Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Эрик Шиптон. В стране бурь. Издательство «Мир», Москва, 1967 г.
Предисловие редактора
Книга «В стране бурь» написана известным английским альпинистом и путешественником Эриком Шиптоном, стяжавшим славу исследованиями высочайших гор Азии – Куньлуня, Каракорума, Гималаев, а также патагонских Анд. Шиптон – неутомимый охотник за «белыми пятнами». Как магнит притягивают его затерянные, труднодоступные уголки земного шара с суровой природой, царство вечных снегов и льдов, где перед исследователем открываются заманчивые перспективы прокладывания первых троп и первовосхождений на горные вершины.
Еще в период походов по горным громадам Центральной Азии у Шиптона зарождается идея побывать в таинственной и суровой Патагонии. Эта мысль все более овладевает им, наконец, она становится главной целью его жизни, и вся деятельность Шиптона подчиняется ей.
Обладая необыкновенной энергией, рассудительностью и деловыми качествами, Шиптон изыскивает возможности для организации экспедиции в Патагонию. Ему удается в различных странах найти организации, фирмы и отдельных лиц, заинтересованных в исследовании южной Патагонии и готовых частично субсидировать задуманное предприятие. Он находит опытных, влюбленных в альпинизм спутников, бесплатно получает от фирм снаряжение для испытания его в суровых полярных условиях. И вот он в Патагонии, в Пунта-Аренасе – городе на берегу Магелланова пролива.
Две главные задачи ставит перед собой Шиптон: пересечь с юга на север «ледяной купол» – огромное ледяное поле патагонских Анд – и обнаружить здесь действующий вулкан, о существовании которого имелись лишь неопределенные, противоречивые слухи.
Первая, а затем через год и вторая альпинистские экспедиции Шиптона, отправившиеся на север, вдоль восточных предгорий Анд, использовали в качестве вспомогательных баз крайне редкие в тех местах скотоводческие фермы и имели лишь частичный успех. Был открыт таинственный вулкан Лаутаро, начавший действовать как раз в то время, когда вблизи него находилась группа Шиптона. Участникам похода удалось достичь южного края ледяного купола, где уже до них побывали другие исследователи, но добраться до северной части ледника, остававшейся белым пятном, им не удалось из-за крайней усталости, недостатка продовольствия и плохой погоды. Главной причиной неудачи двух экспедиций был слишком длинный путь от исходного положения до ледяного купола и необходимость совершать его дважды – туда и обратно.
Трезво оценив обстановку, Шиптон решает предпринять еще одну, третью экспедицию. Но она должна отправиться не от восточных предгорий Анд, как две первые, а с западного, тихоокеанского побережья Патагонии. При такой организации одним маршрутом можно было пересечь с севера на юг весь ледяной купол; вторую часть пути альпинисты проходили по уже хорошо знакомому им восточному подножию гор.
Выполнение такого плана было сопряжено с исключительно большим риском: западное побережье безлюдно, точно так же как и район ледяного купола; участники перехода, а их было лишь четверо, в течение всего длительного изнурительного перехода могли рассчитывать только на свои силы. Но трудности не пугают отважных путешественников.
Борясь со свирепыми штормами, чилийское военное судно доставляет участников третьей экспедиции Шиптона в верховья одного из бесчисленных фьордов тихоокеанского побережья Патагонии, почти к подножию Анд. Отсюда альпинисты пешим путем, перетаскивая в несколько приемов на своих плечах и на санях экспедиционный груз, отправляются на штурм ледяного купола. Преодолевая бесчисленные трудности пути, перенося, кроме груза, пострадавшего товарища и борясь с непогодой, альпинисты пересекают с севера на юг ледяной купол и благополучно выходят на одну из ферм у восточного подножия Анд. Главная цель экспедиции достигнута! После краткого отдыха, в тот же сезон, они отправляются на Огненную Землю; совершают там несколько восхождений, в том числе и на одну ранее не покоренную вершину.
На пути к достижению цели у героев книги непрерывно возникают трудности, порой кажущиеся совершенно непреодолимыми. Но необыкновенное упорство, трезвая оценка всех благоприятных и неблагоприятных факторов и обстоятельств приводят Шиптона к победе над стихиями.
Читатель преисполняется к Шиптону и его товарищам чувством глубокого уважения и восхищения. Силой воли, последовательностью действий при решении поставленной задачи и организаторским талантом Шиптон во многом напоминает известных полярных путешественников, добившихся выдающихся результатов только благодаря упорству.
Но Шиптон прежде всего альпинист, поэтому основное внимание он уделяет организационной, в данном случае особенно важной, стороне экспедиции. Им подробно описаны детали лагерного снаряжения и экипировка с точки зрения пригодности их в условиях суровой Патагонии; эти сведения помогут исследователям избежать ошибок в подборе экспедиционного снаряжения. Приводятся полезные советы по устройству бивуаков на ледяных полях при ураганных ветрах, технике движения и даже подбору участников высокогорных восхождений.
Книга написана живым языком, не без юмора. Ярко показаны взаимоотношения участников альпинистской группы, умело раскрыты индивидуальные особенности каждого из них, привлекательные черты их характера.
Не будучи специалистом-природоведом, Шиптон благодаря широкому кругозору и долгому полевому опыту в сочетании с тонкой наблюдательностью дает яркие картины окружающей природы, хотя и не вскрывает общих закономерностей наблюдаемых явлений.
Чаще всего и более подробно он описывает особенности погоды, специфику патагонского климата. И это понятно – главные трудности трех экспедиций были связаны с неблагоприятными условиями погоды. Это нашло свое отражение и в названии книги – «В стране бурь». Почти непрерывные ураганные ветры, превращающие древесную растительность восточных предгорий в стелющийся по земле «стланик» с переплетающимися стволами и ветвями, непрекращающиеся дожди, часто со снегопадами даже в летние месяцы, составляют главную природную особенность Патагонии. Сила ветров часто была столь велика, что при устройстве бивуаков на горных ледниках незакрепленные тяжелые тюки уносились как пылинки. Вполне понятно, что такие суровые климатические условия произвели на Шиптона наиболее глубокое впечатление.
В книге Шиптон отводит много места описанию ледников, что характеризует его и как альпиниста, и как гляциолога. Его внимание привлекают и поверхность ледников, и их обрывистые края и ледопады, и откалывающиеся от ледяных полей глыбы, плавающие по озерам в виде айсбергов. Автор отмечает важные для палеогеографии и динамики современного ледникового покрова явления – например, следы быстрого сокращения ледников в последнее время, что очень хорошо согласуется, в частности, с поведением ледников на острове Кергелен, описанным французскими исследователями. Как Патагония, так и остров Кергелен расположены в преддверии Антарктики, и однозначность данных о состоянии их ледниковых покровов свидетельствует об одинаковых изменениях климатических условий новейшего времени субантарктической зоны. Таким образом, книга «В стране бурь» не только посвящена приключенческой романтике, но и содержит результаты серьезных научных наблюдений.
Описание населения и хозяйства страны весьма лаконично, но оно дает отчетливое представление об условиях крайне слабозаселенных скотоводческих районов приандийской пампы, о жизни пионеров освоения этих суровых пространств.
Советский читатель с большим интересом и теплотой примет переведенную на русский язык книгу Эрика Шиптона «В стране бурь».
А. Криволуцкий
Неизведанная страна
Путешествия в чужеземные страны – моя страсть; меня непреодолимо влекло в неведомые края с суровой природой. Патагония – вот теперь моя заветная мечта!
Но, долго путешествуя по горным хребтам Центральной Азии, я так к ним привязался, что не мог с ними расстаться. Меня удерживали и безграничные возможности для исследователя, и заманчивые перспективы каждый раз открывать что-то новое. А мечта о Патагонии так и оставалась мечтой...
Однажды в Куньмине, где я занимал пост британского генерального консула, у меня зародилась мысль – а не перебраться ли мне в Пунта-Аренас, к Магелланову проливу?
Раньше я четыре года работал консулом в Кашгаре, и это позволило мне познакомиться с Памиром, Куньлунем, Тянь-Шанем. Потому-то я и считал, что назначение в Пунта-Аренас дало бы возможность осуществить наконец мою давнюю мечту. Но, к сожалению, вскоре выяснилось, что пост консула в Пунта-Аренасе занят. Летом 1951 года я возвратился в Англию и тут же стал готовиться к новой экспедиции, решив на сей раз обязательно подняться на Эверест (Джомолунгму)... И вот я снова в Гималаях!..
Свое пятидесятилетие я отпраздновал в Каракоруме. Этот не совсем радостный юбилей напомнил мне, что, если я все же хочу попасть в Патагонию, пора остановиться на каком-то определенном плане путешествия – пока я еще гожусь для таких походов. Вероятно, моей мечте никогда не суждено было бы осуществиться, если бы в то время я не встретил Джеофа Братта.
Джеоф – молодой австралийский студент, работавший тогда в Королевском колледже над докторской диссертацией. Случилось так, что колледж в 1957 году снарядил экспедицию в Каракорум и пригласил меня руководить ею. Джеоф, будучи участником экспедиции, стал моим незаменимым помощником. Подружившись, мы часто сидели с ним в палатке, беседовали, спорили и, конечно, строили планы новых экспедиций. Мы сходились с ним во вкусах. Альпинизм для него, так же как и для меня, был не самоцелью, а лишь средством для достижения нашей, как оказалось, общей цели – познать неизведанное. Стоит ли после этого удивляться, что моя мечта о Патагонии стала и его мечтой?! Джеоф ухватился за эту идею со всей пылкостью своего темперамента. Не долго думая, мы решили отправиться в Патагонию уже в следующем году.
Так что же такое Патагония? Прежде всего это не страна, зажатая в своих границах, а необозримые пространства в Южной Америке, раскинувшиеся южнее реки Рио-Негро. Часть этой территории, лежащая восточнее Анд, принадлежит Аргентине.
Это негостеприимный край, местами ровный, местами холмистый; здесь почти не бывает дождей, нет лесов, растет лишь высокая жесткая трава да изредка встречается кустарник. До конца XIX века в этих безжизненных прериях можно было встретить лишь немногочисленные индейские племена. И только на рубеже XIX и XX веков здесь появились первые европейцы и переселенцы с Фолклендских островов, которые занялись разведением овец на атлантическом побережье. В поисках пастбищ они проникали все дальше и дальше в глубь материка. Здесь и теперь еще можно встретить потомков первых поселенцев.
Западная, чилийская, часть Патагонии заметно отличается от аргентинской. Это дикая гористая необитаемая местность, которую с полным основанием можно было бы назвать страной бурь и проливных дождей, причудливых ландшафтов и необычайных явлений природы. Побережье Тихого океана рассечено множеством фьордов, глубоко врезающихся в материк и расчленяющих его на тысячи островов и островков. Кажется, будто весь этот тысячекилометровый ажурный берег выпилен рукой искусного мастера. Из-за холодного субантарктического климата ледников здесь так много, что в общем даже сравнительно невысокие горы производят внушительное впечатление. С двух гигантских ледяных куполов, каких нигде, кроме полярных стран, не встретишь, веером растекаются ледники; некоторые из них спускаются так низко, что пересекают густые леса, несомненно заслуживающие названия «тропических». Об этих лесах писал еще Дарвин... Да и как иначе их назовешь, если там перекликаются попугаи и порхают колибри?! Под жгучими лучами солнца ледяные языки начинают таять и превращаться в тысячи ручейков.
Для любого исследователя Патагония – край неограниченных возможностей. Здесь он найдет и непокоренные вершины, и места, куда еще не ступала нога человека. Никем еще не описан северный склон главного ледяного купола и многочисленные проливы извилистого и необитаемого побережья, которые были нанесены на карту только в 1831 году, во времена плавания фрегата «Бигл». Но пробраться в глубь материка со стороны Тихого океана никому еще не удалось; ничего не известно и о многих островах, разделенных фьордами. Восточный склон хребта изучен лучше, но и здесь исследователь найдет для себя много интересного.
За последние пятьдесят лет предпринимались неоднократные попытки завоевать этот неприступный край. Но не все они оканчивались благополучно: каждый шаг по этой земле сопряжен с опасностью и риском, но страшнее всего погода – говорят, что худшей нет во всем свете. Конца не видно проливным дождям, «солнечный день – редкость. А ветры! Да разве можно называть ветром ураган, скорость которого иногда превышает 200 километров в час? Какой это ветер?! Это тайфун, смерч, буря, которая может бушевать неделями. Здесь немало мест даже на восточном склоне главного хребта, куда можно добраться лишь по воде на небольших лодках. А как на них пройдешь по фьордам и озерам в такую погодку?! И это еще не все. Верную гибель путешественнику нередко готовят зияющие трещины ледников. Часто ледники обрываются крутыми стенами; пройти же по каменному лабиринту морен, как это мы делали в Гималаях, не всегда легко. Я еще не сказал о лесах предгорий. Это настоящие заросли, особенно на западных склонах, где дикие ветры так перекрутили низкорослые деревья, что ни о каком «лесе» и говорить не приходится: это стелющиеся по земле спутанные стволы да ветви. Вот потому-то большинство экспедиций не достигало своей цели, а отдаленные места Патагонии так и остались непокоренными.
В конце прошлого столетия для изучения озер южной Патагонии было снаряжено несколько экспедиций. Особенно большая работа выпала на долю Франсиско Морено, известного аргентинского географа, который открыл озера Архентино и Сан-Мартин. Но главный хребет был впервые преодолен экспедицией доктора Фредерика Рейхарта лишь в 1914 году. Отправившись с берегов озера Архентино, Рейхарт без особых приключений достиг верховий ледника Морено. Он же дважды, в 1916 и 1933 годах, пытался пересечь главный ледяной купол: первый его маршрут начинался у озера Вьедма, второй – на озере Сан-Мартин. Правда, обе попытки успехом не увенчались, и опять из-за той же адской погоды, но мы впервые получили подробное описание этого интересного ледяного плато.
Упомянув об отважных путешественниках, нельзя не сказать о бесстрашном священнике Альберто де Агостини. На его счету не менее 12 экспедиций в различные районы Патагонии, в том числе и в горы Огненной Земли. Из материалов этих экспедиций мы и черпали основные сведения о главном хребте. Лишь в 1956 году Генри Тилмену удалось пересечь его южнее ледяного купола. На судне «Мисчиф» он добрался от побережья Тихого океана до верховьев фьорда Кальво и высадился там с двумя спутниками. Они пересекли главный хребет, достигли фронта ледника Морено и вернулись обратно. Весь этот трудный переход длиной 45 километров по прямой только в одну сторону, не считая длительного плавания на судне, занял шесть недель.
Мы с Джеофом должны были сначала решить вопрос о характере экспедиции, которую собирались организовать. И тут мы очутились в заколдованном кругу: поставив одну цель, соблазнительную для нас, мы едва ли могли надеяться на финансовую поддержку; другая же цель, несомненно, привлекла бы кредиторов, но она была совершенно неинтересна для нас. Вообще-то мы и сами весьма туманно представляли, куда именно и что нас влечет. Ни Джеоф, ни я особенно не задумывались над тем, что мы затеваем: нам хотелось лишь одного – попасть в Патагонию, в этот край чудес. Да и вообще нашу первую экспедицию я рассматривал лишь как рекогносцировку, которая позволит изучить условия будущих исследований. Подготовка к поездке уже подходила к концу, когда Британский музей естественной истории решил выделить необходимые средства и дать нам в помощь ботаника. Это был Петер Джемс. В его задачу входил сбор коллекции цветковых растений, лишайников и мхов. Такое пополнение наших рядов оказалось весьма кстати. Именно эта коллекция явилась тем ядром, которое стало обрастать дальнейшими планами наших исследований.
Когда-то мы с Тилменом часто хвастались, что план экспедиции в Гималаи смогли бы набросать за полчаса на коробке от сигарет – ведь все экспедиции мы подготавливали вместе. Мы точно знали вес необходимого продовольствия и снаряжения, знали, что надо прихватить с собой из Англии и что можно достать без особого труда на месте, к тому же мы были хорошо осведомлены о ценах на нужные нам вещи. Наши предварительные подсчеты никогда не расходились с действительными расходами больше чем на несколько фунтов. Но планирование экспедиции в Патагонию вскоре завело нас с Джеофом в такое болото неопределенностей, на нас сыпались столь противоречивые советы, что я начал сомневаться – выберемся ли мы когда-нибудь из этой трясины. К тому же Джеофу нужно было готовиться к последним экзаменам, а у меня оставались незаконченными дела по лесному хозяйству в Шропшире. Сборы затягивались...
К счастью, в июле на нашем горизонте появился Джон Мерсер. Он только что вернулся из второй поездки в Анды южной Патагонии и горел желанием попасть туда снова. Услышав о наших планах, он тотчас согласился ехать с нами. Стоит ли говорить, как мы были рады?! Какая удача иметь в составе экспедиции человека, знающего страну! Половина забот свалилась с наших плеч. В то время Мерсеру было 35 лет. Как географа, его интересовало многое – и ледники Баффиновой Земли, и проблемы этнографии островов Самоа. В 1949 году он пытался пересечь ледяной купол из района озера Вьедма. Желание предпринять эту попытку вторично и было главной причиной его стремления снова вернуться в Патагонию. Он хотел установить последовательность фаз наступания ледников. А так как Джеоф тоже горел желанием принять участие в гляциологических исследованиях, все устраивалось как нельзя лучше.
Петер Майлс, пятый член нашей группы, которого в то время мы только еще пытались уговорить, был фермером, англо-аргентинцем из Венадо-Пуэрто (провинция Санта-Фе). В этом человеке скрывался страстный любитель-натуралист. Дав наконец согласие ехать с нами, он взялся собрать коллекции птиц и насекомых как для Британского музея, так и для Института Дарвина в Буэнос-Айресе.
И вот теперь, взяв на себя выполнение самых разнообразных научных работ, мы имели полное основание ожидать финансовую поддержку со стороны Британского музея и Фонда исследований Эвереста.
Основную базу экспедиции мы решили организовать где-нибудь в районе западных заливов озера Архентино, во-первых, потому, что на самом берегу его приютился маленький городок Эль-Калафате. Отсюда было очень удобно начать наш поход, так как другие озера южной Патагонии расположены в сотнях миль от ближайшего населенного пункта. Во-вторых, до озера Архентино легче было добраться – сначала на самолете, а потом по относительно хорошей дороге. Но больше всего нас привлекало то, что по озеру курсировал правительственный катер, который мог доставить нас туда, куда нам нужно было попасть. Наш план был если и не четким, зато довольно гибким. Сверх общего трехмесячного срока экспедиции мы намеревались провести по три-четыре недели на базовых пунктах, которые предполагалось организовать в верховьях западных фьордов.
Петер Джемс, Джеоф и я отплыли в Буэнос-Айрес из Тилбери (Англия) 1 ноября. Джон Мерсер поехал поездом через Соединенные Штаты, где ему нужно было уладить какие-то личные дела.
В целях экономии решили взять каюту третьего класса, но при покупке билетов нам пришлось подписать документ, истинное значение которого мы поняли лишь в дороге. Своими подписями мы заверили пароходную компанию, что во время пребывания на пароходе мы не будем претендовать на удобства и жалоб от нас не поступит. Расплачиваться за столь опрометчивый шаг нам пришлось в Лиссабоне. Тесное помещение на корме нашего судна, и без того производившее гнетущее впечатление, оказалось буквально забитым португальскими эмигрантами, отправлявшимися в Рио (Рио-де-Жанейро) или Сантос. Тесный салон в плохую погоду походил скорее на вагон подземной дороги в часы пик, шум стоял невероятный. Это надо пережить самому, но еще лучше – услышать из чужих уст. Мы с облегчением вздохнули 23 ноября, когда прибыли в Буэнос-Айрес, где нас встретил Петер Майлс.
Остановились мы в «Сити-отеле», одной из лучших гостиниц столицы. После ужасных условий нашего путешествия контраст не мог не чувствоваться. Конечно, в целях все той же экономии нам хотелось бы устроиться несколько скромнее, но здесь мы были гостями британского консула, по просьбе которого я уже приготовил несколько лекций; нам ничего не оставалось, как смириться. Наш прием был тщательно подготовлен. Об этом позаботились Маккей, представитель консула, и его помощник Уистлер. Мы провели здесь неделю в деловых встречах, познакомились со многими людьми, которые всячески помогали нам и давали полезные советы. Благодаря их стараниям нам удалось преодолеть все препоны аргентинской таможни. Без друзей среди власть имущих получить свой багаж из таможни – дело весьма сложное и длительное. Кроме снаряжения, необходимого для бивуачной жизни, при восхождениях в горах, и приборов, мы привезли с собой надувную лодку и небольшой подвесной мотор. Но основной наш груз состоял из 25 больших ящиков, в которых Петер Джемс предполагал хранить гербарии. Министерство иностранных дел распорядилось выдать наш груз без взимания обычной таможенной пошлины.
Директоры компании «Шелл-Аргентине» предоставили в наше распоряжение большую автомашину с багажником, оказав этим неоценимую услугу. 1 декабря, доверху нагрузив ее, Петер Майлс, Джеоф и Джон покинули Буэнос-Айрес, а к вечеру 7 декабря, проехав 3500 километров, прибыли в Эль-Калафате; лишь на сутки им пришлось остановиться в городе Комодоро-Ривадавия, чтобы починить рессору и заменить разбитое ветровое стекло. Остаток нашего багажа был отправлен пароходом, вышедшим из Буэнос-Айреса 29 ноября. Он должен был прибыть в порт Санта-Крус через семь дней, но ошвартовался там только через три недели. Из-за этого наш багаж попал в Эль-Калафате лишь после рождественских праздников. Я прилетел туда 4 декабря, а Петер Джемс, который участвовал в заседаниях конгресса ботаников в Кордове, присоединился к нам 11 декабря.
Поселенцы-пионеры
По своим очертаниям озеро Архентино напоминает каракатицу. Длина его главной акватории 70, а ширина более 25 километров. Из озера вытекает небольшая река, впадающая на востоке от озера в полноводную реку Санта-Крус. На запад озеро протянуло два больших «щупальца» с восемью отростками. Некоторые из этих фьордов-отростков достигают в длину 50 километров и далеко вдаются в холмистую предгорную зону Анд. Окрестности озера, расположенного на высоте 200 метров над уровнем моря, подобно почти всей патагонской пампе, пустынные, покрыты лишь жесткой пожелтевшей травой. От озера местность полого поднимается в сторону холмов и волнистого плато, возвышающегося почти на 1000 метров над уровнем моря. Очень многое здесь напомнило мне Тибет: такой же холод и стужа, такие же горизонтально-слоистые песчаники, слагающие холмы, тот же прозрачный бодрящий воздух, такое же светло-голубое небо и пронзительный ветер, дующий с ледников. Все, как в Тибете.
Город Эль-Калафате расположен на южном берегу основной акватории озера; это лишь несколько домов, преимущественно деревянных, с крышами из гофрированного железа. Мне он показался столь точной копией известных кинокартин о «диком Западе», что я ничуть не удивился бы, увидев группу ковбоев, галопирующих по широкой пыльной улице, полого спускающейся к озеру. Не удивился бы, даже услышав пальбу из их шестизарядных смит-вессонов. Здесь были и три небольшие, построенные в стиле а ля модерн, убогие гостиницы и несколько универсальных магазинов, в которых продавали все: от лука до твидовых мужских костюмов, от граммофонных пластинок до сельскохозяйственных орудий. И на сотни миль – ни одного поселения. Эль-Калафате снабжает все овцеводческие эстансии (хозяйства), разбросанные в окрестностях озера. Свое забавное имя город получил от названия колючего кустарника, всюду растущего в патагонской пампе. Ягоды его съедобны и похожи на черную смородину. У местных жителей есть поговорка: чужестранец, попробовавший калафате, непременно вернется в Патагонию.
Несмотря на то, что здесь почти не осталось земель, не занятых овцеводческими хозяйствами, население пампы очень редкое. Причина тому – неплодородная, главным образом из-за недостатка влаги, почва. Чтобы прокормить одну овцу, нужно по меньшей мере полтора гектара земли. А так как на каждой эстансии содержится от 3 до 20 тысяч голов, а иногда и более, естественно, что фермеры селятся далеко друг от друга. Одни эстансии принадлежат крупным компаниям, другие – частным лицам, среди которых мы встречали англичан, испанцев, немцев, датчан, норвежцев, венгров, турок и югославов.
Первый встретившийся мне эстансьеро был Карлос Сантьяго Дики, известный среди местных жителей под кличкой «Чарли». Он носил старомодную шапку с наушниками, завернутыми назад. Ему шел уже шестой десяток. Его красивое, даже аристократическое лицо обрамляли пышные поседевшие бакенбарды, которые придавали ему вид британского сквайра викторианских времен. Отец Чарли прибыл в район «Лаго» (озера) с Фолклендских островов в начале нынешнего столетия. Характерная черта нашего эстансьеро – его необычайная жизнерадостность и остроумие; за свою долгую жизнь он накопил так много рассказов, что ими можно было бы заполнить номера популярного журнала за целый год. Слушать его было одно удовольствие. Рассказывал он просто и свободно, с таким упоением и юмором, что слушатели часто прерывали его взрывами смеха, словно читали творения Рабле; это обычно сопровождалось каскадом искр из его трубки. Прожженная одежда и даже обивка его любимого кресла красноречиво свидетельствовали о привычках владельца. В те времена, да и гораздо позже мне не раз приходилось встречаться с ним, однако его репертуар, как я убедился, никогда не иссякал. Я также ни разу не слышал, чтобы он повторялся в своих рассказах. Его жена – уроженка Шропшира. Они встретились в Англии во время первой мировой войны, когда он, раненый, лежал в госпитале, где она работала медсестрой. Всем окрестным жителям были широко известны их доброта и мягкосердечие. Мне часто приходилось слышать, что Чарли, мол, если нужно, всегда отдаст последнюю рубашку. Это действительно высокая оценка, поскольку она дается людьми, благородство и гостеприимство которых является их второй натурой.
Другой парой, встретившейся нам к большому нашему удовольствию, были супруги Аткинсон. Их эстансия Лаго-Рока расположена у одного из южных заливов озера. При первой же встрече они гостеприимно раскрыли перед нами двери, предложив устроить у себя в доме базу экспедиции. Оба они были страстными натуралистами, хорошо знали местную флору и птиц. Джемс и Майлс тотчас воспользовались этим, но их злоупотребление не ограничилось одним гостеприимством: все жилое помещение фермы вскоре оказалось буквально заваленным папками с засушенными растениями и шкурками животных.
Самая удаленная эстансия нашего района, а возможно и всей Патагонии, – Ла-Кристина; она находится в устье одного из северо-западных заливов озера Архентино в окружении скалистых гор. Попасть туда можно только на катере, да и то, чтобы не рисковать жизнью, нужно дождаться хотя бы относительно спокойной погоды. Когда мы прибыли в Эль-Калафате, эстансия оказалась отрезанной от всего мира штормами, бушевавшими без перерыва уже три месяца. Владельцы эстансии – супруги Мастерс и их сын Герберт – ежедневно поддерживали связь с семьей Дики только по радио. Услышав о нашем приезде, они тут же пригласили нас к себе, как только представится возможность. Мы собирались основать нашу первую базу как раз где-нибудь в этих местах, поэтому приглашение оказалось как нельзя более кстати. Для переезда Мастерсы сначала предложили свой паровой катер. Но он был уже достаточно ветхим и плавать на нем по озеру с грузом было небезопасно. Тогда они посоветовали нам воспользоваться правительственным катером, на котором можно было добраться до них, как только установится хорошая погода.
Катер принадлежал Управлению национальных парков, с директором которого, сеньором Торторелли, мы уже встречались в Буэнос-Айресе. После кратких переговоров он тотчас распорядился предоставлять нам катер, как только это будет нужно. Стоянка его находилась в Пунта-Бандере, небольшом городке, раскинувшемся на берегу озера, в 70 километрах западнее Эль-Калафате, как раз у входа в южную сеть фьордов. Для исследований Петера Майлса лучшего места нельзя было и желать. В мелких, заросших камышом лагунах водилось множество водоплавающих птиц: черноголовых лебедей, свиязей, чирков, уток, фламинго и несколько видов гусей. Местные жители, видимо, не проявляли ни малейшего интереса к этому царству пернатых, но для охотника добыча могла бы быть очень богатой.
Утро 13 декабря выдалось спокойным и ясным. В 8 часов мы сели на катер и покинули Пунта-Бандере. Через полчаса миновали узкий проход, известный под названием «Врата ада», и вошли в северный проток. Картина здесь резко изменилась. Низменная пампа непосредственно подступала к высоким обрывистым скалам и довольно крутым, покрытым лесом склонам, с обеих сторон обрамлявшим фьорд. Впереди нашим взорам открылся вид на могучие бастионы ледяных вершин. Эти горы – часть главного хребта – известны под названием Кордон-Дарвин. Я любовался ими, находясь на высоте всего около 200 метров над уровнем моря, и мне казалось, что вершины их уходят в облака. На самом же деле высота их не превышает трех тысяч метров. На своем дальнейшем пути мы встретили около двух десятков айсбергов; одни из них были гладкие и округлые, словно гигантские грибы, другие, наоборот, походили на острова с отвесными берегами и ярко-голубыми утесами. Один выглядел как настоящий средневековый замок с орудийными башнями и зубцами. Айсберги, гонимые ветром, дрейфовали на восток, к главной акватории озера. Некоторые из них иногда достигают самого удаленного берега озера, чтобы сесть там на мель; удивительное зрелище – глыбы льда на фоне сыпучих песков и кустарников.
После двух с половиной часов плавания катер бросил якорь в маленьком замкнутом заливе у южного конца долины Ла-Кристина. Герберт Мастерс уже прибыл сюда, чтобы встретить нас. Выгрузив багаж, мы последовали за ним к дому – большому бунгало, стоявшему в цветущем саду и наполовину окруженному рощей высоких тополей. Здесь и встретили нас его родители.
Супругам Мастерс было по 82 года. Они прибыли сюда из Саутгемптона, где молодой Мастерс работал матросом на частной прогулочной яхте; решив, что это неподходящее занятие для женатого человека, в 1900 году, в возрасте 24 лет, супруги переселились в Патагонию. Здесь Мастерс работал на нескольких эстансиях, приобретая опыт ведения овцеводческого хозяйства. В те дни это был дикий, безлюдный край; дороги тогда еще не были проложены. Верховая лошадь и воловья упряжка – единственный способ передвижения в то время. Поездка от атлантического побережья до озера Архентино была тогда целым событием, длительным и трудным путешествием, занимавшим несколько недель. Представьте себе, какие тревожные чувства обуревали эту еще молодую женщину, воспитанную в самой обычной английской семье викторианской эпохи, женщину, впервые покинувшую родину.
Первым, кто проник в эту долину, был Г. Причард. Снарядив в 1902 году экспедицию, он решил обследовать вершину Джайн-Слот: предполагали, что она расположена где-то в пределах Патагонии. Вскоре после него туда прибыла чета Мастерс, чтобы подыскать удобное местечко, где можно было бы прочно обосноваться. Очарованные красотой долины, они тут же решили построить здесь дом. Супруги обзавелись спасательной шлюпкой с корабля, разбившегося на скалах в Магеллановом проливе; к озеру Архентино они доставили ее на волах. Путь не близкий, особенно для такого вида транспорта, – надо было преодолеть сотни километров.
Начались тяжелые годы для первых переселенцев. У них не было ни самых элементарных удобств – тех удобств, к которым мы так привыкли, что относимся к ним как к должному, – ни медикаментов, ни медицинской помощи. В минуты отчаяния закрадывалось сомнение – удастся ли сохранить мужество? Надеяться можно было только на себя или друг на друга. Но они уверенно шли сквозь годы титанического труда, стоически переносили лишения, заранее их предвидели и принимали как неизбежное, пока не удалось, наконец, создать самое необходимое. Эстансию назвали по имени дочери, умершей здесь еще девочкой.
Свое хозяйство они начали с крохотного стада овец. Пока не был построен дом, жили в палатке. Расчистив от кустарника и вспахав клочок земли, супруги посадили рощу тополей, которая теперь надежно защищает их от штормовых ветров, дующих с ледников. Сейчас в их отаре около 12 тысяч голов; под присмотром нескольких пеонов (батраков) овцы пасутся на огромной территории – около 50 квадратных километров. Пеоны – в основном чилийские метисы. Они выполняют и другие работы на эстансии. Мастерсы отправляют в Пунта-Бандере продукцию своего хозяйства: перевозят ее на барже, буксируемой паровым катером, сменившим спасательную шлюпку. У них уютный дом, хорошо оборудованные навесы для стрижки овец и другие постройки на усадьбе. Всюду горит электричество: энергию дают ветровые двигатели и небольшие гидроэлектростанции. Имеются две автомашины, гараж для которых находится в Пунта-Бандере. Пользуются ими раз в год – «для поездки в город» (имеется в виду город Гальегос на побережье Атлантического океана).
Такой путь прошли, конечно, не только супруги Мастерс. Такова жизнь большинства первых поселенцев, прибывших в Патагонию более полувека назад, и нам, людям, пользующимся всеми благами современной цивилизации, есть чему у них поучиться.
Господин Мастерс вел умеренный образ жизни и, несмотря на свои 82 года, был очень энергичным. У него живые веселые глаза, но при этом скромная, почти робкая манера держаться. Он очень гордился женой, своей «сеньорой», как он ее называл, и не скрывал этого. Однажды господин Мастерс показал мне фотографию привлекательной девушки в платье, вероятно модном в прошлом веке, и, подмигнув, сказал: «Вот из-за кого я покинул родину», на что я со всей искренностью ответил: «Кто бы не сделал этого!»
Госпожа Мастерс – тоненькая, хрупкая женщина. Казалось, чтобы сбить ее с ног, достаточно небольшого ветра, не говоря уж о патагонских! Она страдала артритом, но, несмотря на больные руки, аккуратно вела домашнее хозяйство и очень вкусно готовила. Возраст не мешал ей работать на огороде. Весь ее облик – олицетворение спокойствия.
Герберту, их единственному сыну, было 57 лет. Ростом он выше своих родителей – более 180 сантиметров; он окончил английскую школу в Буэнос-Айресе, потом безвыездно находился на эстансии. Руки у него были золотые, и дело для них всегда находилось. Он взялся даже за такую сложную работу, как постройка баркаса, и с честью ее выполнил. Водоизмещение этого судна, построенного из леса, срубленного и обработанного здесь же на эстансии, около сорока тонн. Сделано оно прямо-таки мастерски по чертежам из журналов. Правда, постройка заняла несколько лет. Судно пока еще не спущено на воду – ждали прибытия мотора, заказанного за границей. Герберт надеялся, что судно скоро с успехом заменит им старый паровой катер.
Чем только не занимался Герберт! Но радио стало его страстью. Смонтировав мощный радиопередатчик, он отдавал ему все свободное время, поддерживая связь с радиолюбителями всего мира. Это, пожалуй, был единственный источник его исключительной осведомленности о жизни народов самых отдаленных стран – от Тибета до Новой Зеландии, от Конго до Аляски. При столь живом его интересе ко всему, что происходит в мире, удивляло, что сам он, по-видимому, не проявлял никакого желания к путешествиям. Радио же было просто жизненной необходимостью – оно связывало его с Эль-Калафате и Гальегосом и со многими эстансьеро. «Болельщиков» радио становилось все больше и больше. Огромное удовольствие доставляло оно и матери Герберта. Каждое утро в 10 часов госпожа Мастерс считала своим долгом обсудить по радио свои дела с госпожой Дики.
Глядя на этот очаровательный уголок, легко понять, почему Мастерсам так полюбилась долина. В климатическом отношении она занимает промежуточное положение; с одной стороны – обилие осадков в горах главного хребта на западе, с другой – просторы засушливой пампы на востоке. Здесь много и лесов, и открытых пастбищ. Долина шириной всего в несколько километров тянется на 20 километров на север от фьорда до подножия хребта Серро-Норте, венчаемого живописной вершиной. В верхней части долины расположено озеро Пирсон (названное по имени человека, финансировавшего экспедицию Причарда). Из озера берет начало широкая река, несущая свои воды через луга к фьорду. В эту реку впадает крупный приток, питаемый другим большим озером, лежащим высоко в горах. Во многих местах горные потоки низвергаются живописными водопадами. С востока долину ограничивает лесистый склон, ступенями поднимающийся к цепи скалистых гор. Они напоминают мне Тибет, особенно при вечернем освещении, когда их вершины словно излучают мягкий голубой или розовый свет. На западе долина отделена узким гребнем от ледника Упсала. С его вершины – от эстансии на нее можно подняться за час – открывается великолепный вид на обширный ледяной поток; западнее, в пятнадцати километрах за ледником, видны громадные вершины горной цепи Кордон-Дарвин. На юге широкая, почти пятикилометровая долина открывается к озеру Архентино. На севере долина, плавно изгибаясь, поднимается к ледяному куполу. Мог ли я тогда предполагать, что через два года снова увижу эти места?!
Серию уступов на обоих бортах долины, где в лесах приютилось десятка два небольших озер, образуют древние боковые морены – свидетели отступания ледника, который еще совсем недавно заполнял всю долину и сливался с ледником Упсала. За последние годы этот ледник тоже сильно отступил. Когда супруги Мастерс прибыли сюда, ледник в нескольких местах еще переползал через хребет и спускался в долину длинными языками.
У нас были с собой инструменты для топографической съемки, кое-какое оборудование, поэтому мы решили, не дожидаясь основного снаряжения из Эль-Калафате, разбить лагерь и приступить к полевым работам. Джеоф и Джон 16 декабря отправились к дальнему берегу северо-западного фьорда, где им предстояло провести две недели на леднике Упсала и его нижних языках. Поплыли они туда на паровом катере, который вел капитан с помощником – рабочим фермы. Удивительную конструкцию представляло собой это судно с допотопным двигателем. В машине что-то страшно грохотало и скрипело, клубы пара неожиданно вылетали из, казалось бы, самых неподходящих мест. Но поездка закончилась благополучно, хотя не обошлось без приключений. Поднимаясь на борт с ящиком, Джеоф оступился и полетел в воду. Кое-как выкарабкавшись, он залез в крошечную котельную судна и, свернувшись калачиком, просидел там часа два, пока не высохла его одежда.
Мы же чудесно провели десять дней в долине Ла-Кристина, где Петеру Джемсу представилась блестящая возможность доказать свои ботанические познания. Здесь встречались виды растений, характерные для разнообразных климатических условий, и ему пришлось усердно поработать, чтобы обследовать всю местность. Каждый день с раннего утра до позднего вечера он занимался сбором коллекций, а большую часть ночи сортировал и упаковывал растения. В доме Мастерсов мы обнаружили неисчерпаемые запасы старых газет; они оказались как нельзя более кстати, так как большая часть снаряжения, гербарные папки и бумага остались в багаже, который мы отправили морем. Для Петера Майлса тоже нашлась работа. Так же как и Пунта-Бандере, эта долина буквально кишела водоплавающей птицей. Здесь было много ржанок и ибисов, различных хищных птиц – кондоров, орлов, филинов, ястребов. Но его интересовали прежде всего мелкие пернатые обитатели лесов. Дикие животные, не считая лисиц, встречались здесь сравнительно редко; мы так и не видели ланей, грациозных пугливых созданий, которые почти никогда не выходят из леса. Герберт говорил, что в горах водятся пумы, часто совершающие зимой набеги на отары овец. В свое время ему нередко удавалось подстрелить хищника, однако обнаружить пуму не так-то легко.
23 декабря за нами прибыл катер. С большим сожалением распрощавшись с Мастерсами, мы возвратились в Пунта-Бандере. Оттуда сразу пришлось перебраться в эстансию Аткинсонов, так как Петер Джемс, прежде чем взяться за сбор образцов флоры влажных лесов главного хребта, решил две недели заниматься пополнением коллекции в окрестностях озера Рока и в южных горах.
Следующий день, когда прибыл наш багаж, был рождественским. Мы с Петером Майлсом провели его за разбором и отправкой снаряжения к озеру Рока. Кроме сушеного мяса и чая, захваченных из Англии, все продовольствие, необходимое для похода в горы, мы закупили на месте, в лавке одного югослава, Топко Симуновича, человека громадного роста и необычайно вежливого. Для нас он был не только торговцем, но и банкиром, и почтальоном. Письма нам приходили на его имя: «Топко, озеро Архентино».
26 декабря Петер и я отправились на катере к заливу Онелли, расположенному в северо-западном фьорде, в 15 километрах от южного фронта ледника Упсала. Здесь мы условились через несколько дней встретиться с Джеофом и Джоном.
Залив Онелли
Мы высадились на песчаной косе шириной около километра, отделяющей залив Онелли от одноименного озера. Эта полоска суши покрыта густым лесом, который поднимается и на крутые склоны гор, окружающих залив. Высота гор достигает 800 метров над уровнем озера. Как и во всех других лесах Патагонии, здесь распространен южный бук, который считают ближайшим родственником нашего бука, хотя я решительно не нахожу никакого сходства. Правда, видов этого дерева очень много, но в этих южных широтах произрастают лишь некоторые из них, причем преобладает антарктический вид. В окрестностях Ла-Кристины тоже много лесов, но здесь мы впервые попали в заросли дождевого (очень влажного) леса, которым покрыт главный хребет. Этот лес совершенно непохож на древесную растительность Ла-Кристины. Он производил странное впечатление – было немножко жутко от его мрачного вида и в то же время не хотелось его покидать. Мы словно попали в другую геологическую эпоху или, скорее, в мир сказок Андерсена...
Как только катер отчалил, мы начали устраиваться на небольшой полянке в десяти метрах от берега. Петер, как потом оказалось, замечательный повар, с большим знанием дела и любовью разбивал палаточный лагерь. Мы распаковали свои припасы, аккуратно сложили их в палатках, а связки лука, чеснока и круги колбасы салями и бекон подвесили на шесте. За всем этим внимательно следил Петер, не отличавшийся отсутствием аппетита; хотя ел он для своей комплекции (весил он больше 100 килограммов) не так уж много, зато мог очень долго обходиться без пищи. Когда я впервые встретил его в Буэнос-Айресе, на нем был городской костюм, столь плотно облегавший его грузное тело, что, казалось, вот-вот лопнет по швам. Круглое, с желтоватым оттенком лицо затеняли широкие поля шляпы аль-капоне. Полнота его меня немного озадачила – а сможет ли он выдержать все трудности предстоящей экспедиции? Здесь же, в своей грубой походной одежде, он совершенно преобразился и походил на крепко сбитого лесоруба. Физически необычайно сильный, выносливый, привыкший к тяготам походной жизни, Петер Майлс легко переносил все лишения. Он был верным другом и товарищем с неиссякаемым запасом юмора, который не покидал его даже в самые тяжелые минуты. С ним можно было часами беседовать на любую тему или слушать его увлекательные рассказы (иногда, правда, казалось, что он несколько болтлив). Редко встречается человек с таким спокойным, уравновешенным характером.
Это был дивный вечер. Мы приготовили ужин и разместились с едой вокруг костра. Настроение было приподнятое – мы находились на берегу огромного необитаемого фьорда, у ворот в никем еще не исследованную часть хребта. Спать улеглись прямо на песке. Ночью внезапно разразился сильный ливень, загнавший нас в палатку. Но дождь вскоре прошел, и к утру снова установилась прекрасная погода. Нам явно повезло. Во время нашего пребывания в заливе Онелли стояла на редкость хорошая, почти безветренная погода (несколько кратковременных штормовых ливней, конечно, не в счет).
Рано утром мы отправились на разведку, сначала в западном направлении, через большой лес. Много лет назад брат госпожи Мастерс предпринял дерзкую попытку основать здесь скотоводческую эстансию, но вскоре бросил эту затею, не удосужившись даже забрать свой скот. И по сей день по окрестным лесам бродит дикий крупный рогатый скот и пасутся одичавшие лошади. Уйти отсюда они не могут – к долине подступают крутые скалы и высокие стены ледников. Животные протоптали в лесу густую сеть тропинок, и двигаться нам было легко.
Достигнув восточного берега озера Онелли, мы обнаружили, что эта сторона его забита айсбергами, лишь изредка встречались небольшие разводья. Обогнув озеро, мы двинулись к северному побережью, взбираясь по заросшим лесом склонам, возвышающимся над гладью воды. Нашей целью была одинокая, высотой всего метров триста вершина. На пути к ней произошла встреча с диким быком, которая могла кончиться трагически. Из зарослей, всего в нескольких метрах от нас, внезапно появился огромный воинственно настроенный бык, готовый вот-вот ринуться на нас. Но, к счастью, все обошлось благополучно, он только помотал головой, на секунду замер, метнулся в сторону и исчез в подлеске. До нас донесся лишь его грозный рев.
Как мы и ожидали, с вершины открылся великолепный вид. Как на ладони лежало озеро, вытянувшееся на пять километров в длину и три в ширину. Весь западный и северо-западный берег его был покрыт льдом двух гигантских глетчеров, сливавшихся в одном километре от уреза воды. Западный ледяной поток, названный нами ледником Онелли, впадал в озеро в виде тонкого, сравнительно гладкого языка, но лобовая часть северного ледника падала отвесной стеной к воде с высоты 60 метров. Беспрерывно то там, то тут от стены срывались огромные глыбы льда и со страшным грохотом обрушивались в воду. Гигантские волны кругами расходились по всему озеру. Правда, отсюда, с высоты, они казались рябью на гладком зеркале пруда. Лишь позже нам пришлось узнать, какая грозная сила таится в этой невинной «ряби». Ледяные глыбы, отколовшиеся от ледника, плыли по озеру и скапливались у восточного его берега, где и образовали то беспорядочное нагромождение льда, которое мы видели утром.
Настало время подумать о месте для базового лагеря. Предполагалось разбить его на западном берегу озера Онелли, но без резиновой лодки об этом нечего было и думать. Обогнуть озеро с севера было невозможно, а при попытке обойти его с юга нам пришлось бы пересечь реку и преодолеть еще один трудный участок – обрывающуюся к воде скалу. Поэтому, возвратившись в лагерь, все послеобеденное время мы распаковывали лодку и мотор. Собрав лодку и установив двигатель, спустили ее на воду для испытания.
Следующее утро застало нас за перетаскиванием лодки, мотора и около 30 килограммов продовольствия. Сначала мы шли лесом, затем вдоль северного берега озера, пока не достигли наконец узкого канала среди айсбергов. Теперь уже можно было воспользоваться лодкой, уложив в нее продукты. Осторожно, на веслах, мы пробрались по каналу и наконец вышли на чистую воду, где запустили двигатель и взяли курс к юго-западной оконечности озера.
Был тихий, безоблачный день; солнце светило и грело так, словно мы были не в Патагонии, а у одного из озер в Италии. Голубые воды, темно-зеленый лес с изумрудной зеленью крон резко выделялись на фоне огромного амфитеатра ледников и снежных вершин. Ледяные глыбы величиной с дом, отколовшиеся от ледника, с грохотом обрушивались в озеро. Вот когда мы оценили размеры волн, образованных их падением. В юго-западном углу озера приютилась крошечная бухточка, наполовину закрытая боковыми моренами ледника Онелли, далеко выдвинувшегося в воду. К бухте спускалась полянка, покрытая травой и яркими цветами. С двух сторон ее защищал лес, а с третьей – высокая гряда морен. Это очаровательное местечко, которое мы назвали «лагерем Педро», как нельзя лучше подходило для отдыха.
Было еще рано, лишь первый час, когда мы отправились в обратный путь. Поэтому было решено осмотреть северный и южный берега озера. Достигнув затем нагромождения льдов у восточного побережья, мы обнаружили, что проток, через который мы плыли утром, расширился. Я решил пройти его не на веслах, как раньше, а просто сбавил газ и повел лодку на малой скорости. Вскоре мы оказались у начала знакомого нам узкого прохода между двумя айсбергами. Я уже намеревался заглушить мотор, как вдруг гребной винт ударился о подводный выступ айсберга и мотор выскочил из крепления. Оглянувшись, я увидел, как он медленно погружается в воду. Попытался схватить его, но чуточку запоздал, и через мгновение он исчез.
Вначале происшествие не особенно обескуражило нас, так как мы были лишь в десяти метрах от берега и думали, что находимся на мелководье. Правда, из-за мутной воды дна не было видно. По подводному выступу я вскарабкался на айсберг и сделал отметку против того места, где мы потеряли мотор; Петер тем временем поплыл на лодке к берегу. Вернулся он с четырехметровым шестом. С ужасом мы обнаружили, что даже этим шестом нельзя достать дна. Никакой мели здесь не было – айсберг находился на плаву и за это время несколько сместился. Теперь нельзя было даже определить место нашей потери. Нырять в ледяную воду на глубину более четырех метров и ощупью искать мотор охотников не нашлось. Мы решили не рисковать и отказаться от попытки достать двигатель.
Стоит ли говорить, с каким настроением мы вернулись в лагерь. Джон и Джеоф также возвратились с ледника Упсала, где проводили гляциологические исследования. Чтобы не тащиться по лесу со всем снаряжением, они почти все оставили на леднике. На следующий день, пока Джеоф готовился к топографической съемке на вершине, на которую мы взбирались накануне, а Петер занимался пополнением своей коллекции, мы с Джоном отправились вдоль берега в лодке, чтобы забрать их снаряжение. Нам предстояло пройти на веслах около двадцати километров, и тут-то мы по-настоящему осознали всю тяжесть нашей потери. Хорошо еще, что не было ветра. Лодка тихо скользила по зеркальной глади озера, в котором отражалось все: и лес, и ледяные вершины. Плавание доставило нам огромное удовольствие. Обогнув выступ у залива Онелли, миновали несколько айсбергов, дрейфовавших от края ледника Упсала. Перед нами проплывали ледяные утесы, иногда настолько изъеденные, что в них образовались пещеры; тонкие стенки их, казалось, просвечивали и отливали голубым цветом. Как бы красивы ни были эти глыбы льда, мы старались держаться от них подальше. Дело в том, что время от времени то от одной, то от другой глыбы доносились какие-то необыкновенные звуки. Айсберг начинал раскачиваться, словно судно в бурном океане, и ледяная громада внезапно опрокидывалась, порождая гигантские волны. У переднего края ледника мы остановились, залюбовавшись его величественным видом: шестидесятиметровый ледяной обрыв протянулся вдоль берега озера почти на пять километров. От него то и дело отделялись огромные глыбы и падали в фьорд. В лагерь мы вернулись лишь в шесть вечера.
Из озера Онелли вытекает короткая, но довольно широкая и быстрая река, впадающая в залив. Вечером после ужина мы поставили палатку и переправились через реку на другую сторону. Оттуда пришлось тащить лодку и все снаряжение по лесу к юго-восточному заливу озера Онелли, куда мы добрались только поздно вечером, когда уже совсем стемнело. Ночь прошла быстро, ведь была уже середина лета, да еще и пятидесятая параллель южного полушария сказывалась. Темных ночей здесь в это время не бывает, особенно когда небо ясное.
На следующий день, погрузив в лодку все снаряжение, я поплыл вдоль южного берега, а мои спутники следовали за мной по берегу, обходя скалистые отроги, спускавшиеся к самому озеру. В одном месте я решил перевезти своих друзей на лодке вокруг очень высокой скалы, чтобы не заставлять их карабкаться по крутым склонам в обход. Выгрузив снаряжение на каменистый выступ, я вернулся и посадил в лодку Джона. Только мы тронулись, как с противоположной стороны озера, в двух километрах от нас, донесся страшный грохот падающей ледяной глыбы. Через пять минут мы были уже у того места, где лежал груз. Большие волны с шумом накатывались на берег и, казалось, вот-вот смоют наши вещи. Пришлось некоторое время держаться вдали от берега, чтобы волны не разбили лодку о подводные камни, грозно выступавшие из воды во время отхода очередной волны. Наконец волнение утихло, и мы смогли подойти к берегу; теперь нужно было быстро перенести наше снаряжение в безопасное место.
Уже в лесу, высоко на склоне, мы поняли, какой опасности мы подвергались из-за моей неопытности. Когда мы снова погрузили снаряжение в лодку, грохот повторился. На другой стороне озера в воду снова обрушились ледяные башни. Впечатление было такое, словно ледяную стену обстреливают из орудий. Мы мгновенно разгрузили лодку и оттащили ее и все снаряжение как можно дальше от воды. Не прошло и пяти минут, как волны докатились до нас. На сей раз они были намного выше и покрыли то место, где сначала лежал наш груз. Урок был поучительным, но, к счастью, обошелся нам дешево.
В лагерь Педро мы прибыли после полудня и разбили палатки на мягкой лужайке; дров здесь было достаточно и чистая речка неподалеку. Напившись чаю, Петер ушел, прихватив с собой сачок для ловли бабочек и ружье, а Джеоф стал устанавливать теодолит на вершине моренной гряды.
Джон занялся необычной, но очень увлекательной работой. Дело в том, что в жизни ледников периоды наступания чередуются с периодами отступаний. Правильное определение времени этих периодов, так называемая датировка, представляет большую ценность не только для гляциологов; датировка позволяет установить цикличность климатов в далеком прошлом. К сожалению, редко удается добыть надежные данные. Однако в лесных районах эта задача облегчена, поскольку живые деревья оказывались погребенными под моренными отложениями, образованными некогда наступавшим ледником. Такие захороненные стволы нередко точно указывают границы распространения ледника в прошлом. Сделав срез ствола такого дерева и изучив годичные кольца, можно установить дату нарушения его роста, а вместе с тем и точку, до которой дошел ледник. В Северной Америке этот метод используют с большим успехом, однако в южном полушарии он еще почти не применяется.
В последующие два дня Джеоф исследовал главный фронт ледника, а мы с Джоном отправились через ледник Онелли в поисках ископаемых деревьев. Мы разбили лагерь в лесу, вблизи огромного ледопада северной системы ледников. Здесь в древней боковой морене Джону удалось найти несколько прекрасно сохранившихся древесных стволов. Южный бук – обычно очень большое дерево, достигающее 25 метров в высоту. Странное было у нас ощущение, когда мы сидели в густой тени этих лесных великанов, окаменевшие предки которых лежали у нас под ногами. Перед нами расстилалось необъятное ледяное пространство, разбитое глубокими извилистыми трещинами. И представьте себе наше удивление, когда над безжизненными глыбами льда вдруг появились стайки ярко-зеленых попугайчиков, издававших какие-то хриплые крики. Прежде я считал, что попугаев можно встретить только в индийских джунглях и некоторых тропических лесах. Самые распространенные птицы здешних лесов – крапивники. Куда бы мы ни пошли, они всюду следовали за нами и усаживались на деревьях в нескольких метрах от нас, надоедая своим гомоном. Часто встречались также дятлы; головки самцов украшает красивая ярко-красная кокарда. Изредка попадались колибри; словно крупные пчелы, они порхали над красными цветами кустарника диервилла.
Короткий период изумительной погоды удержался до Нового года. Первого января Джеоф, Джон и я, захватив с собой трех-четырехдневный запас продуктов, отправились на исследование ледника Онелли. Дорога оказалась настолько легкой, что через несколько часов мы были уже у верхнего бассейна ледника. Это обширный амфитеатр, куда с большой высоты обрушиваются с окружающих гор глыбы льда, сползающие затем к центру ледяной чаши. Наиболее крупные ледники образуются на широкой седловине, которая, как мы предполагали, находится на главном водоразделе материка. Нам с Джеофом очень хотелось добраться туда, чтобы посмотреть на неисследованный склон хребта, обращенный в сторону Тихого океана. Мы решили подняться на пик, возвышающийся в северо-западной части амфитеатра. Он казался очень высоким, и мы думали, что седловина окажется под нами, когда мы поднимемся на него. Спустившись по северному склону ледника, мы сразу очутились в густом лесу. Идти по нему было очень трудно, а нам предстояло еще подняться на вершину. Путь осложняли, кроме того, крутые обрывы, которые снизу не были видны. Но с настоящими трудностями мы встретились в «изумрудном поясе», у верхней границы леса. Это был не лес, а сплошное сплетение скрученных стволов и ветвей южного бука, который из-за постоянных ветров приспособился расти, почти стелясь по земле. Ветви, подобно плющу, переплелись и образовали нечто похожее на лежащую решетку высотой около двух метров. Трудно было пройти по такому настилу даже с легким грузом. Приходилось перескакивать с ветки на ветку, но часто этот живой гамак не выдерживал, и мы проваливались.
Было уже около восьми вечера, когда наконец мы выбрали для ночлега подходящий выступ. Наш анероид показывал 850 метров – ничтожная высота, достигнутая ценой утомительного труда. Но мы были вознаграждены великолепным видом, который открывался с нашего бивуака. Ужиная, мы любовались волшебной красотой заходящего солнца, последними лучами своими заливавшего просторы лесов, ледяных полей и озера. Вдали, за фьордом, виднелись красно-розовые вершины гор. Я заснул задолго до наступления темноты, но проснулся в час ночи. Сияла луна. Созвездие Южный Крест и Магеллановы Облака стояли почти в зените. Горные вершины, обрамлявшие амфитеатр, словно гигантские иглы вонзались в ночное небо, усыпанное бриллиантами звезд. Поверхность ледника излучала фосфоресцирующий свет.
Спали мы дольше, чем договорились. Было уже около семи часов, когда мы отправились дальше. Через час довольно легкого пути мы поднялись еще на 400 метров; это был первый уступ северной гряды гор. Накануне, еще в лесу, Джон поранил руку, и она сильно болела. Понимая, что, по всей видимости, нам предстоит нелегкий подъем, он решил вернуться в лагерь. Мы же с Джеофом связались веревкой и, три или четыре раза сорвавшись, наконец достигли вершины уступа. Отсюда этот горный хребет круто поднимался на 600 метров узким иззубренным гребнем. Мы шли по осыпям, осторожно шагая по крупным камням, но в общем путь был нетрудным. Пригревало солнце, царила полная тишина. Слева внизу открывался величественный амфитеатр; справа от нас вертикально обрывалась стена, вдоль подножия которой медленно сползал один из притоков ледника Онелли. Его питали ледниковые лавины, низвергающиеся по южному склону горной гряды.
Подниматься по гряде было истинное наслаждение. Настроение было прекрасное. Мы легко достигли высоты 2000 метров. Отсюда пологий, покрытый снегом склон вел прямо к вершине. Однако мы лишь позднее убедились, что настоящие трудности были еще впереди. Такой удивительной поверхности склона, какая открылась перед нами, я никогда еще не видел. Она была усеяна большими ледяными шарами, похожими на стеклянные, которые под нашими ногами рассыпались на мелкие шарики, скатывавшиеся вниз по склону как ртуть. Нам грозила явная опасность скатиться вместе с ними в пропасть. Сначала, растерявшись, мы не знали, как быть, но вскоре приобрели некоторый опыт. Разбивая шары ледорубами, мы создавали крошечные лавины, а затем делали ступеньки в обнажившемся сравнительно плотном фирне. Работа кропотливая и очень утомительная.
Чтобы преодолеть первые 30 метров, нам потребовался почти час. Но дальше крутизна склона уменьшилась, и вскоре ледяные шары уступили место рыхлому снегу.
У вершины склона нам пришлось еще труднее. Отвесный ледяной обрыв, невидимый раньше из-за выпуклого склона, пересекал весь склон горной гряды. Он висел над нами в виде карниза, украшенного ледяными сосульками, и был отделен бергшрундом (краевой трещиной) от склона, по которому мы поднялись. Все это напоминало старинный замок, окруженный защитным рвом. Дальнейшее продвижение казалось делом совершенно безнадежным. Неужели у самой цели придется отказаться от покорения вершины, достижение которой еще несколько минут назад, казалось, не представляло никакого труда?
Уже полдень. Гряда облаков на западе начала грозно подниматься над седловиной, но в такой час это обычное явление, и тучи нас совсем не беспокоили. Впереди было еще десять светлых часов. После тщательного осмотра стены мы заметили, что слева, как раз у самой низкой ее части в карнизе, был проход, а бергшрунд перекрывал прочный снежный мост. К тому же высота стены здесь была не более шести метров. Ну как не воспользоваться такой счастливой случайностью!
Я прочно закрепился ниже кромки бергшрунда, а Джеоф начал медленно продвигаться по мосту. На стене четко выделялись толстые пласты изъеденного ветром и дождями снега. Прежде чем продолбить в стене опоры, нужно было обрубить ледорубом этот рыхлый снег. Кошек у нас не было, и работать Джеофу на скользком обрыве было трудно. Мешал ему и нависавший над ним снежный карниз. Когда Джеоф поднялся уже до половины стены, ступенька, на которой он стоял, вдруг обвалилась, и он упал, к счастью, на снежный мост. У меня замерло сердце, но мост выдержал его тяжесть. При падении шипы правого ботинка глубоко вонзились в икру его левой ноги.
Рана была опасной и, вероятно, причиняла ему острую боль; кровотечение удалось быстро остановить, и Джеоф поэтому решительно отверг мое предложение отказаться от дальнейшей попытки подняться на вершину. Мы кое-как перевязали ногу шелковым шарфом, и теперь уже я принялся за работу. На этот раз нам сопутствовала удача: все трудности остались позади, я на вершине. Подо мной была твердая поверхность ледника. Правда, главная западная гряда горной цепи все еще возвышалась надо мной, но лишь на тридцать метров. Я помог взобраться наверх и Джеофу, и в 2 часа 15 минут мы достигли гребня, где остановились перекусить.
С севера дул холодный ветер, и наша промокшая от снега одежда стала жесткой словно железо. Задерживаться здесь было нельзя. Цель была еще далека. Но гребень оказался широким и пологим, идти было легко. Через два часа мы уже стояли на вершине. Высота почти 2500 метров. Только теперь мы поняли, что это и есть главный водораздел материка. Видимость в западном направлении была плохая, но, взглянув вниз, мы все же различили за седловиной темные участки леса и склоны хребта, обращенные к Тихому океану; вдаль уходила узкая полоска воды, которая, по-видимому, была проливом Пингвинов. К северо-западу расстилалась широкая ледниковая долина, совершенно открытая и негостеприимная. Залитые же солнцем зеленые долины бассейна Онелли дышали теплом и манили к себе.
Мы пробыли на вершине всего полчаса: надо было спускаться, так как у нас оставалось мало времени. Спуск по ледяной стене оказался намного труднее, чем я предполагал, и он задержал нас. Джеоф, решив сэкономить время и спрыгнуть в том месте, где стена нависала над бергшрундом, стал прорубать ступеньки к краю ледника; но прыгать с высоты почти 10 метров было рискованно. Я посоветовал ему вырубить во льду опору, забросить за нее веревку и сползти вниз. Джеоф собрался уже последовать моему совету, как вдруг нога его соскользнула, и ему ничего не оставалось, как прыгать. К счастью, все обошлось благополучно, он только перевернулся, но ничего себе не повредил, упав на мягкий снег далеко от бергшрунда. Дальнейший спуск по склону прошел довольно быстро и без происшествий. К лагерю мы подходили засветло, хотя было уже около десяти вечера. За день мы так устали, что было уже не до ужина, и, выпив чая, мы улеглись спать.
Утром, когда мы проснулись, солнце стояло высоко. Мы еще долго нежились в постели, греясь в его ласковых лучах. Торопиться нам не хотелось, и мы отправились в путь лишь в полдень. Сегодня нам предстоял спуск по скалистым склонам лавинного ледника. Встретившись с Джоном в условленном месте, на южном склоне ледника Онелли, мы поднялись к величественному ледниковому амфитеатру. Даже здесь, в этом уединенном местечке, среди безжизненных льдов, деревья образовали зеленые островки, темно-зелеными изумрудами сверкавшие на белом снежном пологе.
К сожалению, мы не могли оставаться здесь долго: 8 января за нами должен был прийти катер, надо было возвращаться к заливу Онелли.
«Вулкан» Вьедма
Возвратившись 8 января в Эль-Калафате, мы встретили там Барни Дикинсона и Джона Коттона, двух аргентинских альпинистов, прибывших по моему приглашению на время их летнего отпуска. Нам нужно было пополнить здесь продовольственные запасы, чтобы отправиться к Сено-Майо, наиболее удаленному западному заливу озера Архентино. Предполагалось, что это будет наша вторая вылазка в район главного хребта. Но, к сожалению, вышел из строя один мотор катера, и капитан не захотел до ремонта уйти в рискованное плавание. Пришлось отложить осуществление наших планов на три недели. Тогда было решено, что Джеоф, Джон и я отправимся на север, к озеру Вьедма, на машине, которая не могла вместить всех нас. Остальные четверо двинутся на юго-запад, к верховьям реки Брасо-Сур и далее, к озеру Фрио.
Мне очень хотелось посетить район озера Вьедма, чтобы проверить, действительно ли на западе находится действующий вулкан, затерянный среди ледников. Со времени открытия больших озер южной Патагонии стали упорно поступать сообщения о действующем вулкане где-то близ ледяной шапки. Так, еще 50 лет назад какие-то путешественники якобы наблюдали даже тучи вулканического пепла недалеко от западной части озера Вьедма; еще севернее на поверхности некоторых ледников были обнаружены продукты вулканических извержений. Наконец, в сообщениях Агостини и других исследователей указывается, что жители окрестностей озера Сан-Мартин временами видели столбы дыма, поднимавшиеся западнее ледяной шапки.
Рейхарт со своей экспедицией в 1933 году, поднявшись по леднику О'Хиггинс (выступили они в поход с самого южного залива озера Сан-Мартин), добрался до ледяной шапки. На окраине плато их захватил сильный шторм, и в течение шестидесяти дней они не могли выйти из палаток, а когда буран утих, продукты были уже на исходе. Однако они не отступили и упорно продолжали идти на запад, пока не достигли отрогов главного водораздела. Видимость была плохой, но, когда они были в самой западной точке своего пути, небо на несколько минут прояснилось, и они заметили в тумане очертания «вулканического конуса высотой около 3000 метров», из которого клубился пар. Открытие Рейхарта в то время не получило должного признания. Позже исследователи, споря и строя догадки о существовании и местонахождении вулкана, открытие Рейхарта вообще игнорировали. Под руководством X. Корбела маршрут к ледяной шапке был пройден дважды – в 1957 и 1958 годах, однако никаких новых сведений не поступило.
В 1954 – 1955 годах самолеты военно-воздушных сил США производили в этом районе аэрофотосъемку. Изучая аэрофотоснимки, профессор Чилийского университета Келлер и крупный французский гляциолог доктор Либутри обнаружили новый, как им показалось, кратер в верхней части бассейна ледника Вьедма. В 1952 году Либутри сам летал над этим местом, и его наблюдения как будто подтвердили открытие. Свои впечатления он описывает так: «Отчетливо был виден пепловый конус на одном уровне с ледником. У фирновой границы выделялась прерывистая полоса коричневого цвета, которую никак нельзя было принять за моренные отложения; это, пожалуй, нужно считать свидетельством сравнительно недавнего извержения вулканического пепла». Однако пока еще никто не побывал в этом интересном месте, ставшем известным как «вулкан» Вьедма. И удивительно ли, что нам очень хотелось установить, действительно ли это вулкан, выбрасывающий пепел сквозь ледниковую толщу мощностью более тысячи метров.
10 января мы выехали на машине из Эль-Калафате. Прекрасная грунтовая дорога уходила на север вдоль долины реки Рио-Леон, соединявшей озера Вьедма и Архентино. Нам предстояло трижды переправиться через реки: один раз через Рио-Санта-Крус и два раза через Рио-Леон. Но ни один из паромов на реке Рио-Леон не действовал, и мы вынуждены были сделать большой крюк через горы по очень плохой вьючной тропе. Во время пути по горам нам удалось увидеть большие стада гуанако, животных с длинными шеями, по виду напоминающих боливийских или перуанских лам. В отдаленных и глухих местах Патагонии гуанако еще довольно много, но, конечно, это уже не то, что было 50 лет назад. Гуанако – довольно крупное животное, которому трудно скрыться в низкорослых кустарниках пампы. Поэтому они представляют легкую добычу для охотников. Их беспощадно истребляют ради шкур, особенно шкур молодых животных, из которых делают чудесные пледы. Сейчас они, кажется, находятся под охраной, но тем не менее уничтожение продолжается, и, очевидно, недалеко то время, когда они будут полностью истреблены.
В горах и на равнинах, прилегающих к озерам, очень часто встречаются нанду, южноамериканские страусы. Впервые мне пришлось их увидеть в необычной для них обстановке, у самого края ледника. Размножаются они весьма своеобразно. Десяток, а то и более самок кладут в одно гнездо до 60 – 70 яиц, на чем их миссия и кончается; высиживать яйца и выращивать птенцов – дело самцов. В отличие от гуанако поголовье их, по-видимому, не уменьшается, хотя на них также охотятся.
Под вечер, спускаясь с гор, мы выбрались на дорогу у поселка Пунта-дель-Лаго, расположенного на восточном берегу озера Вьедма; название «поселок», пожалуй, слишком громкое, так как это всего лишь одна лавка да гостиница. Дорога огибала северный берег озера и постепенно перешла в малозаметную тропу. Местами она исчезала совсем, и мы пересекали песчаные дюны, скалы и кустарники на первой скорости. Трудный участок наконец остался позади, так что мы быстро добрались до эстансии, принадлежавшей друзьям Джона. Здесь мы пообедали и двинулись дальше. Спать улеглись под открытым небом между кустами калафате.
На следующий день к восьми утра мы были уже у реки Вуэльта, берущей начало на восточном склоне хребта Фицрой. Здесь кончилась «дорога для машин» – над быстрой рекой был перекинут висячий мост, ширина которого позволяла проехать только всаднику. Перед мостом вокруг костров расположилось десятка два мужчин, занятых приготовлением «завтрака» – на вертелах жарились целые бараньи туши. Это были крепко сбитые ранчеро (скотоводы) и пеоны, собравшиеся сюда из окрестных эстансий, разбросанных по ту сторону реки, чтобы встретить почтовый автобус из порта Санта-Крус. Мы попытались уговорить их доставить наш багаж вьюком к подножию гор, до которых оставалось около 25 километров, но ранчеро так увлеклись завтраком, что не проявили никакого интереса к нашему предложению. Пришлось вернуться к пуэсте (маленькой лавочке), которую мы недавно проехали.
В отличие от большинства районов Центральной Азии, где вьючным транспортом не представляет труда попасть даже в самые отдаленные места, в Патагонии достать такой транспорт невероятно трудно. Битый день мы потратили на переговоры, чтобы нанять проводника с лошадью для перевозки нашего багажа. Лишь к ночи нам удалось уговорить одного рабочего отправиться с нами. До эстансий Рио-Туннель, раскинувшейся на северо-западном берегу озера Вьедма, мы добрались только на следующий день.
Ферма принадлежала пожилой женщине, норвежке, и ее трем взрослым сыновьям, младшему из которых было уже под сорок. Госпожа Хальверсен поздоровалась с нами довольно сухо, грубоватым тоном, нам показалось даже – неприветливо. Но это было только первое впечатление, на самом деле она оказалась очень доброй. «Ребят», как она называла сыновей, дома нет; они в какой-то пуэсте и когда вернутся – не известно. Они часто пропадают где-то по целым дням. Рассказывая о своих «ребятах», хозяйка успела распорядиться сделать для нас все что можно. Пригласив нас в кухню-гостиную, она, накрывая на стол, продолжала рассказывать и расспрашивать нас на столь странной смеси испанского, норвежского и английского, что мы нередко отвечали невпопад. Спали мы в одном из помещений фермы, а после раннего завтрака капитас (помощник хозяйки) дал нам пони для перевозки багажа до долины реки Туннель. Все, кто работал на ферме, были заняты стрижкой овец, и свободного человека, чтобы сопровождать нас, не оказалось. Значит, кто-то из нас должен будет доставить пони назад. Не оказалось также вьючного седла, поэтому вещи просто сложили в брезентовый мешок, который кое-как увязали на спине пони. Такой способ перевозки был очень неудобен, мешок все время сползал то на одну, то на другую сторону или цеплялся за камни и пни. К счастью, пони относился философски и к нашим понуканиям и крикам, и к неудобному грузу.
Долина реки Туннель начиналась узким труднопроходимым ущельем, и, чтобы обойти его, нам нужно было подняться метров на шестьсот вверх по очень крутому заросшему высокой травой склону и пересечь перевал. Далее тропа вилась по обрывистому склону огромного обвала. Даже пешеходу трудно было найти безопасное место, куда бы он мог поставить ногу. Тем более мы не решались пустить вперед одного плохо завьюченного пони. Малейший неосторожный шаг – и он летит с трехсотметровой высоты прямо в реку. Однако мы явно недооценили способностей пони: умное животное оказалось великолепным «альпинистом». Мы быстро перебрались на другую сторону уступа без существенных потерь, если не считать нескольких пачек сахара, вывалившихся из вьючного мешка.
Наконец мы вступили в открытую долину с островками леса. Над долиной возвышались величественные вершины Фицроя и Серро-Торре. После пятичасового марша мы достигли ледникового озера, со всех сторон обрамленного скалистыми берегами. Здесь тропа кончалась, дальше наш пони не смог бы пройти. Пока Джон и Джеоф разбивали лагерь, выбрав живописную поляну, я отправился верхом на пони в обратный путь, подложив под себя вместо седла брезентовый мешок.
На ровных участках послушный пони легко переходил на рысь и мы двигались быстро. Но при спуске по крутому склону мое самодельное «седло» сползло, и я слетел с пони и кубарем скатился под откос. Умное животное тут же остановилось. Я кое-как вскарабкался вверх и снова приладил «седло», сползшее пони под брюхо. Пони очень внимательно следил за мной, укоризненно на меня поглядывая. Я вспомнил тибетское изречение: «Если лошадь не может везти вас в гору – это не лошадь; если вы не ведете ее вниз по склону – вы не человек». К ужину мы достигли эстансий.
Наскоро перекусив, я решил тотчас отправиться в обратный путь, несмотря на протесты госпожи Хальверсен и ее капитаса, который всерьез думал, что я сошел с ума. Было около девяти и до темноты еще оставалось два часа. Чтобы сократить путь, я решил идти по ущелью, а не карабкаться по откосам. Шел я очень быстро. При последних лучах солнца, осветивших вершины снежных гор, я достиг середины долины. Ночь провел в небольшом лесочке, устроившись на мягкой постели из листвы. На заре меня разбудили мелкие капли дождя, падавшие на лицо. Через два часа я был уже в лагере, где Джеоф и Джон еще спали богатырским сном.
Накануне во второй половине дня они произвели разведку очень сложного пути через ледник, занимавший верховье долины. Это дало нам возможность в тот же день достигнуть перевала высотой 1300 метров, ведущего прямо к леднику Вьедма. Это тот самый перевал, который был открыт Рейхартом в 1916 году при его первой попытке пересечь ледяную шапку. С перевала ледник Вьедма имеет вид большого ледяного треугольника, полого спускающегося с плато. Ледяная река свыше 15 километров шириной доходит до восточного края плато, затем быстро сужается и через 20 километров вползает в озеро Вьедма потоком около 4 километров шириной.
Плато возвышается над уровнем моря в среднем примерно на 1500 метров и пересечено рядом хребтов. Один из них, Кардон-Мариано-Морено, протянулся через верховье ледника Вьедма и далее почти на 25 километров. Высота его отдельных пиков достигает 3500 метров. С плато мы сразу узнали наш загадочный вулкан, лежащий у подножия восточного склона этого хребта. Он имеет вид вытянутого в длину острова, чернеющего на фоне ледяного моря. Это единственное, что нарушает однообразный ландшафт бассейна.
Рано утром 15 января, забрав с собой продуктов на восемь дней, мы спустились с перевала к леднику и направились к «вулкану». Уклон поверхности ледника был почти незаметен, а с перевала она казалась совершенно гладкой. Однако во многих местах она была так испещрена трещинами, что производила впечатление ледопада. Нам приходилось пересекать широкие меридиональные долины во льду с глубокими расселинами, заставлявшими делать далекие обходы. Вскоре мы наткнулись на широкую реку, быстро бегущую в ледниковом русле. Мы долго следовали вдоль ее извилистых берегов в поисках брода. На своем пути мы встречали немало «исполиновых котлов» – огромных круглых колодцев, уходящих в глубину ледяной толщи. Зловещим эхом до нас доносился снизу рев стремительных подледниковых потоков. Джеоф пытался было измерить их глубину двухсотметровым шнуром, к концу которого он привязал свинцовый груз, но неудачно – его лот постоянно где-то застревал.
Километрах в шести от ледника обширная площадь ледяного поля была покрыта обломками пемзы разной величины, причем настолько выветрелой, что от легкого сжатия комки рассыпались в пыль. Это свидетельствовало о сравнительно недавнем выбросе пемзы из жерла вулкана, иначе дожди давно бы смыли ее. Находка представляла большой интерес. Даже Джеоф, очень скептически относившийся к открытиям Либутри, решил, что горные породы, к обнажению которых мы подходили, должны быть вулканического происхождения.
Во второй половине дня мы вышли на срединную морену; она начиналась на южной стороне «вулкана» и в виде прямой полосы, словно древняя римская дорога, шла вниз точно по середине ледника. Идти по морене было намного легче, чем по льду, но нас удивило, что среди обломков и валунов, образующих холмы до 10 – 12 метров высотой, мы не находили ни пемзы, ни каких-либо иных вулканических пород. Над хребтом Мариано-Морено с запада внезапно поднялись гряды облаков. Они так плотно прикрывали гребень гор, так резко выделялись на фоне голубого неба, что их легко можно было принять за часть ледяной шапки. Но, громоздясь над главным хребтом, они быстро ушли на его восточную сторону и вскоре исчезли.
В половине восьмого мы добрались до южного края «вулкана» и под навесом огромной глыбы разбили палатку. Ночью разыгрался сильнейший шторм. С небольшими перерывами он продолжался более недели. Случись это двенадцатью часами раньше, нам бы пришлось не сладко. Но здесь, под защитой горного склона и каменной глыбы, лежать было довольно удобно: они скрывали нас от порывов свирепого ветра.
На третий день утром шторм на время утих, и мы отважились отправиться исследовать «вулкан». Он вытянулся на шесть километров в длину, а ширина его была, пожалуй, около двух километров. Высшая его точка (примерно 500 метров над поверхностью ледника) находилась у северной оконечности «вулканической» гряды. Понадобилось лишь несколько часов, чтобы исследовать весь этот «вулкан». На его поверхности выступали лишь осадочные и метаморфические породы. Нигде не было видно каких-либо признаков вулканической или термальной деятельности, современной или древней. Если таинственные отложения пемзы, обнаруженные нами на леднике, действительно вулканического происхождения, они, конечно, должны были откуда-то сюда попасть, но только не из этого «вулкана». В известной мере я уже был подготовлен к этому разочаровавшему нас выводу, поскольку, как уже было сказано, в срединной морене мы не нашли обломков вулканических пород. Характер пород в районе нашего лагеря также подтверждал это заключение. Но я все еще надеялся, что на северной стороне гряды мы столкнемся с неожиданными явлениями. Джеоф же, напротив, был в восторге, что его сомнения оправдались. Но что же делать с пемзой, ведь она все-таки свидетельствовала о существовании неуловимого вулкана где-то здесь, среди бескрайних ледяных полей?
В центре «вулкана» находилась глубокая котловина, и мы поняли, что Либутри именно ее принял за вулканический кратер. Однако это был всего лишь большой водоем, теперь он был почти сухой; но серия концентрических террас и многочисленные айсберги свидетельствовали, что время от времени воды, подпруженные ледником, замыкавшим с востока котловину, наполняли ее, образуя озеро глубиной более ста метров. На южной стороне гряды было несколько озер меньших размеров, берега которых заросли травой. Здесь мы собрали несколько образцов цветковых растений и множество водных насекомых. К своему удивлению, мы обнаружили среди камней помет каких-то животных, возможно оленей. Взяли мы для анализа и помет, чтобы установить вид животных, но, к сожалению, сохранить не сумели; так мы и не узнали, что это были за животные...
В нескольких местах образовались широкие овраги глубиной до 30 метров; они как бы разделяли горную гряду и ледник. Сначала мы приняли их за «глубокие проталины» (то есть впадины, возникшие в результате нагрева солнцем, скал и таяния соседнего льда). Однако нас озадачили их огромные размеры, намного превышавшие обычные впадины такого типа, даже виденные мною в Гималаях, где солнечное излучение намного сильнее. Вскоре мы догадались, что это вовсе не «проталины», а огромные котловины, высверленные ветром во льду.
Во второй половине дня мы с Джеофом на себе испытали силу здешнего ветра. За час до этого было довольно тихо, и мы спокойно работали на северной стороне «вулкана». Внезапно налетел невероятной силы ураган (торнадо). Что случилось с Джеофом, я не заметил, меня же шквал сбил с ног. Снег, покрывавший ледник, поднялся огромным облаком, которое мгновенно окутало нас. Все это произошло в жаркий солнечный день, поэтому снежное облако тотчас растаяло, и на нас обрушился настоящий ливень. Через несколько секунд мы были совершенно мокрыми, как будто нас облили из пожарного шланга. Хорошо, что мы с Джеофом были связаны веревкой и находились лишь в нескольких сотнях метров от ущелья, ведущего вниз, в котловину. К счастью, ветер гнал нас туда же. В кромешной темноте, ничего не видя, мы отдали себя на волю ветра. Но в ущелье образовалось сильное воздушное завихрение, и нам пришлось уже ползти на четвереньках. Возвращаясь в лагерь, мы старались держаться в ветровой тени, под защитой главного кряжа «вулкана», над которым продолжал свирепствовать буран. Мы невольно подумали, что было бы с нами, если бы ураган застал нас на пике, возвышавшемся над озером Онелли...
Покончив с изучением «вулкана», мы намеревались подняться на одну из вершин хребта Мариано-Морено. Но улучшения погоды ничто не предвещало, и мы решили отправиться вниз вдоль ледника Вьедма до ближайшего леса, где Джон мог бы продолжить поиски ископаемой древесины. Наутро ветер утих лишь немного, но это было нам даже кстати, он дул нам в спину, помогая идти. На протяжении чуть ли не 20 километров мы шли по валунам срединной морены, после чего надо было пересечь труднопроходимый ледник. Поздно вечером мы расположились лагерем в лесу у реки, в защищенной лощине. Вскоре шторм возобновился почти с прежней силой и продолжался более полутора суток.
Чтобы согреться, мы развели огромный костер из ствола самого большого сухого дерева, который только смогли дотащить. Сгорая, южный бук почти не дает золы, и каких бы размеров ни разводили мы костер, к утру от него обычно ничего не оставалось. Отоспавшись в тепле, утром мы более спокойно отнеслись и к дождю, и к ветру, все еще бушевавшему над нашими головами. На второе утро нашего отсиживания, проснувшись, мы были удивлены странной тишиной. Хотя мы находились на высоте менее 600 метров над уровнем моря, зеленый летний лес покрывал толстый слой снега. В довершение всех бед наши продовольственные запасы почти кончились, и нам пришлось довольствоваться лишь скудным завтраком. Джон уже закончил сбор образцов ископаемой древесины, поэтому было решено отправиться в обратный путь. Было раннее утро, и мы шли в густом тумане по очень неровной поверхности льда. Погода вновь испортилась, поднялся сильный ветер, полил дождь; он хлестал нам в лицо, и мы быстро промокли насквозь. Только в три часа подошли к подножию перевала, что торжественно отметили, съев последнюю банку сгущенного молока. Отсюда нам предстоял долгий и тяжелый путь через перевал к лагерю у реки Туннель, где остались наши запасы. Добрались мы туда лишь поздно вечером, измокшие, усталые и голодные.
Ливень не прекращался. Поэтому чье-то предложение предпринять вторую вылазку на ледяную шапку ни у кого не вызвало энтузиазма. Решено было спуститься в долину. Проведя два дня за топографической съемкой переднего края ледника Вьедма в северо-западной части озера, мы тронулись в обратный путь в Эль-Калафате.
Сено-Майо
27 января мы возвратились к озеру Архентино. Горы на противоположной стороне озера были покрыты снегом; лишь на какую-то сотню метров снежный покров не доходил до воды. Наши товарищи также вернулись из похода на юго-запад. Там, на озере Рока, погода их тоже не баловала. Оба Петера пополнили коллекции ценными экземплярами и сейчас были заняты сортировкой и сушкой образцов. Им деятельно помогала наша неутомимая хозяйка. К тому времени на катере снова заработали оба мотора, и 31 января мы все отправились в верховья фьорда Сено-Майо, захватив с собой провизии на месяц. У Коттона отпуск подходил к концу, поэтому мы договорились, что через несколько дней катер вернется за ним.
Сено-Майо – один из наиболее величественных фьордов озера Архентино, это узкий канал между поросшими лесом крутыми обрывами. Ледники так сильно подточили склоны, что, казалось, достаточно малейшего толчка, чтобы вся эта горная громада мгновенно обрушилась в воду. В верховьях фьорда высится грандиозный пик Серро-Майо, взметнувшийся более чем на 2000 метров над гладью озера. Выше теснины долина несколько расширяется, но здесь она перегорожена громадным ледником (ледник Майо), который пересекает ее под прямым углом и упирается в противоположный северный склон. Верховья долины уходят на запад и глубоко врезаются в главный хребет; всего несколько километров отделяют здесь долину от одного из тихоокеанских фьордов. Кроме ботанических, зоологических и гляциологических исследований, в нашу задачу входили также поиски пути к истокам долины. Если бы нам это удалось, мы намеревались, конечно, при хорошей погоде, пересечь главный хребет и выйти на его тихоокеанский склон.
В полдень мы высадились на лесистом мысу южного берега фьорда в километре от ледникового барьера. Петер Джемс впервые оказался в дождевом лесу, и его не могло не поразить обилие разнообразных растений, мхов и лишайников. Он просто рвался тотчас заняться сбором коллекции. Ступив на берег, он стал похож на террьера, спущенного с поводка и забывшего обо всем на свете, кроме своей добычи. Полная отдача всего себя работе – пожалуй, самая примечательная черта его характера. Мы не переставали поражаться его неутомимой энергии.
Во второй половине дня погода установилась, и мы отправились исследовать живописные окрестности фьорда, к которому со всех сторон подступал густой лес. Только на противоположном конце мыса, между кронами деревьев и ледником Майо, блестела широкая полоса открытой воды. Пришлось идти в обход вдоль южного берега, но и здесь мы натолкнулись на препятствие. Наш путь преградила отвесная скала, поднимавшаяся прямо из озера почти на километр к облакам и увенчанная ледяной шапкой. С этого гигантского обрыва каскадами низвергалось множество водопадов; в ветреную погоду их подхватывают сильные порывы ветра и развевают тучами брызг... Вся гигантская стена как будто кипит.
В этот вечер Петер Майлс и я отправились порыбачить на речушку, протекавшую невдалеке от лагеря. За какой-нибудь час мы поймали восемь радужных форелей весом от одного до полутора килограммов каждая. Обернув их в газету и закопав в горячую золу, мы сели у костра в предвкушении чудесного ужина!
Для натуралиста мыс оказался удобной базой, откуда легко можно было подняться до верхней границы леса. Поэтому наши натуралисты решили остаться здесь. Что касается остальных, то от базы до ледника Майо им было довольно далеко; захватив двухнедельный запас продуктов, они на надувной лодке переправились на северный берег фьорда. Дул сильный западный ветер, и переправа оказалась трудным делом. Она заняла у нас большую часть дня. Ветер был очень теплым, что предвещало шторм. Примета сбылась: погода быстро испортилась, пошли сильные дожди, почти не прекращавшиеся целый месяц.
2 февраля мы попытались пересечь ледяной барьер Майо. Но оказалось, что преодолеть его не так-то просто. Это был настоящий ледяной хаос, где сверкающие кряжи и глыбы льда были рассечены лабиринтом глубоких трещин. Прокладывать путь приходилось почти вслепую. Мы буквально не знали, что нас ждет через несколько метров. Часто, поднимаясь по вырубленным во льду ступенькам к вершине кряжа, на что затрачивалось много сил, мы с горечью убеждались, что трудились напрасно: спуститься на другую сторону было невозможно. У Коттона были тупые, плохо подогнанные кошки, и он трижды срывался; только веревка, которой мы были связаны, спасала его от падения в глубокую пропасть. А тут еще ветер и дождь, не ослабевавшие ни на минуту!.. Солнце уже закатывалось, а мы едва преодолели половину намеченного пути и чем дальше, тем медленнее продвигались вперед. Вконец измученные, мы решили отказаться от нашей затеи и вернулись в лагерь насквозь промокшие и озябшие.
Дождь лил не переставая и следующие два дня; мы с Коттоном, заболев гриппом, слегли – а ведь пятого должен был прибыть катер за Коттоном. У Джона разболелись зубы, и он тоже решил вернуться в Эль-Калафате. Утром, несмотря на проливной дождь, мы переправили их через фьорд на мыс, на нашу основную базу.
Оказалось, что наш лагерь на северном берегу фьорда был выбран неудачно: здесь негде было укрыться от ветра, и кругом было очень сыро. Поэтому Джеоф, Барни и я стали искать новое место. Примерно в 200 метрах от берега в лесу мы обнаружили идеальное местечко. Нависшая скала высотой около 30 метров образовала нишу. Здесь было сухо, просторно, грунт устлан мхом. Высокие деревья и густой подлесок защищали нашу пещеру от ветра. Сухие ветки, которых было много в пещере, обеспечивали нас топливом на целую неделю; и еще одно удобство – метрах в двадцати находилось небольшое озеро с прозрачной водой. Под каменным навесом можно было отдыхать, растянувшись во весь рост, забыв о тесных палатках, и греться у пылающего костра.
6-го числа мы с Джеофом намеревались обогнуть ледяной барьер, поднявшись по склону, где лед был более плотным. Но чтобы пройти туда, сначала нужно было пересечь, надев кошки, небольшой участок ледкика. Перед началом похода я оставил свои кошки у небольшого дерева, в весьма приметном, как мне казалось, месте. По террасам мы прошли почти полкилометра и достигли того места, откуда хорошо просматривалось верховье долины. Однако дальше склон становился гладким и крутым и подниматься по нему было невозможно. Внизу, как мы ни вглядывались, мы тоже не нашли более или менее сносного пути по ледяным глыбам.
Вернувшись обратно, я направился к тому самому дереву, где, как помнится, я оставил кошки, но там их не оказалось. Я подумал было, что их унес один из кондоров, которые стаей кружились над нами, – настолько я был уверен, что оставил кошки именно здесь. Это нелепое предположение вызвало у Джеофа взрыв хохота, да и позже я не раз был предметом его насмешек; он рассказывал всем о кондорах, питающихся железными кошками. Два дня спустя я их все-таки нашел аккуратно сложенными и совсем под другим деревом.
В этот вечер я пошел удить рыбу в небольшом заливе, невдалеке от ледника, в который впадал ручей, вытекающий из леса. Закинув удочку во второй раз, причем очень неловко, я тут же вытащил почти двухкилограммовую форель; хороший ужин был обеспечен.
Неудавшаяся попытка пересечь ледяной барьер поставила нас в затруднительное положение: нам предстояло карабкаться вверх чуть ли не на тысячу метров по крутому склону, густо заросшему лесом, чтобы там попытаться найти путь к верховью долины. К счастью, погода на следующий день была довольно сносной, и нам удалось дойти до большого горного отрога, спускавшегося от вершины Серро-Майо, где мы поставили теодолитный знак. Отсюда мы увидели внизу поднимающуюся из озера скалистую стену высотой около 600 метров, которая служила продолжением борта трога ниже ледяного барьера. Хорошо виден был и южный участок бассейна, и низкий проход через хребет к Тихому океану.
Вернувшись, мы обнаружили, что в лагере похозяйничали лисицы. Они, наверное, вволю полакомились – несколько пакетов с сахаром и овсянкой валялись разорванные на земле, сыр и почти весь бекон исчезли.
Вид с горного отрога нас не воодушевил. Противоположный склон был таким крутым, что мы решили, прежде чем идти поверху, попытаться еще раз преодолеть ледяной барьер. На этот раз мы держались ближе к обрыву, где поверхность ледника была ровнее. Используя выступы в стене, мы уже продвинулись довольно далеко, когда нам показалось, что мы зашли в тупик: нависающие ледяные скалы окружали нас со всех сторон. Но неожиданно перед нами открылся туннель, который прорезал ледник и выходил к противоположной стене трога. По этому туннелю мы наконец вышли к узкому заливу озера. С двух сторон залив был зажат непроходимыми ледяными обрывами и отвесной скальной стеной, составлявшей основание того обрыва над озером, который вчера мы видели с гребня отрога. Дальше можно было пробраться только на резиновой лодке. Хотя залив был плотно забит небольшими айсбергами, мы решили рискнуть и на следующий день вернулись сюда, взяв на помощь Барни. Тащить на себе продовольствие, снаряжение и лодку было, прямо скажем, нелегко, и, когда мы подошли к заливу, было уже около четырех. Время еще ушло на починку лодки, так как мы обнаружили в ней три прокола. Наконец можно было начать переправу, и мы сменили профессию – из альпинистов превратились в лодочников. Сначала сели в лодку Джеоф и я со всем багажом. Пробираясь среди айсбергов, мы ледорубами обрубали мешавшие нам выступы. Так удалось расчистить проход длиной около двадцати метров до места высадки Джеофа. Я уже собрался было отправиться за Барни, как с ужасом заметил, что с таким трудом проложенный путь снова затянуло льдинами. Одному мне, конечно, нечего было и думать справиться с расчисткой пути и управлением лодкой. И все же разными хитроумными способами нам с Барни удалось добраться к Джеофу.
Нам ничего не оставалось, как всем троим усесться в лодку. Стоит ли говорить, как она была перегружена?! Больше чем когда-либо приходилось следить, чтобы она не наткнулась на острые выступы плавающих льдин. Пришлось даже выгрузиться в одном месте и тащить на себе и лодку, и груз из опасения, что один из айсбергов вдруг опрокинется, чему неоднократно мы были свидетелями. Новое происшествие! Барни уронил ледоруб в воду. Расстроился он ужасно, хотя это не было на него похоже (он меньше переживал, даже когда потерял весь свой запас табаку). Лишь потом мы узнали, что ледоруб этот был не его, а Коттона. До противоположного берега залива было всего метров триста, но на них ушло не менее четырех часов, которые нас совершенно измотали. Когда мы наконец высадились, поднялась сильная буря. До наступления темноты мы успели только вытащить лодку на берег и нагрузить ее камнями, чтобы ее не унес ветер. Ночь пришлось провести в лесу, под дождем.
Мы надеялись, что когда преодолеем барьер, нам удастся достичь верховьев главной долины в основном по воде и таким образом миновать многочисленные крутые обрывы и скалы, подступавшие к берегу. Не тут-то было! Пускаться в плаванье при таком сильном ветре на нашей утлой лодчонке было по меньшей мере неразумно. И мы вновь карабкались по крутым склонам, покрытым густым, едва проходимым кустарником, вновь спускались в глубокие овраги, вновь оставляли груз и долго кружили в поисках подходящего пути...
Барни страдал больше всех. От его одежды давно уже остались одни клочья, ноги он стер до крови. Джеоф же напротив, чувствовал себя как рыба в воде. Свою юность он провел в лесах Тасмании и совершенно заслуженно гордился выносливостью и способностью не только пробираться через любые колючки, но и прекрасно ориентироваться. Однажды, когда мы взбирались на горный отрог по лесистому склону, у Барни оторвался каблук, так Джеоф умудрился найти его на обратном пути в густом кустарнике!
В лесу ветра не чувствовалось. О его силе мы лишь догадывались по оглушительному грохоту, раздававшемуся время от времени, и тогда казалось, что на нас рушится лавина. В ночь на десятое буря наконец улеглась, и следующее утро встретило нас непривычной тишиной. Мы уже поняли, что наша затея выйти горным проходом на тихоокеанский склон хребта нереальна, и потому решили воспользоваться кратковременным затишьем, оставить груз, налегке пройти к верховьям долины и тотчас вернуться назад. Веским доводом в пользу такого плана была возможность воспользоваться лодкой хотя бы в начале пути. Мы предполагали пройти на ней по горловине залива и переправиться там на другой берег. Тогда мы еще не представляли, сколь рискованно было наше предприятие.
Спустив лодку и быстро пройдя на веслах вдоль берега, мы к девяти часам добрались до устья залива. К этому времени ветер усилился. Я с трудом выгребал против ветра и так устал, что пришлось высадить Барни на восточном берегу, чтобы вернуться за ним после того, как Джеоф будет переправлен на западный берег фьорда, ширина которого не превышала полукилометра. Но ветер крепчал с каждой минутой, а вместе с ним усилилось волнение; теперь я даже не представляю себе, как мне удалось высадить Джеофа... Причалив с большим трудом к берегу, я понял, что до Барни мне не добраться, а если бы это каким-то чудом и удалось, то назад к Джеофу путь был бы отрезан. Что делать? Рискнуть и попытаться вернуться к Барни или продолжать путь вдвоем? Предпочли второе. Весь день, пока мы вновь не присоединились к Барни и не узнали, что он даже пытался сигнализировать нам, стараясь дать понять, чтобы мы о нем не беспокоились, нас мучили угрызения совести.
Лодку мы оттащили подальше от берега, за пределы досягаемости волн. Наполнив ее валунами, мы под проливным дождем отправились к верховьям долины. Там, под защитой огромных скал, образующих амфитеатр, росли гигантские деревья, совершенно необычные для этих мест. Разведав путь по леднику к перевалу на случай, если нам придется вернуться, в два часа мы отправились в путь.
Вечером мы возвратились к заливу. Ветер дул с прежней силой, и как только мы выбросили из лодки валуны и собрались спустить ее на воду, она взлетела словно бумажный змей. Хорошо еще, что мы не выпустили ее из рук. По воде, тяжело нагруженная, она летела как перышко, едва касаясь гребней волн. Управлять лодкой было почти бесполезно.
Ветер все время менялся: он дул то из залива, то из долины. Мы узнавали об этом по пенящимся водоворотам, стремительно несущимся на нас, но каждый раз нам удавалось повернуть лодку так, чтобы ветер бил нам в корму. Один только раз нам это не удалось и мы чуть не перевернулись. Была еще опасность, что нас унесет в горло залива, забитое плавающими льдинами. Только мы приблизились к восточному берегу, где нас ждал Барни, как очередной порыв ветра бесцеремонно выбросил нас прямо на камни. К нашему удивлению, у Барни было великолепное настроение. Оставшись один, он, не теряя времени, отправился на поиски другой дороги к лагерю и действительно нашел ее, обеспечив нам обратный путь.
Умудренные опытом, мы отказались от лодки и решили, что безопаснее идти напрямик через горы. К счастью, когда мы преодолевали самые трудные участки, ветер стихал. Но в последний день он подул с прежней силой. Даже на пологих склонах приходилось передвигаться, связавшись веревкой. На крутом склоне порыв ветра сбил с ног Барни; падая, он сильно ударился спиной и с трудом добрался до лагеря; несколько недель сильная боль мешала ему ходить. Но уж таков Барни – вспоминал он об этом переходе всегда с удовольствием. А тем временем наши натуралисты усердно трудились над пополнением коллекций. Петер Джемс собрал, пожалуй, не меньше 4000 экземпляров лишайников и цветковых растений. Отдохнув денек, мы с Джеофом отправились к верховьям ледника Майо. И снова попали в лабиринт сераков и ледниковых трещин. Переход был изнурительным, и наши нервы часто не выдерживали. Какие только акробатические трюки нам не приходилось делать! И все же мы не только не продвигались вперед, но часто возвращались обратно. Хорошо еще, что день выдался довольно тихий. Но именно это и внушало тревогу: значит, на обратном пути попадем в шторм. Был уже поздний вечер, когда мы наконец вышли на довольно гладкую ледяную площадку, и лишь к десяти часам добрались до края ледника, где на скалистом склоне зеленел островок леса.
Мы были так измучены и голодны, что было не до выбора места для палатки, и мы поставили ее на первом попавшемся клочке ровной поверхности морены. За свою беспечность нам очень скоро пришлось расплачиваться. Ночью разразилась буря с ливнем, и мы очутились в середине потока. Ливень не прекращался больше суток, и только утром, когда дождь немного утих, я поднялся в лес и нашел там более подходящее место. Мне удалось разжечь костер, я снял куртку, свитер и рубашку, повесил их сушиться и отправился за Джеофом, который спокойно посапывал в промокшем спальном мешке.
Я разбудил Джеофа, мы собрали наше снаряжение и перетащили все к костру. Огонь еще не погас, и моя рубашка и свитер почти высохли. Но вот куртка куда-то исчезла. Я по привычке подумал было о кондорах, но, оглянувшись, заметил обгоревший лоскут – все, что от нее осталось. Джеоф выпросил у меня этот лоскут, чтобы поставить заплатку на свои брюки. Перспектива возвращаться вниз по леднику в такую погоду без непромокаемой куртки меня, конечно, не радовала, но что оставалось делать...
Судьба оказалась к нам милостивой – вечером небо вдруг прояснилось и последующие три дня не было ни малейшего ветерка. Мы отправились к верховьям ледника Майо, чтобы исследовать необычные моренные отложения, которые, как оказалось, образовались в результате гигантского оползня с ближайшей вершины. Потом мы нашли удобный путь к истоку ледника Амегино и, пройдя по нему, поднялись на пик, возвышающийся над ледником. Мы долго сидели там, нежась под теплыми солнечными лучами и любуясь изумительным видом на горы, открывающимся перед нами.
Странное чувство овладело нами – и удовлетворенность, и грусть. Приближался конец нашего трудного, но интересного путешествия по этой чарующей стране. Мне нужно было возвращаться домой. Ягод калафате мы уже отведали, а персидская пословица гласит: пресыщение вкусной пищей опасно – она может стать ядом. Пора было уезжать, чтобы сохранить приятное воспоминание.
«Неуловимый» вулкан
Исследовать этот таинственным вулкан – вот главная цель, которую я поставил себе при второй поездке в Патагонию летом 1960 года. Но сначала надо было его найти!.. Никто не сомневался, что он есть, но где?! И в этом было даже что-то заманчивое – одинокий кратер, затерянный в ледяных просторах... Если он активен, то должны же быть какие-то следы его деятельности, которые нельзя не заметить. Нужно во что бы то ни стало найти его!
Читатель, вероятно, помнит наши соображения о спорности доводов в пользу существования вулкана. Во всяком случае, вулканические отложения, найденные нами примерно в 50 километрах к северу от ледника О'Хиггинс, нельзя приписывать вулканической деятельности мнимого «вулкана» Вьедма. Нельзя также отнести на его счет и какие-то взрывы, о которых жители окрестностей озера Сан-Мартин сообщали когда-то Агостини, поскольку, по их же словам, эти взрывы были слышны со стороны ледяного купола, расположенного западнее озера.
Либутри, посвятивший этой проблеме одну из глав своей книги «Снега и ледники Чили», считал, что такие явления нельзя связывать с каким бы то ни было кратером или кратерами, якобы находящимися в горах, возвышающихся над ледяным куполом. Скорее всего следует предположить, что под самым ледником в земной коре есть трещины, по которым периодически происходят извержения пепла, прорывающие ледяной покров: в периоды вулканического покоя этот покров восстанавливается. На аэрофотоснимках, сделанных летчиками американских военно-воздушных сил, он различил несколько характерных полос, подобных тем, какие видел на леднике Вьедма, а также на других ледниках. Полосы на аэрофотоснимках радиально расходились от северного участка ледяного купола, и Либутри принял их за вулканический пепел. Изучая эти и другие признаки, он пришел к выводу, что главный центр извержений находится приблизительно в районе 48° 50' ю. ш. и 73° 40' з. д. Это, пожалуй, совпадает с серединой северной половины ледяного купола, где до сих пор никому еще не удалось побывать. Вскоре после моего возвращения из первой экспедиции в Патагонию я навестил господина Либутри в Гренобле. Он, однако, скептически отнесся к моей идее провести детальные исследования всей этой труднодоступной местности, да еще в условиях ее сурового климата. Он считал, что единственный верный способ обследовать этот район – это вертолет, на котором можно было бы вылетать в хорошую погоду. Расходы на такую экспедицию, конечно, были бы огромными.
Просто удивительно, особенно если учесть точку зрения, сложившуюся позднее, что на доклад Рейхарта в свое время почти не обратили внимания. Возможно, его сообщение было расценено как малодостоверное. Действительно, снежные вихри, поднимаемые ветром, вполне можно было принять на таком расстоянии за испарения действующего вулкана. Кроме того, ни один из участников экспедиций, побывавших в тех местах, даже экспедиций Агостини и Корбелы, не обнаружил каких-либо признаков «вулканического конуса», не говоря уже о вулканических извержениях. И, тем не менее, сообщения Рейхарта, опытного исследователя и ученого, заслуживали большего доверия.
Итак, я снова в Патагонии... Я предполагал исследовать район, указанный Либутри, и хотел попытаться достичь его со стороны Брасо-Оэсте, западного рукава озера Сан-Мартин. Многие долины, расположенные западнее, открываются в этот фьорд, но, как оказалось, ни одну из них никто еще не исследовал. Я надеялся, что по одной из них дойду до ледяного купола и тем сильно сокращу путь. Разумеется, чтобы отыскать такой проход, понадобится много сил и времени, но я считал, что все это окупится, а главное – по дороге к ледяному куполу я не буду зависеть от капризов патагонских ветров. К тому же у меня была и другая цель – исследовать долины, по которым мы будем проходить.
План был такой: разбить на краю плато лагерь, откуда можно будет налегке делать короткие вылазки на лыжах, разумеется, в хорошую или, во всяком случае, терпимую погоду. Таким образом, думал я, мы разведаем значительную площадь. Теперь приходится только удивляться моей наивности. Правда, что такое патагонский ветер, я отлично знал; много слышал я страшных рассказов и о ледяном куполе, поэтому оставаться там долго я не предполагал.
Добраться до Брасо-Оэсте по суше совершенно невозможно, а на единственный катер, курсирующий по озеру Сан-Мартин, как меня предупреждали, надежда была плохая. И все-таки мне повезло – я получил во временное пользование надувную лодку «Зодиак». О лучшем я не мог и мечтать. Лодка была точной копией «Еретика», на котором Аллен Бомбар в 1952 году переплыл Атлантический океан. Она способна противостоять любой непогоде и не боится ударов о скалы или ледяные глыбы. Длина ее 4,5 метра, поднимает она более тонны груза; в собранном виде лодка легко входит в рюкзак. Компания «Бритиш-сигалл» предоставила мне на условиях аренды два четырехсильных подвесных мотора. По соображениям экономии я решил частично укомплектовать экспедицию на месте. Первым, кого я пригласил, был Петер Майлс. Он, правда, не был альпинистом, но мне казалось, что это наиболее подходящий для нас человек. Я рассчитывал на его помощь при изучении долин и транспортировке груза в передовой лагерь; кроме того, он мог бы продолжить зоологические исследования, начатые им прошлым летом. Майлс с восторгом принял мое предложение, но спросил, нельзя ли, чтобы с ним поехала его жена Марта, свадьбу с которой он только что отпраздновал. При этом он заверил меня, что она привычна к суровым природным условиям, побывала в дальних плаваниях и хорошо их перенесла. «Повар она, правда, никудышный, но тем меньше у нее будет оснований сетовать на нашу спартанскую диету», – сказал он. Поскольку предполагалось, что Петер Майлс большую часть времени проведет в нижних лагерях, в лесу, я охотно согласился с его предложением. Для работы на ледяном куполе я пригласил Джека Эвера, англичанина, преподавателя Чилийского университета в Сантьяго, а также Петера Бруххаузена из Антарктического института в Буэнос-Айресе. Сорокалетний Джек слыл превосходным альпинистом, к тому же он был участником экспедиции в Антарктиду. Когда я уже готовился к выезду из Лондона, ко мне зашел Билл Андерсон и спросил, не мог бы и он принять участие в экспедиции; все расходы на свое содержание он бы оплатил. Билл, правда, участвовал лишь в немногих альпинистских походах, но его двухлетний опыт работы начальником экспедиции, работавшей у залива Надежды в Антарктиде, сам по себе был достаточной рекомендацией. К тому же он мог оказать мне большую помощь при подготовке.
В Рио-де-Жанейро, на пути в Буэнос-Айрес я получил письмо от Джека, сообщившего поразительные новости. С помощью Института военной географии в Сантьяго, говорилось в письме, ему удалось получить и изучить аэрофотоснимки, сделанные летчиками американских военно-воздушных сил. Среди снимков он обнаружил два, которые, очевидно, ускользнули от внимания профессора Келлера и доктора Либутри. На них-то как раз и запечатлены бесспорные свидетельства вулканической деятельности вблизи наиболее высокого пика горного хребта, названного Агостини «Кордон Пий XI». Пик, названный Либутри «Лаутаро», возвышается над плато и находится значительно южнее, чем считал Либутри, примерно там, где Рейхарт видел «вулканический конус».
Снимок пика Лаутаро, сделанный Корбелом, был у меня с собой. Он совсем непохож на конус, и, конечно, это не вулкан. Поэтому, припоминая «вулкан» Вьедму, я отнесся с некоторым недоверием к открытиям Джека. Но когда при встрече в Буэнос-Айресе Джек показал мне аэрофотоснимки, мне пришлось согласиться, что доказательства слишком убедительны, чтобы ими можно было пренебречь. Поэтому маршрут был изменен: основное наше внимание мы решили уделить не неисследованной северной части ледяного купола, а пику Лаутаро. Удобнее всего сюда можно было добраться со стороны Брасо-Сур, южного залива озера, поднимаясь вверх по леднику О'Хиггинс. Перемена плана коренным образом меняла нашу задачу. Вместо поиска новых путей на плато и его изучения нам предстояло пройти уже известным маршрутом, имея перед собой весьма ограниченную задачу.
В середине декабря вся наша партия собралась в Буэнос-Айресе, где мы закупили большую часть продовольствия. 22-го мы сели на танкер, направлявшийся в Комодоро-Ривадавия, и 26-го были уже там. Компания «Шелл» снова оказала нам неоценимую услугу, в результате была решена трудная для нас проблема – добраться до озера Сан-Мартин. Господин де Уит, коммерческий директор компании, тепло принял нас и предоставил в наше распоряжение три автомашины, на которых нам предстояло проехать около 1000 километров.
Комодоро покинули мы 27 декабря в семь утра и весь день ехали вдоль побережья по холмистой полупустынной местности. Унылый ландшафт оживляли лишь изредка встречавшиеся гуанако, нанду или броненосцы, свертывавшиеся в шар при нашем приближении. До Сан-Хулиана мы добрались только к вечеру. Это местечко оставило у нас неприятное воспоминание. Здесь, на негостеприимном берегу Магеллан высадил мятежников, которые стали жертвами голодной смерти; а пятьдесят лет спустя капитан Дрейк казнил здесь Даути, своего первого помощника. У современных путешественников эта местность особенного волнения вызвать не может, перед их глазами встает только печальная участь первых пришельцев и трудности и опасности, которые подстерегали первых поселенцев. Сегодняшний Сан-Хулиан – маленький портовый городишко с населением 3200 человек, центр крупного скотоводческого района, где обрабатывается продукция овцеводства. Подобно другим прибрежным городам, Сан-Хулиан красотой не блещет.
Отсюда мы направились на запад. Нам предстояло проехать еще 450 километров. Миновали Трес-Лагос – поселок, состоящий из почтовой конторы, здания жандармерии и гостиницы, в которой можно было купить самое необходимое. Поздно вечером на следующий день мы приехали в Лаго-Тарр, расположенный у юго-восточной оконечности озера Сан-Мартин; к счастью, здесь оказалась гостиница.
В отличие от озера Архентино озеро Сан-Мартин почти полностью окружено горами; редкие поселки разбросаны по его берегам. Сан-Мартин, пожалуй, даже не озеро, это восемь слившихся вместе фьордов. Отличается оно одной особенностью: само озеро лежит на восточной стороне Анд, сток же его осуществляется по длинному северо-западному рукаву, прорезающему водораздельный хребет, в Тихий океан.
Наши машины шли относительно быстро, пока дорога была с покрытием. От Лаго-Тарра на протяжении 70 километров мы ехали по неровной проселочной дороге. Одна из наших машин трижды застревала при переправах через реки. А на последних пяти километрах встретилось одно весьма неприятное препятствие – надо было пересечь осыпь на крутом горном склоне. После полудня мы подъехали к небольшой эстансии Эль-Кондор, расположенной на берегу фьорда Маипу. Владелец ее Фернандес и его семья приняли нас с обычным для Патагонии щедрым гостеприимством.
Первоначально исходным пунктом нашего пути на ледяной купол мы избрали фьорд Брасо-Оэсте, но потом решили основать базу в Брасо-Суре, до которого добраться проще – по суше за три дня. Так как вьючных лошадей достать здесь очень трудно, было решено, что Билл, Петер Бруххаузен и я возьмем с собой в наш «Зодиак» основной груз. Остальные трое отправятся по суше с лошадьми, которых обещал дать наш хозяин Фернандес; услышав о наших планах, он выразил серьезное беспокойство по поводу такого рискованного путешествия в крошечной лодке, и я сомневаюсь, сумели ли мы убедить его, что в такой лодке можно плавать и в океане.
К счастью, штормы, продолжавшиеся, по-видимому, уже несколько недель, стихли. И в девять утра в канун Нового года мы отправились в почти стокилометровое плавание. День был ясным и тихим, и без упорной борьбы с сильным встречным ветром и дождем, к чему мы были готовы, мы быстро скользили по водной глади под ласковыми лучами солнца. К полудню мы миновали сеть узких протоков у выхода фьорда Маипу и вошли в главное озеро. Я заметил, что лес здесь встречается реже, чем на берегах внутренних фьордов озера Архентино. Вначале эти места напомнили мне озеро Комо, правда оно значительно больше. Постепенно на западе стала вырисовываться панорама снежных гор; небо было чистое, лишь несколько небольших белых облачков неподвижно висело над самыми высокими горными пиками. Около четырех часов мы обогнули мыс, и после поворота на юго-запад нашим взорам открылся великолепный вид ледника О'Хиггинс, уходившего вверх от озера к ледяному куполу. Разглядывая гребни гор, я вдруг заметил, что одно облако в отличие от остальных быстро перемещается. Его было видно не более часа, затем оно исчезло. За это время облако трижды взметнулось вверх, и каждый раз возникал огромный грибообразный столб. Этому своеобразному явлению можно было дать, по-видимому, лишь одно объяснение: наш вулкан возобновил свою деятельность!
В 6 часов 15 минут достигли устья широкой реки, соединявшей Брасо-Сур с озером. Здесь приютились две небольшие фермы, по одной на каждой стороне. Высадившись на северном берегу, мы были необычайно тепло встречены хозяйкой фермы, женщиной средних лет. Она заметила нас из дома и тотчас поспешила к лодке, чтобы приветствовать нас как самых дорогих гостей. Мы были немедленно приглашены в дом, где нас так же радушно встретили муж хозяйки, их взрослая дочь и двое внуков.
Луис Мансилья – еще не пожилой человек с изможденным лицом. Поздоровавшись, он присел к очагу и больше почти не участвовал в разговоре. Все хозяйство, несомненно, вела его энергичная супруга, донья Кармен, жизнерадостности которой можно было только позавидовать. Была у нее еще одна черта характера, пожалуй менее приятная для окружающих, – излишняя говорливость и непостоянство настроения. Слезы, смех, вспышки гнева сменялись с такой непостижимой быстротой, что даже Петер, наш переводчик, не знал, то ли плакать, то ли смеяться вместе с ней. Постоянно она что-то пекла, бросалась от кастрюли с тестом к плите. Выхватив ком теста, она начинала яростно его мять и катать, ни на минуту не прекращая разговора.
Первые поселенцы этого отдаленного, забытого богом и людьми уголка Патагонии прибыли сюда около 50 лет назад из Пуэрто-Наталеса, небольшого городка, расположенного на южном побережье Чили. С тревогой в душе пустились они в этот длинный и опасный путь, проходивший через Эль-Калафате и Трес-Лагос. Донья Кармен живет здесь с мужем с 1925 года. Можно себе представить, как тяжело переносила одиночество эта женщина столь бурного темперамента. Как-то она сказала нам, что за первые семь лет она ни разу не встретила здесь другой женщины. Их дом построен лишь несколько лет назад из неотесанных бревен. В нем три очень скудно меблированные комнаты и крошечная кухня. Стены сплошь оклеены газетами, среди которых я обнаружил даже несколько страниц из английских журналов двадцатипятилетней давности.
Мы надеялись нанять здесь вьючных лошадей для следующего этапа нашего пути, и в тот же вечер Петер затеял разговор на эту тему. Но первое упоминание о нашем отъезде вызвало такую бурю гнева у доньи Кармен, что мы чуть было не решили отказаться от нашей затеи. Оказывается, чтобы заручиться ее помощью, нужен был тонкий дипломатический подход – ведь наше появление было для нее даром небесным: наконец-то у нее появилась возможность выговориться за несколько лет отшельнической жизни. Чего только она нам не наговорила! Какие только опасности и невероятные лишения не ожидали нас повсюду, там, вверху, на бескрайних ледяных просторах, куда могут стремиться лишь люди, потерявшие рассудок! К тому же в канун Нового года! О каком отъезде может идти речь до праздника?!
На следующий день рано утром начался съезд соседей из-за реки, одетых в лучшие праздничные наряды. Вскоре вся компания уселась за стол и началось пиршество. Часов в одиннадцать мы с Петером отправились на разведку ближайших окрестностей фермы. Это, несомненно, было нашей тактической ошибкой. Нам ведь советовали на время обуздать нашу любовь к природе и на сей раз пожертвовать своими желудками, чтобы доказать наше уважение к хозяевам. Вернувшись вечером, мы отчасти искупили свою вину. Веселье было еще в полном разгаре, гости и хозяева изрядно подвыпили и находились в благодушном настроении, поэтому наша ошибка была забыта.
На следующий день донья Кармен, как и следовало ожидать, была в плохом настроении. Здесь уж мы постарались и сделали все возможное, чтобы задобрить хозяйку, – выпололи чуть не весь огород и нарубили порядочную кучу дров. В конце концов донья Кармен сменила гнев на милость и послала свою дочь Марию на пастбище за тремя пони. 3 января мы тронулись в путь с почетным эскортом, состоявшим из двух симпатичных жеребят. Две лошадки были тяжело нагружены нашим снаряжением, на третьей восседала Мария. Около трех часов мы двигались по крутой, еле видимой тропинке, петлявшей по густому лесу, и вышли на гребень хребта, служащего водоразделом долины Брасо-Сур и ледника О'Хиггинс. В пути мы немало помучились с нашими пони. Плохо закрепленные вьюки то и дело сползали им под брюхо. К счастью, Мария унаследовала спокойный и рассудительный характер своего отца. Если бы нашим проводником была ее мать, нам бы не поздоровилось («Как, вы даже завьючить лошадь как следует не умеете!») и, возможно, пришлось бы перейти на собственные средства передвижения.
С гребня мы спустились по пологому склону древней боковой морены ледника О'Хиггинс. Далее наш путь некоторое время шел на запад вдоль морены по живописному лесу, в котором временами встречались уютные полянки. Наконец мы достигли верхней границы леса, быстро облюбовали местечко для первого лагеря и сложили груз. Перед отправкой в обратный путь Мария вдруг забеспокоилась: оказывается, исчезли оба жеребенка. Усевшись верхом на пони, я вместе с Марией полдня обыскивал весь лес и ближайшие ущелья. Только наступившая темнота вынудила нас отказаться от дальнейших поисков. В усадьбу мы вернулись лишь поздно ночью. Я очень устал и еле держался на ногах, даже разгневанную тираду нашей доньи Кармен я выслушал уже в полусне. На следующее утро пропавшие жеребята как ни в чем не бывало вернулись сами и мирно пощипывали травку.
4 января Джек, Петер и Марта Майлс прибыли из Эль-Кондора с пятью вьючными пони в сопровождении их хозяина, Алойсо Альтамирандо. Он поселился у озера лет пятьдесят назад и теперь ведет свое хозяйство на небольшом клочке земли недалеко от Эль-Кондора. На следующий день, после трогательного прощанья с доньей Кармен, у которой при этом навернулись даже слезы, мы отправились в путь.
Пока все складывалось удивительно хорошо. Прошло лишь немногим более двух недель, а шумный Буэнос-Айрес был уже позади, первый лагерь с запасом продовольствия на восемь недель организован. Казалось, все идет как нельзя лучше. Но здесь начался разлад в нашей компании. Билла Андерсона, по-видимому, сломили тяжелые условия экспедиции, и мы никак не могли найти с ним общий язык. Нужно было найти какой-то выход из этой неприятной ситуации, и наконец мы решили, что нам лучше расстаться пока не поздно. Билл Андерсон ушел от нас, когда Альтамирандо отправился со своими пони в обратный путь.
Нунатак
Вблизи нашего первого лагеря ширина ледника О'Хиггинс, одного из крупнейших ледников, стекавших с ледяного купола, была около четырех с половиной километров. Но сейчас ледник переживает стадию быстрого отступания и течет уже в траншее морены, края которой возвышаются на 250 – 300 метров над ледником. Верхняя бровка траншеи переходит в ровную террасу, на ней-то мы и разбили лагерь. Склоны траншеи совершенно лишены растительности, что свидетельствует о недавнем освобождении их ото льда.
Альтамирандо рассказал нам, что в 1914 году, когда он впервые побывал здесь, ледник заполнял траншею почти до уровня террасы. Значит, за прошедшие 47 лет поверхность ледника понизилась примерно на 250 метров. Ропсель Аткинсон, сопровождавший доктора Рейхарта в 1933 году, сообщил мне, что тогда терраса возвышалась над поверхностью ледника не более чем на 60 метров. Следовательно, за последние 27 лет оседание ледника идет более быстрым темпом, чем в предыдущее двадцатилетие. С 1933 года язык ледника отступил на восемь километров. Я еще не встречал ни одного ледника в Патагонии (или где-либо в другом месте), который бы сокращался с такой большой скоростью. Объяснить такие темпы сокращения ледника О'Хиггинс не так-то просто. Ледник Морено, лежащий примерно в 200 километрах южнее, за последние 200 лет явно не претерпел заметного сокращения, хотя соседние с ним ледники, испытывая колебания в ту или другую сторону, за тот же период в общем значительно отступили. Либутри высказал предположение, что это объясняется формой ложа ледника Морено, по которому ледник стекает, не встречая препятствий. Он считает, что ледник Вьедма, бассейн которого также открытый, должен претерпевать те же изменения. Однако ледник отступает довольно быстро. Эту аномалию Либутри объясняет тепловой активностью «вулкана» Вьедма. Однако, как мы уже видели, такое предположение приходится отвергнуть. Но это предположение, возможно, приемлемо для объяснения причин отступания ледника О'Хиггинс. Следовательно, напрашивается мысль, что современная фаза вулканической деятельности на ледниковом куполе началась лишь немногим более полувека назад.
От первого лагеря пришлось тащить багаж уже на себе. Это был действительно каторжный труд. На ледяном куполе мы намечали создать месячный запас продовольствия. Чтобы перенести продукты питания, необходимое снаряжение и лыжи, нам нужно было три раза совершать путешествие между одним лагерем и следующим, и все это с тяжелым грузом на плечах! Составляя план экспедиции, я не учел, что Марта пойдет вместе с нами выше границы леса. Петер же, кроме пополнения зоологической коллекции, должен был помогать нам в исследовании долин, ведущих от Брасо-Оэсте к плато. Теперь и Петер, и Марта заявили, что они оба пойдут с нами на ледяной купол, и наотрез отказались остаться в нижнем лагере, где им предстояло ждать шесть-семь недель нашего возвращения. В конце концов я вынужден был уступить их просьбе, а они с готовностью согласились участвовать в переноске груза. Марта, не привыкшая к рюкзаку, все же переносила за один раз по 15 – 18 килограммов и стоически перенесла все трудности бивуачной жизни.
Вначале нам предстояло спуститься с террасы вниз на 250 метров к любопытному острову «мертвого» льда, который застрял в горном проходе, после того как отступил питавший его ледник. Несколько десятилетий назад здесь проходил рукав ледника О'Хиггинс, который соединялся с небольшим притоком другого ледника, спускавшегося в Брасо-Сур.
Второй лагерь мы расположили на противоположной стороне «ледяного острова», на неприютном берегу, покрытом валунами и илом. Здесь мы оставили небольшой запас продовольствия и одну из трех палаток, тщательно прикрыв все камнями. Когда мы вернулись сюда в феврале, мы не сразу нашли свои вещи – они были погребены под большим оползнем. Пройдя около одного километра вдоль края ледника, мы достигли входа в боковую долину. Раньше она была забита льдом, теперь же ее заполняет большое озеро. Путь в обход озера был сущим наказанием. Мы плутали в лабиринтах ледяных гребней, перебирались через ледяные глыбы с острыми ребрами и глубокие расселины; словом, все напоминало нам ледник Майо. Этот отрезок пути был тяжелым испытанием для бедной Марты, которая впервые познакомилась с ледником и, конечно, впервые надела кошки.
Здесь-то как раз следы быстрого распада ледника были наиболее заметны. С каждым днем мы замечали новые изменения – возникали новые расселины, рушились ледяные глыбы и остроконечные гребни. Две недели спустя, когда троим из нас вновь довелось побывать здесь, было заметно, что большая часть льда, по которому пролегал наш путь, была готова обрушиться в озеро.
Все время стояла плохая погода, каждый день бушевала буря, на нас низвергались каскады ливней. Спасало лишь то, что мы шли в ветровой тени, и свирепые западные штормы нас особенно не беспокоили. Лишь изредка сверху, с ледяного купола, до нас доносилось их дикое завывание, от которого мороз продирал по коже. Погода была отвратительная, но мы упорно двигались вперед и только вперед.
14 января мы достигли верховьев бассейна ледника О'Хиггинс, где разбили четвертый лагерь. На следующий день Джек, Петер Бруххаузен и я произвели разведку местности до самого края плато. Вечером, возвращаясь в лагерь, я угодил в скрытую расселину и вывихнул плечо. Я беспомощно висел на веревке, не в силах подтянуться, так как правая рука повисла как плеть. К счастью, пока Петер держал веревку натянутой, Джеку удалось спуститься ко мне. Резким рывком он вправил сустав. Я находился в таком нервном напряжении, что даже не ощутил боли, а почувствовал лишь облегчение. С помощью товарищей мне кое-как удалось вырваться из ледяной западни. Но все же потребовалось три дня, пока рука окончательно не пришла в норму, правда, не без помощи Марты, оказавшейся искусным массажистом. Тем временем Джек и оба Петера продолжали переноску груза из лагеря в лагерь.
19 января мы доставили последнюю партию груза к краю плато, где на удобной скалистой площадке разбили пятый лагерь. Отсюда открывался великолепный вид; и погода наконец установилась. Вечером, любуясь природой, мы решили, что полностью вознаграждены за свой тяжелый труд. На севере, за широким бассейном ледника О'Хиггинс, массивный хребет Серро-О'Хиггинс был окрашен нежным золотистым цветом заката. Удаленные вершины, мощная броня свисающих с них ледников – все это производило такое же сильное впечатление, как любой гималайский горный гигант. На северо-западе обширное, почти ровное снежное поле простиралось к каким-то еще неведомым горным хребтам северной части плато; оно тянулось к мягко изогнутой горной седловине, четко вырисовывающейся на темно-синем фоне. Создавалось впечатление, что перед нами раскинулись просторы Тихого океана. Но куда больше нас взволновала другая панорама на западе, где хребет Кордон Пий XI круто взметнулся вверх над плато. В ярких лучах заходящего солнца, осветившего небосклон, отчетливо была видна цепь величественных пиков. Самый высокий из них, вершина Лаутаро, был одет, словно панцирем, льдом и снегом, и только северный его склон, метрах в ста ниже вершины, рассекала черная, зловещая щель. Из нее временами поднимался на большую высоту столб пара, уносимый воздушным потоком к югу. Это было чарующее зрелище. Конечно, это был тот самый вулкан, который Рейхарт заметил 27 лет назад, вулкан, о котором было высказано так много догадок.
Следующее утро мы встретили тем, что отправились на лыжах через плато на запад, намереваясь устроить там склад трехнедельного запаса продовольствия. Едва мы тронулись, как перед нашими глазами взметнулся столб пепла. Началось извержение вулкана! На огромной площади горного склона снег мгновенно почернел. Было тихо, воздух сильно нагрелся, стало жарко, снег превратился в липкую кашу, и мы с трудом передвигали лыжи. Особенно досталось Петеру Бруххаузену, у которого сильно разболелась нога. Во второй половине дня нам с Джеком пришлось тащить попеременно его рюкзак. Тем не менее к вечеру мы успели преодолеть две трети пути от нашего лагеря до подножия вулкана, где мы сложили свой груз. Уже смеркалось, когда мы, совершенно обессилев, добрались до лагеря.
На следующее утро небо по-прежнему было ясным, но появились бесспорные признаки, что хорошая погода долго не продержится. Нужно было как можно скорее перебазировать наш лагерь туда, где находился продовольственный склад. Я опасался, что сильный снегопад или снежные лавины похоронят его. Правда, мы сделали все что могли, чтобы точно засечь компасом место склада, но при плохой видимости найти его было бы трудно. Оставаться долго в лагере мы не могли и потому, что почти все продукты перенесли в склад у края плато. Рано утром мы были уже готовы отправиться, но для всех было ясно, что нам нужен хороший отдых, особенно нуждался в нем Петер Бруххаузен, который вчера вечером едва добрался до лагеря. Выход был отменен, решено было остаться в лагере на один день. С тех пор как две с лишним недели назад Джек и Петер Бруххаузен покинули ферму, это был первый день отдыха.
Но ночью погода резко изменилась, и следующие четыре дня не переставая шел дождь со снегом. О выходе на открытое плато нечего было и думать. На пятый день шторм немного утих, мы сняли лагерь и во второй половине дня двинулись в путь, надеясь к наступлению ночи добраться до заветного склада. Новое осложнение! Нога у Петера Бруххаузена не поправилась. Каждый шаг причинял ему такую боль, что было совершенно ясно – дальше идти он не сможет. Было решено отправить его обратно, несмотря на его протесты. После долгих уговоров он согласился, но просил не сопровождать его, на что мы, конечно, не могли пойти. В тот же вечер мы с Джеком проводили его до первого лагеря в лесу, где было оставлено много продовольствия. Отсюда он уже один пошел вниз, к поселению у Брасо-Сур.
Уход его был печальным событием для всех нас, и особенно для него самого. Ему очень хотелось участвовать в работе экспедиции на ледяном куполе. Жалко было и потраченных на переходе сил. Его уход нарушил и наши планы исследования ледяного купола. Мы все устали, работая в горных условиях, и лишиться помощника нам не хотелось. Петер и Марта Майлсы заменить его не могли, прежде всего потому, что не были альпинистами. Это не умаляет других их достоинств, но было бы глупо, например, воспользоваться их готовностью выполнить любую задачу при восхождении на пик Лаутаро, зная заранее те условия, с которыми придется там столкнуться. Одним нам с Джеком такая задача была не по плечу – склон был изрезан огромными трещинами, которые были видны даже из лагеря.
После форсированного марша мы с Джеком примкнули к остальным в пятом лагере. Сюда мы прибыли как раз вовремя, чтобы успеть использовать вновь установившуюся на короткое время хорошую погоду. Нам удалось пересечь плато и добраться до нунатака (Нунатак – изолированный горный пик или скала, выступающая как остров в снежном или ледяном покрове), возвышающегося у подножия вулкана, куда мы перенесли наши запасы из передового склада. Это была удобная база, расположенная как раз на полпути между озером Сан-Мартин и фьордом Эйре на Тихоокеанском побережье.
В течение следующих двух недель погода была просто отвратительной – сильный дождь сменялся снежной бурей, а ветер вообще не прекращался. Порывы ветра иной раз достигали невероятной силы. В один из таких дней ветер словно пушинку сдул две пары лыж, нам так и не удалось их найти. Я боялся, что наши небольшие горные палатки не выдержат напора ветра и порвутся. Можно было бы, правда, поставить их не на открытом месте, а под скалой, но здесь возникала опасность, что во время бури их засыплет снежная лавина.
В одну из ночей после короткого, но очень сильного ливня во впадине, где находилась палатка Майлсов, образовалось небольшое озеро глубиной 60 сантиметров. Спустить воду им не удалось, и они вместе со своими промокшими спальными мешками кое-как втиснулись в нашу палатку, рассчитанную на двоих. Целых 36 часов мы сидели скорчившись в три погибели, пока ливень не прекратился. Воспользовавшись минутным затишьем, мы переставили палатку на другое место. На четвертую ночь снова случилась беда. Сильный порыв ветра сорвал их палатку – растяжки лопнули, одни колья сломались, другие унесло под обрыв. Мы снова собрались в нашей тесной палатке и двое суток просидели, не имея возможности пошевелиться. Палатка была мала для одних Петера и Джека, обладавших, к несчастью, крупным телосложением, а нас в нее набилось пять человек! Но в этом было и свое преимущество: мы хоть немного согрелись, ведь наша одежда, спальные мешки, все было мокрое. Спать, конечно, не пришлось, и мы двое суток коротали время за беседой и песнями. У Петера оказался хороший голос, а за репертуаром дело не стало.
После десятидневного «великого сидения» под нунатаком на нас обрушилась еще одна беда, к счастью, последняя. Вместо обычных кухонных, я взял в экспедицию какие-то особенные, хитро устроенные и очень компактные примусы. Два из них мы захватили на свое горе с собой. Ну и намучились мы с ними – они постоянно засорялись, шипели и очень плохо горели. В конце концов оба примуса вышли из строя. Пришлось обходиться без горячей пищи и довольствоваться холодной водой. Хорошо, что хоть вода была у нас в изобилии и не приходилось топить снег.
Первоначально мы намеревались совершить из лагеря вылазку в неразведанную северную часть плато, где рассчитывали получить больше данных о вулканической деятельности. Джеку, этому великому оптимисту, уж очень хотелось предпринять такой поход, но у меня трудности и невзгоды сильно охладили пыл к подобного рода экспедициям. Петер и Марта, необычайная стойкость которых при всех лишениях походной жизни не требовала проверки, в любом случае должны были остаться у нунатака, хотя никто не сомневался, что они готовы к великим испытаниям. Однако теперь, когда оба примуса вышли из строя, даже Джек вынужден был согласиться, что жизнь на открытом плато в палатках и без горячей пищи действительно невыносима. Итак, мы решили ограничиться лишь сбором образцов горных пород из доступных обнажений. Тут нам помогла сама природа – выдался еще один хороший денек.
Если не считать «мелких» происшествий, например падения Петера и Марты в ледниковую трещину и того, что у Джека треснуло ребро, наше возвращение прошло благополучно. И по мере того как мы спускались в обжитые места, у нас росло чувство удовлетворения нашим походом.
А как нас встретила донья Кармен! Какую бурю восторгов и восклицаний вызвало у нее мое появление!
Случилось так, что я прибыл часом раньше других, и мне пришлось принять на себя основной поток прорвавшегося у нее восторга. Она пересаживала меня с места на место, словно только что купленные стулья были для меня недостаточно удобны. Столь же усердно она принялась угощать меня всяческими яствами, не забывая засыпать меня расспросами. Она не давала мне ни минуты покоя. Вначале постоянно повторяемое ею обращение «Pobre viejo» («бедный старина») даже несколько удручало меня, но вскоре я понял, что моя уже посеребрившаяся борода в какой-то мере оправдывала эти слова. Но вот прибыли остальные. Это было моим спасением – каскад причитаний обрушился теперь на них.
Отдохнув несколько дней, мы отправились в путь на нашем «Зодиаке». Из-за неумелого обращения один из моторов вскоре вышел из строя, и, несмотря на попутный ветер, мы еле двигались. Через час такого томительного плавания мы вдруг с удивлением заметили какое-то судно, приближавшееся к нам. Это была лодка со странным названием «Эль-Каталан», которую мы в конце декабря видели на другой стороне озера стоявшей на приколе. Подойдя ближе, мы узнали, что на ней находятся участники экспедиции Чилийского университета, руководимой Эдуардом Гарсиа. Они направлялись к горе Серро-О'Хиггинс. Меня это очень обрадовало – донья Кармен, которую мы оставили сегодня утром удрученной, снова найдет компанию.
Во второй половине дня ветер, вначале очень слабый, усилился. Над нами низко проносились облака, водная поверхность покрылась волнами. Их гребни, ударяясь о борт лодки, обдавали нас брызгами. Петер не выдержал качки и свалился. Он беспомощно лежал в носовой части лодки. Все мы изрядно прозябли и очень обрадовались, когда вошли в тихие воды узкого пролива у входа в фьорд Маипу. Здесь нас застигла ночь. Мы направили наш «Зодиак» в защищенную от ветра бухточку небольшого лесистого островка и пристали к берегу. Накрапывал мелкий дождик, но мы тут же развели огромный костер и почти всю ночь нежились у его жаркого пламени.
Результаты экспедиции были все же утешительными. Ведь нам удалось-таки найти этот таинственный вулкан.
Правда, в этом была и его заслуга. Возобновив свою деятельность как раз во время нашего пребывания в этом районе, он оказал нам неоценимую услугу. Нам удалось собрать достаточно материалов, чтобы изучить его строение. А это ведь и было главной нашей целью. Но будь у нас меньше просчетов и хоть немножко больше удач (нам следовало бы, например, экономнее расходовать продовольствие, с таким трудом доставленное на плато), тогда результаты экспедиции были бы весомее. Исследованная нами площадь невелика, а о северной стороне ледяного купола, значительно более обширном пространстве, мы знали теперь не больше, чем до этого. Приобретен, однако, весьма ценный опыт, правда, иногда дорогой ценой; но если неудачи побуждают к новым попыткам, то можно смело считать, что еще не все потеряно.
Подготовка к путешествию
Первые две экспедиции в Патагонию помогли мне приобрести необходимый опыт, чтобы идти на более рискованное предприятие. В выборе объекта исследования сомнений не было, причем мысль о высадке с парохода где-то на необитаемом побережье Тихого океана и переходе через неисследованную северную часть ледяного купола неотступно сверлила мозг. Проект подкупал своей простотой. Хотелось установить, есть ли другие действующие вулканы севернее только что обнаруженного нами или наш вулкан – локальное явление.
Все попытки пройти по ледяному куполу на юг пока предпринимались лишь со стороны Аргентины, и во всех случаях предусматривалось возвращение тем же путем. Путь со стороны Тихого океана, напротив, исключал необходимость возвращаться тем же маршрутом. Да это было бы и нежелательно, так как пришлось бы снова идти по необжитой местности. К тому же сквозной маршрут имеет и другие преимущества – здесь господствуют преимущественно западные ветры, а они помогли бы нам в пути. Это немаловажный фактор!
Но как добраться до исходного пункта на Тихоокеанском побережье? Это весьма сложная проблема. Как известно, побережье здесь необитаемо на сотни километров в ту и другую сторону от облюбованного нами пункта. Ближайшими портами являются Пуэрто-Наталес на юге и Пуэрто-Монт на севере, и расположены они более чем в 800 километрах один от другого. Фрахтовать судно специально для экспедиции было бы очень дорого. Между Пуэрто-Монтом и Пунта-Аренасом поддерживается довольно регулярное сообщение. Все суда водоизмещением менее 10 тысяч тонн идут через проливы архипелага. Поэтому, конечно, можно будет договориться с капитаном какого-нибудь судна, чтобы он захватил нас с собой и высадил в одном из многочисленных фьордов, ведущих к подножию главного хребта. Дальше мы могли бы воспользоваться нашим «Зодиаком». Но такой, казалось бы, простой план встречал серьезные возражения. Во-первых, это было рискованное предприятие, успех которого зависел от хорошей погоды, редкой в этих краях. Во-вторых, мы вынуждены были бы взять с собой лишь самое необходимое снаряжение и минимум продовольствия. В-третьих, нам пришлось бы бросить «Зодиак» и запасные моторы – не тащить же их через ледяной купол. Кроме того, если бы пересечение плато не удалось, нам нужно было бы возвращаться в исходный пункт, а выбраться оттуда не так-то просто.
В апреле 1960 года по пути на родину я заехал в Сантьяго, чтобы обсудить все эти вопросы с Джеком. Вулканы его по-прежнему интересовали, но после Патагонии он хотел сначала как следует отдохнуть. Свой очередной отпуск Джек решил посвятить исследованию вулканов, расположенных западнее Атакамской пустыни. Но он помог мне связаться с чилийскими властями, с которыми я обсудил возможности высадки нашей экспедиции на берег одного из тихоокеанских фьордов. Помощь с их стороны мне была обещана. По дороге в Англию я еще раз все взвесил и твердо решил предпринять эту попытку. Прежде всего нужно было выбрать исходный пункт на Тихоокеанском побережье. На карте адмиралтейства показано не менее шести фьордов, ведущих от главного меридионального пролива к ледникам северной части купола. И каждый из них можно было использовать. Правда, все они нанесены на карту в разное время в течение последних ста лет. Новых отметок, показывающих, как далеко можно пройти по фьордам на лодке, на карте нет. До ледяного купола можно добраться также от пролива Бейкера, идя на юг. Побережье здесь очень изрезано, а этот пролив, длиною около двухсот километров, особенно глубоко вдается в глубь страны. В пролив открывается множество фьордов, в самый южный из них, Калун-фьорд, впадает река Паскуа, вытекающая из озера О'Хиггинс. Немного западнее этой реки склон фьорда прорезает ледник Хорхе-Монт, один из крупнейших в Патагонии.
После тщательного изучения карт я остановился на этом маршруте, так как у него было несколько очевидных преимуществ. Во-первых, ответвления пролива Бейкера на карте показаны значительно точнее, чем более южные фьорды. Вне всякого сомнения, судно могло бы здесь легко пройти чуть ли не до самого ледника Хорхе-Монт. Во-вторых, размеры ледника свидетельствовали, что он представлял собой непрерывный поток, берущий начало на ледяном куполе. Поэтому поверхность ледника, по которой нам предстояло подняться на плато с севера, должна быть сравнительно пологой. Наконец, кое-какие данные свидетельствовали о том, что за последние десятилетия ледник значительно сократился, но оставленная им долина еще не поросла лесом. На первом этапе нашей экспедиции она представляла бы удобный путь.
Итак, мой первоначальный план явно изменялся к лучшему. Теперь мы не просто пересечем северную часть плато, а пройдем по ледяному куполу вплоть до южной его оконечности – хребта Кордон-Дарвин (горная цепь в Кордильере-Дарвин), возвышающегося над озером Архентино. Таким образом, предстояло пройти более 250 километров, то есть в два раза больше, чем предусматривалось первоначальным планом, и во много раз больше пути любой экспедиции, ранее побывавшей в этой забытой богом и людьми стране. Конечно, вторая половина пути пройдет по местности, в которой исследователи уже побывали. Поэтому, возможно, правы те, кто считал, что лучше использовать это время для более подробного изучения северного, почти неизвестного сектора плато. Но я все же решил, что главное – это опровергнуть мнение о недоступности северного склона плато; хотелось доказать, что ветер и снег, ураганы и холод не должны служить препятствием для истинного исследователя. Тем более хотелось пересечь весь «недоступный» район.
Джек согласился со мной, что экспедиция должна состоять из четырех человек, причем все они должны быть альпинистами и по меньшей мере один из них геологом. Все участники должны быть хорошо подготовлены к предстоящим трудностям, отчетливо представлять себе, в каких условиях им придется работать. После долгих размышлений было решено пригласить двух чилийских альпинистов – Эдуардо Гарсиа и Седомира Марангуника. Гарсиа, человек лет тридцати, был руководителем экспедиции на вершину Серро-О'Хиггинс, с которой мы встретились в феврале на озере О'Хиггинс. Он участвовал также в японской альпинистской экспедиции в 1958 году, работавшей севернее реки Рио-Бейкер, и чилийской – в районе Серро-Пайн в 1959 году. Он-то, конечно, знал, что его ожидает. Марангуник – геолог, ему только 23 года, югослав, семья его эмигрировала в Пунта-Аренас, где он принял чилийское подданство. Вместе с Гарсиа Марангуник участвовал в восхождении на пик Серро-О'Хиггинс. Таким образом, он также хорошо знаком с местными условиями.
Успех нашей рискованной экспедиции во многом зависел от выбора снаряжения. Прежний опыт подсказывал мне, что снаряжение, применяемое альпинистами в Гималаях, совершенно не подходит для Патагонии с ее суровым климатом. Легкие палатки, которые используют в высокогорных лагерях Эвереста, не в состоянии выдержать шквальные патагонские ливни, сопровождаемые ураганным ветром. Первый же шквал разорвет их в клочья. Тут нужна совершенно непромокаемая, очень прочная палатка, причем такой конструкции, чтобы ее можно было легко поставить при самом сильном ветре. Прочность и устойчивость – вот что от нее требуется. Тогда она выдержит самый свирепый шторм. Иначе жить в ней не только невыносимо, но и опасно.
Джек настаивал, чтобы мы взяли с собой пирамидальную палатку старого образца, используемую обычно при антарктических санных путешествиях. Это палатка с двойным покрытием. Главное ее достоинство – устойчивость, причем благодаря не оттяжкам, а особой форме; ветер как бы прижимает ее к земле, а не срывает, как происходит с большинством других высокогорных палаток. Такая палатка может выдержать огромное давление ветра или снежных обвалов. При обычном использовании ее при санных путешествиях в середине крепится неразъемный трехметровый шест. Поставить такую палатку очень легко. Но для альпинистов пирамидальная палатка обладает и некоторыми недостатками, поэтому они ею мало пользуются.
Прежде всего это довольно внушительный вес; кроме того, она громоздка, даже если шест сделать разборным. Наконец, ее трудно ставить и нужна довольно обширная площадка.
Выслушав немало самых противоречивых мнений со стороны полярных исследователей (большинство все же не советовало брать такую палатку), я согласился с мнением Джека, что пирамидальная палатка будет для нас наиболее удобной. Я заказал типовую палатку по образцу, сделанному для топографической службы британских владений на Фолклендских островах. Она была предназначена для троих, но, потеснившись, в ней вполне могли поместиться и четверо. Сколько-нибудь ощутимое увеличение площади палатки влекло за собой немало нежелательных последствий. Потребовалось бы значительно увеличить ее высоту, что, несомненно, вызвало бы излишние трудности при ее установке. Высокая палатка превратилась бы в игрушку для патагонского ветра, он немедленно сорвал бы ее как пушинку. Внешний слой палатки сделан из материала вентил-19, а внутренний – из легкой ткани. Вместо обычного пристегиваемого пола в нашей палатке был вшитый пол. Главное преимущество прежних палаток заключается в том, что, если убрать все вещи и снять пол, ее можно использовать в качестве импровизированной бани. Из нашей же палатки бани не сделаешь, зато мы были защищены от проникновения влаги снизу. Но выбор был сделан – и позже мы не раз жалели об этом. Такая палатка весила около 25 килограммов – вдвое больше, чем две двухместные горные палатки обычного типа.
Выбор материала для одежды – также нелегкая проблема. На больших высотах или в условиях по-настоящему сухой холодной погоды, какой бы суровой она ни была, защититься от холода нетрудно: достаточно иметь шерстяную одежду или, еще лучше, пуховое нижнее белье, на которое надевается костюм из легкого прочного материала. Он хорошо защищает от ветра, а белье хорошо греет – а это все, что нужно. Но такая одежда, удобная и хорошо зарекомендовавшая себя в Гималаях, для Патагонии с ее ливневыми дождями и мокрым снегом не годилась. Мне пришлось потратить немало времени в поисках водонепроницаемого материала. Важно, чтобы одежда из него не только не затрудняла выполнения тяжелой физической работы, но и не отпотевала изнутри, то есть была достаточно воздухопроницаемой. В конце концов я пришел к выводу, что такой ткани просто пока еще не создано. В прошлый сезон мы пользовались тканью ганнекс. Одежда из нее не покрывается изнутри испариной, по крайней мере, если есть возможность иногда распахивать куртку, и таким образом проблема частично оказывается решенной. Правда, спина у нас и плечи под лямками рюкзака всегда были мокрыми. Но что делать, за неимением другого выхода мы остановились на этой ткани.
Большая часть пути пролегает по довольно ровной поверхности ледяного купола, поэтому сани – один из основных предметов нашего снаряжения. Но как их тащить – об этом я не имел почти никакого понятия. Пришлось проконсультироваться со знатоками. К сожалению, из всех видов саней, используемых в полярных странах, ни один не подходил для наших целей. Ведь, прежде чем везти их по снегу, нужно будет преодолеть с ними болота и непроходимые леса, крутые горы и ледопады, где сани будут путешествовать у нас на спине. Нам нужны были легкие складные, но прочные сани. Знатоки этого дела и даже опытные полярники расходились во мнениях. Одни убеждали меня, что шведские сани «пулка» подошли бы для нас лучше всего, другие, наоборот, считали их неудобными. Вызывала споры также и другая проблема: кто может изготовить такие сани? Целых шесть недель меня мучили сомнения. Но надо же, наконец, что-то делать – наступало время отправлять наш багаж в Пунта-Аренас. Выручил нас Джон Булл, молодой человек, работавший в Антарктиде и услыхавший о моих трудностях. Он сконструировал складные сани, которые можно изготовить из стеклопласта. Булл успел уже связаться с компанией «Фибергласе» на острове Святой Елены, которая согласилась изготовить сани бесплатно, если я предоставлю формы деталей для отливки. Я тут же послал ему телеграмму, и следующее воскресенье он провел за изготовлением моделей саней, разбирающейся на три части. К моменту отправки нашего багажа в порт сани прибыли в Лондон. Выглядели они довольно странно – окрашены были в оранжевый цвет, по форме напоминали плоскодонную лодку и весили 15 килограммов. Сани разбирались на части, которые входили одна в другую. Два узких деревянных полоза служили одновременно направляющими и ребрами жесткости.
Следующая проблема – лыжи: брать их с собой или нет? На ледяном куполе польза от них будет, в этом сомнений не возникало. Они, конечно, облегчат наш труд, но переносить их очень неудобно, особенно в густом лесу и при сильном ветре. Джон, у которого не было двух мнений на этот счет, стоял всецело за то, чтобы вместо лыж взять снегоступы. У него был уже кое-какой опыт пользования ими во время пребывания в Антарктике, и он считал, что они пригодятся и как сани при перевозке груза. Правда, его мнение разделяли лишь немногие знатоки, но с ним пришлось согласиться. Однако искать в Англии снегоступы – дело бесполезное. Хиллари рассказывал мне, что при подготовке экспедиции в Гималаи он рыскал за ними по всей стране – и безуспешно. Наконец я попросил одну фирму изготовить четыре пары снегоступов по моему образцу (а вернее – образцу Джека). Представители фирмы охотно откликнулись на мою просьбу, причем весь коллектив проявил живой интерес к этому делу. Было проведено немало бесед по телефону между работниками мастерских в Лидсе и работниками их управления в Лондоне. Они прислали мне с нарочным их образцы, причем сообщили, что готовы исполнить любую мою просьбу.
Заготовка продовольствия для экспедиции – неизменный источник острых споров. Любопытно, что малайские альпинисты и полярные исследователи придерживаются диаметрально противоположных точек зрения. Последние всегда готовы мириться со спартанским рационом, даже при дальних санных походах. Простая однообразная их диета основывается только на питательной ценности пищи. Альпинисты же обычно требуют, чтобы еда была разнообразной и вкусной. Они привыкли получать ежедневно какой-либо деликатес. Это, как я полагаю, следствие традиций, установившихся после первых экспедиций на Эверест. Им следовало большинство классических экспедиций, восходивших на высокие пики Гималаев. Утвердилось мнение, что при подъеме на высокие вершины альпинисты теряют аппетит. Следовательно, надо сделать все возможное, чтобы побуждать их к принятию пищи. Это утверждение, по правде говоря, имеет некоторые основания, но установившееся правило обильно запасаться продуктами порождено некоторыми обстоятельствами – для горных экспедиций транспорт обычно не представляет особой проблемы. При отправке на Эверест за нами, например, тянулась кавалькада из 350 вьючных животных, большинство которых тащило продовольствие, подчас не так уж и нужное. Даже высоко в горах в нашем распоряжении всегда было немало носильщиков. Продвигались мы обычно медленно – необходимо было акклиматизироваться. Тут ничего не стоило потратить несколько дней на доставку лишнего продовольствия.
Раз установившуюся традицию поломать не так-то легко. И даже сегодня в Гималаях не очень уж много альпинистов придерживаются мнения, что должен существовать какой-то минимальный рацион. В тридцатых годах мы с Тилманом начали кампанию за проведение экспедиций с минимальным грузом. Но на нас смотрели как на чудаков. Правда, тогда спартанская диета была вызвана лишь скудостью наших средств.
Мы считали, что, привыкнув к ней, мы вполне обойдемся и простой пищей. Никаких Америк мы, конечно, здесь не открывали, а следовали давно установившейся практике полярных исследований.
Введение минимального рациона позволяет уменьшить вес груза и к тому же помогает контролировать калорийность пищи. Пищи, конечно, должно быть достаточно. Но, как ни странно, угодить людям в еде довольно трудно. Мой опыт, приобретенный при организации многих экспедиций, показывает, что, чем обильнее снабжена экспедиция продовольствием, чем оно разнообразнее, тем больше недовольств среди членов экспедиции. У нас нет намерения попытаться уяснить себе этот странный психологический парадокс.
Мы приняли такой рацион (на 1 человека в день):
Сахар – 8 унций (225 г)
Овсянка – 5 унций (140 г)
Печенье – 4 унции (110 г)
Обезвоженное мясо – 4 унции (110 г)
Масло – 2 унции (55 г)
Сыр – 2 унции (55 г)
Порошковое молоко – 4 унции (110 г)
Ромовая помадка – 2 унции (55 г)
Суповой концентрат – 1 унция (28 г)
Картофельный порошок – 1/2 унции (15 г)
Всего: 32 1/2 унции (прибл. 900 г)
Такой набор давал 4500 калорий. Дополнительные витамины имелись в виде таблеток. Слишком большая порция сахара – в известном смысле роскошь, так как на весовую единицу сахара приходится относительно мало калорий. Но я знал, что в экспедициях потребность в нем всегда велика, даже у тех, кто в обычных условиях потребляет его мало. Сахар быстро восстанавливает силы.
Увлекшись заготовкой продовольствия, я весь ушел в эту работу и даже находил в ней какое-то удовольствие. Одна фирма взяла на себя заботу по упаковке продуктов в воздухонепроницаемую тару, изготовленную из какого-то нового пластического материала ралзина, исключительно прочного и почти столь же легкого, как папиросная бумага. Глава фирмы, плененный планами нашей экспедиции, очень любезно предложил упаковать наши продукты новым способом. Это было идеальное решение нашей давнишней проблемы. До сих пор, калькулируя запасы продуктов для высокогорной экспедиции, необходимо было к весу продовольствия прибавлять вес тары, составлявший не менее 20%, а при длительном путешествии это значительный добавочный груз. Но ралзин настолько легок, что вес тары, изготовленной из него, практически можно не учитывать. К тому же он настолько прочен, что чересчур нежного обращения с грузом не требуется, и вместе с тем до такой степени непроницаем, что продукты могут очень долго лежать в воде и все же остаются годными к употреблению.
Однодневный рацион каждого вида продуктов для четырех человек взвешивали в ралзиновом мешочке, который закупоривали с помощью специальной машины. Затем мешочек спрессовывали – получалась твердая плоская плитка. Но достаточно открыть мешочек и дать доступ воздуху, как продукты снова принимали свое прежнее состояние. Далее каждый вид продуктов клали в мешочек большего размера, который упаковывался аналогичным образом. Получался однодневный паек экспедиционной партии. Только масло и сыр не выносят такой процедуры – их приходится перевозить в холодильнике.
Трудно сказать, сколько времени займет путешествие по ледяному куполу. Здесь приходится решать задачу со многими неизвестными. Наиболее важные из них два: трудно предугадать, какие трудности встретят нас в пути и какова будет погода. В прошлый сезон мы шли по проторенной дороге, где до нас уже побывали экспедиции. К тому же мы имели возможность использовать в лесной местности вьючный транспорт. Но и при таких условиях на преодоление пути до верховьев ледника О'Хиггинс нам потребовалось более двух недель. Лишенные этих двух важных преимуществ, мы, вполне возможно, затратим вдвое больше времени, чтобы добраться до ледника Хорхе-Монт. Нам просто очень повезло бы, если бы на долю сносной погоды выпало более 10% времени нашего пути, но более вероятно, что хорошей погоды вообще не будет. Все же мы рассчитывали, что путь к ледяному куполу сумеем преодолеть при любой погоде. Что же касается перехода по плато, то тут уж другое дело. Не исключена возможность, что нам придется долго сидеть на одном месте. При этом маршруте ветер поможет нам – там господствуют северо-западные ветры, а мы пойдем южным курсом.
Учитывая это, нам, по-видимому, лучше делать расчеты времени, исходя в основном из наших возможностей по перевалке груза, и в соответствии с этим составлять график движения. Каждому из нас придется нести по 27 килограммов. Следовательно, в три приема мы переправим 324 килограмма. Предполагаемый вес снаряжения (палатка, сани и т. д.) составит около 97 килограммов. Таким образом, в остальные 227 килограммов должны войти продовольствие и топливо, которых нам вполне хватит на 55 дней. Если считать, что путь до верховьев ледника Хорхе-Монт займет три недели, на ледяной купол мы доберемся с запасами, достаточными еще на 34 дня. К тому времени общий вес нашего багажа сократится до 238 килограммов. Это, пожалуй, максимум того, что мы могли бы везти на санях. С такими припасами можно пуститься в путь без всяких опасений, если, конечно, не произойдет ничего неожиданного. За восемь недель нам нужно было во что бы то ни стало пересечь ледяной купол. В крайнем случае запасы можно растянуть еще на недельку-две, несколько поурезав ежедневный паек к концу пути. Помимо двухмесячного запаса, я захватил немного продуктов без особой упаковки, чтобы оставить их в месте высадки с судна. Это был наш неприкосновенный запас, рассчитанный на тот случай, если нам не удастся проделать сквозной путь и мы вынуждены будем вернуться к исходному пункту.
Представители чилийского военно-морского флота согласились доставить нас от Пунта-Аренаса до избранной нами исходной базы на южном берегу пролива Бейкера. Повезет нас небольшое судно «Микалви», которое обслуживает маяки и поддерживает связь с редкими поселками, разбросанными вдоль этих берегов. Так как все мои спутники работали в Чилийском университете и для путешествия располагали очень ограниченным временем – лишь периодом каникул, которые в Чили продолжаются с середины декабря до начала марта, мы предполагали начать экспедицию незадолго до рождественских праздников. Но капитан «Микалви» не смог прибыть за нами в назначенное время, поэтому наш отъезд из Пунта-Аренаса был перенесен на 10 декабря. К счастью, моим друзьям удалось получить специальное разрешение отправиться в экспедицию до окончания семестра.
Я договорился с судовой компанией «Пасифик-стимнэвигейшн», что наш багаж будет доставлен на судне «Салаверри». Из Лондона судно отплывало в конце октября, а в Пунта-Аренас должно было прибыть 18 ноября. Утром 26 сентября все было упаковано, к отправке в порт были уже готовы два больших контейнера, как вдруг мне сообщили, что приемки грузов нет – бастуют таможенные чиновники. Поначалу это меня не очень озадачило – впереди еще немало времени. Но стачка затянулась. Возникли серьезные опасения, что к месту нашей встречи в Пунта-Аренасе багаж прибудет слишком поздно. Через несколько дней я узнал, что примерно 20 октября в Пунта-Аренас уходит другой пароход из Антверпена, и почти уже решил отправить туда контейнеры (а весили они немало – более полутонны). Но 12 октября стало известно, что «Салаверри» направляется в Глазго и там сможет принять наш багаж, если он поступит не позже 14 октября. Конечно, контейнеры мы срочно отправили на север экспрессом «Деливери». Оставалось загадкой, как таможенным властям удастся за такой короткий срок доставить в Глазго весь остальной груз, который стачка помешала погрузить в Лондоне. 14 октября выяснилось, что докеры Глазго тоже отказались грузить «Салаверри» и судно направляется в Ливерпуль. Вот несчастье, теперь контейнеры нужно переадресовывать в Ливерпуль! Но в последний момент докеры прекратили забастовку, и я вздохнул с облегчением, когда узнал, что «Салаверри» с моими драгоценными контейнерами на борту вышло в море. В Пунта-Аренас судно должно было прибыть 4 декабря. Таким образом, в запасе оставалось еще несколько дней, так необходимых на случай непредвиденной задержки.
Злоключения в Пунта-Аренасе
В тот зимний вечер, когда мы покидали Лондон, направляясь в Буэнос-Айрес, дул холодный ветер, моросил дождь. Три дня спустя, 30 ноября, облетев почти половину земного шара, я прибыл наконец в Пунта-Аренас. Погода здесь была такой же отвратительной – колючий ветер хлестал в лицо, дождь лил не переставая. На аэродроме меня встретили Уильям Бут из британского консульства и Сирил Джервис. В гостинице они уже заказали для меня комнату. Показалась она мне унылой, как и погода, и не могла рассеять впечатления, что я нахожусь в каком-то заброшенном уголке земного шара.
После завтрака, надев горные ботинки, два теплых свитера и анорак, я все-таки решил прогуляться. Но что это была за прогулка! Ноги утопали в какой-то вязкой грязи, то и дело встречались огромные лужи. Каждый перекресток негостеприимно встречал меня холодным душем. Первое мое впечатление о Пунта-Аренасе («Песчаном мысе»), конечно, было не из приятных. Подобно всем патагонским городам, которые мне удалось повидать, Пунта-Аренас казался каким-то временным поселком. Все эти наспех сколоченные, беспорядочно разбросанные бараки производили впечатление огромного лагеря кочевников, которые вот-вот собираются снова покинуть его. Конечно, в отличие от таких городов, как Гальвегос или Санта-Крус, в нем есть несколько больших, прочных зданий, построенных, как говорится, на века. Все остальные напоминают Клондайк времен золотой лихорадки, который мы часто видим в фильмах. Да, Пунта-Аренас – это Клондайк, вырвавшийся из цепких лап длинной арктической зимы. Но что меня действительно покорило, так это радушное гостеприимство его жителей. Увидев же городишко в солнечный день, я совершенно изменил свое первоначальное мнение о нем.
Выйдя на окраину городка, я направился в горы, окружающие его с запада, и вскоре за холмами исчезли последние дома. В южных широтах лето наступает относительно поздно. Ведь конец ноября здесь – это конец мая в наших широтах. Но даже здесь, на 53° южной широты, соответствующем приблизительно условиям Северной Англии, все выглядело так, как будто весна еще только начинается. Этот край напоминал сейчас угрюмые вересковые пустоши Йоркшира в зимний ненастный день: на возвышенностях еще лежал снег, и ни один цветок не отваживался показаться. Повсюду виднелись кочки, покрытые засохшей травой, редкие стволы отживших свой век деревьев. С растопыренных голых веток, словно бороды, свисали лишайники. Откуда-то сверху раздавались резкие крики ржанки, хотя самих птичек не было видно. Все это лишь усиливает и без того унылую картину. Вдали, над Магеллановым проливом, редкие лучи солнца пронизывают плывущие облака, рождая на сером фоне моря багровые блики.
На следующее утро я позвонил адмиралу Балареске, командующему третьей военно-морской зоной, центром которой является Пунта-Аренас. Ничего утешительного! «Микалви» – судно, которое должно доставить нас к проливу Бейкера, – во время шторма было выброшено на берег и настолько повреждено, что едва вообще не вышло из строя. Пройдет немало времени, прежде чем оно снова будет спущено на воду. А все другие суда заняты спасательными работами. Адмирал не видел возможности обеспечить нас каким-либо транспортом, по крайней мере в ближайший месяц или полтора. Такая задержка никак не входила в наши расчеты, нам был дорог каждый день. Вместе с тем адмирал сообщил, что сегодня несколько судов прибывают в Пунта-Аренас из Вальпараисо и приблизительно 10 декабря отправятся на север в обратный рейс. Он полагал, что командующий флотом разрешит взять нас с собой, а один из небольших кораблей сможет тогда доставить нас к проливу Бейкера. Времени на это потребуется немного, так что судно успеет присоединиться к эскадре. Ничего более определенного адмирал обещать не мог, но в его словах слышалось желание помочь нам, и хотелось верить, что он сделает все, что будет в его силах.
На следующее утро господин Свен Робсон и его супруга пригласили меня к завтраку в свой загородный дом в прибрежном поселке Рио-Секо, в 12 километрах от Пунта-Аренаса. Их сад поражал обилием цветов, какое редко встретишь даже в лучших садах Англии. Робсон занимал пост управляющего одной экспортной компании, владевшей большим мясохолодильником в поселке Рио-Секо, и одновременно выполнял почетную обязанность британского консула. Он любезно предложил мне остановиться в гостинице для сотрудников мясохолодильника. Я воспользовался его приглашением и незамедлительно перебрался в это очень удобное помещение, где провел несколько дней. Время от времени я делал вылазки в горы, чтобы познакомиться с окрестностями города, и вел длительные беседы с Сирилом Джервисом, главным инженером мясохолодильника.
Джервис – человек решительного характера, с широким кругом интересов, страстный радиолюбитель. Большую часть свободного времени он уделял радио и поддерживал связь с такими же радиолюбителями во всех частях света. Одним из наиболее постоянных его корреспондентов был уже известный нам Герберт Мастерс из эстансии Ла-Кристина. С ним он поддерживал по радио тесную связь, хотя они никогда друг друга не видели. К сожалению, в то время Герберт находился в Гальегосе, «вне воздушной связи». Но Джервис обещал, как только установит связь, сообщить ему, что я надеюсь снова побывать в эстансии Ла-Кристина в первой половине февраля, когда мы будем спускаться с ледяного купола. Не прошло и недели, как радиоприемнику Джервиса суждено было сыграть решающую роль в нашей судьбе.
По последним сведениям, прибытие судна «Салаверри» в Пунта-Аренас ожидалось 6 декабря. Оно было уже так близко от нас, что, казалось, нет причин опасаться задержки его где-либо в пути. Если нам удастся попасть на один из кораблей эскадры, то мы покинем Пунта-Аренас, по-видимому, не раньше 10 декабря. Следовательно, останется достаточно времени для разгрузки багажа с теплохода «Салаверри», проверки наших запасов и снаряжения. Тем временем пришло письмо от Джека. Он и еще двое наших товарищей, как сообщалось в нем, были очень заняты служебными делами в Сантьяго, которые непременно надо уладить до отъезда. Вылет в Пунта-Аренас они наметили на 8 декабря (военным самолетом). Казалось, все идет хорошо, сроки они выдерживают и нет необходимости еще раз напоминать им, что времени осталось в обрез. Мне оставалось только ждать развития событий. Поэтому я решил съездить на Огненную Землю, провести там субботний вечер со своими друзьями Бриджами. Утром в субботу третьего декабря я отправился самолетом в Рио-Гранде, не забыв заказать обратный билет на вторник, на шестое. «Как раз успею возвратиться к прибытию «Салаверри» в Пунта-Аренас!» – думал я.
В Рио-Гранде меня встретили Оливер и Бетси Бридж и тут же увезли в свою эстансию Виа-Монте, расположенную на Атлантическом побережье, в 70 километрах к югу от Рио-Гранде. В воскресенье мы отправились завтракать к их другу Джорджу, управляющему нефтяной концессией, жившему вблизи Рио-Гранде. Собралась очень веселая компания, и возвращались мы часа в три дня в весьма благодушном настроении. По пути в город Оливер остановился у конторы своего агентства, чтобы захватить почту. Среди корреспонденции он обнаружил срочную телеграмму, посланную мне Робсоном вчера примерно через час после того, как я вылетел из Пунта-Аренаса. Он сообщал, что все улажено – нашу экспедицию может взять с собой и доставить к проливу Бейкера один фрегат, который должен отплыть в среду, седьмого. И это, мол, последняя возможность туда добраться. Робсон уже послал телеграмму Джеку и советовал мне немедленно возвратиться.
Мешкать было нельзя, ехать надо сейчас же, но как? Очередной рейс самолета, на который я заказал билет, будет лишь во вторник, шестого. В Пунта-Аренас он прибудет лишь к вечеру. Времени для получения багажа с теплохода «Салаверри» (если он вообще прибыл) останется в обрез, а дел уйма: надо уладить таможенные формальности, которых, очевидно, не избежать даже в «свободном порту», перебрать снаряжение и заполнить контейнеры горючим. Расписание полетов и в Европе не очень-то надежно, здесь же самолеты часто запаздывают на целые сутки. Лишь позже я осознал, чем грозит моя необдуманная поездка, которая, правда, сократила мне 36 часов томительного ожидания.
После длительного обсуждения создавшейся ситуации Бетси пришла блестящая мысль – надо немедленно вернуться к Джорджу и просить его помочь мне выбраться отсюда. Конечно, не хотелось обращаться с просьбой к человеку, которого я почти не знал, но иного выхода, по-видимому, не было. Когда мы возвратились в поселок нефтяников, Джордж еще отсыпался после нашего пиршества. Однако он не выразил ни малейшего недовольства по поводу грубого нарушения его сиесты (послеобеденного сна) и тут же взялся помочь нам. Если я прибуду завтра утром к 9 часам, он договорится, чтобы самолет нефтяной компании подбросил меня в Сомбреро, небольшой городишко в 300 километрах отсюда. Далее мне почти наверняка удастся добраться до Пуэрто-Порвенира на берегу Магелланова пролива. Оттуда в Пунта-Аренас через пролив меня перевезет судно, которое отправляется ежедневно примерно в 4 часа дня. Такой план показался мне вполне приемлемым, и я с легким сердцем вернулся в Виа-Монте, где приятно провел еще один вечер.
Главный остров Огненной Земли принадлежит двум государствам – Аргентине и Чили. Границей между ними служит меридиан, проходящий между Рио-Гранде, который принадлежит Аргентине, и Сомбреро, относящимся к Чили. В понедельник утром, как было условлено, я приехал в поселок нефтяников и узнал, что дело осложняется. Оказывается, по международным правилам ни один самолет не имеет права пересечь границу без уведомления по меньшей мере за 24 часа. Итак, самолетом до Сомбреро вовремя не добраться.
И здесь Джордж снова выручил меня, предоставив мне автомашину с шофером. Но на это потребовалось время. Выехать удалось лишь в 11 часов. Теперь, чтобы поспеть к пароходу, надо было гнать машину со скоростью около 70 километров в час. К тому же шофер, явно недовольный неурочным рейсом, совершенно не сочувствовал моей беде. Многое зависело и от дороги, скорее плохой, чем хорошей. И по мере того как я все яснее представлял себе бескрайность пространства, которое нам предстояло преодолеть, трясясь в машине, моя надежда на благополучный исход таяла.
К часу дня мы добрались до аргентинского пограничного поста. В душе я надеялся, что пограничные формальности не отнимут у нас слишком много времени. Но как я ошибся! После проверки наших документов дежурный жандарм сообщил, что ни один транспорт не может покинуть пределы страны без специального на то разрешения; а разрешения-то у нас, конечно, и не было. Мои мольбы не производили на жандарма никакого впечатления. Да, пожалуй, он и не понимал их. Поэтому нам ничего не оставалось, как вернуться. Шофер был явно доволен. Мы покрыли уже 15 километров в обратном направлении, двигаясь, как ни странно, значительно быстрее, как вдруг нам повстречался большой грузовик, направляющийся в Сомбреро.
И тут, отчаявшись, я решил попытать счастья и попросил водителя взять меня. Никаких шансов поспеть к отправке парохода из Пуэрто-Порвенира у меня уже не было, но все же теплилась надежда, что как-нибудь удастся добраться до Пунта-Аренаса. Я кое-как втиснулся на переднее сиденье между водителем и его товарищем и с пятого на десятое начал втолковывать им, что я очень тороплюсь. Не знаю, поняли ли они меня, но огромная машина вдруг ринулась вперед. Около четырех часов мы с грохотом ворвались в Сомбреро, городишко, который выглядел так, будто его сколотили за одну ночь.
Оливер дал мне рекомендательное письмо к своему англо-чилийскому другу, господину Сатерленду, руководителю нефтяной компании в Сомбреро. Шофер грузовика знал, где тот живет. И вскоре мы остановились перед современным бунгало, какие можно встретить в каком-нибудь садовом пригороде в Англии. Рядом стояла деревянная ярко раскрашенная церковь весьма своеобразной архитектуры, сильно напоминавшая карикатуру в стиле Уолта Диснея. Господина Сатерленда дома не оказалось, он был на «большой земле». Его жена тут же пригласила меня к столу, накрытому на английский манер к чаю. По-английски она говорила хуже, чем по-испански, но из письма Оливера поняла мои затруднения и немедленно села за телефон. После чая госпожа Сатерленд решила, видимо, проверить, все ли идет с моим делом так, как нужно. Прислушиваясь к ее энергичным интонациям, я понял, что всецело могу положиться на нее, и даже не поинтересовался, что она решила предпринять.
В 6 часов прибыл коллективо, то есть маленький автобус, и в нем, будучи единственным пассажиром, я и отправился навстречу неизвестности. Через час или немногим более, пройдя около 60 километров, мы подъехали к группе строений, крытых рифленым железом. Они тесно прижались к берегу лагуны, где находился причал, у которого стояло крошечное грузовое судно. Воды лагуны и пологие, выжженные солнцем склоны гор мягко отражали золотистые лучи вечернего солнца. Это был «порт» Перси, используемый нефтяной компанией для выгрузки оборудования и продовольствия с «большой земли». Здесь удалось узнать, что стоящее у причала грузовое суденышко должно отплыть в 10 вечера в Пунта-Аренас. Мне удалось попасть на него.
В Пунта-Аренас мы прибыли в 2 часа ночи, и один из матросов проводил меня до гостиницы «Отель-де-Франс», где мне предоставили двухместный номер. В четвертом часу, когда я только что задремал, ввалился мой сосед. Он находился еще под впечатлением весело проведенной вечеринки и, нисколько не смущаясь моим присутствием, что-то напевал. В половине седьмого я уже встал, оделся, побрился, выпил кофе и стал нетерпеливо ждать восьми часов, когда, не нарушая правил приличия, можно будет позвонить Робсону. Но лучше мне было бы с ним не разговаривать – я услышал совершенно ошеломившие меня новости.
У «Салаверри» снова задержка, прибытие судна ожидается только восьмого, то есть через сутки после намеченного выхода фрегата «Ковадонга», который должен доставить нашу экспедицию к проливу Бейкера. Робсон уже советовался с адмиралом, но тот сказал ему, что фрегат, к сожалению, задержать не удастся – это нарушило бы план передвижения всей эскадры. В этот критический момент мне казалось, что рушится все наше с таким трудом организованное предприятие.
Оставался один-единственный шанс спасти экспедицию. Адмирал советовал нам связаться с господином Томасом, капитаном «Салаверри», и попросить его помочь нам. Ведь наш багаж можно было бы перегрузить с «Салаверри» на «Ковадонгу», когда они встретятся где-нибудь в проливах, или же выгрузить багаж с «Салаверри» на один из островов, откуда другое попутное судно захватит его. Командующий эскадрой соглашался с таким планом, и теперь дело было только за капитаном Томасом – как он к этому отнесется? Рассчитывать на его положительный ответ было трудно – ведь судно выбилось из графика на целых шесть недель, и потерять еще время на чужие дела, да еще без разрешения администрации, капитан, конечно, не захочет. Такая операция сама по себе довольно рискованна. Штормы тут не редкость. Да и как практически осуществить ее? Сумеет ли капитан Томас найти наши контейнеры и вытащить их из трюма? Они были погружены в Глазго как обычный груз, а по пути пароход принял на борт еще около 2000 тонн различных грузов. Наш багаж мог оказаться под ними, на самом дне трюма. А возможно ли вообще выгрузиться на плаву? Чем больше я размышлял, тем безнадежнее выглядела вся затея.
К счастью, одно важное препятствие отпало. Южноамериканские таможенные чиновники не из таких, которые легко отступают от таможенных правил. Бюрократизм здесь в чести. Выгрузить же груз, раньше чем он достигнет порта назначения, – для этого необходима сложная и необычная процедура. Тем не менее Робсон сумел добиться разрешения от таможенных властей порта Пунта-Аренас произвести выгрузку. Это уже вселяло некоторую надежду на успех. Робсон попросил Джервиса установить связь с «Салаверри», и ему это удалось. Он заказал для нас срочный разговор с капитаном Томасом на сегодня в половине второго.
Почти все утро я провел в штаб-квартире военно-морского флота. Сам адмирал и весь его штат принимали искреннее участие в нашем деле, помогали разработать различные варианты на случай, если Томас согласится помочь нам. В понедельник, в шесть часов вечера, когда Джервису удалось установить связь с «Салаверри», судно находилось уже в северной части залива Пенас. При скорости в 15 узлов судно сегодня в полдень будет в проливе Инглиш-Нэроуз. На южном конце этого пролива находится небольшая метеорологическая станция, носящая название Пуэрто-Эден, – это единственный населенный пункт на пространстве во многие сотни километров. По нашим расчетам, «Салаверри» и «Ковадонга» встретятся в ночь на седьмое, следовательно, перегружать контейнеры с одного судна на другое придется ночью. Я не моряк, но хорошо представляю себе, как это будет сложно, особенно если учесть, что погода с нашими планами считаться не будет. Поэтому, возможно, нам придется принять другой план – просить капитана Томаса выгрузить багаж на берег в условленном пункте, где мы заберем его. После тщательного изучения карт было решено, что таким пунктом должен быть залив Фортескью – маленькая бухточка на необитаемом юго-западном берегу полуострова Брансуик. Якорная стоянка защищена здесь от ветра, а берег песчаный. Я был так поглощен разработкой и уточнением всех этих планов, что мне и в голову не приходило, как мала вероятность их осуществления.
С адмиралом обсуждался и другой важный вопрос. Договариваясь с ним о перевозке нашей экспедиции к проливу Бейкера на фрегате «Микалви», мы условились, что спустя примерно пять недель это судно вернется к месту нашей высадки. Если нам не удастся пересечь ледяной купол, мы возвращаемся к побережью и «Микалви» заберет нас оттуда. Теперь эта проблема вызывала у адмирала некоторые сомнения. Начальство военно-морского флота относилось к нам со столь подкупающей предупредительностью, так искренне старалось нам помочь, что мне не хотелось просить еще и о посылке фрегата. Но, с другой стороны, не очень улыбалась и перспектива пускаться в путь, лишив себя возможности выбраться из этой глуши в случае невозможности пробиться на восток. К счастью, нам определенно везло, решение пришло само собой.
Уже многие годы чилийское правительство пыталось основать поселок на этой безлюдной прибрежной полосе в южной части страны.
Случайно я узнал, что сравнительно недавно две семьи уже поселились на побережье, причем недалеко от того места, которое мы наметили для нашей высадки. Это обстоятельство, конечно, коренным образом меняло дело. Если нам не удастся пересечь ледяной купол, нас уже не будет тревожить перспектива надолго застрять на необитаемом берегу. Мы вернемся в поселок, где нас, конечно, приютят. Поэтому я прямо заявил адмиралу, чтобы он не беспокоился о посылке фрегата за нами по крайней мере до конца февраля. К этому времени, несомненно, станет известно, удалось ли нам пересечь ледяной купол. И даже в случае неудачи не будет особой нужды спешно посылать за нами судно.
Теперь настало время что-нибудь перекусить, и Робсон увез меня завтракать в Рио-Секо. Когда судьба экспедиции была почти решена, наступила нервная реакция; я только сейчас почувствовал, как устал, пропал даже аппетит, что со мной редко случается. После завтрака мы собрались в комнате Джервиса; точно в половине второго он включил радиопередатчик. Началось обычное повторение позывных. Вдруг из эфира к нам донесся голос радиста парохода «Салаверри». Сначала шли длинные переговоры о технике радиопередачи – казалось, им не будет конца. Затем Джервис спросил Робсона, хочет ли он говорить с капитаном. Наступила длительная пауза – капитан спускался с мостика. Снова серия позывных, наконец, раздался голос капитана, и Робсон спросил его о наших контейнерах. Конечно, капитан не имел ни малейшего представления об этом грузе и начал выяснять подробности, задавая вопрос за вопросом. Не знаю, какой характер у этого человека, но было просто приятно слышать его спокойную, деловую речь, его добродушно-иронический тон.
И вот наконец Робсон подошел к основному. Коротко и ясно обрисовал суть дела, изложил наш план, не забыв отметить живое участие адмирала в его разработке. Лучшего адвоката, чем Робсон, нельзя было и желать. Все же я счел нужным подкрепить его доводы и своей убедительной просьбой и, затаив дыхание, стал ждать, когда аппарат будет переключен на прием. Капитан Томас начал с того, что выразил удовольствие знакомством со мной, хотя бы и по радио. Он добавил, что всегда очень интересовался экспедициями на Эверест. Наша просьба его-де совершенно не удивляет, и он заверил меня, что сделает все от него зависящее, чтобы выручить нас. Вместе с тем он предупредил меня, что ничего определенного обещать не может, так как не имеет ни малейшего представления, где находятся наши контейнеры; вполне возможно, что они попали в ту часть трюма, до которой сейчас не добраться. Капитан просил нас снова связаться с ним в половине пятого, к тому времени, как он полагал, можно будет дать определенный ответ. Я поблагодарил его и передал просьбу адмирала выгрузить наш багаж на берегу залива Фортескью. Капитан ответил, что о таком месте он ничего не слышал, но обещал посмотреть карту и позже уточнить место по радио, если, конечно, ему удастся извлечь из трюма наши контейнеры. На этом разговор закончился. Хотя в словах капитана было много всяческих «но», я впервые почувствовал, что наконец появились реальные шансы на успех экспедиции. Я так обрадовался, что забыл даже спросить капитана, где в данный момент находится «Салаверри».
Оставалась, правда, еще одна нерешенная проблема, сильно беспокоившая меня, – смогут ли вовремя прибыть остальные участники экспедиции. В субботу Робсон послал через британское посольство в Сантьяго телефонограмму Джеку, в которой просил их прибыть в Пунта-Аренас не позднее среды, в первой половине дня. В понедельник он получил ответ, что они уже вылетели в Буэнос-Айрес: прямого рейса в Пунта-Аренас, по-видимому, не было. Во вторник, в полночь, из Буэнос-Айреса отправляется самолет аргентинской авиационной компании, который в среду в 11 утра должен прибыть в Пунта-Аренас. Это был как раз тот самолет, на котором я прилетел сюда неделю назад. Тогда он прибыл ровно в полдень. Оставалось только надеяться, что им удастся достать билеты на этот рейс. Конечно, и самолет еще может опоздать.
И вдруг приятный сюрприз: в 4 часа я получил сообщение, что мои товарищи прилетели на самолете, прибывшем из Рио-Гранде. Вскоре я услышал по телефону голос Джека и его рассказ о приключениях, и у меня отлегло от сердца: значит, он где-то здесь, совсем близко. Оказалось, что письмо Робсона он получил чуть ли не в полдень в понедельник. Самолет из Сантьяго в Пунта-Аренас отправлялся во вторник, но, к сожалению, билетов на него уже не было. Через два часа в Буэнос-Айрес должен был выйти самолет «Комета» аргентинской аэролинии. И Джек рассчитывал попасть на него, в надежде пересесть на ночной самолет, отправляющийся из Буэнос-Айреса в Пунта-Аренас во вторник. Времени оставалось мало, а дел было много – нужно было разыскать Гарсиа и Марангуника и предупредить их о срочном вылете, получить деньги в банке, необходимые для дальнейшего пути, выхлопотать аргентинскую визу. Немало было и других забот. Они едва успели на «Комету». По прибытии в Буэнос-Айрес оказалось, что билеты на самолет, вылетающий во вторник в Пунта-Аренас, уже все проданы. Но им удалось разузнать, что через два часа отправляется в Рио-Гранде другой самолет, принадлежащий частной авиакомпании «Аустраль»; правда, он улетал с другого аэродрома, находящегося в 35 километрах от Буэнос-Айреса. Если он прибудет в Рио-Гранде вовремя, то можно будет поспеть на самолет, вылетающий в Пунта-Аренас. В дальнейшем все шло как по маслу.
Неожиданное прибытие остальных участников экспедиции уже само по себе было хорошим предзнаменованием. Мне казалось, что на этот раз счастье нам не изменит. В половине пятого мы вновь собрались в комнате Джервиса. Связь с «Салаверри» была быстро установлена, и снова потянулся длинный обмен техническими терминами между Джервисом и радистом судна, который, видимо, трудился не за страх, а за совесть. Но вот к аппарату подошел капитан Томас... Несколько ничего не значащих фраз, и наконец главное: контейнеры найдены и уже вытащены из трюма. Но они очень громоздки и не помещаются в судовые лодки, поэтому капитан решил вскрыть их и перепаковать все запасы и снаряжение в удобные для транспортировки тюки. Не будем ли мы возражать? Конечно, согласие было тотчас дано.
Капитан сообщил нам местонахождение судна – оно подходило к северному входу в пролив Инглиш-Нэроуз. Был полный штиль, над морем стоял туман – значит, судьба снова благоволит к нам. «Салаверри» еще не миновал Пуэрто-Эдена, который казался нам подходящим местом для выгрузки. Капитан согласился с моим предложением, и, пока мы обсуждали другие детали плана, Робсон связался с адмиралом и тотчас получил его согласие на новый вариант. Мое несколько невнятное выражение благодарности капитан Томас прервал, сказав, что ему нужно скорее возвратиться на мостик, чтобы самому вести судно по этому трудному участку пути.
Точно гора свалилась у меня с плеч; и вместе с тем сердце наполнилось чувством глубокой благодарности ко всем этим великодушным людям, чье бескорыстное содействие спасло от провала нашу экспедицию.
Плавание по проливам
На утро в среду оставалось еще немало дел. Накануне вечером мы поднялись на борт «Ковадонги», чтобы засвидетельствовать свое уважение капитану судна Рёбке. Он просил нас прибыть на корабль завтра в половине первого. Договорившись, кто что делает, мы условились встретиться ровно в полдень в доме родителей Седомира Марангуника, живущих в нескольких минутах ходьбы от пристани. Все утро прошло в заботах – получали керосин, бегали в поисках тары для него, сделали кое-какие мелкие покупки, получили аргентинские деньги, на случай если нам придется провести некоторое время в этой стране. Попрощавшись со своими хозяевами, точно в назначенное время я прибыл в дом Марангуника, где должны были собраться все участники экспедиции.
Но куда я попал? Это был не сбор участников экспедиции, а грандиозный прием, который родители решили устроить в честь отъезда их горячо любимого сына. Помимо нас, здесь присутствовали, по-видимому, все знакомые и родственники хозяев дома. Был задуман пышный банкет. Мои слова, что у нас, пожалуй, нет времени для такого «завтрака», вызвали лишь дружный смех у всей компании. Мне заявили, что я нахожусь сейчас в Чили, и пунктуальность, к которой я, возможно, привык в Англии, здесь не в моде. Кроме того, наш хозяин – близкий знакомый Рёбке, а капитан вообще очень хороший парень. Такой аргумент показался мне по меньшей мере странным и не совсем уместным. Чили или не Чили, но мы нарушали свое обещание капитану и, кроме того, ставили под удар судьбу нашей экспедиции. Но можно ли было упорствовать?! Уж очень не хотелось портить людям настроение перед отъездом. Да это было бы и неблагодарно с моей стороны, а ведь мне еще предстояло жить и работать с моими новыми чилийскими друзьями. Итак, получив заверение, что завтрак займет не более нескольких минут, я сдался:
Конечно же, мои опасения подтвердились. Банкет был устроен на славу, одно изысканное блюдо сменялось другим, и все это происходило торжественно и неторопливо. Во мне все кипело, и я еле сдерживался, чтобы не наговорить резкостей. Вырвались мы оттуда только в половине второго. Когда мы добрались до пристани, у меня по спине забегали мурашки – фрегат был уже в море в нескольких километрах от берега. Неужели все пропало и все наши усилия пошли насмарку? Но переживания были напрасны – дежурный офицер, поднявшийся к нам с катера, стоявшего у причала, мило улыбаясь, сказал нам, что «Ковадонга» вышла в море для проверки навигационных приборов.
Это весьма длительная процедура. Когда она закончилась, судно вернулось и остановилось примерно в полукилометре от причала. На судно нас доставил катер. Мы поднялись на борт, чтобы по всем правилам отдать рапорт капитану, который свободно говорил по-английски, но он встретил нас следующими словами: «Очень жаль, господин Шиптон, что вы не смогли прибыть в условленное время. Наш флот, правда, невелик, но мы привыкли к дисциплине».
Я готов был провалиться сквозь землю. Что можно было ответить на такое уничтожающее, спокойно высказанное замечание? Хотелось объясниться, но любая попытка только ухудшила бы дело: Тут же приказав дать бортовой залп как сигнал отправки, капитан Рёбке жестом отмахнулся от моего объяснения и произнес короткий спич в честь нашего прибытия на борт, никак не вязавшийся с его предыдущими укоризненными словами. Он сказал, что наше пребывание на судне делает ему честь, что он и его товарищи по службе всегда к нашим услугам. Капитан выразил также надежду, что мы здесь будем чувствовать себя как дома и без всякого стеснения в любое время можем обращаться к нему. Само собой разумеется, праздных слов в этой речи не было. Действительно, на всем пути команда была необычайно предупредительна, капитан делал все, чтобы мы не испытывали каких-либо неудобств.
«Ковадонга» взяла курс строго на юг. Дул сильный ветер, на море поднялось сильное волнение. С западной стороны тянулось побережье полуострова Брансуик, самого южного выступа американского континента. Это был мрачный ландшафт, полускрытый от нас разорванными облаками, низко проплывавшими над холмистой пустынной местностью. Но на душе было радостно и спокойно, я ничего не желал иного, как находиться здесь, на этом судне, на старте тысячекилометрового пути по узким проливам одного из наиболее причудливых архипелагов земного шара. Впереди нас ждало полное приключений альпинистское восхождение, затем путь через неизведанный хребет. В жизни редко испытываешь полное счастье, но в этот момент я был действительно счастлив!
Мы поднялись на борт корабля в своей обычной легкой летней одежде, так как, получив экспедиционное снаряжение, тут же постарались избавиться от всего ненужного. В море было холодно, и нам выдали из судовых запасов анораки на теплой подкладке. Нам с Джеком отвели койки в судовой амбулатории, остальных разместили в каюте по соседству. Питались мы в офицерской столовой. Большинство офицеров говорило по-английски. В тот же день после обеда было получено сообщение от капитана Томаса, что наш багаж перепакован в 27 тюков и все уже выгружено на берег в Пуэрто-Эдене. Я набросал ему на бумажке послание со словами благодарности, которое капитан Рёбке обещал передать на «Салаверри», когда мы встретимся с этим судном – примерно в 2 часа ночи. В тот вечер мы рано легли спать, и, убаюканный плавной качкой судна, я скоро заснул.
Следующее утро встретило нас колючим ветром. Ландшафт резко изменился. Мы все еще шли Магеллановым проливом, но огибали уже самый южный мыс, держа курс на северо-запад. Узкий пролив отделяет здесь остров Санта-Инес от материка. По обеим сторонам пролива виднелись лесистые холмы, которые на небольшом расстоянии от берега исчезали в облаках, висевших в 600 метрах над землей. Береговая полоса, леса, все было покрыто свежевыпавшим снегом – не верилось, что до дня летнего солнцестояния осталось лишь две недели.
Можно проплыть многие сотни километров по этому лабиринту проливов и не встретить ни души. Удаленные места большинства островов совершенно не исследованы, не составляет исключения и Санта-Инес. Это один из крупнейших островов архипелага. Длина его 140, а ширина 90 километров. Горы едва достигают 1200 метров высоты, но центральная часть их, видимо, занята обширным ледником. Две попытки исследовать внутренние районы острова не увенчались успехом. Экспедициям удалось проникнуть всего лишь на несколько километров от берега – местность оказалась труднодоступной, к тому же погода была плохая.
Утром мы долго обсуждали наши дальнейшие планы. По большинству вопросов было достигнуто полное согласие, не могли мы договориться лишь о самом главном. Эдуард и Седомир согласились с местом высадки, намеченным мною, но Джек был против. Он советовал выгрузиться в 25 километрах восточнее, вблизи устья реки Паскуа. Ему казалось, что, идя восточным путем, мы избежим многих трудностей, с которыми, вероятно, пришлось бы встретиться в верхней части ледника Хорхе-Монт. Мы же возражали против проекта Джека, не без основания считая, что восточный путь проходит по густым лесным зарослям, кроме того, нам пришлось бы преодолевать еще один горный хребет. Спорили мы долго и горячо, но полностью убедить Джека нам все же не удалось. Правда, после того как мы привели еще ряд убедительных доводов, он в конце концов уступил. Единодушны мы были лишь в том, что у места нашей высадки на берег или поблизости должно быть какое-нибудь жилье.
Тем временем я старался присмотреться к двум нашим чилийским спутникам, а они, вероятно, ко мне. Пуститься в такого рода предприятие с людьми совершенно неизвестными было бы по меньшей мере опрометчиво. Однако выбор компаньонов по экспедиции – в известной степени лотерея. Собственный опыт подсказывал мне, что не следует упорно придерживаться однажды сложившегося мнения о человеке. Знакомство с человеком в обычных условиях, сколь бы близким оно ни было, может оказаться плохим советчиком в вопросе, подходит он для экспедиции или нет. Те или иные его недостатки, которые в повседневной жизни обычно даже не замечаешь, в экспедиции могут стать источником постоянного раздражения. Люди, великолепно владеющие собой в минуты кризиса, могут потерять присутствие духа в периоды вынужденной бездеятельности. Многое зависит и от характера людей, когда они находятся в тесном контакте друг с другом. Часто я близко сходился с двумя коллегами по экспедиции, но между собой они никак не ладили. Во время одной из экспедиций я познакомился с человеком, которого стал считать чудесным товарищем, хотя до этого мне охарактеризовали его как человека, совершенно невыносимого в походах. Следовательно, никакого рецепта, как подбирать участников экспедиции, дать нельзя. Ответ может дать только время, сама жизнь. Очевидно, здесь обстоит дело так же, как в браке. Бывает, что брак, устроенный через сватов, оказывается счастливым, а брак по любви – неудачным.
Как только Гарсиа и Марангуник прибыли в Пунта-Аренас, я тут же постарался познакомиться с ними поближе. Мое первое впечатление о них в общем не изменилось и в дальнейшем. Гарсиа – коренастый, сравнительно невысокого роста темноволосый человек. Вначале он показался мне несколько замкнутым, но вскоре оказалось, что он общителен, находчив и остроумен, всегда находил веселую шутку, чтобы поднять настроение. Он уверен в себе и принимает советы других, только тщательно их взвесив. По профессии он инструктор физической культуры, но читает лекции и по психологии. Марангуник – высок и худощав и очень напоминает Хиллари (Эдмунд Хиллари вместе с Тенсингом 29 мая 1953 года совершил первовосхождение на Эверест (Джомолунгму). – Прим. ред.). Сильно выступающая массивная нижняя челюсть свидетельствует о решительности его характера, каким он и был в действительности. Он спокоен, медлителен в разговоре, не способен так мило шутить, как Гарсиа, но его отнюдь не назовешь суровым или строгим. Его лицо всегда готово осветиться яркой улыбкой, и тогда огромная его челюсть еще больше выдвигается вперед. Подобно многим решительным людям, он кажется упрямым, но его упрямство смягчает строгая логика суждения. Марангуник никогда не принимал решения наспех, он всегда тщательно взвешивал все обстоятельства и обычно оказывался прав.
Джек как-то сказал мне, что они оба не говорят по-английски; это несколько встревожило меня. К счастью, оказалось, что это не так. Гарсиа говорил по-английски довольно свободно, но был совершенно не в ладах с грамматикой и плохо понимал английскую речь. Марангуник, напротив, говорил плохо, а понимал, по-видимому, все. В общем сочетание было удачным: один хорошо понимал, другой прекрасно говорил. Следуя английскому обычаю, мы с Джеком после первого же знакомства стали звать их по имени, они же, несмотря на просьбу обращаться к нам так же, до конца экспедиции упорно называли нас официально – мистер Эвер и мистер Шиптон.
Большую часть дня мы проводили на капитанском мостике, наблюдая, как фрегат лавирует между бесчисленными островками по узким проливам. Эти проходы часто напоминают глубокие каньоны, иногда же они шире главного пролива. Здесь много географических названий, связанных с собственными именами: залив герцога Йоркского, остров Каррингтон, пролив Смита, бухта Кочран, которые отражают участие англичан в картировании этого обширного лабиринта водных путей. Около полудня мы достигли западного конца Магелланова пролива, пересекли обширный залив, открытый к Тихому океану, а затем вошли в еще более запутанную сеть проливов, ведущих к северу. Погода нас не баловала – время от времени налетал шквал дождя или снега и видимость резко ухудшалась. Но к вечеру на небе появились просветы, и лучи солнца, отражаясь от капелек дождя, создавали правильные полукруги бриллиантовых радуг, ярко выделявшихся на фоне темного неба. Вдали на востоке нашим взорам часто открывались горные вершины, увенчанные ледниками. Слева и справа широкий пролив окаймляли темно-зеленые крутые скалистые стены. Это был вход в фьорд Кальво.
Рано проснувшись на следующее утро, я не услышал привычного шума двигателей – фрегат стоял на якоре. Казалось, что мы зашли в озеро, причем не очень большое, так как со всех сторон была видна земля. Часы показывали лишь 6 часов 30 минут, но солнце стояло высоко и приятно грело. Выдалось на редкость чудесное утро, воздух был чист и прозрачен. Такую прозрачность можно наблюдать лишь в странах с затяжными периодами дождей. Темная зелень лесов из южного бука с яркими белыми пятнами цветущих магнолий, сверкающие ледяные горные вершины острова Веллингтон, безоблачное небо четко отражались на зеркальной поверхности озера. Какой резкий контраст со вчерашним днем – холодным, сырым, со штормовыми ветрами! Казалось, что за ночь мы приплыли в новый мир – в мир света, ярких красок и покоя.
На западном берегу, примерно в километре от нас, стоял одинокий бетонный домик, над которым одиноко возвышалась радиомачта. Это метеорологическая станция Пуэрто-Эден. Три или четыре лодки, отчалив от берега, направились к фрегату и вскоре подошли к борту нашего судна. В примитивных, грубо сколоченных лодках по двое-по трое сидели мужчины, женщины, дети в какой-то первобытной одежде, сшитой из шкур и грубой ткани. В лодках лежали груды огромных моллюсков.
На борт были доставлены и все наши тюки. Прежде чем сесть за завтрак, мы бегло проверили их содержимое. Капитан сообщил, что здесь мы простоим почти полдня, чтобы войти в пролив Бейкера утром. У нас оставалось время, и после завтрака мы отправились на берег. Нас встретили трое мужчин – весь штат метеорологической станции. Они явно были рады гостям, и это не удивительно в такой глуши, ведь по договору они должны были жить здесь в полном одиночестве два года. Даже в такое чудесное утро трудно было представить себе жизнь в этом уединенном месте, а в обычное здесь ненастье можно действительно впасть в тоску. Во второй половине лета дожди почти не прекращаются. Сегодня они впервые увидели солнце после более чем трехнедельного ненастья. Зимой здесь очень холодно, ночи длятся бесконечно. Помимо постоянных своих обязанностей, они стараются найти себе еще какое-либо занятие. Временами ловят рыбу в проливах или охотятся. Но местность здесь такая, что едва ли рискнешь удалиться далеко от станции. Как ни странно, но эти люди не жаловались на свою судьбу.
Сопровождаемые одним из метеорологов, мы отправились на прогулку в глубь территории. Места действительно нехоженые – нет даже тропинок, и мы, не пройдя и 20 метров от станции, попали в трясину и едва выбрались из нее – на каждом шагу грязь по колено. Дальше пришлось подниматься по крутому лесистому склону, где мы с трудом продрались через густой жесткий подлесок, цепляясь за колючую ежевику и спотыкаясь о покрытые мхом пни. Даже без груза это был изнурительный труд; перспектива тащить на себе еще 25 килограммов груза в таких условиях отнюдь нас не радовала. Я явно был оптимистом, рассчитывая достичь ледяного купола за три недели.
Пот лил с нас в три ручья, пока мы поднимались по склону метров на двести; мы окончательно выдохлись и присели отдохнуть и понежиться под ласкающими лучами солнца. Отсюда открывался великолепный вид на всю ажурную сеть узких проливов, озер и утопающих в зелени островов и полуостровков. Прямо не верилось, что мы уже у самого Тихого океана. По этим проливам из Атлантического океана в Тихий и обратно идут суда водоизмещением до 10 тысяч тонн.
Возвращаясь к метеостанции, мы посетили несколько разбросанных вдоль побережья хижин индейцев племени алакалуф. Они живут здесь с незапамятных времен, их хижины можно было встретить на всем побережье, протянувшемся почти на тысячу километров от залива Пеньяс на севере до западного входа в Магелланов пролив. Не так давно численность их достигала нескольких тысяч человек, но после прихода сюда белых индейское население резко сократилось. Предполагают, что в настоящее время на всем этом обширном пространстве осталось около 200 человек. Горькой иронией звучит теперь утверждение специалистов, что это число стабильно и что нет основания считать это племя вымирающим.
Подобно другим патагонским индейцам, таким, как она и яган, алакалуфы ведут примитивный образ жизни. Они почти не общаются с белыми поселенцами и живут так, как, по-видимому, жили сотни лет назад. В 1888 году салезианское церковное братство отправило миссию на остров Доусон, лежащий на крайнем юге этой территории, чтобы обратить индейцев алакалуф в христианскую веру. Но миссионеры не добились никакого успеха, не удалось им и убедить индейцев перейти к оседлому образу жизни – они остались кочевниками. Такое упорство легко понять; дело в том, что, находясь длительное время в поселке, они контактируют друг с другом и легко заболевают инфекционными болезнями, часто смертельными. Утверждают, что одна из главных причин невероятного сокращения численности индейцев – корь, болезнь, которая у них, по-видимому, почти всегда приводит к смертельному исходу. До установления маяка на острове Сан-Педро в 1932 году и метеорологической станции в Пуэрто-Эдене в 1936 году индейцы не имели регулярных связей с белым населением.
Вряд ли во всем мире найдется много народов, которые не пришли еще к необходимости жить в поселках. Алакалуфы не знают системы кланов, вождей, не предпринимали какой-либо попытки заняться земледелием или животноводством. Индейцы этого племени живут небольшими семьями вблизи проливов и ведут бродячий образ жизни в поисках пропитания. Они никогда не останавливаются на длительное время на одном месте, хотя именно оседлый образ жизни позволил бы им использовать богатые возможности обеспечить себя средствами существования. Иногда они, правда, остаются некоторое время на одном месте, если, скажем, им удается обнаружить кита, мертвого или живого, попавшего в почти закрытый водный бассейн. Тогда в небо поднимаются дымовые сигналы, чтобы привлечь внимание тех, кто может оказаться поблизости. Собранная таким образом компания остается вместе только до тех пор, пока не будет съедена вся пища. Иногда они устраивают совместные походы нескольких семей на лежбища морских львов, особенно когда у тех появляются детеныши. И лишь во время этих довольно случайных встреч они совершают такие важные обряды племени, как церемония посвящения молодых людей в таинства племени.
В наши дни индейцы иногда выпрашивают еду у пассажиров или матросов пароходов, но обычно алакалуфы сами добывают пропитание на месте, довольствуясь дарами природы. Основная их пища – всевозможные ракообразные, мясо морских львов и морских птиц; едят они также ягоды и разные дикорастущие плоды. Нередко им удается поймать и других морских животных – морских свинок и выдр, различных рыб, а если повезет, так и ланей в лесах. Запасы пищи здесь неисчерпаемы, и даже при самых примитивных методах добычи индейцы вполне обеспечивают себя пропитанием. Это, пожалуй, одна из причин примитивности их хозяйства. Никаких запасов пищи они не делают. Нет у них и привычки к регулярному принятию пищи, едят они лишь тогда, когда представляется случай. Пища (за исключением мяса морских ежей, которое индейцы едят сырым) жарится прямо на огне, посудой они, конечно, не пользуются, у них нет даже подобия мисок или тарелок.
Мелких ракообразных индейцы собирают у берегов, но крупные мидии, самое любимое их лакомство, водятся только на значительной глубине. Мидий, если глубина воды 4 – 5 метров, они бьют острогой. В более глубоких местах, до 10 метров, приходится нырять и ловить добычу руками. Эта работа обычно выполняется женщинами, которые, очевидно, легче переносят холод. После трех или четырех таких операций эти героини спешат на берег к костру – вода здесь ледяная.
Морских львов обычно гарпунят или убивают палками, когда они выходят на берег. Ловят их также сетями из сыромятной кожи, закрывая ими вход в полузатопленные пещеры, где морские львы ищут укрытия. За морскими птицами, особенно бакланами, охотятся обычно ночью на скалистых островках, где птицы высиживают птенцов. Чтобы быть меньше заметными, индейцы мажут углем лицо и руки и прячутся в скалах недалеко от гнездовий, до того как птицы устроятся на ночлег. Поймав птицу, они раздрабливают зубами ей голову. За выдрой и ланью они охотятся с собаками – единственными здесь домашними животными.
Индейцы алакалуф живут в овальных хижинах размером примерно четыре на три метра и высотою до двух метров. Строят их так. В землю вбивают молодые деревца в виде круга и связывают их вершины так, чтобы образовался куполообразный каркас. Кроют хижины шкурами морских львов, а если их недостает, то древесной корой или травой. Хижина напоминает примитивную юрту – куполообразную палатку кочевников Центральной Азии. Так же как и в юрте, очаг расположен в центре, топят по-черному. Хижина всегда полна дыма, но в ней тепло и сухо. Спят обычно на мягком настиле из веток.
Огонь добывают с помощью кремня. Правда, теперь пользуются и спичками, но снабжение ими довольно случайное, поэтому индейцы стараются поддерживать огонь и даже при переходах несут с собой тлеющие угли. Дальних охотничьих походов как по воде, так и по суше они обычно не совершают и никогда не отваживаются зайти в глубь суши, далеко от моря. Прежде, несмотря на холод и сырость, люди ходили здесь почти голыми, носили лишь накидки из шкур. Теперь взрослые надевают какую-либо одежду, хотя детей чаще всего можно видеть голыми. О времени они почти не имеют представления. У них есть понятия «день», «ночь», «зима» и «лето», но единицы времени, как, например, час, неделя, месяц, для них не имеют никакого значения. Этим, пожалуй, отчасти объясняется их неспособность вести счет выше пяти. Их слово «пять» – синоним слова «много».
Несмотря на низкий уровень их интеллектуального развития и примитивную общественную жизнь, у индейцев племени алакалуф, как и у других слаборазвитых народов, много всяких обычаев, племенных ритуалов и религиозных или суеверных церемоний. У них, по-видимому, нет половых запретов до женитьбы и не устраиваются свадьбы. Когда мужчина и женщина принимают решение жить совместно, жених просто переходит в семью девушки. Полигамия не запрещена, но и не распространена, за исключением лишь тех случаев, когда мужчина берет в жены двух сестер или вдову с дочерью. Во время родов мужчины покидают хижину, а муж, раскрасив красной краской лицо и правое плечо, надев на голову венок из белых перьев и опоясав грудь шкурой белого гуся, становится на стражу снаружи у двери. Детей они любят, но особой нежности не проявляют. Как только ребенок начинает ходить, его полностью предоставляют самому себе; в возрасте четырех лет дети уже должны ловить рыбу острогой, готовить пишу для себя и выполнять другие работы.
Когда кто-либо умирает, индейцы мажут себе лицо углем. Тело умершего зарывают в землю или, чаще, кладут в небольшую пещеру у подножия скалы, а иногда просто прячут в подлеске. Рядом с телом покойника кладут мясо и различных ракообразных; в миниатюрной хижине, построенной рядом, оставляют несколько горящих угольков. Этот обряд, по-видимому, свидетельствует о том, что алакалуфы верят в загробную жизнь, но, возможно, здесь сказалось влияние миссионеров.
Поскольку успех индейцев в добывании пропитания очень сильно зависит от природы, а их удаче в этом постоянно препятствуют штормы и ураганы, не удивительно, что среди них распространено множество суеверий, связанных с погодой. Так, они считают, что нельзя разбрасывать песок или мелкую гальку в хижине или бросать их в воду – это вызовет ненастье. По этой же причине не следует убивать попугая, нельзя даже смотреть на стайку попугаев, пролетающих над головой. Если, плывя на лодке, они едят ракообразных, то раковины не выбрасывают в воду, а сохраняют их, пока не достигнут берега; там индейцы закапывают раковины в землю значительно выше той отметки, которой достигает вода во время самых сильных приливов, – иначе погода испортится. И наоборот, если высыпать в воду золу, то наступит хорошая погода. Когда во время плавания их настигает шторм, они, чтобы задобрить его, бросают в воду яйца. Если яиц в запасе нет, можно сжечь старую корзину.
Чтобы погода была хорошей, они закапывают в землю большой зуб морского льва и кладут рядом с ним маленький белый камень. Если в следующем году собака выроет их, это считается верным признаком установления ясной, безветренной погоды.
Вот, пожалуй, и все, что во время прогулки нам удалось узнать о жизни индейцев. К завтраку мы вернулись на фрегат. Нам было подано блюдо, изготовленное из огромных мидий, которых мы недавно видели в лодках индейцев. Мясо мидий довольно сочное и не такое жесткое, как казалось, ну а о вкусе можно, пожалуй, спорить. Жаркое послеполуденное время мы провели за проверкой наших припасов и снаряжения. Все было в порядке. Мы наполнили керосином пластмассовые контейнеры, которые вместили десять галлонов. Решено было несколько усовершенствовать наши снегоступы и оборудовать их креплением. Вся судовая команда с живым интересом наблюдала за нашей работой, которая, по правде говоря, не совсем ладилась. Кончилось дело тем, что боцман пришел нам на помощь, добыл необходимые инструменты и быстро наладил ременное крепление.
Ровно в 6 часов «Ковадонга» подняла якорь. Сильно вздрогнув, когда винты врезались в воду, корабль начал плавно скользить по воде. Пересекли озеро-лагуну, затем прошли узким проливом между двумя лесистыми островами; далее один пролив сменялся другим. Небо было почти безоблачным, воздух тих и неподвижен. В зеркальной глади вод необычайно четко отражались леса и горы, уже начавшие темнеть в мягком свете наступившего вечера.
Поужинав, мы часов в восемь вернулись на капитанский мостик, чтобы посмотреть, как судно будет проходить по узкому проливу Инглиш-Нэрроуз. К этому времени солнце уже скрылось за гребнем гор острова Веллингтон, и на западе вся суша погрузилась в глубокую тень. Но на востоке далекие пики горных хребтов еще были освещены лучами заходящего солнца. Временами казалось, будто судно движется по заливу, из которого нет выхода, но вдруг оно делало поворот на 90° и плавно входило в другой пролив, неожиданно открывавшийся то с одной, то с другой стороны. Поражает искусство, с которым повсюду расставлены маяки и бакены, они видны на воде, у самого берега, высоко на склонах гор. Момент и направление поворота судна капитан определял по бакенам или створам, ожидая, когда два бакена совместятся в одну линию. Наблюдая за ходом судна в такую прелестную погоду, редкую для здешних мест, не нужно быть моряком, чтобы представить себе, как трудно вести судно в обычную здесь штормовую погоду. Ветер, отражаясь от стены гор, внезапно превращается в ураганный порыв любого направления, в любую минуту в пролив может ворваться слепящий снежный шквал, и тогда из океана одна за другой накатываются волны.
Написав полдюжины писем, чтобы отправить их, когда фрегат прибудет в Вальпараисо, около полуночи я отправился спать, но долго не мог заснуть, думая о предстоящей высадке на берег.
Карта 1
Карта 2
Карта 3
