Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
ГЛАВА 5. 1988 ГОД. ВОЗВРАЩЕНИЕ В РУССКУЮ ГАВАНЬ
Уже меня не излечить
От той зимы, от тех снегов
И с той землёй, и с той зимой
Уже меня не разлучить
До тех снегов, где вам уже
Моих следов не различить.
Ю.Левитанский
По редким телефонным звонкам трудно оценить, как складывается обстановка накануне полевого сезона. Первоначально отряд В.Ф.Ильина был нацелен на геологическую съёмку в районе Ледяной Гавани, с заброской в июне авиацией с Диксона на мыс Желания. В этом случае я мог бы провести только наблюдения за вещественным балансом в краевой части ледникового покрова в бассейне Карского моря, получив немного дополнительных сведений об изменении положения края и снижения ледниковой поверхности.
Я уже настроился на такой вариант, как вдруг ситуация изменилась и, кажется, к лучшему. Последние новости – работать предстоит с моря на побережье между заливом Иностранцева и Русской Гаванью. Это не только возможность вернуться в края, где в МГГ 1957-1959 годов я прошёл крещение Арктикой, но и отработать один из редко посещаемых уголков Новой Земли, с которым я знаком только по литературе, потому что рейс на «Зое Космодемьянской» практически в условиях полярной ночи 1956 года при всех впечатлениях той поры, не давал какой-либо конкретной информации. Определённо, такая смена планов у геологов мне по душе. Правда, их намерения продолжать полевые работы до середины сентября, на мой взгляд, не выглядят реальными, хотя ребята они опытные и хорошо знают район. Что ж, будущее покажет…
Чем больше осваиваю информацию по району, тем больше предвкушаю все прелести возвращения к своим истокам полярной службы, хотя от иных воспоминаний по спине бегут мурашки. Отвлекаясь от эмоций, выуживая всю доступную информацию, и постепенно образ будущего поля деятельности начинает обретать зримые черты, причём, прямо скажем, не курортного характера: каждый третий день в тех местах с бурным ветром, каждый пятый с туманом. И это на побережье, где на двести километров лишь две приличные якорные стоянки, где четверть от протяжённости береговой линии приходится на фронты ледников, с которых один за другим валятся айсберги… Я словно опять услышал раскатистый гул обвала, тревожный перезвон ледяных обломков и приближение нарастающего гула взбесившейся волны, от которого невольно сжимается душа и ищет убежища в самых отдалённых уголках беззащитного тела. Господи, неужели я всё это увижу опять, вновь прикоснусь к нашей яростной и отчаянной молодости, к потерям и обретениям тех лет, когда мы не жалели себя и верили, что всё нам по плечу? «Нет, это не Рио-де-Жанейро», - сказал бы Остап Бендер. «Это Новая Земля», - подумал я, и мой шанс может не повториться. Она не выдаст тебя, доверься ей, и ты вернёшься с таким материалом, до которого другие доберутся через десятки лет…
Поскольку из гляциологов в экспедиции я буду в единственном числе, мои возможности, соответственно, ограничены. Реально я могу лишь проводить барометрическое нивелирование, дешифрирование аэрофото- и космоснимков, а также определять положение фронтов ледников радиолокатором с борта судна. Правда, радиолокатор мне предстоит осваивать практически заново, что называется, набивать руку. То, что было на Шпицбергене лишь позволило убедиться, что так работать можно – и не более…Всё вместе – продолжение давней темы о колебаниях ледников Арктики.
О тех, с кем мне предстоит трудиться, впечатления лишь самые общие. Тем не менее понятно, что В.Ф.Ильина особый отряд, предназначенный для работ в наиболее сложных условиях. Неофициально он известен как «нунатачный» - пожалуй, очень точно отражает смысл его деятельности: геологическая съёмка на нунатаках на периферии ледникового покрова. За отрядом уже много дел, которым мог бы позавидовать любой гляциолог-полярник: например, пересечение Новой Земли на вездеходах от Машигиной губы до залива Ога, а это – подход к проблеме асимметрии оледенения Новой Земли. Могу только пожалеть, что упустил такую возможность. Ребята видели кое-что такое, о чём я только встречал упоминания в литературе. Например, мощные фонтаны воды на ледниках – я лишь читал о них у А.Э.Норденшельда. В рассказах вдруг выясняется, что на ледниках они видели трупы тюленей. Мы знаем об этом по Антарктиде, а это важно с точки зрения определения абсолютного возраста различных событий при оценке эволюции оледенения.
Как и много лет назад, мой путь проходил к Новой Земле через Архангельск. С тех пор я неоднократно посещал этот город, возвращаясь со Шпицбергена или Таймыра, или, наоборот, отправляясь по трассе Северного Морского пути в Петропавловск-Камчатский. Всё, как положено полярнику, не более и не менее…За последние десятилетия город преобразился, вырос сборно-панельным многоэтажьем из обветшалого деревянного прошлого, что-то утратил и много приобрел. Железнодорожный мост повис над Двиной, пропуская пассажирские поезда к новенькому вокзалу на Мхах на самой окраине города на месте бывших зыбких болот. Нет уже деревянных тротуаров на проспекте Павлина Виноградова, рядом со скромной «Двиной» (бывшая гостиница «Интурист», где мы жили в ожидании парохода на Новую Землю в 1956 и 1957 годах) высятся модерновые корпуса отеля «Юбилейный». Совсем недавно мой родной город отпраздновал своё 400-летие, но без меня – я представлял тогда его на далёком Шпицбергене.
Это уже другой, немного странный для меня город – наверное, не хуже, но всё-таки другой. А вот Двина прежняя и судов на ней, кажется, погуще. Суда тоже другие, с изменившимися силуэтом, но осталось главное – многие из них вскоре уйдут за полярный круг. В этом смысле роль и место города не изменились – был Архангельск воротами в Арктику и остаётся. Недаром глядят на плёс Двины со своих гранитных постаментов Седов, Шмидт и Воронин, хотя почему-то нет в этой компании Русанова с Вылкой и Пахтусова.
В городе жара и в моём полярном снаряжении не хватает обычных плавок. Жара стоит над всей Европейской территорией страны. Полевой сезон на Новой Земле уже начался. На западный берег Русской Гавани высажен отряд В.П.Матвеева, который, работая по общей программе с нами, должен самостоятельно продвигаться на запад к Архангельской губе. По последним сведениям работа там и не начиналась, потому что все обнажения скрыты снегом, причём снег выпал совсем недавно – в середине июля. По контрасту с Архангельском не верится, но ближе к Арктическому фронту жарой и не пахнет, тем более что тенденции последних лет на западе Советской Арктики склоняются к похолоданию. Такую мысль москвичи и ленинградцы, не связанные непосредственно с Арктикой, склонны принимать за полярный розыгрыш.
Перед тем, как расстаться с Архангельском, успеваю побывать в местном краеведческом музее. Очень хорошая коллекция мастеров живописи, особенно начала ХХ века, включая представителей «Синей розы» и «Мира искусства». Но где же картины А.А.Борисова, И.К.Вылки и С.Г.Писахова? Видимо, местное начальство, отвечающее за культуру, намерено конкурировать с центром по количеству мастеров – выходцев из обеих столиц, а не демонстрацией местных северных художников, ради которых и бегут в музей приезжие. Так как приобщиться к Новой Земле на картинах не удалось, возможно, буду счастливее на пленере.
На этот раз я прибыл на Новую Землю самолётом, застав здесь обычную летнюю сугубо «новоземельскую» погоду. Поэтому местность под брюхом машины увидали лишь пробив при снижении нижнюю кромку облачности. По плоскому рельефу и массе озёр я опознал остров Междушарский. Вот мы пересекли северное устье Костина Шара, упругий удар колесами по полосе – и я снова вернулся на Новую Землю двадцать девять лет спустя. Новая Земля встретила нас обильным дождём – по «полевому» поверью - к счастью.
За серой завесой косых струй видны какие-то здания, хвосты самолётов, намокшие встречающие. На дальнем плане очертания невысоких каменистых сопок, ни гор, ни ледников – совсем иная Новая Земля, которую я оставил много лет назад. Об этом говорят и здания аэропорта, «пятиэтажки» за ним и вполне приличная дорога (или шоссе?) неподалёку… За полчаса меня доставили на экспедиционную базу на окраине посёлка, который расположен на полуострове между заливом Рогачёва и губой Белушьей, с массой озёр и прихотливой береговой линией. Ещё раз убеждаюсь, что пейзаж Новой Земли здесь наименее выразителен по сравнению с тем, что я видел раньше. Залив, в котором стоит посёлок, в прошлом носил разные названия: по В.В.Крестинину – это губа Гагарья, Г.Поспелов на карте 1807 года назвал его Охальной губой. Белушья губа – от П.К.Пахтусова, который здесь, однако, не разу не был.
С моим приездом пошла обычная подготовка к «полю»: получаем на складе всё необходимое, приводим в порядок снаряжение, готовим карты, документы, всё, что может понадобиться там, вдали от жилья. Пока в «походах» по столице Новой Земли знакомимся с такой знаменитой и таинственной Белушкой, как зовут посёлок на материке, о которой ходит столько слухов. Десятка полтора пятиэтажек на главной «перспективе» с гостиницами, жилыми домами и офицерским клубом. В стороне ещё скопления построек пониже, среди которых угадываются склады, казармы, мастерские и т.д., и т.п. среди встречных явное преобладание военных моряков, соответственно, местное население преимущественно мужское – внешне обычный военный гарнизон за полярным кругом с присущими ему проблемами и особым бытом. Даже несмотря на модерновые силуэты гражданских и военных судов у причалов, этому населённому пункту за полярным кругом не обозначенному на картах уже под сотню…
По итогам поездки архангельского губернатора А.П.Энгельгардта в 1895 году было решено создать новое становище на Новой Земле. На следующий год в Белушью губу прибыла гидрографическая экспедиция лейтенанта А.М.Бухтеева на транспорте «Самоед» (командир 2 ранга В.А.Лилье), которая выполнила промер в заливе, съёмку побережья, поставила два створных знака и отнаблюдала астропункт. В честь участников этой экспедиции вахтенного штурмана Н.В.Морозова и лейтенанта А.А.Гаврилова были названы восточный входной мыс и небольшая губа, помимо западного входного мыса, получившего имя командира «Самоеда». На следующий год здесь были выстроены первые избы. Возникшее становище росло довольно быстро, и после революции в 1924 году здесь был создан островной совет с будущим «президентом» Новой Земли И.К.(Тыко) Вылкой во главе. В 1930 году здесь живало более девяносто человек русских и ненцев, главным образом, промышленников и охотников, были построена школа, амбулатория, бани и склады. В те годы суда бросали якорь на рейде и выгрузку проводили малыми плавсредствами на косе. От былого в наше время сохранились только бывшая церковь и дом Тыко Вылки в порту, естественно, неоднократно, перестроенные, да ещё маяк у одного из причалов.
Впервые военные моряки проявили интерес к Белушьей губе в 1935 году, когда сюда пришёл дивизион подводных лодок Северной флотилии под командованием Н.К.Грибоедова. В военном августе 1942 года здесь возникла Новоземельская военно-морская база для прикрытия путей арктических конвоев и борьбы с немецкими подводными лодками, которая долго проходила с переменным успехом. 1 августа 1942 года немецкая подводная лодка U-601 (командир капитан-лейтенант Грау) потопила неподалёку транспорт «Крестьянин». При этом немцы не препятствовали высадке спасшихся членов экипажа на остров Междушарский. 30 июня 1943 года на подходах к базе погиб при очередной атаке вражеской подлодки тральщик Т-911 (бывший рыболовецкий траулер «Астрахань»). Трое моряков из его экипажа похоронены на местном кладбище, хотя название корабля по условиям военного времени на памятнике не указано. В августе 1944 года летающие лодки из Белушьей губы вели поиск спасшихся после потопления «Марины Расковой» и гибели её конвоиров-тральщиков.
Когда было принято решение о создании Новоземельского полигона («Объект 700») посёлок в Белушьей губе постепенно сформировался в современном виде.
Военная база – это военная база, с соответствующим оформлением пребывания. Поэтому суждение К.Бэра, высказанное полтора века назад («…Новая Земля есть настоящая страна свободы, где каждый может действовать и жить, как он захочет») – устарело. Впрочем, местные порядки на нашей полевой деятельности не отразились.
Как и во всех портах и базах нашей страны – последний день июля – День Военно-морского Флота. На Новой Земле по такому поводу установилась тихая и солнечная погода. На десантных кораблях и сторожевиках в порту подняты флаги расцвечивания. На центральной улице – построение войск гарнизона, которые затем под звуки оркестра бодро прошагали перед собравшимися, на ходу пожирая глазами начальство.
Затем на озерке у штаба базы состоялись шлюпочные гонки и небольшое театрализованное представление с участием Нептуна. Моя первая встреча с ним состоялась лет двадцать назад на экваторе – здешний, однако, не отличался царственными манерами, оставаясь в душе, видимо, просто матросом срочной службы. На фоне других достоинств Новой Земли – это, разумеется, мелочи…
Из других впечатлений. Посёлок ухожен, хорошие дороги. Мысленно пытаюсь связать это место и его обитателей с нашими тревогами сентября 1957, февраля и октября 1958 годов – нет, не получается… «Распалась связь времён?» Скорее это другое, когда масштаб и дистанция событий определяют их реальное место, не желающее совпадать с моим сегодняшним восприятием. В самом деле, кто из встреченных во флотской форме был тогда на Новой Земле – в лучшем случае единицы. С ними у меня мог бы получиться вечер воспоминаний, но дела, дела…
В первых числах августа мы вышли в море. Возможно, из-за аврала, сопровождающего отход, записи сухи и не отражают сложной гаммы сугубо новоземельских эмоций:
«02.08.88. Тепло, волнение от силы один-два балла. До чего же приятно гулять на полуюте, наслаждаться морем, хорошей погодой, ловить кайф, такой недолгий на полярной службе. Идем вдоль полуострова Бритвин…Из-за плоскости полуострова выглядывает тоже плоская, но всё-таки вершина Первоусмотренная по Ф.П.Литке. Очередная губа – Безымянная, резкое изменение рельефа, горы с многочисленными снежниками, а вдали от побережья даже угадываются ледники…»
В отличие от прошлых лет Новая Земля прикинулась эдакой обольстительной и послушной кралей, видимо, рассчитывая усыпить нашу бдительность. Но на борту «Петра Хмельницкого» собрался тёртый народ, давно утративший любые иллюзии. Поэтому в меру предаваясь лени и праздности на переходе, мы знали, что это удовольствие не будет продолжительным.
Со своей привычкой брать попутную информацию я, кажется, включился в работу раньше других. Во-первых, стоит проверить себя на знание местной географии, с которой во время работы над Каталогом ледников Новой Земли я набил порядочную оскомину. Во-вторых, привязать зрительно к объектам на местности все мало-мальски значительные события в истории изучения архипелага. Погода явно способствует такой задаче – обзор в прозрачной атмосфере над водной гладью потрясающий, на сотни километров по курсу и за корму. Редкая возможность увидеть ситуацию глазами первопроходцев. Кажется, я предвидел такую возможность, захватив с собой отчёты Ф.П.Литке, П.К.Пахтусова и других первоисследователей-новоземельцев, чтобы прямо на месте попытаться уяснить смысл их поисков, побед и поражений. Это важно и достаточно актуально, поскольку со временем многое повторяется, хотя уже на новом уровне. Я воспринимаю побережье уже совсем иначе, чем в далёком октябре 1956 года, когда всё у меня было впереди. Сейчас не просто сличаешь положение той или иной вершины или долины с картой, а расшифровываешь весь пейзаж в совокупности, проверяя собственную память и пытаясь уяснить логику событий, происходивших на местности, привязываясь к конкретным объектам.
Где-то здесь из Безымянной губы (как поморы называли узкие проливы-фьорды) будущий директор Арктического института Р.С.Самойлович в далёком 1923 году отправился вглубь острова, чтобы нанести на карту южные пределы оледенения на Новой Земле. А горы громоздятся к северу всё выше, прихотливыми взмахами гребней уходят вдаль и так хитро скрывают очертания побережья, что даже Ф.П.Литке, будущий адмирал, вице-президент Академии Наук и один из основателей Географического общества в 1821 году так и не обнаружил входа в Маточкин Шар. Наше судно уже на подходах к этому проливу и в нашем распоряжении последние карты, по которым легко опознаётся мрачный асимметричный профиль хребта Митюшев Камень, расположенного уже севернее пролива. Чуть восточнее отчётливо различается долина реки Серебрянки, где ещё в 1907 году проложил свои первые маршруты В.А.Русанов, с которых началось современное изучение геологии Новой Земли. Ещё дальше в глубь острова суровой угловатой глыбой нависли горы Литке, а за ними в глубине пролива прорисовывается изящный абрис пика Седова с истоками ледника Третьякова. Помню эти места ещё по 1956 году, но судно спешит на север и по пути встают уже новые ориентиры, которым тогда, тридцать два года назад, я не уделил должного внимания. Сегодня можно наблюдать не просто ориентиры на местности, а ещё и признаки развития природного процесса в пространстве, например, широтной зональности. Так, в 1835 году П.К.Пахтусов отметил в губе Южной Сульменева «первые ледяные утёсы, состоящие из промерзшего или оледенелого снега; далее к северу встречаются такие горы чаще и огромнее, но к югу не видали подобных». Исследователь здесь впервые наблюдал выход ледников к морскому побережью. В данном конкретном случае речь идёт о леднике шумном, как его назвал за интенсивное айсбергообразование В.А.Русанов, посетивший эти места в 1909 году в маршруте к полуострову Адмиралтейства. На расстоянии с моря нельзя разглядеть всех деталей, но мы уже знаем, что этот ледник теперь не достигает морского побережья – об этом писал ещё И.К.Вылка в 1957 году, совсем незадолго до смерти.
Севернее проходим губу Машигину в окружении целого частокола вершин с прихотливым, сугубо альпийским абрисом гребней – сюда в 1901 году адмирал С.О.Макаров привёл новенький, с иголочки, «Ермак», первый в мире арктический ледокол, дедушку тех, что недавно побывали на Северном полюсе. Мне повезло познакомиться с этим замечательным судном всё в том же достопамятном 1956 году, но личные воспоминания в голове сменяются историческим экскурсом. Геолог В.Н.Вебер, находившийся на борту ледокола, обнаружил в куту бухты губы, в так называемой Машигиной Ледянке, небольшой обрывистый фронт ледника и даже нанёс его на карту. А в 1909 году неутомимый В.А.Русанов, оказавшись в этих местах, проник в глубь Новой Земли ещё на двадцать километров восточнее – ледник, перегораживающий Машигину губу ещё в 1901 году поперёк, отступил, освободив узкий пролив, которым и воспользовался самый результативный исследователь Новой Земли, первым отметивший здесь массовое отступление ледников в начале ХХ столетия.
Вот уже впереди расстилается неожиданно плоский полуостров Адмиралтейства с мысом Спидвель, где незадачливый англичанин Дж.Вуд после кораблекрушения в 1676 году решил подкрепить дух уцелевших грандиозной пьянкой, чем и вписал своё имя в историю арктического мореплавания. Из песни слова не выкинешь – всякое случалось в этих местах. Вспоминая всё это, проникаешься ощущением собственной причастности к событиям истории Новой Земли и чётче, острее понимаешь, что предстоит тебе самому. В далёком 1959 году я уже побывал в здешних водах, о чём писал в этой книжке. Впереди так много нового, что повторяться не стоит.
За полуостровом Адмиралтейства внимание невольно привлекается, как сказано Ф.П.Литке «одной превысокой, имеющей вид палатки, горою», которой он присвоил имя первого русского кругосветного мореплавателя И.Ф.Крузенштерна. это наивысшая вершина не только Новой Земли, но и всей Советской Арктики (высота 1547 метров) – на современных картах почему-то не имеет названия.
Тут же на палубе В.Ф.Ильин рассказывает о том, что у него связано с горой:
— В 1985 году мы снимали здешний район, понадобилось закартировать и эту вершину. Забирались на неё с востока по неприятному обрыву, применяя местами крючья. Зато сверху увидали сразу два моря не только Баренцево, но и Карское. Сама гора оказалась девонским вулканом – сплошные зелёные туфы…
Вот такая связь времён и это только первые вестники из того, что нас ожидает.
Всё больше ледников, они всё крупнее, всё чаще, спускаясь, достигают моря в кутах заливов-фьордов и постепенно начинают главенствовать в ландшафте, словно придавив своей массой окрестные горные цепи. И всё же горы на побережье ещё заслоняют сам ледниковый покров, который белым привидением затаился за ними, лишь выбрасывая к побережью многочисленные щупальца выводных языков. Первые айсберги мы встретили у залива Вилькицкого, а вот появился ещё один посланец высоких широт – глупыш Fulmarus glacialis, единственный представитель благородного семейства альбатросов в Арктике. Дальше несколько меняется характер побережья, которое, начиная с Архангельской губы, прикрыто полосой низких безжизненных островов. Наш курс проложен мористее («голомя» - как сказал бы помор) и, проектируясь на побережье, эти острова, в общем, мешают обзору.
В связи с приближением к седовским местам невольно вспоминаются неутихающие дискуссии вокруг личности руководителя первой русской экспедиции к полюсу, причём с каких-то странных позиций (Примечание. З.М.Каневский. Не сотвори себе кумира. Природа, №9, 1988. З.М.Каневский. В плену догм. Моряк Севера. 22 февраля 1989. Г.П.Попов «Кумир» ли Седов? 14 февраля 1989. М.Кичигин. Уверить…или разуверить? Морской сборник, 1989. З.М.Каневский, В.С.Корякин. Георгий Яковлевич Седов: 80 лет спустя. Земля и Вселенная. 1993, №1.). Одни доказывают, что Г.Я.Седов – герой, а другие стараются опровергнуть это утверждение. Меня больше всего интересует результативность его работ на Новой Земле, в частности, надёжность снятой им карты побережья от полуострова Панкратьева до мыса Флиссингенский. Лет двадцать назад я её использовал, чтобы оценить изменения Большого и Малого Ледяных мысов (современных ледников Петерсена и Бунге). Описание маршрута Г.Я.Седова я обнаружил в архиве Академии Наук в Ленинграде в копии, снятой его заместителем Кушаковым, и берусь утверждать, что маршруты Г.Я.Седова и В.Ю.Визе по Новой Земле были лишь звеньями совместной масштабной операции, но об этом детальнее ниже.
Среди многочисленных ледников-собратьев за абрисом полуострова Панкратьева непросто отыскать малопримечательный ледник Таисия – отсюда участники седовской экспедиции географ В.Ю.Визе и геолог М.А.Павлов в апреле 1913 года впервые пересекли ледниковый покров Новой Земли. Позже В.Ю.Визе стал крупнейшим советским учёным-полярником, а его товарищ по маршруту затерялся в пламени гражданской войны. Маршрутное задание отряду В.Ю.Визе Г.Я.Седов определил так: «Главная цель вашей экскурсии заключается в том, чтобы произвести маршрутную опись восточного берега Новой Земли, начиная приблизительно с 75,5° параллели на север до мыса Желания…». «Выяснить состояние и характер её (т.е.Новой Земли) внутреннего покрова, а также выходы к берегам» согласно инструкции 17 марта 1913 года (по старому стилю) начальник экспедиции поручал М.А.Павлову.
4 апреля (по новому стилю) 1913 года отряды В.Ю.Визе и М.А.Павлова (две собачьих упряжки с грузом по 17 пудов на каждой, всего 4 человека) на шестой день похода вышли на ледораздел ледникового покрова, определив его высоту в 913 метров. Интересная деталь. Подъём на ледниковый покров оказался таким пологим, а ледниковая поверхность была укрыта настолько плотным снежным покровом, что у путешественников возник спор – идут ли они по леднику или по протяжённому снежнику? Истина открылась, когда М.А.Павлов провалился в трещину на глубину 16 метров и, чудом оставшись жив, был благополучно извлечён на поверхность своими спутниками. 12 апреля после 75 километров пути поперёк Новой Земли люди пришли в залив Власьева на Карской стороне. Отсюда до мыса Желания было ещё 280 километров по ровному припаю, причём провианта для людей оставалось на месяц, для собак – на две недели. Хотя В.Ю.Визе дважды видел оленей, возможность пополнить запасы охотой показалась ему проблематичной. Засняв 40 километров Карского побережья, он решил возвращаться, руководствуясь указаниями Г.Я.Седова («…хотя бы в ущерб настоящей инструкции, лишь бы ваши действия вели партию к благополучию»). 15 апреля В.Ю.Визе и М.А.Павлов тронулись в обратный путь. Оба отряда возвращались самостоятельно на некотором удалении друг от друга, чтобы охватить наблюдениями более широкую полосу неизвестной местности. На ледниковом покрове исследователи были задержаны трёхдневным штормом (23-25 апреля), во время которого погибло несколько собак. 28 апреля оба отряда вернулись к «Святому Фоке», зимовавшему у мыса Обсерватории на полуострове Панкратьева. Главный итог маршрута – первая карта участка ледникового покрова от моря до моря, когда стал понятен характер его асимметрии по маршруту пересечения. Было зафиксировано положение фронтов ледников Таисия и Кропоткина, проведены первые метеонаблюдения на самом ледяном покрове, причём отмечалось беспрепятственное проникновение циклонов вглубь ледникового покрова. Всё это уже использовано в нашей монографии, так что наблюдения первопроходцев не пропали и не устарели.
Остаётся только гадать, как развивались дальнейшие события, если бы В.Ю.Визе решился бы на маршрут к мысу Желания. Отправившись туда на двое суток раньше В.Ю.Визе, сам начальник экспедиции выполнил в этом маршруте очень важную работу – положил на карту побережье Новой Земли от полуострова Панкратьева до мыса Флиссингенский протяженностью почти 350 километров.
В свой маршрут к мысу Желания Г.Я.Седов отправился вместе с боцманом А.И.Инютиным 1 апреля 1913 года, имея провианта на 45 дней. В два перехода они достигли мыса Литке, где работали трое суток, но солнце всё это время оставалось за облаками, и наблюдения на астропункте выполнить не удалось. Непогода задержала путников на подходе к мысу Утешения, где 11 апреля «строили гурий и крест поставили на месте астропункта». На следующий день Г.Я.Седов записал: «Снимал Русскую Гавань». За время с 13 по 18 апреля на участке от современного острова Бабушкина и до горы Астрономической на расстоянии примерно в 100 километров записи в дневнике Г.Я.Седова или крайне скупы, или даже не велись. Это необходимо иметь в виду, поскольку он пропустил на местности реальную Гавань Мака, приняв за неё современный залив Иностранцева, где столкнулся с необычной ситуацией.
Разобраться с ней было бы невозможно и по дневнику исследователя, если бы не отчётная карта его похода, на которой показаны два ледника, названные Г.Я.Седовым в честь участника экспедиции М.А.Павлова и известного геолога А.А.Иностранцева. спускаясь в залив, они оставили лишь узкий проход, который привёл Г.Я.Седова к горе Астрономической в самом куту. Показательны записи в его дневнике за 19 апреля: «Идём, еле двигаемся в больших ропаках. Снег рыхлый, проваливаешься по пояс» - ледник своим движением деформировал припай, что способствовало крайне неравномерному накоплению снега. Результат посещения этой части Новой Земли Г.Я.Седов сформулировал так: «Завтра, если погода не помешает, поплетёмся дальше…Мы сделали великолепно наши наблюдения» (в первую очередь на астропункте). Двое суток спустя путешественники «остановились ночевать у мыса Ледяного. Я два раза провалился в воду и так, не переодеваясь, шёл до конца». Мыс Желания был достигнут 3 мая – в этот день В.Ю.Визе и М.А.Павлов вернулись к «Святому Фоке» после пересечения ледникового покрова Новой Земли. Здесь Г.Я.Седов со своим помощником оставался трое суток и, убедившись в отсутствии отряда В.Ю.Визе в ближайших окрестностях, утром 6 мая тронулся в обратный путь, отметив в записях «кончилось молоко, шоколад, фрукты» (разумеется, сухие).
При обходе Ледяного мыса 8 мая неприятная ситуация повторилась: «Страшные ропаки, трещины и полыньи. Упал в трещину, занесённую снегом, и чуть не утонул… У мыса Ледяного лёд оторвало у самого берега, мы переправлялись со страхом через полынью, покрытую плёнкой льда в 1 вершок. Этот день самый тяжёлый и мучительный». Участникам маршрута приходилось пробираться по остаткам припая у самых фронтов ледников, где морской лёд подвергался интенсивной деформации. Новые испытания ожидали путешественников, когда через двое суток они оказались у ледника, названного в честь жены Г.Я.Седова Веры («Страшный день!» 10 мая). 13 мая Г.Я.Седов и его спутник вернулись к горе Астрономической в заливе, который они первоначально приняли за Гавань Мака. Затем вновь последовали шесть суток с предельно ограниченными записями до прибытия к мысу Утешения 19 мая. Очевидно, при преобладании погоды (судя по записям Г.Я.Седова) с приличной видимостью за это время исследователь положил на карту все глетчеры и характерные вершины у побережья, включая ледник Броунова. Обнаружив на побережье реальную Гавань Мака, Г.Я.Седов понял, что у горы Астрономической он открыл новый крупный залив, назвав его в честь геолога А.А.Иностранцева.
В это время обозначился кризис с продовольствием, так что на мысе Утешения пришлось воспользоваться остатками медведя месячной давности. Опасность голода миновала только 22 мая, когда на мысе Литке убили очередного ошкуя и, накормив собак, досыта поели сами. Трое суток ожидания солнца на астропункте оказались напрасными и за два перехода Г.Я.Седов со своим спутником одолели оставшееся расстояние до судна, куда вернулись утром 27 мая, на 57 сутки маршрута. Начальник экспедиции в этом путешествии жестоко обморозил лицо и пальцы на ногах, потеряв в весе 16 килограммов. Такова цена познания. По мнению Г.Я.Седова, из карт предшественников наиболее близкой к действительности оказалась карта В.Баренца, но не на участке Большого и Малого ледяных мысов. Теперь 300 лет спустя на смену ей появилась карта Г.Я.Седова. более крупномасштабные съёмки 30-х годов не внесли принципиально нового в очертания Новой Земли. Останавливаюсь на седовских маршрутах с наибольшей детальностью не случайно – здесь предстоит работать и нам…
А что было бы, если бы В.Ю.Визе встретил своего начальника на мысе Желания? Думаю, что простое сопоставление условий похода (прежде всего, состояния припая на обоих морских побережьях) привело бы Г.Я.Седова к мысли возвращаться вдоль Карского берега, а затем через ледниковый покров – такой путь был проще и короче. Однако, не стоит искать упущенные возможности у наших славных предшественников, когда и мы. Участники МГГ 1957-1959 годов, грешили тем же – например, не сделали снегосъёмки через ледниковый покров Новой Земли от моря до моря. И мы, и В.Ю.Визе в своё время были начинающими полярниками – вот и весь ответ. А что касается упрёков в адрес самого Г.Я.Седова, то на них уже хорошо ответил участник поисковых экспедиций 1914-1915 годов доктор Е.Е.Коган: «Пусть Г.Я.Седов не прав во многом, пусть пошёл мало подготовленным, но разве можно не отдавать справедливости его мужеству, его энергии и служению идее до последнего издыхания. А ведь кроме упрёков и всевозможных обвинений по адресу погибшего ничего не слышно. Забыто всё – все перенесённые лишения, вся борьба со стихиями не на жизнь, а на смерть…»
Карта Г.Я.Седова на всякий случай со мной – авось пригодится…
В таком районе невозможно не вспомнить ещё об одной загадке истории арктических исследований – что за таинственный ледник видел Ф.П.Литке с палубы брига «Новая Земля» у пределов своего второго плавания в этих же водах летом 1822 года? Правда, сам мореплаватель в этом вояже допустил ошибку, приняв острова Баренца за Оранские, а плоский песчаный мыс Нассау - за скалистую гряду мыса Желания, но какой-то крупный ледник указал в качестве характерного ориентира («Немного южнее мыса Желания находится в береге огромнейший ледник»). По современной карте разобраться в этой исторической загадке несложно. При положении судна Ф.П.Литке в 6 часов вечера 12 августа в 6 милях на норд-вест от острова Большой Баренца его внимание могли привлечь только два ледника – Борзова или Чернышова. Сейчас наше судно почти в тех же координатах и всё становится на своё место – фронт ледника Борзова практически со всех сторон прикрыт берегами одноимённого залива, а огромная лопасть ледника Чернышова (с протяжённостью фронта почти 20 километров) отчётливо просматривается на юге между мысами Павлова (на полуострове Литке) и Прощания (на полуострове Панкратьева), вся перебитая трещинами, даже в поле зрения бинокля неровная и бугристая.
В возникшей путанице с важнейшими береговыми ориентирами Ф.П.Литке разобрался только на будущий год во время своего третьего плавания и не стал искать оправданий: «Мыс, принятый нами в прошедшем году за мыс Желания, есть действительно мыс Нассавский, и что следовательно, первый лежит около 15° далее к востоку…Островки, по западную сторону мыса Нассавского, которые мы прежде почитали Оранскими, названы теперь островами Баренца…Незнание баренцевой карты и неисправность других были причины ошибки, по-видимому, грубой».
Что-то не припомню своих современников в деликатной ситуации выступавших с подобной прямотой и ответственностью. Это ли не достойный пример поведения моряка и исследователя? Вполне актуально и для наших дней, и на будущее. Присвоив имя Ф.П.Литке полуострову, вдоль которого сейчас идёт наше судно, Г.Я.Седов лишь воздал должное своему благородному предшественнику.
Пожалуй, только сейчас я осознаю, что приближаюсь к Русской Гавани, и почему-то мне хочется пережить это в одиночестве. Вышагивая по полуюту, старательно выглядываю признаки грядущей встречи с прошлым, которое так и не поросло быльём, а осталось живым пульсирующим напряжением полярной жизни, в которой, возможно, больше от службы, чем от жизни в общепринятом смысле. За бортом проплывают скалы-комоды прямоугольных очертаний на островах Баренца. В глубине невысокого полуострова Литке, пёстрого от снега, располагается крупная долина широтного простирания, где укрылся ледник Борзова, в истоках которого уже в пределах ледникового покрова маячат какие-то нунатаки. На горы ли это Дальние на продолжении Бастионов к западу, которые в хорошую погоду видны из Русской Гавани? Очень похоже, и, значит, первая зрительная связь с тем временем уже установлена. Странное состояние с привкусом чего-то ирреального, когда вдруг на глазах пространство трансформируется во время. Вот уже низкая песчаная лопасть мыса Нассау, следующий ориентир – мыс Макарова, уже входной в Русскую Гавань. Возможно, вот в такой обстановке кто-то из киплинговских героев взмолился: «Мой бог, дай сил не сойти с ума совсем»…
На исходе суток 3 августа 1988 года по курсу открылась Русская Гавань, причём с непривычного для меня направления – на юго-восток. Тем не менее, элементы пейзажа расшифровываются быстро и уверенно. Тут же вызвали в ходовую рубку, где я через несколько минут получил лестное предложение:
— Раз ты всё так хорошо знаешь, пошли плавать с нами…
— Увы, ребята, не всё…Боюсь в других местах разочарую.
Обычно суда на подходе к полярке идут сначала по Воронинскому створу, а потом поворачивают по створу Шокальского. Нам же понадобилось в залив Откупщикова, где я занимался промером льда в феврале 1959 года. Здесь, на западном берегу между речкой Большой (той самой, где меня высаживали со шлюпки в августе 1959 года) и ледником Лактионова находится лагерь В.П.Матвеева. Как всегда в ответственных ситуациях в рубке сам капитан. Передняя мачта вместе с оснасткой постепенно смещается куда-то на середину фронта ледника Шокальского, который медленно, но неотвратимо вырастает в размерах. Поскольку было ясно, что я успею наглядеться им вволю, то своё внимание я перенёс на левый борт, где на горизонт проектировался мыс Утешения с характерным силуэтом горы Верблюд. На мгновение открылась Володькина бухта с какими-то маленькими строениями в глубине, но место нашей экспедиционной базы времен МГГ 1957-1959 годов выглядело, пожалуй, иначе. В следующий момент обрывы острова Богатый заслонили за остеклением рубки Володькину бухту от обзора, увы…Затем моё внимание привлекли постройки полярной станции в основании полуострова Горякова, над которыми высились тонкие очертания антенн с характерным рисунком оттяжек. Также легко до деталей опознаю очертания гор в тылу полуострова Шмидта – Весёлых и Ермолаева. Первые впечатления от возвращения очень трудно сформулировать.
Всё вокруг низкое и более плоское, не столь отчётливое и выразительное, как сохранилось в памяти и стало неким штампом воспоминаний. То, что за последние десятилетия принималось как нечто особенное, выдающееся, ни с чем не сравнимое, на самом деле вполне обыденное и внешне даже заурядное. Такое открытие озадачивает меня и едва не ставит в тупик. И тем не менее это мы напряжением всех наших мускульных, интеллектуальных и духовных сил во время МГГ 1957-1959 годов сделали ледник Шокальского вместе с Русской Гаванью совместно с нашими предшественниками по Второму Международному Полярному году 1932-1933 годов важнейшим научным репером не только Новой Земли, но и всей Арктики и «никто пути пройденного у нас не отберёт»! И даже те, кто потом ушли из Арктики, внесли своё – их доля не забыта.
По первому впечатлению ледник Шокальского без существенных изменений, немного потемнел и несколько увеличил срединные морены. То же и с ледником Лактионова, который сохранил краевой обрыв, обращенный к лагуне Бирюзовой.
К нашему судну на клипер-боте прибыл В.П.Матвеев со своими людьми. Первым делом ребята бросились в душ – это нормально. В кают-компании на корме совещается начальство – В.Ф.Ильин, В.П.Матвеев и капитан – по согласованию планов полевой деятельности. Отрядов два, а судно одно и ситуация, таким образом, непростая, тем более, что в отряде В.П.Матвеева очевидная задержка: с середины июля с ледника садило борой, не тем иссушающем фёном, как нас перед отъездом летом 1959 года, а свирепым холодным ветрилой. Что странно, тащило много снега, толщина которого на ровных местах достигала 30 сантиметров, причём снег стаял только дня два-три назад. Никакой логики в развитии природного процесса (по крайней мере, внешне) – очень похоже на Русскую Гавань.
Под грузом впечатлений провалился в сон в своей душной, лишённой иллюминаторов каюте, забитой полевым снаряжением и вьючными ящиками. Проснувшись, с удивлением обнаружил, что судно продолжает стоять на якоре, причём последние остатки облачности с неба исчезли и солнце палит с невероятной силой. Вскоре грохот якорной цепи, от которого содрогнулось всё судно, возвестил о подъёме якоря и в 10 часов 4 августа мы тронулись в обход мыса Утешения. С берега нам махали три маленьких силуэта – вест отряд В.П.Матвеева. Сейчас идём вдоль берегов Новой Земли на восток к мысу Сахарова, где в предшествующих посещениях обнаружено совершенно особое место (разумеется, с точки зрения геологов), когда породы разного возраста образуют какой-то необыкновенный разрез, который для Новой Земли может стать опорным. Видимо, с него и начнём, и грызть будем до тех пор, пока не освоим и только после этого начнём работать в других местах. В моём положении остаётся только вспоминать штурмана-юмориста с «Зои Космодемьянской», цитировавшего Диккенса: «Ехать так ехать, сказал попугай, когда кошка потащила его из клетки»…
Не припомню такого палящего солнца в Арктике. Новая для меня особенность здешнего ледникового ландшафта – восточнее ледника Шокальского ледораздел ледникового покрова отчётливо проектируется на здешний белёсый небосвод и горы у побережья (существенно пониже, чем раньше) уже не закрывают его, а сам покров зримо главенствует в пейзаже. Из зрительных впечатлений на переходе к мысу Сахарова, где нам предстоит «табориться» - становиться лагерем на сленге моих новых товарищей-ленинградцев. Правая по течению часть фронта ледника Рыкачёва явно ниже левой, положе и выходит на сушу. Нунатак в куту Заячьей губы вытаял так, что западный и восточный участки фронта выглядят обособленными друг от друга.
С нашего полуострова Шмидта во время МГГ 1957-1959 годов мы ещё кое-как могли видеть западные окрестности ледника Рыкачёва, но не далее. Зато у меня теперь перед глазами открываются пейзажи, которые я вижу впервые, поскольку на «Зое Космодемьянской» в октябре-ноябре 1956 года меня провезли здесь в темноте наступающей полярной ночи, в полном смысле «как кота в мешке». Обзор сейчас – лучше и быть не может. За 60 километров отчётливо прорисовываются синеватые очертания залива Иностранцева и плавный профиль Северной Ледниковой шапки в виде плоско-пологого матового купола, где абсолютные отметки высоты достигают 550 метров – пониже, чем на нашей Ледораздельной. Вот мы делаем поворот вправо у нашего мыса Сахарова и прямо перед нами разворачивается панорама ледников Мака и Вёлькена, которая заставляет меня издать радостный клич! Их общий фронт, запечатлённый на космоснимках «Ландсат», отснятых ещё в 1973 году, за пятнадцать лет распался на два самостоятельных участка, разделённых мощным плосковерхим нунатаком, наклонившемся к морю. Это ли не лучшее свидетельство отступания ледников, которое зашло чуть-чуть дальше, чем на соседнем Рыкачёва, где со временем может возникнуть сходная ситуация.
Спускаем грузовой стрелой наши дюралевые лодки-казанки (в просторечии - дюральки) с моторами прямо в лазурную воду за бортом, кишащую разноцветными медузами и всплывающими водорослями-фукусами, что предвещает хорошую погоду. Передаём с палубы весь наш «бутор» (экспедиционные вещи в совокупности – на том же сленге), и высадка началась. И – «да сбудутся мечты Билли Бонса» - как гласила татуировка одного из героев «Острова сокровищ»! я возвращаюсь на Новую Землю с надеждой ничуть не меньшей, чем тридцать лет назад, хотя и постаревшим на указанный срок. Однако, размышления о бренности жизни несвоевременны, когда галька шуршит под днищем «плавсредства», рюкзак плотно придавил спину, а до берега остаются считанные метры. Поправляю ремень карабина на шее и переваливаюсь через борт, стараясь поскорее нащупать подошвами сапог дно. Вцепившись в первые попавшиеся на дюральке шмотки, хватаю их и устремляюсь к берегу. Здравствуй, Новая Земля, вот я и вернулся!
Нам предстояло обосноваться на берегу с учётом здешней боры. Летом бора не так опасна, как зимой, но слизнуть несколько палаток в любое время года ей ничего не стоит. Так произошло в августе 1974 года в Русской Гавани, когда скорость ветра по рассказам очевидцев достигала 55 метров в секунду. К счастью, обошлось без жертв. Поэтому две наши большие палатки поставлены на прочных деревянных каркасах торцом к ледникам, откуда налетает бора. В одной из них будут жить три человека во главе с В.Ф.Ильиным. вторая предназначена под склад и одновременно служит кают-компанией, а также местом, где можно «камералить» - обрабатывать полевые материалы или оформлять маршрутные наблюдения. Здесь проживает наш единственный рабочий Владимир Ильич Градусов или попросту Ильич. Обе большие палатки оборудованы металлическими печками. Под защитой больших палаток я ставлю свою маленькую, преднамеренно опуская её пониже – так она менее уязвима для боры. С годами я стал страдать бессонницей, с которой лучше бороться в одиночку – например, вскипятить чаёк на примусе, читать или заниматься чем-нибудь полезным, не мешая спать остальным. В отличие от геологов, я не пользуюсь койками-раскладушками. Под спальный мешок на гальку я кладу тонкий теплоизолирующий и влагоотталкивающий пластик. На этот раз, поскольку плавника вокруг достаточно, сколачиваю щит-лежак – и внутреннее оборудование походного жилища готово. Его убранство дополняют пара вьючных ящиков и неразобранный рюкзак. Ещё одну персональную палатку в лагере занимает наша единственная женщина – палеонтолог Римма Федоровна Соболевская. Вот и всё, не считая антенны для рации, груды ящиков под будущие образцы, канистр с горючим и т.д.
Только обосновались – белый медведь задумчиво поводит длинной шеей, с удивлением уставясь на жильё непрошенных гостей, по-своему оценивая шансы по части перекусить. В ответ на такую наглость техник Алексей Поляков выпалил в воздух из нагана, остальные дружно заорали и, словно корову из огорода, выпроводили незадачливого визитёра. Римма Федоровна незамедлительно потребовала дополнительного оборудования для своей одинокой палатки. Её жилище окружили стеной из пустых ящиков, стянутых веревкой – предполагалось, что мишка, обрушив это сооружение, поднимет нас на ноги.
Работать здесь нам предстоит долго по двум причинам: во-первых, сам участок суши между соседними ледниками Вёлькена и Рыкачёва достаточно велик по площади, а, во-вторых, здешний опорный разрез быстро не осилить, долго придётся искать ископаемую фауну, даже если по всем отзывам Римма Федоровна – ас в своём деле. Судно за это время вернётся в порт приписки для пополнения запаса воды и топлива, а потом отправится на обеспечение отряда В.П.Матвеева. Таковы ближайшие виды.
При всём желании в экспедиции редко удаётся получить хороший материал с ходу. Сначала нужно, что называется, обжиться на новом месте, уяснить его достоинства и недостатки с точки зрения полевого исследователя. При этом то, что пойдёт для геолога, может не устроить гляциолога и наоборот. На время, пока ребята под руководством Риммы Федоровны постигают тайны здешней стратиграфии и палеонтологии, В.Ф.Ильин отдал мне своего напарника Алексея Полякова для рекогносцировок на соседних ледниках. За четыре дня впечатлений больше, чем результатов, но и они по-своему показательны.
Несмотря на грозный вид наши соседи на востоке (ледник Вёлькена) и на западе (ледник Рыкачёва) оказались доступными и проходимыми, хотя за десятилетия, истёкшие со времени МГГ, я многое забыл о новоземельских ледниках – они совсем другие, чем ставшие мне привычными шпицбергенские. Здешние гораздо больше по размерам, а сами фронтальные обрывы и трещины порой просто несравнимы. Много снежных болот и, что особенно неприятно, граница питания, выше которой снег и фирн маскируют трещины, располагается здесь очень низко. Наконец, в этих местах часто и резко меняется погода – ко всему этому следует привыкнуть, научиться уяснять с ходу. Пока этого нет – будет и определённая скованность, отсутствие свободы в действиях и понимания с товарищами по работе. Нужно время…Очень доволен напарником – абсолютно надёжен, дисциплинирован, и, что важно в наших условиях, оптимист по натуре с повышенной коммуникабельностью. Однако, даже в этом есть свой минус – много полевых сезонов он работает с Ильиным, и Федорыч на будущее мне его не даст. Разумеется, какая-то оценка моих полевых качеств тоже выставлена, но спрашивать об этом среди нашего брата не принято. Или сочтут, или не сочтут со всеми вытекающими последствиями.
Взял несколько отметок по анероиду, ознакомился с ситуацией на местах, где ледник отступил. Не даёт покоя низкое положение границ питания ледников (около 250 метров – что за этим кроется?). Почему эта граница, где стаивание летом равно годовой аккумуляции снега преимущественно зимой, располагается так низко именно в этой части Новой Земли, причём на той же высоте, что и по наблюдениям крупнейшего гляциолога-полярника П.А.Шумского в середине 50-х годов? Дело, думается, в осадках, поскольку этот участок ледникового покрова наиболее выдвинут навстречу влагонесущим циклонам, пути которых приурочены к кромке дрейфующих льдов между Новой Землёй и Землёй Франца-Иосифа. Пока моя рабочая гипотеза основывается на результатах гляциоморфометрического анализа, о котором я уже писал. Очевидно, осадки на ледниковый покров Новой Земли поступают здесь с севера-запада (более мощный влагопоток, особенно в предзимье) и юго-запада, причём в последнем случае преимущественно летом. Место встречи этих влагопотоков, видимо, где-то в районе ледника Шокальского, куда они приходят иссушенными и поэтому там граница питания располагается выше, чем где-либо в бассейне Баренцева моря, исключая самый юг Новой Земли.
Седовская карта преподнесла сюрприз – на ней отсутствуют ледники Мака и Вёлькена! Непонятно, почему, если меньший по размерам ледник Воейкова находится на своём месте. Однако берег по Г.Я.Седову хорошо увязывается здесь с положением сохранившейся боковой морены, и поэтому можно думать, что берег на карте южнее мыса Сахарова (назван Г.Я.Седовым в честь штурмана «Святого Фоки») и есть фронт ледника. Самое простое объяснение – карта Г.Я.Седова недооформлена, что всего вероятней, если вспомнить, как в его экспедиции происходило развитие обстановки. Но чтобы в этом убедиться, нужен авторский оригинал и полевые дневники, которых мне не нашли в Гидрографическом Управлении ВМФ. Вместо них приходится пользоваться картой из книги Н.В.Пинегина (Примечание. Н.В.Пинегин. В ледяных просторах. Экспедиция Г.Я.Седова к Северному полюсу. 1912-1914. Л. 1924.(с.17). Правда, ещё раньше Главное Гидрографическое управление в 1920 году опубликовало дневник П.К.Кушакова (частьI), заместителя Г.Я.Седова, в котором последние события описаны 5 декабря 1912 года. К сожалению, часть II этого замечательного документа по условиям гражданской войны и в связи с эмиграцией П.К.Кушакова не опубликована. Автору неизвестно, сохранился ли оригинал дневника П.К.Кушакова), участника седовской экспедиции, первым описавшим её деяния. Придётся эту карту проверять и проверять на других участках побережья, что крайне важно.
Из других впечатлений начала августа. С ближайших высот на севере посреди морской голубизны видны две узких, рыжих от солнца полоски суши в окружении скал помельче. Ребята часто изучают их в бинокль и гадают – девон или не девон? Даже если мы высадимся на эти острова на нашей дюральке (что весьма проблематично), кроме замеров ориентировки штрихов от былых ледников больше мне сделать ничего не удастся. Кстати, на картах 50-х годов чуть западнее показана ещё одна группа мелких островов, ныне, кажется, окончательно «закрытых». Дело в том, что в 1835 году кемский кормщик Исаков в ста верстах от полуострова Панкратьева встретил какие-то небольшие острова, а в 1869 году те же острова норвежские промышленники назвали Гольфстрим. В конце ХХ века с ближайших к лагерю скал мы видим, что острова Гольфстрим и Исакова одно и то же. Об этом уже знал Г.Я.Седов, хотя размеры этих островов на своей карте весьма преувеличил.
Погода остаётся очень приличной, давление достигло 760,5 миллиметров, но на небе с запада идут обильные пиррусы (перистые облака) и кто-то вспоминает старую примету: «Показались пирусья, дыбом встали волосья…»
На Шпицбергене, ближе расположенном к кухне погоды в Северной Атлантике, непогода приходит спустя несколько часов после появления подобных облаков, но на Новой Земле атмосферные процессы развиваются не столь интенсивно. Похоже, у горизонта появляется хмарь, чаще тянет холодный западный ветер. Туман с ветром и дождичком (правда, непродолжительным) попугал нас с Алексеем в маршруте по леднику Рыкачёва, но не слишком.
Определённо, в окрестностях шляются белые медведи. Мы с Алексеем нарвались на одного в километрах пяти от лагеря – зверь в грязноватой летней шубе пересёк наш путь метрах в двухстах и скрылся в лощине. Привели в боевую готовность наган, фальшфейеры и ракетницу. Не меня курса прошествовали примерно в полусотне метров от мишки, выражая на лицах – подумаешь, чего мы не видали. Михайло Иванович всем своим видом показал – шляются тут всякие, связываться только неохота и продолжал терзать что-то посреди нагромождений гальки вперемежку с морской капустой. Таким образом, обе стороны соблюли правила расхождения и, думаю, к взаимному удовлетворению. Видимо, это тот самый нахал, посетивший несколько дней назад наш лагерь.
Кажется, история с ледниками (точнее, с отсутствием ледников на карте Г.Я.Седова) получает своё дальнейшее развитие. Действительно, не мог же исследователь присвоить одному из ледников имя Вёлькена, который появился на Новой Земле 20 лет спустя. Значит, названия ледникам Мака и Вёлькена присвоил топограф А.А.Кураев из экспедиции ВАИ 1933 года под руководством И.Ф.Пустовалова, как и название нунатаку, разделяющему эти ледники – тоже Мака. Однако, на современной карте последнее название относится к нунатаку с отметкой 734, расположенному в 7 километрах южнее в самых истоках ледника Вёлькена. Это очевидный брак в работе картографов-составителей 50-х годов. Не зная подобных тонкостей, при работе с картами, снятыми в этих местах в разные годы, можно запутаться.
Вечером 8 августа по радио В.П.Матвеев сообщил, что «Пётр Хмельницкий» благополучно стоит в Русской Гавани и намерен быть у нас на следующее утро. Именно так и получилось. Прибытие судна ознаменовалось новым заданием. Троим из нас предстоит отправиться на мыс Желания с сугубо прозаической целью: доставить 26 бочек с горючим на будущие работы и узнать о состоянии транспорта в тех местах. На всё про всё – сутки. Так как в этом плавании можно поработать радиолокатором для съёмки фронтов ледников, предложение пришлось мне по душе. Мы снова в море и обстановка сколь приятна, столь и полезна. В самый раз рассказать читателю о нашем судне, кажется, самом маленьком из всех описанных в этой книжке.
Итак, «Пётр Хмельницкий» (экс-«Кейла») построен в 1959 году на верфях Штральзунда в ГДР. Долгое время ловил рыбу в составе флотилии Мурманской Севрыбы в Северной Атлантике, в одной из самых штормовых акваторий Мирового океана. Обычная биография рядового пахаря моря, достойная уважения. На старости лет (суда стареют быстрее людей), когда поизносился корпус и механизмы, судно наскоро отремонтировали на «Красной кузнице» в Архангельске и приспособили для прибрежных перевозок для снабжения экспедиций, мелких приморских посёлков, лишённых других коммуникаций, для установки бакенов и прочей навигационной обстановки в устьях северных рек. Длина корпуса 51 метр, ширина 8,9 метра, осадка – 3,5 метра. Последнее для нас особенно важно, поскольку нам ещё не раз понадобится подходить близко к берегу. По своей архитектуре «Пётр Хмельницкий» - типичный логгер с надстройкой на корме и высоко поднятым баком, что позволяет судну хорошо держаться на волне. Внешне почти двойняшка другого широко распространённого в 50-е годы типа рыболовецких судов – логгера-четырехсоттонника, но по тоннажу вдвое больше и, значит, более просторней, что улучшает условия обитания. В экипаже много ребят, о которых говорят: «рыбак – трижды моряк», но сам экипаж, судя по отдельным деталям, выражаясь морским языком, ещё не «сплавался». В таких северных широтах судно работает впервые и вид побережья, кажется, произвёл на моряков сильное впечатление. По этому поводу они нас искренне жалеют, а сочувствие – всегда приятно. На судне нам обеспечен хороший приём, а это немало. Для жилья отведены каюты, кажется, ниже ватерлинии – во всяком случае, без иллюминаторов. Свежего воздуха и ветра достаточно на побережье, а в каюте ценишь тепло и отсутствие сырости, возможность высушить сырое обмундирование и портянки на калорифере в любое время. Это уже комфорт! Разумеется, питаемся мы на судне вместе с экипажем в кормовом салоне, достаточно просторном и светлом. Отдельной кают-компании здесь нет, она ни к чему. Рабочее место на палубе у нас на полубаке вблизи передней мачты. Здесь грузовой стрелой мы «вираем» и «майнаем» наши плавсредства-дюральки. Моряки пользуются точно такой же казанкой, которая, на мой взгляд, всё-таки недостаточно мореходна и слишком чувствительна к прихотям стихий, в чём читателю предстоит убедиться.
Сегодня я осваиваю ходовую рубку, причём поначалу не лучшим образом. Как известно, съёмка точнее на коротких расстояниях, но вахтенный штурман решил ложиться на генеральный курс в обход островов Гольфстрим с севера, и фронты ледников Мака и Вёлькина с каждой минутой оставались всё дальше и дальше за кормой. Это не фатально – сюда нам возвращаться после мыса Желания и съёмки повторить совсем нетрудно. Просто надо заранее знать намерения вахтенного штурмана.
Обстановка в ходовой рубке шириной поперёк палубы вполне рабочая. Всё здесь вершат вахтенный штурман и матрос-рулевой. Никакого штурвала: управление судном кнопочное – соответственно, красная кнопка на колонке управления – поворот влево, зелёная - вправо, белая – включение авторулевого. Перед вахтенным матросом – репетир гирокомпаса, по которому он и выдерживает курс по команде штурмана. Цифры курса у него перед глазами на небольшой чёрной доске, куда штурман вписывает их мелом. Поблизости размещается и радиолокатор с огромным каучуковым раструбом-тубусом, в который на свету засовываешь лицо, чтобы лучше видеть изображение на экране. Ходовая рубка наполнена сложным и непривычным набором звуков: временами попискивает гирокомпас, неожиданно стрекочет, причём с каким-то лязгом, включённый эхолот, по-своему «фонит» локатор, с которым я много сегодня работаю, благо вахтенный в условиях хорошей видимости пользуется им довольно редко. Но над всем властвуют редкие, и поэтому особенно внушительные звонки машинного телеграфа.
Погода в самом начале плавания была хорошей и берег с судна просматривался в деталях. Вахтенный штурман вполне полагается на прокладку, локатор ему не нужен. Теперь я чувствую, что на Шпицбергене работал с этим прибором мало. Многое уже забылось, практика утрачена, зато выручает знание береговой обстановки после многолетней работы с картами. Положение и особенности очертаний фронтов ледников я уверенно держал в своей памяти, но этого оказалось недостаточно. Пока я соображал, как поточнее определить положение фронта ледника Воейкова, или, выражаясь профессиональным сленгом, привязать его, зеленоватое, искрящееся фосфором изображение на экране сместилось куда-то к краю. Когда я перешёл на другую шкалу дальности, масштаб получился такой, что лучше было повторить съёмку этого ледника при возвращении.
Шкала пеленгов по периметру экрана по контрасту с зеленовато-фосфорным изображением выглядит слегка красноватой. Вращая визир специальной ручкой, можно получить курсовой угол на любой объект. Развёртка дальности на экране обычно выглядит зеленоватым кругом. Другой ручкой в зависимости от расстояния меняешь диаметр этого круга, отчего он временами превращается в спираль, пока не коснёшься нужного изображения объекта на экране. Кажется, всё довольно просто. Однако, только на карте все объекты местности вычерчены одинаково чётко, тогда как на экране одни «выглядят» вполне прилично, другие – хуже, часть вообще пропадает. Поэтому на ходу приходится решать головоломки и принимать такие решения, которые не возникают при пользовании картой. Чем быстрее справишься, тем надёжнее результат, ведь судно тоже смещается относительно берега. Как и во всяком новом деле, важна практика, которой пока нет. Уткнувшись лицом в резиновый тубус, пошире расставив ноги при лёгкой качке, я лихорадочно орудую обеими ручками, стараясь захватить изображения далёких объектов на экране по пеленгу и расстоянию.
Уже проходим гавань Мака с ледниками Броунова в самом куту – а у меня очередная неудача. Гавань с моря выглядит узкой каменной щелью, которая, судя по карте, слегка изгибается. Поэтому на экране возникает своеобразное подобие тени, да и импульс, конечно, шарахается от каменных обрывов. Нечеткое, какое-то смазанное изображение фронта ледника на экране – и, соответственно, результат. Досадно…
Зато следующий по пути ледник Анучина выглядел на экране так же чётко, как и за остеклением рубки. Здесь не возникало никаких проблем – успевай только записывать пеленги и расстояния. За ним располагался ледник Визе – у этого что-то мешало прорисовываться левому участку фронта. Впрочем, даже не покидая рубки, ясно, в чём дело – огромная боковая морена, выступающая в море, затрудняет обзор и человеческому глазу и локатору. С ледником Карбасникова управился быстро – здесь и изменения невелики, и нет искажений импульса. Изображение на экране – сплошное удовольствие.
Кажется, рано я начал радоваться. Облачность между тем опускается совсем низко, окрестности залива Иностранцева погружаются во мглу. Курс судна проложен так, что даже в условиях хорошей видимости одноименный ледник открылся бы для обзора в самый последний момент, причём на короткое время и на большом удалении. Определённо, возможность ошибок здесь слишком велика, и, кроме того, по плану мы должны здесь работать на побережье – вот тогда и возьму здешние ледники, что называется, в упор.
А облачность совсем села. За стёклами ходовой рубки сплошная мгла и косые струи снега. Теперь вахтенный штурман чаще работает с локатором. Правда, я уже начал набивать руку и, что для меня важно, мы идём вблизи берега и изображение на экране чёткое, не вызывающее сомнений. Ух, как отступил по сравнению с картой 50-х годов ледник Веры, названный так Г.Я.Седовым по имени жены – километра на четыре, не меньше…Это на глаз, точнее после обработки. То же повторяется и у ледника Бунге. Даже «мастер» (капитан на морском сленге), поначалу скептически относившийся к моей деятельности, теперь убедился в новых возможностях своей техники. Скоро на экране обозначился целый шлейф айсбергов от ледника Бунге, невидимых во мгле и в тумане. Вахтенный штурман тут же уточнил положение судна, проигрывая варианты расхождения с потенциальной угрозой. Думаю, что в здешних водах у нас ещё будет возможность посмотреть такие извержения в натуре.
А вот, наконец, и внешне заурядный ледник Петерсена, последний на пути к мысу Желания. Видимость несколько улучшилась и в узком пространстве между лохматой кромкой низких облаков и серым, в рытвинах волн, морем в глубине залива обозначилась синеватая полоска фронтального обрыва. А в иные времена это был важнейший ориентир для мореплавателей, не случайно получивший название Большой Ледяной мыс. Когда в 1594 году здесь появились корабли В.Баренца, мощный поток льда словно клином выступал так далеко в море, что обозначал собой самый северный предел Новой Земли на широте 77°. Это не ошибка – от указанного мыса летом 1594 года голландцы плыли на юг (Примечание. Геррит де Фер. Плавания Баренца 1594-1597. Л., 1936. с.62), что невозможно в современных условиях. О природе Большого Ледяного мыса догадывался Ф.П.Литке, отметивший в своём отчёте: «…Большие ледники на нём могли быть причиною того, что как голландцами, так и русскими дано было ему одно название». Большой Ледяной мыс там, где его наблюдали голландские моряки, ко времени Г.Я.Седова уже исчез, что предвидел ещё В.А.Русанов: «Возможно даже, что когда-нибудь этот самый Ледяной мыс превратится в Ледяной залив».
Помимо Большого Ледяного мыса голландцы в своём третьем плавании в 1596 году немного южнее обнаружили ещё какой-то похожий объект, назвав его Малый Ледяной мыс – видимо, современный ледник Бунге. Во время седовского маршрута в апреле-мае 1913 года только этот ледник выдавался за береговую черту Новой Земли и к нему-то Г.Я.Седов на своей карте и отнёс названия Большой Ледяной мыс и Малый Ледяной мыс. Отнёс вынужденно, так как, повторяю, Большого Ледяного мыса уже не существовало в природе. После большого отступания ледника Бунге (кстати, это тоже седовское название) в 30-х годах ХХ века названия Большой и Малый Ледяные мысы вообще потеряли всякий смысл и сейчас относятся к довольно нехарактерным участкам коренного берега, ничем неприметным с моря. Определённо, те специалисты, которые захотели бы положить на современную карту маршруты походов В.Баренца по описанным ориентирам, столкнулись бы из-за изменения природной обстановки с большими трудностями.
В описанной ситуации хочется отметить два момента. Первый: ледники – ненадёжный ориентир для мореплавателей, о чём предупреждал ещё В.А.Русанов. во-вторых, интересно наблюдать, как с годами возрастает роль дистанционных методов в картировании ледников. Действительно, чтобы сделать карты 1913 и 1933 годов, практически надо было посетить всю закартированную территорию. А позже ситуация изменилась: в 1952 году уже использовалась аэросъёмка, в 1975 году – съёмка из космоса, в 1988 году – радиолокационная.
Итак, мы у северных пределов Новой Земли. Вид острова резко изменился – ни гор, ни ледников…Низкое побережье постепенно поднимается вглубь суши к Северной Ледниковой шапке, очертания которой скрыты низкой облачностью. Общее впечатление от ландшафта – какая-то особенная давящая безжизненность, пустынность и монотонность, от которой тяжело на душе. Почему-то ждёшь, что природа отметит это место достойным образом – ведь был же когда-то Большой Ледяной мыс, но она его убрала и вместо великолепного, совершенно особого ориентира сделала самым северным пунктом Новой Земли ничем не примечательный мыс Карлсена, словно прислонённый к береговой террасе со снежником по соседству. Более надёжный ориентир для навигаторов – Оранские острова, которые ни с чем не спутать.
Рядом мыс Карлсена, самый северный пункт Новой Земли. Когда мы пересекли меридиан этого мыса, в окрестных пейзажах ровным счётом ничего не изменилось. На подходах к мысу Желания поднялись на палубу, чтобы подготовить к спуску нашу казанку. Для моих спутников Алексея Платонова и Жени Полякова эти места знакомы по прошлому году. Они решили высаживаться в самой низкой части мыса на перешейке прямо против полярки, благо ветер уже затих. Правда, зыбь осторожно вздымала морскую гладь, и где-то за кормой был виден остров Лошкина, названный в честь помора, память о котором сохранил нам В.В.Крестинин: «Достойное путешествие покойного кормщика олончанина Саввы Лошкина…продолжалось два года от Логиновых Крестов (т.е. в Карских Воротах) к Доходам», причём вдоль Карского побережья, тогда как обычно поморы шли к Доходам (как они называли мыс Желания) по западному берегу Новой Земли. Об этом мысе у В.В.Крестинина со слов мезенца Ф.И.Рахманина сказано следующее: «Мыс Доходы, застава наших промышленников, называется потому, что далее сего Носа…промышленники в Карское море за промыслом зверей не ездят по причине множества переносных льдов».
Приблизившись к берегу, мы увидели, что зыбь даёт неприятный заплеск, и решили обогнуть мыс с востока. По пути достаточно детально, что называется в упор, рассмотрели его – каменистую гряду со скальными обрывами высотой метров двадцать, выступающую в море в окружении скал и мелких островков. Понятно замечание Г.Я.Седова: «Мыс Желания кажется в виде обрывистого острова, так как он отделён от берега тонким низким перешейком», точнее, томболо, когда система кос и пересыпей присоединила к Северному острову скальный массив. За мысом Желания полукругом раскинулась бухта Поспелова, ограниченная мысом Иоганисена на востоке. Вот где стояло наше судно в далёком 1956 году! Узнаю и береговые обрывы, и маяк, и строения полярки в глубине бухты. Пока приближаемся к маленькому причалу у жилых строений, успеваю отметить, как каменистый неуютный берег полого повышается вглубь суши с многочисленными снежными «забоями» на террасах, в точности повторяя увиденное у мыса Карлсена.
Хотя поморы довольно часто бывали здесь в прошлом, почему-то мыс Желания удивительно долго не давался представителям российского флота: Ф.П.Литке, П.К.Пахтусову и даже С.О.Макарову с его могучим «Ермаком». Выше отмечалось, что первым обогнул мыс под русским флагом В.А.Русанов на моторно-парусном куттере «Дмитрий Солунский» с мотором мощностью всего 50 лошадиных сил, наметив тем самым свой «ледовитоокеанский» вариант путей к устьям сибирских рек. Поскольку такая идея оказалась вполне жизненной, в 1931 году здесь построили полярную станцию для обеспечения плавающих в окрестных акваториях всей необходимой информацией. Как и Русская Гавань, здешняя полярка в прошлом не раз служила базой для многих экспедиций, так что наше появление здесь не случайно.
В тот момент, когда наша дюралька уткнулась носом в галечный пляж, «Пётр Хмельницкий» с буруном у форштевня обогнул мыс и лёг курсом на полярку. Нам оставалось только дождаться судна, чтобы приступить к выгрузке бочек с горючим, но события с этого момента неожиданно пошли по непредвиденному варианту. Кто-то из подошедших зимовщиков вдруг как бы между прочим заметил:
— Что-то ваше судно шибко прёт прямо к мели…
Мы принялись орать и всячески старались привлечь к себе внимание, поднимая над головой скрещённые руки, изображая запретительный сигнал, но и это не помогло… Нам казалось, что судно приближается к берегу, не сбавляя хода. Затем последовал странный рывок, из короткой трубы повалили клубы дыма. Застывший на водной глади корпус немного поднялся, причём с креном – вот это вариант! Нам оставалось только возвратиться к судну, где капитан нас заверил, что мы снимемся с первым приливом. Тут же приступили к выгрузке на берег нашего груза. Там быстро убедились в том, что судно оказалось на мели в высокую воду. Час от часу не легче!...
На выгрузке работали до полуночи, и если бы не полярники, помогавшие оттаскивать бочки от берега вездеходом, не зная, как бы мы справились с этой работой.
В полночь закончили выгрузку горючего и вместе с Платоновым вернуть на судно. Коммуникабельный Алексей остался у полярников. Потянулись сутки за сутками, заполненные ожиданием. Завалился на койку и с удовольствием уснул, чтобы не думать о ближайших перспективах – своеобразный способ уйти от действительности. Проснулся – туман, временами скрывающий берег. На судне то и дело работают машины, раскачивая корпус, предварительно освободившись от балластной воды. Пока безрезультатно – сели, очевидно, плотно. Хорошо, что сухо и в трюмах, и в льялах. Радиосвязи с лагерем В.П.Матвеева у нас нет и бедный В.Ф.Ильин числит нас в пропавших без вести, причём вместе с судном. Записи из дневника лишь в небольшой степени отражают восприятие безотрадных событий тех дней.
«11.08.88. Туман, ветер, морось, часто не видно берега. На казанках завозят якорь и подтягиваются к нему на лебёдке. Отчётливые толчки, скрежет, порой какие-то неожиданные броски. Без ощутимого результата…С палубы видно дно. Грунт – скала с присыпкой из гальки и валунов, якорю уцепиться трудно. Жёлтые пропиленовые концы, плавающие на воде, поначалу воспринимаются необычно…
12.08.88. Продолжаем заводить якорь и уже успех – развернули корпус на 120°, причём нос явно наплаву. Погода тоже за нас – разъяснило, сильный береговой отжимной ветер. По горизонту порой поля льда…Наконец-то около 22 часов стащили с камней и корму. Приятно ощущать, как свободно покачивается палуба под ногами. Обработал результаты радиолокационных наблюдений. Многое получилось, ясно, что такая методика реальна на будущее, но многое надо повторить на обратном пути возможно ближе к берегу…Судно готовят к походу, пора, засиделись в полном смысле слова. Такое – и так наглядно – впервые в моей морской практике».
В начале следующих суток мы покинули негостеприимный мыс Желания, предварительно приняв на борт Лешу Полякова, вкусившего береговых удовольствий. Начало возвращении совпало для меня с очередным историческим экскурсом по дневнику Геррита де-Фера, спутника В.Баренца в его втором и третьем плаваниях. Новое для меня – оказывается, в 1594 году В.Баренц («выдающийся, известный и весьма опытный капитан») побывал в этих водах не дальше Оранских островов, куда подошёл 1 августа. Возвращение сюда связано с тем, что «моряки стали тяготиться продолжительным плаванием».
С мысом Желания голландцы повстречались только два года спустя уже после открытия острова Медвежий и Шпицбергена – похоже, что в полярных водах моряки Нидерландов шли по стопам наших поморов. В 1594 году В.Баренц оказался штурманом на корабле, где капитаном был Якоб Гемскерк. В середине июля моряки вновь подошли к Новой Земле. 7 августа они были у мыса Утешения, 12-го – у Малого Ледяного мыса. В журнале плавания за 19 августа сказано: «Мы поставили паруса и при благоприятном ветре пришли к мысу Желания». Это первое упоминание о мысе. Далее к востоку у де-Фера отмечены мысы Головной (на современных картах Девер – искажённое де-Фер) и Флиссингенский (Флисингский), а также Островной (Константин) и, наконец, Ледяная Гавань, где голландцы первыми из западноевропейских моряков оказались в условиях арктической зимовки. 14 июня 1597 года голландцы, потеряв судно, отправились на двух шлюпках в жилые места, выбрав для возвращения знакомый путь вдоль западного побережья Новой Земли.
20 июня, когда они добрались до залива Красивый (который тогда занимал акваторию от Большого Ледяного мыса и до мыса Карлсена) Геррит де-Ферт описал случившееся здесь горестное событие следующими словами: «…Старший боцман, придя в нашу лодку, поведал, в каком положении находится Клас Андрисон, и сказал, что он проживет недолго. Тогда Виллем Баренц заметил: «Мне кажется, что и я проживу недолго. Мы всё же не подозревали, что болезнь Виллема настолько опасна, так как он вёл с нами беседы и читал дневник…Наконец, отложив дневник и обратившись ко мне, он сказал: «Геррит, дай мне напиться». Только он выпил, как ему сделалось так плохо, что он закатил глаза и неожиданно скончался. У нас даже не было времени вызвать ему с другой лодки капитана. Таким образом, Виллем умер раньше, чем Клас Андрисон, который вскоре за ним последовал. Смерть Виллема Баренца причинила нам немалое горе, ибо он был главный штурман, на которого мы полагались».
Из книги де-Фера следует, что среди голландских моряков В.Баренц занимал особое положение («мудрый и опытный штурман»). Видимо не случайно имя Баренца в письме, оставленном на месте зимовки выделено заглавными буквами, а Гемскерка – лишь обычными наравне со всеми. Так что мнение известного немецкого полярного историка Фридриха Гельвальда о том, что «Баренц был душой всего предприятия, и фактическое руководство находилось в его руках», очевидно, справедливо. На этом фоне некоторое понижение по должности отважного голландского моряка от экспедиции к экспедиции выглядит странным и, по-видимому, вызвано не деловыми соображениями.
Миновав Оранские острова и мыс Карлсена, мы вошли в плотный туман. Вдобавок, стал встречаться битый лёд вперемежку с айсбергами, так что приходилось часто лавировать, полагаясь на локатор. Разумеется, мои упражнения от этого не выиграли. Лишь в подобной обстановке, когда за остеклением рубки завеса тумана и снежных хлопьев скрывает берег и ближайшую акваторию, в полной мере можно оценить, что такое радиолокатор для штурманов в арктических водах! Несмотря на текущие сложности, мне удалось ещё раз зафиксировать положение фронтов всех ледников за исключением Иностранцева и Павлова. Пожалуй, неплохо!
К нашему лагерю мы подошли утром 13 августа и встали от берега за полмили, наученные горьким опытом. Тут же бросаюсь к локатору, срочно нащупываю радиолучом фронты ледников Мака и Вёлькена. Судно слегка «водит» на якоре, но с этим бороться несложно. Тут же в рубке наношу результаты измерений на карту. Вывод ясен: так работать и впредь – просто, быстро, с минимумом поправок и вероятных ошибок.
У Ильина при встрече, кажется, нет слов…При его склонности всё плохое переживать про себя, не делясь ни с кем, можно представить, как далось ему наше исчезновение. Растаял в серой дымке силуэт нашего логгера, и мы собираемся в походной брезентовой кают-компании, чтобы обсудить ближайшие планы. Их претворение в жизнь последовало незамедлительно.
15 августа, навьючившись до предела, мы выступаем, чтобы организовать за ледником Вёлькена «выселки» - выносной временный лагерь. В базовом остаются Градусов и Римма Федоровна для охоты на граптолитов. Это малозаметные и не слишком эстетичные ископаемые очень нужны для определения временных границ здешних пород. Уходим под бравурную музыку непогоды: свист ветра в оттяжках, хлопанье брезента и шум прибоя, который не мог заглушить перезвон ледяных обломков среди волн, пока мы шли вдоль берега.
Благополучно пересекли ледник и обосновались в местечке, для которого не смогли найти приличного определения: безобразные развалы мёртвого льда, тут же трещины, за палаткой скальные обрывы теряются в низких облаках, откуда временами раздаётся хохот топорков – видимо, где-то над нами птичий базар. Недаром поблизости на снегу валяются обломки яичной скорлупы, трупы птенцов и даже маленькая сайка (полярная треска), вытаивающая из-под снега. Кстати, снега на леднике по маршруту пересечения значительно меньше, чем десять дней назад, когда мы посетили ледник с Поляковым. И тем не менее окружающая действительность сурова. Даже ровного места под палатку не хватает, пришлось выкладывать из каменных плиток небольшую террасу. Когда устраиваешься в спальном мешке, плоские камни под тобой с характерным постукиванием шевелятся, приспосабливаясь к очертаниям тела. Ложе, достойное полярного геолога!
Наш добровольный повар Женя Платонов устроил побудку ровно в семь тридцать, хотя из-за тумана вышли только в десять. Работаем двумя двойками – Ильин с Поляковым и Платонов со мной. Суть заключается в том, чтобы выйти в намеченный район, определить возраст пород и характер слагающих структур, отбить их границы и нанести информацию на карту, а также отобрать нужные образцы – всё вместе именуется геологической съёмкой. После возвращения в лагерь Ильин с Платоновым, что называется, «сбивают» свои наблюдения – устанавливают единство, или, наоборот, различия в слагающих геологических структурах. Терминология геологических свит для меня незнакомая, мне ещё только предстоит её освоить.
В наших первых маршрутах двойка Ильина обследовала восточные склоны нунатака с отметкой 734 метра, подписанный как гора Мака. Выше я писал об этой ошибке составителей карт 50-х годов. Платонов начал свою работу с мелких нунатаков, расположенных западнее, а затем мы перешли к ближайшим склонам нунатака 734, чтобы встретиться в конце маршрута с Ильиным и Поляковым. По леднику передвигаемся только связавшись – модель общества, которое в стремлении выжить поступается свободой индивидуумов. В нашем положении это оправдано потому, что мы работаем в местах, которые люди раньше видали издали, но не посещали, причём снег и фирн скрывают здесь большую часть трещин. Тем не менее обошлось без провалов. Наш маршрут на карте походил на замкнутый треугольник, что позволило проконтролировать результаты барометрического нивелирования, причём необычные – повсюду равномерное снижение ледниковой поверхности метров на сто. Первый настоящий рабочий маршрут по леднику.
17 августа Платонов и я вышли для наблюдений в верховьях ледника Мака, а наши товарищи из лагеря вдоль скальных обрывов направились к морю. Вышли пораньше, чтобы использовать плотный наст, который обычно мягчал после полудня. Погода стояла превосходная, сплошное море солнечного света и на пути к ближайшим нунатакам по правому (восточному, наиболее удалённому от нашего лагеря) борту мы не встретили ни одной трещины, хотя в понижениях отметили отчётливые признаки снежных болот. Такое начало настроило нас на лирический лад, а плотный обеденный перекус (во все маршруты мы выходим с примусом «Шмель») способствовал безмятежному настроению. А зря…
Обработав дальние нунатаки, мы тронулись по залитому солнцем правому борту по направлению к морю. Плоский горный массив (он-то на старых картах и назывался горой Мака), за которым размещался лагерь, был обращён к нам своими обрывами, совершенно лишёнными солнечного освещения, что по контрасту производило мрачное впечатление. Окрестный ландшафт словно запугивал, но мы решили действовать дальше. Даже когда за поворотом показалась зона рваного льда, мы думали, что легко обойдём её выше по склону. Мы так и поступили, но несколько дальше нарвались на крутые участки мёртвого льда, покрытого липкой грязью. Это уже было по-настоящему опасно, и поэтому, выбрав слабину у страховочной верёвки, мы осторожно продолжали продвигаться вперёд. Уклоны под ногами становились всё круче и круче, причём впереди шёл кусок непросматриваемого пространства, где могло быть всё, что угодно…Малейшая ошибка на крутом скользком склоне здесь могла обойтись слишком дорого, и мы решили обойти это место, немного вернувшись назад.
Обход мы совершили по сплошному ледяному крошеву, предпочитая форсировать трещины по снежным мостам, предварительно просмотрев их сбоку. В подозрительных местах я не стеснялся ложиться на живот и ползти по-пластунски. Иногда было проще загнать древко ледоруба в раскисший фирн, а затем подтягиваться к нему на руках. Это было нервная работа, причём силы уходили, главным образом, на страховку и меры безопасности. Безотрадное место! Когда мы частично прошли, а частично переползли участки проклятого ледяного крошева, то увидали место, от которого повернули назад – под ним шёл невысокий обрыв, уводивший в трещину, шириной в несколько метров. Сил порадоваться собственной предусмотрительности не осталось.
Спустя час ситуация повторилась словно по сценарию, написанному заранее. А потом ещё и в третий раз! Тогда мы решили больше не испытывать судьбу. Мы сделали всё, что смогли, и наш маршрут совсем не был безрезультатным, но степень риска подошла к опасной черте. Приморский участок ледника Мака, очевидно, следовало брать с моря.
Мы возвращались в лагерь, пересекая ледник Мака примерно по горизонтали 300 метров, когда я подумал – а что, если у противоположного борта нас поджидают такие же ловушки? То, с чем мы столкнулись, напоминало зоны дробления при ограниченных подвижках и если бы моё опасение сбылось, то у противоположного борта нам пришлось бы плохо. К счастью на этот раз худшие опасения не оправдались, и возвращение в лагерь прошло благополучно. Выслушали от товарищей рассказы, удивительно напоминавшие наши собственные приключения. Перед сном, предаваясь воспоминаниям о ледниках в других районах Арктики, единодушно пришли к выводу, что хуже новоземельских не бывает. А что можно ожидать при прорыве выводными языками покрова прибрежной горной цепи? Просто на Новой Земле как на Новой Земле!
В базовый лагерь на мысе Сахарова мы вернулись всего за пять часов. Я было настроился хотя бы на день камералки. Не тут-то было – начальник сказал, что предстоит работа на нунатаках ледника Рыкачёва. Кажется, на какой-то момент я забыл, что работаю в нунатачном отряде специалистов экстра-класса. И разве я сам не соскучился по такой работе?
19 августа с Женей, нагрузившись, выходим на очередные выселки. Что же нас ожидает? Воспоминания о похождениях на леднике Мака ещё не улеглись, но время уже поджимает. Арктика порой, оказывается, способна на мелкие пакости – только поставили палатку, сильный ветер сменил направление на 180 градусов и садит теперь прямо во вход, отчего наше жильё со стороны напоминает аэростат, вот-вот готовый взмыть в поднебесье. Наш главный объект посреди ледника Рыкачёва, а общая ширина ледника здесь примерно 15 километров. Определённо, ледникам Новой Земли не откажешь в масштабности.
На утро всё тот же сильный ветер, временами бурный. На небе стаи хищных с зализанными очертаниями чечевицеобразных облаков – признак возможной боры. Снег заметно подтаял, трещины теперь видны хорошо и, к счастью, их немного. Платонов довольно легко нашёл на нунатаках контакты свит по характерной диабазовой дайке – шву магматических пород.
Пока мой дотошный и въедливый напарник по маршруту заполняет шариковой ручкой полевой дневник, можно оглядеться вокруг. Очень своеобразный ландшафт отесанных льдом бараньих лбов, сложенных глинистыми сланцами. Вертикальный кливаж в сочетании с обильной сыпью мелких кристалликов пирита создаёт прихотливый рисунок на поверхности скал. Часто эта поверхность словно коричневая от загара – это гидроокислы железа вносят свой вклад в здешнюю палитру. Ледник недавно ушёл из этих мест – полоса коренных пород шириной метров сто пятьдесят вообще лишена признаков растительности и только поодаль от ледника появляются какие-то мелкие чёрные лишайники, а ещё дальше заметны оранжевые пятна этих, с позволения сказать, растений.
Новая Земля накрыла нас бешеным ветром на обратном пути и приготовила нечто новенькое. Усилившись, ветер совсем озверел. Талый снег на поверхности снежных болот он сбивал в маленькие валики, образующие прихотливую мозаику. Порой что-то начинало стучать по моему капюшону. На крутом склоне я вдруг увидал, что поверхность ледника словно размыта – это ветер поднимал зёрна фирна до несколько сантиметров в диаметре, образуя своеобразную фирновую позёмку! После возвращения в лагерь лицо, исхлёстанное ледышками, горит от множества мелких, но чувствительных ударов. Не припомню такого со времён МГГ 1957-1959 годов. Воистину, век живи – век учись, или в Арктике не соскучишься!
Из других впечатлений работы с Женей. Мы по-разному ходим по леднику. Женя строго и очень умело выдерживает азимут (нашим бы географам поучиться!) и в своём стремлении не уклониться ни на градус, трещины, как правило, предпочитает перешагивать или перепрыгивать. А я и в молодости не любил прыгать через них и, выдерживая лишь общее направление, предпочитаю идти по крупным ледяным блокам между трещинами. Такая разница сказывается, когда идёшь в связке направляющим. Ничего – походим, привыкнем. Ещё одна особенность – Ильин приучил своих ребят к альпинистским кошкам, которыми я пользуюсь лишь на самых крутых склонах. Но всё это мелочи разной полевой практики, в целом наш опыт примерно одинаков, одного уровня. Работать с ребятами такого класса – уже повезло. Иначе бы мы не уложились в отведённые сроки – уже 22 августа мы вернулись в основной лагерь на мысе Сахарова, чтобы узнать много нового.
20 августа Соболевская в поисках граптолитов выбралась на плато и попала под жестокие удары ветра, тогда как в лагере было довольно тихо. Разумеется, это та же бора с позёмкой (или метелью?) из фирна, которая накрыла нас на леднике Рыкачёва. Нельзя не удивляться избирательности боры – порой два-три километра, а она есть или её нет! Оставшиеся в лагере видели много следов оленей, и Градусов даже уверяет, что наткнулся на небольшое стадо во главе с рогатым быком. Римма Федоровна едва не повергла слушателей в состояние шока заявлением в адрес своего телохранителя:
— Во вчерашнем маршруте Градусов меня едва не убил!
Только спустя минуту В.Ф.Ильин официальным тоном спросил:
— Каким образом?
— Вы представляете, - заявила Римма Федоровна, - он залил в термос холодный чай!
Кажется, цена злодейства в высоких широтах в последнее время подверглась жестокой инфляции!
23 августа на лагерь обрушился жестокий шторм, к счастью, продолжавшийся недолго. Поэтому мы успели с доделками в правой нижней части ледника Мака, куда не добрались с Платоновым неделю назад. Работали, высадившись с моря на нашей дюральке. Понимаю, почему Женя не любит работать с моря – у него мотор «Привет», созданный для пресных вод, который, как и многие другие, начинает капризничать в солёной морской воде. И если такие капризы ещё совпадут с борой, то…Подняли среди морен очередного довольно грязного медведя в жёлтой летней шкуре, трусцой удалившегося от нас. Работа здесь закончена, можно спокойно ждать судно.
Осваиваю новый для меня сленг геологов: «табориться» - становиться лагерем, «пустить пар» - вспотеть на подъёме, «бутор» - экспедиционные вещи в совокупности, «давить холостяка» - идти маршрутом без наблюдений и т.д., и т.п. Не пойму происхождение слова «бус» - морось: народное или же от нашего брата?
В общем уже за три недели я получил неплохие результаты, но мне нужно непосредственно на местности убедиться в достоверности моих радиолокационных наблюдений, потому что где-то корректировки всё равно неизбежны, тем более что на ледниках так работают впервые и это всегда настораживает потенциальных оппонентов. Ещё нужно смотреть наблюдения предшественников, которых так немного. Ведь даже на старой и не шибко точной карте А.Петермана, собравшего все наблюдения норвежских промышленников, отсутствует, например, залив Иностранцева – почему? Очевидно, был заполнен ледниками, причём на этой карте проведена прокладка плаваний норвежцев, которая снимает многие вопросы и в отношении залива Иностранцева и Большого Ледяного мыса. Разумеется, надо проверять на месте и седовскую карту 1913 года и карту ВАИ 1933 года, эти проверки уже дали определённый материал. А больше-то ничего и нет, хотя с 50-х годов здесь трудились и гидрографы, и геологи. Интуиция подсказывает – в этом медвежьем углу можно ожидать что угодно, но важно наращивать материал, чтобы количество однажды прыгнуло в качество.
В пять утра 25 августа, мучаясь в спальном мешке от бессонницы, я услышал пыхтенье судового двигателя. Минут через пятнадцать донёсся грохот якорной цепи. Распорядок в нашем лагере не был нарушен – его обитатели знали себе цену. И только в семь тридцать голос человека с Большой Земли осторожно произнёс:
— Как бичевали, ребята?
Наконец-то расстались с мысом Сахарова. Выяснилась и причина задержки судна – оно отстаивалось за островом Междушарский от того самого шторма, что обрушился на нас двое суток назад. Ильин объясняет очередную задачу: перебросить основное имущество и «табориться» на мысе Визе, где останутся Соболевская с Градусовым, а оставшимся двум маршрутным двойкам, базируясь на судне, работать в гавани Мака. Эта гавань – загадочное и редко посещаемое место на Новой Земле. Считается, что её открыли норвежские промышленники более ста лет назад. Думаю, всё же первенство принадлежит В.Баренцу (если не поморам), в судовом журнале которого за 27 июля 1594 года отмечено: «пришли к большому заливу», а сам залив показан на отчётной карте под названием Святой Анны. На более поздних картах это название сместилось куда-то восточнее, причём совершенно не оправдано.
На переходе вновь наблюдаю локатором фронты ледников Воейкова и Анучина. Удалось подсечь и ледник Броунова в самом куту гавани Мака. Благополучно разгрузились на мысе Визе, благо не было волнения, поставили лагерь, а на судно пришлось возвращаться на вёслах – мотор оправдал опасения Жени, который у нас не только главный повар, но и старший механик (и швец, и жнец, и на дуде игрец). Заснеженные горы и ледники на побережье в свете низкого солнца выглядели удивительно гармонично и успокаивающе, а силуэт судна на фоне багровых и розовых закатных красок прорисовывался до мельчайших деталей. На подходах к гавани Мака угодили в полосу айсбергов. Похоже, что здесь недавно произошло настоящее извержение, вроде того, какое я наблюдал у ледника Бунге по локатору во время плавания к мысу Желания. Успешно прошли и айсберги, и ледяное крошево на воде, чтобы стать на ночёвку у восточного берега гавани. Едва отдали якорь, бросаюсь к локатору.
Повторно отнаблюдав положение фронта ледника Броунова, можно оценить и окрестные пейзажи, хотя бы с палубы. Совсем иная картина, чем у мыса Сахарова. Высоченные берега здесь образуют каменный коридор, который, сужаясь, запирается на юге фронтом ледника Броунова. Даже на расстоянии видно, что ледник неприятный – его бугристая трещиноватая поверхность круто поднимается куда-то к ледоразделу. Завтра мы познакомимся с ним поближе, а пока следует отправиться в душ, благо на судне для этого все возможности. Какое всё-таки это блаженство – горячая вода!
Солнце не спеша ползёт по небосклону, когда мы с Женей Платоновым на следующий день отправляемся в маршрут по восточному берегу гавани Мака. Изнутри гавань фантастически красива. Солнечный свет заливает противоположный высокий берег фьорда и сразу возникает пиршество, разгул красок, в котором участвуют рыжие и серые каменные стены высотой в сотни метров, нагромождения заснеженных пиков, голубизна моря со множеством бирюзовых айсбергов и даже редкие пятна сочной зелени у берега. Эту гамму дополняют жёлтые полоски островов Гольфстрим у самого горизонта. И каким-то одиноким и нездешним выглядит наш кораблик на фоне этого великолепия.
Крутой высокий берег, вдоль которого мы пробираемся вглубь фьорда, лишен солнечного света. Каменистые россыпи чередуются с моренами, поросшими какими-то необычными кустистыми лишайниками, напоминающими настоящие лопухи. В дождь по ним не пройти, поскользнёшься и свалишься в море. На горных гребнях проектируются в небо каменные химеры – кажется, они сторожат наш каждый неверный шаг. И всё-таки мы продвигаемся, причём Женя часто замеряет горным компасом элементы залегания пород, явно столкнувшись с какой-то непростой ситуацией. Постепенно убеждаемся, что лучший путь всё же у уреза воды. Спускаемся к морю и сразу темп движения увеличивается. Кажется, у нас на пути остатки былого ледника – обычно так блестит на солнце тающий мёртвый лёд. И лишь метров с трёхсот два опытных полевика поняли, что стали жертвой оптического обмана. За массами мёртвого льда мы приняли очередной бараний лоб мягких сглаженных очертаний. Его мокрая поверхность невероятно блестела на солнце, причём вода сюда поступала с небольшого долинного ледника, площадью около квадратного километра, заканчивающегося на высоте 500 метров (№ 195 по Каталогу ледников), тогда как на карте он сливается с фронтом ледника Броунова. Сама поверхность бараньих лбов полосатая, как шкура зебры, от многочисленных включений пирита по пропласткам – что-то похожее мы уже видели на леднике Рыкачёва. Отчётливо видны две системы ледниковой штриховки с разницей по азимутам порядка 30°. Очевидно, одну оставил когда-то ледник Броунова, другую – тот самый под номером 195.
Вблизи понимаешь, почему ледник Броунова не образует крупных айсбергов. Лёд с обширного ледосбора (ни много, ни мало – 292 километра квадратных при ширине фронта всего чуть больше километра) буквально протискивается в узкую щель, словно через дробилку или мясорубку, после которой в море валятся лишь сравнительно небольшие глыбы. Убедился, что фронт ледника на том же месте, что и по результатам радиолокации. Оба довольны результатами маршрута, хотя у Платонова сегодня больше вопросов, чем ответов. К сожалению, из-за обилия трещин на леднике, от барометрички пришлось отказаться. Даже не просто обилие трещин – скорее сплошные развалы, нагромождения ледяных глыб, чего на Новой Земле я прежде не видел. При возвращении резко возросла активность ледника, обвал у фронта следует за обвалом, в грохоте падений и гигантских всплесках множество новорождённых айсбергов потянулось к выходу из гавани. Ещё один результат маршрута – убедился, что моя помощница при работе над каталогом ледников Новой Земли качественно провела дешифрирование аэрофотосъёмки на окрестные территории. Действительно, в отличие от карт, небольшие горные ледники на западном берегу гавани Мака №191 и №192 не достигают моря.
Наше задание на второй день стоянки в гавани Мака – пройти маршрутом от мыса Обручева (западный входной мыс) по берегу до фронта ледника Воейкова, а затем вдоль борта ледника максимально вглубь ледникового покрова, укладываясь в отведённое время. Погода за сутки не изменилась, и мы пересекли фьорд на нашей дюральке без приключений, спокойно высадились и начали работу. Ильин с Пляковым пошли на юг вдоль западного берега гавани. Такая поисковая тактика понятна – горный массив словно просвечивается с противоположных направлений, позволяя сопоставлять и контролировать полученные результаты. На ходу Женя делится со мной результатами вчерашнего маршрута, когда мы начали условно с немой протерозойской толщи (самой древней в наших местах), а ближе к леднику вышли на уже знакомые нам ломоносовскую и менделеевскую свиты. Такие древние породы обнаружены на Новой Земле лишь в 70-х годах, что существенно старит здешние структуры, во многом заставляя оценивать их по-новому. Со студенческой скамьи не люблю «немые» породы, то есть без фауны, когда невозможно определить возраст. Потому-то и трудно Соболевской, что работает она где-то близко к временному пределу жизни на планете.
Маршрут провели успешно, подтвердив надёжность определения положения фронта ледника Воейкова локатором. Сам ледник оказался неожиданно крутым и трещиноватым. Возвратившись к нашей дюральке, мы убедились, что дела обстоят неважно: усилилась зыбь, у берега беснуется прибой, а у нас ни рации, ни неприкосновенного запаса, даже курева считанные сигареты. Мы слишком понадеялись на погоду, и Арктика нас наказала. Вскоре подошли Ильин с Поляковым. Разместившись у костра уже вчетвером стали ждать неизвестно чего. Смеркалось. Солнце ушло за горизонт и окрасило снизу неплотные волнистые облака тревожным красным цветом, который множеством красных бликов повторился на морской зыби. На небе оставались участки какого-то необыкновенного пронзительно зелёного цвета, очень ясного и холодного. Кажется, переход от активности к созерцательности давался нелегко.
Тем временем на судне сообразили, что люди на берегу попали в затруднительное положение. По тому, как изменился его силуэт, мы поняли, что моряки подняли якорь, а когда мачты с топовыми огнями состворились, стало ясно, что «Хмельницкий» направляется к нам. Вот уже виден бурун у форштевня. Меньше чем в полумиле от берега судно остановилось. На полубаке матросы возятся со шпилем. Наконец, беззвучно за грохотом прибоя из клюза вываливается якорь. В дюральке, которая отвалила от борта, можем рассмотреть два силуэта, однако, тщетность попытки вызволить нас обозначилась буквально метрах в двадцать от берега. Казанка под мотором мечется за полосой прибоя, не рискуя её преодолеть и, наконец, знаками моряки указывают путь к югу. Ясно, что будут подходить к берегу, где возможно.
Несёмся вдогонку по валунам и каменным развалам прямо в полосе прибоя. То и дело где-то совсем рядом возникает утробный рёв, который, достигнув предела, завершается тяжким уханьем. Затем следует обвал воды. Особенно мощные упругие удары волн приходятся на ниши снежников, где приходится выжидать, пока волна отходит назад, чтобы броском преодолеть опасное место. Когда волна откатывается, слышно, как гремит галька и мелкие камни. Выждав, пропускаешь волну и с началом отката бросаешься вперёд среди мокрых валунов, на гладких боках которых отражаются кровавые блики зари. Промокшие и измотанные около полуночи прибыли на судно, а дюралька осталась дожидаться там, где мы её оставили.
Обстановка на утро 28 августа – работы в гавани Мака закончены, надо забрать наше плавсредство. Отправляемся вместе с моряками выручать дюральку. Прибой практически прежний, однако восприятие обстановки совсем другое – судно рядом, казанка моряков обеспечивает страховку. Моряки удачно высадили нас в накат, что мы даже не замочили портянок, а судовая казанка при этом осталась на зыби, чтобы наблюдать за нами. Что и говорить – профессиональный уровень. На глазах у моряков сами осмелели. Главное в нашем положении – правильно оценить волнение. Распределив роли и выждав затишье, на брёвнах-катках стремительно скатываем судёнышко на волну, мы с Поляковым прыгаем в неё и шестами разворачиваем дюральку носом к волне. Бояться просто некогда, хотя при виде надвигающегося вала сердце проваливается куда-то вниз. Занятые своим делом, не видим как у нас за спиной Ильин и Платонов вёслами проталкивают нашу скорлупку за кипящую полосу наката и вот мы уже свободно колышемся вверх и вниз на зыби. Даже мотор завёлся с первых оборотов, повезёт так повезёт… Прощай, гавань Мака!
Использую короткий переход к мысу Визе, чтобы просмотреть накопившийся материал и старые карты. Сравнивая их с современными, уже можно судить об изменениях ледников. Вот что интересно – всюду, где мы работали, положение ледников на карте Г.Я.Седова совпадает с положением современных морен. Да и сами фронты ледников на его карте как бы заподлицо с обычной береговой линией. Определённо, уже не можно, а просто нужно использовать эту карту, причём она даёт возможность судить об изменениях ледников Новой Земли в самом начале потепления Арктики. Такой результат в камералке на Большой Земле не получишь, надо видеть на местности. А последствия очевидны – карта Г.Я.Седова отражает реальную ситуацию на начало века. Так что уверенно теперь можно судить об изменениях положения фронтов здешних ледников на двадцатилетие, предшествующее 1933 году, когда была снята карта А.А.Кураева, о которой я уже писал. Значит, теперь в моём распоряжении есть информация о развитии оледенения Новой Земли за три четверти века, причём эти данные становятся сопоставимыми с результатами аналогичных наблюдений на Шпицбергене, наиболее полными в Арктике. Даже лучше, чем на Шпице – чаще интервалы наблюдений, и, видимо, показательней для Евразийской Арктики в целом, ни больше, ни меньше…Совсем неплохой результат сезона. Вот как порой работает на нас преемственность поколений исследователей и связь времён!
Без происшествий высаживаемся на мысе Визе в готовый лагерь. Соболевская и Градусов заждались нас. Вместе с ними жил и судовой пёс Бим, которому моряки поручили охрану Риммы Федоровны. Правда, репутация у Бима подмочена – он прозевал появление медведя у лагеря. Владимир Ильич отогнал ошкуя ракетами, но Соболевская тем не менее недовольна:
— Стрелял он не туда, медведь мог напугаться (!) и броситься в лагерь…
Бедный Ильич! Целый вечер потратили на обмен впечатлениями. Предвещая близкое окончание полевого сезона, огромный в два обхвата диск Луны в опалово-матовой дымке плывёт за полоской облаков над нашим лагерем и окрестными горами, морем и ледниками. Мы снова все вместе, а в пустынном море только силуэты дальних айсбергов.
Картина побережья здесь совсем другая, чем в местах, где мы уже работали, потому что между заливом Иностранцева и гаванью Мака на протяжении 30 километров берег протянулся ровной полосой, лишь в трёх местах прорезанной крупными выводными языками покрова, стекающими к побережью. На удалении от побережья начинаются горы, причём вершина Потоцкого вздымается на высоту свыше 600 метров. Если бы мы знали, что застрянем здесь на две недели в условиях арктического предзимья!
Первый маршрут, начатый на следующий день, так и не состоялся. Стала садиться облачность, пошла морось или, по здешней терминологии, бус, через полчаса противная холодная влага начала проникать к телу. Решено возвращаться в лагерь, причём мы с Поляковым по нижней части ледника Анучина с попутной барометричкой. Очередные коррективы в результаты радиолокационной съёмки – по правому борту прифронтальный участок ледника омертвел, и, соответственно, сама граница активного льда в окончательном варианте должна выглядеть по-другому. Это нормально. А сам ледник Анучина с точки зрения полевика-исследователя не ледник, а подарок. Только редкие трещины, хоть на коньках катайся. Зато по обстановке именно из здешнего лагеря нам предстоят самые длинные маршруты.
Между прочим, «родственники» ледника Воейкова – оба краевые, когда лёд к их фронтам поступает не от ледораздела покрова, а с местных куполов в верховьях. Поэтому ледосборы таких ледников невелики, а поведение нехарактерно для покрова в целом. Как и динамика, поскольку лёд покрова при своём движении к морю обтекает купола в верховьях краевых ледников. Разумеется, в такой ситуации ожидать полного совпадения в колебаниях выводных языков покрова и краевых не приходится, и тем не менее…
30 августа в маршрут отправляются обе двойки и уже у горы Потоцкого они расходятся, постепенно удаляясь друг от друга. Маршрут оказался не только длинным (до 32 километров), но и однообразным для меня – я проводил лишь барометрические измерения, но очень полезным для Жени. Он обнаружил сразу контакты протерозоя, ломоносовской и менделеевской свит, и уже на пределе маршрута ухватил какие-то выходы черных с лиловым оттенком пород, которые отнес к оленинской свите. С ледника хорошо видно очередное извержение айсбергов из гавани Мака – ветер и течение заворачивают их на восток, прижимая к берегу. На обратном пути напрасно искали на леднике следы Ильина и его напарник. У ребят маршрут оказался ещё длиннее, и в лагерь они пришли спустя два часа после нас, затратив на всё про всё четырнадцать часов. Римма Федоровна в наше отсутствие тоже не теряла времени даром, обнаружив нечто новенькое – фауну девона совсем неподалёку от лагеря. Ну и картина вырисовывается – куда-то исчезают верха протерозоя, весь кембрий, ордовик и, видимо, силур. Ребятам предстоит разбираться…
Утром я проснулся под рёв прибоя на берегу и перестук дождя по брезенту палатки. Порывы ветра жестоко сотрясали моё жильё. «Подуй, родной, дай выходной!» - невольно подумалось мне. Усталость после вчерашнего маршрута ещё не прошла, и, словно в ответ моим мыслям сквозь шум ветра донесся голос Ильина:
— Непогода, ребята, камералить будем…
Остаёмся в лагере: обработка полевых материалов, оформление дневников, сушка и ремонт одежды и т.д., и т.п. Разбушевавшиеся море, непроходящий дождь, порывистый ветер, гор за завесой мороси не разглядеть. К ночи на берегу усилился рёв прибоя, дождь сменился снегом – так завершился последний день лета.
Календарная осень началась трёхдневной непогодой, которая заставила отложить наши маршруты к нунатакам по леднику Визе, очень неприятному из-за обширных зон трещин. В эти дни из лагеря нам удавалось вырваться только на короткий срок в поисках интересных объектов, которых было не так уж много. Некоторое разнообразие в наш суровый походный быт внесла «бутылочная почта», обнаруженная среди плавника Градусовым. Текст записки на фирменном бланке норвежской морской транспортной компании Вестердаленс Дампскибселскаб, извлечённый из бутылки, гласил:
«Теплоход «Вестеролен».
27 декабря 1986 года.
Привет! Тот, кто найдёт это послание в бутылке, может сообщить, где и когда оно было найдено. Мы, четверо друзей, участвуем в каботажном круизе на судне «Вестеролен». Тому, кто найдёт эту бутылку, мы желаем весёлого Рождества и счастливого Нового года! Адрес: Лоуренс Ларсен, Мевик, 53-70 Фьель».
По сравнению с находкой И.С.Соколова-Микитова в Русской Гавани летом 1930 года и важность находки, и значимость текста – всё мельче. Кажется, прав был старый ворчун, утверждавший: «да, были люди в наше время…»
К счастью, у морского побережья даже в эти непогожие дни можно было работать. Я сходил к фронту ледника Визе, туда, где его изображение на экране локатора в августовском рейсе к мысу Желания прорисовывалось не слишком отчётливо. Громадная морена, высотой метров 70 – не припомню таких на Новой Земле. Ближайший левый край фронта отступил от изгиба морены, с озерком, чётко показанным на карте, а положение правого у меня не вызывало сомнений. Странно, но почему-то в морене отсутствует теплолюбивая морская фауна, обычно характерная для климатического оптимума 5-7 тысяч лет назад.
Зато её много оказалось в боковых моренах ледника Анучина, куда мы сделали совместную экскурсию с Соболевской. Крупные толстые раковины Sacsicava arctica, кажется, сами по себе свидетельствуют о тёплом море в атлантическое время. Попадался и другой теплолюбивый вид – гребешок Pecten islandica, правда, чаще в обломках. Эти находки свидетельствуют о совсем других условиях существования ледников, причём заведомо неблагоприятных. Это уже потом ледники разрослись и на своём пути к морю захватили раковины, переотложив их в моренах. Хорошо бы обнаружить в моренах плавник, как это было у В.А.Русанова в 1910 году на ледниках Вилькицкого и Глазова. Определённо, в своих представлениях о развитии оледенения Новой Земли этот исследователь намного опередил своих современников, а часто и последователей. Совсем не случайно он писал: «Усиленное распространение ледников шло столетия, а отступание их – явление самое новое, современное; оно охватывает лишь последние годы». Согласно современным представлениям «последние столетия» - это, очевидно, так называемый малый ледниковый период с максимумом своего развития в большинстве районов Северной Атлантики где-то в середине XVIII века. Как раз в это время на Новой Земле безбедно существовал и Большой Ледяной мыс; ледник Низкий, продвинувшись, усиленно ликвидировал пролив между Северным островом и островом Адмиралтейства, а чуть раньше ледники целиком заполняли залив Иностранцева. По этой-то причине В.Баренц не посчитал его за залив. А «самое новое» отступание ледников Новой Земли, обнаруженное впервые В.А.Русановым, продолжается и поныне в рамках своего столетнего цикла, тогда как «малый ледниковый период» относится, по-видимому, к другому, более крупному циклу порядка тысяч лет. Предварительный просмотр результатов наблюдений по восьми ледникам (что я считаю недостаточным для окончательных выводов) как будто свидетельствует о замедлении темпов сокращения оледенения в последние десятилетия.
Ещё некоторые другие впечатления от экскурсии. Удивительная всё-таки женщина Римма Федоровна! В жуткую погоду орудует молотком на обнажении и ещё самозабвенно мурлыкает под нос: «Закури, дорогой, закури…» или «Помню мезозойскую культуру» из незабвенного студенческого репертуара послевоенной поры. В Арктику она пришла ещё пораньше меня, причём начала работать на Таймыре в 50-х годах с самим Н.Н..Урванцевым. А для новичка это имеет огромное значение: ты сам тыкаешься носом как слепой котёнок, или же тебя вводит в профессию умудрённый жизненным и полярным опытом корифей, по этому поводу у меня совершенно определённое мнение. После того, как познакомилась с ледниками, отдаёт должное ребятам из нунатачного отряда, хотя и с позиций весьма женственного эгоцентрзма:
— Теперь я понимаю, что значит работать на ледниках и нунатаках, я бы так не смогла…Как вы такое выносите?
Правда, её обвинения в адрес своего верного оруженосца Владимира Ильича Градусова в полной индеферентности к геологии несправедливы. В этом мы могли убедиться неоднократно. Нет-нет, а при обсуждении геологических проблем Ильич вставит:
— Девон – это сколько же лет?
Или неожиданный комментарий:
— Смотри-ка, моложе силура…А самые-самые древние породы – это сколько? Четыре миллиарда лет? Не может быть!
Дело в том, что Градусов попал не на своё место. Просто лихой экспедиционный водитель, которому ничего не стоит пересечь Таймыр что вдоль, что поперёк, совсем не подходит для роли, с которой бы справилась аккуратистка-студенточка. Свою роль в отряде Ильич понимает так: «Моё дело – охранять Римму Федоровну от медведей и таскать рюкзак».
Чем не позиция? Совсем не прост Ильич. И когда, услышав по приёмнику мелодию, он констатирует: «Брамс» (и точно Брамс!) – никто не удивляется. Волей-неволей, когда метеоусловия не позволяют нам вкалывать, начинаешь обращать внимание на мелочи в человеческих отношениях, вроде описанных. Мне не раз приходилось наблюдать раньше, как не лучшие человеческие черты проявляются при оторванности, неясности в будущем, неполной загрузке людей, однообразии обстановки, в общем, в ситуации, весьма похожей на нашу – здесь ни намёка на подобное не возникало. И виноват в этом Владимир Федорович – знал, кого брать в свой отряд. Он вообще, кажется, склонен к глубинным решениям, когда главное решается до выезда в поле. Сдержан и не склонен внешне проявлять своё руководство, и, вместе с тем, ни у кого не возникает сомнений, кто здесь старший. Как лидер, напоминает айсберг – главное, решающее сделано им на базе или даже на Большой Земле, теперь инициатива за остальными, причём в нужном направлении. В поле «пашет» наравне со всеми и не меньше.
Разумеется, главное в отряде – дело, это определяет и всё остальное. Никаких вольных «мужских» разговоров, на которые наложено негласное, но железное табу. Только однажды Поляков, как самый молодой и вдобавок неженатый, с точки зрения остальных джентльменов допустил прокол, осведомившись в некое солнечное утро с присущей ему непосредственностью:
— Владислав Сергеевич, а у вас были любовницы?
Коллеги явно посчитали вопрос безнравственным, и я не рискнул дать чёткого ответа… В общем, никакой раскованности, столь характерной для многих экспедиций там, на Большой Земле.
Как обычно, побудка у нас в любую погоду точно в семь тридцать, призыв Жени на завтрак способен поднять мертвеца. Существует, разумеется, и моральная сторона – попробуй-ка не явиться к завтраку, если человек сам поднялся пораньше, сам взял на себя обязанности повара, освободив тем самым тебя от неприятного дежурства. Вот и вылезаешь из спального мешка, чертыхаясь про себя и, отправляясь на омовение к морю, уже посматриваешь – достаточно ли напилено дров, полны ли вёдра воды и т.д. То же после еды. Работу по мытью посуды буквально рвём друг у друга из рук, потому что ни сказав не слова, за неё примется Женя. Не стоит заблуждаться, так обстоит дело далеко не в каждой экспедиции. Я склонен думать, что Женя где-то в своё время насмотрелся как раз другого, и теперь по-своему активно утверждает своё положительное начало по принципу: «Если не я, то кто же?» Такая позиция требует уважения без скидок…
Быт, разумеется, остаётся бытом, и отношение к нему у каждого проявляется по-своему. Я, например, к ужасу остальных, утреннего омовения иначе как из моря не признаю. Правда, для туалета приходится забираться в море в высоких сапогах. Зато плескаться можно сколько хочешь, и нет ничего приятнее, чем ощущение бодрости после морского рассола. Зато, когда начинается накат, рискуешь принять морскую ванну прямо в одежде. На умывание меня повадился сопровождать пёс Бим и нередко после туалета я не могу обнаружить полотенце или мыльницы – у нашей собаки сказывается дурное влияние улицы.
Существует определённая разницы и в одежде. Узнав, что я не имею свитера (мне заменяет его меховой жилет), мои новые товарищи, возможно, заподозрили меня в недостойном легкомыслии. Однако, такой жилет под комбинезоном из плотной нейлоновой ткани на ходу очень удобен, и лишь в сильный ветер я дополняю свой «выходной костюм» штормовой многослойкой – просторными ветрозащитными брюками на помочах и анораком. «Всепогодными» остаются в полевом снаряжении только рыбацкие сапоги-ботфорты. Головной убор в приличную погоду – берет, на холоде или на ветру – меховой лётный шлем.
Определённо, в это время обозначился своеобразный дисбаланс наших усилий – напряжённый труд в августе сменился вынужденным простоем в сентябре. Первый же осенний месяц украл у нас всю хорошую погоду, которую так щедро отпускал август. Однако, к 4 сентября погода утихомирилась, и мы срочно решили отработать верховья ледника Визе, потому что приход судна был запланирован на шестое. Мне хотелось подняться по леднику как можно выше и поэтому мы с Женей Платоновым выбрали наиболее удалённый участок съёмки, причём протяжённость маршрута оказалась для сезона рекордной – целых тридцать пять километров. В том числе и возвращение, когда нам, естественно, приходилось «давить холостяка». По результатам всех предшествующих рекогносцировок, ледник Визе резко отличался от соседнего ледника Анучина, естественно, в худшую сторону. Будучи более пологим, он выделялся обилием трещин – сочетание, прямо скажем, необычное. Ледник Анучина значительно круче – чтобы выйти в область питания надо пройти только пять километров, на Визе – вдвое больше. Хотя на рекогносцировках мы наметили хорошие подходы, оставлявшие наиболее неприятные зоны трещин в стороне, сама цель похода – нунатаки километрах в 12 от фронта, дались нам ценой напряжённых усилий. Чтобы добраться до скальной стенки, пришлось карабкаться по крутым снежникам с зонами трещин у подножий. В трещины мы старались не заглядывать, хотя до края порой оставалось менее метра. Немногим лучше было передвигаться по осыпям. Уже на самой дальней точке нас накрыл дождь, стала садиться облачность. Казалось, скалы и осыпи исходили противной сыростью, но при этом было так тепло, что к нашему возвращению большая часть наших следов на снегу и фирне уже стаяла. А ведь лучший способ возвращения в опасных местах – строго след в след по пройденному пути.
Мы находились в такой хорошей полевой форме, что полностью сохранили работоспособность и на следующий день, однако дальнейшее развитие обстановки от нас уже не зависело. События в это время развернулись по наихудшему варианту – судна нет, радиосвязь (как почему-то бывает в самых сложных ситуациях) отказала, пересечь ледник Визе поперёк для дальнейшего продолжения работы невозможно, морем – бесконечные шторма. Ситуация как на войне: возможности плацдарма исчерпаны, оставить его мы не можем, остаётся держаться, поскольку отступать некуда…
Пытаясь в обещанный день разглядеть по горизонту знакомый силуэт, мы видели только осточертевшие айсберги. Основные события тех дней нашей жизни в моём дневнике описаны так:
«07.09.88. Погода – мрак и ветер с бусом, из серой мглы на берег набрасываются бесконечные полчища волн с белыми барашками. Натуре вопреки, наперекор стихиям давление довольно высокое. Сентябрь упорно крадёт у нас рабочие дни, которые так щедро отпускал нам август…
08.09.88…Кончается газ, давно перешли на сухари…, всё чаще блюда их сухой картошки. Увы, наши перспективы мрачны, как сама погода…
09.09.88…С моря пошёл лёд – синие ледниковые глыбы, очевидно дождь и тепло вызвали очередное извержение льда на леднике Броунова. Уже много дней обычные звуки непогоды – рёв прибоя, завывание ветра, стук дождя по палатке и хлопанье брезента…»
Сам вид лагеря в это время (две большие палатки, две маленькие, козлы для пилки дров, заготовленный плавник и напиленные дрова, горка пустых консервных банок, конура для пса, прикрытая брезентом, ящики с образцами, не боящиеся сырости и т.д.) свидетельствовал о стойкости его обитателей. Над своей палаткой я натянул вместо тента кусок парашютной ткани, который надёжно предохранил меня от избытка влаги, но ужасно легкомысленно дергался на ветру, приводя в восхищение остальных обитателей мыса Визе. Часто утро начиналось с вопроса из соседней большой палатки:
— Сергеич! Не унесло?
Кажется, весь отряд не мог понять, как в такое время можно жить в палатке без печки. Думаю, что мой испытанный спальный мешок сберегал больше тепла, чем его давала соседская печка. Поскольку мои наклонности совы пришли бы в противоречие с представлениями Жени о порядке в экспедиционных условиях, я безбедно проживал в отдельных апартаментах с видом на море, скрашивая периоды бессонницы кружкой чая, который я готовил на маленьком примусе или томиком Шекспира. Я даже регулярно поднимался на завтрак, которым к моей зависти иногда пренебрегала Римма Федоровна.
«10.09.88. с утра мрак и жуть. Прямо к лагерю подошла целая флотилия айсбергов, и прибой крушит их, заваливая ледяными обломками берег. Давно не было такого волнения – сплошные белые гребешки с огромными заплесками, когда волны таранят берег. И всё это на фоне серой промозглой мглы… Само собой бус – всепроникающая морось…Всё вместе взятое, да и ещё отсутствие вестей о судне (радио в последние дни бессильно) способно повергнуть в состояние уныния и безысходности…»
Шторм несколько усложнил утренний туалет, который я неизменно совершал у моря. Мало того, что приходилось увёртываться от особо яростного гребня, волна, откатываясь, норовила ещё вымыть песок из-под подошв. А при сильном ветре возникало желание умываться, не снимая рукавиц и мехового лётного шлема. На Новой Земле как на Новой Земле! Однако, заглянем под вечер в одну из больших палаток, которая служит кают-компанией, например, после ужина, когда люди благодушны и примериваются уже ко сну.
Стоит поднять брезент у входа, как в лицо вам ударит блаженное тепло, столь ценимое полярниками. В полутьме видно, как печь в центре палатки раскалена до красна. Пространство, примыкающее к ней, занято вперемежку с поленьями, портянками, рукавицами. Привыкнув к сумраку, можно различить слева от входа нагромождение опустевших продовольственных ящиков, но известно, что среди них можно отыскать также чьи-то сапоги и ватники. Дальше по борту стоит койка, на которой, укрывшись курткой и выставив каблуки, лежит Градусов. Судя по позе, он уверен, что от жары в Арктике ещё никто не пострадал. В торце палатки вблизи койки стоит обычный раскладной дачный столик, на котором красуется стопка свежевымытых мисок. За ним, расположившись на вьючных ящиках, устроились автор этих строк, заполняющий дневник при свете свечи, и предводитель местных геологов, который напряжённо рассматривает карту, время от времени прерывая беседу своего коллеги с Риммы Федоровной вопросами типа:
— У тебя на 55-й точке менделеевская?
При свете другой свечи Соболевская и Платонов перебирают крупу, причём Женя делится со своей напарницей соображениями доверительного характера:
— Мне начальником экспедиции быть нельзя. Начну за порядок бороться, дров наломаю, всё останется как прежде…
Компанию дополняет пёс Бим, которого вообще-то в палатку не пускают. Однако, с каждым днём он всё дальше и дальше проникает вглубь нашей кают-компании, умильно поглядывая на людей и приучая их к своему присутствию. В описываемые дни Бим дипломатично оставляет снаружи лишь кончик хвоста. В ответ на реакцию Риммы Федоровны:
— Ты куда лезешь, мерзкая собака!
Бим неохотно отодвигается на два-три сантиметра. Выступление Соболевской поддерживает только Женя, который задаётся вопросом:
— А нельзя ли его перевоспитать?
Как писали в старинных романах – молчание было ему ответом. Преданно заглядывая в глаза всем и каждому, Бим (сметлив, шельма!) остаётся, где был. В обществе отсутствует лишь Поляков – в уединении соседней палатки он погрузился в чтение романа «Жизнь и судьба» В.Гроссмана, в особо сильных местах выражая своё восхищение такими междометиями, что проникая через бурную атмосферу и многочисленные брезенты, он достигает ушей Пимы Федоровны, вызывая ответную реакцию:
— Лёша! Это совсем не литературно!
Постепенно мурлыканье приёмника и тепло от печки на фоне непогоды создают своеобразный эффект, когда ощущение уюта (хотя и своеобразного) переходит в желание поспать и люди не спеша, один за другим, в одиночестве разбредаются по спальным мешкам в своих палатках.
«11.09.88. С утра тишина, стихает волнение. Очень неплохая видимость. Берег завален морской капустой и округлыми обломками льда. Нас не слышат, но мы перехватили в эфире переговоры отряда Матвеева, откуда поняли, что к ночи судно подойдет к нам. Всеобщий энтузиазм, Ильин запел, начались сборы…Из-за непогоды ещё не видели звёзд, хотя сумерки уже плотные. Какое удовольствие ходить по лагерю налегке, не увёртываясь от ударов ветра с пронизывающим бусом».
Судно пришло только через сутки. Волнение не затихало, и каждый рейс дюральки доставался ценой жестоких мучений. Женя умело лавировал, обрабатывая каждую волну, и за четыре рейса мы эвакуировали лагерь и перебрались на судно. Какое блаженство высушить мокрую робу и принять горячий душ! При виде свежего хлеба, яблок и даже арбуза мы забыли о недавних мытарствах. Просто спать в сухой койке в каюте без иллюминаторов и без промозглого буса с порывами леденящего ветра – уже комфорт.
На следующий день высадили Соболевскую и Градусова в бухте Чухновского, немного восточнее Русской Гавани. Сюда в 1957-1959 годах мы за пару часов добрались от нашей экспедиционной базы в бухте Володькиной. Я снова ощущаю прикосновение к своему новоземельскому прошлому, «когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли», хотя, и не только чушь…Снова вижу горы Весёлые, засыпанные снегом, и характерный профиль горы Верблюд на севере полуострова Шмидта. От нашей якорной стоянки до базы экспедиции МГГ всего 5-6 километров. Стоит тишина, отчётливо слышен перестук движка оттуда, из Русской Гавани. Лютой завистью завидую Римме Федоровне и Ильичу, которым через несколько дней предстоит туда выходить.
В ночном переходе в залив Иностранцева ещё раз снял локатором ледники Рыкачёва и Карбасникова. Тут уж не до сна, лови момент. Определённо, моя работа не укладывается в рамки порядка, как его понимает Женя. Мне бы не хотелось будить его среди ночи – к счастью, живём мы в разных каютах. С рассветом – суровый зимний пейзаж заснеженного побережья, совсем иная картина, чем две недели назад. Серое море лишь усиливает впечатление суровости. Обстановка и восприятие почти по Стивенсону:
С ночи норд-вест поднялся и нас под утро загнал
В залив, где кипят буруны между клыками скал…
Сам залив Иностранцева так велик, что ветер разводит здесь порядочную волну, а небольших бухт в его пределах нет. Кое-как стали на якорь у мыса Пинегина. Дождался, пока судно на якоре развернуло по ветру, и в пять утра отснял локатором ледники Павлова и Иностранцева.
Стоит повозиться, потому что поведение ледников не совсем обычное. Разумеется, В.Баренц этот участок побережья видел, включая залив, но на карте его не показал – очевидно, как и у Р.Л.Самойловича в 1926 году, ледник заполнял его целиком. Также обстояло дело и во времена плаваний норвежских промышленников в конце 60-х годов XIX столетия. Залив впервые обнаружил Г.Я.Седов в 1913 году, причём на своей карте он показал как ледники Павлова и Иностранцева в пределах акватории залива соприкасаются своими краями. В 1927 году здесь побывал Р.Л.Самойлович, который особо отметил: «Никакого залива здесь нет; два глетчера, разделённых высокою нунатакою, сходятся друг с другом и опускаются непосредственно в море». Наконец, на карте 1952 года снова показан залив, причём за предшествующие двадцать лет ледник отступил на восемь километров – самое большое отступание у ледников Новой Земли в ХХ веке. С тех пор больших изменений здесь, кажется, не произошло. Кстати, ледник Иностранцева – самый большой из всех ледников, с которыми пришлось иметь дело в этой части Новой Земли, больше, чем ледник Шокальского.
Высадились как обычно вчетвером. Вытащили дюральку, мы с Женей пошли на юг, Ильин с верным Лёхой – на запад. Температура примерно три градуса ниже нуля, дует сильный ветер. С моря то и дело заряд за зарядом, очень неустойчивая погода. Иногда куски неба пронзительной синевы, за заливом то и дело пятна золотистого солнечного света – играет невидимое солнышко. Проходит очередной заряд, выключая игру солнечного света, дальняя перспектива меркнет, несутся косые струи снежных хлопьев, обильно налипая на нашу робу. Изредка открывается нечёткая панорама залива с огромной скатертью ледника Павлова на противоположном берегу и массой плоских, похожих на столовые айсбергов на переднем плане. Из серого облачного месива тут и там возникают вершины и гребни, чтобы через минуту скрыться среди промозглого тумана, и затем снова возникнуть в разрывах совсем в другом месте. Выпавший снег ужасно усложняет работу – мало того, часто приходится «копытить» (новое для меня слово по аналогии с добычей корма оленями в зимнее время), извлекая образцы из-под снега. Он лишил нас восприятия цветовой гаммы пород, когда отдельные оттенки и переходы цвета очень помогают зрительному выделению свит в процессе маршрута. Добывать мелкие раковины и обломки из замёрзшей рыхлятины морен – сплошная мука. На обеденный перекус остановились в ледяном гроте, за шумом примуса прислушиваясь к лихому посвисту ветра, наблюдая, как у входа проносятся снежные вихри. Позади короткое полярное лето.
Во второй половине дня – густой снегопад и уже без просветов, временами с полной потерей видимости. Даже не удалось сфотографировать фронт ледника Иностранцева. Заснеженная приморская равнина выглядит печальной и умиротворённой. Маршрут, конечно, каторжный – всего 15 километров за 9 часов, но дело мы сделали. Можно и возвращаться…
Волнение у берега нас уже не пугает, каждый знает, что делать. На брёвнах-катках (благо плавника хватает) скатываем, выбрав момент относительного затишья, нашу посудину в море. Первыми в неё прыгаем мы с Алексеем и, упираясь шестами, удерживаем нос навстречу волне. Остальные, тоже выждав, когда пройдёт очередной гребень, проталкивают корму вперед, и, видимо, на остатках последних сил седлают непослушную дюральку, отплясывающую твист или шейк на всех волнах сразу. Дальше держим нос навстречу волне до тех пор, пока заведётся мотор…А дальше – вперед, к судну, в тёплую каюту, где нет ветра и можно обсушиться. Однако, прежде предстоит помучиться, работая с талями на заснеженной палубе. Трудно упираться, когда ноги скользят по ледяной корке на металлическом настиле, и порой кажется, что наша дюралька, вздёрнутая на стреле чуть ли не под самые облака, вот-вот обрушится на наши головы. К волнению мы привыкли настолько, что не замечаем его и вспоминаем о нём, когда наш «ковчег», повисший на стропах, уподобляется маятнику.
На следующее утро (было уже 15 сентября) без приключений высаживаемся на низкую, заваленную ледяными обломками галечниковую стрелку у правого (восточного) борта ледника Чаева. Только он, да невысокие горы в основании полуострова Шмидта отделяют меня теперь от Русской Гавани, по прямой что-либо километров пятнадцать. Одинокая палатка на кромке заснеженной суши и моря, забитого айсбергами. Леха, оглядевшись вокруг, очень к месту пропел:
— Куда вас, сударь, к чёрту занесло, неужто вам покой не по карману?
Пожалуй, это самый ледниковый лагерь из всех в этом сезоне. Синевато-зелёные фронтальные обрывы едва не нависают над палаткой, зелёные туши айсбергов заполнили залив, и валы окатанных морем ледяных обломков завалили прибрежную гальку. На белом снегу начала зимы ложатся синие тени и багряный отблеск низкого солнца.
Не перестаю удивляться способности людей вживаться в самый неприспособленный для жизни ландшафт. После высадки ту же нашли пресную воду и плавник, поставили палатку с печкой, разобрали наше экспедиционное добро, приготовили ужин – и вот уже блаженствуем в спальниках, предаваясь воспоминаниям под равномерные вздохи наката и приятное потрескивание печки в местах, которые нормальному человеку не приснятся и в самых страшных снах. Спальник прогревается собственным теплом минут через пятнадцать, прежде чем усталость возьмёт своё и почувствуешь, как погружаешься в блаженную дремоту, оставляя за пределами палатки все заботы и печали.
Утром по лёгкому морозу начали с Женей подъём по правому борту ледника, который выглядел гораздо хуже, чем оказался в действительности. Полно снега, порой до полуметра. Каким-то образом Платонову удалось нащупать оленинскую свиту. Разумеется, эти наблюдения предстоит сбивать с теми, что выполнит в маршруте Ильин. Чем выше, тем пейзаж всё более зимний. Сверху отчётливо вижу знакомые места вплоть до гор Бастионы и Дальние, включая полуостров Литке. Неплохо видны и горы ЦАГИ. Правда, добираться к ним по глубокому снегу будет непросто. От увиденного в груди шевелится что-то тёплое и слегка щемит сердце.
На следующий день Ильин с Платоновым ушли в маршрут вместе, своё задание получил и Алексей, а я остался камералить. Соответственно, было время поразмышлять по результатам сезона.
Что значит продолжительный ряд наблюдений! По затратам сил и средств эту экспедицию никак не сравнить с 26-ти месячным пребыванием на Новой Земле во время МГГ 1957-1959 годов. Тогда, создавая гляциологию Новой Земли по сути на голом месте, мы лишь в малой степени вышли за пределы из сугубо новоземельских проблем, хотя были, как я уже писал, и удачные решения (расчёт возможности смены типов ледообразования, контроль балансовых расчётов по разной методики). А теперь по результатам короткого полевого сезона, похоже, можно судить о развитии оледенения Новой Земли с позиций планетарного процесса, или, наоборот, использовать информацию о поведении ледников Новой Земли для характеристики природного процесса в масштабах планеты.
Возвращается Платонов и делится своими впечатлениями. Разбивая лёд, буквально на последних остатках воды, он кое-как ухитрялся мыть шлихи. Долго отогревает у печки опухшие красные руки и в тысячный раз клянётся «завязать», не делать глупостей, не искушать судьбу, покончить с ненужной героикой и вшивой романтикой, причём с подкупающей искренностью. В разгар его выступления вернулись маршрутники, и с сочувствием внимают пылким речам Полякова, даже в меру поддакивая в наиболее сильных местах, преисполненные тех же примерно соображений и столь же успешного воплощения их в жизнь.
Между тем конец полевого сезона не за горами. 18 сентября вместе с Платоновым мы сделали маршрут вдоль левого борта ледника Рыкачёва. Практически погода без перемен, много солнца и холодного злого ветра, от которого ломит лицо. По лёгкому потрескиванию под ногами догадываемся, что пересекаем озёра, засыпанные снегом. Часто следы песца и медведя. Много осыпей и морен, поэтому короткий пятнадцатикилометровый маршрут получился изматывающим. Убедился, что левый участок фронта ледника Рыкачёва нанесён мною правильно.
На следующий день ледник Чаева устроил нам шикарные проводы. Его громоподобные салюты следовали один за другим и вскоре берег был полностью блокирован эскадрами айсбергов и даже очертания дальнего морского горизонта, прежде прямые и чёткие, стали напоминать иззубренную пилу. Целый флот новорождённых айсбергов выходил на просторы Баренцева моря.
«Лабазируем» лагерь (то есть укрываем оставленное добро). Только самое необходимое берём с собой. Незадолго до полудня 19 сентября выходим в путь по свежевыпавшему снегу, поначалу невольно приноравливаясь к следам прежних маршрутов, дальше по свежему нетронутому снежку. Погода за нас – безветрие, солнце закрыто лёгкими облаками, над ледником синяя опаловая дымка. Обильно «пускаем пар» на подъёмах, не жалея сил.
Я легко опознал издали две узкие и глубокие долины, рассекавшие горный массив ЦАГИ с севера, потому что побывал здесь в маршрутах в мае 1959 года в сопровождении Жени Дебабова, кока экспедиции МГГ. Как я помнил, днища долин были заняты небольшими подпруженными озёрами клиновидных очертаний. Три часа, пересекая ледник Чаева поперёк, мы шли к этим горам в связках, обходя небольшие зоны трещин, и с каждым часом горы ЦАГИ вырастали в размерах, открывая всё новые и новые детали. Когда с разницей в тридцать лет, я, наконец, сомкнул свои новоземельские маршруты, оказалось, что озеро Экспедиции (так мы назвали его во время МГГ наряду с другими объектами) в восточной из долин не изменилось. Зато в западной, где мы решили стать лагерем, уровень озера Укромного упал на несколько десятков метров, о чём свидетельствовал хаос рваного льда, отдельные ледяные глыбы на старых озёрных уровнях по склонам вмещающих долин и другие характерные признаки. Среди этого дикого ландшафта наша палатка заняла слишком скромное место, и только шипение примуса да свет свечи выдавали присутствие людей, которые скромно отметили сорокалетие своего командира в обстановке, вполне подходящей для геолога-полярника.
На следующий день маршрут по горам ЦАГИ в «мороз и солнце, день чудесный». Для меня это поход на сопровождение, своих наблюдений на этот раз немного, только фиксация очевидных изменений по сравнению с картой, составленной по аэрофотоснимкам залёта 1952 года, с которого так много утекло воды. Идём вдоль западной кромки гор и, слава богу, коренные породы здесь более свободны от снега, чем на участке между ледниками Рыкачёва и Чаева – видимо, поработала бора. Ничего, кроме снега и камня, даже лёд не выходит на поверхность, нет следов медведя или песца, таких обычных там, на побережье. Крик птицы не нарушал первозданную тишину этих мест, которая казалась ещё отчётливей при вкрадчивом шелесте позёмки. Оснований расслабляться не было, и всё-таки мысли невольно уносились куда-то на тридцать лет назад, и любые признаки того времени сильнее заставляли биться сердце.
Вот гурий, который я поставил на вершине северного массива ЦАГИ в июне 1958 года – кто знает, может быть, он кому-то и пригодится. Какой-то тёмный предмет резких прямых очертаний иногда возникал на севере, по направлению к тому месту у морены, где во время экспедиции МГГ 1957-1959 годов проходила разборка грузов для наших санно-тракторных поездов. Остатки балка – но какого? Анахорет или «Вилла Бажевых»? По крайней мере, какой-то из них мог оказаться в этом месте с учётом смещения со льдом за истекшие десятилетия.
Мы пересекли депрессию в средней части гор ЦАГИ и начали подъём к южному пределу этого хребта. Постепенно истоки ледника Шокальского развернулись у нас перед глазами в виде обширной мульды, ограниченной с юга Барьером Яблонского. Это у его подножия в июле 1958 года погиб наш Олег, один из участников экспедиции МГГ, один из нас – такое не забывается! Сейчас со склонов ЦАГИ место гибели Яблонского просматривается очень хорошо и легко опознаётся по холмикам морены в оазисе Анахорет, бараньим лбам, которые выходят на поверхность ледника в километрах двух-трёх севернее Барьера Яблонского. Кстати, само название Анахорет дал Олег. Вот такие грустные воспоминания возникают здесь много лет спустя. Кажется, они стали для меня главным содержанием моего последнего рабочего маршрута полевого сезона 1988 года, когда кондовый полярник на какое-то время превратил в рефлектирующего интеллигента, состояние которого выражено в строках, написанных совсем по другому поводу, с той лишь разницей, что снег у нас оказался сентябрьским, а не февральским:
Когда я вернусь…Ты не смейся, когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли,
по февральскому снегу
По еле заметному следу – к теплу и ночлегу-
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой
зов оглянусь –
Когда я вернусь…
(стихи А.Галича)
Никто больше так не выразил жажду возвращения, пережитого мной там, на Большой Земле и здесь, в Арктике, когда десятилетиями живёшь словно в двух несопоставимых измерениях двумя разными жизнями, и, чтобы быть самим собой, иначе нельзя…
На следующий день 21 сентября по солнечной погоде с лёгким морозцем мы пошли в Русскую Гавань, пересекая ледниковую перемычку, соединяющую ледники Чаева и Шокальского севернее гор ЦАГИ. Тридцать лет назад это было одно из самых спокойных мест в округе, таким оно и осталось. По глубокому снегу мы вышли по направлению к перевалке, протаптывая по свежему снегу глубокую борозду. Окрестный рельеф всё больше и больше принимал знакомые очертания, сбережённые памятью до той поры, которая, наконец, наступила. Стоило жить эти десятилетия так, как они были прожиты, потому что иного пути у меня, чтобы достойно вернуться сюда не было. Непросто было оставаться все эти годы самим собой, но, кажется, это удалось, потому что очередной виток человеческой жизни и судьбы полярника отчётливо стал повторяться по координатам пространства.
Двухглавые Бастионы за ледником нисколько не изменились, но даже в бинокль я так и не разглядел гурия на их гребне, который я выставил в те далёкие годы. Возможно, время и свирепые здешние ветры расправились с ним. Не осталось гурия и на морене у перевалки – видимо, кто-то разобрал его, рассчитывая найти неизвестно что. Обычно альпинисты и туристы ставят такие знаки в качестве свидетельства пребывания, вкладывая записку. В прошлом такой смысл в гуриях видели и некоторые полярники старой школы, такие как Р.Амундсен. Нам же во время МГГ просто в голову не приходило оставлять следы нашего пребывания – совсем другие заботы владели нами. Для нас смысл постройки гуриев заключался в другом – эти каменные знаки служили нам в качестве приметных навигационных знаков или опорных геодезических пунктов. Кто-то разрушил памятники МГГ так же, как раньше гурий Седова на мысе Утешения или поморские кресты на острове Богатом – увы, иные традиции, достойные сожаления, слишком живучи. От перевалки, место которой я нашёл достаточно легко, вся панорама побережья с горами Ермолаева и Весёлые на переднем плане словно ожила, потому что воспоминания стали обретать реальное, хотя и неполное воплощение. Без карты можно было легко опознать каждую складку местности, залитой солнечным светом, в лучах которого море казалось буйно-синим, а горы ярко рыжими. Впереди нас ждал конец экспедиции, и мы выходили к людям, по которым успели соскучиться. Ещё с перевалки ниже по леднику я увидел странные скопления чего-то тёмного, наподобие маленьких холмиков, резко отличных от всего, что можно встретить на леднике. И действительно, пересекая небольшой выступ ледника Шокальского, достигавший озера Усачёва, я увидел тёмную груду слева от нашего маршрута – думаю, это были руины нашего стационара Барьер Сомнений. Пересечение Усачёвского языка стало поводом, чтобы вспомнить события начала февраля 1958 года, едва не завершившиеся трагедией, когда наш трактор, сбившись с пути, чуть не свалился с обрывистого ледникового фронта в озеро Усачёва.
Движение по азимуту могло завести нас в очередную зону трещин, и я дал совет держаться ближе к горе Ермолаева, которая вопреки шабашу безвременья все самые страшные десятилетия сталинского культа оставалась главным ориентиром Русской Гавани и таковым пребудет и впредь.
Как раз у подножия этой горы, когда до полярной станции оставалось всего километра три, настало время обеда, а порядок - есть порядок. На этот раз аппетита у меня не было. Мне порой казалось, что под снегом сохранились следы гусениц наших тракторов той далёкой поры, хотя, разумеется, рассчитывать на это было невозможно – и поверхность ледника осела, да и сами морены изменились много раз. Даже зона трещин, получившая в те годы выразительное название «Голубой ад», выглядела не столь эффектно. Очень странное ощущение возвращения, когда так трудно совмещается в сознании время и пространство, и слегка кружится голова, причём появляется ощущение истомы, словно в конце зимовки накануне прихода судна…
Снова тронулись и тут же наткнулись на свежие следы – это были люди из отряда В.П.Матвеева, завершившие свою работу в этом районе. Вот и сомкнулись наши рабочие маршруты – всё по плану, ничего неожиданного. На ходу пытаюсь выяснить ещё одну загадку тех далёких лет. В ноябре 1958 года в маршруте на леднике я попал с Севой Энгельгардтом в условиях полярной ночи ещё и в жестокую бору. Арктика тогда нас помиловала на самом гребне гор Весёлых, но место нашего спуска я с наступлением светлого времени так и не нашёл…Не вижу ничего пригодного для спуска и сейчас – но ведь спустились же! Видно, эта загадка останется со мной до конца.
К полярной станции мы прошли по краю ледника, и вот, наконец, между моренных холмов увидали радиомачты и постройки полярной станции, за которой на возвышенности полуострова Горякова прямо на небосклон проектировались метеобудки и флюгера. Но и здесь изменения – другие мачты, вместо трёх домов появился современный четвёртый. Вот мы и дошли, и первой нас встречает девица лет шести, а память подсказывает – в то далёкое время детей здесь не было.
Через несколько десятилетий, через Шпицберген и Антарктиду, через Северную Землю и Северный Морской путь я вернулся туда, где началось моё становление полярником. Говорят, возвращаться в молодость опасно. Но я не хотел бы стать тем двадцатипятилетним, потому что совсем не уверен, что мне бы удалось бы всё то, что удалось. Какой ценой, это уже разговор для профессионалов. Но, думаю, сознание того, что мы выдержали тогда наши 26 месяцев на этих берегах, осталось с нами на всю жизнь, и это уже общечеловеческое ощущение преодоления и обретения самого себя. Мы сами выбирали тогда свой долг и сами исполняли его, как понимали, и это позволило нам сохранить себя в ту пору, когда общество неотвратимо шло к своему кризису и тяжёлой перестройке.
Кто теперь вспомнит наше терпение, наш риск, наш страх и нашу боль? Наверное, это и не важно, наверное, гораздо важнее было сделать то, что мы сделали. Конечно, плата оказалась жестокой, не случайно только часть продолжила свою полярную службу, но и это не в упрёк тем, кто ушёл из Арктики. Для меня почему-то важно, что Каневский до сих пор срывается в Арктику при первой возможности, что Зингер продолжает и продолжает командовать Шпицбергенской экспедицией, хотя при наших законах это не зачтётся ему в пенсии. Хорошо, что появились ещё ребята, которые видят смысл вкалывать в Арктике вопреки мнению большинства и в обществе, и в науке. Значит, не зря мы выстояли здесь в МГГ…
Я в одиночестве посетил могилу Олега Яблонского, которую мы вырубили в скале и завалили огромными камнями, водрузив рядом обелиск из лиственничного бревна, принесённого морем. За три десятка лет здесь ничего не изменилось, только здешние ветры истрепали фитильный темляк на ледорубе. Эта могила будет стоять, когда не будет всех нас, и надпись на могильной плите расскажет об одном из нас. Может быть, не сумев сберечь нашего товарища, мы постарались устроить его последнее прибежище, подумал я.
Совсем рядом было место ещё одной трагедии тех лет. После страшной боры в конце марта 1959 года на припае бухты Воронина мы подобрали тело Толи Афанасьева, гидролога полярной станции, а в километре от нашей базы, уже в Володькиной бухте, обнаружили на грани гибели его помощника Зиновия Каневского. Всё это было с нами, и на их месте мог оказаться каждый из нас.
Немного осталось от нашей экспедиционной базы в бухте Володькиной. Уцелели лишь склад и строение бывшей механической. На месте жилого дома следы пожарища с грудой горелого кирпича, скелеты кроватей, проржавевшая металлическая посуда и другой мусор забвения…Неужели это были мы, такие молодые, не худшие среди своих сверстников, решившие связать свою судьбу с Арктикой? И я ощущаю, как сердце начинает глухо стучать в моей груди и от непрошенной солёной влаги щиплет в глазах. Поднимаю голову, ветер бросает мне в лицо пригоршню мелкого острого снега, и я медленно возвращаюсь в осень 1988 года на хмурых берегах Русской Гавани.
Ну, всё – прощай, ещё раз прощай, Русская Гавань, не поминай лихом! Затягивая расставание, огибаем остров Богатый и ненадолго останавливаемся в заливе Откупщикова, чтобы привязать локатором фронт ледника Шокальского, который с той поры отступил на несколько сот метров. Теперь можно и домой…Когда я вернусь…- куда, домой? В Русскую Гавань?...
Спало напряжение, сезон по сути дела уже закончен. Погода приличная, качка в пределах нормы, в сумерках по левому борту смутные очертания полуострова Литке и Панкратьева. Трудно отпускает Новая Земля, где после многих испытаний мне многое удалось и напоследок не хочется упустить чего-то ещё. Однако, пока острова у побережья заслоняют фронты ледников и для глаза (если бы дело было днём), и для локатора.
Луна крадётся среди рваных облаков и как много лет назад зыбкая «дорога к счастью» лежит на ночной морской глади. В ходовой рубке спокойно и уверенно распоряжается старпом, я слышу его голос:
— Держать двести тридцать!
— Есть держать двести тридцать, - «репетует» рулевой.
В ходовой темно, чтобы рулевой и вахтенный штурман видели ситуацию по курсу, и только шкалы приборов слабо подсвечены, чтобы не слепить вахтенных. Когда открывается дверь в рубку, свет в коридоре также автоматически включается. Занимаю своё место у локатора, и каким-то образом смутные очертания полубака, мачты с оснасткой, временами проектирующиеся на подсвеченные луной облака, попадают в некий унисон с бунинскими строками:
Стой со сжатыми скулами,
Как чугун тяжелы,
Ходят жадно акулами
Под тобою валы.
Правь рукою железною:
Из-под шатких снастей
Небо высится звездное
В грозной славе своей.
Определённо, начало последнего четверостишия относится к старпому, а всё остальное вполне про нас, тех, что стоят вахту, разбирают полевые материалы или просто спят в койках. У меня на экране появляется бухта Жан с небольшим участком фронта крупного краевого ледника Кривошеина. Очень неплохое изображение, по сравнению с картой здесь изменения очевидны. Надо брать эту попутную информацию.
Пока наношу на карту замеренные пеленги и расстояния, снова мысленно обращаюсь к истории, причём недавней. Названия на здешних берегах давал В.А.Русанов: Жан – в честь своей возлюбленной, Кривошеина – в честь главноуправляющего земледелием и землеустройством, финансировавшего его экспедиции. Дальше к югу ледники Вилькицкого и Норденшельда также «крестники» В.А.Русанова. однако в 50-х годах, когда идеологизация нашей повседневной жизни явно вышла за рамки здравого смысла, эти названия стали исчезать с карт, причём по разным причинам. Например, имя Норденшельда во время борьбы с космополитизмом не отвечало уже запросам власть предержащих. Ни в чём не провинившегося перед Советской властью начальника Гидрографического управления А.И.Вилькицкого (это его имя было присвоено леднику), благополучно умершего в 1913 году, редакторы новоземельских карт той поры спутали с его сыном Б.А.Вилькицким, действительно эмигрировавшим из Архангельска в 1920 году накануне вступления в город красных. Возможно, просто не стали разбираться по лености и разделили ледник на два. Так на картах появился (надо додуматься!) ледник Глетчер Северный и ледник Глетчер Южный, эдакий всплеск бюрократическо-картографической мысли! При всей благонамеренности уровень редакторов той поры был невысок, потому что на карте остались имена Кривошеина (последний премьер врангелевского правительства в Крыму) и Шульгина, правого деятеля Государственной Думы и активного белогвардейца, в ту пору отбывавшего солидный срок в сталинских лагерях. Определённо, карты во все времена хорошо отражали свою эпоху – ещё раз убеждаюсь в этом.
Вот на экране появляется фронт ледника Вилькицкого – так я его и называю, не идти же на поводу у перепуганных перестраховщиков от картографии, оформивших документ своей эпохи. Чёрт, с ними, с дешёвками, пора действовать…
Скоро залив Норденшельда с одноимённым ледником. Название заливу дал в 1871 году норвежский зверобой Х.Иоганнесен. Особо уточняю – только назвал, поскольку ещё в 1835 году П.К.Пахтусов на карбасе прошёл от полуострова Адмиралтейства до Горбовых островов 8-9 июля практически за сутки. Хотя он и не сообщает о попутных работах, очертания берега на позднейших картах задолго до плавания Х.Иоганнесена говорят сами за себя – залив показан там, где положено. Возможно, это сделано по сведениям помора И.Я.Гвоздарёва (1812-1851), на которого ссылается М.Ф.Рейнеке, обрабатывающий материалы П.К.Пахтусова после его смерти. Не случайно на некоторых картах (например, в описании плавания австрийской экспедиции под начальством Генриха Бурбонского) этот залив заслуженно носит имя И.Я.Гвоздарёва, погибшего на Шпицбергене в результате пиратских действий экипажа ладьи «Григорий Богослов» - увы, бывало с нашими поморами и такое. Хотя залив Норденшельда современных карт видали спутники В.Баренца, его реальное открытие принадлежит П.К.Пахтусову и И.Я.Гвоздарёву.
Ещё одна интересная малоизвестная историческая деталь. Этот участок побережья картировал в 1919 году (в разгар Гражданской войны!) Н.В.Розе, работавший тогда в составе белой Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана под начальством Б.А.Вилькицкого, первооткрывателя Северной Земли. Если бы удалось найти съёмки Н.В.Розе, пусть необработанные, можно было бы уверенней судить об изменениях ледников в этой части Новой Земли. Где-то сбоку крутится и другая мысль – а не отправился ли этот питомец Петербургского Университета на Новую Землю подальше от ужасов классовой бойни. Кажется, это ему удалось, да вот ленинградская блокада не пощадила.
— Старпом, можно поближе к берегу в залив?
— Если науке надо, то можно.
Определённо, старпом - хороший мужик. Кажется, я обнаглел.
— Притормозиться на пяток минут, пока буду работать локатором, можно?
— Отчего не можно, если надо…
Так на завершении рейса я отснял в ночном переходе положение фронтов ледников Кривошеина, Вилькицкого, Норденшельда и Глазова, охватив своими наблюдениями около 80 процентов всех ледосборов основных выводных языков покрова в бассейне Баренцева моря. Вот теперь начинается настоящий пир науки, как назвал состояние исследователя, которое переживаю я, сам В.А.Русанов! чтобы прийти в себя от предвкушения ожидаемого, поднимаюсь на палубу глотнуть свежего воздуха и буквально купаюсь в потоках лунного света, заливающего море вокруг и хребты с ледниками на побережье Новой Земли. Совсем как тогда, в далёком октябре 1956 года…Впрочем, чисто внешнее сходство – пейзажное, а, главное, я сам уже давным-давно совсем другой, увы…Многое из помыслов той далёкой поры мне удалось претворить, но многое кануло безвозвратно. И тем не менее, как говорил одноногий Джон Сильвер (да простит меня читатель за обращение к отнюдь не положительному герою): «Дело есть дело»…
Спускаюсь в штурманскую рубку и, обложившись источниками, начинаю то ли анализ, то ли синтез всех и вся, добытого в поле за последние месяцы и не только. Спустя час получается такое, что дух захватывает, и сон уже не в сон, когда усталость от напряжения вытесняется всплеском острого интереса – а что дальше?
Определённо, ночная серия результатов подтверждает затухание амплитуды колебаний новоземельских ледников на всём протяжении побережья Баренцева моря от Петерсена до Глазова на фоне стационарного процесса – это однозначно, причём по четырём периодам.
Но и это не всё – отчётливо проявляется планетарность, глобальность природного процесса, в котором участвуют ледники Новой Земли. Кажется, в моих руках надёжный конец, потянув за который можно вытянуть всю совокупность природного процесса такого размаха и масштаба, что дух захватывает. Пока идёт просто интересный материал, не более, но интуиция подсказывает – копай глубже! Хорошо, что поступление тепла в полярные широты совпало с отступанием ледников и сокращением площади морских льдов, но всё это в пределах нормы…А вот отчего одновременно потеплели воды Баренцева моря? Подъём уровня Мирового океана тоже ложится в систему причин и следствий – очевидно, во время потепления таяли не только ледники Новой Земли, но это понятно…
Накурившись до одури, я тупо таращил глаза на очередной график – это было изменение скоростей вращения нашей планеты. В книге, которая оказалась, к счастью со мной, он был построен совсем в другом масштабе, чем пользовался я, но мне удалось схватить главное – определённо, максимум потепления в Арктике пришёлся на пик возрастания скорости вращения Земли! Я тут же схватил циркуль и стал перестраивать этот график в едином масштабе с теми, что уже вычертил, заслонив от соблазна полученную ранее информацию листом карты. Спустя полчаса я с нетерпением смахнул карту в сторону – и едва не закричал от ощущения удачи: практически все кривые шли или параллельно, или в противофазе и, главное, совпадали с изменениями скорости вращения Земли, которое – это было ясно – определяло развитие процесса в трёх средах – в атмосфере, в Мировом океане и в ледниках на суше в единой системе природных взаимосвязей!
В изнеможении я поднялся по трапу и долго вдыхал влажный холодный воздух, пытаясь уяснить смысл своего открытия в серенькой мгле наступающего рассвета, который с каждой минутой становился всё отчётливей. Кажется, я сделал своё дело – и с этой мыслью я почувствовал, как гнетущая усталость обрушилась на мои плечи. Запас энтузиазма или адреналина вдруг истощился, и мне оставалось лишь дотащиться до койки с ощущением выполненного долга.
Утро 29 сентября застало наше судно у мыса Сухой Нос, и на этом очередной новоземельский вояж был практически закончен. Моё возвращение к Новой Земле, о чём мечтали многие участники экспедиции МГГ 1957-1959 годов, состоялось. Много лет назад я выбрал в Арктике Новую Землю и не пожалел о своём выборе. Она много взяла и много дала, по-своему, она оказалась щедрой. А расставания – это удел нашей профессии, и к этому пора привыкнуть. И если не хочется прощаться – значит, всё было не так уж плохо, в молодости ты не ошибся в своём выборе и тем более не стоит жалеть в конце жизненного полярного маршрута, затянувшегося на десятилетия. И я говорю – спасибо тебе, Новая Земля!
