Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Елаховский Станислав Борисович.  На лодках через снежные горы. Издательство «Мысль», Москва, 1969 г. 

Снежное болото 

Перевал для нас двойной рубеж. И географический – именно на нем произошло магическое превращение снежника Европы в снежник Азии, – и моральный. Теперь вниз, только вниз. Вначале по снегу с байдарками-санями, затем по воде на байдарках-лодках.

Спускаясь с перевала по длинному снежнику, мы считали, что к своим нормальным, лодочным функциям байдарки вернутся очень скоро. И вдруг...

– Не тяни ты... Стой! – кричит Деев и зло смотрит на Юру. – Не видишь, что ли? Засосало лыжу.

Фатеев бросает на снег веревку и подходит к байдарке.

– Руку.

Деев поднимается, вцепившись в руку Юры, но совсем выпрямиться не может. Правый сапог держит провалившаяся в водянистый снег лыжа.

– По-другому давай, – говорит Деев. – Тяни меня к себе за пояс. Ну!..

Юра тянет Деева, но опять ничего не получается. Крепко засосало. Тогда Деев опирается на лыжные палки и, сморщив лицо от напряжения, выдергивает ногу. Без сапога и без носка. И ставит, ежась, ее, голую, на другую лыжу. Некоторое время стоит так и, чтобы не упасть, держится за палку, потом решительно шагает голой ногой в снег и роется в нем. Разгребает руками, ищет лыжу. Находит и, отстегнув крепления, вытаскивает сапог, а за ним и лыжу. Потом он осторожно отходит от того места, где провалился, обувается, поднимает со снега веревку и перекидывает ее через плечо.

– Поволокли.

Деев и Юра рывком сдергивают байдарку и подтягивают ее к себе, погружаясь при этом почти до колен в топкий, водянистый снег. Выдирают ноги, хлюпая лыжами, отходят метров на пять и снова подтягивают байдарку к себе. Наконец Деев садится на байдарку и, сняв с головы темно-синюю шерстяную шапочку, вытирает ею пот с лица. Рядом барахтаются в снегу остальные – Петр с Рубининым и я с Геной. Все мокрые и злые.

– Попали... Хоть «ура» кричи, хоть «караул», – говорит Деев и, напялив на сбившиеся волосы мокрую шапочку, идет помогать Петру. А Юра – мне с Геной.

Влипли мы действительно крепко. До реки метров семьсот. И все они, наверное, такие. Глубокий снег, пропитанный водой.

А как все хорошо началось с перевала... По отлогому снежнику мы спускались километров семь, вдоль ручья. Потом снежник оборвался, но мы провели байдарки по ручью, протащили между камнями и снова выбрались на снег. С пригорка увидели реку. Чистую воду. Обрадовались – вот, мол, она, река. Сейчас доскребемся до нее и поплывем. Чтобы не пробираться к реке по кустам, решили чуть срезать и взяли влево. И влетели – в низину, где под снегом скопилась вода. Поворачивать назад? Может быть, так и нужно было сделать, но только сразу. А не теперь, когда мы проползли через снежное болото метров двести и переправились через глубокий ручей. Только вперед. Но как – напрямик к реке или еще взять влево? Там, кажется, повыше и под снегом должно быть меньше воды.

 

...Густая стена кустов в желтых сережках. Старые льдины, умирающие на гальке. Байдарки наши тоже на камнях. Мы сидим на них, как на скамейках, и смотрим туда, где кусты и льдины. Моросит. Но мы не спешим. Вырвавшись из снежного болота, мы наслаждаемся твердостью галечной косы. Между байдарками и кустами быстрая и глубокая вода.

Теперь нам с ней по пути.

 

– Левым. Левым сильней! Хватит. Проносит... Правым теперь. Правым!

Позади нас с Геной тоже кричат. Слышен лязг весел, задевающих о льдины на берегах, о камни на дне реки. Вот оно наконец! Плывем. По течению.

– В воду! Мель!

Из-под байдарки в прозрачной воде выплывает пестрое каменистое дно, раздается оглушительный скрежет. Мы налетели с ходу на отмель. Металлическое днище байдарки тащится по камням. Выпрыгиваем с разных бортов в реку и, не давая байдарке развернуться на потоке, подхватываем ее за борта и продергиваем на глубину.

Справа с берега нависает льдина, слева – кусты. Нас зажимает тисками узкого прохода, веслами уже ничего не сделаешь. Мы поднимаем их левыми руками над головой, а правыми отталкиваемся от льдины. Но справиться с потоком не можем. Нас затягивает под нависающий край. Опасности большой нет – слева видно дно, а впереди близок конец льдины, но кому охота купаться? Байдарка прижалась бортом к льдине и остановилась. Мы еле ее удерживаем. А других байдарок за нами почему-то нет, застряли где-то там сзади. Сколько времени мы так можем держаться? Пять минут? Полчаса? Что-то надо делать... Пока я думаю, не позвать ли на помощь, Гена находит выход. Он бросает свое весло на льдину и, упираясь в нее уже двумя руками, отводит нос байдарки в середину потока. Потом хватается за куст, нависший с левого берега, и полностью вытягивает байдарку на струю. Продавив сквозь кусты, течение выкидывает нас на спокойный отрезок реки. Весло лежит на льдине. Но для того чтобы причалить к берегу, нам достаточно и одного.

Гена выпрыгивает из байдарки, задергивает ее нос на камни и бежит назад, за веслом. А там уже подплывают байдарки Петра и Деева.

– Левее! Вдоль кустов! – кричит Варламов.

Ему, видимо, кажется, что подплывающие байдарки все равно набросит на льдину – он подбегает к ее краю и веслом, как шестом, отталкивает одну и другую к левому берегу, в кусты. Я наблюдаю за Геной с интересом и с тревогой. Обломится льдина, на которую он забрался, или нет? Варламов поворачивается и осторожно, стараясь не поскользнуться, идет по льдине к берегу. Вдруг раздается сочный звук, словно трескается арбуз, и льдина вместе с Геной опускается в реку. Но там мелко, она так и остается лежать на месте, а Гена, как муравей, карабкается по ней на четвереньках. Не выпуская из рук весла, он подбирается к берегу, перелезает через свежую трещину и бежит по камням к нашей байдарке. Сталкивает ее с берега, разворачивает и, впрыгнув внутрь, сразу начинает молотить по воде веслами. Я невольно увлекаюсь его порывом и тоже торопливо гребу. И думаю, почему он так спешит – рвется в бой с рекой, или ему хочется плыть первым, пока не обогнали другие?

– К левому берегу, – повернувшись ко мне, говорит Гена. – Справа опять льдина.

Мы скребемся левым бортом по кустам и сползаем по течению. Что там впереди? Гена что-то увидел, он кричит:

– К берегу! Ледовый затор!

Прижимаемся вплотную к кустам и, табаня веслами, стоим на месте. Нет там затора. Просто так кажется – изгиб реки, и поэтому ледовая кромка с правого берега сливается со снежником на левом.

– Фу ты, дьявол, – ругает себя Гена и отталкивается на глубину, упираясь лопаткой весла в крепкий куст.

Поток снова тянет нас вдоль кустов и осевших на камнях льдин. Позади слышны голоса, лязг весел. Наши рядом. Вот оно, долгожданное. Плывем. По течению.

Дождь. Тучи, тяжелые и грязные, как льдины в мутной реке, давят нам на плечи. Гор нет. Горы пропали в тучах. Извилистая река с травянистыми высокими берегами. Будто все это не вблизи Урала, а где-нибудь в равнинной архангельской тундре. Или даже в Подмосковье, на реке, текущей среди полей, среди осушенных болот. Например, на Ламе. Или на Яхроме у Дмитрова.

И все-таки река другая, не подмосковная. Какая-то разностильная. Полоса воды – ледовая перемычка. Полоса воды – перемычка. Льдины метровой толщины, как моржи, выползшие на берег. Слышны крики куропаток. Над рекой пролетают утки и скрываются в завесах дождя.

Мы стоим на берегу, прикрыв плечи полиэтиленовыми пленками, и наблюдаем за Петром. Не обращая внимания на дождь, он ползет по влажной прошлогодней траве. В правой руке у него, как автомат, кинокамера. За бугром, на снежнике, квохчет куропатка. Еще белая, не полинявшая самочка. Петр выползает на бугор и, прицелившись, снимает. Потом, не отрываясь от камеры, взмахивает левой рукой, чтобы куропатка взлетела. Но она сидит, ощущая, наверное, себя на снегу невидимкой. Тогда Петр поднимается во весь рост и, вспугнув куропатку, провожает ее объективом. Потом он идет к реке и крупным планом снимает переливающиеся края льдин, капли дождя, разбивающиеся о поверхность воды и рассыпающиеся по ней мелкими серебристыми шариками, мутные ручейки на льдинах.

– Обратите внимание на Петра, –  негромко комментирует Рубинин. – Пленка у него давно кончилась, но он и не подозревает. Впрочем, скоро он это обнаружит и, расстроенный, сядет где-нибудь задом в грязь и будет перезаряжать. А затем – для верности – начнет все снимать по второму разу. А точнее – по четвертому. И высохшие былинки на фоне реки. И тающие льдины. И реку – вдоль, с обрыва. А потом еще раз перезарядит камеру, залезет по грудь в воду и будет оттуда кричать нам, чтобы мы плыли прямо на него. По ходу, чуть-чуть правее. И чтобы быстро плыли. Пока не появится белый бурун под носом байдарки... И мы будем раз по пять возвращаться  и снова проплывать мимо Петра. Чуть-чуть правее. А вечером он обнаружит, что уложил пленки в дырявый мешок и все, естественно, промокло. Или вспомнит, что по ошибке снимал на те пленки, которые уже один раз отснял. Неделю назад. Со снежной пещерой при идеальном освещении. Еще по ту сторону Урала. Знаем мы этих кинолюбителей.

– Сам был им, – закидывает удочку Деев.

– Приходилось...

Рубинин все угадал. Петр садится на чахлый куст полярной березки и, заслонив от дождя телом своим камеру, меняет кассету. Потом он ходит, что-то высматривая, вдоль берега и вдруг, разбежавшись, прыгает на льдину в реке. Кричит оттуда, чтоб мы плыли. Сначала прямо на него, а потом чуть левее. Мимо льдины. Чтобы быстро плыли и с небольшими интервалами между байдарками. Мы посмеиваемся и, стряхивая воду с полиэтиленовых накидок, спускаемся к байдаркам. Рубинин плывет один. Дека его байдарки темно-синяя, а на корме, там, где раньше была привязана печка, теперь большой желтый сверток. Это в парус завернуты хариусы, которых мы наловили на озере за перевалом и приволокли сюда через горы. Один парус уже пригодился.

– Пошел! – дает отмашку Петр.

Мы берем курс на него и разгоняемся до бурунов под носами байдарок. Начинаются голливудские штучки.

А потом пошла работа. Это только вначале, первые два часа среди ледовых перемычек, мы играли с рекой. Нас увлекла и необычность плавания, и вездеходность наших байдарок. Ледоколы, точь-в-точь ледоколы, думали мы о них, залетая с разгона на льдины, ломая и продавливая самые слабые из них. Чистая полоса воды – ледовая перемычка. Разводье – затор. Даже Петр в азарте забыл про кинокамеру и спохватился только тогда, когда мы остановились перевести дыхание.

Отдых этот стал рубежом, отделяющим игру от работы. Все то же самое – разводья, перемычки, заторы. Все то же самое, но мы уже другие. Спокойные, привыкшие к реке, сосредоточенные. Слышатся лишь всплески весел и шелест металлических поддонов.

– Так. Еще левее. Пошли. Резче.

Байдарка выскочила носом на льдину. Кромка льдины лопнула и отвалилась в воду, но дальше лед крепкий.

– Вылезай.

Тот, кто сидит впереди, выбирается на льдину и вытаскивает на нее байдарку еще на метр. Задний переходит внутри байдарки к носу. Нос мягко опускается на лед, корма висит над водой. Теперь оба стоят на льдине. Каждый берет в одну руку конец веревки, в другую – весло.

– Потащили. Туда, в заливчик.

Не выпуская из рук ни весла, ни веревки, оба идут по ледовому полю, перепрыгивают через трещины, обходят черные промоины. Теперь надо столкнуть байдарку обратно в воду.

– Лезь.

Передний залезает в байдарку и, придерживаясь за фальшборта, пробирается на свое место. Задний проталкивает байдарку на поддоне вперед, она клюет носом и, надломив кромку льдины, соскальзывает с нее совсем.

– Держи весло.

Сидящий в байдарке протягивает весло тому, кто остался на льдине, и они, уцепившись вдвоем за одно весло, разворачивают байдарку и ставят ее бортом вдоль ледовой кромки. Теперь самое трудное и опасное – влезть второму. Он кладет весла одним концом на льдину, другим на борт байдарки и, вытянувшись, почти ползком, добирается руками до фальшбортов. Главное – взяться крепко за оба фальшборта. Это все равно что за холку лошади. Пусть теперь ломается льдина: рывок, и ты в «седле».

– Влево. Там дальше заходит клин чистой воды.

Плывем метров пятьдесят, а если повезет, то и все сто по чистой воде. И снова перемычка.

Работа как работа. Наверное, потом, когда все это кончится, мы будем с умилением вспоминать свои байдарки, так ловко штурмовавшие забитую льдом реку. А теперь для нас все обычно. Работа.

 

Семь вечера. Идем с трех ночи. Все нормы выбраны, пора становиться на ночлег, но цель, которой мы решили достичь сегодня, еще впереди. Это – слияние двух истоков Большой Лагорты. Напрямик до него полкилометра. А четыре часа назад был километр. Поди угадай, что река будет выписывать такие коленца, что после целого часа сражения с льдинами мы будем возвращаться почти в то же место.

Одну большую петлю мы все-таки срезали. Перенесли байдарки через перешеек шириной метров сорок. Времени мы затратили на это меньше, чем если бы прошли всю петлю на байдарках по реке, но очень уж накладно получается: влезть с грузом наверх, на бугор, протащиться по нему, а потом с крутого, как обрыв, снежника спуститься к реке. Лучше уж как раньше: с разгона на льдину, веревку в руки – и до следующего разводья.

И все же сегодня мы идем неплохо. Прошли километров двадцать пять. И пройдем, наверное, еще три. Будет рекорд за поход. Несмотря на то, что часа четыре бултыхались в снежном болоте и два часа, не меньше, потратили на киносъемки. И хотя по реке не плывем, а то и дело карабкаемся по льдинам. Просто мы вошли в форму. И не только втянулись физически, но и научились наконец меньше тратить времени на всякие «непроизводственные операции». На сборы утром, на приготовление пищи днем, на разведку.

Один мой знакомый, поклонник очень сложных походов, говорил как-то, что в зимних спортивных путешествиях по существу уже достигнут предел. Теперь с большим грузом в гористой северной местности за две недели проходят километров триста. Чтобы заметно повысить скорость, надо, говорил он, идти на крайние меры. Например, брать с собой значительно меньше продуктов, облегчая тем самым свой походный груз.

Мой знакомый – опытный спортсмен, но тут он, по-моему, сильно перегибает. Уменьшать походный груз за счет продуктов... Очевидно, это то же самое, что марафонцу перед ответственным стартом или велосипедисту перед многодневной гонкой стараться сильно похудеть. Причем дополнительно, против своего нормального веса. Поначалу, может быть, и тот и другой смогут двигаться быстрее, но в середине дистанции... И потом, если бы действительно мы подошли к пределу возможностей в путешествиях, а то ведь к нему еще приближаться и приближаться. Наверное, ни в одном виде спорта нет таких резервов. Если, например, в прыжках или в беге на короткие дистанции человек использовал свои возможности процентов на восемьдесят, а то и на все девяносто, то в спортивных путешествиях вряд ли он перевалил за половину. Резервы прежде всего в тренировках (если бы мы тренировались хотя бы как прыгуны!). В продуманной до мелочей организации движения: никакой лишней возни. Резервы в снаряжении, в уменьшении его веса, в создании принципиально новых конструкций. Резервы в таком подборе группы, когда каждый обладает хотя бы одним полезным для похода талантом, а все вместе дополняют друг друга. То есть когда в группе есть и толковый охотник, между делом снабжающий всех мясом и рыбой, и «костровик», умеющий в дождь и при сырых дровах обойтись одной спичкой, и ориентировщик, быстро выбирающий наиболее экономичный и правильный путь движения.

Смешно говорить о пределе. Другое дело – стоит ли стремиться его достигнуть. Стоит ли превращать свой отпуск в многодневное соревнование? Но этот вопрос, видимо, не имеет смысла. Что значит стоит или не стоит, если сложное спортивное путешествие в современном довольно уютном и благоустроенном мире удовлетворяет потребность, которую ощущает не одна тысяча людей, особенно молодых. Что значит стоит или не стоит, если это уже делается. А если что рожденное жизнью упорно и по доброй воле делается, значит, оно необходимо. Пусть же в таком случае оно делается как можно лучше – тогда даже самые сложные путешествия будут не столько изнурительными, сколько эмоциональными. И еще: разве не приятно сознавать даже тем, кто смотрит на все эти «предельные усилия» со стороны, что современный человек достиг такого уровня моральной и физической подготовленности, что в состоянии, например, пройти со средствами Амундсена до Южного полюса и обратно вдвое быстрее? Правда, пока он такого или подобного подвига не совершил, но...

Впрочем, позвольте. А тот же шестидесятипятилетний Френсис Чичестер?

 

К вечеру стало светлее. Поднялись тучи. Кое-где в них появились синие дыры. Задул ветер и начал рвать и растаскивать тучи по небу. Мы продвинулись к цели километра на полтора.

На берегах высоко над водой лежали и сочились мутными каплями льдины. Видимо, недавно где-то ниже по течению был большой затор, и вода тут держалась метра на три выше, чем сейчас, а потом затор прорвало...

Около льдин в земле виднелись глубокие борозды – это льдины, как плугами, острыми краями ковыряли землю, сдерживая другие, напирающие сверху.

Прошедший тут ледоход не только пахал, но и косил – на льдинах висели пучки жухлой прошлогодней травы. В старых льдинах виднелись круглые раковины: ясными солнечными днями пучки эти нагревались и лед под ними протаивал.

Попадались и ледяные грибы – льдины со шляпками и на тонких ножках, обвитых «сеном».

Снежные обрывы по берегам стали выше. Но не везде – местами снега не было совсем. Мы заметили, что снегозадержание происходит лишь на тех участках реки, которые параллельны хребту и расположены напротив глубокого ущелья, прорезающего здесь хребет. Зимой ущелье работает, как труба: усиливает ветры и направляет их в долину Большой Лагорты.

От того, что появились снежные забои, льдин на реке не стало меньше. Наоборот, разводья сделались совсем короткими, и нам приходилось то и дело перелезать с байдарками через льдины. Наконец мы уперлись в сплошное ледовое поле. Лед был весь в трещинах, забитых мелкими осколками. Мы долго разглядывали ледовое поле, надеясь найти в нем удобный проход, но все же нам пришлось вылезать со всем своим грузом, с байдарками на берег и двигаться по верхнему краю снежника.

На снежнике попадались глубокие трещины шириной до метра. Это делало его похожим на засыпанный снегом горный ледник. Но все же поверху мы шли быстрее.

Перед слиянием двух истоков Большой Лагорты лед на реке опять поредел, и, разглядев сверху извилистую и узкую полосу чистой воды, мы на веревках спустили байдарки со снежного обрыва в реку и опять поплыли, расталкивая веслами льдины.

Чистой воды становилось больше, и наконец мы подошли к участку реки, полностью свободному ото льда. Нам очень хотелось порезвиться на чистой воде, но ветер был уже такой сильный, что мы не рискнули даже высунуться на плес, и, не доплывая до него, вытащили байдарки на крепкую выползшую на берег льдину и по ней отволокли их подальше от воды.

Кругом было голо, ни куста, ни деревца, но мы еще издали увидели большой, метра в полтора, кусок скалы и решили остановиться возле него, рассчитывая укрыть за скалой от ветра хотя бы костер. Валявшиеся вокруг крупные камни можно использовать для того, чтобы как следует укрепить палатки: мы знали по прошлому году, что с ветром на Полярном Урале шутки плохи.

Когда поставили палатки, прошли ровно сутки с тех пор, как мы сняли их в предыдущем лагере, и половина суток после того, как мы в последний раз ели что-то горячее. От голода мы еле держались на ногах и все же сочли более благоразумным ограничить свой ужин сухарями и забраться в спальные мешки, чем варить на ветру ужин. Тем более что опять наползли тучи и пошел дождь.

 

...Я проснулся в десять. Наверное, все-таки в десять утра. Ветер свирепо дергал веревки, и конек палатки совсем провис – выходит, камни, которые мы навалили на веревки, сильно сдвинуло. В палатке кто-то завозился, тот, кто лежал у правой стенки. Я вспомнил, что там обычно спит Рубинин. Он затих, затем опять стал возиться, и сквозь свист ветра послышалось хлюпанье воды. Все-таки натекло со стенок на пол. Хорошо, что у нас надувные матрацы, а то бы плавали сейчас в спальных мешках...

– Гена, – позвал Рубинин.

Варламов наполовину выбрался из мешка и сел в нем, упираясь головой в отвисший конек. Он как был вечером в мокрой штормовке, так и забрался в ней в спальный мешок. Интересно, подсохла ли она хоть немного? Я ощупал себя в спальном мешке и убедился, что тоже лежу в брезентовом костюме. Хорошо еще, что не в сапогах.

– Кто первый вылезает из палатки? – спросил Рубинин.

– Ты, – ответил Гена.

– Брось. Разыграем на пальцах. С тебя считать. Выкидываем на одной руке. Готовы?..

Выпало Рубинину. Он горестно вздохнул, вылез из спального мешка и стал в ворохе вещей искать носки и сапоги. Вспомнив, наконец, что сапоги он оставил снаружи, засунув их под палатку, Рубинин проворчал, что все это несправедливо и надо было сначала вылезать тому, кто спит в середине, то есть Варламову. Потому что ему просторнее и удобнее одеваться.

Поправив свою голубую шапочку с белым шариком на макушке, Рубинин еще раз шумно вздохнул и, выбросив из палатки пустой мешок из красной клеенки, вылез и встал на него в носках, чтобы там же, снаружи, натянуть на ноги сапоги.

В соседней палатке, видимо, поняли, что из нашей кто-то вылез. Может быть, там этого даже ждали.

– Ну как? – крикнул кто-то звонко и бодро. Нетрудно было догадаться, что это Деев.

– Отличная погода, – весело, в тон Дееву ответил Рубинин. – Не очень сильный, теплый ветер. Прекрасный вид на Урал.

Мы с Геной понимающе переглянулись. Ясно было, что Рубинин врет, но стало как-то радостнее. Толкая друг друга, мы начали возиться в палатке, решившись все-таки вылезать. Гена меня обогнал и, выбравшись наружу, сначала что-то пробубнил, а потом громко возвестил, что давно уже не было такого хорошего дня.

Едва я высунул голову из палатки, чтобы взглянуть в сторону Урала, как в лицо мне ударил плотный заряд снега. Кругом все тонуло в белом. Не видно было никакого Урала, лишь река чернела в этом снежном месиве, но и она закипала белыми гребнями волн. Обломок скалы, за которым мы собирались спрятать костер, высился над тундрой, как одинокий сугроб. Сгибаясь под напором ветра, Рубинин таскал камни и укреплял ими растяжки палатки.

Завалив камнями все веревки, мы нырнули обратно в палатку. Там мы мгновенно залезли в мешки и, согревшись, стали ждать, когда будут восхищаться погодой соседи.

Первым из соседней палатки вылез Петр и, к нашему удивлению, тоже нашел погоду неплохой, но восторгался ею почему-то недолго. Мы решили, что он уже забрался назад в свою палатку, и вдруг услышали, как Петр дает указания Дееву: «Стой здесь, неси камень сюда, клади его на веревку, снова возьми, опять клади, повтори все на этом фоне». Мы поняли, что Петр занялся своим обычным делом – документальными киносъемками...

Скоро все затихли. О том, плыть нам или не плыть, никто даже и не заговорил. Еще не хватает в такой ветер ковырнуться кому-нибудь в реку...

Мы еще немного полежали, и вдруг я вспомнил... Гена лежал рядом со мной, но его не было слышно. Он тоже, наверное, вспомнил и теперь от страха затаил дыхание. Так мы лежали и ждали исполнения приговора в слабой надежде, что палачи уснут и казнь немного оттянется. Но из соседней палатки крикнули:

– Эй! Кто сегодня дежурит?

Вот оно...

– Какое будет меню? – спросили соседи.

Мы взяли пятиминутную отсрочку, чтобы посовещаться. Потом Гена ответил:

– На первое – два часа сна, на второе – сухари с маслом, на третье – сгущенка и по ложке какао.

– Вот вам с маслом, – откликнулись соседи. – Горячего хотим.

Гена тотчас же с надеждой предложил:

– Вместо горячего по пятьдесят граммов. Согласны?

– Горячего и по сто!

Ясно было, что мы не выкрутимся. Гена спросил, чего именно горячего. Оказывается, неплохо бы ухи. На это Гена ответил, что будет жареная рыба. На закуску это годится. И еще лапша с мясом. И какао со сгущенкой. Соседи меню одобрили, согласился с ним и Рубинин. Я не понял сразу хитрости Варламова и решил, что сейчас придется идти к реке и чистить проклятых хариусов. При этой мысли у меня, наверное как при ревматизме, заныли руки. От боли я сморщился.

– Спокойно, – шепнул мне Гена, понимая всю жестокость своей шутки. – Вместо жареных хариусов мы им дадим банку килек. Разницы никто не заметит. Лапшу, правда, придется варить, но это же в тепле, возле печки. Ищи две банки тушенки, а я пошел раскапывать паяльную лампу.

За скалой снегу было по колено. Мы раскидали его веслами и сделали из камней стенку рядом со скалой. Щели в камнях мы замазали снегом. Но ветер все равно задувал. Тогда Гена притащил из байдарок две мачты, прицепил к ним вишнево-красный парус и установил его рядом с кухней, хорошенько привалив камнями.

Теперь за скалой, за каменной стенкой и за парусом ветра почти не чувствовалось.

– Петр! – крикнул Варламов и, прислушавшись, крикнул еще раз. Петр отозвался. –  Вылезай с камерой. Отличные кадры. Как в Антарктиде.

– Хватит с меня, – ответил Петр. – Летом вылезу. Летом.

– Лампу не могу раскочегарить. Помоги. Это я уж так насчет камеры. Нужен ты мне со своей камерой.

– Сразу бы и сказал.

Через некоторое время, заплатками на заду вперед, появился из палатки Петр. С кинокамерой через плечо. Быстро распалив лампу, он принялся бродить вокруг нашей кухни, вокруг скалы и паруса и, приседая (всем киношникам и фотографам почему-то обязательно надо приседать), стал выбирать ту самую единственную точку. Что-то он все-таки отснял, прежде чем мы с Геной увидели, как, сверкнув заплатками, Петр надолго исчез в уютном полумраке брезентовой хижины.

Завтракали в палатке у соседей. Во время завтрака мы, конечно, слегка уменьшили запасы одного не очень-то и ценного медикамента. Еда и этот самый медикамент прибавили нам сил и решимости. Выкинув наружу вылизанные до блеска миски и ложки, мы последовали за ними, чтобы оглядеться и всерьез обсудить, не пора ли двигаться дальше.

Снег прекратился. По небу, то проглатывая друг друга, то снова рассыпаясь, метались обрывки туч. Среди них было много голубого, и, так как тучи подолгу на месте не задерживались, часто появлялось солнце.

Пятнами солнца и темными пятнами теней рябил Урал. Снега на нем было много, но в основном старого, зимнего, спускавшегося по ложбинам широкими языками; свежий снег едва припорошил черные скалы. Вокруг нас, по берегам реки, свежий снег лежал сплошным толстым слоем.

– Это он сюда весь снег припер, – догадался Гена.

Он, то есть ветер, ничуть не ослаб с тех пор, как мы в первый раз вылезли из палаток, но снег за собой тащить уже не мог: от солнца заметно потеплело, и мокрые снежинки крепко цеплялись друг за друга. Зато на реке на ветер не было никакой управы – он рвал и разбрасывал по сторонам волны и даже на коротких прямых участках реки ухитрялся разгонять их до белых гребней.

– Погода меняется. К лучшему, – сказал я не без надежды на то, что мои спутники поддержат и разовьют это в общем-то сомнительное утверждение. Но никто не стал распространяться на эту тему – все повернулись и молча полезли в палатки.

 

Проснулись опять почти одновременно. По темным скатам палатки можно было догадаться, что солнца нет. Стрелки часов показывали два, но что это было – два ночи или дня? Если бы после трудной работы, на ветру и в дождь, да еще светлым полярным летом мы проспали бы целые сутки, это бы нас не удивило. Тем более что внутренние часы, которые природой даны каждому, при таком неровном распорядке, какой был у нас, могли и отказать. Пытаясь все же установить, что сейчас – ночь или день, мы вспомнили, что наш сон, с небольшим перерывом на приготовление и поглощение завтрака, длился с предыдущей ночи. Значит, и сейчас ночь – не могли же мы проспать десять часов, а потом еще двадцать четыре! А если действительно не могли, то наши внутренние будильники исправны и «зазвонили» через двенадцать часов после завтрака.

Установив таким образом время суток, мы пришли к выводу, что в сущности не имеет никакого значения, что сейчас – день или ночь. Важно лишь то, что пошли другие календарные сутки. А это означает, что по кухне дежурим уже не мы. Было особенно приятно прийти к такому выводу, так как ветер снаружи стал усиливаться.

Вместе с ревом ветра до нас донеслись крики из другой палатки. Похоже, что нас звали.

– Эй, дежурные! Давайте обед!

Мы посоветовали Петру поискать дежурных где-нибудь в другом месте. Например, в своей же палатке. При этом мы напомнили ему, какое сегодня число. Ответ был неожиданным.

– Дежурство кончается, когда сделаны три вещи, – сказал Петр. – Завтрак, обед и ужин. А мы пока видели только завтрак...

Оставалось лишь развести руками. Что можно возразить госпоже арифметике? Мы вылезли из спальных мешков и прямо в палатке стали натягивать сапоги.

– Хорошо, – проворчал Гена. – Мы вам такое устроим... Мы вам приготовим обед и ужин сразу...

Рубинин, наивно решив, что теперь-то он наконец поест досыта, одобрительно потер ладони.

– Снегу-то! Сугробов! – заголосил Варламов, вылезая из палатки.

Я представил себе, как придется сейчас крутиться на ветру среди июньских сугробов, и у меня опять заныли руки. Но, высунувшись вслед за Геной, я облегченно вздохнул. Снега не было совсем. Ни снежинки. Шел мелкий-мелкий дождь. Он, видимо, и докончил славное дело, начатое еще солнцем, – доел весь снег.

Мы подошли к кухне. На тонких, поставленных ребром камнях высилась кастрюля с водой, под ней лежали сухие щепки. Рядом – и это нас просто ошеломило – стояла большая сковорода с очищенными и нарезанными хариусами. И тут же наготове – наша розовая канистра с подсолнечным маслом. Мы невольно огляделись и увидели Деева, идущего от реки к костру. В руках у него была еще одна сковорода и тоже – с хариусами. Деев поставил сковороду на камни и вполне скромно, не задаваясь, спросил, нет ли у нас спичек.

Вот это Толя! Мы с Геной покраснели, вспомнив свои мелочные препирательства с Петром насчет дежурства, и бросились помогать Дееву готовить обед, а также и ужин.

В суматохе кухонных дел я все же заметил, что Деев изрубил на дрова четыре лыжи. Осталось, значит, только четыре (еще четыре мы сожгли с Геной, когда готовили завтрак). Бензина – лишь на дне паяльной лампы. Этого хватит, чтобы дважды распалить костер. Выходит, горючего у нас еще на одну варку.

Все ясно: не позже чем через сутки мы отсюда уйдем. Вниз. К лесу.

 

Непривычное ощущение появляется иногда – какое-то отчужденное восприятие своих друзей по походу, своего лагеря. Оно возникает, когда, увлеченный чем-то, например фотосъемкой, отойдешь в сторону от палаток, задумаешься, глядя на безжизненную и неземную снежность тундры, на холодные камни, и вдруг обернешься.

...Ветер. Солнце. У реки на покрытых свежим снежком льдинах стоят груженые байдарки. Возле них суетятся какие-то странные люди. В высоких блестящих сапогах, в темных защитных очках, с облупленными красными носами. Все в пестром и необычном облачении. У одного, с рыжей щетиной, вызывающе синеет на голове модная дамская шапочка. Гена Варламов. У другого из-под штормовки виден оранжевый спасжилет и красный парус кушаком на поясе. Это Петр. Третий в ярких желтых рукавицах и, как шарфом, обвязался вокруг шеи вкладышем из спального мешка, Рубинин. Каждый сам по себе. Сосредоточенные, слитные с природой люди, забравшиеся в буйное цветение весеннего Севера и сами как полярные цветы.

 

На левом берегу – высокий снежный обрыв. Отколовшиеся от него глыбы айсбергами высятся в реке. Течение тихое – плес. Река не подтачивает, не размывает снежные глыбы, а дает им спокойно и не торопясь умирать от солнца. Слабый северо-западный ветер, и солнце такое яркое, что даже непонятно, почему с нависающих снежных берегов не льет ручьями. Почему эти айсберги так гордо торчат посреди реки, а не оседают с шипением в воду? Семь утра – вот в чем дело. Солнце яркое, но оно лишь недавно вывалилось из-за гор и еще не успело разогреть снег, сопротивляющийся солнцу своей невинной белизной.

Отвалившись, видимо, в неустойчивое полуденное время, снежные глыбы образовали тоннели, своды. Мы проплываем по извилистым узким проливам между этими айсбергами и снежными обрывами и опасливо царапаем веслами по их гладким заледенелым бокам. В тоннели и под ледяные козырьки нас загоняет Петр. Он вошел в очередной кинематографический раж и готов истратить на эти айсберги всю оставшуюся пленку. И грех не истратить. Такое бывает не часто.

Перед тем как заплыть под нависающие льдины и в узкие проходы между наклонными снежными глыбами, мы их проверяем. Гена складывает руки трубой и громко кричит: «Гоп!», полагая, что именно от такого звука должны рушиться неустойчивые горы. Ледяные глыбы стоят неподвижно. Тогда мы въезжаем внутрь и плывем, отталкиваясь от их боков то веслами, то руками. Или сидим неподвижно, повинуясь слабому течению, и слушаем в ледяной тишине редкий стук капель по воде и жужжание кинокамеры.

Окончив съемки в одном нагромождении снега и льда, мы не спеша плывем дальше.

Мы плывем и говорим о многоликости этой реки, Большой Лагорты. Вначале – быстрая, узкая, вся в мелях. Затем – глубокая, извилистая, исполосованная ледовыми мостами и заторами. И вот теперь – в снежных обрывах, утыканная грузными белыми глыбами. Что-то будет еще?..

А что-то будет. Мы слышим гул. Река поворачивает влево и упирается в снежный обрыв. Перед обрывом видно мелькание. Волны. Справа искрится на солнце плоская наледь. Река наплывает на нее и разливается блинами, как жидкое тесто на сковородке. Еще правее тоже бурлит. Там поток устремляется в широкий желоб, прорезающий наледь вкось. Неужели опять пойдут такие наледи, какие попадались нам до Урала?..

Деев с Юрой выскочили впереди нас. Они бросили грести и плывут, вытянув шеи, как гуси. Затем, что-то увидев, начинают яростно табанить, но удержаться на течении не могут – их сносит туда, где буруны. А вдруг там непроходимый порог? Или начинается глубокое и извилистое русло в наледи, которое заведет их в ледяную пещеру...

– Вправо! Выбрасывайтесь на лед!

 

Второе гидрометеорологическое отступление. В основном о наледях

 

Удивительная штука – наледи. Там, где они появились, могут наблюдаться одновременно, казалось бы, несовместимые явления. Сорок градусов мороза – и затопленная водой долина реки. Тридцать пять жары – и ледяные поля.

Эти внушительные и странные фокусы природы давно подмечали и описывали исследователи Севера. Но они долго не могли установить причины возникновения наледей. Споры не все прояснили и до сих пор, но теперь среди мерзлотоведов уже есть единодушное мнение (изложенное, например, в «Краткой географической энциклопедии»), что наледь – это «ледяное тело, образовавшееся при замерзании поверхностной (речной) или подземной воды, излившейся на поверхность земли или в подпочву в результате промерзания водоема или водоносного горизонта».

Наледи бывают разные.

Речные наледи. В сильные морозы и на участках с подходящей формой русла они могут образовываться в течение всей зимы. От морозов происходит утолщение льда и стеснение «живого сечения» потока, и тогда он, стараясь вырваться из ледяных тисков, образует во льду трещины, через которые вода выливается, растекается и намерзает сверху слоями. При этом стиснутый в русле поток сначала приподнимает лед и появляются бугры, вытянутые по течению, затем, при увеличении давления в потоке, на бугре этом возникают трещины и может даже произойти ледовый взрыв. Речные наледи образуются главным образом на перекатах или на широких и мелких участках реки, где она во время затяжных морозов может промерзнуть до дна. Возникают наледи также в местах резкого изменения уклона реки, например на водопадах. Зимой на многих северных речках из-за уменьшения их грунтового питания резко падает расход воды, и мощный в летнее время водопад стекает «дамскими слезами» по скалам. «Слезы» эти, намерзая друг на друга, и образуют висячие наледи – ледопады. Благоприятные условия для появления наледей и на открытых пространствах горных тундр Крайнего Севера, где на некоторых участках рек сильный ветер сдувает снег, снимая, таким образом, с них «шубу».

Ключевые наледи – дети ключей и родников. Постоянные глубинные струи зимой не промерзают и стремятся выбраться на поверхность земли своими привычными выходами, родниками. И когда в морозы эти выходы затыкаются ледовыми пробками, струи их выталкивают и упрямо лезут наружу, чтобы там, на морозе, замерзнуть, растекаясь по ледяному бугру. И так всю зиму. Тут уж не помогает утепляющий слой снега – родник все равно действует, пропитывает водой снежную крышу, все это замерзает, сдерживая напирающую снизу воду, но та набирается сил и, разрывая оковы, снова выходит наружу. Ключевых наледей много в Якутии и по всей Восточной Сибири. Однако встречаются они не только на Севере и Востоке страны, но и в средней полосе. Большая ключевая наледь образовалась, например, в 1957 году в Подмосковье, в Раменском районе.

Грунтовые наледи. Они образуются в местах наиболее активного выхода грунтовых вод – на резких переломах верхних земных слоев, на естественных или созданных человеком срезах водоносного горизонта. Возникают они также внутри земли, без выхода на поверхность, проявляя себя лишь большими буграми. Многолетние наледные бугры в Якутии называются булгунняхами. Грунтовые наледи встречаются в основном в районах с большим и подвижным слоем мерзлоты – на Крайнем Севере и на востоке страны.

Кроме трех основных видов наледей бывают и другие, небольшие по величине. Например, наледи, возникающие при таянии снега зимой (от солнца или в оттепель). Водосточная труба, забитая льдом, тоже наледь.

Наледи, переставшие расти, называются мертвыми, еще живые – мокрыми. Наледи бывают наземные и подземные. Наконец, наледи могут быть сезонными и многолетними; последние, не успевая полностью растаять до следующей зимы, накапливают лед годами.

В своем движении и росте наледи способны на всевозможные, главным образом неприятные, проделки.

Три страны в мире страдают от наледей – СССР, США (в штате Аляска) и Канада. Одно из наиболее известных мест, где наледи натворили немало зла, – знаменитая на востоке нашей страны дорога АЯМ – Амуро-Якутская магистраль.

Построен АЯМ был в 20-х годах, когда на Алдане открыли богатые россыпи золота. Но в первый же год эксплуатации дороги выяснилось, что зимой автомобильное движение по ней почти невозможно. Здешние наледи объявили дорожникам войну, которая порой смахивала на настоящую.

Вот одна из сводок об этой войне:

«28 марта 1928 года произошел взрыв наледного бугра на реке Онон вблизи зимовья Онон (АЯМ). При взрыве были разбросаны в стороны глыбы льда длиной до 19 м, шириной до 5 м, толщиной до 2 м. Некоторые глыбы (самые массивные) отнесло потоком хлынувшей из кургана воды более чем на 120 м. Ледяные глыбы за несколько секунд сострогали небольшой мост, оставив на месте моста обрывки вмерзших в землю бревен. В момент взрыва был сильный гул, напоминающий пушечный выстрел. Вода разлилась полосой в 5 км длиной и 75 м шириной. Льдины неслись в потоке поверх льда с грохотом железнодорожного поезда».

Это была шумная диверсия природы. Но часто на том же АЯМе наледи причиняли неприятности, не стараясь привлекать всеобщее внимание, а действуя тихой сапой. Сползая со склонов, они переплывали дорогу длинными ледовыми языками и на долгий срок останавливали автомобильное движение.

Иногда же наледи занимались просто озорством.

В дорожном поселке на АЯМе жители в одно прекрасное утро проснулись, а выйти на улицу не могут – за ночь все двери домов и даже ставни затопило внезапно нагрянувшей наледью.

В другом селении наледь расползлась по двору дома, появившись из-под опрокинутой бочки: земля под ней не промерзла, и грунтовые воды нашли там себе лазейку наружу.

Наступление наледей на поселки не редкость. На Северном Урале и в Горной Шории, например, наледи неоднократно затапливали селения, поглощая при этом своей холодной лавой гаражи, мастерские, жилые дома.

В 1898 году в Забайкалье, на реке Бодайбо, в районе богатого Захарьевского прииска, всплывший и забивший все русло донный лед образовал плотину, вокруг которой затем возникла большая наледь. Вызванный всем этим зимний разлив реки затопил значительную часть прииска, из-за чего добыча золота уменьшилась вдвое.

На совести у наледей не только машины, здания, золото, но, видимо, и немало человеческих жизней. Вспомним рассказ Джека Лондона «Костер». Человек с рыжей бородой в пятидесятиградусный мороз брел по ручью Гендерсона и провалился в запорошенную снегом наледь. Промочив в ней ноги, он не смог отогреться и замерз.

В 30-х годах наледи регулярно образовывались в тоннелях на Амурской железной дороге. Чтобы тоннели не заплыли ледяной лавой совсем, лед приходилось регулярно скалывать и вывозить; при этом стоимость работ за зиму достигала нескольких тысяч рублей. В конце концов дело дошло до того, что с обоих концов тоннелей стали делать ворота, которые открывали лишь перед самым поездом.

Немало хлопот доставляют наледи и на сплавных реках севера и востока страны. Они перегораживают реки на перекатах, и для того, чтобы весной, по большой воде, начать сплав леса, приходится прорубать в наледях широкие канавы.

Справедливости ради следует все же сказать, что наледи иногда приносят и пользу. На тех же сплавных реках. Когда они образуются в самых верховьях и, медленно стаивая, значительную часть лета поддерживают достаточный для сплава леса уровень воды в реке. Заметив это, сплавщики разработали простой и дешевый способ намораживания ледовых плотин и сами стали создавать верховые искусственные наледи. Понятно, что такие наледи могут использоваться и для улучшения летнего водоснабжения поселков и промышленных объектов.

Способы борьбы с наледями и способы предупреждения их образования так же разнообразны, как и сами наледи.

Один из наиболее действенных и своеобразных способов разработал инженер Петров, в конце 20-х годов вступивший в многолетнюю схватку с наледями АЯМа. Он попробовал наледь останавливать наледью же.

Как это уже не раз бывало в истории научных открытий, возникновение счастливой мысли обязано случайности.

Дорожный сторож пункта Китаянка возил к своему дому на санях дрова из леса и постепенно накатал поперек ключа плотную ленту снежной дороги, под которой почва промерзла глубже, чем рядом, под рыхлым снегом. И вот сползавшая по ключу наледь, словно змея перед волосяной веревкой, остановилась у этой дороги. Остановилась и, горбатясь буграми, стала расти вверх, но через дорогу не пошла. Этот случай натолкнул Петрова на мысль о создании на пути наледей мерзлотных поясов – очищенных от снега канав, способных вызывать глубокое промерзание грунта и появление искусственных наледей.

Мерзлотные пояса на АЯМе стали создаваться также и по берегам, возле мостов, –  таким образом было обеспечено регулярное движение транспорта по этой важной дороге.

Возникновению речных наледей в свое время пытались помешать и другими, не менее экзотическими способами.

В 1915 году под Томском на расстоянии ста метров от одного из мостов в прорубях были установлены сорок чугунных котлов и в самую стужу в них четверо суток горели костры. Наледь у моста не образовалась.

На североамериканской автостраде Алкан (Аляска – Канада) образование наледей предотвращается при помощи расположенного вдоль дороги парового отопления. Там же, где наледи все-таки появляются или спускаются со склонов на дорогу, их растапливают огнеметами, расходующими на это огромное количество нефти.

Однако наледи, причиняющие столько хлопот людям в северных районах земного шара, карлики по сравнению с самыми большими наледями, существующими в природе. К счастью, эти ледовые исполины живут в безлюдных районах.

Крупнейшие в мире наледи являются ключевыми и находятся в верховьях Яны и Индигирки (их называют там «тарыны»).

Начало исследованиям крупных тарынов было положено петербургским географом Майделем во время его путешествия по северо-восточной Якутии в 1868–1870 годах. Тогда он обнаружил Кыра-Нехаранский тарын площадью около двадцати пяти квадратных километров и с толщиной льда до пяти метров. После этого на картах появился еще ряд гигантских тарынов. А самая крупная в мире наледь, Улахан-Тарын, была открыта совсем недавно, в 1931 году, экспедицией Наркомвода. Это была, пожалуй, одна из последних великих географических находок в истории изучения поверхности нашей планеты.

Улахан-Тарын находится на реке Моме в ста пятидесяти километрах от ее впадения в Индигирку. Растаивает эта наледь полностью лишь в конце лета и то не каждый год. Размеры ее внушительные – длина двадцать шесть километров, ширина – до восьми километров, площадь – сто восемьдесят квадратных километров, объем льда – пятьсот миллионов кубометров. Одной такой наледи хватило бы, чтобы снабжать водой в течение года жителей города с населением в три миллиона человек.

Кстати, в некоторых поселках Крайнего Севера, например на побережье Чукотки, водоснабжение зимой так и производится – с помощью льда. Специально подготовленные ямы – копани – с осени заливают водой; зимой они промерзают до дна, образуя таким образом ледяные водохранилища. Из этих искусственных наледей затем выпиливаются куски льда и складываются возле домов. И лежат запасы пресной воды, как дрова, до весны.

До гигантских тарынов пила пока не добралась и, очевидно, в районах, богатых реками, доберется не скоро, но, когда необходимость в них появится, надо надеяться, что хоть одну из великих наледей, например Улахан-Тарын, люди не тронут. Сделают там заповедник. Все-таки наледь – это и необычайное явление природы, и зрелище. Даже маленькие, по мировым масштабам, наледи на реках Полярного Урала.

 

...Толстые, в несколько метров, ледяные плюхи лежат на перекатах. Когда-то зимой наледь была хозяйкой реки. Останавливала ее, выталкивала на берега, заставляла сочиться поверх льда и замерзать на нем неровными слоеными буграми. Но весной река, набравшаяся сил, решила свести с наледью счеты. Она набросилась на нее и принялась грызть. Зло и свирепо, словно торопясь отомстить за свои зимние мытарства. Прорезая лед, потоки воды проваливаются все глубже и глубже, и вот уже в наледи появились извилистые и узкие, как щели, русла, дыры, мосты, раковины.

Смотришь на причудливо изглоданную рекой наледь и невольно вспоминаешь тот знаменитый ледяной дом, что был построен в Санкт-Петербурге по прихоти императрицы Анны «в лютом генваре» 1740 года. Чего только не сотворили тогда дворцовые мастера – и пушки изо льда, стрелявшие ледяными же ядрами, и ледяного слона, и настоящую парную баню в ледовом доме, но и они бы многому могли поучиться у мастерицы-природы.

 

Ледовое побоище

 

...Они не слышали нашего крика и по-прежнему табанили, стараясь войти в порог с минимальной скоростью. Похоже было, что они разглядели там какую-то лазейку и теперь выруливали на нее.

Я оглянулся. Петра и Рубинина рядом не было. Отстали, снимая какой-нибудь ледяной грот. А мы с Геной налетели на отмель у левого берега. Что могли мы сделать, распятые на камнях? Мы превратились в зрителей. Чтобы лучше выполнить хоть эту маленькую миссию, на которую еще были способны, мы бросили байдарку и стали карабкаться на торчавшие из воды рядом с нами большие камни. В этот момент мы выпустили из виду первую байдарку – всего на несколько секунд. Этого было достаточно...

Когда мы вылезли на свои смотровые камни, байдарка Деева, развернувшись, уперлась в какую-то преграду, а незадачливый экипаж стоял рядом с ней по пояс в воде и выбрасывал на наледь вещи. Видно было, что вода переливается через борт байдарки и, значит, залила ее и еще крепче прижала к камням или льдине. Ниже виднелся довольно спокойный отрезок реки с высоким снежным обрывом слева.

Надо было помогать. Мы кинулись к своей байдарке и поволокли ее через камни к левому берегу, туда, где был еще один рукав реки. Добравшись до глубокого места, мы проплыли под высоким снежным карнизом и причалили к наледи чуть пониже застрявшей байдарки. Выскочив на лед, заметили третью байдарку. Петр и Рубинин, не видя предупреждающих сигналов, решили, наверное, что все просто, и спокойно двигались вниз. Но вот они заметили Деева и Юру, копошащихся в воде возле байдарки, и резко замолотили веслами, пытаясь выгрести назад, против течения. Но было поздно. Убыстряющийся поток тянул их вниз, туда, где в камнях уже торчала одна его жертва. Не хватало им столкнуться с деевской байдаркой, получится такая каша... Но Петр сообразил, крикнул что-то Рубинину, и они рванулись вперед, поворачивая к наледи. Успеют или нет... Метрах в трех от разбросанных в беспорядке весел и мокрых вещей они вылетели на лед и, когда корму закинуло потоком, выскочили из байдарки и четко, словно делали это уже сотни раз, выдернули ее дальше, метра на два от кромки наледи.

Теперь во власти реки находилась лишь одна байдарка. Вещей в ней уже не осталось, но она, залитая до краев и прижатая кормой к большому серому камню, а носом к застрявшей на отмели льдине, сидела крепко. Ясно было, что, если мы все вшестером не заберемся в воду, байдарку не вытащим.

Мы стянули с себя одежду и двинулись на спасение деевской байдарки. Единственное, что в этот момент согревало, и то в основном душу, – солнце. Безудержное, ослепляющее, но прохладное. Ветра почти не было, и это обстоятельство также придавало нам бодрости. А ведь мы могли вот так, посреди потока, влететь на камни и два дня назад, во время той снежной бури. Наверное, тогда мы бы уж не полезли за байдаркой, а так и оставили бы ее посреди реки. Впрочем, может быть, и наоборот. Отчаяние придает сил. Очень возможно, что мы, не раздумывая, бросились бы за байдаркой и, вытащив ее, мокрые, сразу бы поплыли дальше. Мы себя совсем ведь еще не знаем, свои возможности и пределы. Во всяком случае, знаем меньше, чем эту суровую и странную реку.

 

– Два – ноль,– говорит Деев, рассматривая поврежденный кильсон (кильсоны – нижние деревянные рамы, на которых крепится весь каркас байдарки).

Согнуты в дугу и три тонкие трубки каркаса – стрингеры. Байдарка, освобожденная из плена, стоит на льду среди груды вещей. Другого ущерба, кроме этого, пока не видно.

Два – ноль, надо полагать, в пользу весны и Урала. Одну байдарку поток помял о камни еще по ту сторону хребта. Теперь вторая.

– Три – два,– поправляет Деева Рубинин. – И притом в нашу пользу.

У Леши своя арифметика. Он поясняет ее – у нас всего три байдарки, а серьезные повреждения получили пока две.

Он так и говорит: «Пока». И смотрит при этом на меня с Геной. Мол, гиганты. Молодцы. Теперь все зависит от вас, сохранится ли этот победный счет.

Поврежденную байдарку, видимо, придется разобрать, чтобы выпрямить металлические детали каркаса и наложить шины на кильсон. Мы налетаем со всех сторон на пострадавшую посудину и начинаем отвязывать поддон и выдергивать крючки фальшбортов.

Солнце свирепеет. Добралось оно наконец и до снега и начало выжимать из него соки. Вода в реке заметно прибывает. Она накатывается на наледь и растекается по ней тонким сверкающим слоем. Льдина, на которую налетели Юра и Деев, срывается с отмели и уплывает. Оттуда, где наледь прорезает правый рукав реки, то и дело доносится глухой рокот – рушатся ледовые мосты, соединяющие нас с крепким высоким берегом. Мы расположились на низком ледовом острове. Пока еще остаются два или три моста на правый берег...

Вдруг раздается звук, похожий на скрип тяжелых ворот. Мы видим, что снежный обрыв за протокой напротив нашего острова медленно отделяется от берега и падает плашмя в реку. Резкий, как выстрел, удар, раскатистый грохот и густое шипение снега, поглощаемого водой.

Прямо на нас от обвалившегося снежного берега идет высокая волна.

– Цунами! – не то с восторгом, не то с ужасом кричит Петр.

В заливчике у края наледи стоит наша с Варламовым байдарка. Она не привязана, а лишь закинута носом на выступающий из воды камень. Гена бросается к байдарке, но она, поднятая волной выше наледи, летит уже ему навстречу и, сбивая Гену с ног, мягко опускается на лед рядом с нами. Все имущество, выкинутое на лед из байдарки, тоже отлетает от кромки льдины и веером рассыпается вокруг.

– Где бидон? – оглядев разбросанные вещи, спрашивает Деев. – Там, на краю, я поставил бидон с маслом...

Нет бидона, но нет и Варламова. Где Варламов? Вдруг мы видим, что выкинутая на лед байдарка зашевелилась, затем наклонилась, и из-под нее вылез Мальчик Гена. Как ни в чем не бывало он отряхивается и, сев на борт байдарки, начинает снимать сапог, чтобы вылить из него воду.

– Отделались легким испугом, – замечает Рубинин.

Я думаю, что это он о бидоне. Ничего себе «легким». Килограмма три сливочного масла. Потом, когда Леша возбужденно похлопывает Гену и меня по спине и говорит, что мы, наверное, родились в рубашках, я вспоминаю – ведь там, куда упал сейчас весь снежный берег, полчаса назад, торопясь на помощь Юре и Дееву, проплыли мы с Геной. Опоздай мы, задержись где-нибудь, и прихлопнуло бы вместе с байдаркой...

Выше по течению, метрах в ста от нас, тоже грохочет. Падает в реку кусок берега в несколько десятков тонн. И еще один, немного поменьше, чуть ниже нас. Наступило время рождения айсбергов.

Петр вспоминает вдруг о кинокамере. Он спешит к байдарке, вытаскивает камеру из футляра и становится на изготовку на краю наледи. Ему почему-то кажется, что скоро должен обвалиться угол снежника возле скалы, но грохот раздается у него за спиной, и Петр успевает снять лишь волны, расползающиеся во все стороны от упавшей глыбы снега. Теперь он поворачивается к свежему обвалу, надеясь, что за первым последует и второй, но откалывается тот угол снежника, который он облюбовал вначале. Так он и крутится с камерой на краю наледи. Наконец, устав от тщетной охоты за обвалами, Петр прячет камеру в футляр.

Вода прибывает. Приходится оттаскивать вещи и байдарки на середину наледи. Ясно уже, что часа через два вода зальет всю наледь. Нам надо успеть до этого уйти.

Обвалился еще один ледовый мост через правую протоку. Остался лишь один, но и он в этом непрочном, меняющемся мире льда и снега не вызывает доверия. Особенно если проходить по нему с байдарками. Выход один – плыть вниз прямо с острова. Несмотря на то, что ниже его снова начинается порог и всякие ледовые штучки. И вообще неизвестно, что дальше: метрах в двухстах за островом река круто поворачивает и все закрывает черная скала с левого берега.

– Ну, поплыли, – сказал Варламов. Позевывая и заложив ладони под спасжилет, он прохаживался по нижнему краю наледи.

Мне показалось, что он слишком уж неестественно демонстрирует свое спокойствие. А у меня слегка запершило в горле. Я даже подумал, отчего бы: вроде все как обычно. Река. Камни. Волны. Льдины по берегам. Только вот реку-то видно лишь метров на двести. Что там за поворотом? Пристать к берегу в случае чего вроде бы можно, а все же что там? Но главное было не в этой неприятной неизвестности, а в том, что деевкая байдарка, распятая на камнях, еще стояла в глазах. Как грустное напоминание. И сами мы не отогрелись еще как следует от ледяной ванны. В общем настроение было как у вратаря после пропущенного мяча.

Я тянул время. Подошел Рубинин.

– Значит, нам по вашему следу? Правее того камня?

– Да, сначала чуть правее. А потом резко вправо. В залив.

– Вещи привязали? – спросил Деев, не перестававший оглядывать реку в надежде где-нибудь у берега увидеть темно-синее пятно – бидон с маслом.

Петр встал на изготовку с камерой. Все было слишком предусмотрено и чересчур торжественно. Мне это очень не нравилось. Провожают как космонавтов. Даже байдарку спустили за нос в воду, развернули носом вниз, и Юра сидел на корточках возле самого края наледи и, придерживая корму, терпеливо ожидал, когда же мы решимся.

– Поплыли, поплыли, – теряя спокойствие, стал торопить меня Гена.

Мы сели в байдарку. Гена, как и условились, уперся веслом в наледь и в тот момент, когда Фатеев отпустил корму, плавно и сильно оттолкнул нос байдарки в поток. Нас отбросило точно в сбой струй обеих проток реки. Затем мы развернулись почти поперек потока, чтобы принять носом крутой вал, поднимающийся от ледяного мыса справа. А пройдя его, снова повернули носом по течению.

Проплыли уже метров пятьдесят, когда я увидел, что за скалой, стоявшей на повороте, возле которой с берега так часто отваливались снежные глыбы, влево уходила протока и сразу же, метров через двадцать, исчезала. Слева была пещера. Нам некогда было ее разглядывать, так как впереди уже кипели камни и приходилось внимательно следить за рекой.

Мелькнула каменистая гряда, и мы стали разворачиваться вправо, чтобы обойти торчавший посреди реки большой камень. Ниже нас по течению и чуть правее, как раз там, куда мы собирались идти, появился плывущий осколок наледи. Толстый и грузный, он вздрагивал, как поплавок при слабой поклевке, и приподнимался, задевая камни на дне. Мы не решились таранить этот осколок носом и довернули еще направо, чтобы обойти его сверху. Вдруг этот вздрагивающий кусок льда остановился и стал расти, вылезая из воды. Мы поняли, что он застрял, налетев на какой-то камень под водой, и перестали грести, но по инерции продолжали плыть поперек реки. Я раздумывал, что делать, и вдруг заметил, что мы идем прямо на застрявшую льдину, а если затабаним и остановимся, нас нанесет на торчащий из воды камень.

Гена потом рассказывал, что я вначале крикнул: «Назад!», затем: «Вперед!», потом закричал, чтобы он разворачивал нос влево. Я ничего не помню, но, наверное, так и было – взгляд мой действительно метался между камнем и льдиной. Длилось все это очень недолго, секунды две или три. Потом у меня появилось такое ощущение, будто левый борт байдарки кто-то плавно приподнял. Это мы наползли боком на льдину. В следующее мгновение я уже стоял по пояс в воде и, не выпуская из рук весла, держался за байдарку. И только тут я увидел Гену, стоящего в воде рядом со мной и как-то странно съежившегося. Он глубоко вздохнул и полез из воды обратно в байдарку, наклоняя ее при этом так, что она грозила перевернуться. Я закричал и, наверное, что-то очень грубое: Гена испуганно взглянул на меня и спрыгнул с байдарки в воду.

Байдарка лежала на льдине боком. Ее залило уже наполовину. Мы посмотрели, все ли вещи привязаны, и попробовали перевернуть байдарку совсем, чтобы сдернуть ее с льдины, но преодолеть напор течения не смогли, а только еще больше залили ее водой.

До берега было метров пятнадцать. Тогда мы решили вытащить на камни часть вещей и весла, которые продолжали цепко держать в руках, затем вернуться и еще раз попытаться столкнуть байдарку с льдины.

Отвязывая рюкзаки, вдруг увидели позади, там, откуда мы поплыли, своих. Мы совсем про них забыли... Они столпились на стрелке ледяного острова и смотрели на нас, пригнувшись, словно старались не пропустить ни одной подробности из того, что случилось.

Прошло, наверное, не больше минуты с тех пор, как мы налетели на льдину, но мне показалось, что они стоят так, безмолвно наблюдая за нами, уже не меньше часа. Ничего себе, спутнички. Друзья-товарищи... Я заметил, что Петр нацелил на нас кинокамеру. Нашли кроликов! Я хотел уж крикнуть им что-нибудь соответствующее, но вдруг понял, что им делать-то больше нечего. Они на острове. Отрезаны от нас протоками и совершенно бессильны чем-нибудь помочь. Они не могут и плыть к нам, потому что мы загородили единственный проход между камнем и льдинами с правого берега. Не дай бог, поплывут левее камня – врежутся в пещеру. Надо следить, чтобы не поплыли.

Мы услышали крики и увидели, что на стрелке остался лишь Петр, а трое побежали назад, на другой конец наледи. Мы не могли понять, что они там задумали, тем более что у нас уже окоченели ноги и было не до разгадывания всяких ребусов. Мы стали отвязывать вещи и перетаскивать их на берег.

Когда делали третий заход на байдарку, вдруг услышали за спиной голоса. Все четверо были рядом. На берегу. Наверное, перелезли через правую протоку по сохранившемуся ледовому мосту.

Они побежали к нам. Рубинин и Петр остановились возле выброшенных на берег вещей и стали развязывать мешки, чтобы вытащить то, что не успело намокнуть, а Деев и Юра бросились в воду. Вместе с ними мы смогли приподнять залитую водой байдарку и вытолкнуть из-под нее льдину. Цепляясь за дно, она отплыла метра на три и опять застряла. Но байдарка освободилась. Мы провели ее по воде ближе к берегу, там наклонили, вылили воду и вытащили подальше от воды на сухие камни.

Повреждений больших не было, срезало лишь две петли на шпангоутах и погнуло несколько стрингеров. Увидев, что с байдаркой ничего страшного не стряслось, мы с Геной стали стягивать с себя мокрую одежду, чтобы переодеться.

Мимо нас по реке пронеслись обломки льдин. Может быть, мост уже обвалился? Надо было, конечно, Петру кого-то оставить на острове у байдарок, но разве все предусмотришь!

– А вот вы зря переодеваетесь в сухое, – сказал Юра, что-то обмозговав. – Тебе и Дееву, раз все равно намокли, надо перебираться на остров и по одному плыть на байдарках вниз. А я и Гена залезем в реку подальше, туда, где вас набросило на льдину. В случае чего поймаем...

Неплохо придумано. Наверное, Юра единственный из нас, кого острые события, которые в этот день произошли, и ледяные купания не лишили способности рассуждать трезво. Мы с Геной отжали как следует мокрую одежду и стали опять натягивать ее на себя.

– А мне что делать? – смиренно спросил Рубинин.

– Стой пока на мелких камнях возле берега, метрах в двадцати ниже нас. Если мы дадим трещину – бросайся в воду, хватай байдарку.

Напротив нас звонко хрустнуло, загрохотало, и шумно заурчала вода, всасываясь в какую-то большую воронку. Пещера исчезла: наледь, горбатясь обломками льдин, проломила ее свод по всей длине и легла на камни.

 

...Мы с Деевым сидим по одному в байдарках, и каждый держится веслом за шершавый край наледи. Мы ждем, когда войдет в воду «страховая контора» – Юра, Варламов и ниже их Рубинин.

Деев и я – те самые битые, за которых дают двух небитых. Оба мы сплоховали возле этого острова, зато успокоились. По крайней мере Деев совершенно спокоен.

Петр занимает место на высоком камне у самой воды и уже прильнул к камере. Интересно, как это все будет выглядеть потом, когда проявится пленка? Жаль, что откуда-нибудь сверху нельзя снять и Петра.

Юра машет. «Страховая контора» лезет в воду.

Спустя часа два мы уже метрах в трехстах ниже, там, где река растворяется в следующей наледи, расплетается на десяток отдельных речек, одни из которых исчезают подо льдом, а другие бурлящими лентами петляют по наледи. Пытаться плыть тут – нелепость. Вообще невозможно.

– Левым берегом надо обходить, – предлагает Варламов, – по снежнику. По самому его краю.

– Нельзя, снежник нависает над рекой. И кроме того, он очень наклонный.

– Прямо по наледи тогда. Волочить байдарки по льду.

– Плохо. Очень бугристый лед. Много промоин и поперечных трещин.

– У нас же поддоны на байдарках, – говорит Деев, сторонник острых вариантов. – Надо плыть по наледи, и все. Хотя бы вот этим самым широким руслом. Мы что – и вниз будем ползти по льду и по снегу? Зачем же нам тогда байдарки? Как сани? Для вещей?

– У тебя много осталось сухого? – спрашивает Петр. Мне уже легче провозгласить осторожное, но, видимо, единственно верное решение:

– Обносим наледь правой стороной. По земле.

Мы перелезаем с байдарками через крутой бугор, обрывающийся к реке скалой. Сверху наледь видна хорошо. Чистый голубоватый лед, заполнивший всю долину. Паутина извилистых желобов на льду. Блестки небольших луж и темные колодцы, пробитые потоками. Сверху наледь как на ладони. Словно искусно выполненная из каких-то синтетических материалов модель наледи.

Через три часа мы уже далеко за наледью.

Мы еще сверху просмотрели отрезок реки ниже наледи. Там река раздобрилась – подарила нам метров двести открытого и единого русла. В нем виднелись и камни, и крутые повороты, и бьющая в ледяные берега струя, но то была уже большая вода. Спустившись к реке, мы прошли вниз по течению и еще раз оглядели открытый участок.

...Приближается пасть с клыками – нависший край наледи и сосульки, свисающие чуть ли не до воды. Но препятствие это лишь для слабонервных. Там ничего не стоит отвернуть. Сам поток, наклонившись, как вираж на треке, заворачивает влево.

Нависшая льдина промелькнула рядом с бортом. Теперь прямой участок. Но близко к берегам идти нельзя – острые ледяные плиты нависают над водой. Слева, чуть спереди, раздается грохот. Обвалился край ледяного берега. Волна бросает нашу байдарку вправо. Вдруг мы видим, как, вынырнув из глубины, словно живая, наперерез нам плывет льдина. Гена выставил вперед весло и ждет. Хочет от нее оттолкнуться. Льдина уже рядом, он упирается веслом в край льдины, давит на него... вдруг весло выскальзывает, и Гена, резко подавшись вбок, едва не переворачивает байдарку, успевая рукой удержаться о льдину, которая уже подползла под нас. Весло медленно скользит по льдине и тихо опускается в воду. Гена хочет встать на льдину, чтобы взять весло, но она уходит у него из-под ног, и байдарка еще дальше наезжает на льдину. Весло уплывает. Гена поворачивается ко мне и вдруг кричит: «Олени!»

Там, куда он показывает рукой, высоко на берегу по снежникам, по тундре цепочкой идут олени. Впереди стада – олени с нартами. И еще несколько нарт в середине и в конце. Люди...

А весло уплывает. Нам бы сползти с льдины, тогда мы сможем догнать весло. Впереди пока сравнительно тихо, но течение идет к левому берегу, и вместе с льдиной нас может затянуть под нависающий край наледи. А еще ниже шумит порог. Там наша льдина наверняка налетит на камень...

Вдруг мы видим, что по берегу, по краю наледи, кто-то бежит с веслом в руках, обгоняя нас. Юра.

Значит, они там, позади, заметили, что случилось, быстро причалили, и теперь Юра стремится забежать вперед, чтобы как-то помочь.

Нас подносит к берегу. Юра осторожно приближается к краю наледи, дотягивается веслом до носа нашей байдарки и сталкивает ее с льдины. Подплывает Деев, и Юра сползает с высокого края наледи в свою байдарку. Мы пускаемся вдогонку за веслом.

Впереди, чуть выше порога, взметнулись брызги, и до нас долетает раскатистый гул. Кажется, что-то произошло. Нам видно лишь, что река впереди нас сузилась, и там, где было все гладко, появились прыгающие макушки волн. Вверх по течению мимо нас пронеслась, как тень, едва заметная прямая волна. Наверное, ледовый обвал сразу с обоих берегов перекрыл реку, и сейчас начнет резко прибывать вода. Надо скорее причаливать. Надо вообще кончать, пока все в порядке. Тем более что по берегам в ложбинах появился редкий лиственничник.

Надо кончать плавать во второй половине дня, когда солнце разогревает снег и льды и начинает демонстрировать, на что оно способно.

 

Выбрав в узкой ложбине на высоком берегу место для лагеря и, перетаскав туда байдарки, Рубинин, Гена и я отправились вниз по реке, чтобы набрать дров – мелких засохших корней и сучьев одиноких лиственниц. И посмотреть заодно, что за подарки приготовила для нас Большая Лагорта на ближайшее время.

Там, откуда недавно до нас донесся гул, в реке, перегораживая ее наполовину, лежала куча снега. И виден был свежий срез на крутом берегу справа – оттуда и рухнула вся эта масса. Наверное, вначале обвал перегородил весь поток – на голых камнях противоположного берега валялись снежные комья, но затем река размыла рыхлую преграду, и она, оседая и крошась, продолжала быстро уменьшаться.

Снежный обрыв, возле которого мы остановились, крутой дугой протянулся по реке метров на двести. Ниже его на обоих берегах было голо, лишь скалы и камни, но там потемневшими буграми горбатилась наледь. Издалека казалось, что она занимает все русло и вода уходит куда-то под наледь, но, наверное, и эту наледь, как и все предыдущие, прорезал ледовый канал.

За наледью к реке полого спускался снежник (опасности он, слава богу, никакой не представлял), затем долина круто заворачивала на юг. Мы не могли, стоя у обвала, разглядеть, далеко ли еще тянутся по реке эти снежные обрывы и наледи.

– Сходим до поворота, посмотрим, что дальше, – предложил Гена.

– А потом пойдем до второго поворота, чтобы узнать, что за ним? – спросил его Рубинин. Судя по всему, он уже настроил себя на то, что наледи будут тянуться до самой Оби.

– Осматривать реку дальше, чем нужно, чтобы плыть по ней, – добавил он наставительно, – все равно что заглядывать в конец интересной книги.

Я подумал, что тут уж Леша загнул. Когда река как игрушка, например в коротком походе, может быть, это и так, может быть, и стоит свои путевые впечатления распределять равномерно, но здесь нам важно знать о реке как можно больше, чтобы правильно рассчитать силы и время на оставшуюся часть похода.

Я не стал спорить с Рубининым, отдал ему корни и сучки, и Гена отдал тоже. Мы сказали Леше, чтобы он нес их к костру, а сами, обогнув снежник подальше от края, пошли к повороту долины.

За поворотом река была прямее, она просматривалась там километра на полтора, и на всем этом отрезке, как и предсказывал Рубинин, виднелись наледи. К следующему повороту мы не пошли: ледовых и снежных преград на реке и так хватало для размышлений и для серьезного общего разговора, который я давно уже должен был начать, но все оттягивал, на что-то надеясь.

 

Дело в том, что настало время определить заключительную часть нашего маршрута. Собственно, маршрут у нас был давно определен – с Юньяхи по Лагорте через Урал на Большую Лагорту и вниз к Оби, но у этого маршрута было два окончания: окончание-максимум и окончание-минимум.

Первое, с большим размахом, было рассчитано на выход к Оби по Сыне – по реке, берущей начало на Урале и впадающей в Обь километрах в семидесяти южнее Войкара. Чтобы попасть на Сыню с Большой Лагорты, нам надо было спуститься по Войкару до его правого притока Кокпелы, подняться в верховья Кокпелы (по воде бечевой или, если будет мешать ледоход, по прибрежным снежникам на поддонах), перевалить затем пару невысоких хребтов (используя при этом поддоны, как при переходе через Урал) и спуститься в долину реки Лапта-Пай, притока Сыпи. А дальше один путь – по рекам вниз до Оби.

Окончание-минимум рассматривалось в качестве запасного варианта (на случай задержки, аварии и так далее) и предполагало выход с Большой Лагорты на Обь кратчайшим путем – по Войкару. Оно требовало всего четырех дней, а спуск по Сыни – на неделю больше.

Оба этих варианта заключительной части маршрута были записаны в нашем спортивном документе – в маршрутной книжке, значит, на оба из них мы имели официальное право. Дело было лишь за нами самими: по-прежнему ли, как в Москве, мы хотим пройти длинный вариант окончания маршрута и есть ли у нас в сложившейся обстановке основания рассчитывать при этом на успех.

Я не знал пока, что скажут по этому поводу мои спутники, но сам-то еще не оставил мысль выйти на Сыню. Конечно, перелезть через Урал, не складывая байдарок в мешки, подняться и сплавиться по рекам, покрытым наледями, – это достижение, но перевалить еще через один водораздел – уже нечто похожее на рекорд. Вряд ли в ближайшее время кто-то сможет его превзойти. Кроме того, важен принцип: перейти еще раз через хребет – это значит доказать, что байдарки на поддонах весной и в таких районах – настоящие вездеходы и нет для них никаких ограничений в выборе маршрута.

Очень неплохо было бы приплюсовать к своему походу окончание-максимум, но вот вопрос: реально ли это?

Я не могу упрекнуть себя и своих спутников в чрезмерной азартности при планировании похода – мы исходили из прошлогоднего опыта, из своей физической подготовленности, предполагали мы и возможность неожиданных задержек в пути, но эти наледи... Этот ветер, при котором невозможно было плыть даже по сравнительно неширокой реке... Конечно, если бы весна оказалась такой же поздней, как и в прошлом году, если бы в тундре был снег, мы бы уже подходили к Сыне. Но то все «если бы», а на деле до контрольного срока, когда нам нужно дать телеграмму об окончании похода, осталось две недели, отпуска у всех кончаются через десять дней, а нам еще надо доехать до Москвы...

Нужно решать все сегодня. Я давно тянул, а теперь пора решать. Откровенно говоря, сомнение в том, что нам удастся пройти маршрут с выходом на Сыню, появилось у меня еще на Юньяхе, когда мы увидели бесснежную тундру и кусты, затопленные водой. Сомнение отчасти прошло, когда по берегам пошли снежники, и мы стали передвигаться значительно быстрее, но потом, среди наледей на подъеме к Уралу, оно опять окрепло. И все же надежда еще оставалась, если бы не тот ветер, загнавший нас на два дня в палатки, и не наледи, начавшиеся сегодня утром.

Надо было решать.

Мы сидели у костра. У хорошего жаркого костра. Склоняющееся к вершинам солнце светило как раз вдоль той ложбины, где был наш лагерь, и вместе они, костер и солнце, заливали нас теплом и уютом. И хотя на огне еще булькала в ведре каша, и хоть мы были зверски голодны, от тепла нас разморило, все дремали полулежа и покорно ждали ужина.

Для начала разговора о наших дальнейших планах я хотел все же изложить, что думаю сам о том, пробираться нам на Сыню или довольствоваться Войкаром. Наверное, где-то в глубине души я уже примирился с тем, что к Оби придется спускаться по Войкару; так я хотел и сказать, но в последний момент какой-то самолюбивый человек, притаившийся внутри меня, попридержал мой язык, разрешив лишь задать вопрос, что делать дальше, и предоставляя возможность присоединиться к тому, кто первым проявит благоразумие.

В ответ на мою просьбу высказаться по нашим планам Деев лишь поинтересовался, сколько осталось продуктов и патронов, и, убедившись, что того и другого хватит еще на неделю, пожал плечами: мол, о чем еще говорить? Даешь Сыню!

Мальчик Гена спросил, какое сегодня число, пошевелил губами, что-то вычисляя, и возвестил, что его начальник уходит в отпуск как раз через пять дней. Так что все в порядке.

Юра Фатеев удивился:

– Разве мы устали? Или сильно выбились из графика?

Петр и Рубинин без колебаний присоединились к предыдущим ораторам. Даешь Сыню!

Такого поворота я никак не ожидал. Мне даже показалось, что все сговорились, чтобы меня разыграть. Все это выглядело действительно забавно. Я всегда, возможно несколько нескромно, считал себя от природы довольно выносливым, усиленно тренировался к походу и был как будто не слабее своих спутников (а кое-кого вдобавок и моложе), но тем не менее чувствовал, что устал на этих наледях и что переход на Сыню будет уже сверх меры. А им хоть бы что, они как пионеры. Всегда готовы.

В прошлом году бы такую компанию.

И все же в связи с возникшей перспективой снова тянуть байдарки бечевой в глазах Петра мелькнула холодная тень. И Рубинин не так оживлен, как обычно. А Мальчик Гена выглядит просто плохо – лицо похудело, осунулось. И Юра тоже не огурчик. Лишь под Деева не подкопаешься. Он, как всегда, свеж и на все готов.

И вдруг мне показалось, что я понял, в чем дело: во мне сидит тот самолюбивый человек, шепчет на ухо, чтобы не выкидывал белый флаг, не признавался в своей слабости, а у спутников моих разве нет таких же хитрых маленьких советчиков? И каждый честен перед другими, каждый знает, что если надо будет, то сможет не только дойти до Сыни, но и еще раз перелезть с байдарками через Урал. Конечно, если будет надо. Но ведь пока не было разговора о том, целесообразно ли это – после всех наледей за Уралом и на этой стороне, после того, что еще предстоит на Большой Лагорте, продолжать рваться на Сыню. Пока еще только начало разговора.

А в продолжение его мне ничего не остается, как играть в открытую, то есть выступать против общего горячего желания одолеть и Сыню. И приводить существенные доводы. Сроки. Ограниченный запас продуктов. Вряд ли есть снег на перевале в бассейн Сыни. Кроме того, неизбежна новая потеря времени среди наледей, которые еще ждут нас на Большой Лагорте.

Я сказал обо всем этом и замолчал. Некоторое время все тоже молчали. Затем Деев вздохнул:

– Ну что же, если так, тогда придется скатываться вниз по Войкару.

Рубинин, словно извиняясь, что ему приходится поддерживать меня и Деева, утешил всех:

– Ничего, не огорчайтесь. Еще и на этих наледях работы хватит.

– Особенно мне, чтобы отснять как следует технику их преодоления, – добавил Петр.

Мальчик Гена и Фатеев молча кивнули, давая тем самым понять, что они присоединяются к предыдущим ораторам.

Все сразу оживились и, словно подводя итоги всему походу, стали вспоминать, что было с нами до Урала. И сложнее ли та Лагорта этой, Большой. А я подумал о том, что, укуси меня какая-нибудь муха или внуши мне кто-нибудь идею, что нельзя нам возвращаться в Москву, не побывав на Сыне, вот тогда я не смог бы убедить остальных, что надо опять лезть с байдарками через горы. Нет, не смог бы. В сложном походе «вольнонаемными» своими спутниками лишь тогда легко управлять и руководить, когда произносишь вслух то, что думают тобой руководимые.

В прошлом году бы такую компанию...

– А мы неправильно тогда поплыли, – сказал Варламов, откинув в сторону пустую кружку. – От ледяного острова. Когда стукнули байдарки и искупались сами.

Солнце уже завалилось за склон горы, у подножия которой наш лагерь. Сразу похолодало. И главное – ветер. Он не сильный, но холодный, северный. Хоть мы и в глубокой расщелине, ветер туда задувает и заставляет нас, кутая спальными мешками плечи, придвигаться к костру.

– Надо было плыть левее большого камня. Там глубже, и даже если бы появился на реке кусок льда, отколовшийся от наледи, он там бы не застрял.

– А если бы все же застрял и наткнувшуюся на него байдарку откинуло в левую протоку? К пещере?

Это хорошо, когда ветер, холод, но есть костер. Особенно когда он из сухих лиственничных корней и сучьев. Больше недели не грелись мы у настоящего костра. После такого дня это в самый раз.

– Отгреблись бы, наверное...

Гена притих и подвинулся еще ближе к огню.

Вот кто нам нужен был в прошлом году для спокойствия и мира в нашей разношерстной группе. Не молодая, симпатичная спутница, а Варламов. Простодушный и неугомонный Мальчик Гена. Каждого-то он готов выслушать, от каждого с удовольствием получит совет и разъяснение. Мальчик Гена – просто находка.

И нужен нам был Юра Фатеев. С его спокойствием, деловитостью и неброской решительностью. Он как последняя ступень ракеты, включающаяся в тот момент, когда другие уже выработали горючее. Как неприкосновенный запас бодрости – пока в нем нет настоящей необходимости, его не видно, и, может случиться, он так и не проявит себя в полную силу, но если уж понадобится...

– Правда, вы видели оленей? – спросил Петр.– Вот бы отснять. Это кадры! На переднем плане – байдарки, рядом – лед, буруны, желоба в наледях, а где-то вдали – олени. И оленеводы на нартах. И свет, главное, был отличный. Солнце.

Петр обернулся к реке, надеясь увидеть там оленье стадо, вздохнул и пододвинул жестянку с вываренными чаинками ближе к огню. Высохнут они до хруста, и будет у него «табак». А еще Петр делал себе табак из помета куропаток. Страдает, бедный, без курева. Сколько помню я дальние походы, это обычная история. Покидая населенные места, братцы курильщики берут с собой пачек по пять-шесть на нос, мол, на первые дни, а там бросим. В середине похода действительно неделю не курят, а потом начинается изобретательство.

 

– Подъем! – противным голосом тянул Деев. Наверное, он будил нас уже давно, потому что в голосе его чувствовалась некая монотонность. Но вдруг, заметив, что в палатках зашевелились, Деев рявкнул во всю глотку:

– А ну вываливайтесь!

Пришлось вылезать.

Петр за вчерашний день, видимо, очень устал. Напрыгался по камням и наледям с киноаппаратом. Он выбрался из палатки последний и сел на мешок у костра весь какой-то помятый, растрепанный.

– Лови,– небрежно сказал Деев и кинул Петру мешочек. Петр, оживившись, схватил его, как муху, на лету левой рукой, развязал и, увидев целую пригоршню махорки, безмолвно уставился на Деева.

– У оленеводов добыл. Ночью они стояли напротив нашего лагеря. Часа два назад ушли дальше. К перевалу.

Петр оглядел Деева с ног до головы.

– Что смотришь? Думаешь, я идиот, чтобы перебираться вплавь через реку? С Юрой на байдарке переплыли.

Петр достал из кармана приготовленный на этот случай газетный листик и стал сворачивать козью ножку. Мы молчали, не спрашивали ни о чем Деева. Знали, сам все расскажет.

– Из поселка Тильтим олени. Это на Сыне. Вдоль Большой Лагорты шли последние три дня. Говорят, что километров десять или пятнадцать еще будут наледи, а ниже – чистая река. Но с порогами.

– Пороги – леший с ними. Главное, что за наледи ниже. Большие ли, сильно ли изглоданы рекой...

– Есть еще два места с высокими снежными обрывами по берегам. Метров по десять и прямо к реке. Там часто бывают обвалы. Иногда при этом снегом забивает всю реку и образуются плотины. Но ненадолго. Размывает.

Утешительные сведения. Особенно приятно узнать, что снежные плотины на реке держатся недолго. Недели за две, то есть к концу июня, до Оби, значит, доплывем.

– Лес по реке скоро?

– Настоящий, густой – километров через пятнадцать. Как раз там, где кончаются наледи.

– Что пишут центральные газеты? – нетерпеливо спросил Рубинин.

– Они из Тильтима лишь на неделю позже, чем мы из Москвы.

– А приемника разве у них нет, какой-нибудь плохонькой «Спидолы»? Ты что, разве не видел фотографии в «Огоньке»? Из серии «На просторах Севера»?

– Фотографии видел, но то, наверное, были другие оленеводы.

– Оленеводы все одинаковые. Скажи просто, что ты забыл поинтересоваться тем, что творится сейчас в мире.

– Ну и забыл, – прямодушно сознался Деев.

Байдарки у нас теперь как новенькие. Туго натянуты оболочки. Кильсоны не потрескивают на волнах. Недаром мы возились, ремонтировали их целый день. Могли бы, конечно, кончить быстрее, но мы не спешили, чтобы не было соблазна выплыть раньше времени. В часы крушения снежных и ледовых берегов. Лучше уж плыть ночью. Когда снег и лед пристынут и сожмутся от холода.

Мы плывем ночью и чувствуем устойчивость оставшихся еще следов зимы. Снег на обрывах, как постоявший сутки бетон, уже крепкий, схватился. И мерзлый лед наледей, когда идешь по нему, гудит под сапогами. И, как от молодого бетона, от снега и льда пахнет свежей сыростью.

Но все это лишь наши ощущения. Рискованно доверять им полностью. Поэтому там, где струя заносит под снежный навес, мы режем струю и с ходу вылетаем в заводи напротив снежников. Подальше от них, подальше. Пусть обратным потоком развернет байдарку – это поправимо.

На реке появляются острые черные скалы. Они клыками торчат над руслом, а снизу, как застывшей лавой, заплыли наледями. Два часа ночи. Солнце уже взошло и прозрачным малиновым лаком вымазало дальние бесснежные горы. Черные клыки скал резко выделяются на фоне гор. А справа по берегу – еще не освещенный солнцем, но уже чувствующий его и готовый воспламениться снежник.

– Петр, а Петр, – дразнит нашего доблестного кинооператора Рубинин. – Сейчас бы сюда оленей. Да? Отличный кадр – байдарки поставить у скалы, Деева с веслом на наледь, а оленей с нартами или просто цепочкой пустить по снежнику... Что скажешь?

– Олени! – громко шепчет Варламов. А я с досадой думаю, что опять он увидел их первый. Глазастый этот Мальчик Гена. – Вон на берегу. За скалой у наледи...

Действительно там два оленя. Других не видно. Наверное, это дикие или отбившиеся от стада. Петр не успевает развязать мешок с кинокамерой, как они срываются с места и, перемахнув снежник, исчезают за бугром.

Впереди слышен шум. Я встаю в байдарке во весь рост. Наледь. Образцовая, по всем правилам. Река разделяется на несколько рукавов и вгрызается в перегородившие реку пласты льда.

Начинается. Надо приставать.

...А за этой наледью – другая. И еще одна. И так два дня наледей. Два дня трудной работы и различных ухищрений среди извилистых каналов и нависших над ними голубых глыб, среди коварных ледовых мостов. А потом мы вышли на Войкар. На обычную порожистую реку.

 

На порогах было нелегко, но даже в самых острых эпизодах всех нас не покидало ощущение, что поход закончился еще до Войкара. И рубеж этот, отделяющий трудный и опасный поход от привычного сплава на байдарках, как некая четкая и внушительная географическая граница, проходил там, где кончилась последняя наледь. Он, этот рубеж, был для нас тем же, чем, скажем, для исследователей Севера является Полярный круг.

Не вдаваясь поэтому в подробности плавания по войкарским порогам, автор хочет напомнить читателю, что на всем протяжении этого документального и отчасти научно-популярного повествования он лишь дважды позволил себе привести цитаты. Такая сдержанность, как кажется автору, дает ему право еще раз воспользоваться готовой и весьма подходящей для данного случая формулировкой.

Цитата будет из книги Юлиуса Пайера «725 дней во льдах Арктики». Заканчивая описание полного открытий и испытаний странствия в просторах Ледовитого океана и подчеркивая свое уважение к Северу, как к достойному сопернику, Пайер пишет:

«С пересечением Полярного круга рассказ об экспедиции должен прерваться сам собой».