Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Снежной тропой, сборник туристских очерков с предисловием Л.Л. Бархаша, ОГИЗ – Физкультура и туризм, Москва, 1936 г.
В очерке А.Новикова и Д.Арманда рассказывается о двух экспедициях в Хибины. Первая имела целью поиск места для летней турбазы и была проделана в зимних условиях на лыжно-гужевом транспорте. Вторая – лыжная экспедиция ЛенОПТЭ, разрабатывающая маршруты для туристов на Кольском полуострове. В очерке описаны различные трудности и способы их преодоления, как то: спасение во время снежного обвала, продвижение в условиях сильного ветра, бурана, ночевки в лесу без спецснаряжения, ориентировка в лесу и в горах.
А. Новиков и Д. Арманд
На лыжах по хибинским тундрам
Хибинские горы лежат в западной части Кольского полуострова между двумя большими озерами: Имандрой и Умбозером (Умпъявром). С запада они непосредственно подходят к линии Мурманской железной дороги.
Хибинский горный массив не велик (на 35 км он простирается с севера на юг и на 45 км — с запада на восток), но в живописности и разнообразии ландшафтов мало уступает горным хребтам Кавказа. Горы здесь достигают высоты 1250 метров. В долинах текут многочисленные незамерзающие зимой ручьи, на которых много порогов и водопадов. Самое крупное из озер— Б. Вудъявр. На берегу его создан новый город Хибиногорск, ныне Кировск. Город вырос там, где были обнаружены колоссальные минеральные богатства, главнейшими из которых являются апатит (содержит фосфаты, идущие на удобрения), нефелин (содержит алюминий) и многие другие. Социалистическое строительство в Хибинах: рудники, фабрики, электростанция, совхозы, железная дорога, соединившая Кировск с железной дорогой, идущей на Мурманск.
Хибины — это будущий зимний туристский и спортивный центр. Здесь изобилие тренировочных гор. Здесь можно пройти по очень интересным лыжным маршрутам. В то же время Хибины находятся сравнительно недалеко от Ленинграда и Москвы.
Лыжно-гужевой транспорт
А. Новикова
Мы использовали новый вид транспорта: лыжно-гужевой. Изобрел его консультант Ленинградского областного совета ОПТЭ; желаем ему самому ставить рекорды в области этого способа передвижения груза, а мы предпочитаем вернуться к старому — вьючно-рюкзачному.
Нас было пятеро. Трое тащили нарты за длинную веревку, двое, подталкивали их сзади. Наши нарты — это сани, поставленные на лыжи, которые служили полозьями. Нагружены они были месячным запасом продовольствия и прочим походным снаряжением.
Был ясный морозный апрельский день. Снег скрипел под полозьями. Полярное солнце сильно пригревало. Позади остался Хибиногорск (город еще не был переименован в Кировск), рудничный поселок с гигантской лестницей апатитовых карьеров, аммоналовые склады. Попрощавшись с патрулем — красноармейцами, охранявшими склады и проверившими наши пропуска, — мы углубились в пустынную гористую тундру, где нельзя было встретить ни человеческого жилья, ни свежего следа до самого Умб-озера. Еле заметная, занесенная снегом оленья тропа, извиваясь по дну долины, вела нас к Лопарскому перевалу. Два горных массива: слева Кукисвумчорр, справа Юкспор возвышались над ложем занесенной снегом, но не замерзшей под ним реки Лопарки.
Чем дальше, тем круче вилась тропа, и тем труднее было тащить тяжелые нарты. Несмотря на утомительный путь, мы все же любовались ослепительно-белыми вершинами гор, резко выделявшимися на фоне ярко-голубого неба. Мороз крепчал, ноги в горных ботинках начинали мерзнуть. Мы спешили. Необходимо было засветло перебраться через перевал и спуститься до лесной зоны. Нельзя полагаться на погоду: хибинские бураны налетают внезапно, залепляют глаза хлопьями снега, сбивают с пути, иногда они продолжаются несколько суток, и горе путешественникам, которых они захватят на вершине или перевале.
Последний участок подъема был очень крут. Отдохнув перед ним и с трудом стронув примерзшие нарты, мы двинулись на приступ. По команде: «Раз, два, взяли!» продвигали нарты.
В мертвой тишине гулко разносилось эхо наших криков. Мы сильно измучились и уже теряли надежду добраться до верха, когда подъем внезапно прекратился. Мы повалились на снег отдыхать.
Однако нельзя было терять много времени. Быстро сделав фотографические съемки, начали спуск. Скалы раздвинулись, перед нами открылся прекрасный вид. Тропа уходила вниз к реке Тулье. Далеко на дне долины и на сбегавших к ней склонах виднелся лес. Вправо и влево уходили горные массивы, увенчанные на севере высочайшей вершиной Хибинских гор — Лявочорром.
Возникло новое затруднение: тормозить нарты оказалось не легче, чем тащить в горы. Как ни упирались мы ногами, сняв лыжи, нарты неудержимо волокли нас вниз. Мало того: приходилось по пути разравнивать твердые снежные гребни, чтобы не поломать полозьев.
Наконец добрались до леса. Вначале деревья еле доходили нам до пояса. На высоте около 500 м лес состоял из карликовых берез — кустообразных, с корявыми, угловатыми сучками и изломанными, часто почти стелящимися по земле стволами. Но по мере спуска березки становились все выше. Вот появились ели. Вскоре хвойный лес, хотя и низкорослый, окружил нас со всех сторон.
Наст исчез, нарты стали проваливаться и вскоре опрокинулись. Желтым пятном растеклось по снегу подсолнечное масло — весь месячный его запас. В таких случаях главное — не растеряться. Поставили нарты и положили в бидон весь пропитанный маслом снег. Все равно кашу варить придется на талом снегу, так почему не применить для этого «консервированную эмульсию»?
Вскоре, выбрав подходящее место, разбили лагерь. Утоптали снег, навалили еловых ветвей, в центре развели костер. Сели ужинать. Надо было восстановить силы.
Натянув валенки и полушубки, залезли в спальные мешки. Но сейчас же начали стучать зубами. Мороз не превышал —20°. Очевидно, Ленинградское ОПТЭ снабдило нас недоброкачественными мешками. Пришлось по очереди поддерживать костер. Среди ночи у самого лагеря возились и кричали куропатки.
К утру мороз усилился. Позавтракали и тронулись в путь. Тропа шла лесом по долине реки Тульи. Река была засыпана снегом, но между снежными мостами кое-где виднелась вода. Идти было трудно: снег рыхлый, дорогу часто пересекали овраги. Только на ровных площадках болот мы отдыхали. Летом они непроходимы, а к концу зимы были покрыты твердым настом и прекрасно держали нас и нарты. Мы шли пешком, положив лыжи поверх провизии. Вспоминались рассказы Джека Лондона о «белом безмолвии». Тишина. Бесконечная пелена ослепительно сверкающего снега. Нельзя было определить, сколько прошли, сколько осталось. Никто из нас раньше не бывал в этих местах. У всех была одна мысль: скоро ли Умб-озеро? Начинало темнеть, мороз все усиливался, сильно мерзли ноги.
Уже в сумерках показался залив Умб-озера Тульилухт с построенным на берегу рыбачьим поселком.
Все немногочисленное население его высыпало нам навстречу. Рыбаки удивлялись, как мы тащили на себе такие тяжелые нарты через Лопарский перевал. Они поместили нас в своем общежитии. Мы разулись, отдирая примерзшие к ботинкам носки. Настенко отморозил палец. Ужинали с огромным аппетитом, много выпили чаю. В избушке было жарко, но нас «успокоили»:
— К утру зуб на зуб не будет попадать.
Отоспавшись за две ночи, мы встали поздно. Опять светило солнце. В этот день нам предстояло пройти по льду на юго-восточный берег Умб-озера. В Тульилухте нам удалось получить оленей для перевозки груза. Позавтракав, мы наблюдали, как их ловят. Ни один олень не подпускает близко человека. Лопари осторожно подкрадываются к стаду и бросают длинный аркан. Олени шарахаются в стороны, но аркан не знает промаха, намеченная жертва, пойманная за рога, остается на месте. После этого собаки снова сгоняют стадо, и ловля продолжается.
Нам дали 13 оленей-ирвасов (самцов), так как вечером прибыл начальник группы т. Коровин с другой частью груза. На четырех упряжках поместились не только вещи, но и три лыжника. Коровин и я отправились на лыжах.
Умб-озеро имеет в ширину 10-20 километров, а с севера на юг простирается почти на 60 километров. Наст был превосходный, ветер дул в спину. На средине озера у двух островков мы дождались оленей, которые вышли позже. Коровин сел на нарты, а я прицепился сзади на веревке. Олени, подгоняемые шестами, бежали быстро, и скользить за ними на лыжах было очень приятно.
Пройдя около сорока километров, мы увидели в бинокль на берегу избушку — Умбозерский погост (погостами на Кольском полуострове называют поселки), цель нашего путешествия. Погост состоял из четырех изб: в трех жили лопари, а четвертая принадлежала ОПТЭ.
Целью нашего путешествия было подыскать место для организации летней базы, откуда можно было бы совершать вылазки для исследования Кольского полуострова. Сначала предполагалось устроить такую базу на Верхне-Пайских озерах, в 30 километрах к востоку от Умбозерского погоста. Но когда мы прибыли в погост и собрали подробные сведения об озерах, стало ясно, что место выбрано неудачно, так как озера окружены непроходимыми болотами. Мы захотели проверить эти сведения. Но на другой день началась оттепель. Дважды пытались, борясь с подлипом, выйти на гору Иккегепахк, но безуспешно. В лесу натолкнулись на свежие следы медведи. Об этом сообщили лопарям. Они убили медведицу с двумя медвежатами, подняв их из берлоги.
Коротали время, играя в шахматы и знакомясь с бытом лопарей, их обычаями и промыслами. Если бы и подморозило, мы не могли идти дальше: необходимы были палатки, которые должны были прийти из Ленинграда.
Тщетно прождав несколько суток, мы при первом же морозе отправились назад в Хибиногорск по дороге, огибающей с юга Хибинские горы и выходящей к станции Титан. Снова впряглись в нарты. Увы, они не полегчали, как ни усердно мы истребляли провизию. Дело в том, что мы купили изрядное количество оленьего мяса. Весь путь составлял 48 километров. В 8 км от погоста у истоков р. Умбы стояла изба гидрометриста, а еще в 20 км — избушка, построенная для охотников и путников председателем райсовета ОПТЭ и районным прокурором тов. Захаровым и потому именуемая «прокурорской».
Дорога в лесу была прорублена, но не наезжена, извилистая и ухабистая. Сбиться с пути было нельзя, но выбиться из сил — сколько угодно. Мы тащили нарты с утра до вечера. Стемнело, а избушки все еще не было видно. Остановились в лесу. Я пошел на разведку. Признаюсь, мне было немного жутко. Ночью легко заблудиться или, еще хуже, наткнуться на медведя. Пройдя около полутора километра и не найдя избушки, я повернул назад. Вдруг впереди что-то затрещало, ко мне приближался черный силуэт. К счастью, это был не медведь, а всего только Коровин, вышедший мне навстречу.
Вернулись к товарищам и заночевали под елками. Спать было тепло, так как мороз едва доходил до — 5°.
Встали в три часа и вскоре тронулись в путь. Нарты часто опрокидывались. Они сильно расшатались. Наконец, они совсем развалились. Мы столпились вокруг. Что делать?
Решили послать Коровина в Хибиногорск за помощью. Остальные в рюкзаках перетащили половину груза в избушку, находившуюся в 5 км от места ночлега. Оставшийся с нартами Чижов немного починил их, так что можно было дотащить их до избушки.
В избушке была железная печка и нары. Стены были хорошо проконопачены. Затопили печку. Скоро стало тепло. Мы улеглись спать. Уже ночью нас разбудил извозчик, высланный Захаровым из Хибиногорска нам на помощь. Его лошадь застряла в снегу, не доезжая 3 км до избушки. Он поужинал с нами и пошел ночевать к лошади.
Наутро он привез на себе сани, мы поместили на них груз и, впрягшись, тронулись в путь. Вскоре добрались до лошади.
Погода стояла прекрасная, на ногах снова были лыжи. От Пирротинового ущелья пошла наезженная дорога. Лошадь бежала рысью, мы не отставали от нее. В Хибиногорской базе нас ожидал отдых.
Обвал и подлип
Д. Арманд
Я долго искал партнеров для поездки в Хибины. Обошел всех знакомых туристов завода Динамо, останавливая и уговаривая каждого парня, носившего ковбойку. Тщетно! От всех слышал стереотипный ответ:
— Нет, уже лучше я летом поеду в Алупку.
И я решил ехать один. Первая поездка на Север сделала меня навсегда «хибинским патриотом». В Ленинграде я направился в областной совет ОПТЭ. Был выходной день, и я застал только дежурного сотрудника.
— Нет ли попутчиков в Хибиногорск?
— Хибиногорск? Не слыхал. Наши туда не ездят, наши ездят в Парголово.
И я отправился один.
К счастью, на другой день моего пребывания на Хибиногорской базе туда приехала экспедиция ЛенОПТЭ, имевшая задание разработать лыжные маршруты на Кольском полуострове. Я очень обрадовался.
На другой же день ленинградцы отправились в трехдневный маршрут. Я присоединился к ним. Вышли с вечера, чтобы заночевать в доме отдыха ИТР в долине Юксопорлака, последнем обитаемом пункте на пути к цели нашего похода — южной части Умбозера.
На рассвете разбились на две партии. Я попал в партию, начальником которой был Коровин, опытный альпинист, побывавший на Памире. Кроме него, в ней были Регель, экспедиционный работник Академии наук, и Эккельман, иностранный турист. У последнего было прекрасное туристское снаряжение: теплые и непромокаемые вещи, два фотоаппарата с дюжиной сменных объективов и светофильтров, удобные никелированные дорожные принадлежности и пр. Рюкзак его весил около 22 кг, а у ленинградцев по 18 кг и у меня 13 кг.
Наша задача была найти короткий путь в долину Вуоннемиока через «Ущелье дразнящего эха» вместо обычного кружного пути через перевал Юкспорлак. Шли цепочкой по отлогому подъему и вскоре дошли до полосы облаков. Видимость — на расстоянии 10 метров. Слева вырос крутой откос. Мы долго обходили его, ничего не видя и все время постепенно подымаясь. Потом начался спуск. Неужели это и есть разыскиваемый нами перевал? Что-то уж очень легко он нам дался. Я спустился метров на 100, чтобы разведать дорогу, и вдруг наткнулся на свежую лыжню. Крикнул товарищам. Вместе мы стали тщательно изучать следы таинственных незнакомцев, пытавшихся отнять у нас славу открытия нового перевала. Вскоре мы догадались, что это были наши собственные следы. Ущелье кончалось замкнутым горным цирком, который мы незаметно в тумане обошли кругом. После этого мы дали себе зарок почаще взглядывать на компас.
Отступать не хотелось. Пока мы петляли, нас догнала вторая группа под командой Новикова.
— Вон наверху виднеется какая-то дырка, полезем к ней, — сказал Коровин.
Мы простились со второй группой и начали карабкаться по очень крутому подъему. В рыхлом снегу можно было держаться, несмотря на крутизну. Шли зигзагами, поминутно теряя из вида друг друга и перекликаясь. Я, как наименее нагруженный, прокладывал лыжню и ушел метров на 50 вперед. Эккельман отставал. Он вспотел, тяжело дышал: сказывалась тяжесть его рюкзака. Я радовался, что ассортимент московского магазина «Турист» не позволил мне так сильно обременить себя.
Казалось, подъему не будет конца. Мы шли уже около двух часов. Снег сливался с облаками. Нельзя было разобрать, куда шагать дальше — вверх или вниз.
Внезапно я почувствовал, что стою на ровном месте. Подъем кончился. Бодро я сделал несколько шагов и вдруг с ужасом почувствовал, что лечу в бездну. «Обрыв, лавина,— пропал!»— мелькнуло в голове. В следующий момент я почувствовал, что качусь по крутому склону, увлекая за собой тонкий пласт свежего снега. Засунув палки подмышку и чертя остриями их по склону, я старался затормозить. Это вскоре удалось. Я повис на палках на твердом, почти отвесном склоне. Лавина прокатилась мимо. Беспомощно дрыгая ногами, я не находил точки опоры. Отчаянно кричал:
— Осторожно, стойте — обвал! Временами смутно различал нависший надо мной метрах в 30 карниз: мела вьюга. Вот вверху появилась голова: очевидно, кто-то лежал на снегу и его держали за ноги. Мелькнула надежда: нет ли у ленинградцев веревки. Крикнул:
— Киньте веревку!
Увы, ее у них не оказалось. Руки устали, окоченели, слабо врезавшиеся в обледенелый снег острия палок легко могли соскользнуть. Я уже решил разжать руки и попытаться скатиться на дно обрыва. Но вот ветер разогнал облака, и я увидел под собой отвесную пропасть — хаотически наваленные глыбы скал. Сжав левой рукой палки, я освободил правую руку, осторожно достал из кармана финку и воткнул ее в твердый обледенелый снег. К счастью, под настом чувствовался более рыхлый слой. Тогда я быстро вырезал квадратик наста, поджал одну ногу, отстегнул затвор крепления и с размаху воткнул лыжу задним концом в образовавшееся отверстие. От движения палки сорвались, и я повис, держась на только что воткнутой лыже. Выдержит ли наст?.. Выдержал! Подтянувшись, я сел верхом на торчавшую лыжу. Несколько минут отдыхал. Затем принялся вырезать другую дырку в насте, на полметра выше. Снял вторую лыжу, воткнул, перелез на нее, рядом воткнул палки.
В течение 30-40 минут, выбивая так отверстия в насте, я одолел 20 м до карниза. Товарищи спустили несколько связанных палок и втащили меня на узкий гребень, который я так опрометчиво принял за плато. Они были напуганы не меньше меня — решили, что я погиб.
Шли по гребню к северу, прощупывая каждый шаг. Местами гребень был так узок, что ноги разъезжались на разные склоны. Наконец он оборвался крутым спуском. Мы стояли как бы на мысу, вдающемся в колеблющееся море облаков. Решили спускаться. Первым ринулся в молочное море Эккельман. Склон изобиловал камнями, внезапно выраставшими из тумана, но Эккельман так ловко лавировал между ними, что я удивился: вот что значит швейцарская тренировка! Иногда, не имея возможности увернуться от каменной россыпи, он садился в снег, но тотчас же вскакивал, круто поворачивал и снова несся вниз. Мы с трудом поспевали за ним, стараясь не терять из вида друг друга.
Так спустились в долину, немного не доходя перевала Юкспорлак. К перевалу вели следы группы Новикова. Сделав большой крюк и убедившись, что сократить путь нельзя, мы пошли по этим следам. Перевал был легкий. Выйдя на него, мы остолбенели, увидев залитую солнцем долину Вуоннемиока. Облаков как не бывало. Прокатив по следам Новикова километров 5, мы убедились, что он со своим отрядом повернул в боковое ущелье. Идти туда не входило в наше задание, и мы двинулись, держась границы леса, по склонам Расвумчорра, Коашвы и Китчепахка. Около последнего мы сделали привал. Коровин пошел на вершину, чтобы ориентироваться, а мы занялись фотосъемкой.
Никогда не забуду этого места. Низкорослый, весь обледенелый лесок из карликовой березы. Лучи солнца искрились в ледяных сосульках, играя всеми цветами радуги. Ветер качал ветви, и они издавали мелодический звон, как серебряные бубенцы. Лес уходил далеко вниз, а на другом берегу долины вдали голубел громадный хребет Эвеслогчорра.
Коровин вернулся. Он наметил ориентир: квадратное озерко к югу от Умб-озера. Он полагал, что там находятся истоки реки Умбы и стоит избушка гидрометриста, в которой мы собирались ночевать.
Спуск с Китчепахка был очень утомительным. Идти прямо или змейкой — слишком круто, приходилось съезжать в одну сторону, тормозя с упора на левую ногу. Постепенно мы перешли на торможение палками между ног или сбоку. Надо сказать, что этот способ торможения неоднократно спасал нас от поломки лыжи, а сломав лыжу, мы вряд ли смогли бы добраться до жилья.
Вошли в лес, широкой полосой отделявший горы от Умб-озера. Он весь был завален буреломом, изобиловал валунами и глубокими ямами, на дне которых лежал очень глубокий, рыхлый снег. Однажды, когда шедший впереди меня Регель кувыркнулся в такую яму, я даже не сразу сообразил, как его откапывать — настолько глубоко утонул он в снегу.
Часами мы двигались по этим непролазным буеракам. Поминутно взглядывали на компас, придерживаясь взятого азимута — 150°. С Китчепахка было видно, что по дороге на квадратное озеро мы должны пересечь два маленьких озерка. Темнело, когда мы дошли до первого из них. У второго мы ободрились: скоро достигнем цели. Но за ним появилось третье, четвертое... Перелесок, озерко, болото, опять перелесок, опять озерко и т. д. Измученные брели мы в темноте, чиркая спичками, чтобы взглянуть на компас.
Вот и большое озеро, но избы не видно. Решили ночевать в лесу. Нашли у опушки полукругом стоявшие ели. С открытой стороны воткнули лыжи и палки, привалили к ним ветви. Из ветвей же устроили вокруг костра постели. Поблизости оказалась незамерзшая речка, кто-то даже провалился в нее по колено на радостях: не надо было растапливать снег. Ночлег получился удобный. Поели досыта и завалились спать, оставив у костра дежурного. У нас не было ни палатки, ни мешков, теплое пальто — только у Эккельмана. На счастье мороз был 2—3°. Снег постепенно таял под костром. Огонь уходил все ниже. За ним опускались и развешанные для просушки ботинки и носки. Среди ночи костер опустился так глубоко, что Коровин рухнул в него вместе со своей еловой постелью. Хвоя мгновенно вспыхнула, а он, тотчас проснувшись, стрелой вылетел из дыма и пламени.
Когда рассвело, мы увидели, что перед нами не озеро, а большая луговина. Позавтракав, двинулись дальше. Вскоре нашли квадратное озеро. Но избы гидрометриста не было видно. Решили пересечь озеро на лыжах. Идти было трудно. Сначала объясняли это усталостью, но потом поняли: начинался подлип. Мы чувствовали себя, как мухи на липкой бумаге. Лесом совсем нельзя было идти, по лужайкам и озерам кое-как еще могли тащиться. Путь назад был отрезан: до гор не добраться. Надо было во что бы то ни стало найти избу. Раз померещилось, что видим избу, сделали крюк в 4 километра. Вместо избы оказалась пустая летняя лопарская вежа. Решили выйти на Умб-озеро. Но странно: громадное озеро, простирающееся на десятки километров и находившееся, безусловно, где-то рядом, потерялось. Коровин и я по очереди четыре раза влезали на высокие ели, высматривая дорогу: кроме бесконечных лесов и болот, ничего не было видно.
Упорно шли на север, принимая все меры для борьбы с подлипом: каждый час смазывали лыжи, каждые десять минут сменяли передового, сбивали с лыж палками налипавший снег, старались идти по кустам и еловым ветвям. Все же двигались со скоростью 1½ км в час. Мучила жажда. А тут еще следы росомах, рысей и медведей. В пятый раз решили взобраться на ель... и увидели Умб-озеро.
К нему мы вышли около 4 часов дня. Мнения разделились: кто предлагал идти на Тульилухт, кто на Умбозерский погост, кто в Хибиногорск. К счастью, участники нашей группы оказались настолько дисциплинированными, что, высказав свое мнение, предоставили решать командиру. Все помнили случай, как двое туристов, заблудившись во время бурана, поспорили и разошлись около ущелья Рамзая; один из них кое-как добрался обмороженный до Хибиногорска, а другой выбился из сил и был съеден росомахами.
Коровин решил идти к погосту. Большой риск: провизии оставалось на один день, а путь углублялся в тундру: не найди погоста в тот же день — и все кончено. Погост должен был лежать на траверсе Елового острова и горы Иккегепахк. Острова не было видно, а гор оказалось две — решай, которая из них Иккегепахк.
Уже смеркалось, когда, остановившись для очередной чистки лыж, кто-то из нас заметил на берегу крышу хижины. Она виднелась в глубине залива, отделенного от озера заросшей деревьями косой. Лишь в одном месте был просвет, сквозь него и выглядывала крыша. Страшно подумать: остановись мы несколькими шагами дальше, и прошли бы мимо погоста, в пустыню, где нет ни одного селения.
С чувством облегчения повернули на юг. Подлип сразу уменьшился. Подойдя ближе, мы поняли, что попали не к Умбозерскому погосту, а к злосчастной избе гидрометриста, которую уже отчаялись найти. За день мы прошли едва 15 километров.
У гидрометриста стояли проезжие лопари с несколькими упряжками оленей. По двору, словно куры, бродили куропатки. Лопари рассказали нам, что вокруг в лесах несметные богатства зверя и дичи, а в озерах — рыбы.
Выспавшись, мы наутро двинулись к станции Титан по оленьей дороге. Шли шесть часов, надеялись встретить там группу Новикова, но никаких следов ее не оказалось. Опять начался подлип и густой снегопад. Когда решали, куда же двинуться дальше, из-за деревьев выехала подвода. Ехавший в погост рыбак сообщил нам, что хорошая наезженная дорога из Пирротинового ущелья начинается по другую сторону куста, около которого мы спорили.
К десяти часам вечера мы добрались до станции Титан.
В два часа ночи, усталые, вернулись на базу в Хибиногорск.
Буран на вершине
А. Новиков
Группа Коровина ушла вперед. В моей группе было 4 человека. Все были опытные лыжники — горняки и хорошие физкультурники, но никто из них, кроме меня, раньше не бывал в Хибинах. Мы сразу почувствовали, что наши рюкзаки очень тяжелы: от 16 до 18 кг.
Подъем становился все круче, туман — гуще. Пот лил с нас градом. В тумане мы прошли мимо поворота на перевал Юкспорлак и догнали первую группу. Внезапно начался спуск, и вскоре мы, к своему удивлению, пересекли собственную лыжню. Оказалось, что Эккельман, который вел колонну, незаметно отклоняясь от крутого склона, описал круг по котловине и вернулся к своим следам.
Снова разделились. Наша группа вернулась несколько назад искать пропущенный Юкспорлак, а Коровин, обнаружив в облаках какую-то подозрительную «дырку», повел свою группу к ней по чрезвычайно крутому откосу.
Скоро мы нашли путь к перевалу. Подъем на Юкспорлак очень легкий. Перевал представляет собой узкий коридор, разделяющий горы Юкспор и Расвумчорр. Нависшие скалы, клубящиеся облака придают перевалу мрачный вид. Тем больше было наше изумление, когда, сразу за перевалом туман рассеялся и перед нами открылась долина Вуоннемиока, вся залитая солнцем. Мы ринулись вниз, забыв про тяжелые рюкзаки. Небо было совершенно чистое, и лишь вдали над озером Порокъявр стоял небольшой туман.
Спустившись по правому берегу Вуоннемиока до начала леса, сделали привал. Затем начали подъем на северное плато Расвумчорра вдоль безыменного притока Вуоннемиока. Путь был сплошь усеян камнями. Между ними мы увидели оленя, который спокойно разгуливал на близком от нас расстоянии. Хотя у нас было с собой ружье, но стрелять мы не стали: в случае удачной охоты нам нечего было бы делать с оленьим мясом.
Ущелье окончилось отвесным полуцирком, и нам пришлось свернуть в сторону. Отсюда подъем пошел круче, и мы едва могли одолевать его на лыжах. Склон перешел в узкий каменистый гребень. Решили сделать пешую разведку. Отправились я и Рымкевич, взяв с собой только палки. До конца гребня, казалось, рукой подать, но расстояния в горах всегда обманчивы. Мы шли более часу, прежде чем убедились, что гребень проходим.
Вернувшись к товарищам, мы подкрепились завтраком, взвалили на плечи рюкзаки и лыжи, все вместе тронулись в путь, прыгая по камням, проваливались по пояс в снег. Сильно мешали лыжи и палки. Местами снега почти совсем не было — его сдул ветер. Особенно опасно было идти по нависшему над отвесным обрывом снежному карнизу. Но другого пути не было. С великим трудом добрались до вершины и легли отдыхать на снег. Вершина представляла собой плато длиной в несколько километров с небольшим уклоном на север. Отдохнув, двинулись по плато. Шли, как по равнине. В километре к северу увидели, что на нас надвигается туман. Белые хлопья его наползали из ущелий и кулуаров. Они двигались быстро, соединяясь, окружая нас со всех сторон. Горы тонули в облаках, превращаясь в острова и совсем исчезая. Потеряв всякую видимость, мы еще с километр продолжали двигаться вперед, внимательно глядя под ноги. Внезапно я увидел, что плато кончилось у самых наших ног отвесным обрывом. Двинулись вправо, вдоль его края — все та же пропасть. Попробовали пройти влево. Начался небольшой спуск, но вскоре и он закончился обрывом.
Остановились. В лицо подул резкий ветер. Начался снегопад. Карнизы задымились пушистыми хвостами. По плато змейками закрутилась поземка. Стало еще темнее. Начался страшный хибинский буран. Мы находились на высоте 1027 метров, отрезанные от всего мира отвесными непроходимыми обрывами. Единственное спасение — вернуться по тому же гребню, по которому поднялись. Забыв про усталость, бросились назад, подгоняемые ветром по уклону плато. Снегопад усиливался с каждой минутой, и лыжня местами совсем исчезла. Чтобы не потерять ее, развернулись шеренгой. У всех была одна мысль — лишь бы найти каменистый гребень.
Но вот мы на гребне. Мы знали, что в Хибинах каждое плато, каждая долина имеют свой микроклимат, и, когда в одном месте свирепствует буран, рядом может быть хорошая погода. Это объясняется тем, что на Севере облака ходят очень низко и легко задерживаются хребтами гор.
Мы надеялись, что в долине Вуоннемиока найдем защиту от ветра. И наши надежды оправдались: пройдя опасный карниз и падая от усталости, мы кое-как добрались до леса. Уже темнело. Близ опушки развели костер, утоптали вокруг него снег, навалили еловых ветвей.
Прежде всего, утолили жажду, которая мучила нас целый день. После этого появился огромный аппетит. Дружно навалились мы на баранину и другие продукты.
Не рассчитывая на ночевку в лесу, мы не взяли с собой теплого белья. От спальных мешков, испытанных нами в прошлом году, мы в Ленинграде категорически отказались. Поэтому жались к костру, поддерживая его всю ночь. Спали неважно, так как один бок мерз, другой грелся. Наутро у всех на одежде оказалось множество мелких дырочек, прожженных искрами от костра.
Наутро снова туман. Повторить попытку перехода через Расвумчорр было бессмысленно. Решили вернуться на базу старой дорогой через Юкспорлак.
Заключение
В суровых природных условиях Хибин турист-лыжник встречает немало неожиданностей: внезапные бураны, туманы, резкие изменения температуры, сильные ветры, лавины. Все это заставляет постоянно быть настороже, уметь находить выход из затруднительного положения, тщательно подготавливать снаряжение и разрабатывать маршрут.
Но не нужно думать, что путешествие по Хибинам зимой — сплошное испытание на выносливость. Там часто бывают тихие солнечные дни, когда можно ходить на лыжах обнаженным до пояса.
Живя на базе ОПТЭ, можно прекрасно провести отпуск, поправить свое здоровье.
Чтобы облегчить туристам путешествия по дальним маршрутам, нужно было бы построить несколько избушек-приютов, лучше всего — на озере Пай-Кунъявр и в долине Вуоннемиока. Если эти опорные пункты будут созданы, в Хибинах не останется ни одного уголка, недоступного туристу-лыжнику.
В художественном очерке С.Болдырева описана зимняя экспедиция на реку Воронья, имеющая целью проведение топографической съемки и метеонаблюдения. Приведены отрывки из дневника. Описан быт экспедиции и работа в трудных условиях низких температур.
С. Болдырев
Река Воронья
Странный человек этот Виктор. В детстве он уплывал далеко в море, тонул... Падал со второго этажа. Теперь он говорит, что пойдет на медведя, если увидит в снегу его следы.
Мерно постукивают колеса поезда. За окном вагона ночь. На столике перед окном качается белый алюминиевый котелок.
Нас, участников экспедиции на Кольский полуостров, пятеро.
— Я зоолог и знаю, как поступать в таких случаях, — упрямо говорит Виктор, — Горный медведь — это редкость.
— Зоолог? — иронически спрашивает Славка, — плохой же ты зоолог!
Виктор, зоолог экспедиции, встает и, посвистывая, выходит из вагона. Мы знаем, что он будет висеть на подножке вагона, беззаботно разглядывая звезды.
— Антропоморфное, — тихо бурчит вслед ему Славка.
В переводе на русский это значит: человекообразное. Славка — метеоролог и этнограф экспедиции.
Он — скептик и сомневается во всех затеях Виктора. Но часто, вникнув в спорный вопрос, неожиданно с ним соглашается. Славка всегда что-нибудь изучает.
— Вставайте, девушки! — кричит Виктор, неожиданно вбегая в купе. — Над поездом северное сияние!
Среди нас нет ни одной девушки. Это его манера обращаться к нам. Волосы Виктора обсыпаны снегом. Он ищет шлем.
Мы быстро соскакиваем с полок.
Уже вторые сутки поезд мчится мимо белых озер Карелии. Северное сияние слабо проступает на звездном небе. Сжимая руками перила дрожащих мостков тамбура, мы разглядываем иглы этого загадочного света. Одним он освещал путь славы и побед, другим... обломки их кораблей. И мы невольно думаем о своем «завтра», когда плечо к плечу, с нартами, пойдем в тундру. Вспомнилось и недавнее «вчера»: накладные, ящики с галетами... Нам сочувствовали, нам завидовали, наконец, нас жалели:
— А сколько вы командировочных получаете?.. Ничего? Ну, так вам много платят?
— Нет.
— Тогда все это вам вместо денег дается?.. Опять нет? Так зачем же вы тогда едете?
Многим казалось невозможным выполнить то, что мы «затеяли». Топографическая работа зимой, в условиях тундры, считалась фантастикой.
— А попробуйте подкручивать металлические винты дальномера на морозе голыми руками! Пока еще никто не пробовал «снимать» тундру зимой.
— Ничего, попробуем, увидим, — отвечали мы...
— Вот вам и сполохи,— задумчиво роняет Славка.
— Север,— тихо вторит ему Виктор.
— Ребятки, — слышится взволнованный голос начальника экспедиции.— Мы будем дружить всю жизнь. Когда-нибудь вспомним, как ехали в нашу первую экспедицию на Север.
— Погуляем, что ли, по Лапландии? — говорит Славка, соскакивая с подножки вагона. В снег летят рюкзаки, тюки со спальными мешками, лыжи. Тяжелый ящик с фотопластинками попадает в мои объятия. Я отбрасываю его и отбегаю в сторону. Не до того: из моего фотоаппарата вылетают прямо в снег кассеты, словно отработанные гильзы из пулемета. Я стою по пояс в снегу. Огромная голубоватая тундра начинается сразу у полотна дороги. Поезд трогается, а «девушки», спрыгивая на ходу, сбрасывают последние вещи. Собираем тюки и ящики, разбросанные на несколько метров вдоль полотна дороги.
***
«... Здравствуйте, дорогие родители, ваш сын находится на 67° северной широты, за полярным кругом... По сторонам — горы, между ними — Пулозеро. Стоит мороз градусов в 20. Ветер на 6 баллов. Спим в комнате в спальных мешках...» — так писал один из нас вскоре после «высадки».
Пулозеро — это ворота в тундру. Почти каждый день отсюда в Ловозеро — «столицу» оленеводческой тундры — уходят оленьи райды (райда — вереница оленьих упряжек), груженые сахаром, мукой, крупой и одеждой. Здесь расположены продовольственные склады, кооператив, почтовое отделение, лесозаготовительный пункт и отделение треста «Апатит».
Мы должны забросить в Ловозеро весь свой груз на оленях и затем идти в снежную пустыню по реке Воронье. Завтра из пяти человек четверо уходят в горы через ущелье Рамзая к Хибиногорску. (Тогда Хибиногорок не был еще переименован в Кировск). С оленьей райдой, сопровождая груз, пойдет Славка. Оставить без охраны приборы и продовольствие экспедиции, даже несмотря на честность лопарей, рискованно.
Из дневника:
1. «Вчера вместо соли в макароны был насыпан сахар. Есть предложение открыть курсы для переподготовки завхоза». 2. «Между участниками экспедиции и зоологом часто возникают споры. Обсуждается вопрос, брать ли топор в Хибинские горы. Зоолог решительно высказывается «за», чем и решает исход спора. Оказывается, топор пригодится для зоологических целей — при встрече медведя». 3. «Крест в огороженном участке с метеорологическими приборами весьма прозаического происхождения. Оказывается, метеорологическая станция построена на кладбище». 4. «К вечеру нам нужны олени, чтобы забросить груз в Ловозеро. Председатель пьет чай вместе с ямщиком колхоза. Оба лопаря вспотели, волосы их прилипли ко лбам, лица покраснели... Они похлопывают себя по животам и пьют, пьют... Как только мы начинаем говорить об оленях — председатель большими вопрошающими глазами смотрит на нас и начинает рассказывать бесконечную историю о сдохшем олене: как бежал этот олень, как он тяжело дышал, как он падал и как наконец еще успели воткнуть нож в затылок оленя, прежде чем он сдох. Мы узнаем, что у оленя в ногах есть тонкий, как ниточка, мозг и что, по мнению председателя, все дело именно в этой ниточке».
Но оленей мы все-таки получаем. В темноте две упряжки сбегают за полотно дороги по направлению к тундре. Мы в последний раз жмем руку Славке, одетому в лопарскую малицу.
Виктор говорит:
— Во всяком случае, в Москву ни слова.
— Ладно.
— Сначала телеграфируй в горную станцию Академии наук.
— Ладно!
Внезапно Славка бросается к нартам, перевалившимся на один бок. Он скрывается в темноте, и кто-то из нас кричит ему вслед:
— Не забудь вазелин, 30 градусов мороза!
В небе повисли рваные лохмотья северного сияния — оно всегда появляется над тундрой, когда сильно падает температура.
Мы уходим в избушку.
***
— Дальше идти нельзя. Лесная зона кончилась, — говорит Виктор.
Погода Лапландии изменчива. Утром, когда мы вышли в горы со станции Имандра, сияло солнце, окруженное радужными кольцами. Это значило, что воздух был наполнен тончайшей ледяной пылью. Но когда мы поднялись выше зоны хвойных деревьев, гигантская белая портьера тумана и снега задернула зеленоватое небо, закрыла солнце и наконец всю долину ущелья Рамзая. Мы были на высоте 250-300 метров над уровнем моря. Остановились, опершись о лыжные палки, и нагнулись, чтобы можно было перебросить рюкзак повыше на спину. Снег понемногу оседал под лыжами.
— Большой привал, — сказал начальник экспедиции, поднося близко к глазам часы.
Мы вышли в горы без теплой обуви, в горных ботинках, со спальными мешками без утепления, рассчитывая пройти ущелье Рамзая до горной станции Академии наук в один день.
Скинули рюкзаки и устроили привал под большой елью. Завхоз распределил порции завтрака. Мы сидели в снежной яме под елкой, слушая, как пел ветер в вершинах деревьев.
— Я хочу сказать вам одну вещь, — смущенно начал завхоз. — Дело в том, что сегодня день моего рождения. Я хотел объявить вам это на горной станции, но сегодня мы туда не придем.
— Пора двигаться, — поднялся начальник экспедиции, заглядывая на часы.
— Я не могу, — сказал Виктор.
— Почему?
— Я должен сходить на Арбат за тортом.
Смеясь, мы тронулись дальше.
Ветер усиливался, температура падала. Начинало темнеть. Мы двигались гуськом, опасаясь потерять друг друга. Виктор шел впереди, прокладывая лыжню. Наконец он остановился.
— Дальше идти нельзя, — опять сказал он.— Предлагаю справлять день рождения завхоза под елкой.
Начинался буран.
***
Ветер со скоростью 10 метров в секунду гонит туман. Упираясь ногами в сугробы, пошатываясь, почти ложась на ветер, Славка еле успевает следить за стрелкой анемометра, мечущейся по кругу шкалы. Мы видим, как он напрягается, стараясь схватить взвившуюся веревку от спускового механизма прибора.
Опять потерян день. Ловозеро встретило нас крепким морозом. Славка, обрадованный нашим возвращением с гор, усмехаясь, смотрит на нас четверых, сидящих на полу и дружно растирающих обмороженные пальцы ног.
Горнолыжные ботинки ОПТЭ не выдержали тундры: при —22° они становились точно деревянными, кожа промерзала насквозь, а чулки покрывались инеем. И вот мы пятый день сидим в Ловозере, районном центре, и дожидаемся, пока мастерская «Мехлапландия» изготовит пять пар теплой обуви из оленьей шкуры.
На сто двадцать километров от железной дороги по зимнику, через девственную тундру, через замерзшие озера и болота надо скакать на оленях к этому районному центру, этому форпосту советской культуры. К нему сходятся пути из тундры от нескольких погостов, разбросанных на огромных расстояниях друг от друга. Сюда на женскую конференцию делегатки прибывают на оленях из погостов, находящихся на 200-250 километров. Их не пугает 5-6-дневная дорога. Съезд приступает к работе. Женщины говорят о своих нуждах с твердой уверенностью, что это не пустые слова, что нужды их будут удовлетворены. Они обращаются за помощью или советом к съезду.
Воронежский погост, в этом году охваченный сплошной коллективизацией, просит муки и соли для обеспечения рыбной путины: через два дня к нему из Ловозера тянется вереница нарт, нагруженных этим продовольствием. Воронежский колхоз заводит у себя коров — это целый переворот для оленеводческого хозяйства. Делегатки, волнуясь, рассказывают, что их колхоз имеет много болотной травы, кто-то даже привез показать зеленое сено этой травы. Они хотят купить двух коров.
Ловозерский колхоз имеет стадо оленей до 3000 голов. Олень здесь это — транспорт, это — пища, это — одежда, это — постель. Из оленьих жил выделываются нитки, которыми шьются малицы и пимы. Но до сих пор олень не был обеспечен должным уходом. Не было ветеринарной помощи, иногда олени загонялись, беспланово велся убой — все это приводило к упадку оленеводческого хозяйства. Лишь коллективизация помогла восстановить его и развить.
В будущем на Воронье, примерно в среднем ее течении, в глухой тундре будет выстроена ветеринарная оленья лечебница. Здесь пасутся стада, и ветеринарная помощь им необходима.
За несколько дней, пока мы ожидали свои пимы, в Ловозере прошло несколько съездов. За женским съездом последовал съезд бедноты, в свою очередь сменившийся отчетными собраниями Ловозерского колхоза. Казалось, помещение красного уголка никогда не пустует, всегда оно полно лопарями и приезжими работниками из Ленинграда или Мурманска.
В Москве мы так много говорили о Ловозере, о Нивке, речке, впадающей в Воронью, что теперь, когда мы наконец-то должны увидеть все это воочию, нас охватило нетерпение; разведка уходит тогда, когда еще не стих ветер.
Вечером, при свете огарка, разведчики рассказывают нам про Воронью. Мы жадно ловим каждое слово.
— Воронья красивая..., она пошире Москвы-реки.
Наверное, в сотый раз мы водим пальцами по зеленому полю карты, на котором отныне ляжет новая промеренная линия сегодняшней разведки.
Завтра мы покидаем гостеприимное Ловозеро и идем в тундру, туда, откуда сейчас порывы ветра несут снежную муть, застилающую стекла окон.
Когда глаза слипаются и мы почти падаем на спальные мешки, в морозные стекла глядят яркие настороженные звезды Севера.
Ночью, с трудом разлепляя веки, Виктор поднимается и будит товарища. Они возятся под столом, извлекая оттуда буссоль. Уже давно топографическая группа дожидается ясной погоды, чтобы определить по солнцу угол магнитного склонения. Солнца нет, и топогруппа хочет определить угол по полярной звезде. Мы снова засыпаем, а топографы уходят в темноту ночи.
***
Из дневника:
1. «Нарты», прислоненные еще с вечера к стене, одним своим видом вызывают у нас желание скорее «сняться с якоря». Снова туман, сноса ветер, снова снежная пыль, но все же ветер дует гораздо слабее, чем вчера.
Первые нарты быстро уходят в тундру, за ними идут вторые. Когда «караван» пробегает мимо здания, в окнах мы видим бледные пятна любопытных лиц. Мы уходим в туман за метеорологическую станцию в промозглую мглу. Долго слышно, как лают собаки...
Идем молча, нагнув головы, упорно натягивая непривычные лямки нарт, приступом беря каждый бугор... Прислонившись к нартам, отдыхаем.
Сегодня нужно быть у истока, создать там базу, а завтра снять начало реки.
И снова, навалившись на лямки, идем вперед, навстречу облакам «с океана». Полозья передних нарт легко взбегают и соскальзывают по снежным застругам. Идем по замерзшим болотам и озерам, по едва сохранившимся вчерашним лыжным следам. Иногда отклоняемся вправо или влево, но чувствуя, как нарты сразу оседают в снег, снова выводим их к лыжням.
В 13 часов, скинув рукавицы и спрятавшись от ветра за нартами, Славка непослушными коченеющими пальцами записывает в журнал показания метеорологических приборов. Листки бумаги треплются на ветру. Гриша-завхоз молча копается у ящика с печеньем и раздает нам наш завтрак — по три печенья на брата. Вся наша энергия сосредоточена на том, чтобы заполнить вот эту метеорологическую тетрадочку, топографическую книжку и рационально использовать тридцатикилограммовый ящик с фотопластинками. Это — самое драгоценное из всего, что идет с нами в тундру.
К вечеру мы у впадения Нивки в Воронью, в дырявой хибарке. Если присесть на несколько минут, холод охватывает со всех сторон, проникая сквозь брезент штормовки и шерсть свитеров. Поднявшись с обледенелой скамейки, мы закрываем дырявые стены полотнищем палатки и полчаса трудимся, выкидывая за дверь снег. Запасаемся дровами и, наконец, вырубив огромную глыбу снега, затискиваем ее в угол хибарки. Это — снег для воды. Нарезая его кусками, мы запихиваем их в ведро над огнем, утрамбовывая сверху топором. Мы начинаем входить во вкус заполярной жизни».
2. «Я гляжу на раннее солнце, на зеленые изумрудные верхушки елей, едва покачиваемые легким утренним ветерком, и, странно, — на секунду мне кажется, что сейчас лето. В воздухе стоит мороз, и малейший ветер обжигает кожу лица. Я думаю о там, как неверно понимается обычно слово тундра: с ним всегда связывается все тусклое, мутное, плоское, и как прекрасна та страна, которая расстилается перед нами...
Ведро с кашей уже пусто; отдельные крупинки ее сковывает лед. Топогруппа готовит нарты, приборы и рейки. Мы выходим в блеске дня, в лазури неба к истокам реки. Мы еще осмеливаемся открыто смотреть в гадающую тундру, точно раскаленную добела. Но скоро глаза слипаются. Надеваем темные очки.
— Вот и Воронья...
Почта все мы давно увлекались водными поездками, и эта река даже зимой, даже замерзшая, заставляет нас широко открывать глаза и подолгу смотреть в неведомую солнечную даль, куда она уходит, широкая, кажется, властно расталкивая во все стороны ставшие на ее дороге лесистые холмы.
Первый замер был сделан там, где река раздается почти на километр и вдруг разбегается широко-широко — это уже Ловозеро. Сооруженный из березовых кольев знак служит исходной точкой для съемки реки.
В этот день мы проходим едва шесть километров, доведя съемку до впадения Нивки, до нашей дырявой базы. Мы залезаем в свою берлогу».
— Отсчет!
— Слушаю...
— Пятьсот пятьдесят метров!
—Пятьсот пятьдесят метров, — повторяет начальник экспедиции цифры; выкрикиваемые Виктором, работающим у дальномера и буссоли.
— Азимут!
— Давай... — карандаш уже наготове. Виктор, склонившись над шкалой буссоли, следит за магнитной стрелкой.
— Тридцать градусов сорок секунд! — Он отходит в сторону и машет руками: раз, два!
Видно, как реечный складывает рейку и медленно ползет за поворот.
Так, шаг за шагом, мы двигаемся вперед. Сегодня мы делаем уже 12 километров.
На каждой точке стояния буссоли мы, во-первых, делаем замер вперед на рейку, выставленную около характерного изгиба реки, и затем записываем угол между направлением реки и магнитной стрелкой, иными словами, направление реки по отношению к меридиану.
Эти измерения делает Виктор, а начальник экспедиции записывает в таблицы показания буссоли и на глаз делает зарисовку реки и окружающей местности — так называемый абрис местности. Впоследствии в Москве, после точных вычислений, абрис превратится в карту реки Вороньи. После измерений прямо с буссоли по направлению замера делается фотографический снимок.
Рейка, употребляющаяся при съемке, состоит из двух половинок, скрепленных болтом, чтобы при движении ее можно было складывать пополам. Каждый снимок фиксируется в особом фотожурнале, где указываются все условия: освещение, экспозиция, сюжет и т. д.
Заснятые пластинки складываются в коробки в определенном порядке, соответственно с топографическими точками.
Мы встретились с Макаром поздно вечером, на третий день нашей работы.
— Райда! — удивленно вскрикнул кто-то из нас, когда вконец измученные работой мы возвращались в темноте тихого лапландского вечера, сделав на этот раз 15 километров. Это стоило нам десяти часов непрерывной работы.
Вот уже часа полтора мы плетемся обратно на базу. Райда стояла посреди реки — десятка два нагруженных нарт. Вдалеке слышался стук топора да изредка лай собак.
Макар сидел на нартах, нагруженных дровами, которые он только что нарубил в березняке. Кто-то из нас, опередив остальных, уже беседовал с ним, и блестящая точка папиросы сверкала в сгустившейся темноте.
Тогда мы еще не предполагали, какую большую роль будет играть Макар в нашей экспедиционной жизни. Выгребая из карманов остатки папирос, чтобы подарить их Макару, мы обещаем догнать его райду, которая идет с продовольствием в Воронежский погост (в 60 км от Ловозера в среднем течении реки Вороньи).
В этот вечер мы ели так, как не ел никто из нас, пожалуй, никогда в жизни. За ведром каши следуют котелки с какао, галеты и печенье; золотистым растопленным маслом мы вымазали себе пальцы, носы и губы. Едва успев влезть в спальные мешки, мы засыпаем мертвым, непробудным сном. Вот это жизнь!
Утром Виктор, дежурный, будит нас пинками. У пояса его висят капканы, белка и пара кукш (соек) — это его добыча за ночь.
Из дневника:
«Сегодня мы весь день тащим нарты. Теперь мы их связываем вместе. Спереди впрягаются трое, а сзади идут двое, упираясь в задок нарт лыжными палками.
Своеобразная «райда» идет и идет вперед до самого заката. Мы должны пройти уже замеренное расстояние и еще уйти вперед километров на пять, построить там базу и снова два дня снимать реку.
Когда мы поставили палатку, обложили края ее снегом, чтобы не задувал ветер, когда температура под тонким полотном поднялась до +16°, благодаря докрасна раскаленной железной печке, тогда только мы услышали, как мимо по реке, звеня колокольцами, проехала Макарова райда. К их куваксе (лопарская юрта) мы должны были подойти завтра к вечеру...
Вечерами, когда рядом с палаткой возвышалась кувакса, Макар часто приходим к нам в гости. Вытянув губы и поглаживая бородку, он подолгу глядел на раскаленную печурку. Его глаза блестели.
Райду сопровождала колхозная бригада. Она дня три-четыре ехала эти 60 километров, пожалуй, больше стояла и кормила оленей, чем ехала. В этом году гололедица покрыла ягель, и олени сильно ослабели. Жители Воронежского погоста раньше каждое лето уезжали в тундру. Запрягалась оленья шестерка, и все хозяйство лопаря отправлялось на летние пастбища вслед оленьему стаду. Дома были сделаны из брезента на санях.
Теперь погост — сплошь колхоз, и летом он остается на месте, чтобы ловить рыбу».
Через несколько дней подходим к Воронежскому погосту. Мы уже знаем изменчивость погоды Кольского полуострова. Если бушует ветер, мы, едва успевая натянуть капюшоны, лезем в карманы за масками, уверенные, что скоро изменится погода. Через пятнадцать минут снова голубеет небо, и снова мы готовы в любую минуту натянуть маски...
Навстречу нам от домиков и хибарок бегут люди. Их много, скоро они окружают нас. Мы стоим и пожимаем им руки. Сопровождаемые шумной толпой, идем к домику сельсовета.
Впереди видим приземистую фигуру Макара; он бежит, размахивая руками. Нас охватывает чувство глубокой радости.
Мы чувствуем, какие крепкие нити связывают нас с живыми людьми, с Москвой, с Осоавиахимом и Автодором, представителей которых в нашем лице приветствуют эти люди.
Молча принимаем все услуги. Оказывается, Макар уже договорился с колхозом: он — наш проводник. Мы никак не можем опомниться: такая быстрота! Впрочем, «проводник» нам действительно нужен.
***
Человек остался один. Он шел по замерзшей реке, подолгу останавливаясь на каждом ее изгибе. Красные скалы поднимались с обоих берегов, заключая реку в грозное ущелье. Человек двигался на север. Он шел позади своих товарищей в пяти или шестичасовом переходе от них. Он определил это по следам их лыж...
Утром экспедиция разделилась на две группы: олени пошли берегом, обходя порожистое место, он и три его товарища двинулись по реке. Делая топографическую съемку реки, он отстал.
Человек, шел, мерно передвигая лыжи и считая шаги. Иногда ему приходилось подниматься на прибрежные скалы, чтобы миновать шумные падуны. Река прорывалась сквозь хребты гор. По его вычислениям это место было расположено в двух днях пути от океана. Начинались пороги реки Вороньи. Так вот как выглядело это «белое пятно» географической карты!
Обходя один из падунов по скалам, едва прикрытым снегом, человек споткнулся. Одна его лыжа, соскочив с мягкого оленьего пима скользнула вниз. Человек осторожно спустился к шумливой воде. Лыжа лежала на льдине. Он долго подбирался к ней по выдающимся с берега в реку льдинам, но лед обламывался, и он едва успевал вернуться к скалам. Наконец, он решил прыгнуть на камень рядом с льдиной, на которой лежала лыжа. Это был опасный, но единственно возможный выход. Нагибался, приседал...
Две росомахи, пересекая реку выше порогов, остановились, с любопытством рассматривая человека. Он прыгнул. Нагнувшись, достал со льдины лыжу.
Выбравшись на берег, человек упрямо шел дальше, останавливаясь на каждом изгибе реки. Здесь он извлекал из кармана компас и блокнот.
Так шел человек весь день... У него не было ни галет, ни оленьего мяса.
В сумерках, делая последний замер, он внезапно наткнулся на частокол лыжных палок, перегораживавший реку поперек. Внимательно осмотрел он оба темных берега. Запах дыма указал ему, где находились люди.
— Виктор! — радостно восклицает Славка, вглядываясь в темноту из-под веток наспех сложенного навеса. Виктор снимает лыжи, втыкает их в снег подальше от огня и пролезает под навес. Теперь не хватает только начальника экспедиции и проводника Макара со всем грузом и продовольствием.
— Где олени? — спрашивает Виктор. Лицо его осунулось и побледнело. Вместо ответа завхоз Гриша протягивает ему горсть галетных крошек, собранных в карманах.
— Твое, — говорит он.
Весь день мы шли впереди Виктора, надеясь встретить оленьи упряжки Макара, и, должно быть, мы не заметили оленей: по карте реки, которую составил Виктор, мы сделали переход ровно в пятьдесят километров.
Обсудив положение, мы засыпаем. Виктор дежурит первым. Сквозь сон мы слышим его слова:
— Девушки, завтра мы двинем за сушеной картошкой.
Внезапно раздаются глухие удары. Мигом проснувшись, мы прислушиваемся, и каждый из нас понимает, что это — олени.
***
Мы стоим на скалах над океаном. Славка медленно отделяется от нашей группы и спускается к самой воде. Океан напоминает красивый зеленовато-синий мрамор. Славка долго стоит неподвижно, потом нагибается, зачерпывает рукой воду и пробует ее.
Десять дней спустя, ночью, мы высаживаемся в Мурманском порту с рыболовного судна-тральщика, подобравшего нашу группу на побережье Баренцева моря. Входим в город. Темные улицы пусты. Внезапно небо освещается вспышкой северного сияния. Заполярный город спит. Только над портом поднимаются клубы белесого пара, освещаемые северным сиянием. Мы стоим среди пустынной ночной улицы, подняв головы к небу.
— Ребятки, — глухо говорит начальник экспедиции,— мы будет дружить всю жизнь. Когда-нибудь вспомним нашу первую экспедицию на Север. Это будет приятно.
