Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Эрик Шиптон. В стране бурь. Издательство «Мир», Москва, 1967 г.
Высадка на берег
Наступило утро 10 декабря. Проснулся я в четверть седьмого, быстро оделся и поднялся на капитанский мостик. Там стоял капитан Рёбке в накинутой шинели. Толстый шерстяной шарф и светло-голубая спортивная кепка с длинным козырьком не совсем гармонировали с этой военной одеждой. Это, видимо, его обычный головной убор, когда он находился в море. Фрегат, державший курс на восток, прошел уже далеко по проливу Бейкера, и я отчетливо видел выступ суши, где широкий пролив делился на две системы фьордов; один фьорд вел на северо-восток, к устью реки Бейкер, другой – на юго-восток, к устью реки Паскуа. До места назначения оставалось меньше трех часов ходу.
Погода изменилась. Подул свежий северный бриз, и, хотя светило солнце, большую часть неба затянуло тяжелыми облаками. Капитан сказал, что меньше чем через сутки разразится шторм и что очень хотелось бы успеть пройти за это время бурный залив Пеньяс, снискавший дурную славу. Но все обошлось благополучно, судьба и на сей раз не отказала нам в своей благосклонности. Правда, удовольствие от путешествия было несколько испорчено опасениями, что надвигавшийся шторм помешает высадке. Трудно было, конечно, рассчитывать, что капитан согласится ждать наступления более подходящей для высадки нашего «десанта» погоды. Теперь наконец я вздохнул с облегчением – и этой, последней опасности мы избежали.
После завтрака мы перенесли свои тюки к самому борту, чтобы тотчас начать выгрузку, и вернулись на мостик – не терпелось увидеть ту точку на берегу, которая должна стать начальным пунктом нашего похода. Фрегат вошел в фьорд Кальво, который ничем не отличался от сотни других, встреченных нами ранее. Правее нас по курсу лежал остров Франсиска, вытянувшийся почти на 20 километров. Густой лес на его берегах скрывал от нас южную сторону горизонта. Но когда мы обогнули его с востока, перед нами неожиданно возникла белая громада ледника Хорхе-Монт. На переднем плане то вспыхивал в лучах солнца, то угасал отвесный обрыв его языка, своеобразным полуостровом вдававшегося в море. От верхней кромки обрыва пологая поверхность ледника поднималась к горным вершинам. Через 20 минут «Ковадонга» бросила якорь у северного берега острова Фаро, закрывающего вход в глубокий залив.
Пока команда фрегата спускала шлюпку и грузила в нее наш багаж, мы прощались с гостеприимным капитаном и офицерами. Меня глубоко тронуло их дружелюбие, живой интерес ко всем деталям нашего путешествия; они искренне сожалели, что настал час расстаться, и устроили нам трогательные проводы. Мы спустились в шлюпку, в нее сели также лейтенант и три матроса. Заработал мотор, и вот шлюпка, подгоняемая мягкой волной, отвалила от борта. Через несколько минут мы зашли за западный выступ острова Фаро и фрегат скрылся из виду, до нас донеслись только три его прощальных гудка.
Всего лишь 40 лет назад ледник Хорхе-Монт полностью занимал залив. С тех пор он отступил километров на десять, хотя его юго-восточный край еще спускается прямо в воду. На южной же окраине залива ото льда освободилась уже широкая полоса песчаного пляжа. Этот берег показался мне идеальным местом для высадки, и я попросил лейтенанта направиться туда. Для нас теперь важно было установить контакт с местными поселенцами, которые в случае нужды могли бы нам помочь. Завязать знакомство хотелось бы именно сейчас, когда мы еще были гостями чилийского военно-морского флота. Правда, мы не совсем представляли себе, где следует искать поселение, но полагали, что оно находится где-то на северо-западном берегу залива. Пока обсуждали этот вопрос, вдали показалась лодка, которая шла примерно в двух километрах от нас, держа курс на остров Фаро. Мы повернули назад и направились к ней.
В лодке был только один человек, мужчина средних лет с приятным обветренным лицом, сильно напоминавший шотландского крестьянина. Не проявив ни малейшего удивления или любопытства, владелец лодки спокойно и умело на ходу пришвартовался к нашей шлюпке. Узнав, что нам нужно, он повел нас в небольшую бухточку на западной стороне залива, а затем около километра вверх по какой-то речушке. Здесь, на поляне, со всех сторон окруженной лесом, мы увидели два деревянных дома, сложенных из толстых бревен.
Наша шлюпка направилась к песчаному пляжу, где два парня приветливо махали нам руками. Не успели мы пристать к берегу, как из домов вышли две женщины и несколько ребятишек. Мы начали выгружать наш багаж, складывая его на берегу, а лейтенант вместе с одним из побладоров (местные поселенцы) направился к домам. Мы завели разговор с оставшимся парнем и спросили, не может ли он достать нам лошадей для перевозки багажа к южному берегу залива; туда было не менее 10 километров, и переноска груза на себе отняла бы у нас несколько дней. Он ответил, что лошадей здесь нет и добраться к южному берегу по суше очень трудно, но груз можно перевезти туда завтра на лодке, если, конечно, сохранится хорошая погода.
Мы уже было согласились, но вернувшийся лейтенант предложил перебросить груз на шлюпке. Мы с радостью приняли это предложение, хотя я и помнил о желании капитана поскорее выбраться из пролива Бейкера и, не задерживаясь, пройти залив Пеньяс. Наш багаж снова был погружен в шлюпку. Увидев, что поселенцы плохо одеты, мы подарили им три куртки, три пары брюк и мое не совсем уже новое пальто. Сначала они было отказались, считая, что для подарка эти вещи слишком ценные, но затем с удовольствием их взяли. На прощанье мы обещали дать им сахару, кофе и других продуктов, если они придут на нашу базу. Они ответили, что навестят нас в ближайшие два дня. На этом мы дружески расстались.
Тем временем начался отлив, настолько сильный, что мы с трудом сдвинули шлюпку в воду, пользуясь шестами как рычагами. Усевшись в шлюпку, мы направились вниз по реке, но не успели пройти и трехсот метров, как мотор заглох – кончилось горючее, достать его было негде. На веслах подгребли к берегу, где снова выгрузили багаж, а один из матросов тем временем побежал в поселок. Вскоре он приплыл к нам в сопровождении двух наших новых друзей побладоров на двух весельных лодках. Лейтенант, конечно, был сильно расстроен непредвиденной задержкой, но вел себя так, словно ничего не случилось, хотя впереди его ждала неприятная встреча с капитаном. Он и матросы тепло попрощались с нами и взялись за работу: им предстояло гнать тяжелую шлюпку на веслах около десяти километров до фрегата. Разместившись с грузом, весившим более полутонны, в двух лодках, мы спустились сначала по реке, а выйдя в залив, начали огибать длинный мыс. Здесь нас встретил сильный северный ветер, поднявший высокие волны. Единственное, что нас утешало, это мысль, что встречный для нас ветер будет попутным для несчастного лейтенанта. В нашей лодке, кроме меня и Джека, находился один из местных жителей, сидевший на руле. Плавать по реке на этой лодке, вероятно, можно было, но для моря она совершенно не годилась. К тому же она была старой и дырявой, изо всех щелей весело били маленькие фонтанчики, и нам все время приходилось вычерпывать воду. Все оборудование лодки состояло из двух весел и навеса над банкой для гребца. Гребли мы с Джеком поочередно.
Каждая набежавшая волна обдавала нас ледяным душем, ветер крепчал, поэтому плыли мы очень медленно, и я начал сомневаться, сможем ли мы засветло пройти 10 километров, отделявших нас от южного берега. Но побладоры были совершенно спокойны и даже считали, что нам повезло: выдалась, мол, такая отличная погода.
Когда мы оказывались под защитой какого-нибудь утеса, ветер стихал, волнение уменьшалось. Джек, хорошо говоривший по-испански, расспрашивал побладора о его жизни в этом заброшенном уголке. Тот охотно рассказал о себе. Когда-то он был матросом на торговом корабле, но три года назад он с женой прибыл сюда из Пуэрто-Наталеса с двумя другими семьями. Чилийское правительство помогло им в перевозке двух десятков овец, некоторых инструментов, необходимых для строительства домов, и кое-какого сельскохозяйственного инвентаря. Небольшая отара выросла теперь почти до 60 голов. Они построили себе дома и освоили небольшой участок земли под посевы; теперь они считают свою жизнь вполне устроенной. Все трудности теперь остались у них позади. Два или три раза в год их навещают небольшие правительственные суда, которые доставляют в обмен на шерсть муку, сахар и другие товары. Конечно, это не коммерческое мероприятие правительства, оно ставит своей целью лишь способствовать заселению и экономическому развитию этого обширного необжитого побережья. Других связей с внешним миром у них нет.
Условия жизни и трудности были, пожалуй, такими же, как полстолетия назад у супругов Мастере, когда они начали осваивать земли в районе Ла-Кристины. Супруги Мастерс, правда, были здесь чужеземцами и могли рассчитывать в основном только на собственные силы, но зато на новой родине они встретили более или менее привычный для себя климат и в любое время могли уехать отсюда. Меня тогда поразили решимость и смелость супругов Мастерс, покинувших свой дом и отправившихся на рискованные поиски лучшей жизни.
Три часа спустя наша «флотилия» достигла южной оконечности залива и подошла к тому месту, где река пересекает широкий песчаный пляж. Наши новые друзья помогли нам разгрузить багаж и, пообещав навестить нас завтра или послезавтра, отправились в обратный путь. Они сдержали свое слово, но увидеть их нам так и не пришлось.
Примерно в половине четвертого ветер стих, облака рассеялись, появилось солнце и стало тепло. Лучшей погоды в начале нашего похода мы не могли и желать. Место для высадки также казалось нам идеальным. Пляж простирался на запад почти на километр – до высокой скалистой стены, которая полукругом огибала юго-западную бухту залива. На восток этот обрыв тянулся километра на два, где вплотную подходил к леднику Хорхе-Монт – массивной стене голубого льда, спускающейся прямо в море. От пляжа в глубь материка на многие километры расстилается равнина. Она лишь недавно, не более сотни лет назад, освободилась ото льда, и поэтому, кроме травы и редкого кустарника, на ней ничего не растет. Скалистые обрывы у западного конца пляжа переходят в узкий хребет, который соединяет прибрежные скалы с основным горным массивом. Верхняя часть крутых лесистых склонов хребта была еще покрыта толстым слоем зимнего снега, а на нижней сверкали в лучах солнца ручьи и каскады водопадов. Ледник, ограничивающий равнину с востока, похож на огромного белого кита, греющегося на солнце. На горизонте ледник местами был закрыт хребтом, гребень которого уступами поднимался к высоким вершинам основного хребта, который мы назвали «Барьерным».
В трехстах метрах от пляжа мы нашли идеальное место для лагеря – ровный клочок земли у самой реки. Он возвышался на три метра над ней, и, таким образом, нам не нужно было бояться наводнения. К тому же с трех сторон площадка была защищена скалами и холмиками из гравия и глины. При переноске нашего груза мы согрелись, некоторые даже сняли рубашки. Быстро поставили палатки и принялись готовить чай.
Остаток дня и почти весь вечер мы провели за распаковкой наших припасов и снаряжения; нужно было отобрать все лишнее, что в крайнем случае можно будет оставить. Весь груз разделили на удобные для переноски тюки. Работа эта нудная и сложная даже в хорошую погоду, а что было бы, если бы мы высадились в проливной дождь с ветром, а тем более в шторм! И сейчас кругом свистел ветер, а мы в своем укромном уголке даже не чувствовали его. Перебирая на досуге вещи, я с облегчением вздохнул: ничего из первоначального списка мы не забыли. Проверку снаряжения я намеревался сделать еще в Пунта-Аренасе, но не хватило времени, и я все время опасался, что забудем взять с собой что-нибудь мелкое, но важное, например иголки для прочистки примусов или воск для саней. Но одну вещь я все-таки забыл – термометр, за что и получил выговор от Джека.
Нужна ли та или иная вещь, если в ней нет острой необходимости, будет ли она столь полезной, чтобы стоило увеличивать и так непомерный груз, – вот вопрос, который вызывал длительные и иногда жаркие споры. Действительно, вопрос о наборе необходимых предметов всегда был для нас яблоком раздора. Оставаясь верным убеждению, что путешествовать надо налегке, я в этих спорах обычно оставался в меньшинстве и вел отчаянную борьбу, отстаивая свои принципы. «Зачем спрашивать Шиптона, – говорили мои друзья, – у него есть только одно слово: выбросить». И потом всякий раз, когда чего-нибудь недоставало, чилийцы непременно заявляли: «Ах, мистер Шиптон выбросил мою ложку!» или «Ну, конечно, он выбросил мою перчатку!»
Джек, например, захватил с собой все необходимое для гербария. Я же, хотя и одобрял его усердие, полагал, что, пока мы не достигнем ледника, возможностей для сбора ботанической коллекции, которая заслуживала бы того, чтобы тащить ее через весь ледяной купол, у нас не будет. После упорного сопротивления он наконец согласился со мной и взял лишь несколько бутылочек спирта для консервирования насекомых. Груз Эдуардо был особенно тяжелым – он нес «железо», как мы пренебрежительно его называли, – это были кошки и другие специальные приспособления, такие, как ледорубы или шипы для обуви, которые используются только при тяжелых восхождениях. Конечно, все это едва ли нам потребуется, и я несколько раз предлагал ему бросить всю «технику». Но Эдуардо был непоколебим. Кончилось дело тем, что он отвоевал себе «удовольствие» тащить никому не нужное «железо».
Была у нас и еще одна совершенно бесполезная, на мой взгляд, вещь, которую захватили с собой чилийцы, – огромная пила с зубьями необычной формы. Предполагалось, что ею мы сможем вырезать блоки льда и снега для постройки иглу, если наши палатки не устоят под напором патагонского ветра. О сооружении ледяных и снежных домов написано много, но самому мне пользоваться ими не приходилось, и я был настроен скептически. Мои же друзья утверждали, что иглу очень удобны и что за два-три часа они при помощи пилы в любых условиях построят прочное жилище. Итак, пилу мы взяли с собой, и она чуть не ежедневно напоминала о себе: ее длинные острые зубья то царапали кому-нибудь руку при упаковке саней, то вырывали клок из палатки, пробивали канистры с горючим или непромокаемый мешок с продуктами. И вдруг пять недель спустя, после свирепого шторма, наша пила исчезла. Трудно сказать, произошло ли это потому, что мои спутники прониклись большим доверием к палатке или потеряли уверенность в свои способности строить иглу. Как бы то ни было, потерю никто не оплакивал, не было обвинений и в том, что выбросил ее я.
Значительный излишек продуктов, конечно, тоже вызвал споры. Наш дневной паек был составлен с запасом. Считалось, что калорийность его высокая и белковых веществ вполне достаточно. Вначале из излишка продуктов мы устроили аварийный склад, на случай если нас постигнет неудача, и мы вынуждены будем вернуться, но затем я решил раздать их местным жителям. Если мы вернемся, наши друзья побладоры нас прокормят. Кроме основных продуктов питания – сухарей и печенья, сахара, овсянки, мы захватили также деликатесы – сладости, горячие напитки в порошке, порошковый лимонад и тому подобное. Во время краткого пребывания в Пунта-Аренасе Джек улучил минуту, чтобы раздобыть мясные консервы, различное желе в пакетиках и «пудинговые смеси». Он и Седомир, оба высокого роста и худощавые, по-видимому, отсутствием аппетита не страдали. Поэтому мысль о том, чтобы оставить эти продукты, вызвала у них бурное негодование. Пришлось взять часть консервов с собой; я решил донести их до следующего лагеря, где будет ясно, какие условия ожидают нас впереди.
Помня о неудаче с примусами какой-то хитрой конструкции в предыдущем году, я на сей раз взял обычные примуса, один большой, которым мы постоянно пользовались, и один поменьше – резервный. Нелегко было подсчитать необходимые запасы горючего – ведь многое зависело от того, как часто придется топить снег для получения воды, обогревать палатку и сушить одежду. Остановились на том, что будем расходовать 4,5 литра в неделю, то есть всего потребуется 36 литров. Расчет оказался почти точным. Горючее мы несли в пластмассовых контейнерах и небольших, тоже пластмассовых, бутылях.
Личные вещи каждый выбирал по своему усмотрению, но вес их не должен был превышать восьми килограммов; в этот вес не входили запасные ботинки и костюмы типа ганнекс. Я взял с собой два свитера, две рубашки, двое пижамных брюк, вязаную кофту, восемь пар носков и пару перчаток, специально сшитую шапку, спальный мешок и надувной матрац, кинокамеру, 12 катушек киноленты, полкилограмма табака, две трубки и две книги – романы С. Моэма.
Не нужно было обладать большими математическими способностями, чтобы подсчитать, что весь этот груз можно будет перенести только в четыре приема. Но времени у нас было достаточно, а лишний запас продуктов позволил бы нам даже несколько задержаться на начальных этапах пути. Если в последующие десять дней встретятся трудности, тогда мы и выбросим все лишнее. Только бы достичь верховьев ледника Хорхе-Монт, думали мы, хотя и знали, что там еще полно снега, скрывающего предательские трещины. Нам, правда, говорили, что в южной Патагонии стоит засуха, но в горных районах запада недавно был сильнейший снегопад. Оставалось надеяться, что там теперь установится хорошая погода хотя бы до конца декабря.
Когда все вещи были разобраны, а палатки поставлены, мы развели огромный костер из плавника, принесенного рекой. Какое это было наслаждение – погреться у его жаркого пламени! Помимо пирамидальной палатки, я отправил багажом из Лондона и палатку типа миида, которую предполагал оставить в Пунта-Аренасе, чтобы использовать при последующих моих путешествиях. Теперь, к сожалению, ее приходилось бросить, но она скрасила нам жизнь по крайней мере в то недолгое время, которое мы провели в нашем первом лагере.
После ужина я вышел на берег, чтобы полюбоваться закатом и на свободе обдумать наши дела. Было тихо. Волны из открытого моря не проникали в наш залив, тишину нарушали лишь плесканье воды о берег и треск поленьев в костре.
Вдруг откуда-то донесся громовой раскат – это огромная глыба льда отломилась от ледника и упала в воду. В небо взметнулся каскад брызг, и огромная волна хлынула на берег. Но вскоре все успокоилось. Небо, затянутое серыми облаками, не предвещало изменения погоды, во всяком случае, в течение следующего дня.
Этот момент останется одним из наиболее памятных в моей жизни. Меня охватило такое же волнение, какое я пережил лишь перед штурмом моей первой альпийской вершины или во время первой экспедиции на Эверест. Такое же ощущение необычайного духовного подъема у меня было, когда мы с Тильманом достигли верховьев ущелья Риши – Ганга. Это ощущение чего-то большого и радостного, может быть, отчасти и затаенного страха перед будущим, но ощущение необыкновенно приятное.
Предстоящий поход через неизведанный ледяной купол волновал меня не меньше, чем восхождение в Гималаях. Высадка на этом безлюдном берегу и невозможность скоро выбраться отсюда придавали моим переживаниям особую окраску. Предстояла нелегкая схватка с горными великанами, хотя главная опасность – коварный патагонский климат. Но ведь мы сами бросили вызов природе, и ничто не могло остановить нас.
Приятно было сознавать, что ушедшие годы не смогли убить во мне способности к таким переживаниям.
На подступах
В час ночи я проснулся; по палатке хлестал сильный дождь, незакрепленное полотнище сердито хлопало по ветру. Прямо не верилось, что прошло только четыре часа с тех пор, как я сидел на берегу, наслаждаясь покоем. Такое бывает лишь в Патагонии. Значит, нужно привыкать. Я спрятал голову в спальный мешок – с потолка палатки моросил мелкий дождь брызг – и, уже засыпая, вспомнил о «Кавадонге» – далеко ли успела она пройти по заливу Пеньяс до начала шторма. В четыре я снова проснулся; дождь и ветер усилились, к шуму ветра примешался грозный рев стремительного потока. Закралось сомнение, вместит ли русло реки всю эту огромную массу воды. Выглянув из палатки, я убедился, что затопление нам не грозит. Начало уже светать, но я снова залез в спальный мешок.
Мы намеревались выйти очень рано, кажется, часов в пять. Однако в такую погоду нечего было и думать о походе. Поэтому я продремал до половины седьмого и поднялся вместе с остальными. Выход был отложен, мы решили сначала позавтракать, втайне надеясь, что погода улучшится. Но часов в восемь стало ясно, что рассчитывать не на что. Праздники кончились, нужно было приниматься за работу. Только тогда, когда мы уже шлепали по грязи с окоченевшими от дождя и ветра руками, мы поняли, как нам повезло, что удалось рассортировать вещи в хорошую погоду. Четыре вещевых мешка с четырьмя двухдневными продовольственными пакетами в каждом мы уложили на носилки типа юкон и тронулись в путь, неся еще на плечах по 25 килограммов груза.
Низко нависали облака, сквозь пелену дождя за равниной смутно выступали подножия гор. Миновав прибрежные песчаные дюны и моренные холмы, мы вышли на ровную местность, покрытую пучками травы. На наше счастье грунт здесь был твердый, а не топкий, как мы предполагали, вспоминая нашу вылазку в окрестностях Пуэрто-Эдена. Болото отняло бы у нас много времени. Через три четверти часа мы достигли невысоких гор с выходами коренных пород, отшлифованных движущимся ледником. Это было первое препятствие на нашем пути.
Поднявшись на самую высокую гряду, внизу мы увидели озеро длиной около 7 и шириной 3 – 4 километра. От моря его отделял широкий ледник. Половина водной поверхности была покрыта многочисленными айсбергами разных размеров и необыкновенно причудливой формы. Два из них были несколько сот метров в поперечнике. На них еще сохранились трещины, образовавшиеся на леднике, от которого они откололись. Айсберги медленно дрейфовали в восточную часть озера, очевидно очень глубокую.
Потом мы пересекли несколько горных гряд в диагональном направлении, при этом нам пришлось форсировать глубокие ущелья. Затем спустились к западному берегу озера и около полукилометра шли вдоль него. На берегах озера гнездилось множество птиц, которые при нашем приближении дружно поднимались в воздух, делали несколько кругов над нами, испуская хриплые крики, и затем снова садились. Самки, выводившие птенцов, не улетали, а беспокойно бегали вокруг гнезд, подгоняя свое пушистое потомство к воде, где они чувствовали себя в безопасности. Из знакомых мне птиц я заметил сизоголовых гусей, уток и несколько видов небольших птиц, напоминавших чирков.
Несмотря на дождь, настроение у меня было хорошее. Груз удобно лежал на спине и казался не очень тяжелым даже для моих нетренированных плеч. Примерно через час я уже вошел в ритм и с интересом осматривался вокруг. Первый этап оказался необычайно легким – ни болот, ни лесов. Мы быстро продвигались в глубь страны.
Равнина сменилась рассеченной глубокими оврагами вересковой пустошью. Бурные ручьи, стекавшие с гор, превратились в стремительные потоки, и мы с трудом преодолевали их вброд. Дождь вскоре прекратился, завеса облаков приподнялась, на небе появились просветы. Лишь справа от нас по крутым лесистым склонам ползли вверх редкие рваные облака. Далеко на горизонте они сливались в большие плотные тучи. За вересковой пустошью местность понижалась, и нашим взорам открылась долина, уходившая вверх в юго-западном направлении. Внизу долина переходила в обширную овальную впадину, обрамленную возвышенностью, на которую мы поднялись, и отрогами гор, видневшихся на юге. Когда-то здесь было озеро, подпруженное древней мореной, возвышающейся на 120 метров над дном впадины. Но этот барьер был прорван, и теперь небольшая река пересекает впадину и уходит через узкое ущелье к морю. Река оказалась хотя и не широкой – не более 20 метров, но довольно глубокой. Нечего было и думать переходить ее вброд; очевидно, нужно было сделать большой крюк вверх по долине и там попытаться пересечь ее. Перспектива была не из приятных, ведь нам предстояло четыре раза пройти этот лишний путь с грузом. Посовещавшись, мы решили сначала основательно разведать местность, прежде чем двигаться дальше. Наметили такой план: двое из нас попытаются завтра переплыть реку где-нибудь поблизости от места нашей остановки и разведают дальнейший путь, а двое других отправятся вверх по реке для того, чтобы подыскать удобное место для переправки груза. Мы сложили нашу поклажу на высокой площадке, нависшей над рекой, и возвратились в лагерь, чтобы к вечеру доставить сюда вторую партию груза.
В лагерь мы пришли часа в три. Я так устал, что о вторичном выходе и думать не хотелось. Мои спутники этой мысли, правда, не высказывали, но на душе у них было, по-видимому, не лучше. Если бы шел дождь, мы могли бы свалить вину на него и остаться в лагере; но погода стояла сносная, и нам ничего не оставалось, как передохнуть, подкрепиться и снова отправиться в путь. На этот раз мы взяли три мешка с двенадцатью двухдневными рационами и горючее. Я предложил пройти лишь до ручья, который преградил нам путь сегодня утром, – до основной реки от него оставалось менее половины пути. Уговаривать моих спутников долго не пришлось, они охотно согласились со мной. Но и этот укороченный маршрут отнял у нас так много сил, что, вернувшись в лагерь вечером, мы улеглись спать даже не поужинав.
Второй день оказался еще более тяжелым. Я проснулся измученным и разбитым, все тело болело, как будто меня били палкой. Нужно было собрать всю силу воли, чтобы заставить себя вылезти из теплого спального мешка и натянуть на себя мокрую одежду. Я вызвался нести двое саней и злосчастную пилу – жест показного самопожертвования, о чем вскоре пожалел. Хотя общий вес груза и не превышал 25 килограммов, но он был так плохо уложен, что я часто терял равновесие, а монотонное поскрипывание каких-то частей лодки просто сводило меня с ума. Моя поклажа, казавшаяся вчера довольно удобной, сегодня превратилась в орудие пытки. Лямки беспощадно врезались в плечи, я стер себе поясницу. Дождь лил не переставая, густой туман заволакивал все вокруг. Даже открывавшиеся временами живописные пейзажи не могли скрасить наших мучений.
Надежный запас времени – единственное, что утешало нас. Мы точно знали, сколько времени займет путь, и я старался поменьше смотреть на часы – во всяком случае, не чаще чем через десять минут. Каждые полчаса мы останавливались на пять минут для отдыха. Моим спутникам остановка доставляла, по-видимому, не меньшее удовольствие, чем мне.
Ручей вздулся еще больше, чем накануне, и преодоление его с двумя партиями груза несколько развлекло нас. Во всяком случае, мое самочувствие улучшилось. После всех мучений при подходе к ручью со второй партией груза настроение настолько поднялось, что я снова уверовал в благополучный исход экспедиции. Худшее осталось позади. Конечно, пройдет еще несколько дней, прежде чем я смогу без напряжения нести полный груз, но уже сейчас я чувствовал, что постепенно втягиваюсь в работу.
Однако день еще не кончился, не кончились и испытания. На обратном пути через скалы, отшлифованные ледником, образно называемые «бараньими лбами», я оступился – в результате растяжение связок правой ноги. Вернувшись в лагерь, мы заметили, что наши побладоры уже побывали здесь и оставили нам подарок: над большой кучей плавника – казалось, поднеси только спичку, и он загорится – на вертеле висела целая баранья нога. Сначала мы было собрались приготовить жаркое, но сидеть у костра под проливным дождем никто не отважился. Тащить же на следующий день еще и мясо тоже никому не улыбалось. И великодушный дар остался нетронутым.
Утром 13 декабря я внимательно осмотрел свою растянутую ногу: опухоль еще не прошла, и я чувствовал сильную боль. Эдуардо, выполнявший роль доктора нашей экспедиции, настоял, чтобы я отдохнул денек. Честно говоря, особого желания спорить с ним у меня не было, и я согласился. Нам оставалось перенести лишь четыре партии груза, поэтому мы решили, что остальные возьмут с собой пирамидальную палатку и установят ее у реки в лагере 2. Джек и Седомир останутся там, чтобы найти место для переправы, Эдуардо же вернется и проведет ночь со мной. На мое счастье у нас была запасная палатка.
Очень неловко чувствуешь себя, когда выходишь из строя по своей собственной неосмотрительности. Мне нужно было несколько дней отдыха, чтобы нога полностью поправилась. Утешал я себя только тем, что моим спутникам сегодня не очень тяжело. Удобно примостившись к спальному мешку Эдуардо, я погрузился в чтение романа. В 2 часа Эдуардо вернулся, промокший до нитки, но, как всегда, в веселом настроении. Он сделал мне массаж, а потом весь вечер развлекал меня рассказами о работе и приключениях во время своих многочисленных экспедиций в Анды.
К утру опухоль немного спала. Неторопливо позавтракав и туго перевязав мою ногу эластичным бинтом, мы отправились в путь. Эдуардо оставил записку нашим местным друзьям, чтобы они взяли все оставшиеся вещи и продукты. Мы оставили кое-какую одежду, пару ботинок, палатку, много сахару, чаю, кофе, сладостей, печенья, консервов. Побладоры, наверное, будут рады.
Я нес только свои личные вещи, но шел с трудом, прихрамывая. Погода стояла сырая и холодная, но дождя не было. Имея целый день в запасе, мы позволяли себе продолжительные и частые остановки. Во второй половине дня, миновав озеро, мы с радостью заметили пирамидальную палатку, поставленную высоко на моренной гряде. Значит, нашим товарищам удалось благополучно переправиться через реку! На месте нашей первой остановки вещей уже не было, часть их лежала на противоположном берегу, у входа реки в ущелье. Внизу, на неширокой полоске песчаного берега стояли в собранном виде сани из стеклопласта. К каждому концу их была привязана альпинистская веревка. Одна из них висела над рекой и была прикреплена к ледорубу, вбитому в грунт у берега. Так, значит, Джек и Седомир использовали сани как лодку. Удивительно, как плотно соединялись отдельные части саней, даже вода внутрь не проникала! Но осмотрев импровизированную лодку внимательнее, мы обнаружили, что пазы были ловко законопачены туалетной бумагой.
Все же переправа оказалась сложной операцией, особенно для того, кто первым проделывал этот путь. Сани были сделаны в виде плоскодонной лодки длиной около 2,5 метра и с бортами высотой 15 сантиметров. Эдуардо уселся в сани. Когда я осторожно спустил лодку на воду, ее борта возвышались над водой лишь на 2 – 3 сантиметра. К счастью, в этом месте река защищена от ветра и течение ее очень медленное, небольшая рябь была не страшна. Осторожно, перехватывая руками веревку, закрепленную на противоположном берегу, Эдуардо начал переправляться. Он удалился уже метра на четыре, как вдруг лодка перевернулась и Эдуардо шлепнулся в воду. Хорошо еще, что ему удалось быстро выкарабкаться; перевернутую лодку я притянул назад к берегу.
Отдышавшись и придя в себя, Эдуардо снял промокшую одежду и ботинки и решил повторить попытку. На сей раз он лег в лодку ничком, головой вперед. Перехватывая веревку то одной рукой, то зубами, он медленно двинулся к другому берегу. На середине реки лодка качнулась и зачерпнула немного воды. Мне даже показалось, что она снова опрокинулась, но Эдуардо удержался и благополучно достиг цели. Подтянув лодку назад, я нагрузил ее нашими вещами. Для предосторожности снял с себя всю одежду и ботинки и тоже положил в лодку. На другом берегу Эдуардо голый приплясывал на месте, чтобы хоть немного согреться. Подошла моя очередь переправляться; я улегся в лодку, с трудом сдерживая дрожь, от которой лодка могла перевернуться, – так неустойчива она была на воде. Мне повезло: я достиг противоположного берега, не приняв ледяной ванны.
Оставив сани в безопасном месте, высоко над уровнем реки, мы взобрались на гребень моренного холма. Палатка была разбита примерно в полукилометре от берега, вблизи двух небольших озер, откуда мы потом брали воду. С гребня открывался великолепный вид на тихоокеанское побережье на северо-западе и на крутые лесистые склоны Барьерного хребта на юге. Пелена облаков опустилась примерно до 300 метров. На несколько километров вверх долина еще просматривалась, но дальше все было окутано туманом.
Джека и Седомира у палатки не оказалось. По-видимому, они ушли на разведку. Мы забрались в палатку, зажгли примус, вскипятили чай. Наши товарищи вернулись как раз вовремя. Они прошли далеко вверх по реке и достигли одного из отрогов Барьерного хребта, но просмотреть путь дальше им помешал туман; пришлось вернуться. Винить их мы и не собирались – остроумный способ переправы через реку сэкономил нам, пожалуй, несколько дней и избавил от лишнего труда.
Теперь нам вчетвером предстояло как-то разместиться в одной палатке, которая станет нашим домом почти на два месяца. А не окажется ли она слишком тесной? Ведь она рассчитана на троих! Площадь ее пола около 2,5 квадратных метра, ширина же наших надувных матрацев была около 60 сантиметров, длина 1,8 метра, и они едва вмещались, даже сдвинутые вплотную. Мы легли головами к задней стенке, так что между ней и нами оставалось около 15 сантиметров свободного пространства. Мы освободили таким образом у входа место для примуса, продуктов на один-два дня, обуви и другого личного снаряжения. Промежуток между внешней и внутренней стенками у входа в палатку предназначался для хранения кухонных принадлежностей, канистр с керосином и посудой со снеговой водой для приготовления пищи.
Через всю палатку в двух метрах от пола мы протянули три веревки, на которые вешали одежду для просушки. Теоретически поток теплого воздуха, поднимающийся к отверстию в крыше палатки, должен ее просушивать. Мне говорили, что в Антарктике делают именно так. Но у нас одежда совершенно не сохла, очевидно из-за большой влажности воздуха даже в самые холодные дни. Тем не менее мы продолжали вешать туда одежду, не столько для того, чтобы она хоть немного просохла, сколько для того, чтобы не мешалась в проходе.
Мы с Седомиром заняли места у стенок палатки, а двое других расположились между нами. У нас было даже некоторое преимущество – мы полностью владели углами палатки. Здесь можно было держать разные мелкие вещи – трубки, записные книжки или книги. Правда, и неудобств здесь было немало, и через неделю я уже жалел, что не захватил места посередине. В сильный дождь вода просачивалась через брезент и тонкими струйками стекала на спальные мешки, а при ветре стенки палатки били по голове. Снег, сползающий с крыши на борта палатки, вдавливал их внутрь, а так как подвинуться было некуда, нам приходилось держать на себе всю его тяжесть. И наконец, усаживаясь за еду, мы головой и плечами неизбежно упирались во влажные и обычно тяжелые брезентовые стенки палатки. Но в общем мы были довольны нашим жильем.
Путешествуя в горах Патагонии, нужно быть готовым к любым превратностям погоды, и мы это знали. Но что делать, если дальше нескольких сот метров вперед пути не видно, а неправильный выбор маршрута при нашем тяжелом грузе мог повлечь за собой напрасную трату времени и сил.
Прежний опыт походов по ледникам Патагонии подсказывал, что в нижней их части нередко встречаются труднопроходимые ледопады. На леднике Хорхе-Монт мы их уже видели. Здесь, по-видимому, картина будет та же. Поэтому нужно было переходить на ледник как можно выше, желательно выше снеговой линии. Чтобы добраться кратчайшим путем к верховьям ледника, следовало пересечь Барьерный хребет или обогнуть его с востока. Если окажется, что ни тот, ни другой путь не пригоден, придется, поднявшись в верховья долины, искать проход через западную оконечность хребта к верхнему фирновому бассейну ледника Хорхе-Монт.
Пятнадцатого дождь лил не переставая, низкая облачность закрывала все вокруг, мы едва различали даже озеро, находившееся в ста метрах от нас. Что прикажете делать? Мы не нашли ничего лучшего, как снова залезть в спальные мешки. Продуктов у нас было много, причем достаточно разнообразных, и мы особенно не горевали. Занимались кто чем мог. Эдуардо, например, учил английские шуточные стишки и песенки, причем преимущественно пикантного содержания. Он записывал их в свой дневник, заучивал и потом рассказывал или распевал каждый вечер. Это он называл изучением английского языка. Говорил Эдуардо с сильным испанским акцентом, и даже избитые школьные анекдоты в его передаче звучали так забавно, что мы с Джеком, при всей нашей сдержанности, не могли удержаться от смеха.
Поздно вечером дождь прекратился, и мы вылезли из палатки подышать свежим воздухом. Облака поднялись, и на западе показалось голубое небо. Даже над нами солнце временами прорывалось сквозь пелену облаков и озаряло таинственным светом нашу долину. На озере, словно эскадра причудливых кораблей, из тумана выплывали грозные айсберги.
Погода явно улучшалась, а к утру стала вполне сносной. На небе, правда, ни одного просвета, но весь гребень Барьерного хребта лежал как на ладони. Долина просматривалась на всем ее протяжении. Но как мы ни вглядывались, прохода на юг через верховье долины мы не видели, так как здесь к ней примыкала массивная стена горного хребта. Свежий снег лежал на горах и даже в лесу на склонах, не поднимавшихся выше 600 метров над уровнем моря.
В семь часов Джек и Седомир отправились на разведку. Сомнений не было: если благоприятная погода продержится до полудня, они сумеют достичь одной из высоких вершин Барьерного хребта, чтобы сверху наметить дальнейший путь. Эдуардо и я остались в лагере и все утро перетаскивали оставшиеся вещи от реки на морену, сушили спальные мешки и матрацы. Еще раз просмотрели запас продуктов и снаряжение и отобрали все лишнее. Теперь весь наш груз можно было перенести в три захода.
Наши товарищи вернулись в час дня. Вылазка оказалась успешной. Им удалось подняться на вершину отрога, за которым, как мы уже видели, находился глубокий каньон, частично заполненный языком ледника. Следуя вдоль него, Джек и Седомир установили, что отрог ведет прямо к восточному гребню Барьерного хребта. Вся местность, вероятно, недавно освободилась ото льда, и настоящего густого леса, который покрывал северные склоны, они не встретили, а шли по редколесью. Поднявшись по относительно пологому склону, они достигли высшей точки хребта, с которой открывался вид на среднюю часть ледника и западный его склон, лежавший уже за Барьерным хребтом. Между ледником и горным склоном они заметили удобный и легкодоступный проход. Это облегчало задачу, так как мы могли несколько километров идти по горному проходу, не взбираясь на ледник. Но больше всего нас обрадовало то, что, по их словам, трудно преодолеть лишь первую часть пути. Дальше ледопад кончался, и примерно с отметки 600 метров начиналась ровная поверхность покрытого снегом ледника, где можно уже использовать сани. Итак, вся трасса восхождения была намечена и особых трудностей, по-видимому, не представляла.
После легкого завтрака мы перенесли часть груза на вершину отрога, поднимающегося почти на 300 метров над уровнем моря. Боль в ноге еще чувствовалась, и я немного прихрамывал. Достигнув гребня, мы пошли вдоль него; небольшие площадки, разделенные выходами скал, похожими на спины гигантских китов, постепенно расширялись. Наконец, нам встретилось небольшое озеро чашеобразной формы, заполнявшее значительное углубление на травянистой равнине. Это было очаровательное местечко. Впереди простиралось безжизненное ледяное море, и нам, по-видимому, представлялась последняя возможность насладиться живой природой. Поэтому мы решили разбить здесь третий лагерь.
До возвращения наших товарищей оставалось время, и мы с Эдуарде поднялись на вершину холма, чтобы полюбоваться могучим ледником. Через несколько минут я вернулся к озеру и начал отстегивать ремни от своего груза. Легкий шорох позади меня заставил поднять голову: метрах в четырех стояли две изящные лани, спокойно рассматривающие меня.
В лесах Патагонии этих милых животных довольно много, но они так пугливы, что их редко кто видел близко. За все время, проведенное мною у озер Архентино, Вьедма и Сан-Мартин, я их не встретил ни разу, хотя следы их попадались часто. Конечно, на этот раз они слышали нас, но ведь и им интересно было посмотреть, что за незваные гости нарушили их покой!
Я медленно выпрямился, ожидая, что увижу лишь их беленькие хвостики. Но доверчивые животные не только не двинулись с места, но и не проявили ни малейшего беспокойства. Я подошел к ним поближе, они и тут не испугались. Достаточно было протянуть руку, и я дотронулся бы до них, но не хотелось злоупотреблять их доверием. Конечно, они мгновенно исчезли бы. Я бросил им кусочек печенья, оказавшийся у меня в кармане, но и этот дружеский жест они не удостоили вниманием. Видимо, ничего интересного животные во мне не нашли и спокойно начали щипать траву. Одна из ланей натолкнулась на печенье, брошенное мною, и понюхала его. Наверное, зелень была вкуснее, и она принялась объедать какой-то кустик.
Я часто бывал в местах, куда не ступала нога человека, но впервые встретил таких доверчивых диких животных. Мне не хотелось мешать им, и я тихонько ушел.
На следующий день, 17 декабря, мы перенесли в лагерь весь наш груз. Вечером лани снова навестили нас, словно проверяли, все ли в порядке.
Неподатливые сани
Прошла неделя после высадки на берег. Пока все складывалось неплохо, хотя часть времени и была потеряна. Место, откуда предстояло начать поход, выбрано удачно. На пути, лежавшем перед нами, не было ни болот, ни леса – двух серьезнейших препятствий. Кроме того, мощные сугробы зимнего снега в низинах и западинах еще не растаяли, значит, легче будет добраться до верховьев ледника. Правда, огорчала мысль, что, несмотря на счастливую звезду, мы находимся лишь в 9 километрах по прямой от берега и немногим более 300 метров над уровнем моря.
Разгорелся спор о том, какой маршрут избрать от лагеря 3.
– Пойдем в обход Барьерного хребта, – предлагал Джек, – и по его восточному склону поднимемся к ледяному куполу, минуя ледник Хорхе-Монт.
– Нет, лучше идти по леднику, – возражал Седомир, – мы взберемся на него из ущелья, по языку. Этот путь гораздо легче!
Эдуардо и я не участвовали в дискуссии, однако, выслушав обе стороны, я отдал свой решающий голос в пользу второго варианта.
Наметив на 18 декабря большой переход, мы рано тронулись в путь. Не теряя высоты, прошли ущельем и достигли языка ледника, состоявшего из пористого, грязного, перемешанного с землей льда, сильно подтаявшего и рыхлого. Лишь в одном месте выдавался твердый полукруглый выступ, напоминающий гигантскую древесную губку; у основания выступа лежал большой валун, с него без труда удалось перебраться на ледник. Первые двести метров мы шли по крутому склону, но в поверхность льда была вкраплена галька, и ноги не скользили. Постепенно крутизна уменьшилась, и вскоре мы достигли гребня языка вблизи от его слияния с главным ледником.
Моя ноша уже не казалась мне особенно тяжелой. Видимо, сам процесс хождения по льду целиком захватывал меня. Во всяком случае, я перестал чувствовать себя каторжником, прикованным цепью к ненавистной галере. Мои движения стали более уверенными и ритмичными, я легко управлял своим телом. Переноска грузов никогда не входила в число моих любимых развлечений, но, как и другие виды физической работы, она дает какое-то удовлетворение, особенно когда втянешься в нее.
Седомир оказался прав! Хотя поверхность ледника слева от нас была сильно разбита, но гребень языка, напоминавший спину кита, соединялся с полоской цельного льда, по которой мы как по тропинке быстро двинулись вперед. Изредка попадались трещины, но неширокие. Шли мы не останавливаясь, но только через два часа начали встречаться участки, покрытые снегом. Здесь мы связались веревкой и пошли осторожнее. Постепенно мощность снежного покрова увеличивалась, а в конце «тропинки» перед нами открылось необозримое поле весеннего снега, на горизонте теряющееся во мгле. Потребовались сани, а мы их оставили в лагере. Сложив груз и отметив место красным флажком на бамбуковом шесте, мы пошли обратно и ко второму завтраку добрались до палатки. После полудня мы перенесли еще одну партию снаряжения, включая сани, и вечером возвратились в бодром, приподнятом настроении, чтобы провести последнюю ночь в лагере на земле.
Я всегда испытываю грусть, когда надолго покидаю милую землю и обрекаю себя на пребывание в мертвом, лишенном запахов царстве льда и снега. На следующее утро шел дождь, как бывало всякий раз, когда мы снимали палатку. Покрытая травой низинка, на которой стоял лагерь, выглядела печальной, но она была зеленой, а лес внизу, подернутый дымкой, казался теплым и гостеприимным. Мной овладел острый приступ меланхолии, вызванный предстоящей разлукой с красками и ароматом растений. Но со временем наши чувства приспосабливаются к изменившимся условиям, и тоска об утраченном, к счастью, быстро проходит.
Пока мы поднимались на ледник, погода улучшилась, а к 11 часам, когда добрались до склада, дождь прекратился. Приступили к сборке саней из стеклопластика и провозились с ними около часа. Раньше мне не приходилось путешествовать с санями, и я нервничал, сердясь на задержку. Что из этой затеи получится, я не знал. Казалось, что достаточно тянуть за лямки – и сани пойдут; возможно, это будет делом скучным, вероятно, даже утомительным при долгих переходах, однако по сравнению с ношей, пригибающей к земле, сани были спасением.
К этому времени у нас оставалось около 320 килограммов груза. Перевезти его сразу было невозможно, однако мы надеялись, что сани за один рейс поднимут хотя бы половину вещей. Вторые, обычные деревянные сани на копыльях решили пока оставить в резерве.
Наконец погрузка окончена. Мы нацепили снегоступы и немного походили на них; проба прошла удачно. Надев широкий плетеный пояс и наплечные лямки, каждый занял свое место: Джек и Седомир как более рослая пара впряглись в длинные постромки, Эдуардо и я – за ними, ближе к саням.
Наступила решающая минута. Послышалась команда: «Приготовились, вперед!» Мы налегли на лямки – сани ни с места! Дружно навалились еще раз – опять ни с места, сани как будто прикованы. Наконец, напрягшись и пригнувшись к самой земле, мы, шатаясь, сделали несколько шагов и снова остановились. Передок саней глубоко зарылся в сугроб. Задыхаясь, все разом сели на снег, чтобы обсудить положение.
Было совершенно ясно, что таким способом двигаться невозможно. Что же делать дальше? Надеяться, что состояние снега улучшится, трудно. Возникала невеселая перспектива тащить груз на себе. Но не это угнетало и пугало меня. Беда заключалась в том, что такая переброска груза займет 5 – 6 недель и нам не хватит продовольствия. Кроме того, не известно, сможем ли мы двигаться с ношей в непогоду, которая, несомненно, ждет нас на ледяном куполе.
Дальше предаваться мрачным размышлениям не имело смысла, поэтому мы сбросили с саней половину груза и возобновили попытки тронуться. На сей раз с огромными усилиями удалось рывками пройти немного вперед. Мы все время падали из-за снегоступов, которые совершенно не позволяли тянуть сани равномерно. Ходьба на снегоступах – своего рода эквилибристика: нужно поднять носок и скользить на пятке, а для этого необходимо выпрямить туловище. Тянуть же сани можно, лишь наклонившись вперед; в результате при каждом шаге носки снегоступов глубоко зарываются в снег. Пришлось от них отказаться. Без снегоступов мы, конечно, проваливались в снег, но зато кое-как тянули наш воз. Промучившись полчаса и сделав всего около километра, мы поставили палатку и отправились с санями за второй партией груза. Шли мы все время в густом тумане и, только возвращаясь по проложенной тропе, увидели, на какой крутой подъем пришлось везти груженые сани. Это нас немного утешило. Стало понятно, почему требовались такие огромные усилия.
Следующие две партии снаряжения весили меньше, и по накатанной дороге нам удалось к 16 часам переправить всю поклажу. Расположившись на ночлег, мы напились горячего чая, который сразу подбодрил нас. Все же в тот вечер в лагере царило грустное настроение, и даже Эдуардо почти не смеялся. Мало того, он даже отказался от своего «урока английского языка». Седомир занялся подсчетами скорости нашего дальнейшего движения. Результаты его выкладок могли обескуражить любого. Однако непоколебимая уверенность Джека в успехе несколько рассеяла подавленное настроение.
Надеясь, что рано утром состояние снега будет лучше, мы назначили подъем на 4 часа 30 минут. Так как я могу просыпаться в любое заданное время, мне пришлось взять на себя неблагодарную роль будильщика. Безжалостность при выполнении этой тяжелой обязанности я считаю своим основным вкладом в успех экспедиции.
Ночью слегка подморозило, и, выбравшись из палатки, мы увидели, что снег стал более твердым и менее мокрым. Решили собрать сани Джека и разместить поклажу на них и «плоскодонке» – может быть, тогда сможем тянуть больше груза, чем накануне. Деревянные сани состояли из двух 122-сантиметровых полозьев (шириной 5 сантиметров), высоких 60-сантиметровых копыльев и прочных перекладин. На сборку саней ушло два часа. Чтобы уменьшить трение, мы сняли две деревянные планки с днища стеклопластиковых саней. Планки служили подрезами, которые не давали саням сползти в сторону на раскатах или при боковом ветре. Сани после этого постоянно сползали с колеи, но планки мы так и не поставили; они служили добавочными колышками для крепления палатки.
Густо смазав те и другие сани воском, мы погрузили на них в общей сложности 135 килограммов, затем сцепили их цугом, заняли свои прежние места и тронулись. К нашей великой радости, тянуть было значительно легче, чем накануне.
Мы шли почти прямо на юг, по вычислениям это было направление на середину верхнего ледопада. Встречный ветер с дождем и снегом дул в лицо, но вот облака поднялись на несколько сот метров, и видимость сразу улучшилась. Шли, лишь изредка сверяясь с компасом. Ширина ледника в этой части больше 3 километров; нам была хорошо видна подошва гор, ограничивающих ледник с запада, восточный же его край скрывала мгла.
Везти сани было тяжело: не прошло и десяти минут, как у меня начали болеть ноги. К тому же я был совершенно неспособен выдерживать ритм движения и сильно задыхался. Другое дело – опытный альпинист, он может подняться на крутой склон по глубокому снегу с тяжелым грузом и не задыхаясь только потому, что соблюдает определенный ритм. При коллективных усилиях, например когда тянешь сани, выработать равномерный темп, разумеется, гораздо труднее, особенно в рыхлом снегу. Работа осложняется еще и тем, что рослые в группе должны все время приноравливать свой шаг к движениям невысоких; кроме того, необходима быстрая реакция в случае, если кто-то задержится или упадет. Потом дело пошло лучше, но в первые дни мы действовали вразброд: все время путались, то тянули изо всех сил, то совсем слабо, и постромки провисали, сани начинали скользить назад. В результате много энергии затрачивалось впустую.
Я решил каждые полчаса делать пятиминутные остановки для отдыха. Но стрелки часов, казалось, перестали двигаться. Я старался не смотреть на них, а думать о чем-нибудь другом. Тем временем видимость улучшилась, и мы заметили, что местность постепенно повышается. Идти стало труднее, но мы надеялись, что, достигнув плато, сможем везти до 180 килограммов груза, если, конечно, снежный покров не окажется наверху хуже, чем здесь. Тогда можно будет отказаться от переброски груза по частям: мы повезем сразу трехнедельный запас продовольствия и топлива, что вполне достаточно, чтобы добраться до ледника Вьедма и спуститься по реке Туннель.
На третьем привале кто-то из нас посоветовал делать передышку через каждые 20 минут; предложение встретило дружное одобрение. Такая перемена ритма движения благоприятно отразилась на общем настроении, и в течение следующих двух часов жизнь казалась нам вполне сносной. Затем настало время завтрака, состоявшего из галет, масла, сыра и помадок. На каждой второй остановке мы ставили веху с флажком или втыкали в снег снегоступ, чтобы не сбиться с пути в плохую погоду, если следы заметет.
Вскоре подошли к небольшому ледопаду, где пришлось маневрировать, пробираться зигзагами среди трещин и взбираться на крутые склоны. Мы напрягали последние силы, а в двух местах сани пришлось расцепить и втаскивать наверх по очереди. Нередко то один, то другой из нас по пояс проваливался в трещину. Однажды сани Джека соскользнули в трещину, но, к счастью, уперлись передком в ее противоположную сторону и повисли над черной пропастью. Этот небольшой ледопад доставил бы нам серьезные неприятности, окажись мы здесь несколькими неделями позже. Теперь же, хотя и не без труда преодолев его, мы снова вышли на гладкую, слегка наклонную поверхность.
Около 14 часов была сделана очередная остановка. Я думал еще пройти два марша, а затем свалить груз и возвратиться в лагерь. Только собрался было объявить об этом, как Джек вдруг заявил, что ноги у него подгибаются и на сегодня, пожалуй, хватит! Я немного удивился, ведь никогда еще Джек не признавался, что устал. Когда везешь сани, то трудно сказать, сколько сил вкладывает каждый. Можно даже почти не тянуть, лишь бы постромка не провисала, а со стороны этого не заметишь. Каждому из нас иногда, вероятно, казалось, что кто-то хитрит, особенно когда сани шли тяжело. Но никто и никогда не заподозрил бы в симуляции Джека, который всегда и в любую работу вкладывает всю свою недюжинную силу. Поэтому без малейшего колебания мы приняли его предложение.
Складывая груз, мы обнаружили пропажу 18-литровой канистры. Очевидно, она выпала на ледопаде. Мы серьезно встревожились – ведь это составляло половину всего запаса горючего. К счастью, на обратном пути мы нашли ее: она лежала в снегу на самом краю трещины.
Все очень устали, и хотя обратный путь шел под уклон, так что пустые сани тянуть почти не приходилось, мы все же несколько раз отдыхали. Дорога к лагерю показалась длинной, что должно было меня обрадовать – значит, мы сегодня прошли далеко вперед, но я не думал ни о чем другом, кроме чашки горячего сладкого чая, которую вскоре поднесу к алчущим губам.
Наконец добрались до палатки, закрепили сани на случай сильного ветра и по одному проползли в рукав входа. Вся одежда на нас промокла, а брюки, носки и ботинки буквально пропитались водой; поэтому мы стянули их с себя, прежде чем разжечь примус и заняться приготовлением нектара, которого все так жаждали. Предстояло натаять снег в нашем котелке, вмещавшем 13 литров воды. Процесс раздражающе медленный, но меньшее количество никак не могло утолить нашей жажды.
Я порядочный педант во всем, касающемся приготовления чая, и всегда требую, чтобы вода кипела ключом, прежде чем всыпать заварку. Я скорее умру от жажды, но не допущу малейшего отступления от правил. Однако я не захожу слишком далеко и не беру с собой в экспедиции чайник для заварки, ведь чай можно заваривать и прямо в сосуде с кипящей водой – его только сразу нужно снять с огня.
Наконец вода закипела, блаженный миг близился. Я уже собрался всыпать заварку, как вдруг примус накренился и котелок опрокинулся на мои босые ноги.
Я с такой жадностью предвкушал чаепитие, что, несмотря на боль, первой реакцией была горькая обида, и только потом я осознал размеры несчастья. Серьезность случившегося не укрылась и от других; после минутного испуганного молчания они проявили такое горячее сочувствие, которое хотя и очень тронуло, но показалось мне даже несколько преувеличенным.
В нашем небольшом наборе медикаментов не нашлось лекарства от ожогов, но, считая необходимым что-то предпринять, я с одобрения Эдуардо смазал стопы и лодыжки вазелином. Постепенно обваренные кипятком места начали опухать, вокруг лодыжек появилось кольцо больших пузырей, кожа с верхней части левой стопы слезла, обнажив мясо. По общему мнению, бинтовать раны не следовало, лучше оставить их открытыми.
Тем временем растопили новую порцию снега, но прежней жажды я уже не испытывал. Чай отменили и принялись варить похлебку. Это была наша основная еда, которую всегда встречали криками радости. На ее приготовление уходил примерно час, включая таяние снега. В воду всыпали 113-граммовый пакетик порошкового супа и кипятили 10 минут. Суп у нас был трех сортов: томатный, из бычьих хвостов и грибной. Затем добавляли в искрошенном виде 3 плитки сушеного мяса общим весом около 450 граммов и оставляли кипеть еще 10 минут, причем для густоты добавляли крахмал и овсянку. Я захватил с собой несколько пакетов с чабрецом, шалфеем и лавровым листом, что позволило разнообразить запах и вкус супов. Иначе консервированная пища быстро надоедает и даже вызывает отвращение. Нам же похлебка никогда не приедалась.
У каждого был свой столовый прибор: пластмассовая пол-литровая кружка и ложка. Раньше я возражал против пластмассовой посуды, так как она портит вкус чая, но у кружек, купленных в Сантьяго, этого недостатка не было. Наконец все кружки наполнялись доверху похлебкой; в котелке оставалось еще небольшое количество супа, который делили на всех в конце еды. Затем разрешалось выскрести котелок – привилегия, всегда присуждавшаяся Джеку или Седомиру.
После ужина Эдуардо забинтовал мне ноги, чтобы предохранить их от загрязнения спальным мешком, и мы расположились на ночь, не обсудив, что же теперь делать дальше. Утро вечера мудренее! Я пытался, правда безуспешно, отвлечься от мыслей о возможных последствиях нелепого случая, но в конце концов уснул, приняв большую дозу аспирина.
Безрадостное рождество
Как только рассвело, я снял бинты, чтобы посмотреть, как обстоят дела. На правой ноге кожа не слезла, боли не чувствовалось, только вокруг лодыжки образовались пузыри и опухоль, напоминавшая слоновую болезнь. С левой ногой было хуже. Она очень распухла, и почти весь верх стопы представлял собой открытую рану. Обманывать себя дольше я не мог. Ясно, что по крайней мере несколько дней я не смогу двигаться. Хуже всего то, что при ожоге, как и при обмораживании, возникает угроза заражения крови. Нужно держать рану сухой и оберегать ее от раздражения. У нас, правда, были брезентовые сапоги, но в них не пройдешь и километра по влажному снегу, не промочив ног. Кроме того, никакая хитроумная повязка не спасет рану от натирания голенищем. Как это ни горько, но оставалось запастись терпением и надеяться, что скоро все заживет.
Дождь лил как из ведра, к тому же дул сильный ветер, поэтому я не стал будить моих товарищей, которые проснулись около 8 часов, проспав 11 часов кряду. Пока варился чай, мы обсуждали, что делать при создавшемся положении. Прежде всего решили устроить дневку. Затем Джек предложил употребить следующий день на то, чтобы налегке достичь верхнего ледопада и отыскать проход через него; однако, поразмыслив, он согласился с нами, что такая дальняя разведка вряд ли целесообразна, особенно при плохой погоде.
За вычетом продуктов и горючего, которые будут израсходованы в ближайшие два дня, нам по расчетам оставалось вывезти из лагеря 4 еще 163 килограмма груза. Решили уменьшить его еще на 11 килограммов, выбросив почти весь сыр (он был в маленьких жестянках и представлял небольшую пищевую ценность по сравнению с весом). Седомир, конечно, категорически возражал, но это было напрасно. Цель, которую мы при этом ставили, заключалась в том, что, если моим товарищам удастся завтра довезти до лагеря 5 груз в 113 килограммов, они смогут в тот же день перебросить туда меня и остающиеся 39 килограммов снаряжения, включая палатку и предметы первой необходимости. Такая же переброска будет затем осуществлена и на перегоне к лагерю 6, откуда, как мы надеялись, можно начать подъем на ледопад.
Перспектива лежать как бревно, когда остальные работают, была, конечно, не из приятных. Но они отнеслись к этому так весело, что все случившееся стало мне казаться простой шуткой.
– Считайте себя счастливцем, – убеждал меня Седомир, – подумаешь, правая нога растянута, а левая обварена! Радуйтесь, что у вас нет третьей ноги, вот тогда дело было бы хуже!
– Теперь я знаю, – вторил ему Эдуардо, – тайну отпечатков босых ног на гималайских снегах!
И он тут же сложил песенку на испанском языке о человеке с Гималаев, который ненавидел свои ноги и всячески пытался их погубить. Я не мог судить о достоинствах песни, но звучала она довольно складно и привела в восхищение самого автора.
Они вышли в 7 часов 30 минут следующего утра. Я смотрел вслед из палатки, пока их не скрыла неровность ледника. Меня успокоило, что группа двигалась довольно быстро. Чтобы убить время до возвращения товарищей, я решил почитать и пожалел, что взял с собою мало книг. Впрочем, читаю я медленно и благодаря нормированию ухитряюсь растянуть на много дней это удовольствие. Курю я мало, и табака тоже должно было хватить!
В 11 часов мне пришлось совершить паломничество наружу. Дождя не было, поэтому я натянул ботинок только на правую ногу, а левую оставил разутой. Утаптывая снег правой ногой, я, как краб, проковылял на достаточное расстояние от палатки.
Еще не было ни одной бури, но ее следовало ожидать. Пока нам явно везло, непогода сейчас явилась бы для нас гораздо худшей бедой, чем позже, когда переброска грузов по этапам окажется уже ненужной.
Во второй половине дня не переставая лил дождь. Меня все время терзала мысль о товарищах, вынужденных бороться с непогодой, и о своей беспомощности. Они вернулись часов в пять, насквозь промокшие и усталые; как видно, им досталось больше, чем в прошлый раз. Старые следы замело и дорогу пришлось прокладывать вновь, причем нагрузка на каждого была на 3,6 килограмма больше. Но, несмотря на плохую видимость, они легко нашли наш временный склад.
На следующее утро, думая о предстоящем переезде, я чувствовал себя веселее. Правда, состояние ноги почти не улучшилось, что меня угнетало, но если рана не закрылась и оставалась очень болезненной, то она хоть выглядела чистой, без каких-либо признаков начинающегося сепсиса. Опухоль слегка опала, и надев поверх повязки один носок (обычно я ношу 3 пары носков), мне удалось натянуть ботинок, не особенно потревожив рану.
К 9 часам все было упаковано. Я уселся в уютное гнездышко из рюкзаков, приготовленное для меня в «плоскодонке», а палатку привязали к саням Джека. Палатку свернули вместе с шестами, так что получился 3-метровый сверток, напоминавший крупнокалиберное осадное орудие, установленное на непропорционально маленьком лафете. Груза было немного больше, чем вчера, и мои товарищи ничего не выиграли от накатанной дороги, так как ее засыпало выпавшим ночью снегом. Но, так как возвращаться уже не нужно было, остановки для отдыха делали более продолжительные. Я засекал переходы и отсчитывал вслух каждые пять минут для Джека и Эдуардо, у которых не было часов. Меня забавляло воображать себя восточным властелином, повелевающим упряжкой рабов.
Пытаюсь помочь товарищам, используя ледоруб как шест для толкания; не думаю, что принес им какую-нибудь пользу, но зато сам немного согрелся. Впрочем, не прошло и часа, как я сильно продрог на холодном ветру с мокрым снегом. Когда мы оказались у крутого подъема на малый ледопад, я, несмотря на протесты Джека, слез с саней и, осторожно ступая по следам, заковылял за ними. Двигаясь, я немного размял онемевшее тело, но как я обрадовался, когда мы наконец добрались до временного склада и разбили лагерь 5.
В течение следующих дней, пришедшихся на сочельник и рождество, я окончательно пал духом. Нога, видимо, заживала, но так медленно, что это могло свести с ума. Я вообще не очень щедро одарен терпением и теперь окончательно извелся, играя роль бесполезного груза. Ждать больше не было сил. Я уже подумывал, не плюнуть ли на всякую осторожность и на больную ногу. Боюсь, что даже отличное настроение моих спутников скорее угнетало, чем подбадривало меня. Конечно, в этом не было никакой логики, ведь и мне было бы хуже, если бы они ходили с кислыми минами. Стыдно вспомнить, но мне не хотелось отвечать шуткой на добродушные насмешки Эдуардо.
24 декабря мои друзья дошли до ледопада с первой партией груза, а на другой день перебросили туда остальное, оставив пока на месте только палатку, предметы первой необходимости и меня. Это были дни долгого и тяжелого труда, но парни явно втянулись и приобрели необходимые навыки, во всяком случае вечерами они возвращались значительно менее усталыми, чем раньше. Плохая погода все еще мешала как следует просмотреть путь по ледопаду, но серьезных препятствий они не заметили и рассчитывали преодолеть его без особых трудностей.
26 декабря меня вновь усадили в сани. Я опять продрог и окоченел, как и в прошлый раз, но после одинокого лежания в палатке это была даже приятная перемена. Очень хотелось взглянуть на ледопад, но из-за плохой видимости это мне не удалось.
Маршрут наш понемногу отклонялся от середины ледника, и мы оказались теперь так близко к его восточному краю, что сквозь туман временами на склоне долины показывались скалы.
По пути я выдергивал и забирал с собой снегоступ или флажок, поставленные моими спутниками при первом заходе. Перед последним перегоном я слез с саней и пошел пешком, не сгибая левую ногу и стараясь ставить ее на утоптанный снег.
Остальные уже мечтали о том, как завтра одолеют ледопад и выйдут на плато; столь радостная перспектива приводила их в буйный восторг. Вечером они оживленно обсуждали предстоящие переходы и вели подсчеты времени, расстояний и груза. Джек составил несколько графиков движения, считая, что я буду безбилетным пассажиром еще три недели. Я, конечно, был возмущен, хотя и понимал, что это делается из добрых побуждений, но воздержался от резких замечаний. Видимо, я уже начал выходить из состояния глубокой депрессии, мое настроение явно улучшалось. Возможно, и меня охватило возбуждение перед предстоящим штурмом последнего препятствия, к которому все так радостно готовились. Да и ноге моей стало лучше, ходьба не повредила раны, наметились даже явные признаки улучшения; втайне я уже решил самостоятельно подняться на ледопад.
Кто-то предложил весь следующий день посвятить тщательной разведке пути через ледопад. После небольшого спора решили все же взять небольшой груз, чтобы получить представление о том, сколько сил потребуется, чтобы затащить сани наверх.
Партия отправилась в 7 часов 30 минут и повезла на пластиковых санях 90 килограммов груза. Лежа у выхода из палатки, я наблюдал за их продвижением. Погода заметно улучшилась. Дождя не было. Сплошной покров облаков, по-прежнему закрывавший небо, поднялся примерно до 600 метров. Однако ледопад был так близко, что мне были видны только нижние 100 – 120 метров его центральной части. Полоса сплошного снега, лежавшая между трещинами, казалась мне наиболее удобным путем подъема. Утесы на востоке, неясные очертания которых я заметил накануне, выглядели теперь как гребень сплошного скалистого хребта, ограничивающего эту сторону ледника. Дальше, правее хребта, виднелся грозный ледяной каскад, сливавшийся с главным ледопадом.
Мои товарищи медленно поднимались по кулуару. Очевидно, им приходилось трудно, но они безостановочно двигались вперед и примерно через час, достигнув верхней кромки ледопада, скрылись за ней. Согласно показанию нашего анероида, лагерь 6 находился на высоте 1060 метров над уровнем моря. Если отметка северной части ледяного купола не отличается от южной (1520 метров), то высота ледопада не должна быть больше 450 метров. Я был уверен, что через него найдется проход, и, чтобы убить время, занялся разработкой варианта маршрута: вверх по скалам, подступающим к краю ледника, затем подъем на гребень хребта и спуск на «каскад». Выходило, что вся операция по подъему на ледяной купол, если тащить с собой сани, займет почти неделю, но в общем казалась вполне осуществимой. После всех этих выкладок я немного успокоился, разжег примус и начал готовить воду для вечерней трапезы.
В 10 часов 30 минут послышались крики; выглянув из палатки, я с удивлением увидел, что, усевшись в сани, мои друзья катят вниз по кулуару. Вскоре они прибыли и объяснили причину своего раннего возвращения. Примерно часа через два после выхода из лагеря, когда они перевалили через гребень ледопада, им встретились широкие трещины, уходившие вдаль. Подъем был довольно пологим, и трещины местами были закрыты снегом, который, однако, был ненадежен. Поэтому они решили, что лагерь 7 лучше разбить у гребня, а оставшуюся часть ледопада форсировать ранним утром. Выпив по чашке чая и наскоро проглотив ранний завтрак, мои товарищи снова отправились на ледопад со второй партией груза.
Утром 28 декабря я объявил о своем намерении пешком добраться до следующего лагеря. Нога выглядела значительно лучше; рана покрылась довольно прочной коростой и больше не болела, а только сильно чесалась. Если соблюдать осторожность и, главное, не промочить ноги, все должно обойтись. Как и следовало ожидать, Джек бурно запротестовал. Он считал, что моя нога еще не зажила, и обвинил меня в нетерпеливости, якобы граничащей с безрассудством. Впрочем, у остальных моя идея особых возражений не встретила, ведь это означало, что оставшийся груз можно будет перебросить лишь за одну ездку!
Пока нагружались сани, я медленно побрел вперед. Какая радость снова двигаться! Облака нависли низко, но не было ни дождя, ни снега; и хотя нас окутывал густой туман, в воздухе чувствовалось приближение хорошей погоды.
Когда мы достигли верхнего склада, я предложил не разбивать лагеря, а сразу пройти оставшуюся часть ледопада, захватив только палатку, личные вещи и все, что сможем уложить на пластиковые сани. Снега было много, и его состояние могло измениться наверняка только в худшую сторону. Конечно, оставалось спорным – не следует ли сначала разведать дорогу, прежде чем пускаться в путь с санями? Но после недолгого обсуждения мое предложение было принято.
Седомир пошел впереди на 10-метровой альпинистской веревке, привязанной к саням, кроме того, ее примерно в середине придерживал Джек. Благодаря этому Седомир и мог тянуть сани, и располагал достаточной свободой маневрирования, чтобы проверять прочность снега над скрытыми трещинами. Уменьшалась и опасность оказаться всем над одной и той же трещиной; правда, полной гарантии в том, что кто-нибудь не провалится в трещину, этим не достигалось, так как трещин было много и они расходились во всех направлениях. Джек впрягся в длинную постромку, Эдуардо – в короткую, а я шел за санями, связавшись с Эдуардо веревкой. Возможно, такая техника не отвечала классическим канонам альпинизма, но в нашем положении ничего лучшего мы не придумали, и, конечно, это было менее опасно, чем нести тяжелый груз на себе.
Большое количество снега на леднике вызывало удивление, ведь мы находились на высоте всего 1200 метров, причем уже во второй половине лета. Несомненно, снежный покров остался после зимних и весенних снегопадов, хотя ему давно полагалось растаять. Нам очень повезло, что этого не случилось, так как по сильно расчлененной поверхности ледопада при нормальных условиях тащить сани оказалось бы невозможным и даже просто идти, вероятно, было бы трудно. Теперь же, за исключением самых больших ледяных утесов и трещин, снег все сгладил, разровняв неровности под белоснежной пеленой, лежавшей мягкими волнами. Снег был рыхлым, и мои товарищи то и дело проваливались в скрытые трещины, но он набился в них очень плотно; обычно снежные мосты выдерживали нашу тяжесть.
Тем не менее везти сани было тяжело, часто их приходилось тянуть, напрягая все силы. Меня очень огорчало, что я ничем не могу им помочь, хорошо хоть сам не сижу на санях, и на том спасибо. Обходя препятствия, мы сильно петляли, а так как видимость по-прежнему ограничивалась несколькими сотнями метров, я все время следил по компасу, стараясь выдержать общее направление на юг.
Около 14 часов мы вышли на более пологий участок, трещины исчезли, снега стало меньше, и через некоторое время мы оказались на почти ровной поверхности. Не верилось, что ледопад уже пройден и мы находимся на плато. Наш анероид показывал 1350 метров, поэтому мы считали, что должны подняться еще на 150 метров, на что потребовалось бы значительное время. Шли еще около четверти часа, но не встретили никаких препятствий: плоская, ровная поверхность уходила вдаль, теряясь в тумане. Решили разбить лагерь.
В 18 часов, когда был готов ужин, все вдруг почувствовала необычный холод; в палатке стало как-то непривычно светло. Эдуардо высунул голову наружу, чтобы посмотреть, в чем дело, и издал восторженный крик. Он вполз обратно, схватил ботинки, фотоаппарат и выскочил из палатки, второпях чуть не опрокинув примус. Выглянув вслед за ним через рукав входа, я понял причину его возбуждения.
Туман рассеялся. На востоке, возвышаясь над ровной пеленой снега, поднимался ряд фантастических пиков, ярко сверкавших в лучах солнца на фоне бледно-голубого неба. Их отвесные склоны были покрыты льдом, а вершины увенчивали огромные снежные шапки.
Сомнений больше не оставалось: мы на ледяном куполе! В южном направлении видимость тоже была хорошей, и там, насколько мог видеть глаз, простиралась слегка волнистая снежная равнина. Да, есть чему радоваться! Это было 28 декабря, всего только на восемнадцатый день после высадки на берег! Край плато был дальше по сравнению с нашими расчетами, но путь к нему оказался значительно легче, чем мы смели надеяться. Несмотря на потерю времени, вызванную глупым случаем со мной, мы опередили график на два дня. Сейчас, в самый подходящий момент, после многих дней дождя и тумана, мы были вознаграждены хорошей погодой.
Впервые я почувствовал полную уверенность в том, что нам удастся успешно совершить переход через весь ледяной купол до озера Архентино. Пищи и горючего оставалось еще на 37 дней, и теперь только катастрофа или адская погода могли нас задержать.
Около недели предполагалось затратить на штурм вершины Лаутаро, но это была лишь попутная задача. Посмотрим, как сложится обстановка, когда достигнем подножия вулкана.
Пока нам невероятно везло, но не следует надеяться, что и впредь бури оставят нас в покое. Предстояло еще узнать на опыте, насколько нас свяжет плохая погода. Я учитывал возможность задержки на целую неделю, но многое будет зависеть и от нашей способности не только двигаться к цели, но также снимать и ставить палатку при ветрах, какие, вероятно, еще ждут нас впереди. Не знали мы также, как долго придется забрасывать грузы по частям; ведь при очень плохой погоде это будет невозможно. С другой стороны, я надеялся, что скоро мы будем перевозить всю кладь за одну ездку. В крайнем случае, бросив часть продовольствия, мы унесем на себе достаточно продуктов, чтобы их хватило до конца пути.
На плато
Ночь стояла ясная, с крепким морозцем, а в половине пятого утра первые лучи солнца уже осветили палатку. Новизна впечатлений вызвала бурный подъем энергии. Чтобы воспользоваться хотя бы в течение нескольких утренних часов подмерзшим санным путем, мои товарищи быстро собрались в дорогу. В их задачу входило перебросить сюда ту часть груза, которая была оставлена позади, у гребня ледопада. Мне казалось, что на это должен уйти целый день.
Я вытащил наружу постели, чтобы как следует проветрить (они в этом уже давно нуждались!), и уселся у палатки, любуясь открывшимся видом; кроме того, мне хотелось еще как следует прогреть на солнце мою ногу. Царило полное безветрие, на небе – ни облачка. Глубоко вдающийся в сушу рукав пролива Бейкера все еще виднелся за северным краем плато; за ним вырисовывались высокие пики, окаймляющие Hielo Patagonico del Norte («снежные поля северной Патагонии»). На западе гряда округлых гор образовала невысокий борт огромной чаши, заполненной до краев ледяной массой купола. В нескольких местах лед вытекал из чаши по горным проходам в гряде, давая начало ледникам, спускавшимся в фьорды тихоокеанского побережья.
В южном направлении поле зрения ограничивала слегка выпуклая поверхность плато. Над ним поднимался только далекий ледяной пик, несомненно принадлежащий к группе гор, которые я видел в прошлом году с нунатака; взятый тогда пеленг курса поможет нам теперь проложить путь по компасу через плато. На востоке залитые солнцем пики казались теперь более земными, чем вчера. Тогда они как бы плыли, сверкая в вечернем небе, и до них могло быть и 30, и 60 километров. Сегодня же стало ясно, что горы находятся на расстоянии не более 13 километров и возвышаются над плато всего метров на 600. Это было великолепное зрелище. Солнечные лучи, пронизывая прозрачный воздух, ярко расцвечивали прихотливый рисунок обледеневших обрывистых склонов гор; на фоне неба они напоминали тонкий кружевной узор. Эта особенность гор южной Патагонии объясняется влажными ветрами, которые покрывают их инеем. Он удерживается на вертикальных и даже нависающих стенах пропастей не хуже, чем на пологих склонах; сила сцепления инея так велика, что, кажется, нет предела для развития создаваемых им форм. Крутые склоны больше подвержены действию ветра, поэтому на них возникают совершенно невероятные нагромождения инея и образуются огромные карнизы вдоль высоких гребней.
В 11 часов, когда я в палатке растапливал на примусе снег, вернулись остальные. Меня поразило то, что привезено все до последней вещи. Оказывается, подмерзший снег облегчил работу сверх всякого ожидания. Солнце над ледопадом появилось поздно, поэтому им удалось перебросить груз еще до начала таяния снега. Груз они распределили на двое саней, Джек тянул свои, а остальные двое «плоскодонку»; они прибыли с триумфом, доставив около 180 килограммов клади.
Приготовив чай, я подал его, и мы позавтракали, сидя на санях в одних рубашках. Мир был нарушен новой стычкой с Джеком из-за моей ноги. Вчера ходьба почти не причиняла мне боли, и сейчас нога выглядела гораздо лучше, чем раньше, да и вообще я чувствовал себя бодрым. Поэтому решил, что завтра снова начну тянуть сани, хотя бы для пробы. Мое намерение вызвало бурные протесты Джека, прочитавшего целую лекцию о моей пресловутой нетерпеливости. Я возразил, может быть несколько резко, что лучше всех могу судить о своем здоровье и что нога, во всяком случае, принадлежит мне! В связи с последним утверждением Джек справедливо заметил, что все мы в ней одинаково заинтересованы. Он обратился было за поддержкой к Эдуардо, нашему консультанту по медицинской части, но тот тактично переменил тему.
После завтрака решили воспользоваться отличной погодой и забросить половину груза вперед, на расстояние двухчасового перехода. Снег, конечно, уже подтаял, и его поверхность снова превратилась в мокрую кашу; но все же гораздо приятнее работать при хорошей видимости и жаль было упускать такую возможность. Санная партия отправилась ровно в 13 часов. Через два часа лагерь окутало туманом, а около 17 часов, когда они вернулись, пошел снег. Чудесная погода, продержавшаяся менее суток, кончилась.
Следующее утро встретило нас хмуро. Шел снег с дождем, но ветра почти не ощущалось. Мы сняли лагерь и около 8 часов тронулись в путь. Джек тянул свои сани, а все остальные тащили «плоскодонку». Раньше мы впрягались парами, теперь же шли гуськом: Седомир впереди, на альпинистской веревке, за ним Эдуардо и затем я, впряженные соответственно в длинную и короткую постромки. Так было гораздо удобнее, мы ступали след в след и тянули ровнее. Нога не беспокоила меня. Радостно было сознавать, что и я вношу какую-то долю в общую работу. Мне даже казалось, что тянуть сани стало значительно легче, чем десяток дней назад.
Вчерашние следы едва видны, но путь был отмечен воткнутыми в снег снегоступами; менее чем через два часа мы добрались до места, где находился брошенный вчера груз. Добавив на сани два мешка с продуктами весом около 50 килограммов, двинулись дальше. Я следил по компасу и давал направление Седомиру, командуя: «Чуть влево!», «Чуть вправо!», – выдерживая взятый нами курс – 184°. Через каждые полчаса мы останавливались для отдыха.
На третьем привале Седомир пожаловался, что плохо видит. Очевидно, у него был приступ мигрени; поэтому дальше я пошел впереди, а компас передал Эдуардо. Вскоре Джек, тянувший свои сани вслед за нами, заметил, что мы свернули в сторону. Остановились для выяснения причины и обнаружили, что на стрелку компаса действует ледоруб Эдуардо; зловредное орудие поручили нести мне.
Через два или три перехода я убедился, что нейлоновая альпинистская веревка для упряжи не годится. Она эластична и поэтому не позволяет тянуть сани равномерно; кроме того, ее петля неудобна, так как сильно врезается в плечо. Сейчас, когда мы находимся на плато, риск провалиться в трещину уменьшился, и передовику не было необходимости привязываться веревкой; поэтому я заменил ее длинной постромкой. Мы решили разбить лагерь в 14 часов, чтобы осталось достаточно времени на переброску остального груза, сложенного на полпути. Это оказалось мудрой предусмотрительностью. Седомир заявил, что у него все прошло, и настоял на своем участии в перевозке, я же остался в новом лагере, чтобы заняться надуванием матрацев, заготовкой воды и сушкой одежды. Около 16 часов поднялся ветер. Снег продолжал падать, и туман не рассеивался; я начал опасаться, что, несмотря на поставленные вехи, парням будет трудно отыскать палатку. Но опасения были напрасными, они возвратились до 18 часов, хотя к этому времени все следы, по их рассказам, почти замело.
Вечером ветер начал крепчать, а ночь угостила нас полнокровным патагонским штормом. Впервые я вполне оценил достоинства пирамидальной палатки и был искренне благодарен Джеку, порекомендовавшему ее. По сравнению с другими типами горных палаток, какими мне приходилось пользоваться прежде, она создавала удивительное ощущение надежности. Ее устойчивость едва ли зависит от растяжек. Нет, именно благодаря форме палатки сила ветра при любом его направлении давит на нее скорее книзу, чем вбок; сугробы снега, наносимые на стенки, увеличивают обтекаемость, а четыре стойки, соединенные вверху, обеспечивают максимальную прочность станка и способны выдержать очень большую нагрузку.
К утру буря, по патогонским понятиям, вероятно, утихла, но для нас ветер был еще очень сильным, и мы впервые практически столкнулись с проблемой, давно тревожившей нас. Мы поняли, что непреодолима только самая жестокая непогода, но даже в сравнительно слабую метель перевалка грузов по частям – опасное предприятие. Ведь следы почти сразу же заметает. На обратном пути при видимости, ограниченной, скажем, 25 метрами, будет трудно выходить на веху, если только не ставить их очень часто, а это практически неосуществимо. Сбиться же с дороги – значит почти наверняка погибнуть! Кроме того, промежуточный склад может занести снегом и он будет потерян; вероятно, этого и не случится за одни сутки, но ведь нет никакой гарантии, что погода не заставит отложить вторую ездку на несколько дней.
Наконец, очень важную роль играет направление господствующего ветра, которое, особенно в плохую погоду, было здесь северо-западным. В пургу можно идти по ветру, но совершенно нельзя двигаться навстречу слепящей метели. Таким образом, может случиться, что мы забросим партию груза, но вернуться назад нам не удастся. Действительно, в последующие недели почти не выдалось таких дней, когда можно было идти на север.
По расчетам весь наш груз уменьшился до 250 килограммов, не считая веса саней. Практически предстояло везти больше, так как нельзя смести весь снег с палатки и мешков, которые к тому же пропитывались влагой. Таким образом, общий вес поклажи, вероятно, был не меньше 270 килограммов.
Справимся ли мы с такой тяжестью?
Ответить на это можно только после соответствующих испытаний, чем и решено было заняться, прежде чем снимать лагерь.
Выбрались из палатки в 9 часов, готовые, не дрогнув, встретить любые превратности судьбы. Все вокруг было погребено под снегом; прежде всего отрыли сани, пользуясь ледорубами и алюминиевыми лопатами. Снег был настолько влажным, что через несколько минут наши перчатки промокли насквозь. Труднее всего оказалось высвободить постромки. Их обычно расстилали перед санями, чтобы они не запутались. Теперь сверху лежал шестидесятисантиметровый слой снега, настолько плотного и твердого, что вырвать постромки не удалось и пришлось копать канавки по всей их длине.
После почти полуторачасовой работы на сильном ветру с дождем и снегом мы наконец освободили сани и груз. Отскребли снег с днища «плоскодонки», смазали его лыжной мазью и нагрузили лодку мешками с продовольствием; сверху лег Джек, игравший роль девяностокилограммовой гири. После нескольких попыток мы убедились, что втроем можем тянуть сани с грузом в 180 килограммов. По глубокому снегу копыльные сани шли лучше. Без особого напряжения Джек вез на них 68 килограммов снаряжения.
Пока шли испытания, наступил полдень; мы промокли и озябли. Предстояло еще откопать и сложить палатку, – следовательно, сегодня на дорогу оставалось мало времени. Поэтому был объявлен неполный рабочий день, и все забрались обратно в палатку, где примус, накачанный на всю мощь, быстро нагнал тепло. Отрадно делалось на душе при мысли, что теперь мы будем перебрасывать весь груз сразу, за одну ездку. С надоевшей перевалкой по частям, когда приходилось возвращаться за остальной кладью, теперь покончено. Конечно, в начале недели придется трудновато, но наш груз ежедневно будет уменьшаться примерно на 4,5 килограмма.
На следующее утро я поднял всех в половине четвертого, когда первый свет зари едва начал пробиваться сквозь полотнища палатки. Примус разжигали в угрюмом молчании, именно в молчании, а не в тишине – снаружи неистовствовал ветер и отбивало барабанную дробь плохо закрепленное полотнище палатки. Затем все снова задремали, пока клубы пара из котелка не послужили сигналом к подъему. Наш ранний завтрак неизменно состоял из «броше» и чая. Для приготовления «броше» каждый клал в свою кружку 6 полных столовых ложек овсянки, 2 ложки молочного порошка и 2 ложки сахара; все это перемешивалось, после чего добавлялась горячая вода. К чаю на человека полагалось 2 полных столовых ложки сахара. Если кто-нибудь брал лишнее, а это иногда случалось в начале экспедиции, преступление открывалось в конце дня. Конечно, виновного уже нельзя было обнаружить, но считалось, что мучений его совести вполне достаточно для предупреждения рецидивов.
Спустя несколько дней возник один из тех споров, которые впоследствии кажутся такими ничтожными, что даже стыдно вспомнить, но неизбежны при тесноте и отсутствии элементарного комфорта. Удивительно, как сильно вскипают страсти, как трудно бывает трезво оценить обстановку и подавить в себе глупое упрямство. В данном случае сыр-бор разгорелся из-за места для примуса. До сих пор мы, готовя завтрак, ставили его между Джеком и Эдуардо, то есть посредине палатки. При этом тепло от примуса шло на одежду, которую для просушки вешали прямо над ним, что было основным преимуществом – тепло не расходовалось зря. Я же теперь стал возражать и привел три убедительных, как мне казалось, довода: во-первых, для того чтобы освободить место для примуса, Седомира и меня еще сильнее прижимали каждого к своей стенке, а они были мокрые и часто вдавливались внутрь сугробами холодного снега; во-вторых, вся компания немедленно засыпала, как только примус начинал гореть, следовательно, возникала опасность пожара и наводнения; в-третьих, я не мог дотянуться до примуса, а мне, как постоянному будильщику, проще самому его разжечь, чем криками подгонять моих нерадивых товарищей. Поэтому и вносилось предложение ставить примус у входа, а Седомиру и мне повернуть спальные мешки головами так, чтобы до него легко было добираться. План имел еще один плюс: открывался доступ в пространство между двумя стенками палатки, откуда удобно брать снег, который все время требовался для пополнения котелка.
Почему-то Джек возражал против такого новшества, и я временно уступил; но с ухудшением погоды и введением ранних завтраков я настоял на своем.
Установление нового порядка Джек встретил открытым недовольством. Пользуясь своим ростом, он старался занять ногами как можно больше места у входа в палатку. Поэтому мне, когда я тянулся к примусу, приходилось ложиться на них поперек (что я и делал, наваливаясь изо всех сил). Примусы, как и лошади, очень чутко реагируют на настроение своего хозяина, и справиться с ними можно, только если вы совершенно спокойны. Трижды я пытался разжечь примус, но каждый раз из него вырывалось только красное, коптящее пламя.
Ядовитые замечания Джека выдавали его затаенное желание, чтобы я поджег палатку. К счастью, этого не случилось; только несколько недель спустя я прожег дыру во внутреннем дверном клапане, но к тому времени моя система успела завоевать всеобщее признание.
В целом же, несмотря на тесноту, такие ссоры случались поразительно редко. Мне еще не приходилось путешествовать в более дружной компании. Прекрасное настроение Эдуардо никогда ему не изменяло; он был неутомимым рассказчиком, и если я порой находил его истории скучноватыми, то исключительно из-за языкового барьера, мешавшего мне понять их смысл. Седомир сохранял свое непоколебимое спокойствие при любых обстоятельствах. Говорил он мало, но его готовность восхищаться шутками Эдуардо (и даже Джека и моими) была просто трогательной.
Когда мы в это утро вышли из палатки, непогода все еще не улеглась, хотя ветер как будто начал стихать. Видимость была очень плохой: уже в десяти метрах белый туман сливался со снегом. За полсуток намело такие сугробы, что на раскопку, разборку палатки и погрузку саней ушло немало времени. Джек с его постоянным стремлением делать больше, чем приходилось на его долю, положил на свои сани 77 килограммов, оставив нам троим везти на «плоскодонке» всего 172. Я впрягся в переднюю лямку, Седомир за мной, а за ним Эдуардо; с большим трудом мы взяли с места, а Джек двинулся вслед за «плоскодонкой». Отныне тот, кто шел на головной постромке, стал выполнять обязанности кормчего.
Я знал, что предстоит нелегкая работа, но не предполагал, что тащить сани будет так трудно. Вскоре я уже начал гадать – долго ли сумею выдержать? Мы проваливались в снег по колено и приходилось высоко поднимать ногу при каждом шаге. Это достаточно утомительно даже при ходьбе налегке, а тут еще надо было тянуть сани. Все время приходилось смотреть на компас, иначе за несколько минут можно было уклониться в сторону на десяток градусов. Поэтому смотреть под ноги я не мог и часто спотыкался. Скоро пот залил все лицо и, несмотря на мои косматые брови, попал в глаза. От пота и мокрого снега защитные очки запотели, стало плохо видно деления компаса. Каждые 10 минут я останавливался для отдыха и с трудом ловил воздух открытым ртом, низко опустив голову.
Через час я поменялся местами с Седомиром. Куда приятнее и легче идти вторым: ступаешь в плотный след, видишь, куда ставить ногу, знай только ровно тяни постромку. Право же, работа почти начала доставлять мне удовольствие. Весь остаток дня мы двигались десятиминутными маршами с короткими остановками для отдыха. Обязанности ведущего по очереди выполняли трое из нас, сменяясь через три перегона.
В 11 часов каждый съел дневную 50-граммовую порцию ромовой помадки, а в час мы сделали получасовой привал для полдника, который состоял из 100-граммовой пачки печенья на человека и масла. Уселись с подветренной стороны саней; в промокшей от пота и мокрого снега одежде мы, однако, вскоре так продрогли, что решили сократить стоянку. У нас было немного конфет из виноградного сахара (по 6 штук в день на каждого), и мы сосали их в пути; это немного утоляло жажду. Я всегда старался сохранить свою порцию до второй половины дня, чтобы поддержать силы. Часа в три все единодушно заявили, что на сегодня хватит. Разгрузили сани и начали ставить палатку – неприятное занятие, за которым можно промерзнуть до костей.
При сильном ветре палатку легко может унести, пока ее ставишь. А уже если ее сорвет, за ней не угонишься, она докатится до восточного края ледяного купола, а там пиши пропало. Поэтому, устанавливая палатку, мы придерживались тщательно разработанной тактики. Прежде всего палатка расстилалась на выбранной площадке, вершиной против ветра и входным отверстием наверх. Затем передняя оттяжка надежно крепилась за ледоруб, глубоко вбитый в снег. Пока я сидел на верхушке и прижимал ее, остальные расстилали переднюю полу, имевшую ширину 60 сантиметров, закрепляли ее длинными алюминиевыми колышками и придавливали мешками с провизией. Следующая операция была самой ответственной. Я держал заднюю оттяжку и понемногу травил ее, обернув вокруг ледоруба, воткнутого в снег; Джек в это время поднимал вершину ровно настолько, чтобы остальные могли подлезть под бешено хлопающую парусину, схватить углы задней полы, оттянуть их назад и закрепить колышками. После этого каждый брал по шесту-стойке, Джек поднимал верхушку палатки возможно выше, а затем отпускал ее, и все стойки прочно входили одна в другую в нужном положении.
После того как палатка поставлена, мы набрасывали лопатами снег на полы и надежно закрепляли пять оттяжек, для чего обычно приходилось рыть глубокие ямы – до плотного снега, который надежно держал колышки-якоря. Чтобы не наметало больших сугробов, мы ставили с задней, наветренной стороны палатки заслон из снегоступов и саней Джека. Большая часть груза, которая не потребуется ночью, укладывалась на полы палатки, чтобы как следует придавить их, остальной груз складывался под опрокинутую «плоскодонку», которая крепилась двумя ледорубами. При небольшом ветре вся работа занимала около часа, но в плохую погоду на это уходило гораздо больше времени.
Когда мы стягивали с себя промокшую одежду и обувь, надували матрацы, распаковывали постели, в палатке царил невообразимый хаос; но укрыться от ветра было так приятно, что никто не ворчал. Наконец наступал блаженный миг, когда мы забирались в спальные мешки с кружками горячего чая в руках. Как только чаепитие заканчивалось, принимались готовить похлебку и напоследок варили «броше». Только к 8 часам вечера нам удавалось улечься спать. В такое время было еще совсем светло, но мы так уставали, что сразу же засыпали, довольные результатами дня.
Наконец-то знакомые места
Заведенный распорядок дня у нас не менялся. Хотя рассвет стал наступать все позже, я каждое утро продолжал будить всех в 3 часа 30 минут. Необходимость такого спартанского режима вызывалась тем, что мы тратили адски много времени на сборы, а поздний выход действовал деморализующе. Джек твердо придерживался убеждения, что с утра снег находится в лучшем состоянии, чем после полудня. Я склонен считать это иллюзией, вызываемой усталостью в конце дневного перехода, но самой теории никогда не оспаривал.
Каждое утро ставилась задача быть готовыми к старту в 7.00, но это редко у нас получалось. Очень не хотелось менять тепло спальных мешков на леденящие объятия мокрой одежды. Мы затягивали завтрак, цеплялись за любой предлог, лишь бы отсрочить злосчастное мгновение: принимались протирать защитные очки или чинить одежду. Упаковав личные вещи, трое из нас выползали из палатки, а Эдуардо оставался, чтобы выпустить воздух из матрацев, свернуть их, уложить кухонную утварь и обмести иней с внутренних стенок палатки.
Очень много времени уходило на то, чтобы разбросать снег, который за ночь успевал покрыть чуть не всю палатку, откопать сани и постромки; иногда на это затрачивалось более трех часов.
За редкими исключениями, поземка почти всегда мела поперек плато, она обжигала лица и залепляла защитные очки, хотя мы по возможности и старались работать, стоя спиной к ветру. При температуре воздуха, колебавшейся около нуля, снежные наносы то таяли, то замерзали, в результате полы палатки вмерзали в толстый слой льда так, что их приходилось выкалывать ледорубами. При этом требовалась большая осторожность, чтобы не повредить полотнище. В первые дни кто-то из нас пробил лопатой наружную стенку, но, к счастью, этого больше не случалось. Полы же палатки часто получали удары и вскоре были в нескольких местах прорваны по всей ширине.
Хуже всего было работать при температуре выше нуля, при мокром снеге, когда перчатки, ботинки и концы брюк моментально промокают и совсем не греют. Сухая поземка по сравнению с этим была просто удовольствием. Правда, здесь почти невозможно отличить настоящую поземку от дождя со снегом или снегопада; все это обрушивалось на нас в более или менее горизонтальном направлении.
После окончания раскопок оставалось свернуть палатку и нагрузить сани, но это было значительно легче, а начало пути даже радовало, потому что мы согревались. Вскоре мы так втянулись в работу, что стали делать остановки для отдыха через 15 минут, а спустя несколько дней вернулись к своей старой практике – двадцатиминутным маршам.
В 11 часов утра мы всегда с нетерпением ожидали легкого завтрака, о наступлении которого я каждый раз возвещал криком: «Достать помадки!» Не менее желанным был и привал для полдника, но в сильный ветер мы откладывали ленч до остановки на ночлег. Тогда у нас, конечно, разыгрывался волчий аппетит, и ставить палатку казалось особенно нудным занятием. Впрочем, мы никогда не затягивали перехода позже трех часов, а иногда разбивали лагерь и раньше.
Можно подумать, что жесткий распорядок должен быстро наскучить, но никто им не тяготился. Объяснялось это достаточно разнообразной и совершенно необходимой деятельностью, которой мы были постоянно заняты, а с другой стороны тем, что наши головы почти всегда были полны мыслями о еде, отдыхе, чае или тепле; наконец, потому, что, поглощенные повседневной работой, мы всегда старались добиться успеха, стремились к конечной цели. Несмотря на неприятную перспективу раннего подъема, все с нетерпением ждали предстоящего назавтра перехода, надеялись на улучшение дороги, пытались угадать, насколько далеко мы сумеем продвинуться и что увидим на своем пути.
Я совершенно не испытывал тоски и чувства безнадежности, охватывавших меня при восхождении на Эверест с его бесконечным топтанием на одном и том же месте. Тогда мы подолгу лежали в палатке, испытывая страшную слабость, связанную с кислородным голоданием, убивавшим аппетит и всякое желание двигаться.
Здесь же не было высоты, способной вызвать вялость. Мы постепенно приспосабливались к условиям и все легче мирились с трудностями. Очень важным фактором было наше трезвое отношение к погоде. Отправляясь в экспедицию, мы понимали, что климат будет главной опасностью и основным препятствием, которое предстоит одолеть. Мы наслушались историй о путешественниках, вынужденных целыми неделями отсиживаться в палатке во время бури, и это подготовило нас к худшему. Но меня тогда окончательно запугали, и я даже не представлял себе, как можно поставить палатку при таком шторме, какой мне и Джеффри пришлось испытать два года назад на «вулкане» Вьедма. Но когда мы очутились здесь и практически столкнулись с непогодой, то очень скоро поверили в свои силы и убедились, что можем выдержать все ее капризы. Уверившись в своих силах, мы даже стали находить удовольствие в борьбе с яростной стихией.
Нужно, однако, сказать, что погода приготовила нам много сюрпризов. Весь мой опыт, приобретенный при прежнем восхождении на ледяной купол, пошел насмарку. Бури теперь отличались большей силой и продолжительностью, а дожди шли реже, чем раньше. Гигантские снежные заносы, каких я раньше нигде не видел, затрудняли движение, по утрам много сил затрачивалось на откапывание лагеря, но зато трещины были надежно укрыты. Кроме того, несколько более низкая температура хотя и не улучшала состояния снега, но зато мы не промокали, как раньше, буквально до нитки. В прошлом году пурга, за которой следовал мороз, являлась верным предвестником хорошей погоды; теперь это было не так.
Еще одно неприятное отличие от прошлого – густой многодневный туман, сильно затруднявший прокладку курса. Почти все время, пока наша группа находилась в северной части купола, у нас было лишь приблизительное представление о нашем местонахождении, и мы никогда точно не знали, в каком направлении двигаться дальше. Но больше всего раздражало то, что мы почти не видели окрестностей. Но и тут была положительная сторона – когда туман рассеивался, зрелище казалось особенно красивым и волнующим.
В полдень 2 января мы «подошли к берегу»! Туман был менее густым, чем обычно, и сквозь дымку мы вдруг увидели темную массу, постепенно принявшую очертания длинной гряды утесов. Мы изменили курс на несколько градусов к западу и пошли почти параллельно гряде. Во всяком случае, когда через час мы стали лагерем, стена находилась на том же расстоянии от нас.
Ночью ветер утих и заметно похолодало. Когда я проснулся на следующее утро, было так тихо, что даже не шелестел иней, покрывший палатку. После завтрака Джек и Седомир ушли взять образцы горных пород, слагавших обрывы, подошва которых сейчас едва виднелась сквозь изморозь. Эдуардо и я остались, чтобы свернуть лагерь и нагрузить сани. В такое утро это не составляло труда, так как снега почти не намело. Пока работали, мгла постепенно рассеивалась, и мы все яснее начали различать длинную зубчатую стену отвесных скал, сначала как призрачное видение, затем принявшую довольно четкие очертания, но все же казавшуюся чем-то нереальным. Солнце еще не встало, но на северо-западе было голубое небо, окаймленное золотой бахромой освещенных облаков. В отраженном свете снег сверкал и искрился. Ничего больше не было в пейзаже, только небо, мгла да одинокий камень, возвышавшийся среди снежного простора; но в самой этой простоте чувствовался такой глубокий покой, что только ради него стоило совершить путешествие.
Джек и Седомир вернулись часа через полтора и принесли образцы породы, из которой сложена стена; это был тоналит, разновидность диорита – порода белого цвета, в которую вкраплены крупные черные кристаллы роговой обманки.
Наш лагерь находился у западного конца гряды. Чтобы не делать дальнего обхода, нам предстояло перетащить сани напрямик, пройти около двух километров в гору. Но снег был в отличном состоянии, а прекрасное утро и надежда на установление хорошей погоды придали нам силы. Но радужная надежда скоро рухнула; не прошли мы и двух часов, как поднялся ветер, потеплело и снова низко над головами мчались свинцовые тучи.
Два дня мы пробирались через архипелаг скалистых пиков, разбросанных по плато. Их вершины мы почти никогда не видели, лишь изредка сквозь туман и вихри метели проглядывали их причудливые очертания, напоминавшие китайскую живопись.
Седомир пришел к заключению, что эти пики сложены теми же горными породами, как и крыло сброса, обнаруженное им в хребте О'Хиггинс; это массивные интрузии, внедрившиеся поперек хребта. Несомненно, пики являлись частью той группы гор, где мы рассчитывали встретить доказательства вулканической деятельности – современной или угасшей. Наши беглые наблюдения не позволяли сделать окончательные выводы, однако присутствие диоритов ставило под большое сомнение вулканическое происхождение какой-либо части этих гор и заставляло предполагать, что Лаутаро, в конце концов, является лишь своеобразным исключением.
Изредка улучшавшаяся видимость все же лучше, чем постоянная стена плотного тумана, но и она порой обманчива. Однажды я шел впереди, и мне вдруг совершенно ясно представилось, что туман рассеялся и открыл далекий горный хребет. Картина была совершенно реальной, я даже различал очертания отдельных вершин. У меня невольно вырвался ликующий крик: «Смотрите! Лаутаро!» К моему удивлению, никто на радостное сообщение не реагировал, все только пожали плечами. Только через несколько минут я понял, что мой далекий горный хребет – всего лишь ряд трещин, пересекавших путь в нескольких десятках метров от нас.
По анероиду мы находились теперь на высоте 1705 метров. Как-то утром мы почувствовали, что сани стали очень легкими, и поняли, что начался спуск. Уклон не был заметен на глаз, но сильно отражался на ходе саней, и в течение двух часов мы шли с хорошей скоростью. По нашим расчетам, мы достигли широкого трога, который видели в прошлом году, двигаясь с востока на запад, к северу от нунатака. Значит, уже близок конец первой половины пути.
Погода становилась все хуже. После особенно сильной бури 7 января образовались высокие заструги (Автор употребляет русский термин. – Прим. перев.) – снежные валы, напоминающие гигантскую песчаную рябь, с той разницей, что обычно они заканчиваются выступающими гребнями льда, под которыми лежит сыпучий снег. Тянуть сани по такой неровной поверхности очень утомительно, на каждом шагу они зарываются носом в рыхлый сугроб; то и дело приходилось вытаскивать их. Время шло, а мы, казалось, почти не продвигались вперед. Видимость совсем ухудшилась, и наш передовой, не сводивший глаз с компаса, постоянно спотыкался. Сани Джека сильно пострадали (они, в сущности, не предназначались для такой тяжелой работы) и часам к десяти утра начали разваливаться. Из-за погоды мы не могли позволить себе остановку для завтрака и еще меньше были склонны задерживаться, чтобы отремонтировать их. Поэтому груз Джека переложили на плоскодонку, а пустые сани привязали сзади. Джек был удручен. Он очень гордился своими санями, и хотя они и до этого и впоследствии полностью себя оправдали, эта поломка явилась для него моральным ударом.
Вот уже третий день подряд мы не видим вокруг себя ничего, кроме снега. Поначалу мы полагали, что постоянный туман, в котором мы до сих пор шли, возможно, является особенностью северной части купола и, как только мы перевалим через ледораздел, видимость улучшится, даже если погода останется плохой. Но теперь, когда мы перешагнули через высшую точку, цепляться за эту удобную теорию было уже нельзя.
Согласно нашим расчетам, мы сейчас находились неподалеку от северных отрогов и ледников горной цепи Пия XI и очень опасались, как бы не очутиться там и не запутаться в тумане в сложной системе хребтов и ущелий. Никому из нас раньше не приходилось так долго идти по компасу, тем более по местности, лишенной ориентиров, и при плохой видимости. Поэтому мы допускали неприятную возможность очень большого отклонения от цели. Мы стремились к нашему старому другу скале-нунатаку, намереваясь пройти между ним и вулканом, хотя не менее удобно было обойти его восточнее. Во всяком случае, гораздо лучше было отклониться влево, чем вправо. Когда мы миновали «стену», то шли курсом 172°. Но два дня назад, имея в виду только что сказанное, мы изменили его, и теперь он был 166°. Вечером, несмотря на тяжелый труд и разочарования неудачного дня, в лагере царило радостное оживление.
Утро 8 января было сравнительно тихим, и Джек чинил сани, пока остальные свертывали лагерь. Вдруг Седомир заметил какую-то темную массу, едва различимую сквозь молочную пелену тумана. Он, а затем и я взяли пеленг и сошлись на том, что направление, по которому виден интересующий нас предмет, составляет 167°, то есть почти совпадает с нашим курсом. Мог ли это быть нунатак? Виднелся он у самого горизонта, то есть был низким, а я помнил, что все изолированные останцы, виденные нами к северу от Лаутаро, значительно больше возвышаются над уровнем плато. Казалось совершенно невероятным, что после многих недель странствия почти вслепую мы вышли к месту с такой точностью.
Сани нагрузили с необычной поспешностью и быстро тронулись в путь. Волнение удваивало силы. Туман начал рассеиваться, и вскоре стала вырисовываться форма горы: две вершины, круто вздымающиеся над снежной равниной и соединенные ровным горизонтальным гребнем. Никакого сомнения – это нунатак!
Все пришли в отличное настроение. Можно было радоваться и темпам нашего продвижения, и тому, как далеко мы продвинулись. Ведь минуло всего четыре недели со времени высадки на берег. За это время мы пересекли северную половину ледяного купола, где до нас никто не бывал, и уложились в более сжатые сроки по сравнению с самыми оптимистическими наметками, хотя нам постоянно сопутствовала плохая погода. И вот, несмотря на трудности прокладки курса, мы вышли на нунатак с такой точностью, как будто двигались по дороге с указателями. В этом, конечно, значительную роль сыграла удача; тем больше следовало радоваться! Жаль, конечно, что так мало довелось увидеть по пути. Дальше мы будем, по выражению Джека, «получать деньги за старую веревку», то есть пойдем по знакомым местам. Теперь никакая погода не собьет нас с курса, а с уменьшающимся грузом можно двигаться все быстрее.
Мысли моих товарищей обратились к складу продуктов в прошлогоднем лагере на нунатаке. При каждой остановке начиналось горячее обсуждение, что там могло сохраниться из продуктов, и постепенно возник мираж гастрономического изобилия. Ни Джек, ни я не помнили точно, что именно мы оставили. Кажется, там были плитки сушеного мяса, галеты, сахар, овсяная крупа и, возможно, шоколад. Меня все это не интересовало, за исключением сахара. Втайне я был против увеличения груза, но, не желая охлаждать общий энтузиазм, пока помалкивал.
Мы свернули к восточной стороне долины. До нунатака было гораздо дальше, чем сначала показалось; кроме того, сани пришлось тянуть в гору, так что только к полдню нам удалось добраться до северного отрога. Там мы оставили сани и пошли по знакомой лощине, ведущей в старый лагерь. Зная о сети трещин, ограждавших подошву горы, мы связались веревкой, но на этот раз мы не заметили ни одной трещины. Несмотря на печальные воспоминания, Джек и я почувствовали тоску о прошлом, когда пришли на старую стоянку. Все кругом засыпано метровым снегом и так неузнаваемо изменилось, что даже приблизительно трудно было указать место склада. Рыли в нескольких местах, но безуспешно. Мы не захватили с собой лопат, и копать пришлось ледорубами, а это трудоемкая работа. Бодрое настроение, господствовавшее утром, постепенно улетучилось. Эдуарде с невольной резкостью заметил, что в Чили, когда люди оставляют запасы, они всегда отмечают место пирамидой из камней. С хребта дул пронизывающий ветер, а я оставил свитер на санях и, несмотря на работу, страшно продрог. С самого начала сердце у меня не лежало к этому предприятию, и теперь меня просто бесили бесплодные поиски совершенно ненужной нам провизии. Выражение горького разочарования на лице Седомира – отпечаток самых сильных эмоций, какие мне приходилось когда-либо у него замечать, – заставило меня прикусить язык и с удвоенным рвением взяться за работу. В конце концов, когда даже энергия Седомира начала иссякать, чей-то ледоруб ударился о металл. Это оказалась 22-килограммовая банка с керосином, лежавшая в трещине скалы и вмерзшая в лед. Под ней мы обнаружили еще несколько банок: в одной из них было 20 плиток мяса и килограмм масла, а вторую до половины наполняло дурно пахнущее клейкое вещество, которое когда-то было сахаром, овсянкой или молочным порошком, а может быть, их смесью. Наконец, последняя находка – 11-килограммовая канистра, из которой все горючее вытекло. Довольно скудный улов, если учесть большие ожидания! Но Джек и Седомир были восхищены перспективой увеличения рациона масла и мяса, Эдуардо простил нам техническую оплошность, допущенную при устройстве склада, а я обрадовался, что удалось убраться отсюда с таким небольшим добавочным грузом. В праздничном настроении мы вернулись к саням и начали устраивать лагерь.
Настроение потом поднялось еще больше, так как наметилось явное улучшение погоды. А для попытки восхождения на Лаутаро хорошая погода была весьма кстати. Облака поднялись выше, сквозь них пробились солнечные лучи; на северо-востоке появились пики хребта О'Хиггинс, и весь знакомый пейзаж залили мягкие вечерние краски. За исключением самых нижних скал, вулкан вырисовывался неясно, но было совершенно очевидно, что за последние двенадцать месяцев крупных извержений здесь не происходило и этот уединенный кратер не участвовал в катаклизме, охватившем центральную часть Чили, 900 километров севернее.
На следующий день мы пересекли кулуар и были вынуждены встать лагерем вблизи отрога южного хребта Лаутаро. У нас первоначально было намерение продвинуться как можно дальше в большую юго-восточную долину, заключенную между южным и восточным хребтами, но опять подвела погода. Не успели мы миновать нунатак, как тучи снова нависли над головами и сильный ветер, вырываясь из-за горы, погнал снег нам навстречу. В таких условиях углубляться в долину не следовало. Мы знали, что местами там опасно из-за лавин, срывающихся с висячих ледников, и поэтому вставать лагерем, не видя, где именно находишься, неблагоразумно.
У нас оставался еще почти месячный запас продовольствия. Следовательно, мы могли потерять даже целую неделю, выжидая случая подняться на Лаутаро, и все же в нашем распоряжении останется еще три недели, чтобы закончить поход. Мы находились теперь на высоте 1980 метров над уровнем моря, а вершины гор поднимались над нами приблизительно еще на 1600 метров. Так как кулуар расположен с подветренной стороны, в него нанесло через южный хребет огромное количество снега, и рассчитывать там на благоприятные условия не приходилось. Основной этап – подъем по крутому склону южного хребта – связан со значительным риском из-за снежных обвалов. Достигнув его гребня, который в километре от вершины соединяется с восточным хребтом, мы окажемся в полной власти ветра. Итак, предстояло утомительное и трудное восхождение. Чтобы его совершить, нам нужен хотя бы один хороший день с приличной видимостью и умеренным ветром.
Мы обосновались в лагере и приготовились ждать. Джек, как обычно, был полон оптимизма, хотя для этого было очень мало оснований. Ветер дул не ослабевая. Может быть, и не сильнее, чем раньше, но теперь, обтекая горные хребты, он порывистыми шквалами налетал со всех сторон и, казалось, рвал палатку с особенной яростью. Первые два дня все отлеживались в спальных мешках, очень довольные тем, что есть оправдание для отдыха. Примус горел непрерывно, и мы просушили одежду и обувь. Затем начали делать вылазки в поисках обнажений, чтобы собрать геологические образцы. Риска заблудиться не было, если прокладывать по компасу путь от подошвы отрога. Иногда удавалось увидеть крутые заснеженные склоны и висячие ледники, окаймляющие восточный хребет; над ними чередой проносились вихри снежной пыли, придавая картине мрачную окраску. Вершина ни разу не открылась, но сильный запах серы, временами долетавший до нас, свидетельствовал о том, что вулкан хотя и находится в состоянии покоя, но постоянно «дышит».
На четвертый вечер я пришел к выводу, что нужно отказаться от попытки подняться на вулкан и продолжать поход. Ни малейших признаков улучшения погоды не отмечалось, и вряд ли можно было на это рассчитывать. По моему мнению, лучше двигаться вперед в непогоду, а если повезет и в течение следующих трех недель выдастся хорошая погода, у нас останется достаточно времени, чтобы ею воспользоваться. Объектов же для восхождений и туристских экскурсий на нашем пути будет сколько угодно. Эдуардо и Седомир согласились со мной, но Джек отдал свое сердце Лаутаро и упорно не желал еще раз повернуться к нему спиной. Человек неисчерпаемой энергии, обычно такой нетерпеливый, он в данном случае проявил удивительную готовность «ждать у моря погоды».
После небольшой дискуссии было принято компромиссное решение: ждать еще два дня и, если погода не улучшится, двигаться дальше.
Хребет Кордон-Дарвин
Я с радостью встретил утро 16 января. Погода по-прежнему ужасная, и даже Джек расстался с надеждой побывать на Лаутаро. Мы пошли в юго-западном направлении, к верхней части бассейна ледника Вьедма. Первые три-четыре километра тянулся пологий спуск, и, несмотря на рыхлый снег, мы быстро двигались вперед. К этому времени наш груз сократился примерно до 180 килограммов, так что тянуть сани стало значительно легче.
Меньше чем через час пути мы, к нашему удивлению, внезапно вышли из тумана и оказались в зоне полной видимости. На севере и востоке четко вырисовывались вершина Пирамид, хребет Геа и даже гора Горра-Бланка, хотя до нее было не менее 45 километров. Мы подумали, что меняется погода, и решили было вернуться. Облака по-прежнему сплошь закрывали небо, хотя и поднялись выше, а темная стена тумана, из которого мы вышли, стояла позади нас все такой же мрачной и неподвижной. Ясно, что на Лаутаро бушует буря: мы видели только возвышающийся над нами его южный отрог, по которому ветер гнал потоки снега.
Хорошая видимость сохранялась все утро и в начале второй половины дня. Это было чудесно. После долгого похода через царство бурь и дождей, когда перед глазами постоянно висела непроницаемая пелена, с каким наслаждением мы рассматривали теперь открывавшиеся до горизонта дали! На востоке через горный проход, ведущий в долину реки Электрико, просматривались отлогие красновато-коричневые холмы, лежащие далеко за пределами нашей ледяной пустыни. К сожалению, радость оказалась мимолетной: к концу перехода мы снова попали в туман с косым дождем и снегом. В течение двух следующих суток погода становилась все хуже и хуже, а потом разразилась буря, наижесточайшая из всех, какие нам пришлось выдержать за все путешествие.
Утром 18 апреля, после штормовой ночи, я оделся раньше других и выбрался из палатки, чтобы начать обычные раскопки. Удержаться на ногах оказалось делом нелегким; пришлось спрятаться за палатку, где, стоя на коленях спиной к ветру, я мог орудовать лопатой. Сухой снег, похожий на пудру, несло с такой силой и в таком количестве, что отрытая борозда сразу же заполнялась. Прокопав вслепую около четверти часа, я понял, что только напрасно теряю время. Пришлось забраться обратно в палатку. Прождав перемены погоды часов до десяти, мы решили остаться.
После обеда ветер немного стих, но собираться в путь было уже слишком поздно. Да и затишье оказалось коротким, вскоре ураган возобновился с еще большей яростью. Рев ветра заставлял кричать во весь голос, чтобы слышать друг друга. Я уже привык к штормовой погоде и все же стал тревожиться: выдержит ли наша пирамидальная палатка такие удары? Абсолютно уверен, что любая другая палатка, даже наполовину засыпанная снегом, была бы сорвана!
Когда готовился ужин, две стенки палатки внезапно обвисли, а затем начали бешено биться. Джек и Седомир поспешно оделись и выскочили наружу. Более получаса ушло на то, чтобы закрепить сорванные оттяжки. С наступлением темноты повторилось то же самое; на этот раз за исправления взялись Джек и я. Было значительно теплее, чем утром, и поземка сменилась сильным дождем со снегом. Этим и объяснялось, почему оттяжки не держали: снег оттаял вглубь чуть ли не на метр. Вскоре, однако, снова подморозило и аварии прекратились.
Ночью меня разбудил мощный порыв ветра; некоторое время я лежал, с удовольствием прислушиваясь к завыванию вьюги. Потом заснул; когда я снова проснулся, как обычно в три тридцать, ветер немного стих, и мы начали готовиться к выходу. Погода была не лучше, чем в прошлое утро, но на этот раз мы проявили упорство. Нижняя часть палатки совершенно вмерзла в лед, и мы вырубали ее так долго, что только к девяти закончили погрузку саней.
Не успели мы сделать и ста метров, как вдруг оказались на чистом льду, гладком, как каток. Я шел передним, устремив глаза на компас, поэтому не заметил перемены в характере поверхности и тотчас поскользнулся. Я тяжело упал, выронив компас, который покатился по льду. Я поднялся и, забыв, что на мне лямка, бросился за ним, и... снова растянулся. Пришлось ползти за компасом на четвереньках. Мои пируэты, очевидно, выглядели забавно. Эдуардо часто вспоминал потом этот случай, считая его одним из выдающихся событий нашего путешествия.
Дул боковой ветер, и как только «плоскодонка» оказалась на льду, ее понесло в сторону, а вместе с ней и нас троих. Эдуардо пришлось привязать свою постромку к задку саней и держать их, не давая съезжать вбок. Но даже и так было трудно сохранять нужное направление; мы двигались, словно крабы, боком, постоянно падая. Только часа через два наконец снова вышли на снег.
Из-за ветра сделать привал для второго завтрака не удалось, а после полудня ветер настолько усилился, что в третьем часу я решил ставить палатку, пока еще есть возможность. Наша сноровка на этот раз подверглась суровому испытанию. К счастью, в самый ответственный момент, когда мы поднимали палатку, ветер начал слабеть. Мы подумали, что это только временное затишье, и спешили закончить работу, пока снова не заревет буря. Но ветер продолжал стихать, и к тому времени, когда все забрались в палатку, он почти перестал дуть, а к пяти часам наступил полный штиль.
Как после внезапного прекращения артиллерийского огня, тишина казалась неестественной, она словно давила на уши. Потребовалось время, чтобы к ней привыкнуть. Даже на следующее утро, когда я проснулся, у меня было такое ощущение, что чего-то не хватает.
Туман быстро рассеивался, и, когда мы двинулись в путь, между облаками временами уже показывалось солнце. Километра через три мы подошли к небольшой горе, замыкающей северо-восточный отрог массива Мариано-Морено. Сделали часовой привал, пока Седомир собирал образцы пород. В разрыве облаков на востоке показался пик Фицрой, похожий на мечеть, окруженную свитой минаретов.
К полудню мы достигли западной оконечности «вулкана» Вьедма и очутились перед длинным подъемом на седловину между ним и Мариано-Морено. Стало так тепло, что пришлось отложить тяжелый подъем до утреннего холодка. Поставили палатку, разложили имущество на просушку и остаток дня грелись на солнце – поразительный контраст с недавним прошлым. Ледяная громада Мариано-Морено была видна как на ладони, ее склоны, изрезанные глубокими ущельями, напомнили мне южный склон Монблана. За гребень вершины зацепилось точно такое же облако, какое я видел там два года назад. Странное это было явление: облако как будто оставалось в одном положении, но в то же время перемещалось вместе с движением воздуха и, как гигантский водопад Ниагара, низвергалось в восточную пропасть, тут же растворяясь. Как и тогда, ветер, гнавший облако, не нарушал полной неподвижности воздуха здесь, внизу. При закате солнца вокруг облака засверкала пламенеющая корона.
Седомир попросил дать ему день на изучение горных пород «вулкана». Остальные ничего не имели против, надеясь полодырничать на сухой земле, поэтому я согласился, но с условием, что сначала мы перевалим через седловину.
Утро 21 января выдалось холодным, но даже по мерзлому снегу пришлось битый час вытаскивать сани на склон. На седловине нам встретилась удивительная ложбина глубиной около 30 метров, выпаханная ветром в массивном глетчерном льду, какие я и раньше видел вокруг «вулкана». Нигде больше мне не случалось наблюдать такие характерные формы выдувания; значит, здесь свирепствуют сильные ветры.
С седловины нам открылся широкий перевал, ведущий к леднику Упсала. Вдали виднелась вершина одного из пиков хребта Кордон-Дарвин, возвышавшаяся над темной массой облаков. Западнее лежало высокое плато, открытое Агостини и названное им «Альтиплано Италия». Мы недавно приняли решение идти не по леднику Упсала, как предполагалось раньше, но подняться на плато, а затем совершить восхождение на одну из вершин хребта. Имея это в виду, мы запеленговали пик.
Перевалив через седловину, мы быстро двинулись вниз по пологому склону и через полчаса подошли к небольшой морене вблизи от горного прохода в главной гряде «вулкана», где и разбили палатку. Затем налегке спустились в цирк глубиной 300 метров, который доктор Либутри ошибочно принял за кратер вулкана. В цирке, как и два года назад, воды почти не было, но айсберги, стоявшие на дне цирка один выше, другой ниже, свидетельствовали о том, что уровень ледникового озера, заполнявшего цирк, зависел от сезона. Подобные подпруженные ледником озера, которые я встречал в Каракоруме, весной наполнялись водой, а летом высыхали; по-видимому, и здесь происходило то же самое.
Седомир посвятил остаток дня геологическим исследованиям. Джек собрал коллекцию растений и насекомых, а Эдуардо и я, наслаждаясь жарким солнцем и абсолютным безветрием, лениво бродили по цирку-котловине. Котловина с ее концентрическими террасами, представлявшими ряд последовательных береговых линий, начинающихся у края высокого обрыва глетчерного льда, напоминала огромный античный амфитеатр. Выше самой верхней береговой линии, в 120 метрах от дна котловины, в укрытых расщелинах скал росли цветы.
На следующее утро мы покинули «вулкан», направляясь на юг, к перевалу. Погода портилась, и вскоре нас опять окружил туман, пошел косой дождь со снегом. За последние два дня снежный покров сильно подтаял, и неприятности с плохо закрытыми трещинами не заставили себя ждать. Чтобы не проваливаться в них, мы надели снегоступы, впервые после бесплодной попытки воспользоваться ими на леднике Хорхе-Монт. Сани были нагружены тяжелее, чем тогда, но мы за это время так натренировались, что теперь тянули их без особого труда, легко управляясь со снегоступами.
Весь день 23 января шли сквозь сильную бурю, почти при полном отсутствии видимости. Но мы были полны энергии после солнечной зарядки и быстро продвигались вперед. Вечером обсудили вопрос о том, можно ли идти дальше, не рискуя заблудиться среди хребтов и висячих ледников хребта Кордон-Дарвин. Решили сделать еще один дневной переход, а затем ждать улучшения видимости.
К нашей радости, следующий день выдался изумительным. Впервые мы не затянули с завтраком и, выйдя из палатки с первыми лучами солнца, были поражены открывшимся видом. На небе – ни облачка, а очищенный бурей воздух был так чист, что ясно вырисовывались даже самые далекие горы. На востоке, над безукоризненно симметричным основанием, возвышался стройный пик, казавшийся благодаря небольшому расстоянию не менее величественным, чем сам Фицрой. На западе под плато, словно гигантский вал прибоя, поднимался покрытый снегами хребет.
Меня очень манило повернуть к этим безымянным горам, и я до сих пор жалею, что не внял тогда внутреннему голосу; ведь даже с самой низкой из вершин открылась бы пленительная панорама лежащей за ними невиданной страны. Но нам пришлось бы свернуть тогда далеко в сторону, а сердца моих товарищей находились во власти Альтиплано и пиков хребта Дарвин, которые возвышались на юге во всем их неотразимом великолепии; рамкой для волшебной картины служили два ближайших нунатака.
Ударил сильный мороз, снег сделался твердым и гладким. Снегоступы были не нужны, и сани скользили так легко, что не требовалось почти никаких усилий, чтобы их тянуть. Мы направились по ложбине между двумя нунатаками и широко шагали, возбужденные холодным воздухом, ласкающим теплом утреннего солнца, бескрайностью горного пейзажа и ощущением необычайной физической бодрости.
Противоположный склон седловины оказался довольно крутым, но без трещин, поэтому мы уселись на сани и довольно быстро скатились до самого низа. К этому времени снег подтаял и сани пошли тяжелее, так что переход к северному концу хребта Дарвин заставил нас попотеть.
Мы остановились лагерем в ледниковой долине, заключенной между двумя грядами, спускающимися от пика Дон-Боско, самой северной вершины хребта. Немного западнее начинался крутой снежный склон, по которому между двумя ледопадами можно было бы подняться на Альтиплано. Мы решили, если погода удержится, взойти на пик Дон-Боско завтра же утром, до того как двинемся с санями вверх по снежному склону. Три года назад на этот пик с ледника Упсала поднялась польская экспедиция; это была единственная уже покоренная вершина хребта Кордон-Дарвин. Однако мы так боялись, что прояснение погоды может кончиться каждую минуту, что решили воспользоваться первой же возможностью совершить хоть какое-нибудь восхождение. Опасаясь непогоды, мы разбили лагерь точно посредине между двумя скалами, отмечавшими вход в долину, с тем, чтобы, тщательно засекая по компасу курс при подъеме, можно было найти обратный путь даже в сильный буран.
На следующее утро я разбудил всех в 2 часа 30 минут, а в четыре мы уже вышли. Заря разгоралась, но несколько больших звезд еще горело на безоблачном небе. Сильно приморозило, и мы быстро шагали по затвердевшему снегу в верхнюю часть долины, держась вне пределов лавиноопасной зоны у подножия гор. Пройдя по снежным мостам через краевые трещины фирнового поля, мы легко преодолели неглубокую ложбину и, перебравшись через каменистый отрог, остановились, чтобы надеть кошки. Восходящее солнце уже светило нам, когда мы пробирались среди ледяных скал и утесов небольшого ледопада. Затем мы снова попали в морозную тень и по крутому кулуару между двумя нависшими ледяными стенами вышли на гребень западного хребта. После многих недель, в течение которых мы только и знали, что тянуть сани, разнообразие ритма и собранность движений, присущих альпинизму, доставляли истинное наслаждение. Мы поднимались очень быстро и совсем не берегли сил. Поверхность широкого гребня образовывала множество башенок из игольчатого льда и выглядела как гигантская губка. Несмотря на крутизну, взбирались легко, и в 7 часов, через три часа после выхода из лагеря, была достигнута вершина горы.
Здесь дул сильный западный ветер, но в остальном погода оставалась прекрасной, видимость во всех направлениях была отличной. На юге через широкую долину ледника Упсала виднелись золотистые холмы пампы, а перед ними блестели извилистые заливы озера Архентино. Мы приветствовали первое появление цели наших стремлений восторженным «ура». В противоположном направлении взор охватывал всю южную часть ледяного купола, где мы прошли на прошлой неделе, и самые дальние хребты позади него. На западе виднелось Альтиплано Италия с десятком возвышающихся над ним пиков, сверкающих на темном фоне далеких лесных долин Тихоокеанского побережья, лежавших еще в густой тени.
Необыкновенную волшебную красоту зрелищу придавало ближайшее окружение: вокруг нас теснились экзотические скульптуры из льда, огромные грибы и фантастические чудовища, изваянные ветром из инея, причем все было покрыто изящным узором выкристаллизовавшихся ледяных цветов. Через глубокое ущелье на юге виднелся пик Мураллон – квадратный гранитный массив, на 150 метров превышающий пик Дон-Боско. Гладкие отвесные склоны Мураллона были фантастически задрапированы тяжелыми, но как бы кружевными занавесями из льда. Плоский гребень его вершины длиной около 600 метров увенчан рядом ледяных минаретов, сверкающих на солнце.
Несмотря на очень холодный ветер, мы простояли на вершине около часа, а затем начали спуск по западному гребню – наиболее удобному пути на Альтиплано. Первоначально мы думали по возвращении в лагерь, во второй половине дня, подняться с санями по снежному склону. Но обидно было упускать замечательную погоду ради такого скучного дела. Такие деньки, как сегодня, выдаются редко! Что принесет следующий день – неизвестно. Вряд ли еще раз представится случай побывать на Альтиплано при хорошей видимости, а у нас еще оставалось в запасе более двенадцати часов светлого времени.
Я предложил пересечь плато, пока снег еще достаточно тверд, и подняться на один из красивых снежных пиков, возвышающихся на другой его стороне. Но Седомир загорелся тщеславным стремлением совершить восхождение на Мураллон, остальным, по-видимому, понравилось это предложение; пришлось согласиться и мне. С севера гора казалась почти неприступной, но, обойдя ее с западной стороны, мы заметили заснеженный кулуар, который вел под занавесями из льда вверх к юго-восточному гребню, значительно менее крутому. К полудню мы добрались до начала кулуара и сделали привал, чтобы позавтракать. Через плато теперь просматривался большой участок покрытой лесом территории; пересекая ее, далеко на запад уходил проток, усеянный айсбергами, которые казались маленькими белыми точками на поверхности воды. Это был верхний рукав Фалькон-фьорда. Все еще удерживалась прекрасная погода, но внизу над лесом уже начали собираться облака.
По мере того как мы поднимались выше, кругозор на юг постепенно расширялся, пока наконец не открылось все плато с живописным полукругом обрамляющих его ледяных пиков. Подъем был утомительным, так как к этому времени снег размяк, однако не очень трудным, и во второй половине дня мы достигли гребня вершины и глянули вниз с отвесного северного склона горы. Рядом, справа от нас, оказалась одна из тех ледяных башен высотой около 15 метров, которые мы видели сегодня утром снизу от вершины Дон-Боско. Мы без особых затруднений взобрались на нее и увидели на востоке еще несколько башен, стоявших словно стражи на гребне, одна из которых была выше нашей. Но, насколько мы могли судить, истинная вершина Мураллона находилась в западном конце гребня, примерно в 275 метрах от нас.
Мы направились туда, как вдруг нас окутал густой туман, который поднимался откуда-то снизу, из-под горы. Этого мы никак не ожидали, ведь еще мгновение назад над нами сияло чистое небо. Сначала решили было, что это лишь небольшое облако тумана, собравшегося вокруг пика, и что скоро наступит прояснение. Поэтому все дружно двинулись на запад со скоростью, на какую только были способны при сильном встречном ветре.
Мы быстро набирали высоту, и через четверть часа гребень выровнялся, а затем началось понижение. Я уже решил, что вершина достигнута, как вдруг в нескольких метрах впереди снова возникли какие-то неясные очертания. Это был почти отвесный ледяной обрыв высотой около 8 метров. Надеясь, что, обойдя обрыв, на него можно подняться, мы попытались обойти его справа, но наткнулись на уступ, выдававшийся над крутым обрывом в провал, скрытый клубящимся туманом; с левой стороны нас остановило такое же препятствие. При обычных условиях можно было бы взять ледяную башню в лоб, но и тогда это заняло бы много времени. А тут еще пошел снег, погода явно портилась, и мы поняли, что можем оказаться в скверном положении. Было уже около пяти часов, а нам предстоял нелегкий спуск при видимости, ограниченной несколькими метрами. Путь к лагерю дальний и трудный, случись буря – его, пожалуй, и не найдешь! Как ни жалко, но мы повернули обратно и побежали вниз по гребню.
Отыскать то место, где мы поднялись на гребень, оказалось нелегко – наши следы уже замело. Тогда мы решительно свернули на юго-запад, вниз по крутому снежному склону. Мы знали, что слева под нами находится пропасть, почти отвесный обрыв к одному из притоков ледника Упсала; следовало держаться правее, чтобы выйти к верхнему концу кулуара. Однако, когда снег бьет в лицо, очень трудно определять и направление, и расстояние. Я шел первым, но был далеко не уверен, что иду правильно. К счастью, в самый критический момент мы вышли из облака и увидели прямо под собой кулуар. Мы буквально скатились по нему вниз, к месту, где завтракали, и сделали передышку.
Мельком увидели Альтиплано и облака, переваливающие через хребет, но туман снова окутал нас. От места завтрака до седловины между вершиной Дон-Боско и Мураллоном путь уже был знакомым, мы даже догадались заметить его по компасу, следовательно, вернуться туда не представляло сложности; но дальше задача становилась труднее. В такую погоду невозможно было держаться старого пути, так как это значило, что нам почти все время придется идти вверх, траверсируя западный отрог вершины Дон-Боско. Удобнее было спуститься на плато и обогнуть ряд отдельных небольших гор, которые нам сейчас не видны. Конечно, такой дальний обход по рыхлому снегу, особенно когда в лицо бьет дождь с крупой, – занятие не из приятных. Но нам еще раз повезло – туман на несколько минут рассеялся, и мы увидели спуск, ведущий прямо в нашу долину. Было еще совсем светло, когда мы, очень усталые и совершенно промокшие, добрались до лагеря.
Несмотря на нашу неудачу – ведь от вершины Мураллона нас отделяли всего метров восемь, – это был замечательный день! Правда, я чувствовал себя виноватым, что пошел на рискованную игру с погодой – ведь испортись она, и наше положение оказалось бы серьезным. Мы зашли слишком далеко от лагеря, обратный путь был достаточно сложен и при плохой погоде трудно было рассчитывать на благополучное возвращение.
Конец похода
Вновь установилась обычная погода: ветер, туман и дождь со снегом. Но вот подул необычайно теплый ветер; снег таял так быстро, что на следующее утро палатка оказалась на пьедестале примерно полуметровой высоты.
26 января мы посвятили отдыху, который был необходим после большой затраты сил накануне, и обсуждению дальнейшего маршрута. Наш прежний план – пройти вдоль всего Альтиплано и спуститься к Упсала по леднику Бертачи, открытому Агостини, – потерял былую заманчивость. Мы уже видели все плато и окружающие его горы, так что нет большого смысла пробиваться через него в пургу. Джек, правда, склонялся к старому варианту, так как надеялся, что в ближайшие два-три дня погода улучшится и можно будет подняться на одну из вершин хребта Дарвин; но остальные не разделяли его стремлений. Возможно, манящий аромат «котлов с мясом» («Котлы с мясом» – библейское выражение, означающее тоску об утраченном довольствии, иначе говоря, тоску по дому. – Прим. перев.) уже коснулся наших ноздрей и притупил желание подвергаться дальнейшим лишениям. Во всяком случае, мы тремя голосами против одного постановили: спуститься прямо к леднику Упсала и повернуть к дому. Если же погода улучшится, мы сможем использовать пятидневный излишек провизии для подъема на хребет Дарвин с восточной стороны.
Из нашей долины в восточном направлении спускался небольшой ледник, и 27 января мы двинулись вниз по нему. Уклон был довольно крутым, и мы думали, что сможем скатиться на санях, но поверхность ледника покрывала пропитанная водой каша тающего снега; мы вязли в ней чуть ли не по колено, сани пришлось тянуть всю дорогу. 28 января мы по диагонали пересекли ледник Упсала. Снежный покров становился все тоньше, и пришлось много кружить, обходя районы трещин. В полдень мы вышли на чистый лед. На протяжении трех-четырех километров он был настолько ровным и гладким, что сани катились как по маслу; часто приходилось даже бежать, чтобы они нас не подбили.
Покинув горы Кордон-Дарвин, мы перешли границу погоды. Хотя ветер по-прежнему оставался сильным и налетали шквалы снега с дождем, но туманы остались позади. Временами сквозь облака проглядывало солнце; в общем погода улучшилась. Перемена в климате еще яснее почувствовалась восточнее ледника Упсала, там все утесы и хребты обтаяли; даже на пиках Серро-Норте не было ни снега, ни льда, хотя они выше многих вершин главного хребта.
Поверхность ледника становилась все более неровной, и мы поняли, что приходит время бросить сани и дальше тащить груз на спине; но все-таки попытались, насколько возможно, оттянуть этот неприятный момент. Всю вторую половину дня «плоскодонка» выносила безжалостные удары, так как мы с разбега перепрыгивали через трещины, а сани перелетали на другую сторону и с грохотом падали на лед. Чтобы «плоскодонка» не соскользнула в пропасть, Эдуардо снова привязал свою постромку к задку саней и таким образом оттягивал их от предательской трещины. Джеку приходилось обращаться со своими санями значительно осторожнее. Гораздо более послушные, они не отличались прочностью; просто удивительно, что Джек не отставал от нас. Дважды, в особенно плохих местах, нам пришлось разгружать сани и переносить их и всю кладь несколькими партиями.
Мы шли вниз по леднику вблизи от его левого края, рядом с глубоким ущельем между льдом и стеной красных скал, образующих склон ледниковой долины. В половине седьмого мы остановились, оставили сани и перенесли груз на дно ущелья, где разбили палатку на небольшой ледяной площадке между двумя трещинами.
На следующее утро Седомир и я спозаранку отправились в геологическую экскурсию в горы, расположенные к востоку от лагеря. Поднявшись на 600 метров, мы оказались на гребне хребта; оттуда, с крутого обрыва, открывался вид на долину Ла-Кристина: озеро Пирсон блестело в темно-зеленом обрамлении леса, дальше по широкой солнечной равнине петляла река, впадавшая в озеро Архентино. На востоке чернела зловещая стена Серро-Норте, терявшаяся во мгле.
К 11 часам мы уже вернулись в лагерь. «Котлы с мясом» были теперь так близко, что устоять против их властного зова не хватало силы, а так как погода на главном хребте не обнаруживала никаких признаков улучшения, то все единодушно решили взять с собой провизии только на три дня, а остальную бросить. Так же поступили и с маленькими санями, хотя это и причинило Джеку душевную боль. Дальше двинулись в 13 часов, все четверо запряженные в «плоскодонку». Поверхность ледника была так разбита, что идти пришлось очень медленно и, вероятно, было бы легче тащить груз на себе. Мы держались ближе к середине ледника, обходя краевые трещины, часто встречавшиеся слева, и шли по неглубокой ложбине между двумя ледяными валами. В половине четвертого подошли к трещине, слишком широкой, чтобы через нее перескочить. Очевидно, сани дальше не потащишь, так как лед по обе стороны ложбины сильно разбит, к тому же повалил густой снег. Перепаковка груза в заплечные тюки требует много времени, поэтому было решено заночевать. Установка палатки на чистом льду дело долгое, так как сначала нужно разыскать крупные глыбы льда, чтобы придавить ее края.
Проснувшись утром 30 января, мы увидели, что все кругом покрыто двадцатисантиметровым слоем свежего снега, а снегопад еще продолжался. Видимости – никакой. Начали делить груз; оказалось, что нести придется страшно много отчасти из-за геологических коллекций Седомира, но главным образом благодаря упорному нежеланию чилийцев отказаться от всего лишнего: запасных веревок, примуса, пустых канистр из-под горючего. Мы взвалили на плечи тяжелые вьюки и грустно простились с «плоскодонкой», сыгравшей такую важную роль в успехе экспедиции.
Влево от ложбины, по которой мы шли, отходил ряд ледниковых валов с острыми гребнями. По одному из них удалось выйти к другой ложбине, которая тянулась вдоль края ледника. Однако меньше чем через километр нам встретился совершенно непроходимый лабиринт ледяных башен, трещин и гребней. Оставался единственный выход – возвратиться по другому валу обратно к середине ледника. В результате после двухчасового изнурительного перехода мы оказались вблизи от того места, откуда вышли.
Остаток утра провели в поисках прохода: пересекали ледник, обходили трещины, взбирались на ледяные обрывы, вырубали ступени только для того, чтобы снова вернуться в лагерь. Выпавший снег совершенно закрыл трещины, но снеговые мосты через них не выдерживали нашей тяжести. В одном месте решили снять ноши и разойтись – Седомир и я в одну сторону, Эдуардо и Джек в другую, – чтобы поискать выход из лабиринта. Наша пара вскоре зашла в тупик. Двое других оказались счастливее и нашли ледяной гребень, по которому можно было двигаться в нужном направлении.
Вскоре после полудня мы вышли на участок сравнительно ровного льда, а когда в 16 часов остановились на ночевку, можно было считать, что худшее уже позади и что это наш последний лагерь на леднике. Вечером ветер усилился, а к ночи перешел в ураган. Я благодарил судьбу, что мы не на Альтиплано, где сейчас, должно быть, несладко.
К счастью, буря была непродолжительной и к утру ветер стих. Туман рассеялся, и ледник просматривался далеко вниз, вплоть до седловины, ведущей в долину Ла-Кристина. Мы шли примерно в двух километрах от левого края ледника по широкой прямой впадине, которая полого спускалась между валами, нагроможденными из раздробленного льда. Ничто не мешало нам, и часа через два мы оказались прямо против седловины. Свернули налево на валы; теперь путь лежал вдоль трещин, и мы без особого труда пробились сквозь лес сераков и к 11 часам спустились по склону ледника в полосу интенсивного таяния, под самой седловиной.
Поход, в сущности, окончен. Теперь спешить некуда. Было тепло, и нас охватила страшная вялость. Седомир обнаружил в скалах окаменелости, и мы много времени потратили на их сбор, прежде чем набрались решимости снова взвалить груз на плечи; начался утомительный подъем по крутым скалам к перевалу. Два кондора парили над нами в вышине – первые живые существа (если не считать насекомых), увиденные нами через семь недель после выхода из Лагеря ланей у ледника Хорхе-Монт.
Спустя час мы уже шли по широкой тропе через чудесный лес. Воздух наполняли пение птиц и запах растений. Мы часто останавливались, чтобы поваляться на мягком мху и листьях, любовались кронами деревьев и жадно вдыхали душистый воздух. Перемена в окружающей среде была так внезапна, контраст настолько велик, что я погрузился в какое-то подобие наркотического транса и несколько дней не выходил из этого блаженного состояния.
После часового привала у небольшого лесного озера, где вскипятили чай, мы оставили тропу и начали спускаться по крутому, заросшему травой склону к берегу залива, где на якоре стоял старый паровой катер. Сияло солнце, и теплый, неподвижный воздух был полон благоухания. Обходя небольшой мысок, мы вспугнули стаю диких гусей, а на равнине полились через реку звуки, навсегда связанные для меня с Патагонией, – резкие, протестующие крики ржанок. Было уже 18 часов, когда мы подошли к эстансии. Мастерсы сидели в гостиной, и мы постучали в окно, чтобы привлечь к себе внимание. Вероятно, они поразились, увидев четыре бородатые физиономии, уставившиеся на них через стекло. С первого взгляда они нас, конечно, не узнали, но оба поспешили навстречу, сердечно приветствуя нас. Как приятно было вновь увидеть пожилую чету, выглядевшую, как всегда, бодро, несмотря на 84-летний возраст. Хозяин побежал за сыном Гербертом, а престарелая леди немедленно принялась готовить ужин. Я заявил, что мы будем питаться самостоятельно и поставим для себя палатку в саду, но она с негодованием отвергла мой план. В доме не было ни прислуги, ни механизмов, облегчающих труд, однако она взяла на себя заботу о четырех голодных мужчинах с такой же готовностью, с какой, несомненно, приступила шестьдесят лет назад к устройству дома в этой отдаленной необитаемой долине.
Когда пришел Герберт, начались рассказы о нашем походе, а тем временем его родители стряпали и готовили для нас помещение. Герберта очень интересовали экспедиции, посещавшие этот район, и он многое знал о прежних попытках пересечь ледяной купол. Сирил Джервис сообщил ему по радиотелефону о том, что мы высадились на берегу пролива Бейкер и надеемся пройти до Ла-Кристины, но он ни минуты не верил в возможность успеха, особенно в условиях исключительно плохой погоды, стоявшей с самой весны. Действительно, по уверениям старших Мастерсов, нынешнее лето было самым ненастным, какое они помнят за все 60 лет их жизни в этих местах.
Часов в семь сели за обед, поданный престарелыми супругами, которые не позволили ни в чем себе помочь. Обед состоял из супа и великолепно зажаренной баранины с картофелем; на сладкое была подана земляника со сливками. Еще часа через два пришло время завершающего блаженства – мы улеглись на чистые простыни и погасили электрический свет. А ведь всего сутки назад вокруг нас над ледяной пустыней выла метель.
Переход через ледяной купол занял 52 дня. Он был, несомненно, удачным. Даже отвратительная погода сыграла нам на руку, ведь одной из задач экспедиции было принять ее вызов и доказать, что никакая буря не может нас сломить.
Я сдружился с суровым диким краем, а это высшая награда за любой альпинистский риск.
Огненная Земля
Патагония – очень благодарная арена для альпинизма. Там, как и в горах Центральной Азии, горизонт «неведомого мира» постоянно расширяется; чем больше сделано, тем больше остается сделать. Все новые, все более захватывающие проекты возникают в моей голове. Горсть ягод калафате, безусловно, оказала свое действие.
Но был еще более притягательный магнит – там, дальше на юге. Всегда, сколько я себя помню, меня манила Огненная Земля. Возможно, причиной явилось интригующее название, или ее удаленность, или дарвиновские описания «дикого великолепия» пейзажей и «таинственного величия» гор. Неважно, что именно меня привлекало, но я лелеял в душе мечту увидеть одинокие, обглоданные ветрами пики, окутанные облаками вершины. Их охраняют от незваных гостей густые, первозданные леса, в которых пышно развивается экзотическая растительность, напоминающая скорее тропики, чем субарктику. Когда я ближе познакомился с историей исследований, то был поражен тем, какая огромная часть этой горной страны оставалась до сих пор нетронутой, и мои мечты превратились в жгучее желание побывать там. Ободренный своим опытом в Патагонии, где природные условия, как мне казалось, почти такие же, я решил провести в 1962 году экспедицию на Огненную Землю, открыть высочайшие вершины и совершить на них восхождения.
Когда Фернан Магеллан плыл проливом, получившим его имя, он видел множество костров, горевших на южном берегу. Вероятно, их как сигнал сбора зажгли островитяне, которых удивило и напугало внезапное появление кораблей. Отсюда и произошло название «Огненная Земля». Магеллан считал ее частью огромного южного континента, простирающегося глубоко в Антарктику. Только спустя полвека, когда Дрейка, прошедшего проливом, северо-западный ураган погнал обратно в Атлантический океан вокруг мыса Горн, мир узнал, что это остров.
Значительная часть Огненной Земли занята низменностью или невысокими плато и покрыта на северо-западе пампой, а южнее (на западных склонах гор) низкорослыми лесами. Как и в Патагонии, здесь широко развито овцеводство. В южной и западной частях острова протягиваются горные цепи Анд.
Почти все высокие горы сосредоточены на большом необитаемом полуострове, простирающемся на запад приблизительно на 200 километров между проливом Бигль и заливом Адмиралтейства. На его западной оконечности возвышается Моунт-Сармьенто, после ряда неудачных попыток покоренная экспедицией Агостини; большая часть полуострова занята Кордильерой Дарвин, в которую входят самые высокие пики Огненной Земли. Горы занимают площадь, на которой легко разместились бы массив Монблана, Пеннинские и в придачу почти целиком Бернские Альпы, а общая протяженность ледников здесь больше, чем во всей горной системе Альп. Кроме того, хотя на острове высочайшие пики и не превышают 2500 метров, они вздымаются прямо от поверхности моря, так что с точки зрения альпиниста не уступают по высоте большинству своих альпийских собратьев.
Вплоть до 1962 года весь этот огромный хребет с десятками безыменных пиков оставался нехоженой землей. Правда, Агостини высаживался в нескольких пунктах северного побережья и совершил восхождение на две вершины – «Италия» и «Франция», поднимающиеся с юга над проливом Бигль; но никто еще не проникал в глубь горной страны. Заманчивая перспектива для каждого альпиниста, готового к суровым испытаниям!
Полуостров заслужил самую дурную репутацию своей погодой. На него обрушиваются те же западные штормы, которые бушуют вокруг мыса Горн, – жестокие бури, приносящие затяжные туманы, дожди и снегопады. Но ведь горы, так же как и море, привлекают к себе сердца людей, обуреваемых жаждой сразиться один на один со стихиями. Мы в свое время приняли вызов гималайских гигантов отчасти именно из-за трудностей, связанных с разреженной атмосферой на больших высотах. Альпиниста нередко ждут разочарования и поражения. Сколько раз, например, штурмуя Эверест, мы снова и снова вели скучнейшие подготовительные работы, совершали долгие переходы на подступах к горе лишь для того, чтобы узнать, что несколько футов рыхлого снега, покрывшего вершину, делают нашу цель недоступной. И все-таки мы никогда не считали наши усилия потраченными впустую. Теперь, решив отправиться в горы Дарвин, я был вполне готов к тому, что нам помешает погода, и мы ничего не достигнем.
Мои товарищи по переходу через ледяной купол были идеальными спутниками, и я надеялся, что все они примут участие в моей новой экспедиции. К сожалению, Джек не смог этого сделать. Вместо него Эдуардо и Седомир подыскали другого чилийского альпиниста, Франсиско Виванко, известного среди друзей под прозвищем «Панчо».
Снаряжение взяли почти такое же, как и в прошлый раз. Однако снегоступы мы заменили короткими лыжами, а от саней совершенно отказались. Фирма «Берберри» любезно снабдила нас верхней одеждой, в том числе легкими териленовыми плащами, или «пончо» (Пончо – южноамериканская плащ-палатка. – Прим. перев.). Вдобавок захватили с собой легкую палатку для высокогорных лагерей.
Основное препятствие на подступах представляла почти непроходимая полоса болот и лесов в долинах Кордильеры Дарвин. Но по опыту, приобретенному в Патагонии, мы знали, что этой помехи можно избежать, если тщательно выбрать маршрут, используя безлесные участки с твердым грунтом, оставшиеся после отступания широких долинных ледников. Весь полуостров необитаем. Подход к вершинам по суше возможен только с восточного конца полуострова, но чтобы добраться до высочайших пиков с этой стороны, потребуется много недель трудного подъема. Таким образом, единственным удобным исходным пунктом является море. Снова военно-морской флот Чили любезно принял на себя все заботы о необходимом транспорте.
Как и все южное побережье Чили, полуостров густо изрезан фьордами. Многие из них нанесены на карту, остальные покрыты аэрофотосъемкой. Седомир и Эдуарде тщательно изучили эти снимки, которые оказались неоценимыми при выборе места высадки и маршрута, ведущего в горы. Мы выбрали для высадки верховье фьорда, идущего на 40 километров на юг от небольшой бухты Брокен-Бей в широком заливе Адмиралтейства, отделяющем северный берег полуострова от главного острова – Огненной Земли. Фьорд не отмечен на карте, и, насколько мне известно, по нему никто не проходил, за исключением индейцев яганов (Огнеземельцы были истреблены колонизаторами и частично погибли от эпидемий. К середине XX века яганов оставалось около 40 человек, она – менее 50, алакалуфов – менее 100 человек. – Прим. перев.), которые, вероятно, посещали эти воды на своих пирогах. На случай если судно не сможет дойти до верховьев фьорда, решили взять с собой резиновую лодку и десятисильный подвесной мотор.
Я приехал в Пунта-Аренас 13 января 1962 года. Там меня встретили три моих компаньона, и мы несколько дней сортировали припасы и оборудование, только что прибывшие из Англии. Обычно я не беру рацию в такие экспедиции, так как считаю, что в бедственном положении несколько лишних килограммов продовольствия окажутся гораздо полезнее. Кроме того, если что-нибудь испортится и станция перестанет работать, то поднимется ненужная тревога. Но на этот раз меня уговорили взять маленький передатчик, предназначенный для спасательных работ на море. С помощью чилийских моряков-связистов аппаратура была проверена. Затем мы условились, что ежедневно в половине шестого будем выходить на связь с военно-морской базой на острове Доусон, расположенной на полпути между Пунта-Аренасом и бухтой Брокен-Бей. После того как мы покинем место высадки, нас будут слушать каждый вечер в то же время, вплоть до нашего возвращения.
Адмирал Балареске приказал доставить экспедицию к месту на сторожевом судне «Лиентур»; 18 января, в день отправления, он вместе с супругой пришел на пирс проводить нас; их сын Поль тоже плыл в этот рейс, представлявший для него интересную прогулку.
На рассвете следующего дня мы уже шли заливом Адмиралтейства. Унылая картина открылась взору, когда я поднялся на палубу; туман повис над самой водой, и южный берег залива, расстояние до которого не превышало километра, был едва виден сквозь моросивший холодный дождь. В 4 часа утра я никогда не бываю особенно в ударе, а тут меня совершенно подавила перспектива остаться на этой негостеприимной земле, где, как я твердо знал, дождь может продолжаться шесть недель подряд. Я спустился вниз, чтобы хорошенько запечатлеть в памяти последние драгоценные часы тепла и комфорта.
В 7 часов «Лиентур» вошел в бухту Брокен-Бей. Убавили ход, начались промеры. Глубина становилась все меньше, и в 9 километрах от входа под килем оставалось 0,3 метра. Капитан не рискнул идти дальше без карты да при плохой видимости; поэтому нас решили высадить на западном берегу бухты. Позже мы убедились, что это было не мелководье; широкий бар, очевидно древняя морена, перегораживал фьорд, а дальше он был очень глубоким.
Пока 360 килограммов багажа грузили на спасательную шлюпку, мы накачали и спустили на воду свой резиновый «Зодиак». Команда судна с интересом наблюдала, как я в течение десяти минут безуспешно заводил мотор. Наконец Поль Балареске деликатно обратил мое внимание на то, что я не тем концом присоединил бензопровод. После этого инцидента, обнаружившего мое полное техническое невежество, мы отвалили на полной скорости и догнали судовую шлюпку, когда она входила в устье небольшой речки, выбегавшей из прибрежных зарослей. Я просил адмирала снять нас 5 марта, и мы условились, что именно это место, которое мы назвали «Корабельным», будет пунктом встречи.
Нам оставалось еще 28 километров до верховьев фьорда. Шел дождь, но ветра не было, поэтому мы решили воспользоваться спокойной водой и немедленно плыть дальше. Когда мы укладывали свои пожитки и снаряжение в «Зодиак», послышались три прощальных гудка «Лиентура», и мы видели, как судно скрылось в тумане, оставив нас одних в безмолвном мире.
В 10 часов мы вывели тяжело нагруженный «Зодиак» из речки и пошли вверх по фьорду. Когда заработал мотор, морской лев (Морской лев – общее название нескольких ластоногих из семейства ушатых тюленей. Длина самцов до 3,5 метра, вес до 700 килограммов. – Прим. перев.) высунул из воды свою голову, украшенную подобием шкиперской бороды, делавшей его похожим на старого моряка, и что-то раздраженно проворчал. Пройдя бар, мы некоторое время осторожно пробирались среди густых водорослей, которые покрывали гряды подводных камней, но выйдя на чистую воду, стали легко делать 4 узла.
Дождь прекратился, туман немного поднялся. Его горизонтальные пряди придавали пейзажу чарующий оттенок таинственности. По правому борту, у дальнего конца широкого залива, спускался к воде большой ледник, тоже окутанный туманом, отливавшим серебром; по-видимому, такую окраску придавал ему свет, отраженный от невидимых снежных вершин. Как это волнует, когда давние мечты о сказанной стране претворяются в действительность!
Утки сотнями поднимались с воды при нашем приближении, а гагары и большие бакланы продолжали спокойно плавать. Несколько пар дельфинов затеяли вокруг нас игру: стремглав проносились в нескольких сантиметрах от лодки, резко поворачивались, но ни разу ее не задели.
Погода продолжала улучшаться, вскоре выглянуло солнце и один за другим начали появляться громадные пики, как бы парившие где-то высоко над пеленой тумана, который все еще заволакивал темные залесенные крутые берега фьорда. В половине третьего, когда мы подходили к его верховьям, исчезли последние обрывки облаков.
Высадились в том месте, где фьорд резко поворачивает на запад и переходит в почти замкнутую лагуну, окруженную полукругом гор, круто поднимающихся на 2300 метров. На зеркальной поверхности лагуны кое-где виднелись айсберги, отколовшиеся от трех больших ледников, спускающихся к ее берегам.
Какой контраст по сравнению с унылой картиной, окружавшей нас несколько часов назад! Я стоял на берегу, любуясь великолепием горного амфитеатра, а солнце ласкало и грело. Я подумал, что если хребет Дарвин встречает нас так приветливо, то и впредь можно надеяться на удачу.
Вторую половину жаркого дня мы не торопясь отбирали продукты и снаряжение для похода, а затем спрятали в лесу лодку и все лишнее. Мы привезли продовольствия из расчета на 45 дней; трехдневный рацион продуктов мы оставили на складе у лодки, а остальное понесем с собой. Лагерь 1 был разбит на лужайке у реки.
Когда ложились спать, небо было совершенно чистым. Однако опыт научил нас не очень полагаться на погоду в этих краях, и утром никого не удивила ее полная перемена. В туман и дождь начали переброску грузов в горы. Выбор места высадки оказался идеальным; действительно, любое другое решение означало бы недели дополнительного труда. Мы отыскали путь через 1000-метровый перевал, ведущий к верхней части ледника Маринелли, спускающегося на север в залив Айнсуорта. Это, вероятно, самый большой ледник во всем хребте, его длина около 90 километров. За шесть дней в верхней части ледника был создан базовый лагерь (лагерь 3) и все грузы перенесены туда.
Нам удалось миновать непроходимые лесные заросли только благодаря тому, что мы поднялись выше их примерно на 250 метров и шли по скалистому борту ледникового трога, лишь недавно освободившегося ото льда; дно трога еще занимал ледник, спускающийся почти к самому фьорду близ лагеря 1. Из лагеря 2, расположенного на широком лугу у верхней границы леса, мы видели внизу лагуну, которая теперь была на 500 метров ниже нас, и окружающий ее живописный горный амфитеатр. В хорошую погоду и в дурную – это одно из красивейших мест в мире.
Почти все время стояла отвратительная погода, но утром 25 января, когда мы поднялись к перевалу с первой партией груза, произошло чудесное превращение: воздух был кристально чист, и перед нами открылся великолепный вид на ледник Маринелли во всем его величии. Среди горных вершин, окружающих ледник над фьордом Парри, выделялась очень красивая гора, которую Агостини назвал пиком Людовика Савойского.
Одной из наших главных задач было изучить геологическое строение хребта и собрать образцы горных пород. Для этого следовало пересечь хребет и выйти к проливу Бигль. Кроме того, мы намеревались совершить восхождения на самый высокий пик хребта и на вершину Людовика Савойского. В условиях обычной здесь плохой погоды программа была достаточно дерзкой. Мы вполне удовлетворились бы достижением любой из трех целей и, конечно, почти не надеялись, что удастся выполнить все три задачи.
Затея с радиостанцией полностью провалилась. При нормальных условиях остров Доусон, безусловно, входил в ее радиус действия, но, вероятно из-за высоких гор, окружавших нас в лагере 1, на острове ничего не услышали. Тогда мы решили тащить на горбу проклятую машину в лагерь 2, надеясь, что добьемся успеха на большей высоте. Снова неудача, и опять мы поволокли ее наверх, в лагерь 3. Но даже оттуда, с высоты 1000 метров, установить связь не удалось. С нами был небольшой транзисторный приемник, и мы слышали, как Доусон и Пунта-Аренас вызывают нас. Наше молчание послужило причиной растущего их беспокойства. Каждый вечер, пока находились на леднике, мы слышали призыв зажечь один костер, если у нас все благополучно, и два костра, если мы попали в беду; предполагалось, конечно, послать самолет для наблюдения за огнями. Но в это время было уже невозможно выполнить их просьбу (Автор имеет в виду отсутствие дров на леднике. – Прим. перев.). Позднее еще два или три раза по радио сообщали, что самолеты будут высланы на следующий день и нам следует находиться в таком месте, где нас легко заметить; трудная задача, когда кругом громоздятся горы. Как бы то ни было, но мы не видали и не слыхали никаких самолетов.
На некоторых чилийских картах название «Серро-Дарвин» отнесено к вершине, возвышающейся над проливом Бигль, очевидно потому, что она наиболее заметна с моря. Пока мы еще точно не установили, какая из вершин самая высокая, но все же знали, что это один из пиков у верхней части ледника Маринелли. Так как, разумеется, только главной вершине пристало носить славное имя, мы и условились назвать ее горой Дарвин.
Лагерь 3 находился поблизости от северной части группы пиков, поэтому было решено прежде всего попытаться совершить восхождение на один из них. Единственным прямым подступом к группе мог служить 600-метровый ледопад, напоминавший ледопад Кхомбу на Эвересте. Он был сильно расчленен и труден, поэтому мы не дерзнули брать его в лоб с тяжелым грузом и в плохую погоду. Не оставалось ничего иного, как предпринять далекий обход с западной стороны, в надежде, что отыщется более легкий подход. Кроме того, мы рассчитывали найти в том же направлении трассу, которая позволит пересечь хребет, и поэтому взяли с собой трехнедельный запас продовольствия.
26 января начали подъем на другой ледопад. Шли на лыжах, чтобы не провалиться в трещину, и наконец добрались до широкого снежного хребта, выше места слияния двух ледников. Там 29 января разбили лагерь 4 (1525 метров). Упорно держалась плохая погода. Наши следы сразу же замело, и основной заботой было не сбиться с пути. Когда трещины прикрыты снегом, не так-то просто определить их направление, и нужна большая осторожность, чтобы не оказаться всем сразу над одной из них. Только раз случилось небольшое происшествие, когда Эдуардо, шедший впереди, вдруг исчез. К счастью, Седомир держал его на туго натянутой веревке, так что он провалился неглубоко; мы имели случай убедиться, что вытаскивать человека из трещины много труднее, когда у него на ногах лыжи.
От лагеря 4, где нас задержала на сутки разбушевавшаяся непогода, мы повернули на юг, к нашей цели. Во время короткого прояснения мы увидели впереди небольшую седловину, примерно в 900 метрах над нами, куда можно было взобраться по крутому склону, покрытому отполированным ветром льдом. Оставив здесь двенадцатидневный запас продуктов и отметив место воткнутыми в снег лыжами, мы начали подъем. У нас в экспедиции была легкая палатка, которая предназначалась для штурма горы Дарвин. Но теперь нам предстояло встретиться лицом к лицу с еще более коварной погодой, и полагаться на защиту такого ненадежного крова было нельзя. Пришлось оставить ее в лагере, а с собою взять испытанную, хотя и тяжелую, пирамидальную палатку. Это означало, что придется забрасывать груз в два приема. Ледяной склон был менее крутым, чем мы это предполагали, глядя на него снизу, тем не менее палатка оказалась тяжким бременем; намокшая, с намерзшим на нее снегом она весила около 40 килограммов.
Седловина находилась на высоте 2600 метров над уровнем моря, всего на несколько сотен метров ниже самых высоких вершин хребта. Мы поднялись на нее со второй партией груза 1 февраля в половине шестого. Незадолго перед этим тучи рассеялись, и на западе, над глубокой ледниковой долиной мы увидели самый высокий пик – нашу гору Дарвин. Нас очень обрадовало, что можно было спуститься на дно долины, а затем оттуда подняться по западному склону горы.
Два других высоких пика этой группы стоят с двух сторон верхней части долины; их мы назвали «Дарвин II» и «Дарвин III». Последний возвышался прямо над седловиной, и Седомир предложил сейчас же подняться на него. За плечами был день тяжелой работы, и мы еще ничего не ели с самого завтрака, поэтому я решительно возражал. Но ясная погода – такая редкость, а удержится она, возможно, всего несколько часов; ну как тут упустить случай и не взять наш первый пик! Мы поспешно разбили палатку на выступе под огромным нависшим ледяным утесом и двинулись в путь.
Как только мы начали подъем вверх по ледяному склону, усталость и голод как рукой сняло. Мной овладело радостное возбуждение от движения налегке, чистого холодного воздуха и быстро расширяющегося кругозора. До вершины добрались, когда солнце уже садилось в ярком блеске красок. На восток и запад просматривался весь хребет, а на юг видно было далеко-далеко, за увенчанные снежными шапками острова, лежащие по ту сторону пролива Бигль. Летом сумерки длятся долго, и у нас хватило времени, чтобы засветло вернуться в лагерь. Хорошая погода и в самом деле стояла лишь несколько часов. В ту же ночь разыгрался сильнейший шторм, от которого ледяной утес почти не защищал. Во время общей сумятицы ветром унесло мешок с двухдневным запасом продовольствия.
Спустившись метров на 700 в лежавшую под нами долину, мы разбили лагерь у западного края подножия горы Дарвин. Хорошо защищенная высокими горами, долина показалась нам такой спокойной после перенесенных бурь, что я дал ей название «Тихая». Хотя она и не всегда оправдывала свое имя, но в общем это было приятное местечко. Мы урезали пайки на одну треть и приготовились к десятидневной осаде вершины. Погода в любой момент могла измениться к лучшему, и мы намеревались воспользоваться малейшим прояснением.
Утро 4 февраля никак нельзя было назвать хорошим, но ветер улегся. Мы двинулись к вершине, которая теперь высилась над нами примерно на 1000 метров. Решено было сначала разведать маршрут и обставить флажками опасные места. Серьезных препятствий не встретилось, и нам удалось взобраться на гребень хребта и глянуть вниз, на кипящий котел облаков, клубившихся у отвесной западной стороны горы.
Победа пришла на следующее утро. Пик был чист, ветер дул основательно, однако не слишком сильно. Благодаря разведке пути и ступенькам, вырубленным накануне, мы поднимались очень быстро и достигли вершины за пять минут до того, как она снова окуталась густым облаком. Глубокое удовлетворение от успешного штурма вершины было тем более радостным, что вечером мы снова перешли на полные пайки, так жестоко урезанные двое суток назад.
На краю света
6 февраля мы совершили восхождение на вершину горы Дарвин II. Хотя день был безоблачный, вдоль хребта дул сильный юго-западный ветер. Но мы поднимались по северному склону, который нас несколько загораживал, пока не очутились в ста метрах от вершины. Хорошо еще, что под нами оказалась удобная площадка, когда ураган обрушился на нас всей своей силой. Устоять на ногах было невозможно, и мы поползли вперед на четвереньках, вбивая клювы ледорубов в твердый снег. Со свистом у головы Седомира пролетел обломок гранита и зарылся в снег. Совершенно непонятно, откуда он взялся, ведь мы находились почти у самой вершины и кругом не было видно никаких скал. Седомир не замедлил приобщить камень к своей коллекции, правда скорее из сентиментальных побуждений, чем ради научного интереса.
Самая верхняя точка горы представляла собой ледяную башню высотой четыре метра. Пока один из нас карабкался на нее, остальные, сгрудившись, прятались с подветренной стороны. Затем мы спустились к западу на ледяное плато, с которого был виден большой участок южного склона хребта, что помогло нам наметить план его пересечения с выходом к проливу Бигль. Мы вернулись в Тихую долину промокшие с головы до ног, как будто несколько часов простояли под пожарным брандспойтом.
7 января при относительно сносной погоде снова перебрались через седловину и уже на следующий день разбили лагерь на высоком перевале главного водораздела. Отсюда нам пришлось возвращаться в лагерь 4 за оставленными там припасами. Перевал был так широк, что мы боялись в случае ухудшения погоды потерять палатку, так как наши следы немедленно заметало. Поэтому мы провешили линию из лыжных палок, поставленных на расстоянии 45 метров одна от другой под прямым углом к компасному направлению на палатку.
Погода непрерывно менялась, но прояснения, хотя и кратковременные, случались чаще, чем на ледяном куполе два года назад. Когда небо прояснялось, особенно поутру или вечерами, все вокруг окрашивалось в нежные тона, воздушность которых так хорошо схвачена на антарктических полотнах Эдуарда Вильсона.
Теперь нам предстояло пересечь широкое плато, простиравшееся на запад. Для этой цели мы принесли с последнего склада две пары лыж и смастерили из них сани – все же лучше везти груз, чем тащить его на себе. Большую часть пути мы шли в густом тумане, определяя направление по компасу, но 11 февраля спустились ниже уровня облаков. Мы оказались на высоком хребте, протянувшемся к югу, между двумя узкими рукавами пролива Бигль, лежавшими ниже нас почти на 1300 метров.
На следующее утро в лагере царило радостное возбуждение, даже обыкновенный завтрак показался нам торжественным пиршеством. Взвинтила всех замечательная идея: в 7 часов, оставив палатку на месте, мы двинулись вниз под радостные крики: «A la plage!» («На пляж!»).
Мы быстро спустились по широкой заснеженной ложбине, кое-как сползли с нескольких обрывов и оказались в обширном амфитеатре, ровное дно которого покрывал луг с пестревшими белыми и желтыми цветами! Обступавшие его с трех сторон высокие утесы отгородили нас от мира льда, оставшегося далеко вверху. Проглянуло солнце, и теплый воздух, казалось, отяжелел от восхитительных запахов, которыми он был напоен. Даже густые заросли, через которые нам пришлось продираться, не могли испортить впечатление от магической перемены. Около одиннадцати мы вышли на берег в том месте, где большой ледник спускался в воды залива.
После четырехчасового отдыха на берегу, «на пляже», мы отправились назад, но другим путем. Двигаясь вдоль русла речки, легко преодолели пояс лесов, но выше встретили стену утесов и три часа потратили на трудный подъем по скалам. Уже стемнело, когда мы добрались наконец до лагеря.
Погода стояла отвратительная, с очень сильными ветрами и снегопадами, поэтому переход к продовольственным складам отнял много сил и времени. Два дня мы не решались высунуть нос из палатки, и пришлось снова урезать рацион, чтобы растянуть запас продуктов. Когда 19 февраля добрались до лагеря 4, то обнаружили, что склад погребен под свежим двухметровым слоем снега. Такую возможность мы, конечно, предвидели, и в свое время засекли место лагеря по окружающим ориентирам; тем не менее пришлось два часа копать снег, прежде чем удалось нащупать конец одной из воткнутых вертикально лыж.
Возникло опасение, что основной склад у лагеря 3 тоже засыпан и найти его будет невозможно, так как он расположен на ровной, лишенной примет снежной площадке у начала ледника Маринелли.
К счастью, там в качестве вехи была поставлена четырехметровая алюминиевая мачта радиостанции; на следующий день мы добрались до места. Мачту, правда, свалило ветром, но вершина ее с перекладиной торчала из снега. Вот и оказалось, что тащить сюда радиостанцию все-таки стоило!
По нашим расчетам выходить в обратный путь следовало не позднее 28 февраля, с тем, чтобы 5 марта быть на Корабельной речке. Значит, на третью цель – восхождение на пик Людовика Савойского – в нашем распоряжении оставалось семь дней.
21 февраля после долгого перехода с санями через широкий в верхней его части бассейн ледника Маринелли и подъема на небольшой ледопад мы поздно вечером подошли к какому-то углублению, показавшемуся нам защищенным от ветра нишей в скале. Выше нас был еще один ледопад, и мы хотели на следующий день перенести туда лагерь, поближе к вершине, чтобы можно было подняться на нее, воспользовавшись даже коротким улучшением погоды. Оно не заставило себя ждать – вечером совсем разъяснилось, и мы решили попытаться взять вершину на следующий же день, если сохранится хорошая видимость.
До сих пор мы привыкли видеть в изменении погоды известную закономерность: хороший вечер неизменно сменялся пасмурным днем; но, проснувшись на следующее утро около трех и, выглянув из палатки, я увидел луну, сиявшую на чистом небе. Немедленно, как по тревоге, были подняты остальные, и мы наскоро позавтракали. Подморозило, однако наст проваливался и идти было тяжело. Несмотря на это, мы поднимались быстро и за первый же час набрали 300 метров высоты. Позади нас над волнистой линией горизонта, приблизительно в 20 километрах, показался изящный пик Сармьенто, возвышавшийся как белое изваяние на темно-синем фоне западной, еще темной части небосклона; ближе к нам ледяные уступы горы Дарвин уже были освещены первыми лучами восходящего солнца.
Вскоре мы встретили участок ледника с огромными трещинами, пересекавшими его поперек; уклон ледника стал здесь значительно круче. За каждой трещиной возвышалась вертикальная или даже нависающая ледяная стена, казавшаяся непреодолимой. Но всякий раз по счастливой случайности находился узкий снежный мостик или расселина в стене, которые позволяли преодолеть препятствие. На одну из таких стен мы взбирались (под руководством Эдуардо) целых полтора часа. Потеря времени, совершенно, впрочем, неизбежная, окончательно истощила мое терпение, так как я не верил, что хорошая погода удержится долго. Казалось, ледопад будет последней, но и непреодолимой преградой на нашем пути. Краткое прояснение погоды также вот-вот должно было кончиться – а это наш последний шанс совершить восхождение на пик. Однако, когда мы наконец поднялись на ледопад, небо оставалось по-прежнему безоблачным и ветра не было.
По длинному склону, покрытому рыхлым снегом, мы поднялись на гребень крутого ледяного хребта. Отсюда прямо под собой увидели голубые воды фьорда Парри и обрамляющие его темно-зеленые леса, лежавшие на 2000 метров ниже нас. Гребень пересекала поперек ледяная стена, позади которой поднималась вершина. Взять стену в лоб оказалось невозможно, но, пройдя влево, мы обнаружили в ней расселину, ведущую к небольшой седловине в двугорбой вершине. Мы начали подъем на правую вершину, куда вел более пологий склон, но, очутившись наверху, убедились, что левая вершина выше на несколько метров; она-то и была кульминационной точкой горы, а вместе с тем и целью нашего восхождения. Вершина имела неприступный вид: ее стены, казалось, со всех сторон нависают и взобраться на них невозможно. Но в половине первого и эта преграда была преодолена.
Это было волнующее восхождение! Не из-за какой-то особой сложности, а потому, что успех его оставался под сомнением до самого последнего момента. Еще раз мы успели вовремя! Над самыми высокими пиками уже начали собираться облака, которые, правда, нисколько не нарушали великолепия открывшейся перед нами панорамы. Но недолго пришлось любоваться ею – через десять минут нас окутал туман.
Моим товарищам очень хотелось переименовать пик и дать ему какое-нибудь подходящее местное название. Я предложил назвать его Серро-Яган, что было единодушно принято.
Спуск прошел без приключений. Ветра не было, что позволяло не очень спешить и полностью насладиться блаженным ощущением отдыха после крайнего напряжения последних часов. Подходя к лагерю, все чувствовали себя сильно уставшими и уже предвкушали, что завтра утром полежим подольше. Но судьба готовила нам иное. Около полуночи я проснулся: бушевал яростный шторм. Ветер шквалами, как в трубу, врывался в ущелье, где стояла палатка, от этого его сила еще больше возрастала. В три часа я выполз наружу и подтянул оттяжки. Но примерно в половине пятого, когда уже совсем рассветало, палатка обрушилась нам на головы. Мы сначала подумали, что ветром вырвало две стойки, но потом убедились, что она просто опрокинулась под грузом плотно слежавшегося снега. При адском шуме и грохоте бешено хлопающей парусины мы сумели обуться, надеть ветронепроницаемые костюмы и собрать пожитки. Затем я выкарабкался наружу, встал во весь рост и... тотчас растянулся, причем мою шапку сорвало с головы и она исчезла, высоко пролетев над краем ледопада.
Наша суетня на протяжении двух часов напоминала комедию времен немого кинематографа. Пока мы старались снять палатку и упаковать груз, нас ветром то и дело сбивало с ног. Тюк Седомира, весивший около 25 килограммов, унесло за двести метров в трещину. К счастью, он застрял в ней в 7 метрах от поверхности, и, спустив туда на альпинистской веревке Седомира, нам удалось достать пропажу. Тюк Панчо тоже пытался совершить побег, но чилиец в ловком и сильном броске успел его схватить. Наконец мы двинулись в путь, качаясь и падая как пьяные. Положение улучшилось только на ледопаде, который был в относительном затишье. Мы снова оказались на ветру, когда пересекали ледник Маринелли, но там все же не было этих ужасающих шквалов. Оглянувшись назад на Серро-Яган, мы увидели огромные облака снега, срывавшиеся с его склонов, и услышали рев ветра в хребтах и ущельях. Оставалось благодарить судьбу за то, что нас там сейчас нет.
Еще прошлой ночью мы решили немедленно возвращаться. У нас, правда, было в запасе еще четыре дня, но Седомир считал, что гораздо полезнее посвятить это время геологическим исследованиям на берегу фьорда. К тому же Британский музей просил меня собрать коллекцию некоторых насекомых из лесной подстилки, а план Седомира давал мне возможность выполнить эту просьбу. Наконец, мы были вполне счастливы тем, что удалось успешно выполнить все три основные задачи экспедиции, и поэтому перспектива провести несколько праздных дней на лесистом берегу не могла не соблазнить нас.
В тот же вечер мы через перевал спустились к началу долины, ведущей вниз к фьорду, и в последний раз встали лагерем на леднике, в месте, совершенно укрытом от осточертевшего нам ветра. Когда мы готовили ужин, через открытый вход влетела маленькая сова, сделала круг по палатке и метнулась обратно, затем села на снег в каких-нибудь двух метрах. Там она просидела с четверть часа, уставившись на нас круглыми, немигающими глазами. Птица была чуть больше воробья. Трудно себе представить, что привело ее на ледник – возможно, одно только любопытство.
На следующий день к половине одиннадцатого мы добрались до лагеря 2. Стояла солнечная теплая погода, и остаток дня мы отдыхали. Это место всегда очень красивое, но сейчас оно стало еще краше: луга вокруг лагеря пестрели всевозможными дикими цветами, пики и ледники цирка в изумрудной рамке молодой листвы безмятежно отражались в зеркальной лагуне. Вновь наши чувства в каком-то радостном экстазе приобщились к краскам, запахам и жизни вокруг нас.
К берегу у лагеря 1 мы вышли 25 февраля и в последующие безмятежные дни совершали неторопливые прогулки по фьорду, останавливались то в одной, то в другой из многочисленных очаровательных бухточек, мимо которых проплывали на лодке. Мы загорали на солнце, ныряли в ледяную воду за съедобными крабами, прятавшимися во время отлива в прозрачных, глубоких омутах, среди целого леса водорослей, поедали огромное количество мидий и морских ежей и лежали у лагерного костра под звездным небом. Хотя это и казалось нам невероятным, но в течение всего времени стояла прекрасная погода, и каждый день были видны ледяные пики хребта Дарвин, напоминавшие о только что одержанной победе.
27 февраля впервые, и в последний раз, удалось установить связь с островом Доусон. Немедленно был извещен морской штаб в Пунта-Аренасе, и тут же пришел ответ, что за нами высылается судно. Эта новость не очень нас обрадовала, так как означала, что лакомиться лотосами (От lotus-eater (анг.) – пожиратель лотосов, выражение, означающее: праздный мечтатель, человек, живущий в свое удовольствие. – Прим. перев.) придется на несколько дней меньше. Удавшийся сеанс связи оказался весьма кстати, так как приблизительно в то же время газеты сообщили всему миру, что мы пропали без вести. Откуда взялась эта выдумка, мы так никогда и не узнали; во всяком случае, военно-морские власти Чили, безусловно, за это не ответственны.
Вечером 2 марта, после чудесно проведенного дня, мы удобно расположились в своем лагере у Корабельной речки и в 17 часов 30 минут приняли по радио следующее сообщение с базы Доусон: сторожевое судно «Кабралес» уже два дня как вышло за нами из Пунта-Аренаса и просит зажечь сигнальный костер, чтобы легче было найти наш лагерь. Нас сообщение крайне озадачило и слегка встревожило: ведь Корабельная речка и ее координаты известны морскому командованию, а мы не могли не заметить судно, входящее в бухту Брокен, если даже на нем не кричали и не стреляли из пушки, возвещая о прибытии.
Быстро свернув лагерь и нагрузив лодку, мы полным ходом направились вдоль берега к выступавшему мысу. Там на вершине холма сложили огромный костер из плавника, облили керосином и подожгли. Пламя взметнулось на пять метров вверх; в тот же момент Седомир заметил крошечное пятнышко, двигавшееся мимо входа в бухту. Несомненно, это было судно; пока мы напряженно за ним следили, оно повернуло в нашу сторону, и вскоре издалека донесся чуть слышный звук судовой сирены. Мы кубарем скатились с холма, прыгнули в свой «Зодиак» и на полной скорости помчались в сгущавшиеся сумерки.
Мы подвалили к «Кабралесу», благополучно поднялись на борт и тут же пошли представиться командиру судна. К нашему большому удовольствию, им оказался старый знакомый, капитан 3-го ранга Ребольедо, который был старшим помощником командира на «Ковадонге», доставившей нас в прошлом году в пролив Бейкера. Он не знал, что у нас есть лодка, и очень удивился, увидев, как мы на полном газу выскочили из темноты. «Кабралес» действительно вышел из Пунта-Аренаса два дня назад, но имел задание, которое должен был выполнить до захода сюда. Таким образом, либо мы не поняли радиограммы, которую приняли несколько часов назад, либо она была неверно передана с острова Доусон.
Судно развернулось и медленно двинулось к выходу из бухты. За кормой ярко горел костер на уже невидимом мысе. Вдали, между черными, лесистыми берегами фьорда, на фоне южного неба, как холодное зарево, светились снежные горы.
