Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
В.С. Корякин – известный географ, полярник, путешественник, доктор географических наук, действительный член Российского Географического общества.
«Очень тяжело было работать на Новой Земле, но именно здесь были заложены основы для моей будущей работы в Арктике, во многом успешной» - такой вывод делает автор, рассказывая о своем непосредственном участии в исследованиях арктического архипелага Новая Земля в рамках Международного Геофизического года (МГГ) в 1957-1959 гг. Помимо живого описания экспедиционной деятельности автора и его коллег в предлагаемых читателям сайта воспоминаниях дается достаточно подробный обзор предшествующих исследований Новой Земли, содержащий многие ранее неизвестные факты. В воспоминаниях автора архипелаг Новая Земля предстает как уникальный для Pоссии объект, являющийся областью огромного по своим размерам покpовного оледенения. Полярная ночь на остpовах длится более трех месяцев. Большую часть года, особенно в зимнее время погода крайне непостоянна, характерны циклоны с обильными осадками. Но не только суровые природные условия ожидали участников экспедиции – с 1957 года острова архипелага были отданы в распоряжение военных и стали секретным полигоном для испытаний ядерного оружия. Все участники двух зимовок на экспедиционной базе в Русской Гавани (Северный остров архипелага) были молоды, находились в самом начале своего жизненного и научного пути, и, вероятно, поэтому тогда им было трудно оценить совершенный ими во имя науки подвиг. Но следует отметить, что в последующие тридцать лет никто не превзошёл того, что удалось участникам МГГ. Автор с необыкновенной симпатией описывает своих коллег по зимовке: Е.Зингера, З.Каневского, В.Генина, И.Хмелевского, О.Яблонского, супругов Бажевых и других.
Воспоминания В.С. Корякина, являющего автором множества научно-популярных книг, интересны прежде всего своей простотой, увлеченностью и большим вниманием к личности и трудам своих коллег.
Источник: машинописный архив В.С. Корякина
ГЛАВА 1. 1956 год – НАКАНУНЕ ЭКСПЕДИЦИИ
Благословляем с давних пор
Мечты дерзающей живучесть
И нашу маленькую участь
Бросаем радостно в простор.
Кашменский
Летом 1956 года, закончив Московский институт инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии, я был принят на работу в Институт географии Академии Наук СССР с тем, чтобы на будущий год отправиться в одну из экспедиций на ледники Арктики по программе Международного Геофизического года (сокращенно МГГ).
Такой выбор не был для меня случайным. Все мои курсовые и дипломная работа были написаны по полярной тематике, в студенческой характеристике особо отмечено «имеет склонность к исследованию Арктики», о желательности моего использования в высоких широтах говорилось в рекомендациях кафедры. Не берусь отчетливо сформулировать, откуда такое стремление появилось у молодого человека, чьи представления об окружающей жизни сформировались вдали от Севера, если не считать того, что я родился в Архангельске, который вместе с родителями покинул в раннем детстве. Думаю, свою роль сыграло нормальное стремление порвать с окружающей обыденностью, которое рано или поздно возникает у любого человека, вступающего в жизнь.
Несомненно, значительную роль в этом сыграло чтение литературы, причем серьезной – «Гостеприимная Арктика» В.Стефанссона, «По нехоженой земле» Г.А.Ушакова, «Остров Врангеля» А.И.Минеева и других исследователей Арктики. Особое место среди этих книг занимала книга «Моря Советской Арктики» В.Ю.Визе. хотя мои полярные устремления воспринимались окружающими как проявления романтики, боюсь, что пометки на полях этих книг я оставлял сугубо прагматического характера. Разумеется, мне приходилось выслушивать, что все это устаревшая литература о былой Арктике, но жизнь показала, что классика, в том числе и полярная, всегда классика. В меньшей степени моё внимание привлекала художественная литература об Арктике - «Обыкновенная Арктика» Б.Горбатова, «Белые берега», «Путь корабля» и «Спасение корабля» И.С.Соколова-Микитова, хотя сюжет «Двух капитанов» В.Каверина в старших классах на меня произвел достаточно сильное впечатление. Пожалуй, интерес к Арктике в нашем обществе в послевоенные годы снизился и среди сверстников у меня не нашлось единомышленников. В студенческие годы у меня не раз возникали сомнения не в целесообразности, а в реальности собственных намерений, но огромную моральную поддержку в это время мне оказала кафедра физической географии МИИГАиК и особенно доцент В.В.Пиотровский, поддержавший меня в смутную пору.
Не претендуя на несвойственную молодости глубину суждений, все же отмечу, что новый коллектив мне понравился. Очень привлекало старшее поколение, сохранившее былой дух российской столичной интеллигенции. Целая плеяда выпускников Ленинградского (бывшего Петербургского) университета двадцатых годов накануне или вскоре после полувекового жизненного юбилея: Г.Д.Рихтер, Э.М.Мурзаев, С.Ю.Геллер, Б.А.Федорович и другие, которые определяли уровень деловых и человеческих отношений в коллективе института. В те годы его возглавлял академик И.П.Герасимов, на которого эпоха наложила черты академического функционера, однако, его уровень ученого не вызывал сомнений. Еще один академик – А.А.Григорьев, начинавший студентом в экспедиции в Большеземельскую тундру, был уже стар: плохо слышал, передвигался с трудом, но, появляясь, даже недавним студентам подавал руку, нередко обращаясь с забытым словом «коллега»… Директор до подобного не снисходил.
Правда, людей с полярным опытом в институте было немного. К ним, прежде всего, относился мой новый начальник доктор географических наук Григорий Александрович Авсюк, со своим помощником В.М.Кузнецовым (позже он стал замдиректора института) зимовавший в 30-е годы на Таймыре. Затем он стал работать на ледниках Средней Азии, а в 1948 году организовал первый в стране гляциологический стационар на Тянь-Шане. За его плечами экспедиция Север-7 на ледники Арктики, а также участие в самой первой Антарктической экспедиции, где он один из первых заслуженно ступил на берега ледяного континента. Спустя много лет подчеркну особо – с руководителем нам, новичкам в науке и новобранцам МГГ повезло. Помимо всего прочего оказалось, что Г.А.Авсюк ценил и любил юмор – помню, как он долго и от души смеялся, услышав, что его подчиненных аттестуют «авсючьими детьми», ни мало не стесняясь нашего присутствия, еще заговорщицки подмигнул: цените, мол, такие-сякие…Однако, спрос и требовательность у него были высокие, как показала жизнь, не для всех… Характерная деталь – подчиненные не боялись Г.А.Авсюка, но очень боялись его подвести. Разносов не было, но редко употребляемые слова «я вами недоволен» имели свой тяжелый для провинившегося вес. Таким был наш научный руководитель, отвечавший в ту пору за выполнение программы Международного Геофизического года 1957-1958 годов.
Что ж, дело непростое, новое, и для Григория Александровича, и для нас, рядовых МГГ. Ведь всего восемь лет назад будущий академик К.К.Марков написал: «Гляциология, как отрасль географии, не получила у нас еще должного оформления и по настоящее время отсутствуют сплоченные кадры ученых-гляциологов, нет ни научного центра, ни кафедр гляциологии в ведущих наших университетах». Кафедр, правда, нет и сейчас, однако, по другим направлениям благодаря усилиям Г.А.Авсюка прогресс очевиден – но, главное, конечно, впереди, включая формирование отечественной гляциологической школы, причем под стать мировым, уже существующим. Командно-административно-номенклатурное содержание советской науки в то время уже оформилось, но ученые типа Г.А.Авсюка относительно успешно до поры до времени сдерживали ее мертвящее воздействие.
Григорий Александрович Авсюк оказался нужным человеком на нужном месте и, причем, вовремя. Грянул МГГ 1957-1958 годов, а у него было что предложить и в части отработанной методики, и опыта, и идей на будущее. Как ученый и как личность, он оказался под стать требованиям времени. По сочетанию черт личности и ученого у него не оказалось в гляциологии достойных соперников, ни тогда, ни позднее.
А время нам выпало интереснейшее, и важно было не потеряться в нём, когда смена ориентиров в общественной жизни вдруг начала происходить с необычайной быстротой. Недавно прошел памятный ХХ съезд, решения которого для меня и моих сокурсников прозвучали громом среди ясного неба. Оказалось, надо жить, полагаясь на самого себя и не уповая на живого бога. Однако, тщательно фильтруя небогатые личные наблюдения внутриобщественной жизни той поры, приходишь к выводу – сплошной единой поддержки сталинизму в обществе не было, как бы ее не насаждали и не домогались. В год окончания студенческой жизни изменения в обществе стали уже очевидны, людей словно прорвало после долгого молчания и мыслей про себя. Мы заново начинаем считать себя людьми.
Проездом «в поле» через Воркуту летом 1956 года я увидел толпы стриженных расконвоированных, возвращавшихся в жизнь, обезлюдевшие вдруг лагеря с распахнутыми настежь воротами и опустевшие сторожевые вышки. Это там…
А в Москве ощутимо встряхнулась литература, не затихают страсти вокруг дудинцевского «Не хлебом единым», новые обещающие имена в поэзии – Вознесенский, Ахмадулина, Евтушенко. Общественный подъем сопровождается техническим: гражданская авиация переходит с поршневых машин на реактивные, кибернетика перестала быть лженаукой американского империализма, в программе Международного Геофизического года заявлен наш спутник. Интересно, кто опередит – мы или американцы? Люди начали выезжать за рубеж, по Москве бродят первые иностранные туристы. Началось широкое жилищное строительство.
Среди полярных событий – первостепенное, конечно, Антарктическая экспедиция. Престижны, выражаясь современным языком, дрейфующие станции СП, благо их нумерация еще не стала двузначной. Вообще, в Арктике во время МГГ (такова официальная аббревиатура Международного Геофизического года) предстоит много интересного. После десятилетий изоляции мы будем работать с иностранными коллегами по общей международной программе, причем материалы наблюдений будут открытыми, доступными для всех участников исследований – это ли не здорово?
Каждый входит в новую пору жизни по-своему – я, например, со скандалом. Отказался от распределения в более цивилизованные места. В былые годы, по крайней мере, исключили бы из комсомола, возможно, хуже…В новой ситуации, когда отменены указы за самовольный уход с работы, начальство не знает, как поступить со смутьяном. Поскольку я просился не на тёплое местечко, угрызений совести не испытывал. Впрочем, особых заслуг в этом нет. В лучших полярных традициях былых времен зимовочные экспедиции по программе МГГ комплектуются из добровольцев. Даже в самые мрачные времена в отличие от многих приарктических районов – Колымы, Чукотки, Воркуты – высокая Арктика оставалась страной свободных людей. Страшная чиновно-бюрократическая верхушка, определявшая положение в лагерях, боялась её.
Вот позади и студенческие годы с короткими экспедициями на Сахалин и Тянь-Шань, пора приниматься за дело всерьез. Мне так не терпелось, что, отказавшись от отпуска, я напросился в состав рекогносцировочного отряда на Полярный Урал для выбора места под будущую базу экспедиции по программе МГГ. Вот я впервые пересек Полярный круг, впервые увидел тундру, незаходящее солнце. Пешком и на лошадях одолев за месяц полтысячи километров, я не ощутил удовлетворения – это был не тот Север, в лучшем случае только Субарктика. Вернувшись из своей первой экспедиции в Институте географии АН СССР, я попросил Авсюка отправить меня куда-нибудь посевернее.
— За этим не станет. А страшно не будет?
— Буду только благодарен, - ответил я.
Дядя Гриша (так любовно и уважительно называли Г.А.Авсюка подчиненные) сдержал свое обещание и чувство благодарности к академику Авсюку я сохранил на всю жизнь. Благодаря ему мои абстрактные мечтания «на заре туманной юности» претворились в реальность. Так в августе 1956 года я оказался в составе рекогносцировочного отряда, направляющегося на Новую Землю во главе с будущим начальником экспедиции. Его сопровождали также два выпускника географического факультета МГУ – Олег Яблонский и Альберт Бажев, оба немного постарше меня. По разным причинам мы смогли вылететь на Диксон (откуда нас обещали перебросить по воздуху в Русскую Гавань на Новой Земле) только когда закончилось лето.
Рано утром 2 сентября я дожидаюсь своих спутников у метро Сокол. Первым, в сопровождении сестрёнки и матери подъехал Олег, крупный долговязый парень в очках. Немного позже появилась молодая решительная женщина с каким-то объемистым свертком в руках, который вручила Яблонскому, а Олег уже рассовал его содержимое (это были апельсины) по нашим рюкзакам. В разговоре выяснилось, что женщину зовут Наташа, что она уже зимовала в Русской Гавани, а сейчас у неё там остался муж, тоже выпускник МГУ, встреча с которым нам предстоит. Кажется, во время МГГ она собирается работать с нами. Вскоре подъехали остальные – сначала начальник, потом Бажев. В отличие от своего друга Альберт невысок, зато кряжист, широк в плечах. По разговору убеждаюсь, что всё это одна компания с географического факультета МГУ и давно знакомы друг с другом. Женщины провожали нас до Захаркова, где в те годы находился аэродром Полярной авиации Главсевморпути – теперь это место стало частью новой городской застройки Москвы.
Работяга Ил-14 добирался до Архангельска целых четыре часа. Из ориентиров запомнилось Рыбинское водохранилище, озера Вожже и Лачо с характерными очертаниями и, разумеется, устье Северной Двины со множеством островов на подлете к первому порту России, её многовековым воротам в Арктику. Садились мы на Кег-острове, где теперь находится аэродром местной авиации и поэтому сам город видели только силуэтом. Бросалось в глаза, что он расположен на плоскости дельты, не нарушенной ни единым пригорком. О близости моря напоминали очертания морских судов на Двине.
И снова в воздух курсом на Амдерму. Из-за сплошной рыхлой серой пелены не удалось посмотреть тундру. Когда, пробив облачность и выскочив за нижнюю кромку, наш самолет заходил на посадку, впереди открылся суровый, если не сказать мрачный пейзаж. Множество вспененных белых гребней бесновались совсем рядом со взлетно-посадочной полосой, по которой били косые струи дождя. Из окна автобуса Амдерма выглядела грязной и неуютной, хотя, по-видимому, такое впечатление определялось погодой. Рано утром мы продолжили полет на Диксон.
Ещё четыре часа полета за облаками – и Диксон, со слов попутчиков столица западного сектора Арктики. На посадке стараюсь углядеть побольше, но, увы, обзор из иллюминатора ограничен – какие-то вездеходные колеи, кусок скалистого берега, затем внезапная россыпь двухэтажных домов, суда в проливе, среди которых резко выделяется характерный силуэт ледореза «Литке», снова скалистый берег с куском бурой тундры и, наконец, шасси упруго катятся по взлетно-посадочной полосе. Забыв об Амдерме, мысленно произношу – здравствуй, Арктика! Вот я, наконец, и прибыл…Давай познакомимся…Впрочем, её полярное величество никак не отреагировало на представление новобранца, возможно, посчитав ниже своего достоинства.
Небольшой скалистый остров в форме подковы расположился у входа в Енисейский залив. В XVIII веке русские промышленники назвали его Долгим. Наличие удобной бухты и положение на трассе Северного Морского пути у ответвления на Енисей определили его место в развитии арктического мореплавания с тех пор, как за островом закрепилось имя Диксон, первоначально присвоенное А.Э.Норденшельдом. (будущим покорителем Северо-Восточного прохода) в 1875 году только бухте. Он писал: «Я надеюсь, что гавань Диксон, ныне пустая, в короткое время превратится в сборное место для множества кораблей». Судя по тому, что мы видели с воздуха, это пожелание сбылось, правда якорная стоянка современных крупнотоннажных судов располагается восточнее в проливе.
Полярная станция здесь построена в 1915 году соратником Г.Я.Седова в его последней экспедиции П.Г.Кушаковым, который после революции оказался в эмиграции. Первоначально станция должна была обеспечивать вывод зазимовавших ледоколов «Таймыр» и «Вайгач» из льдов и поэтому после прибытия судов в Архангельск ее собирались даже закрыть, однако дальнейшее существование станции спасло вмешательство Академии Наук. В связи с проведением в 1932-1938 годах II Международного Полярного года станцию преобразовали в обсерваторию. По мере развития Северного Морского пути уже за проливом на материке был выстроен порт, а на острове – аэродром. Много лет в период навигации на острове действует штаб морских операций западного сектора. Одним словом, в наше время Диксон – это узел морских коммуникаций со своим обширным хозяйством. Не случайно в августе 1942 года фашистский Кригсмарине сделал попытку атаковать остров, направив сюда линкор «Адмирал граф Шеер». Для гитлеровских подводников остров и порт оказался не по зубам – они ограничились лишь нападениями на отдельные суда и незащищённые полярные станции. Так как после войны над Арктикой опустился занавес секретомании, о военных действиях ходит много слухов, которые требуют проверки. Доступные мне немецкие источники особого доверия не внушают – во-первых, это взгляд только одной стороны (нередко приукрашенный), а во-вторых, в них отчетливое желание оправдаться за всё, что не удалось.
Мы устроились в гостинице аэропорта и наш начальник прозондировал перспективы нашего полёта поперёк Карского моря в Русскую Гавань. Ему показали летающую лодку «Каталина», стоявшую на якоре в бухте и даже пообещали выполнить полет в ближайшие дни. Помимо прочего улететь нам надо скорей, чтобы застать в Русской Гавани Зиновия Каневского, мужа Наташи Давидович, одной из тех женщин, что провожали нас в Захарково. При рекогносцировке на местности его помощь будет бесценной, благо занимаясь гляциологическими исследованиями и пытаясь постичь тайны знаменитой новоземельской боры (местных стоковых ветров, нередко достигающих ураганной силы), он провел на леднике Шокальского, где предстоит работать и нам, немало времени и исходил его вдоль и поперёк. Для переподготовки в связи с работами по программе МГГ он должен выезжать на Большую Землю. Жаль, если мы не застанем его в Русской Гавани…
Дни проходили за днями, а самолета для нас не было. Оставалось только знакомиться с островом, куда нас занесла бродячая жизнь, тем более что погода оставалась вполне приличной. Остров весьма невелик, всего километров восемь в поперечнике. Пологие задернованные увалы тундры тут нарушаются грядами диабазов, подвергшихся интенсивному выветриванию. Сплошные развалы каменных глыб тянулись порой на сотни метров. В таком виде предстали перед нами следы бурной геологической деятельности в верхнем палеозое, а может и позднее, когда расплавы лавы прорезали глинистые метаморфизованные сланцы-алевролиты, а вслед за тем интенсивная денудация (совокупная работа моря, ледников, ветра и мороза) убирала слой за слоем слагающие толщи, пока интрузии диабазов не оказались на дневной поверхности.
Очевидных следов древнего оледенения не видно. В современности – заболоченные участки тундры в понижениях, когда моховой покров начинает хлюпать под сапогами, снежники у скальных обрывов, на галечниковых пляжах – огромные скопления плавника – леса, принесенного по воле морских и речных волн. Скалистые островки в отдалении иногда украшены навигационными знаками или геодезическими пирамидами. Простор до самого горизонта, который в холодном прозрачном воздухе рисуется необыкновенно отчетливо. Это было настоящее морское побережье с характерным терпким запахом гниющих водорослей, приятно раздражавшим обоняние на свежем воздухе. И где-то далеко-далеко за зеленовато-серой гладью моря скрывалась таинственная Новая Земля. Всё увиденное гораздо больше отвечало моим представлениям об Арктике, чем Полярный Урал, с которым я познакомился месяца два назад.
Местная экзотика порой предстает в необычном виде. Тучи чаек вьются над бухтой, с пике то и дело выхватывая из воды серебристую добычу. Картина оказалась сложней, чем нам показалось с первого взгляда: вот от входа в бухту слышно пыхтение, над поверхностью воды появляются столбы пара и брызг, среди волн не спеша возникает что-то гладкое и белое – это белухи (полярный дельфин Delphinapterus leucas),выстроившись в цепь, загнали в бухту косяки полярной трески Boreagadus и приступили к обильной трапезе. К белухам присоединились люди - на причалах для малых судов полным полно рыболовов. Сайка хватает всё подряд и бросается даже на голый крючок, наскоро согнутый из английской булавки. Когда я заглянул с причала в воду, то не поверил своим глазам – рыба неподвижно стояла в воде в 20-30 сантиметрах одна от другой. Всё же кое-кто из обжор поплатился. Возвращаясь вечером из кино, на берегу наткнулись на длинную белую тушу с хвостом-стабилизатором, перехваченным металлическим тросом. Кто-то из промышленников сначала подстрелил на корм собакам, а потом вытащил на берег трактором солидного полярного дельфина, тело которого очертаниями напоминало торпеду.
Диксон – стыковка воздушных и морских путей и, соответственно, народ в гостинице самый разнообразный, причем не задерживающийся. Спрашиваем у хозяйки гостиницы:
— А вот эти ребята, что ночевали в последнюю ночь…
— Ледовики-то? Уже в Чокурдахе…
— А это где?
— Да на Индигирке.
— А такой-то экипаж?...
— Вчера сели в Нагурской на ЗФИ (то есть на Земле Франца-Иосифа).
Определенно, в Арктике свои масштабы и расстояния.
Потом косяком повалили геологи, закончившие летний полевой сезон в таких дебрях Таймыра, которые ещё несколько лет назад на картах показывались белым пятном с надписью «не исследовано». Это представители известной полярной фирмы НИИ Геологии Арктики, в послевоенные годы отпочковавшейся от Арктического института, у истоков которого стояли геологи Р.Л.Самойлович и Н.Н.Урванцев. По слухам, Н.Н.Урванцев уже вернулся в Ленинград из Норильска, где провел лет пятнадцать, а Р.Л.Самойловичу, как и миллионам других, вернуться было не суждено. С геологами в силу родства профессий мы быстро нашли общий язык. Потом появились какие-то парни в кожаных лётных костюмах и в шлемах, опушенных мехом росомахи – верный признак принадлежности к персоналу дрейфующих станций СП. Однажды возникли три женщины, которых мы не знали, как классифицировать – оказалось наш «отель» посетили практикантки из Литературного института во главе со своей руководительницей. Имя одной из них – Юнны Мориц вскоре стало появляться на страницах журналов и литературных сборников. На фото ей очень не хватало сигареты, но стихи были хорошие.
Но больше всего было, конечно, полярников-зимовщиков всех возрастов, направлявшихся и возвращавшихся со своих «полярок» со всех концов и во все концы Советской Арктики. Я подумал – если на Большой Земле все дороги ведут в Рим, то здесь они определенно сходятся на Диксоне. Из разговоров наших «квартирантов» не первой молодости:
— Слыхал, Отто Юльевич помер?
— Слыхал. Он у нас в Амдерме по пути с полюса садился. Что голова, что борода – полный комплект – «и академик, и герой, и мореплаватель…». Северный Морской путь – вот ему памятник.
— Как уцелел – непонятно. Надо же – весь флот замерз и когда – в навигацию 1937 года! Тогда и не за такое могли голову снять…
— Верно. А ты попробуй и папанинцев высаживать, и лавры пожинать, и навигацией руководить. Думаю, уцелел потому, что звание героя получил, наверное, в числе первых двадцати. Это потом уже – герой, не герой… А куплеты, помнишь:
Примеров много есть на свете,
Но лучше, право, не найти.
Снял Шмидт Папанина со льдины,
А тот его с Севморпути!
Отлучили человека от его детища. До войны ещё ледокол при закладке назвали «Шмидт», а спустили «Микоян»…Неисповедимы дела твои, Господи!
Вот это прикосновение к реальной Арктике и что-то ещё нас ожидает! Такого в «Морях Советской Арктики» В.Ю.Визе не найдешь! (Примечание: После неудачной навигации 1937 года О.Ю.Шмидт, оставаясь начальником Главсевморпути, снял с льдины папанинскую четверку, причем в непрогнозируемых условиях, в феврале 1938 года. Летом того же года из Москвы руководил выводом зазимовавших 26 судов. Затем он в начале 1939 года был заменен на своем посту И.Д.Папаниным и больше в Арктику не возвращался)
Дни шли за днями и наши шансы улететь в Русскую Гавань резко шли вниз. Мы облазили весь остров и порт, посетили могилу Тессема, отмеченную огромным крестом. Участник экспедиции Р.Амудсена погиб в 1919 году после восьмисоткилометрового похода уже ввиду жилья. Капризна порой судьба полярника! Побывали мы и на могиле моряков с ледокольного парохода «Дежнев», после мобилизации на Северный флот ставшего СКР-19, погибших от снарядов «Шеера». Следов разрушений на острове никто мне показать не смог, да и свидетелей боя не осталось.
Кажется, наши возможности добраться до Новой Земли с Диксона, увы, исчерпаны. Остается одно – возвращаться в Архангельск морем, куда 19 сентября уходит «Дежнев» - тот самый, что защищал Диксон в 1942 году. Не исключено, что из Архангельска «Дежнева» направят на Новую Землю и само собой в Русскую Гавань. Если раньше мы рассчитывали на полноценную рекогносцировку после заброски самолетом и до прихода сунна в Русскую Гавань, то теперь мы сможем там работать лишь пока судно будет разгружаться. А это зависит от количества груза, которого, как мы знаем, будет немного. Значит, мы можем рассчитывать на день-два, много три. Разумеется и Каневскому нас дожидаться не имеет смысла. Нам тоже выбирать не приходится – вперед в Архангельск.
Мы оставляем Диксон ясным сентябрьским днем под гудки ледоколов и зверобойных шхун, среди которых выделяется сирена «Ермака». Разместили нас в так называемом твиндеке – специально оборудованном для пассажиров межпалубном пространстве над трюмами, где были установлены десятки двухъярусных коек. Герой обороны Диксона в зимнее время использовался для зверобойных промыслов и тогда наши койки служили промышленникам. Тоже северная специфика.
Разумеется, при отходе все столпились на верхней палубе. В этой толпе мы занимали особое место – в отличие от тех, кто провел в Арктике годы, у нас не было ни особых знакомств, ни прочных связей и поэтому мы наблюдали происходящее почти со стороны. Но вот стихли прощальные крики, народ расходился по своим местам и очертания Диксона с прилегающим побережьем словно растворяется в налетевшем снежном заряде. Берег был ещё виден, когда к нам подошёл один из геологов-ленинградцев, с которыми мы жили в гостинице.
— Вы как будто интересовались нападением «Шеера». Обратите внимание на этот маленький островок в проливе между материком и островом под названием Конус. В 1942 году там располагались угольные склады и проходила бункеровка судов. По рассказам, немецкий снаряд угодил в него, подняв облако бурой пыли. Думаю, это было на руку командиру «Шеера» и позволило ему отдать обоснованный в глазах экипажа и осведомителей гестапо приказ на отход…
— Как считаете, - интересуюсь я в свою очередь у собеседника, -Диксон будет развиваться в будущем?
— Не думаю. Дело в возросшей автономности судов, когда отпала необходимость в дополнительных бункеровках. Основные грузы с запада идут теперь прямо на Дудинку, это порт Норильского комбината, Тикси и Певек. А Диксон остается как бы не при чем. А вот как центр сбора данных для ледового и погодного прогнозов для всего западного сектора Арктики, конечно, еще послужит…
Вот такой взгляд на будущее. О подвиге нашего судна извещает надраенная до блеска металлическая памятная пластина на переборке: «СКР-19 (л/н «Дежнев») в составе Северного флота активно участвовал в Великой Отечественной войне против немецко-фашистских захватчиков. В боях за нашу советскую Родину экипаж корабля неоднократно участвовал в конвойных операциях. 27 августа 1942 года совместно с батареей отразил нападение на порт немецкого рейдера». Название порта, кажется, скрыто из соображений военной тайны с опозданием на 14лет или из опасения, что размеры этого порта умалят подвиг судна.
Итак, плывем в Архангельск по западному, сравнительно короткому отрезку Северного Морского пути, пересекая Карское море с его мрачной славой ледового погреба. Правда, нам повезло – мы не встретили здесь ни льдинки, очевидно, оказавшись в благоприятных условиях конца потепления Арктики. Разумеется, в прошлом так было далеко не всегда. В том же злосчастном 1937 году здесь зимовало 6 судов, не считая каравана из шести кораблей в проливе Вилькицкого, не решившихся в сложной обстановке на прорыв в Мурманск или Архангельск этим морем. Только в начале века льды преградили здесь путь «Заре» (экспедиция Э.В.Толля) в 1900 году, ледокольным пароходам «Таймыр» и «Вайгач» в 1915 году и т.д.и т.п. В 1912 году льды вынесли из Карского моря в Центральный Арктический бассейн судно экспедиции Г.Л.Брусилова «Святая Анна». Наконец, видимо, в 1913 году в этом море погиб «Геркулес», судно экспедиции В.А.Русанова – точнее, пропало без вести, причем со всем экипажем и личным составом экспедиции. Этот список можно было бы продолжить. Так что свободный ото льда горизонт, где бродят, волоча за собой снежные космы заряды, совсем не показатель. Ещё Карское море запомнилось пустынностью – по пути мы встретили одно единственное судно.
А ночи уже темные, причем с полярными сияниями, хотя и довольно слабыми. Первые морские впечатления из дневника: «Море красивое, также как и отдельная волна. Оно разное, утром, днём и вечером, особенно ночью. Нет ничего лучше, чем лунная ночь в море». Через двое суток мы были в Карских Воротах. Пролив широкий, до 70 километров, и оба его берега мы видели на пределе. Берега Новой Земли здесь очень низкие, прикрытые с юга массой островов. На желтом фоне тундры в лучах солнца в поле зрения бинокля обозначились ажурные очертания антенн и строения полярной станции на мысе Меньшикова. С левого борта пейзаж более суровый – угрюмые черные Вороновы камни у северного побережья Вайгача среди пенных заплесков.
За Карскими Воротами судно повернуло на горло Белого моря. Смена курса, когда день ничем не занят и тянется бесконечно – целое событие. Судно, подчиняясь команде, покатилось вдруг налево, оставляя вправо вспененную винтами воду. Остров Колгуев, видимо, миновали ночью. Баренцево море (хотя, точнее, всё-таки Печорское) встретило нас улучшением погоды. Стало теплей, больше ощущается влага в подсоленном воздухе, да и волна стала существенно больше. Гораздо более активно море по сравнению с Карским. Изменился цвет воды – восточнее Карских Ворот преобладали зеленоватые тона и салатные оттенки в кильватерной струе, в Баренцевом – соответственно, темно-синие и нежно-голубые.
Опасения некоторых не оправдались и волна так и не успела раскачать наше судно, пока мы не укрылись под защитой Канина Носа. В белом море цвет воды оказался белесо-серым, иногда свинцовым. Чем ближе мы подходили к устью Северной Двины, тем гуще становился настой торфа – вода за бортом постепенно меняла окраску от коричневой до рыжей. Пошли суда, и встречные, и вдогон, за светлое время почти десяток.Теперь на корме полощется флаг, раньше и показывать его было некому.
С утра 23 сентября идём ввиду довольно высокого Зимнего берега, который с каждым часом становится всё ближе и ближе. В 16 часов мы прошли плавучий маяк «Двина» и, оставляя по левому борту остров Мудьюг с его маяками и памятником жертвам интервенции 1918-1920 годов, пошли в Архангельск по Корабельному устью. Капитан не стал брать лоцмана и вдоль пригородов Экономии и Маймаксы мы иногда пробирались так близко от берега, что простым глазом была видна трава, вылезавшая из воды в затопленной пойме. Ещё до захода солнца «Дежнев» бросил якорь неподалеку от Моисеева острова. Быстро получив в трюме свой походный скарб, мы высадились на шикарную набережную – так начиналось «архангельское сидение».
Через сутки мы устроились в гостинице «Интурист» на улице Павлина Виноградова – вчетвером в номере люкс. Спальные мешки были с нами, а остальное не имело значения. Чтобы ощутить себя архангелогородцем (а именно так называют себя жители Архангельска), я должен получше познакомиться с городом, его связями с Арктикой. Меня порадовало, что город имел свое лицо, не походил на другие города России. Конечно, Двина великолепна, но мало ли других городов на берегах других рек. А здесь силуэты морских судов напоминали о том, что море рядом, что отсюда лежат пути не только в Арктику, но и в Мировой океан. Определенно, близость моря наложила свой отпечаток на облик города и всю его жизнь. Снабжение многих полярных станций ещё с 30-х годов идёт по-прежнему отсюда. И разговоры среди моряков и связанных с морем людей по-своему масштабны - от европейских портов до Тикси. Для архангелогородцев море – это жизнь, это работа, трудная, временами тяжелая, но обычная повседневная жизнь. И все-таки город заметно постарел. Новая застройка только в центре. На центральной улице Павлина Виноградова ещё доживают своё деревянные тротуары. Старые деревянные дома (а их большинство) ещё сохраняют облик былой жизни, с богатыми наличниками, напоминающими сплошное деревянное кружево, но сами дома изношены.
Интереснейший краеведческий музей ютится в небольшом деревянном доме, где, конечно, не развернуть богатых экспозиций. Одни картины А.А.Борисова чего стоят – не было у нас такого другого художника, который так бы писал Арктику, Новую Землю кроме Тыко Вылки, хотя и совсем в другом стиле, но о вкусах не спорят. Во дворе музея старый английский танк – трофей времен интервенции. Мало памятников – само собой Ломоносову, Петру I,есть даже памятник северу, ещё жертвам интервенции. И нет замечательным морякам-поморам, подобных которым больше не было в России. Редко уже услышишь на улице необычный поморский певучий говор – за прошедшие десятилетия явно произошло замещение населения. Пожалуй, повседневные непростые заботы оттеснили куда-то на задворки бытия богатейшую и необычную историю первого российского порта.
Не сбылись наши надежды продолжить плавание на «Дежневе», которого завернули на Землю Франца-Иосифа. А нам опять ждать. Рейс должен состояться, но когда и какое судно – пока неизвестно, и это в преддверии октября! Стихийно мы следовали опыту полярников былых времен – выжди и сделай по-своему.
От избытка времени бродим по городу, забираясь куда надо и не надо. Однажды хмурым ветреным днем под моросящим промозглым дождичком оказались на каком-то дворе, забитым поленницами дров. Посреди него старуха-поморка отчаянно пыталась спасти от дождя выстиранное бельё с веревки, выгибавшейся под напором ветра. Мы выручили старую женщину, и в ответ она рассыпалась в благодарностях.
— Какие молодые, красивые, да куртки-то меховые на вас новехонькие…Да и сами-то такие откуда вы?...
— Из экспедиции мы, вот на Новую Землю едем,- не без гордости поведал Олег.
Бабка как-то посерьезнела.
— За что ж вас туда гонют?
— Сами мы, бабушка, добровольно, сами и выбрали…- отвечали мы вразнобой.
Оглянувшись вокруг, бабка поманила нас пальцем поближе.
— Вот что я скажу вам, ребята…- быстрым поморским говором начала она.- Не ездийте вы туда, дурное это место, гиблое, бомбу там будут взрывать!
Настала наша очередь удивляться.
— Атомную что ли, бабка? – спросил один из нас.
— Какую атомную?- старуха от презрения махнула рукой,- Водородную!
Как заметил один французский путешественник по нашей стране более века назад – в России всё тайна и ничего не секрет!
В гостиницу мы возвращались озадаченные и озабоченные, и наш рассказ начальнику не облегчил тяжести на душе. Нечто новое и непредвиденное осложнило наши планы на будущее, о которых мы теперь могли только гадать. Кажется, мы столкнулись с такими силами, с которыми нам просто не тягаться – что-то будет?
В эти сумрачные осенние дни произошло ещё одно событие, напрямую связанное с нашей будущей деятельностью на Новой Земле. Однажды мы с Бажевым прогуливались по набережной. Я обратил внимание как из одного подъезда вышел довольно молодой темноволосый парень с характерным носом-«рубильником». Было похоже, что просторный зеленый ватник с капюшоном облекал не столько его тело, сколько душу. Он как-то странно огляделся вокруг, словно пытаясь постичь непостижимое, и в этот момент Бажев крикнул:
— Зинок!
Кажется, встретились старые знакомые, причём достаточно близко. Представляясь, я услышал в ответ:
— Зиновий Каневский.
Понятно, на кого мы наткнулись в это раннее непогожее утро на прогулке по причине безделья и бессонницы.
— Ты как здесь оказался? – спросил Альберт.- Где устроился и вообще…
— Вообще я в Архангельске всего десять минут. Только что я расплатился собственными сапогами с носильщиком, доставившим мой багаж на вокзал.
— Не пугайтесь, ребята, - утешил нас Зиновий, - они мне осточертели там, на Новой Земле и я с удовольствием хожу в ботинках. На Большую Землю я добирался на попутных гидрографических судах, которые высадили меня на ближайшем погранпосту. Пограничники – отличные ребята, но в своей глуши, как и на Новой Земле, обходятся без денег, и поэтому в кармане у меня ноль целых ноль десятых. Как Наташа?
— Месяц назад выглядела хорошо, - ответил Альберт.- Следуй за нами, ибо сказано – не имей ста рублей, а имей сто друзей. Вот апельсины мы к тебе не довезли. Раскассировали ещё на Диксоне – пошли плесенью.
В коридоре гостиницы на Зиновия набросился Олег и стал тискать его в своих могучих объятиях. Целый вечер Зиновий рассказывал о жизни в Русской Гавани и делился соображениями относительно наших проектов. Можно сказать, мы прикоснулись ко многим реалиям нашей будущей жизни, не покидая Архангельска. Выяснилось, что Каневский провел в одиночестве на леднике в небольшом домике посреди трещин на так называемом Барьере Сомнений – ледяном уступе в среднем течении ледника Шокальского в километрах пятнадцати от полярной станции целых три месяца. Сам разработал программу наблюдений, добился по радио одобрения Москвы и с помощью других сотрудников станции осуществил своё намерение. Домик построили на полярке и в разобранном виде завезли на собачьей упряжке. Связь держал по самодельному приемнику-передатчику, понадобилось – освоил. Сильный парень!
Определенно, и сам ледник, и погода там, и знаменитая новоземельская бора, практически непредсказуемая, сильно осложняла его работу, но особенно докучали Зиновию белые медведи. Одного он застрелил на леднике прямо на площадке с приборами, столкнувшись с ним нос к носу. Второй проявил навязчивое агрессивное любопытство, когда Каневский с товарищем без оружия совершали экскурсию в окрестностях станции. Обо всем этом Каневский рассказывал без прикрас и без желания покрасоваться перед новичками. Поражало непосредственное остроумие, которое так и било из нашего нового товарища, его жизнерадостное восприятие самых жестоких ситуаций. Определенно, человек с таким опытом и таким характером был нам необходим.
— Кстати, - обратился Зиновий к начальнику, - присмотритесь там к Александру Вячеславовичу Романову, он должен возвращаться из Русской Гавани вместе с вами. Отличный плотник и как человек не хуже, десяток зимовок в Арктике, хороший характер.
Делимся с Каневским информацией, поступившей из агентства, известного в народе под аббревиатурой ОБС – «одна баба сказала».
— Пока я зимовал, допускаю – настали иные времена. Однако, о том, что ожидает Новую Землю знает весь Архангельск. Чем были заняты бдящие органы?
— Как чем? Следили, чтобы мы не задавали ненужных вопросов, не умничали, почаще оглядывались бы…, - ответил ему Олег, - Думаешь, там, наверху, просто нестыковка нашей научной, очень маленькой и гигантской военной программ? Как бы не так!
— Ничего не понимаю, - растерянно констатировал Зиновий.
— Объясняю, - продолжил его оппонент, - Наверху великолепно знали, подписывая обе программы. А теперь представь ситуацию там, на Западе – вдруг русские почему-то отказываются продолжать наблюдения Второго Международного Полярного года на Новой Земле… Как, отчего? Так наша роль – роль прикрытия, чтобы эксперты побольше тратили время на выводы и оценки: могут или не могут наши власть предержащие испытать свою термоядерную мощь на собственных людях, не имеющих никакого отношения к военной программе…
— Знаешь, это уже слишком…
— Через год-другой, - голосом Кассандры продолжил Олег, - убедишься…
Зиновий только тяжело вздохнул и предложил:
— Давай, сменим тему. Спасибо тебе за стихи Шаламова, что прислал мне на полярку. Неужто теперь печатают такое?
— Пока нет. Правда, у Заболоцкого вышло «Где-то в поле возле Магадана…». Но как-то осторожно, даже критика помалкивает. В списках ходит «Товарищ Сталин, ты большой ученый…» Кто автор – не знаю. Вернемся, дам тебе…
— А что за доклад Хрущева на ХХ партсъезде? Где можно с ним ознакомиться?
— Месяца три-четыре читали по предприятиям и учреждениям. В народе сразу бурление. Одни – кто посмел покусится на величайшего и мудрейшего? Другие – к стенке тех, кто ставил к стенке в тридцать седьмом. Вернувшиеся из лагерей своего слова пока не сказали, но скажут. Такие, как Шаламов и многие другие…
— Кошмар, - отреагировал Зиновий, - А дальше что?
— Могу сказать одно, вмешался я, излагая итог дискуссий в студенческих общежитиях, - Большинство наших сверстников считает, что лозунг «кровь за кровь» приведет только к повторению тридцать седьмого…
— Нужна вся правда, - горячится Олег, - какая есть. А потом разберемся…
И так ночь напролет мы с молодым максимализмом перескакивали с темы на тему, с горестной на смешную, с великой на малую...
Спустя пару дней мы проводили Каневского в Москву, и вскоре решилась судьба нашего предприятия. В Русскую Гавань для завоза продуктов и смены зимовщиков направлялась «Зоя Космодемьянская», которая должна была посетить и другие полярные станции на Новой Земле.
Тёмной и глухой октябрьской ночью, когда не видно ни зги и только блики электрических фонарей играют на волне, мы отвалили от причалов Бакарицы, портовой части города на левом берегу Двины. На реке хоть глаз выколи. Тогда на Двине ещё не было железнодорожного моста, и наше судно без помех направилось вниз по течению к морю. Городские огни дружно смещаются на корму и спустя час, когда мы миновали рукав Двины Кузнечиху и пригород Архангельска Соломбалу, их становится заметно меньше. Идём устраиваться. Не считая нашей «экспедиции» на борту ещё 16 человек смены и груз на полярные станции Новой Земли – мыс Выходной, мыс Желания, Русскую Гавань и другие. Зимовщиков и нашего начальника разместили по каютам, новоиспечённых гляциологов – на диванчиках в кают-компании.
Переход Баренцевым морем генеральным курсом на Маточкин Шар (Матшар в просторечие и даже в документах) прошел без приключений. Оставалось достаточно времени, чтобы по «Морям Советской Арктики» В.Ю.Визе ознакомиться с историей пролива. Загадочное местечко, ничего не скажешь! В самом деле, впервые название Маточкин Шар появляется ещё в 1584 году в отчете агента Московской Компании Кристофера Холмса, а в 1598 году пролив (тоже впервые) был показан на карте в книге Конрада Льва «Море или книга мореплавателей», изданной в Кёльне. Годом раньше в западном устье Маточкина Шара оказались голландцы с корабля В.Баренца, которые после зимовки, потеряв своего предводителя и вдохновителя, возвращались на шлюпках в жилые места. Кажется, все источники единодушны – голландцы и не подозревали, что перед ними пролив. Похоже, что один из голландских китобоев, некто де Фламинг в 1668 году всё же видел пролив с вершины мыса Сухой Нос. Разумеется, в Европу название пролива попало от поморов, поскольку в западной литературе пролив описывается задолго до своего официального открытия. В одном из кенигсбергских изданий 1762 года о нем сообщается следующее:
«Под 73° северной широты на восточной стороне остров (Новая Земля) разрезается каналом или проливом, который, поворачивая на NW, выходит в северное море на западной стороне в широте 73°3´, деля остров на почти две равные половины…»
На первых русских картах пролив оказался при таинственных обстоятельствах ещё в 1746 году. «По генеральной карте,…с которой имеется в канцелярии Адмиралтейств-коллегии копия, оный малый пролив называемый Маточкин Шар простирается по разности долгот градусов на 8. А с чего тот весь пролив и восточный Новой Земли берег с северным её мысом положены, таких карт при чертежной палате не находится». И только в 1766 году шуецрецкий кормщик Яков Чиракин сообщил, что «тогдашним летом одним небольшим проливом в малом извозном карбасу оную Новую Землю проходил поперек насквозь на другое, называемое Карское море». О дальней ших событиях лучше вспоминать в самом проливе, когда объект былых открытий будет перед глазами.
Утром 13 октября справа по курсу в разрывах тяжелых свинцовых облаков среди серой равнины моря в рытвинах волн возникли силуэты заснеженных гор. Очертания их с каждым часом становились всё отчётливей и жёстче. Какой-то непривычный пейзаж в черно-белых тонах, не морской и не горный, а именно полярный, когда его суровость становится зримой, грубой, какой-то враждебной. Во второй половине дня мы подошли ближе к берегу и в мрачных оттенках ландшафта стали прорисовываться детали. Виднелась равнина – Панькова Земля, на берегу возвышался гурий, издали похожий на силуэт человека. По курсу обозначился проход между горами и в нетерпении я спросил у проходящего штурмана:
— Уже Маточкин Шар?
— Нет, это соседняя губа Серебрянка, - получил я в ответ,- Вон на переднем плане остров Митюшев. А нам направо, ближе к Панькову острову…
Сплошное нагромождение гор, в которых трудно разобраться, тем более без карты. Наконец около 15 часов панорама гор расступилась, открыв перед судном узкую полоску воды – это и был пролив Маточкин Шар. Справа по борту словно входная веха осталась правильная вершина с геодезическим знаком на гребне. У ее подножия проектируются домики полярной станции мыса Столбовой. Название вполне понятное – на фоне береговых обрывов среди пены прибоя то и дело возникают высоченные скалы-столбы.
Увы, с нами нет карт на этот район, а порядки на судне такие, что без приглашения в ходовую рубку лучше не соваться. Поэтому остается поглощать окрестные пейзажи с комментариями более опытных полярников. Картины вокруг не могут оставить равнодушными никого. Ля меня всё это – своё, я готов окунуться в него и принять как есть. Реакция моих спутников более сложная, прикрытая напускной бравадой и равнодушием. Что ж, дело житейское…
Слева у подножия гор Литке приютились десятка три жилых домов и хозяйственных построек, откуда доносится лай собак и видны силуэты людей. Это Лагерное, самый крупный населенный пункт на Северном острове. Старое становище Поморское на южном берегу пролива в километрах пяти за Столбовым я так и не разглядел. В начале века там зимовал известный полярный художник А.А.Борисов, картинами которого я совсем недавно восхищался в Архангельске. Для своей зимовки он выстроил дом-студию, интересно сохранился ли он? Севернее Лагерного вглубь суши уходит обширная долина реки Епишкиной, на старых картах Гусиной, а на противоположном берегу «в крест простирания» к проливу также выходит долина, в устье которой виднеется несколько домиков.
— База геологов-ленинградцев на речке Шумилиха, - комментирует кто-то на палубе. Догадываюсь – здесь базируется экспедиция НИИГА, с представителями которой мы встречались на Диксоне. Это одно из ведущих научных учреждений в исследованиях Новой Земли. Пожалуй, пролив оказался более населенным местом, чем я ожидал. А впереди ещё одна из первых арктических обсерваторий – Маточкин Шар и полярка на мысе Выходном. Светлого времени остается немного, сумерки начинаются около 16 часов, но на берегу часто встречаются маяки-мигалки. В нашем положении это важно, потому что на судне нет радиолокатора – пусть читатель не удивляется, ведь описанные события происходили более 40 лет назад. Поэтому, пройдя по проливу немного за устье речки Епишкиной, наш осторожный капитан приказал становиться на якорь – один из маяков не горел. Лёгкий морозец. Засыпанные снегом горы на северном берегу пролива громоздятся друг на друга, упираясь в низенькое серое небо. Здесь и пик Седова высотой 1070 метров и горы Вильчека, рассеченные долиной, в которой под снежной пеленой угадывается ледник Третьякова. Когда в 1907 году В.А.Русанов посетил его, конец ледника почти достигал моря. По мере отступания во время потепления Арктики язык сократился в размерах, втянулся по долине.
Самый-самый полярный пейзаж…Полоса пролива и окрестные горы под стать друг другу – что ширина стылой серой воды, что высота гор в новеньком снежном убранстве, когда даже камни осыпей из-под тонкого пушистого снежка лишь подчёркивают пору грядущего зимнего обновления. О тяготах здншней зимы пока не думается – через год нам предстоит это испытать на самих себе. Тишина, сумрак и падающий снежок медленно опускаются на палубу. Умиротворяющее влияние окрестных пейзажей мешает восприятию драматизма событий, разыгравшихся здесь почти двести лет назад.
…Сообщение Я.Чиракова возымело своё действие и спустя год в 1768 году, чтобы положить на карту неизведанный Маточкин Шар был направлен на безымянной кочмаре грузоподъемностью всего 8 тонн штурман «в ранге поручика» Ф.Розмыслов с Я.Чираковым в качестве проводника – всего с экипажем 14 мореплавателей. 16 августа они подошли к проливу с запада и начали промер, с каждым днем продвигаясь на восток дальше и дальше.
Ф.Розмыслов следующим образом описывает окрестные места: «По всему проливу Маточкина Шара на берегах лежат высокие горы, которые основаны на мелких, крупных и слитных камнях, имеется на многих трухлей слоями аспид и многие из оных делают берега прияры и весьма приглубы…Судам на стоянке на якорях весьма неспособно, ибо ветры, водящие с гор высоких и вырывающиеся из ущелий, падают вихрями на судно весьма жестоко…».
Съёмка берегов и промер продолжались всего три недели. 8 сентября кочмару поставили у приглубого берега в бухте Тюленьей (Белужья губа) и завели на сушу швартовы. На берегу поставили избу, в которой поселились семь человек. Остальные зимовали на южном берегу пролива у мыса Дровяной. Такое разделение, как считает Ф.П.Литке произошло, «чтобы иметь наивыгоднейшие промыслы». Определенно, в то время стояли суровые зимы – в Европе, например, господствовал малый ледниковый период. 20 сентября замерз Маточкин Шар, чем спустя пять дней воспользовались зимовщики с мыса Дровяной, пожаловавшие в гости в бухту Тюленью. Но беда уже подстерегала людей – цинга незаметно делала свое дело. Первым умер 17 ноября Яков Чиракин. Развитие болезни резко усилилось во время двухмесячной полярной ночи, так что к появлению солнца 24 января из зимовавших в бухте Тюленьей только двое могли работать.
Беда не миновала зимовщиков и на другом берегу Маточкина Шара. «Один из работников, живших на Дровяном мысу, увидя на северном берегу стадо оленей, вознамерился идти, дабы получить сколько из оных всевышний определить изволит; по отбытии через малое время сделался вдруг жестокий ветер и курева (вьюга)…от чего наш определенный к смерти промышленник через сутки уже назад не возвратился. Отчего и положили считать его в числе мёртвых без погребения». Весна принесла не только шторма, но и новые потери. К лету от цинги погибла половина зимовщиков.
9 июля вскрылся припай в Белужьей губе, а ещё десять дней спустя и в проливе. Когда пролив окончательно освободился от льда, Ф.Розмыслов с оставшимися людьми сделал попытку пересечь Карское море и выйти к устью Енисея, но в 33 милях от Новой Земли мореплаватели встретили полосу льда, «между которую с верху мачты водяного проспекта также берега не видно. Меж тем судно повредилось и сделалась в нем немалая течь». Пришлось повернуть назад. В этом плаванье скончался ещё один моряк и был погребен в море.
На обратном пути Ф.Розмыслов посетил Незнаемый залив, откуда уже 8 августа через Маточкин Шар перешёл к западному устью пролива. Кочмара была уже непригодна для дальнейшего плавания, и её бросили в устье реки позднее получившей имя Чиракина. Остатки экспедиции были доставлены поморами в Архангельск. Вот такая история, от которой щемит сердце.
А у нас с рассветом обозначились окрестности Белужьей губы с бухтой Тюленьей. Отличное место выбрал себе для зимовки штурман Ф.Розмыслов – заблудиться невозможно, да и обе зимовки в хорошую погоду практически в пределах видимости. Вход в Белужью губу ни с чем не спутаешь. Правда, белуги здесь не при чем. Конечно, в своё время эта губа получила своё название по обилию белухи, но поскольку на Южном острове уже есть губа Белушья, их решили различать вот таким образом, хотя и не слишком изящно.
Со сменой вахт продолжалось наше плавание, и около 10 часов мы прошли бывшую обсерваторию Маточкин Шар, которая сыграла важную роль в подготовке полярных кадров накануне организации Главсевморпути. Здесь начинали полярную карьеру «челюсканец» и «папанинец» Э.Т.Кренкель, видный полярник-мереоролог М.А.Кузнецов (автор интересных записок «Матшар») и многие другие. Отсюда известный полярный лётчик Б.Г.Чухновский в 1924 году летал на первые ледовые разведки. Однако, в жизни обсерватории бывали и драматические моменты. О гибели людей на первых зимовках писали почти все авторы книг. Появление новой техники в здешних местах также не обошлось без жертв. Всё та же знаменитая новоземельская бора в сентябре 1932 года буквально сбросила в воды Матшара тяжелый ледовый разведчик – летающую лодку Дорнье-Валь «СССР Н-3»(командир экипажа Л.М.Порцель). переживший эту катастрофу будущий начальник Полярной авиации Главсевморпути М.И.Шевелев так рассказывал об обстоятельствах гибели своих товарищей:
«В начале сентября корабли, проходившие центральной частью Карского моря, сообщили, что встретили лёд, где его совсем не ожидали. Спустили с борта флагманского ледокола гидросамолет и вылетели на обследование моря…Подлетая к Маточкину Шару, мы заметили в проливе, около радиостанции, довольно сильное волнение. Порцель полетел дальше в поисках спокойного места. В этом и была главная ошибка, хотя в те времена мы и не знали, что такое новоземельский сток. Едва мы проскочили мыс Поперечный, как с самолётом стало твориться нечто невероятное. Нас подбросило сначала метров на сто вверх, затем вниз, так что мы повисли на ремнях. После трёх таких бросков нас стало прижимать к воде. Порцель дал полный газ, взяв штурвал до отказа на себя. У меня мелькнула мысль, что оторвался хвост и потому машина идет к земле носом. Я оглянулся – хвост в порядке. Затем раздался дикий треск, и я потерял сознание…
Очнулся я на палубе самолёта, вокруг валялись куски лодки…Я моментально вскочил на ноги и осмотрелся. В проливе бушевал шторм, рвал и метался ветер, волны перекатывались через кусок палубы, на котором я находился. Тут же я заметил и Чечина – Чечин болтался в пространстве, подвешенный за ворот. Освободившись с моей помощью, он ощупал себя и убедился, что совершенно цел. Ещё через несколько секуд впереди показалась чья-то голова в очках. Это был Проварихин. Затем он пропал и вдруг вынырнул под обломками машины. Чечин сразу схватил товарища за шлем…Я подал ему левую руку, уцепившись правой за обломки. Он повис на моей руке, а свободной ухватил Проварихина. Затем я их обоих вытащил…Больше на поверхности воды никого не видали. Лишь потом нам удалось обнаружить тела остальных товарищей: Порцеля, Дальфонса и Ручьёва.
Что же случилось с самолетом? Оказалось, что на Новой Земле с гор часто дуют ветры невероятной силы. Вот в такой могучий поток воздуха и попал наш самолёт. Мотор не мог противостоять ветру, машину прижало вниз, а затем ветер швырнул самолёт в воду. Лодка была задержана сопротивлением воды, носовая её часть сплющилась, мотор и крылья стремительно по инерции понеслись дальше и оторвались, разрушив стропы и подкосы».
Эту историю М.И.Шевелев рассказал весной 1937 года своим товарищам по воздушной экспедиции О.Ю.Шмидта в то время, когда самолеты из-за непогоды задержались у обсерватории Маточкин Шар. А дальше был полет на Землю Франца-Иосифа и к Северному полюсу, чтобы высадить первую дрейфующую станцию СП-1 – славные события, которые происходили вдали от Новой Земли. Теперь же обсерватория Маточкин Шар оставлена, потому что с развитием мореплавания понадобилось знать обстановку не только в проливе, но и на подходах с обоих морей – для этого построили полярные станции на мысе Столбовой в 1935 году и на мысе Выходной годом позже.
На подходах к мысу Выходной на северном берегу горы уже пониже. Сам мыс образует над береговым обрывом довольно ровное место, где разместились два жилых дома, склад, ветряк и метеоплощадка. По проливу идёт сильная зыбь, которая у обрывов выдаёт высокий заплеск и, следовательно, выгрузка невозможна. Судно выходит в Карское море и, описав петлю возвращается в пролив, оставляет полярную станцию по правому борту среди строений мелькают силуэты людей – представляю, с каким настроением они разглядывают нас. Уходим на несколько миль западнее и вновь на ночь становимся на якорь. Таким было начало…
В последующие дни с улучшением погоды судно много раз подходило к Выходному. Гремели грузовые стрелы, вываливая за борт боты-дори и кунгасы. Как правило, эти маломерные плавсредства успевали сделать два-три рейса к берегу, затем погода портилась и наша «Зоя Космодемьянская» уходила в пролив на безопасную стоянку, приняв предварительно свой маломерный флот на палубу. Положение вскоре осложнилось, потому что в море стал появляться блинчатый лёд – началось ледообразование. В такой обстановке судно в любой момент могло сняться с якоря, пассажиры на берег не выпускались и мне, соответственно, так ни разу и не удалось ступить ногой на Новую Землю. Так продолжалось почти неделю и, наконец, далёкое начальство распорядилось отправить наше судно, не дожидаясь завершения операций у мыса Выходного, на самый север Новой Земли – в Русскую Гавань и на мыс Желания, где с наступлением зимних холодов складывалась весьма напряжённая обстановка. 20 октября мы торжественно прошли по проливу в обратном направлении и, обогнув мыс Сухой Нос, двинулись на север. Поход обещал начинающим полярникам много интересного.
Хмурый рассвет на следующее утро застал нас уже за полуостровом Адмиралтейства. Под пыхтенье машины наше судно неторопливо отсчитывало мили, оставляя за кормой пенную струю, которая постепенно растворяется в сумеречной дымке. Пейзаж на берегу резко изменился по сравнению с Маточкиным Шаром. В проливе мы оставались в пределах суровой полярной, но всё-таки горной страны, созерцая её, что называется в упор. А теперь мы её видим со стороны, причем на большом протяжении. То, что было доступно взгляду, никак не подходило на знакомый мне Тянь-Шань или Сахалин. На суше стало гораздо больше льда – практически каждый крупный залив-фьорд заканчивался высоким ледяным обрывом – фронтом ледника. Да и сами ледники совсем другие, чем на берегах Матшара. Они не где-то в складках местности, а властно заполняют целые заливы, сливаясь друг с другом своими верховьями. По-видимому, это участок побережья между заливами Норденшельда и Вилькицкого. Как жаль, что на расстоянии в сумерках в глубине острова трудно что-либо разглядеть, но издали целый лес скал-нунатаков, пропоровших периферию ледникового покрова, выглядел впечатляющее, очень похоже на гренландские иллюстрации в дореволюционном издании «Земля и люди» Элизе Реклю.
Стали попадаться голубые айсберги разнообразных очертаний. Когда такая глыба проплывает рядом с бортом, невольно вспоминается «Титаник» и все последующие события. Судя по тому, что в ночное время ход уменьшается до 4-5 узлов, сходные воспоминания были и у вахтенных в ходовой рубке. Чем дальше на север, тем больше айсбергов, иногда в пределах видимости до десятка. Погода вполне зимняя, температура воздуха около -7°, продолжительность дня (точнее солнца над горизонтом) в пределах двух часов. Ночью Большая Медведица где-то над головой и крупная золотистая луна мирно плывет среди волнистых облаков, а от неё к далёкому горизонту, с трудом различимому в темноте, тянется обманчивая «дорога к счастью» из сотен бликов на скатах волн.
Впервые порадовали нас настоящие полярные сияния. Сначала на участках чистого неба где-то на северо-востоке появилось диффузное светло-зеленое пятно, постепенно преобразившееся в нечеткую ленту размытых очертаний. Лента потом раздвоилась и, слегка покачавшись, изменила свою структуру. Она разгоралась всё ярче и ярче. Как будто огромные яркие сосульки свисали с неё вниз. Потом интенсивность свечения стала падать, зато на востоке и северо-востоке над берегами Новой
Земли, затаившейся во тьме, появились новые очаги свечения и вскоре всё повторилось с новой силой. Сполохи разной интенсивности продолжались несколько часов.
Не считая вынужденного безделья, я очень доволен окружающей обстановкой. Военное время не баловало наше поколение комфортом и поэтому ни сон на узком диванчике в кают-компании с неизбежным ранним подъемом, ни судовое меню, вероятно, из продуктов не первой свежести не вызывало претензий. Нас даже ещё ни разу как следует не покачало, что по всем отзывам совершенно не типично для Баренцева моря в это время года. Мы уже давно в море и водичка в умывальник подается солоноватая и с ограничениями. Но все эти мелкие неудобства лишь ничтожные издержки за возможность видеть огромный новый мир, у самого порога которого я оказался и который должен стать моей судьбой в обозримом будущем. Прежде я был с ним знаком по книгам и по рассказам бывалых людей, да и теперь в значительной мере, принимал его больше основываясь на интуиции, чем на взвешенных оценках и расчетах. Важно, что этот мир оказался рядом, стал, наконец, зримым, почти осязаемым, и я был готов принять его и занять в нём достойное место. Видимо, моё отношение к Арктике казалось моим спутникам излишне восторженным и, кажется, раздражало их. Зато всё, что я видел, вызывало во мне любопытство и прилив новых сил, и, чтобы удовлетворить его, я часами не уходил с палубы, облюбовав пространство на ботдеке, откуда открывался неплохой обзор, и где можно было поразмять ноги.
— Я понял, кто ты, - сказал мне однажды Бажев, - Ты новый Дик Сенд, жюльверновский пятнадцатилетний капитан с поправками на середину ХХ века.
С его легкой руки в нашей будущей экспедиции эта кличка прочно закрепилась за мной, существенно уменьшая мой и без того юный возраст.
Сейчас картина сурового побережья невольно заставляет вспоминать тех, кто до нас побывал в этих негостеприимных местах и, прежде всего, поморов, которым мы обязаны первыми сведениями о Новой Земле. Спустя несколько лет после описываемого плавания, я наткнулся на свидетельства В.В.Крестинина, опубликованные им ещё в 1788 году, которые очень пригодились бы мне в октябре 1956 года. Этот автор очень хорошо описал поморов-новоземельцев и уровень их знаний о Новой Земле. Здесь приведу всего два характерных примера.
«Рахманин Фёдор Ипполитов сын из Мезени, 57 лет, в море с 17 лет. Зимовал на Шпицбергене шесть рази на Новой Земле 26 (!) раз, не считая плаваний через Карское море на Енисей (очевидно по маршруту нашего «Дежнева»)». В.В.Крестинин отмечает: «Отличается от прочих кормщиков знанием своим читать и писать; он любопытен и имеет неограниченную склонность к мореплаванию и охоту к отысканию новых земель…За Рахманиным почитается лучшим кормщиком из Мезенцев Алексей Иванов сын Откупщиков, который северную половину Новой Земли пред прочими знает более…» Этот неграмотный мужик плавал в море с 13 лет и не прекращал мореплавания к моменту встречи с В.В.Крестининым. Интересная особенность: «…Звероловство его было и продолжается в одно только летнее время на водах между Маточкиным Шаром и Доходами» (так называли поморы мыс Желания). Ещё одна важная деталь для специалистов – совсем разной деятельностью занимаются эти два представителя поморского племени: Рахманин явно промысловик-зимовщик с охотой на песца, оленя, медведя, тюленя при помощи ружья и капканов, а А.И.Откупщиков – типичный зверобой, орудующий при охоте на морского зверя ружьём и острогой. Кстати, в своих рассказах В.В.Крестинину они не раскрывают ни мест охоты, ни размеры промысла. О масштабах освоения побережья Южного острова можно судить по такой фразе: «Во всех знатных губах бывают становища, жительство и звероловство морских промышленников».
Очень интересно в представлении поморов выглядит география Новой Земли. Они считали, что этот двойной остров протянулся на расстояние 2400 верст. Все расстояния поморы сильно преувеличивали из-за неверной оценки скорости своих судов-лодей. Их реальная скорость (судя по времени плавания между известными пунктами) составляла в прибрежных водах (где она ограничивалась, прежде всего, местными условиями – мели, скалы, частые смены курса и т.д.) всего 3-4 узла. В открытом же море лодьи ходили значительно быстрей и суда западного типа часто отставали от них, на что жалуются поколения моряков от С.Борро до П.К.Пахтусова. на западном побережье Новой Земли целый ряд заливов-губ сохранился, судя по В.В.Крестинину, с XVIII века (а название Маточкин Шар с XVI века) – Безымянная, Грибова и т.д. При этом разные губы нередко носили одинаковые названия, как это произошло с двумя разными Белушьими. И, конечно, в те далёкие времена некоторые названия относились совсем к другим объектам, которым они ныне присвоены, что отмечал ещё В.Ю.Визе. Пожалуй, поморская топонимика Северного острова имеет мало общего с современной картой и сопоставить их непросто. Разумеется, целый ряд названий сохранился и на Северном острове (губы Серебрянка, Митюшиха), зато другие, конечно, изменились – например, мыс Сухой Нос, который А.И.Откупщиков вполне обоснованно называет Митюшевым носом, острова Панкратьевские – Становыми и т.д. Расшифровку поморских названий по автору см. на рис.
При такой расшифровке нередко выручают дополнительные сугубо географические детали ландшафта побережья. «Высочайшие ледяные горы, стоящие на берегах Новой Земли простираются от Никольской губы к северу и в некоторых местах самый берег от зрения мореплавателей скрывают», - по этому признаку Никольская губа по рассказам кормщика Ивана Шухобова отождествляется с губой Глазовой на современных картах, где самый южный выводной язык ледникового покрова достигает моря. Впечатляюще в рассказе А.И.Откупщикова выглядит периферия ледникового покрова Новой Земли: «Все морские заливы можно назвать ледяными губами. Все берега там заняты двоякими горами, ледяными и каменными: ледяные горы стоят как неподвижные стены при каменных высоких горах…В летнее время с гор сих падуны пресной воды с великим шумом низспускаются в заливы». Образно и очень достоверно.
Так что в части знакомства с ледниками у нас были свои предшественники. Рассказы поморов о новоземельском оледенении произвели такое сильное впечатление на академика П.Ле Руа, что он выразил его следующими словами: «Новая Земля собственно не есть остров…, не часть на ней матерой земли, но только куча льда, который от времени до времени умножался и собирался в одно место», - что при всей образности, похоже, справедливо по сути. Скоро узнаем!
Однако, накануне прибытия в Русскую Гавань неплохо бы освежить в памяти всё то, что мы знаем об этом месте на Новой Земле, включая историю, несравненно более обновленную. Само название этого залива дано в 60-х годах XIX века норвежскими промышленниками, обнаружившими здесь на одном из островов шестиметровый крест с такой надписью: «Поставлен сей крест промышленником кормщиком» шуерецким Степаном Горяковым со товарищи 1842 года августа 8 дня. Место Баренци по старому у Богатого острова». Позже «остров Баренца, заставленный поморскими крестами» отмечали в 1930 году также участники экспедиции на ледоколе «Седов», причем приводят и другие надписи: «Сей крест поставлен сумчанами на острове Богатом бывшем Баренца в 1847 году». Эта экспедиция за четыре дня стоянки в Русской Гавани многое успела сделать, а её начальник О.Ю.Шмидт даже совершил поход по леднику Шокальского. Кстати, окрестные ледники Шокальского и Чаева были названы Г.Я.Седовым, когда в своем маршруте к мысу Желания в апреле-мае 1913 года он посетил эти места, отнаблюдав астропункт на мысе Утешения. После него в Русской Гавани в 1927 году побывал Р.Л.Самойлович, директор Института по изучению Севера, вместе со своим молодым помощником М.М.Ермолаевым. полярная станция в Русской Гавани во время Второго Международного Полярного года 1932-1933 годов появилась здесь при не совсем обычных обстоятельствах.
Во всяком случае, возвращаясь после обхода Земли Франца-Иосифа на парусно-моторном боте «Книпович» в конце августа 1932 года руководитель рейса Н.Н.Зубов никак не ожидал увидеть здесь новенькую, с иголочки «полярку» - согласно этого международного проекта она должна быть построена на Горбовых островах в ста километрах ближе к Маточкину Шару. Случайное совпадение обстоятельств (непогода, задержка судна и т.д.) привели к тому, что станцию решили строить в Русской Гавани, причем в таком решении не последнюю роль сыграли благоприятные условия для стоянки и выгрузки судов. Хотя эта станция Второго МПГ 1932-1933 годов под руководством М.М.Ермолаева прославилась в первую очередь гляциологическими исследованиями, первоначальные цели и намерения при ее создании были совсем иными. Наряду с другими полярными станциями по программе Второго МПГ 1932-1933 годов (мыс Желания, бухта Тихая на Земле Франца-Иосифа) полярники в Русской Гавани должны были изучать акустические явления в атмосфере высоких широт. Исследования же ледников проводились, скорее, факультативно, в чем сыграли свою роль и личные пристрастия М.М.Ермолаева и его немецкого помощника Курта Вёлькова, участвовавшего до этого в последней экспедиции А.Вегенера в Гренландию в 1930-1931 годах.
Результаты наблюдений Второго МПГ 1932-1933 годов в Русской Гавани получились необычными – казалось, на Новоземельском ледниковом покрове отсутствует питание. Пересекая ледниковый покров Новой Земли на аэросанях (личный подарок А.Н.Туполева экспедиции) исследователи видели сплошной голый лёд, нигде не встречая фирна. А наблюдения эти проходили во время потепления Арктики, на фоне отступания ледников и с тех пор в гляциологической литературе стали писать о деградации ледникового покрова Новой Земли. Правда, сам покров при этом не утратил ни одного из присущих ему качеств, оставаясь покровом. С этим явлением нам придётся разбираться, тем более что участники экспедиции Север-7 как будто снова обнаружили фирновое питание на ледниковом покрове – одним слово, есть над чем поломать голову.
В научном отношении роль Русской Гавани позднее утратилась, сам залив стал местом отстоя судов в ожидании благоприятных условий при обходе мыса Желания. Участники первой высокоширотной экспедиции на ледокольном пароходе «Садко» так описывали эти места в 1935 году: «В гавани кипит жизнь, как на любой транзитной узловой станции Севера. Недавно ушла «Ветлуга». Она увезла старых зимовщиков. Ещё раньше «Малыгин» завез снаряжение. Гидрографы производят промеры, уточняют карту залива…Остается зимовать здесь четыре человека – начальник станции (он же геофизик), метеоролог, радист и механик. Повара нет…Скоро всё стихнет. Уйдет «Садко», уйдет «Спартак», уйдут гидрографы. С остальным миром зимовщиков свяжет только радио. Да ещё в четырех километрах через залив в становище останется двенадцать промышленников, добывающих медведя, песца, белуху». Очевидно, с завершением Второго МПГ 1932-1933 годов станция в Русской Гавани из базы научных исследований превратилась в обычную полярку Главсевморпути с нехитрой рутинной программой метеорологических и гидрогеологических наблюдений. К этому времени моряки явно оценили преимущества здешней якорной стоянки, о чем свидетельствует приведённое выше описание. Позднее, уже во времена войны в Русской Гавани нередко укрывались суда из северных конвоев, например, летом 1942 года торпедированный танкер «Азербайджан» из печально знаменитого конвоя PQ-17, разгромленного немецкой подлодкой и авиацией.
Вот пришла и наша пора…Утром 22 октября наше судно на подходе к Русской Гавани. Мы поднялись раньше обычного, облачились в полевую робу и находимся в готовности для высадки на берег. При попытке подняться на палубу меня едва не сдуло холодным резким ветром за борт – вот она, долгожданная новоземельская бора. Рассекая форштевнем множество мелких хищных барашков, наш пароход втягивается в кут бухты Воронина, оставляя справа похожий на хлебный каравай остров Богатый, посреди которого возвышается бревенчатый маяк. Легко опознается почти по курсу характерный двугорбый силуэт горы Ермолаева, словно наклонившейся к леднику. Сам ледник просматривается плохо – его заслоняет от нас боковая морена и силуэт полуострова Горякова. Пожалуй, можно разглядеть только его «стрежень», где мрачно-гордые серраки в развалах трещин проектируются на фоне зари. Но общее впечатление уже сложилось – по сравнению с ледниками умеренного пояса и сам ледник, и рельеф в целом необычно плоский и вместе с тем какой-то угловатый, жёсткий. Видим, как на берегу взлетают ракеты – это нас приветствуют с полярной станции, домики и три мачты которой виднеются в основании полуострова Горякова. Наконец, судно останавливается, гремит якорная цепь. Всё, мы на месте.
После завтрака вываливают грузовой стрелой за борт дори. На волне у подветренного борта он то и дело поднимается и опускается на полтора-два метра и забраться в него по шторм-трапу непросто. Началась скачка по волнам. Ветер срывает с волн гребешки и скоро наши штормовки покрываются ледяной броней. Ветерок по ощущению немного меньше 20метров в секунду и при температуре около -15° лицо начинает ломить, хочется укрыть его в капюшон понадежней. Наконец, утыкаемся в небольшой деревянный пирс, кое-как взбираемся по нему и после короткого представления отправляемся к леднику. Вот она, Новая Земля, вот они, первые шаги по хрустящей промороженной гальке в свою судьбу полярника…
Кажется, начальнику не терпится приступить к научным наблюдениям сейчас же. Он выбирает на морене пункт, с которого я должен разбить из камне створ в краевой части ледника. Остальные отправляются на поиски будущей тракторной дороги на ледник. На всё про всё у нас короткий полярный день, груза на полярную станцию в трюмах немного, и судно из-за нас задерживаться не будет. Так что вся наша рекогносцировка будет предельно короткой и поэтому нужно успеть сделать самое главное. Пожалуй, помимо тракторной дороги, я предпочёл бы оценить проходимость по леднику, благо подходящая обзорная точка – гора Ермакова – поблизости. Высказываю свои соображения и слышу в ответ:
— Делайте порученное вам дело…
В одиночестве таскаю два-три часа камни в рюкзаке, чтобы насыпать несколько небольших гуриев в довольно крутой части ледника Шокальского. Последний гурий насыпаю неподалеку от широких трещин, исходящих каким-то лазоревым цветом. Некоторые трещины шириной до десятка метров. О глубине, где синева переходит в черноту, можно только догадываться. Между трещинами блоки льда вполне доступны для передвижения пешком, хотя и с осторожностью. К середине ледника сеть трещин гуще и похоже в центральной части на «стрежне» ледяного потока уже сплошные развалы льда, где глыбы громоздятся одна на другую. Первозданную тишину нарушает только шелест позёмки.
Не верю я результатам этой работы: пункт наблюдений на морене с ледяным ядром явно ненадежен. Однако, главное то, что начальник считает его надёжным, и я не могу его переубедить. Есть, правда, польза – даже при сегодняшнем небольшом морозе теодолит при вращении заедает: загустела смазка, учесть на будущее – заменить морозостойкой.
Бора стихает, ледник дышит редкими порывами морозного жёсткого ветра. Солнце ненадолго выглянуло из-за горизонта и багровые закатные тона лишь подчеркивают суровость окружающего ландшафта, в котором очень много льда на суше и на море. Залив Откупщикова западнее полуострова Горякова буквально забит айсбергами самых разнообразных размеров. Изредка встречаются глыбы под сотню метров, а то и побольше. Прощальные лучи солнца – через неделю здесь наступит полярная ночь на долгие три с половиной месяца. Думаю об этом без эмоций, скорее всего это просто информация на будущее – через год так будет и у тебя, жить и работать в здешних условиях всё же можно. В тишине, гремя горными ботинками по каменной щебёнке, возвращаюсь на полярную станцию, чтобы оставить инструмент и согреться чаем.
Рассказываю обитателям Русской Гавани (с некоторыми встреча предстоит на будущий год) о наших планах и намерениях. Реакция слушателей с понятным человеческим подтекстом – ох, и достанется вам, ребята…Она и не могла быть иной, потому что бывалым полярникам я тогда слишком напоминал героя О´Генри из тех, что был «свеж как молодой редис и незатейлив как грабли». Боюсь, я не воспринял предостережения опытных людей. Для зимовщиков я не только новичок, но ещё и редкая разновидность академического полярника и уже поэтому любопытный экземпляр. Интерес, впрочем, чисто человеческий и добродушный, главное в другом – они-то уже прошли испытание Арктикой и не потеряли вкуса к полярной службе, а как-то сложится ещё у тебя и у твоих коллег – это пока бабушка надвое сказала. Поблагодарил за чай и побежал завершать рекогносцировку на мыс Шуерецкий в километре от станции, отметив про себя, что Зиновия и Наташу все вспоминают очень хорошо, с теплом.
С мыса открылся отменный обзор, видно всё, что надо – прифронтальная часть ледника, окрестные горы, побережье Русской Гавани и даже маленькие домики бывшего становища в бухте Володькиной – теперь оно оставлено и на него у нас свои планы. Наибольшее впечатление произвели, конечно, высоченные обрывы, перебитые вкось и вкривь трещинами фронта ледника Шокальского, запирающего с юга залив Откупщикова. Эмоции эмоциями, но получена конкретная деловая информация: краевые участки ледника доступны для передвижения. Даже сейчас, практически с началом зимы, обнаженность трещин достаточно хорошая, хотя полностью риск, разумеется, исключить невозможно. Очевидно, в самой прифронтальной части ледника работать нельзя – границы этой зоны в будущем легко определить с горы Ермолаева. Сам ледник сейчас на морозе как сказали бы поморы, не талится – не образует айсбергов, обвалов не видно и не слышно, а те айсберги, что в заливе – старые, летние. Тогда к фронту лучше на шлюпке не подходить и держаться чем дальше, тем лучше. Окрестные горы Кленовая, Веселая и Бастионы для маршрутов доступны, тем более проходима приморская равнина. Проблем с геодезической привязкой, по-видимому, не будет – кругом достаточно геодезических пунктов. Обзор достаточный для фототеодолитной съемки, кажется этим видом работ мне предстоит заниматься довольно много. Определённо, даром время в Русской Гавани мы не теряли, хотя его было слишком немного.
На полярке встречаю своих коллег, которые нашли подходящее место где трактор может выехать на ледник. Начальник срочно убегает, чтобы уговорить капитана посетить на дори становище в Володькиной губе. Уже в сумерках мы услышали удаляющийся гул мотора - уговорил. С последним дори, уже в глубокой темноте, увозят на судно и нас, и отъезжающих на материк полярников. Усилился ветер, его завывания в снастях были слышны ещё на подходе к судну. Люди в дори потеснее прижимаются друг к другу, нахлобучив капюшоны и не обращая внимания на гребешки волн, которые то и дело обдают отъезжающих холодным рассолом. Много курят и в темноте то и дело красные точки сигарет, разгораясь при затяжке, высвечивают лица. Только огоньки маяка да створные знаки светят нам по курсу. Но вот неожиданно, неслышная за шумом ветра, над поляркой взмыла в зенит осветительная ракета и рассыпаясь слепящим огнём, озарила неверным светом окрестные горы, ледник и поднятые в прощанье руки – до свидания, Русская Гавань, до будущего лета!
Из расспросов уже на судне о состоянии нашей будущей экспедиционной базы начальник отвечает кратко и выразительно:
— Главное, стены стоят…
Думаю о прожитом дне с чувством удовлетворения. Дальше нас везут к мысу Желания, о котором А.И.Откупщиков в своем рассказе В.В.Крестинину выразился вполне определенно: «Сие место есть предел Новой Земли и мезенского мореплавания». Поскольку переход ночной, зрительных впечатлений по пути мы всё равно не получим. У моих спутников на тамошней полярной станции зимует сокурсник В.Т.Бутьев, который, кажется, изучает птиц на ближайших птичьих базарах. В годы, предшествовавшие МГГ, руководство Главсевморпути направило на различные полярные станции несколько выпускников географического факультета МГУ – Каменский, Давидович и Бутьев из их числа. Интересно, насколько такая практика оправдает себя.
В глухой ночи идём не спеша из опасения столкнуться если не с айсбергом, то с солидным обломком льда. От переживаний по случаю пребывания в Русской Гавани не спится, и я снова обращаюсь к «Морям Советской Арктики» В.Ю.Визе, тщательно штудируя всё то, что относится к мысу Желания.
Официальный открыватель мыса в августе 1596 года – Виллем Баренц. Название связано с первым желанным ориентиром, от которого, как считали голландцы, открывалась прямая дорога в Китай и Индию. Поморы же называли этот мыс Доходы, что совпадает со сведениями А.И.Откупщикова. Для целого ряда русских экспедиций (Ф.П.Литке в 1821-1824 годах, П.К.Пахтусова в 1834 -1835 годах, даже для С.О.Макарова на «Ермаке» в 1901 году) мыс оказался недостижимой целью. Первым обогнул мыс под русским флагом (если не считать легендарного Саввы Лошкина, а скорее Лоушкина – это и поныне известная фамилия в Мезени) В.А.Русанов на моторном куттере «Дмитрий Солунский» (капитан Г.И.Поспелов, разумеется, из поморов) в 1910 году. Верный спутник и помощник В.А.Русанова ненец Илья Константинович Вылка (он же Тыко Вылка) так описал это выдающееся событие: «На обеих мачтах «Солунского» подняли флаги. В.А.Русанов, восторгаясь успехом, сказал экипажу: «Сегодня мы находимся в самой крайней точке севера Новой Земли. Тут русской экспедиции до нас не было».
Спустя три года сюда добрался на собачьей упряжке Г.Я.Седов, положивший на карту участок побережья Новой Земли от полуострова Панкратьева до мыса Флиссингенский со всеми ледниками. На мысе Желания он определил астропункт, отметив его по традиции большим деревянным крестом с соответствующей надписью. Именно по этому поводу в кают-компании и разгорелся спор.
— А я говорю – нет там никакого креста, - горячится кто-то из молодых моряков.- Был я там в прошлом году, и не первый раз…
— А я сам фото в книге видел, - настаивает его оппонент.
— Был там крест, - вступает в разговор степенный мужчина в летах из зимовочного состава Русской Гавани.- Зимовал я там. Как же, слышал… Когда в 1942 году немецкая подлодка напала на полярку, на мысу поставили батарею. Так вот крест Седова оказался в аккурат между двумя орудийными окопами, комель при мне ещё оставался. А срубили крест по приказу комбата.«На кой мне хрен,- говорил он,- чтобы немцы с моря по координатам накрыли. Слышал, что после войны этот крест, вроде, в музей отправили…»
Ему верят, потому что говорит он убедительно, с деталями и подробностями, которых не придумаешь. Я знаю, что этот немолодой и крепкий человек из вымирающего племени полярных охотников-промысловиков, что зовут его Александр Вячеславович Романов. Вот каков протеже Каневского – начальник, кажется, заинтересовался им.
О нападении немецких подводников на полярную станцию мыс Желания А.В.Романов упомянул не случайно – это работа U-255 (командир капитан-лейтенант Рихе). Немцы расстреляли станцию в тот же день, когда «Шеер» потопил в Карском море «Сибирякова», чтобы ввести в заблуждение командование Северного флота масштабами операции «Вундерланд». Вот какие события происходили в Арктике в годы войны. Эти события, кажется, не утратили актуальности, потому что за столом пошли воспоминания ветеранов войны, которым в большинстве всего за тридцать.
— Я тогда в подплаве в Полярном служил и сам от ребят с подлодки С-101 слышал, командиром у них был капитан третьего ранга Трофимов, как в 1943 году они где-то здесь на позиции стояли, сторожили немцев при возвращении из Карского моря. Ы понять не могли, отчего лодку уже в конце лета срочно в такую глушь загнали, но, наверное, разведка сработала… Недели через три дождались – немцы по нахаловке в надводном положении шли, считали, что наши подводники заняты у норвежского побережья. Конечно, не без везенья – и торпеду, как гвоздь, забили, и вахтенный журнал из воды подняли…
— Личный дневник командира, - уточняет кто-то.
По немецким данным эта подлодка имела бортовой номер U-639, а командовал ею капитан-лейтенант Вихман.
— Однако, везенье у нашего брата-подводника, что палка о двух концах, - продолжал рассказчик, - Через месяц в те же места с великой спешкой отправляют «катюшу» К-1, здоровенную крейсерскую лодку. Срочно сняли из ремонта, даже командира из отпуска не успели отозвать, пошел сам комдив Хомяков Михаил Федорович. И с концами – ни ответа, ни привета…То ли немцы уже поджидали, то ли мина, то ли авария…Как в песне: «Не скажет ни камень, ни крест, где легли…»
О том, что испытывают люди, и так находящиеся на грани выживания, в условиях соприкосновения с противником, можно только догадываться (Примечание: Подробнее смотри З.Каневский. Цена прогноза. Гидрометеоиздат. Л. 1976; З.М.Каневский. Это было в полярных широтах. Политиздат. М. 1985). Война была выиграна, разумеется, не в Арктике, но если кто-то подсчитает, сколько каждый полярник отвлекал на себя вооруженных сил и ресурсов немцев, получится довольно внушительная цифра. Как это ни трудно представить сейчас, но в 1941-1942 годах Новая Земля оказалась в зоне военных действий, когда обычные полярки логикой войны стали объектами атак Кригсмарине – гитлеровских ВМС. В высоких штабах поняли то, о чём Р.Л.Самойлович писал лет за пятнадцать до войны: «Новая Земля – Гибралтар нашей Арктики».
Под бурную дискуссию вспоминаю о том, что полярная станция на мысе Желания построен на год раньше Русской Гавани – в 1931 голу, там её намечал В.А.Русанов для обеспечения ледовыми и погодными данными плаваний караванов судов вокруг Новой Земли по «ледовитоокеанскому варианту».
А жаль, что не удаётся увидеть в кромешной тьме побережье между Русской Гаванью и мысом Желания. Вроде бы и не белое пятно, но очень напоминает таковое. С тех пор как в 1913 году здесь прошёл Г.Я.Седов, всех, кто тут побывал можно пересчитать по пальцам: геологи Арктического института в 1933 году, недавно трудились гидрографы, а кто ещё? С профессиональной точки зрения приятно сознавать, что на нашей старой планете остались незасиженные уголки – авось пригодятся!
С рассветом 23 октября туман и сплошные заряды. По словам штурманов по прокладке обошли невидимые во мгле Оранские острова и после полудня, практически в самое светлое время суток стали на якорь в бухте Поспелова в виду полярной станции. Пока постукивая мотором дори увозил на полярку наших недавних соплавателей, пытаюсь разглядеть с палубы береговые достопримечательности. Собственно мыс Желания – это заснеженная каменистая гряда высотой 20-30метров с маяком. Наверное, где-то здесь и поставил свой крест в апреле 1913 года Г.Я.Седов. скалистые берега вертикально обрываются в бухту. Южнее высота гряды снижается к перешейку, где по рассказам находится озеро, а ещё дальше располагаются строения полярной станции. Построек гораздо больше, чем в Русской Гавани. Уютно горят окна жилья на заснеженном берегу. Не видно гор, удивительно однообразная местность полого поднимается вглубь Новой Земли. Определённо, Русская Гавань живописней, и, главное, там более защищенная стоянка для судов, условия выгрузки просто несравнимы.
Судя по тому, что до нас доходит, в штабе морских операций западного сектора пробуют разные хитроумные комбинации в части использования наличных сухогрузов и ледоколов для самых последних рейсов накануне завершения арктической навигации. По слухам, навстречу нашему одинокому и забытому на краю света пароходу движутся мощные (так и хочется заключить это прилагательное в кавычки) ледокольные силы, среди которых чаще всего называют «Седова» (постройки 1908 года) и «Литке» годом моложе. Неужто, к Выходному мы пойдем под их проводкой по Карскому морю? Согласен на любой вариант, способствующий расширению моего кругозора, на что один из штурманов отозвался диккенсовской фразой:
— Ехать так ехать, - сказал попугай, когда кошка потащила его из клетки…
Непонятные и тревожные дела творятся там в большом мире. События в Венгрии, кажется, пошли по непредсказуемому пути, причем с кровью. Воюют на Синае, куда вот-вот влезут англичане и французы. В эфире часто непрохождение, и каждый раз старенький приемник приносит новости одна неожиданней другой. Конечно, всё в мире взаимосвязано, но как-то часто не на пользу людям.
— Вскрывать спецпакет или не вскрывать? – рассуждает, не стесняясь моим присутствием, капитан.- Вскроешь, а Диксон всё рано замерз, на Северный полюс не пробиться, в Мурманск – первая торпеда наша…
В этом мире теперь на обочине не отсидишься, в полярной глуши не укроешься – открытие не из приятных. Некстати память подсунула поженяновские строчки:
В час, когда у наклонных палуб
Ломит кости стальных распорок,
И уже догорев, запалы
Поджигают зарядный порох…
Неужели в неизвестных нам арсеналах уже выдают запалы?
В лижайшие несколько дней в зависимости от погоды и ледовой обстановки (близость ледовой кромки уже вполне ощутима) наше судно то становилось на якорь в одной из ближайших бухт, то снова возвращалось к мысу Желания. Обычно в конце навигации на полярные станции завозятся овощи, но на морозе их выгрузка требует оперативности. Небольшой груз на мыс Желания мы отправили довольно быстро, и гости с полярной станции (среди них В.Т.Бутьев) посетили наше судно. Разговоров хватило на несколько часов с завистью замечаю, что очень неплохо в таких местах встречать сокурсников.
Между тем наступление зимы чувствуется вполне отчётливо. Начал интенсивно образовываться молодой лёд, на который тут же ложится снежок. Видимо, с началом зимы море быстро выстывало, потому что над разводьями стелется пар. Кто-то вспомнил, что в последние дни мы не видели солнца. Обсуждают – из-за непогоды или потому, что уже пора? Впрочем, на фоне остальных событий такая мелочь, кажется, никого не волнует.
На исходе суток 27 октября очередная радиоинформация: «Седова» по ледовой обстановке завернули на Матшар и, соответственно, туда же направляют и нас вдоль западного берега Новой Земли. О «Литке» ни слова…Прелести ледового похода особенно ощутимы во сне. Ледовая симфония звучит строго и внушительно, сопровождаясь скрежетом взламываемого льда, гулкими ударами по корпусу, скрипом и содроганием всего судна. Наутро мы где-то на траверсе Русской Гавани, но берег скрыт во мгле. Молодик, присыпанный снежком, сменился блинчаткой с шугой, и чем дальше к югу, тем меньше «блинов» и больше шуги. Где-то поблизости разгулялся шторм, потому что у нас эластичный и гибкий новенький ледок отчётливо изгибается на волне, не позволяя ей разойтись во всю силу. А вышли изо льда, и началось…
Ветер и волна (кажется, встречные – в темноте не разобрать) набирали силу с каждым часом и к вечеру те, кто остался на ногах, уже передвигались по палубе с трудом. Рассвирепевший ветер выводил в снастях самые разудалые рулады. Кое-как по внутренним трапам я выбрался на ботдек (шлюпочную палубу), чтобы с безопасной высоты поглазеть на разбушевавшуюся стихию, которая в скупом палубном освещении выглядела устрашающе. Волны то и дело врываются на главную палубу, корма почти не показывается из-под нагромождений вспененных гребней. Дощатые загоны для скота (который, слава богу, во время выгрузили на Желания и Выходном) давно уже разнесло и смыло за борт. На палубе, правда, натянуты штормовые леера, но пользоваться ими, думаю, невозможно. Гулкие мощные удары волн по корпусу, после которых судно вздрагивает, переваливаясь на корму и снова на нос. Разъяренные пенные гребни проносятся где-то рядом, порой на уровне мостика. Нет, это не Айвазовский – всё гораздо проще, внушительней, просто зрелищней и, конечно, интересней. Мелкая водяная пыль (в темноте не разглядеть), видимо, стелется за морем – на губах отчётливый привкус соли и даже слегка разъедает веки. Адский шум от сталкивающихся волн и ударов по судну, за которыми следуют резкие броски, когда палуба внезапно уходит из-под ног. Могу фиксировать все эти детали, поскольку, как выяснилось, природа наградила меня приличным вестибулярным аппаратом. Что ощущают те, кому не повезло, могу только догадываться – бледные лица с зеленоватым травянистым оттенком и блуждающими глазами слишком выразительны. Женщина-метеоролог из Русской Гавани клянется, что не доживет до утра.
Лёжа на своем диванчике в кают-компании после всенепременного и обязательного, несмотря на шторм, морского козла, воспринимаю про себя дальнейшее развитие событий. В полудрёме приходится, чтобы не вылететь из своего ложа, упираться рукой и ногой в стол по соседству, что не мешает прослушивать какофонию звуков на верхней палубе. В ней появляются новые отчетливые закономерности.
После судорожного рывка судно всем корпусом устремляется, словно бегун к финишной ленточке – затем следует сильнейший удар, словно доской плашмя, и на несколько секунд всё замирает в неподвижности. Кажется, наша «Зоя» совершила прыжок с волны, обрушив с её гребня носовую часть, куда сейчас же ворвалась следующая и несётся к надстройке. Нарастающий гул завершается сокрушительным ударом, когда заплеск поднимается, наверное, до мостика. Потом слышен мощный обвал воды, которая с рыком и стонами, журчаньем и хлюпанием мечется среди палубных механизмов и надстроек, прежде чем присоединиться к вольной стихии за бортом и начать всё по новой.
Наутро многие пассажиры отказываются от завтрака, зато тем, кто сохранил аппетит, за столом раздолье, даже если в голове лёгкая тяжесть и нечто похожее в желудке. Приметы шторма в кают-компании – чтобы посуда не ездила в такт качке, на стол кладутся мокрые скатерти и на всякий случай поднимаются специальные бортики. Другая крайняя реакция на качку – непроходящее желание набить желудок съестным, превращающееся за столом в своеобразное состязание. Повышенным спросом пользуется клюквенный экстракт. Так обстоит дело в кают-компании. Зато в ходовой рубке без восторга отмечают, что судно еле-еле плетётся навстречу шторму со скоростью три-четыре мили за вахту. На палубе обстановка по Р.Киплингу:
За кормой валов зелёных карусель,
Слышишь посвист вантов в штормовой денёк…
И так двое суток. Пожалуй, причастившись такого шторма, мы можем себя считать малосольными моряками. Пишу обо всех этих событиях достаточно подробно, поскольку причастность к морю была непременной чертой полярника тех лет. Теперь же, как правило, людей на зимовку забрасывают по воздуху, а вельботы на полярных станциях и другие плавсредства считаются чрезмерно опасными. 29 октября, когда мы опустились довольно далеко на юг, шторм стал заметно ослабевать. И ветер, и волна утратили былую ярость. Те, кто в предшествующие дни предпочитали отлёживаться, повалили в кают-компанию. Потеплело, улучшилась видимость, опять потянуло народ на палубу, благо волнение сменилось зыбью.
В связи с приближением к Маточкину Шару вновь позволю исторический экскурс. По-видимому работа Ф.Розмыслова (спустя два года по возвращении с Новой Земли утонувшего при кораблекрушении на Балтике) вызывала определенные сомнения и поэтому летом 1823 года лейтенант Ф.П.Литке на своём бриге «Новая Земля» получил задание навестить Маточкин Шар. На стоянке в западном устье пролива он отметил в своём вахтенном журнале:
«Вторник 7-го (августа – В.К.). В следующий день отрядил я лейтенанта Лаврова на катере для описи пролива…
Суббота 11-го…Возвратился деятельный лейтенант Лавров, испонив в точности возложенное на него дело. Оба пути по проливу должен он был сделать на гребле, потому что ветер в обе стороны дул противный… За Белужьим заливом, где 55 лет назад зимовал штурман Розмыслов, стали ему попадаться льды, сквозь которые пробираясь, достиг он мыса Выходного…
По измерению лейтенанта Лаврова, длина Маточкина Шара от мыса Бараньего до Выходного содержит 47 итальянских миль (итальянская миля -1,74 км), что только тремя милями превосходит длину, найденную штурманом Розмысловым. Положение разных мест на его карте нашел лейтенант Лавров довольно верным».
Если Ф.Розмыслов в 1768-1769 годах нанёс на карту лишь один берег пролива, а положение другого получил засечками, то М.А.Лавров в 1823 году в своей трёхдневной гонке по проливу (туда – обратно почти 200 километров) добавил, разумеется, немного, хотя и убедился в надёжности карт своего предшественника. Поэтому изучение Маточкина Шара продолжалось.
18 августа 1833 года к восточному устью Маточкина Шара подошла экспедиция П.К.Пахтусова, завершившего съёмку Карского побережья Южного острова Новой Земли. Последующие события в его отчётах описаны следующим образом:
«13 августа, воскресенье. В 2 часа пополуночи туман прочистился при южном свежем ветре; и каково было наше удивление, когда мы вместо ожидаемого нами Шара увидали губу, простирающуюся на 6 или 7 миль к западу…Я был вполне уверен, что мы находимся в Маточкином Шаре, в чём также удостоверяла меня полуденная высота солнца, накануне измеренная с бота и показавшая широту 72°59´, согласно со счислением. Основываясь на этих доказательствах, я не верил обманчивому виду берега. Но рабочие люди, как я их не убеждал, неохотно согласились, что это Маточкин Шар, а не залив…»
Отсюда П.К.Пахтусов отправил двух своих спутников к мысу Дровяной, где год назад для экспедиции собирались поставить избу. Однако, ни избы, ни известий о шхуне «Енисей», на которой должны были её доставить, здесь не оказалось. Исследователь записал: «…С того дня не переставала меня преследовать грустная дума об участи моих енисейских товарищей», одновременно отметив особенности зрительного восприятия здешних мест: «Восточное устье этого пролива отличить трудно, так же как и западное: то и другое одинаково имеет вид заливов…Мысы Поперечный, Дровяной и Западный Белужий, заходя один за другой низменными оконечностями, совершенно закрывают вид продолжения воды». Отсутствие базы для дальнейших исследований заставило П.К.Пахтусова возвратиться на материк через пролив, потеряв от цинги трёх человек из десяти.
В конце августа 1834 года суда очередной экспедиции П.К.Пахтусова шхуна «Кротов»(названная в память пропавшего без вести два года назад командира «Енисея») и карбас «Козаков» подошли к западному устью Маточкина Шара, чтобы построить здесь зимовочную базу в устье реки Чиракина. Зимовка прошла вполне благополучно. В середине первого весеннего месяца 1835 года начались описные работы. 25 марта П.К.Пахтусов отметил в своем дневнике: «Через неделю опись была окончена, и к исходу марта я имел уже новую карту западного устья Маточкина Шара». Уже в начале апреля люди были готовы к дальнейшим работам и второго числа отправились по замерзшему проливу на восток. «Утром я проводил Цивольку (ближайший помощник П.К.Пахтусова – В.К.) к месту наблюдений своих в 1833 году. Тут партии расстались: Циволька пошёл к мысу Выходному, а я начал опись по южному берегу Маточкина Шара к западу. Путь этот мною избран потому, что северный берег был описан Ф.Розмысловым». Эти работы заняли пять дней и скоро П.К.Пахтусов мог констатировать: «Составленная мною карта Маточкина Шара была согласна с описью Розмыслова. Теперь найдена ширина Новой Земли в этом месте…83 ½ версты или 47 итальянских миль, длина же Шара по изгибам 95 вёрст или 54 итальянские мили. Ширина западного устья 7 вёрст, восточного у мыса Бык 4 версты, самое узкое место, около середины, 800 сажен…»
В дальнейшем зимовье в устье Чиракиной, рядом с остатками брошенной кочмары Ф.Розмыслова, служило надежной базой для походов к Горбовым островам (на западном берегу) и к мысу Дальний на Карской стороне. Отсюда К.Циволька обнаружил обломки шхуны «Енисей» в губе Серебрянка. «Мне кажется, - отметил П.К.Пахтусов, - что Кротов почёл эту губу за Маточкин Шар (ибо она с устья похожа на пролив более, чем самый Шар)». В октябре 1833 года экспедиция, потеряв трёх человек из семнадцати, вернулись в Архангельск. Ещё через месяц скончался её отважный начальник, почти в том же возрасте, что и другие известные исследователи Новой Земли В.А.Русанов и Г.Я.Седов. В длинном перечне павших при исследовании этого полярного архипелага какие блестящие научные биографии, какие удивительные неординарные характеры! Недаром покоритель Северо-Восточного прохода А.Э.Норденшельд почтил своего славного предшественника на Новой Земле такими словами: «По преданности делу, которому посвятил себя, по уму, мужеству и настойчивости Пахтусов занимает одно из выдающихся мест среди мореплавателей всех наций».
И, конечно, в Маточкином Шаре нельзя не вспомнить К.Бэра, питомца Дерптского университета и российского академика, посетившего пролив в 1837 году. Воистину, его подход к изучению природы Новой Земли был сугубо академическим – прежде всего комплексным. Он не открыл новых земель или островов, но с него началось изучение природных процессов на Новой Земле. К.Бэр первым обнаружил климатическую асимметрию по берегам Карского и Баренцева морей – богатая идея, незаменимая, с ней определённо придётся иметь дело в будущем.
В ночь на 31 октября вновь становимя на якорь в Маточкином Шаре в виду огней Лагерного, а с рассветом следующего дня снова пошли по проливу на восток по смерзшейся шуге и молодику. За время нашего отсутствия пролив посуровел, зима отчётливо заявляет о себе. Все настроены на встречу с «Седовым». Наиболее зоркие разглядели его после полудня, но ещё долго «сверхмощный, орденоносный и легендарный» (редко когда название этого ледокольного судна звучит без означенных эпитетов) корабль пробивается к нам навстречу. Увы, ирония здесь неуместна – «старик» явно задержался на своей ледовой службе, задачи которой ему уже не по плечу, а смены всё нет и нет. С интересом разглядываю заслуженное судно с его угловатой архаичной архитектурой и блестящими заслугами в прошлом – один трехлетний дрейф через Центральный Арктический бассейн в 1937-1940 годах чего стоит!
Суда стоят борт о борт, идёт обмен кинофильмами, в наши танки заливают техническую воду (будут полные умывальника, а повезёт – и душ!) и вообще много новых лиц и неожиданных встреч. У всех приподнятое настроение. В салоне капитаны договариваются о совместных действиях, в частности, часть пассажиров будет передана на «Седов». Тогда нашему судну в ближайшее время остается закончить с Выходным и отправляться куда-то дальше. Кажется, события принимают серьезный оборот – появился ледовый разведчик. Сотрясая воздух гулом моторов, он пронёсся на бреющем, едва не задевая мачты и сбросил вымпел «Седову» - очевидно, ему предстоит возвращение в Карское море. Очередное радио «Зое Космодемьянской» - после Выходного выгружаться на Столбовом и в Малых Кармакулах. Всё под боком, да и море там замерзает в последнюю очередь. От безделья вызвались работать в трюмах.
Завершение выгрузки у Выходного в зимних условиях превратилось в серьезную операцию. Без дори («дорка» в просторечии) не обойтись, но и дори - не ледокол…К счастью, у полярки держится небольшое пространство чистой воды. После многих эволюций 5 ноября всё же передали на Выходной остатки груза и приняли отзимовавших свое полярников, стосковавшихся по Большой Земле, включая молодую пару с полугодовалым младенцем. Очевидно, в его будущем паспорте в графе «место рождения» будет указан мыс Выходной и бедным кадровикам придётся поломать голову. Оставшиеся на зимовку устроили нам прощальный фейерверк со стрельбой в лучших полярных традициях. По каналу во льду оба судна опять втянулись в пролив и у входа в Белужью губу снова остановились на ночёвку под великолепным сиянием драпри, повисшим над проливом от берега до берега. Морозно, ниже -10°, полное безветрие и первозданная тишина на тысячи вёрст вокруг…
Очередная новость – с востока на подходе «Ермак», которому предстоит забрать всех пассажиров, следующих на Большую Землю с обоих судов, включая, разумеется и нас…Мы почти месяц в море, но мне такая жизнь не надоела, хотя подобные мысли мои коллеги считают проявлением пижонства. Предстоит ещё одна интересная встреча – «Ермак», построенный ещё в прошлом веке в 1898 году, по сути тоже живая реликвия былых времен и без всяких скидок историческое судно. Заранее предвкушаю удовольствие от знакомства с ним. Как это не парадоксально, первый в мире арктический ледокол провёл вне Арктики половину своей жизни. В первых арктических плаваниях он как будто себя не показал – точнее, надо было ещё научиться пользоваться новым техническим средством, а такое не сразу даётся. Бюрократы из береговых «моряков» быстро загнали «Ермак» на Балтику, откуда он вырвался в полярные просторы только в 1929 году, после того как «Красин» при спасении итальянцев годом раньше восстановил репутацию мощных ледоколов. Нет, не умер дух старикашки маркиза де Траверсе, который в своё время в должности морского министра надолго запер российский флот на пространстве от дельты Невы до Котлина, за что благодарные потомки поименовали означенную акваторию Маркизовой лужей. И этот же дух через десяток лет после описываемых событий подсказал бюрократам с галунами разрезать «Ермак», российскую полярную гордость и славу на металл – и ведь разрезали, даже не дрогнув! Пресловутая бездуховность родилась не сегодня…
В предпраздничный день 6 ноября «Седов» и «Зоя Космодемьянская» снова дефилируют по проливу к Выходному. За последние дни лёд стал набирать силу, и это отразилось на наших темпах. Дымок «Ермака» над полями молодого льда показался после полудня. Рефракция подняла корпус ледокола над горизонтом, и о расстоянии до него можно было только гадать. Уже в глубоких сумерках он приблизился к нам на милю. Характерные очертания, утюг-утюгом, минимум надстроек на палубе, две высоченные трубы (как у большинства ледоколов-пароходов), но единственная мачта – по этому признаку силуэт «Ермака» опознаётся безошибочно. Учитывая, что проект создавался военным моряком, каким был С.О.Макаров, думаю, что корпус в основе заимствован у броненосцев, современников Цусимы.
Огромный неуклюжий двухтрубный силуэт, отчётливо проектируясь в сумерках на заснеженные склоны окрестных гор, проследовал вглубь пролива. Наша «Зоя» пристроилась мателотом, а замыкал колонну «Седов». Ушли недалеко. Поскольку надо было передавать пассажиров и груз, солидно потоптавшись на месте, все трое пришвартовались друг к другу. Разница в размерах трёх судов так велика и масштабна, что «Седов», зажатый между «Ермаком» и нашей «Зоей» напоминает кранец. Как не интересно завершить «новоземельский круиз» на «Ермаке», расставаться с «Зоей» и её экипажем уже непросто, успели привыкнуть к этим людям. Несколько раз капитан спросил: «Не передумали?»
В самый канун праздника начинаем с рюкзаками и вьючными ящиками перетаскиваться на «Ермак» по трапам и сходням. В слепящем свете фонарей, да ещё с резкими тенями, в ночи возникает видение чего-то огромного и необычного. Борт «Ермака» нависает над палубой «Седова» так, что по сходням мы тащимся чуть ли не в небо, и неожиданно совсем рядом начинаем различать очертания огромных труб, уходящих куда-то в чёрный зенит, прорезанный полосой полярного сияния. Где-то рядом шипит пар, гремят лебёдки, повизгивают блоки. Надо внимательней смотреть под ноги, потому что борт «Ермака» не только высокий, но и выпуклый, каких я прежде у судов не видел. Поэтому сходни повисают здесь над полоской чёрной воды, забитой обломками льда.
Разместили нас в красном уголке, мне достался стол. На мое удивление по поводу устройства кто-то из экипажа ответил: «А здесь раньше судовая церковь была, даже алтарь сохранился».
Утром 7 ноября (на Большой Земле, между прочим, праздник) колонна из трёх судов важно следовала по проливу на запад, выражаясь морским языком, в прежнем ордере, то есть прежним порядком. Последние мили по Маточкину Шару. Не знал я тогда, что десятилетия спустя буду по картам и скупым источникам восстанавливать маршруты по здешним берегам, пожалуй, наиболее яркого и результативного исследователя Новой Земли, Владимира Александровича Русанова, который, как оказалось, ещё в 1907 году посетил ледники Митюшева Камня, прошёл долиной ручья Халькопиритовый к верховьям Белужьей губы и неоднократно возвращался в Маточкин Шар позднее.
У мыса Столбовой «Зоя Космодемьянская» оставляет своё место в колонне и и направляется к берегу. С неё доносится резкий протяжный гудок, «Ермак» отмечает сиреной. Прощаемся с «Зоей», прощаемся с Маточкиным Шаром, прощаемся с Новой Землей, чтобы встретится с ней через год. Где-то в глубине пролива застилает небо дымным шлейфом «Седов».
Через несколько часов растаяли за кормой очертания гор Новой Земли. Теперь можно познакомиться поближе с родоначальником мирового ледокольного флота. Поражают просторные палубы – хоть на джипе катайся. Чистота идеальнейшая. Практически, кроме мостика, нескольких тамбуров и горловин для приёма угля, нет надстроек. Даже вертолётная площадка (дань новым веяниям) располагается на релингах над световыми люками. От былого – огромные кубрики для команды, в составе которой, кажется, преобладают кочегары. И, конечно, из прошлого строгая и выдержанная одновременно кают-компания сугубо по К.Станюковичу – белые чехлы на мебели, красное дерево, портреты С.О.Макарова и М.П.Васильева (первого командира ледокола, поскольку корабль числился по военному ведомству).
Где-то посреди Баренцева моря нас слегка покачало. У ледокола не было надстройки на носу – полубака и поэтому волна здесь нередко врывалась на палубу. По сравнению с «Зоей» «Ермак» совсем по-иному ведет себя на волне. Его нос, кажется, так и рыщет во всех трёх измерениях, а округлый корпус легко валится на волне – свойство всех ледоколов.
Море оставалось пустынным всё время перехода и лишь на полпути к Большой Земле мы встретили стаю рыболовецких тральщиков, озаривших морскую даль своими огнями. Рано утром 9 ноября 1956 года «Ермак» вошёл в Кольский залив. За одним из поворотов высокого скалистого берега, обильно присыпанного снежком, мы увидели вдали зарево огней Мурманска над прихотливыми гребнями заснеженных каменистых сопок. Так завершился наш вояж на Новую Землю, который оказался только прологом для последующих событий.
И всё же быть или не быть нашему предприятию окончательно решилось только зимой 1956-1957 годов. Всю зиму мы упорно раскручивали организационный маховик экспедиции: найти, достать, упаковать, отправить всё необходимое в Архангельск. Долго и мучительно комплектовалась экспедиция личным составом к описанным уже выше добавился наделённый безудержным, хотя и своеобразным юмором Евгений Зингер. Путь его к Новой Земле был непростым. Ещё в военном в 1944 году он зимовал в Амбарчике (устье Колымы), а затем плавал на ледоколе «Микоян»(том самом, что на стапелях назывался «О.Ю.Шмидт»). поступив позже в МГУ он, естественно, выбрал кафедру североведения, однако судьба-злодейка заставила дипломированного североведа искать нефть в Усть-Урте. Женю в свою очередь отыскал наш начальник – когда-то они учились на одном курсе. Зингер был постарше остальных, имел уже солидное брюшко (которое называл морской грудью) и не менее значительную лысину и был полярником во втором поколении. Однажды я упомянул о его однофамильце, авторе книги «112 дней на оленях и собаках».
— А это мой отец, - рассеял наши сомнения Женя.
Как-то с самого начала он нацелился на изучение снега, точнее тех изменений, которые происходят в снегу от сезона к сезону. Зингер в свою очередь из своей бывшей экспедиции привёл буровика Николая Неверова (которому из-за отсутствия необходимого оборудования в конце концов пришлось работать у нас трактористом и механиком) и шофера Игоря Ружицкого на очередную должность тракториста. Бажев не только энергично занимался хозяйственными делами экспедиции в должности заместителя начальника по хозяйству (одновременно он готовился изучать строение ледника и структуру льда), но и успел жениться. Его избранница, подобно женам декабристов, решила последовать за своим супругом на Новую Землю, где все два года она честно помогала Альберту в его нелёгкой деятельности и была хозяйкой нашей кают-компании. Ляля Бажева оказалась второй женщиной в нашей экспедиции после Наташи Давидович, которая готовилась изучать проблемы гляциоклиматологии, предварительно пройдя хорошую школу Главсевморпути. Задачей Олега Яблонского стал вещественный баланс ледника Шокальского.
На должность руководителя гидрометеорологических работ к нам перешёл из Гидрометцентра Олег Павлович Чижов, кандидат географических наук, обладатель характерной бороды а ля рюс – остряки из недавних студентов поначалу не нашли в нём ничего больше. Однако, если человек на шестом десятке лет впервые отправляется в Арктику – это более чем мужественный поступок. Олег Павлович в свою очередь привёл на лаборантскую должность Севу Энгельгардта, только что демобилизованного из Вооруженных Сил. Если читатель заподозрит, что в некотором отношении наша экспедиция была гнездом семейственности – он будет прав, поскольку многочисленные семейные и дружественные связи служили делу, которое мы сами себе выбрали. В состав экспедиции вошел также недавний выпускник МГУ Иван Хмелевской, крупный работящий парень крестьянского происхождения родом из-под Курска. Чуть ли не в последний момент возник повар Женя Дебабов, до экспедиции мирно трудившийся в одном из московских ресторанов. Парню не было ещё и 18 лет и, пожалуй, ему легче всех было отрываться от привычной обстановки. Те, кого я назвал составили костяк экспедиции, но не больше.
В Архангельске к нам должен был присоединиться уже известный читателю Александр Вячеславович Романов, который также обещал найти в своем городе ещё одного плотника и печника. Наконец, оставаясь в штатах Главсевморпути, с нами намеривался работать и Зиновий Каневский, который по своему полярному опыту и склонности к юмору мог составить конкуренцию Жене Зингеру. Взаимодействие климата с ледником – вот что собирался изучать Каневский. До отъезда мы не успели скомплектовать персонал экспедиции полностью – часть людей догоняла нас уже с последним судном накануне завершения арктической навигации 1957 года.
Особенность экспедиции – мы практически начинаем на голом месте. Вместо солидного отчета предшественников после долгих поисков в недрах институтской библиотеки удалось обнаружить информационную статью в Бюллетене Арктического института, в связи с чем состоялся сбор экспедиции.
— «Работы Новоземельской гляциологической станции в Русской Гавани»…,- торжественно зачитал заголовок наш начальник, - в СЕНТЯБРЕ 1933 ГОДА В Русской Гавани на Новой Земле…
— Ну вот – первый ляп! – возвестил один из присутствующих, - Не 1933, а 1932…
— Ладно, поехали дальше, - подхватили остальные.
— …на западном берегу северного острова была открыта гляциологическая станция. Работы были начаты по идее Всесоюзного Арктического института и организованы им совместно с Гидромереокомитетом СССР на средства, отпущенные правительством для проведения Международного Полярного года. Основной целью станции было изучение ледникового покрова северного острова Новой Земли и его морфологии, строения, мощности, общих условий развития и его влияния на климат прилегающей части Арктики…
— …В связи с обширностью программы состав сотрудников станции был подобран особенно тщательно…
— Да, не как у нас, - не без язвительности заметил очередной критикан.
— …Кроме начальника станции и руководителя её работами сотрудника ВАИ М.М.Ермолаева, в штат были включены доценты Ленинградского Университета М.Н.Карбасников – климатолог, А.И.Зубков – геоботаник, доктор Геттингенского университета К.Велькен…
— Какие головы,- последовал очередной комментарий у меня над ухом. – Интересно, что через четверть века скажут о нас?
— …механик, водитель аэросаней В.Э.Петерсен. в качестве проводника и промышленника был взят студент Института народов Севера, бывший новоземельский промышленник Я.М.Ардеев…За время пребывания на станции сотрудниками были выполнены следующие работы.
По отделу геофизики. Проводилась обычная программа наблюдений на нижней станции в Русской Гавани.
— Сейчас это полярная станция, - пояснил начальник.
В международные дни, в дни с борой и в дни работ по стратосфере производились запуски пилотов. С 16 мая по 5 июля велись метеонаблюдения на сейсмической ледниковой станции, по обычной программе метеостанций работали самопищущие приборы.
— Это там, где проводил наблюдения наш Зиновий Михайлович, - вновь пояснил наш начальник. – Прошу обратить внимание на эту часть отчета Ермолаева.
— Особый интерес представляют наблюдения над борой, сильными местными ветрами, о которых некогда существовало мнение, что они являются следствием местного антициклона, обусловленного наличием ледникового щита…Бора в районе Русской Гавани достигает колоссальной силы. Например, в декабре в течение 72 часов ветер дул со средней скоростью 40м/сек. Погоды такого типа не были исключением с ноября по март. Как показывают наблюдения метеостанции, предсказать бору только на основании хода барографа невозможно…
— Вот с чем вам придется столкнуться, - продолжал комментарий наш шеф. – А ведь при скорости ветра в 25 м/сек уже крыши готовятся взлететь…Однако, дальше…
— Географические работы станции велись на пространстве от мыса Желания до Архангельской губы. В качестве транспортного средства для обследования района, станция имела, кроме десяти амурских собак и десяти закупленных на Европейском Севере лаек, также аэросани, предоставленные для испытания Центральным Аэрогидродинамическим институтом (ЦАГИ)…
— Вот откуда горы ЦАГИ…- невольно вырвалось у кого-то.
— …В результате экскурсионных работ, - невозмутимо продолжал начальник, - во время которых было пройдено около 4500км (считая транспортные экскурсии и сейсмопрофили), оконтурен ледниковый щит Новой Земли и произведено морфологическое подразделение всей обследованной части острова. Всего было совершено: а) два аэросанных пересечения острова по линии Русская Гавань – залив Благополучия; б) три пересечения острова на собаках; в)аэросанный маршрут вдоль оси ледникового щита; г) аэросанный маршрут от траверса залива Иностранцева до станции на западной окраине щита; д) пешеходный маршрут от траверса залива Иностранцева до мыса Желания, с переходом на Карскую сторону…; е) маршрут на собаках в губу Архангельскую и аэросанный маршрут вдоль западной границы щита к югу от мыса Нассау. Экскурсионные работы позволили составить гипсометрическую карту северной части щита, наибольшие высоты которого (1000м) лежат на юг от залива Мака. Средняя высота оси лежит в пределах 800м, причем весь северный щит в районе Залива Анны разрезан на две части глубокой долиной, опускающейся на 300м ниже поверхности щита…
— Это здесь, - ткнул мой сосед в карту на продолжении залива Иностранцева. Правда, южнее залива Мака нет таких высот, похоже, Ермолаев здесь ошибся…
— Новоземельский ледниковый щит не имеет непрерывной области питания.ю так как даже на высоте 700м фирнового покрова не было обнаружено…Особого упоминания заслуживают найденные на северном острове высокие молодые террасы. Фауна…носит современный облик и поражает своей исключительно хорошей сохранностью. Наиболее высокие террасы найдены на нунатаках, на расстоянии 25км от открытого моря, где на высоте 380-420м обнаружена фауна моллюсков, осколки и плавник…
В число гляциологических задач станции входило также измерение мощности ледникового щита при помощи сейсмических материалов. Работу эту проводил доктор К.Велькен. Оказалось, что в полосе, шириной около 15км, прилегающей к берегу, нижняя поверхность щита лежит ниже современного уровня океана. Скрытые льдом глубины достигают здесь довольно значительных величин – порядка 150-250м
— Значит, - заявил, сверившись с картой мой сосед. – толщина ледника здесь порядка полукилометра.
— От залива Чаева тянется глубокий залив, а может быть и пролив по направлению к хребту ЦАГИ. Весьма знаменательно, что нунатаки, расположенные по берегам этого скрытого водоема, имеют упомянутые выше террасы. На основании того, что современный ледник, пересекающий морские террасы, имеет в моренном материале морские отложения, необходимо предположить, что оледенение Новой Земли моложе того плавника, который лежит на террасах…
— Как понимать? Современное оледенение никак не связано с древним, четвертичным? Совсем молоденькое всего-то в тысячи лет? – вмешался в наше чтение гость из экспедиции на Землю Франца-Иосифа. – В то время как корифеи науки, люди с мнением которых нельзя не считаться…
— Пока ты не корифей, сегодня твоя очередь получать груз, - последовал совет любителю дискуссий.
— И всё-таки, а где же труды, или хотя бы отчет экспедиции? – не унимался тот.
— Был такой и даже Михаил Михайлович Ермолаев докторскую диссертацию о ледниковом щите Новой Земли написал, - выдал информацию Каневский. – Но после ареста в 1938 году всё исчезло…
— Чертовые синие фуражки, - заявил Олег Яблонский. – И тут они нашкодили!
— Это так. Здесь не место вдаваться в оценки того, что было. Важно, что начинать нам придется на голом месте – и к этому вы должны быть готовы, - заключил шеф.
Разумеется, все наши планы в части науки – скорее намерения, ибо от планирования до осуществления огромная дистанция. Думаю, что мои собственные проблемы в этой части были достаточно характерны и для остальных, хотя и со своими нюансами. Кто я в будущей экспедиции – чисто технический исполнитель, добытчик природной информации или ещё и исследователь, который полученные данные трактует с точки зрения природного процесса? За разъяснениями я обращусь к Григорию Александровичу Авсюку, который, оставаясь замдиректора Института географии АН СССР, одновременно по линии президиума Академии Наук СССР возглавляет все гляциологические исследования в стране.
— Конечно, наряду со всеми вы будете участником, одним и из авторов будущей отчётной монографии. Это ваше право в пределах ваших научных возможностей, которые целиком зависят от вас…
Особенности движения льда на леднике мне предстоит изучать путём повторных геодезических наблюдений и фототеодолитных съёмок. Большие надежды на фототеодолитную съёмку, которой много занимался сам Г.А.Авсюк, возлагаются по опыту работ на Тянь-Шане и в Альпах. Однако в полярных условиях я предвижу несколько неприятных моментов: уж очень этот вид работ капризен, зависит от погодных условий, требует хорошей лабораторной базы, а главное, большой обслуги при самих съёмках в поле. Похоже, что такие съёмки больше подходят для цивилизованных мест с соответствующими погодными условиями. Многое зависит от того, как мы устроимся на базе там, в Русской Гавани. Не случайно в Арктике фототеодолит используется крайне редко…
Проект геодезической сети получился сложным и громоздки. Его основной недостаток – передача направлений и расстояний при окончательных вычислениях с точки на точку не учитывает разнообразия в скоростях движения льда на леднике – за тем и едем… И, конечно, погода. Делюсь своими соображениями с начальником:
— В проекте работ буду исходить из того, что у нас каждый третий день будет с нерабочей погодой.
— Вы видите нашу полярную действительность в слишком чёрном цвете . Считайте – каждый четвертый…
— Ещё меня беспокоит транспорт на леднике. Трактор пройдет всюду, давайте лучше подготовимся к пешим маршрутам. Нужны палатки, которые обеспечат нам свободу действий на леднике.
— На пункты наблюдений вас будут доставлять в балке на прицепе у трактора – только так. А если выйдут из строя трактора – экспедиция не состоится, вот и всё…Палатки в условиях боры смертельно опасны.
— Но Седов, Визе, Русанов, геологи из НИИГА…
— Сейчас ХХ век и другие нам не указ. Что ещё?
— Нужно подстраховаться собачьими упряжками…
— Я дал указание Александру Вячеславовичу найти собак в Архангельске.
— Но это уже было у Седова…Ушаков для своей экспедиции доставал собак на Колыме, тогда, в конце 20-х. попросите помочь нашу Полярно-Уральскую экспедицию, в низовьях Оби ещё сохранились промысловики…
— Дик, ты неисправимый романтик, - вмешивается в разговор Бажев. – Какие собаки в наше время?
Наконец то, что не дает покоя всем участникам экспедиции, лишая нас определенности на будущее. Поход в весьма высокие инстанции по-своему показателен. Новые хозяева Новой Земли искренне удивились – они и не слыхали, что их остров намечен для исследований по крупнейшему международному проекту. Тем не менее адмирал со многими звездами на погонах озадачил своих подчиненных вполне гуманным вопросом:
— А не поубиваем ли мы там «академиков»?
Озадаченные подчиненные в свою очередь удивившись, осведомились у наших представителей:
— А лучше вы себе ничего не могли выбрать? – но как люди дисциплинированные, от каких-либо комментариев воздержались. Запрета на наши намерения не последовало, но каких-либо гарантий на их благополучное завершение дано не было.
Участники экспедиции сделали ещё одну попытку изменить тревожное развитие событий. На одном из совещаний мы обратились к Г.А.Авсюку с предложением – в том же составе и с той же программой отправиться вместо Новой Земли на Северную Землю. Разумеется, последнее слово оставалось за Григорием Александровичем, потому что по своему положению и уровню он видел состояние дел и всю ситуацию в целом далеко за пределами одной из тем программы Международного Геофизического года или отдельной экспедиции. Выслушав нас, глава советской гляциологии высказался так:
— Во-первых, наши планы предусматривают продолжение работ Второго Международного Полярного года в тех же местах. Где они проводились уже четверть века назад. Это имеет принципиальное значение, поскольку возникает ряд наблюдений – насколько это важно, вам ещё предстоит убедиться. В-вторых, Русская Гавань уже заявлена на международном уровне на ассамблее Союза геофизики и геодезии и нарушать международные обязательства нам никто не позволит. В-третьих, именно на Новой Земле будет проводиться тщательный дозиметрический контроль – и поэтому наименьший риск будет именно здесь. Поэтому я думаю, что всем надо ехать именно в Русскую Гавань. Другое дело, что здесь в Москве мы будем особо следить за вами – но это уже наши заботы.
Ещё с Архангельска осенью прошлого года нестыковка нашей программы МГГ 1957-1959 годов с программой нашего ВПК, нацелившегося на Новую Землю, не выглядела для нас случайностью. Похоже, прав Олег – видимо, нашей экспедиции отводится роль прикрытия в какой-то большой игре. Опасность этой нестыковки лучше нас мог оценить Г.А.Авсюк, но зная порядки тех времен, уверен, что в детали его не посвящали.
Итак, окончательное решение принято, что впереди – всё наше, хорошее и плохое, и жаловаться на наш выбор некому. В жизни полярника это нередкая ситуация. Но с высоты своего возраста мне тогда казалось, что в подобном настроении стоял на берегах Рубикона сам Юлий Цезарь. Впрочем, в правомерности такой параллели Каневский проявил некоторый скепсис – по его мнению, великий римлянин ничего не смыслил в арктических делах. Похоже, сама эпоха, задерживая нас в мальчишках, одновременно требовала от нас мужских решений, сберегая от преждевременного старении – неизбежного, если бы мы заранее знали, на что шли.
Наконец, закрутилось-завертелось настолько, что развитие событий, кажется, приобрело необратимый характер. Определённо, мы подошли к той грани, когда количество наших усилий породило новое качество – экспедиция из стадии подготовки готова перейти к полевой деятельности.
26 июня 1957 года за четыре дня до официального начала Международного Геофизического года (таким оно было для стационаров с непрерывными инструментальными наблюдениями) мы выехали из Москвы в Архангельск. Уже на следующий день к вечеру дряхлый, ещё с дореволюционным стажем пароходик «Москва» перевез нас через Северную Двину в город, поскольку в те годы городской вокзал располагался на левом берегу реки в портовом пригороде Бакарица. На целых десять дней мы оккупировали заранее забронированные номера знакомой гостиницы «Интурист» (теперь «Двина») перед последним броском на Новую Землю.
