка вышли на расчистку пути к новому лагерю.

В течение недели в лагерь № 2 доставили продовольствие с расчетом на два месяца, необходимое снаряжение, часть фуража. В новом лагере установили рацию для поддержания постоянной связи с базой партии.

Пока Газизов и Гаращенко водили караваны между лагерями № 1 и № 2, Василевский и Силенок совершили по восхождению для наблюдений, после чего предприняли поиски прохода в самое верховье долины Танымас для проведения вьючного транспорта. Поднявшись на короткий ледяной язык, называемый «Танымасской лапой», они остановились.

– Смотри, Витя, сурки, – удивился Александр Иванович и показал альпенштоком на двух жирных зверьков, пивших воду из небольшой проталинки. Напившись, сурки запрыгали к своим норам.

– Среди льдов странно видеть живые существа. Здесь и травы-то почти нет, а ишь упитанные какие.

Вернувшись в лагерь № 2, фототеодолитчики встретили Гамалеева и фельдшера Шепетко, прибывшего для сопровождения отрядов в походах по ледникам.

– Ну, как дела? – пожал руки начальникам отрядов Гамалеев.

– Сегодня ходили смотреть дорогу. Трудновато будет поднимать лошадей по языку ледника. Завтра пойдем на разведку с лошадьми, – ответил Василевский.

– Я тоже пойду с вами.

30 июня группа в составе Гамалеева, Василевского, Силенка, рабочих Коржука и Кожемякина с двумя легко завьюченными лошадьми вышла вверх по Танымасу. Передвигаясь по неровной и скользкой поверхности, лошади то и дело падали. Лавируя между трещинами, увязая в сугробах подтаявшего снега, группа прошла три километра по леднику. Лошадь, которую вел на длинном поводе Кожемякин, неудачно прыгнула через небольшую трещину. Обломав задними копытами кромку, она повисла на передних ногах. Рабочий не растерялся и привязал повод за торчавший камень. С лошади сняли вьюки и вытащили ее из трещины.

– Придется лошадей отправить в лагерь, а самим идти в связке, – сказал Гамалеев.

Коржук и Кожемякин с лошадьми вернулись в лагерь № 2.

После долгих поисков удалось найти и расчистить путь к лагерю № 3 для вьючного транспорта.

Ознакомившись с проделанной работой, Гамалеев через три дня уехал на базу.

4 июля караван из восьми лошадей вышел в верховья долины. Путь был невероятно тяжел. Лошади в некоторых местах буквально тонули в рыхлом снегу. Возле «утонувшей» лошади разгребали снег, освобождали ее от вьюка и выводили на твердую почву. Но только справлялись с одной лошадью, как в снегу увязала другая. Лошади так устали, что, увязнув в снегу, уже не пытались сами выбраться из него. Поминутное развьючивание лошадей и перетаскивание вещей измучило людей. Караван продвигался черепашьими темпами.

Лагерь № 3 оказался последним, куда возможно было провести лошадей. Василевский и Силенок поручили рабочим расчистить путь по снежнику, а сами для рекогносцировки поднялись на морену ледника Астрономического. С морены перед ними открылась незабываемая панорама верховьев величайшего ледника. На своих фотосхемах фототеодолитчики опознали вершины, на которые предстояло подняться, и наметили маршрут отрядов вниз по леднику.

– Хорошо, что в этом году нас снабдили фотосхемами, а то мы поплутали бы по этим ледничкам, – заметил Силенок, рассматривая схему.

Обследовав замерзшее озеро, поднялись к каменному туру высотой в рост человека. На одном из камней тура сохранилась надпись, сделанная зеленой краской:

«31. 08. 46. Трофимов, Назаров, Бугаев были 1946»

Это был астрономический пункт, определенный Я. И. Беляевым в 1928 году.

Сконцентрировав в лагере № 3 необходимый запас продуктов и снаряжения, отряды пятого июля выступили в четвертый по счету лагерь, намеченный на переметном леднике Наливкина. Часть рабочих вышла вперед кратчайшим путем к следующему лагерю, а фототеодолитчики по пути совершили несколько восхождений.

Отряд Силенка пересек ледник Федченко и поднялся на гребень отрога. В это время отряд Василевского пробивался к вершине с отметкой 5270 метров в западной части хребта Арал. Слово «Арал» в переводе с киргизского языка означает «Остров». И действительно, этот хребет похож на остров, окруженный со всех сторон ледниками. Рабочие же Иван Кучеров и Трегубов в связке отправились через перевал Танымас к «ледниковому лагерю», о местоположении которого им накануне рассказал Василевский. Рабочие несли рюкзаки с топливом и продуктами и спальные мешки. Вместо того, чтобы обойти замерзшее озеро, – как инструктировал их Василевский, – они решили пересечь его. Определив, что лед достаточно крепок, рабочие развязались. Они подходили уже к противоположному берегу, когда под ногами Кучерова треснул лед и он моментально погрузился в воду. Цепляясь руками за ледяную кромку, рабочий пытался выбраться на лед, но мешал тяжелый рюкзак со связанными на груди лямками. Лед ломался, и полынья становилась все шире. Трегубов ползком поспешил на помощь товарищу. Он кинул ему конец веревки, а за другой стал тянуть. После многих попыток Кучерову удалось выбраться на лед. Несколько минут он лежал в изнеможении с закрытыми глазами. Его руки были окровавлены, ватная одежда набухла и отяжелела. Рабочие ползком достигли берега и вернулись в третий лагерь.

К вечеру оба отряда спустились в условленное место. Беспокоило отсутствие Кучерова и Трегубова, но сгустившиеся сумерки помешали организовать поиски. Палатки поставили прямо на льду. Всю ночь слышался глухой треск.

Никто не спал. Рано утром выслали группу на поиски Кучерова и Трегубова. Встретили их на перевале Танымас и привели в ледовый лагерь.

7 июля фототеодолитчики вышли на очередные восхождения. При подъеме на вершину Кызкурган (5475 метров) отряду Силенка почти от самого подножия пришлось рубить ступеньки, на что ушла уйма времени и было потрачено много сил. В довершение всего вершину окутали густые облака.

Наступали сумерки, а отряд в лагерь не возвращался. Виктор Игнатьевич осматривал в бинокль склоны пика Кызкурган. Наконец, он заметил четыре движущиеся точки. Василевский распорядился разжечь на высоком камне костер из сухого спирта и в связке с двумя рабочими вышел навстречу...

Фототеодолитчики провели в ледовом лагере три дня. Из третьего лагеря за несколько рейсов принесли много продуктов и топлива.

Пятый лагерь предполагалось устроить на обсерватории, куда отправилась связка из четырех человек во главе с фельдшером Шепетко. На крутом повороте ледника им встретился ледопад, изрезанный множеством поперечных трещин и напоминавший колоссальную разрушенную лестницу. Обойти ледопад не удалось из-за широких трещин. После долгих плутаний в ледниковых нагромождениях четверка нашла проход в средней части ледопада, где трещины были меньше и во многих местах засыпаны снегом. По ледяным мостам переползали по одиночке. Узкие открытые трещины брали прыжками, а широкие пропасти обходили. Два часа связка преодолевала двухкилометровый ледопад.

Алеша Кучеров (в отряде было двое Кучеровых – Иван и Алексей) влез на ледяную глыбу и радостно закричал:

– Мачты метеостанции!

...Стуча горными ботинками, подбитыми металлическими шипами, Шепетко в сопровождении рабочих прошел в открытую дверь обтекаемого домика обсерватории. На стук никто не отозвался. Тогда фельдшер легонько толкнул дверь, и она поддалась. Перед группой в позе немого испуга стоял мужчина.

– Вы откуда явились? Вы свои? – глухим голосом спросил он.

– А какие же? – с недоумением уставился на него Алеша Кучеров. Его поразил вопрос зимовщика.

– Простите, но караванный путь еще не открыт... – продолжал он, с тревогой осматривая заросшие и осунувшиеся лица пришельцев.

– Ах, вот оно что, – рассмеялся Шепетко. – Мы топографы и пришли с верховьев ледника. Хотим у вас остановиться на недельку.

Лицо мужчины просияло:

– Пожалуйста, устраивайтесь как дома! Но вы точно с неба свалились. Первый караван должен прийти только через месяц. А другим путем к нам еще ни одна душа не проникала. Я пойду скажу повару, чтобы он приготовил вам поесть, – засуетился он.

– Не беспокойтесь, – остановил зимовщика Шепетко. – Нас ведь много, и к вечеру подойдут еще две группы.

– Места всем хватит.

– Будем знакомы. Фельдшер Владимир Шепетко.

– Начальник станции Николай Аршинов.

Из других комнат-кают вышли зимовщики и стали знакомиться с гостями. Оказывается, на метеостанции никто не заметил приближения четверки. А когда зимовщики услышали в коридоре таинственный стук шагов, то подумали, что на станцию пожаловал медведь.

Попросив у Аршинова сани, сделанные из лыж, Кучеров А., Коржук и Трегубов вернулись в ледниковый лагерь за новой партией грузов.

К прибытию всех участников ледового похода Аршинов распорядился истопить баню и приготовить ужин. Работники высокогорной зимовки несказанно обрадовались гостям. Ведь топографы были первыми людьми, прибывшими на станцию с «Большой Земли» в этом году. По случаю такого торжественного дня зимовщики включили радиоприемник, что делалось редко, так как батареи были на исходе.

Палаточный городок топографов, получивший название «Лагерь метеорологический», разместился на проталине в двухстах метрах от домика станции. Аршинов разрешил пользоваться дровами, поэтому отпала необходимость посылать людей в третий лагерь за топливом, 12 июля отряды вышли на восхождения.

...Отряд Василевского пересек ледник и взошел на вершину с отметкой 5201 метр. Быстро произвели наблюдения, и отряд начал спускаться с вершины. Шедший последним Василевский поскользнулся и стал съезжать по снежному ровному склону. Он пытался затормозить скольжение ледорубом, но его конец не мог пробить плотный слежалый снег. По инерции Василевский слетел с карниза и повис на ледорубе, раскачиваясь в воздухе над пропастью. Темляк ледоруба больно сжал запястье руки. Обладая недюжинной силой, Виктор Игнатьевич сумел подтянуться на одной руке, другой рукой он ухватился за край карниза и уперся ботинками в стенку. Подтягиваясь на руках, с трудом выбрался на карниз...

...Отряд Силенка после двенадцатичасового упорного штурма с рубкой ступенек на ледяном склоне взошел на вершину «Шпора» (5250 метров). На самой высшей точке обнаружили треногу, прикрепленную к камням ржавой проволокой. Судя по тому, что металлические части заржавели, а деревянные стали серыми – ее поставили давно. В камнях под треногой Силенок нашел сложенную вдвое записку. На одной стороне карандашом размашистыми крупными буквами было написано:

«Сотрудники обсерватории Л. Федченко

1) инж. геоф. Кожевников А. П.

2) техник аэролог Нелле Б. Г. взошли на эту сопку и сняли комбинированный прибор самописец (который будет отправлен в Ташкент). Погода была чудная, почти тихая и теплая. Подъем совершался на лыжах и длился от обсерватории до места слияния приблизит. 4,5 часа. Отсюда заснято фотоаппаратом:

1) Сам самописец.

2) Продолжение ледника Федченко на Ю. В.

3) Хребет Академии Наук.

4) Ледник Федченко на С. В. (т. е. на Алтын Мазар)

подписи.

6. 02. 36 г.»

На обороте записки прочли:

«Прошу, если кто будет устанавливать снова прибор, сообщить по след. адресу: Ленинград, 48, Васильевский остров, 15-линия, дом 82, кв. 3, А. Кожевников».

 

Но так никто и не поставил на этой вершине другого самописца, а тренога, простоявшая двенадцать лет, пришла в ветхость. И. Кучеров взял ее с собой на обсерваторию, чтобы сделать санки.

Палаточный городок фототеодолитчиков просуществовал на обсерваторском ригеле пять дней.

15 июля отряды покинули гостеприимных зимовщиков и вышли в сторону ледника Бивачного.

На ночлег остановились в 12 километрах от обсерватории на средней морене.

С восходом солнца одна группа с вещами во главе с Шепетко отправилась дальше вниз по леднику, а штурмовые группы Василевского и Силенка налегке, только с инструментом, ушли на восхождение.

Устанавливая треногу на одной из вершин хребта Северный Танымас, Газизов обратил внимание на стремительно поднимавшееся за хребтом Академии Наук громадное белое облако.

– Смотрите, смотрите! – закричал Гафиз, указывая на облако.

Облако, все более и более увеличиваясь в размерах, неслось на восток и совсем неожиданно с глухим буханьем вынеслось на ледник Малый Танымас.

Александр Иванович быстро поднял к глазам бинокль:

– Это снежная лавина.

С шипением лавина пересекла ледник Федченко и с громадной силой ударилась о противоположный склон. Затем она взлетела высоко в небо и стала медленно рассеиваться, словно тая.

– Ох, как красиво и жутко! – опустил бинокль Александр Иванович. – Не дай бог там в это время быть.

– Верная гибель, – заключил Газизов.

– Тут уж никакая техника безопасности не поможет, – усмехнулся Чипков. – Все дело случая.

– Недаром меня жена каждый раз провожает в поле, словно на фронт, – улыбнулся Александр Иванович. – Ну, братки, устанавливайте инструмент да приступим к наблюдениям, – переменил он разговор.

В полдень, как условились, группы соединились на леднике Бивачном.

17 июля к шестнадцати часам отряды достигли площадки на морене и разбили на ней последний лагерь № 6. Пока рабочие ставили палатки, Василевский и Гаращенко вышли вверх по леднику Бивачному для рекогносцировки подходов к вершине, на которую предстояло подняться.

Вернувшись в лагерь, увидели встревоженного Силенка.

– Посмотри, Витя, дымка застилает горы, – сказал он Василевскому.

Снежные вершины действительно были подернуты легкой дымкой.

– Похоже, что так. И отработать-то осталось всего три узла.

...В лагере на леднике Бивачном дымка продержала топографов несколько дней. Положение осложнялось тем, что кончались продукты.

– Разрешите мне сходить на охоту, – обратился к Силенку Газизов.

– Какая здесь может быть охота. Кругом лед и скалы. Травинку с лупой не найти.

– Мне рассказывал Гамалеев, что три года назад видел на Бивачном стадо козлов. Пустите, все равно делать нечего.

– Ну иди, поищи тех козлов. Пойдешь вместе с Коржуком и обязательно в связке. «Кошки» возьмите. А то я знаю вашего брата, – заметил Силенок, направляясь к палатке.

Василевский, рассматривавший снимки, при входе товарища поднял голову:

– Дымка не рассеивается?

– «В тумане скрылась милая Одесса...» – дребезжащим тенорком пропел в ответ Силенок.

– Вот тебе и фототеодолитная съемка. То ли дело мензула: ни дымка, ни облака съемке не мешают.

– Что ты, Витя. Да разве можно снять ледники мензулой. Бог с тобой, дорогой!

– Я не стою за чистую мензульную съемку. Но фототеодолитный метод громоздок и не всегда оправдывает себя. Мне кажется, с мензулой и аэроснимками можно было проделать с меньшей затратой сил ту работу, которую мы проделали.

– А мне нравится фототеодолитная съемка. Если умело размещены узлы и правильно развернуты базисы, можно снять большую площадь!

– В том-то и дело, что базис не всегда можно развернуть в нужном направлении. Ох, и намучился же я в прошлом году, когда снимал Шахдаринский хребет!

Вечером Газизов и Коржук принесли убитого козла. Настроение поднялось. Повар Чипков на радостях пообещал приготовить рубленые котлеты.

Дождавшись хорошей погоды, фототеодолитчики произвели все наблюдения. Съемка на леднике была закончена на полтора месяца раньше срока. Полностью оправдала себя система подвижных лагерей. Оба отряда совершили 20 восхождений и собрали богатый топографический материал.

Можно возвращаться в верховья ледника Федченко...

Около недели фототеодолитчики провели в домике обсерватории, занимаясь камеральной обработкой полевых материалов. Во время их пребывания там пришел первый караван лошадей. Рабочие топографических отрядов помогли развьючить лошадей, и караван в этот же день ушел обратно.

Трудными оказались последние километры вверх по леднику. Был самый разгар короткого лета. Склоны гор освобождались от зимнего снежного покрова. Снег стал вязким, а лед еще более скользким. Всюду по леднику журчали ручьи, с шумом проваливались в трещины снежные пробки, спадали водопадами талые воды. Со склонов гор срывались снежные лавины, сползали ледяные пласты и разбивались на мелкие кусочки, как стекло. Реки и озера, встречавшиеся на пути, приходилось переходить вброд, проваливаясь в воду по пояс.

Вечером 4 августа оба отряда прибыли в лагерь № 3, куда накануне вернулся с верховьев ледника Федченко отряд Анисимова, тоже закончивший съемку. Этот отряд поднялся на 12 вершин, из них одна достигала 6352 метров; тем самым был поставлен рекорд экспедиции.

На коротком совещании начальники трех отрядов решили свернуть лагери № 2 и № 3 и все имущество перевезти в лагерь № 1, находящийся у языка ледника Грумм-Гржимайло.

Все трудности остались позади. Топографы уходили из ледниковой области победителями. Но на последнем отрезке пути к лагерю № 1 случилось несчастье.

Поднявшаяся вода в Танымасе затопила тропу. Лошадей решили провести выше по скалам. Одна лошадь, загруженная двумя фибровыми ящиками с имуществом отряда Силенка, среди которого находилось несколько коробок с экспонированными фототеодолитными пластинками, споткнулась, потеряла равновесие и упала в реку. Рабочие кинулись спасать лошадь, но властный окрик Василевского «назад!» остановил их. Его голос заглушил шум водяного вала, устремившегося с невероятной быстротой из верховьев Танымаса.

– Видали, какой вал пронесся? Наверное где-то ледниковое озеро прорвалось,– нервно закусил губу Виктор Игнатьевич.

– А что же теперь с лошадью будет? – всматриваясь в пучину, вымолвил Газизов.

– Хорошо, что вы целы остались.

Поток подхватил лошадь, закрутил в водовороте и, протащив два километра, выбросил на камни противоположного берега. Возле зацепившегося за камни трупа лошади стоял один фибровый ящик, другой выбросило на камень ниже по течению.

– Жаль лошадь, – волновался Силенок, шагая по берегу. – Неужели погибли и пластинки?

– Ящики тяжелые. Уж если сильный поток не унес их, то теперь бояться нечего. А вода, я думаю, в них не попадет, – успокаивал друга Виктор Игнатьевич. – Завтра утром по малой воде перетянем их на берег.

– Эх, зачем я пластинки засунул в один из этих ящиков. Ведь там пять узлов! Лучше бы сам нес их.

– Теперь ничего не изменишь. Пошли-ка отдыхать. А завтра предпримем все возможное, чтобы спасти ящики.

– А вдруг еще прорвется где-нибудь озеро и их унесет?

– Брось в панику впадать. В крайнем случае возьмем да переделаем узлы. У нас время есть в запасе. Пластинки-то каких узлов?

– Первых.

– Тогда и горевать нечего. Пошли спать.

Но Александру Ивановичу было не до сна. Ворочаясь с бока на бок в своем мешке, он курил папиросу за папиросой. Несколько раз выходил на берег. Ящики, освещенные луной, лежали на месте. Ночь показалась ему бесконечной. С приближением рассвета Силенок окончательно пришел к мнению, что узлы придется переделать, так как пластинки или разбились при падении ящика, или испортились от попавшей в него воды.

Утром ящики и труп лошади перетащили на левый берег. К величайшей радости и удивлению, все коробки с фототеодолитными пластинками оказались сухими и целыми. Мягкие вещи, между которыми были заложены коробки, сыграли роль амортизаторов.

Василевский и Силенок со своими отрядами отправились в Кокджар, а Анисимов на некоторое время задержался в лагере № 1, чтобы отдешифрировать несколько аэроснимков.

Комиссия во главе с А. И. Козловским проверила полевую работу Василевского и Силенка и осталась ею довольна. Не остались удовлетворенными только сами исполнители: снятый ими с большого расстояния район ледника Кызкурган при обработке фототеодолитных негативов на стереоавтографе мог зиять на карте «окнами». Тем более, что и по аэроснимкам трудно зарисовать рельеф района, почти сплошь покрытого льдом и фирном. Поэтому Василевскому и Силенку разрешили по их настоянию снять фототеодолитом верховья ледника Кызкурган с хребта Северный Танымас. Мне посчастливилось стать участником этого похода.

Пришлось форсировать бурные горные речки, идти по леднику, изобилующему трещинами, ледопадами, рубить ступеньки стометровой лестницы на крутом ледяном склоне, ночевать у порога ледяной пустыни...

После шестидневного трудного пути и эта задача была выполнена. На хребте Северный Танымас обработали четыре точки, совершив короткий траверс (пересечение).

На базу вернулись усталые и голодные, но довольные результатом похода.

 

7

 

Олегу Вячеславовичу Пертелю очень понравился новый для него вид работы – фототеодолитная съемка. Еще зимой он постарался, как можно лучше овладеть этим методом теоретически, чтобы легче было потом работать в поле. В летний сезон 1948 года ему предстояло произвести наблюдения на Рушанском и Шугнанском хребтах в средней части долины Гунт. Постоянный лагерь отряда Пертель разместил в кишлаке Чартым на приречной лужайке, окруженной зарослями ивняка. Особенно привольно чувствовала себя здесь маленькая желтенькая собачка на коротких лапках по кличке «Машка». Старший рабочий Максименко взял ее щенком у одного мургабского киргиза в надежде, что собака вырастет и станет хорошим сторожем. Но прошло уже около двух месяцев, а Машка оставалась все такой же маленькой и в сторожа не годилась. Тем не менее ее в отряде полюбили и как могли баловали. Однажды она увязалась с отрядом в поход, но вскоре устала и, громко визжа, принялась прыгать на лошадей, чтобы ее взяли в седло. Олег Вячеславович наклонился и подхватил ее рукой. Очутившись на седле, Машка с любопытством озиралась по сторонам, тявкала на встречных всадников, замирала от грохота проносившихся машин. У подвесного моста через Гунт отряд спешился. С лошадей сняли вьюки и седла, чтобы перенести их по мосту, а животных переправили вплавь. По колыхающемуся мостику, держась за проволочные поручни, первым прошел Пертель. За ним ринулась Машка. Прыгая с дощечки на дощечку, она на середине моста промахнулась и упала в пенистый Гунт.

– Эх, лучше бы не брали ее с собой, – пожалел собачку Олег Вячеславович.

Когда лошади обсохли, отряд направился вверх по Гунту.

– Никак Машка лает, – прислушался Максименко.

Точно в подтверждение его слов на тропе появилась мокрая прилизанная собачонка. Дрожа всем своим крохотным тельцем, она тоненько повизгивала. Олег Вячеславович снова посадил ее на седло. Жаркие лучи солнца вскоре высушили шерстку, и Машка снова стала пушистой.

Тропа все становилась круче и извилистее. Пришлось вести животных в поводу. Подошли к реке Патхор. В этом месте она достигала 30 метров в ширину. Держа перед собой Машку, Пертель направил своего коня Синуса к реке. На самой стремнине конь был сбит потоком. Зная, что в двухстах метрах ниже начинается водопад, Олег Вячеславович не выпускал из рук повод, надеясь, что его вместе с конем прибьет к берегу. Но удержать животное не хватало сил, пришлось отпустить повод. Пертеля прибило к левому берегу, где находился отряд. Рабочие спустили начальнику веревку и вытащили на скалу.

– Синус тоже выплыл, только на другой берег, – сообщил Максименко. – И Машка крутится возле него. Второй раз ей повезло!

Олег Вячеславович стал отжимать мокрую одежду.

– Что ж с Синусом будем делать?

– А давайте я попробую перебраться на тот берег на своем Боцмане, – вызвался Максименко.

Старший рабочий, похожий телосложением на былинного богатыря, уселся на могучего, подстать своему хозяину коня, и направил его в поток. На стремнине вода переливалась через круп коня, но Боцман на удивление всем преодолел стремнину и вышел на правый берег. Несколькими рейсами Максименко на Боцмане перевез все вещи. Остальных лошадей перетащили на веревке.

Поднявшись на последний альпийский луг, заночевали на нем, а утром оставили под присмотром Артыкова лошадей и отправились к узлу. Во второй половине дня по кручам достигли гребня Рушанского хребта; на нем лежал пласт снега шириной до четырех метров.

– Здесь и на тройке можно прокатиться! – воскликнул Свищев, ударяя каблуком ботинка о плотный наст.

До вечера работали на гребне, а когда сошли с него, снежный пласт с грохотом рухнул, оголив пилообразный темный гребень хребта.

Всем стало не по себе. Задержись они на гребне еще на какие-нибудь полчаса – и случилось бы несчастье.

Олег Вячеславович решил впредь быть более осмотрительным при движении по снежным карнизам и по возможности избегать их.

Освободившиеся от снега гребни Рушанского и Шугнанского хребтов оказались труднодоступными, а иногда и непроходимыми. Поэтому Пертелю часто приходилось на некоторые вершины одного массива совершать самостоятельные восхождения. Кроме того, часто базисы не соответствовали по длине снимаемой местности или оказывалась недопустимой разница по высоте между «станциями»; наконец, попадались такие острые «жандармы», что на них нельзя было встать с инструментом.

Несмотря на это, Пертель, как и другие топографы партии, успешно справился со своим заданием.

 

8

 

Николаю Александровичу Абрамову вторично поручили ликвидировать разрыв в основном геодезическом ряде, продвинув его на северо-запад в направлении к Гармскому базису. Геодезисту предстояло выставить пункт «Снежный» на вершине 6125 метров, из-за которой Старовойтов в прошлом году не мог открыть взаимной видимости между двумя своими пунктами, поставленными на гребне Язгулемского хребта.

Установка геодезического пункта на такой высокой, скалистой и покрытой фирном и льдом в верхней части вершине была очень трудна и требовала хорошего альпинистского опыта. Поэтому-то выбор и пал на Абрамова, совершившего не одно сложное восхождение. Его отряд пополнили самыми лучшими рабочими экспедиции и снабдили хорошим альпинистским снаряжением.

Прежде всего Николай Александрович решил посетить все пункты, выставленные своим предшественником, чтобы узнать их точное местоположение, а в случае необходимости и замаркировать белым материалом для лучшей видимости с других пунктов. Предстояло также определить, с какой стороны лучше всего подниматься на эту вершину, чтобы установить пункт «Снежный».

Первое время лагерь отряда находился по соседству с базой геодезической партии в поселке Рушан. Когда же закончилась намеченная работа на западных оконечностях Рушанского и Язгулемского хребтов, отряд перебрался в поселок Бартанг. Очередное восхождение отряд Абрамова пытался совершить на геодезический пункт «Биджраф», установленный на Язгулемском хребте. У самой вершины пришлось подниматься по узкой глубокой промоине, где почти все время с небольшими интервалами сыпались камни. В кроках подхода к пункту, составленных Старовойтовым, значился проход по этой промоине. Других подходов к вершине Абрамов не нашел.

– Будем спускаться, – не желая рисковать, решил геодезист. – Поднимемся, когда уменьшится снеготаяние и прекратится камнепад.

Однако и вторая попытка подняться на пункт «Биджраф» по той же причине окончилась безрезультатно.

С прекращением снеготаяния в узкой лощине под «Биджрафом», как и рассчитывал Абрамов, камнепад прекратился, и отряд благополучно взошел на пункт; наружный знак его оказался нарушенным. Рабочие сложили новый, более высокий тур из камней. Отсюда Николай Александрович осмотрел северный склон вершины и окончательно выбрал трассу восхождения.

После удачного восхождения на пункт «Снежный», в котором участвовал В. Г. Кустов, был ликвидирован последний разрыв в стержне памирской триангуляции.

 

9

 

С выставлением пункта «Снежный» появилась, наконец, возможность привязать к основной геодезической магистрали ряд заполняющей сети, проложенный Кокшаровым и Мельниковым в 1947 году. Привязку предстояло сделать Александру Филимоновичу Кокшарову после окончания им фототеодолитной съемки. При спуске с последнего узла Кокшаров вывихнул ногу и вынужден был лечь в постель. Рассчитывая, что нога скоро заживет и он сможет подняться на пункт «Бархац» для окончательных наблюдений, Александр Филимонович не стал сообщать начальнику партии о случившемся. Но дни проходили, нога не заживала. А время не ждало – чувствовалось скорое приближение осени. Кокшаров, глядя на заволакивавшееся облаками небо, хмурился. Тревожные думы не давали ему покоя. В один из таких дней в лагерь заехал со своим отрядом Анисимов, следовавший к перевалу Хурджин; оттуда он рассчитывал попасть в верховья Язгулемской долины и произвести наблюдения на нескольких узловых пунктах. Узнав о болезни Кокшарова, он вызвался помочь товарищу:

– Я поднимусь на «Бархац».

– Но у тебя же своя работа не закончена. Мне поможешь, а свои узлы не успеешь сделать.

– Успею. Рассказывай-ка лучше, как подняться на «Бархац».

Александр Филимонович, обычно сдержанный в выражении своих чувств, до глубины души был тронут предложением товарища. И как он ни упорствовал, пришлось все-таки сдаться.

Анисимов с рабочими Бондусем и Ищенко два дня провел на вершине и, сделав нужные наблюдения, вернулся в лагерь Кокшарова.

– Ну, Яша, я никогда не забуду твоей помощи, – растроганно пожал руку Анисимова Кокшаров.

– Чего там! – смущенно ответил Яков Михайлович. – Ну, мы поехали, – заторопился он, – нужно засветло добраться до места.

 

* * *

 

Поздней осенью отряды высокогорной топографической экспедиции, завершив последний полевой сезон работы на Памире, съехались в Наманган. Здесь коллектив фотограмметрической партии, руководимой инженером Д. Ф. Световидовым, все лето обрабатывал полевые материалы на стереоавтографе и на поступивших новейших приборах.

Недавним полевикам трудно было привыкнуть к новой обстановке: тесные комнаты действовали на них удручающе. Поэтому с нетерпением ждали десятиминутных перерывов, чтобы выйти из массивного здания в садик, где можно посидеть под оголенными деревьями, покурить, вспомнить былые походы. Сколько здесь можно было услышать интересных рассказов! Никогда не забудут полевики месяцев, проведенных на Памире, где сказочная своеобразная экзотика переплетается с чудесной действительностью, творимой советскими людьми.

 

* * *

 

Прошли годы. По материалам высокогорной топографической экспедиции была составлена географическая карта Памира. На ней уже нет «белых пятен», которыми так пестрели старые карты. Рельеф более детализирован, все названия даны в правильной транскрипции, правильно изображена конфигурация озер, ледников. Но без прежних карт значительно труднее пришлось бы создавать новую. Огромный труд, вложенный в картографирование Памира, не пропал даром, а помог большому коллективу высокогорной топографической экспедиции создать точную и наглядную карту высокогорья. Это выдающееся достижение отечественной картографии получило высокую оценку. Многие участники экспедиции за самоотверженную творческую работу удостоены Сталинской премии, награждены орденами и медалями.

Панорама ледника Федченко