Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Полярная ночь

 

В ноябре морозы усилились. Но температура не опускалась ниже 34°. Вокруг пароходов иногда бешено завывала пурга, иногда же их окутывал густой туман. Но большей частью стояла тихая, хорошая погода.

Полярная ночь быстро вступала в свои права. Только в утренние часы виднелись на востоке красноватые лучи уходящего солнца. В безоблачную погоду ярко горели звезды на всем небосводе. На самом краю горизонта они казались ярко пылающим костром.

На первых порах это вводило даже в заблуждение.

 – Горит костер. Кто-то потерял дорогу.

Но проверка показывала, что весь состав на пароходах в сборе.

Северное сияние становилось постоянным явлением. В лунную ночь вся белоснежная поверхность сверкала бесчисленными искрами. Мертвую тишину ночи нарушал только вой наших собак, бродивших около судов.

На пароходах жизнь шла обычным чередом. Весь коллектив деятельно готовился к встрече полярной ночи.

На острове Самуила вырос целый поселок. На случай гибели судов от сжатия льдов там было заготовлено первое пристанище. Дороги к восточному и западному островам, общим протяжением около тридцати километров, были обставлены невысокими досками. Эти знаки до известной степени предохраняли от излишних блужданий при походах в темную пору.

Плотник Леонов занялся изготовлением пастей для ловли песцов. Машины пароходов были разобраны, за исключением машины центрального парохода «Сталин», от которого шли трубопроводы к остальным судам. Для питания его котлов интенсивно заготовлялся снег и лед, чтобы не испытывать недостатка в пресной воде, когда нельзя уже будет отходить далеко от пароходов.

Необходимо было соблюдать большую экономию в расходе угля и керосина. В среднем на каждом пароходе имелось около пятисот тонн угля. Для обратного похода решили оставить не менее двухсот тонн на каждое судно. С учетом расхода на работу динамо, на опробование механизмов зимовка могла сжигать приблизительно две тонны в день.

Отопление трех пароходов требовало большого количества угля. «Володарского» поставили на консервацию. Урванцев с семнадцатью сотрудниками выехал на жительство во вновь построенные дома. Остальные разместились в каютах пароходов «Сталин» и «Правда».

Электрический свет был выключен. В каютах появились небольшие керосиновые лампы. Срок горения их был ограничен.

При интенсивной работе на жестком снегу быстро изнашивалась верхняя одежда и сапоги. Потребовалось организовать починочные мастерские.

Свиной «колхоз» разрастался очень быстро. Поросята еще не приспособились к холодам. Плотник «Володарского» отеплил дощатые постройки, устроил отделения для малышей и маток, а затем принял на себя все заботы о «колхозе».

Радисты провели в кают-компанию радиоприемники, установив связь со всеми соседними радиостанциями. Кружки политграмоты и мортехникум работали регулярно и серьезно. Стенгазета выходила каждую декаду. Она очень быстро перешла «от обороны к наступлению». Лозунг «За лучшую зимовку!» был очень популярен.

Что нужно сделать для реализации этого лозунга? Газета отвечала:

1. Сохранить и наилучшим образом отремонтировать пароходы.

2. Повысить политический и культурный уровень зимовщиков.

3. Повысить их техническую квалификацию.

4. Выполнить всю программу научных работ.

В то же время газета объявила упорную борьбу со всеми, кто будет пытаться сорвать дружную жизнь и работу всего коллектива.

Это было далеко не лишним. Среди ста зимовщиков, случайно оторванных от привычной жизни для вынужденной полярной зимовки, не могло не найтись нескольких человек, которых вообще было бы крайне нежелательно оставлять здесь.

Наступили октябрьские торжества. На пароходах царило  радостное возбуждение. Тщательно убранные, декорированные всеми доступными средствами и вычищенные каюты выглядели уютнее и даже светлее. В театральном зале – бункере – шла деятельная подготовка к выступлению «артистов самуильской эстрады». Повара готовились показать свое искусство в полном блеске.

У радистов был большой день. Через их радиоприемники проходили тысячи приветственных слов. День Октября открылся митингом.

Один за другим выходили на трибуну зимовщики. Они вспоминали великий Октябрь, отмечали достижения Союза за последние годы и, заглядывая в будущее, говорили об освоении Северного Ледовитого океана, о том, как огни индустриализации загорятся в пустынной Арктике.

«Водник Союза пробьет дорогу во льдах Ледовитого океана для будущих фабрик и заводов» – единогласно ответило собрание.

Митинг окончился. Наступила очередь отдать должное искусству поваров. Обед удался на славу.

После обеда часть людей отправилась на остров поздравить «островитян». Другие собрались в кают-компаниях, где без умолку пел граммофон и слышались звуки различных инструментов.

К моменту возвращения ушедших на остров загорелись на мачтах яркие лампы, чтобы дать им возможность держаться правильного направления.

В девять часов вечера начался концерт. Трудно было ожидать, что у нас найдется столько талантов.

Декламация, стихи, танцы, оркестр. Правда, стихи местных поэтов были не очень удачны, но разве можно подходить к ним с суровой критикой?

Выступала агитбригада «Арктикиада». Артисты в шутливой форме перечисляли достоинства и недостатки зимовщиков. Пел хор. Заслуженным успехом пользовался струнный оркестр. Много оживления внесло это первое представление. После его окончания были объявлены «танцы до утра».

Но до «утра» было еще далеко. Скоро все разошлись на отдых по своим каютам. На палубе осталась только одинокая фигура вахтенного матроса.

 

***

 

Настроение зимовщиков вполне удовлетворительное. Особенно бодро держатся володарцы. Им понятна и близка красота Севера.

 – На Вайгаче у нас в прошлом году было куда красивее северное сияние, – уверяет Липатов, подняв голову кверху.

 – Не болтай по-пустому, – защищает место новой стоянки капитан Смагин, – погоди, и здесь еще разгорится так, что в Архангельск не захочешь вернуться.

Команда и комсостав спаялись в один дружный коллектив. В отношении дисциплины «Володарский» – лучшее на зимовке судно.

Иногда выделяются отдельные «нытики» и «болельщики», вслух выражающие свое недовольство той или другой работой. Но дружеские шутки приободряют их. Лишь один раз пришлось вмешаться партактиву и предупредить электрика о необходимости соблюдать дисциплину.

Регулярно работает метеостанция. В домике Урванцева идет деятельная подготовка к дальнейшим научным экспедициям после окончания полярной ночи.

Аэроплан совершил еще один вылет на север, к плавающим льдам. Но затем полеты пришлось прекратить. Видимость стала ничтожной. Каждый взлет и посадка сопровождались недоразумениями.

 – Здесь торосы! – утверждал кто-нибудь из летного состава.

 – Здесь не может быть торосов! – возражал другой. Рефракция превращала маленькие бугорки и отдельные льдины на снежном поле в высоко вздымающиеся торосы. Вообще это явление не раз вводило всех в заблуждение не только при полетах, но и во время лыжных походов.

Однажды охотники отправились осматривать расставленные для песцов пасти.

Дула сильная пурга. Пароходы скрылись из виду, едва только они подошли к первой пасти. В ней не оказалось добычи. Не было добычи и во второй и третьей. Несколько в стороне должна была стоять четвертая ловушка. Но ее не видно. Виднелось только какое-то черное пятно, которое быстро бросилось бежать. Винтовки подняты к плечам. Однако никто не стреляет.

 – Вероятно, собака!

Черное пятно остановилось. Потом кинулось в другую сторону.

Стрелять или не стрелять?

Крик, свистки не действуют. Пятно бегает, но не убегает.

С приготовленными к стрельбе винтовками идем вперед к предполагаемому зверю. Вскоре он превратился в обычную пасть. Живое пятно оказалось песцом.

Песцов в нашем районе в этом году нет. Они откочевали куда-то. Только однажды пасть придавила отощавшего зверя. Другого песца «добыл» Линдель. Осматривая и очищая свой самолет, поставленный в углублении, образованном носовой частью двух пароходов, он наступил на что-то мягкое. Это был песец, загрызенный собаками.

 

 

***

 

10 ноября отмечено в дневнике как день оживленных прений о судьбе дрейфующего далеко от нашей зимовки парохода «Челюскин». С горячим участием следили зимовщики островов Самуила за его борьбой, с волнением читая радиограммы, которые иногда перехватывала наша радиостанция.

 – «Литке», может быть, выведет их из льдины, – надеялись одни.

 – «Литке» сам избит. Да и не пройти ему в это время, – возражали другие. – Будут зимовать!..

Мы давно знакомы по полярной работе с товарищами Шмидтом, Ворониным и другими челюскинцами.

В самые трудные для нас дни борьбы со льдами в проливе Вилькицкого мы получили от них радиограмму: «С тревогой и волнением следим за вашей борьбой...». Теперь не приходится уже тревожиться о нашей судьбе. Челюскинцы находятся в гораздо худших условиях, чем мы. Весь наш коллектив полон дружеского сочувствия к ним.

– Чего они не вбились в припай? – недоумевают некоторые.

 – Товарищ Шмидт и Воронин не меньше вас понимают, – возражает Смагин, старый соратник капитана Воронина. – Не вбились, значит, нельзя было.

Радиограммы с «Челюскина» перехватывались нами далеко не регулярно. Часто удавалось уловить лишь отдельные слова, которые мы потом старались расшифровать, сопоставляя их с ранее полученными сведениями.

Происшедшее на нашей зимовке несчастье на некоторое время ослабило внимание самуильцев к перипетиям «Челюскина».

В темную ночь, пытаясь перепрыгнуть с борта одного парохода на борт другого, упал на лед и разбился насмерть машинист «Володарского» Пустошный. По заключению врачей Урванцевой и Диденко, смерть наступила мгновенно. При ударе о лед сместилась в сторону черепная коробка и сломались спинные позвонки. Обезображенное лицо стало неузнаваемым.

Эта нелепая гибель произвела на многих тяжелое впечатление.

 – Некоторые боятся оставаться одни в темноте или спускаться в бункер, – сообщил доктор Диденко.

Решено было похоронить Пустошного на другой же день, если немного утихнет пурга. Местом его погребения был избран небольшой каменистый островок, расположенный в десяти километрах от пароходов.

Утро было почти тихое, но мороз доходил до 34°. Идти провожать труп Пустошного всему коллективу было нельзя. Это, несомненно, привело бы к тому, что несколько человек вернулись бы с отмороженными частями тела. В случае же пурги не всем удалось бы дойти обратно до пароходов.

Пошла группа в десять человек с «Володарского» и по пяти человек с остальных пароходов.

С утра первая партия отправилась готовить могилу.

Полярная ночь уже полновластно царила в этих широтах. Только на востоке едва розовели нижние края облаков. Безжизненный свет северного сияния покрыл неживыми красками снежную пустыню. Мы шли небольшой толпой, затерянные в безграничном просторе Арктики. Цель путешествия усугубляла ощущение покинутости и отчужденности.

Через два часа прибыли к намеченному месту. С возвышенного берега виднелись вдали наши замерзшие пароходы и плоские дома зимовки на острове. Невдалеке стояли покрытые густым морозным инеем дощатые вехи, поставленные нами для ориентировки в пути.

 – Будешь ты, Пустошный, теперь нам тоже только вехой, – с грустью пошутил кто-то.

Молча принялись разбирать плоские камни, чтобы приготовить ровную площадку для гроба. Могилу устроить здесь просто. Тщетны попытки углубиться в мерзлую почву. Гроб остается на поверхности земли. Сверху кладется надежный каменный курган, чтобы ни песцы, ни медведь не могли добраться до трупа.

Камни выламывались с трудом, но их груда постепенно росла. Мороз подгонял работу. Однако вскоре пришлось развести костер из принесенных дров, чтобы отогреваться около его огня.

В отдалении показался вездеход с гробом и небольшая группа людей и собак. К часу дня они подошли к островку. Дружеские руки подняли гроб и поднесли его к приготовленной могиле. С глубокой грустью простились мы в последний раз с товарищем, который тридцать часов тому назад и не думал о смерти.

Постепенно над гробом вырос каменистый холм. Возле него мы поставили высокую железную штангу, со звездой наверху и соответствующей мемориальной надписью.

 – Отныне этот остров будет называться островом Пустошного.

Прощальный залп из винтовок. Пора двигаться в обратный путь. Долго еще виднелся этот небольшой холмик. Ярким пламенем горел около него наш костер, как последний дар света и тепла умершему от его живых товарищей.

Вечером созвали общее собрание зимовщиков. Необходимость его ощущалась всеми. Надо было дать разрядку тяжелому настроению.

 – В короткое время мы потеряли двух товарищей – Елисеева и Пустошного. Оба погибли от собственной неосмотрительности. Нельзя регламентировать приказами каждую мелочь. Помните, что мы в высоких широтах Арктики, где надо постоянно соблюдать осторожность. Тогда все будет благополучно, тогда будет выполнена вся намеченная программа работ...

Собрание дало хорошие результаты. На следующий день работы и занятия шли обычным порядком.

По окончании работ состоялся доклад о политическом и экономическом положении современной Германии. Тема была интересна для большинства водников. Германия была им знакома по прежним рейсам. Поэтому многие могли поделиться своими впечатлениями от ее посещения.

Гнетущее настроение, навеянное смертью Пустошного, рассеялось.

 

***

 

Морозы продолжали усиливаться. 18 ноября температура упала до – 44°. Пришлось отменить все работы вне парохода и предоставить внеочередной выходной день.

Охота на медведей безрезультатна. Поиски их напрасны. Вероятнее всего, они залегли спать на все время полярной ночи. У кромки плавучего льда, находящегося в пятнадцати километрах от нас, не обнаружено даже следов зверя. Походы туда уже сопряжены с опасностью. Частая пурга усиливает ночную темь.

Жизнь течет монотонно. Но время, благодаря постоянной занятости людей, проходит для них незаметно. Никто не сидит без дела. После большой физической работы одни преподают или готовятся к очередному уроку, другие учатся или слушают очередной доклад.

В мортехникуме ощущалась острая нужда в бумаге. Разве можно было предвидеть создание учебного заведения на 77° северной широты? Пришлось использовать старые коносаменты, плакаты, афиши.

Вечера заполнены теперь другими развлечениями. Стали отлично слышны радиостанции Москвы, Ленинграда и Аляски. Наши радисты окончательно справились со своими радиоприемниками. Через них издалека, через белоснежные ледяные пространства долетают до нас чудесные звуки самой разнообразной музыки. Аляска услаждает наш слух фокстротами. Москва, Ленинград, а иногда и Варшава передают прекрасные концерты.

Слушая музыку, мы отдыхаем. Она является для нас новым источником сил и энергии.

Ради нее наши часы переведены теперь на московское время. Для работы это не имеет никакого значения. Не все ли разно, когда спать и когда вставать, если непрерывно длится полярная ночь без малейшего проблеска света?! По мере углубления полярной ночи среди части зимовщиков развилась бессонница. Особенно сильно страдали ею люди, когда из-за сильной пурги или морозов приходилось прекращать физические работы.

В первую очередь бессонница овладела теми, кто еще в самом начале зимовки находился в недостаточно удовлетворительном физическом состоянии. Из ста двух зимовщиков таких оказалось двадцать человек. Остальные чувствовали себя хорошо.

Ежемесячный врачебный осмотр показал даже увеличение веса и общее укрепление здоровья у подавляющего большинства людей.

Жизнь на зимовке подчинена строго установленному, однообразному суточному режиму.

В семь часов звонок приглашает всех подниматься с постелей. Уборщицы разносят чайники и надоевшие консервы. Кают-компании быстро наполняются людьми. При свете керосиновой лампы на лицах вставших не видно того оживления, какое бывает у людей, вышедших на яркий солнечный свет.

С восьми до двенадцати часов – рабочее время. Одни заняты на снеговых работах, другие на бункеровке угля, третьи на ремонте пароходов.

В двенадцать – обед. Здесь уже больше оживления и шума: четырехчасовой труд улучшил настроение людей и  вернул им физические силы.

С тринадцати до семнадцати часов – снова работа на прежних местах. Для учащихся и преподавателей мортехникума делается исключение: они работают только до пятнадцати часов.

В семнадцать часов – ужин. В девятнадцать часов тридцать минут – вечерний чай. В полночь – отход ко сну.

 

***

 

17 ноября из перехваченной радиограммы мы узнали, что «Литке» не пробился к «Челюскину» и уходит обратно.

 – Придется челюскинским ребятам зимовать, как и нам.

 – Не как нам, а куда похуже. В дрейфующих льдах их в любой момент может раздавить.

Такая перспектива вызывала опасения не только за жизнь челюскинцев, но и за судьбу всей работы в Арктике.

 – Мы уже зазимовали. Теперь они зимуют. Как бы не появился кое у кого «арктический оппортунизм»...

Это предположение встретило живейший отпор.

 – Грузы в Якутию мы привезли? Привезли! «Пятилетку» с лихтером привели? Привели! Не каждый же год будут такие ледовые условия, как в 1933 году. В Карском море тоже сначала зимовали.

Все стали убежденными сторонниками Северного Морского пути. Всем стала дорога борьба за развитие производительных сил северных окраин азиатского материка.

 – Ловите челюскинцев, – просили зимовщики радиста Ковалева. – Сидите в своей рубке день и ночь.

 – Дня-то нет,  – отшучивался Ковалев, – а ночью и так сидим.

Общее собрание послало «Челюскину» радиограмму. Она должна была передать участникам героического похода привет и сочувствие самуильцев.

 

 

 

***

 

Вторая половина ноября и почти весь декабрь отражены в дневниках только записями о проделанных работах, метеорологических показателях и т. д. Иногда делали пробеги на острова. В общем, шла деловая, но очень однообразная жизнь. Это однообразие было продиктовано однообразием полярной ночи.

Перелом наступил 22 декабря.

Температура воздуха была – 39°. Дул сильный ветер. Работы на снегу и на палубе пришлось отменить. Тем не менее, этот день отмечен в дневнике как «хорошее число». Такая оценка продиктована двумя вескими причинами.

Во-первых, с сегодняшнего дня солнце начинает опять поворачивать в нашу сторону. Оно будет приближаться к нам очень медленно – всего на шесть секунд в сутки. Но  важно то, что теперь оно идет уже к нам, а не от нас. Полярная ночь еще долго будет держать нас в своих объятиях, но все же силы ее будут убывать с каждым часом.

Во-вторых, Ленинград сообщил нам сегодня, что 24 декабря будет происходить радиоперекличка со всеми зимовками, в том числе конечно и с нами. Такой день надо отпраздновать! Повара хорошо постарались. Обед и ужин были замечательны. На столе появились бутылки с портвейном – по одной на три человека. Некоторые, впрочем, предпочли  заменить вино обычной порцией спирта (пятьдесят граммов), выдаваемой в выходные дни. Бункер парохода «Сталин» снова превратился в театр, «Арктикиада» еще раз показала свои таланты. Вечер прошел очень оживленно. Всем понравились музыкальные номера. Особый успех имело стихотворение «Зимовка машин». Точнее – его конец. Автором его был второй механик «Володарского» Семенов.

Песни труда напеваем:

«Вьется стружка под резцом

Петлями тугими,

Крепко сжал патрон кольцо

Пальцами стальными.

Все проточим, все притрем,

Соберем машины,

Бороздить опять начнем,

Морские равнины».

От зимнего сна мы пробудим машины:

Вновь оживут,

Зашумят,

В беге стремительном,

Непобедимом

Топки огней загудят.

Песнь штормовую мы снова услышим,

Снова по волнам пойдем.

Зимнюю спячку

Мы к дьяволу спишем,

Песню победы споем.

 

После окончания музыкально-вокальной части опять  были объявлены «танцы до утра». До настоящего «утра» и теперь, конечно, было еще далеко. В изъятие из общих правил жизнь на пароходе продолжалась до часу.

Следующий день был днем обычной работы. Ночью началась радиоперекличка.

Как странно было слышать чужой голос, идущий откуда-то из шумного центра.

– Слушайте, слушайте! Товарищ такой-то, сейчас с вами будет говорить ваша мать.

Все с живейшим интересом ожидают, что скажет сейчас женский голос. Но голос молчит.

 – Не волнуйтесь, говорите!

Но по-прежнему все тихо. Вероятно, мать никак не может освоиться с мыслью, что в этот момент, когда она стоит перед маленьким отверстием радиопередатчика, исчезло расстояние между нею и сыном, зимующим где-то в далекой, страшной Арктике.

 – Товарищ такой-то... Ваша мать очень волнуется... Пусть успокоится, а пока будет говорить жена товарища Н.

 – Дорогой муж. Обо мне не беспокойся, у меня все благополучно, дети здоровы. Надеюсь, что у тебя тоже все хорошо. Держись, как крепкий большевик...

 – Вот эта хорошо отчеканила! – одобряют собравшиеся.

 – Ну, теперь ваша мать успокоилась. Сейчас она будет говорить. Слушайте, слушайте.

Радиоприемник передает слезы в голосе и тихие всхлипывания.

 – Как ты себя там чувствуешь? Не поморозься. Береги себя. Паек получаю. Со мною твой сын...

По лицам слушателей видно, как понятно им это волнение матери.

 – Папа, я начал учиться... Знаю все буквы... Привези мне белого медвежонка.

Этот наказ приводит всех в веселое настроение. Он дается как раз очень мирному человеку, совсем не склонному к встрече с медведями.

 – Товарищ Ч., с вами будет говорить ваша родственница.

 – Здравствуй, Коля. С тобой говорит твоя тещенька...

 – У-у-у-х! – в комическом испуге восклицают слушатели. – Спасайся, Ч.!

 – Отсюда не страшно, – улыбается Ч.

Много было получено в эту ночь заказов на присылку медвежат, много было наказов «беречь себя». Но и немало было услышано хороших, ободряющих слов.

Началась радиоперекличка с другими зимовками. Долго длилась она. Но толпа около радиоприемника не расходилась. Всем хотелось знать, о чем будут говорить.

Радиоперекличка внесла большое оживление в монотонный быт нашей зимовки.

 – Теперь надо ждать, что раскачаются Москва и Архангельск, – мечтали самуильцы.

 

***

 

Настроение зимовщиков, никогда, даже в самом начале вынужденной остановки, не сдававших бодрого тона, стало еще крепче и увереннее.

Часовая стрелка обошла еще семь раз по циферблату, и седьмым оборотом ее закончил свое существование старый год.

За это время свирепая пурга иногда уступала место затишью, чтобы через несколько часов снова вернуться в белоснежные просторы Полярного моря и тундры. Падала и повышалась температура воздуха. Сегодня – 30° без ветра, совсем тепло. Завтра – 40°, также без ветра, холодновато. Потом – 25°, но с ветром, – невозможно работать вне помещений. Во всем этом было движение и смена.

Только полярная ночь оставалась постоянной и непоколебимой. Свет луны и звезд, прекрасная игра полярного сияния нисколько не нарушали ее однотонности.

Наша маленькая кучка людей сознает себя частью громадной коллективной семьи Советского Союза. Невидимыми, но глубоко ощущаемыми нитями связаны мы с нею и делаем одно и то же великое дело.

Поэтому, собравшись в канун Нового года в грязном бункере парохода, мы с волнением слушали доклад об итогах работ всего Союза за 1933 год, ощущали рост его силы, гордились этим и в свою очередь сообщили в центр о нашем вкладе в общее дело строительства социализма.

По случаю нового года в кают-компаниях вместо тусклых керосиновых ламп ярко горело электричество. При свете его все выглядели моложе и веселее. День был нерабочий.

После обеда часть зимовщиков ушла на лыжах с визитом к «островитянам», часть просто кружила около парохода, часть же засела играть в домино, почему-то известное здесь под названием «козла».

Через некоторое время явились вестники из бункера с приглашением «занимать места» в театре.

«Арктикиада», помимо обычных номеров, поставила чеховское «Предложение».

Наталью Степановну играл один из комсомольцев. По сему случаю он не пожалел даже своих усов. Платье одолжил у одной из уборщиц. Каким-то образом нашлась и дамская шляпка. Ломов и Чубуков были разодеты так, как уже давно никто не одевался.

Одно появление этих персонажей на сцене вызвало хохот, настолько их вид дисгармонировал с обычным видом людей на зимовке.

Артисты играли с большим темпераментом. Чувствовалось, что они усиленно готовились к этому спектаклю. В споре о Воловьих Лужках Наталья Степановна и Ломов свирепо наступали друг на друга. Зрители оживленно воспринимали игру. Зал и сцена слились в одно целое.

Еще более объединила всех выходка пароходной собаки Ринки. Она очень не любила, когда люди ссорились, и всегда становилась на сторону того, кого считала обиженным.

Поведение людей на сцене начало сильно беспокоить Ринку. Было совершенно очевидно, что они ссорятся, но кто же виноват из них? Собака вскочила на сцену и, видимо, напряженно обдумывала свои дальнейшие действия.

Виновата как будто Наталья Степановна. Ринка приближается к ней. Но тут раздается повышенный голос Ломова. Ринка – к нему.

Артисты, зная ее нрав, умерили пыл спора. Собака сидела перед ними и грозно выжидала, что будет дальше.

Наконец, поощряемая возгласами из зала, она поняла, как надо действовать, и вцепилась зубами сначала в ногу Натальи Степановны, а затем и Ломова.

После этого Ринке пришлось покинуть театр, но уже не по своей воле...

За спектаклем последовали музыкально-вокальные номера. Как всегда, они были удачны. На судах имелись отличные гитаристы и балалаечники. Не обошлось и без чтения стихов на местные темы.

На следующий день проверили знания «студентов самуильского мортехникума». Подавляющее большинство получило хорошие отметки. Наша зимовка даст советскому флоту новых штурманов и механиков.

Дальше жизнь потекла прежней пробитой колеей.

Дневник до 30 января 1934 года отражает только состояние погоды и отчеты об отдельных лыжных походах на острова.

К 30 января солнце стояло уже настолько близко, что в течение двух часов держались серые сумерки. Перевели часы на два часа вперед, пожертвовав ради света ленинградскими и аляскинскими радиоконцертами.

Можно было приступить к полетам. Для Линделя это ... явилось настоящим праздником. Самолет вывели из зимнего помещения. Полярную ночь он перенес благополучно.

 4 февраля совершили первый пробный полет на север от пароходов, чтобы найти границу плавающих льдов. Она оказалась почти в том же положении, в каком мы оставили ее осенью. В пятнадцати километрах высился торос около четырнадцати метров вышиной. От него на восток тянулась гряда более мелких торосов. За ними начинался район плавучих льдов. Между припаем и льдами шел узкий канал чистой воды.

Мы с удовольствием всматривались в эту черную полосу, резко выделявшуюся на белом фоне снежной пустыни. Над водой висел густой туман. Из-за него горизонт видимости был крайне незначителен.

Сумерки стали быстро сменяться тьмой. Мы повернули обратно к пароходам.

8 февраля вылетели уже на авиаразведку. Температура – 21,2°. Стоял полный штиль. Лучшей погоды для полета трудно было ожидать. Аэроплан, набрав высоту, быстро достиг кромки плавающих льдов и вдоль нее пошел на северо-запад.

Видимость и на этот раз была прекрасная, хотя вместо настоящего дня стояли еще сумерки.

После долгого перерыва снова увидели с воздуха острова Самуила. Они уже не казались нам такими дикими и пустынными, как раньше. От стоянки пароходов, как от центра, вытянулась в обе стороны длинная линия вех. На одном конце ее – выстроенные дома, на другом – небольшая охотничья будка.

Линия припая идет по-прежнему на северо-запад. Виден возвышенный берег Таймырского полуострова. С другой стороны – на всем горизонте плавающие ледяные поля.

Под самолетом тонкая лента – канал открытой воды. Он становится все уже и уже и на траверсе острова Малый Таймыр круто поворачивает на север.

Наш дальнейший путь – к проливу Вилькицкого и на мыс Челюскина.

Пролив покрыт сплошным ледяным покровом. На его восточной половине почти нет крупных торосов. Не видно даже заторошенных краев ледяных полей. Только у мыса Прончищева был, по-видимому, сильный нажим льдов на берег. Льдины выброшены на сушу и беспорядочной массой раскинулись на большом пространстве.

Около мыса Челюскина – длинные гряды торосов. Несколькими параллельными линиями они разрезали пролив Вилькицкого на широкие полосы.

У мыса Щербина мы берем курс на материк. Яркий огонь костра дал нам направление. Несколько кругов над костром – и перед нами зимовка мыса Челюскина.

Лица зимовщиков несколько побледнели, вернее, посерели после полярной ночи. Подросшие щенки весело скачут возле самолета. Густой шерстью покрылись старые собаки.

 – Привет друзьям... Как зимовали?

 – Все в порядке. Готовимся к походам.

Мы вошли в знакомые комнаты. Теперь они представляются нам комфортабельным жильем.

 

Конец полярной ночи

 

17 февраля показалось солнце. Облачная погода на четыре дня задержала его появление. Зато теперь на краю горизонта виднелись сразу три солнца. В смысле тепла ни одно из них не принесло никакой пользы. Сильный мороз обжигал лицо. Но все с восторгом смотрели на этот чудесный свет, мгновенно изменивший картину льдов пролива Вилькицкого и Таймырскую тундру.

По снегу легли розоватые полосы. Торосы вспыхивали  разноцветными искрами. В районе острова Гейберга в  прозрачном холодном воздухе виднелись приподнятые рефракцией льды. На севере иногда мелькала темная тень Северной Земли.

Появление солнца заставляло поторопиться с окончанием подготовительных работ к санным экспедициям.

Год в промысловом отношении выдался тяжелый. Собаки остались без мяса. Несмотря на покрывшую их толстым покровом шерсть, они выглядели унылыми и худыми. Между тем для них наступила пора наиболее тяжелой работы.

По вечерам кают-компания превращалась в швейную и починочную мастерскую. Из привезенных шкур нерпы шили походные сапоги и рукавицы, чинили собачью упряжь.

Впереди зимовщикам мыса Челюскина предстояли два похода: один – через пролив Вилькицкого для его гидрологического разреза, другой – к островам Нансена с той же целью.

Теперь же гидролог Данилов, прорубив несколько отверстий в двухметровом льду, поставил около одного из них снежный домик и вел там все нужные наблюдения.

Участились охотничьи экскурсии на пролив в поисках снежных хижин нерпы. Особенно ретиво искали их Скворцов и Тюлин. Однажды им посчастливилось найти сразу две хижины. Но этим и ограничился их успех. В первой хижине уже до них побывал медведь и, по-видимому, не безрезультатно. Об этом свидетельствовали кровяные пятна на снегу. Из второй же хижины нерпа успела уйти, пока охотники пробивали снежные стены.

Радисты Григорьев и Корягин по-прежнему сидели над своими аппаратами. Зимовка парохода «Челюскин» дала им чрезвычайно большую нагрузку. Связь с ним была здесь гораздо лучше, чем на нашей зимовке у острова Самуила. На карте почти ежедневно отмечался дрейф судна.

Быстро пролетел вечер. Сравнили программы научных работ обеих зимовок и условились о взаимной помощи. Особенно важно было присутствие на островах Самуила товарища Данилова. Он нужен был там для инструктажа по гидрологическим наблюдениям. Поэтому договорились о переброске его туда на самолете на одну декаду.

13 февраля мы вылетели с мыса Челюскина на запад, к островам Фирилея. Мороз стоял не сильный – 21,2°. Погода обещала быть устойчивой.

Снова под нами пролив Вилькицкого. Но как он изменился со времени нашего осеннего полета! Видимо, до 29 ноября 1933 года – времени окончательного ледостава пролива – тут были большие подвижки льда с сильным сжатием. Параллельные берегу гряды торосов имели только незначительные промежутки, которые нередко были почти сплошь заставлены отдельными льдинами, выжатыми на поверхность.

Здесь, между мысом Челюскина и мысом Мессер, самое узкое место пролива. Нажим льдов был поэтому сильнее, чем в других местах.

Дальше, на запад, замерзание прошло более спокойно. Но на всем пространстве нет и намека на взломанный лед. Вдали не видно даже водяного неба.

В стороне остался остров Гейберга. Мы подошли к островам Фирилея. Покрытые плотным покровом желтоватого снега, они выглядят еще угрюмее и величавее, чем осенью. На неподвижный припай около островов взгромоздились льдины. Ближе к материку – равные ледяные поля с небольшими заторошенными краями. На западе же, около архипелага Норденшельда, как грозные бастионы, высоко вздымались торосы.

Там Карское море пыталось протолкнуть в море Лаптевых массу своих льдов. Сжатые здесь узким пространством, они осенью загородили дорогу нашим судам и замерзли до нового ледохода.

 – Посмотрим медведя!..

Самолет, снизившись, делает круг над островами. Напрасно. Здесь нечем жить даже такому выносливому животному, как медведь.

В воздухе мы уже более часа. Нам предстоит более медленное возвращение. Навстречу дует восточный ветер. Он задержит наш ход. Дальше лететь нельзя.

Мы поворачиваем ближе к материку, чтобы проверить береговую линию Таймырского полуострова по сравнению с картой.

Проверка оказывается невозможной. Низкие берега настолько плотно закрыты снегом, что нет возможности проследить с воздуха их настоящую линию.

Через 2 часа 15 минут мы снова над зимовкой мыса Челюскина.

Здесь нас ждало тяжелое известие. Пароход «Челюскин» затонул, раздавленный льдами. Люди сошли на льдину, потеряв одного из своих товарищей.

Последующие радиограммы сообщали, что благодаря должной предусмотрительности с «Челюскина» снято продовольствие на два месяца, палатки, приборы и даже запасные аккумуляторы.

Долго ли продержится льдина, на которой теперь сидят челюскинцы?

Никто из нас не сомневался в том, что весь Союз окажет челюскинцам самую активную помощь. Но успеет ли придти эта помощь? Будут ли они пытаться самостоятельно пробираться к берегу?

Поход по движущимся льдам к спасительной земле очень часто применялся в подобных случаях в Арктике, но для многих он кончался трагически.

В эти дни перестал петь граммофон на зимовке. Круглосуточная вахта на радиостанции едва успевала справиться с потоком радиограмм, идущих в ту и другую стороны. С нетерпением ловили мы каждое известие о судьбе людей в «лагере Шмидта».

 – Нам бы туда улететь!.. – мечтал наш летный состав. Но как бы мы ни измеряли путь, отделяющий нас от места аварии, какие бы, даже наиболее благоприятные условия полета ни предполагали, все-таки оказывалось, что для нашего маленького самолета «У-2» непосильно покрыть расстояние между базами горючего.

 – Был бы цел наш «Р-5», мы были бы там!

Но «Р-5» стоял под брезентом, засыпанный почти доверху снегом. Его мотор еще осенью окончательно вышел из строя. Мы вынуждены оставаться в роли пассивных зрителей...

19 февраля аэроплан унес гидролога Данилова вместе с его приборами на острова Самуила.

20 февраля мы вылетели опять на ледовую разведку к острову Малый Таймыр. Надо было найти продолжение кромки плавучих льдов, которую мы видели у островов Самуила при первых полетах.

Погода прекрасная. Температура воздуха – 32°. Слабый юго-восточный ветер.

Под нами давно знакомый пейзаж пролива Вилькицкого и замерзшего пустынного берега. Это уже не привлекает прежнего внимания. Сейчас важно, во-первых, правильно держать курс и, во-вторых, правильно отобразить в записной книжке картину льдов.

Вдали уже мелькнуло какое-то темное пятно – возможно, остров Малый Таймыр или остров Старокадомского. В это время прибор показал падение оборотов винта. Внизу расстилались неровные торосистые льды. Посадка на них невозможна. Постепенно теряя высоту, самолет повернул к материку.

500 метров... 400... 300... 200... – продолжает свой механический счет высотомер.

Торосы кажутся теперь выше и запутаннее. Нагнув головы книзу, мы стараемся найти что-нибудь похожее на посадочную площадку. Но тщетно. Только впереди, около самого материка, в одной из бухт видно ровное пространство. Дотянем или нет? Это вопрос жизни или смерти... 100 метров... 50... 25... Под нами торосы, но заветная площадка уже близка. Мы сели на самом краю ее, неровном и ухабистом из-за жестких снежных застругов.

Лопнул один из тросов. Самолет, наклонившись на одно крыло, остановился.

 – Цел самолет! – радостно сообщил Линдель после его осмотра.

Аэроплан, действительно, остался цел, но лететь на нем дальше нельзя. Бакинский бензин, вследствие низкой температуры воздуха, начал кристаллизоваться. Естественно, что мотор, не получая нужного притока горючего, перестал давать необходимое число оборотов, и самолет стал спускаться, едва не посадив нас на торос.

 – Будем выходить пешком, потом приедем на собаках!

Путь нам предстоял недалекий. Поэтому, сунув в карман бутылку бензина, две банки консервов и забрав винтовку, мы двинулись к мысу Челюскина, обогащенные первым опытом вынужденной посадки.

 К заходу солнца радиомачта зимовки уже была видна.

 – Люди с востока... – с недоумением и некоторым испугом констатировали зимовщики, завидев две закутанные меховые фигуры.

Немедленно навстречу нам выступила большая группа. На другой день к месту аварии самолета выехала запряжка собак, нагруженная грозненским бензином, не поддающимся кристаллизации.

Самолет снова прилетел на свой аэродром. Сделали еще раз попытку добраться до острова Малый Таймыр. Но опять неудача. Поднявшийся густой туман заставил поспешно вернуться обратно, чтобы не потерять из видимости посадочную площадку.

 – Не дается нам проклятый остров... Но все-таки мы его достанем!..

Измерения температуры на высоте, сделанные синоптиком Рихтером, дали любопытные результаты. Температура повышалась через каждые сто метров. На высоте 1500 метров она была – 14°, тогда как на земле мороз достигал 18°.

 26 февраля вновь вылетели к Малому Таймыру. Он снова начал показываться, как темное пятно, и снова пришлось вернуться из-за тумана. Теперь мы были ближе к островам Самуила, чем к мысу Челюскина. Пора было еще раз посмотреть, в каком состоянии находятся там льды при новой температуре и новых ветрах.

 Опять нас встретили узкий канал чистой воды, идущий около припая островов, и большое скопление льдов на горизонте.

 – Курс на север! В район плавучих льдов!

Самолет послушно идет туда, подгоняемый попутным ветром. Между плавающими льдами почти нет проблесков чистой воды. Льды вплотную прижаты друг к другу. Они серого оттенка и лишены снежного покрова. Погода ухудшалась.

Надо возвращаться обратно. Это стало затруднительным. Встречный ветер замедлял ход самолета. При пересечении полосы открытой воды он как бы остановился в воздухе. Четко работал мотор, но мы продолжали висеть над водой, нисколько не подвигаясь к припаю. Сила встречного ветра нейтрализовала усилия самолета.

Уже приходила мысль, не повернуть ли назад и при боковом ветре попытаться вылететь из района плавучих льдов хотя бы на Северную Землю.

Аэроплан начал забирать высоту, отходя от припая на север. На высоте в тысячу метров он снова повернул к припаю. Здесь напряжение ветра стало слабее. Под нами скоро показалось ровное поле неподвижных льдов. Но теперь возникло новое затруднение. Пока самолет делал круги и боролся с ветром, его отнесло на неопределенное расстояние в сторону, неопределимую нашими приборами.

Тщетно ищут глаза остров Самуила и замерзшие во льдах пароходы. Их нет... Везде ровное белое пространство.

Линдель дал мотору самые малые обороты. Наступила тишина.

 – Куда полетим?

Сравниваем силу и направление ветра с силой мотора и затем решаем: нас отнесло к востоку. Надо вернуться к кромке льда.

Послушный мотор опять заработал. Мы снова около открытой воды.

Через некоторое время вдали показался восточный остров Самуила. Близко от него проходила кромка плавучего льда.

Темной точкой ясно виднелись наши замерзшие пароходы.

 

Гидрологические работы и охота

 

С рассветом жизнь на зимовке стала гораздо оживленнее. Даже излюбленный «козел» начал терять своих приверженцев. Теперь все увлекались футболом. Ровный плотный снег представлял  собой отличную площадку для игры. Мороз от 17° до 20° никого не смущал. Футбольные команды жестоко сражались между собой. Всех побила команда сталинцев.

Однажды к вечеру около пароходов появились, как показалось сначала, четыре собаки. Двух из них распознали сразу. Это были полуволки Найми и Красный. Позади них собачьей трусцой, не торопясь, бежала пара крупных полярных волков. Собаки и волки, подойдя близко к пароходам, спокойно улеглись на снегу. Очевидно, в их группе царил полный мир.

Войну начали люди. Двумя выстрелами один из волков был убит, второй же, оставляя большой кровавый след, скрылся в торосах.

Убитого зверя втащили на палубу. Это была сильная молодая волчица, покрытая густым бледно-серым мехом с более темной полосой по хребту.

 – Зачем их сюда занесло, когда кругом нет никакой жизни! – недоумевали зимовщики.

Дальнейшие охотничьи экскурсии показали, что волки пришли не одни. Они пригнали на север материка стадо диких оленей. Возможно, что олени сами начали уже свою обычную откочевку к северу при наступлении весны. На берегу всюду виднелись свежие следы пребывания оленьего стада. В одном месте были найдены и кости недавно загрызенного оленя.

Волки стали часто кружить около пароходов, большей частью в одиночку. Собаки не раз бросались по их следам, встречались с ними, но к людям больше их не приводили. Мир был нарушен...

Первый гидрологический отряд вышел на восток от островов Самуила еще до нашего возвращения последней авиаразведки. Капитан Смагин, штурман Тимофеев, машинисты Липатов и Керци, уйдя вместе с гидрологом Даниловым, уже неделю сидели на льду, не давая о себе никаких вестей. Это показалось нам несколько странным, так как одному из них надо было обязательно вернуться на суда за некоторыми оставшимися вещами. Оторваться на льдине они не могли, так как по плану не должны были выходить за конец припая. Однако сильная пурга, пронесшаяся в первых числах марта, все-таки заставляла беспокоиться об их судьбе.

Небольшой партией мы вышли на розыски отряда. Пурга начинала ослабевать. Поставленные вехи, однако, были едва видны. До острова, где находилась охотничья избушка, прошли быстро. Людей там не оказалось. По-видимому, отряд туда и не заходил.

Наше беспокойство усилилось: не потерял ли отряд направление, делая переходы во время пурги?

Решили выйти двумя группами по два человека в охват острова. Пока грели чайник в избушке и составляли планы, из-за мыса показалась фигура человека. Это был капитан Смагин.

 – Где же остальные?

 – Идут сзади... Заканчивают последнюю станцию.

Их работа задержалась из-за пурги. Кроме того, взяв одну станцию, им захотелось взять и другую, несколько севернее первой.

 – Постоянных течений в этом районе нет. Имеются только приливно-отливные, и то очень небольшие, – констатировал гидрологический отряд.

Для науки станция дала положительные результаты, осветив один из пунктов моря Лаптевых. Но для зимовщиков это известие было не совсем приятным.

 – Не скоро нас отсюда выломает, если не появится весной новое течение или не придет на помощь шторм.

Гидрологи решили оставить этот район в покое и вынести станцию как можно дальше, на север от островов Самуила, одновременно ведя футшточные наблюдения около пароходов и на западном острове.

На следующий день лыжная партия ушла к северу для выбора места новой станции.

В двенадцати-пятнадцати километрах от пароходов уже начинался район плавучего льда. Так было во все предыдущие месяцы. Теперь положение здесь изменились. Несколько дней подряд дули нордовые ветры различной силы. Они вплотную подогнали плавучий лед к припаю и нагромоздили высокие горы. Одна из них, высотой около пятнадцати метров, стала служить нам маяком. С ее вершины в ясную погоду хорошо были видны пароходы.

Под влиянием сорокаградусных морозов прижатый лед спаялся в одно целое. Лед был морской, горько-соленый. Теперь наступил наиболее удобный момент для постановки там гидрологической станции. Но все же оставался некоторый риск, так как было совершенно ясно, что, если начнутся сильные штормы, снова восстановится прежнее ледовое положение.

 – Беретесь поставить здесь пятнадцатисуточную станцию? Район интересный...

 – Беремся... Если оторвет, вытащите нас аэропланом, – последовал ответ гидрологов.

Морозы во второй половине марта были сильнее, чем за весь предыдущий период зимовки. Была надежда, что окрепший благодаря им лед будет в состоянии сопротивляться некоторое время ударам штормовой волны. Тогда гидрологическая партия успеет выйти на припай.

Наблюдения лыжников решили еще раз проверить летной разведкой.

На другой день самолет уже летел на север от пароходов, пересекая ледяную торосистую равнину, где должна была в недалеком будущем стоять палатка гидрологов.

Наш бортмеханик Игнатьев прекрасно справлялся со своими обязанностями. Мотор у него всегда работал, как часы. Но Игнатьеву почти постоянно приходилось оставаться на пароходах, не принимая участия в полетах. Тесные помещения самолета и слабость мотора позволяли летать только двоим: пилоту и летнабу.

 – Оставаясь на земле, я больше боюсь за вас, чем вы сами, – говорил Игнатьев.

 – Бойся-не бойся, а летать надо, если взялись за Арктику...

Часовой полет на этот раз не обнаружил даже признаков свободных плавающих льдов. Все было сковано морозом в одно целое. Многочисленные торосы на стыке льдин говорили о сильном сжатии, произведенном последними нордовыми ветрами.

Аэроплан благополучно вернулся «домой».

 – Трите скорее щеки. Совсем отмерзнут, – так приветствовали встретившие нас зимовщики.

Солнечный свет оживил мертвые пространства. Разноцветными искрами сверкал снег. Далекие торосы приподнялись и, казалось, перемещались, движимые какой-то непонятной силой. Бодро и весело шла работа около пароходов. Ринка в диком восторге от такой картины затеяла игру с другими собаками. Игра быстро перешла в драку.

Харди сцепился со своим постоянным врагом – Чуркиным. Дерущихся окружила остальная стая, с нетерпением ожидая, когда упадет один из противников, чтобы немедленно его прикончить.

К великому сожалению собак, люди, как и всегда, вмешались в их развлечения. Лопаты и палки загуляли по спинам правых и виноватых. Это успокоило страсти. Собаки разбежались во все стороны. Чуркин опять успел снять с Харди часть кожи. Зато и сам он ковылял на трех лапах.

Вездеходы увезли гидрологов со всем их багажом в намеченное место. Продовольствия они взяли на тридцать дней – на случай вынужденного плавания на льдине.

В двухметровом льду была пробита прорубь около метра длиной. Над ней поставили палатку. По бокам проруби разместили ящики с продуктами. На ящики бросили постели – собачьи мешки. Небольшая железная печка, каменный уголь и две винтовки, поставленные около входа в ожидании медведей, придали нормальный вид полярному дому гидрологов.

Гидрологическая станция приступила к работе. На ней остались три человека – штурман Тимофеев, машинисты Керчи и Липатов. Двое из них должны были «стоять на вахте», третий же в это время отдыхал. Затем отдохнувший сменял одного из работавших. Другой же должен был продолжать работу еще одну вахту, выстаивая, таким образом, на ней шестнадцать часов. Работа была круглосуточная. Надо было проследить направление течения и его изменения на всех глубинах, определить соленость воды и ее температуру.

– Приходите в гости почаще. Угостим медвежатиной, – соблазняли гидрологи.

– Почаще смотрите на лед, а не на медведей, чтобы не уплыть от самуильского центра, – посоветовали им на прощанье вездеходчики.

Маленькая палатка скоро скрылась за торосами. Только дым затопленной печки указывал на ее присутствие.

 – Теперь только бы подольше не было шторма... Тогда станция даст интересный материал.

Вездеходы легко шли по плотному снегу, оставляя глубокий след своими гусеницами. В торосистых местах пешни и топоры расчищали им дорогу. Механизированный транспорт приходил на смену обычной в Арктике собачьей упряжке.

Дни по-прежнему были светлые и морозные. Гидрологов часто навещали охотники. Однажды рядом с палаткой были обнаружены следы небольшого медведя.

 – А где же сам зверь?

 – Убежал... Мы стреляли... Выскочили из темной палатки на свет и промахнулись, – оправдывались гидрологи.

– Проспали. Так и скажите.

– Не проспали, а производили «биологические» наблюдения. У нас есть новый «гидролог».

В палатку, через сделанную во льду для гидрологических наблюдений прорубь, начала приходить нерпа. Сперва она только проплывала около нее, привлеченная светом фонаря, но затем привыкла и стала даже выставлять голову из воды. В палатке ей определенно нравилось. Неподвижные фигуры людей перестали казаться ей подозрительными.

 – Ну, нерпочка, вылезай совсем, – ласково уговаривали ее гидрологи.

Она скоро привыкла к звуку голоса и только презрительно фыркала, поворачивая голову к говорившему.

 – Мы его скоро приручим, – уверял Керци. – Ко мне она определенно чувствует симпатию.

 – Ну конечно, она же видит, что ты у нас самый молодой!

«Приручить» нерпу не удалось. Ночевавший в палатке охотник застрелил ее в упор, когда она пришла с очередным визитом.

 – Утопить бы тебя надо за это, – печалились гидрологи.

Однако их скорбь не была безутешной. Жир нерпы, брошенный в печку, горел ярким пламенем, разнося далеко по ветру острый, неприятный запах. Для медведей этот запах был чрезвычайно привлекателен. За один день палатку атаковали три медведя. На этот раз стрельба оказалась небезрезультатной. Три великолепные шкуры и около полутонны мяса лежали возле палатки.  

– Хорошо помогает нам нерпа, – ликовали теперь в палатке.

Собачья упряжка на другой день доставила часть мяса на пароходы и на островную зимовку.

Все с удовольствием ели его, заменив надоевшие консервы.

 – Ешьте больше, цинги не будет, – уговаривали врачи.

 – Да разве бы мы в Архангельске стали есть медведя? – жеманились женщины.

 Но и они не без  аппетита ели.

Морозные светлые дни снова сменились пургою. Полет в направлении палатки установил, что льды находились уже не более чем в пяти километрах от нее.  

– Не пора ли вам сниматься?

– Не стоит бросать работу... Мы каждый день осматриваем лед... – отвечали увлекшиеся гидрологи.

Закопченные черные лица, обросшие бородами, только отдаленно напоминали всегда чистых и опрятных ранее моряков.

– Вымоемся потом на пароходах.

На другой день засвистела пурга давно невиданной силы. Она длилась непрерывно двое суток. С пароходов невозможно было выйти. Беспокойство овладело всеми за судьбу гидрологов.

 – Оторвет их... Что будем делать? – сетовал Жора  Подобедов.

 – Не оторвет! Ветер с южной стороны. Если бы это был норд, ну, тогда другой разговор, – успокаивал капитан Смагин.

На третий день пурга несколько утихла. Вдвоем с плотником Леоновым мы ушли на лыжах проверить, что делается в палатке.

Это было тяжелое путешествие. Суда почти немедленно исчезли из вида. Торосы выступали из снежной мути лишь при самом приближении к ним. Ориентировались исключительно по ветру и по выступающим кое-где из-под снега следам вездехода. Наконец наткнулись на четырнадцатиметровый торос, стоящий около границы плавучего льда.

Направление было выдержано правильно.

За торосом виднелись льды, еще не оторванные штормом. Сомнения исчезли. Гидрологи оставались на месте. Но на самой границе припая уже шла неширокая трещина. Она еще не была непрерывной. Часть льдов сохранила свою связь с припаем.

Труднее всего было найти палатку. Она была совсем незаметна среди торосов при этом ничтожном горизонте видимости.

Мы прошли немало лишних километров, делая зигзаги, прежде чем увидели сквозь летящий снег ее темные очертания.

Гидрологи невозмутимо продолжали свою работу.

 – Мы уже проверили трещину... Она еще не широка. А с моря осталось до нас около километра. Нам нужно еще три дня работать.

Шторм утихал. Работа подходила к концу. Жаль было прерывать ее.

 – Пусть будет по-вашему. Если шторм опять разыграется, уходите немедленно к большому торосу.

 – Есть! – согласились гидрологи.

Мы двинулись с Леоновым обратно. При наступившей тьме, в пурге, против ветра, идти стало еще труднее.

Часто приходилось останавливаться за торосами, чтобы отогреть замерзшее лицо и перевести дыхание.

 – Пароходы на курсе.

Приветливо выглянули огоньки иллюминаторов. Скоро нас ждали свет и тепло.

 – Я же говорил, что там все благополучно, – торжествовал капитан Смагин. – Там сидит народ, привыкший ко льдам по зверобойным промыслам. Знают, когда надо уходить.

Пурга заметно шла на убыль. Наутро выглянуло солнце, еще полускрытое облаками. Скоро можно будет продолжать ледоразведку.

 

Экспедиция Урванцева на вездеходах к заливу Дика и мысу Челюскина

 

На острове товарищ Урванцев деятельно готовился к экспедиции на вездеходах с расчетом прорезать северную часть Таймырского полуострова от бухты Терезы Клавенес на мыс Могильный, оттуда береговой линией подойти к мысу Челюскина и затем выйти опять к месту зимовки.

Цель экспедиции – топографическая съемка всей этой участи полуострова, определение астрономических пунктов, геологические исследования и кроме того испытание автомашин в условиях Арктики во время длительных походов. Эти машины были сконструированы специально для такой работы, но, несомненно, окончательная их пригодность, выявление недостатков работы механизмов могло быть основательно изучено только на практике.

К 20 марта все приготовления были окончены. На двух машинах, в составе начальника экспедиции и геолога товарища Урванцева, геодезиста и метеоролога товарища Теологова, водителей машин товарищей Бизикина и Грачева, экспедиция двинулась в путь. С ними ушли две собаки – Харди и Альфа.

Дальнейший ход экспедиции и условия ее работы лучше всего будут ясны из дневника товарища Урванцева.

«20 марта. День выхода. Стояла ясная, солнечная погода, какая нередко бывает на севере в конце зимы. Температура около – 30°, очень слабый северный ветер. Вследствие низкой температуры и сильной перегрузки машин, ведущие колеса сильно буксуют по лентам даже на небольших подъемах на гребне заструг.

Обогнув острова Самуила с юга, пересекаем пролив и далее идем вдоль берега Таймырского полуострова на юг, в глубь фиорда Терезы Клавенес.

Двигаемся по морскому льду, придерживаясь береговой черты. Характер снегового покрова здесь обычен для прибрежной зоны: уплотненный зимними пургами снег с застругами до ¹/₂ метра высотой, вытянутыми с SW на NE в направлении преобладающих зимних штормовых ветров. Под уплотненной коркой в 2 – 5 сантиметров толщиною лежит более рыхлый снег осеннего происхождения, а местами прошлогодний, не стаявший за лето фирн. Вблизи более высоких береговых склонов, где ветер тише, снег рыхлее, но большей толщины (до 1 метра и выше).

Прихотливая изменчивость силы ветра, в зависимости даже от мелких неровностей рельефа, ведет вообще к тому, что толщина снегового покрова обусловлена в значительной степени сдуванием, переносом и отложением снежной пыли. На протяжении нескольких метров она может меняться от 5 – 10 сантиметров до 1 метра и более, без всяких видимых причин. Наличие вдоль берега плавучего льда и трещин, обусловленных приливо-отливными колебаниями уровня моря, делает здесь движение на машинах небезопасным, особенно в отлив, когда трещины расходятся иногда на полметра. В пасмурную, пуржливую погоду надо быть осторожным, так как можно легко попасть гусеницей вдоль такой трещины.

Из-за перегрузки и буксовки лент идем большей частью на второй, редко на третьей передаче, гусеницы уходят в снег не более чем на 10 – 15 сантиметров в среднем. Сильно задерживают прицепки. Узкие нарточки часто попадают одним полозом в ту или другую колею машины, опрокидываются и волочатся вверх полозьями.

Перейдя пролив, пересекаем устье речки и попадаем в лабиринт крупных и мелких островов Вилькицкого. Идем по наружной восточной их стороне. Острова в большинстве скалистые, с отвесными обрывистыми берегами. Слагающие их породы – кристаллические сланцы, кварциты и конгломераты. Осмотр обнажений и топографическая съемка, требующая зарисовок рельефа, записей пройденного расстояния по одометру и компасного курса, вынуждают останавливаться через каждые 1 – 2 километра. На остановках, продолжающихся иногда по пятнадцати минут и более, радиатор плотно покрывается капотом, а мотор продолжает работать на малых оборотах, чтобы не замерзла вода.

Пройдя 29,4 километра пути, стали станом в 19 часов 10 минут под крутым скалистым мысом одного из островов. Все участники экспедиции, кроме автора, в полярном маршруте впервые, поэтому разбивка палатки идет медленно, приходится показывать, как нужно устраивать стоянку, чтобы спокойно переночевать, не опасаясь за целость палатки от внезапно налетевшей снежной бури.

Машины для предохранения от заноса ставим параллельно рядом друг с другом, радиаторами против господствующих ветров, что легко определить по направлению местных заструг. Палатка разбивается сзади машин, под защитой их кузовов, на плотном и достаточно мощном снеговом забое, чтобы колья оттяжек имели достаточно надежную опору. Ужинаем при электрическом свете переносной лампочки от запасного аккумулятора. От примусов в палатке тепло, сидим без меховых рубашек, в одних свитерах. В двадцать часов имели по радио связь с базой для определения угла настройки радиостанции. После чая и традиционной записи в дневник всех впечатлений «пошли на погружение» в спальные мешки, и вскоре все спали крепким сном.

21 марта. Просыпаюсь в начале седьмого. Вылезать из мешка неприятно, особенно когда мороз за 36°. Развожу примуса, чтобы нагреть помещение, ставлю на огонь чайник и котелок с завтраком. Ровно в семь часов бужу Теологова, которому пора производить метеонаблюдения. Температура – 35°, ясно и тихо, подувает слабый SW до 1 – 2 метров в секунду.  После плотного завтрака водители начинают разогревать машины, остальные принимаются за сборы и укладку имущества: спальных мешков, посуды и прочего. Остатки завтрака отдаются Харди, который уже давно умильно сидит перед палаткой, повиливая куцым обрубленным хвостом – знак чукотского происхождения.

Пока две паяльных лампы под защитой фанерной ширмы  греют масло в картере, вода в «самоваре» успевает нагреться до кипения. Термос, в котором стояла вода, вылитая вечером из радиаторов, прекрасно сохраняет тепло. Вода наощупь была еще теплая, хотя мороз порядочный. Снег приходится оттаивать только для добавки.

 Когда масло прогрелось, о чем можно судить по вращению мотора за пусковую рукоятку, подогреваются свечи и всасывающая труба, затем заливается в радиатор кипяток, после чего пуск не представляет особых затруднений, особенно если помогать стартеру пусковой рукояткой. Несмотря на сильный мороз, аккумуляторы не замерзли. Еще на базе было установлено, что если аккумулятор заряжен полностью и имеет кислоту надлежащей плотности не ниже 30° Боме, он не мерзнет даже при – 40°, но стоит ему только разрядиться на 50 процентов, как замерзание неизбежно. Вся операция по разогреву и заводке машин отняла часа полтора. Палатка убрана, машины готовы. Можно выступать.

Но пока мы собирались, небо стало хмуриться, появились на юго-западной части неба зловещие признаки пурги – «блинки», чечевицеобразные облака, подул SW до 7 метров в секунду. Тянет уже пурга-поземка, однако видимость еще хорошая. Решили ехать.

В путь тронулись в 11 часов 27 минут. Идем по-прежнему вдоль скалистых островов, периодически останавливаясь для осмотра обнажений, зарисовок рельефа и очертаний островов. Движемся медленно. Из-за низкой температуры буксуют ленты, особенно на машине № 3, сильно густеет масло в коробке передач. Резина и масло никак не успевают разогреться на ходу из-за частых остановок.

В 16 часов 30 минут подошли к южной оконечности островов и повернули на запад, к коренному берегу материка. Между тем пурга все усиливалась, дойдя уже до 12 метров в секунду. Хотя идти на машинах еще вполне возможно, однако ухудшившаяся видимость стала затруднять топографическую съемку. Поэтому решили, как только дойдем до материка, остановимся у первого удобного места.

Торопясь на стоянку, мы едва не стали жертвой несчастного случая. Геодезист Теологов, спеша скорее взять точку, т. е. записать отсчет одометра, курса и сделать зарисовку, выскочил из машины на ходу, поскользнулся на подножке и попал ногой под гусеницу. К счастью, снег здесь был достаточно рыхл, а водитель успел выключить сцепление, прежде чем бегунки наехали на ногу. Все кончилось лишь испугом и несколькими кровоподтеками. Помянув первую жертву автотранспорта в Арктике и ее предков теплым словом, двинулись дальше.

В 18 часов 15 минут стали станом в устье небольшой речки, под защитой ее склонов. Машины поставили, как обычно, лбами против ветра, быстро разбили палатку, обложив ее кругом снегом, постелили внутри пол, внесли спальные принадлежности, ящик с продовольствием и пр. Теперь можно было спокойно пережидать окончания пурги.

Ночью ветер почти стих, чтобы к утру возобновиться с новой силой. Сидим, не высовывая носа на улицу, где царит снежный хаос. Только Теологов выползает в положенные сроки для метеонаблюдений.

22 марта. Утром, в семь часов, ветер SW, 16 метров в секунду, а в тринадцать часов – 18 метров в секунду. Это под защитой склонов в лощине речки, а что же делается наверху?! Полотно палатки гудит, как барабан, но оттяжки укреплены надежно, и можно быть спокойными. Вчера в ожидании пурги мы раскрепили палатку особенно прочно. Все спят. Вылезают из мешков только для того, чтобы поесть.

23 марта. Днем стало несколько тише, кое-где в разрывах облаков видно чистое небо, но понизу еще метет. Машины не занесло: наоборот – около лыж и гусениц снег даже выдуло. Зато сзади кузовов нанесло высокие сугробы, тянущиеся по ветру далеко назад. Внутри кузовов снега немного, только слегка припудрило сложенные ящики и прочий багаж; но стоявшие сзади машины прицепки с бензином занесло доверху. Пришлось много потрудиться, прежде чем удалось откопать снег, еле поддавшийся даже железным лопатам.

24 марта. Ночью пурга утихла. Утром пасмурно, температура – 18,5°, ветер ENE, 20 метров в секунду. Встали, как обычно, около семи часов. Благодаря тихой теплой погоде машины завели очень быстро и уже в 9 часов 55 минут тронулись в путь.

 Пересекли широкую бухту, а затем низменный мыс, названный мысом НАТИ. Склон его к морю настолько полог, что спуск с суши на лед произошел совершенно незаметно. Идем далее на юг, в глубь фиорда, судя по низменным берегам очень мелководного. Вдали, километрах в пятнадцати, виден более высокий мыс, на который и берем курс. По дороге делаем остановку для заливки бензина и масла. Мыс оказался сложенным четвертичными ледниковыми отложениями, главным образом глинами, слагающими крутой береговой яр до 15 метров высотою. За мысом – обширная отмелая бухта. Пересекаем ее и становимся лагерем на низменной широкой террасе морского происхождения, пройдя 40,4 километра.

К ночи ветер стал снова усиливаться. Закат пурпурно-красный, звезды мерцают, а на западе под солнцем по горизонту видно сияние – отблеск взвихренной снежной пыли. Все признаки грядущей пурги налицо. В двадцать часов имели радиосвязь с базой, сообщили о своем благополучном продвижении и местонахождении.

25 марта. Всю ночь пурга. Лишь к полудню стало стихать. Решили идти, несмотря на плохую погоду. Бензина стало меньше, и теперь представилась возможность избавиться от прицепок, которые сильно задерживали наше движение. Освободившиеся нарточки подвязали сзади кузовов с наружной стороны, где они не мешали остальному грузу.

Тронулись в путь в 12 часов 12 минут все по той же низменной террасе вдоль фиорда. На четырнадцатом километре пути фиорд закончился, перейдя совершенно незаметно в отмелую низменность. Несомненно, фиорд очень мелководен и не заслуживает этого названия, правильнее его считать глубоко вдающейся в материк бухтой. Отсюда поворачиваем в глубь материка на пересечение, взяв курс на юго-запад к заливу Дика.

Пока рельеф очень спокоен, низменность постепенно переходит в пологие увалы с высотами в 10 – 30 метров. Вершины их почти бесснежны, покрыты остроугольным щебнем гранитных пород.

Вскоре подходим к речке, текущей между увалов в бухту. Направление совпадает с нашим курсом, поэтому решили идти по руслу вверх до водораздела. Однако берега становятся скалистыми, образуя отвесные обрывы до 10 – 20 метров высотою, ширина русла суживается, и сверху нависают мощные снежные наддувы, грозящие обрушением. Пришлось возвратиться и, выбрав подходящее место, подняться снова на увалы, оставив речку к югу от своего пути.

В воздухе нависла мгла, сильно ухудшающая видимость. Становимся лагерем из опасения забраться в сильно пересеченную местность или, что еще хуже, свалиться с незамеченного обрыва в какую-нибудь речку вроде той, которую недавно покинули. Лагерем стали рано, в 18 часов 50 минут, пройдя всего 26,6 километра.

26 марта. Ночью началась пурга и продолжалась весь день. Небо ясное, солнце светит сквозь взвихренную снежную пыль, но двигаться нельзя. Видимость по земле не более как на 10 метров.

К вечеру стало стихать. Есть надежда, что завтра двинемся в путь.

27 марта. Утро солнечное, ясное и тихое. Температура около – 12°, но на W и SW стеною стоит туман. По-видимому, там пуржит. Тронулись в путь в 9 часов 55 минут. Заводка машин сегодня отняла совсем немного времени. Идем все теми же пологими увалами, незаметно поднимаясь на главный водораздел. Сегодня по барометру абсолютная высота нашей стоянки над уровнем моря была всего 60 метров.

При отправлении дул слабый SW, 1 – 2 метра в секунду, но в пути ветер начал усиливаться: снова задула пурга. Несмотря на это, продолжаем идти вперед. После полудня ветер достиг уже скорости 15 метров в секунду, продолжая усиливаться. Впереди стало видно не более чем на 10 – 15 метров. Моторы начали давать перебои из-за снежной пыли, подсасывающейся вместе с воздухом в карбюратор. Пришлось остановиться, пройдя всего 22,2 километра.

С величайшим трудом под защитой машин поставили палатку, готовую ежесекундно вырваться из рук и улететь, как птица, в снежную мглу. К ночи ветер достиг силы урагана. Палатка дрожит и гудит, как бубен в руках шамана. Спасают только кузова, за которыми сила ветра немного умеряется.

28 марта. Барометр падает почти до 1 миллиметра за час. К вечеру барометр дошел до 738,4 миллиметра, упав за сутки на 19 миллиметров. За ночь палатку занесло почти с верхом; теперь уже опасаться, что сорвет штормом, совершенно не приходится. В воздухе резко потеплело, как это всегда бывает при пурге.

29 марта. Утром стало несколько тише. Надоело сидеть в палатке до одури, но ничего не поделаешь. Арктика учит быть терпеливым.

В последний период по дороге поймали полярную  мышь – лемминга. Теперь живет в коробке, питается рисом, сушеной зеленью, чувствует, видимо, себя превосходно. Совсем ручной. Товарищи смеются: «Поймали скотинку из  стада таймырского шайтана, вот он и напустил пургу. Пока не выпустим, не стихнет».

К вечеру пурга прекратилась. Откопали палатку, очистили кузова и моторы от нанесенного туда снега. Гусеницы и лыжи не занесло. Только сзади машин, по обыкновению, образовался высокий забой, под которым и была погребена наша палатка. Надеемся, что завтра погода позволит тронуться дальше, хотя вид облаков еще достаточно

зловещ. И действительно, ночью снова замело.

30 марта. Утром пурга-поземка, ветер 9 – 10 метров в секунду. Однако наперекор стихии решили идти. Надоело сидеть. Вот уже десять дней, как мы вышли с базы, а сделали всего пять переходов, остальное время сидим в палатке из-за пурги.

В путь вышли в 10 часов 15 минут. Идем по-прежнему полого-увалистой, слабо расчлененной местностью с общим уклоном на запад, к морю. Очевидно, в предыдущий переход мы незаметно перевалили через главный водораздел. Подъемы не более 5°, максимум 10°, относительно высоты возвышенности редко превышают 20 – 25 метров. Идем на третьей, в гору на второй и изредка на первой передаче. В 18 часов 37 минут пришлось стать лагерем, пройдя 40,1 километра. Задержка произошла из-за поломки шкива вентилятора на машине № 4. Отвалилась одна из щечек шкива, очевидно, плохо приваренная на заводе. Вечером, пока грелся чай, повреждение было исправлено.

31 марта. Утро ясное, тихое, морозное. По-видимому, полоса пурги окончилась, и теперь установится штилевая, морозная погода. Сегодня путь тяжелый, идем по районам моренных скоплений древнего оледенения Таймыра. Морены образуют беспорядочное нагромождение отдельных возвышенностей и гряд с многочисленными замкнутыми впадинами и котловинами между ними. Водоразделов нет, так что приходится все время то спускаться вниз, то подниматься вверх. Обойти все эти лощины и впадины совершенно невозможно. Уклоны кое-где достигают 15 – 20° при разнице высот в 30 – 50 метров. Кроме того в лощинах и подветренных склонах лежат огромные скопления сравнительно рыхлого снега. Вот здесь и сказались преимущества наших машин, снабженных широкими сплошными гусеничными лентами. Благодаря небольшому удельному давлению на снег, машины очень мало вязнут, даже меньше, чем рядом идущий человек.

Из-за крутых подъемов кое-где ползем на первой передаче, зато при спуске приходится даже подтормаживать. Через 24 километра путь кончился, и мы вышли в залив Дика, на ровный морской лед. Лагерем стали у мыса Могильного. Он назван так потому, что здесь похоронен кочегар Ладоничев и лейтенант Жохов, умершие во время зимовки русской гидрографической экспедиции, совершавшей свой рейс на ледокольных пароходах «Таймыр» и «Вайгач» в 1914 – 1915 годах.

Около могил высокая железная пирамида – гидрографический знак. Ниже по склону в лощине сарай – ящик из-под самолета. В нем склад продовольствия. Консервы – борщ с мясом, изготовления 1911 года, еще совершенно свежий и превосходный на вкус. Банки хорошо отлакированы и потому только немногие повреждены ржавчиной.

Ночью был мороз под 40°, днем солнце подогрело и стало теплее – около 30°.

1 апреля. Утром вышли в путь. На дорогу взяли несколько банок консервов, чтобы внести разнообразие в наш стол.

Идем по-прежнему тяжело, хотя на машинах груза оставалось не более как по 1100 – 1200 килограммов. Виною этому прорезные лыжи с колесами, выдающимися вниз, за подошвы, на целых 10 сантиметров. По мелкому снегу и щебенистому грунту на перевалах полуострова они были наиболее полезны, здесь же, где снега было достаточно, колеса прорезали верхнюю, наиболее плотную корку на 10 сантиметров до подошвы лыж и тем сильно тормозили движение. Мы думаем, что эти прекрасные лыжи отняли не менее 25 процентов полезной мощности машин.

От мыса Могильного идем вдоль западного берега Таймыра, главным образом, по морскому льду. На сушу поднимаемся только тогда, когда торосистые льды подходят к берегу вплотную, что главным образом наблюдалось в проливе Вилькицкого и в подходах к нему. Идем преимущественно на второй, иногда на третьей передаче, четвертая применялась в исключительных случаях. За день прошли 36,2 километра.

2 апреля. Такое же морозное ясное утро, как 1 апреля. Утром, в семь часов, – 32,9°. Дует слабый южный попутный ветер. Он холодит дифференциал, сгущает в нем  масло и тем самым тормозит движение. На полдороге подошли к отмелому берегу с песчано-галечной прибойной террасой. Перешли на нее. Здесь очень немного снега, и машины, опираясь передней осью на колеса, идут хорошо на третьей, иногда даже на четвертой передаче. Однако километров через двенадцать это удовольствие кончилось, начались вновь крутые, прорезанные лощинами берега. Пришлось опять перейти на морской лед. Машины идут, опираясь передом на лыжи, и сегменты под ними бороздят и пашут снежную корку. Если бы лыжи были опускные на эксцентриках, подобного явления можно было бы избежать.

Лагерем стали у мыса Паландер, пройдя за день 49,1 километра. Нужно заметить, что остановки для геологических наблюдений и топографической съемки отнимают до 30 процентов рабочего времени. Таким образом, без них мы проходили бы в день соответственно больше.

3 апреля. Мороз все усиливается. Утром, в семь часов, было –33,9°, а ночью мороз доходил, вероятно, до -40°. Идем переменной дорогой, то по морскому льду, то по прибойной береговой террасе. Мотор машин № 4 стал капризничать, плохо работают цилиндры второй и третий из-за кольца. Машина № 3 в полном порядке, хотя все время идет головной, и ей приходится поэтому труднее.

Лагерь разбили на мысе Вeгa, у западного входа в пролив Вилькицкого, пройдя 40 километров.

На север и запад от стоянки видны сплошные массы сильно торошенных льдов, вплоть до пределов видимого горизонта. Через такие льды не только на машинах, но даже на порожних нартах на собаках или пешком не пробраться. Около мыса сохранился прошлогодний припай из неторошеных льдов метров сто шириной. По нему можно свободно двигаться на машинах.

4 апреля. Все так же ясно и морозно. Сегодня вышли раньше – в 10 часов 35 минут, чтобы к обеду попасть на станцию мыса Челюскина.

Бухту Оскара пересекаем по прошлогоднему неломаному льду, но далее свежеторошеные льды подошли вплотную к скалистым отвесным берегам пролива. Пришлось выбраться на сушу, хотя и здесь дорога не легка. Нужно пересекать многочисленные лощины, идущие к морю.

На машине № 3 прихватило морозом радиатор. Провозились часа два с его оттаиванием. К счастью, спохватились вовремя, и все кончилось благополучно, течи нигде нет.

На мыс Челюскина прибыли в двадцать часов, пройдя 41,6 километра. Одновременно с подходившими к станции автомашинами шел на посадку самолет, прилетевший с зимовки Ленского каравана у островов Самуила. Таким образом, перед зимовщиками мыса Челюскина демонстрировали свою мощь новые механические виды полярного транспорта и в воздухе, и на суше.

Радушно принятые на станции, мы прожили здесь вместо предположенных двух дней целых четыре. За это время были произведены осмотр и проверка машин. На машине № 4, как и предполагалось, прогорели выходные клапаны второго и третьего цилиндров. Они были заменены новыми. Затем при подтяжке болтов на этой же машине лопнул фланец верхнего патрубка водяного охлаждения. За неимением запасного, сделали новый из имевшейся листовой красной меди. На машине № 3 было обнаружено повреждение переднего левого нижнего бегуна. Лопнула обойма шарикоподшипника и повредила шейку траверса. Бегун и траверс заменили запасными. Кроме того на обеих машинах сменили на гусеницах около двадцати дюралевых плит, поврежденных или лопнувших в пути. Все остальное оказалась в порядке.

9 апреля двинулись в последний этап нашего маршрута – переход от мыса Челюскина до базы островов Самуила.

Расстояние в 90 – 100 километров мы рассчитывали покрыть в один переход. Погода по-прежнему держалась тихая и морозная. Вышли в 9 часов 15 минут с грузом на машине № 4 (911 килограммов) и на машине № 3 (917 килограммов). До мыса Щербины 20 километров шли сушей, так как в проливе сильно торошенные льды прижаты вплотную к берегу.

Бухту Мод пересекли по льду, пройдя на расстоянии одного километра от избушки Амундсена, зимовавшего здесь в 1918 году. Сейчас она занесена снегом доверху, так как стоит под горой.

На 50,8 километре пересекли мыс Прончищева и далее пошли вдоль берега на юг по-прежнему по морскому льду. Ha 76,2 километре повернулись на остров Самуила к конечной цели маршрута – базе. Однако достигнуть ее удалось не сразу. На машине № 4 за пять километров до острова отлетела лопасть вентилятора и слегка повредило одну из трубок радиатора. Снимать его для ремонта в палатке на морозе не хотелось, запасного радиатора с собою не было, поэтому, выпустив воду из мотора, оставили машину № 4 до другого дня, и на базу прибыли уже ночью – в 1 час 53 минуты – на машине № 3, сделав за переход в 16 часов 35 минут 94,8 километра. На другой день, сменив радиатор, прибыла и машина № 4. Общая длина пройденного маршрута достигла 468,9 километра; из них до мыса Челюскина 347,9 километра, после него – 94,8 километра.

Так как все элементы пути, в том числе и остановки, регистрировались при производстве топографической съемки, можно установить число ходовых часов и продолжительность стоянок каждого дня.

Утром вставали около 7 часов 30 минут, в путь же трогались в среднем в 10 часов 44 минуты; таким образом, на утренний завтрак, сборы и заводку машин уходило около трех часов. На ночлег останавливались в среднем в 18 часов 47 минут, на закате солнца. Средняя продолжительность рабочего дня равнялась 8 часам 39 минутам, колеблясь в пределах от 4 часов 45 минут до 9 часов 52 минут, в зависимости от условий погоды и работы. Из этого времени собственно ходовых было 6 часов 34 минуты, остальное падает на остановки для научных наблюдений.

Всего в маршруте были двадцать один день, из них двенадцать ходовых, стоянок из-за пурги пять и в гостях на мысе Челюскина четыре дня. Если не считать стоянки на мысе Челюскина, то из-за пурги было потеряно 38 процентов всего рабочего времени. Это несколько выше обычных норм. Например, во время маршрутных работ по съемке Северной Земли в 1930 – 1932 годах из-за непогоды было потеряно около 24 процентов.

Всего в пути машины были 103 часа 45 минут, из которых собственно ходовых было 78 часов 53 минуты, остальные же 25 часов 52 минуты падают на остановки, главным образом, для производства топографической съемки и научных наблюдений. Таким образом, 25 процентов всего рабочего времени в пути падает на остановки.

В среднем за сутки мы проходили почти по 40 километров (39,1 километра), но конечно, эта цифра была подвержена сильным колебаниям, главным образом, в зависимости от условий погоды. Так, 21 марта из-за начавшейся пурги и плохой видимости прошли всего 19,5 километра, 27-го – 22,2 километра и 25-го – 26,6 километра. Все же, несмотря на крайне неблагоприятные условия погоды, наша средняя суточная скорость продвижения на автомашинах на 25 процентов больше, чем при работе на собаках.

Средняя скорость в час равна почти 6 километрам (5,9 километра), причем она была наименьшей в начале пути (от 4,1 до 4,4), когда машины были перегружены, а затем по мере их разгрузки за счет сжигаемого топлива прогрессивно росла. При переходе от мыса Челюскина к острову Самуила скорость достигла уже 7,8 километра в час.

Небезынтересно установить, каков был расход бензина за время маршрута и какую связь имеет эта величина с другими факторами: погодой, рельефом, нагрузкой и пр. Между прочим, нужно отметить, что точная регистрация расхода бензина по машине № 4 велась все время, а по машине № 3 только со 2 апреля. До этого момента для машины № 3 имеется лишь общая суммарная цифра. Впрочем, как это видно из данных по машине № 4, колебания расхода бензина зависят почти исключительно от характера пути, погоды и нагрузки, т. е. от факторов, отражавшихся в одинаковой степени на обеих машинах.

21 и 28 марта была сильная пурга, и расход топлива увеличился примерно в полтора раза.

Чрезмерно высокий расход наблюдался 4 апреля на машине № 4, в то время как на машине № 3 он был нормален. Это объясняется неисправностью мотора, у которого прогорели выхлопные клапаны. Рельеф мало сказывается на расходе бензина, повышается не более чем на 0,1 – 0,2 килограмма в час.

Замечается снижение расхода бензина по мере уменьшения нагрузки. В начале пути расход был равен в среднем 1,3 – 1,4 килограммо-километра, в конце, при подходе к мысу Челюскина, когда нагрузка на машину уменьшилась до 1,1 – 1,0 тонны, расход бензина упал до 1,2 – 1,1 килограммо-километра.

Средний расход бензина по обоим вездеходам равен 1,26 килограммо-километра – цифра довольно высокая даже для машин этого типа в условиях бездорожья.

В каракумском пробеге легковые вездеходы НАТИ показали при передвижении по сыпучим лескам расход от 0,55 до 0,7 килограммо-километра.

Чрезмерно высокий расход бензина объясняется рядом специфических причин: 1) частыми остановками для научных наблюдений, во время которых моторы продолжали работать во избежание замерзания радиаторов; 2) перегрузкой машин в первой части пути, когда приходилось идти почти исключительно на второй передаче; 3) прорезными лыжами, сильно тормозившими движение по уплотненному глубокому снегу; 4) забиванием снегом двигателей, вследствие чего потери на трение в ведущих колесах и лентах были высоки.

Итоги маршрута доказали не только полную возможность работы автомашин в полярных условиях, но и выявили ряд преимуществ этого вида транспорта перед собаками и оленями. Прежде всего, при использовании автомашин может быть значительно увеличен груз исследовательской партии и, следовательно, соответственно повышен масштаб, точность и объем научных работ. Наличие радиостанции позволяет иметь связь с базой и держать ее в курсе своих операций. Передвижение на машинах возможно в такую погоду, когда на собаках езда совершенно немыслима. Стоять в пургу приходилось не из-за невозможности продвижения, а, главным образом, вследствие затруднений в производстве научных работ на открытом воздухе в такую погоду. В случае необходимости вести периодические научно-стационарные исследования, как это имеет место, например, при гидрологических разрезах, на машинах можно делать продолжительные остановки, так как в период стоянки моторное топливо не расходуется, в то время как собак необходимо кормить ежедневно, независимо от их работы.

Наконец, на машинах работа и отдых обставляется с большими удобствами, чем в санных экспедициях на собаках, где приходится урезывать и экономить буквально каждый килограмм груза. Здесь же можно иметь достаточно топлива для обогревания палатки и просушки одежды, электрическое освещение, лишний запас одежды и т. п.

Полярная маршрутно-исследовательская работа на автомашинах под силу каждому человеку среднего здоровья и выносливости, в то время как длительные санные экспедиции на собаках под силу лишь наиболее крепким, тренированным, опытным полярникам.

Маршрут вокруг Таймырского полуострова полностью подтвердил наблюдения и выводы о работе машин, полученные в экспедиционных условиях на базе. Недостатки конструкции и затруднения в работе, отмеченные на базе, имели также место и в маршруте. Кроме того в маршруте были дополнительно выявлены следующие недочеты: установлена нецелесообразность конструкции прорезных лыж, при которой, как уже указывалось, выдающиеся в прорезы колеса сильно тормозили движение по плотному снеговому покрову; мощность мотора оказалась недостаточной (за все время маршрута приходилось идти на третьей, а в начале пути даже на второй передаче; четвертой передачей пользовались в исключительных случаях по песчаным малоснежным отмелям на пробойной террасе). Необходимо увеличить мощность, по крайней мере, на 25 процентов против существующей.

При соблюдении всех этих условий расход бензина, вероятно, снизится до 0,7 – 0,6 килограмма на пройденный километр, средняя же скорость с грузом 1,3 – 1,4 тонны увеличится до 10 – 15 километров в час».

 

Расширение радиуса полетов. Приезд промышленников. Охота

 

Радиус полета аэроплана «У-2» перестал удовлетворять нас. Летя на короткое расстояние, мы не могли проследить всю кромку льда Таймырского полуострова.

Линдель и Игнатьев решили поставить на самолете дополнительный бензиновый бак. На пароходах всегда находятся люди самых разнообразных профессий. На «Володарском» нашелся хороший жестянщик. По чертежам из пустых бензиновых банок он сделал нужный бак в виде торпеды. Через несколько дней «торпеда» была установлена на самолете. Теперь мы могли уже покрыть расстояние до шестисот километров.

Район островов Самуила был достаточно изучен. На очереди – наблюдение за льдами около Малого Таймыра и восточных берегов Северной Земли.

4 апреля вылетели в этом направлении. Мороз доходил до 35°. Привычными курсами пошли к полосе плавучего льда. Кромка припая на траверсе Малого Таймыра шла прямо на север. Здесь плавучие льды тесно прижаты к замерзшему проливу Вилькицкого. Лишь узкая линия показывает их границу.

С середины пролива самолет попал в туман. Наблюдения стали невозможны. Бреющий полет над самой поверхностью не помог делу.

 – Чертово место! Никак не можем добраться до острова Таймыр!

Пришлось вернуться к материку и вылететь на мыс Челюскина.

Дорога эта стала для нас настолько привычной, что здесь нас не смущал никакой туман.

Малейшие проблески света уже давали возможность определить, где мы находимся. Острова Локвуда, мыс Прончищева, бухта Мод... Дальше гора Аструпа. Даже характер торосов стал нам знаком до мелочей. Скоро достигли зимовки мыса Челюскина. Когда наш самолет делал круги для посадки, с противоположной стороны показались вездеходы экспедиции Урванцева.

Растерявшиеся собаки не знали, к кому из этих гостей броситься с изъявлением своих дружеских чувств.

При виде Харди, сидящего на вездеходе, их дружеские чувства сменились сильнейшим гневом. В свою очередь Харди, долгое время лишенный своего обычного удовольствия – драки, загорелся желанием вознаградить себя за долгие лишения.

Люди радостно пожимали друг другу руки. Собаки переругивались между собой самым невероятным образом.

Палка, прошедшаяся по спинам наиболее горячих сторонников драки, несколько успокоила страсти.

 – Альфа не прибежала на зимовку?

 – Нет.

 – Значит, разорвал волк или заблудилась и замерзла в тундре.

Это было последним словом над погибшей собакой. Она на второй день отбилась от экспедиции Урванцева и больше не возвращалась ни на острова Самуила, ни к экспедиции.

Зимовщики мыса Челюскина готовились в ближайшие дни выйти в маршрут для гидрологического разреза пролива Вилькицкого. Две собачьи упряжки должны были перевезти людей и весь их груз через торосистые льды.

 – Нам бы ваши вездеходы, – с завистью говорили некоторые из зимовщиков.

Однако их зависть была необоснованна. Через торосистые льды пролива Вилькицкого путь вездеходу был закрыт.

Транспорту на собаках еще долгое время суждено играть большую роль в Арктике. Для легких разведочных работ, для прохода по заторошенным пространствам, для подвозки продукции охотничьего промысла собаки незаменимы.

Себестоимость эксплуатации вездеходов в период зимних работ, при невозможности полной загрузки их, составляет 31 рубль за тонно-километр. Вездеходы рентабельны только там, где им обеспечена бесперебойная, планомерная работа, т. е. на местах крупного строительства, или же там, где приходится иметь дело с большими неделимыми тяжестями.

Техника не должна бить экономику, ради которой она применяется. Себестоимость доставки моржа на вездеходах на расстояние двадцати километров превышает стоимость самого моржа, и таким образом пропадает самый смысл промысла.

Наш самолет вскоре оставил мыс Челюскина и перелетел на острова Самуила. Туда же двинулись и вездеходы, после того как были исправлены некоторые повреждения.

 

***

 

Гидрологические и метеорологические работы здесь шли обычным порядком. В мортехникуме состоялись очередные испытания учащихся, давшие вполне удовлетворительные результаты. Регулярно происходили занятия в политкружках. Интенсивно ремонтировались машины и корпуса пароходов.

Стенгазета наполнилась многочисленными корреспонденциями «с мест», где сообщалось о ходе соцсоревнования между пароходами, об ударниках и лодырях зимовки. Вместе с тем она призывала к борьбе с растущим огрублением нравов. Пример грубости подавали и некоторые лица из комсостава парохода «Правда».

Стенгазета, а вместе с нею и вся общественность зимовки дали резкий отпор этому явлению, заставив этих людей знать границы в своих выражениях и поведении.

Зимовщики в целом, за исключением отдельных единиц, сохранили бодрость и энергию.

Вечером был поставлен отчетный доклад о ходе научных работ. Он ясно показал, что к концу зимовки они будут выполнены. Но можно ли будет выполнить всю программу летных наблюдений за положением ледяного покрова? Мы рассчитывали, что будем производить эти наблюдения с аэроплана «Р-5». Между тем приходилось летать на «У-2», мотор которого был в пять раз слабее, чем мотор на «Р-5». Дальние же полеты были еще впереди.

Многочисленные вопросы зимовщиков о работе самолетов в лагере Шмидта заставили нас сделать подробную информацию о жизни челюскинцев на льдине и о героических полетах летчиков.

Радио наших пароходов перехватывало только отдельные, случайные сведения, не давая полной картины того, что происходило в районе гибели «Челюскина». Это волновало и будоражило зимовщиков.

– Почему они не выходят сами на материк? – тревожились некоторые.

 – Не выходят, значит, нельзя. Товарищи Шмидт и Воронин лучше знают, можно идти или нет, – возражали более опытные поморы.

Полученное нами сообщение о том, что в лагере Шмидта осталось уже немного людей, значительно успокоило и настроение самуильцев.

 – Несколько дней – и все будут на материке.

– Я так и знал, что они скорее будут в Ленинграде, чем мы, – взгрустнул после этого один из слушателей.

Еще 6 апреля на зимовку островов Самуила из бухты Прончищевой приехали на собаках промышленники Журавлев и Синельников. Расстояние около четырехсот километров было покрыто ими в четыре-пять дней.

Они настаивали на скорейшем прилете в бухту врача для осмотра людей, подозрительных по цинге. Кроме того, они нуждались в прибытии к ним свежего человека со стороны для разбора некоторых несогласий между промышленниками, покуда эти несогласия не разрослись в «полярную склоку».

Наш самолет некоторое время должен был еще продолжать полеты между островами Самуила и мысом Челюскина. Надо было доставить на мыс для обработки и анализа материалы гидрологических и метеорологических работ.

Помимо этого кромка плавучих льдов к этому времени восстановила положение, в котором она находилась до мартовских замерзаний. Снова она была не более чем в двенадцати-пятнадцати километрах от нашей стоянки. Медведи и медведицы со своими детенышами оставляли на льду припая довольно частые широкие следы. Недостаток в свежем мясе и в корме для собак заставил нас подумать о более энергичной охоте.

Недалеко от восточного острова находился еще один маленький островок. Он был обложен крупными торосами, но в километре от него припай уже кончался. Там шла широкая полынья воды, иногда закрывавшаяся подвижным льдом. Это было самое подходящее место для охоты. К нему перекинули фанеру и устроили небольшую избушку, в которой охотники могли ночевать и получать дополнительный запас продовольствия.

Палатка гидрологов была перенесена в более безопасный пункт, на край припая. Таким образом создались две опорные базы.

Журавлев и Синельников прибыли к нам на двух упряжках собак. Как только собаки отдохнули от далекого путешествия, мы выехали на охоту.

Упряжки были великолепны, особенно у Журавлева. Его передовик – черный Беркут – в совершенстве знал правила езды и прекрасно вел свою стаю.

Собаки Синельникова состояли из девятимесячных щенков. Передовиком у него был Макар, кавказская овчарка. Макар ехал на «Русанове» в 1933 году, еще сидя в корзине около своей матери. Теперь мы встретились с ним в другой обстановке.

Несмотря на свою молодость, Макар обладал большой силой и обещал превратиться в хорошего ездового пса. Только лапы у него были гораздо нежнее, чем у полярных собак. Жесткий снег стирал до крови его подошвы.

Тем не менее, молодой темперамент брал свое. Щенячья упряжка шла, не отставая, за упряжкой Журавлева.

Подъехали к краю припая. Темная вода, наполненная серыми ледяными иглами, лениво плескалась о двухметровый лед. Плавали отдельные льдины с заторошенными краями. Над полосами открытой воды нависли клочья тумана.

Упряжка бежала неторопливой собачьей рысью на восток, вдоль припая. Из-за тороса показался медведь. Он удивленно посмотрел в нашу сторону и затем стал медленно приближаться.

Собаки превратились в чертей. Они неслись на медведя, не разбирая дороги.

 – Пират, Беркут!.. Ля!. ля!.. (окрик остановки), – орал Журавлев.

Воткнутый в снег хорей наконец затормозил нарты. Медведь был в нескольких шагах. Три почти одновременных выстрела – и зверь распластался на льду всем своим огромным великолепным туловищем.

Собаки успокоились. Только изредка они нервно повизгивали, прекрасно понимая, что дело уже кончено и они получат хорошую кормежку по прибытии на место.

– Мы снимем шкуру, а вы пока посмотрите дальше, – распорядился вошедший в азарт Журавлев.

С собакой Белкой я пошел в торосы. Белка, принюхиваясь к ним, бежала, бросаясь в разные стороны. Чутье у полярных собак очень плохое. Их выручают только зрение и сметка.

Белка озадаченно смотрела в открытую полынью, откуда выставились головы двух крупных моржей. Их чудовищные морды и белые клыки были не далее ста метров. Выстрел почти верный. Но убитый морж почти моментально тонет. Стрелять его на воде было совершенно бесцельно.

Белка сошла с припая на тонкую пленку молодого льда, подошла поближе к моржам и подняла лай. Моржи отвечали ей своим голосом, похожим на мычанье.

Собака нетерпеливо смотрела на меня, как бы говоря:

– Пора же стрелять...

Поругавшись с собакой, моржи уплыли под лед и затем показались уже далеко, в другой полынье.

Недовольная Белка вернулась на припай. Мы пошли дальше. На самом краю припая показалась темная бесформенная масса. Бинокль показал: лежат два больших моржа... Белка могла теперь только помешать.

В это время Журавлев уже подъезжал на своей упряжке.

 – Василий там управится один.

Привязав Белку к нартам, мы медленно поползли, прячась за торосами.

Осталось двадцать метров. Моржи лежали спокойно, но стрелять было нельзя. Нам были видны только их массивные туши. Убить наповал моржа можно только пулей в голову, около уха. Это гарантирует от его исчезновения подо льдом.

Мы лежали тихо. Наконец что-то обеспокоило моржей. Оба они подняли свои безобразные головы. В тот же момент раздались два выстрела. Головы бессильно упали вниз. Кровь била фонтаном и скоро образовала целую лужу.

Долго мы провозились над снятием шкур и разделкой туш. Вдруг из воды показалась голова третьего моржа. Он был не более чем в десяти метрах, мычал, как бык, и недоумевающе глядел на нашу работу. Мы устали от долгого пути, съемки шкур и особенно от перетаскивания их на более надежное место припая.

Руки замерзли на холодном воздухе. Оленьи сапоги пропитались кровью и тоже замерзли.

 – Лишь бы он не вылезал на льдину. Придется тогда его убить. Это доставит новую работу...

Морж внял нашему желанию и, поплавав около нас, ушел под лед.

Добычу перетащили поближе к охотничьей палатке и, забрав с собой головы и половину шкуры моржа, поехали к пароходам.

Через торосистые льды собаки с трудом тянули нарты, тяжело нагруженные мясом и шкурами медведя и моржа. Но все-таки они преодолели трудный участок и потом уже легко пробежали двадцать километров ровной дороги.

Не выпрягая собак, мы поднялись на пароход, чтобы несколько отогреть руки. Прошло не больше пяти минут, как вахтенный вбежал в кают-компанию с криком:

 – Бегите скорее! Медведь!

Схватив винтовки, выбежали на снег.

Большой красивый медведь подошел к собакам и, не обращая на них внимания, направился к нартам, где лежали моржовые головы и шкуры.

Он был убит на расстоянии не более десяти шагов. По следам было видно, что зверь давно уже шел за нартами, но успел догнать их только на остановке.

Оставленные на припае часть шкур и мясо моржей в дальнейшем послужили великолепной приманкой для медведей.

Охотничьи экскурсии проходили теперь гораздо успешнее, чем раньше. Бывали, конечно, случаи, когда приходилось возвращаться с пустыми руками, потратив на охоту несколько дней. Но бывали дни, когда охотники убивали сразу по четыре медведя. Многое зависело от ветра и погоды.

Мяса и шкур моржей и медведей накопилось на припае немало. Не успевали вывозить на собаках. Пришлось отправить два вездехода. Они забрали почти весь запас. На месте оставили только приманку.

Люди и собаки теперь были обеспечены свежим мясом надолго.

По росту и характеру белые медведи далеко не одинаковы. Случалось убивать очень крупных и красивых самцов. Они очень часто шли за охотником и, приблизившись к нему, переходили в наступление. Трудно сказать, насколько враждебно были они при этом настроены. Возможно, что и здесь играло большую роль любопытство.

Другие медведи, более молодые, но также крупные и упитанные, становились жертвой излишней доверчивости и любопытства. Они приближались неторопливо, не пытаясь подкрадываться. Иногда, не будучи замечены охотником, они останавливались в нескольких шагах от него и внимательно рассматривали человека, не проявляя никакой враждебности.

Попадались также и медведи, которые при виде человека и собак немедленно обращались в бегство. Убивать такого зверя удавалось только в том случае, если его окружали и задерживали несколько собак. Таких было большинство.

Результаты охоты в 1933 – 1934 годах на островах Самуила, на мысе Челюскина и Северной Земле показали, что количество медведей убывает в Арктике очень быстро.

На острове Диксон медведи уже являются некоторой  редкостью. В наших широтах – на мысе Челюскина и островах Самуила – они встречаются еще довольно часто. Но после большой добычи 1932 года на мысе Челюскина мы находили их уже в гораздо меньшем количестве, несмотря на более систематическую и расширенную охоту. На Северной Земле зимовщики убили только несколько экземпляров.

Медведица не каждый год дает медвежонка. Полного роста он достигает, вероятно, на четвертый год.

Охота на медведя не регламентирована. Экспедиционные суда, никогда не нуждающиеся в мясе, обычно открывают настоящую баталию при виде каждого зверя, не считаясь с его возрастом, ростом и т. д. Многие медведи уходят и пропадают подраненными.

Об этих «подвигах» потом корреспонденты сообщают по радио, как о чем-то выдающемся. На самом же деле это бессмысленное убийство – не что иное, как особая разновидность хулиганства.

Морж истреблен во многих местах Ледовитого океана. В море Лаптевых и в восточной части Карского моря он еще держится большими массами. В настоящее время моржа бьют все, как попало и когда угодно. В 1934 году с «Малыгина» с гордостью сообщалось в Москву по радио:

«Увидели на льдине пять моржей и всех перебили. Достать удалось только одного. Остальные утонули».

В бухте Прончищевой было перебито несколько залежек моржей, причем погибло много молодняка.

Хотя Ледовитый океан и имеет некоторые запасы зверя, но при таких методах охоты уничтожить его совсем нетрудно.

Давно пора выработать правила охоты и для этих мест, совершенно воспретив ее экспедиционным судам. На зимовках охота, конечно, должна производиться, так как здесь зверь убивается по необходимости и его бьют в те периоды, когда он наиболее ценен.

Почти все зимовки 1934 года испытывали острую нужду в мясе для собак и вынуждены были подкармливать их мукой, привозной рыбой и даже консервами.

Острова Самуила не были изучены в промысловом отношении. Нашими разведками установлено, что они являются районом довольно больших залежек моржа. Дополнительными промысловыми животными могут служить здесь медведь, песец, нерпа и иногда волк.

***

 

16 апреля промышленник Журавлев вместе с врачом Е. И. Урванцевой двинулись на одной упряжке собак в бухту Прончищевой.

О путешествии в бухту прекрасно рассказано Урванцевой.

«16 апреля я с Журавлевым покинула базу, направившись в бухту Прончищевой. Дорога предстояла дальняя, нужно было пересечь пространство в триста пятьдесят километров по восточной части Таймырского полуострова. В нашей упряжке было четырнадцать собак (по выражению Журавлева, «четырнадцатицилиндровый мотор»). Нарта у нас набралась тяжелая, так как наша база снабдила артель промышленников слесарным инструментом, библиотекой, канцелярскими принадлежностями и многими другими вещами, необходимыми для зимовки, вплоть до стенных часов. Да нас двое. Да еще палатка. И нарта оказалась перегруженной.

Корма собакам пришлось взять только на одну кормежку. Мы рассчитывали на следующий день добраться до места, где Журавлевым была оставлена туша убитой им медведицы.

Первый день нашего пути был удачным: ясная погода, хорошая дорога. Собаки шли со свежими силами очень легко. Все это дало возможность сделать за день тридцать пять километров по одометру.

 На другой день погода изменилась. С утра навалил туман. Видимости никакой – кругом все, как в молоке. Ориентироваться стало очень трудно. Температура упала до – 32° Ц.

Найти место, где была оставлена туша убитой медведицы, нам не удалось.

Стали станом, разбили палатку.

На третий день температура хотя и поднялась, но пурга усилилась настолько, что крайнюю собаку (передового) временами нельзя было видеть. Потерять направление было очень легко, а ехать надо: корма собакам нет.

Ориентировались мы по компасу, выпущенному для ширпотреба. Компас был неточен и нас подводил. В заключение всех невзгод, преследовавших нас в этот день, выпало стекло у компаса и пропала стрелка. Искали, искали мы стрелку, но так и не смогли найти. Напрасно лишь морозили себе руки.

Солнца не было. Ориентироваться по застругам было невозможно: они шли в разных направлениях благодаря частой смене ветров в этой местности.

Иного выхода не было, как отогреть руки и сделать снова попытку найти стрелку.

После тщательных поисков стекло и стрелку нашли. Исправив компас, с трудом подняли уставших собак и двинулись дальше. Ехать долго не пришлось. Пурга усилилась, да и собаки после двухсуточной голодовки шли плохо. Пришлось остановиться и разбить палатку. Принялись готовить ужин. Целые галеты и печенья отдали собакам, мелкие крошки поджарили для себя в масле.

Всю ночь продолжалась отчаянная пурга. Выйдя из палатки, невозможно было устоять на ногах. Наутро пурга утихла, но туман скрыл окрестности. Собаки дрожат.

 – К вечеру, – говорит Журавлев, – придется два «цилиндра» выключить.

Это значило ликвидировать двух собак на корм остальным.

Несмотря на трудности, все же в этот день мы сделали сорок три километра. Вечером отдали собакам последние галеты. Ночью кое-кто из псов подвывал – тянул голодную песню. На утро следующего дня мы имели налицо только две банки мясных консервов. Одну отдали двум собакам – Обалдаю и Кийку, которые выглядели хуже других.

Напившись чаю, двинулись дальше. Собаки были сильно истощены, но все же шли вперед, отдавая последние силы. Помогало, что дорога шла под гору. Часа через четыре мы выехали на море. Туманы и пурга не покидали нас до конца поездки. Только благодаря богатой интуиции Журавлева и умению ориентироваться в пургу, 21 апреля, в четыре часа дня, мы подъехали к знакомому месту, где лежала привада (моржовое мясо) для приманки песцов.

Здесь, в двадцати пяти километрах от становища, мы смогли накормить этим моржовым мясом наших верных спутников и друзей – собак, преданно разделявших с нами все горести и невзгоды нашего далекого путешествия.

Раньше, в пути, я подкармливала собак, чем могла, несмотря на то, что Журавлев протестовал: скормила им мясные консервы и сухари, шоколад и пирожные, которые везла в виде гостинца зимовщикам и детям в становище бухты Прончищевой.

Оставив у привады палатку и весь груз, забранный нами с базы, мы двинулись в путь, преодолевая последние двадцать пять километров.

В десять часов вечера мы, уже налегке, приехали в становище, где нас радостно встретил весь коллектив промышленников.

Длинный и тяжелый путь остался позади.

В бухте Прончищевой мне пришлось прожить до 3 мая.

Всего в становище бухты зимовали двадцать один человек: десять промышленников, из которых четверо приехали сюда с женами, и семеро детей.

Зимовщики в становище помещались в хорошем, просторном доме. Каждая семья имела отдельную комнату.

В глухую темную пору члены артели между собой перессорились, разбились на группы. Одна группа досаждала другой. Взаимно друг против друга выставляли необоснованные оскорбительные обвинения.

Склока создала нездоровую бытовую атмосферу.

Некоторых зимовщиков под предлогом того, что они якобы больны заразными болезнями, лишали права входить в кухню, не допускали исполнять хозяйственные обязанности.

Произвела тщательный врачебный осмотр всех членов артели, как взрослых, так и детей.

Устроила общее собрание членов зимующего коллектива. На собрании разъяснила, что заразных болезней не обнаружено. Прочитала лекцию на тему о венерических болезнях.

Ежедневно вела беседы с зимовщиками на медицинские и санитарные темы.

Указала на нерациональное, одностороннее питание, на нерациональное расходование продуктов, в частности на большое употребление в пищу мясных консервов.

Настоятельно предложила изменить питание, пополнить его пищевыми продуктами, содержащими все рекомендуемые современной медициной витамины.

... При медицинском обследовании здоровье зимовщиков в основном оказалось удовлетворительным. Но были и больные. У одной женщины имелись яркие признаки цинги. Организм этой зимовщицы был надорван предыдущими зимовками на Новой Земле. У одного зимовщика оказались ленточные глисты.

«Очервление» глистами на крайнем Севере – явление бытовое: зимовщики употребляют полусырую мясную и рыбную пищу. Излюбленная строганина, приготовляемая из сырой замороженной рыбы, тесное общение на зимовке с собаками являются причинами заражения глистами.

У двух промышленников были обнаружены сердечные заболевания: порок сердца в стадии компенсации.

Дети были в хорошем состоянии, за исключением двух ребят Журавлева Ивана – девочки Гали, пяти лет, и мальчика Клавдия, трех лет, которые родились и росли на Новой Земле. У обоих были признаки рахита. Они были бледны, вялы, в умственном отношении отставали от других детей того же возраста.

...В обратный путь мы двинулись на двух собачьих упряжках. К нам присоединился брат Журавлева, поехавший на острова Самуила для промысла на нерпу.

Корма было взято теперь более чем достаточно, так как знали, что с наступлением светлой поры пурга усиливается. На другой же день ударила сильная пурга, и нам пришлось остановиться в палатке.

Выйдя из нее, я не нашла ни одной собаки.

 – Где же они? – спросила я Журавлева.

Оказалось, собаки были занесены снегом. На мой голос из-за сугроба показалась красивая морда Филатки, самого прожорливого пса из упряжки брата Журавлева.

Перед отъездом с базы я не забыла захватить книги, и они помогли мне скоротать время отсиживания в палатке. К утру пурга начала утихать, и мы двинулись дальше. Дорога была ужасная. Местами намело столько снега, что собаки погружались в него с головой. За восемь часов нашего передвижения одометр показал всего двадцать девять километров. Бедным собакам доставалось туго. Не менее уставали и мы, так как все время приходилось соскакивать и помогать собакам.

Скоро снова разыгралась пурга. Пришлось опять выпрягать собак и отсиживаться. Пурга ударила настолько сильная, что палатка гудела, как бубен, а временами порывами ветра полотнища ее щелкали, как из ружья. Развели примус и напились чаю. Стоять можно – корм собакам есть. Пурга все усиливалась. К вечеру Журавлев не выдержал и разворчался.

Утром 8 мая прояснело, даже выглянуло солнце, и мы за пять часов сделали сорок четыре километра. До базы оставалось пятьдесят километров.

Вдруг Журавлев кричит мне:

 – Самолет!..

Оказалось, на «У-2» летели Б. В. Лавров и Линдель. Они держали курс на бухту Прончищевой. Сделали посадку вблизи нашей палатки, побеседовали с нами, выпили чаю и вернулись на острова Самуила. Часа через три и мы двинулись в путь. Не успели отъехать двух километров, как на мысе Фаддея появилась большая медведица с медвежонком, которые завидев нас, начали удирать. Собаки, несмотря на то, что проделали большой путь и устали, пустились за медведицей.

Через несколько минут братья Журавлевы умело расправились с тушей медведицы. На мою долю выпало следить за медвежонком Машей, как мы его назвали, так как Маша вела себя неспокойно, когда ее разлучили с матерью. Первым делом Маша привела в действие одометр, и, если бы я вовремя не подоспела, вряд ли от него что-либо осталось. Машу мы привезли с собою на базу.

Проехали мы несколько часов, и опять ударила пурга. Собаки отказались идти, от хорея почти ничего не осталось. Обалдуй получил должное за свое упрямство. Пришлось разбить палатку. Через час Журавлев вышел из палатки и увидел вешку. Оказалось, мы стоим всего в трех километрах от базы.

Пурга начала стихать, и мы двинулись в путь. Время приближалось к полуночи, но было светло.

На базе нас поджидали и сильно беспокоились. Здесь все благополучно. Люди здоровы.

После дороги мы спали, как убитые. Только Журавлев кричал во сне:

 – Обалдуй, чертова голова!.. Милка, вражья сила!»