Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Михаил Розенфельд. Избранное. Советский писатель. Москва, 1957 г.

Глава седьмая

«С минуты на минуту корабль должен всплыть»

 

Радио. Свальбард. Началась генеральная откачка воды. Безостановочно работают помпы. С минуты на минуту «Малыгин» должен всплыть. Объявленный аврал продолжается уже тридцать шесть часов.

Быстро убывает вода из трюмов. «Малыгин» качается, легко ударяясь о подводные скалы. Близок тот час, когда буду счастлив дать радио о том, что на «Малыгине» поднят и развевается наш государственный флаг.

 

Без четверти двенадцать, или последняя ночь на подводных скалах

 

В зеленых льдах залива Грингарбург, против баренцбургской пристани, среди торосов вздыбился разбитый белым ураганом норвежский полярный бот. В конце залива, у берега покинутого селения норвежской радиостанции, на рифах много лет лежит погибшее судно.

Старики норвежцы, поседевшие в штормах Ледовитого океана, называют это место «островом погибших кораблей». Они не могут счесть и не помнят, чьи корабли, под каким флагом и когда терпели аварии там, где находится «Малыгин». Старые мореходы не могут перечислить кораблей, затонувших у рифов залива и на дне Айсфиорда.

Я смотрю в даль залива, вижу черные осколки между торосами и слышу за спиной тарахтение помп. Позади «пленник подводных скал» «Малыгин». Скоро, еще день-два – и «Малыгин» должен всплыть. Но возможно ли это? Сейчас, когда совсем близок момент долгожданного события, почему-то кажется невероятным, что «Малыгин» всплывет и двинется.

Двое суток не спят на ледоколе. Неузнаваемы люди. Крылов уже не заходит на «Руслан». Он замкнулся в себе и молчит.

 

***

В тесном салоне «Руслана» к ночи Крылов созвал командный состав экспедиции.

– Сегодня в полночь, – сказал он, – будет большая вода. Во время прилива при полной воде «Малыгин» должен всплыть. И в это время нам надо его снять с рифов.

Командиры разошлись по своим участкам. Крылов и Васин остались на буксире. Капитан «Руслана» Клюев часто заходил в салон, смотрел на часы и шел проверять подъем воды. Штурманы готовили на корме буксирный трос. Клюев еще несколько раз взглянул в салон, затем опустился к себе в каюту, надел шубу и подошел к Крылову.

– Дело подвигается к одиннадцати? – вопросительно сказал он. – Скоро нужно будет начать.

– Прекрасно, – ответил Крылов, – нельзя пропустить большую воду.

В начале двенадцатого снова появился капитан, и Крылов приказал:

– Отходите от «Малыгина».

Капитан взбежал на мостик.

– Малый вперед! – прокричал он, и «Руслан» медленно отошел от борта «Малыгина».

Темная, беззвездная ночь. Холодный ветер налетел на буксир, и в темноте было слышно, как в Айсфиорде трещат, ломаются льды. С «Малыгина» на корму «Руслана» перебросили выключенный кабель. В глубокой тьме пропала громада ледокола, пропали люди, столпившиеся на носу.

Выпрямившись, на корме буксира стоял Крылов. Он глядел назад, в темноту, где мелькали красные точки папирос. Буксир развернулся и пошел обратно, направляясь к носу ледокола.

– Бросай кидок! – крикнул Клюев, высовываясь из штурманской рубки, и вдруг ураганный вой заглушил его голос. Льды ударились о борт парохода.

Закружил неистовый ветер. Гул пронесся по фиорду, и еще глуше стала темнота. Холодные вихри загудели по «Руслану». Скрылся из виду «Малыгин», закачалась палуба, и, шипя, двинулись льды.

– Бросай кидок! – опять крикнул Клюев и, уже не дожидаясь ответа, прыгнул с мостика на нижнюю палубу, кинулся к корме, и не успели мы посторониться, как он схватил кидок от троса, соскочил на ломающийся лед и побежал к носу «Малыгина». Качаясь на льдине, взмахнув над головой рукой, он, как лассо, бросил кидок вверх. На «Малыгине» подхватили кидок и втащили трос. Клюев побежал обратно, И через минуту с мостика раздалось:

– На «Малыгине», как там у вас?

– Буксир взяли! – ответил стоявший внизу Крылов. – Давайте.

– Полный вперед! – скомандовал Клюев. Буксир начал быстро отходить от «Малыгина», трос натянулся, и ледокол опять исчез во тьме. Согнув голову, расставив ноги, впившись взглядом в темноту, Крылов выжидательно развел руки.

Бушевал ветер, и невозможно было разглядеть, как поднимается над водой трос. Васин закашлял – это у него всегда являлось признаком волнения. Легкий толчок покачнул пароход, но, не останавливаясь, «Руслан» потащил туго натянутый трос.

– Победа!.. Победа!.. – срывая с горла шарф, судорожно воскликнул Васин. – Победа!

На «Малыгине» забегали огоньки папирос. Корабль по-прежнему чернел, и странно прозвучал крик Васина.

– Победа!.. Победа!.. Победа, пошел «Малыгин»! – кричал он, ударяя кулаком по ладони.

На небе затрепетали, задвигались и побежали сполохи, холодное зеленое сияние мгновенно озарило фиорд, и на фоне светлого неба вырезались мачты «Малыгина». Тяжело вздымаясь на волнах, ледокол, качаясь, двигался за нами.

При свете северного сияния огромный ледокол, заслоняя ледник, медленно плыл, сворачивая в сторону от печальной скалы.

Бегом кинулся Васин вдоль палубы, рванул дверь салона и посмотрел на часы.

– Без четверти двенадцать, – объявил он. – Победа! За пятнадцать минут до срока!

Молча стоял Крылов на корме, следя за плывущим ледоколом, и наконец отрывисто крикнул в темноту:

– На «Малыгине»?

– Держимся хорошо, – ответил голос Бобрицкого – Одна минута, сейчас сообщим.

Крылов ждал. Вскоре с «Малыгина» донеслось:

– Слышите нас? В трюмах прибывает вода... Подайте кабель, надо пустить электропомпы!

– Саксон здесь? – позвал Крылов. – Электрики, отправляйтесь на «Малыгин».

– Стоп! – прокричал Клюев в машину. «Руслан» остановился.

Волоча толстый, тяжелый кабель, изогнувшись, как бурлаки, электрики добрались до борта и остановились. Льды разнесло. Бились в шторме льдины. Электрики застыли у борта, глядя на ломающийся лед.

– Вода при-бы-ва-е-ет, – послышалось в вое ветра с «Малыгина».

– Саксон! – крикнул Крылов. – Почему задерживаетесь, электрики?

На корме электрики задвигались, оглядываясь по сторонам, не зная, что делать.

– На лед! – приказал Крылов. – Прыгайте.

Саксон, подхватив кабель, соскочил с борта. За ним прыгали с палубы остальные электрики и в дрожащем свете полярного сияния, бросаясь из стороны в сторону, по льдинам потащили кабель к «Малыгину». С ледокола сбросили штормтрап. Быстро вскарабкались электрики наверх, и через несколько минут на «Малыгине» зажегся свет и с визгом пошла электропомпа.

Васин отправился в радиорубку.

– Вызывайте, – продиктовал он радисту Волынкину. – «Ленин». Капитану Печуро. Выходите нас буксировать».

– Пошли! – крикнул Крылов, лишь только на «Малыгине» заработали помпы.

Но ледокол остался на месте.

– Что у вас? Почему не идет судно?

Молчание.

– Отвечайте, «Малыгин».

Непонятные глухие звуки раздались в ответ: ветер поглощал слова, и нельзя было разобрать, что кричат с ледокола.

– Якорь... – донесся отрывок фразы.

Не пытаясь выслушать, Крылов выпрыгнул за борт. Проваливаясь под лед, он то исчезал из виду, то вдруг, опять появляясь, бежал, сбиваемый с ног ветром. Одним взмахом взлетев по штормтрапу, он вскочил на палубу «Малыгина».

 

* * *

«Малыгин» остановился из-за якоря. Паровые механизмы, приводящие в действие брашпиль, не работали, и якорь нельзя было выбрать со дна. Оставалось одно: отрубить якорь.

– Отпилить! – засуетились вокруг.

– Куда! Ни с места! – вне себя закричал Крылов. – Кто это намерен отпиливать и бросать якорь? Топить деньги государства!

– Но мы не можем двигаться. Как быть?

– Выбрать якорь.

– Механизмы не действуют.

– Руками выбрать.

И Крылов бросился к брашпилю. Не глядя, следуют ли за ним, он налег на коромысло. В ту же секунду с обеих сторон брашпиль обступили все свободные от помп эпроновцы и, налегая на коромысло, стали выбирать якорный канат. Так выбирали якоря в старину на парусных судах, и только маститые моряки помнят, как, надрываясь, матросы бились над брашпилем, напевая в такт заунывную песню...

Наливаются болью мускулы, пока нажимаем коромысло книзу, и на палубу, глухо ударяясь, выползает одно звено цепи. Их много, этих звеньев, в одном футе, а якорный канат «Малыгина» семьсот двадцать футов длины. Из последних сил нажим – и... снова одно звено появляется на палубе, опутанное мутными водорослями. Звено за звеном – фут. Сколько сотен футов еще осталось в глубине!

Близко горят огни подошедшего «Ленина».

Рассвет.

На корме «Ленина» столпилась и наблюдает за нами вся команда. Они рады помочь нам, но «Ленин» не может подойти – рифы.

Несколько часов, качаясь в такт, стучим на брашпиле, и сколько футов цепи выбрано из воды – неизвестно. Теряя силы, эпроновцы виснут на коромыслах и уже не нажимают, а тяжестью давят книзу металлическую балку.

«Руслан» между тем, забрав буксирный трос, отправился к «Ленину» и пришел обратно, привезя на помощь часть команды ледокола.

Изможденные эпроновцы, однако, не отдают брашпиля.

– Немного осталось... Начали – кончим. Пять часов эпроновцы выбирали цепь, и вот наконец якорь показался из бушующих волн.

Солнце. Кормой надвигается на «Малыгина» «Ленин». Ледокол заводит буксир, и... мы плывем за «Лениным».

Черная скала позади. «Малыгин» за «Лениным» входит во льды залива. На склоне гор впереди в налете угольной пыли виден Баренцбург.

В заливе гудит, приветствуя краснознаменца, «Ленин», и, в оглушительном шипении пара, вырываются могучие гудки «Малыгина».

Мы плывем по Грингарбургу. Навстречу на собаках и на лыжах по берегу мчатся рудокопы. На солнце, извиваясь, поднимается на мачте «Малыгина» флаг, и тогда на берегу взрывами динамита грохочет салют.

В легком ветре залива несутся звуки оркестров и крики. Ружейные выстрелы приветствуют возвращение краснознаменного ледокола. На пристани весь Баренцбург. На острых крышах голландских домов волнуются флаги, и гигантскими буквами на снегу берега советскими рудокопами выведено:

«Да здравствует краснознаменный «Малыгин». «Да здравствуют герои-эпроновцы, возвратившие стране краснознаменца».

Гудя, плывет «Малыгин». На берегу шпалерами выстроилось население, и дети тонко кричат, махая праздничными флажками. Шапки взлетают в воздух, опять выстрелы, близко слышны оркестры и пение.

– «Интернационал»!

В обледенелых шубах, почерневшие, бородатые, выстраиваются на борту эпроновцы. По берегу с транспарантами, со знаменами идут рудокопы. Красочные толпы, голоса девушек, аплодисменты, марши. И, строго выстроившись, широко раскрыв глаза, эпроновцы смотрят на берег, на дивные картины, смотрят, растерянно прижимаясь друг к другу.

 

Глава восьмая

Победа на 78-й параллели

 

ЦК ВКП (б) – тов. Сталину

СНК СССР – тов. Молотову

Наркомвоенмор – тов. Ворошилову

Наркомвод – тов. Янсону

«Правде», «Известиям ЦИК», «Комсомольской правде»

 

В Арктике, на 78° северной широты, у берегов западного Шпицбергена, 30 декабря 1932 года, захваченный трехдневным ураганом, потерпел аварию ледокол «Малыгин», совершавший рейс в Баренцбург. Вышедшие ему на помощь ледокол «Ленин» и спасательное судно «Руслан» оказались не в силах снять «Малыгина» с банки. Полузатопленный ледокол с креном в 22° остался на подводных скалах.

Дело спасения «Малыгина» было поручено краснознаменной Экспедиции подводных работ (ЭПРОН).

Впервые в истории полярного мореплавания было дано задание поднять корабль на 78-й параллели, где навигация возможна и разрешена только с 15 мая. Мы были горды этим ответственным заданием. Прибыв на Шпицберген 13 марта, экспедиция в полном составе перешла для работы на борт полузатопленного, обледенелого судна с единственным намерением вернуться на материк только на «Малыгине».

Суровые арктические метеорологические условия, непрерывные морозы, мощные льды, делавшие спасательные работы невозможными, нас не остановили. Воодушевляемый долгом перед страной строящегося социализма, круглосуточными авралами, соцсоревнованием и ударничеством весь личный состав ударно работал над выполнением задания правительства. Правительством нам был дан десятидневный срок.

Сегодня мы счастливы рапортовать следующее: ночью 24 марта, в 23 часа 45 минут, за пятнадцать минут до окончания срока, данного правительством, «Малыгин» был поднят, всплыл и отправлен в Баренцбург. В заливе Грингарбург на мачте возрожденного корабля был поднят государственный флаг. «Малыгин» и «Ленин» обменялись приветственными гудками.

Борясь с жестокой стихией в далекой Арктике, мы жили теми же стремлениями, какими живет, строя социализм, наша страна под руководством Центрального Комитета Всесоюзной Коммунистической партии большевиков и советского правительства...

Начальник экспедиции по спасению краснознаменного ледокола «Малыгин» Крылов.

 

«В истории мореплавания не было такого случая»

 

Радио. Свальбард, 27 апреля. В первый день прихода «Малыгина» в Баренцбург наш консул тов. Плесецкий, администрация и рабочие рудника, принадлежащего «Артикуглю», устроили банкет ЭПРОН, пригласив состав экспедиции судов «Ленин» и «Руслан». Участников экспедиции встретили оркестром, приветственными транспарантами. Консул Плесецкий, поздравляя с победой, сказал:

– Мы гордимся честью первыми принимать и приветствовать спасителей «Малыгина»!

Капитан ледокола «Ленин» Печуро, командовавший первой экспедицией, отметив блестящий успех ЭПРОН, заявил:

– В истории мирового мореплавания не было случая, когда бы спасали корабль дальше семидесятой параллели северной или южной широты.

Выступивший начальник экспедиции товарищ Крылов сказал:

– Задание правительства выполнено: на семьдесят восьмой параллели в Арктике зимой спасен ледокол. Это сделано благодаря энтузиазму, большевистской спаянности коллектива. При широком развитии советского торгового флота, достигнутого на основе побед пятилетки, опыт спасения корабля в Арктике, полученный ЭПРОН, будет иметь большое значение для безопасности полярного мореплавания.

 

Начальнику экспедиции по спасению

краснознаменного ледокола «Малыгин»

 

Тов. Крылову.

Шлем горячий привет руководителям и всем участникам экспедиции по спасению «Малыгина», с честью выполнившим труднейшее задание правительства.

Ваша работа и ваш успех вписывают славную страницу в историю советского полярного мореплавания.

Входим в ЦИК Союза ССР с ходатайством о награждении героев-эпроновцев.

Сталин, Молотов, Ворошилов, Янсон.

 

Ваша победа – победа всех трудящихся

 

Телеграмма тов. Кирова эпроновцам

 

Шлем горячий большевистский привет славным героям Арктики, с честью выполнившим труднейшие задания правительства по спасению ледокола.

Товарищи эпроновцы, вы вышли победителями из свирепой схватки с суровой природой. Ваша победа – это победа советской науки, победа всех трудящихся Советского Союза.

Ваша победа есть яркий показатель того мужества, энтузиазма и самоотверженности, на которые способен рабочий класс нашей страны, строящий свое социалистическое хозяйство под руководством ленинской партии во главе с тов. Сталиным.

Ленинградский областной и городской комитет ВКП (б) поддерживает ходатайство тт. Сталина, Молотова, Ворошилова и Янсона о награждении героев-эпроновцев.

 

Людям сказочной энергии

 

Телеграмма из Сорренто. Привет героям Арктики – людям сказочной энергии.

В борьбе против суровой природы вы, товарищи, совершили один из тех подвигов, которые говорят всему миру трудящихся о несокрушимой силище рабочего класса Союза Советов.

Крепко обнимаю всех вас, героев.

 

                                                            Максим Горький.                      

 

 

Часть  третья

 

Глава первая

При свете подводных ламп

 

Радио. Свальбард, 28 марта. Стоящий у пристани Баренцбурга «Малыгин» напоминает огромный завод перед пуском. Участники экспедиции, не спавшие последние четверо суток, впервые за одиннадцать дней умывшись, после краткого отдыха начали срочный ремонт ледокола. В прозрачной воде видно, как по дну движутся металлические шлемы водолазов; непрерывно сменяя друг друга, опускаются они при свете подводных ламп заделывать в корпусе разошедшиеся швы. Дежурные водолазы продолжают искать пробоины. Команда приведенными в действие паровыми стрелами «Малыгина» производит переброску на берег спасенных грузов, оцениваемых в несколько миллионов рублей. Капитан «Малыгина» Филатов послал радиограмму Совторгфлоту, запрашивая, в какой док ввести «Малыгина».

 

Курс «Малыгина» на Мурманск

 

Радио. Свальбард. (Шпицберген), 3 апреля. Вчера во время аврала свисток боцмана созвал всех находящихся на «Малыгине» участников экспедиции в кают-компанию. Крылов, ожидая команду, разложил на столе огромные кипы приветственных телеграмм. В это же время в третьем трюме заделывалась только что обнаружившаяся трехметровая пробоина. Из трюмов, кочегарки, угольных ям поднялись на палубу участники экспедиции; водолазы быстро вылезли из воды, и все направились в кают-компанию, где всех ожидала великая радость.

Крылов зачитал большую радиограмму тов. Кирова, в которой сообщалась оценка работы экспедиции тт. Сталиным, Молотовым, Ворошиловым и Янсоном. С восторженным волнением слушали полярные подводники привет партии и правительства. В этот момент принесли полученную из Сорренто телеграмму Горького. В тесном помещении, черные от угольной пыли, промокшие, покрытые снегом люди, прижавшись друг к другу, не веря своему торжеству, глубоко растроганные, были поражены исключительным вниманием, какого удостоилась экспедиция. Крылов огласил телеграмму тов. Шмидта, коллегии комитета морского Северного пути, «Комсомольской правды», Зофа и Самойловича. Затем он заявил:

– Мы все считаем задачу незаконченной, пока ледокол не будет возвращен к берегам социалистического отечества. Командование решило отпустить ледокол «Ленин» в Архангельск для проведения ледокольной кампании и вывода судов в Белое море. Это сэкономит стране несколько миллионов рублей. Останемся одни, ночью и днем будем работать по заделке пробоины второго дна, а затем сами, своим ходом, пойдем в Мурманск. По местам!

Не успел Крылов закончить фразу, как все кинулись в трюм.

Сегодня в восемь часов вечера «Ленин» уйдет в Архангельск. Сейчас он в заливе Грингарбург пробивает лед, чтобы оставить нам проход в океан. Через два часа он отдаст концы. Останемся одни. Но всех воодушевляет уверенность, что не успеет замерзнуть след «Ленина», как «Малыгин» покинет Айсфиорд, возьмет курс на Мурманск и успешно закончит опасный рейс.

 

Снова в океане

 

В Баренцбурге на горе в снегу толпились трубачи, ожидая на банкет участников экспедиции. Бок о бок у пристани стояли «Ленин» и «Малыгин». Два ледокола были соединены трапом, и по этому мосту носились люди с полотенцами, – впервые за четырнадцать дней эпроновцы умывались...

В красном уголке салона «Ленина» два развеселых факира в белых халатах, шутя, творили чудеса.

В кресло садился угрюмый, лохматый бородач, над ним наклонялся факир, и через пять минут волшебник одним ловким жестом срывал со столика белое покрывало, и в аромате одеколона вставал бледнолицый жизнерадостный юноша. Факиры, поглядывая на часы, торопились:

– Следующий.

– Подровнять? Побрить? Прибо-о-ор!

...На банкете за богато сервированными столами сидели эпроновцы, ворочаясь на скамьях, чувствуя себя неловко от пристальных взоров окружающей публики. Они слушали приветствия, туши оркестра и жмурились от аплодисментов.

Фотий Крылов сидел во главе стола с консулом, он был в форме с орденом Красной Звезды, сидел прямо, внимательно выслушивал поздравления, речи о значении победы.

Пристальное внимание, с каким слушал Крылов выступавших, доказывало, что в этот момент он напряженно думает. Время от времени, продолжая глядеть в лицо возбужденного оратора, Крылов кивком головы подзывал к себе кого-либо из эпроновцев и, знаком прося, чтобы тот нагнулся, отрывистым шепотом произносил два-три слова.

Отходя от начальника, подводник уже не возвращался за свой стол, он уходил с банкета. Вскоре и сам Крылов, отблагодарив Баренцбург за радушие, поднялся из-за стола и покинул зал. Следом за ним вышли и все эпроновцы. После банкета Баренцбург устроил для участников экспедиции сеанс звукового кино и концерт. Но в кино долго и напрасно ждали гостей. Когда в зале потушили свет, на «Малыгине» зажглись подводные лампы, и, освещая ими ночь, как факелами, тяжело ступая свинцовыми подметками, вдоль борта шли водолазы.

Никто в ликующем Баренцбурге не мог подозревать, что «Малыгин»... тонет.

 

* * *

Нам следует напомнить читателю о том, что у пристани Баренцбурга стоит ледокол, пролежавший три месяца на подводных скалах. Дно «Малыгина» изрешечено от ударов о рифы. Второе дно в трещинах, измято и пропускает воду. В Айсфиорде, врезавшись в кремнистые скалы, «Малыгин» находился в относительной безопасности. Но движущиеся льды, гонимые ветром, напирая, грозили сдвинуть, стащить судно с банки, и если бы это случилось, то «Малыгин», сорванный с каменной гряды, немедленно затонул бы в глубине фиорда. Нам уже приходилось освещать задачи экспедиции, и сейчас не следует повторять, почему, не считаясь с лютым зимним временем, эпроновцы спешили спасать краснознаменный корабль.

Но вот победа – «Малыгин» снят с рифов и подведен к пристани. Полностью и блестяще, быстро, в точно назначенный правительством срок выполнил ЭПРОН свои обязательства, оправдал свое назначение. И теперь нужно лишь подписать акт, сдать судно капитану. Отныне за ледокол отвечает капитан. Одним словом, как только «Малыгин» отшвартовался у пристани Баренцбурга, Крылов с Филатовым могли обменяться прощальными рукопожатиями.

Корабль снят и сдан. Капитану остается вести свое судно в ближайший порт на ремонт, а эпроновцам – погрузить снаряжение и чемоданы на первый отходящий пароход и плыть на родину.

Но случилось иначе. На банкете гремел туш, в трюмах «Малыгина» тихо шипела прибывающая вода. Вахтенные стерегли иллюминаторы, дежурные часто заводили моторы, и на всю пристань шумели помпы, выбрасывая за борт накапливающуюся в трюмах воду...

Не к чему объяснять, отчего эпроновцы так быстро возвратились с банкета и опять надели свои старые, затвердевшие шубы и одеревеневшие рукавицы.

На горе, под острыми крышами домиков селения пылали огни. На лыжах, как по воздуху, летали с ледников баренцбуржцы. Но озабоченные люди на палубе «Малыгина» ничего не замечали и, как это было у скал Айсфиорда, расходились по трюмам. И снова пыхтели помпы, и опять Войцещук возился с такелажниками, и Крылов, натянув свою узкую шубу, ходил по кораблю, расстанавливая отряды...

В три часа ночи он собрал командиров.

– Ни для кого не секрет, – сказал он, повторяя свои обычные слова, – мы не какая-нибудь аварийно-спасательная фирма, чтобы, выполнив подряд, получить что следует и уехать. Кстати, вот и «Ленин» уйдет в Архангельск. Можно уехать. Трое суток – и мы в СССР, и нас будут поздравлять, ибо наша задача выполнена. Но мы работаем в социалистическом государстве и знаем, что, оставляя «Малыгина» в Баренцбурге, здесь, где нет никакой технической базы, мы оставим его в рискованном положении. Пусть же где-нибудь за границей, – весело оживился Крылов, – аккуратно выполняют подряды, а мы поработаем еще, подремонтируем корабль, чтобы он мог идти через океан, и вернем «Малыгина» государству. Я думаю, – продолжал Крылов, оглядывая командиров, – сейчас наша задача, пожалуй, еще серьезней, чем была раньше. С сегодняшнего дня разобьем корабль на участки; командир и каждая отдельная группа отвечает за свои участки, мы же все вместе ремонтируем, ищем трещины, разошедшиеся швы, цементируем, работаем до тех пор, пока не доведем течь до минимума, осушим корабль, пустим машины и – в рейс. С сегодняшнего дня за второй трюм отвечает Пучков. За машину, кочегарку и бункера –  Борисов, третий трюм – Стольникову. О первом подумаем.

Командиры разошлись. Крылов, изнеможденный, съежившись в кресле, остался в салоне обдумывать дальнейшие планы. На все ответственные участки командиров не хватало. Без командира остался первый трюм, и Крылов сейчас перебирал всех участников экспедиции, подыскивая, кому бы можно поручить ремонт первого трюма.

В салон вошел доктор Линкевич. Он укоризненно остановился возле Крылова, видимо желая уговорить начальника идти спать. Крылов закашлялся, сплюнул в платок и с любопытством стал рассматривать мокроту.

– Вот видите, – ухватился доктор за подходящий случай, – вы губите свое здоровье. Вы тяжело больны, не хочу даже говорить, что означает эта мокрота. Нужен отдых, режим, диета, между тем вы работаете круглые сутки. И...

– Позвольте, – изумился Крылов, – но что у вас здесь – санаторий, курорт?

– Конечно, нет,– усмехнулся доктор, оглядывая заснеженные иллюминаторы и сырые стены, – тем не менее...

– Оставьте, – рассердился Крылов. – У нас ведь нет больных. Вы, я вижу, умеете на людей панику наводить.

– Насколько вам известно, – нисколько не обижаясь, ответил Линкевич, – я тут скорее снабженец. Вы же меня назначили заместителем начальника снабжения... Больных у нас, кроме вас...

– И прекрасно, – обрадовано воскликнул Крылов, – у нас нужно уметь делать все. Будете оказывать скорую помощь первому трюму. Там нет командира, назначаю вас начальником первого трюма.

Линкевич, старый моряк, ответил по-морскому:

– Есть! – И с этого момента он отлично цементировал с водолазами первый трюм и вызвал на соревнование трюм Стольникова.

Между участками началось захватывающее соревнование. Командиры как о победе доносили:

– Найдена трещина длиной в три метра.

Начальник участка едва не обнимал того водолаза, который находил новую щель. И круглыми сутками в глубине трюмов под тысячесвечовыми лампами эпроновцы заделывали незаметные дыры, щели, разошедшиеся швы и трещины.

 

 

 

Накануне отхода в Мурманск

 

Радио. Свальбард, 8 апреля. С каждым часом «Малыгин» буквально на глазах оживает. До сих пор мы получали энергию от «Руслана». Вчера на ледоколе пущены две восстановленные динамо-машины. Корабль сверкает огнями, на мачтах зажглись сигналы.

В момент подъема при выравнивании ледокол получил пробоину. «Малыгин» накренился набок на 18 градусов. Работать приходилось на скользкой, обледенелой палубе, точно на склоне горы. Наконец пробоина заделана. Повреждения второго дна цементированы. Началась заливка балласта. «Малыгин» стал быстро выравниваться. В два часа дня крен был уже 15 градусов. Затем ледокол совершенно выпрямился. Сейчас ходим по палубе, как по паркету Колонного зала Дома союзов.

Все живут близостью похода. Капитан в штурманской рубке устанавливает компасы. Боцман отправился в Баренцбург возвратить свезенное во время аварии пианино. Пошли часы, остановившиеся от удара о рифы.

Радиограмму пишу в жаркой каюте, которая семь дней назад была под водой, где водолазы вырубали глыбы льда. Принимаем уголь. Вероятно, в самые ближайшие дни буду рад послать по радио сообщение об отходе в Мурманск.

 

* * *

У пристани Баренцубрга мы остались одни; 2 марта ушел «Ленин», и во льдах залива замерз его извилистый след. Ночью синели и розовели ледники; наступил беспрерывный день, и так же беспрерывно, не замирая, шел аврал. Белые ночи, сверкающие льды, туманные дни, снежные бураны, ураганные ветры и кажущийся видением синий силуэт острова Форланд на горизонте.

Быстро преображался «Малыгин». Сверкала машина, раскаленные углем, горели топки, заметно убавлялась течь. По всему кораблю пустили пар и, отогрев обледенелые каюты, сияли дымные, ржавые камельки. Жены баренцбургских рудокопов вымыли помещения, и мы поселились в чистых, уютных каютах. Кают-компания засветилась красным деревом. Саксон с отрядом электриков восстановил судовые динамо, и на «Малыгине» загорелись огни своей электростанции. Ледокол выпрямился. В короткие часы передышки в кают-компании играла музыка, вешали экран, и под аплодисменты скакала конница Буденного. Ураганы проносились над Баренцбургом, но на судне было тепло, светло и чисто, из трубы валил дым, и мы не чувствовали полярных ветров и морозов.

Наконец течь почти ликвидировали. Воды прибывало всего лишь десять тонн в час. В пятнадцать минут одна помпа откачала всю воду.

Капитан стал пробовать машину. «Малыгин» двинулся, расколол лед у пристани и пошел вперед. Машина, пролежавшая под водой три месяца, работала прекрасно.

– Можно идти, – нетерпеливо потирая руки, ходил по мостику Филатов. – Машина работает, пробоин нет, руль в порядке, винт вертится, течи нет, – я готов плыть куда угодно.

О дальнейшем лучше всего расскажут короткие радиограммы, посланные нами из Баренцбурга, а затем уже с борта вышедшего в море «Малыгина».

 

К берегам Союза

 

Радио. Свальбард, 11 апреля. В любую минуту капитан Филатов готов вести ледокол «Малыгин» к берегам Союза. Крылов объявил последний аврал в Баренцбурге. Участники экспедиции грузят уголь мешками; в течение трех часов погрузили тридцать тонн. К вечеру дадим еще сорок тонн. Вчера впервые произвели перестановку судна без буксира «Руслан». Малыгинская машина работала отлично. Ледокол шел полным ходом вперед и назад. Капитан говорит:

– С такой машиной можно идти в какой угодно рейс.

Однако рейс грозит многими опасностями. «Малыгину» опасны льды. Пронесшийся ураган разломал лед Айсфиорда. Но, прежде чем выйти в Айсфиорд, «Малыгину» придется пробираться через скованный льдом залив Грингарбург. Удары и вибрации корпуса грозят заклепкам и положенному на пробоины цементу.

Экспедиция напряженно готовится к тяжелому походу. Участники расставлены на аварийные посты, каждый знает свое место в случае водяной тревоги. Широко развернулось соцсоревнование между аварийными отрядами. Завтра утром «Малыгин» перейдет в отходную пристань. Как только Крылов отдаст приказ, покинем берега Шпицбергена.

 

Полный вперед!

 

Ледокол «Малыгин», 12. Утром 12 апреля «Малыгин» несколько часов кружился в заливе Грингарбург – выверял компас. Вечером отчалил от пристани Баренцбурга.

Капитан Филатов на мостике впервые после большого перерыва командует: «Полный вперед!» Прошли путь, расчищенный динамитными взрывами. «Малыгин» вошел в сплошные льды Айсфиорда и режет его с разгона.

 

Снялись с якоря

 

Радио. «Малыгин». Сегодня, двенадцатого, Крылов приказал в семь часов вечера выйти в море на Мурманск. Утром «Малыгин» ходил к заливу, пробуя льды. Крылов остался удовлетворенным, наблюдая, как судно пробивает лед, и отдал распоряжение через три часа быть готовыми сняться с якоря. Трудно описать радостный подъем участников экспедиции. Месяц назад в этот день из Баренцбурга уходил «Седов». Перешли на ледокол «Ленин». Впервые отправились на место аварии. «Малыгин» лежал у прибрежных скал на льду...

А сегодня он смело один уходит в рейс, на какой не решаются идти корабли раньше, чем это позволяет международный закон мореплавания.

С радостью стремимся к советским берегам, но каждый участник чувствует огромную ответственность похода. В апреле здесь свирепствуют штормы. Наш путь преграждают льды. В случае урагана придется ложиться в дрейф. В трюмах приготовлены помпы, чтобы в любую минуту откачивать воду. Положение можно будет считать безопасным, лишь когда покажется мурманский берег.

Ждать лета нельзя. «Малыгин» требует капитального ремонта. На Шпицбергене нет порта, в котором можно его произвести. Положение осложняется тем, что радиостанция «Малыгина» ограничена радиусом действия. Прежнюю мощную радиостанцию после аварии сняли и увезли, считаясь с вероятностью гибели «Малыгина».

В первые дни будем держать связь с Шпицбергеном и с норвежскими станциями, которые узнают о ходе плавания, потом, может быть, наступит перерыв, пока нас не услышат Новая Земля да случайные тральщики.

«Малыгин» стоит в получасовой готовности.

 

* * *

Радио. Баренцбург, 13. По просьбе вашего корреспондента сообщаю: сегодня, в двадцать три часа, «Малыгин», ведя на буксире «Руслана», отошел от пристани Баренцбурга.

Провожающие видели, как, пробившись сквозь льды залива Грингарбург, «Малыгин» вошел в Айсфиорд и взял направление на остров Форланд.

Начальник радиостанции Баренцбурга Фехнер.

 

 

 

«Малыгин» в шторме

 

Радио ледокола «Малыгин», 14 апреля. После четырнадцати часов борьбы со льдами, в полдень тринадцатого, вышли в море, ведя на буксире «Руслана». Штормом захлестывало «Руслана». На пароходе подняли флаг.

– Уменьшите ход!..

На «Малыгине» усилилась течь.

 

* * *

Залив Грингарбург был скован льдом, и четырнадцать часов «Малыгин» пробивал русло. В кильватере шел «Руслан». На море бушевал шторм. «Малыгин» взял «Руслана» на буксир. Ледокол шел со скоростью десяти миль в час. С «Русланом» на буксире «Малыгин» терял ход. От ударов льдин отскочил цемент, вылетели заклепки, и «Малыгин» сдал... Вода хлынула в машину и кочегарку... Ледокол бросало в шторме, вода перекатывалась с борта на борт, и помпы не могли забирать ее. Волны окатывали «Руслана», и он медленно плыл за нами, побелевший, обледенелый.

«Малыгин» замедлил ход, в то время когда нужно было спешить, бежать от шторма.

Остановились помпы. Сорок шесть часов плыл «Малыгин», и мы поняли, что можем потонуть...

Расшвыряло плиты, кочегары стояли по грудь в воде. В чаду газа работали мотористы, запуская помпы. Они падали без чувств. Все без исключения мотористы отравились. Работала только одна помпа, и она спасала положение.

У помпы с бесстрастным лицом стоял Одьяк. Сжимая равнодушные губы, склоняясь над мотором, он сосредоточенно следил за машиной. Брызги воды летели в лицо, синий газ душил его... Молчаливо следил за ним Крылов.

– Хорошо, Одьяк, – произнес он и вышел из машины.

Стеная, поднимались мотористы и, шатаясь, выходили наверх. Одьяк оставался у своей помпы. Волнами перекатывалась, расхлестываясь, вода. Одьяк стоял, подправляя мотор, и его помпа работала без отказа. Вдруг остановилась машина. Еще два-три часа – и мы потонем. Одно спасение – снять «Руслана» с буксира. Но уйти, покинуть маленький пароход в шторме опасно... Он казался шлюпкой в гигантских волнах. И мы повернули обратно... В густом тумане капитан умело провел «Малыгина» мимо рифов фиорда, мы вошли во льды, и сразу прекратилась качка, заработали помпы, и ледокол опять пристал к берегу Баренцбурга.

Неплохое испытание для корабля, три месяца пролежавшего на подводных скалах.

 

* * *

Первыми словами Крылова по возвращении в Баренцбург были следующие:

– Снять обвинение с Одьяка. Отличный моторист и моряк. Представить к награде.

Старик водолаз Осипов радостно воскликнул:

– Да ведь это ж Одьяк из Одьяков!

 

«Скоро выходим в Мурманск»

 

Баренцбург, 23. В Баренцбург пришел «Красин» с цементом и пресной водой. Вчера состоялось объединенное заседание бюро ячейки и судкома «Красина». Заместитель начальника Васин сделал сообщение о близком походе «Малыгина», «Красин» возьмет на буксир «Руслана», «Малыгин», приведенный в отличное состояние, пойдет в океан самостоятельно; в случае шторма или возникновения течи, если потребуется добавочная электроэнергия для помп, «Красин» должен будет по вызову командования подойти к «Малыгину» и перебросить кабель.

На «Малыгине» заканчивается установка радиостанции, доставленной «Красиным». Эта станция во время аварии была снята. Когда ее снимали, поломали оборудование и разрушили радиорубку. На установку станции требовалось пятнадцать дней. Радисты заявили Крылову, что установят станцию в три дня.

Без рации, после ухода «Ленина», пятнадцать дней мы были оторваны от мира.

С изумлением наблюдаю поразительные темпы радистов. Юдихин, Волынкин, Плотников и Клементьев вторые сутки не выходят из радиорубки. Вчера решили спать три часа. Спустя час Юдихин всех разбудил. Снова начался радиоаврал. В это время радист Любке за все три корабля нес беспрерывную вахту. Уже установлены полкиловаттный ламповый передатчик и аварийная рация.

Надеемся, что в ближайшие дни «Малыгин» передаст по радио партии и правительству первомайский рапорт о приходе в Мурманск.

Сегодня «Красин» идет бункероваться в Адвентбей. «Малыгин» для испытания машин выходит в море.

 

Глава вторая

«Всем! Всем! Всем! Иду в море»

 

Радио ледокола «Малыгин», 24. Сегодня, 24 апреля, в тринадцать часов, восстановлена большая радиостанция.

– Всем, всем, всем! – говорит «Малыгин». – Иду в море.

Сообщение это является первой радиограммой рации «Малыгина», переданной за номером один.

Накануне отхода «Малыгина» состоялось объединенное совещание экспедиции. Крылов дал приказ «Руслану» ожидать «Красина», чтобы идти у него на буксире.

Грустным застали капитана Клюева в его каюте командиры, зашедшие попрощаться.

– О, если бы ты знал, – сказал Клюев Пучкову, – до чего мне не хочется идти на буксире. Ты знаешь, Николай Никитич, что значит идти на буксире!

– Но самим же вам нельзя идти, – напомнил Пучков. – Ты же, Василий Алексеевич, лучше нас всех знаешь состояние своего судна.

– Все это, конечно, верно, – печально промолвил Клюев, – однако...

Он умолк в задумчивой мечтательности.

...В семь часов вечера 24 апреля «Малыгин» вышел из залива. По фиорду ходил «Руслан». Голубое небо, солнце, безветренный воздух предвещали спокойное плавание (Накануне метеорологические станции дали исключительно благоприятный прогноз погоды). «Малыгин» прошел мимо «Руслана», и мы долго махали руками, прощаясь с дорогими друзьями. На борту стоял Клюев в своей папахе; в сером свитере и ушастой шапке стоял радист Волынкин; штурман Точилов, разбирая что-то на корме, помахал рукавицей и опять согнулся над работой. Дымилась трубка маленького Петровича, и из дверей камбуза выглядывала Шура.

В последний раз мы оглядываем залив. В конце залива, у противоположного берега, против пристани Баренцбурга, в торосах, вздыбившись, чернеют разбитые суда. Маяки смерти.

Остров погибших кораблей – так называют полярные моряки этот край ураганов и подводных скал. «Малыгин» выходит в фиорд. Сколько кораблей покоится под нами на дне фиорда! Мы минуем черную скалу и смотрим на неподвижные ледяные глыбы, на рифы, где погибал «Малыгин». Теперь он несется навстречу солнцу, вспенивая тихую гладь океана. По синему фиорду движется маленький «Руслан». Скоро придет «Красин», возьмет его на буксир и догонит нас в океане.

«Малыгин» вышел в море. Солнце моментально скрылось, тучи сгустились, резкий ветер ударил о борта, море забушевало, и уже через час мы попали в яростный шторм. «Малыгин» шел на втором дне. В раскрытые люки опускали шланги и откачивали воду. Волны грозили захлестнуть палубу, и если бы хоть одна волна прокатилась по палубе, вода бы хлынула в люки, и корабль мог бы в несколько минут утонуть. Нужно было возвращаться обратно. Шторм усиливался. Он бил в корму, отрезая отступление. Повернуть обратно – это стать недвижимым, лечь в дрейф. Шторм гнал вперед и вперед, помпы откачивали воду, ежеминутно в трюмы бегали водолазы заделывать отскочивший цемент – над «Малыгиным» висела смерть. Четырнадцатимильным ходом ледокол уносился все дальше и дальше в океан. Ветром сорвало антенну. Три часа пробовали натянуть ее, и когда штурман Грозников, надев валенки, полез на марс и наконец вновь заработало радио, мы получили первое сообщение с «Руслана», которое мигом заставило забыть про шторм и угрозу смерти. Недоумевая, не веря, мы рассматривали листок радиограммы. Глухо прозвучал голос Васина. Он осмотрелся вокруг и произнес:

– Что бы это могло значить? «Руслан» вышел в море...

Капитан Клюев доносил: «Прошел Форланд, уголь плох и пар не держится. Начну связываться с «Красиным» для буксировки. Клюев».

Напряженно сидел у аппарата радист Миша Клементьев. Он быстро записывал новые радиограммы и подал сразу несколько листков.

«Какой ваш истинный курс? Встречаются ли льды?» – спрашивал Клюев.

Страх и тревогу вызвала третья радиограмма:

«Как дела? Для меня погода не благоприятствует. Опасаюсь обмерзания».

Но почему «Руслан» не обождал «Красина», никак не могли мы понять, да и не было времени для размышления. Новое радио сообщало:

«Большое обмерзание. Команда лихорадочно скалывает лед. Уже один раз были близки к ладану. Держимся, держимся. Клюев».

 

Глава третья

Гибель «Руслана»

 

В течение суток безостановочно работали радиостанции «Малыгина», «Руслана» и «Красима».

Черный шторм и снег неистовствовали в океане, что-то кричали, перекликаясь, в трюмах водолазы, с шипением прокатывалась волна, оставляя на палубе ледяной след, а мы толпились над бледным радистом Клементьевым, ловя сообщения с «Руслана». Крылов ежеминутно посылал распоряжения. Он оставил «Малыгина» капитану и забыл про ледокол. Эпроновцами командовали Бобрицкий, Пучков и Хандюк. Крылов был занят только «Русланом», Васин, в несколько часов постаревший и осунувшийся, не уходил из рубки. Миша Клементьев леденеющими пальцами записывал радио; он бросался к моторам и, стоя над аппаратом в изорванной в спешке тужурке, держал связь со своим приятелем Волынкиным.

В течение суток – с ночи до полуночи следующего дня – шли радиограммы, шли до тех пор, пока «Малыгин» не очутился далеко от берегов Шпицбергена.

С «Руслана» поступали все более и более тревожные известия. Мы приводим полный текст радиограмм трех судов за ночь с 4 до 11 часов 50 минут 25 апреля.

Радио «Малыгина» – «Руслану». Дано распоряжение «Красину» взять вас на буксир. Ожидайте его. Крылов.

Радио «Руслана». Берега и вас не видим, увеличивается... (Перерыв.) Место свое потеряли, дать не можем. Помощь необходима, лежим в дрейфе, сбиваем лед. «Руслан».

«Руслан» – «Малыгину», Крылову. Уголь очень худой, кочегарка стоит на две вахты. Скорость две-три мили. Курс истинный – двести. Правее этого держать не можем, заливает; необходимо, чтобы какое-либо судно с радиопеленгатором взяло нас на буксир. Всю ночь бродим по пояс в воде, отбиваем. Некоторые получили тяжелые ушибы. Думаю, приблизительное место: долгота 12° 20', широта 77° 30'.

Крылову, «Красину» – командиру. Счисление места потеряно, лежим дрейфе, плавучесть уменьшается. «Руслан».

«Малыгин» – «Руслану», Клюеву. Для улучшения дрейфа сделайте плавучий якорь и вытравите становые якоря на глубину по усмотрению. Разыскиваем в море тральщик для высылки к вам. Бодритесь. Крылов.

Радист «Руслана» – радисту «Малыгина» М. Клементьеву. Миша, сам знаешь наше дело в таких случаях. Сидишь в рубке сторожем эфира, а вот, из слов штурмана, нам в таком состоянии недолго продержаться осталось... Лежим в дрейфе на волну, а корка льда все больше нарастает, люди за ней не успевают скалывать. Волынкин.

Капитану «Руслана». Вася, вместе с тобой все мы переживаем твое бедствие. Надеемся, что твой опыт и энергия команды с успехом справятся в борьбе с арктической стихией. «Красин» возле вас, и еще ищем тральщика. Васин.

Радист «Руслана» – «Малыгину», политруку Розенфельду. Корма со всеми тросами и такелажем представляют... (Пропуск.) Закрытое место... (Пропуск.) Одеяло из льда... все прибавляется осадков... Медленно, но постепенно тянет судно книзу... Выбросили десять тонн угля и всю воду из балластов... рвут ледяное одеяло в куски чем придется твердым... вся свободная от вахты команда... Крик руководства... штурман Точилов со своими пиратами разбивает... В общем, ледяная лапа арктической смерти в океане старается стянуть, сдавить судно. Экипаж не дрейфит, работают все. Судно в дрейфе на волну. Место свое потеряли, нащупывают нас по радио. Остаемся дрейфовать на водяных сопках в ожидании одного из двух вариантов. Счастливого, не нашего пути вам. Радист «Руслана» Валентин Волынкин.

«Руслан» – командиру «Красина», «Малыгину» – Крылову. Сильное обмерзание, судно падает до 25 градусов, кочегарку залило водой. «Руслан».

«Руслану», командиру Клюеву. Работает ли машина, нужна ли помощь, кроме «Красина»? Нужно ли выслать тральщик, который находится Медвежке? Радируйте срочно. Крылов.

«Руслан» – «Малыгину», Крылову, ледоколу «Красин» – командиру. Все время шли курсами в зависимости от обмерзания, крена, Увеличивается плавучесть судна, выбросили весь запас котельной воды. Теперь положение в отношении обмерзания улучшилось. Иду курсом истинным 186. Выпустили пар. Прошу дать радиопеленг. Клюев.

Радист «Руслана» – радисту «Малыгина» Клементьеву. Дело с каждой минутой все хуже и хуже. Погружаемся медленно, сильное обмерзание. Волынкин.

«Руслан» – «Красину», «Малыгину» – Крылову. Вода прибывает в кочегарку. Размывает уголь, выбираем плиты, применяем все усилия откачки, но забивает, быстро удаляем ведрами. Подойдите, если можно, на случай спасения команды. Клюев.

Одновременно «Малыгину» передавал донесения командир «Красина» Легздин. Между двумя ледоколами с момента получения первого тревожного радио «Руслана» держалась непрерывная связь.

Капитану ледокола «Красин» тов. Легздину. Ускорьте отход и прием на буксир «Руслана». Крылов.

Начальнику экспедиции на «Малыгине». «Красин» идет пятнадцатиузловым ходом из Адвентбея. Прошу указать место «Руслана». Затем укажите ваше место.

«Малыгину» – начальнику экспедиции Крылову. Получено радио с «Руслана», что вы скрылись горизонта. «Красин» кончил бункеровку, следует в Баренцбург принять своих радистов, сдать консула. После этого следую море за вами. Капитан Легздин.

Начальнику экспедиции «Малыгина». 24-го в семь часов вечера закончил бункеровку ледокола. Получено тревожное радио «Руслана». После вас он вышел в море. Шел самым полным ходом – пятнадцать узлов. Через полтора часа пришел в Баренцбург, высадил пассажиров. Выход в море невозможен вследствие метели. Легздин.

Начальнику экспедиции на «Малыгине», капитану «Руслана». Несмотря на отсутствие видимости, с риском для «Красина» спешу «Руслану» на помощь. Капитан Легздин.

Начальнику экспедиции Крылову. Укажите ваше место и курс. Спешу «Руслану». Прошел мыс Старостин. Легздин.

Капитану «Руслана». В восемь часов прошел мыс Старостин. Полным ходом спешу к вам на помощь. Если обмерзание продолжается, не лучше ли вам идти фордевиндом? Примите все меры. Легздин.

«Малыгину» – Крылову. В двенадцать часов подошли на указанное «Русланом» место, широта 78° 02', долгота 11° 40'. Там его не обнаружил. Идя по радиопеленгу на «Руслан» по курсу № ¹/₄, нами обнаружен подводный камень, дальше идти – рисковать на камнях «Красиным». Выхожу на более глубокое место, после чего лягу в дрейф до улучшения видимости. Сейчас «Руслан» не отвечает. Легздин.

«Малыгину» – Крылову. Все время разыскиваю «Руслана». Легздин.

«Красин» – «Малыгину», Крылову. 19 часов 29 минут. Место «Красина» 7753, 1146. Ввиду того, что вкралась ошибка на один градус со счисленного места «Руслана», иду курсом 200 на сближение с «Русланом». Его положение улучшилось после откачки воды для котлов. При первой возможности подойду к «Руслану».

«Красин» – «Малыгину», Крылову. Иду по пеленгу к указанному месту уже тридцать минут. Легздин.

«Малыгин» уже не слыхал «Руслана». Клементьев напряженно слушал переговоры «Красина» с «Русланом», причем «Руслан» был еле слышен.

Бледный, изнеможденный Клементьев шевелил губами, повторяя то, что он слышит:

– «Красин» – «Руслану»: «Пускайте ракеты... Вот сейчас дает пеленга...» Замолчали. – Неужели погиб? – произносит про себя радист.– Нет... Нет... Сейчас говорит «Красин»: «Волынкину. Ты гремишь в рубке, сняли антенну. Вы совсем близко»... Ничего не слышно, – объявил радист.

В этот момент заработал «Красин», и Клементьев начал быстро записывать.

«Малыгину» – начальнику экспедиции. «Красин» 7723, 1128. «Руслан» обнаружить не удалось. Последняя связь с ним был в 23 часа 50 минут. «Красин» сделал все, что в человеческих силах, плохая видимость мешала поискам. «Красин» лежит в дрейфе. Прошу распоряжения. Легздин.

Быстро Клементьев передал «Красину» распоряжение Крылова, и опять заговорил «Красин». Радист записал первое слово и остановился. Широко раскрылись его глаза, и слезы потекли по щекам, падая на бумагу. Клементьев записывал:

«Руслан» погиб со своей командой. Спустить шлюпку при такой обстановке не было никакой возможности. Дрейф, поиски бесполезны. Прошу распоряжения следовать за вами. Легздин.

«Малыгину» – Крылову, военкому Васину. Наша радиостанция приняла от руслановцев ряд прощальных телеграмм, адресованных «Малыгину». Жду вашего специального распоряжения для передачи вам содержания. Легздин.

И Миша Клементьев принял последние прощальные радиограммы.

Вот текст этих радиограмм:

Капитан Клюев жене. Воспитай сына... Прости, не мог дать жизни больше. Подробности в газетах. Твой Вася.

Капитан Клюев – «Малыгину», Крылову. Доживаем последние минуты. Привет всему коллективу работе... Последний привет малыгинцам. Клюев.

Радист Волынкин матери. Гибнем в океане на «Руслане». Простите. Все справки пиши на Мурманск, порт. До смерти осталось час, и меньше. Валентин.

В шторме обледенелый «Красин» продолжал искать «Руслана».

 

«Малыгин» стремится к материку

 

Мгла не рассеивается, налетают снежные вихри, волны едва не опрокидывают судно, они с шипением окатывают обледенелую палубу. Вой ветра, качка. Водолазы заделывают течь, беснуется океан, шторм, и уже потерян счет времени.

К концу вторых суток неожиданно Клементьев услышал позывные тральщика. Он быстро настроил, и густой голос раздался в рубке:

– «Малыгин», алло! Говорит тральщик «Кит»... Тральщик «Кит»... Ты слышишь меня? Какая вам нужна помощь?

– Алло... говорит тральщик «Рыбец»... «Малыгин», ты находишься близко от нас. Сопровождать тебя?

Шторм в корму, кочегары держат пар на марке – четырнадцать узлов. И вот вдали мигнули огни. Из-за горизонта выплыли тральщики. Сверкнули огни правее, и со всех сторон навстречу появляются пятнадцать советских тральщиков. Они все лежат в дрейфе. Они гудят приветы. Мы забываем поблагодарить их за предложение помощи и быстро проходим мимо. В тумане проскальзывает Медвежий остров. Шторм третьи сутки. Белой тучей вылезает земля.

У берегов Норвегии засветило мутное солнце. Шторм не прекращался. Утром двадцать седьмого прошли Варде, и через двенадцать часов ветер упал. Это было у входа в Кольский залив. Кончилась буря. Конец.

В заливе безветренно, солнечно и тепло. С праздничными пестрыми флагами мчатся встречающие суда, и опять, как в Баренцбурге, мы не в силах осмыслить происходящего. Мы выстраиваемся на палубе и смотрим, ничего не понимая, на землю, на берег, кишащий людьми. Протяжно гудят все пароходы на рейде и в порту.

Стоп, машина! «Малыгин» в СССР.

 

«Малыгин» прибыл в Мурманск

 

Первомайский привет трудящейся молодежи СССР

 

Мурманск, 27. (Молния.) Океан пройден «Малыгиным» в шестьдесят семь часов. На всем пути нестихающие штормы. В два часа дня вошли в Кольский залив. В 4 часа 30 минут «Малыгин» отшвартовался к главной пристани Мурманского порта.

Сходя с палубы на землю социалистического отечества, участники экспедиции просят передать первомайский привет трудящейся молодежи Советского Союза.

 

«Мы неслись вперед»

 

Мурманск, 27. (Молния.) За Медвежьим островом на пути в Мурманск встретили пятнадцать тральщиков, лежавших в дрейфе. Мы неслись вперед.

Пароход «Вятка» ходил на Шпицберген восемьдесят два часа, на «Седове» шли восемьдесят пять часов, «Красин» шел шестьдесят восемь часов, а восстановленный ЭПРОН «Малыгин» проделал рейс в рекордное время – шестьдесят семь часов.

Мурманск, 27. (Молния.) Потрясены встречей в Кольском заливе. Расцвеченные флагами, несутся встречающие нас пароходы. В заливе оркестры, гудки, выстрелы салютов. Население Мурманска встретило нас в порту знаменами, поздравительными транспарантами. Когда «Малыгин» входил в Мурманск, все стоявшие на рейде и портовых причалах тральщики, лесовозы и пассажирские суда приветствовали ледокол гудками. Полчаса гудели пароходы, пока «Малыгин» не стал у стенки.

 

Крылов сдал – Филатов принял

 

Мурманск. 28. Сегодня в полдень на борт «Малыгина» явилась комиссия для приемки корабля. К Крылову и капитану пришли инспектор техотдела управления Севморфлота тов. Кайль и капитан Мурманского торгового флота тов. Гофман. Они обошли ледокол, осмотрели трюмы, машины, кочегарку, после чего составили акт передачи:

«Сего числа краснознаменный ледокол «Малыгин» входит в состав действующих судов Советского торгового флота».

Крылов расписался: «Сдал».

Капитан Филатов подписал: «Принял».

 

Часть четвертая

 

Глава первая

Последний рейс «Руслана»

 

Спустя десять дней после возвращения «Малыгина» телеграф из Норвегии сообщил о том, что у южной оконечности Шпицбергена моторно-парусный бот «Рингсаль» подобрал шлюпку с советскими моряками «Руслана» – «Бегасовым», «Датцеловым» и Поповым.

Бекусов, Точилов и Попов лечились несколько месяцев в Тромсё, затем вернулись в СССР и рассказали нам историю гибели «Руслана».

Мы передаем их рассказы.

 

* * *

В последний раз «Малыгин» с «Русланом» виделись вечером 24 апреля в Айсфиорде. Прощание произошло на траверзе черной скалы, как раз напротив того места, где на подводных скалах лежал аварийный «Малыгин».

В штурманской рубке «Руслана» стояли капитан Клюев, второй штурман – маленький Владимир Петрович Нагибин, матрос Никашка Антуфьев (тот, кого любила Шура) и сигнальщик Бекусов.

– Дивный красавец наш «Малыгин»! – сказал кто-то с искренним восхищением. И все, глядя вслед удаляющемуся ледоколу, повторили:

– Красавец.

– Хорошо, если бы он таким пришел в Мурманск, – заметил Никашка. – Жаль, что не вместе мы... чтобы Мурманск нас встретил вместе с «Малыгиным».

И долго еще в рубке смотрели на ледокол, пока не исчез на горизонте чуть заметный дымок. «Руслан» продолжал идти вперед. Бекусов спросил капитана Клюева:

– Идем вперед?

Клюев, не оборачиваясь, глядя вперед, задумчиво ответил, как бы разговаривая сам с собой:

– Посмотрим...

Постояв еще немного в рубке, Бекусов спустился вниз. Началась качка; сигнальщик страдал морской болезнью и, почувствовав себя плохо, решил идти в кубрик и лечь спать. Сигнальщик, эпроновец Бекусов, очутился на «Руслане» совершенно случайно. «Руслан», как мы уже отмечали, должен был идти на буксире у «Красина»; для связи с ледоколом сигнальщик явился необходимостью. В экипаже «Руслана» сигнальщика не было, и командование экспедиции назначило Бекусова. Сожалея о том, что он не на «Малыгине» и позднее своих товарищей попадет домой, Андрей Бекусов отправился в кубрик. В камбузе его остановила Шура.

– Может быть, поужинаете? – предложила она, но Бекусов, почувствовав приступ морской болезни, отказался:

– Спасибо. Не могу. Меня море бьет.

– Тогда возьмите соленых огурцов, – нашлась заботливая Шура.

Бекусов спустился в кубрик и лег спать...

– Не знаю, – вспоминает он, – спал я или был в каком-то оцепенении, но я вскочил, чувствуя, что съезжаю с койки. Слышу – грохот. Упала скамейка, летит со стола медный чайник, отскочила крышка и закружилась. Матросы закричали на чайник: «Догоняй своих!.. Эй, приятель, шляпу потерял!»

Вдруг наверху послышался шум, и в кубрик хлынула вода.

Спавший на верхней койке матрос Михаил Попов вскочил. Мигом в кубрике никого не осталось. Из своей каюты босиком выбежал штурман Герасим Точилов. Я выскочил наверх и вижу: судно покрыто льдом, качка, палубу заливает, все пристройки, брашпиля, ящики покрыты льдом, и «Руслан» лежит на боку, как подстреленная утка. Точилов подскочил к капитану. Слабо улыбнувшись, Клюев сказал:

 «Тонем, Герасим Васильевич». – «Поверни по ветру!» – крикнул Точилов...

– Это было в три часа ночи, – рассказывает Г. В. Точилов. – Ко мне прибежал повар и говорит: «Штурман, тонем!» Я выскочил, как был босиком с валенками в руках, на спардек и вижу, что судно обморозило и на правом борту большой крен. Вижу, что дело пропащее, и приказываю рулевому Бутакову: «Вправо на борт». Я взял на себя командование, – капитан был внизу. Он хотел открыть полубортик, но волна его захлестнула и едва не унесла в море. Он ушел переодеваться. Я дал полный ход машине, повернул по ветру, выровнял крен и побежал к матросам. Я объявил аврал. «Иначе, – я сказал матросам, – потонем. Жизни остается полчаса, самое большое, если не успеем, все кончено!»

...Матросы, по колени в воде, цепляясь за иллюминаторы, ходили по борту, скалывая лед. Открывали полубортики, перекатывали бочки с треской на левый борт – выравнивали судно; все работали лихорадочно, обмороженными руками кололи лед. Штурман Точилов носился в воде, успевая быть всюду, где нужна была быстрая сноровка. В рубке на руле стоял Михаил Попов.

«Руслан» шел на норд-вест. Точилов был убежден, что через несколько часов судно попадет в полосу теплого течения и обмерзание кончится. Он зашел в рубку к Волынкину, чтобы дать радио в Мурманск о том, что «Руслан» вышел в океан и следует на материк. Тогда некогда было задумываться над загадкой, почему капитан покинул Айсфиорд и вышел в море. Три часа не отвечал «Малыгин». Точилов подумал: «Вероятно, «Малыгину» плохо и Клюев решил идти на помощь».

– Смотрю, судно опять упало на правый борт. Что-то неладное творится. Я послал Мишу Попова: «Спроси – нет ли воды в машине и кочегарке?» В машине Попову ответили: «Все в порядке, воды нет». Но через полчаса раздался свист. «Воды очень много», – сообщил механик Павел Меньшиков...

...Время от времени промокшие, обледенелые матросы сбегали в кубрик. Они не умолкая, хохотали.

– Видели, как Петровича хватило волной? Шагов на десять откинуло, а трубка в зубах.

В дверях показался Петрович. Радостный хохот встретил его. Он вошел с мокрой фуфайкой в руках, в кальсонах и, цепляясь ногами за распустившиеся шнурки и дымя своей трубкой, горделиво сказал:

– Хотите знать, меня чуть не унесло. А?

В кубрик вбежала Шура. Она кого-то разыскивала среди матросов, но столкнулась с Петровичем и, смутившись, умчалась наверх.

Медленно вошел Точилов. Лицо его было серьезно, как никогда, и хохотавшие матросы стихли. Помолчав немного, Точилов сказал:

– Отдохните, ребята, но опасность еще не прошла.

Из машинного отделения в этот момент послышался неясный звук. Кто-то спешил наверх. В кубрик заглянул Сергей Воронцов.

– В кочегарке течь, – сказал он, – фонтанит.

– Сильно?

– Здорово, даже плиты срывает.

– Все наверх! – раздался призыв, и опять опустел кубрик.

Точилов спустился в кочегарку, и его глазам представилось страшное зрелище. Кочегарка была залита водой. От ударов волн отскочил цемент, открылась течь, и в довершение всего не работали помпы. Из-под котла бил фонтан. Вторая течь открылась в машинной переборке, и вскоре переборку сломало. Матросы принялись отливать воду кадками и ведрами, но течь все усиливалась, и напрасны были усилия вычерпать ведрами затопленную кочегарку.

– «Красин» идет к нам, – бодрил матросов Точилов, но сам уже придумывал способы спасения.

В одиннадцать часов ночи затопило всю кочегарку и машину. Туман и мгла на море. «Руслан» продолжал крениться, опускаясь правым бортом под воду. Сигнальщик Бекусов понял: «Руслан» гибнет...

– «Спасения нет», – подумал я и решил: надо идти в кубрик, лечь спать: так, сонный, я и потону...

...Обмороженные, обессиленные от суточного аврала матросы бросили ведра...

– Я спустился в кубрик, – рассказывает Бекусов,– и лег. Засыпаю. Но вот слышу грохот, кто-то спускается в кубрик. Вбегают кочегары Колька Иванов и Гришка Сальников. Они смеются, поют, отбивают чечетку, как будто на празднике. Гришка пустился вприсядку и кричит: «Сигнальщик, вставай, идем загибаться!» Они стали переодеваться. Я подумал: «Что же, зачем мне оставаться погибать?»

...По пароходу озабоченно бегала Шура, собирая сухари и продовольствие. Капитан отправился в радиорубку давать прощальные радиограммы. «Руслан» вздымался на волнах, лежа на боку и все глубже и глубже погружаясь под воду. Точилов позвал боцмана, и они вдвоем стали пускать ракеты. Но в темноте тумана они гасли слабыми искрами. Штурман спустился в машину и тихо сказал Михаилу Нетленному:

– Иди готовь шлюпки.

С песнями бегали кочегары. На спардеке матросы возились со шлюпкой. Валентин Волынкин заканчивал передачу прощальных радиограмм.

У шлюпки встретились Шура и Николай Антуфьев.

– До свиданья, Никашка, – сказала она и отвернулась.

Николай взял ее за руку.

– Брось, Шура. Брось плакать.

На накренившемся правом борту шлюпка висела, касаясь воды. В шлюпку сели три кочегара, Николай Иванов, матрос Ларионов, Шура, боцман и повар Ярошенко. Из радиорубки спокойно вышел Валентин Волынкин. Он держался прямо в свой черной военной шинели и нес на руках радиоприемник...

Штурман Точилов, в своей жизни немало видавший героев, с изумлением и восторгом рассказывает о радисте:

– Волынкин вышел с приемником. Совершенно непоколебимый человек. Он подмигнул и, сказав: «Теперь я готов», – вскочил в шлюпку. Ударила волна, и шлюпку отнесло от борта...

...В последнюю секунду Точилов заметил, что у Шуры на ногах легкие ботинки.

– Шура, возьми! – крикнул он и бросил ей свои валенки.

Шлюпка обошла вдоль борта. Николай Антуфьев смотрел на Шуру и вдруг кинулся в воду к ней. Сильная волна выкинула его обратно на спардек. Антуфьев схватил спасательный нагрудник, желая броситься и плыть к шлюпке, но не мог завязать на спине тесемки.

– Завяжите, ребята, – просил он.

Но никто не отпускал его вплавь. Николай умолк и все смотрел вдаль. Между тем Точилов принялся спускать вторую шлюпку. Штурман сложил в шлюпке одеяла, хлеб, сухари, компас и часы из салона. Попов побежал в кубрик.

Он рассказывает:

– Мне есть очень захотелось. Забежал в камбуз. Лежит буханка хлеба. Ребята кричат: «Садись скорей, а то уедем!» Я откусил раза два от буханки и бросил. Смотрю – Бекусов. «Идем в шлюпку», – говорю ему.

...Тринадцать моряков с трудом столкнули в воду шлюпку. Волна захлестнула их, залила все: сухари и хлеб поплыли. Точилов стоял на носу шлюпки...

– Я видел, и все мы смотрели, как «Руслан» погружается в воду. Отъехав, мы еще раз увидели первую шлюпку; я увидел Волынкина. Он стоял во весь рост с приемником в руках. «Руслан» начал погружаться в воду, точно магнитом его тянуло, и нас потянуло в водоворот. Насилу отъехали, и вот уже не видно ни «Руслана», ни шлюпки...

...Волны заливали шлюпку Точилова, но это была спасательная шлюпка – она держалась на воздушных ящиках...

– Накатывается волна, секунда – гибель... Еще миг – волна прокатит, и все опять в хорошем настроении. Но мы стали быстро замерзать. В мокрой фуфайке стоял Петрович, и скоро все заметили, что с ним творится неладное.

 

Глава вторая

В шлюпке остались трое

 

Дальнейшая история экипажа погибшего «Руслана» дана нами по рассказам Точилова, Попова и Бекусова. Мы дословно передаем их воспоминания. Рассказ одного, дополняясь наблюдениями другого, создает общую картину странствования руслановцев.

– В шторме, сквозь ветер и темноту Ледовитого океана, неслась наша вторая шлюпка с тринадцатью моряками. Шторм – восемь баллов. Видимости никакой. Я встал на носу, – рассказывает Точилов, – чтобы наблюдать, как идет волна. Матросы гребли; кто вычерпывал воду, кто помогал на веслах, а волна накатывается, растет, близится и... «Держись! Держись!» – кричу я. Все исчезает из глаз... Взлет, потом падение в пропасть, и мы под водой, вот, кажется, ринулись на дно. И вдруг опять взлет, волна мимо, мы несемся вперед – и так каждое мгновение. Волны захлестывают нас пеной, но вот пронеслись, и опять нам радостно. Мокрые, насквозь пронизанные ветром, ребята не перестают грести, одежда на нас леденеет; несмотря на все это, никто не страшится шторма, и паники среди нас не было.

Я плаваю двадцать шесть лет. Десятилетним ребенком меня отдали на рыбачий парусник. Я плавал на шхунах; мы охотились за морским зверем, по три месяца не видели земли, переживали ужасы, погибали, и когда приходилось с минуты на минуту ждать смерти, мы проклинали все на свете, проклинали хозяина, матросы сходили с ума от злобы и ненависти. И вот я в шестой раз в жизни спасаюсь.

Я смотрю на своих руслановцев. Я вижу, как тяжко приходится молодежи морякам, но я чувствую, что все они внутренне собой гордятся. Нам было жаль нашего старого, ветхого «Руслана», но мы думали: правительство и все наше государство знают, как экспедиция спасала «Малыгина», знают, что и мы, руслановцы, вместе со всеми работали честно, отдавая свои силы. Сейчас, в это же время, «Малыгин», живой, вырванный у подводных скал, идет к родным берегам, и, если все благополучно, он уже, наверное, кончает рейс. Завтра, двадцать седьмого, он будет в Мурманске, а ведь это и наших рук дело, и наша победа. «Правительство недаром доверило нам и отправило в Арктику. Победа за нами; значит, жизнь прожита не даром, – думали мы в шлюпке. – И если приходится умереть, так есть за что». Стихия Арктики – тот же фронт. На этом фронте победа, а мы, руслановцы, маленький взвод и, как в бою, попали под самый огонь, но мы и тут надеялись победить и не теряли духа, не боялись смерти!

...Шторм не стихал, волны швыряли, заливали шлюпку, и вскоре руслановцы стали замерзать. Изогнувшись, гребли матросы, пряча лица от ледяного ветра.

На корме, опустив в задумчивости голову, сидел капитан Клюев, опираясь на ружье, с которым он, бывало, ходил охотиться за нерпами. Он был поглощен своими мыслями и не обращал внимания на то, что творилось вокруг. Клюев сидел так тихо, что все забыли о его присутствии. Кто знает, о чем думал молодой романтик? Он одиноко переживал трагедию...

Точилов взял на себя командование, и руслановцы теперь слушались старшего штурмана.

– Скоро, милях в десяти, должен быть берег, – сказал Точилов, чтобы ободрить моряков. – Шлюпка идет на ост...

– Штурман, – рассказывает Михаил Попов, – все время ободряюще кричал, веселил команду, и я понял: «Надо слушаться старого моряка. Я плаваю первый год и в первый раз пошел в дальнее плавание.

Точилов плавает третий десяток, он опытен и выведет нас». Но он сам замерзал. Валенки свои он бросил в шлюпку Шуре, пальто его надел Бекусов. Точилов силами слабее нас всех, а держался так, как будто ему жарко и он даже потеет. Я решил: «Буду следить за ним и стану делать то, что и он, и ребятам накажу так же поступать».

....Три часа прошло с тех пор, как тринадцать руслановцев в последний раз видели свое тонущее судно. Штурман Петрович (ему не оказалось места) стоял в мокрой, изодранной фуфайке, сквозь которую виднелась знаменитая жилетка. Он потерял свою трубку, и лицо его без трубки приняло детское, виноватое выражение. Рот его раскрылся. Он долго стоял, точно желая что-то спросить, а потом опустился на колени и забился под банку. Свернувшись под одеялом, он походил на ребенка и тихо лежал, изредка высовывая лицо с раскрытым ртом. Спустя некоторое время матросы стали замечать, что Петрович повел себя как-то странно. Сначала все подумали, что маленький штурман шутит. Стоя на носу, глядя на приближающуюся волну, Точилов скомандовал:

– Право табань – лево на воду!

Высунув из-под одеяла лицо и подражая голосу Точилова, Петрович крикнул:

– Право табань – лево на воду!

В шлюпке рассмеялись, но потом все заметили, что Петрович повторяет каждое слово команды старшего штурмана...

– Он промок насквозь, – рассказывает Попов.– Его сразу пронзило ветром и ум вышибло. Он все повторял и повторял, что ни говорили...

– Черти полосатые! – крикнул Попов товарищам. – Шевели ногами, крути головой, а то замерзнете!

– Черти полосатые! – эхом раздалось из-под банки.

Матросы перебили:

– Петрович, не психуй!

– Петрович, не психуй! – вскрикнул малыш, и все поняли, что он сошел с ума.

Он повторял слова все тише и тише и незаметно умолк. Под одеялом свернулось маленькое тело, и когда товарищи открыли одеяло, они увидели улыбающееся лицо. Маленькие руки держались за карманы, где он хранил ключи от сундуков «Руслана». Друзья подняли его и опустили за борт шлюпки. Молодой моряк исчез в пучине со своими любимыми ключами.

Быстро замерзал Николай Антуфьев. Моряков уже мучил голод. В шлюпке не осталось продовольствия: все смыло, и только у третьего механика оказались с собой две банки консервированного молока. Моряки пробили дырки в банках и по очереди сосали молоко. Антуфьев греб и, повернувшись к Попову, попросил:

– Дай мне, кажется, замерзаю.

– Возьми, есть еще немного. – Попов приставил банку к его губам.

В первый раз Антуфьев потянул молоко, глотнул, но потом остановился. Попов увидел, что у приятеля молоко течет по губам.

– Прощайте, ребята, – сказал Николай и взял Попова за руку...

– Он взял меня за руку, – вспоминает Попов друга. – Я одной рукой гребу, а другую он держит, не выпускает.

...Несколько минут Антуфьев держал руку Попова и замирающим голосом произнес:

– Прощайте, ребята... Передайте Шурке...

Он умер неслышно – затих, прислонившись головой к плечу друга.

Шторм все усиливался.

– Скоро... скоро земля! – кричал Точилов. – Налегай, ребята! Я вижу землю.

– Налегай! – вторил Попов. – Скоро! И я вижу берег.

Не видел земли Точилов, и место было потеряно. Он не знал, где находится, но беспрестанно кричал:

– Еще, еще нажмем, скоро берег!..

Утром двадцать шестого умерли капитан Клюев и Павел Семенов. К девяти часам шторм ослабел, море стало успокаиваться, волна пошла круглее, небо прояснилось, туман, расползаясь, открывал стихающее море, освещенное слабыми лучами скрытого за тучами солнца.

– Скоро, скоро берег, – не переставал уверять Точилов, и так он твердил весь день 26 апреля.

Моряки уже не слушали его, но все же гребли поочередно. Леденели ноги. Матросы отморозили руки и не могли сгибаться в окаменевшей одежде.

Прошел день. Точилов упорно кричал: «Скоро земля!» Под утро двадцать седьмого скончался механик Павел Меньшиков. В этот день сошли с ума Иван Нетленный и кочегар Жорж.

Иван Нетленный, скинув с ног одеяло, внезапно поднялся и пошел к носу шлюпки.

– Куда ты? – задержал его Бекусов. – Стой, перевернешь шлюпку.

– Не держи меня, – строго промолвил Иван.– Не указывай! Мне братья сказали: домой идти.

Он медленно вернулся на прежнее место, лег и уже больше не вставал. После Нетленного умерли механик Бобонский и кочегар Жорж.

На третий день, когда из-за голода и жажды оставшиеся в живых стали терять последние силы, Точилов радостно крикнул:

– Верьте мне, ребята! Все время врал, чтобы дух в вас поднять, а теперь говорю правду: берег близко, смотрите!

На горизонте показались высокие ледниковые горы. Руслановцы увидели знакомые шпицбергенские сопки. Они узнали прозрачные пирамиды и пышные снега на склонах.

– Близок берег! – воскликнул штурман. – Теперь все зависит от нас.

Шлюпка быстро неслась вперед, к белым горам.

– Нажмем, – ожили руслановцы. И опять начались смех и шутки.

Но штурман, открывший горы, не смеялся. Он почему-то не разделял всеобщей радости.

Продолжая глядеть на горы, Точилов больше не подгонял матросов, и хотя лицо его осталось по-прежнему спокойным, однако у Попова зародилось подозрение: почему он теперь молчит, когда все ясно видят берег, горы и утесы? Отчего он не командует? Настойчиво следил Попов за штурманом и глядел туда, куда смотрит Точилов.

– В чем дело, штурман? – незаметно для других спросил он. – Ведь мы спасены. Виден берег.

– Да, скоро... скоро... – торопливо ответил Точилов, не переставая глядеть на ледники.

И вдруг Попов обратил внимание на непонятное явление. Одна из гор пошатнулась и... раскололась. Острая вершина горы свалилась набок и повисла в воздухе, как облако.

Ледники, качаясь, поползли вдоль горизонта и поднялись над морем.

– Мираж, – прошептал штурман и резко повернулся к Попову, уставившись в него пронзительным взглядом.

Никто в шлюпке не заметил случившегося. Точилов с тревогой ждал, что скажет Попов. Матрос как ни в чем не бывало опять взялся за весло.

Над морем между тем опять сгустился туман. Изо всех сил гребли руслановцы, но скоро видимость пропала, и некоторые оставили весла; озираясь по сторонам, матросы напрасно искали заветные горы.

– Черт побери! – закричал Попов. – Сколько в нас лени! Плохо гребли и упустили землю. Давайте наверстывать!

Невыносимая жажда мучила руслановцев. Ножом соскабливали они лед со своих шуб; ползая по лодке, собирали льдинки с сапог, снимали сосульки с усов и глотали.

Сидевшие на веслах то и дело просили:

– Поскобли на банке, выбери льдинку повкуснее. Крохами льда делились моряки, но силы их покидали, и уже никто не мог грести.

– Васильич, – предложил Попов штурману, – хорошо, если бы у нас был парус.

– Попробуем сделать.

– Из чего же?

– Из простыни.

Под банкой Попов нашел среди одеял простыню. Не гнулись окоченевшие пальцы, но все же Попову удалось соорудить парус. Матрос прорубил в банке дырку и вставил весло. По указаниям Точилова он установил парус, и ветер потащил шлюпку.

...Умирал машинист Сергей Воронцов. Засыпая, он знаком попросил склониться над ним.

– Идите, ребята, в кочегарку, – сказал он, – там у меня хлеб и вода... Возьмите себе. Возьмите, честное слово, обижаться не будете...

Гриша – электрик – лежал на банке и, умирая, тихо, убеждающе просил:

– Спишите меня, ребята, за борт. Я вам не работник.

В шлюпке осталось трое.

Сигнальщик Бекусов еще сохранял энергию. Он был теплее всех одет и, поджимая ноги, сумел остаться сухим. Точилов и Попов замерзали.

Наступил пятый день со времени гибели «Руслана».

Нет пищи, нет воды и – что ужасней всего – уже нет сил.

Накрывшись одеялами, Попов лег у паруса и закрыл глаза. Прошел час, матрос почувствовал, что засыпает; он силился подняться, но не мог. Он уже было заснул, как вдруг его пробудил стук топора.

– Вставай, – услыхал он над собой голос Точилова, – у нас есть много-много отличной пресной воды.

Стук топора опять повторился. Не раскрывая глаз, Попов промолвил:

– Что такое, чего вы там стучите?

– Вставай, – повторил штурман, – поднимайся скорее. У нас есть вода.

 

 

Глава третья

У берегов Гренландии

 

Не чувствуя ног, не владея руками, Попов напряг последние силы, перевернулся на бок, открыл глаза и невольно вскрикнул. Он не верил своим глазам. Увидев, что делает штурман, Попов мгновенно пришел в себя и поднялся на колени.

С топором в руках Точилов качался на дне шлюпки – рубил и рубил воздушный ящик.

– Остановись! – воскликнул Попов, подумав, что штурман сошел с ума. – Стой, что ты делаешь? Шлюпку разобьешь!

– Молчи, – опять сказал Точилов и, опустив топор, подполз к Попову. – Я узнал... да ты сам послушай. – Протянув дрожащую, посиневшую руку, Точилов взял матроса за воротник, потащил за собой и пригнул его голову к воздушному ящику. – Слышишь?

Напряженно вслушиваясь, матрос вдруг услыхал тихий плеск воды внутри ящика.

– Чуешь? – радостно засмеялся штурман. – Слышишь, как болтается вода? Я уже был без чувств, но услышал – вода плещется. Стоп, Миша, подождем умирать, сейчас будет вода.

– Позволь, – удивился Попов, – каким образом там оказалась вода? Я ведь знаю: воздушный ящик со всех сторон закупорен так, что в него даже воздух не проходит.

– Я тебе говорю, что там вода, – рассердился Точилов. – Молчи.

Взмахнув топором, штурман ударил по ящику. Матрос отодвинулся в сторону.

Удар за ударом слышал Попов. Звук топора больно отдавался в ушах. Но вот удары прекратились, и топор упал.

– Как дела? – спросил Попов.

Штурман повернулся к нему, и матрос увидел его лицо, перекосившееся в странной улыбке.

– Горькая какая-то, – тихо сказал Точилов, и его передернуло от отвращения.

Из разрубленного воздушного ящика вытекала коричневая тягучая жидкость, походившая на клей.

– Это... это и есть твоя вода?

– Она, – тяжко вздохнул штурман. – Как я, дурак, не догадался раньше? Это масло. В ящик налили масла, вероятно для того, чтобы не получилось окиси медного купороса, которая может съесть медяшку. Придется терпеть, Миша. Но я сильно хватил этой «водицы», мутит меня, Миша, нет спасения.

Последние слова Точилова, произнесенные с горькой усмешкой, прозвучали страшным предупреждением.

– Нет спасения, – закрывая глаза, прошептал Попов, но в этот момент кто-то с лаской коснулся его щеки.

Нежное прикосновение пробудило впадающего в забытье матроса. Шевельнув губами, он почувствовал во рту свежую влагу.

– Снег, друзья! – воскликнул Бекусов, и матрос порывисто вскочил.

В воздухе кружился снег. Неслышно, с тихим ветром снег покрывал шлюпку, и счастливые руслановцы, лежа на спине, ловили губами спасительные снежинки. Трое моряков, смолкнув от счастья, лежали в шлюпке, боясь пошевельнуться, точно, движение вспугнет кружащийся снег и он унесется, как стая птиц...

– Я лег под одеяло, – рассказывает Попов,– и мне туда нанесло снегу. Я лежал, не вынимая рук, и так вот лизал снег языком, насколько хватало головы.

– Чудесный, сладкий снег, – вспоминает Бекусов.– У нас снова поднялись силы, мы почувствовали жизнь. Мы стали на колени, сгребали снег в кучу и ели, ели...

– Штурман! – раздался бодрый, окрепший голос Попова. – Знаешь, что было бы хорошо? Развести бы нам огонь. Руки погреем.

– Я думал об этом, – ответил Точилов. – Досок можно нарубить с банок, и будет вполне достаточно для костра. Но мы сожжем шлюпку.

Изобретательный матрос немедленно нашелся:

– В ведерке можно развести.

– Отлично, – одобрил штурман, – вытаскивай спички.

У моряков были захвачены с собой две коробки спичек, и Попов нашел их в промокшем ящике, где лежали остановившиеся часы. Как и следовало ожидать, спички отсырели. С глубоким разочарованием Попов протянул Точилову мокрые коробки.

– Ничего страшного, – сказал штурман и высыпал на ладонь. – Мы их быстро просушим.

– Положим на печку?

– Нет, – серьезно ответил Точилов, – далеко ходить. Можно быстрее.

Штурман снял шапку и положил спички в волосы.

Снег разнесло, но руслановцы напились достаточно для того, чтобы не испытывать жажды, и еще более мучительно почувствовали забытый голод. Пять суток мороза, пять дней и ночей без сна и еды окончательно обессилили их. Снег подбодрил, пробудил от смертельного сна, но никто из них уже не мог двигать руками, и опять трое легли на банки, надеясь немного сохранить энергию.

– Установим вахту, – предложил Точилов. – По пятнадцати минут каждый из нас будет отливать воду.

– Идет, – согласились моряки, и Бекусов взял ведро.

Молодой сигнальщик чувствовал себя крепче остальных. В последнее время он один отливал воду и заботился о состоянии шлюпки, но к концу пятых суток и Бекусов лишился сил. Он ползал по шлюпке и, желая зачерпнуть ведерком воду, должен был падать грудью на дно. Медленно приподнимаясь, держа бесчувственными пальцами ведро на груди, он падал на край шлюпки, свешиваясь за борт, и выливал воду. Так он вычерпывал воду минута за минутой. Штурман с матросом лежали, накрывшись одеялами, и время от времени Точилов слабым голосом просил:

– Бекусов, окликай нас. Буди. Иначе замерзнем. Внезапно Бекусов услыхал над собой шелест и хлопанье крыльев. Он поднял голову и увидел птиц. Онемев от неожиданности, сигнальщик умоляюще протянул руки к птицам. Он хотел посвистать, позвать птиц, но понял всю бессмысленность своего намерения. Птицы покружились над шлюпкой; одна из них опустилась и села в трех дюймах от лица Бекусова. Казалось, стоит сделать одно движение – и можно схватить птицу зубами. Сигнальщик вздрогнул. Серая птица вспорхнула, стая улетела прочь и больше не появлялась. Развести огонь стало единственным стремлением умирающих моряков. В волосах штурмана спички высохли, зубами Точилов попробовал крепкие головки. Теперь оставалось собрать щепки. Под парусом валялись расщепленные доски от воздушного ящика. Попов собрал щепки, сложил пирамидой и потянулся за спичками.

– Нет, – глядя куда-то в сторону, сказал штурман, и Попов, к своему ужасу, увидел на его лице знакомую гримасу горькой улыбки.

– Спички ведь высохли, – уже чувствуя недоброе, испуганно произнес Попов. – Сейчас зажжем.

– Нет... ничего не выйдет, – отвернулся штурман, бросив Попову коробку.

Матрос подхватил спички и тотчас понял причину горечи Точилова: шкурка на коробках совершенно расползлась, превратившись в жижу...

– Миша Попов посинел, – рассказывает Бекусов. – Штурман лег, и я почувствовал, что жизни ему осталось не более чем на два часа. Он еще принял вахту, откачивал воду, я отдыхал. Он долго вычерпывал воду ведром, и я спохватился, заметив, что штурман работает уже около часу вместо пятнадцати минут. Я взял у него ведро. Точилов лег. Миша Попов, натянув на себя одеяло, сказал: «Прощайте, ребята. Прощай, Бекусов, прощай, Герасим Васильевич. Я больше не буду вставать». И он больше не вставал. Все же штурман приказал: «Окликай нас!» И я каждую минуту кричал: «Шевели ногами, крути головой – замерзнешь». Штурман приподнимался и хвалил меня слабым-слабым голосом: «Молодец, Бекусов, так, так нас...» Я вычерпывал воду и, свешиваясь через шлюпку, начинал думать: «Еще раз, еще – и упаду за борт...»

...В Арктике с начала апреля устанавливается круглосуточный свет. День и ночь ходит солнце, день и ночь неотличимы. Не знали дня и ночи, потеряли счет времени потерпевшие кораблекрушение руслановцы. Временами сгущалась темнота, и они заключали, что это ночь, но то могло быть и туманом. Во все дни странствования менялись ветры, шторм то затихал, то снова разъярялся, и еще ни разу за все пять суток не показывалось солнце. Но к утру шестого дня, когда двое умирали, а третий от изнеможения рисковал свалиться за борт, тучи разошлись, исчез туман и засверкало солнце...

– Стало радостно и как будто легче. Я сознавал, что скоро кончится жизнь, бросил ведерко и решил: «Пока есть хоть немного жизни, я должен дать знать, как мы умирали, как погибли советские моряки из экипажа «Руслана». Пусть не подумают, что мы дрейфили». Я решил написать и оставить в шлюпке записку с прощальным приветом. В кармане нашлись карандаш и листок бумаги, и я хотел написать, но мокрая бумага разрывалась. Вспомнив, как поступил штурман со спичками, я положил бумагу под шапку, но сразу подумал: «Пока она просохнет, я кончусь». Тогда я стал писать на парусе. Лишь только я принялся писать, гляжу – штурман поднимается, вытягивает голову.

...Прозрачен голубой воздух. Успокоившееся море отразило синее небо. В ярком свете солнца открылась даль океана. Под надувшимся парусом по тихой воде скользила шлюпка. Это было на заре первого мая.

– Мотор! – сорвался крик с посиневших губ Точилова, а Бекусов подозрительно посмотрел на штурмана.

– Какой тут может быть мотор? – отозвался Попов. – Тебе мерещится, штурман.

– Мотор! – вытянулся Точилов. – Я слышу, не мешайте.

– И я слышал... – прохрипел Бекусов. – Я воду твою слышал и горы видел...

– Мотор! Замолчите!

– Это в ушах звенит, – заклокотал голос Попова, он хотел рассмеяться.

– Стой, – настороженно промолвил Бекусов, – не может быть, чтобы нам двоим мерещилось. Сейчас и я слышу.

В тихом воздухе явственно застучал мотор.

– Сигнальщик, – взволнованно бросил штурман, – поверни голову, посмотри. Я не могу.

Мотор слышался все ближе и ближе. Бекусов приподнялся и повернул голову.

– Парусный бот! – воскликнул он. – Идет к нам полным ходом.

Моряки приподнялись, стеная от боли и радости. На фоне синего неба неслись ослепительно белые паруса; к шлюпке летел моторно-парусный бот, и руслановцы увидели на палубе машущих людей. Точилов прочел:

– «Рингсаль». Норвежец. – Подняв руку, он хотел взмахнуть фуражкой, но беспомощно упал...

 

* * *

Дальнейшее читателям известно из публиковавшихся в газетах интервью трех спасенных. Норвежский моторно-парусный бот случайно подобрал руслановцев невдалеке от Гренландии, в ста сорока милях от Исландии, на северо-западе от Зюд-Капа.

«Рингсаль» промышлял морского зверя, но неудачно, и капитан решил идти к Шпицбергену. По пути норвежцы заметили в океане бедствующую шлюпку (это было в шесть часов утра первого мая) и приняли советских моряков на борт своего судна.

Исключительной заботливостью окружили руслановцев норвежские моряки. Капитан и штурман отдали им свою каюту. Пораженные приключениями советских моряков, они не отходили от их коек, и капитан повторял:

– Да, вы настоящие железные мореходы – советские моряки.

Он хлопал по плечу Герасима Точилова и, глядя на его голову, в которой не было ни одного седого волоса, каждый раз удивленно говорил:

– Живой, как рыба.

Шторм заставил «Рингсаль» уходить к Шпицбергену. Капитан хотел сдать спасенных в Баренцбург, но, лишь погода изменилась к лучшему, он пошел к берегам Норвегии; через восемь дней «Рингсаль» пристал к Тромсё. Несметные толпы публики встречали «Рингсаль», и впереди стоял прибывший из Осло заместитель полпреда СССР. Женщины бросали цветы.

Восторженно Тромсё принял трех руслановцев. Консулы различных государств, корреспонденты, фотографы беспрестанно посещали больницу, и до сих пор Тромсё полон рассказами о неслыханных переживаниях советских моряков.

 

***

Солнечный день. Шумят, сверкая на солнце, стремительные петергофские фонтаны. По аллеям, среди роскоши цветов и фонтанов, гуляют ленинградцы. С Точиловым и Поповым гуляем мы у золоченых скульптур и под журчание фонтанов вспоминаем кипучие дни авралов в Айсфиорде.

– А знаешь, – внезапно говорит Точилов, – в Архангельске наш красавец скоро будет готов. Наш «Малыгин».

– В будущую навигацию он пойдет расшибать льды, – подхватывает неразлучный Попов.

И опять с увлечением рассказывают руслановцы о своих испытаниях. В их голосах сквозит счастливая гордость. Моряки советского флота счастливы плавать под флагом СССР, счастливы жить под этим флагом и бесстрашно побеждать стихию.