Антология экспедиционного очерка

Вечная мерзлота

 

В начале августа погода неожиданно улучшилась. Вместо ненастья и холодов, державшихся в июне, и весь июль, когда по ночам дело доходило нередко до заморозков, установились ясные, теплые дни и даже по ночам не ощущалось настоящего холода. Пропала обычная для Сибири дымка, скрадывающая дали, воздух стал таким прозрачным, что можно было до мельчайших подробностей рассмотреть очень далекие предметы. К нашей большой радости, улучшение погоды явилось не случайным эпизодом в коротком сибирском лете, а длительным и устойчивым периодом. Особенно хорошей оказалась вторая половина августа. Только в самом конце месяца наступил перелом к худшему. С каждым днем небо стало хмуриться все больше, а временами заволакивалось уже тяжелыми, по-настоящему осенними облаками. И хотя воздух все еще продолжал оставаться теплым и температура даже ночью не доходила до нуля, уже чувствовалось, что лето от нас уходит...

Августовское потепление оказалось настолько ощутимым, что днем мы стали расставаться с нашими незаменимыми ватниками, а когда небольшой ветер разгонял комаров и мошку, то, сняв рубашки, пытались даже загорать.

В конце августа отряд достиг центра района, откуда как до Кропоткинского прииска, так и до Перевоза было почти одинаковое расстояние – по сто километров.

Поселок Перевоз находился на реке Жуе, в месте впадения в нее Хомолхо. В нем разместилась в нескольких домах база экспедиции, где мы могли снабжаться всем необходимым для работы в поле, продовольствием, фуражом. Теперь имело полный смысл поддерживать с базой постоянную связь: туда поступала вся наша корреспонденция, свежие московские новости.

Положение с транспортом стало критическим. Во время одного из походов пропала лошадь, и, несмотря на многодневные поиски в тайге, обнаружить ее не удалось. Вторая лошадь, по-видимому, надорвалась, в чем был повинен тот же Василий, которому мы обязаны и потерей лошади в тайге.

Больную лошадь пришлось отправить на излечение в Кропоткинский. Из шести оставшихся лошадей четыре лучшие все время находились в работе, доставляли фураж и продовольствие. Таким образом, для маршрутов оставались только две, наиболее слабые лошади, обычно с побитыми спинами, что практически исключало возможность пользоваться ими. Их приходилось оставлять в лагере на вольных подножных кормах.

Поэтому и Борисенко, и я вместе со своими спутниками почти непрерывно совершали пешие многодневные маршруты, стремясь, пока стоит хорошая погода, исследовать самые далекие уголки района. И только в промежутках между тяжелыми походами, в виде отдыха, уделяли по дню – по два изучению долины реки Хомолхо, интересовавшей нас.

В один из таких дней я присоединился к Саше Негребецкому, уходившему вниз по Хомолхо. Мне хотелось ознакомиться с горными выработками и шлиховым опробованием, которыми он руководил. Задача опробования сводилась к тому, чтобы возможно полнее взять пробу из всех рыхлых отложений долины, могущих содержать золото.

Это были главным образом русловые и террасовые галечники, в которых чаще всего могли встретиться золотоносные россыпи. Содержание золота в них определялось путем промывки породы из естественных обнажений, то есть с поверхности. Но время от времени закладывались разведочные линии, пересекающие долину поперек. Они составлялись из шурфов, расположенных по одному или нескольким на каждой террасе, в зависимости от того, какой ширины она была – незначительной или большой, шурфы копались в толще речных отложений до подстилающих коренных пород, или, как говорят старатели, до «плотика». Вот на такую разведочную линию Саша меня и повел.

В средней части течения реки Хомолхо, где мы находились, долина имела иное строение, чем на верхнем участке. Там она была сильно загружена рыхлым материалом, в основном ледникового происхождения, который слоем до нескольких десятков метров распространялся от одного коренного склона до другого. Эта толща рыхлых отложений состояла в большей своей части из валунной глины (морены), очень вязкой в мокром состоянии, а потому еще с давних времен, когда на Патомском нагорье только что начали разрабатывать золото, ее назвали «месникой». Это название было связано с тем, что рабочим, подвозившим к бутарам породу, особенно в дождливую погоду, приходилось почти все время ходить по вязкой грязи – месить ее.

В верхнем течении Хомолхо морена и другие ледниковые отложения перекрывали всю долину, погребая под собой и более ранние речные образования – террасовые и русловые, в которых обычно и находится богатое золото. В толще ледниковых отложений современная река успела промыть себе только узкое русло и начала вырабатывать пойму.

На участке среднего течения Хомолхо ледниковых отложений не было. Широкая долина, достигающая между склонами более 700 метров, имела хорошо выраженные надпойменные террасы и низкую пойму, протягивающуюся по долине узкой непрерывной полосой.

На поверхности террас, образуя линию, пересекающую долину Хомолхо поперек, располагалось несколько шурфов, часть из которых была пройдена до коренных пород. Один из шурфов копали. Вокруг него неправильными конусами возвышалось семь куч; так как мы знали, что каждая из них соответствует углублению в полметра, можно было даже издали определить общую глубину шурфа – примерно три с половиной метра.

На глубине около двух метров виднелась голова рабочего, собирающего в бадью остатки разрыхленной, грязеподобной породы. Когда эта операция была закончена, туда спустили охапку дров, и он стал разводить костер на дне шурфа. Убедившись, что пламя не погаснет, рабочий поднялся наверх и вместе со своим товарищем, остававшимся на поверхности и поднимавшим из шурфа породу, пошел к соседнему шурфу, над которым чуть заметно поднимался теплый воздух от затухавшего на дне костра. Рабочие поменялись местами и повторили операцию, которую мы наблюдали у первого шурфа: находившийся внизу выбрал разжиженный грунт и развел новый костер. Так происходило углубление шурфа в вечно мерзлом грунте.

Мы спустились в один из шурфов, чтобы убедиться, что он углублен до скальных пород, и осмотреть вечную мерзлоту. Верхний слой грунта мощностью приблизительно в один метр был талым. Ниже его – до самого дна шурфа, расположенного на глубине 7–8 метров, залегала сплошная мерзлая порода. В верхней части стенок шурфа мерзлый грунт постепенно таял и на поверхности образовывался слой жидкой грязи, стекавшей вниз и там замерзавшей.

Саша сказал, что все шурфы, которые ему приходилось пробивать в долине Хомолхо, проходили в сплошной вечной мерзлоте.

Обобщая все данные о вечной мерзлоте, полученные нашим отрядом, а также при проходе горных выработок в предшествующие годы, мы сделали некоторые выводы.

Покров рыхлых отложений бассейна реки Хомолхо, имеющий очень неравномерную мощность, колеблющуюся в пределах нескольких десятков метров, целиком находится в вечно мерзлом состоянии. Подстилающие его коренные породы на какую-то глубину были также скованы вечной мерзлотой, что являлось характерным и для всего Патомского нагорья. Но для некоторых его частей вечная мерзлота в противоположность бассейну верхнего и среднего течения Хомолхо имеет не сплошное распространение. При углублении шахты в толще рыхлых отложений долины реки Аканак-Накатими выявлена наибольшая мощность вечной мерзлоты, равная почти ста метрам. При этом на всю глубину она была непрерывной, то есть в ней отсутствовали слои талого грунта. Но в долинах западного склона нагорья, например в долине Бодайбо, среди слоя вечной мерзлоты встречаются участки талого грунта – «талики», идущие от поверхности почвы в глубину. Здесь же встречается и слоистое строение вечной мерзлоты, образованной чередующимися слоями талого и мерзлого грунта.

Для образования слоистой мерзлоты необходимы особые гидрогеологические условия, точно так же и для «таликов». По-видимому, большое влияние здесь оказывают также современные климатические условия – более мощный снеговой покров, и не столь высокое положение этого района над уровнем моря.

Вечная мерзлота распространена на огромной площади Восточной Сибири, на юге она достигает монгольской границы и даже переходит ее. Своим возникновением она обязана холодному климату Сибири, для которого характерны, в частности, отрицательные среднегодовые температуры воздуха и малоснежность.

Вечная мерзлота существует в Сибири очень давно, по-видимому, со времени наступления ледникового периода. Найденные в ней трупы древнейших животных, например, мамонтов, свидетельствуют о том, что, по крайней мере, в течение последних десятков тысячелетий она сохранялась неизменно. Это говорит о большой стабильности климата Восточной Сибири. Вечную мерзлоту нельзя рассматриват ь только как реликтовое образование, сохранившееся от прошлого еще более сурового климата; есть факты, свидетельствующие об ее возникновении в современную эпоху. На Патомском нагорье известны многочисленные случаи, когда огромные старые отвалы в прошлом рыхлой и талой породы ныне оказываются скованными вечной мерзлотой. Поэтому-то и имеются основания говорить, что вечная мерзлота, возникшая в далекие геологические времена, существовала с тех пор до настоящего времени непрерывно; кроме того, она образуется и при современных климатических условиях, по крайней мере, северной части Восточной Сибири.

За летнее время верхний слой грунта оттаивает на небольшую глубину – обычно до 1–1,5 метра. Неодинаковая величина оттаивания зависит от многих причин, из которых наиболее важные следует отметить: особенность самого грунта, характер покрывающей растительности и положение поверхности по отношению к солнцу. Меньше всего почва оттаивает там, где имеется густой моховой покров и торф, особенно на теневых склонах гор. Здесь за лето успевает оттаять слой всего в полметра. На сухих песчаных террасах, при хорошем прогревании солнца, особенно там, где моховой покров отличается небольшой густотой и ростом, либо уступает место брусничнику или другой растительности, легче пропускающей в землю тепло, глубина оттаивания грунта может достигнуть своего максимума – двум метрам и даже несколько больше.

Под руслами рек талый грунт может находиться даже в течение всего года, хотя ниже его залегает вечная мерзлота. Под руслом реки Хомолхо, например, талый грунт опускается до 6–7 метров ниже ее дна.

Вечная мерзлота оказывает большое влияние на развитие ландшафта и практическую деятельность человека. В условиях вечной мерзлоты атмосферные осадки могут проникать только в слой грунта, оттаивающий в течение теплого периода года, превращая его нередко в грязеобразную массу. Этот разжиженный грунт при соответствующем наклоне поверхности и других условиях сползает со склонов по твердой поверхности мерзлого грунта. Сползание грязевых потоков по горным склонам, носящее в научной литературе название солифлюкции, имеет широкое распространение на Патомском нагорье. Именно поэтому здесь сильно сглажена поверхность горных склонов.

В зоне вечной мерзлоты оттаивающий сверху в теплый период года слой грунта называется деятельным, так как только в нем может развиваться корневая система растений, существуют некоторые организмы, формируется почвенный покров. Словом, деятельный слой оказывает разностороннее воздействие на развитие природного ландшафта областей вечной мерзлоты.

Влияние вечной мерзлоты на практическую деятельность человека в Ленском золотоносном районе нагляднее всего видно на примере производства горных выработок. Рыхлые породы – пески, глины и галечники в талом состоянии легко поддаются лопате и кайлу. Но если их пропитать водой и заморозить, то они превращаются в породу почти стальной твердости. Ясно, что проходка горных выработок в вечной мерзлоте требует значительно большего труда и затрат, нежели в талом грунте. Но в некотором отношении наличие вечной мерзлоты при производстве горных выработок можно считать положительным фактором. При углублении шахт в сплошной толще мерзлых пород не приходится сталкиваться с таким неприятным при горных проходках явлением, как приток грунтовых вод, борьба с которыми очень трудна и дорого обходится. Ненужными оказываются мощные насосы, а забойщику куда удобнее работать в сухом грунте, чем в грязи; так как мерзлый грунт обладает большой стойкостью и прочностью, он не требует креплений при проходе шурфов, а это также удешевляет работы.

Углубление шурфов в нашем отряде велось без креплений, способом пожогов, то есть прогреванием мерзлого грунта с помощью костра, а талая порода извлекалась лопатой. Этим наиболее примитивным способом мы пользовались только потому, что горных выработок у нас было мало. Но даже в нашей экспедиции, особенно на тех площадях, где нужно было пройти много горных выработок, широко применялся взрывной метод, значительно ускоряющий работу.

Полевикам не приходится забывать, что непосредственно под поверхностью земли находится огромный ледяной погреб. Располагаясь в походе или лагере на ночлег, стараешься устроить постель потеплее, уберечься от холода, идущего снизу. Для этого самое лучшее – шкуры животных, особенно оленьи, не пропускающие ни сырости, ни холода.

В горных районах Сибири, подобных Патомскому нагорью, всегда веет холодком, особенно на больших высотах. Даже в летние теплые дни стоит скрыться солнцу, как приходится надевать незаменимый ватник.

 

Будни полевой жизни

 

Несмотря на недостаток людей в отряде, нам пришлось расстаться с Василием. Можно было только удивляться, как целых два месяца мы терпели такого человека, столько вынесли из-за него неприятного и мирились с полным отсутствием у него желания работать. Винить в этом следовало, конечно, меня; я опасался, что вслед за увольнением Василия от нас уйдет и Александр, прекрасный промывальщик и бывалый таежник. Но в конце концов пришлось рискнуть. Из-за Василия мы потеряли в тайге лошадь. После каждого возвращения его из поездки за продовольствием какая-нибудь лошадь выходила из строя. Были установлены неоднократные случаи хищения Василием чужих вещей. И все это он делал без зазрения совести, не видя в том ничего предосудительного.

А стоило с ним заговорить на эту тему, как он принимал обиженный вид и жаловался, что все «не хотят понять его натуру». Кое-как он «терпел» замечания лишь от меня, начальника отряда. Если же это исходило от других товарищей по работе, то он ругался, грозился расправиться с оскорблявшим его человеком. Уходя в многодневный маршрут, я всегда опасался, как бы он не натворил чего в лагере, и старался спровадить его в какую-нибудь далекую поездку, вроде Кропоткинского, хотя он и там причинял нам неприятности.

Когда приходится работать в глухом районе, да еще небольшой группой, чрезвычайное, огромное значение имеют состав коллектива, характер каждого человека. Подбор людей – это трудная задача, но, к сожалению, ее приходится решать почти каждый раз наугад. Обыкновенно наем рабочих производится на ходу, по первому впечатлению о человеке. И разве можно предугадать все его наклонности? В подобных случаях хорошо иметь рекомендации, но кто может их дать о людях, не живущих постоянно на одном месте, а ведь из них-то главным образом и приходилось подбирать рабочих.

С Василием был произведен полный расчет, и он, взяв свою котомку, ушел вверх по реке, в сторону прииска Хомолхо. Весь оставшийся день все мы – и я, и Трофимыч, и Саша Негребецкий – занимались обработкой собранных материалов. Я расположился у входа в палатку и все время следил за лагерем. Больше всего меня, конечно, интересовало поведение Александра – уйдет он или останется в отряде. Но его действия были самыми обычными. Казалось, что в происшедшем конфликте он держит «нейтралитет». Александр занимался ремонтом обуви, чистил ружье, готовил патроны и совершал многое другое, что делает каждый полевик в день пребывания в лагере.

Я решил увести его с собой в далекий маршрут. Это было для него испытанием, и оно требовало немедленного осуществления, чтобы внести в положение отряда полную ясность. За ужином, стараясь говорить совершенно спокойным голосом, я сказал Александру, что с утра мы с ним должны отправиться в четырехдневный маршрут и надо будет на кухне запастись продовольствием. В ответ он кивнул головой и сказал «хорошо» настолько естественно и обычно, что пришлось поверить в отсутствие у него такого желания бежать вслед за Василием. Ложась спать, я с удовольствием стал думать, что кризис миновал и опять все вошло в обычную колею.

Но рано утром, едва я только вылез из спального мешка, Иосиф и его жена – наша повариха, сообщили, что видели недалеко от лагеря Василия. Вновь возникло беспокойство. Значит, он ночевал где-то рядом. И какого рода было его намерение, сказать трудно. Не договорились ли они с Александром идти вместе? Намеченный на этот день маршрут мне пришлось отложить.

Трофимыч с Иваном, нагруженные огромными рюкзаками, отправились в путь; ушел и Саша со своими рабочими на шурфы. Я же целый день проторчал в лагере в ожидании неприятных событий. Чтобы не терять времени, обрабатывал свои записи, писал домой письма, но был начеку. Однако до самой темноты ничего не произошло. Василия больше никто не видел, а Александр все время оставался в палатке, не показывая никаких признаков волнения.

Когда шлиховая группа Саши Негребецкого возвратилась в наш лагерь, стало досадно, что мне, как начальнику отряда, приходится по разным административным и другим делам терять драгоценные полевые дни. Трофимыч, свободный от всяких подобного рода дел, как птица носился с Иваном по району; они-то работали действительно по-настоящему.

На следующий день с первыми лучами солнца мы с Александром двинулись к водораздельным гольцам – в южную часть района работ. В течение двух дней мы обследовали долину небольшой речки, главный водораздел и, перевалив горный хребет, оказались в бассейне реки Жуи.

Наблюдения показали, что все пространство между реками Хомолхо и Жуи занято горными массивами с плоскими платообразными гребнями и вершинами. Вся местность была сплошь покрыта лесами из лиственницы с небольшой примесью других древесных пород. Только наиболее высокие хребты своими гольцовыми вершинами и гребнями возвышались над залесенными склонами.

По гребням и склонам гор, образованным песчаниками, сланцами и известняками, встречались ледниковые валуны, главным образом гранитного состава. Местами, особенно на склонах долины реки Бекси, впадающей в Хомолхо с юга, я обнаружил несколько холмов морены высотой до четырех метров. Морена состояла из беспорядочно перемешанного глинисто-песчаного материала с большим количеством камней и глыб. Хотя большая часть камней состояла из пород, встречающихся в бассейне Хомолхо, вместе с этим имелось не мало каменных обломков чуждых для тех мест. Среди них преобладали граниты; попадались хорошо окатанные гальки габбро. По находкам ледникового материала можно было заключить, что, по крайней мере, правобережная часть бассейна среднего течения Хомолхо, как и ее верховья, подвергались покровному оледенению.

К концу третьего дня по выходе из лагеря погода стала резко портиться, облака заволокли все небо и плыли так низко, что задевали вершины даже невысоких гор, иногда окутывая и нас белой моросящей мглой.

На ночевку остановились у верхнего края леса, где имелась удобная площадка для палатки, было много сухостоя, протекал ручеек прозрачной воды. К выбору площадки я всегда относился с особой щепетильностью. Казалось, не все ли равно где спать: на горизонтальной поверхности или на наклонной? А между тем это имеет немалое значение. Пусть горизонтальная площадка и жестка, на ней прекрасно спится после тяжелого дневного маршрута, а на наклонной все время куда-то сползаешь и отдых испорчен.

С наступлением холодного времени мы начали прогревать землю на выбранном для отдыха месте. Разводили большой костер; часа через два земля настолько прогревалась, что даже к утру сохраняла некоторое тепло. Пол палатки устилали толстым слоем веток – обычно кедрового стланика, отличавшегося большой мягкостью и приятным хвойным запахом. Затем устанавливалась палатка – и вот наше жилье и постель готовы! Но иногда с костром перебарщивали: слишком сильно перегревали землю, и подсохшие ветви нередко вспыхивали. Борьба с огнем не представляла большого труда, так как огонь обычно вспыхивал в каком-нибудь одном месте и стоило на него плеснуть предусмотрительно заготовленной водой, как он бесследно исчезал.

Такой пожог мы устроили и в этот раз. Пока я заканчивал свои записи, Александр расчистил место для будущей палатки и развел большой костер. Он тщательно следил за тем, чтобы почва прогревалась равномерно, распределяя палкой горящие ветви и угли. Одновременно с этим он следил и за вторым костром, который горел сбоку от него. На нем готовился ужин, и вообще его разжигали на всю ночь, в то время как большой костер после прогрева почвы для постели должен был погаснуть.

Александр с удовольствием занимался костром и приготовлением ужина – он любил тайгу и такая жизнь казалась ему блаженством. Даже обычно резкие черты его лица стали мягче, и всегда настороженное выражение заменилось спокойным. Я присоединился к нему и стал смотреть за большим костром, предоставив товарищу целиком заниматься приготовлением пищи. Днем, пока я проводил записи на гольце, Александр убил двух куропаток, и так как в том году дичи в районе Хомолхо было мало, предстоящий ужин обещал быть на славу. Понемногу мы разговорились по душам; я рассказал ему о некоторых эпизодах из своей жизни, а он поделился со мной своими переживаниями.

Мы славно поужинали в тот вечер у костра и великолепно выспались в теплой постели, густо пахнувшей смолой. Но проснувшись на рассвете и открыв полог палатки, я увидел, что кругом стоит густой-прегустой туман – мы оказались в облаках. Такое сильное понижение облаков ничего хорошего не предвещало – следовало ожидать большого дождя, а если судить по очень низкой температуре – даже снега. Мое намерение осмотреть смежный район пришлось оставить совсем, надо было торопиться в лагерь.

Быстро закончив сборы и позавтракав, мы начали подниматься на хребет. На подходе к гребню нас встретил сильный ветер, он нес прямо в лицо мокрые холодные облака. Не более часа потребовалось на преодоление перевала, но одежда наша успела насквозь пропитаться влагой, и под пронизывающим ветром мы окончательно продрогли. Достигнув леса, сразу же развели спасительный костер.

Только первые дни сентября, а уже так холодно и неприятно... Совершать многодневные пешие маршруты стало почти невозможно – слишком много времени и забот требовала организация ночевок; все было холодным и мокрым.

Моросящий дождь сопровождал нас целый день. Пришлось ограничиться лишь беглыми наблюдениями и небольшим числом шлиховых проб. К вечеру среди леса мы увидели домики, показавшиеся нам такими необыкновенными в пустынной тайге. Это было якутское селение Бекся. В сельсовете нас любезно встретили, пригласили отдохнуть. Нам не нужно было рассказывать, кто мы и чем занимаемся: местные жители знали о нашей экспедиции.

Работая в глухих районах Сибири, я всегда поражался хорошей осведомленности местных жителей об экспедициях. Бывали даже такие случаи, когда никто из нас с ними не сталкивался, а тем не менее они встречались с нами как со знакомыми и приятельски беседовали, никогда не спрашивая, кто мы и чем намерены заниматься. Я не раз ломал себе над этим голову, но так и не мог додуматься, пока один знакомый геолог, безвыездно проработавший в тайге многие годы, не раскрыл мне «секрет».

Для глухих районов приезд экспедиции – большое событие. Местные жители узнают о прибытии к ним экспедиции еще задолго до того, как она выедет сюда из Москвы или какого-либо другого пункта. Они черпают эти сведения в районных геологических учреждениях, на приисках, на почте. Таковы источники информации. К тому же местные жители – хорошие таежники и привыкли, как истинные следопыты, составлять представление об интересующих их вещах не столько из расспросов, сколько по разным признакам. Достаточно им один раз взглянуть на палатки полевого отряда и его занятия, чтобы у них сложилось представление о его работе. И это их удовлетворяет, а подробностями они до поры до времени и не интересуются, считая это нетактичным.

В Бекся был якутский промыслово-охотничий колхоз «Верный путь коммунизма», члены его занимались оленеводством, а в зимнее время – охотой. Хотя поблизости находились золотые прииски, среди жителей поселка старателей не было. Кроме якутов, в селении жило несколько семейств эвенков. Председатель сельсовета якут Соловьев рассказал нам о прошлом якутского населения Ленской тайги и, в частности, района Хомолхо, о его жизни в настоящее время.

Во время разговора с председателем к нам подходило много жителей селения, каждый из которых или лично, или через кого-нибудь представлялся нам, называя фамилию и имя, а иногда и отчество. Меня поразило то обстоятельство, что все якуты и эвенки имели русские фамилии и имена – это были: Соловьевы, Соколовы, Иваны, Егоры и так далее. На мой недоуменный вопрос, почему такие фамилии, мой собеседник подробно объяснил, что в царское время якуты и тунгусы были насильно обращены в христианство и наделены православными именами, что и вошло в официальное делопроизводство. Поэтому даже теперь, при советской власти, они не пытаются возвращаться к старым якутским именам, боясь большой путаницы в документах, но параллельно с официальными русскими именами все они имеют еще и якутские, которые употребляют в разговоре между собой.

Поселок Бекся был построен всего несколько лет назад, и в нем якуты и тунгусы, ведшие до того кочевой образ жизни, впервые стали жить оседло.

Председатель предложил посетить его дом, и, хотя было уже поздно, а до лагеря оставалось еще не менее четырех километров, мы сочли неудобным отказаться от приглашения, тем более что это было интересно.

По пути в дом я мысленно нарисовал себе его внутреннее устройство – голые стены, земляной пол, кучи разной утвари, рухляди... Но ошибся! Мы вошли в квартиру, обставленную не хуже, чем у многих горожан: за прихожей, являющейся одновременно и кухней, располагалась большая комната с тремя окнами, выкрашенными белой масляной краской; чистый деревянный пол был устлан оленьими шкурками; в середине комнаты стоял стол, покрытый новой скатертью, в разных местах – полдюжины фабричных стульев, две никелированные кровати, ножная швейная машинка, большая этажерка с книгами; на бревенчатых стенах – портреты, большое зеркало. Опрятно одетая хозяйка дома пригласила гостей к столу, но, ввиду позднего времени, мы задержались лишь на несколько минут, обещав навестить в ближайшие дни.

Было совсем темно. Провожать гостей пошел знакомый нам Григорий Николаевич Лукин. В лагерь на Хомолхо мы вернулись глубокой ночью.

Первое, о чем нам утром сообщили в лагере, – это о пропаже лошади. Она исчезла в первую ночь после нашего ухода в маршрут. Как вскоре стало известно, увел ее Василий. Старатели видели его, когда он подъезжал уже к прииску Хомолхо. Но ни у кого не зародилось и тени подозрения, когда он свернул с обычной тропы по долине Хомолхо на тропинку, ведущую в гольцы, и далее – к прииску Светлый. Перед прииском Василий бросил лошадь, а сам бесследно исчез. Впоследствии лошадь была поймана в тайге и возвращена жуинской экспедиции, но произошло это уже после окончания полевых работ. С уводом лошади отряд оказался в еще более тяжелом положении с транспортом. Тем не менее я с облегчением вздохнул, убедившись, что Василий ушел из района работ отряда.

 

Голодный поход

 

Наступила поздняя осень. Все реже и реже слышались голоса перелетных птиц, спешащих на юг. Уже не раз горные вершины белели от свежевыпавшего снега, но он недолго держался на них и каждый раз отступал вверх, сохраняясь в виде шапок лишь на самых высоких гольцах. Лиственницы пожелтели, при каждом дуновении ветра с них дождем сыпалась засохшая хвоя...

Полевые работы отряда приближались к концу. Оставалось лишь проверить сообщение местных жителей, будто в верховьях Верхней Чепигеды есть богатые месторождения золота. Одновременно с этим отряд должен был провести геолого-геоморфологический маршрут по всей долине этой реки и некоторым ее притокам. Во всем бассейне Чепигеды не жило ни одного человека. Местность была совершенно пустынной, редкими охотниками она посещалась лишь в зимнее время.

На карте река показывалась пунктирной линией; топографических работ здесь никогда не вели. Инструментально были определены лишь две точки: устье реки и место впадения в нее ручья Котомка – километрах в семидесяти выше по течению. Это место было примечательно: там находился большой охотничий лабаз (Лабаз – бревенчатый сарай в тайге, построенный на высоких пнях спиленных деревьев, куда охотники складывают свое имущество и продовольствие) и проходила старая тропа, соединяющая верховья Хомолхо с бассейном Большого Патома.

Хотя тропой уже много лет никто не пользовался и она сильно заросла, все же ее легко было опознать по затесам на деревьях и вытоптанной почве.

Длину предполагаемого маршрута в верховья Чепигеды вместе с небольшими боковыми отклонениями можно было приблизительно определить в 100–120 километров, да плюс не менее восьмидесяти километров обратного пути. Опыт полевой работы подсказывал, что отправляться в такое длительное путешествие на лошадях нельзя: стоит только хоть немного отойти от долины Хомолхо, как травы исчезают и начинается сплошное царство мхов.

Лошади были предельно измучены непрерывной ездой в пункты снабжения – на Кропоткинский прииск и Перевоз, нуждались в хорошем отдыхе перед тяжелой дорогой на базу экспедиции, проходящей через цепь высоких гольцов, уже покрытых снегом.

Помимо всего этого, имелось много доводов против применения конного транспорта в намеченном маршруте. Прежде всего – непроходимость для лошадей нижнего участка реки, текущей в ущелье. Рассчитывать же на объезд по горным склонам совершенно не приходилось – троп не было. Словом, вместо ожидаемой от лошадей помощи мы рисковали получить лишь бесконечные хлопоты и осложнения в работе, как это не раз уже случалось. Все эти соображения заставили отказаться от лошадей.

Нас прекрасно могли бы выручить олени, но их в экспедиции не было, а ждать, пока удастся достать в якутском колхозе, было рискованно, так как со дня на день ожидался снег.

Было решено, что на Чепигеду отправится небольшой пеший отряд, снабженный продовольствием на 6–7 суток и необходимым снаряжением. Конечно, мы понимали, что осуществить за это время всю намеченную работу не удастся; для этого требовалось минимум 15 дней. Но на такой срок отряд не мог взять с собой продовольствие и необходимые инструменты. Поэтому руководство экспедиции взялось организовать олений транспорт с продовольствием, необходимыми инструментами и другими вещами; на третий или четвертый день по выходе отряда этот транспорт должен был уже подойти к лабазу на Котомке – в верховья Чепигеды. Таким образом, на Котомку мы должны были прибыть приблизительно одновременно – и наш отряд и караван оленей.

Десятого сентября тяжело нагруженные продовольствием, спальными вещами, лагерным снаряжением и оружием, Трофимыч, Александр и я отправились в путь. Выдался хороший осенний день. Светило солнце и, хотя лучи его уже слабо согревали землю, все же тепла было еще настолько много, что гнус чувствовал себя вполне нормально. Правда, против лета количество его как будто убавилось, но все же скопление насекомых в виде белесого облачка неотступно следовало за каждым из нас, и мы ощущали их непрерывные укусы.

Первые шесть километров идти было очень удобно. По долине тянулась невысокая с сухой поверхностью терраса, ей мы и воспользовались для своего продвижения.

Но сразу же за этим коротким участком начинались «щеки» – там реку сжимали с обеих сторон отвесные скалы высотой до 70 метров. Река текла по ущелью, делая крутые извилины. На выпуклом участке берега протянулась узкая полоска пляжа; на противоположной стороне река подмывала скалы, местами совершенно отвесные или даже нависающие над водной поверхностью. Словом, берега состояли из бесконечно сменяющихся низменных и скалистых участков и идти близ реки было просто невозможно.

Самым удобным путем был бы гребень водораздельной гряды, протягивающейся параллельно реке в нескольких километрах южнее, но мы не могли им воспользоваться – необходимо было изучать строение долины и искать в ней золотые россыпи.

Скалистый обрыв, нависающий над рекой, преградил нам путь; пришлось карабкаться по крутому каменистому склону, чтобы обойти непроходимое место. С трудом удавалось находить опору для ног, отыскивая на поверхности склона надежные выступы; тяжелые рюкзаки тянули вниз, мы едва держались на круче.

На высоте 60–70 метров над рекой перед нами неожиданно появилась широкая ровная поверхность, далеко тянущаяся вверх по реке. В эту поверхность был врезан узкий извилистый каньон с обрывистыми склонами, на дне его протекала бурная здесь Чепигеда. Ровное место, где мы очутились, было образовано речными галечниками, что говорило о том, что Чепигеда когда-то текла на этом уровне, где разработала себе широкую пойму, а потом быстро углубилась в нее, превратив в высокую террасу.

На сухой ровной поверхности террасы рос негустой лиственничный лес с небольшой примесью редкой для района сосны. Если не считать редкого багульника, можно было сказать, что подлесок и кустарники отсутствовали; почву покрывал низкорослый мох и брусничник. Идти по такому месту было так легко, что мы забыли о тяжелых рюкзаках. Но наша радость продолжалась недолго. Не успели мы пройти и двухсот метров, как дорогу преградил такой же каньон, как и каньон Чепигеды, но только более узкий и с еще более обрывистыми склонами. Ровная поверхность террасы, по которой мы шли, продолжалась и на той стороне ущелья, но, чтобы попасть туда, нужно было перебраться через этот глубокий каньон.

Среди его отвесных скал удалось найти более пологие склоны и с очень большими трудностями спуститься к ручью, а затем забраться на противоположный склон. Опять мы быстро пошли по хорошей дороге, но уже через полкилометра снова встретили поперечное ущелье. Такой дорогой мы шли целый день, то и дело встречая ущельица, через которые приходилось перебираться, рискуя сорваться с обрывов в бурлящие потоки. К вечеру страшно устали, пройдя за день лишь восемь-девять километров! На ночлег остановились на берегу реки, выбрав ровную, сухую площадку. Вскоре появилась белая палатка и костер – вот полевой лагерь и готов! Над огнем повешено ведерко – в нем варится ужин, в ожидании его мы делаем последние приготовления к ночевке: разводим для прогрева большой костер, умываемся, моем в речке ноги. Вода холодная, как лед, но зато такая ванна сразу снимает усталость, и вот мы уже бодрые, позабыв о тяжелом пути, усаживаемся поближе к огню. Какое истинное наслаждение испытываешь после тяжелого пути, сидя перед костром и наблюдая непрерывно меняющиеся языки пламени! По всему телу разливается приятное тепло, забывается безлюдье и угрюмость тайги...

Удивительно, что все трудности пути и опасности, подстерегающие нередко путешественника, моментально забываются как только они остались позади. Воспоминания о них хотя и сохраняются, но приобретают совершенно иную окраску: начинают казаться приятными, иногда даже героическими. О них с удовольствием вспоминаешь как о борьбе, из которой ты вышел победителем.

Но вот в воздухе все сильнее начинают чувствоваться аппетитные запахи готового ужина. Он далеко не блещет изысканностью, даже весьма скромен. Но он предназначается голодным путникам, а они всегда похвалят его, даже если он будет попахивать дымком... Наконец, с ужином покончено, все тщательно готовят свои постели, предотвращая возможность загорания веток кедрового стланика, устилающего пол палатки. От горячей земли, прогретой хорошим костром, в палатке очень тепло – даже душно, приходится поднять полог. Мы укладываемся спать в одном белье, вытянувшись во весь рост. Часа через два-три к нам начнет проникать холод, и тогда придется укутываться во все, что имеем теплого.

В наступившей темноте царит полнейшая тишина, нарушаемая лишь мерным шумом реки. Но он слабый, монотонный, хотя, если внимательно послушать, можно уловить переливчатые звуки водяных струек, бьющих о камень или прибрежную скалу.

Тайга, окружающая лагерь, поражает своим безмолвием. Сколько ни напрягай слух, ничего не услышишь.

Можно быть совершенно уверенным в том, что ни один человек не заглянет в лагерь, а из зверей – разве «хозяин»  (медведь) из любопытства подойдет к палатке, но, не тронув никого, исчезнет так же бесшумно, как и появился. Все это мы отлично знаем, но... по уже выработавшейся привычке рядом с собой кладем заряженные ружья, топор... Мало ли что может произойти ночью в этой пустынной тайге!..

Утром осмотрели местность, описали обнажения, нанесли на карту долину, в галечниках взяли пробу на содержание золота. Промывка породы в лотке ничего интересного не дала – были получены лишь единичные пылинки золота. Эта крайняя бедность золота в отложениях нижней части долины реки отнюдь не доказывала, что то же будет по всему бассейну реки. Мы знали, что золото капризно. Оно может встретиться даже в таком месте, где на протяжении десятков километров вокруг нет никаких признаков его присутствия. Поэтому надежда обнаружить хорошую золотоносную россыпь в верховьях Чепигеды нас не покидала. Борисенко и я работали спокойно, но совсем по-другому вел себя наш промывальщик Александр, профессионал-старатель, – его часто лихорадило. Он рвался вперед и всегда торопил нас, когда мы слишком задерживались на обнажениях.

Часа через два после выхода с места первой ночевки мы, наконец, оставили позади себя эти проклятые «щеки»; вдоль реки потянулись низкие берега, и мы быстро зашагали вперед, стремясь скорее добраться до заветной Котомки.

Растительность долины Чепигеды и окружающих ее склонов оказалась такой же монотонной, как и во всем бассейне Хомолхо. Всюду, куда хватал взгляд, простиралась лиственничная тайга с укутанной мхами почвой и островками брусничника. Значительно более редко рос багульник, а во влажных местах встречались заросли голубики, ерника, кустарниковой ольхи. Выше по склонам, да и в самом лесу, белели островки ягеля – «оленьего мха». Сосну можно было увидеть лишь в нижней части долины Чепигеды, березку – особенно на молодых гарях; изредка попадалась ель.

К концу четвертого дня похода мы достигли Котомки, которую сразу же узнали по огромному лабазу и старой тропе, пересекающей долину. Здесь был организован основной лагерь: поставлена палатка и сложены вещи, без которых можно было обойтись в однодневных маршрутах.

Начало следующего дня ушло на осмотр местности. Вместе с Трофимычем мы поднялись на высокий утес, одиноки поднимающийся близ реки; с него почти во все стороны открывался хороший обзор.

От широкого понижения долины Чепигеды поднимались некрутые горные склоны, переходящие в гребень высокой гольцовой цепи. Это был водораздел бассейнов двух крупных рек Патомского нагорья – Большого Патома и Хомолхо; в его западных частях нам уже приходилось побывать. Линия гребня горного хребта отличалась обычной для того района плавностью очертаний – ни резко поднимающихся вершин, ни глубоко вдающихся седловин – все сглажено. Если не считать Лонгдора – высшей точки Патомского нагорья, гольцы Хомолхо-Большепатомского водораздела, достигая 1600 метров, являются самыми высокими для всей этой области. Местность здесь настолько высока, что большая часть площади занята гольцовыми пространствами, а леса протягиваются лишь сравнительно узкими полосками по долинам рек и нижним частям горных склонов.

Мы не обнаружили тут никаких следов пребывания человека, местность казалась совершенно пустынной. Только высоко в небе пролетела вереница гусей, своими криками на короткое время ожививших все вокруг. Но как только птицы скрылись из виду, тайга показалась еще более безмолвной.

По небу плыли тяжелые облака, они задевали вершины гольцов, покрытых белыми пятнами снега. Порывистый ветер обдавал нас холодом и напоминал о приближении зимы, хотя на исходе была только первая половина сентября.

Осмотрев с утеса безлюдную местность, вернулись в лагерь. У нас возникло желание заглянуть в охотничий лабаз: а вдруг там найдется что-нибудь съедобное, которым при нужде можно будет воспользоваться? Но нас ждало разочарование. В лабазе оказалось много оленьих шкур и беличьих шкурок, сильно испорченных и утративших всякую ценность. В таком же состоянии были шкуры лося и соболя. Под самой крышей висело два старых ружья, а на полу валялись несколько ветхих одеял и подушек, рваная одежда и иная рухлядь. На всем лежал толстый слой пыли, что при весьма чистом воздухе северной тайги могло служить признаком очень долгого отсутствия здесь человека.

Лабаз на Котомке, судя по всему, был заброшен много лет назад. Вероятно, местные жители, навсегда покидая этот район, сложили здесь свой малопригодный скарб. Невыясненной осталась причина их ухода из этого глухого района, но у меня мелькнула догадка: не было ли это связано с переходом местных жителей от кочевого образа жизни на оседлый, что произошло несколько лет назад?..

Подобные лесные склады охотники довольно часто устраивают в глухих уголках тайги, где они промышляют в зимнее время; в лабазы заблаговременно доставляют охотничьи припасы, продовольствие, спальные принадлежности.

Неписаные законы тайги позволяют каждому, кто окажется в нужде, воспользоваться содержимым лабаза, но при условии, что взамен будут оставлены какие-либо иные, полезные для охотника и не менее ценные предметы. Если же у нуждающегося ничего подходящего нет с собой, он должен при первой же возможности сторицей отблагодарить самого хозяина или любого жителя ближайшего селения, который отлично знает местонахождение лабаза и его владельца и передаст ему предметы обмена.

В течение четырех дней мы знакомились с верхней частью бассейна Чепигеды и установили, что во всем районе развиты почти исключительно кристаллические сланцы и кварциты, прорезанные большим количеством мощных жил молочно-белого кварца, обычно не представляющего интереса в отношении содержания золота. В пробах русловых галечников и отложений единственной невысокой террасы были обнаружены лишь единичные пылинки золота.

Лотковые опробования привели нас к выводу о весьма слабой золотоносности бассейна верхнего течения Чепигеды. Это утверждение еще более укрепилось после того, как в многочисленных старых разведочных шурфах золотоискателей мы не обнаружили никаких следов самой разработки золота. Указания местного жителя о наличии «богатого золота» в верховьях Чепигеды не подтверждались.

Можно было возвращаться на Хомолхо, да и следовало спешить: продукты у нас кончились; мы взяли их на шесть дней, а прошло уже восемь...

Каждый день, возвращаясь из маршрута, мы надеялись увидеть в лагере караван с продовольствием и снаряжением. Но нас неизменно ждало горькое разочарование.

Мы были бы рады любому человеку, но, по-видимому, никто не интересовался этими глухими местами в такое непривлекательное время года. Транзитные таежные пути пролегали стороной, а единственная тропа, на которой мы находились, была давно заброшена. Лежа в палатке, мы жадно ловили каждый звук, нам чудились голоса людей, собачий лай...

Первые пять дней после выхода в чепигедский поход мы питались нормально, целиком удовлетворяя наш великолепный аппетит после тяжелых маршрутов. То было время, когда мы верили в прибытие каравана с продовольствием. На шестой день перетрясли рюкзаки, извлекли остатки продовольствия – у нас оказалось всего-навсего маленькая банка мясных консервов, горсточка вермишели и немного сухарей. Вот тут-то у нас и поднялась настоящая тревога, хотя мы все-таки продолжали надеяться на прибытие каравана – это был единственный способ получения продовольствия, и нам ничего другого не оставалось, как верить в его прибытие и ждать.

В один из таких дней Александру удалось подстрелить куропатку, уже в зимнем наряде – совсем белую. Бульон из нее не столько подкрепил нас, сколько раздразнил аппетит, но мы старались себе внушить, что сил прибавилось.

Было тяжело, но мы продолжали ежедневно совершать маршруты, изучая местность; посетили долинки боковых речек и даже забирались на гольцы. Мы заметно слабели, темп прохождения наших маршрутов непрерывно падал, а к вечеру настолько выбивались из сил, что пошатывались и спотыкались на ровном месте. Удивительно, как быстро слабеет человек без пищи, совершая большие походы!

В лесу мы держались в пределах видимости друг друга, каждый зорко оглядывал местность – быть может, подвернется какая-нибудь живность. Нет, нам не везло: никакой дичи – глухаря, рябчика, перелетной птицы, вокруг – тайга, безжизненные гольцы...

Куропатка, подстреленная Александром, оказалась единственной нашей добычей на Чепигеде. Однажды наше внимание привлекли два дятла, усердно долбившие клювами кору лиственицы. Они были так увлечены своим занятием, что не прервали его даже тогда, когда мы приблизились к ним на расстояние пяти шагов. Ружья у нас были наготове, но птички эти показались такими крохотными и несъедобными, что, несмотря на мучивший нас голод, мы не тронули их.

Иногда высоко пролетали стаи гусей и уток, мы пристально следили за ними, надеясь, что они спустятся где-нибудь поблизости на ночевку. Но их не привлекали эти места, и они пролетали дальше к югу.

На девятый день мы не пошли в маршрут, решив ждать караван у лабаза еще сутки, а если он не появится, двинуться в обратный путь.

Целый день я не покидал бивака. Александр, ходивший поохотиться, вернулся с пустыми руками; Трофимычу посчастливилось не больше – он вернулся усталый и подавленный... Словно по уговору, почти не разговаривая друг с другом, очень рано забрались в спальные мешки, чтобы отдохнуть перед трудным походом.

Погода резко испортилась. Помимо высокого яруса облаков, сплошь покрывших небо, появилось много низко плывущих облаков, окутавших гольцовые цепи и даже заполнивших долину. Несколько раз начинался дождь, сопровождаемый холодным порывистым ветром; наконец, дождь полил непрерывным потоком. С каждой минутой становилось холоднее, а к вечеру появились и мокрые хлопья снега. Лежа в палатке, мы прислушивались к звукам извне. Приоткрыв полог палатки, мы увидели, что земля скрыта под снежным покровом.

В последнюю ночь наш сон был беспокойным. Нам снились желаемые картины – прибытие каравана и различные яства... Но не только во сне, но и наяву нас преследовали те же мысли. Когда просыпались ночью, нам слышались голоса приближающихся людей и далекий лай собак...

К утру снегопад прекратился, но все оказалось покрытым толстым слоем снега: и земля, и деревья, и кустарник, через который нам предстояло пробираться. Условия для нашего похода неожиданно еще более ухудшились. Но решение двигаться обратно, несмотря на изменившуюся в худшую сторону обстановку, продолжало оставаться в силе – в нашем положении другого выхода не было.

На наше счастье, в день выхода погода стала несколько улучшаться. С самого раннего утра в сплошном покрове облаков появились небольшие просветы, вначале редкие, но постепенно все увеличивающиеся. А когда солнце поднялось над цепью гор, лучи его через разрывы облаков осветили добрую половину поверхности земли, ослепительно отражаясь от свежевыпавшего снега.

Долгий отдых и сознание необходимости напряжения всех своих сил сделали нас бодрыми и уверенными в благополучном конце похода. Такое состояние появилось у нас только тогда, когда мы совершенно перестали надеяться на помощь со стороны и стали верить лишь в свои собственные силы, хотя оставалось их очень и очень мало. Нас подбадривала мысль о хорошей охоте на обратном пути.

Мы двинулись по берегу реки гуськом, прокладывая в мокром снегу тропинку, увязая по колено. Одежда и обувь промокли. Особенно неприятно было пробираться сквозь густые, сплошь облепленные снегом кусты. По мере того как поднималось солнце, снег таял все сильнее. С деревьев на нас сваливались пропитанные водой снежные груды. От тающего снега сквозь одежду просачивались холодные струйки воды.

От постоянного пребывания в снегу ноги стало ломить, и мало-помалу они потеряли всякую чувствительность. Но я продолжал все также идти впереди, шагая на онемевших ногах, как на протезах. Настроение падало. От того бодрого настроения, которое мы испытывали перед выступлением, почти ничего не осталось.

Конечно, нужно было остановиться, обогреться, отдохнуть, но ни один из нас троих не заговаривал об этом, так как никому не хотелось первым проявить «слабость». Как ни странно, раньше всех «сдал» Александр. Крепко выругавшись, он бросил свою ношу в снег и заявил, что дальше не пойдет. Никто, разумеется, против передышки не возражал.

После длительных трудов удалось развести костер; мокрый валежник, наконец, хорошо разгорелся. Мы разделись догола, выжали влагу из своего белья, просушили над огнем и с наслаждением облачились в сухое. Потребовалось более двух часов, чтобы окончательно высушиться и обогреться. Настроение быстро поднялось. Если бы нам еще хоть какую-нибудь пищу!..

Отправились дальше, шли до самого вечера, изредка останавливаясь на короткий отдых. Наши надежды на дичь не сбывались.

К вечеру второго дня на высокой гладкоствольной лиственнице была обнаружена белка. Первым же выстрелом Александр смертельно ранил ее, но зверек еще несколько секунд бегал по ветвям и стволу, временами замирая на месте и так наклоняясь, что мы каждый раз ожидали его падения вниз. Но белка снова приходила в себя и продолжала предсмертный бег по родному дереву. Вот она судорожно вцепилась коготками в кору дерева и застыла... Попытки влезть на дерево не увенчались успехом – уж очень толст и гладок был ствол могучей лиственницы и слишком мало оставалось у нас сил. Мы испробовали все способы, чтобы достать зверька, – стреляли, долго кидали в него камнями, но безуспешно.

Усталые и разочарованные, сели мы на землю отдохнуть и тут-то заметили на проталинках множество брусники. Мы набросились на ягоды, стараясь утолить свой голод. Обнаружили мы ягоду в сумерках и, по-видимому, не так-то уж много каждый из нас уничтожил ее, но нам казалось, что появились силы. Этот счастливый случай подбодрил нас.

К вечеру четвертого дня после выхода с Котомки и на тринадцатый день с начала этого тяжелого похода мы, наконец, добрались до лагеря на Хомолхо. Товарищи, радостные и оживленные, выбежали навстречу. Они уже много дней ожидали нас, а после обильного снегопада были серьезно обеспокоены нашей судьбой.

Выяснилось, что олений караван к нам так и не был организован; олени, которых намеревались взять в колхозе, оказались на пастбищах, километрах в ста от лагеря. Возможно, что какие-то шаги и были бы предприняты, но происшедшие события заставили начальство экспедиции забыть о нас.

В одном из отрядов экспедиции пропала девушка – Кира Орлова. Она пошла в маршрут одна, заверив всех, что не будет отходить от лагеря далеко и не позже как через два-три часа возвратится обратно. Было воскресенье, стоял погожий осенний день, и все сотрудники отряда, где она была, решили отдохнуть, устроить себе полевую баню. В отряде была мобилизована вся посуда, согрета вода – словом, все приготовления закончены.

Кира была единственной женщиной в отряде. Чтобы не смущать ни себя, ни мужчин, она решила на время покинуть лагерь. Никто, видимо, не придал этому значения; отойти недалеко от лагеря, расположенного в широкой луговой долине, к тому же днем, казалось совершенно безопасным. Как только она скрылась из виду, мужчины приступили к купанью. Оно закончилось только к вечеру. Обед был давно готов, но никто не хотел приниматься за него, ожидали возвращения Киры.

Тревожные мысли о ней овладели товарищами, когда стемнело. Несколько человек отправились на розыски в том направлении, куда она ушла, стали окликать ее, звать, стреляли из ружей. Но все звуки безответно замирали в молчаливой тайге. Через несколько часов люди возвратились в лагерь в надежде, что за это время девушка вернулась в него с другой стороны; однако, их надежда не оправдалась.

Всю ночь на открытых местах вокруг лагеря жгли большие костры; кричали, то и дело стреляли из ружей.

С рассветом следующего дня весь отряд ушел на розыски. Был послан верховой в ближайший почтовый пункт для передачи районным властям и на базу экспедиции сообщения о пропаже Орловой. Вскоре на Хомолхо появилась милиция, прилетел самолет, на розыски были брошены все, кого только можно было привлечь в районе. В течение многих дней люди занимались розысками. В широкой долине Хомолхо не осталось ни одного не осмотренного клочка земли, неоднократно «прочесывали» залесенные склоны гор, подступающие к долине реки. Но все было напрасно. Выпавший вскоре глубокий снег прервал на некоторое время розыски. Почти до конца декабря не выходили из тайги спасательные отряды. Весной следующего года поиски продолжались, но и они не дали никакого результата.

Так бесследно пропала девушка – любимица всей экспедиции. Это событие создало у нас тяжелое настроение, хотя мы могли бы только радоваться хорошим результатам полевой работы.

Мне приходилось не раз участвовать в сибирских и горных экспедициях в Среднюю Азию, слышать от других, что почти все несчастные случаи происходят, когда люди уходят в тайгу или горы поодиночке. Во избежание этого надо твердо помнить экспедиционное правило: не ходить в тайгу одному!

 

Глубокой осенью

 

Первые три дня после возвращения из чепигедского похода Трофимыч, Александр и я отлеживались в палатках. Сперва мы сдерживали аппетит, а потом извлекли свои «неприкосновенные запасы», взятые еще в Москве, и принялись есть до полного насыщения. Были уничтожены две плитки шоколада, копченая грудинка, печенье – словом все, к чему мы не решались прикоснуться в течение всего полевого сезона. Мы ели так много, что от кухонной палатки до своей могли двигаться лишь с трудом! При этом удивительнее всего было то, что никакого расстройства желудка никто из нас не испытывал. Силы наши очень быстро восстанавливались, однако усталость во всем теле, особенно в ногах, чувствовалась еще довольно долго.

Вскоре после возвращения из чепигедского похода к нам заглянул старый знакомый – Григорий, из селения Бекся, его интересовали подробности нашего маршрута. Этот таежник, хорошо сложенный, сильный и ловкий, был бы весьма полезен в нашем отряде, оставалось сожалеть, что мы узнали его очень поздно, когда полевая работа заканчивалась.

Однако, пожалуй, никогда мы не ощущали такой большой потребности в столь опытном человеке, как сейчас. По полученному распоряжению все рабочие во главе с Сашей Негребецким должны были перейти в распоряжение Пармузина, развернувшего большие разведочные работы в районе прииска Хомолхо. Эта группа, простившись с нами, отправилась вверх по Хомолхо, забрав с собой больных лошадей. В отряде осталось только трое: Трофимыч, Иван и я. У нас же остались и наиболее крепкие лошади. Таких сил было недостаточно для вывозки большого груза из тайги на базу экспедиции. Мы ломали себе головы, но никакого подходящего выхода придумать не могли. Пришлось обратиться к нашему новому знакомому.

– Григорий, ты сможешь нам помочь добраться до Перевоза? – спросил я.

– Что ж, можно... Я сейчас ничем не занят – охота начнется только через месяц.

Ну, вот и хорошо. Теперь как-нибудь выйдем из положения, подумал я.

На Перевоз вели два основных пути: по берегу реки Хомолхо и через гольцы. Оба они в такое позднее осеннее время считались непроходимыми. Вдоль реки нельзя было двигаться не только с навьюченными лошадьми, но даже пешком: на десятки километров тянулось ущелье, в котором скалы то и дело подступали к самой воде и даже нависали над нею. Нельзя было и отважиться плыть по Хомолхо на лодке; мешало множество перекатов, а подводные камни грозили лодке гибелью. Путь через гольцы, очень удобный в летнее время, был невозможен из-за мощных снегов, окутывающих верхние части гор, а идти по ним надо было более тридцати километров.

Пешком мы, конечно, смогли бы пробраться в любом направлении, но идти с этими жалкими лошадьми!.. Они и так еле держались на ногах, а им предстояло тащить тяжелый груз, к тому же взять его весь они все равно не могли. Было о чем задуматься. У меня мелькнула даже мысль, не отправиться ли обходной дорогой – через верховья Хомолхо? Но это означало сделать лишнюю сотню километров, лошади могли не выдержать такого длинного пути, не говоря уже о потере лишних четырех дней. Но это также не решало проблемы: в лагере пришлось бы оставить часть вещей и нужно было бы за ними возвращаться.

Своими сомнениями я поделился с Трофимычем, но тот тоже пребывал в нерешительности. Во время нашей беседы в разговор вмешался Григорий. Он стал убедительно доказывать, что и первый и второй варианты легко осуществимы. Он брался вначале доставить часть груза до Перевоза на лодке, а остальное вывезти на лошадях через гольцы. Я облегченно вздохнул и целиком положился на Григория, решив беспрекословно выполнять все его указания.

В первую очередь предстояло отправиться на лодке нам с Трофимычем, что, помимо вывоза имущества, дало бы возможность ознакомиться с долиной нижнего течения реки Хомолхо, а это было весьма необходимо для работы. Иван же оставался в лагере один – и за сторожа и за конюха. Мы обещали за ним возвратиться только дней через восемь. И к моему удивлению и радости, он нисколько не смутился тем, что ему так долго придется прожить в тайге одному. Правда, местность была не очень пустынной: до якутского селения Бекся было всего четыре километра, поэтому мимо лагеря нет-нет, да и пройдет человек, а то и целая группа. К тому же в лагере оставались еще две лошади, а они тоже отвлекают человека; чувство одиночества как-то менее тягостно...

Григорий отправился домой за лодкой и наутро доставил ее к лагерю. К тому времени у нас с Трофимычем все было готово к походу, мы быстро нагрузили лодку, простились с товарищем и тронулись вниз по реке. Быстрое течение подхватило лодку и понесло ее вдоль правого берега – в глубокую излучину реки. Вскоре лагерь с неподвижно стоящим Иваном скрылся с глаз. Справа проплыл якутский поселок Бекся, а еще через один-два километра на берегах исчезли всякие признаки близкого жилища, мы вошли в узкое пустынное ущелье. По лесистым склонам гор не видно было ни дымка от костра, ни хижины, ни даже срубленного дерева – настоящая таежная глухомань.

Была глубокая осень. Снег уже не раз выпадал не только на горных вершинах, но и на дне долин, где быстро таял. Впрочем, пятна его сохранились повсюду, начиная от самого берега. Выше по склонам гор они постепенно сливались в сплошные снежные поля. По ночам морозы доходили до 10 градусов и над поверхностью горных потоков стоял туман, рассеиваемый лишь порывами ветра. Вдоль берегов, где течение почти не ощущалось, образовались забереги (Кромка льда у берега), а на поверхности воды шла шуга.

Шугой, или «салом», в Сибири называют лед, образующийся на дне реки, когда вода охлаждается до температуры ниже нуля. Стремительное течение горных рек задерживает образование ледяного покрова на их поверхности, но в то же время на дне реки, на крупных валунах и выступах скалистого ложа, где вода движется очень медленно или застаивается, образуется лед. Он постепенно нарастает, пока не отрывается от дна и не всплывает на водную поверхность в виде бесформенной, кашеобразной массы – шуги.

Появление ее предвещает скорое замерзание реки. Иногда это происходит совершенно внезапно. Отправляться в такое время в далекое путешествие по реке рискованно. Григорий превосходно сознавал все это, а потому торопил нас. Оказаться среди Хомолхинского ущелья на замерзшей реке не сулило ничего хорошего. В таком случае мы застряли бы со своим грузом в ущелье, далеко от базы экспедиции – там, куда никто в это время года не заглядывает: время охоты еще не началось, а больше туда незачем было и ходить.

Несколько километров мы проплыли спокойно, не выходя на берег. В этих местах нам пришлось уже побывать. Но дальше лежал район, никогда не посещавшийся раньше, и мы должны были пройти его маршрутом. Сойдя с лодки, Трофимыч пошел правым берегом, осматривая обнажения и собирая образцы горных пород, а меня Григорий перевез на противоположный берег.

Все мы были вооружены: Трофимыч – двустволкой 16-го калибра, я – четырехлинейным охотничьим карабином; у Григория же была «тозовка».

В осеннее время на плесах безлюдных участков реки Хомолхо и ее крупных притоков садилось на отдых и ночевку много перелетных птиц, главным образом уток; мои товарищи собирались вдоволь поохотиться; я же, как охотник, в счет не шел, так как имел к карабину только два патрона, предназначенных не для охоты, а на всякий непредвиденный в тайге случай. Трофимыч наполнил зарядами весь своей объемистый патронташ, а кроме того, насыпал их немало и в карманы. Достаточно патронов было и у Григория.

Два дня прошло в нормальной работе. Мы продолжали идти по обоим берегам, и только когда появлялись очень высокие обрывы и по берегу нельзя было пробраться, на помощь приходил Григорий со своей лодкой.

В то же время Григорий выполнял не только обязанности кормчего, но и промывальщика, так как мы продолжали вести шлиховое опробование, хотя рыхлых наносов в реке было очень мало. Изредка попадались сравнительно небольшие косы, под которыми золотоискатели понимают современные речные наносы, то есть пески, галечники и другие отложения, которые, особенно в низкую воду, образуют пляжевые участки берега и островки. Во время большой воды они могут быть целиком размыты, а при понижении уровня реки – образоваться на новых местах. Золото, находящееся в таких отложениях, называется косовым.

В нескольких местах долины удалось обнаружить косовые россыпи со значительным содержанием золота; о таких россыпях старатели обычно говорят: «Мыть можно»!

Мы находились в пути уже третий день, когда выяснилось, что дальнейшее продвижение по реке на лодке вряд ли возможно: один перекат сменялся другим, участились пороги. И вот мы остановились, казалось, перед непроходимым участком: русло реки на большом протяжении было завалено огромными глыбами, между которыми с бешеной скоростью неслись потоки.

Что делать? – обратился я к Григорию.

«Лодку я проведу», – сказал он, но тут же добавил, что наиболее ценные вещи надо из лодки взять и перенести по берегу.

Взвалив на плечи этот груз, мы с Трофимычем доставили его в безопасное место и, сложив на берегу, дали Григорию сигнал.

В ту же минуту он оттолкнулся от берега и, усиленно работая шестом, направил лодку среди бешено мчащейся воды в более спокойные струи. Мы стояли на берегу, до предела напрягши свое внимание и даже мускулы, мысленно помогая бороться своему товарищу.

Лодку несло с огромной скоростью. Каждую минуту можно было ожидать, что ее разобьет о камни. Но Григорий спокойно стоял на корме, для большей устойчивости расставив ноги на полусогнутых коленях. Он очень энергично орудовал шестом, отталкиваясь короткими ударами от крупных камней, проносившихся мимо. Затаив дыхание, мы наблюдали за нашим товарищем...

До конца быстрины оставалось не более тридцати метров; казалось, грозная опасность миновала; хотя на пути еще виднелись каменные глыбы, они почему-то не представлялись нам страшными. У нас, стоящих на берегу, отлегло от сердца, появилась надежда на благополучный исход.

Лодку несло между крупными камнями – как бы по естественному коридору, в самом конце которого из воды торчал камень, преграждавший путь. Проскочить мимо негде... Еще мгновение – и нос лодки оказался на камне, корму лодки стало заносить вперед и увлекать под воду.

Создалось опасное положение. Оба мы, стоявшие на берегу, приготовились спасать Григория в бурлящей воде, не представляя себе отчетливо, что из этого получится. Но неожиданно дело приняло иное направление. Григорий выпрыгнул из лодки, оказавшись по пояс в несущейся с огромной скоростью воде. Не имей он никакой другой опоры, кроме собственных ног, поток сбил бы его и понес вниз по течению, грозя разбить о выступавшие камни. Удержаться ему помогла каменная глыба, к которой вода прижимала его с большой силой. Несмотря на большое напряжение, он не выпускал из рук борта лодки. Наконец, лодка выровнялась, медленно сползла с камня, на котором сидела, и повернулась носом по течению.

Мне казалось, что выход из такого положения может быть лишь один – броситься в воду и плыть за лодкой, крепко держась за корму. Но и этот вариант был рискованным, так как впереди над водной поверхностью виднелись выступающие камни, о которые, не имея возможности управлять ни собой, ни лодкой, можно было разбиться.

Григорий поступил иначе. Цепляясь за скользкую поверхность камня, он взобрался на него и соскочил в лодку, а затем, все также виртуозно действуя шестом, приблизился к берегу, где Трофимыч и я с волнением ожидали нашего товарища.

Мы бросились ему навстречу, вытащили лодку на берег, перевернули вверх дном, освобождая от воды. Наше предложение остановиться здесь на ночевку было решительно отвергнуто Григорием. Он не захотел даже обсушиться и переобуться. Долго мы не могли понять, почему он не хочет принять наше предложение, пока он не объяснил нам причины. Оказалось, что впереди, и притом недалеко, был второй большой перекат, где ему все равно предстояло лезть в воду. И это неприятное дело, по мнению Григория, лучше было покончить сегодня, чтобы завтра целый день плыть в лодке сухим.

Хотя и Трофимыч, и я считались начальниками Григория, мы ему беспрекословно подчинялись в течение всего похода по Хомолхо. Поэтому его предложение продолжать путь было принято, и мы, усевшись в лодку, опять поплыли до начала большого порога. Здесь мы снова высадились на берег, чтобы пешком пройти до следующего плеса и там ждать Григория.

На этот раз мы также хотели взять с собой тяжелый груз, но Григорий сказал, что этого делать не следует; из этих слов мы могли понять, что предстоящий перекат не будет столь опасным. Так оно и оказалось в действительности, хотя на долю Григория и выпало много хлопот и неприятностей. Перекат оказался мелководным, но с большим количеством торчащих камней. Поэтому, несмотря на быстрое течение, лодка то и дело садилась на мель или ее забивало между глыбами. Большую часть переката наш герой брел по колено в воде, по которой без конца проплывали мелкие обломки и целые скопления донного льда. Трофимыча и меня очень волновало, что мы ничем не можем помочь отважному товарищу и являемся лишь свидетелями его борьбы со стихией. Мы, конечно, могли бы присоединиться к нашему проводнику и вместе с ним брести по ледяной воде, но едва ли от этого был бы какой прок. Все же мы предложили Григорию свою помощь, но он решительно отказался.

Путешествие по Хомолхо еще ярче обрисовало черты характера Григория. Без него мы, конечно, не могли бы осуществить такой трудный поход! Мы убедились, что трудности и опасности, выпавшие на долю Григория, для него не новинка. Даже при неожиданных, самых сложных обстоятельствах наш товарищ не терялся, проявляя удивительное спокойствие и разумную решимость. То, что нам, горожанам, казалось неимоверно трудным, опасным, грозящим увечьем или даже гибелью, для Григория было простым, будничным трудом, к которому он привык с юных лет. Глухая тайга и зимой, и летом была для него родным домом.

Рядом с мощной фигурой Григория и я, и Трофимыч казались неприспособленными к тайге людьми. А между тем я, например, далеко не был новичком в экспедиционной работе. Мне довелось побывать уже в разных районах страны, да и в Сибири я работал не первый год и слыл среди товарищей даже за опытного полевика. То же самое можно было сказать и о Трофимыче.

Дождавшись Григория и узнав от него, что впереди серьезных перекатов и порогов нет, мы решили сразу же остановиться на ночевку, хотя было только три часа дня. Это делалось с целью дать возможность Григорию отдохнуть от тяжелого пути, обсушиться и обогреться у костра. Но зная нашего проводника, мы были уверены, что он обидится, если узнает истинную причину ранней остановки на ночлег. Поэтому сказали ему, что нам необходимо осмотреть обнажение и стали высматривать подходящее место.

Вскоре оно было найдено. Это была ровная и сухая поверхность надпойменной террасы, обрывающаяся крутым уступом к самой реке. На ней росли редкие лиственницы, между которыми было достаточно пространства, чтобы организовать маленький бивак – одну палатку и костер.

Как только мы пристали к берегу, то сразу же поставили палатку, а затем снесли в нее из лодки все наши вещи, за исключением нескольких предметов, которые оставили у места будущего костра для просушки. Пустую лодку вытащили на берег и длинной цепью прикрепили к стоявшей на склоне большой лиственнице. После этого мы с Трофимычем собрали валежник, развели большой костер и, расставив вокруг него жерди, развесили на них подмокшие вещи. Тем временем Григорий свалил невдалеке сухой ствол дерева и, действуя своим небольшим, но острым и удобным топором, быстро и ловко нарубил мелкие полешки. Вначале я не понимал, для чего они нужны; костер горел хорошо,  и даже не совсем сухой валежник быстро воспламенялся. Позднее я оценил предусмотрительность Григория...

Вооружившись ружьями, взяв свои полевые сумки и геологические молотки, мы с Трофимычем пошли осмотреть ближайшие окрестности. Хотелось выяснить причину изменения строения долины реки Хомолхо. В верхней части она имеет большую ширину, достигающую почти километра, а в нижней представляет ущелье, в то время как обычно бывает наоборот. Это казалось загадочным. Правда, ущелистый участок можно встретить в любом месте горной долины, но если исключить верховья, то почти всегда это бывает связано с выходами твердых пород – гранитов, известняков, траппов, очень трудно поддающихся размыву. Так, например, знаменитое Дарьяльское ущелье на Кавказе образовалось потому, что в этом месте Терек прорезает гранитный массив.

Поэтому и в нижнем течении Хомолхо мы ожидали встретить граниты. Однако их там не оказалось. Геологические исследования ясно показали, что по нижнему течению реки Хомолхо распространены те же метаморфические породы – различного рода кристаллические сланцы, кварциты, как и на всей остальной площади бассейна. Следовательно, не было никаких оснований говорить о влиянии горных пород на образование ущелья Хомолхо.

За ответом пришлось обратиться к геоморфологии – науке, изучающей рельеф и законы его изменения. Такого рода наблюдения показали, что обрывистые склоны ущелья Хомолхо не поднимаются до горных вершин, а оканчиваются всюду на одном уровне – примерно в 170 метрах над рекой. Когда мы вскарабкались по обрывистым склонам на эту высоту, то увидели, что находимся на дне древней долины Хомолхо, имеющей в ширину около двух километров. В эту поверхность было врезано узкое извилистое ущелье – современная долина реки. Сильное врезание рек в поверхность может произойти от разных причин, но чаще всего это бывает при поднятии местности. Оно может быть настолько большим, что равнина или холмистая страна превращается в горную. Ученые установили, что там, где сейчас поднимаются высокие забайкальские горы и их северное окончание – Патомское нагорье, десятки миллионов лет назад расстилалась холмистая равнина. Потом она оказалась поднятой на большую высоту, сильно изрезанной реками и благодаря этому превращенной в горную страну; ровные участки прежней равнины сохранились только на вершинах гор. Наблюдающееся врезание Хомолхо в горные породы свидетельствовало о продолжающемся поднятии Патомского нагорья.

На обратном пути в лагерь Трофимычу, прославленному охотнику нашего отряда, удалось подстрелить пару рябчиков, чье нежное мясо заслуженно пользуется большим признанием даже в наилучших ресторанах. В лагере к нашему приходу Григорий уже все приготовил для ночлега. В палатке стояла железная печка, ее короткая труба выходила наружу, рядом был сложен штабель мелко нарубленных дров – вот для чего Григорий свалил сухую лиственницу. Вскипевший чайник стоял на угасающих углях, оттуда же распространялся аппетитный запах супа...

Трофимыч торжественно передал Григорию рябчиков, явно рассчитывая на проявление восторга со стороны нашего проводника. Но Григорий, равнодушно положив дичь на землю, заявил, что уже варятся две хорошие утки и нам на ужин этого вполне достаточно. Однако Трофимыч настоял на том, чтобы рябчики были приготовлены сегодня же и поданы к ужину.

Мы славно поужинали у ярко горевшего костра и стали готовиться ко сну. Только отойдя от огня, я почувствовал, что мороз крепчает, а ясное звездное небо обещало его дальнейшее усиление; термометр показывал минус 7 градусов. В палатке было холодно и забираться в ледяной мешок очень не хотелось. Вот тут-то и была зажжена железная печка, с необыкновенной быстротой согревшая наше жилище. Только в этот момент я вполне оценил предусмотрительность Григория, захватившего ее с собой и заготовившего на ночь целый ворох великолепно горевших дров.

Несмотря на принятые меры, ночь для меня прошла неспокойно. Вечером мы дружно улеглись спать, забравшись в спальные мешки и условившись, что тот, кто ночью проснется, должен подкладывать в печку дрова. На случай если бы она погасла, рядом с нею лежали смолистые лучины и коробка спичек.

У Григория не было спального мешка, и он, подостлав под себя лишь брезент, улегся спать на полу палатки в одежде. У него были и теплые вещи, но он, по-видимому, полагал, что они ему не потребуются, в чем он не ошибся. Мы с Трофимычем еще не успели застегнуть спальные мешки, а со стороны Григория уже раздалось похрапывание. Вскоре я также заснул под приятное гудение печки и легкий треск горящих дров.

Ночью я проснулся первым и почувствовал, что замерзаю. В палатке было темно и тихо, и лишь время от времени слышалось легкое похрапывание Григория. Я выбрался из мешка и занялся печкой. К счастью, в ней оказались еще не совсем загасшие угли, на которые я положил сначала смолистые щепки, а поверх них – большую порцию дров. Стоило мне немного подуть на угли, как вспыхнуло пламя. Убедившись, что от печки вновь идет тепло, я поспешил забраться в мешок и снова быстро заснул.

Через некоторое время я снова проснулся от холода и опять обнаружил, что печь погасла. Трофимыч продолжал спать, забравшись с головой в мешок, а Григорий находился все в том же положении, в котором я видел его еще вечером, никаких признаков того, что ему холодно, я не обнаружил. Руки его были теплые, точно так же как и ноги, хотя одет он был более чем легко: на нем была ватная тужурка и обыкновенные брюки, а на ногах – ботинки. Я разжег печь и, подойдя к выходу из палатки, посмотрел наружу.

Была ясная, тихая ночь. Луна почти достигла гребня горного хребта, протянувшегося вдоль противоположного берега, и должна была скоро скрыться за ним. Река светилась, и по ней в одиночку и целыми скоплениями плыли льдинки шуги. Вокруг палатки было все бело. Костер почти потух, и только две или три головешки все еще продолжали дымиться. В лесу было удивительно тихо, а со стороны реки доносился равномерный рокот катящихся вод...

Подложив в печку дров, я забрался в спальный мешок. До рассвета я просыпался еще дважды, чувствуя себя совершенно замерзшим, и каждый раз разжигал печку; мои товарищи не просыпались всю ночь.

Еще не рассвело, а Григорий уже поднял нас. Печь горела, в палатке было очень тепло. После неоднократных ночных вставаний я чувствовал себя недостаточно бодро, но не желая отстать от Трофимыча, уже выбиравшегося из мешка, я встал. Тут-то он и признался, что ночью тоже сильно мерз и просыпался, но проявлял терпение – ждал, когда я (на Григория он не рассчитывал) пойду к печке. Его расчеты оправдались – ох, и твердый же характер был у Трофимыча!..

Скоро перед палаткой запылал костер, озаряя трепещущим светом лагерную лужайку с подступающими к ней деревьями. Костер притягивал нас своим теплом. И я, и Трофимыч, упаковывая свои вещи, время от времени подходили к нему погреться. Особенно приятно было повернуться к нему прозябшей спиной.

Пока на горячих углях подогревались остатки вчерашнего ужина, мы успели умыться, связать и уложить в лодку все наши вещи, исключая ящик с продовольствием и посудой. К началу завтрака рассвело настолько, что костер уже не освещал окружающие предметы. Вскоре побагровевшие вершины гор противоположного берега возвестили нам о восходе солнца, лучи которого на дне глубокой долины должны были появиться не ранее как часа через два. Над Хомолхо поднимался густой туман, иногда скрывавший от нас поверхность реки и противоположный берег. Но первые порывы утреннего ветерка привели его в движение, и он стал постепенно все больше и больше редеть.

Позавтракав и уложив все, мы уселись в лодку, намереваясь проплыть без остановок по крайней мере 3–4 километра, которые накануне уже прошли маршрутом. Григорий рассказал нам, что дальше течение реки становится спокойней, и хотя перекаты быстрины будут еще встречаться, преодоление их не грозит серьезными неприятностями.

Около часа мы спускались вниз по течению, наблюдая за рекой и окружающими нас склонами гор. Местность кругом была совершенно безлюдна. Крутые, а нередко обрывистые склоны долины были повсеместно покрыты негустым лиственничным лесом. Опавшая хвоя лиственницы делала тайгу еще более разреженной и взгляд свободно проникал в нее на сотни метров. На дне долины местами виднелись березки, нередко мы обнаруживали их и в нижней части склонов гор.

Лишь самые вершины гор (нам удавалось их видеть, когда лодка проплывала мимо боковых долин и вдоль них открывалась далекая панорама) были безлесны и покрыты снегом.

На поверхность воды нередко садились косяки уток, но наши голоса и всплески весел вспугивали их, и они взлетали раньше, чем мы приближались на ружейный выстрел.

Километрах в пяти от места нашей последней ночевки мы возобновили маршрут, разойдясь с Трофимычем, как обычно, на разные берега: он – на правый, я – на левый. Григорий пристал к берегу и принялся конопатить лодку, которая давала изрядную течь.

В тех местах на плесовых участках Хомолхо достигает ширины 100–150 метров, сужаясь на перекатах и быстринах до 50 и даже 40 метров. Несмотря на то, что в таких местах река сильно бурлила, шум ее был не настолько велик, чтобы помешать нам с Трофимычем обмениваться новостями.

Мы продвигались по берегу, не пытаясь углубиться в тайгу, а потому почти никогда не теряли друг друга из виду. Наши геологические молотки все время находились в работе, наполняя воздух частыми звонкими ударами о камни. Шума получалось очень много. Если на пути и была какая-нибудь дичь, эти звуки спугивали ее; меньше всего мы помышляли об охоте. Но вдруг я увидел, что Трофимыч, двигавшийся по правому берегу, принял воинственную позу и, вскинув к плечу ружье, прицелился. А через несколько секунд он опустил его, продолжая держать на изготовку, и, сильно пригнувшись к земле, стал легкими шагами продвигаться вперед, не спуская глаз с какого-то предмета. Из-за росших кустов я не мог видеть объекта его внимания и, остановившись, стал наблюдать за происходящими на том берегу событиями.

Кусты протягивались по берегу небольшой полоской, а дальше шел голый берег. Наш охотник подошел к кустам, и все в том же темпе и положении стал продвигаться через них. Когда его фигура оказалась уже в середине зарослей, с противоположного края на открытый берег вышел крупный белый гусь, быстрыми шагами пытавшийся уйти от преследования. Но вскоре из кустов вышел и Трофимыч. Все так же крадучись, он постепенно продвигался вперед, нагоняя птицу. Она шла тем же шагом, что и раньше, поминутно оглядываясь на своего преследователя, но не предпринимала никаких попыток ни улететь, ни броситься в воду. Вот уже расстояние между ними сократилось до 20–25 метров, стало еще меньше, еще... Казалось, что Трофимыч мог бы дотянуться до птицы рукой. Гусь последний раз взглянул на охотника и вообще на белый свет – прогремел выстрел и птица свалилась на землю.

Я был так увлечен, что не заметил, как подъехал Григорий. Я сел к нему в лодку, и мы поспешили на ту сторону реки. На берегу нас ждал торжествующий Трофимыч, держа убитого гуся за шею. Осмотр птицы обнаружил, что помимо свежей раны, у нее оказалось перебито крыло, по-видимому, в схватке с каким-то таежным врагом.

Ниже по правому берегу реки тянулись обрывистые скалы, они не давали возможности двигаться по долине. Пришлось перебраться на левый берег, где мы с Трофимычем пошли вместе, а Григорий остался ощипывать гуся.

Русло реки все более и более расширялось, появились небольшие галечниковые островки. Все чаще стали встречаться невысокие аккумулятивные (Целиком состоящие из рыхлого материала – галечника, песка) террасы, иногда протягивающиеся по долине на сотни метров.

Выйдя на такое место, где река текла на большое расстояние почти прямолинейно, мы остановились, любуясь открывшейся панорамой. Местность оставалась в общем такой же, как и выше по реке: нижние части склонов сохраняли большую крутизну и скалистость, выше они становились более пологими и переходили в слабо выпуклые гребни гольцов. Все также тянулась лиственничная тайга, но в ней стали играть более заметную роль и другие древесные породы. Особенно много стало березы и осины; но что особенно бросалось в глаза, так это сосна. Во всем бассейне верхнего и среднего течения Хомолхо она встретилась нам лишь в нескольких местах, и то небольшими островками.

Здесь же, в долине реки, ее было изрядно. Почти чистые сосновые боры покрывали южные скалистые склоны гор и песчаные поверхности речных террас. Это разнообразие растительности и особенно обилие сосны порадовало нас.

Впереди на широком плесе реки мы увидели десятка три уток. С досадой думал я о том, что не могу принять участие в охоте, которую Трофимыч должен был вот-вот начать. Мне не оставалось ничего другого, как играть роль «болельщика». По берегу рос редкий лесок, и мы, продвигаясь вперед, старались быть незамеченными утками, скрываясь время от времени за стволами деревьев. Утки нас, конечно, увидели, но за дальностью расстояния – до них было метров семьдесят – считали себя в полной безопасности.

С первого же раза Трофимыч выстрелил дуплем, целясь в кучку из шести уток. Мелкие всплески вокруг птиц показали на большую точность выстрела, но результат был слабый – от одной из уток отлетело перо и медленно село на воду. Вначале мы не поняли, что близ уток дробь оказывается наизлете, а потому теряет свою убойную силу. Нам казалось, что птицы остались невредимыми благодаря счастливой случайности – дробь, обсыпавшая всю поверхность воды вокруг них, не попала в уток. Надежда на хорошую добычу не покидала нас, тем более, что птицы не испугались первых выстрелов: они лишь настороженно подняли головы и, отдавшись течению, медленно поплыли вниз по реке. Скорость реки была небольшая, поэтому мы нисколько не отставали от пернатых. Вскоре раздался еще двойной выстрел, затем одиночный, потом снова дупель. А утки, к нашему величайшему удивлению, все плыли и плыли, оставаясь в полной сохранности. Лишь одиннадцатый выстрел принес охотнику полную удачу: две утки оказались подбитыми – мы торжествовали.

Но наша радость была недолговременной: не прошло и двух минут, как одна из подбитых уток приняла нормальное положение и спокойно поплыла со своими подругами дальше. Трофимыч возобновил ожесточенную стрельбу, но к этому времени все утки вышли за пределы ружейного огня, отплыв к противоположному берегу.

Неожиданно в долине водворилась глубокая тишина. Только через несколько мгновений после прекращения стрельбы стал различаться мерный шум реки, нараставший по мере того, как эхо от грохота выстрелов замирало вдали. Наступление тишины свидетельствовало о том, что Трофимыч израсходовал весь свой запас патронов, хотя и подстрелил лишь одну утку. Результат оказался более чем скромный, но вспомнив о добытом ранее гусе, я решил, что в общем итоги охоты не плохи! Однако в этот момент подбитая утка приняла нормальное положение и поплыла догонять своих подруг.

Слыша бесчисленные выстрелы, Григорий подъехал к нам на лодке, ожидая увидеть богатую добычу. Увы!.. Зато у Григория в лодке рядом с ощипанным гусем лежали две утки, рябчик и несколько голубовато-серых белок.

С какой удивительной легкостью Григорий находил в тайге дичь! Его тозовка обладала удивительно точным боем; белку он бил только в глаз, чтобы не портить шкурку.

Мы с Трофимычем не без охотничьей зависти рассматривали добычу нашего проводника. Трофимыч дал слово, что за время похода по Хомолхо он набьет столько белок, что сошьет себе шапку-ушанку; это означало, что он должен был добыть 17–18 зверьков.

На ночлег мы остановились в прелестном местечке: в сухом сосновом бору, резко выделявшемся своей зеленью на фоне блеклого лиственничного леса.

В то время как мы ставили палатку, высоко в ветвях лиственницы появилась белка. При виде людей она не проявила ни малейшего испуга и весело перескакивала с ветки на ветку, с интересом посматривая на нас. Ее шубка была серая, и я только что успел подумать – кому будет принадлежать добыча, когда увидел Григория, уже целящегося в зверька. Но вместо ожидаемого выстрела, он вдруг опустил ружье, и преспокойно занялся разбором вещей, явно утратив всякий дальнейший интерес к судьбе белки.

Я был крайне удивлен и спросил его: «Ты почему не стал стрелять в белку?»

– Когда я целился, то увидел у белки на боку желтое пятнышко. Значит, линька продолжается. Надо подождать, пока она вся будет серая, – сказал он таким тоном, будто речь шла о его домашних животных, а не о дичи, обитающей в бескрайних просторах сибирской тайги.

Такое отношение меня страшно поразило, и я невольно почувствовал, что предо мной настоящий сибиряк-охотник, который разумно использует богатства тайги. Но все-таки это не укладывалось у меня в голове – ведь не один же Григорий будет охотиться в этом районе. Я заинтересовался организацией охоты и попросил Григория рассказать о ней.

Оказалось, что охота регулируется здесь только в зимнее время. Промысловым зверем является лишь белка. Правда, встречаются еще колонок, очень редко – соболь и другие зверьки, но их мало, и в расчет они не принимаются. Медвежья охота особая, на нее выходят специальные группы охотников. На зимнее время вся территория делится на районы по количеству охотничьих бригад, а затем – на участки, выделяемые каждому охотнику. На своем участке охотник строит избушку, отопляемую железной печкой, в ней он и живет всю зиму, иногда объединяясь с соседом. В такие избушки заранее завозится продовольствие, и охотник до конца сезона не выходит из тайги. Хорошим считается такой сезон, когда охотник набивает 500 белок и более.

Несмотря на такое, казалось бы массовое истребление, белка, тем не менее остается самым многочисленным промысловым зверьком в тайге благодаря способности удивительно быстро размножаться: в течение лета белка несколько раз приносит потомство, причем большинство потомков успевает в том же году дать свой приплод.

После холодной ночи, когда мороз достигал 12 градусов, температура значительно повысилась, однако в течение всего дня держалась все-таки ниже нуля. Но мы уже привыкли к холодам и находили даже удовольствие работать в такое время года, да еще пользуясь лодкой. Конечно, было много трудностей и неудобств, прежде всего связанных со снежным покровом, но с этим поневоле приходилось мириться. Зато поздней осенью мы вели полевые работы, не преследуемые гнусом, который нам немало досаждал в летние месяцы, особенно в заболоченных долинах.

В первые морозные дни воздух стал необыкновенно чист и прозрачен. Не слышно было назойливого жужжания комаров, не видно мошки и оводов. Казалось, что с гнусом все покончено. Но мы ошиблись. Стоило лучам солнца немножко прогреть землю, как они снова появлялись, хотя и в меньшем количестве, но все же их было достаточно, чтобы портить нам настроение. Лишь когда морозы стали устойчивыми, мы освободились, наконец, от этого таежного зла.

В нижнем течении Хомолхо ландшафт резко изменился: долина стала широкой, и в ней появилось несколько ступеней галечниковых террас. Левобережные горы понизились, а скалистость и крутизна нижних частей склонов уменьшились. Темно-серая пелена лиственничных лесов сплошь окутывала горные склоны, но на дне долины появилось много зеленых островков – сосновых рощ. Разнообразие красок усиливалось присутствием белоствольных берез, повсюду встречающихся на дне долины и даже, подобно сосне, довольно высоко по горным склонам.

После гольцовых тундр и лиственничных лесов верхнего холодного пояса гор пахнуло югом, обжитыми местами, хотя нигде по сторонам еще не видно было ни поселка, ни даже одиноких домиков. Продвигаясь вниз по реке, мы все время ждали появления людей, населенного пункта, но еще долгое время местность продолжала оставаться пустынной.

Здесь уже вполне можно было бы заниматься полеводством, огородами, разводить скот – трав было много. Какие огромные площади земель, пригодных для сельского хозяйства, поныне пустуют в Сибири! В Ленской тайге главным занятием все еще остается золотодобыча.

Кто не знает Сибири, тому она представляется очень суровой страной, где даже летом могут трещать морозы. Зима в Сибири действительно холодная и, за исключением южной полосы, еще и продолжительная; в горах она мягче, чем на равнинах и котловинах. Но зато лето теплое и даже жаркое: в Якутске в июле бывают такие же температуры, как и в Москве, хотя он лежит почти на семьсот километров севернее. В Олекминске, расположенном в долине Лены, выращивают превосходные хлеба, разнообразные овощи и даже... арбузы! Вот каковы возможности использования земель. Мы видели обширные массивы целинных земель, к освоению которых еще не приступали.

Наконец, после недельного путешествия по реке мы достигли левого берега Жуи, в которую впадает Хомолхо. На противоположном берегу виднелись многочисленные домики таежного поселка. Это был Перевоз.

Поселок Перевоз раскинулся на правом берегу реки Жуи – притока большой сибирской реки Олекмы. Он вытянулся в две линии домов, обращенных фасадами друг к другу и разделенных широкой немощеной улицей. Вновь прибывшего человека поражает чужеземный облик домиков, построенных в стиле английских одноэтажных коттеджей. Нигде в других местах Сибири мне не приходилось встречать ничего подобного.

Перевоз очень молодой населенный пункт, он возник в двадцатых годах текущего столетия. В то время на территории Советской России существовали иностранные концессии, одна из которых – «Ленские золотые россыпи» действовала на Патомском нагорье. Это общество возникло еще в 1908 году, но потом его деятельность прекратилась. В 1925 году правительство СССР заключило с «Лена-Гольдфильс» концессионный договор на разработку золотых россыпей Дальней тайги. Англичане ввели механизацию в золотодобычные работы, что позволило разрабатывать даже бедные по содержанию россыпи. Однако они работали хищнически и не выполняли взятых обязательств, что и привело к расторжению с ними в 1934 году концессионного договора. Перевоз был резиденцией английских золотопромышленников и их служащих, они и настроили здесь много коттеджей, которые после ликвидации общества были переданы приисковому управлению и заселены рабочими и старателями.

Наша Жуинская экспедиция размещалась в нескольких коттеджах; здесь, в Ленской тайге, а не в Москве предстояло нам обработать собранные материалы.

Когда мы прибыли в Перевоз, остальные отряды экспедиции находились еще в поле, но их ожидали со дня на день. Для каждого полевого работника были приготовлены жилища. Хомолхинскому отряду отвели половину дома, куда были снесены все наши вещи. Трофимыч должен был начать обработку материалов, а я – отправиться на Хомолхо, чтобы вывезти все имущество отряда.

Надвигавшаяся зима заставила торопиться с отъездом. Погрузив на двух лошадей овес и продовольствие, мы с Григорием отправились в путь, присоединившись к большому каравану Пармузина, направлявшемуся на прииск Хомолхо.

От Перевоза в район среднего течения Хомолхо ведут две вьючные тропы. Одна из них – круглогодичная, очень длинная, обходная; вторая – значительно короче, но она проходит через высокие гольцы, ею пользовались лишь в летнее время, когда в горах не было снега. Зимою по этой тропе не решались ходить не только с караванами лошадей, но и пешком.

К тому времени, когда мы собрались в путь, гольцы были покрыты толстым слоем снега, тропой уже давно никто не пользовался. Правда, за десять дней до того спасательная группа геолога В. Н. Махаева отправилась этим путем на поиски Киры Орловой. Однако, несмотря на старания опытного проводника-якута и наличие крепких коней, отряду не удалось перевалить через гольцы: глубокий снег и пурга преградили каравану путь, лошади по брюхо увязали в снегу, валились на землю. Не одолев перевала, группа вернулась на Перевоз.

За полторы недели, прошедшие со времени похода Махаева, погода была сухая, снег на склонах гор почти стаял, но оставался лежать толстым слоем, как и прежде на гольцовых вершинах. Пользуясь хорошей погодой, решились идти через гольцы, рассчитывая, что большому каравану легко нагруженных лошадей удастся проложить тропу через целинный снег.

Но путь этот оказался несравнимо более тяжелым, нежели мы предполагали, глядя на снежные гольцы из глубокой долины. Целый день караван шел по снегам, а когда к вечеру выбрался из них и стал спускаться по склону, в горах разыгралась метель. К счастью, все обошлось благополучно: на четвертый день после выхода с Перевоза мы подошли к белым палаткам хомолхинского лагеря.

Иван с нетерпением ожидал нас, он очень обрадовался: ему наскучило одиночество, беспокоило состояние оставленных под его надзор лошадей.

Скудный запас фуража, имевшийся в лагере к моменту нашего отъезда на лодке, уже давно иссяк, а одного подножного осеннего корма было совершенно недостаточно. Поэтому, как мы ни спешили ехать обратно, пришлось задержаться на денек и подкормить животных перед тяжелой дорогой. Я сильно сомневался: смогут ли отощавшие лошади пройти через высокую горную цепь, засыпанную снегом? Пурга, разыгравшаяся там, вероятно, занесла тропу и ее нужно будет прокладывать заново? Значит, остается только обходный путь, который займет лишних четыре дня... Я полагал, что Григорий согласится со мной, но он и слушать не хотел о другой дороге, утверждая, что благополучно проведет караван через снежные гольцы.

Этот человек не бросал слов на ветер, – мы верили ему и стали тщательно готовиться к походу.

 

Через снежные гольцы

 

14 октября мы поднялись на рассвете. Угасший за ночь костер снова ярко запылал. На нем стали готовить завтрак. Вскоре появился Григорий, ночевавший у себя дома, за несколько километров от нашего лагеря. После завтрака начались сборы, занявшие немного времени, так как все отрядное имущество было уже с вечера упаковано и оставалось собрать лишь такие вещи, как палатка, посуда, словом все то, что до последней минуты оказывается необходимым в лагере.

Наконец, все приготовления были окончены и караван тронулся в путь. Он был совсем маленький, в нем находилось всего три человека: Григорий, Иван, я – и четыре тяжело нагруженные лошади. Отдохнув перед походом, они пошли бодрым шагом, их почти не приходилось понукать. Григорий шел впереди, ведя за собой одну лошадь, за ним следовал Иван с двумя лошадьми, и, наконец, шествие замыкал я, держа в руке повод четвертой лошади.

В этот день каравану предстояло пройти не более 12– 14 километров, из которых первая половина приходилась на долину Хомолхо – довольно легкий путь, а вторая – на горные склоны, где тропа, делая частые зигзаги, круто поднималась вверх. Маршрут такой длины считается в тайге небольшим, и если мы, несмотря на это, выступили самым ранним утром, то только из-за желания двигаться без спешки и раньше остановиться на ночлег накануне тяжелого перехода через снежные гольцы.

С дорогой через гольцы я был знаком уже хорошо – не только по последнему переходу из Перевоза, совершенному в зимних условиях, но и по летним месяцам.

В первых числах сентября мне пришлось ею пользоваться дважды при поездках в Перевоз. Но тогда стояла чудесная погода – было ясно и тепло, навьюченные лошади шли хорошо. Вообще в летнее время человек, попавший на гольцы, чувствует себя превосходно; там всегда прохладно, гнус досаждает редко – лишь при полном затишье, но даже в такое время года его очень мало.

Водораздельные пространства, через которые нам предстояло идти, – это всхолмленная равнина, покрытая низкорослым мхом и лишайниками; большую площадь занимают каменные россыпи.

Тропа тянулась то прямо, то делала повороты – в обход этих россыпей. Для неопытного человека тропа на каменистом грунте была едва заметна, а местами вовсе терялась. В хорошую погоду не представляло труда вновь набрести на нее, но в ненастье, особенно когда густые облака окутывают гольцы, скрывая даже близкие предметы, имеется опасность сбиться с пути. Летом мы шли в хорошую погоду, испытать таких неприятностей не пришлось. Вся поездка оставила у меня прекрасное впечатление.

Когда гольцы покрываются снегом, сообщение через них прекращается. Правда, несколько дней назад нам удалось перевалить их, целый день, идя по снежным полям. Но мы находились в большом караване и протаптывать тропу было легко, к тому же погода благоприятствовала походу – метели не было. Разразись она, и нам пришлось бы также возвратиться назад, как и отряду Махаева, спешившему на Хомолхо на поиски пропавшей Орловой.

Дня два назад в гольцах бушевала снежная буря, тропа, конечно, оказалась засыпанной и надо было прокладывать ее вновь. Предстоял тяжелый переход.

Путь до самой границы леса караван преодолел сравнительно легко; только на последних километрах встретилось несколько крутых подъемов, где лошадей пришлось развьючивать. Это заняло много времени. Только под вечер мы достигли первых пятен снега.

На ночлег остановились перед самым началом сплошных снежных полей – между редкими низкорослыми лиственницами, росшими среди зарослей кедрового стланика. Это место выбрал сам Григорий, которому были предоставлены все права начальника каравана. Место ночевки мне не нравилось. Это был крутой склон, по которому от снежных полей сбегали многочисленные ручейки, вокруг не было ни одного ровного сухого клочка земли; палатку негде было ставить, от окружающего нас снега веяло холодом и сыростью.

Стало совершенно ясно, что Григорий не заботился о наших удобствах, а думал только об одном: провести караван как можно выше – к самым снегам. В самом деле, можно ли было считать удобствами дрова, имевшиеся в достаточном количестве на нашей остановке, и воду, в таком изобилии стекающую по всему склону. В тайге этого везде много. Но делать было нечего, пришлось мириться с положением.

На приготовление к ночевке ушло мало времени. Сразу же развели костер, сварили пищу с расчетом на завтрашнее утро. Еще не смерклось, а мы уже разделались со всеми делами и улеглись спать – кому где приглянулось. Я устроился около густого куста кедрового стланика, который подпирал меня снизу и таким образом предохранял от скатывания по склону. Более неудобного ложа у меня, кажется, никогда в жизни не было. На крутой поверхности торчали камни; как я их ни прикрывал ветками стланика, они упирались прямо в ребра. Куст оказался недостаточно большим, чтобы поддерживать все мое тело; голова и туловище находили достаточную поддержку, что же касается ног, то они, не находя опоры, свешивались вниз. Конечно, отдохнуть в таких условиях было нельзя, а тут еще ужасный холод... Он проникал отовсюду: и из окружающего сырого тумана, и снизу – от самой земли.

Но все можно перенести, лишь бы каравану пробиться через гольцы! Разыграйся настоящая непогода, и нам ничего не оставалось бы более, как немедленно возвращаться назад и идти на базу экспедиции кружным путем, затратив несколько лишних дней, а ведь только для экономии времени и рискнули мы пробиваться через снежные горы. На наше счастье, ни в эту ночь, ни на следующий день пурга так и не разыгралась.

На небе еще не появилось никаких признаков рассвета, когда Григорий разбудил нас и сразу же начал торопить в дорогу. Лошади, получившие на ночь большие порции овса, вволю напились; мы заставляли их пить «про запас», так как на всем длинном пути через гольцы напоить их было негде.

После холодной ночевки мы с Иваном долго отогревались у костра, но Григорий ни разу не подошел к нему. Вот завтрак готов, мы поели и отправились в путь.

Начинался рассвет. Через некоторое время можно было уже рассмотреть окружающую нас местность. Перед нами расстилалась снежная равнина. Она имела в ширину несколько километров, обрываясь к долинам рек крутыми каменистыми склонами. Вдоль линии водораздела, где пролегал наш путь, она казалась бесконечной.

Над нами, как и накануне, плыли тяжелые облака. Они были так низко, что, когда приходилось подниматься на небольшие холмы, караван погружался в густую белесую мглу, наши лица ощущали неприятную холодную сырость.

Погода вызывала у нас серьезную тревогу. Даже Григорий проявлял большое беспокойство: он то и дело повертывал голову во все стороны, испытующе всматриваясь в даль, или разглядывал хмурое небо.

По мере того как мы все больше углублялись в гольцы, поверхность становилась все более пологой, что значительно облегчало движение. Но вместе с этим появились новые трудности: стала увеличиваться толщина снежного покрова. Если в начале снеговых полей она едва достигала нескольких сантиметров, то через некоторое время нам пришлось вязнуть в снегу уже по колено; темп нашего движения начал постепенно падать. Трудности усугублялись появлением наста; вначале это была тонкая хрупкая корочка, но затем она превратилась в плотный слой льда, толщиной более сантиметра.

Григорий, продолжавший идти впереди, один был не в состоянии пробить дорожку нужной для каравана ширины. На снежной поверхности он оставлял от своих ног лишь глубокие ямки, и поэтому первой лошади приходилось самой разбивать твердую ледяную корку, при каждом шаге ударяясь об ее острый край. Движение каравана стало совсем медленным, и, наконец, передняя лошадь остановилась, а за ней и остальные. Несмотря на все понукания, она не трогалась ни на шаг. Надо было в целинном снеге протаптывать хорошую тропу, по которой могли бы двигаться лошади. Один человек, шедший впереди каравана, не смог этого сделать; пришлось и мне выйти вперед, привязав свою лошадь позади лошади Григория.

На белом поле, расстилавшемся впереди, не было никаких признаков старой дороги; пришлось идти напрямик, прокладывая тропу заново. Когда я шел по указанию Григория, нам обычно удавалось избегать скрытые под снегом каменные россыпи. Если же караван отставал из-за необходимости поправить вьюки, и я оказывался далеко впереди – один среди снежных пространств, не обходилось без ошибок. На режущей белизной равнине я никак не мог определить, где находятся под снегом камни, и нередко заводил караван в непроходимые места. Приходилось возвращаться, петлять. Все это требовало большой затраты сил и времени, и наше продвижение вперед стало почти не ощутимым.

Часа через два после непрерывного топтания глубокого снега я почувствовал, что мои ноги совершенно онемели и почти перестали сгибаться в коленях. Мокрые ботинки и брюки обледенели. Пришлось просить смены.

Ивана нельзя было ставить на такое тяжелое дело – его обувь к концу сезона оказалась совершенно изношенной, грозила каждую минуту развалиться. К тому же он обладал способностями хорошего погонщика, что в нашем положении было чрезвычайно важно – без энергичного понукания лошади не трогались с места. Меня сменил Григорий, снова возглавивший караван.

Продвигаясь в хвосте каравана по хорошо проторенной тропе, я всячески старался отогреть ноги: растирал их, приплясывал, шевелил каждым пальцем, сгибал в суставах... Но потребовалось много времени, прежде чем ноги отошли.

Мы с Григорием часто сменяли друг друга на посту «топтателя тропы», стремясь вести караван без лишних остановок. Однако избежать их не удавалось. Предательские россыпи камней были ровно засыпаны снегом, и даже Григорий не всегда мог их заметить.

Во второй половине дня лошади настолько проголодались, что при малейшей остановке начинали бить копытами, надеясь откопать подножный корм. Бедные животные! Они даже не подозревали, что и летом-то на гольцах ничего не растет, кроме мха и лишайников... Участь лошадей беспокоила нас. Они были изнурены тяжелыми летними переходами; фуража им всегда давали недостаточно, а подножного корма часто совсем не было. Отдых перед походом через гольцы только подкрепил, но не восстановил полностью их сил.

Когда какая-нибудь лошадь проваливалась в снег и застревала в расселине между острыми камнями, мы со страхом думали, что она сломала себе ногу... Случись это, мы вынуждены были бы бросить ее в снежной пустыне на верную гибель. Вместе с ней пришлось бы оставить и ее груз, который нельзя было переложить на оставшихся лошадей, еле-еле передвигавших ноги.

Снежные просторы Жуя-Хомолхинского водораздела представлялись нам нескончаемыми. Иногда казалось, будто мы кружимся на одном месте; это бывало в тех случаях, когда мы несколько раз подряд попадали в россыпи каменных глыб и не сразу отыскивали выход из них. На самом же деле мы, конечно, продвигались вперед, хотя и делали зигзаги, петли.

Уже не раз караван подходил к краю холмистой равнины гольцов и перед нашими взорами развертывались картины другого мира. Внизу, по горным склонам и в долинах рек простирались леса, правда, уже почерневшие, но там снега нигде не было. Где-то далеко в глубине гор протянулась параллельно курсу каравана долина реки Жуи, куда мы стремились. Но крутые скалистые склоны, предательски присыпанные снегом, были непреодолимы для нашего каравана; приходилось терпеливо ждать спусковой тропы.

К вечеру Григорий вновь повел караван и больше не уступал ведущего места. В сгущающихся сумерках он напряженно всматривался вперед и направо – в сторону долины Жуи, стараясь не упустить из виду признаков поворота вниз, невидимой нами тропы. Наконец, с радостным видом он показал нам еле различимый в наступающей темноте узкий отрог, отходящий от гольцов и резко понижающийся в сторону долины. –  Здесь начинается спуск, –  сказал он. Все приободрились. Раздалось громкое понукание, но лошади и без того прибавили шаг, по-видимому, почуяв место обычного привала.

Скоро действительно начался спуск. Как только мы миновали гольцы, появились первые деревья, и караван сразу же расположился на ночлег. Лошадей развьючили, привязали к деревьям. Теперь можно было позаботиться и о себе – прежде всего, поставить палатку и разжечь костер. Но место для лагеря опять оказалось крайне неудобное и во многом напоминало предшествующую стоянку. Однако на этом месте было много ровных площадок для палатки, хотя кругом и лежал снег.

Вот палатка разбита, толстый слой веток кедрового стланика надежно предохраняет от сырости и холода. Постель получилась отменная. А как же обстоит дело с ужином? С костром не ладилось: мокрый валежник, с большим трудом собранный в уже наступившей темноте, не хотел гореть. Сколько было потрачено сил! Но вот пламя костра стало устойчивым, и вокруг распространилось приятное тепло. Мы переоделись во все сухое и, усевшись у костра, стали поджидать ужин. Огонь грел только одну сторону тела, а тем временем другая мерзла – выручили незаменимые ватники.

Долго сидели в тот вечер у костра. Успешное преодоление трудного перехода вызвало у нас чувство глубокого удовлетворения и даже гордости. Мы благополучно закончили маршрут через снежные гольцы, непроходимые в такое время года. Не думалось о том, что впереди еще добрая половина пути, что потребуется много усилий, пока достигнем цели. Вспоминая эпизоды минувшего дня, мы знали, что главное – позади. Предстоящее нас не пугало; мы не сомневались, что успешно одолеем оставшийся путь.

Была уже глубокая ночь, когда мы, напоив лошадей и задав им корм, улеглись на ароматную постель и мгновенно погрузились в сон.

К концу следующего дня мы прибыли в Перевоз, где мне предстояло начать обработку полевого материала.

 

Зимовка

 

С наступлением зимних холодов на базу экспедиции начали съезжаться полевые отряды. Люди возвращались из тайги грязными, нередко оборванными и заросшими. Добрая половина москвичей отрастила за лето бороды. Но вскоре против бородачей началась кампания, им пришлось обратиться к брадобрею, предварительно запечатлев свой образ на фотографии.

В честь каждого прибывающего полевика устраивался вечер. Из чистого спирта варилось брусничное вино, в качестве закуски предлагался весь ассортимент наших полевых продуктов, а в особо торжественных случаях – жареный картофель. Этот «деликатес» было добыть не так-то легко. С большим трудом удавалось доставать по нескольку килограммов картофеля – или местного, что бывало очень редко, или привезенного с Лены, вдоль которой тянутся богатые сельскохозяйственные районы.

У каждого нового человека, прибывшего на Перевоз, естественно возникал вопрос, почему не выращиваются картофель, овощи? Чтобы ответить на него, нужно было знать психологию старателей, составлявших основную часть населения поселка.

Старатель привык копать землю в поисках золота, с другой целью выполнять такую работу у него не лежит душа. Людей же, не связанных с золотодобычей, в Ленской тайге было мало, к тому же не все имели пристрастие к обработке земли. Вот и получалось – пригодной земли много, а она лежит нетронутой. А на этой земле, как это видно на примере Бодайбо, можно выращивать отменный картофель, морковь, помидоры и другие огородные культуры, злаки.

Со свежими продуктами в Ленской тайге дело обстояло неважно. О фруктах там можно было только мечтать, картофель и овощи были редкостью. Но зато сколько там лесной ягоды – брусники, голубики, малины, смородины! Кто не бывал в Сибири, тот не в состоянии представить себе, в каких огромных количествах местные жители заготовляют бруснику на зиму. Некоторые семьи набирают ее целыми бочками, в которых она может стоять не портясь месяцами. У многих ее хватает до следующего лета. Употребляют ее как в натуральном виде, так и во всяком другом – с нею пекут пироги, варят из нее кисели, готовят вина.

Сотрудники экспедиции разместились в поселке довольно свободно; на несколько человек отводился дом, состоящий из двух-трех комнат. Для камеральной работы имелось особое помещение, где каждому из нас были предоставлены стол, тумбочка и табурет. Восемь часов рабочего времени мы проводили здесь. Но иногда геологи выезжали в районы своих летних исследований для наблюдения за разведочными работами, продолжавшимися зимой в большем объеме, чем летом.

В зимнее время рытье шурфов могло вестись в любом месте – на болоте, даже на дне реки, о чем летом нечего было и думать. Это оказывается возможным благодаря применению способа промораживания, вот тут на помощь и приходит сибирский мороз. Когда лед на реке становился толстым, в нем выдалбливался ломом и кайлой шурф такой глубины, чтобы между его дном и водой оставался лишь небольшой прослой льда. При сильных морозах под дном шурфа очень быстро намерзает новый лед; тогда шурф углубляют в него. Так постепенно промораживают воду до дна реки, где и берут пробу на золото.

Выезды на шурфовые работы давали очень важный материал, который обрабатывался и использовался для составляемого отчета.

Производственную работу чередовали с отдыхом. По воскресеньям устраивались вылазки в тайгу, в них принимали участие все сотрудники экспедиции; некоторые из нас были на лыжах. Но малое количество снега, выпадающего на восточных склонах Патомского нагорья, и множество камней на поверхности почвы делают эту местность мало подходящей для лыжного спорта. Первое время я изрядно мерз – не помогали ни ватные брюки, ни полушубок и валенки, ни меховая шапка. То же самое испытывали и товарищи. Но очень скоро все привыкли к морозам и чувствовали их только в сильный ветер, обычно дующий с центральной части Патомского нагорья.

Зима в Перевозе не отличается такими жестокими морозами, как например, в Якутске, где спиртовой термометр (ртуть замерзает при очень низких температурах) опускается до минус 50–60 градусов и даже ниже. В Перевозе я не помню морозов больше 35 градусов, хотя они, по-видимому, достигали и сорока. Страдать от них приходилось только в сильно ветреную погоду, а ветры на восточных склонах Патомского нагорья довольно часты зимой; как правило, они имеют западное направление.

По мере обработки материала все отчетливее вырисовывались результаты экспедиции. В общем, они оказались успешными: на окраине Бодайбинского золотоносного района были обнаружены новые россыпи, позволившие оживить работы по добыче золота.

В марте 1941 года, закончив отчет по полевым работам, я выехал из Перевоза в отпуск, намереваясь через два месяца вернуться назад. Товарищи надавали мне массу поручений, желали доброго пути и благополучного возвращения. Но обстоятельства сложились иначе – я был направлен на работу в другой район Сибири.

 

***

С тех пор мне довелось побывать во многих уголках нашей страны. Самые разнообразные картины природы проходили перед моими глазами: унылые, выжженные солнцем равнины полупустынь, роскошные своей колоритностью и богатством зелени черноморские субтропики, обледенелые громады Памира и Кавказа.

Ни одно из этих мест не вспоминается мне с такой теплотой, любовью, как Патомское нагорье. Незабываемыми эпизодами остались чепигедский поход, путешествие по замерзающей Хомолхо.

Дороги мне те далекие места. Величественна их суровая природа, зовущая к себе с такой непреодолимой силой. С грустью думалось о том, что такой прекрасный и богатый уголок, каких много за Уралом, пребывал в девственном состоянии и мало посещался человеком.

То внимание, которое сейчас уделяется развитию Сибири, комплексному и полному использованию природных богатств всех экономических районов, позволяет надеяться, что уже недалеко то время, когда и окраины Ленской тайги превратятся в цветущие места.