Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
ГЛАВА 4. 1960-1987. ОТ НОВОЙ ЗЕМЛИ ДО НОВОЙ ЗЕМЛИ
Давайте после драки
Помашем кулаками,
Не только пиво-раки
Мы ели и лакали…
Б.Слуцкий
Здесь был особой жизни опыт,
Особый дух, особый тон…
Н.Заболоцкий
Москва встретила нас непривычной, какой-то промозглой осенью. Многое изменилось в этом городе, ставшим неожиданно непривычным, в котором надо было осваиваться заново. Внешние перемены не заметить нельзя: столица вырвалась широким проспектом аж за Калужскую заставу, бывшая улица Большая Калужская стала Ленинским проспектом, новая линия метро от Парка Культуры пролегла в район новой застройки со странным названием Юго-Запад. Там семейство Жени Зингера, пока он зимовал, получило новую квартиру у нового метро Университетская. Поблизости странный магазин с необычным названием «Изотопы» - тоже примета времени. Через Москву-реку шагнул новенький метромост – всё это чисто внешние приметы перемен, усвоить которые несложно.
После расчётов по экспедиции нас надолго отправили в отпуск, чтобы мы не спеша адаптировались к условиям Большой Земли, на что у меня ушло не менее полугода. Жизнь, которой мы жили в Арктике, растворившись постепенно в заботах и событиях Большой Земли, на самом деле не ушла в прошлое – она попросту затаилась до поры, до времени, чтобы однажды властно заявить о себе в будущем. К весне мы освоились на новых местах в подвалах одного из первых академических кооперативах по Ленинскому проспекту, превратившись просто в одну из рабочих групп по обработке наблюдений МГГ наравне с нашими коллегами по экспедициям на Землю Франца-Иосифа и Полярный Урал. В отличие от нас Полярно-Уральской экспедиции предстоит работать и дальше.
Постепенно начинаем постигать в каком огромном научном предприятии нам повезло участвовать. То и дело встречаемся с людьми, недавно вернувшимися из Антарктики, плававшими в Мировом океане на исследовательских судах, работавшими в горных экспедициях на пространстве от Кавказа до Камчатки. В Москве организован Международный центр данных? (соответственно, аналогичное учреждение действует в Вашингтоне). Однако, наши надежды на широкое и тесное международное сотрудничество, когда бы могли встречаться все заинтересованные в судьбах науки участники работ по программе МГГ, не сбылись – определённо, контакты такого рода наша научно-бюрократическая верхушка оставляет за собой. Всё это происходит на фоне «похолодания» в международных отношениях после уничтожения американского воздушного разведчика У-2 под Свердловском, за которым последовала отмена президента Д.Эйзенхауэра в нашу страну. Увы, отношения с американцами, нашими основными партнерами по всей программе МГГ 1957-1959 годов возвращаются на «круги своя» времен холодной войны.
В родном институте на нас посматривают с интересом и уважением. Сам директор И.П.Герасимов на заседании учёного совета вручает нам значки участников МГГ1957-1959 годов и произносит по такому поводу прочувствованную речь.
— А почему не Авсюк? – удивленно спрашиваю я у Зингера.
— Своя политика! – уверенно констатирует тот. – Во-первых, академик всем показал свою причастность к арктическим делам, хотя в Арктике, насколько я знаю, не был и, очевидно, не будет – раз. Во-вторых, Григорий Александрович на днях стал в Академии членом-корреспондентом – значит, в самый раз показать ему место. Это два. Не станем огорчать академика, не станем ему напоминать, что мы «авсючьи дети»…
Участие в экспедициях МГГ имело для нас непосредственные последствия – две зимовки зачтены нам на очередной аттестации как научная деятельность, зато на следующей о нас будут судить по результатам обработки полевых наблюдений. В Географическое общество за прошлые заслуги (и авансом – за будущие) нас принимали без задержек.
А вот попытка пройти «спецобследование» нашего здоровья после пребывания на «атомном» архипелаге кончилась ничем. Какие-то попытки в этом направлении для нас Г.А.Авсюк предпринял, но однажды пришел в отдел в таком состоянии, что на наши вопросы отрезал:
— Больше к этой проблеме не возвращаемся!...
О времена, о нравы!
Встречи здесь на Большой Земле порой возвращают нас на далёкий и холодный архипелаг. С Каневским я увиделся спустя полгода после возвращения – он проходил очередной курс лечения. Накануне я не представлял как держаться, но с первых минут встречи Зиновий развеял мои опасения, протянув мне навстречу новенький протез… для рукопожатия. Определённо, Каневский остался Каневским, и это было замечательно!
-Вот осваиваю новые достижения науки и техники, - делился он своими новостями.- Хочу научиться печатать на пишущей машинке. Пока вы там от мировых событий отсиживались в вашей полярной дыре, я для вас корифея Ханса Вильсона Альмана перевел, а то вы языки-то совсем, небось, позабыли…
Определённо, он владел ситуацией, а уж как ему это давалось знал только он сам. Его опорой больше чем раньше стала его Наталья. Возможно, у кого-то на зимовке и были к ней свои претензии, но за её отношение к попавшему в беду мы бы простили ей и много-много больше.
— А что на будущее? – спросил я.
— Пока помогаю Наташе в обработке, потом буду писать свою главу в новоземельскую монографию. Без Арктики я себя не представляю, но как остаться полярником?
Другая встреча произошла в Ленинграде несколько позднее с человеком, чью деятельность мы продолжаем четверть века спустя – с Михаилом Михайловичем Ермолаевым. Он буквально набросился на меня с расспросами, явно перехватив инициативу, жадно вспоминая события и детали местности Новой Земли, переспрашивая и уточняя, возвращаясь в пору, когда ему было столько же, сколько его собеседнику. Он много рассказывал о Р.Л.Самойловиче, О.Ю.Шмидте, И.Д.Папанине, молодом П.А.Шумском – людях для моего поколения легендарных, с которыми сам Михаил Михайлович встречался и работал бок о бок. Я только отметил, что память у него была совсем свежая, молодая. Определённо, он не жаловался на жизнь, хотя…
— …При аресте у меня изъяли все материалы, пропала докторская диссертация, а дальше уже было не до неё. Это были тяжелые, но интересные годы. Я отвечал в заключении за инженерное обеспечение большого участка Воркутинской магистрали…А какие там были люди, цвет интеллигенции…
Определённо, характеристика выданная ему в одной из корреспонденций в те далёкие тридцатые («…Маленький человечек этот такой нежный, нервный, обладает крепкой, как арктический мороз, волей»…) оказалась верной – иначе бы он не выжил в неволе, не поступившись ни убеждениями, ни совестью.
Дело было накануне его защиты докторской диссертации, которую он сделал заново, а он всё вспоминал и вспоминал новоземельскую экспедицию, зимовку на Новосибирских островах и дрейф трёх кораблей в зиму 1937-1938 годов (Примечание. Подробнее о жизни и деятельности М.М.Ермолаева написал в своей книге З.М.Каневский «Льды и судьбы».М. Знание. 1980), лагеря и ссылку, высокоширотные экспедиции на «Садко»…
Больше двух лет мы трудились на Новой Земле. Ещё больше времени у нас ушло на обработку результатов полевых наблюдений и на подготовку к их изданию. Это был ещё один этап в изучении оледенения Новой Земли, выпавший на нашу долю. Первые выпуски результатов гляциологических исследований на Новой Земле вышли в свет уже в 1961 году и выглядели очень солидно. Верхняя часть обложки была белой с изображением эмблемы МГГ 1957-1959 – земной шар со спутником. Здесь же на русском и французском языках подавала себя «фирма» - Междуведомственный комитет по проведению Международного Геофизического года при Президиуме Академии Наук СССР. Однако, дальнейшее оформление нашего издания вызвало противоречивые чувства. Цвет нижней половины обложки зависел от дисциплины. Для гляциологии почему-то была выбрана ярко-малиновая, за что наши остряки тут же окрестили это издание «марганцово-кислой серией». Заголовок крупным шрифтом возвещал – «Материалы гляциологических исследований», а ниже стояло «Новая Земля». Всего за два последующих года вышло 12 выпусков по всем разделам новоземельской программы. Те же остряки утверждали, что вес этих выпусков превышал пять кило – это был очевидный намёк на весомость нашего вклада в мировую науку.
Вместе с нами публиковали свои наблюдения и другие экспедиции по программе МГГ, так что вскоре мы имели реальные представления о достижениях наших коллег как в Арктике, так и на планете в целом. Наш южный сосед – Полярно-Уральская экспедиция, несмотря на свои трудности (её личный состав за два года обновился практически полностью – ведь железная дорога проходила от базы экспедиции менее чем в двухстах километрах) успешно преодолела их и вышла на очередной рубеж исследований. В отличие от нас, полярноуральцам предстояло ещё продолжить свои работы в «поле». Наш интерес к Полярному Уралу не случаен – продвигаясь от него по меридиану Новой Земли легко проследить всю эволюцию оледенения от ледничков-эмбрионов до гигантского ледникового покрова, с которым мы достаточно знакомы. В Полярно-Уральской экспедиции выделяются две яркие научные индивидуальности – два Володи: Ходаков и Адаменко (будущие доктора наук), мыслящих смело и неординарно. Как и на Новой Земле там проблема с руководством, хотя и в ином плане: со временем начальник экспедиции превратился просто в хозяйственника, тогда как на первое место вышел научный руководитель. В годы МГГ им стал мой хороший знакомый по МИИГАиКу Леонид Сергеевич Троицкий, с которым позднее мне пришлось немало потрудиться в высоких широтах. Позднее он долгие годы был научным руководителем одной из наиболее успешных арктических экспедиций. Люди, занятые любимым делом по горло слишком часто забывают об оформлении своих заслуг – так произошло и с Л.С.Троицким.
В части природной обстановки у нас было больше общего с экспедицией на землю Франца-Иосифа, которую поразила та же болезнь, что и нас – смена лидера. Она произошла у «зефеистов» уже после возвращения с зимовки, когда обработку результатов наблюдений возглавлял Михаил Григорьевич Гросвальд. Ранее он получил опыт научной деятельности в геологических экспедициях в Саянах. Рука об руку с ним выступал другой перспективный исследователь - Саша (теперь, разумеется, Александр Николаевич) Кренке до МГГ работавший на академической станции в Борке на Рыбинском водохранилище. Коллеги высоко ценили его разработки в части взаимосвязей режима оледенения с атмосферными процессами. Вернувшись в Москву, эти сравнительно зрелые по сравнению с нами работники сразу сделали несколько серьезных заявок – былой опыт в части реализации полученных результатов проявился у них в полной мере. Коллеги с Земли Франца-Иосифа очень удачно прошли первый этап подготовки материалов своих наблюдений, и мы наивно ожидали, что они тут же дружно набросятся на отчётную монографию, чтобы продемонстрировать свой класс. Однако, в те времена их основные усилия обратились к защите диссертаций и, позднее, по составлению инструкций и руководств. В результате свою монографию по итогам МГГ они выпустили последними, в чём им способствовал столетний юбилей открытия архипелага – больше тянуть было невозможно.
Что касается зарубежных экспедиций по программе МГГ на других полярных архипелагах, могу утверждать, что наша система наблюдений и публикаций научной информации была определённо лучше, чем у иностранцев. Однако в методике мы уступали слишком часто. Шведы, например, с помощью сейсмической аппаратуры определили толщину ледников Северо-Восточной Земли на Шпицбергене, в то время как у нас ничего подобного не было. При всём при том, и шведы, и поляки на этом архипелаги, получили лишь отдельные составляющие вещественного баланса ледников, не добившись главного – определения изменений массы оледенения хотя бы во время наблюдений. В экспедициях по программе Международного Геофизического Года 1957-1959 годов были и достоинства, и недостатки. На этом фоне мы сделали свою работу не хуже (а порой и лучше), прежде всего, благодаря исходной постановке работ и общей организации – но это уже заслуга нашего Григория Александровича.
На этом фоне успешного и плодотворного процесса формирования современной научной школы порой происходили события, значение которых в полной мере можно было оценить со временем. Однажды, например, разнёсся слух о … разделе Арктики между ведущими сотрудниками бывшей экспедиции на Землю Франца-Иосифа и заезжим ленинградцем из учреждения с давними полярными традициями. Идея территориальных переделов (даже на тематической основе) к тому времени в глазах учёных-полярников уже не пользовалась популярностью. Возможно поэтому результаты «конференции трёх» привлекли внимание конкурентов, не столь изощрённых в закулисной деятельности, но способных оценивать утечку информации, что они и доказали накануне МГГ.
В сложившейся ситуации инициативу в развитии дальнейших событий взял на себя мой давний друг и соратник товарищ Зингер и, видит бог, его действия были однозначными.
— Итоги «конференции трёх», - заявил он, - для нас не более обязательны, чем конвенция в Сухаревой башне с участием Паниковского и Шуры Балаганова. Полярная общественность в такой обстановке оставляет за собой право на свободу действий!...
С тех пор полярная общественность убеждена, что товарищ Зингер знает, о чём говорит, потому что через месяц мы вылетели на Северную Землю. За Диксоном для нас начиналась неизведанная Арктика. Не могу понять, почему наш командир старательно выдерживает высоту полёта в метров пятьдесят, старательно вписываясь в рельеф местности. Ребята из экипажа объяснили:
— А он всю войну на штурмовиках так пролетал. Хорошо это или плохо? Скоро узнаете…
С воздуха Таймыр нам показался мрачно-величественным, каким-то просторным и совершенно пустынным: наверное, так выглядела поверхность нашей планеты до возникновения живого. Впечатление произвёл мыс Челюскина с крупной полярной станцией, построенной одновременно с Русской Гаванью по программе 2-го Международного Полярного года 1932-1933 годов на самой северной кромке Евроазиатского континента. Место, которое в нашей Арктике не обойти, не объехать, и поэтому кто здесь только не побывал! По-своему отметила природа крайнюю северную точку континента округлой пегматитовой глыбой белого цвета в несколько метров в диаметре. В 1919 году Р.Амундсен поблизости соорудил солидный гурий, неплохо сохранившийся до настоящего времени. В километрах пяти восточнее на мысе Чекина развалины другого гурия, поставленного в 1901 году Э.В.Толлем и его спутниками, а ещё раньше в 1878 году А.Э.Норденшельд отметил знаком своё пребывание на мысе Вега. Дело в том, что все три мыса лежат примерно на одной широте – особо отметим, что из всех великих полярников наиболее приблизился к истине Р.Амундсен.
16 сентября мы облетали восточную часть Северной Земли вплоть до фьорда Матусевича. Вернулись переполненные впечатлениями, когда эмоции невозможно отделить от результатов наблюдений. Совершенно ясно, что мы столкнулись с совершенно иным типом оледенения, чем то, с которым имели дело на Новой Земли. Характерна разобщенность на отдельные ледники. Совсем иная морфология – округлые караваи ледниковых шапок, приуроченных здесь к положительным формам коренного рельефа.
По-своему уникален шельфовый ледник в фьорде Матусевича, мрачно-величавый, какой-то торжественный и одновременно суровый до безжизненности. В фьорд со всех сторон по долинам сваливаются с гористых берегов ледники и, забивая его льдом, формируют огромную ледниковую плиту, поверхность которой местами собрана в гармошку, исковеркана сжатием и кое-где засыпана моренным материалом. Самое главное – по сравнению с аэрофотосъемкой 1931 года, выполненной Международной воздушной экспедицией общества «Аэроарктик» на дирижабле LZ-127 «Граф Цеппелин», этот ледник, существовавший в заведомо неблагополучных условиях, не претерпел существенных изменений. Однако, его солидный обломок, описанный ещё в 1953 году В.Д.Дибнером из НИИ геологии Арктики (было в системе Главсевморпути и такое учреждение) значительно уменьшился в размерах. Нигде в процессе полёта я не увидал ощутимых изменений в положении ледников вроде тех, что были описаны П.А.Каплиным – это достаточно очевидно и необычно одновременно.
— Что другая морфология – согласен, - констатировал Е.М.Зингер результаты первого полёта. – Судить тебе, меня аэровизуалке не учили. Ты уверен в стационарности кромки ледников? Представляешь, как встретят эту новость наши друзья-коллеги – на Новой Земле отступают, на Северной Земле – без изменений? В чём причина такой разницы?
— Пока не знаю, но хуже условий, чем для ледника Матусевича не придумать. Поэтому есть основания считать, что и у других ледников отступания мы не увидим.
Действительно, поведение здешних ледников не соответствует принятым канонам. Очевидно, причину надо искать и искать. Забегая вперед, лишь скажу, что для этого понадобилась всего четверть века! Тогда, осенью 1962 года я не мог предположить, чего стоит преодоление противоречия между реалиями на местности и принятым в науке представлениями.
Первый полёт оказался единственным, который прошёл без приключений. Совсем не случайно один из первоисследователей Северной Земли Г.А.Ушаков особо отметил:
— Я не знаю более мрачного месяца в глубокой Арктике, чем сентябрь. Ближайшие полёты убедили нас в этом полностью.
Во втором полёте мы попали в жестокое обледенение. Чтобы избежать его наш пилот снизился до минимальной высоты, когда торосы замелькали под самым брюхом машины. Вот теперь я понял, почему в здешних местах приходится летать на предельно низких высотах. Потом по фюзеляжу застучали куски льда, которые поток встречный воздуха срывал с растяжек и передних кромок крыльев. Одним словом, впечатлений масса и самых арктических. К аэродрому на острове Средний мы вышли с какого-то невероятного направления и к ужасу местного РП (руководителя полётов) садились поперёк полосы.
27 сентября, уже в условиях наступившей зимы, мы последний раз слетали на аэровизуалку. Хотя снег уже выпал, его покров оставался настолько тонким, что прихотливый рисунок речной сети я различал практически без затруднений и поэтому всю привязку к карте проводил вполне уверенно. Ещё раз убеждаюсь, что положение края ледниковых шапок здесь меняется мало, а порой он даже продвигается вперёд. Несомненное отличие от Новой Земли, уже ради этого здесь стоило поработать. Морфология здешнего оледенения напоминает ледники Земли Франца-Иосифа (как их можно представить по картам), хотя толщина ледников существенно выше. Смелый получается вывод – нет ничего общего в морфологии ледников, сформировавшихся на плато (Земля Франца-Иосифа, Северная Земля) и в горах (Новая Земля), поскольку они изначально формируются по двум независимым морфогенетическим рядам. Ох и попадёт мне за это открытие, подумал я, припомнив споры в связи с подготовкой документов для каталогизации ледников страны. И не ошибся!...Не вдаваясь в детали, лишь отмечу, что Северная Земля вместе с Новой Землёй стала в будущем для меня неким природным репером с точки зрения оценки пространственных закономерностей природного процесса в Арктике.
Приятная и неожиданная встреча на обратном пути на Диксон с обоими Романовыми – Александром Вячеславовичем (дядей Сашей) и Василием (дядей Васей). Внешне они, как будто, и не покидали Русской Гавани: те же полушубки, те же топоры в руках, те же знакомые радостно-удивлённые лица. Е.М.Зингер подарил им сугубо новоземельский бестселлер собственного сочинения под названием «На ледниках Новой Земли», где обоим посвящено немало страниц.
По возвращении причастность к североземельским делам привела меня к первоисследователю этого архипелага в 1930-1932 годах Георгию Алексеевичу Ушакову. Я пришёл к нему для консультации по леднику в фьорде Матусевича. Выходило, что этот ледник относится к редкому в Арктике типу шельфовых, в связи с чем, мне хотелось уточнить некоторые детали. Наша встреча происходила в доме полярников на Суворовском бульваре – теперь его фасад украшает мемориальная доска с профилем Г.А.Ушакова. Я начал с вопроса о волнах на ледниковой поверхности.
— Помню я эти волны, - тут же откликнулся мой собеседник. – Да они в моей книжке описаны…
Я тут же извлёк из сумки последнее третье издание его труда «По нехоженой земле». И вдруг без всякого присловья Георгий Алексеевич перешёл на что-то своё, наболевшее и выстраданное.
— Когда я подготовил первое издание, Николай Николаевич Урванцев находился в заключении в Норильске. А мне сверху: книга нужна, но без Урванцева – и без каких-либо отговорок…Просто и по партийному…
Эпоха, не арестовав и не казнив, по-своему прошлась по достойному и заслуженному человеку, заставив задним числом оправдываться в том, в чём он заведомо не был виноват. Я постарался снова вернуться к шельфовому леднику Матусевича.
— Кстати, скоро в Президиуме Академии Наук состоится заседание в связи с пятидесятилетием открытия Северной Земли экспедицией Вилькицкого. Приходите, это интересно…
Я с удовольствием принял это приглашение и не раскаялся, потому что оказался свидетелем встречи двух полярных корифеев. Г.А.Ушаков стоял на верхней площадке, когда внизу у подножия лестницы появился высокий, слегка сутуловатый человек в очках. Совсем не первой молодости, но в хорошей физической форме, судя по манере держаться.
— Урванцев, Урванцев, - прошелестело в толпе.
Николай Николаевич поднял глаза и вдруг стремительно прыжкам побежал по лестнице вверх, чтобы заключить Г.А.Ушакова в объятия. «Господи», - подумал я, - «Как хорошо, что неизвестный дурак из идеологического отдела не изгадил доброй мужской дружбы, проверенной Арктикой. И почему они так не стареют, полярники 20-30-х годов?»
У Н.Н.Урванцева я попросил автограф на первое издание его книжки «Два года на Северной Земле» с провидческим автографом «Никто пути пройденного у нас не отберёт». Убить могли, а отобрать – такое гулаговским костоломам было не под силу! Искренне удивившись («Где это вы такую редкость раздобыли? Ведь за неё в своё время…»), он сделал дарственную надпись.
Когда Н.Н.Урванцев отошёл, кто-то из сотрудников поинтересовался у меня:
— Хотите сочный эпизод из биографии Николая Николаевича? Дело было лет десять назад в Норильске – в лагерной бане. А компанию с ним мылся один из долгожителей тех мест, с обильной татуировкой и характерной манерой выражаться. Он долго разглядывал Николая Николаевича изучающим взглядом и, наконец, поинтересовался:
— Это ты тот самый Урванцев, который открыл Норильск?
— Да, я, - представился Николай Николаевич.
— А закрыть ты его не можешь? – последовало неожиданное предложение.
Глотнув полярного воздуха, легче работается в Москве. Наконец материалы наблюдений 1957-1959 годов опубликованы, пора приступать к отчётной монографии. Увы, уже обработка результатов наблюдений показала, что значит работать в ослабленном составе: без Олега Яблонского, с ограниченными возможностями Каневских – такова реальность, она ещё скажется в будущем.
Накануне написания своих отчётных глав хочу задействовать неиспользованные или совсем мало использованные огромные резервы в виде новых карт и аэроснимков, полученных ещё в 1952 году. Похоже, кроме главы по движению льда, мне предстоит написать разделы о морфологии ледников и их колебаниях, об изменении размеров оледенения. Правда, неясно, как эти разделы будут увязаны между собой. Причём в последнем направлении обозначается очередная «нестыковка»: почему-то выводные языки ледникового покрова по Карскому побережью отступают медленней, чем на побережье Баренцева моря.
Скажем прямо, сведений о ледниках в бассейне Карского моря совсем немного и поэтому я рисковал, оставив эти данные в расчётах. Тем не менее, оказался прав, убедившись в этом много лет спустя, когда в моём распоряжении появились космоснимки. Самое главное – задействовать фактический материал, которого не было для других ледниковых районов Арктики – окончательное решение, я надеялся, придёт в процессе работы, как, собственно и произошло.
Однако, какой обозначился дисбаланс моих усилий на Новой Земле! Вместо того, чтобы «в поле» привязать как можно больше фронтов ледников на пространстве от залива Борзова до гавани Мака (что было вполне реально) да ещё в совокупности с полевым дешифрированием аэрофотоснимков, я упражнялся в перетаскивании тяжестей с одной горки на другую! В такой ситуации былой риск уже не находит оправдания, увы! Данных, чтобы написать главу по движению льда всё же достаточно. Характерно, что мой коллега из экспедиции на Землю Франца-Иосифа, получив больше данных (а, главное, гуще в пересчете на площадь) и создав очень эффектную карту, в будущем так и не сделал каких-либо выводов, отличных от моих. Кстати, в части колебаний ледников мы явно обходим «зефеистов».
Очень непросто ориентироваться и найти место младшему научному сотруднику в большой-большой развивающейся, эволюционирующей на глазах нашей науке. Никто не подскажет, нужны собственные решения: только они создадут перспективу в будущем – это тоже школа Г.А.Авсюка.
А жизнь тем временем подбрасывает новые и новые загадки. Мои же данные показали, что в семье выводных языков ледникового покрова ледник Шокальского – «урод уродом»: он не только не желает отступать как все остальные, но, похоже, отличается каким-то своим весьма специфичным вещественным балансом – то ли равновесным, то ли положительным. Очередное несоответствие! Иные мои коллеги смотрят на нас выжидательно-сочувственно и с определённым интересом: как-то мы справимся с возникшей коллизией? Впрочем, мы не унываем, на все расспросы уверенно отвечаем – прорвёмся! Мы к тому времени просто догадались, что в условиях Арктики понятия ледник и оледенения сближены (в отличие от Кавказа или Альп, где каждый ледник - индивидуальность) и на этом фоне всё остальное – уже дело техники.
В процессе работы над отчётной монографией возросло взаимодействие с коллегами, причём в самых разнообразных формах, ощущение общего дела на заключительной стадии овладело всеми без исключения. От взаимных консультаций и обмена мыслями вместе с Женей Зингером как-то незаметно чаще стали работать вместе, а потом и писать. Именно в этой ситуации и произошла поучительная коллизия – очередная «нестыковка» с выводами Севы Энгельгардта, выполнявшего расчёты для Олега Павловича. У Севы в окончательном виде баланс получился положительный, у нас же по профилю – отрицательный. Спорим до хрипоты, завелись и никто никому ничего не доказал. Разошлись, прошло время, и я постепенно начинаю догадываться, что прав Сева – мы не учли расширения области питания у гор ЦАГИ. Мелочь чрезвычайно важная, поскольку возникает совсем иное соотношение областей питания и расхода, (1,2) вместо 0,5 для ледникового покрова Новой Земли в целом. Вот и вся разгадка стабильности ледника Шокальского – простенько и со вкусом. Оказывается, надо просто подумать, прежде чем по молодости начинать орать друг на друга. Определённо, мы перед Севой виноваты. Очень важно в науке взаимопонимание, но и оно приходит с опытом.
В поисках недостающей информации приходится много читать, пропуская через себя массу литературы и карт, причём для оценки изменений ледников важны именно наиболее древние, лишь бы на них изображались ледники, и можно было сообразить масштаб. К удивлению своих коллег – представителей «модерновых» направлений старательно штудирую «Географические известия о Новой Земле полуношного края», впервые увидевшие свет аж в 1788 году из-под пера члена-корреспондента Академии Наук В.В.Крестинина. В контексте этого сочинения ясно, что «ледяные горы» на берегах архипелага – это ледники. Однако, что за Никольская губа, севернее которой эти «ледяные горы в некоторых местах самый берег от зрения мореплавателей скрывают»? Ясно, что с поморской топонимикой придётся разбираться и разбираться, потому что в противном случае информацию В.В.Крестинина нанести на современную карту не удастся. В литературе о Новой Земле мало сведений даже о высоте границ питания ледников или даже просто о снеговой границе. Тем важнее информация К.Бэра и П.К.Пахтусова, которая относится к 30-м годам XIX века. Всё, что написано К.Бэром надо читать очень внимательно. Сейчас З.М.Каневский и О.П.Чижов стараются понять и оценить, как разница в температурах по побережьям Карского и Баренцева морей отражается на режиме питания ледникового покрова по результатам наблюдений различных полярных станций, начавших свои наблюдения в 30-х годах XX века, тогда как К.Бэр уже знал о наличии «климатической асимметрии» здесь более века назад.
После К.Бэра с его экспедицией 1837 года в течение длительного времени интересующей меня информации поступало мало, а затем наступило время В.А.Русанова. За пять полевых сезонов 1907-1911 годов своими маршрутами он охватил практически всю Новую Землю, посетив все ледниковые области – это во-первых. Во-вторых, полученные результаты были им нанесены на карту, причём с точностью, позволяющей сравнение с современными картами. В-третьих, первым установил отступание ледников в этой части Арктики. В-четвёртых (также первым), описал все основные морфологические подразделения ледников: горные, покровные, а также особые ледники, занимающие по степени развития промежуточное положение между горными и покровными. В-пятых, первым же из исследователей-новоземельцев отметил, что ледники заслуживают самостоятельного изучения. В-шестых, запланировал экспедицию на ледниковый покров с маршрутом от Крестовой губы к мысу Желания. Так что роль В.А.Русанова (Примечание. Подробнее см. В.С.Корякин. Владимир Александрович Русанов. 1875-1913? Наука. 1987) в изучении оледенения Новой Земли очевидна, хотя не описана в той степени, которую заслуживает. После знакомства с его работами напрашивается вывод – работать не для отчёта, а так, чтобы к твоим работам обращались спустя десятилетия.
Точно также надо смотреть и смотреть результаты исследований Р.Л.Самойловича по экспедициям 1921-1927 годов, в отчётах которого россыпью приводится ценнейшая гляциологическая информация, включая карты отдельных ледников. Таковы истоки исторического направления в моей работе над коллективной монографией по итогам экспедиции по программе Международного геофизического года 1957-1959 годов на ледниках Новой Земли.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается…Тем не менее, после многих трудов и душевных терзаний, коллективное произведение восьми авторов – участников Новоземельской экспедиции по программе Международного Геофизического года 1957-1959 годов мы сдали в печать весной 1965 года. Спустя ещё три года солидный том под заголовком «Оледенение Новой Земли» увидел свет. В конечном итоге моё авторское самолюбие, в процессе написания не раз подвергавшееся жестоким испытаниям, удовлетворено – из тринадцати глав книги три (о формах ледников, их колебаниях, а также о движении льда) написаны мной самостоятельно и ещё две (включая исторический обзор по изучению оледенения) в соавторстве.
Наш новоземельский вклад в гляциологию, отличный от других экспедиций, сделан по крайней мере в двух направлениях. Во-первых, доказана на количественной основе возможность смены типов питания на ледниковом покрове. В решении этой задачи отличились А.Б.Бажев, В.Я.Бажева, Н.В.Давидович и И.Ф.Хмелевской, использовавшие также результаты погибшего О.А.Яблонского. Во-вторых, оценки убыли льда на ледниковом покрове (самом большом в Евразийской Арктике), полученные по двум независимым методикам, показали сходимость всего в 20%. По оценкам О.П.Чижова на основе климатических и гидрологических характеристик среднегодовые потери льда здесь в 30-40-е годы (время интенсивного потепления Арктики) составили 3,6 куб.км, а по моим (в основном по картометрическим данным) – всего 3,0 куб.км. Для оценки природных процессов это совсем неплохое расхождение.
Вот теперь мы получили высшее полярное образование по полному курсу экспедиционных дисциплин – от паковки ящиков и до формирования собственных научных идей, причём читатель получил представление, что было между этим от и до. Ещё раз подчеркну, что нам определённо повезло в период научного становления, потому что нам достался одновременно требовательный и доброжелательный наставник, сделавший ставку на нашу инициативу, причём я не припомню случая, когда бы она подавлялась. Интересно, что по отношению к Г.А.Авсюку его подчинённые никогда не употребляли распространённое сленговое «шеф», оно просто как-то не шло к нему. Так, первоначально большая часть моего раздела новоземельской монографии не предусматривалась первоначальными планами, многие идеи возникали спонтанно в процессе работы. Разумеется, первоначальное исполнение такой «отсебятины» нередко оставляло желать лучшего и тогда Г.А.Авсюк задавал уровень требований, заставляя пострадавшее самолюбие выступать дополнительным стимулом. С его стороны не было ни разносов, ни выражения сомнений в умственных способностях начинающего исследователя – мы имели дело с настоящим российским интеллигентом старого закала, равного которому не создала советская эпоха. Он всегда считался с нашим выбором, когда риск несли обе стороны, поскольку надежды и ученика, и наставника в отношении друг друга могли не оправдаться. Это было особое творчество создания советской гляциологической школы, когда «авсючьи дети» заняли достойное место в изучении Арктики. Я не был среди тех, кого Григорий Александрович особо выделял или опекал, но я получил возможность усвоить из созданной им атмосферы всё наиболее ценное и в этом мне, несомненно, повезло.
Состояние после написания отчётного труда лучше всего выразить словами Р.Киплинга:
О,Боже! Мне по силам уйма дел!
Что хошь могу – я ж знал в работе толк:
Где мог, как бог работал по пути,
Ведь не трудиться – это просто смерть!
Но всё ж обидно дни работать все
Без пересменки – не затем живём!
Конечно, в те годы не только смена деятельности была для нас пересменкой. Важно и то, что, став частью нашей жизни, Новая Земля стала для нас и важным духовным фактором, с которым были завязаны наши стремления и нравственные поиски, внешне облечённые в рабочие формы, примером чему служит следующий эпизод. Я стал всё чаще задумываться о диссертации и с этой целью провёл небольшую ревизию сделанного, и в это время очень вовремя получил предупреждение на будущее от одного из коллег (не думаю, чтобы «новоземелец» рискнул бы на подобное), более преуспевшего на этом пути.
— Послушай, Дик, - обратился он ко мне, когда после работы мы остались одни в опустевшем помещении. – Что ты там носишься со своими идеями, это же никому не нужно! Делай как я, не занимайся отсебятиной…
Я весь превратился в самое заинтересованное внимание.
— Ты сам понимаешь, что твою работу на отзыв дадут мне. В любой работе всегда найдутся места, требующие исправления – в любой! А ты опять уедешь в экспедицию, значит, исправлять будешь потом, и придётся тебе этим заниматься и тратить время…
Определённо, мой собеседник заслуживал, чтобы дать ему высказаться. С каждой минутой его речи я понимал, что движет им не альтруизм, а стремление к некоторому сговору: ты не посягаешь на мой образ будущего корифея, ну а я…
По сути, всё сказанное им было настолько неприемлемо, что не подлежало обсуждению и, как умный человек, он понял – тогда же или несколько позднее. Подобные ситуации лишь издержки формирования роста научного работника, которых, к сожалению, редко удаётся избежать.
Определённо, молодости свойственно стремление к расширению кругозора и освоению опыта предшествующих поколений – по крайней мере, в возрасте около тридцати. Вот почему мы с Е.М.Зингером присутствовали при рождении Полярной комиссии в составе Московского филиала Географического общества в самом начале 1964 года (ныне Отделение географии полярных стран). «Благословил» появление на свет этой комиссии один из старейших и заслуженных учёных-полярников (участник среди прочего челюскинской эпопеи) доктор географических наук Яков Яковлевич Гаккель из Арктического и Антарктического научно-исследовательского института в Ленинграде. Заочно я знал его ещё по съезду Географического общества в 1955 году, когда он выступал с докладом об открытии хребта Ломоносова на дне Северного ледовитого океана, что в те годы стало важнейшей научной новостью. В комиссии были хорошо представлены основные подразделения бывшего Главсевморпути: авиаторы (М.И.Шевелев, И.П.Мазурук, А.Д.Алексеев, М.Н.Каминский, И.И.Черевичный, В.П.Падалка), моряки (И.А.Манн, Ю.К.Хлебников, А.П.Бочек, К.К.Бызов), работники полярных станций (Б.А.Кремер, Ф.Д.Шипилов, Г.И.Матвейчук, К.М.Курко) и много других достойных людей, имена которых не сходили со страниц периодических и специальных изданий тех лет, включая деятелей верхнего эшелона (В.Ф.Бурханов, А.И.Минеев, Е.И.Толстиков). На мою жену, как-то посетившую одно из наших заседаний, сильное впечатление произвело обилие геройских звёзд, впечатлением от личностей именитых полярников она прониклась позднее.
Для отставных полярников заседания комиссии стали своеобразным клубом, где в процессе воспоминаний иногда возникали такие детали и подробности событий, которые порой было невозможно почерпнуть из книг и даже документов. Историко-мемориальное направление сразу стало основным в деятельности нашей комиссии. Думаю, что это было в высшей степени человечно по отношению к людям, с честью прошедших через полярное пекло. Ведь с прекращением своей активной деятельности там, в Арктике, им важно было убедиться, что всё сделанное ими со временем не подверглось духовной инфляции. Для молодёжи вроде автора, находящейся практически в самом начале своей полярной деятельности, они были добрыми советчиками, а если надо, то и суровыми судьями.
Современность была представлена действующими руководителями Администрации Северного Морского пути в лице К.Н.Чубакова, Г.Д.Буркова и некоторыми другими. Молодёжь вроде автора на этом фоне держала, что называется, дистанцию. Общение с ветеранами Арктики духовно обогащало нас и во всех отношениях было полезным. Например, когда Шпицбергенская экспедиция в 1967 году решила использовать для своих маршрутов шлюпку, нашими консультантами и советниками выступали капитаны дальнего плавания И.А.Ман и А.П.Бочек. Начальник Администрации Северного Морского пути К.Н.Чубаков помог мне ознакомиться с местами ряда исторических событий на трассе Северного Морского пути во время плавания из Архангельска в Петропавловск на Камчатке. Эти примеры можно было бы продолжить. Московский филиал Географического общества в лице Полярной комиссии стоял у истоков похода экспедиции «Комсомольской правды» на Северный полюс и женской спортивной группы «Метелица» с многолетним неутомимым лидером В.Кузнецовой в последующие годы. А как здорово мы провели научно-общественную конференцию в Орле, посвящённую 100-летию со дня рождения В.А.Русанова в 1975 году! Достойно проявил себя в деятельности общества и З.М.Каневский, с которым у меня образовался своеобразный тандем. Для людей со стороны наши дискуссии, порой, выглядели излишне темпераментными, а порой, видимо, производили впечатление конфликта. Действительно, на многие события в Арктике мы смотрели и оценивали их по-разному. Одно могу сказать – такого оппонента-помощника, позволявшего своей критикой докопаться до сути дела, мне очень не хватало в других направлениях своей деятельности. Я многим обязан Зиновию.
Богата Арктика колоритными личностями и исподволь внедряет их и на Большую Землю в самых разных сферах деятельности. Ни имени нашего лектора по технике безопасности не вспомню, ни концов не найти. Он поразил нас фразой на вступительных занятиях:
— Запомните! Полярник, который не смог найти выхода из сложившейся ситуации – не полярник. В лучшем случае - это труп.
Мой сосед за столом, мрачно усмехнувшись, высказал то, о чём подумал я:
— А ведь он прав.
— А что же в худшем? – вопросил из задних рядов мелодичный женский голос.
— А вот если человек пропал без вести, то он превращается в предмет разбора для компетентных инстанций – и не более! И пока они не убедятся, что пропавший без вести в условиях погранзоны, а вся Арктика – погранзона, не имел контактов с заморской державой или иностранной разведкой, его родным ни пенсии, ни доброго имени…Вы, что, не знаете, в какой стране живёте?
Лектор, фыркнув от нашей наивности, и обнажив оскал металлических зубов, назидательно закончил, подняв для убедительности указательный палец:
— Искренне вам советую, не огорчайте своих родных и близких – оставайтесь живыми и здоровыми. С Арктикой только на «вы», она – женщина, робких и наглецов не терпит.
Мы торжественно поклялись последовать его совету. Это было тем более актуально, что наступила пора подготовки к экспедиции на Шпицберген. Реализуя такой богатый и такой страшный опыт Новой Земли, я ещё задолго до отъезда обратился к топографическим картам этого норвежского архипелага, наметив целый ряд закономерностей оледенения, требовавших объяснения. В частности, уже на этом этапе выявилась система влагопотоков над архипелагом, что позволяло уверенно наметить маршруты будущих снегосъёмок. Отчётливо также обозначились «белые пятна» в информации об оледенении архипелага, подлежащие ликвидации в первую очередь. (Например, сведения о высоте границ питания на ледниках архипелага). Забегая вперёд отмечу, что не только опыт Новой Земли был полностью реализован в работах Шпицбергенской экспедиции, но, в свою очередь, результаты этой экспедиции (в частности, методические) позднее широко использовались при работе над «Каталогом ледников Новой Земли» - такой оказалась полярная диалектика.
Шпицбергенская гляциологическая экспедиция приступила к работе в июне 1965 года. Судьба преподнесла мне великолепный архипелаг в день рождения – и лучше не могла придумать! Возможно, поэтому я сохранил ощущение праздника, встречаясь со Шпицем много раз. Начальником экспедиции стал проверенный Новой Землёй Е.М.Зингер, а научным руководителем – заслуженный полярноуралец эпохи МГГ Л.С.Троицкий. лучшего было трудно пожелать. Предшествующие набеги в высокие широты не охладили наш полярный пыл и на Шпицбергене мы, что называется, дорвались. За первым полевым сезоном последовал второй, за вторым – третий. Мы упивались работой, реализуя наш страшный новоземельский опыт. Особая роль в преодолении специфического «новоземельского» синдрома, присутствующего в разной форме у меня и Е.М.Зингера, принадлежала Л.С.Троицкому. Он показал как надо работать ограниченными силами, вовремя наращивая их на решающих направлениях, действуя вместе, а не порознь, как это нередко, увы, бывало на Новой Земле.
Важно было ощутить успех, почувствовать как твой вклад становится неотъемлемой частью общего дела! Мы были обязаны сделать хотя бы часть того, что не успели наши новоземельцы Олег Яблонский, Зинок Каневский и Толя Афанасьев. Конечно, на Шпицбергене каждый участник нашей маленькой экспедиции внес своё, но мне приятно сознавать, что именно новоземельский вклад, возможно, оказался решающим в успехе этих работ.(Примечание. В.С.Корякин. «Семь экспедиций на Шпицберген». М. 1986). Новооземельский опыт проявился на Шпицбергене, прежде всего, в двух направлениях: во-первых, в целенаправленном поиске с последующим развитием успеха по мере накопления полевой информации, часто на голом месте, где мы не обнаруживали следов предшественников. Вместе с тем опыт Новой Земли не возводился в догму. Так мы не стали создавать трудоёмкие научные стационары, ограничившись полустационарными наблюдениями.
Три превосходных полевых сезона отдал я в 1965-1967 годах Шпицбергену, и много раз возвращался туда позднее. Моё главное личное обретение на Шпицбергене – в полной мере я ощутил себя разведчиком природы, причём именно полевым, когда на местности ты начинаешь видеть то, что недоступно другим. Это уже с Северной Земли, в МГГ на Новой Земле приобретался опыт, и слишком много сил уходило на то, чтобы выжить.
К сожалению, без меня (я в это время зимовал в Антарктиде, зарабатывая на кооперативную квартиру) произошло возвращение Олега Павловича Чижова на Новую Землю в сопровождении двух участников Шпицбергенской экспедиции. Бывший флагман Антарктической экспедиции дизель-электроход «Обь» в летнее время плавал в Арктике – на нём-то и оказались участники операции «Новая Земля-69». Они вышли в море 2 июля и уже спустя сутки встретились со льдами у полуострова Адмиралтейства. Это было нечто новенькое, но закономерное – в те годы заметно похолодало, к счастью – временно. По пути пришло ещё несколько заходов и в Русскую Гавань отряд О.П.Чижова добрался только 12 июля, причём пришлось рубиться в припае. Под стать замёрзшему морю выглядел и засыпанный снегом берег.
Спустя неделю, приготовив всё необходимое и освоившись с местностью, отчаянная троица выступила с полярной станции в поход в центр ледникового покрова в лучших традициях своих предшественников – с санями за спиной. На исходе 22 июля они посетили балок ЦАГИ (там я «пурговал» с Женей Дебабовым за десять лет до описываемых событий), обнаружив здесь записку О.П.Чижова, помеченную 22 июля 1959 года – день в день с разницей в десять лет! Решили идти дальше, но поскольку балка Анахорет (ещё одно памятное местечко!) не нашли, участникам перехода пришлось «ночевать» в палатке среди морен и «ледниковых лбов» оазиса Анахорет. Обсуждая перипетии событий, Олег Павлович сказал своим спутникам, что балок смыт, вероятно, тем самым потоком, что погубил в своё время Олега Яблонского.
Вечером следующего дня, поднявшись на бровку барьера Яблонского, путникам пришлось решать, как поступить дальше. Ветер продолжал тащить облака по самой поверхности ледника, когда окрестности то и дело скрывались в тумане. Хотя до бывшей Ледораздельной оставалось всего 8 километров, одолеть их было непросто. Мимо стационара, погребённого под снегом и фирном, можно было пройти в тумане даже в 50метрах и в конце концов оказаться на Карском берегу. Решили действовать наверняка – установили теодолит, О.П.Чижов по буссоли отбил направление, по которому и стали обшаривать в зрительную трубу горизонт. Поначалу в поле зрения плавало лишь серое беспросветное туманное месиво. Дождавшись улучшения видимости за теодолит стал Володя Михалёв и спустя несколько минут, не отрываясь от окуляра, он радостно прокричал:
— Есть! Я вижу целый город!...
Никто не обвинил его в преувеличении! Сменивший его у инструмента О.П.Чижов стал давать свой комментарий:
— Флюгерные столбы, засыпаны частью снегом, низкие, но стоят…На месте домика сугроб, но, похоже, труба видна. Ещё подставки метеобудок, опрокинутая трёхногая мачта…
— Пока есть видимость, - прервал его Л.С.Троицкий, - я задам направление лыжным следам на местности…
Эта мысль пришла очень вовремя! Вооружившись буссолью, он отправился вперёд, усиленно работая палками, пока туман вновь не опустился на ледораздел. Тогда Л.С.Троицкий, вернувшись по лыжному следу, вновь впрягся в санную упряжь. Такое повторялось много раз, потому что как только улучшалась видимость Леонид Сергеевич вновь и вновь упрямо «тропил» по девственному снегу направление к Ледораздельной, которая с каждым часом становилась всё зримей и зримей, укрепляя у людей веру в успех.
Этот переход занял в условиях весьма ненадёжной погоды ни много, ни мало 18 часов – большая часть этого времени ушла на вынужденные ожидания по условиям видимости. Погода просто не оставляла шансов выйти к цели позднее, поэтому люди шли, пока оставались силы – в случае неудачи к оазису Анахорет можно было вернуться и по собственным следам. Вскоре после полудня 23 июля 1969 года окрестности бывшей Ледораздельной вновь огласились человеческой речью.
К сожалению, научный стационар эпохи МГГ стал непригодным для жилья – жилой дом, крышу которого удалось раскопать, оказался заполненным льдом. Палатки поставили в снежных ямах, загородив их от непрекращающегося ветра отвалами выброшенного снега. Теперь предстояло самое главное – узнать то, ради чего гляциологи вернулись в эти неуютные места, причём уже перед глазами были два очевидных вывода. Во-первых, под слоем протаявшего зимнего снега находился лёд – повторилась картина, которую М.М.Ермолаев наблюдал во время Второго Международного Полярного года 1932-1933 годов и которую авторы отчётной монографии по итогам МГГ 1957-1959 годов в деталях охарактеризовали на количественной основе. Во-вторых, баланс поверхности ледникового покрова, судя по состоянию Ледораздельной, со времён МГГ оставался отрицательным. Таким образом, оценки и расчёты наших товарищей оказались правильными, и это ли не награда исследователю? Арктика расщедрилась, поделившись с ними наиболее хитрыми секретами.
К сожалению, проводить какие-либо маршруты в таких условиях было рискованно. Решили сосредоточиться на самом главном – изменениях условий льдообразования, но и эта сокращенная программа потребовала почти недели. Работы на ожившей Ледораздельной проходили до 30 июля. Уже 2 августа О.П.Чижов и его спутники вернулись в Русскую Гавань, чтобы повторить наблюдения на озёрах, отыскать древние морены и в очередной раз зафиксировать положение фронта ледника Шокальского. Побывали наши товарищи и на бывшем стационаре Барьер Сомнений. Жилой домик ещё стоял, хотя и сильно наклонившийся от неравномерного вытаивания на льду, но кирпичная печь развалилась, и ещё один научный стационар стал непригодным для жилья.
Остаётся только пожалеть, что я не участвовал в этой набеговой операции. По затратам сил и средств она стоила немного, но дала богатые результаты. Кстати, наблюдения 1969 года существенно сблизили оценки сокращения ледникового покрова Новой Земли по методикам О.П.Чижова и моей. Не говоря уже о том, что каждое посещение ледникового покрова для Новой Земли – уже событие. Вот почему я должен включить этот эпизод в свою книгу, даже не принимая участия в операции «Новая Земля-69».
Немного о зимовке в Антарктиде, которая в моей «полярной службе» не заняла (увы!) достойного места. Даже с учётом известного положения о том, что «год на год не приходится», климатические условия на нашей береговой базе Молодёжная, где я зимовал в составе 14-й Советской Антарктической экспедиции, после Новой Земли не показались мне чрезмерно суровыми: бытовые же были просто несопоставимыми, разумеется в пользу Молодёжной. С наукой же дело обстояло сложнее. На станции шло сплошное строительство, плохо было с транспортом и, показательно, что среди зимовщиков Молодёжной не оказалось ни одного кандидата наук. Выполнив официальную программу наблюдений, я не получил новых природных взаимосвязей, ради которых отправляется в экспедицию современный исследователь. С моими подходами, отработанными на Новой Земле и Шпицбергене, надо было охватить наблюдениями объект целиком – ни более, ни менее как весь ледниковый покров Антарктиды! Это возможно было сделать регулярными космическими съёмками, время которых ещё не наступило. Антарктический опыт во многом оказался полезным позднее, и не жалея о своём участии в 14-й САЭ, я всё же считаю, что моё возвращение на Новую Землю в 1969 году принесло бы больше пользы.
Антарктида однажды заставила меня вновь остро пережить события Новой Земли эпохи МГГ. Однажды мои новые коллеги рассказали о встречах в Арктике с Зиновием Каневским, ставшим корреспондентом журнала «Знание-сила». Они поведали о том, как однажды застали Зиновия в кают-компании, в одиночестве игравшего на пианино …култышками рук. Давние воспоминания унесли меня на десять лет назад и едва не заставили заплакать – разве можно забыть такое!...Это был не первый и не последний визит Каневского в Арктику – вот, кто остался верен своей первой любви, что говорить о нас! Мы все радовались за него, когда от журнальных статей он перешёл к книгам, вступив вскоре в Союз журналистов. Рекомендацию в Союз писателей ему давал Василь Быков, который знает меру человеческого мужества. Не могу не добавить, что Наталья, супруга Каневского, с честью пронесла своё звание дважды жены – как ей это далось, знает только она сама. Позднее их сын изучал мерзлоту на берегах Северного Ледовитого океана, где когда-то начинали родители. Ничего не скажешь – полярная семейка!
В ту пору экспедиционные исследования отдела всё больше и больше сосредоточивались на ледниках Кавказа и Средней Азии, что было оправдано. На этом фоне престиж работы полярника стал падать, даже заработки в несопоставимых полевых условиях и без того низкие, практически уравнялись. Хочу особо оговориться, что с точки зрения полярника-полевика главная проблема в Арктике не супертяжёлые условия (с ними мы научились бороться), а невозможность сменить обстановку по своему желанию, когда отрицательные последствия моральных и физических перегрузок накапливаясь день за днём длительное время, создают предельно опасную ситуацию. Другой вариант – необходимость выполнять какую-то работу в данный конкретный момент в заведомо неблагоприятных или неясных условиях – именно этим и были вызваны обе описанные выше трагедии. В Арктике раз начав маршрут ты не можешь его прервать, тогда как в горах практически всегда за двое-трое суток можно выйти в жилые места, сменить обстановку.
Вопреки этому, прежде всего, за счет высоких нагрузок на людей, научная производительность полярных экспедиций оставалась высокой. Если гляциологи-полярники 70-80-х годов составляли от численности отдела едва ли не пятую часть, на их долю приходилось до 40% всех публикаций в Материалах гляциологических исследований, что говорит само за себя. Люди, нашедшие себя в Арктике, обычно не рвались в знойные южные края, хотя качества полярников (надёжность, выносливость, привычка к экстремальным условиям, полевой опыт) весьма ценились руководством южных экспедиций, сплошь и рядом использовавших их ниже своих возможностей – сужу об этом по собственному опыту.
Однако, жизнь нередко загоняла нашего брата и на горные ледники. После полевых сезонов 1965-1967 годов на Шпицбергене (в итоге принесших монографию – первую о ледниках архипелага) Е.М.Зингер возглавил экспедицию на Памире.
Потрудился в горах и я. После Арктики даже работа в качестве «шерпа» на Памире не оставила у меня каких-либо чрезвычайных впечатлений от нагрузок. Зато я понял, почему там не шла тема о колебаниях ледников, успешно продвигавшаяся в Арктике – маршрутная специальная подготовка участников горных экспедиций не позволяла проводить простейших массовых съёмок концов ледников. Характерно, что попытка пополнить персонал Шпицбергенской экспедиции с возобновлением работ в 1974 году ребятами из горных экспедиций оказалась неудачной – под любыми предлогами они стремились вернуться на юг. Их главным недостатком было отсутствие инициативы, без которой полярник – не полярник. Что ж, каждый выбирает сам – в науке иначе быть не может.
Многое менялось в ту пору в нашей жизни и, увы, не к лучшему, и в стране, и в научном подразделении, в котором я работал. С переходом Григория Александровича Авсюка на работу в Президиум Академии наук отдел осиротел. Для ветеранов разница в масштабах личности и научных достоинств основателя и его преемника была очевидной и с годами не стала меньше. Оба работали в одних и тех же условиях, но итог их деятельности оказался несопоставимым.
О наступившей эпохе в жизни страны поэт без сарказма отозвался так:
Какое время было, блин!
Какие люди были – что ты!
О них не создано былин,
Зато остались анекдоты.
Глубочайший кризис подспудно десятилетиями вызревал в обществе и державе под толстым слоем пропагандистских лозунгов и партийных призывов. Этот кризис постепенно охватил все сферы общественной деятельности – политику, экономику, науку, просто человеческие отношения, и в конце концов мы получили Академию 80-х годов, угодливо принимавшую нелепейшие партийные задания по переброске рек, «освоению» Байкала и т.д. – кончилось всё это Чернобылем!
Но в 1971 году, вернувшись из Антарктиды, я вновь вернулся к новоземельской тематике – на этот раз к каталогу ледников архипелага. Задержка с созданием этого каталога по-своему показательна, поскольку была вызвана, главным образом, разницей в принципиальных подходах по опыту исследований МГГ на Новой Земле и Земле Франца-Иосифа по ряду направлений, что нашло отражение в официальном руководстве.
Во-первых, в этом документе не оказалось чёткого определения предмета каталогизации – ледника как сквозной таксономической единицы для всех уровней развития оледенения. Каким-то образом авторы руководства при выделении горных ледников заложили один принцип, а при характеристики покровных – другой, в связи с чем возникла очевидная нестыковка, которая наиболее резко проявилась именно на Новой Земле – единственном месте в стране, где существуют рядом оба подразделения. Тем самым становилась актуальной дискуссия – как строить мост: вдоль или поперёк реки? К сожалению, восторжествовала идея – вдоль.
Во-вторых, делить покровные ледники было предложено на основе принадлежности отдельных участков оледенения к куполам и выводным ледникам, положившись на своего предшественника ещё 30-х годов Т.Н.Спижарского, который, в свою очередь, позаимствовал свои подразделения у Ч.Райта и Р.Пристли, чья классификация была создана для антарктических ледников. Когда «главный катализатор» самолично выделил купола на ледниковом покрове Новой Земли, их суммарная площадь составила всего 4% от площади покрова – что ж, на безрыбье и рак – рыба. Так или иначе, предложения «зефеистов» на Новой Земле не проходили.
В-третьих, уж лучше бы авторы руководства не брались за раздел о «сетчатых» ледниках, поскольку дела с подобными ледниками не имели, а понадеялись на устаревшие к тому времени описания начала ХХ века Дж.Тиррелла и Э.Дригальского. после Шпицбергена для меня (да и не только для меня) это было очевидным…
Думаю, читателю понятна возникшая ситуация и участь исполнителя. В итоге характеристику ледникового покрова Новой Земли мне пришлось давать в двух вариантах: по образу и подобию Земли Франца-Иосифа (как требовало руководство) и по собственному разумению, то есть с выделением ледосборных бассейнов, как это было сделано у нас в новоземельской монографии в главе о колебаниях ледников. Уже в 80-х годах я с удовлетворением констатировал как гляциологи разных стран (У.Листоль в Норвегии, Р.Вильямс в США, Дж.Даудсвелл в Англии и другие) использовали эту же методику. Бог с ними, с моими былыми оппонентами, ибо не истину они защищали, а своё место в системе, где «ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак»…
Покончив с каталогом, можно вновь обратиться к диссертации. Задержка с ней оказалась полезной – я нашел удачный приём когда характеристика форм и колебания ледников Евразийской Арктики рассматривались в едином процессе эволюции оледенения. Поставил в известность о свершившемся руководителя отдела, который в ту пору оказался в сложном положении: те, на кого он рассчитывал, надежд не оправдали, зато моё появление никакими планами не предусмотрено, при этом возникает прецедент защиты без научного руководителя – в принципе, ситуация для отмеченной выше системы нестерпимая. Поступил он достаточно мудро, свалив окончательное решение на своего предшественника:
— Покажи Григорию Александровичу.
Думаю, среди академических забот для Г.А.Авсюка моя работа была не из главных, и поэтому мне пришлось подождать, прежде чем я получил «добро», но зато оно много значило.
Попытки оценить в диссертации особенности эволюции оледенения по всей Арктики от Шпицбергена до Северной Земли разом вскрыло интересное противоречие (я не даром писал выше о своём пристрастии к подобным ситуациям): если по данным о морфологии ледников само оледенение развивалось по восходящему циклу, то, судя по информации о колебаниях ледников, оно, несомненно (по крайней мере, в ХХ веке), сокращалось. Суть противоречия заключалась в несовпадении по направленности двух периодов эволюции оледенения: длительного (при формировании самих ледников) и сравнительно короткого, определявшего поведения края ледников или их концов. На защите, состоявшейся в мае 1976 года, это противоречие вызвало филиппику одного из оппонентов, на что председатель учёного совета реагировал всем доступным сравнением:
— Если сорокалетняя дама после недели занятий аэробикой похудела на два килограмма, это не значит, что она деградировала.
«Чёрных шаров» при голосовании учёного совета я не получил. Диссертация стала приличным заделом на будущее, но публиковать её было рано: хотя на Новой Земле и на Шпицбергене я накопил исходной информации на порядок больше, чем у предшественников, по другим архипелагам для выявления пространственных закономерностей её было недостаточно.
Ещё за два года до защиты я вновь вернулся на Шпицберген под знамёна Е.М.Зингера и Л.С.Троицкого, проработав с ними ещё четыре полевых сезона. Не было в отделе более мощной в научном отношении экспедиции, ведь на основе её наблюдений написано три научных монографии! Однако, в 80-е годы она стала получать всё меньше сил и средств и начала постепенно выдыхаться – энтузиазм исполнителей на этом этапе уже не компенсировал жизненных реалий.
А в перспективе как будто обозначился очередной МГГ – ещё на очередном гляциологическом симпозиуме в Алма-Ате осенью 1976 года сам Г.А.Авсюк перед многочисленной аудиторией заявил:
— Пора думать, как мы будем проводить юбилейный Международный Геофизический год, ведь грядёт столетие этого первого международного проекта, объединившего усилия учёных многих стран.
Увы, это замечательное научное предприятие так и не осуществилось, причём при обстоятельствах, которые заставляют задуматься. Ведущие научные организации, которые участвовали в двух полярных (1882-1883 и 1932-1933) и Международных Геофизических годах, всегда традиционно подчеркивавшие свою причастность к этим мероприятиям, в условиях командно-административной системы вдруг словно воды в рот набрали – не припомню ни одного солидного юбилейного мероприятия той поры «по затронутой проблеме». Заграница в это время проводила бойкот наших верхов и руководящей системы в ответ на вторжение в Афганистан – вся обстановка была другой, чем накануне МГГ 197-1959 годов, когда для мирового сообщества отказ от догм сталинизма на ХХ съезде оказался важнее, чем скандал в Венгрии в ноябре 1956 года. А на рубеже 70-80-х годов склеротически костенеющий неосталинизм пытался брать реванш в нашем обществе, и одной из его жертв оказалась идея международного научного сотрудничества в Арктике. По слухам из-за «бугра» какие-то научные контакты были, в ходе которых последовал с нашей стороны отказ… Командно-административное начало в советской науке в ущерб ей победило ещё раз! Чиновная братия, паразитировавшая на советской науке при этом делало озабоченное лицо, и намекала на происки ЦРУ, но этой публике мы, рядовые науки, никогда не верили. Определённо, так или иначе как-то незаметно за повседневными заботами мы без очередного МГГ и о причинах случившегося уже не спросишь покойного академика Г.А.Авсюка, так много сделавшего для претворения в жизнь МГГ 1957-1959 годов. Уже за одно это память о нём навсегда останется в нашей науке.
Однако, и на этом мрачном фоне порой бывали свои радостные события. В начале 80-х годов американцы прислали нам свои космоснимки «Ландсат», и это стало событием, поскольку озабоченная созданием дефицита наша система не давала нам собственных советских космоснимков не худшего качества под предлогом раскрытия …гостайны. По этому поводу новоземельцы эпохи МГГ имели своё мнение!
С появлением космоснимков вся Новая Земля со всеми её ледниками оказалась у меня перед глазами от Баренцева и до Карского моря, от мыса Желания и до мыса Меншикова! Пожалуй, информации для начала оказалось избыточно много, и я решил сосредоточиться на главном – на изменениях положения фронтов ледников, жертвуя второстепенным – горными ледниками, тем более что работать мне пришлось вручную, без современной техники. Через несколько месяцев можно было сформулировать первый вывод по результатам работы – отступание ледников Новой Земли замедлилось. Не без опаски я провёл сравнение темпов сокращения по обоим морским побережьям – и вновь на Карской стороне они отступали медленней! Если двадцать лет назад я оказался прав, то почему? Пора было ответить и на этот вопрос… Не от того ли, что ближе к Северной Земле? Эта мысль заставила меня приняться за космоснимки других архипелагов, и я получил ещё одно подтверждение результатов нашей аэровизуалки на Северной Земле в 1962 году. Определённо, за всем этим скрывалась какая-то природная зависимость, которую я, казалось, ощущал всей совокупностью чувств – но в науке чувства не довод. Оставалось искать и искать.
Я продолжал работать на Шпицбергене – теперь уже с археологами, с которыми смог посетить недоступные прежде берега архипелага. Однако уже в третьей экспедиции с этими специалистами возникли определённые трудности – вместо маршрутов-разведок (в которых я собрал также богатый материал и по ледникам), мне всё чаще приходилось орудовать лопатой на раскопках. Полевой сезон 1987 года (мой десятый на Шпицбергене) заканчивался, люди уже начали возвращаться домой, хотя зима, кажется, не спешила. Я задержался с отъездом, чтобы обдумать финал очередной книги, в которой хотел обобщить свой материал о ледниках Арктики, где мне всё же повезло. Только работа на Шпицбергене дала мне материал для участия в двух коллективных монографиях. Это не считая 70 научных работ и примерно полусотни научно-популярных статей.
И всё-таки главное в моей работе – это сплошное информационное поле по колебаниям ледников от Исландии до островов Де-Лонга за исключением Земли Франца-Иосифа, где данных пока маловато. Когда я начинал свою работу, мы имели крупицы подобной информации – теперь она есть и, значит, работа выходит на новый уровень, можно смело приступить к выявлению пространственных закономерностей на количественной основе. Какой ценой это было достигнуто? Шесть лет в арктических экспедициях помимо антарктической зимовки, почти год в горах Средней Азии, восемь месяцев в море, четыре на Камчатке…Опыт и исходная информация – вот мой капитал на будущее.
Кажется, я вовремя принялся за сводку о ледниках Арктики. Оставалась буквально последняя заключительная глава, когда мне удалось то, над чем я бился последние месяцы – нашлась причинность, обусловившая замедления сокращения ледников по мере удаления от энергоактивной зоны и одновременно источника питающих осадков на севере Атлантики в зоне Исландского барического минимума. Основным показателем здесь выступала величина таяния и прихода осадков на границе питания. Этот важнейший показать был введён в практику исследований доктором географических наук А.Н.Кренке, одним из наших соратников эпохи МГГ 1957-1959 годов с Земли Франца-Иосифа. За ночь графики зависимостей были готовы, и я слегка позволил себе расслабиться за кружкой крепчайшего чая с коньяком, глядя на серый рассвет за окном. «Что ж», - подумал я, - «Теперь, когда мне стало понятным, как дышит оледенения Арктики на пространстве от Исландии до Новосибирских островов, хорошо бы детальнее изучить этот процесс во времени на каком-нибудь простеньком ледниковом архипелаге, не столько сложном, как Шпицберген с его положением на развилке путей циклонов. Северная Земля и Де Лонга не подходят – глухая периферия, Земля Франца-Иосифа непоказательна из-за низкой границы питания, в Исландию и на Ян-Майен никто не зовёт. Остаётся Новая Земля, откуда, впрочем, предложений тоже не поступало…»
С рассветом я решил отправиться в столовую. Утренний свежий воздух приятно холодил лицо и как-то сами собой возникли мысли о скором возвращении домой. Нет, Арктика мне не надоела, но хотелось уже каких-то иных мест за пределами Шпицбергена. Меня нагнал геолог-ленинградец из соседней экспедиции, и мы заговорили о предстоящем наступлении зимы и прелестях завершения полевого сезона – обычная светская беседа, хотя и на экспедиционный лад.
— А вы не участвовали в написании монографии о ледниках Новой Земли? – поинтересовался собеседник. Я машинально ответил, ни в малейшей степени не подозревая о предстоящем повороте сюжета.
— В этом году у нас работало много ребят из Новоземельской экспедиции,- продолжал мой собеседник. – На будущий год они вернутся снова на свой архипелаг…
(эта информация заставила меня насторожиться.)…чтобы собрать материал для завершения отчёта. В том числе им придётся писать и о ледниках…
Я едва не заорал: «Какого чёрта!» Но, сдержавшись, лишь светски заметил: «Весьма интересно»…
Мы помолчали. Однако, я не выдержал и спросил:
— А стоит ли им писать ледниковую часть самим? Я бы сделал не хуже…
— Конечно, - вежливо согласился мой собеседник. – Вы не возражаете, если бы я поставил в известность о нашем разговоре Володю Ильина? Скорее всего, ему предстоит возглавить эти работы…
— Обязательно, - сказал я и вдруг почувствовал, как от предвкушения несбыточного у меня пошла голова кругом. «Неужели….» - подумал я.
О том, что последовало за этим разговором в следующей главе.
