Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Москаленко Борис Константинович. Путешествие на Анабару. Государственное издательство географической литературы, Москва, 1960 г.
Плавание по Анабаре
Выдался на редкость погожий день. Легкий западный ветер едва рябил воду. В лучах утреннего солнца она сверкала алмазной россыпью. Термометр показывал 4 градуса мороза.
Шлюпка была перегружена; кроме меня и четырех рыбаков, в ней находились больной шкипер, три двухсотлитровые бочки, ящики и мешки с продуктами, сетями и прочим рыбацким снаряжением.
Немного времени спустя ветер переменился и задул с юга. Парус пришлось спустить, и, пользуясь приливом, мы стали быстро продвигаться на веслах.
В сумерках прошли остров Арангастах и уже надеялись, что до полуночи доберемся до Тостуи. На западе на фоне вечерней зари отчетливо виднелся черный силуэт мыса Кресты. Своим массивным плечом он как будто задерживал темные завесы, надвигавшиеся с севера и с юга. Чтобы сократить путь, решили сойти с фарватера, который отклоняется здесь к возвышенному берегу, и, пользуясь высокой еще водой прилива, пройти в устье реки вдоль восточного мелководного берега. Однако эта попытка не увенчалась успехом. Куда бы мы ни поворачивали, везде наталкивались на мели. Делать нечего, пришлось снова идти к мысу Кресты. В полной темноте, поглотившей очертания берегов, мы вышли на глубину. В небе зажглись огненные столбы северного сияния, горевшие всю ночь, пока на северо-востоке не забледнела узкая полоса утренней зари.
Начался отлив, и шлюпка попала в полосу стремительного течения, вырывавшегося из речного устья. Уставшие рыбаки навалились на весла, чтобы выдержать бурный натиск воды.
Я обратил внимание, что борта шлюпки, которые лизала волна, и лопасти весел побелели, их покрыла ледяная корка. Ночью мороз усилился.
Еще несколько взмахов весел, и вдруг ухо уловило шум, не похожий на шум волн. О борта шлюпки зашуршали льдинки. На черной воде засветлела быстро несущаяся масса шуги и молодого льда. Отлив взламывал и выносил из реки лед. Очевидно, река начала замерзать. Мы опоздали. Но сейчас об этом не приходилось думать. Нельзя было терять ни минуты. Еще мгновение, и шлюпка окажется в ледяном плену.
Перегруженная, низко сидевшая в воде лодка, с трудом поднимавшаяся на встречные валы, легко могла быть задавлена ледяной массой. Гребцы, напрягая все силы, погружали весла в белую кашу и рывками выгребали на чистую воду.
Мы снова направились к восточному берегу и снова попали в лабиринт мелей. Ветер между тем усиливался. Волны все чаще заплескивали шлюпку. Как только она касалась килем дна, прибой разворачивал ее вдоль мели и клал на борт.
Чтобы не сесть на мель, рыбаки выпрыгивали из лодки и по пояс в воде проталкивали ее на глубину. Все промокли насквозь. На дне лодки вода замерзала и вычерпывать ее мы не могли, так как от борта до борта все было загромождено кладью. Под тяжестью ледяного груза плавучесть лодки уменьшилась, и она начала погружаться в воду. Пришлось пойти на крайнюю меру: выбросить за борт две бочки.
Наконец, мы вышли из лабиринта песчаных кошек и начали отходить по ветру к северу, пользуясь отливным течением.
На ясном небе, усыпанном яркими и такими близкими звездами, я отыскал Большую Медведицу — старую спутницу зимних ночных походов. По ней глаз быстро находил среди мириадов звезд Полярную Звезду. Поворотами руля я держал лодку носом на этот надежный ориентир.
Вскоре волна усилилась настолько, что можно было идти лишь по ветру. Едва шлюпка отворачивала, ее заливало водой.
Было далеко за полночь. К этому времени лодка, груз и одежда людей покрылись толстым ледяным панцирем. Прошло двенадцать часов, как мы шли на веслах. Все очень устали. Алексей молча опускал весла в воду, но делал это машинально, не вкладывая необходимого усилия. Сидор также почти не греб и при каждом сильном ударе волны повторял, что надо пристать к берегу.
Я несколько раз поворачивал руль, пытаясь направить лодку к берегу. В темноте мы потеряли ориентировку и каждый раз попадали на бураны, кипевшие среди песчаных кошек.
Течением и ветром нас прижало к мелям острова Арангастах. Чтобы оторвать шлюпку от песка, пришлось снова лезть в воду.
Наконец, под утро, когда забелел северо-восток и на его фоне обрисовались темные очертания высокого берега, мы решили сделать еще одну попытку подойти к суше. Как только киль шлюпки врезался в грунт, Осип выпрыгнул и скрылся в темноте. Вскоре донесся его крик:
— Давай сюда! Сухой песок!
Все были несказанно рады. Через несколько минут Осип вернулся и, захватив один из тюков, зашагал по воде. За ним, взвалив кладь на плечи, пошли Вячеслав, Сидор и Алексей. Каково же было мое изумление, когда минут через десять рыбаки снова появились со своим грузом.
— Никакого берега нет, — мрачно сказал Осип. — По ту сторону песка опять вода. Попали на сухую кошку.
Разочарование было велико. Но делать нечего. Пришлось снова выводить шлюпку на глубину, что оказалось делом нелегким. Сильный ветер и волны плотно прижимали ее к песку. Стоя по пояс в воде, мы с трудом развернули лодку носом на ветер. Большая волна покрыла всех нас с головой и залила лодку. Но все же через минуту она была на плаву. Еще полчаса усиленной работы веслами, и мы, обогнув кошку, увидели в сумеречном свете утра берег.
Ветер дул в сторону берега. Сразу пришла мысль о парусе, но... парус превратился в ледяную глыбу. Снова пришлось из последних сил взяться за весла.
Было совсем светло, когда мы увидели вдоль уже близкого и такого желанного берега широкую полосу шуги, набитую прибоем. Зашли в нее, но продвинуться дальше двадцати метров не смогли и с трудом выбились обратно на чистую воду. Прошли на веслах еще километр, пока нашли место, где шуги было сравнительно мало. С большим трудом, продвигаясь с каждым взмахом весел не больше чем на полфута, наконец, подвели лодку к берегу.
Через полчаса можно было увидеть любопытную картину: у громадного, сложенного из целых бревен костра, пышущего жаром на десятки метров вокруг, стояли люди в белье, босиком. Они медленно поворачивались то спиной, то грудью, то боком к огню, и от них поднимался густой пар. На кольях, расставленных около костра, сушились полушубки, куртки, брюки, плащи, сапоги, портянки.
Быстро забурлила вода в ведре. Хозяйственный Осип высыпал туда полплитки чая. Полуголые люди стоя с наслаждением пили горячий напиток.
Постепенно небо заволокло тучами. Посыпал снег, но на него и на пронзительный морозный ветер никто не обращал внимания. Тут же разбили палатку и легли спать. Последним ложился Осип. Он подтащил и свалил в огонь еще несколько больших стволов. От костра в палатке стало жарко, как в бане. Засыпая, я вспомнил, что сегодня день моего рождения...
Когда мы проснулись, все было окутано густым холодным туманом. Ветер стих. Вдоль берега тянулась белая полоса смерзшейся шуги. Осип раздул тлевшие под пеплом головни и, подбросив в огонь древесины, занялся приготовлением обеда. Прошло более суток, как мы, кроме нескольких кружек чая, ничего не имели во рту. Вячеслав, Сидор и Алексей, разгрузив шлюпку, выкалывали из нее лед и просушивали у костра сети и невод, которые пропитались водой и смерзлись.
Когда мы закончили сборы, была ночь.
— Подождем до утра, со светом веселее будет плыть, — предложил Осип.
— Ночью-то шибко худо идти, тонуть будем, – поддержал его Сидор.
Я вспомнил поговорку Алексея Михайловича: «Через реку едешь осенью — переспи, весной — недоспи». Весной одна ночь может сделать невозможной переправу через речной лед, осенью река за ночь крепче замерзнет и переправа будет безопасней. Нет, к нашему положению эта поговорка не применима. Ночь выдалась тихая, и наутро, если не потеплеет, залив может замерзнуть и тогда рушатся все планы. Надо отправляться немедленно.
Рыбаки собрали палатку и погрузились в шлюпку. Светало, когда мы подошли к мысу Кресты. Отсюда пошли на парусе, пользуясь легким норд-остом, задувшим на заре. Через два часа были на мысе Тостуя.
Прошло немногим более двух недель после моего отъезда отсюда, но как переменилась картина! Мрачно и неприветливо выглядело это еще не так давно оживленное место. Холмы покрыты снегом. В распадке, по дну которого бежал веселый ручеек, теперь замерзший, я увидел одинокий цветок мака, печально склонившийся к снегу. Это все, что осталось от быстро минувшего лета,
По реке тянулись ледяные забереги. На стойбище никого не было. Тордохи увезены, и только пепелища очагов, которые еще не мог скрыть снег, говорили, что здесь еще недавно кипела жизнь. Видно, рыбаки-якуты перекочевали вверх по реке.
Пока ставили палатку и готовили еду, я пошел вдоль берега на юг — к стоянке охотников, но и здесь никого не было.
На обратном пути я отклонился в тундру. Небольшие озера, тянувшиеся вдоль реки, уже замерзли. На берегу одного из них, поросшем низкими кустиками ивы, я увидел четырех зайцев. При моем приближении они уселись на задние лапы и внимательно рассматривали меня. Когда я приблизился шагов на двадцать, зайцы помчались вдоль берега, но через сотню шагов снова уселись, повернув головы в мою сторону.
Тут же кормилась большая стая куропаток в зимнем белоснежном оперении. Лишь у немногих птиц часть спины у шеи была еще покрыта пестрыми перьями.
Когда я вернулся на бивуак, ветер усилился. В воздухе закружились крупные хлопья снега. Засыпали мы под шум прибоя. Река еще боролась с ледяными оковами, которые накладывала на нее зима.
Весь следующий день мы поднимались вверх по Анабаре. Северный ветер надувал парус, и рыбаки отдыхали, расположившись на клади. Термометр показывал десять градусов ниже нуля, и река быстро замерзала. На широких плесах, где глубина была незначительна и течение слабое, от берега к берегу протянулись ледяные перемычки. Местами лед был настолько тонок, что шлюпка под напором ветра легко разрезала его форштевнем. Но кое-где приходилось спускать парус и прокладывать путь при помощи топоров и пешен. Впрочем, эта работа казалась «развлечением» по сравнению с трудностями плавания в заливе.
Алексей, каждое лето плававший по этой реке, хорошо знал фарватер. Он показывал путь, и мы быстро продвигались вперед, минуя многочисленные мели.
Сидя за рулем, я разглядывал реку как нового знакомого, с которым придется иметь дело в течение года.
Анабара зарождается за полярным кругом. Координаты истока 69°25' северной широты и 106°25' восточной долготы, а устья 73°14 северной широты и 113°30' восточной долготы. Длина ее около девятисот километров.
Верхнее и среднее течения проходят в зоне лесотундры. Севернее впадения большого притока Уджи лес одевает только склоны речной долины, уступая место за ее пределами тундре. Между устьями рек Уджи и Доруохи узкая речная долина ограничена кристаллическими массивами высотой до 60—80 метров, спускающимися к воде обрывистыми склонами. Ниже устья Доруохи прибрежные пологие склоны одеты торфяным покровом.
Ширина долины увеличивается до 3—6 километров, а недалеко от устья она сливается с низменной тундрой. На реке много перекатов. Перекат Арьяновский, расположенный в 135 километрах от устья, состоит из трех порогов: глубины на нем менее метра. Он имеет важное биологическое значение, так как является верхней границей распространения в реке основных промысловых рыб: муксуна и ряпушки и нижней границей распространения чира. Русло рассекается на рукава большими, продольно вытянутыми островами, покрытыми торфом.
К вечеру справа от нас осталась высокая гора с отвесно спускавшимся к воде склоном, покрытым снегом.
— Урюнг-Хая, — сказал Алексей, показывая на нее веслом. — Белая гора.
Река здесь делает крутой изгиб. За поворотом, на излучине которого расположился небольшой островок, мы увидели поселок, носящий название Урюнг-Хая. На берегу стояло несколько домов. В полукилометре от поселка виднелось большое новое здание с пристройками.
— Школа-интернат, — показал Алексей, и в его голосе послышалась гордость. Дальше он показал нам факторию и магазин, жилые дома, больницу. Все это было новое — видно поселок возник недавно.
— Раньше тордохи одни стояли, а теперь город скоро будет, — говорил Алексей.
Путь к берегу пришлось прокладывать пешнями, так как вдоль него протянулся широкий ледяной заберег.
Не успели мы высадиться, как к поселку подошел буксир «Котенко». Съехавший на берег капитан очень обрадовался, увидев нас.
— Где катер? — спросил он.— Уже около месяца как потеряна связь с лоцманом и его людьми. В затоне очень беспокоятся об их судьбе. «Котенко» направлен с заданием разыскать их. Если разведка будет неудачной, собираются требовать самолет для дальнейших розысков.
Я коротко сообщил о том, что мне было известно.
— Придется спускаться вниз по реке,— разочарованно сказал капитан. — В Доруоху я вернуться не могу, не собрав сведений, хотя это и угрожает неплановой зимовкой. Как обстановка в низовьях?
Последний вопрос не нуждался в ответе. Сильный северный ветер гнал по улице волны снега. В вечерних сумерках было видно, как по черной воде реки плыла шуга и блинчатый лед. Пройдет немного времени, и ледяной припай по обоим берегам сомкнётся и река станет.
Капитан задумчиво смотрел на реку, не зная на что решиться. В это время к нам подошел Сидор и сообщил, что вся команда катера подъехала на оленьих упряжках к фактории, что все живы и здоровы. Теперь буксир «Котенко» может отправляться в затон. Река с часу на час может замерзнуть.
Я воспользовался рейсом «Котенко» вверх по реке и отправился в Саскылах, чтобы решить на месте, нужно ли там держать зимой наблюдательный пункт экспедиции.
Сборы были недолгие, и через полчаса буксир, дав прощальный гудок, взял курс на юг.
Короток осенний вечер. Не прошло и двух часов после отплытия, как берега потонули в ночном непроглядном мраке. Капитан не рискнул идти в темноте, опасаясь посадить судно на мель, что было равносильно зимовке. Загрохотала якорная цепь. Не с легким сердцем укладывались мы спать: сможем ли завтра утром продолжать путь или окажемся в ледяном плену?
— Я не зря рискнул на ночевку, — сказал капитан. — Посмотрите на барометр и термометр; давление падает, температура поднимается. Очевидно, надо ждать ветра с запада, а с ним придет тепло.
Все поднялись задолго до рассвета. Когда занялась заря, открылась нерадостная картина. Река в пределах видимости была покрыта льдом. Измерили его толщину, оказалось около двух сантиметров.
— Если днем потеплеет, этот лед не страшен. Старик «Котенко» разобьет его.
— Ну, а если мороз усилится? — спросил кто-то.
— Тогда все! Зимуем! А сейчас надо браться за пешни, освобождать судно для разгона.
Я пошел взглянуть на термометр. Он показывал семь градусов ниже нуля, на три градуса выше, чем накануне вечером.
После околки льда «Котенко» задним ходом отработал к краю проруби, а затем на полном ходу начал крошить лед. Старое судно скрипело и дрожало от ударов, но медленно продвигалось вперед. Через час оно вышло на чистую воду и прибавило ходу.
Скоро встретилась широкая ледяная перемычка, но удалось преодолеть и ее. Когда к вечеру подходили к устью Доруохи, лед сплошь покрывал реку. Толщина его достигала четырех сантиметров.
Доруоха — левый приток Анабары. Ее устье расположено на 72° северной широты. Здесь мы увидели первые лиственницы, на некоторых еще сохранилась пожелтевшая хвоя.
Это был аванпост великой сибирской тайги, самый северный в мире лес. Деревья, низкорослые, с искривленными стволами, отломанными верхушками, редкими голыми ветвями, — один вид их говорил, что они ведут суровую борьбу с жестокими морозами, свирепыми зимними пургами. Они отстаивают свое право на жизнь там, где, казалось бы, нет ни малейших условий для существования древесной растительности.
В устье Доруохи расположен затон, обслуживающий Анабарский флот. Небольшой поселок, лепящийся по склонам, выглядит уютно. Видно, что моряки устраивались по-хозяйски, надолго. В домах, построенных своими руками, образцовый порядок и что-то от судовой обстановки: надраенные до блеска полы, крашеные стены, кое-какой судовой инвентарь. Почти все жители поселка охотники, страстные рыбаки.
До Саскылаха оставалось тридцать километров. Это расстояние мне предстояло преодолеть пешком, со мной пошел начальник затона. Его жена работает в Саскылахе учительницей и живет там вместе с дочкой.
Утро выдалось тихое, пасмурное, теплое. Термометр показывал ноль градусов. Большая полынья, которую мы видели вчера вечером в месте впадения Доруохи в Анабару, за ночь так и не замерзла. Мы переправились на лодке к восточному берегу. Вдоль него шел широкий, но ненадежный припай, высаживаться на который было опасно. Пришлось спуститься на полтора километра ниже поселка. Выбрав место, где ширина припая не превышала десяти метров, причалили к нему и осторожно перебрались на берег.
Первую половину пути по плоскому песчаному берегу прошли быстро. Затем пляж сузился, его преградили большие торфяные глыбы, оторвавшиеся от прибрежной возвышенности. На ее склонах, почти отвесно спускавшихся к воде, виднелись концы стволов, погребенных в торфяном массиве. Особенно хорошо были видны остатки деревьев в тех местах, откуда оторвались глыбы торфа. Некоторые стволы находились на глубине не менее трех-четырех метров от поверхности. Если учесть, что прирост слоя торфа в течение года достигает лишь одного миллиметра, то можно сделать вывод — деревья закончили свою жизнь три-четыре тысячи лет назад.
По расселине, образованной, очевидно, летними талыми водами, мы поднялись на верхнюю террасу, возвышающуюся над уровнем реки на 10—12 метров.
На таявшем снегу видны многочисленные следы куропаток. Изредка попадались следы зайцев. Чуть дальше на более высокой террасе — лиственничный лес, с которого уже осыпалась пожелтевшая хвоя.
Мы прошли около километра, и я увидел странную картину. На земле лежал лиственничный, когда-то довольно густой лес. Все стволы обращены вершинами к северу. Надломаны они были на высоте полуметра. Не ураган ли пронесся над лесом? Но нет! Я видел следы урагана в архангельских лесах. Там столетние сосны и ели, вырванные с корнем, были свалены в невероятном беспорядке. Здесь же как будто прошел гигантский каток, который методично свалил деревья в строгом порядке. Я догнал ушедшего вперед спутника и спросил о непонятном явлении.
— Это все шутки красавицы Анабары, — ответил он. — Весенние паводки достигают огромной силы. Уровень воды поднимается на 10—15 метров. То, что вы видели, — следы паводка 1945 года. Река затопила террасу, по которой мы идем, а ледоход срезал росший здесь лес.
Мы прошли еще немного, но как резко изменился характер речной долины! Широкая, слабо всхолмленная у Доруохи, она по мере нашего продвижения к югу быстро сужалась. К реке подступали отвесные черно-желтые базальтовые скалы высотой до ста метров. Порой приходилось идти у самой воды, тесно прижимаясь к скале, или перелезать через отколовшиеся громадные глыбы базальта.
Река все больше суживалась. Спокойная, тихая в низовьях, здесь она бурлила, шумела и стремительно неслась по каменистому руслу. Ранние осенние сумерки застали нас недалеко от Саскылаха.
— До поселка семь километров. Видите на левом берегу гору? Ее называют «Булка». От нее рукой подать до Саскылаха, — сказал мой спутник, показывая на видневшуюся в синих сумерках черную округлую вершину.
Я обрадовался близкому концу пути, но не прошли мы и полукилометра, как стало ясно, что надежда на скорый отдых преждевременна. Узкая полоска берега, по которой мы шли, внезапно обрывалась. Путь преграждал отвесный выступ скалы. У его подножия пенился поток.
— Следуйте за мной, — сказал проводник, когда мы остановились перед этой преградой. — Здесь есть тропа, но будьте осторожны, не сорвитесь! — С этими словами, поправив свой заплечный мешок, он, карабкаясь полез вверх. Не успел я последовать за ним, как он скрылся в темноте. Сквозь шум реки доносился откуда-то сверху его голос:
— Сюда, сюда! Держитесь руками за выступ.
Я полез вверх, пытаясь разглядеть в темноте тропинку, о которой говорил мой товарищ. Увы, хотя я был уверен, что ползу по следу своего попутчика, так как на голову сыпались комья земли и мелкие камни, тропы я не видел. Скоро я убедился, что он несколько преувеличил, назвав путь, по которому мы двигались, тропой. Это были небольшие выступы и расщелины в почти отвесной стене, сменяющейся дальше нагромождением глыб — следы горного обвала. По ним мы поднимались или опускались, прыгая с уступа на уступ, ползли на четвереньках или, тесно прижавшись спиной к скале, осторожно продвигались по узкому карнизу. Ноги скользили по обтаявшему снегу. Здесь мог идти лишь путник, который ознакомился с дорогой при дневном свете. Надо сказать, что позже я переходил это место днем и оно показалось мне не таким уж трудным.
Наконец, препятствие было преодолено. Мы снова шли по берегу. Холодный ветер свистел по ущелью, пронизывал насквозь, холодил мокрое, прилипшее к телу белье. Из-под шапки скатывались по лицу соленые капли пота.
Прибрежные горы отступили. Перед нами была окутанная мраком долина. Где-то на краю ее блеснул бледный, едва видимый огонек. Он как будто приближался к нам. Еще и еще открывались огни. Жителям больших городов, всем, кто пользуется в путешествии механизированным транспортом, не понять настроения путника, увидевшего издалека в ночной темноте светящиеся окна. Они зовут, придавая силы, обещая желанный отдых и тепло.
— Ну, мне сюда, — сказал мой спутник, показывая на длинный, барачного типа дом, в котором светилось одно окно. — А вам на тот край, под самую гору.
Саскылах — районный центр, построен в середине тридцатых годов. Это первый населенный пункт в анабарской тундре. Он расположен на правом берегу Анабары в двухстах километрах выше ее устья и окаймлен холмами, покрытыми низкорослым лиственничным лесом. За узкой каймой леса раскинулась тундра. В поселке было около пятидесяти рубленых одноэтажных домов и юрт, семилетняя школа с интернатом для детей кочевников, больница, радиоузел, почта, магазин кооперации, клуб, библиотека.
Сотрудник нашей экспедиции Николай, отправленный в Саскылах еще в августе с заданием собрать сведения о рыбах среднего течения Анабары и с хозяйственными поручениями, увидев меня, застыл на месте.
— Полчаса назад в райисполком пришла весть, что вы погибли в заливе во время шторма. И я сейчас думал, что делать дальше.
Видя, что я ничего не понимаю, он пояснил:
— Охотники-якуты, что стояли на Тостуе, видели, как ваша шлюпка подходила к мысу Кресты. Потом стемнело и разразился шторм. Утром шлюпки нигде не было видно. Прилив принес весло, а они знали ваши весла, таких здесь нет. Потом на берег выкатило волной бочки с маркой ВНИОРХ. Решили, что лодка потонула, а вместе с ней, конечно, и вы. «Торбазное радио», к счастью, ошиблось.
Я вспомнил тяжелую ночь в заливе. Действительно, ударом волны из рук Сидора было выбито весло. Весть о том, что нашли весла и бочки и о возможной аварии распространилась по тундре — от тордоха к тордоху. Этот способ передачи новостей подразумевал Николай, говоря о «торбазном радио».
О наблюдении за ходом рыбы Николай договорился с местными рыбаками-любителями. Улов рыбы он записывал в особую тетрадь. Эти записи, а также беседы с рыбаками помогли уяснить размещение и миграции рыб в среднем течении Анабары. Больше всего осенью ловят чира. Перед ледоставом он нерестует на глубоких местах и перекатах, и в это время скапливается в большие стаи. В начале октября в десяток сетей попало около сотни крупных чиров. Когда улов выбрали из сетей, из некоторых рыб вытекла икра. Очевидно, наступило время нереста. Сиг, или, как его здесь называют, сокур, мечет икру вскоре после чира, как только лед закроет реку. Нельма поднимается в среднее течение только весной. В другое время года ее здесь не видно. В июне один из рыбаков поймал в невод сразу одиннадцать нельм. Изредка ловят таймень, хариуса, ерша, мелкую щуку. В некоторые годы осенью сюда поднимается ряпушка.
Я написал, а Николай перевел на якутский язык письмо председателям местных колхозов с просьбой сообщить сведения о рыбах и рыбном промысле в их колхозах. Вскоре мы получили подробные ответы. Особенно ценны были сведения о добыче рыбы на далеких тундровых озерах.
В конце октября мы вернулись в Урюнг-Хая.
***
Это была нелегкая работа. Где-нибудь в Подмосковье подледный лов рыбы в воскресный день — приятное развлечение после трудовых будней. В Заполярье подледный лов требует большого напряжения сил.
...Поселок еще спит. Рыбаки, вскинув на плечи пешни, лопаты, сачки, просушенные и заштопанные сети для замены отстоявших свой срок в воде, спускаются по узкой вытоптанной в снегу тропе с высокого берега на лед. Перегоняя их, скатывается с горы собачья упряжка с нартами.
Путь лежит к южному концу острова, разрезающего Анабару при впадении в нее реки Харабыл.
Встречный ветер обжигает лицо, разливает холод по телу. Рыбаки ускоряют шаг. Брезжит мутный рассвет. Видны ледяные бугры, цепь которых пересекает реку и тонет в молочном полумраке у дальнего берега. Это наши сетные порядки, сторожащие в воде рыбу. Бугры, образовавшиеся от осколков льда, ежедневно выкалываемого в лунках, достигают полутораметровой высоты. Внутри бугра небольшая площадка вокруг лунки. Рыбаки расчищают лопатами лунки от снега, пешнями разбивают лед и сачками выбрасывают осколки из воды. Черная вода курится паром.
Наступает самая тяжелая часть работы. Рыбаки снимают рукавицы и тянут из-под льда сеть. Она ложится на лед мокрыми аккуратными складками и мгновенно смерзается. Но вот в ячее блеснула серебристая рыба. Ее надо быстро и осторожно, чтобы не порвать тонких нитей, выпутать из сети. Мокрые руки зябнут на сорокаградусном морозе, окоченевшие пальцы теряют гибкость, но торопиться нельзя, иначе запутаешь и порвешь сеть. Рыба летит в сторону.
Длина каждой сети 25 метров. Осмотр двадцати — двадцати пяти сетей занимает часа три-четыре. Почти все время приходится работать мокрыми руками. Немало времени занимала замена сетей в воде и установка новых. В последнем случае приходилось долбить новые лунки в метровой, а к концу зимы и в полутораметровой толще льда. Чтобы выдолбить этот ледяной колодец, рыбак затрачивал до двух часов. Для установки одной сети надо было сделать три таких лунки.
Я не раз предлагал рыбакам поставить у сетей палатку с печкой, чтобы можно было отдохнуть и обогреться. Они единодушно отказывались. Осип как-то сказал:
— Тяжелее будет работать после тепла. И руки можно испортить. Сейчас — самоё большее — ознобишь. День-два помаешься, и пройдет. А от печки в ледяную воду и на ветер — вовсе рук лишишься. Да и весь заболеешь. А день на морозе — ничего, кто привычен — только к здоровью. Придешь домой, переобуешься, чаю горячего кружек пять-шесть выпьешь — ровно и не мерз, и усталости не чувствуешь.
Я несколько раз пытался приобрести привычку к работе голыми руками на морозе, но, увы! После осмотра одной-двух сеток руки немели, ноющая боль поднималась от локтя к плечу и сжимала сердце. Я стал брать с собой сухую тряпку или полотенце и после каждой сетки вытирал насухо руки, растирал их и на две-три минуты натягивал меховые рукавицы. После этого можно было продолжать работу. Осип и дядя Миша только улыбались, глядя на меня.
Зима
Наступила полярная ночь. В одиннадцатом часу утра чуть брезжил бледный рассвет, а к полудню на юге разливалась слабая заря. Придавленная к горизонту, она через час-два бессильно потухала, не родив света нового дня. В третьем часу серые сумерки наливались ночной темнотой. Загорались звезды. В середине декабря золотой рог луны в последней четверти горел на ночном небе круглые сутки — в полдень на северо-западе и вечером на юго-востоке.
Тому, кто не знаком с тундрой, может показаться, что жизнь без солнца, во мраке двухмесячной ночи угнетает человека, подавляет его деятельность. В действительности же в больших городах, родившихся за полярным кругом в годы пятилеток, залитых ярким светом электричества, в уютных и теплых домах полярная зима не страшна. Но и в тундре, где человек проводит месяцы в холодном чуме, в охотничьей избушке или на снегу при свете костра, она может быть страшна только для случайного гостя.
Житель тундры не считает зиму тяжелым временем года. Зимой тонус хозяйственной жизни повышается. Из края в край несутся легкие оленьи упряжки. После долгого летнего бездорожья потянулись длинные аргиши с товарами, пушниной, рыбой. По древней традиции перезвоном колокольчиков подает о себе весть почта, работающая в те времена регулярно только зимой. Прокладывают снежные трассы тракторы-вездеходы. Тысячи охотников выходят на добычу мягкого золота тундры — пушнины. Рыбаки на озерах добывают сигов, чиров и пелядей, бьют на льду нерпу и морского зайца. Не смущает зима и летчиков полярной авиации, обслуживающей хозяйственные нужды тундры. Они летают с грузами и пассажирами в самую темную пору года.
***
Население станка состояло из хозяина, его сестры и двух детей. Кроме постоянных обитателей, в тордохе всегда ночует несколько путников, ожидающих оленей.
Полярным пастухам, охотникам, рыбакам передвижное жилье необходимо. Пока не выработана специальная конструкция такого жилья — удобная, легкая, теплая, прочная, — чум и тордох будут выполнять свою службу. Но устройство их следует изменить. Чум можно превратить в удобное благоустроенное жилье. Однажды зимой я ехал с Печоры на побережье Чешской губы. Заночевать пришлось в чуме оленеводов-коми. Это был замечательный чум. Сооруженный из 45 десятиметровых шестов, он предоставлял своим обитателям все удобства, которые так нужны в тундре. В его стенки были вшиты две оконные застекленные рамы, дававшие много света, и дверная коробка с утепленной дверью. Посредине чума стояла небольшая печь с обогревателем-духовкой, где можно было печь хлеб. Пол набран из крашеных, плотно пригнанных досок и застлан оленьими шкурами и самодельными половиками из цветных кусков какой-то плотной ткани. С одного края стояли низкие деревянные койки с необъятными пуховыми подушками, закрытые ситцевыми пологами, свешивавшимися со стропил. На низеньком столике стояла швейная машинка. В кухонном углу виднелись ярко начищенные медные чайники, чугунные котелки, мясорубка, горка эмалированных мисок. На шестах висели часы-ходики и большое зеркало. Везде царил образцовый порядок и чистота.
***
Своеобразен и рационален костюм охотника за песцами. Он вырабатывался веками и как нельзя лучше защищает от холода. Промышленник в самую суровую пору полярной зимы много дней и ночей проводит под открытым небом: захватит его во время осмотра пастей пурга, и он сутками отлеживается в снегу. Пять месяцев изо дня в день совершает свои стокилометровые маршруты по тундре.
Перед выездом охотник надевает куртку и брюки, сшитые из шкуры оленя летнего забоя — летом мех более мягкий и короткий, чем зимой. Под куртку для лучшей защиты груди и горла надевается меховой нагрудник. На ноги надевает кянчи – меховые чулки шерстью внутрь и торбаса — мехом наружу. Во время переездов поверх торбасов натягивают короткие «калоши», сшитые из зимней оленьей шкуры с длинным мехом наружу. На голову охотник надевает капор из нежного меха молодого оленя. По краю капора нашивается песцовый мех. Такая опушка предохраняет лицо от обмораживания. Но прежде, чем надеть капор, охотник обматывает голову хлопчатобумажным платком. Другим платком повязывается подбородок. Поверх костюма надевается сукуй — просторная верхняя одежда, заменяющая доху. На Оби ее называют «гусем», а на Печоре — «совиком». Она надевается через голову и имеет капюшон. Шьют сукуй из шкуры оленя зимнего забоя мехом наружу. К сукую пришивают оленьи рукавицы. Чтобы можно было вынуть руку из рукавицы, с ее внутренней стороны делается продольный разрез в ширину ладони, прикрытый сверху кожаным клапаном. Такая одежда тепла, легка и удобна. В ней не страшны сорокоградусный мороз и леденящий ветер.
***
Выезд был назначен на 15 апреля, но из-за непогоды пришлось задержаться еще на два дня. Наконец, метель улеглась. Дул легкий юго-западный ветер. Было двадцать шесть градусов мороза. Напутствуемые пожеланиями зимовщиков, мы взяли курс на север.
Миновав песчаную косу, вышли на гладкий лед и спустя три с половиной часа достигли мыса Бус-Хая. Мыс, сложенный глинистыми сланцами, поднимается над узким галечным пляжем отвесной массивной скалой высотой около пятидесяти метров и тупым углом врезается в залив. За мысом берег сворачивает на восток и образует большую лахту. Берег отделяется от низменной тундры гребнем гальки, намытой волнами. Вдали на востоке синели отроги хребта Прончищева, протянувшегося вдоль морского побережья.
Я рассчитывал заночевать на одной из барж, выкинутых несколько лет назад штормом где-то за мысом Бус-Хая. Миновав мыс, мы начали пристальнее вглядываться в очертания берега, чтобы найти эти баржи. Часа через три, поднявшись на береговой увал, я увидел в бинокль палубную надстройку. Баржи стояли прижатые к невысокому берегу и по самую палубу засыпанные снегом. Наша упряжка с ходу взлетела по широкому снежному трапу самой большой тысячетонной баржи. Веселый лай огласил безмолвие этого кладбища кораблей. Рядом с большой баржей стоял стотонный плашкоут. Метрах в двухстах от этой группы мы обнаружили еще пять плашкоутов.
Устроились мы на ночь в небольшой палубной каюте. Накормив собак, растопили печку, сварили пельмени и чай и после плотного ужина залезли в спальные мешки.
Встали рано. Мела поземка и видимость была плохая. Погода не особенно благоприятная для выезда в море, но ждать мы не могли. Корма для собак оставалось совсем немного.
Наскоро закусив, запрягли собак и двинулись к северу. Быстро прошли полосу мелкоторошенного льда. За ней простиралась необозримая белая равнина, на которой изредка маячили невысокие торосы. На льду, покрытом плотным слоем снега, полозья саней не оставляли следа. Ледяной припай был без трещин, без следов подвижек и взломов. Очевидно, как замерзло море осенью, так лед и простоял спокойно всю зиму. Это служило признаком, что кромка припая находится далеко к северу.
Через пять часов мы сделали небольшую остановку, покормили собак, подкрепились сами и снова поехали на север. Упряжка уже не бежала так быстро, как утром, и нам по очереди приходилось соскакивать с нарт и бежать рядом. Николай начал все чаще спрашивать, когда же мы увидим открытую воду. Но ледяная пустыня была ровной и однообразной, без конца и края.
Я осматривал лед, рассчитывая увидеть если не нерпичью лазку, то хотя бы след песца или медведя. Но кругом все было мертво. Да и мог ли остаться след зверя на таком плотно утрамбованном снегу?
Спустились сумерки, и мы решили сделать привал. Дрова мы предусмотрительно захватили с собой, и скоро на льду запылал костер.
Собаки расположились полукругом, мордами к огню. Догорели последние головешки, и мы забрались в спальные мешки, однако уснуть нам не удалось. Тридцатиградусный мороз и ветер давали себя знать. Вскоре я почувствовал, что замерзаю, и выполз из мешка, чтобы согреться пробежками. Из соседнего мешка показалась голова Николая. Он последовал моему примеру. В течение ночи холод еще несколько раз заставлял выбираться наружу.
Задолго до полного света двинулись в путь. Когда совсем рассвело, я взобрался на высокий торос, одиноко стоявший среди ледяной равнины, и в бинокль осмотрел окрестность. Белая гладь уходила на север и сливалась с горизонтом. Никаких признаков открытой воды. Очевидно, припай простирался не меньше чем на 250 километров от материкового берега. Это исключало возможность организации промысла нерпы, даже если бы мы обнаружили ее скопление. На такое расстояние местные колхозы не пошлют охотников.
Надо было возвращаться к каравану. На обратном пути решили тщательней искать нерпичьи лазки. Если кромка припая далека, то, возможно, нерпа зимует здесь под льдом.
Николай выпряг из упряжки Пургу. Она, отряхнувшись и потянувшись после тяжелой лямки, побежала впереди, а потом, вероятно, вспомнив свою «специальность», большими зигзагами начала искать лунки.
Собаки кинулись за ней. Потребовалось немало усилий, чтобы удержать их в нужном направлении. В бинокль я следил за Пургой. Долгое время ее поиски были безрезультатны. Она останавливалась и принималась разгребать лапами снежные кучи, но затем оставляла их и бежала дальше, все более отклоняясь к востоку.
Вдруг я заметил, что Пурга, низко наклонив голову и вынюхивая снег, описала большой круг у нагромождения льда и застыла в настороженной позе. Николай, работая остолом, с большим трудом остановил собак в десяти метрах от нее.
Пурга начала разгребать лапами снежный сугроб, наметенный у небольших осколков льдин. Затем она обежала сугроб и начала рыть с другой стороны. Через минуту, внюхиваясь, выбрасывала снег уже в третьем месте. Делала она это старательно, не суетясь, как мастер своего дела, встретившийся с трудной, но вполне разрешимой задачей. Наконец, вырыв большое углубление, остановилась и повернула голову ко мне, как бы приглашая завершить охоту.
Николай лопатой срезал верхнюю часть сугроба, и перед нами открылось зимнее жилище нерпы. Снаружи оно представляло правильное куполообразное возвышение высотой в полметра и диаметром у основания около трех метров, почти незаметное на ровном ледяном поле. С южной его стороны виднелось несколько небольших плоских, стоявших ребрами льдин, засыпанных снегом. Никаких щелей на поверхности сугроба мы не заметили. Очевидно, воздух проникал внутрь в небольшие щели между кусками льда. Внутри сугроб был полый. Он скрывал круглую сквозную лунку и примыкавшее к ней обвальное углубление во льду диаметром около полутора метров. Отверстие лунки, или продушины, по которой нерпа выходила из воды на поверхность, не было затянуто льдом. Следовательно, обитательница этого жилья только что соскользнула в морскую глубь, потревоженная Пургой.
Продушина представляла собой колодец диаметром в шестьдесят сантиметров и глубиной в полтора метра, соответствующей толщине льда. Через колодец зверь выбирался на лед. Овальное углубление было своеобразной постелью, которая вытаяла во льду под действием тепла нерпичьего тела. От этой постели, или лежки, шла большая, низкая щель к осколкам льдин. Щель и являлась вентилятором, через который поступал воздух.
Нерпа создает такие жилища в тех районах, где береговой ледяной припай покрывает море на многие десятки и сотни километров. Мне, например, не приходилось встречать подобных жилищ на побережье Печорского моря, где кромка льда не уходила далеко от берега и зверь мог быстро выйти из-под ледяного покрова на чистую воду.
Продушины-лазки нерпа устраивает с осени, когда лед еще тонок. Сделать новую продушину зимой, когда толщина ледяного покрова достигает одного-полутора метров, зверь, конечно, не может. Тогда он пользуется для этого трещинами в припае, затянутыми молодым льдом, проделывает продушины в прорубях, через которые подо льдом протягиваются рыболовные сети. Нерпа поддерживает открытыми одновременно несколько продушин. Это позволяет ей кормиться на большей площади и спасаться от врага, если он обнаружит одну из ее лазок.
Основной враг нерпы, помимо человека, белый медведь. Найдя лазку, медведь ложится около нее и ждет, когда из воды покажется голова зверя. Мощным ударом лапы медведь убивает и вытаскивает добычу на лед.
Нерпа ушла из своего жилища, услыхав, как Пурга разрывает снежную надстройку. Мы решили довести охоту до победного конца. Николай извлек из мешка одну из юнд, и мы опустили ее в продушину, рассчитывая, что нерпа вернется и запутается в сетке.
Светлые апрельские сумерки начали сгущаться. Поиски нерпы и установка юнды отняли немало времени. К тому же в течение дня мы отклонились на много километров к востоку и не могли поэтому рассчитывать до наступления темноты попасть на баржу. Кроме того, надо было дождаться утра, чтобы осмотреть сеть. Оставалось одно — двигаться напрямик к видневшемуся невдалеке берегу и устраиваться на ночлег под торосом, который мог защитить нас от ветра.
Вскоре мы вышли к разлогу небольшой тундровой речки. Недалеко от ее устья на возвышенном берегу стояло холомо — временное жилище охотников за песцами. Это было небольшое и невысокое сооружение в виде усеченной пирамиды и стоймя поставленных бревен плавника. Плоская крыша и стены были обложены торфом.
Собаки, предчувствуя отдых и кормежку, с радостным лаем понеслись вперед. Николай, налегая на остол, затормозил нарты у дверей хижины. Соскочив с нарт, я заметил, что дверь сорвана и, заглянув внутрь, увидел следы разрушения — сломанные нары, разрушенную печь. Нехитрая утварь была разбросана по полу. Вошедший следом Николай сказал:
— Здесь похозяйничал юрюнг-эге — белый дедушка. И совсем недавно, в дом не успело нанести снегу. Наверное, был ночью или сегодня утром.
Юрюнг-эге — так якуты называют властелина арктических льдов — белого медведя. Его визиты в этих местах не редкость. Зимой с льдов моря Лаптевых медведь часто выходит на побережье. Анабарские охотники за песцами не любят этого гостя, так как он ломает пасти и выедает приваду. Охотой на него они не занимались и обычно уходили из мест, где он появлялся.
Весна под снегом
Житель полярной страны начинает чувствовать приближение весны с того дня, когда над заснеженной тундрой покажется небольшая часть солнечного диска. В эту торжественную минуту взоры каждого обращаются к югу. Остановит упряжку оленевод и долго смотрит на малиновый диск, робко выдвинувшийся из-за края земли. Смотрит рыбак, воткнув в лед тяжелую пешню. Смотрит охотник за песцами, прервав на минуту обход капканов. Много раз и я приветствовал солнце как старого доброго друга, возвращающегося после долгой разлуки.
Кончилась долгая ночь. Солнце приносит свет — первый дар еще далекой весны.
В природе нет явления более замечательного, чем полярная весна.
Незаметно сменяет зиму ранняя южная весна. Да и была ли зима? Кажется, еще вчера рдели на клумбах астры и пышные георгины, в подвалах не выветрился запах осенних фруктов, и вот уже снова цветет миндаль, теплый ветер колышет одевающиеся в зеленый цвет кроны деревьев.
Медленно уступает свои права зима в средних широтах. Мартовский снег крупными сырыми хлопьями старается укрыть обтаявшую землю. Вновь и вновь ночные заморозки скрадывают дневную работу солнца. Апрель на исходе, а весна все медлит, не вернутся ли холода, не рано ли распускаться набухшим почкам березы, одевать зеленью луга. И только когда давно стаял снег и солнце прогрело жирную землю, одевается она в яркие радостные уборы весны.
Стремительно, как будто торопясь наверстать упущенное время, наступает поздняя весна в субарктике. Мощным взрывом жизненных сил природа стремится избавить землю от долгого томительного гнета полярной зимы. На календаре конец мая — начало июня. На юге колышутся зеленые массивы хлебов, созрела клубника и черешня, даже ночью земля дышит зноем. В тундре в это время царит холод.
Но что это? Еще вчера здесь под порывами ветра струилась поземка, а вот сегодня, не ожидая, когда солнце, снимет ледяные оковы, пробиваются сквозь снег зеленые стебли с желтыми головками цветов. На обтаявшем клочке земли, таком небольшом, что его можно укрыть ладонью, синеет семья незабудок. Корни карликовой ивы еще закованы в мерзлом грунте, но с ее тонких ветвей свисают золотые и серебряные сережки.
В мгновение оживает мертвая тундра. В заберегах на озерах плещутся тысячные стаи уток. Суетятся по берегам бесчисленные кулички. День и ночь летят все дальше на север, к застывшему морю вереницы гусей. Во взмученных водах тундровых рек среди несущихся вниз льдин плывут косяки нельмы, сигов и другой рыбы. Играют на снегу неведомо откуда взявшиеся щенки песцов. Неумолчно звенят голоса куропаток. Не беда, если снова закружит снежный вихрь, загудит жестокий ветер, нагоняя волны холода с ледяных просторов моря. Ему не остановить весну. Примятые снегом цветы снова выпрямляют тонкие стебли. Птицы уминают снег в гнездах и откладывают яйца. Под рев запоздалой пурги продолжается отел оленей, и важенки своим теплом стараются поддержать жизнь новорожденных. Весны не остановить! Ведь очень коротко время рождения и роста. Дорог каждый день и каждый час.
Праздник весеннего пробуждения природа готовила давно и исподволь. Перелистывая страницы дневника, я пытаюсь восстановить по датам, как происходила смена двух времен года.
Мы увидели край солнца 30 января, а в середине февраля наступила нормальная смена дня и ночи. В 7 часов утра светлеет восток. В начале девятого гаснут последние звезды и к 10 часам показывается солнце. К полудню оно поднимается на двадцать — двадцать пять градусов над горизонтом. В 4 часа — закат, потом долгие сумерки. В 7 часов вечера на небе загораются звезды.
Дни быстро увеличиваются. 21 марта в день весеннего равноденствия только в 10 часов вечера на северо-западе догорает заря на фоне голубого, еще не потухшего неба.
23 марта выдался тихий солнечный день. Белая тундра искрилась в ярком свете так, что больно глазам. Дядя Миша накануне не поберегся и заболел снежной слепотой. Сегодня он лежит с повязкой на глазах и стонет от головной боли. Рыбаки вышли на лед в темных очках.
В полдень, когда я у дома колол дрова, слух уловил легкий прерывистый шум. Я прислушался: кап, кап, кап... Неужели весенняя капель? Я пошел на звук. За углом, на солнечной стороне, с обледеневшего карниза крыши медленно падали крупные капли. Это продолжалось недолго. Все реже отрывались капли. Вскоре вдоль карниза набухли ледяные сосульки. Мороз, видимо, поторопился исправить свое упущение. Ведь до весеннего тепла еще далеко. Март — зимний месяц. Среднемесячная температура воздуха ниже минус тридцати градусов.
27 марта отметили самую высокую за последние пять месяцев температуру — минус пятнадцать градусов.
4 апреля солнце скрылось за горизонтом в 9 часов вечера. Ночи уже нет. Голубая лента зари в северной части небосклона не гаснет всю ночь. Необычно видеть на фоне зари северное сияние, очевидно последнее в эту зиму. Его слабые всполохи растворяются в разгорающемся свете нового дня. С каждой ночью гаснет все больше звезд. Видны только наиболее яркие: Венера, созвездие Большой Медведицы.
Апрель — месяц света. Солнце, не успев скрыться за горизонтом, снова начинает свой дневной круг по небосклону. Яркий свет дня побеждает темноту ночи. Но он не может еще победить холод. По свету апрель — месяц весны, по температуре — зимний месяц. Его средняя температура ниже минус двадцати градусов. Нередко термометр показывает тридцать градусов ниже нуля.
1 мая было одиннадцать градусов мороза, но без ветра, и день казался теплым, «по-майски» хорошим.
Тихая теплая погода удерживалась до двенадцатого мая. В полдень температура воздуха повышалась до минус четырех — семи градусов. Капало с крыш. На реке и в тундре снег отсырел.
5 мая весь день держался густой туман. Ночи стали совершенно светлыми. На севере, за Белой горой, отвесный склон которой все еще покрыт снегом, в полночь разгорается багровая заря. В окрестностях поселка появились пуночки. Их веселые стайки напомнили, что весна близка.
Колхозные стада оленей, зимовавшие в зоне лесотундры, южнее Саскылаха, в апреле начали передвигаться на весновку и для отела в долины небольших рек Кууча-Юрях, Нангуалах и Хайадялах. После отела они двинутся на летовку на север за хребет Прончищева.
После завершения зимней охоты часть колхозников отправилась на юг, в зону лесов, чтобы заготовлять древесину. Поселок опустел. Многие уехали в стада. Начинался отел оленей. Животные в это время нуждаются в особой заботе. На помощь пастухам приходят охотники и рыбаки. Надо следить за погодой и перегонять стада в места, укрытые от ветра. Следует беречь ослабевших важенок от волков, рыщущих в это время большими стаями по окрестности в поисках легкой добычи.
Много забот требуют новорожденные телята, слабые и беззащитные, особенно те, которых бросили матки. Много работы и волнений в эти дни у оленеводов.
13 мая задул северо-восточный ветер со скоростью двенадцать — пятнадцать метров в секунду. Температура воздуха упала до минус десяти градусов. Пурга бушевала два дня.
Наибольший интерес представлял холодильник, вырубленный в слое вечномерзлого грунта. Вход в него вел со склона прибрежного холма. За небольшим деревянным тамбуром шел низкий туннель длиной около пяти метров. Туннель открывался в камеру площадью в двадцать квадратных метров и высотой в полтора метра, которая и служила местом хранения рыбы. По расчетам заведующего промучастка в камере можно хранить до двадцати тонн рыбы. В случае необходимости холодильник можно расширить. Я захватил с собой термометр. Он показал двенадцать градусов ниже нуля. Чтобы не отеплять камеру парной рыбой, ее, перед тем как туда заносить, рассыпали на снегу, который толстым слоем лежал еще вдоль берега. Рыба остывала, ее температура снижалась почти до нуля.
Подземные холодильники, сооруженные в виде туннелей и камер в вечномерзлом грунте или в линзах ископаемого льда, очень экономны. Они обладают большими запасами естественного подземного холода, количество которого к тому же можно наращивать за счет воздушного зимнего охлаждения. В районах залегания вечной мерзлоты такие холодильники разрешают проблему хранения рыбы и других продуктов питания.
***
Контрасты полярного лета — два дня назад стояла жара, тишь, залив блестел как зеркало, звенели тучи комаров, люди ходили в майках и собирались купаться. Сегодня с утра термометр показывал около нуля. Порывы северо-восточного ветра хлещут по заливу, гонят пенистые валы. Приливное течение несет сплошную массу мелкобитого льда. С горы было видно, что западный берег в ледяной кайме. К вечеру льдом заполнился весь залив. Температура воды упала до четырех градусов.
Дождь хлестал вперемежку со снегом. Перемена погоды была вызвана сменой юго-восточного ветра северо-восточным. Дыхание материка сменилось дыханием ледового моря. Это обычное явление в северных районах Якутии.
«Ветку» мог нести один человек
