Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Полеты продолжаются 

Погода стояла неустойчивая. Несмотря на это, самолет сделал несколько полетов на мыс Челюскина, перебросив туда наши материалы по гидрологии и метеорологии.

Мы решили продолжать ледовую разведку. Нам предстояло лететь или опять к Малому Таймыру, или в залив Фаддея и дальше в бухту Прончищевой. Туман на севере заставил избрать второе направление.

На этом пути нас ждало много работы. Давно наше внимание было приковано к почти постоянно наблюдаемому на востоке водяному небу. Кроме того, далеко нелишне было проследить и нанести на карту глубь Таймырского полуострова, хотя бы в его наиболее доступной части. Даже береговая линия этого полуострова на карте не везде проведена непрерывной чертой. В районе островов Петра и Бегичева она обозначена пунктиром, как условная, подлежащая засъемке.

Геологическая экспедиция 1929 года под руководством Урванцева обследовала район Таймырского озера и его рек – Верхней и Нижней Таймыры. Экспедиция предполагала тогда, что Таймырское озеро должно иметь еще другой сток воды, в северо-восточном направлении, так как река Нижняя Таймыра, значительно меньшая, чем Верхняя Таймыра, не может по своему руслу перебросить всю воду, полученную сверху.

В залив Фаддея впадает небольшая речка. В глубине его никто никогда не был. У нас явилось предположение, что эта речка может быть вторым стоком воды Таймырского озера. В таком случае залив Фаддея может иметь большее промысловое значение, чем это казалось до сих пор.

8 мая мы вылетели в этот район, чтобы произвести ледоразведку и осмотреть место впадения в залив указанной на карте речки.

Выполнив вполне благополучно ледоразведку, самолет повернул к заливу Фаддея, пересекая большое пространство неподвижного припая. Стали налетать клубы тумана. Это не остановило полета. Но потом туман настолько сгустился, что из поля зрения выпало все – небо, снег, острова. Мы упустили время для посадки, это заставило нас лететь дальше, в надежде вырваться где-нибудь из непроницаемой для глаз завесы. Компас вел себя беспокойно из-за частых зигзагов самолета, выискивавшего место для посадки.

Туман немного поредел. Под нами мелькала бугристая тундра, покрытая желтоватым снегом. Ясно, в тумане мы потеряли направление.

Мотор замолк.

 – Что же теперь будем делать?

 – Возвращаться к морю, а там посмотрим...

Мотор заработал. Заряды тумана снова начали окружать самолет. Он быстро снизился на замеченную ровную площадку.

В тундре мы или на море?

Ответ на этот вопрос мы получили только после окончательного прояснения. Невдалеке от нас виднелся мертвый берег Таймырского полуострова. Вдали сверкали белые шапки отдельных гор. Мы сели почти на границе суши и моря.

Линия меняющихся курсов, проложенная на карте по записям в летной книжке, определила наше местонахождение. Мы в заливе Фаддея.

Самолет снова поднялся в поисках речки. Ее устье было засыпано глубоким снегом. Трудно отличить теперь узкое русло реки от случайной долины.

Ее не видно. Возможно, что ветер, сила которого не учитывалась нами из-за отсутствия на «У-2» нужных приборов, отнес нас несколько в сторону.

Новым курсом мы идем в направлении к плавучим льдам, чтобы оттуда лететь в бухту Прончищевой. На снегу выделяются какие-то два черных пятна непривычной формы. В полете не отличить, двигаются они или нет.

Аэроплан переменил направление. Черные пятна превратились в две нарты, запряженные собаками. Человеческие фигуры жестами и разведенным костром приглашают сделать посадку.

Мы опустились невдалеке от собачьих нарт. Навстречу шли три закутанные в оленьи меха фигуры. Это были промышленники – два брата Журавлевы и врач нашей зимовки Е. И. Урванцева. Они возвращались из бухты Прончищевой.

Поворачивать утомленных собак в обратную сторону – к бухте Прончищевой – было невозможно. Проще было вернуться самолету к островам Самуила.

Через полчаса замерзшие пароходы были уже под нами.

 

***

10 мая весь день бушевала пурга. На этот раз она была сильнее, чем когда-либо. Мороз совсем незначительный. Всего – 8°. Но при сильном ветре он кажется холоднее, чем при – 40° в спокойную погоду.

Самолет, заботливо укрытый Линделем и Игнатьевым, стоял в безопасности между пароходами. Тем не менее, он весь покрылся снегом, и около него вырос высокий снежный вал.

Только к утру ветер окончательно стих. Опять выглянуло солнце. Белая пустыня осветилась и засверкала.

Все выбежали на снег наверстать упущенное из-за непогоды время. Быстро взлетают на палубы пароходов кадки со свежим снегом. Дружно идет раскопка грузов, сгруженных осенью с «Правды».

Собачья упряжка Синельникова лежит, готовая к отъезду на охоту. Кавказские овчарки Макар и Муха с наслаждением растянулись на снегу, подставив негреющему солнцу свои бока.

Ветер норд-ост, не более трех баллов. Температура – 8°. Условия, вполне подходящие для полета. Быстро освобожденный из своей снежной ямы самолет понес нас к кромке плавучего льда, обычной исходной точке наших полетов, и оттуда на северо-запад – к острову Большевик Северной Земли.

Вчерашний норд-остовый шторм произвел здесь большую перегруппировку льдов. На западе канал чистой воды значительно сузился, но на востоке он был по-прежнему широк. Северное течение, обнаруженное нашими гидрологами, уже начинало восстанавливать прежнее положение льдов.

Совсем другая картина представилась нам к западу от островов Самуила по направлению к Малому Таймыру. Там лишь узкая линия, прерываемая иногда грядой свежих торосов, отмечала границы неподвижного льда.

Наконец, показался и заветный остров Малый Таймыр. Он лежал в полосе невзломанного льда, несколько в стороне от курса нашего полета вдоль припая. Величественный, высокий берег Северной Земли быстро приближался к нам. Мы миновали его. Линия невзломанного льда продолжала вести нас прямо на север.

 – Дойдем до пролива Шокальского и обратно.

Но Линдель в ответ заботливо похлопал по верхнему бензиновому баку. Это означало, что запасы бензина не так уж велики. Надо возвращаться.

Самолет делает крутой разворот. Теперь можно осмотреть и Малый Таймыр, полетным временем определив его расстояние от района плавучего льда.

Через двадцать минут мы уже летели над поверхностью острова. Следовательно, это расстояние равно тридцати пяти – сорока километрам.

Остров очень низкий. Он прерывается ложбинами, которые сверху выглядят, как трещины обнаженного темного покрова. Около берегов видны незначительные торосы. С южной стороны острова, в глубине пролива Вилькицкого, торосы гораздо крупнее.

22 апреля 1919 года спутник Амундсена, Тессем, поставил свой знак в этом районе. Он ошибочно принял тогда соседний остров Старокадомского за остров Малый Таймыр.

Ветер заметно окреп. При каждом развороте он так уносил наш самолет, что требовалось продолжительное время, чтобы опять восстановить прежнее направление.

От посадки около знака Тессема на этот раз пришлось отказаться.

Берем курс на OSO, по направлению к нашей полынье. Мотор усиленно работает. Полынье давно пора показаться, но вместо нее под нами замерзшие торосистые поля.

Вдруг по правому борту появляется ясная береговая линия.

Откуда она?.. Новый остров? Этого быть не может. Здесь было достаточно экспедиций...

Наше смущение длилось недолго. Мы узнали знакомое очертание материковой линии. Вдали виднелась гора Аструпа. Сильный норд-остовый ветер унес нашего легкого «воробья» на юго-запад, вместо взятого направления на восток-юго-восток.

Новым курсом, по старой привычной дороге, начинаем идти к островам Самуила. Безнадежное предприятие. Мы почти стоим на одном месте. Линдель набирает высоту до тысячи метров. Пока самолет шел вверх, его опять отнесло к юго-западу. Но на высоте напор ветра слабее. Мы более быстро пошли к цели. Материк остался в стороне. Видна группа небольших островов Локвуда. Западный остров Самуила был уже почти под нами. На море, совсем близко от нас, показалась серая стена пурги. Она окружила самолет, закрыв сразу весь горизонт.

Самолет быстро скользнул вниз. Линдель искал посадочную площадку.

– Здесь торосы... садиться невозможно.

Почти стелясь у самой земли, самолет идет на юг вдоль береговой линии и затем, перелетев через остров, садится на ровную снежную поверхность. В ту же минуту все окончательно скрылось из виду.

Только опытность и хладнокровие Линделя позволили совершить удачную посадку в такой трудный момент.

Пароходы от нас не более чем в двенадцати-пятнадцати километрах. Еще несколько минут, и мы были бы на месте. Но как раз этих нескольких минут нам и не хватило.

Палатки с нами нет. Мы зарылись в снег около самолета. Мотор умолк.

Пурга свирепела с каждой минутой. Через час вдруг все прояснело. Пароходы стали видны совершенно отчетливо.

Попытки завести мотор не увенчались успехом. Он совершенно застыл.

– Бензина почти не осталось, – задумчиво констатирует Линдель.

Мы уже достаточно промерзли во время полета и сиденья в снегу.

– Идем к зимовке. Потом на собаках привезем бензин.

Мы оставили аэроплан, максимально укрепив его. Однако пурга сделала только небольшую передышку. Скоро снова все исчезло на горизонте.

Компас остался на самолете. Направление показывает ветер. Идем с большими усилиями, держась выбранного курса.

Вдруг Линдель останавливается:

– Надо отдохнуть.

Отдыхаем пять минут и снова идем. Через километр опять голос:

 – Надо отдохнуть основательно, часа на три. Правая нога совсем не идет.

Во время полета Линделю пришлось работать больше, чем мне. Его усталость естественна, но от этого не легче. Вырыли глубокую яму, обложив ее края снежными плитами. Против ветра на двух палках растянули покрывало от шубы и легли в яму, крепко прижавшись друг к другу.

Снег быстро похоронил нас. Неприятно лежать в таком положении. Кругом тает от дыхания. Капли воды пропитывают одежду. Потом она замерзает. Холод начинает охватывать сначала руки и ноги, а затем и все тело.

 – Линдель... холодно?

 – Холодно...

 – Тогда идем...

Снова охватывает нас метель, но мы преодолеваем еще несколько километров.

 – По-моему, мы уже кружим, – говорит Линдель. Иллюзия кружения вполне понятна и объяснима. Мы не кружим, но мы видим только кружащийся около нас снег.

 – Проверим по следам.

 – Линия следа прямая. Мы идем правильно.

 – Все равно, мне надо отдыхать...

Снова лежим в снежной яме, засыпанные снегом. Местность прекрасно знакома. Мысленно перебираем все варианты направлений, если, действительно, не увидим пароходов.

 – Направо встретим торосы, налево – южный остров, прямо упремся в восточный остров Самуила. Сбиться с дороги не можем.

Суда должны быть близко. Но снег начал засыпать нас уже с другой стороны. Ветер незаметно для нас переменился. Это очень печально в нашем положении. Потерян последний ориентир. Теперь, несомненно, придется пережидать пургу в снежной яме. Но кто скажет, когда она прекратится?

Надо идти. Сквозь густую мглу показались неясные проблески солнца. Часы и солнце дают возможность восстановить нужное направление. Мы поднимаемся из своей «берлоги».

 – Глядите, собака...

Мы оба видим ее вдали. Она совершенно похожа на Ринку и бежит немного в стороне от нас.

– Я сейчас ее приведу.

Несколько шагов вперед – и вместо Ринки у ног лежит сухая головка полярного мака. Ветер катил ее по снежной поверхности. Рефракция увеличила ее размеры и расстояние от нас.

 – Я удивился, как скоро вы подошли к собаке! – смеется Линдель.

Необходимо двигаться, хотя бы для того, чтобы согреться.

Солнечный свет едва пробивался сквозь густые серые облака. Ветер по-прежнему силен, и по-прежнему ничего не видно. Идти трудно. Через несколько километров вновь залегаем в снежную яму, отметив палкой взятое направление.

Солнце стало светить несколько ярче.

 – Надо идти!

Вдруг не более чем в километре несколько раз сквозь пургу мелькнули верхушки пароходных мачт. Мы были у цели, выдержав правильное направление. Покрытые снегом с ног до головы, подошли к нашему «дому».

Наш путь от самолета до парохода продолжался около двенадцати часов. Вполне понятно поэтому волнение, которое охватило нашу зимовку и зимовку мыса Челюскина. Рузов послал радиотелеграмму в Москву о нашей пропаже.

Ответ пришел немедленный: «Организуйте поиски местными средствами».

Мы чувствовали себя вполне удовлетворенными. «Местные средства» оказались действительными.

 – Сегодня вы заглянули прямо в пасть полярной смерти, – сказал Журавлев, выслушав наш рассказ.

 – Ну, и заглянули. Ничего особенного, – невозмутимо ответил Линдель.

 

Ледоразведка до Северной Земли была сделана. Мы начали готовиться к полету в бухту Прончищевой.

Дни бежали теперь торопливо. Зимовка подходила к концу. Надо было кончать намеченные осенью работы. Теологов ушел производить съемку островов Самуила. С ним ушел капитан Смагин для постановки там морского знака. Упряжка собак притащила туда бревна и доски. Ученики мортехникума готовились к экзаменам. Полным ходом шел ремонт пароходов. По их бокам висели люльки. С них раздавался музыкальный стук молотков, отбивающих ржавчину. Кое-где по бортам гуляли кисти, после чего часть судна принимала свежий, красивый вид. Гидрологи закончили свои наблюдения на кромке льда. Остались только футшточные наблюдения около самих пароходов. Погода стала совсем весенней. Мороз не превышал 8°.

17 мая над пароходами показались первые чайки. Они летели целыми стаями. Тут были и черные разбойники, и совсем белые полярные чайки, и крупные серые буревестники. Собаки, как сумасшедшие, носились за ними. Их также охватила весенняя радость.

Одновременно с чайками появились и пуночки. Утром мы были разбужены их веселым пением. В первый момент это показалось сном. Слишком несовместимо было милое пение птиц с окружающей мертвой пустыней. Яркое солнце на голубом небе говорило о наступлении весны. Четыре пуночки порхали по бортам и хлопотали около куска подвешенного медвежьего мяса. Ничто не напоминает о тяжелой полярной зиме, о седых туманах и свирепых пургах. Неужели солнце окончательно справилось с зимними холодами?.. Слишком рано! В 1933 году только в июле здесь начались положительные температуры...

Вездеходы повторили свой маршрут на мыс Челюскина, перевезя туда часть грузов. Это был «скоростный» пробег. Расстояние около ста километров было покрыто в 13 часов 38 минут. Отдохнув на мысе один день, вездеходы рано утром вернулись на острова Самуила.

Ушедшая с ними кавказская овчарка Чуркин на обратном пути отстала и с воем вернулась на мыс Челюскина. Зимовщики с удовольствием зачислили ее в свой инвентарь.

23 мая был день рождения Урванцева. Воспользовавшись предлогом, устроили на острове праздник. Там имелся настоящий, квалифицированный повар. Поэтому обед был приготовлен необычайно вкусно. Мы уже отвыкли от таких тонкостей. Болотников решил преподнести нам сюрприз и поставил на стол настоящий трубочный табак вместо обычной махорки. Табак по этикетке должен был быть не плохой. Но странно – привычная махорка кажется вкуснее. Трудно сказать, изменился ли табак за время лежания зимою, или изменились наши вкусы...

Медвежонок Маша, привезенная Журавлевым, росла злой и дурашливой. При каждом удобном случае она нападала на собак. К людям ее отношение было более спокойным.

Но гладить себя она не позволяет: немедленно пускает в ход зубы и когти.

Зато пойманный лемминг стал совершенно ручным. Он  живет в небольшом ящике и с удовольствием грызет сухие овощи.

Около дома возилась груда черных и серых щенков. Это уже новая порода полярной собаки, укрупненная кавказской овчаркой. Следующая зима покажет, оправдают ли эти щенки возлагаемые на них надежды. Но уже теперь видно, что они станут крупными, сильными собаками. Будут ли их лапы так же приспособлены к жесткому снегу, как лапы их матери, это покажет только практика походов.

Весело прошел день. Нет оснований думать, что наша зимовка не принесла пользы. Результаты наших работ уже налицо. На острове основан целый поселок. Туда совершенно спокойно могут приехать новые люди. Метеослужба работает исправно. Почти закончены гидрологические наблюдения. Советский флот, несомненно, получит из нашего мортехникума новых штурманов и механиков. Сделана топографическая съемка. Испытаны вездеходы.

Не выполнена только часть ледовых наблюдений с аэроплана. Но эта работа перманентная. К тому же у нас еще достаточно времени для ее продолжения.

Возвратились на пароходы поздно вечером. На другой день погода испортилась, но Журавлев и Синельников все-таки уехали обратно в бухту Прончищевой, заручившись обещанием о скором нашем прилете туда.

 

В бухте Прончищевой

 

26 мая мы вылетели в бухту Прончищевой. День был ясный, но неустойчивый. То и дело налетали небольшие туманы. Однако не было надежды, что погода здесь будет когда-нибудь лучше. Надо довести ледоразведку до конца или вообще отказаться от дальних полетов.

В бухте Прончищевой нет радио. Следовательно, там не могут знать о нашем вылете. Пароходы вообще не будут знать, долетели мы или нет. В случае аварии мы не можем рассчитывать ни на какую помощь.

Поэтому на этот раз мы подготовились более тщательно. С нами палатка, винтовка и пятидневный запас продовольствия. Большего взять мы не можем.

 – Через сколько времени вас искать? – спросил на прощанье капитан Смагин.

 – Через десять дней. Раньше не надо...

Пройдя остров Самуила, самолет прорезал первый заряд тумана. Кромка припая довольно круто шла на юго-восток. За припаем виднелась широкая полоса открытой темной воды.

Вид воды доставляет большое удовольствие, но в то же время возбуждает вопрос: чем объясняется это явление? Неизвестным отжимным течением, большой силой приливов и отливов, рельефом дна?

Линия припая привела нас к островам Фаддея. Они еще в невзломанном льду, но крайний из них уже совсем близок к полосе открытой воды. Здесь происходит более интенсивное разламывание льда, чем около островов Самуила.

После островов Фаддея самолет снова вошел в туман. Возникает мысль: не вернуться ли?

Но ледоразведка обещает дать очень интересную картину. Продолжаем полет и снова попадаем в места ясного дня. Курс по-прежнему на юго-восток, куда ведет нас припай.

Показались низкие, постепенно повышающиеся к югу берега. Вдали виднеется высокий темный хребет, пока еще никем не исследованный. Ближе к берегу стоят отдельные плоские горы.

По мере приближения к материку припай становится меньше и меньше. Около знака «лиственницы» вода подходит почти вплотную к берегу. Припай – не более пяти километров. Таким образом, его граница проходит по линии – острова Самуила, острова Фаддея и знака «лиственницы» (сухое дерево, поставленное вверх корнями на берегу, на восток от залива Фаддея).

От знака «лиственницы» наш курс меняется на восток. Здесь уже совсем широко раскинулась полоса темной воды. Припай тянется около берега узкой грядой. Около небольших прибрежных островов он отдаляется в море, но затем снова прижимается к берегу.

В летную книжку поспешно заносятся детали картины льдов и направление горного хребта.

Снова туман. Он настолько густой, что лететь далее становится невозможным. Обратный путь к пароходам отрезан. Линдель спешит использовать еще не совсем потерянную видимость, и самолет садится на ровный лед небольшой бухты.

 – Будем ставить палатку и пить чай? – спрашивает он. И затем сам отвечает: – Посидим, покурим. Может быть, и пронесет.

Вышли на берег. Он покрыт небольшим покровом снега. Сквозь него проступают черные камни. Пустынно и молчаливо. Вернулись к самолету и ушли по припаю к морю.

Время идет крайне медленно. Часа через три стало немного светлее. Мотор опять заработал. Продолжаем полет в том же направлении – на восток. Припай сохраняет прежний порядок. Горный хребет заметно приближается к берегу. Его передовые части – отдельные плоские горы – местами совсем близки от нас. Группа неизвестных островов, обложенных льдом, привлекает наше внимание.

Линдель пускает мотор на малые обороты. Становится тихо.

 – Это острова Андрея?

 – По времени не может быть. Наверное, что-то другое.

 – Не пойти ли к горному хребту?

 – Тогда потеряем линию ледоразведки.

Мотор снова заработал своим обычным темпом. Теперь требуется максимальная внимательность. Если это острова Андрея, нужно быстро переменить курс на юг, иначе мы уйдем в район плавучих льдов.

Через короткое время мы снова в тумане. Мотор опять почти замолкает.

 – Теперь куда?

 – На юг.

У нашего самолета большой недостаток: в кабине пилота нет компаса, он имеется только в кабине летнаба.

 – Куда лететь?

 – Направо, а затем прямо.

Чем дальше, тем туман становится гуще. Нужно идти на посадку. Сели в глубокой снежной ложбине. Следы лыж показывают, что мы на материке. Место посадки нам в точности не известно. Оно должно быть где-то между островами Андрея и островами Петра, на мысе Восточного Таймыра.

Ничто не предвещает скорого просветления. В воздухе полный штиль. Туман висит, как занавес. Сыро и холодно. Разбиваем палатку и залезаем в нее. От горящего примуса становится тепло и уютно. Выпитый чай и раскуренные трубки приводят нас совсем в хорошее настроение.

 – Десять дней просидим. Продовольствия хватит. Уйдет же за это время туман! Тогда и улетим.

Оставив примус горящим, мы засыпаем.

На другой день туман продолжается. Мы разошлись в разные стороны «на разведки».

Этот район более богат жизнью. Маленькие точки на снегу – это следы лемминга. В другом месте прямая линия следов песца. Раздвоенные копыта дикого оленя оставили глубокие впадины в снегу. По ним проложили дорогу широкие лапы полярного волка. Но удивительно, что тут же проложил свою дорогу и белый медведь.

Воображение рисует арктическую драму. Несутся вперед испуганные дикие олени, их преследуют волки. Сзади топает изо всех сил неуклюжий медведь. Он спешит, вероятно, к уже готовой добыче. Разогнав волков, он присвоит себе остатки оленя.

Следы белого медведя говорят о том, что море здесь невдалеке. Вопрос, где мы, теряет значительную долю своей остроты.

Через четырнадцать часов туман поднялся. Горы выступили темными конусами. Теперь совершенно ясно, куда лететь. Еще немного на восток, и мы будем у островов Петра. Мотор заработал. Но тут новая, непредвиденная неприятность... Взлететь невозможно. Туман почти уничтожил снег. Наша посадочная площадка со всех сторон окружена выступившими островками земли, покрытой мхом.

Тщетно Линдель старается заставить самолет оторваться от площадки. Самолет бежит только до тех пор, пока я толкаю его. Но лишь только вскакиваю в кабину, он опять останавливается.

После долгих поисков нашли другую снежную площадку. С большим трудом притащили к ней самолет и, наконец, взлетели.

Курс оказался правильным. Мы пошли к островам Петра. Далеко на восток от поворотного мыса виднелись невзломанные поля припая. Среди них зияли большие черные полыньи. Но плавающих льдов нет и в помине. От островов Андрея они уходили на восток. Припай как бы продолжал в этом направлении линию берега. Только от 65-й параллели опять начался узкий канал чистой воды. Он постепенно расширялся. Около бухты Прончищевой его ширина была не менее пятнадцати-двадцати километров. Припай здесь был довольно широкий и торосистый. В самой бухте не было никаких признаков взломанного льда. Солнце сияло ярко, как на юге. Вода приняла настоящий голубой цвет, против которого я так протестовал, видя его на картинах художника Рыбникова. Белые полуразрушенные льдины медленно плыли по воде. Чайки разных пород носились над ней большими стаями. Невдалеке протянулся треугольник гусей.

Со стороны материка бухта Прончищевой окаймлена цепью высоких сопок. В лучах солнца они потеряли свою обычную угрюмость.

Мы прилетели совсем в другую обстановку.

Снизившись до ста метров, мы скоро находим и зимовку. Наш прилет вносит радостную сумятицу в жизнь зимовщиков. Особенно сердечно встречает нас детвора.

Дом – один из лучших на полярных зимовках Таймырского полуострова. Высокие большие комнаты, теплые и сухие, позволяют жить и работать, как в обычных условиях. Комнат больше, чем надо. Для радиостанции и метеослужбы имеются готовые помещения.

Около дома много разномастных собак и щенков. На длинных ремнях тут же гуляют пять маленьких белых медвежат.

Ребята здоровые и краснощекие. Только двое, уроженцы Новой Земли, несколько слабее.

Журавлева и Синельникова еще нет. Вероятно, их тоже задержали туманы.

После чая мы ушли спать и спали на этот раз, действительно, крепко и спокойно. Полет был удачен и интересен.

Утро наступило яркое и радостное. Весело прыгали и пели около дома пуночки, играли щенки и ребята, рылись в снегу забавно-угрюмые медвежата.

Пара собачьих упряжек поджидала промышленников, отправлявшихся на разделку убитых моржей. Песцовые шкурки, развешанные на веревках для просушки, колыхались от небольшого ветра. Часть шкурок была совсем невысокого качества.

 – Это все?

 – Все, – последовал неутешительный ответ. Надо использовать сегодняшний день для дальнейших полетов на юг к острову Бегичева и в бухту Нордвик.

Самолет снова в воздухе. Перед нами прекрасная картина. Чем дальше на юг, тем на большем просторе играют морские волны. Сопки и горы придвинулись ближе к берегу. Около острова Преображения и острова Бегичева открытая вода круто поворачивает на восток и вдали замыкается глухой стеной неподвижного льда. Среди льдов большие пятна воды. Острова Преображения и Бегичева стоят в невзломанном льду. Мы поворачиваем на восток, по направлению к ним. От материка остров Бегичева отделен небольшим пространством, забитым сплошным торосистым льдом. Видимо, основная часть льда направлялась сюда сильным течением. Здесь и нужно искать канал в бухту Нордвик, которого не нашла осенью «Правда».

Остров Бегичева неправильно нанесен на карту. Его береговая линия совершенно не похожа на линии карты. Острым низменным мысом остров координирует с таким же мысом материка. Возможно, что здесь проходит коса. На юго-востоке остров более высок. Местами глубокие ложбины, занесенные снегом, пересекают его темную поверхность.

Спокойно замерзла бухта Нордвик. Только кое-где видны груды торосов. Осмотр берега бухты не входит в план нашей разведки. Мы летим к горному хребту, чтобы взглянуть в глубь неисследованной части полуострова. Оттуда навстречу нам дует сильный ветер. Слабый мотор не может справиться с ним. Самолет качает и бросает в разные стороны. Приходится отступить до более удобного случая.

Горная цепь дает, по-видимому, начало многим речкам, не показанным на карте. Они сейчас засыпаны снегом и поэтому неудобны для  съемки. Одна из них, севернее реки Новой, вероятно, довольно больших размеров.

На полуострове имеется ряд крупных озер. Три из них – невдалеке от бухты Прончищевой.

Разведка льдов на восток – от Острова Большевик Северной Земли до бухты Нордвик – теперь окончена.

Зимовка вынырнула из-за небольшого мыса. Мы снизились, довольные тем, что полет прошел без всяких приключений. Нас встретили Журавлев и Синельников. В пути им удалось убить медведицу и взять живыми двух медвежат.

Теперь можно было приступить к обсуждению больных вопросов зимовки.

В промысловом отношении год оказался неудачным. Песец почти исчез с наступлением полярной зимы. Было добыто всего сто двадцать штук. Главную добычу составляли моржи. Их били целыми залежками, не щадя и моржат.

 – Все равно подохнут без матери.

Одного из моржат использовали, как приманку. На его плач моржи подплывали большими группами и лезли на берег. Здесь их ожидали охотники. Однако в конце концов моржам удалось освободить моржонка и увести с собой.

 – Мы занялись обделыванием убитых моржей – не ждали живых с этой стороны, – оправдывался Журавлев.

Зимовка разделилась на два лагеря – холостых и женатых. Холостые злоупотребляли спиртными напитками. Но в то же время они были настоящими промышленниками. Женатые спиртом не увлекались, но и не работали как следует на промысле.

 – Ваша специальность?

 – Столяр... Чернорабочий... Носильщик...

 – Как же вы поехали в качестве промышленника?

 – Думали, что научимся.

Их жены предъявили Журавлеву требование платить им за носку воды, дров, подметание помещений и т. д.

 – Даром никто работать не будет...

 – Кому эта вода? Кому дрова? Для себя же носите, – не выдержали холостые. – Мы все время на промысле.

Женщины замолкают в озлобленном упрямстве.

– Не пойму я их, – говорит жена Журавлева. – Весь свой век живу на Севере, а никогда не слыхала, чтобы за это деньги платили. Сама себе и мужу принесу воду, с кого же за это деньги получать?

Женатые на стороне своих жен. Промышленники, прошедшие суровую школу Севера, гневно выступают против них.

 – Оленей мы убили. Кто их ел? Вы! Деньги с вас получали?

Boвремя сказанное нужное слово могло бы предупредить разлад, но Журавлев, прекрасный, опытный промышленник, не сумел сказать его.

– А вы весь спирт выпили, – переходят в атаку женатые.

На этот раз удар направлен правильно. Холостые, чувствуя свою вину, неуверенно оправдываются:

 – Придешь с холоду... Можно и выпить...

 – Это не два-три дня подряд!

Долго продолжалось это сумбурное собрание. Ясно было, что зимовка организована крайне неудачно. Одни приехали, не зная дела, в расчете на жалованье и даровой паек; другие, умея промышлять, не могли или не хотели удерживать себя от лишней рюмки, особенно когда на складе лежит годовой запас.

Мотивировка у них специальная:

 – Выпили бы все, а потом перестали бы...

Такая психология присуща очень многим старым промышленникам. Они могут прекрасно перевоспитаться под руководством более развитых политически работников. Но на зимовке не было не только таких людей, но даже небольшой библиотеки. Свободное время между охотничьими поездками заполнялось склокой и выпивкой.

В других условиях враждующих следовало бы немедленно разъединить. Но здесь это сделать невозможно.

 – Возьмите нас на острова Самуила, – просятся двое.

 – Вывезите нас обратно, – заявляет тройка женатых. Порядок на собрании, наконец, восстанавливается. Все вопросы решены.

 – Жалованье за самообслуживание никто платить не будет. Весь остаток спирта будет уничтожен...

 – Его  уже немного и осталось, – радостно отвечают промышленники, довольные тем, что этот продукт еще ранее нашел себе «полезное» применение.

 – Остальные расчеты будем производить в городе.

Как показали дальнейшие события, жизнь в бухте приняла после этого собрания более здоровое направление. Весенняя охота заняла все время, перспектива выселения с зимовки не всем улыбалась.

На другой день мы улетели к своим пароходам, обещав ежемесячно навещать бухту Прончищевой. Полет прошел вполне удачно. Полоса воды стала гораздо шире. Острова Фаддея были уже захвачены ею.

В Москву пошла радиограмма об окончании разведок в восточной части Таймырского полуострова и о переносе летной базы на мыс Челюскина.

 

На мысе Челюскина. Полет к Северной Земле. Авария

 

Зима не хочет сдаваться. Очень часто дуют холодные норды и норд-осты. Дожди сменяются снегом. Температура – 4°, – 5°, редко  –3°. Трудно представить себе, что это уже июнь. Но все же в этом году процессы потепления идут гораздо интенсивнее, чем в прошлом году. В солнечные или туманные дни снег быстро тает. На льду пролива Вилькицкого виднеются большие озера пресной воды. Берега на значительном протяжении уже почернели. Только ложбины и ямы по-прежнему сверкают белым блеском. Убогая полярная растительность ожила и спешит быстро закончить процессы роста, расцвета и созревания.

Изменился за это время и внешний вид невзрачного жилища зимовки мыса Челюскина. Снег около домика растаял, домик кажется немного выше и еще более похож на сарай. Исчезло «украшение» около крыши – длинная связка сушеной рыбы: она съедена собаками. От сарая до бани повисли широкие белые шкуры убитых медведей. Но шкур немного – всего тринадцать штук.

На шкуры с большим вожделением смотрят собаки. Им удалось недавно отгрызть одну ногу шкуры. Они полны желанием повторить свой опыт. Старик Колыма более бодро переставляет свои искалеченные в многочисленных поездках лапы. Храбрый Канин ходит с глубоким свежим рубцом на спине, полученным в недавней схватке с медведем. Щенки Таймыр, Тигр, Челюскин, Евфрат и другие превратились в рослых, хороших собак, готовых к упряжке. Старый философ Аната медленно идет по талому снегу. Его голова, как всегда, по-старчески опущена книзу. Тут же Чуркин, привязанный на цепи. Многих знакомых собак нет. Часть их убита медведями, часть пропала без вести, часть уехала на работу.

В мае на двух нартах уехала гидрологическая партия к островам Нансена и Гейберга. По этой причине население мыса Челюскина уменьшилось на тридцать пять процентов, точнее говоря, на четыре человека.

Я с Линделем наполовину восполняем эту «убыль».

Начальник зимовки Рузов не изменился. Он то озабочен судьбой своего немногочисленного населения и их ближайших соседей, то весел в силу своего природного темперамента.

 – Хотите почитать свежую газету?

В руках у него очередной выпуск «Северного форпоста». Новостей много. «Биолог Тюлин убил пуночку... и поймал в полынье несколько ракообразных»... «Пропали без вести Лыско и Степка». Новости известны и без газеты.

Летной погоды нет. Идет снег при сильном западном ветре. Видимости никакой. Полет от пароходов до мыса Челюскина мы не считаем уже полетом. По новым же маршрутам в таких условиях летать довольно рискованно. Поэтому Линдель упрашивает синоптика Рихтера «сделать поскорее летную погоду».

 – План не выполним... Как будем давать отчет в Москве?

Закончив наблюдения на востоке, мы должны были выявить картину льдов на западной и на северной стороне Северной Земли. Надо было дать материал для составления первой гипотезы о возможности плавания в позднее время года вокруг Северной Земли и в море Лаптевых.

Рихтер, посидев над своими картами, исчерканными разнообразными кривыми, обещал к ночи «дать хорошую погоду».

Наступил час, назначенный для «хорошей погоды». Однако кругом стоит туман. Моросит мелкий наводящий тоску дождь. Ненцы, эвенки и другие народы Севера иногда жестоко наказывают своих богов за невыполнение обещаний. Решили и мы всем коллективом испробовать это средство на Рихтере.

Рузов немедленно пустил в обращение тут же сочиненные стихи:

 

Приняв Наполеона позу,

Борис (Владимира сынок)

Лаврову явственно изрек:

– Даю вам точные прогнозы:

Часов, примерно, через пять,

К одиннадцати, вам в угоду,

Устрою дивную погоду.

Вы смело можете летать.

Лавров и Линдель вновь свой путь

На вест ретиво обсуждают.

Часы бегут. Погода – жуть.

Лишь малость ветер затихает.

Синоптик, видя, что прогноз

Сегодня снова не удался,

На койку вмиг свою забрался,

Под одеяло скрыв свой нос...

 

Полет сегодня немыслим.

8 июня явилась возможность лететь. Вылетели к мысу Могильному. Шли все время вдоль берега. После дождя снег по берегам почти исчез. На льду всюду синие озера. Кое-где появились уже трещины. Полет был непродолжительный. Черный большой ящик и высокий морской знак показали, что мы достигли места назначения. Сделали посадку на берегу, так как лед уже 6ыл покрыт мелкими пятнами воды.

Вокруг тихо и пустынно. Мелькнула и быстро исчезла вспорхнувшая из-за камней белая куропатка. На снегу отпечатались лапы медведицы и медвежонка.

Два посеревших креста, окруженные цепями, стоят молчаливыми свидетелями давнишней арктической трагедии. Это были могилы штурмана и кочегара, зимовавших здесь в 1915 году на пароходах «Таймыр» и «Вайгач». Безжизненное белое пространство местами прерывалось острыми выступами черных камней. Вдали виднелся характерный загиб залива Толля, за которым начинался лабиринт островов архипелага Норденшельда.

Эти кресты удивительно гармонировали с царством векового покоя. Даже привычное сердце неприятно сжимается при виде этих угрюмых напоминаний о будущей судьбе полярного исследователя в случае какой-либо, даже и небольшой ошибки.

На всем горизонте ни клочка открытой воды, если не считать синих озер на льду, образовавшихся в результате таяния снега. Кромка подвижных льдов была где-то далеко. Казалось, что архипелаг Норденшельда крепко запер ворота к сквозному Северному Морскому пути.

Бензин для самолета выгрузили в будку с припасами. Здесь будет наша подсобная база во время дальних полетов.

Летя в тумане и дожде, мы вернулись на мыс Челюскина. Все уже спали, когда мы вошли в помещение зимовки. Только обеспокоенные нашим продолжительным отсутствием Рузов и Игнатьев бродили по комнатам, не зная, как убить время.

 – У нас душа не на месте, когда вы летаете при такой погоде.

На следующий день погода опять испортилась. Рихтер не поддается нашим увещеваниям и угрожает затянуть ее по крайней мере на два дня.

Все разошлись на охоту. Тюлин вернулся с первой нерпой. По следам нерпы подошел к дому медведь. Мясо его было весьма кстати. Шкура же почти никуда не годилась. Линька была в полном разгаре.

Долго тянется время в такую погоду. Мысль о предстоящем вскоре полете не дает возможности заняться чем-либо серьезным. Мы с Линделем теперь кочевники, не имеющие определенного местожительства.

Разработали детальный план облета Северной Земли, проложив курсы по всем возможным вариантам.

12 июня наступило прояснение. Солнце оживило безжизненную тундру и торосистые льды пролива Вилькицкого. Ярко выступала гора Аструпа – наш всегдашний маяк при полетах в этом районе. Барометр обещал устойчивую погоду. Товарищ Рихтер на этот раз давал хороший прогноз. К вечеру, когда погода стала явно устойчивой, мы решили вылететь.

Началась обычная предполетная процедура.

 – Контакт.

 – Есть контакт.  

Пропеллер нашего самолета «У-2», или, как мы его называли попросту, «воробья», пришел в движeниe. Пробег по снегу – и мы оторвались, послав наклоном крыльев в обе стороны поочередно свой прощальный привет товарищам мыса Челюскина, где провели мы за время полярной зимы немало и хороших, и тяжелых моментов. Легли на курс к горе Герасимова, около мыса Неупокоева. Под нами лежали то торосистые гряды льдов, идущие параллельно берегам, то растрескавшиеся и посиневшие от растаявшего снега ледяные поля. Шел заряд туманов. Самолет легко его прорезал, держа норд-вестовый курс. Скоро показались сероватые берега Северной Земли. Новый заряд тумана на время опять закрыл ее. Далекий горизонт, где предстояла наиболее трудная ориентировка, оставался чистым. Смущаться наличием таких зарядов тумана – это значит навсегда отказаться от полета в Арктике. Слишком редко выпадают такие дни, когда бы на всем протяжении пути самолета одинаково сияло солнце, одинакова была бы видимость.

Мы прошли и этот заряд. Впереди совсем близко показалась черная гора Герасимова. Пролив Вилькицкого был пройден.

Взгляд на часы показал точность нашего полета в соответствии с высчитанным временем и направлением. Сзади осталась гора. Самолет шел по проливу Шокальского, запертому в крутых отвесных берегах. Пролив покрыт ровным белым снеговым покровом. Нет и следа взламывания льда или даже поверхностного таяния. На западе начинает чуть виднеться водяное небо. К нам приближалась кромка плавучих льдов. Очевидно, она шла большим изгибом, начинаясь где-нибудь около острова Крузенштерна и постепенно подходя к берегам Северной Земли.

Под нами прошла группа небольших островков. Мы подходим к бухте Снежной. Курс меняется в направлении к мысу Гамарника.

Нигде раньше в наших многочисленных полетах мы не встречали такой точной карты и таких естественных маяков, как при этом полете. Ледники высотой в пятьсот-шестьсот метров служили прекрасными вехами на нашем пути. Обнажившиеся отмели бухты Снежной и мыса Гамарника говорили сами за себя.

В воздухе мы уже 2 часа 20 минут. Вскоре под нами показался песчаный мыс Гамарника и его ледник. Дальше шел для нас прямой путь на архипелаг Каменева, на маленький остров Домашний, где стояла еще более маленькая одинокая избушка зимовщиков Северной Земли. Кромка подвижного льда нами нащупана совершенно определенно. Начиная с бухты Снежной, она начала прижиматься к берегам Северной Земли. От мыса Гамарника ее видно уже на расстоянии не более чем двадцать – двадцать пять километров.

После него она меняет свой курс, поворачивая в направлении острова Самойловича. С высоты своих тысячи метров мы видим вдали следующий мыс, Кржижановского, и около него большую полынью открытой воды. Мотор по-прежнему уверенно и ровно стучит. Приборы показывают нормальное давление, нормальную температуру масла, нормальную скорость. Нормально и количество оборотов винта. Все в порядке. Мыс Гамарника пройден. Надо ложиться на другой курс.

Но здесь на этот раз обычная удача при полетах нам изменила. В ровный, ритмичный гул мотора ворвался шум как бы от взрыва. Послышался свист пролетевших осколков, запах горящего масла. Прибор показал падение оборотов винта. Самолет начал терять высоту. Пилот выключил мотор. Авария несомненна. Надо прежде всего найти площадку для спуска. Выбирать в таких условиях долго не приходится. Мы снизились, самолет коснулся снега, вздрогнул и, сделав несколько прыжков, остановился, забившись лыжами в снег. Лопнул передний трос, соединяющий шасси самолета.

Мы вылезли из своих кабинок на белое, снежное поле. Осмотр самолета ясно показал, что исправление мотора на этот раз для нас невозможно. На месте одного цилиндра, между первым и вторым ребром, зияло глубокое отверстие, как глубокая рана, откуда продолжали лететь брызги масла. «Ну вот, теперь мы попались в лапы Арктики, и попались основательно...» – вот была первая мысль, которая пришла в голову нам обоим после осмотра нашего мотора.

Действительно, мы попались основательно. Трудно было подыскать более удачное место, в отрицательном смысле этого слова, для аварии. Позади пространство свыше трехсот километров. Там покрытый глубокими трещинами и полыньями пролив Вилькицкого, там же, может быть, в несколько лучшем состоянии, но все же в очень тяжелом, пролив Шокальского, покрытый сверху глубоким снегом. Впереди не менее ста пятидесяти километров путанного, извилистого пути, где берега Северной Земли сливаются с морем под общим снежным покровом, где также уже все пространство полно воды и глубоких ледовых трещин. Надо пройти этот тяжелый путь и найти маленькую, незаметную точку-зимовку, надежно упрятанную на каком-то низменном острове, названном, вероятно, иронически, Домашним.

Если, как нас предупреждали, даже с аэроплана ее будет трудно найти, то еще труднее найти эту точку-зимовку среди этих сотен тысяч квадратных километров белого, безжизненного пространства. Продовольствия у нас на пять нормальных дней. На сколько времени хватит наших сапог и нашей одежды, которые по качеству мы давно отнесли, на основе практики, к «скоропортящимся продуктам»? Где взять сани, лыжи и вообще все то, что необходимо для такого трудного полярного путешествия?

В памяти невольно встают многие арктические путешествия моряков и полярников после гибели их судов. Много ли их кончилось благополучно? Немного, хотя многие из них и были снаряжены куда лучше, чем мы.

 

***

 

Самолет стоял беспомощным и неуклюжим, приподняв кверху свое хвостовое оперение и глубоко увязнув лыжами в топком снегу.

 – Надо подумать о самолете, – решили мы. – Нельзя ли его со льда подтянуть к песчаному берегу, который виден как будто невдалеке. Это сохранит его в случае подвижки льдов.

Мы откапываем лыжи самолета, делаем ему дорогу в снегу, чтобы он мог выползти на поверхность. Отверстие на месте лопнувшего цилиндра затянули замшевой кожей.

 – Контакт.

 – Есть контакт.

Мотор заработал, самолет еще только ранен, но он еще жив. С помощью мотора, непрерывных толканий и подъемов то одного, то другого крыла удается вытащить его из ямы. Взлететь невозможно. Мотор не делает нужного числа оборотов, топкий аэродром, конечно, также не для взлета. Пробуем превратить наш самолет в аэросани.

Он начинает скользить по поверхности снега, но через пять минут его лыжи снова уходят под снег. Он становится в совсем необычайную позу. Далеко вверху находится его хвост. Всем мотором он глубоко увяз в снегу. Впечатление лошади, упавшей на бегу мордой вниз. Технически это называется «полукапот».

Мы пробуем вдвоем поднять его голову из ямы. Это оказывается невозможным. Нет твердой опоры. Как только начинает развиваться наше напряжение, ноги постепенно уходят глубже в кисель из снега и воды. Новый метод: Линдель взбирается на самый конец хвоста в качестве противовеса. Я, утонув по пояс, найдя, наконец, себе твердую точку опоры, начинаю поднимать голову самолета. Маневр удается. Самолет становится в нормальное положение. Снова вытаптываем ему дорогу, заводим мотор и сверхчеловеческим напряжением вытаскиваем его на поверхность.

Эту сцену с полукапотом и новым откапыванием мы повторяем бесчисленное количество раз, отвоевывая не более двадцати пяти – тридцати метров за каждый прием. К концу второго дня наши силы иссякли. Постоянная напряженная работа почти по пояс в снегу и в воде основательно нас подорвала. Невозможность спасения самолета стала почти ясной. Разбили нашу легкую палатку около самолета, чтобы сделать себе передышку. На примусе вскипятили чай. Несмотря на проделанную тяжелую работу, есть совсем не хочется. Хочется только пить крепкий, самый крепкий чай, курить и затем спать.

Погода окончательно испортилась. Поднялся сильный ветер с востока, и пошел снег. Температура – минус 5°. Последнее нас радует. Может быть, завтра снежная поверхность будет более скована этим небольшим морозом. Это даст возможность снова попытаться увезти самолет.

Наша палатка, сделанная из случайного материала, всегда заставляла желать много лучшего. При ветре она не держит тепла, при дожде она промокает. В этих случаях бесполезно жечь примус. Мы плотно закутались в наши летные шубы и заснули хоть ненадолго, но крепко. Проснулись от неприятного сюрприза. Лежим уже не на снегу, а на воде. Вода протекает снизу и с боков. Постланное снизу собачье одеяло почти покрыто водой. Если не встать, мы скоро примем холодную ванну. Лучше снова взяться за работу.

Снежная корка под влиянием небольшого мороза как будто лучше держит. Лыжи самолета снова откопаны. Мотор загудел. Самолет делает судорожное движение, пытаясь выползти из глубокой ямы. То за одно, то за другое крыло вытаскиваем его из этого мокрого холодного месива. Наконец, он снова на поверхности. Однако наше торжество было очень мимолетным. Самолет сделал два метра вперед и опять ушел глубоко в снег и воду. Повторяется прежняя процедура. В результате нашей упорной и настойчивой работы мы выиграли за день не больше километра. До намеченного мыса еще очень далеко.

На Севере расстояние чрезвычайно обманчиво. Сегодня предмет кажется очень близким, кажется, что надо поработать час-другой, и все будет в порядке. На самом деле результаты получаются другие. Желанный объект не только не приближается, а напротив, как будто уходит все дальше и дальше. Так произошло у нас и с расстоянием до мыса Кржижановского.

Надежды на спасение самолета приходится оставить, и на этот раз окончательно. Мы молча смотрим друг на друга.

 – Пора уходить. Самолет придется бросить. Если время позволит, и мы будем живы, мы вернемся за ним, взяв на помощь еще двух человек.

 Сегодня – 13 июня. Завтра нам надо проститься с самолетом и уходить, пока не поздно, если уже не поздно.

***

 

14 июня. Погода очень скверная. Идет пурга. Довольно сильный норд-остовый ветер. Температура – минус 5°. Поднялся после короткого сна. Мокрый снег насквозь промочил палатку. Зажигать примус бесполезно. Линдель спит, уйдя с головой в свою собачью доху. Вчера он начал жаловаться на головную боль. Это вполне понятно. На зимовке все знают, что он прекрасно тренирован для полетов и в то же время никуда не годный ходок для дальних расстояний. Двухдневная напряженная работа, видимо, сказалась на нем.

Без дела скучно сидеть в промокшей палатке. Пассивное ожидание – это самое тяжелое в нашем положении. Но сейчас идти в далекий поход нельзя, так как погода совершенно не годится для путешествия.

За крутящейся снежной мглой скрылся песчаный мыс Кржижановского. Только напротив виден черный крутой берег. Бужу Линделя. Мы уславливаемся, что я пойду на небольшую разведку к берегу в поисках более крепкого снега.

В глубоком, рыхлом снегу ноги  проваливаются беспрестанно. Намороженная сверху корка не выдерживает тяжести человека. Ноги попадают на морской лед, пройдя предварительно подснежную воду. Дорога очень тяжелая, берег приближается медленно. Несмотря на холодный ветер, стало жарко. Появляются колебания – стоит ли идти дальше? По-видимому, везде одинаково. Самолет постепенно превращается в небольшую точку, но он еще виден своей чернотой на белом пространстве. Чем дальше, тем хуже становится дорога. Ручьи, сбегающие с высоких берегов, насквозь пропитали снег. Показались небольшие озера с синеватой водой, сквозь которую местами отчетливо выделялся разъеденный водой морской лед. Разведка кончена, пора возвращаться обратно. Теперь другая задача – найти маленькую точку самолета среди крутящейся снежной белизны. Эта задача – не из легких. Но опыт полярных походов на зимовке приходит на помощь. Направление ветра, иногда еще не заметенные следы – все это дает возможность держаться правильного курса. Подошел к самолету в состоянии крайней усталости и утомления, мокрый от подснежной воды. Линдель вскипятил чай. Я рассказал о результатах разведки.

 – Надо держаться этого направления по морскому льду, не подходя к берегу.

Мысли идут в сторону оставленного мыса Челюскина и недостигнутой Северной Земли.

 – Теперь уже везде знают о нашей аварии. Над нами летят слова по радио, но ни поймать их, ни передать свои слова мы не можем. Положение не из приятных.

Все продовольствие нами взято на учет, все до мелочи. Мысленно мы жмем руку повару зимовки на мысе Челюскина Рулеву, который в последний момент перед полетом сунул нам в кабинку ковригу свежеиспеченного хлеба.

Началось обсуждение вопросов.

Первый вопрос: ожидать ли нам помощи, выйдя на мыс Кржижановского, или идти самим до населенного места, до одной из зимовок?

Второй вопрос: если выходить самим, то куда – на мыс Челюскина или на Северную Землю?

Ожидание помощи со стороны нами решительно отвергается.

Мы – двое физически сильных людей, побывавших в арктических условиях, умеющих ориентироваться. Чего ради мы будем заставлять других рисковать собой из-за нас? Будем выходить самостоятельно.

Куда? На мыс Челюскина или на Северную Землю? Мыс  Челюскина нам роднее и привычнее. Но этого, конечно, мало. Важным преимуществом маршрута на мыс Челюскина является еще и другое – невозможность сбиться с пути. Слишком хороши везде маяки – ледники острова Октябрьской революции и острова Большевик. Через пролив Вилькицкого проходить будет трудно, но материк найти легче, чем остров Домашний в архипелаге Каменева. Минус этого направления – далекое расстояние. При необходимости огибать ледовые трещины и полыньи это даст нам путь не менее чем триста – триста пятьдесят километров. Продовольствия у нас оставалось уже меньше чем на пять дней. Путь на мыс Челюскина для нас невозможен. Остается один выход – идти на зимовку на островах архипелага Каменева. Решение по обоим вопросам принято.

Мы рассматриваем нашу полетную карту, прокладываем себе направление дороги и намечаем пункты предполагаемых остановок. Все вычислено, размерено и записано. Однако, конечно, нам совершенно ясно, что не раз и не два нам придется менять наши курсы, так как впереди та же ледяная вода, тот же снег, те же трещины, как и в проливе Вилькицкого. Кромка подвижного льда в этом районе чрезвычайно близка.

 – Наше положение, пожалуй, похуже челюскинцев, – резюмировал Линдель результат обсуждения вашего похода и выявления наших ресурсов. – Те хоть по радио могли говорить, а у нас и этого нет.

 – Но наше положение лучше, потому что нас только двое, и мы уже много походили на своей зимовке по разным льдам во время ночи, пурги и туманов.

Положение совершенно ясное. Ожидать помощи мы не хотим, да это и бесполезно. Надо выходить самим.

К этим мыслям мы возвращались не раз. Наши друзья-полярники помочь нам не могут. Собаки, безусловно, не пройдут по этой дороге. Вездеходы тоже. Самолетами они не располагают.

– Могут ли к нам прилететь самолеты из Москвы?

– Несомненно, могут. Но это опасно и для них, и для нас. Посадка здесь невозможна. Нам не помогут, и сами погробятся, – констатирует Линдель.

 – Надо уходить, и как можно быстрее, чтобы предупредить посылку помощи самолетами.

Маршрут проложен. Средний проход в день по этим дорогам не будет превышать десяти километров. Следовательно, пятнадцать дней пути нам гарантированы. К этому надо прибавить несколько дней страховых, на случай вынужденных остановок. Мы знаем, что наше положение серьезное, но еще далеко не катастрофическое. С нашим запасом продовольствия мы должны продержаться двадцать дней. У нас винтовка и наган. Начинаются сборы в дорогу. Надо взять все необходимое и ничего лишнего. Надо сделать сани или подобие саней, чтобы облегчить себе часть пути.

Самолет можно немного разрушить, не приводя его в негодность. Для саней мы взяли верхнюю крышку фюзеляжа. С сиденья сняли подушку и вырвали оттуда фанерный лист. Согнутый и подтянутый проволокой к концу крышки фюзеляжа, он дал ей некоторый вид лодки с широким носом. Получились не сани для полярного путешествия, но довольно неудобная и неходкая волокуша. Груз все-таки на нее положить можно. Спичек у нас не очень много, поэтому надо снять с самолета пусковое магнето. Сняли и масляный бак, чтобы налить его бензином на время пути.

Итак, наш груз: сани, продовольствие, оружие, бензин, теплая одежда, палатка, компас и примус. Номенклатура вполне приличная для похода, но качество и количество всего нашего багажа все-таки оставляет желать много лучшего.

Общий груз получился немаленький, особенно для той дороги, которая нам предстояла. Несомненно, часть его придется бросить в пути, особенно когда наши сани развалятся.

Мы были готовы к своему далекому путешествию по намеченному маршруту. Пора снимать палатку. В последний раз забрались в нее, чтобы сделать «закурку». Палатка промокла и сверху и снизу.

Жаль было оставлять самолет. С ним связано столько боевых, хороших настроений. Оставляя его, мы отрывались от чего-то близкого. Может быть, здесь еще играло роль какое-то подсознательное чувство, что он, самолет, – последняя нить, которая связывает нас с людьми. Уходя от него, мы должны попасть в объятья тяжелой арктической обстановки, где нет жизни, где человек еще далеко не царь природы. Небольшими человеческими шагами мы должны покрыть громадное пространство и не допустить ни одной ошибки, так как каждая из них может быть роковой.

Перед самым отходом написали записку с изложением  истории нашей аварии и указанием маршрута, которым мы предполагаем идти. Мы обещали в этой записке товарищам, если они придут нас искать, что на каждой остановке мы будем оставлять такие же записки с изложением дальнейших наших маршрутов. В заключение подтвердили, что  «продовольствия имеем на пять дней, физически, морально здоровы». Наша записка положена в обычный полярный «конверт» – консервную банку – и оставлена на видном месте, на самолете.

Надо уходить. Прощай, наш славный самолет, «воробей», заболевший в самом невыгодном для нас месте. На плечи накинуты веревочные лямки, еще раз последний привет самолету, и мы тронулись в путь.

 

 

 

***

 

15 июня. Неприветливо встретила погода наше выступление. Поземка усиливалась. Пески Кржижановского и даже близкий крутой берег скрылись из виду. Ноги непрестанно вязнут в глубоком снегу. Шаг за шагом мы продолжаем идти к намеченной цели, ориентируясь компасным курсом за ветром. Надо было пройти первые десять километров до остановки на намеченных песках. Чем дальше мы отходим, тем тяжелее становится дорога. По-видимому, ледники Северной Земли уже дали много прибрежной воды. Ноги преодолевают двойное препятствие – корку снега, затем корку льда над пресной водой и, наконец, упираются в твердый морской лед. Наши импровизированные сани стали нестерпимо тяжелы. Получалось впечатление, что точно кто-то, невидимый нами, иногда схватывает их крепкой рукой и задерживает ход. Мы останавливаемся для их осмотра. Оказалось, что тонкая, двухмиллиметровая фанера на задней части саней уже протерлась. В отверстие набился лед и тормозит весь ход. Наскоро произвели починку и бросили часть груза на льду, двинувшись дальше к намеченной цели. Прошли камни-валуны – результат морского прибоя – и вышли на пески.

Мы знали, что путь будет тяжел. Но все-таки всей тяжести его мы тогда еще не предвидели.

После утомительной трехдневной работы в снегу и воде берег показался нам чрезвычайно уютным и привлекательным. Под ногами твердая и почти сухая почва. Пески кое-где покрыты моховым покровом. Перелетают и кричат темно-серые кулички. Чайки пролетают над нами и как бы в недоумении делают несколько кругов около живых людей, вероятно, ранее не виданных ими. Вдали видна гуляющая пара гусей.

После вязкого, мокрого снега, после безмолвия снежной равнины – такая жизнь! Линдель начал ставить палатку, выбрав для нее почти совсем сухое место. Я отправился обратно в снега за оставленным грузом. В эту ночь мы чувствовали себя прекрасно по двум причинам: во-первых, сделано неплохое начало пути, и, во-вторых, мы сегодня спим в хороших условиях. Питались мы крайне скудно. Есть не хотелось, больше хотелось пить. Вероятно, это было результатом естественного в нашем положении нервного напряжения.

16 июня. Мы проснулись хорошо отдохнувшими, выпили чай, съели по три галеты и по небольшому куску хлеба с маслом. Это то, что нам полагалось по раскладке. Немного времени потеряли за курением и затем выбрались из палатки. Погода сегодня довольно хорошая. Дождя нет. Слабый меняющийся ветерок. Температура, вероятно, держится около нуля. Термометра у нас, к сожалению, теперь нет.

За песчаным берегом мыса Кржижановского видно большое пространство чистой воды, дальше за ним опять льды, сначала ровные, затем торосистые. Там должна проходить кромка подвижного льда, которую мы искали с самолета. Теперь будем видеть ее во время своего пешеходного путешествия.

Чудесный вид представляет собой ледник. Одна часть его уже освободилась от снега. Черное пространство уходит наклонно, несколько в глубь горы, образуя как бы театральную сцену. Снег, висящий на вершине ледника, образовал над ней замечательный занавес. Мы – маленькие, миниатюрные фигурки перед этим ледником. Около него образовались небольшие озера, заполненные совершенно красной водой. Это сделала почва мыса Кржижановского. Ближе к морю есть моховой покров. Кое-где торчат головки цветов. Это полярные маки, которые не теряют времени для своего цветения и созревания. Посредине довольно большое и, видимо, глубокое озеро. Несомненно, оно непостоянного характера и является глубоким только в период таяния снегов. В северной части мыса лежит большое высохшее русло реки. Сейчас только небольшая часть его, с одного боку наполнена водой, но когда-то здесь была, по-видимому, довольно широкая и глубокая река, питаемая снегами этого ледника.

Наши сани бесполезны при переходе через этот мыс. Снег только местами покрывает его. Берем груз себе на плечи и в два перехода перебираемся на северную часть песков. Разбиваем там палатку в высохшем русле реки. Здесь будет наша ночевка. Завтра мы пойдем уже по снегам и льдам Полярного моря.

После краткого отдыха пошли искать плавник для костра, чтобы просушить свои сапоги и одежду. Плавник надо искать на берегу моря. Подошли к нему. Вдали виднелись темные очертания какой-то суши в самых разнообразных сочетаниях снега и воды, – острова, бухты, мыски и т.д.

Что это за острова? Неужели уже отсюда виден архипелаг Каменева? Так близко!..

Беру их направление по компасу и сверяю по карте. Склонение здесь очень большое – 32°30'. Компас не решает загадку. Эти видимые острова не совсем на том курсе, как это показывает карта. Но разница очень небольшая. Наш компас не выверен. Едва ли можно рассчитывать, что здесь, именно в этой точке, где мы сейчас стоим, правильно и склонение, указанное у острова Каменева. Но если это не архипелаг, то откуда же взялась эта суша, которую на карте мы нигде не видим на этом месте? Линдель твердо уверен, что это архипелаг. Он очень бурно реагирует на это.

 – Три перехода, и мы будем там.

Он еще не отказался от суждений, привычных при полете на аэроплане. Север так часто обманывает расстояниями, что здесь нельзя верить ни своим, ни чужим глазам.

Нас привлекают две черных точки, лежащие не очень далеко от мыса. Они ярко выделяются на белом фоне льдов.

 – А вдруг это собачьи нарты с зимовки Северной Земли, вышедшие нам на помощь?

Как ни доказывает нам разум, что на помощь нам рассчитывать нельзя, но в глубине души все-таки живет маленькая затаенная надежда. Мы долгое время смотрим на эти черные точки.

 – Нет, они что-то не движутся.

 – Может быть, отдыхают.

Мы пошли дальше в поисках плавника. Нашли два прекрасных строевых бревна с архангельскими метками. Они плавали, по-видимому, очень не долго. Это послала, несомненно, зимовка с Северной Земли в период своего строительства. Однако для нас было бы лучше их видеть гораздо более тонкими. Среди нашего груза нет ни топора, ни пилы. Без них это богатство не по нашим силам. Другого плавника нет.

Пора уходить в нашу палатку для отдыха. Черные точки оставались на месте. Несомненно, это не нарты. Надо раз навсегда выбросить мысль о возможности посторонней помощи. Она демобилизует. Завтра в путь без всяких иллюзий и колебаний.

17 июня. Черные точки – «нарты» – остаются на своем месте. Мы смеемся над своими иллюзиями. Больше они деморализовать нас не будут. Путь непроходим для собак.

Сегодня яркий солнечный день. Вся снежная равнина блестит. От нее идут заметные струйки в воздухе. Рефракция изумительная. Небольшие торосы кажутся огромными айсбергами. При продолжительном наблюдении за ними они начинают как бы двигаться. Огромный ледник, который по карте стоит далеко за проливом Сталина, появляется совсем близко. При этой рефракции еще более соблазнительными нам кажутся близкие пятна суши, лежащие на норд-весте от нас. Мы еще живем надеждой, что это архипелаг Каменева. Это по прямой линии совсем недалеко от нас.

 – Может быть, это крайний, так называемый Восточный, остров? От него не так далека и зимовка!..

Главная задача – найти этот скрывающийся от нас остров Каменева. Надо попробовать идти прямым путем, перерезая снежную равнину ближе к плавучим льдам.

В отмену своего маршрута, указанного в первой записке, оставленной около самолета, мы сообщаем на этой ночевке, что взяли курс на видимый конечный остров.

Осмотрели сани. Они произвели грустное впечатление. Не им выдержать этот путь. Количество груза нужно убавить, если мы хотим дойти с ним хотя бы до островов. Мы бросаем промокшее собачье одеяло, одну паяльную лампу и ряд других нужных вещей. Но выбора нет. Осмотр сапог показал, что кожаные сапоги еще могут держаться, меховые же летные для похода уже не годны. Голенища перетерлись о жесткую снеговую кромку во время нашей двухдневной работы над спасением самолета.

Они размокли и стали скользкими наощупь. Тащить такую тяжесть нет смысла. Мы производим с ними нужную  операцию. Голенища отрезаны, остались одни опорки. Они высохнут и будут служить нам «спальными туфлями». Основательно ремонтируем сани.

С облегченным грузом спускаемся на снег, держа курс на далекие черные пятна. На линии нашего похода лежат «нарты».

Рыхлый снег и вода. Сначала это не так тяжело.

«Нарты» начинают шевелиться. Это действительно живые существа. Поднимаются две черных головы. Внимательно смотрят по направлению к нам. Еще момент, и они скользнули головой вниз, скрывшись подо льдом. Это были нерпы. Мы констатируем факт их наличия с большим удовлетворением. В случае крайности есть возможность держаться охотой, но сейчас нам не до нее. Нет возможности терять ни одного дня. Можно ожидать очень быстрого и внезапного взламывания ледяного покрова.

Дорога между тем становится все хуже и хуже. Чем дальше мы уходим в море, тем глубже наши ноги уходят в снег, смешанный с водой. Начинается какое-то глубокое болото, наполненное ледяной кашей. Мы долго месим эту смесь снега и воды, надеясь выбиться на более мелкое место. Скоро вода уже дошла почти до пояса. Идти дальше нельзя. За торосами впереди синеет еще большее пространство, залитое водой, прерываемое снежными грядами. Надо избрать другой курс. По пояс в воде долго не протянешь.

Так обманула нас прямая линия. Мы сделали большой зигзаг по трудной дороге. Однако, конечно, нельзя сказать, насколько была бы легче на этом участке дорога ближе к берегам. Сегодня мы получили урок, из которого следует вывод – не все прямые пути самые короткие.

Намеченное темное пятно не только стало ближе, но, казалось, ушло от нас еще дальше. Пора делать остановку. Однако остановка на снежной воде совсем не привлекательна. Мы выходим после длительной работы на низкий песчаный берег, оставив в стороне ледник Кржижановского.

Резким поворотом к востоку уходит этот горный ледник от моря. С северной стороны на него смотрит такой же седой великан. Дальше, в глуби острова, видны небольшие сопки, покрытые снегом. Они образуют ущелье, через которое несется ветер, туман, снег, в зависимости от настроения суровой Северной Земли.

Все это дает величественную прекрасную панораму дикого, необжитого места, цельную в своем нетронутом мертвом покое. Не нарушает этого мертвого покоя и присутствие двух людей. Молчание нас покоряет. Каждый шум кажется здесь дисгармонией. Мы перекидываемся только короткими нужными фразами. Палатка разбита на сухом песке, около небольшого пресного озерка. С наслаждением освобождаются ноги от намокших сапог, все остальное должно просохнуть на нас. Линдель пробует из винтовки подстрелить куличка. После выстрела на месте остаются клочки мяса и перьев. Не стоило терять патронов и губить птицу, которой здесь так мало. Это для нас не дичь. Дробовика же у нас нет. Теперь он нам очень пригодился бы. Многого нам недостает. Но самолет «У-2» – только маленький учебный самолет, на который нельзя дать все необходимое на случай такого вынужденного арктического путешествия.

18 июня. Четырехчасовой отдых, горячий чай с галетами и немного шоколада вполне восстановили наши силы. Сегодня наш маршрут проложен по компасному курсу на норд. Склонение места нашей ночевки, конечно, неопределенно. Мы руководствуемся только склонениями, указанными на карте для острова Каменева. Этот курс взят условно. Трещины, полыньи, торосы нас заставят не раз менять его. Нам важно перерезать залив Сталина и выйти на его северный берег.

Низкий песчаный берег местами обнажен от снега. Эти места издали кажутся островами. Это делает линию береговых очертаний совершенно не похожей на то, как она нанесена на карте. Дорога по-прежнему тяжелая, с тем же глубоким снегом и подснежной водой. Но около берега прибавились еще многочисленные глубокие трещины. Сверху они запорошены снегом. Только иногда узенькая впадина показывает их наличие. Но и это еще далеко не точный показатель. На самом деле трещины гораздо шире, чем показывает эта впадина. То один, то другой из нас попадает в эти капканы, глубоко уходя в «гости к нерпам». С проклятием вылезаем из них, чтобы вскоре опять попасть в эту же западню. Лучше уйти в море, ближе к плавающим льдам. Там трещины, по крайней мере, отлично видны.

Мы идем теперь гораздо увереннее и легче. Уже выработался шаг, привыкли к определенному напряжению мускулы, и не так режет плечо веревочная лямка. Береговые пятна начинают отклоняться на норд-норд-ост. Это значит, что мы проходим залив Сталина. Низкие отдельные островки, прерываемые белыми низменными пространствами, создают впечатление новых бухт, проливов и непонятных возвышенностей.

Мы внимательно опять рассматриваем карту, затем со всем напряжением глаз стараемся уловить непрерывность противоположной береговой линии, чтобы взять правильный курс на пересечение залива. Но это решительно невозможно. Рефракция не позволяет иметь правильное суждение о расстоянии. Наши глаза уже начали испытывать первое влияние солнечных лучей. Появилась резь. Зрение несколько затуманено. В конце концов мы сходимся во мнении – та точка, наверное, конечный пункт залива Сталина. Пошли наперерез. И на этот раз путь не оправдал себя. Глубина воды быстро возрастала. Наши ноги уходили все глубже и глубже в снег и воду. Больше того, вода дает первые признаки солености. Где-то среди этого водного пространства близко большая полынья морской воды. Перспективы купания в море нас совсем не привлекают. Наш курс меняется – ближе к берегам, в обход этой полыньи, туда, где больше лежит снега. Но и здесь дорога исключительно трудна. Мы еще нигде на пройденном пути не встречали такого глубокого снега, с такой упорной двойной ледяной коркой, которая одна за другой ломается под ногами, а затем усиленно задерживает ноги внизу. Продвижение становится крайне медленным. Приходится останавливаться все чаще. Работа становится непроизводительной. Сегодняшний день мы, как загнанные лошади, можем работать только рывками.

Погода в это время окончательно испортилась. Из горного широкого ущелья на нас подул сильный холодный ветер с мокрым снегом. Вершины ледника исчезли в тумане. Дальше идти сегодня бесполезно. Надо беречь силы, впереди еще большая часть пути.

Где поставить палатку? Это серьезный вопрос – кругом  снег  и вода.

– Пока  спишь – накупаешься  на  всю   жизнь, – иронизируют шутливо наши языки.

Но в душе нет этого шутливого настроения. Каждый переход ставит нам все больше и больше препятствий. Однако ясно, что от паники мы так же далеки, как всегда были далеки во время наших полетов и наших зимовочных приключений. Есть только естественное физическое утомление сегодняшнего дня, но не истощение и тем более не моральное разложение. Но спать сегодня, очевидно, не придется. Мы можем только вскипятить чай в наскоро поставленной палатке. Вода быстро набегает в нее по мере углубления снега под нашей тяжестью. Из отколотой льдины сделали себе стулья, чтобы не сидеть в воде. Горячий чай нас хорошо согрел. Мокрые одежды снимать бесцельно. Палатка намокла и сверху. Через полотнище на нас уже падают небольшие капли. Мы закуриваем трубки, наслаждаясь наступившим отдыхом.

– Интересно – ищут нас или еще нет? – загадывает Линдель.

– Лучше бы не искали. Потом нам же придется искать искателей. Для самолета здесь прямая провокация. Собаки завязнут и не вылезут.

– Да и мне, – отвечает Линдель, – что-то не хочется, чтобы нас искали. Раз пошли, значит, пошли.

Клубы дыма, приятная горечь табака придают нашей беседе спокойный, домашний характер.

– А если бы на Северной Земле был Сергей Журавлев, дошел бы он до нас или нет?

– Нет. Собак бы перебил, но не дошел, либо дошел бы, но тоже пешком.

Странно, мы устали, но спать не хочется. Я записываю в свой дневник пройденный путь. Наши мысли уходят в «страну воспоминаний»: Ленский поход, отрыв от семей, зимовка, наши полеты... И мы снова подходим к разговорам о нашей аварии. Еще слишком свежа рана, чтобы ей не болеть.

Но пора опять надевать лямки. Тепло, принесенное горячим чаем, давно исчезло. В палатке нестерпимо сыро. Мокрая одежда неприятно холодит все тело. Дорога нас согреет. Надо выбиться этим переходом хотя бы на большой торос, где не будет воды, или на один из бесчисленных островков, видимых на далеком горизонте, если только это острова.

Наши сани уже дали трещину. Нижние тюки подмокают. Будет ли где-нибудь легче дорога? Или все сто пятьдесят километров нам надо пройти через эти снега, полыньи, трещины? Вероятно, так. Только самым большим напряжением всех своих пяти чувств и физических сил мы можем выбраться из этой ловушки.

На нашем пути стоит ряд больших торосов, разбросанных отдельными кучками. Они уже подтаяли и поэтому дают самые причудливые очертания. Зеленоватый, иногда голубой лед красиво блестит при свете. В одном из торосов видна большая пещера. Возможно, что здесь провела полярную ночь медведица и в марте ушла отсюда со своим маленьким медвежонком. Дорога около торосов очень тяжелая. Пурги и поземки намели здесь огромные сугробы снега. Они теперь уже рыхлые. Мы вынуждены часто останавливаться, чтобы, освободившись от лямок, вытоптать себе дальнейшую дорогу или сделать небольшую передышку. Под снегом по-прежнему вода. Ночевать здесь также нельзя. Надо все-таки выбиться на остров. Ветер с норд-оста – не больше четырех метров в секунду. Температура, вероятно, около – 1–2°.

Кромка подвижных льдов поворачивает на запад. По-видимому, там, где мы проходим, нет никаких течений, или они очень слабы. Лед разъеден в самых разнообразных местах, и большей частью в этих местах виднеются круглые полыньи.

Секундомер показывает, что мы не проходим и километра в час, несмотря на самую напряженную работу. Обычная картина для Арктики – много тратится усилий и очень мало результатов.

– Давайте сделаем закурку, – подает мысль Линдель. – По советским законам это на производстве разрешается.

Действительно, пора сделать передышку. Намеченный островишко как будто стал ближе. Без сна и почти без пищи мы идем уже больше двадцати часов. Тяжелый переход. Место исключительное по своей безжизненности. Нет даже чаек, которые раньше изредка проносились над нами. Гармония Севера – молчание и неподвижность. Естественно, что мы своим движением нарушаем эту гармонию. Все дисгармоничное, по законам природы, должно быть уничтожено. Молчаливыми Север нас уже сделал. Мы разговариваем очень мало. Но до неподвижности нам еще очень далеко, если мы не попадем в западню полыней и трещин.

Трубка догорела, пора в дорогу. Еще три часа, и мы пробьем себе дорогу до островков. Делаем круги, обходим полыньи, палками от палатки ощупываем сомнительные места, перелезаем через груды снега около торосов, через прибрежные трещины и, наконец, с чувством огромного облегчения сбрасываем лямки, выйдя на сырой, вязкий берег небольшого островка.

Плохой выбор для ночевки. Нет ни одного сухого места. Под верхним слоем грязи сразу начинается вечная мерзлота. Ножами мы долбим твердую почву, чтобы вставить туда палки для палатки. Скорее на отдых, съесть свои походные пайки и заснуть, отдавшись радости давно заработанного сна. В пути мы пробыли около пятнадцати часов. Как ограничены теперь наши потребности и как малы теперь наши претензии к «бытовым условиям»!

Сегодня мы, по-видимому, переутомлены. Надо спать, но спать еще не хочется.

– Который час?

– Десять часов.

Но десять часов утра или вечера – этого мы сказать не можем. Мы живем сейчас в стране вечного дня и вечного света. В солнечные дни нам легко ориентироваться во времени. Компас и солнце дают безошибочный ответ. Сегодня нет солнца. Нас окутала густая промозглая серая сырость. Только путем восстановления в памяти, когда – утром или вечером – мы вышли с предыдущей остановки, у нас складывается убеждение, что сейчас утро.

– А число?

Это я устанавливаю по своему дневнику. Сегодня 19 июня, десять часов утра.

Все-таки не спится. Нас обоих беспокоит одна мысль.  Архипелаг виден вдали или это береговая линия – изгиб  залива Сталина, или это что-нибудь еще другое? Насколько точна карта? Насколько правильно отображение береговой линии на нашей карте, при ее маленьком масштабе?

С самолета так легко во всем ориентироваться. Там  земля лежит внизу, как карта крупного масштаба. Карта на самолете повторяет ее в меньшем масштабе и позволяет наносить уходящие точки в путевую книгу. Теперь все изменилось. Горизонт видимости ничтожен. Незаметные или ничего не значащие ранее изгибы берега теперь превратились в труднопроходимые пространства.

Так, вероятно, чувствует себя птица с переломанными крыльями.

– Если это архипелаг, то это для нас чересчур короткий путь. Если же это северная точка залива Сталина, то, значит, мы идем очень, очень медленно.

– Завтра увидим. Пора спать.

На этот раз мы действительно засыпаем. Спим крепким, здоровым сном. Собачья шуба и оленья доха отлично защищают нас от холода и сырости. Холод идет только снизу, от нашей не в меру мягкой постели – сырой глины. Но к этому можно приспособиться.

19 июня. Шесть часов вечера.

Силы прекрасно восстановлены. Погода на редкость хорошая. Совершенно не северная. Солнце сияет настолько теплое, что не хочется шевелиться под его лучами. Сброшены все мокрые части костюма. Они прекрасно прожарятся на солнце до нашего отхода. Выпукло выступили все вчерашние точки. Но картина теперь совсем другая. Черных точек стало гораздо больше. Они снова изменили перспективу. То ли это острова, то ли оттаявший берег. Там образовалось что-то вроде новой бухты, в другом месте как будто полуостров... Неужели Парижская Коммуна? В таком случае вчерашний черный мысок, несомненно, архипелаг Каменева.

Ничего нельзя разобрать на этом расстоянии. Мы намечаем новую линию пересечения, быстро свертываем палатку, тюкуем в привычные свертки грузы и надеваем свои лямки.

Сани сильно сдали. Они уже протерлись в двух местах. – Лишь бы хватило их до архипелага!.. Снег и вода сразу становятся глубокими. Но нам отступать уже некуда. Ближе к берегам – горная речка. Там, наверное, размыт даже морской лед. Итак, вперед. Переход, как бы он ни был тяжел и опасен, совершенно неизбежен. Жарко. Мы идем в одних рубашках, опять утонув почти по пояс в снегу и воде. Делаем зигзаги, обходя особенно подозрительные места. Под ногами неровное дно. По-видимому, залив замерзал очень неспокойно. Отсюда и глубокие места и возвышенности.

Солнце интенсивно греет. Слышится журчание невидимых ручейков растаявшего снега. Ущелье и горы на севере от нас сверкают белоснежными шапками вершин. Глаза неприятно туманятся. Опять начинается небольшая резь. Надетые очки не предохраняют глаз. Они совершенно и по качеству и по форме не подходят для полярных путешествий. Пролив все-таки надо перейти. Путь становится несколько легче. Мельче становится вода. Сверху лежит совсем тонкий слой снега, через который ноги проходят в воду почти без задержки. Однако наши сани скользят по снежной пленке без больших провалов. Подмокают только нижние грузы, но это не опасно. Все, что боится воды, нами предусмотрительно положено сверху.

Берег кажется совсем, близким. Нам понадобилось, однако, еще пять часов, чтобы сделать этот переход. Между тем, все это расстояние едва ли больше трех-четырех километров. Но все-таки цель достигнута. Это значит, пройдено одно из наиболее серьезных мест. Скоро разрешится загадка, где лежит архипелаг Каменева.

По выработанному плану сейчас время отдыха. Солнце высушило для нас площадку. Оно продолжает греть так же сильно, как и вначале. Можно просушить вещи.

Установка палатки и на этот раз отняла у нас много времени. Под сухим моховым покровом опять сразу начиналась вечная мерзлота. Палки не идут в нее. Опять ножами долбим землю. Наконец, все готово. С торжеством мы идем в наш «уютный дом». Быстро сбрасываем всю мокрую одежду и отдаем ее в распоряжение солнца. Примус шипит, согревая еще больше палатку. Сегодня у нас праздник. По расписанию мы варим сегодня банку консервов и выпьем шоколад. Сразу два блюда.

Наши сани настолько сдали, что требуют капитального ремонта или облегчения груза. Но что можно еще бросить? Продовольствие? Нельзя. С ним мы еще продержимся около десяти дней. На меньший срок пути мы не имеем права и рассчитывать. Одежду, бензин? Невозможно. Груза у нас в обрез. Только на архипелаге мы можем решиться на эту крайнюю меру. Сейчас же, как бы ни было нам тяжело, но весь этот груз нам нужен. Постараемся укрепить сани остатками фанеры и проволоки. На больные места будем класть только легкие предметы.

В крайнем случае, расколем сани вдоль начинающейся трещины и сделаем двое саней. Но груз должен быть с нами.

В палатку к нам пришел первый визитер Северной Земли – серенький лемминг. Его мордочка, похожая на мордочку морской свинки, поднята кверху. В черных глазах любопытство и страх, нос тревожно нюхает незнакомые, но, вероятно, вкусные запахи.

Мы лежим, не шевелясь, боясь спугнуть своего посетителя. Лемминг взобрался на мешок с продовольствием, погрыз его – не понравилось. Спустился ниже к остаткам нашего обеда и вдруг исчез под слоем наших шуб. Все наши поиски оказались напрасны. Очевидно, в конце концов, страх пересилил любопытство. Он, проскочив под шубой и боковой стенкой палатки, вышел на волю.

20 июня. Прошло уже восемь дней, как мы исчезли из мира живых людей и ушли довольно далеко от места аварии. Но где мы находимся – этого сказать нельзя. Все наше воображение бессильно, чтобы разгадать эту загадку. Мы в узловом пункте опасных мест. Стоит только ошибочно перейти незаметный, засыпанный снегом перешеек к проливу Красной армии, и тогда наши шансы на благополучный исход станут весьма и весьма сомнительными. Сегодня надо сделать еще один пятичасовой переход на норд, чтобы оттуда идти уже на вест, где должны лежать острова архипелага.

Я советуюсь с компасом и картой, стараясь поднять свое «картографическое воображение», чтобы из видимых вдали темных пятен суши составить себе отчетливое представление о совместимости видимой картины с какой-либо линией карты. Ошибки у нас не должно быть. Каждая ошибка будет роковой в наших условиях. Здесь самая путаная часть нашего пути. Компас говорит, что мы на правильном курсе. У нас имеется небольшая надежда, что видимые пятна суши – начало архипелага. Полагаться целиком на компас нельзя. Неизбежны отклонения. Компас не совсем точно выверен. Его показания всегда корректируются по солнцу, по ветру и по направлению снежных застругов, в зависимости от погоды и от видимости.

«Может быть, мы уже видим самый конечный пункт одного из островов архипелага, – сверлит мысль.– Но, может быть, мы и совсем не там, где предполагаем».

Очень тяжелы в подобных положениях разъедающие волю сомнения. Падает уверенность, от этого падает и напряженность работы. Силы растрачиваются бесполезно, проверяется и считается каждый шаг.

Однако, если это острова Каменева, то они гораздо ближе, чем мы предполагали в начале похода.

Линдель пытается рассеять мои сомнения:

– Мы идем очень хорошо. Устаем, но идем быстро, не меньше трех километров в час.

Мои подсчеты говорят другое. Наше продвижение – не больше километра в час. Но всегда хочется верить тому, что приятно.

К концу пути погода испортилась. Из ущелья подул холодный ветер с мокрым снегом. Поспешно выбрали место для палатки. Заночевали.

– Теперь-то нас уже ищут, или, быть может, бросили искать. Сегодня девятый день нашего исчезновения.

– Ну, Линдель, а как ваша жена будет реагировать на эту историю? Нервничает?

– Теперь-то уже нервничает. А так она привыкла,– отвечает Линдель. – Хотя так долго я никогда еще не пропадал. А у вас как?

– Надеюсь, что жена ничего не знает. Никому не захочется сообщить ей эту новость. Разве из газет узнает. Тогда плохо.

– Что-то думают о нас наши зимовщики?

– На пароходах нас лучше знают, хотя, конечно, пропадаем уже долгонько. Капитан Смагин наверняка говорит в кают-компании: «Теперь-то за шкуры наших летчиков я и пятака не дам».

Храбрый, знающий ледовые условия и условия зимовки, этот капитан не раз так образно оценивал опасности наших полетов. Это правда. Сейчас наши «шкуры» котировать высоко никак нельзя. Если мы переберемся на архипелаг, цена на них несколько поднимется, дойдет, пожалуй, даже до пятидесяти процентов их стоимости.

Сегодня у нас хороший день. Мы пьем шоколад, получаем по три галеты, намазанные маслом, а вечером в праве открыть одну из банок консервов.

21 июня. Погода совершенно испортилась. Давно ли нас обогревало солнце, сегодня же его нет и в помине. Небо обложено серо-свинцовыми тучами. Горное ущелье выслало враждебную нам армию. Оттуда дует холодный, пронзительный ветер с мокрым снегом, сменяющийся дождем. Заряды тумана покрывают то одну, то другую сторону гор. Только их вершины остаются видными во всей полноте. Туман идет к нам. Нет никакого просвета. День будет исключительно скверный.

На всем этом сказочно-пустынном пространстве жизнь представлена только двумя человеческими фигурами. Это мы еще не сдающиеся захватившей нас мощи арктических пространств. Ничтожной и жалкой выглядит наша маленькая палатка на фоне этих гор и равнин. Здесь ничто не нарушает тишины.

Погода еще больше утяжеляет сегодняшний наш переход. Надо бы переждать ее. Но кто скажет, когда наступит лучшая погода и что произойдет за это время в проливе? Припасы ваши тают, несмотря на очень бережный расход.

Только безостановочное движение вперед может вернуть нас в человеческое общежитие.

Вещи упакованы, лямки надеты, мы спускаемся с гостеприимного берега снова на снеговую поверхность. Мы не ждали легкого пути, поэтому у нас нет никакого разочарования, когда почти с первых же шагов наши ноги глубоко уходят в снег и подснежную воду. Курс взят прямой, на предполагаемый архипелаг.

На месте ночевки оставлен каменный гурий и в нем записка, заложенная в спичечную коробку, с указанием нашего перехода и взятого компасного курса.

Дождь и снег по-прежнему обильно поливают нас, хотя мокрее нас сделать уже невозможно. Не стоит на это и обращать внимания.

Восточный ветер дует нам в спину. Он помогает нашему движению. От тяжелой дороги нам не холодно. Только во время коротеньких остановок чувствуем, как ветер легко проходит сквозь намокшую ватную куртку и как неприятно холодно сейчас на воздухе.

Но остановки наши очень коротки  – не больше одной-двух минут, чтобы перевести дыхание.

Каждый шаг пути открывает нам новые горизонты. Хотя мы и убеждены, что идем на архипелаг, но некоторая доля сомнений еще остается. Не все укладывается в тщательно проработанные курсы и карту. В отношении последней у нас с Линделем большие разногласия. Он не верит точности карты и показаний компаса, верит больше своим глазам. Я больше верю карте, солнцу и компасу, глаза же беру как регистрирующую и вспомогательную силу. С аэроплана ошибка компаса в несколько градусов – ничего не значащая величина, особенно на коротких расстояниях. Видимый горизонт там очень велик, перемещение быстрое. Глаза быстро могут исправить ошибку компаса или проложенного курса.

Совсем другое дело на земле. Глаз охватывает слишком незначительный район. В Арктике опасно полагаться на одни глаза, особенно в моменты таяния снегов и постоянного изменения из-за этого видимой картины.

Поэтому во время пути, особенно же во время остановок, вновь и вновь приходится возвращаться к карте и компасу. Я ищу характерный загиб северного берега залива Сталина, приподнятую голову полуострова Парижская Коммуна и сквозной пролив после нее из пролива Красной армии. Но их не видно. Они покрыты снежным покровом. Мы прошли половину маршрута, все время идя водой и снегом выше колен, иногда же, на невидимых проливах, уходя почти по пояс.

– Пора сделать маленький отдых.

Осторожно, чтобы не раздавить наши хрупкие полуразломанные сани, мы присаживаемся на них. Линдель заведует табачным довольствием. Выдача – на раз две папиросы.

Обычно табак высыпается в трубку. Это вкуснее. Приятно затянуться теплым горьковатым дымом после долгого тяжелого пути и долгого воздержания. Линдель прерывает молчание неожиданной репликой:

– Товарищ Лавров, почему вы молчите? Смотрите на карты и компас. Вы начинаете опять над чем-то думать. Так запсиховать можно. «Арктика крепость, мы ею овладеем...»

Я рассказываю Линделю результаты своих наблюдений, как они для нас ни неприятны. Это не архипелаг, это только конец залива Сталина.

Линдель вне себя, вскакивает, проявляя совсем не свойственную ему экспансивность.

– Тогда где же проклятый архипелаг? Не сбивайте меня с толку – это архипелаг. Или тут черт знает что!..

С курса мы не сошли ни на градус, но подвигаемся медленнее, чем предполагали.

Линдель внимательно всматривается в далекие темные точки на севере и говорит:

– А пожалуй, и верно, не похоже что-то на карту. Верно, мы где-то еще в заливе Сталина. Но все равно мы на курсе. Лишних два перехода, и все...

Погода стала значительно хуже. Туман нас догнал. Теперь впереди только белая матовая стена.

Ветер затих. Моросит мелкий неприятный дождь. Нужно напряженное внимание, чтобы не начать кружить по этой равнине. Приходится часто советоваться с компасом.

Лямки снова надеты. Снова борьба с тем же снегом и водой, только еще более осложненная полным отсутствием всякой видимости.

То и дело мы поправляем друг друга и проверяем наш ход по оставленным следам: выдерживаем мы прямую линию или нет. Прямая линия не выдерживается. След идет зигзагом, но компас говорит о правильном курсе. Теперь приходится полагаться только на него.

Удивительно неприятно идти при такой обстановке. Глаза напряженно следят за каждой точкой. Но впереди пустота. Становится больно смотреть. Время от времени приходится совсем закрывать глаза, чтобы дать им отдых.

В пути мы уже девятый час. Усталость сказывается на каждом шагу, но о длительной остановке нельзя думать до самого берега. Нет никакой возможности раскинуть здесь палатку даже на время.

Передышки делаются все чаще и чаще. Холодная подснежная вода освежает и как будто поднимает силы.

Пробуем внести «рационализацию» в наше продвижение:

– Будем останавливаться через каждые двести шагов.

Дело идет как будто лучше. Голова отдается механике счета. Время идет незаметнее. Но скоро мы уже не в силах выдерживать «норму». Она падает очень быстро, особенно в глубоких местах.

Мы опять начинаем приближаться к какому-то острову или берегу. Сквозь туман он начинает иногда показываться то двумя, то тремя черными точками. Это уже совсем близко, не больше полкилометра. Наше зрение на этот раз поражено сильно. Нам кажется, что берег не стоит на месте. Он двигается в разных направлениях. Резь в глазах и туманная пленка становятся более чем неприятными. В голове беспокойная мысль – только бы выдержать до берега, в палатке глаза отдохнут.

Остановки делаются теперь через каждые десять-двадцать шагов. Движение замедляется. Но все же отдых близок. Его ждет каждый клочок переутомленного организма. В пути без всякого перерыва мы были на этот раз около двенадцати часов. Как приятно смотреть на черноту земли после утомительного снежного блеска! Вышли на берег, сбросили надоевшие лямки и устало сели на первые попавшиеся камни. Закурили. Надо еще ставить палатку. Но на этот раз все против нас. Растаявшая тундра превратилась в болото. Вязкая красная глина нигде не давала приюта. Поиски сухого места были напрасны. Ложиться на землю, как это мы часто делали, здесь было немыслимо. Холодная липкая грязь – плохое место для ночевки. Единственный выход – сделать мостовую, но и камней здесь мало. Пришлось таскать их из дальних мест, чтобы вымостить небольшое пространство. Наконец и эта работа кончена. Пол вымощен, палки вдолблены в вечную мерзлоту. Вещи разложены. Нечего и думать о просушке одежды в этот сырой день! Единственное средство, чтобы согреться, – сбросить с себя все сырое, закутаться в сухие малицы и без конца пить горячий чай.

Сапоги брошены в угол, все остальное развешано у потолка палатки. Загудел приветливо примус. Сразу становится теплее. Чувствуется усталость во всем теле. Видимо, физически мы уже порядочно поизносились.

Но у нас бодрое настроение. Все-таки, несмотря ни на что, мы прошли сегодня намеченный трудный путь. Пусть это будет последняя точка залива Сталина, все же это большая победа.

Теперь почти нет неясностей. Весь путь укладывается в рамки показателей. Горы, как и нужно по карте, остаются позади. Завтра мы сделаем «вылежной» день. Ноги и особенно глаза настоятельно напоминают о необходимости отдыха.

Примус гудит как-то особенно приятно, становится совсем тепло. Приятная истома сковывает тело. Хочется лежать без движения, следя за дымком трубки, и так перейти в забытье.

День или ночь, – мы определить не можем. Солнца нет. Часы показывают десять часов, но чего? Мы даже не хотим сейчас разбираться. Не все ли равно?..

22 июня. Несмотря на вчерашнюю усталость, мы проснулись рано. Холод очень активно помог нашему быстрому вставанию. Воздух – как в погребе, белье все-таки несколько просохло, и это хорошо, так как у нас другой смены нет.

Сегодня мой день готовить «завтрак». Мы аккуратно чередуемся. Тем временем Линдель ушел на разведку. По плану сегодня «вылежной» день. Но, как мы ни скромны в своих требованиях, все-таки место нам решительно не нравится. Липкая глина охватывает сапоги, прилипает к мокрому костюму, и ничто не высыхает.

Отдых все же нам нужен. Я смотрю на похудевшее, почерневшее, обросшее бородой лицо Линделя. Несомненно, я выгляжу не лучше. Но самое главное – глаза. Им надо дать обязательный отдых.

Пока примус делал свою работу, я вышел из палатки осмотреть пройденный и предстоящий путь. Дождь прекратился. Туман также исчез. Мы заметно подвинулись на запад. Горы остались позади. На юго-востоке виден ледник Кржижановского. На севере – бесчисленный ряд темных низменных точек и линий, прерываемых белым, таким же низким пространством. Целый лабиринт.

По карте здесь наиболее путаное место, на самом же деле путаница еще больше, чем об этом говорит карта. Снег тает на маленьких бугорках, которые нашей картой, конечно, не отмечены. Рефракция их приподнимает. Поэтому здесь можно увидать все, что хотите, – бухты, холмы, полуострова, острова и т. п., но курс наш, бесспорно, верен.

Линдель вернулся сияющий.

– А все-таки, мы уже на архипелаге!

Позавтракав, пошли вместе на разведку, на противоположную сторону острова. Если это крайний пункт залива Сталина, то прямо на запад по курсу должен лежать архипелаг, в промежутке, несколько севернее его, должен быть полуостров Парижской Коммуны.

Но на западе ничего не видно кроме ровного снежного поля замерзшего Полярного моря. По-видимому, мы, действительно, на архипелаге...

Скоро нашлось для нас новое, очень хорошее место для отдыха – на сухом песке около ручья.

Решили прервать наш день отдыха и выехать из болота, тем более, что на это надо было потратить не более трех часов.

Сказано – сделано. С восторгом мы разрушили нашу палатку и переселились на новое место. По сравнению с предыдущими двумя ночевками здесь поразительно уютно.

Как относительно все в мире! Давно ли на островах Самуила подобное местечко казалось нам диким и совершенно негодным для отдыха. Нашелся и плавник. Ярко загорелся костер, и мы устроили генеральную сушку.

– Ничего не должно быть мокрого ни на нас, ни в палатке.

Костер с честью выполнил свое назначение. Высохли даже сапоги.

В палатке тепло и уютно. Закутали головы ватными куртками, чтобы глаза отдохнули в абсолютной темноте. Условно мы готовы считать наш пункт восточным островком архипелага Каменева. Следовательно, самый путаный, тяжелый путь уже позади.

Как не отдохнуть с полным спокойствием, когда дело обстоит так хорошо!

Весь этот день мы действительно очень хорошо отдыхали, даже не хотелось покидать этот «приветливый» уголок.

Но надо спешить, потому что наши припасы тают, путь же еще немалый, если мы даже на архипелаге. Впереди еще бухта, и притом очень большая, а дальше переход через морской пролив к конечному пункту – острову Домашнему.

23 июня. За точность даты поручиться трудно. Сейчас или утро 23-го числа, или вечер 22-го. Солнца нет. Сколько времени мы отдыхали, установить трудно. Позабыли отметить часы. Но это в конце концов не так важно. Наша авария теперь для всех ясна. Но никто в мире не может знать, где затерялись на этом огромном пространстве два человека. Нас, пожалуй, сейчас труднее найти, чем иголку в стогу сена. Нет и надежды на помощь. Технически она невозможна.

Вышли отдохнувшие, вполне окрепшие. Глаза не болят, тем более, что, идя теперь по самому краю снега, мы смотрим на землю. Сейчас надо пройти этот Восточный остров и постараться выйти на Средний.

В таком духе мы и оставили записку на месте ночевки. Мы написали, что все время будем держаться южной стороны островов, указав, что отклонения могут быть только временными, вызванными условиями дороги. Скоро мы вышли к большой бухте. По конфигурации она вполне соответствовала бухте между Восточным и Средним островами архипелага.

Очень приятно было получить новое подтверждение мысли, что мы на архипелаге. Только что-то очень быстро мы прошли остров. Вероятно, «быстро идем», как утверждает Линдель.

Без колебаний спустились на водную поверхность бухты. Пересечь ее все-таки не так трудно, как это было вчера. Снова снег и вода. Сапоги наши никуда не годны. С первых же шагов они пропускают воду. Подошли к небольшим торосам. Здесь особенно глубок снег. Приходится пробираться буквально шаг за шагом. Но пройдены и они. Сбоку какой-то небольшой островок. Дальше – опять водная поверхность почти вплоть до берега. Через два часа бухта была пройдена. Теперь мы должны быть на острове Среднем.

Но почему так скоро?

В пути мы не больше пяти часов. Между тем по карте мы едва-едва должны были бы одолеть это пространство за десять часов.

По выработанной практике, через пять часов мы должны взять часовой отдых. Поэтому наскоро ставим палатку, без больших креплений, и пускаем в ход примус. Консервы сегодня трогать нельзя. Варим чай, к нему же берем очередные три галеты с маслом.

Местность по-прежнему пустынна. Только какая-то невидимая птичка тянет однообразно: «пить, пить, пить...», затем задорно отвечает: «пей, пей, пей...» Так, по крайней мере, мы переводим эту однообразную песню.

Часовой отдых проходит быстро. Мы снова в пути. Если все так пойдет, то сегодня пройдем весь Средний остров, а там останутся еще два перехода – и конец нашему путешествию.

Такими бодрыми фразами мы перебрасываемся во время дороги. Путь нам не кажется тяжелым. Он несравним с пройденными этапами. Мы идем по земле. Здесь только иногда от нас требуется большое напряжение – во время подъема на гору или при переходе через ручьи и озера. Но этих тяжелых мест не более пятидесяти процентов пути. Мы успеваем во время прохождения легких мест отдохнуть и потом со свежими силами брать трудные места. Нашему радужному настроению наступил скоро конец. Вдруг показалась новая, очень большая и широкая бухта. Откуда она?

Средний остров таких бухт не имеет. В душу заползает холодное сомнение:

«Куда же нас черт занес?»

Однако спускаемся с берега в бухту, взяв опять прямой курс на запад для ее пересечения.

Мы идем привычным, монотонным, неторопливым шагом, который выработался у нас во время пути. Линдель утверждает, что так ходят буйволы по грязи. Прошло уже три часа, а берег еще очень далеко. По прямой линии бухты сегодня не взять. Да и правильно ли мы идем? Может быть, каждый шаг только уводит нас дальше от намеченной цели. Надо ориентироваться на ближайший остров.

Через два часа мы были там. На сравнительно высоком острове нас прохватывает холодный ветер. Надо скорее скрыться от него в палатке и согреться. Однако трудно отдыхать, не зная, где мы остановились. Пришедшее сомнение тем более неприятно, что накануне мы чересчур крепко поверили в свое близкое спасение.

Сквозь облака иногда показываются тусклые блики солнца. Я снова беру компас, карту и свои путевые записки. Все подтверждает, что пролив Красной армии еще нами не пройден и что мы на правильном курсе, но острова Каменева опять становятся под большое сомнение. Самое большее и, пожалуй, самое верное, что мы пересекаем бухты где-то близко около полуострова Парижской Коммуны. Отсюда вывод: острова Каменева должны лежать от нас в том направлении, как мы идем.

Остров небольшой. Надо взойти на самую его высшую точку и оттуда еще раз осмотреть горизонт. Сегодня видимый горизонт все-таки довольно велик, несмотря на отсутствие солнца.

Кругом то же безжизненное, белое пространство. Однако именно на том курсе, где должен лежать архипелаг, вдали начинают виднеться пятна более желтого снега, чем на остальной части горизонта. Раньше на своем пути мы их нигде не видели. Снег такого цвета бывает всегда только на суше или около нее. Надо держать направление. В вычислениях курса ошибок нет. Место нашей остановки где-то действительно около Парижской Коммуны.

– А не остров ли Самойловича мы видим? – выражает сомнение Линдель.

На всякий случай мы прикидываем на карте курс на остров Самойловича.

– Нет, он совсем не на нашем курсе. Он гораздо южнее. Его не видно, так как он, по-видимому, еще в снегу, как и острова архипелага. Завтра мы разрешим все сомнения, а на сегодня надо довольствоваться тем определением места, которое мы имеем.

На душе неприятно. Возникают сомнения: правы ли были мы, выходя на зимовку Северной Земли? Не лучше ли было взять направление на мыс Челюскина? Хотя туда и дальше путь, больше чем вдвое, но тогда не было бы этих проклятых сомнений. Там четкая дорога, как по вехам. Тяжелые мысли, тяжелые сомнения! Но это только фантазия – что для нас был возможен выход на мыс Челюскина. До него береговой извилистой линией надо пройти не менее трехсот пятидесяти километров. При пятидневном запасе продовольствия! Там пролив Шокальского. Разве можно было рассчитывать на легкую дорогу?! Наверняка, тот же снег и вода. Как пропустил бы нас пролив Вилькицкого? В каком виде мы бы его нашли через двадцать пять – тридцать дней, которые бы нам понадобились, чтобы дойти до него? Нет, мы правы! Единственный наш путь – путь на зимовку Каменева. Здесь трудно ориентироваться, это верно, но мы еще не сделали ни одной ошибки при прокладке пути. Мы только устали от постоянного напряжения и от не в меру голодного пайка.

Завтра конец сомнениям, это совершенно очевидно. Тогда успех пути несомненен. Физически мы еще совершенно крепки. Продовольствия хватит не менее чем на семь дней. За это время мы приблизимся к кромке моря. Там будет и зверь!

24 июня. Двенадцатый день нашего исчезновения. В числах мы начинаем сомневаться. Наши сутки – это время, потраченное на переход и на отдых. Часы остановились. Они, вероятно, отсырели во время бесчисленных попаданий в глубокие места. Плохо работает примус. Понемногу все приходит в негодность. Это крайне неприятно. Сани дали почти сплошную продольную трещину. Линдель опять сшил их кусочками проволоки. Надолго ли, трудно сказать, но пока идти можно.

Для сегодняшнего рейса нам опять понадобится сверхнормальное физическое напряжение. Надо дойти до «белых островов», как мы теперь называем желтые пятна на снежном море.

Еще раз рассматриваем карту и окончательно резюмируем наше мнение – мы где-то около Коммуны. Оставили записку на месте нашей ночевки. Для кого эта записка? Ни для кого. Мы давно знаем, что можем выйти из своего положения только своими силами. Надо сказать беспристрастно – отсутствие всякого следа человека действует угнетающе. Мертвый покой и однообразие остро заставляют чувствовать свое одиночество. Можно быть Робинзоном около тропиков, где говорит каждая травинка. Плохо бы чувствовал себя Робинзон здесь, где закон природы – неподвижность, покой и безмолвие.

Пора - в путь, к далеким «белым островам» в поисках пропавшего архипелага Каменева. Высокий гурий из камней, раньше укреплявших палатку, стоит памятником о нашей ночевке. С каждым днем наши записки становятся короче и лаконичнее. Кому писать? Мы близки к той или иной развязке.

Теперь нас не удивляет никакая глубина снега и воды, никакие полыньи и трещины. Спустившись с острова, я сразу ушел в глубокую прибрежную трещину. На виду оставались плечи, голова и руки. Линдель смеялся, когда я вылезал оттуда. Моя очередь смеяться пришла быстрее, чем мы оба ожидали. Оказывается, ему не повезло еще больше. Не больше чем через десять шагов от него также осталась только одна голова и кисти судорожно ухватившихся рук.

– Черт возьми, вот нырнул, как морж, – сказал он, отдуваясь от усилий.

Эти прибрежные трещины глубоки и небезопасны, но книзу они обычно суживаются и дают опору для ног. Дальше пошел обычный снег и вода, то по колена, то выше колен, опять меньше, опять больше и т. д. Шаг за шагом мы приближаемся к «белым островам». Если через три-четыре часа ходу покажется сквозной пролив из пролива Красной армии, все в порядке. Сомнений больше не будет.

Через три часа сквозной пролив открылся. На фоне его конечный пункт полуострова Парижской Коммуны вырисовался, как на карте. Настроение поднялось.

Теперь продвижение вперед идет очень быстро. Нас охватывает какой-то энтузиазм борьбы с препятствиями, слишком надоели эти вопросы: где мы?

Пролив, ведущий к Красной армии, кончен. За ним вдали виднеются смутные темные точки. Это должен быть полуостров Крупской.

Ясно, что ночевать мы будем на берегу архипелага.

Два часа усиленной работы, и мы выходим на желанный берег. В пути десять часов беспрерывного хода с очень редкими и короткими остановками.

Недалеко от острова лежат две нерпы. При нашем приближении они не спеша уходят в свое подводное царство.

С торжеством победителей выходим на берег. Сомнений больше нет – это Восточный остров архипелага Каменева. Самая путаная и трудная дорога осталась позади.

Мы дошли до обнаженной от снега земли и сбросили надоевшие лямки. Надо найти место для палатки. Несколько шагов вперед, и вдруг неожиданный сюрприз – большие темные банки валяются на земле в разных направлениях. Их пять штук. Каждая весом не меньше двух килограммов. Это первые следы человека. Немедленно идут в ход нож и плоскогубцы. Сверху сало, под ним – однообразная масса, приятная на вкус. Сомнений нет, это – пеммикан, наиболее питательное и портативное северное блюдо для полярных собак.

Снаружи банки поржавели, но внутри жесть сохранила весь свой блеск. Нет никакого признака вздутости.

Кто оставил этот пеммикан? На коробках нет этикеток, но, несомненно, это остатки от собачьего корма экспедиции Ушакова.

Около места находки разбили нашу палатку. Сделали себе кашу из пеммикана. Еда нам кажется вполне приемлемой для питания не только собак, но и для нас. Продовольственный вопрос теряет свою остроту. Первоначальное назначение пеммикана нас не смущает...

– Мы все равно теперь работаем, как собаки.

После жирного пеммикана чай исключительно приятен. Вообще сегодня день нашего торжества. Сомнений больше нет. Компас, карта больше не противоречат нашим впечатлениям. Все улеглось в разработанный план нашего похода. Трудные места остались позади. Теперь только не надо терять времени, потому что впереди еще большая бухта и маленький остров Домашний, затерянный невдалеке от последнего острова архипелага. Потом на Домашнем надо найти совсем ничтожную точку – маленькую избушку зимовки с четырьмя людьми и двадцатью собаками.

Наши поиски большого архипелага мы будем суживать до поисков маленькой точки.

25 июня. Десять часов утра. Как число, так и время суток надо понимать условно. Солнца нет. Мои часы остановились, часы Линделя вообще не ходят. Слабый ветер с норд-оста. Температура нулевая.

Сегодня перед началом похода смотр нашего бедного инвентаря. Винтовка в исправности, но ее пора смазать и почистить. За отсутствием масла ничего сделать нельзя. Наган заржавел, но в порядке. Сани выдержат не больше двух переходов. Примус отказывается работать. Наши сапоги, видимо, совсем не для таких путешествий, носки уже лопнули, а сапоги Линделя лопнули и сбоку. Одежда еще может держаться, но недолго. С продовольствием, после находки пеммикана, пока благополучно. Бензина хватит на десять дней. Мы оба вполне здоровы.

Волокуша-сани сдадут окончательно, вероятно, уже на Среднем острове. Нас это вполне удовлетворяет, они честно помогли нам на самом трудном пути.

С собой берем только одну банку пеммикана. Остальную четверку убираем как следует и ставим около нее гурий. Если не найдем зимовки, тогда вернемся и заберем их к тому месту, где решим обосноваться до нашего конца. Обстоятельства покажут, что нужно будет делать. Сейчас же их забирать мы не можем, они слишком тяжелы для нас и наших саней.

Мы рассчитывали на легкую дорогу по островам. Восточный остров плоский, низменный, с постепенным подъемом. Подъем иногда прерывается балками, занесенными глубоким рыхлым снегом. Ручьи образуют впадины, наполненные водой. Все это сильно осложняет дорогу. Особенно трудны переходы через глубокие балки и растаявшие озера. Но все же маршрут здесь несравненно легче, чем каждый из ранее пройденных.

На горизонте отчетливо вырисовывается окончание пролива Красной армии. С одной стороны его граница – наши острова, а с другой – полуостров Крупской и ледник острова Пионер. Сзади нас провожают горные цепи острова Октябрьской революции. Их темные очертания со снежными вершинами еще долго будут служить нам маяками. На юге – бесконечное белое пространство. По мере продвижения на запад все чаще и чаще виднеется ряд больших торосов. Они подошли в одном месте к самому берегу Восточного острова. Ясно виден район плавучих льдов, они не более чем в десяти километрах от берега.

Мертвый покой здесь также не нарушается никакими звуками, но следов жизни уже гораздо больше. Встречается бесчисленное количество следов и норок лемминга. В другом месте отпечатался свежий след песца. Вдоль берега виднеется подтаявший след крупного белого медведя, изредка проносятся молчаливые чайки. Почва неблагоприятна для растительности. Моховой покров идет редкими пятнами. Олений мох виден отдельными кустиками, но, несмотря на это, мы нашли здесь позеленевший от времени олений рог. Это, вероятно, был, так же как и мы, «аварийный» олень, приплывший сюда на льдине не по своей воле.

Наше внимание привлек продолговатый предмет правильной формы. Это оказался заржавленный бидон из-под керосина. На нем вырисовывается наш герб – серп и молот – и надпись: «Нефтесиндикат СССР».

Даже в таком виде приятно видеть следы человека. На всякий случай мы отвинчиваем его пробку – нет ли записки, но он совершенно пуст.

К вечеру переход через остров был закончен. Перед нами лежала лагуна, залитая синеватой снежной водой. По воде идут небольшие волны. Бухта очень большая, как это и обозначено на карте.

Переход через эту воду, конечно, можно значительно сократить. Для этого нужно обойти ее с севера. Там узенькими полосками земли оба острова подходят очень близко друг к другу, но это значит увеличить путь больше чем вдвое. При этом будет ли легче идти нам около берега?

Я отправляюсь на разведку в воду, Линдель ставит палатку. Вода местами довольно глубока, но эти впадины можно обойти.

В общем, в этом переходе нет ничего необычайно трудного по сравнению с пройденным путем. Ближе к Среднему острову вода пропадает. Там лежит ровная пелена снега, которая, вероятно, будет самым тяжелым местом перехода, особенно около торосов.

Этот прямой маршрут мы избираем после непродолжительного обсуждения.

Пятичасовой отдых. Линдель сделал микроскопические котлетки из пеммикана, которые по количеству меня не удовлетворяют.

После находки пеммикана он становится несравненно скупее на продукты в дни своего дежурства.

Хотя продовольственный «обоз» и находится в моем ведении, но он иногда проявляет «инициативу» в смысле максимальной экономии.

 – По корму будет и работа, – говорю я Линделю.

Ворча что-то под нос, он варит дополнительную кашу из пеммикана.

Папирос у нас осталась одна пачка. Кризис подходит с ужасающей быстротой. Поскольку его неизбежность очевидна, мы не делаем никаких попыток замедлить его наступление.

Отдых вполне удовлетворил нас. Вообще наши требования к удобствам свелись к такому минимуму, что удовлетворить нас совсем нетрудно. Сухой песок вместо постели, сколько-нибудь укрытое место от ветра и дождя – все, кажется, в порядке. Умываться, бриться мы совсем отвыкли.

Один раз мы позволили себе роскошь растопить снег в котелке специально для умывания, но каждый день этого делать нельзя, надо беречь бензин.

Маршрут через бухту был очень тяжел. Сани совсем перестали скользить. Они пашут снег своими протертыми местами и потому разрушаются еще быстрее.

Глубокие провалы попадались чаще, чем можно было ожидать. Морской лед неровный – видимо, и здесь он когда-то замерз торосами. Благодаря этому на дне образовались выбоины, налитые теперь водой, и возвышения.

Недалеко от берега гряда больших торосов нам преградила путь. От торосов шел свежий медвежий след. Медведь направлялся в сторону открытой воды. По следам было видно, что он долго ходил по высоким торосам, прежде чем выбрать направление.

Медвежьи следы пришли нам в помощь, мы ступаем по ним и таким образом тратим меньше усилий для своего продвижения.

Но все-таки наши ноги проваливаются глубже, чем ноги медведя. Хорошо у него устроены лапы для таких прогулок!

По медвежьему следу вышли на берег острова Средний.

Сухая узкая полоса прибрежной гальки и песка дали нам приют. Тут же валялось большое бревно плавника с сохранившимися метками архангельского Северолеса. Кругом было порядочное количество и другого плавника. Он, видимо, испытал очень много, прежде чем ему удалось попасть на берег: его бока почти отполированы в некоторых местах, в других же совсем размочалены. Часть плавника свежего происхождения, – вероятно, она приплыла уже с островов Каменева во время постройки зимовки.

Медвежий след нас очень интересует, здесь уже есть смысл поохотиться. От зимовки нас отделяют два-три перехода; в удобное время можно приехать сюда на собаках или лодке за шкурой и мясом.

Специально идти на охоту нам нельзя – надо сначала добраться до зимовки. Но как выйти из затруднения, если медведь будет сам за нами охотиться, придя на дым нашего костре, – это вопрос. Держать вахту? Но тогда не будет настоящего отдыха. Переход может сорваться.

Решили оставить все в прежнем порядке.

– Едва ли медведь нападет на палатку. Кто будет просыпаться, тот будет осматривать горизонт.

Загорелся костер. Устроили очередную сушку одежды и сапог. Пеммикан на этот раз играет роль приправы для банки мясных консервов. Суп нам кажется превосходным.

На снегу мы с удивлением видим целую компанию маленьких черных насекомых. Они прыгают, как блохи, и вообще видом своим напоминают блох. Чувствуют себя они прекрасно. Пробуем устроить на них «охоту». «Блохи» очень увертливы. Несколько экземпляров все-таки у нас в руках, но куда их девать? Вероятно, североземельцы наловили нужное количество, если они представляют какой-либо научный интерес. Для нас же эти «блохи» – неудобный багаж, пусть живут они в своем снегу, вреда от этого никому нет. Мы отпустили их. Я вспоминаю, что на одной из остановок раздавил маленького паучка. Насекомый мир, очевидно, зашевелился. Весна идет в полном объеме. Нам надо торопиться, чтобы успеть попасть на остров Домашний, пока он окружен льдом, а не морем.

26 июня. Пять утра. Штиль. Солнце встало такое прекрасное, каким оно может казаться только на севере. Здесь можно стать солнцепоклонником или огнепоклонником. Приветливее выглядит наш плоский остров, разноцветные блестки горят на торосах. Глаз видит такие далекие горизонты, какие недоступны людям на «большой земле». Весело бегут ручьи, унося последние остатки снега. Виден даже мыс Кржижановского; кажется, что можно проследить все зигзаги нашего пути. Кромка подвижного льда уже недалека. Не более чем в пятнадцати километрах видны сплошные гряды торосов: результат постоянных натисков плавающего льда на неподвижный припай.

Трудно найти такой пароход, который мог бы выдержать это давление.

Под влиянием ли солнца или наступившего упадка сил, но сегодня нет настроения надевать лямку. В голове соблазнительная мысль – не устроить ли сегодня «выходной» день. Место уютное. Можно сходить к припаю по следам медведя. Нет, нельзя идти на такую удочку. Весна идет, по-видимому, дружная, сильная. Чем больше потеряем времени, тем тяжелее будет дорога. И, может быть, около самой цели море поставит нам непреодолимые преграды. Кроме того, прошло уже двенадцать дней, как мы пропали. С выходом на острова Каменева «цена нашим шкурами стала побольше медного пятака», выражаясь словами капитана Смагина. Надо идти, не поддаваясь ни физической, ни душевной слабости. Не надо увлекаться и достигнутыми успехами. В настоящих условиях даже последний шаг может оказаться роковым.

Надеваем лямки и идем посредине Среднего острова. Здесь больше снега, и потому легче идти нашим саням. Дорога идет в гору, снег рыхлый. Прощай, надежда на более легкий путь по островам! Нам то и дело преграждают путь такие же балки и озера, как и на Восточном острове. Больше того, снег часто прерывается голой землей, приходится брать вещи на плечи и переносить их за два раза, а затем снова идти лямками. Так повторяется несколько раз.

Дорога тяжела – это нормально, но сегодня сани почему-то невыносимо плохо идут. Их осмотр показал, что от них требовать больше ничего нельзя: вдоль саней тянется большая трещина; поперечные крепления задерживают снег: он набился в сани в таком количестве, что мы везем больше снега, чем груза. Ледяная корка в некоторых местах вклинилась в трещины и, как плугом, пашет снег. Немудрено, что нам так тяжело. Надо расставаться с санями и частью вещей, теперь это неизбежно.

Быстро перебираем вещи. Оставили тяжелую собачью доху Линделя, магнето, бензиновый бак, еще ряд мелких вещей, все крепко затюковали, спрятали в сухом месте. Остальное разбито на четыре тюка. В общем у нас не более тридцати килограммов вместе с палаткой.

По сравнению с тяжестью саней тюки кажутся нам если не совсем легкими, то во всяком случае приемлемыми. Мы теперь выбираем дорогу и более прямую, и более сухую,  это тоже плюс. Скоро ледяное море виднеется с обеих сторон. Начинается узкая полоса острова. Пролив Красной армии покрыт невзломанным льдом, но на нем местами видны торосы. Иногда вскрывается и он, но в редкие годы. Припай со стороны моря становится меньше и меньше, плавучие льды видны совершенно отчетливо.

Скоро остров превратился в узкую груду беспорядочно наваленных камней. Это – остатки разрушившихся известковых пород. Идти по ним неприятно, но легче, чем по льду и воде. Здесь мы имеем право сделать очередной отдых, после чего нужно штурмовать последний остров архипелага.

На карте названия он не имеет. Мы его зовем «Кишкой» за его длину и узость. «Полкишки» мы намерены сегодня пройти. От него нас отделяет очень небольшая бухточка, не имеющая для нас значения, хотя она и полна воды.

Перед выходом в маршрут взяли по последней паре папирос. Линдель, оказывается, их выкурил дорогой. Теперь он с завистью смотрит, как я отправил в трубку первую папиросу.

– Линдель, продаю одну папиросу.

– Я куплю. Сколько надо?

– Я потерял вчера в воде свой охотничий ножик.

– На пароходе у меня есть еще ножик. Согласен на обмен.

Так состоялась наша сделка. Мы выкурили по последней папиросе.

К сожалению, придя на зимовку, Линдель заявил, что ножик слишком дорогая цена за одну папиросу, и квалифицировал сделку как «кабальную».

Одной папиросы слишком мало. Зная неизбежность кризиса, мы дорогой собрали несколько сортов мха. Не даст ли какой-нибудь из них хотя бы маленькую иллюзию курения?

Закурили. Пахнет жженой тряпкой и больше ничего.

– Попробуем чай. У нас есть запас.

С чаем дело пошло немного лучше, но это конечно слишком плохая и для нас дорогая замена.

После отдыха немедленно двинулись дальше по «Кишке». Остановка намечена у морского знака, это уже рядом с островом Домашним, до него останется тогда всего семь-восемь километров. Мало шансов на хорошую дорогу. Переход на «Кишку» через остров нас не затруднил, он был короток. Воды было только по колено, притом почти без снега, но зато на самом острове мы встретились с жирной красной глиной почти на всем пути. Она так крепко держала ноги, что иногда казалась началом трясины, из которой невозможно выбраться. Тяжелые тюки на плечах уменьшали ловкость движения и утяжеляли ход. Балки здесь глубже, чем на соседних островах, и обильнее наполнены водой.

Немудрено, что через час мы сбросили тюки с плеч и сели на них для десятиминутного отдыха.

Вдали виднелась та же картина: горные ледники на далеком горизонте и ровная поверхность моря по обе стороны от нас. Взломанный лед все ближе и ближе подвигается к острову. Что, если остров Домашний уже в районе взломанного льда?.. Тогда... тогда дело кончится обычной в таких случаях арктической трагедией.

Эта мысль заставляет нас торопиться. Но странное ощущение! Чем дольше мы идем по этой безжизненной стране, тем больше мы привыкаем к мысли об этом возможном конце.

Это тоже логический конец. Мы сделали в Арктике ту работу, которую надо было сделать. Случилась авария, от этого здесь никто не застрахован. Истощение и общий упадок физических сил может положить конец нашей дальнейшей работе. Конечно, мы будем еще бороться до последних сил за другой исход, сдаваться нам рано.

– Аэроплан летит, – вдруг сказал Линдель. Он смотрит на ледник Кржижановского.

Первое чувство, охватившее нас, – разочарование. К чему же мы сделали такой мучительный путь?

Я не вижу аэроплана. Линдель показывает маленькую точку на фоне гор; она быстро приближается к нам. Формой похожа на аэроплан, но шум еще не слышен.

– Московские товарищи действительно хорошие ребята, – продолжает Линдель. – Здесь есть место посадки. Нас увидят.

Мы ожидаем, стоя на возвышенном месте и приготовив все для дымового сигнала.

– Что же. В конце концов, это все-таки хорошо. По крайней мере, завтра будем на мысе Челюскина, а затем выручим наш аэроплан.

Однако что-то медленно подходит к нам «аэроплан»; неужели он возьмет курс сразу на остров Домашний и не заглянет по дороге на этот остров?

Летящая точка в это время вылетела в район какого-то особого освещения. Иллюзия кончилась. Это была большая темная чайка, летевшая над взломанным льдом вдоль излома.

– Дойдем и сами... Помощь невозможна.

Поздно ночью подошли к морскому знаку.

Он стоял на самом высоком изгибе «Кишки». Остров почти под прямым углом уходил от него на норд, затем снова вытягивался на вест еще более тонкой линией.

Знак построен из дерева. Подножье его завалено высокой кучей камней. Наверху знака – деревянные доски. На нем нет никаких пометок. Нам хочется узнать, где наша обетованная земля – остров Домашний – и в каком он положении.

Мы взбираемся на темную груду камней знака, смотрим и ничего не видим на горизонте, кроме бесчисленных торосов, увеличенных рефракцией до всевозможных размеров и форм. Солнце на норд-вест, оно бьет нам прямо в глаза. От этого еще труднее что-либо рассмотреть в этом хаосе.

Остров слился с общим белым фоном.

Момент для наблюдений выбран неудачный. Совершенно бесцельно идти сейчас на зимовку, хотя нас и отделяет от нее только семь-восемь километров.

– Эх, и надоело же ставить палатку и курить чай с мхом, – загрустил Линдель.

Мне это не менее надоело. Все же палатку ставим.

– Может быть, в последний раз!..

27 июня. Четыре часа утра. Число предполагаемое, но утро – бесспорное. Так говорят и компас и солнце. Пора идти на поиски затерянного острова, а на затерянном острове найти маленький, спрятавшийся от всех домик. Там живут четыре человека и двадцать собак, которые уже два года не видели ни одного постороннего человека. Предстоит тяжелый переход по снегу и воде. Не надо брать вещей, они замедлят наш путь. Нам же сегодня нужна быстрота.

Берем с собой оружие и последнюю провизию: две банки консервов, четыре галеты и две плитки шоколада. Палатку оставляем несвернутой. Она должна быть готова к нашему обратному приему. Если мы вернемся к ней, то вернемся уставшими до последней степени. Спускаемся вниз с крутого берега на снег. Сразу же становится видно, что будет тяжелая дорога. Приходится и здесь пробивать двойную корку снега и пресного льда, прежде чем нога упрется в неровный морской лед.

Мы чередуемся для торения дороги. Это экономит расход сил. У нас два перехода: первый около полутора километров – на узкую часть острова «Кишки», и второй, около трех километров, – с «Кишки» на остров Домашний, к зимовке.

Сделанная первая половина пути открывает нам остров Домашний – поразительно неуютный. Он плоский, темно-желтый; со стороны моря к нему вплотную подошли торосы.

Но, конечно, не требованиями эстетики приходится здесь руководствоваться.

Остров найден, и это главное. Значит, скоро «цена на наши шкуры» достигнет нормального уровня.

Узкая «Кишка» встречает нас не очень приветливо. Проваливаясь по пояс в снег, с трудом выбираемся на ее крутые берега.

Наша работа на этот раз щедро вознаграждена. С берега отчетливо видны две мачты радиостанции. Около мачт виден маленький серый домик.

Он стоит, как какой-то нелепый нарост этого плоского острова, жалкий и одинокий на фоне широкого безлюдного пространства.

Это теперь наш «дом» и, может быть, на долгое время, но это и наше спасенье. Мы достигли своей цели, не сделавши ни одной тяжелой ошибки. Опыт предыдущих полярных скитаний оказал нам большую услугу.

Ноги идут торопливее, то по неровной каменистой почве, то по вязкой глине, то по скользким балкам.

Теперь уже можно не так расчетливо тратить силы. Нужно одно сильное напряжение. Чем оно будет сильнее, тем скорее мы будем у цели. Там радио – это главное. Там мы снова приобретем человеческие права и человеческий вид.

Мы подходим по берегу до конечного пункта, откуда надо опять, но уже действительно в последний раз, спуститься в снежную воду.

Домик виден совершенно отчетливо. Он посерел от непогод Севера и сливается по фону с каменистым низменным мысом острова Домашнего.

Около дома не видно никакой жизни. Все спит.

Перед трудным переходом мы сделали остановку – отдых на десять минут.

На жидкой красной глине видны отпечатки собачьих лап и человеческой ноги, ясно прослеживается их путь и на снегу.

Но это было когда-то, до таяния снега, теперь на снегу остались от них только небольшие углубления.

По этим следам берем себе направление.

Дорога обычная – снег и вода. Состояние сапог и брюк обычное, они стали мокрыми, как и всегда. Однако наше продвижение идет гораздо быстрее, чем раньше. Инстинкт дает самое большое напряжение всем мышцам.

Зимовка по-прежнему спит. Мы уже от нее не далее чем в четверти километра. Теперь уже видны занесенные снегом лодки, разбросанные бочки, какая-то маленькая будка и т. д. Серые камни, галька – фундамент домика.

Но вот выскочила откуда-то на камни собака, слышен ее лай. На лай сбегаются еще собаки. Видно, как в большом возбуждении они мечутся по острову, но навстречу к нам еще не бегут.

Вероятно, около домика поднялся адский шум. Из дверей показалась человеческая фигура, закутанная в длинную малицу, в руках винтовка.

– «Дикари» проснулись. За два года мы первые люди, да и то аварийные.

Человеческая фигура исчезает в дверях дома, появляется вновь, но вместо винтовки что-то длинное в ее руках.

– Это нам несут лыжи для облегчения перехода.

Поздно. Мы уже ступаем по более мелкому снегу. Появляются другая и третья фигуры.

Собаки дружной стаей бросаются к нам. Окрик хозяев – они останавливаются.

Чувствуется некоторое волнение.

Встретились. Взволнованные лица, крепкие пожатия.

– Товарищи Лавров и Линдель, как хорошо, что вы добрались!

– А как поиски? Аэропланы еще не вылетали?

– Ничего еще нет. В Москве идет подготовка.

– А зимовщики на Челюскине?

– Они отправили упряжку собак, но, без сомнения, она скоро вернется.

Быстро, на ходу рассказываем о месте и причине нашей аварии. Они передают нам содержание радиограмм, относящихся к нашей судьбе.

Собаки внимательно нас осматривают, обнюхивают и приветливо виляют хвостами. Они напоминают нам лучшую собаку мыса Челюскина – Волка. Та же шерсть, узкий разрез глаз. Они очень лохматы, в свалявшейся шерсти, среднего роста. Прекрасные ездовики.

Двери дома раскрыты перед нами. Каким уютом веет оттуда!

Кромка льдов нами прослежена до западного конца острова Каменева, не хватает только разведки на мысе Молотова – самой северной оконечности архипелага Северной Земли.

Спали мы, вероятно, очень долго. В это время по радио уже были получены приветственные радиограммы от наших слизких и друзей из Москвы, Ленинграда и почти всех полярных станций. На Севере люди становятся ближе друг к другу. Зимовщики Ленской экспедиции немедленно ввели нас в полный курс всех событий. Они были уверены, что Линдель не разобьет самолета и сделает правильную посадку, но, оказывается, выражали большое сомнение относительно его талантов по пешему хождению. Соединенными усилиями двух поэтов по случаю нашего возвращения было написано довольно длинное стихотворение. Оно несколько нас сконфузило, когда было по радио нам передано:

За проливом, за горою

Самолет исчез вдали,

И унес он двух героев 

В  дебри Северной  Земли.

 

Для «У-2» полет опасный,

Страшно врезаться в туман,

Хоть не видно тучек грозных,

Хоть спокоен океан.

 

Связь мы с Северной держали,

Целый день костер горел.

Понапрасну вести  ждали – 

Самолет, мол,  долетел.

 

Истекли  давно   все   сроки,

Самолет не прилетел.

Путь далекий,  путь тяжелый –

Где-то  наш «У-2» засел?

 

Сел он в сотнях километров

От   ближайшего  жилья...

Ожидать ли здесь спасенья?

Все надежды на себя.

 

Самолетам нет посадки.

Это летчики учли.

Путь проложив, пошагали

В   дебри Северной Земли.

 

Шли они в воде по  пояс,

Выбивалися из сил,

Голодали, холодали,

А «У-2» на льдине плыл.

 

Дней двенадцать пролетело,

Два пропавших все ж идут:

Ноги босы, грязно тело

И едва прикрыта грудь.

 

На   пятнадцатые  сутки,

Волей скованы стальной,

Подошли они к избушке,

Там нашли  приют  родной.

 

Называлось это стихотворение «Опять среди нас». Его сочинили тот же Рузов и механик парохода Семенов.

Нам надо было найти приложение своих сил, чтобы благополучно дождаться прихода парохода или аэроплана. Наш самолет был нами безвозвратно потерян. Льды вскоре после нашего прихода пришли в движение. Осталось одно – надеяться, что прилетит новый самолет, который вновь унесет нас на мыс Челюскина, где оставался еще один самолет – брат нашего погибшего «воробья». К сожалению, эти надежды осуществились только через два с половиной месяца, когда уже надо было проститься с Арктикой до следующей встречи с ней.

 

На Северной Земле

 

Маленький домик, чуть побольше деревенской бани, стоит на песчаной низкой отмели острова Домашнего. С одной стороны домика виден широкий пролив, покрытый льдом, за которым протянулась узкая полоса оголенной земли. С другой – только возвышенный берег самого острова и поставленные там радиомачта и ветряк.

Остальные постройки состоят из невзрачного фанерного склада и магнитной будки. Все они залиты водой. Дощатый собачник занесен слежавшимся грязным снегом. Поэтому собаки там не живут.

Около дома разбросаны груды заржавленных банок из-под разных консервов, зола из печи, щепки от разбитых ящиков и остатки вышедшей в тираж одежды и упаковки.

Нет ни бани, ни уборной.

Собаки считают для себя необязательным соблюдение санитарных правил, и вследствие этого ручьи растаявшего снега зловонны и мутны.

В домике только одна комната и небольшой уголок для радиостанции. Четыре деревянные койки, по две около стен, одна над другой. Полки, заставленные книгами. Обеденный, он же и рабочий стол и четыре стула.

Этот дом построен экспедицией Ушакова, Урванцева, Журавлева и Ходова в 1930 году. Два года подряд вели они здесь напряженную работу по описи и составлению карты Северной Земли, по определению ее астрономических пунктов и т. д.

Работа эта дала свои результаты. Немного мест в высоких широтах советской Арктики, которые бы имели такую точную карту, как Северная Земля.

В 1932 году эту экспедицию сменила другая четверка зимовщиков – одна женщина и трое мужчин. Вероятно, впервые в истории Арктики с ними приехали на зимовку три кошки.

Первый год зимовки прошел нормально. Ездили в маршруты к проливу Красной армии, к мысу Кржижановского. Вели метеоработу. Радио аккуратно сообщало ее показатели «большой земле». Охота была неудачной. За зиму поймали несколько тощих песцов и еще меньше убили медведей.

Наступило лето. У зимовщиков пробудилось желание покинуть небольшой домик и вернуться к культурной жизни. Их желание было учтено. На смену им должна была приехать новая группа зимовщиков.

Навигация 1933 года, по ледовым условиям, была очень тяжелой. Пароход «Седов» пытался подойти к зимовке хотя бы с какой-нибудь стороны, но в конце концов вынужден был отступить. Он ушел обратно на остров Диксон, увозя с собой приехавшую смену.

Четверо людей остались на вторую, уже вынужденную зимовку. Они храбро боролись и преодолели упадок настроения. Была составлена новая программа работ на время второй зимовки.

Но обстоятельства продолжали складываться неблагоприятно. Льды прочно обложили остров. Морской зверь, а за ним и медведь откочевали в далекие, неизвестные пространства. Собаки остались без корма. Необходимо было выполнить самую тяжелую для полярников обязанность – перебить часть собак, чтобы на голодном пайке сохранить остальных.

Часть собак была перебита. Из приговоренных к смерти уцелела только одна. Это был Козел, самый мощный пес из всей стаи, с прекрасной шерстью и умными глазами. Он был идеальной полярной собакой. Его хотели убить лишь потому, что на чрезвычайно тяжелой работе он перетер сухожилия на лапах и мог ходить в упряжке только на короткие расстояния.

Когда к нему подошли с винтовками, он глядел на людей такими умными и понимающими глазами, что ни у кого не поднялась рука застрелить его.

– Пусть живет, если не подохнет с голоду...

Весь остаток времени до наступления полярной ночи был посвящен сборке и подвозке плавника для отопления, учету остатка продовольствия, поискам зверя и т. д.

Пришла полярная ночь, и вместе с нею вступила в маленький домик страшная гостья Севера – цинга. Сначала она была не очень заметна. Немного припухли десны, чувствовалась усталость от работы – и только.

Исправно продолжали работать каюр Мирович и метеоролог Зенков, который до прибытия на остров Домашний провел семь лет на Новой Земле. Регулярно слал нужные сведения радист Ивлев.

Длинную полярную ночь скоротали за работой. По вечерам пересказывали друг другу содержание ранее прочитанных книг. Особенно талантливо рассказывал Мирович.

С наступлением весны положение на зимовке ухудшилось. Начальник этого маленького мирка товарищ Демме сообщила на мыс Челюскина, что Мирович уже не может ходить, что у Зенкова прогрессирует опухание десен. Радист Ивлев заболел острым приступом аппендицита. Осталась здорова только она.

Решено было сменить их. На островах Самуила и на мысе Челюскина нашлись добровольцы, которые готовы были проделать тяжелую дорогу и остаться на острове Домашнем.

Но оттуда пришел отказ:

– Зимовка еще может держаться!..

Доктор Ринейский с мыса Челюскина по радио консультировал больных.

Голодные собаки непрерывно дрались между собой. Одна из них съела ремни упряжек вместе с металлическими кольцами и подохла. Другая взбесилась, но ее успели вовремя пристрелить.

С появлением солнца начали показываться медведи. Три зверя подошли к самой зимовке и были убиты. Люди получили свежее мясо – одно из действенных средств против цинги. Больные встали на ноли.

Козел ушел на соседние острова промышлять лемминга. За ним потянулось еще несколько собак. Они немного откормились на этом. Остальных собак подкармливали через день мучной болтушкой и порчеными консервами.

Весна шла дружная и сильная. Дожди и туманы распустили снег на льду и оголили от него острова. Приливно-отливное течение вызвало многочисленные трещины. Где-то далеко от Северной Земли пронесся сильный шторм. До Северной Земли он не дошел. Однако инерция приведенных в движение льдов сказалась и здесь.

Припай был взломан на большом пространстве. Подувший северный ветер отжал его далеко в море. За пятикилометровой полосой льда зачернела на всем горизонте давно невиданная темная вода.

Около трещин в больших количествах появились нерпы. В воде виднелись черные блестящие туловища морских зайцев. В воздухе закружились большие стаи разнообразных чаек.

С морским зверем пришел и медведь. Собаки перестали охотиться за леммингом и, взобравшись на высокое место острова, терпеливо и зорко осматривали ледяное пространство.

Мелькнет между торосами громадное желтоватое туловище, и вся стая с лаем и воем бросается туда. Редкому медведю удавалось уходить от стаи. Подоспевший охотник прекращал борьбу зверя с собаками, укладывая его с одного-двух выстрелов. Лучшим стрелком был метеоролог Зенков.

С весной окрепли люди и собаки. Только Мировичу не принесла весна пользы. Состояние его ухудшилось. Цинга пустила глубокие корни.

12 июня вылетел с мыса Челюскина самолет. Он вез с собой немного антицинготных продуктов. Но уже через день на мысе поняли, что самолет потерпел аварию.

«Надо искать летчиков», – говорили радиограммы Рузова.

Но как могли североземельцы организовать спасательную экспедицию, когда из четырех человек трое были неспособны на более или менее длительное физическое напряжение?

Через пятнадцать дней летчики пришли сами. Теперь в маленькой комнате зимовки на острове Домашнем поселилось уже шесть человек, три кошки и новорожденный котенок.

Четверо «старожилов» имели свою, хотя и небольшую, но плановую нагрузку. Я же и Линдель, невольные «пришельцы», нагрузки не имели. Надо было изобрести ее, так как Арктика не терпит бездельников.

Самолет наш пропал безвозвратно. Гидрологических приборов на зимовке не оказалось. Оставалось одно – охота. Но для постоянной охоты не было самого существенного – сапог. Наши же сапоги во время похода к Северной Земле превратились в лохмотья кожи. Пришлось дисквалифицироваться и превратиться в чернорабочих, тем более что физически мы оба нисколько не были ослаблены.

Чистили территорию зимовки, чистили и собачник, готовя его к сдаче в хорошем виде новым зимовщикам. Иногда выходил на помощь, еле двигая ногами, Мирович.

– Скорее бы приходил пароход... Не доживу...

– Доживешь, батько. Работай.

Но для всех было ясно, что конец приближается к нему с большой быстротой. Однажды, поднявшись на остров к радиомачте, он долго осматривал голую мокрую землю и наконец, найдя удобное место, остановился около него.

– Здесь меня похороните... Веселее около моря...

В комнате стало неприятно душно. Больной разлагался при жизни.

– Встань, Мирович, походи... Скоро «Садко» придет...

– Не могу... Скорее бы приходил «Садко».

1 августа «Садко» был уже на острове Диксон. Но быстро пройдя чистую воду, этот прекрасный ледокольный пароход вскоре ударился о тяжелые льды в районе острова Визе. Надежды на приход «Садко» ослабевали с каждым днем.

– Надо батьке дать больше воздуха, – решила Демме и одного из нас отправила в магнитную будку, другого на чердак. Туда же переместились и кошки с котенком.

Скоро к коренным обитателям дома присоединились три голубоватых пушистых птенца белой полярной чайки. Мы принесли их после набега на «птичий базар», найденный на Голомянном – самом крайнем острове Северной Земли.

Там стояла охотничья избушка из фанеры. Она была расположена на очень удобном месте. Медведи нередко посещали ее. Мы обнаружили, что один из них не так давно выломал одну стенку избушки для входа, а другую для выхода. Широкие следы лап этого визитера уводили в плавучий лед.

Идя вдоль острова, мы скоро подверглись нападению чаек. Они круто падали с высоты, стараясь носом ударить нежеланных посетителей прямо по голове.

– Как великолепно пикируют, – залюбовался Линдель, когда одна из чаек заставила его пригнуться к земле.

Мы оказались в центре многочисленных гнезд, спрятанных между камнями. Оттуда торопливо бежали голубоватые шарики, стараясь как можно глубже укрыться в камнях и мху. Но обычно птенцы прятали только головы. Более маленькие и несмышленые продолжали сидеть на месте.

Демме, поймав чайчат разного возраста, свернула одному за другим головы и положила их в свою походную сумку.

– Какая польза науке от этих чайчат? Они давно всем известны!..

Для зоопарка мы, с своей стороны, подобрали трех, как нам показалось, «беспризорных» чайчат.

Молодые чайки жили на крыше домика. Они охотно ели из рук медвежье мясо и очень быстро вырастали.

Один из оперившихся птенцов слетел с крыши и, покружившись над домом, сел на землю. Его немедленно разорвали собаки. Судьба другого была более счастливой. Скоро он улетел и сел на льдину. К нему прилетели взрослые чайки и увели с собой.

– Они его усыновили, – решила зимовка, довольная удачным вылетом птенца.

«Садко» продолжал пробиваться через льды, держась принятого курса.

– Как «Садко»? – спрашивал умирающий Мирович.

– Ветер сменится, тогда придет.

Сменившийся ветер расчистил ото льда огромное пространство около островов и оставил припай не более ста – ста пятидесяти метров. Но в то же время он крепко зажал «Садко» во льдах, заставив его дрейфовать вместе с ними.

Над обитателями острова Домашнего нависла реальная угроза третьей зимовки. Нельзя сказать, чтобы такая перспектива была принята хладнокровно. Каждый реагировал сообразно своему темпераменту.

Подсчитали запас продовольствия. Оказалось, что его хватит только до февраля. Одежды и сапог не было. Угля оставалось на несколько топок. Керосин вышел весь еще раньше.

Нам пришлось еще раз переквалифицироваться. На этот раз мы сделались плотниками. Строили себе комнату в тамбуре и собачьи будки.

На чердаке и в магнитной будке зимой не проживешь. Чтобы растянуть запас продовольствия на целый год, я и Линдель решили перебраться после смерзания льдов в избушку на проливе Шокальского, где в 1930 году был оставлен порядочный запас продуктов.

«Садко» продолжал дрейфовать на север. «Ермак» спешил ему на выручку, но надеяться на приход «Садко» к Северной Земле уже было нельзя. В борьбе со льдами он сжег почти весь свой уголь.

– К вам вылетит самолет, – сообщили на зимовку с мыса Челюскина.– Подготовьте посадочную площадку.

– Если не придет нордовый ветер, самолет сюда не полетит, – было единодушное мнение всей зимовки после долгих поисков посадочной площадки.

Положение было ясно и для Мировича. Он сделал устное завещание.

– Да не ерунди, батько, – смущенно утешали его товарищи.

Но им уже трудно было скрывать истину. На них смотрели глаза умирающего.

Подул нордовый ветер, и далеко отошли от припая льды. Заголубела под солнцем вода, и заискрились торосы на остатках припая. Черные туловища морских зайцев, плавающих на этом просторе, стали заметнее.

Прекрасная посадочная площадка теперь была налицо.

Пришла новая радиотелеграмма: «К вам вылетел пилот Алексеев на «Дорнье-Валь».

Через три часа после вылета мы с удовольствием рассматривали китообразное туловище аэроплана, пришвартовавшегося к большому торосу на ледяном припае бухты.

После годовой разлуки перед нами стояли давно знакомые полярные летчики Алексеев, Побежимов, Жуков...

Мы предполагали, что самолет сделает сюда два рейса, чтобы забрать все живое, и в соответствии с этим составили план эвакуации. Но нас постигло разочарование. Летчики решили ограничиться одним рейсом и лететь прямо на Диксон.

– Сколько же груза вы можете взять?

– Шесть человек и пятнадцать собак.

Двенадцать собак надо было бросить.

– Что же делать с собаками?.. Убить?..

Но в душе оставалась надежда. Не может быть, чтобы самая северная станция в этом районе была законсервирована на целый год. Новые самолеты на мысе Челюскина имеют полную возможность перебросить сюда одного радиста и метеоролога. Тогда оставшиеся собаки будут необходимы для новых хозяев.

– Так, кажется, и будет, – поддержали летчики.

В это время красавица Тайга, похожая на волчицу, с несколькими собаками охотилась за медведем, тщетно зовя на помощь охотников. Козел, спущенный с цепи, радостно побежал на зов Тайги. Передовик Торос лежал на песке, положив на лапы свою седую голову. Ему все равно пора умирать. Ощенившиеся Скромная и Серая решительно отказались выходить из тесной конуры, согревая своих щенков.

Отбор был закончен. Двенадцать собак останутся на острове в ожидании новых людей. Если они не придут, собак ждет длительная тяжелая смерть. На нартах привезли Мировича, закутанного в теплое оленье одеяло. Его с трудом протолкнули в узкое горло кабины. Затем погрузили туда пятнадцать наиболее сильных собак. К самолету подошли нарты с небольшой связкой чемоданов.

– Вероятно, отчеты зимовки?

Брошенным собакам оставили мясо двух медведей, убитых накануне. Последнего чайчонка вынули из клетки и посадили в безопасное место на крыше.

– Можно лететь?

Самолет после долгого разбега поднялся вверх. С ледяного припая смотрели ему вслед брошенные собаки. В кабине тяжело дышал Мирович, задыхаясь от запаха бензина. Смирно лежали перетрусившие собаки.

Мы расстались с маленьким домиком, куда авария забросила нас на два месяца, оторвав от привычной работы.

Под нами виднелась узкая лента воды. Она шла по направлению к мысу Молотова, куда мы хотели лететь с Линделем еще в июне. Такая же узкая полоса шла на юг, вдоль береговой линии Северной Земли.

Радиограмма с «Ермака», принятая на самолете, говорила об изменении направления льдов. Около мыса Челюскина было садиться безопаснее, чем на мысе Стерлигова – промежуточной станции между Северной Землей и островом Диксон.

Самолет изменил курс и пошел к мысу Челюскина. Подошли к хорошо знакомому мысу Гамарника. Там нет и в помине припая. Везде темная вода, прерываемая кое-где небольшим скоплением ледяных полей. Дальше пролив Шокальского. Вся его западная половина свободна ото льда. Пролив Вилькицкого покрыт редкими ледяными полями.

Через три часа перед нами вырос знакомый берег мыса Челюскина. Он стал неузнаваем. Высилось много новых хороших зданий. Старый дом выглядел еще неуютнее и ниже.

К снизившемуся самолету подошла шлюпка с стоявшего на рейде «Сибирякова». В шлюпке – капитан Хлебников, с которым шли мы в походе 1-й Ленской экспедиции. Это один из лучших ледовых капитанов.

Команда «Сибирякова» бережно вынесла Мировича. Удивительно, как перенес он это тяжелое для него путешествие. Потом за шиворот вытащили собак, совсем растерявшихся от неожиданной перемены местности и положения.

– Остались на зимовке и ваши кошки, – соболезнует подошедшей товарищу Демме кто-то из команды «Сибирякова!».

– Нет... кошки здесь...

Из приоткрытого чемодана несется заглушённое мяуканье.

– Лучше бы вместо чемодана с кошками взяли еще одну собаку!

Мирович лежал в чистой светлой каюте «Сибирякова». Перемена обстановки подействовала на него ободряюще.

– Теперь, наверное, увижу свою Украину и свою семью.

Но надежде его не суждено было сбыться. На другой день он умер.

Снова шли мы небольшой группой, как когда-то перед наступлением полярной ночи, готовить могилу близкому товарищу.

Оттаявшая сверху земля позволила приготовить ровную каменную площадку. Бережно поставили на нее открытый гроб. Печально и искренно звучат прощальные речи. Остроухие собаки Северной Земли молчаливым кругом сидят около трупа своего каюра. Казалось, что они тоже прощаются с ним. Залп из винтовок, заунывный похоронный гудок «Сибирякова» – похороны полярника окончены. На ровном пустынном месте поднялся холм, сложенный из черных плоских камней.

– Прощай, Мирович... Постараемся сделать так, чтобы эта первая могила на мысе Челюскина была и последней.

К борту «Сибирякова» подошел «Володарский», успевший за это время еще раз сходить в устье Лены за углем для пароходов 2-й Ленской экспедиции. Он прекрасно выглядит, как будто вышел из ремонта в настоящем порту.

По-прежнему бодро и жизнерадостно выглядят капитан Смагин и вся его команда. Полярная ночь, вторая зимовка словно прошли мимо них.

– Наша программа работ вся выполнена. Остров Самуила заснят, морские знаки на месте. Мортехникум своевременно закончил выпускные экзамены. Советский флот получил семь хорошо подготовленных штурманов и четырнадцать механиков. Комсомольцы собрали гербарий и передали его доктору Диденко.

– А где Урванцев и его группа?

– На «Правде». Только вряд ли он там останется.

Действительно, весь состав зимовки острова Самуила скоро перешел с «Правды» на «Сибирякова».

– Атмосфера там совсем не товарищеская. Не хочется ссориться напоследок.

Пароход «Сталин» давно ушел вместе с «Литке». С запада подходил «Ермак». Он стал для бункеровки около «Володарского».

Весело смеется синоптик В. А. Самойлова:

– Погоду в этом году сделали такую, что можно еще ходить и ходить!

Кругом широко раскинулось водное пространство. Только плавающие, разреженные льдины как бы предупреждают:

– Уходите, пока целы...

Начальник 2-й Ленской экспедиций Орловский – давнишний полярный работник. Вместе с ним мы прокладывали дорогу через Карское море в устья Оби и Енисея. Теперь судьба свели нас на новом этапе работы в Северном Ледовитом океане.

Двумя ленскими экспедициями проторен путь на восток, к устью Лены. Якутская республика имеет теперь наиболее дешевый путь для своих грузов. Безлюдная тайга и тундра скоро оживут и отдадут свои богатства на службу Стране Советов.

«Ермак» дает призывный гудок. На него откликаются стоящие в разных местах пароходы. Они выстраиваются в стройную кильватерную линию, идя на запад, к острову Диксон.

Мыс Челюскина постепенно скрывается вдали. Исчез знак Амундсена, могила Мировича. Только высокая мачта радиостанции и новый ветряк еще долго видны в бинокль на горизонте.

– А все-таки как-то жаль расставаться с этими местами, – задумчиво говорит стоящий рядом Рузов.

– Жаль, – подтверждают и другие зимовщики. Пароходы быстро идут почти по чистой воде. Три дня пролетели незаметно. Показался остров Диксон, оставленный пятнадцать месяцев тому назад. На нем также идет усиленное строительство. Радостными гудками приветствуют его пароходы.

Поход и зимовка 1-й Ленской экспедиции окончились.