Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Корзун В. Через Чалаатские ледопады. Из сборника "К седоглавым вершинам Кавказа". Составитель сборника альпинист В.А. Никитин. Ставропольское книжное издательство, г. Ставрополь, 1962 г.
Автор этих строк на протяжении четверти века был участником многих восхождений, горных походов, экспедиций и высокогорных зимовок на Кавказе и Памире. Эти годы принесли множество интересных событий, случаев, приключений. Некоторые из них имеют прямое отношение к истории советского альпинизма. О нескольких страницах жизни мне и хочется рассказать в этом очерке.
1
Зима 1931/32 года в предгорьях и горах Западного Кавказа была особенно многоснежной. Мне, как инструктору Кисловодского городского Совета Общества пролетарского туризма и экскурсий, необходимо было побывать в Тебердинской туристской базе. За два дня удалось добраться на лыжах из Кисловодска до курорта Теберда через перевал Кум-баши. Там я встретился с директором турбазы П. И. Утяковым и уполномоченным от краевой организации Общества пролетарского туризма и экскурсии (ОПТЭ) Л. Бернацким. Встал вопрос о разработке лыжных маршрутов.
– Давай сходим на лыжах на Клухорский перевал, – предложил я Бернацкому, – когда-нибудь этот путь станет интереснейшим зимним маршрутом.
Он согласился. И вот 5 января 1932 года мы вышли из Теберды к Клухорскому перевалу. Снаряжены мы были плохо – легкие равнинные лыжи, пьексы, вместо лыжных ботинок, самодельные ременные крепления, вместо спальных мешков – тонкие шерстяные одеяла. Но все это не мешало нам быстро двигаться по занесенной снегом дороге.
Это четырехдневное путешествие запомнилось на всю жизнь. В ущельях стояла мертвая тишина, прерываемая временами лишь глухим грохотом отдаленных снежных лавин. Ни малейшего дуновения ветра. Когда неосторожная птица случайно касалась крылом перегруженной снегом ветки, с нее слетало голубовато-белое облачко. Сухие снежинки долго искрились и переливались в прозрачном холодном воздухе, медленно опускаясь на сугробы.
К вечеру мы добрались до землянки лесорубов, расположенной в глубине Гоначхирского ущелья. Утро следующего дня встретило нас ослепительно голубым небом.
Идем через лес еще дальше в глубь гор. Идем осторожно – впереди нет людей, и мы можем полагаться только на свои силы. Если с нами что случится, помощи ждать неоткуда. С удивлением наблюдаем, что лес по мере нашего продвижения по ущелью становится как будто ниже. Толща снежного покрова местами достигает трех метров. Шумные, бурные летом реки теперь безмолвны. Русла погребены под снегом и скованы льдом. Невидимые берега многократно прошиты цепочками звериных следов.
Целый день, сменяя друг друга, прокладываем лыжню. Когда все вокруг покрылось густо-синей тенью и щеки стал пощипывать мороз, мы подошли к летнему бревенчатому кошу у Северной палатки. С трудом открываем дверь, выгребаем наметенный через щели снег и разводим костер.
– Какое блаженство! – говорит опаленный горным солнцем Бернацкий, греясь у огня. Через щели в дощатой двери видны вершины, освещенные желтым, светом заходящего солнца.
На следующий день, продрогшие, выходим чуть свет на хрустящий, промерзший снег. Лес кончается – впереди голые склоны, на которых видны свежие следы лавин. Особенно опасным был подъем к Клухорскому озеру. Чтобы не вызвать лавины, поднимаемся прямо в лоб. И вот мы у истоков Северного Клухора. Открывается изумительная картина. На дне каменной чаши лежит замерзшее озеро. На скалах за озером, где летом беснуются горные потоки и ниспадают разорванные ленты водопадов, теперь висят фантастические гроздья и наплывы хрустально чистого льда.
Долго стоим на берегу озера, не решаясь ступить на его девственно белую гладь. Наконец осторожно сходим на лед, покрытый толстым слоем слежавшегося снега. Лыжи легко скользят по идеально ровной поверхности. Очень быстро мы пересекаем озеро и поднимаемся на Клухорский перевал – 2 816 метров над уровнем моря. Вдали, к югу от перевала, видно трудно проходимое зимой ущелье бурного Клыча – путь к Черному морю.
Это было 8 января 1932 года – первый или один из самых первых подъемов советских альпинистов на Главный Кавказский хребет в суровую пору зимы.
2
Вероятно, каждый человек может назвать в своей жизни какой-то особенно запомнившийся момент или случай, требовавший от него наивысшего сосредоточения всех душевных и физических сил. О таком случае мне и хочется рассказать, тем более, что он связан с горами.
Чтобы верно были поняты мотивы, которыми руководствовался автор этих строк в этом случае, хотелось бы кое-что пояснить. Индивидуализм, как известно, – буржуазное воззрение. Индивидуализм в альпинизме проявляется в стремлении отдельных лиц отстаивать право одиночного хождения в горах. Подобное явление в альпинизме имеет довольно широкое распространение в капиталистических странах и совершенно чуждо для советского альпинизма, который строится на основе принципов коллективизма.
В истории советского альпинизма известны только два убежденных одиночки – Зельгейм и Настенко. И оба кончили свою жизнь при трагических обстоятельствах – первый погиб в снежную бурю на седловине Эльбруса, второй – при восхождении на Северную Ушбу.
Но изредка бывали случаи, когда людям, далеким от порочного желания ходить в горах в одиночку, все же приходилось в силу каких-то причин или сложившихся обстоятельств одним преодолевать, казалось бы, непреодолимое в труднейших условиях высокогорья. Так вот, в летний сезон 1932 года мне пришлось заведовать высокогорным приютом на Эльбрусе – «Кругозор» (3 200 м над уровнем моря). Месяц за месяцем я смотрел на группы альпинистов и туристов, идущих на вершины, перевалы и в другие горные районы. Сам же не имел возможности отлучиться, чтобы посмотреть новые интересные места Кавказа. Особенно меня тянула к себе легендарная Сванетия.
В конце августа мне разрешили отлучиться на несколько дней. С группой туристов я перешел перевал Бечо и очутился в Местии, в самом сердце Сванетии. Впечатления от грозной вершины Ушбы, старинных башен поразили. Но мне нужно было срочно возвращаться на работу. Идти старым путем было далеко. Выяснилось, что и попутчиков нет, так как основной поток туристов и альпинистов шел с севера на юг, к морю. Навстречу потоку шли очень редко. Что же делать? И тут я решился на совершенно рискованный шаг, который, впрочем, тогда полному сил и романтически настроенному двадцатилетнему юноше вовсе не казался рискованным. Я слышал, что когда-то, в 1914 году, известный русский альпинист Голубев прошел из Местии в верховья Баксана через ранее неизвестный перевал. И я решил повторить этот переход, плохо представляя себе и маршрут, и его трудности.
Рано утром я вышел из Местии по долине реки Тюибри, направляясь к Чалаатскому леднику. Шел очень быстро и часам к девяти утра был уже на леднике. На левой морена мне встретилась большая группа альпинистов и сванов-носильщиков. На носилках лежал то ли мертвый, то ли тяжело раненый альпинист. Кто был в составе этой группы, я теперь не помню.
Моя помощь не понадобилась, и я пошел дальше, хотя меня настойчиво уговаривали вернуться.
Вот первый из двух ледопадов Чалаата. Ледниковые сбросы огибают большую красноватую скалу левого берега. Голубев обошел этот ледопад по скалам. Я же больше доверял льду. Чем дальше забирался я в лабиринт трещин ледопада, тем сильнее напрягались нервы и мышцы. Треск сдвигающегося под ногами льда, звон обломанной сосульки, падение камня – каждый резкий звук невольно заставлял вздрагивать. А ледопад живет своей жизнью: по-весеннему звенит капель, в трещины льются ручейки, иногда падают ледяные глыбы и, дробясь на кусочки, летят в расщелины. Все чаще и чаще встречаются глубокие трещины. Над головой висят многотонные голубые шпили и острые сераки. Нередко приходилось пробираться по ледяным гребням и, балансируя на них, вырубать ступеньки. В двух или трех местах встретились снежные мостики через трещины, которые невозможно было обойти. После тщательного зондирования ледорубом их пришлось преодолевать ползком.
Но постепенно ледопад стал выравниваться, появились более или менее пологие участки, покрытые фирном. Это потребовало еще более высокой бдительности и тщательного зондирования ледорубом пути, так как под снегом и фирном скрывались глубокие трещины.
От самой Местии я шел почти не останавливаясь. Волновала неизвестность, ожидавшая меня впереди. Что я встречу? Куда приведет ледник? Возвращаться через ледопад будет неизмеримо труднее и опаснее. Есть не хотелось, единственной моей пищей в тот день был сахар, который я сосал на ходу с кусочками талого снега.
Появился второй ледопад. Он не был столь крутым, как первый, но сложный лабиринт все расширяющихся трещин требовал большого внимания и напряжения. Вторая половина дня. Солнце клонится к западу, небо покрывается облаками. Спешу войти в глубину ледникового цирка, чтобы увидеть все выходы из него и избрать самый верный и надежный путь. Впереди поднимаются Чалаатские иглы. Переваливать вправо через хребет Даллакора нельзя, попадешь на ледник Лекзыр, спускающийся на юг. Проходы между иглами недоступны, и я не знаю, куда этот путь может привести. Самой удобной показалась мне левая седловина. По расчету, она может вывести на Шхельдинский ледник. Другого выхода не вижу и вступаю на крутой склон ледника, подводящего к еще более крутому фирновому склону. Он отделен от ледника широкой подгорной трещиной. Только в одном месте виден снежный мост. В страшном напряжении переползаю через зияющую трещину. К этому времени склон окутали облака, сразу потемнело, дохнуло холодом и донесся раскат приближающейся грозы. А вскоре посыпала снежная крупа.
Не останавливаясь ни на минуту, рублю на ледяной крутизне ступеньку за ступенькой, иначе зубья кошек не держат. Проходит час, другой. Со скал, нависших слева, сползают небольшие лавинки из мокрой крупы, приближается ночь, усиливается гроза.
Вырублено уже несколько сот ступеней. В редкие разрывы облаков вижу лесенку, убегающую наискось по склону. Но цель моего подъема – седловина – остается невидимой. Мелькают тревожные мысли: «Куда я поднимаюсь? Может быть, сбился с пути и вышел на склон горы? А каков спуск вниз за седловиной? Ведь спускаться неизмеримо труднее и опаснее, чем идти вверх...»
Гремит гром. Кажется, что молнии бьют где-то рядом. От гула раскатов содрогаются горы. Крупа сменилась густым снегом, быстро скрывающим вырубленные ступени.
И вдруг – о радость! – подниматься больше некуда. Я стою на седловине между какими-то вершинами Главного Кавказского хребта. Отхожу от обрыва на несколько шагов, быстро вырываю в фирне пещерку и залезаю в спальный мешок.
Успокоившись и согревшись, пытаюсь взглянуть на себя как бы со стороны. На большой высоте, затерянный среди снежных гор, в черных тучах, освещаемых вспышками молний, лежит человек, о местонахождении которого не знает никто во всем мире. И занесла его сюда не суровая необходимость, а жажда видеть и узнать новое, интересное, неведомое. И только теперь, когда главная опасность осталась позади, стало по-настоящему страшно.
А утро встретило безоблачным небом, ярким солнцем и тишиной. Ночная гроза омыла горы, припудрила вершины свежим снегом. Один взгляд вниз – и все ясно. Я стою у начала правого рукава Шхельдинского ледника. Словно гигантская гусеница, украшенная коричневыми полосами морен, он лежит внизу, загибаясь в ущелье направо. Надо спешить, пока солнце не размягчило снег.
Спустившись метров на двести, я увидел на левой боковой морене Шхельдинского ледника группу людей. Обрадованный встречей, громко закричал. Они услышали и ответили. Словно электрический ток прошел от этих людей ко мне и влил в меня уверенность, бодрость и радость. Мгновенно исчезло напряжение, в плену которого я находился вторые сутки. Именно в этот момент я с предельной отчетливостью понял, что такое близость товарища, какую могучую силу заключает в себе коллектив. Это был урок на всю жизнь. С легким сердцем пошел я вниз, перескакивая через неширокие трещины. Ледопад был пройден быстро, и я стою перед изумленными альпинистами.
– Один?!
– Так случилось, не было попутчиков.
– Так ты из Сванетии?
– Да, по Чалаатскому леднику.
– А через какой же перевал?
– Не знаю, думаю, что шел по пути Голубева.
Я не помню, кто был в этой группе, но, кажется, ею руководил Э. Левин, автор вышедшей в 1938 году книги «Перевалы Центрального Кавказа». В этой книге он указал, что мною впервые в истории были пройдены с юга на север Чалаатские ледопады и открыт путь через Шхельдинский перевал, который отмечен в классификационной таблице как перевал высшей категории трудности. А где прошел Голубев, я и до сих пор не знаю.
Это был мой единственный большой одиночный переход в снежных горах. И хотя мне пришлось в общей сложности совершить более 150 альпинистских восхождений и горных походов, участвовать в Великой Отечественной войне, должен признаться, ничто, нигде и никогда не потребовало от меня такого наивысшего морально-физического напряжения, как этот переход. И причина тому только одна – отсутствие локтя товарища.
