Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Сергель С.И. Географические экскурсии в лодке и пешком. Пособие для преподавателей по организации экскурсий.  Москва, Учпедгиз, 1936 г.

В книге С.И. Сергель в простой и доступной форме делится личным опытом проведения речных лодочных экскурсий и пеших походов. В первой главе описаны лодочные путешествия, совершенные автором со студентами Волоколамского техникума по озеру Селигер, по Дону с выходом в Азовское море, по реке Белой. Как руководитель экскурсии Сергель описывает не только ход экскурсий, но и подготовку к ним, источники финансирования, составление устава экскурсий, распорядок дня, устройство лагеря, ведение исследовательских работ студентов во время путешествий, особенности общения с местным населением. Автор также останавливается на вопросах психологического взаимодействия участников экскурсий, приводит отрывки из их экскурсионных дневников.

Во второй главе перечислены возможные маршруты речных экскурсий. Автор обосновывает преимущества путешествий на лодке, им описаны части лодки, типы лодок, проводится сравнение различных типов лодок, рассказывается об особенностях управления лодкой с помощью весел, паруса, лямки и шеста. Автор описывает формы паруса и возможность самостоятельного изготовления паруса. В подробный перечень снаряжения для лодочной экскурсии включены описания одежды, обуви, кухонной утвари, инструментов, аптечки. Описаны различные типы палаток для ночевки под открытым небом на берегу. Автор дает конкретные советы по управлению различными типами лодок, хождению под парусом, преодолению порогов, ведению лодки в открытом море. Также даются рекомендации по количеству участников путешествия, подбору экскурсантов, перечислен административно-хозяйственный аппарат лодочной экскурсии, описаны обязанности участников путешествия. С.Сергель делится опытом организации ежедневной жизни участников экскурсии и ведения ими исследовательской работы.

В этой же главе книги автор рассказывает об особенностях пешеходной экскурсии. Им дан подробный перечень снаряжения как личного, так и общественного. Довольно подробно описана обувь путешественника и уход за ногами во время пешего путешествия. Автор рассказывает о режиме путешествия, правильной укладке вещей в рюкзаке. Далее автор сообщает о тех трудностях и опасностях, которые могут ожидать путешественников во время похода по Уралу: укусы насекомых, встречи с медведем, болезни, физическая усталость, холод. В книге рассказано, как строить спасательный плотик и переправляться на нем по горным рекам. Автор также описывает особенности передвижения по горелому лесу, по горным речкам, по подземным пещерам.

Рассказывая об особенностях путешествий по югу, автор отмечает лучшее время для таких путешествий, режим движения. В книге помещены рекомендации по использованию ослика для ускорения движения группы. Кроме того автор рассказывает о способах борьбы с жаждой.

Третья глава посвящена описанию отчета о путешествии в Хибины трех студентов техникума в составе экспедиции Академии наук, а также приведено письмо одного студента, организовавшего для себя экскурсию на парусном грузовом судне по Черному морю. С.Сергель подробно описывает полезность экскурсий с участием в различных трудовых процессах  местного населения. В этой главе имеется описание особенностей управления плотом.

 

 Предисловие

 

Первое издание книги под названием «Экскурсии в лодке и пешком» было выпущено издательством «Работник про­свещения» в 1925 г. В периодической печати книга полу­чила отзывы, в которых указывалось, что книжку можно рекомендовать не только прочесть, но и изучить каждому, собирающемуся в экскурсию, что с нею надо познакомиться комсомольской молодежи: она дает прекрасный эмоцио­нальный заряд и будит интерес к краеведению.

Автор получил много писем от преподавателей школ, от рабочей и учащейся молодежи, от пионерских органи­заций; они также подтверждали полезность работы. Эти отзывы читателей, как объективные показатели, явились для автора побудительной силой и опорой в дальнейшем накоплении экскурсионного  опыта.

Одновременно усиливался интерес к географии и к гео­графическим путешествиям. Постановление ЦК ВКП(б) о преподавании географии, внимание, проявляемое советской общественностью к географическим исследованиям, красноречиво говорят о тяге широких масс к географическим знаниям и, конечно, к тому, чтобы увидеть все своими глазами, — к путешествиям. Эта тяга особенно сильна у моло­дежи.

Изложенные обстоятельства побудили автора заняться переработкой книги «Экскурсии в лодке и пешком».

Во втором издании, как и в первом, автор ставит себе целью, в основном, помочь преподавателям общеобразова­тельной и специальной школ, особенно педагогических техникумов и институтов, овладеть методикой и техникой географических путешествий в лодке и пешком с учащейся молодежью. Однако заключенный в работе опыт в той же мере может быть использован комсомольскими и пионер­скими организациями, всяким, кто хотел бы провести орга­низованно путешествие — в одиночку, вдвоем или большой группой. Полагаю, что книга может принести пользу и руководителям и рядовым членам разного рода экспедиций, изыскательских и разведочных отрядов, особенно работа­ющих в окраинных областях.

План книги следующий. Во введении обрисовывается первоначальный экскурсионный опыт автора, послуживший исходным моментом для всей дальнейшей экскурсионной работы. После этого следуют очерки некоторых экскур­сий, давших основной материал для построения выдви­гаемых далее методических положений. Затем приводятся примеры географических экскурсий, связанных с выпол­нением некоторых хозяйственных работ, с последующими методическими к ним указаниями.

Основою работы является книга «Экскурсии в лодке и пешком», но материал ее значительно переработан и до­полнен, отчасти заменен материалом из моей книги «Водный туризм».

Описываемые здесь экскурсии далеко не являются об­разцовыми. В них много недостатков, но последние не мешают использовать развертываемый опыт при организации и проведении экскурсий рассматриваемого типа.

Наблюдения автора привели его к убеждению, что раз­рабатываемые им типы путешествий должны со временем войти в обиход советской школы и внести в нее новые волны радостного подъема и свежего, красочного знания. Основная предпосылка для этого — подготовка соответ­ствующего кадра преподавателей-организаторов и руководителей таких путешествий. Это — задача вполне осущест­вимая, если налицо будет понимание значения рассматриваемого типа школьной работы.

В работе приводится много отрывков из путевых жур­налов проводившихся мною экскурсий. Отрывки эти при­надлежат Н. С. Новоселову, В. М. Сдобникову, П. С. Маке­еву, А. Н. Склянкину и М. Плакуновой.

Чертежи выполнены участником большинства моих экс­курсий — Олегом Сергель, иллюстрации — фотографии к очерку «По веселой реке» — В. В. Андреевым.

Приношу названным товарищам благодарность за со­действие в выполнении данной работы.

Особую признательность выражаю А. О. Детлаф, орга­низатору и бывшему заведующему Волоколамским технику­мом, всегда широко шедшему навстречу моим экскурсион­ным начинаниям.

Наконец, прошу читателей подвергнуть работу кри­тике и поделиться своими замечаниями и опытом в рас­сматриваемой области школьной работы. Письма напра­влять по адресу: Москва, Орликов пер. 3, Учпедгиз, редак­ция географии, для С. И. Сергель.

                                                                                      Автор.

 

Введение

 

Давно было...

Это совсем нелегко, — и учиться, и зарабатывать день­ги, особенно когда тебе не минуло и пятнадцати лет. Едва вернешься из школы, перекусишь — и уже мчишься к какому-нибудь неуспевающему, потом к отстающему, затем к неумеющему сосредоточить внимание. Вернувшись домой часов в девять, попив чаю, берешься за свои уроки. Спустя некоторое время стоящий за спиной трудовой день, не счи­таясь с моим желанием, закрывает мне глаза — приходится спать. Так день за днем.

Зато в субботу — отдых. Надо начисто смыть накопив­шуюся усталость, влить в себя свежие силы для предсто­ящего ряда дней, чтобы эти дни не были тусклы и хо­лодны.

И вот в субботу после обеда беру котелок, чайник, не­сложные припасы, кое-что прикрыться ночью — и по узень­кой дорожке спускаюсь к реке, где у плетня покачивается мой челночок. Он сделан из целого дерева, узок, неглубок, подымает только одного человека, одним словом — «душе­губка». Но я с ним тесно подружился, и под моим веслом он бежит по реке, послушный и грациозный. Я кладу в челнок охапку душистой соломы, усаживаюсь на ней, от­талкиваюсь от берега и направляю суденышко против те­чения. Упругое дубовое весло ритмично, удар за ударом, захватывает воду, и я быстро плыву навстречу песчаным косам, красным обрывам и зеленоватым струям реки. От челнока пахнет смолой и дегтем, от реки — бодрящей све­жестью. От работы тело разогревается, по нему быстрее и быстрее начинает ходить кровь, и уставший организм быстро отдыхает.

Проходит часа полтора-два в бойкой работе веслом, и за одним из поворотов реки показываются «холмы» — цель субботних вылазок. Здесь Днепр прижался к левому склону своей широкой долины, и лесистые холмы смотрят­ся прямо в водное зеркало. Кругом ни души.

Выбираю уютную полянку на самом берегу меж ста­рых дубов и, вытащив челночок на берег, принимаюсь собирать дрова для ночи. Солнце между тем уже снижается к синей полоске дальних лесов, и от него на дубы легли огненно-красные блики. Скоро на поляне вспыхивает жар­кий костер из сухих дубовых сучьев, и над ним начинает булькать в котелке овсяная каша, затем в кашу пускается немного масла — и ужин готов. Я сажусь на траву под дубом, ставлю перед собой котелок с ароматной кашей, беру в руку ложку и принимаюсь за еду. Моя столовая пре­краснее всех парадных зал на земле, овсяная каша вкуснее роскошных яств. Когда же ночь тушит отблески зари и зажигает свои далекие бесчисленные огни, я придвигаю челночок поближе к огню, подбрасываю в огонь сучьев и ложусь в челнок на соломенную постель. Кажется, только и есть на свете — я в челноке, груда багрово сверкаю­щих углей, чернота дубов да сияние темно-синего неба. Впрочем, слышна в лесу сова, временами кричащая словно плачущий ребенок, и где-то  около  шуршит мышка.

«Завтра» — не беспокоит. Завтра, как и сегодня, я — полный хозяин времени. И я спокойно оглядываюсь на шесть прожитых трудовых дней, мысленно прикидываю их вес и ценность. Здесь, как с некоторой высоты, я вижу себя, людей, с которыми нахожусь в общении, свои и их поступки и начинаю понимать многое, что не приходит в голову в дни безоглядочной напряженной работы. В этих мыслях разрозненные события жизни связываются в строй­ный процесс с ясно видным источником и с ясной перспек­тивой на будущее. Это будущее видно, светлое и радостное — и крепче и уверенней бьется сердце. Я засыпаю тем сном, каким можно спать только на берегу реки в челноке-колыбели.

Ночью будит шум на реке. Приподнявшись, вижу иду­щий по темной реке ярко сверкающий пассажирский пароход.

 

***

 

Утром дубы кажутся совсем воздушными в молочном тумане, но вершины их золотятся в лучах восходящего солнца. В лесу весело перекликаются птицы, в реке рыба иногда пускает по воде широкие круги. Купаюсь, готовлю чай, и черный хлеб к нему — лучше пряников. Жизнь природы, между тем, кипит уже во всю.

Вот неподалеку муравьиная дорога — что за движение на ней! Не уступит Кузнецкому мосту. Здесь и муравьи-гру­зовики, волочащие бревна и туши какой-то живности, и муравьи-дельцы, куда-то для чего-то спешащие, и муравьи-наблюдатели, только созерцательно шевелящие усиками. А вон под кустом притаилась лягушка, терпеливо ждет добычи. По стволу торопится-спешит мохнатая ярко пест­рая гусеница, выискивая место, где можно было бы отдаться превращению в бабочку, без опаски быть съеден­ной неразборчивой кукушкой.

Сидишь, не шевелясь, смотришь на все это, и словно глаза заново открываются на мир — везде напряженная жизнь и борьба.

Туман понемногу рассеивается. Из него на реке вырисо­вывается челнок с рыбаком. Вглядываюсь и узнаю знако­мого рыбака Ивана. Сажусь в свою «душегубку» и несколькими взмахами весла подгоняю ее на середину реки. Челнок Ивана привязан к двум вбитым в дно колам. К третьему колу привязан мешочек с «клинцами» — приман­кой для рыбы, до половины опущенный в воду. Мы здо­роваемся, и Иван, как водится, начинает жаловаться на путейское ведомство. Оно, будь ему неладно, повытащило из реки все корчи, взорвало камни, и рыбе деваться не­куда. А тут еще пароходы четыре раза в сутки пугают ее. Хоть кидай промысел. К тому же перекупщики рыбы, ку­лаки-кровопийцы... Сил нету.

Удочка, между тем, то и дело свистит в воздухе, и серебряные искры уклеек одна за другой сверкают над зеркалом реки. Пробрав путейское ведомство и кулаков, рыбак переходит к другой теме: он начинает рассказы­вать о рыбах — какая рыба умная, какая глупая, какая с хитрецой и какая нахальная, где и как рыба множится, куда странствует, и как одна рыба борется с другой. И жизнь таинственных зеленых глубин раскрывается передо мною во всей своей красочности и во всей напряженности борьбы за существование.

Слушая рассказ, я беру вторую удочку. Когда же ста­новится слишком жарко, мы причаливаем к берегу, где широкие дубы укрывают нас своими могучими кронами. О, что за уху мы здесь едим!

В сумерках направляюсь обратно. Челнок быстро несет­ся вниз по течению. Мелькает дно под прозрачною водой, убегают назад обрывистые берега и песчаные косы.

И уже влечет к себе недавно тягостная работа. Уста­лость смыта: лучи солнца, речной воздух и беседа со све­жим человеком влили в организм новые силы.

                                                       

***

Зимой, когда вспомнилась свободная ото льда река и вспомнились ночевки на реке, подумалось: «А нельзя ли весь летний отпуск превратить в такую огромную суб­ботнюю ночевку?»

Из многих товарищей только один сумел оценить по достоинству мое предприятие и присоединился ко мне. Остальные или пожимали плечами, или поглядывали на меня с сожалением — «чудак».

Но два чудака все-таки отправились в маленькой лод­чонке в первое «дальнее» плавание — вверх по Днепру от Могилева к Смоленску, между которыми по реке набежит 250 километров. Это было восхитительное путешествие, в котором мы за каждым поворотом реки, в каждой попут­ной деревушке, в каждом встречном человеке «открывали» для себя новое и невиданное. Все в этом путешествии на­полняло нас радостью и бодростью. Особенный восторг вызвал в нас «Комар» — огромный камень посреди реки близ Орши. Но больше всего нам нравились пороги и стремнины, преодоление которых требовало напряжения всех сил.

Вот, например, мы поднимаемся по Кобелякскому по­рогу, упираясь упругими дубовыми веслами в каменистое дно. Вода неистово бьется о камни, вскидывается брызгами и пеной, лавиной устремляется вниз. В ушах стоят рев, шум, плеск. Река плещет, как живая, то грозя, то рассы­паясь серебристым смехом. В этом безудержном движе­нии нельзя дремать. Организм напряжен: как струны, на­тянуты мышцы, огнем сверкают глаза, выискивая ход лодке, ухо с обостренной чуткостью ловит предостерегающее шипение волн, и пальцы, охватывающие весла, жадно улавливают самые неуловимые толчки и нажимы прихот­ливых струй. Легкие работают вовсю, энергично втягивая речной воздух, сердце бьется крепко, и волны крови, как волны реки, несутся по жилам бурно и живительно. Все способности приведены в движение — умение быстро ориен­тироваться, сообразительность, решительность, физическая сила, ловкость. Все работает, горит, сгорает, чтобы дать место новой, молодой силе. Ничего, что убавляется жир, западают щеки — тело делается упруже и крепче.

Вот еще несколько усилий — и мы выходим из порога. За ним, как за плотиной, тихо, глубоко. Будто в награду, плыть легко, удобно. Оглядываемся назад, на седой порог, и думаем: «Вот какие мы! Что теперь страшного осталось для нас на земле?»

Когда же река опять начинала ускорять бег, кто-нибудь из нас брал в руки бечеву, одевал на плечо лямку и пре­вращался в бурлака — рулевой знай только «держи руля».

Босой ноге мягко и прохладно на луговой дорожке среди полевых цветов. Ветерок же нежно обвевает полуоткрытое тело.

Иногда ветерок превращался в штормовой попутный ветер, над лодкой развертывался веселый парус, и лодка яростно устремлялась вперед, оставляя позади свистящий пенистый след.

Так шел день за днем, и в один из них вдали показался Смоленск. Был солнечно-голубой августовский день, в его сиянии город был прекрасен. На высоком холме, в чуть тронутой осенью зелени садов, опоясанный древней стеной, он горел куполами и белизной домов.

Здесь опустела наша касса. С большим трудом добыли работу: выгружать из лайбы дикий камень. Работали до десятого пота, скрипели от отчаянной боли в пояснице, от зудения оцарапанных рук, но, получив по паре рублей за двухдневную работу, счастливые устремились в обратный путь.

После этого плавания разве можно было не думать о другом путешествии? И отрадой рабочих дней стало — сначала вспоминать стремнины реки, августовские дни и ночи на ней, затем вглядываться в карту и, наконец, го­товиться к новому плаванию по новой реке.

И так — лето за летом, отпуск за отпуском — дальше и дальше уходила скромная лодочка по голубым дорогам и упиралась то в лесистые речные истоки, то в уступы горных цепей, то в безграничную ширь моря. Куда было дальше идти? На чем сосредоточиться?

Обидным казалось только смотреть, как плотогоны искусно проводят плоты через бурные пороги, как рыбаки выходят в море в поиски за рыбой и как лихие матросы скользят по кружевам снастей к вершинам стройных мачт.

Чем я хуже их?

И вот я, в числе сорока рабочих, стою на длинном плоту у одной из бабаек — у длинного и тяжелого весла. Величественный лоцман Григорий Шрам молча дает знак, и дуб с восемью гребцами вырывает из дна реки якорь. Плот трогается с места и с все возрастающей скоростью несется к Кайдацкому порогу. Уже не слышно голосов рабочих — шум, плеск, указующая рука лоцмана, и мы изо всех сил налегаем на грузные весла.

Едва оглянулись — порог пройден. Осматриваемся, ра­достно смеемся.

На другое лето я недурно работал на Черном море с бывалым моряком Панасом Вдовиченко на его тесноватой шаланде.

Распустив белый парус, уходили мы далеко в море, так что берег едва виднелся позади, и здесь, между небом и водой, таскали из моря с помощью «самодуров» — длинных удучек со многими крючками — радужно-окрашенную скумбрию. Солнце же и морской ветер, казалось, спорили между собой — кому больше «обрабатывать» нас.

В следующие отпуска я уже плавал юнгой — матрос­ским учеником — на паруснике по Черному морю. Мы раз­возили по портам евпаторийскую соль, мариупольский уголь, кавказские дрова, донскую пшеницу, херсонские доски.

Все это было связано и наполнено одним — безбреж­ным, великим «синеблещущим» морем. От этих трудовых путешествий разгоралось непреодолимое стремление еще шире и еще глубже включаться в трудовую жизнь, стрем­ление все увидеть, все перечувствовать, все познать. И я радостно шел навстречу этой тяге. С пастухами-оленево­дами пас и охранял от волков оленьи стада в горах Нор­вегии. Ходил звериными тропами за охотниками в лесах Коми. Искал золото со старателями в горнотаежных деб­рях Сибири.

Когда накопился большой опыт и была четко осознана ценность трудовых путешествий, захотелось приобщить к ним и других, в большинстве случаев не подозревающих, какое жизненное богатство находится рядом с ними.

И вот, работая преподавателем, каждый год отправлялся в дальнее плавание по рекам, озерам и морям, но уже с группами молодежи, жадно рвущейся к новому, свежему, к трудностям и к знанию. Многие затем продол­жают сами путешествовать в отпускное время и в свою очередь привлекают к путешествиям еще не знакомых с ними.

Верится, что недалеко время, когда в летние отпуска советские реки и озера будут пестреть парусами лодочек путешествующей учащейся и рабочей молодежи, когда вечерами после веселого трудового дня будут в синем сум­раке сиять ряды огней ночующих на берегах путешествен­ников, и осенние и зимние вечера в школах будут в извест­ной доле «вечерами юных пионеров и комсомольцев-путешественников».

 

 

Глава 1.

С молодежью навстречу бурунам и ветрам

 

1. Навстречу Волге

 

Применить свой опыт к организации экскурсий уча­щейся молодежи мне удалось в Волоколамском педаго­гическом  техникуме  (Московской  области).

В виде первого опыта я задумал провести путешествие в лодках по своему краю — по Верхней Волге и озеру Се­лигер — с небольшой группой учащихся второго курса. Намеченный и точно выполненный маршрут был таков: из Волоколамска в поезде до Ржева. Из Ржева, в заранее при­готовленных пяти лодках, вверх по Волге до впадения в нее р. Селижаровки (около ста пятидесяти километров), войти в Селижаровку, по Селижаровке подняться до озера Селигер. По Селигеру проплыть до северо-западной его оконечности и пешком пройти к истокам Волги, а затем — в обратный путь — по озеру, по Волге мимо г. Калинина, по р. Шоше и, наконец, по р. Ламе до с. Ивановского, где тогда   был  расположен педагогический техникум. Начало экскурсии 7 августа, конец — 20 сентября.

Когда содержание и план экскурсии были достаточно обдуманы, я начал выбирать подходящий момент для пе­реговоров с учащимися. И вот в один из первых весенних дней, когда ярко заголубело небо, крепко пригрело солн­це, метнув по классным столам и стенам золотые полосы, когда за окнами весело сыпались с крыш сверкающие кап­ли от тающего снега и сосулек и когда у всех на душе было празднично и хотелось чего-то праздничного, тогда за 10 минут до окончания урока географии, закончив проработку темы, я сказал:

— Товарищи, предлагаю тем из вас, кого влекут к себе путешествия, сорганизовать и провести во время от­пуска путешествие на лодках по Верхней Волге и озеру Селигер. Есть желающие?

На мгновенье водворилась полнейшая тишина. Тридцать лиц как будто окаменели, обернувшись ко мне, как подсолнухи в поле к солнцу, и тридцать пар глаз, словно сверкающие в морозную ночь звезды, напряженно скрести­ли свои лучи на моем лице. Что-то новое, небывалое вор­валось в классную учебу, и коллектив учащихся не схва­тывал это новое во всей конкретности, но схватил радост­ную суть и сразу вдруг ожил в тревожном беспокойстве — как бы не упустить этой чудесной сути!

И тридцать рук протянулись в мою сторону, и тридцать голосов, всяк по-своему, заговорили о непременном участии в путешествии.

Впоследствии в общем дневнике путешествия один из учащихся записал: «Дикая радость овладела нами, когда преподаватель С. предложил нам путешествие в лодке по Верхней Волге...»

И в тот момент я ясно почувствовал поднятую мною радость ожидания, озаренную золотым весенним днем, и, сознавая свою ответственность за эти чувства весеннего ожидания, предупредил, что участникам экскурсии потре­буется много поработать, чтобы добыть средства для путе­шествия, что и самое путешествие будет трудным и даже очень трудным.

Далее, само собою, произошел отбор: часть должна была помогать родным в полевых работах, часть получила зачеты на осень, часть была задержана врачом по состоя­нию здоровья; отобралась группа в четырнадцать человек, в том числе  я в качестве руководителя и мой сын восьми с половиной лет.

Началась кропотливая, будничная, требовавшая боль­шой выдержки и терпения работа по организации экс­курсии и по добыванию материальных средств.

В осуществлении задуманного путешествия главное — крепкое желание и неотступающая настойчивость. Как раз эти качества и проявили ребята. Мокрые от пота они рыли землю на стройке техникума, возились в мокрой глине на соседнем кирпичном заводе, работали по статистике, ста­вили спектакли. Сколотили по 15 рублей на человека и, вместе с некоторой помощью от техникума, Уоно и Моно, обеспечили себе путешествие.

 

***

 

Настал день отъезда — 7 августа 1923 г. Уже недели две погода стояла отвратительная — без конца лил дождь из серых туч, и шумел холодный и порывистый ветер.

—  Эх-хе-хе...— иронически усмехнулся в бороду почтен­ный техникумский завхоз, когда пришли к нему просить лошадь свезти вещи на вокзал. — В такую погоду да путешествовать в лодке? Ручаюсь, через день вернетесь.

Сжалось сердце у ребят от этого зловещего предска­зания, глянули на серую мглу кругом, помолчали...

— Нет, не вернемся!

И зашагали по невылазной грязи к станции. Шутят, подтрунивают друг над другом, прячутся в воротники от хлесткого дождя, и чуется, где-то глубоко дрожит сомне­ние: куда мы идем?

 

***

 

У Ржевского моста через Волгу, у самой воды, экскур­санты укладывают вещи в пять лодочек. Лодочки малень­кие, едва тронешь — зыблются и вертятся, как живые.  Ребята же никогда на приличной реке не были, весла в руках не держали.

—  Как поплывем? — молчаливо спрашивают их лица. Сторож у моста щупает лодки, пренебрежительно тол­кает их ногой.

—  Я и говорю: это разве лодки? Скорлупки! А тем более вы люди непривычные, будете кувыркаться из них в воду.

На мосту столпились прохожие; смотря вниз с высоты своего величия, посмеиваются.

Каркают люди, каркает хмурое небо. Немного взволно­вался и я: а что если это предприятие непосильно для ре­бят? Не придется ли, в самом деле, вернуться через несколько дней с большим конфузом?

Приступили к размещению по лодкам в порядке содру­жества, и в результате три наши девицы остались одни в лодке. Пришлось перейти на принцип равномерного распределения сил.

Путь лежал к верховьям реки, против течения. Решили подниматься бечевой. Бурлаки набросили на себя лямки, рулевые уселись на кормах, взяли в руки весла.

Забултыхала вода под веслами неопытных гребцов, зарыскали лодки без нужды вправо-влево, а криков и ко­манды было столько, сколько не бывает на тонущем суд­не. Я начал учить ребят приемам ведения лодки.

Через несколько дней отчаянных усилий лодки были приведены в повиновение. Они плыли вперед одна за дру­гой настоящими паиньками. Погода же была...

—  Бррр.. — пробормотал бы кто-нибудь другой, содро­гаясь от холода.

—  Хорошая погода! — неслось  со  всех  концов нашей флотилии.

Еще бы не хороша! Ветер бьет в лицо, срывает шапки, тащит за полы назад. Вода сверху, снизу, с кустов, вода несется навстречу и звенит каскадами брызг из-под лодок.

 

***

 

Низко бегут облака. Дождь то моросит, то льет лив­нем, покрывая пузырями быстро текущую реку. Лодки вытянулись в длинную цепь. На кормах сидят рулевые, тщетно стараясь укрыться за поднятыми воротниками кур­ток и шинелей. По берегу идут «бурлаки» — босые, насквозь промокшие, морщась от боли в ногах на каменистых ко­сах, увязая в тине заливов, принимая дополнительный холодный душ в береговых ивовых зарослях. Бурлакам теплее,  и  они еще  шутят, рулевые окоченели и ворчат.

Вот бурлаку Левашову путь перегородил глубокий рукав. Несколько мгновений он топчется нерешительно на месте, но затем бросается, как есть, в воду и, не вы­пуская бечевы, переплывает быстрый поток. Фыркая и отряхиваясь от воды, вы­ходит Левашев на берег и под крики «браво» опять мерно шагает по крутому берегу, снопы брызг начи­нают вылетать из-под носа его лодки.

На воде начинают появ­ляться клочки пены — первые вестники порога. За ними до слуха доносятся шум и ворчание несущейся по камням воды. Через несколько пово­ротов перед глазами развертывается грозный, суровый порог. Бурлаки сосредоточенно осматривают бечеву, испы­тующим взором окидывают реку, отыскивая указывающую фарватер «струю», и начинают осторожно тянуть лодки.

Вошли в порог. Вода бешено мчится мимо лодок. Стру­нами гудят бечевы. Бурлаки во всю мочь налегают вперед, с величайшим трудом отвоевывая каждый шаг. Рулевые — олицетворение обостренного внимания и крайней сосредо­точенности: во что бы то ни стало надо лодку удержать параллельно струе — стоит лодке составить со струей са­мый ничтожный угол, и тогда никакие усилия не спасут положения — лодку повернет поперек и понесет щепкой по порогу.

Вдруг бечева задней лодки не выдерживает, рвется. Бурлак летит кувырком вперед, лодка же стремительно несется по бурунам назад. Но передние не  могут остано­вить свой ход: сочувственно глянув одним глазом на скрывающуюся позади лодку и несущегося за ней бурлака, они продолжают отвоевывать у порога метры.

По берегу раскинулась деревушка. Из мокрой избенки выходит старушка. Зябко кутаясь в платок, смотрит она с изумлением на невиданное зрелище. Мокрая и бедная одежда и босые ноги на острых камнях вызывают в ней жалость к ребятам, и старушка начинает уговаривать их остановиться, зайти к  ней в избу обогреться и попить чайку.

— Спасибо, бабушка, мы спешим.

— Да что вы, право, такой холод! Разве можно? Идите!

Но ребята помнят одно — на Селигер! И флотилия уп­лывает. Сквозь туманную сеть дождя долго еще виднеется на берегу одинокая фигура доброй старушки, глядящей вслед уходящей флотилии. Делаем последние усилия, и лодки выходят из порога.

Через полчаса подходит задняя лодка. Делятся впе­чатлениями, подшучивают друг над другом.

Всего было пройдено тридцать пять порогов, и после каждого порога нарастали упругость мускулов, четкость взгляда и вера в себя.

К вечеру, где-нибудь неподалеку от сенного сарая, флотилия приваливает на ночлег. Живо разводится трес­кучий жаркий костер, завариваются пшенная каша и чай. А пока все сушат, подставляя по очереди к огню, мокрую одежду.

После чая и каши разогреваются, пуще веселеют, заво­дят песни и в заключение зарываются спать в сено. Только дежурные остаются при лодках у огонька. Они устраивают из парусов завесу от дождя и придвигаются к уют­ному свету и теплу костра, чутко прислушиваются к крикам сов, к гулу камней, перекатываемых по дну рекой, к неясным и странным звукам ночи.

Девушки во время движения шли большею частью бере­гом, собирая в лесах ягоды и грибы, служившие серьез­ным подспорьем в питании. Проходя полянами, на которых работал народ, девушки завязывали с работницами беседы и потом заносили в книжки все, что давало материал для суждения об экономическом и культурном уровне населе­ния. На р. Селижаровке флотилия вошла в лесные мас­сивы, через новгородские леса связывающиеся с север­ной тайгой.

Как-то раз плывшие в лодках забыли своевременно пе­рекликаться с собирательницами грибов. Когда спохвати­лись, то ответа не получили. Перепугались. Накануне, собирая в деревне материалы по лесным промыслам, ребята узнали от крестьян о громадности леса, о часто встре­чающихся трясинах с бездонными окнами, об обилии мед­ведей и других зверей в лесах. Собрались, посоветова­лись, оставили одного у лодок и цепью пошли в лес на поиски, наполняя лес раскатистыми многоголосыми кри­ками. Девушек нашли и радостно вернулись к лодкам. Этот случай дал молодым путешественникам живо и ярко почувствовать, что собою представляют северные леса нашей республики. Здесь же экскурсанты наблюдали все ста­дии развития селений из одиноких лесных починков.

Конечной целью было озеро Селигер, и ради него ра­достно брали пороги, мели, быстрины, издевались над дож­дями и холодными ветрами, носили никогда не просыхавшую одежду. Отсюда понятно то волнение, которое сильнее и сильнее овладевало экскурсантами по мере того, как р. Селижаровка постепенно переходила в тихий и узкий залив озера. В радостном ожидании огибаем несколько мысов, и вдруг перед восхищенными взорами исследователей открывается широкая гладь большого озерного залива, окаймленного у далеких берегов зеленой каймой вековых лесов. Солнце, наконец, засияло на очистившемся небе, осветило и пригрело путешественников, и по флоти­лии разлилось радостное и праздничное настроение. Гро­мовое «ура» невольно вырвалось из всех грудей, знаменуя достижение намеченной цели, победу человека над суро­вой стихией. Ребята чувствовали себя героями, лица сияли, отовсюду несся смех. Когда же флотилия обогнула послед­ний мыс и неожиданно очутилась перед ширью главного озера, когда в лицо всем задул свежий и влажный ветер и могучие валы стали подкидывать экскурсантские лод­чонки — восторгу не было границ. Ребята, вероятно, пере­живали нечто близкое к тому, что испытывал Магеллан, когда из узкого пролива увидал дотоле невиданный океан. Думается, что когда экскурсанты станут учителями, то, рассказывая о великих путешествиях своим ученикам, они, наверно, сумеют увлечь их и воодушевить примером иссле­довательского героизма.

Десять дней провели экскурсанты на озере, плывя вдоль его берегов, изучая озеро и его население, особенно быт и промыслы рыбаков, записывая, рисуя, фотографируя. Сходили пешком к истоку Волги, осматривали морены, ва­лунные поля, подсечное хозяйство.

Двинулись в обратный путь. Задул влажный попутный ветерок, всколыхнул озеро, заходили по нему волны с пенистыми верхушками, и лодки зацвели парусами.

— Эй, рулевые, не зевай, держать крепче руль!

Бегут лодки по озеру, оставляя позади шипучий след, раскалывая волны на двое, лелея суровых путешественни­ков, вознаграждая их за все прошлое.

 

***

 

Все дремлет в голубом лунном сиянии. На берегу дикого лесистого островка меж темных сосен колеблется алый свет огонька. Около него задумалась девушка, забыв про спящих кругом ребят и про неподвижные лодки у воды. В руках у нее тетрадка и карандаш. Но вот девушка стря­хивает с себя овладевшие ею думы и осматривается кругом. С высоты неба загляделись в темное зеркало озера месяц и звезды. С сухим потрескиванием горят смолистые ветки, сонный ветерок шепчется в камышах.

Девушке хочется выразить в словах дневника свои чув­ства, но слов таких же прекрасных, как эта ночь, не нахо­дится. Девушка наклоняется к тетрадке и записывает лишь две мысли:

«Кто  хоть раз  попробовал такой  жизни, тот  навсегда сохранит в себе стремление к ней.

Не хочется идти будить смену, жаль прерывать сказку, такую редкую и чудесную».

 

***

 

С попутным ветром и быстрым течением лодки птицами неслись назад. Ветер крепчал с каждым днем. В Калинин экскурсанты влетели настоящим ураганом — надо удивлять­ся, как не разорвало паруса и не опрокинуло лодки. Стали у громадной текстильной фабрики «Пролетарка».

Осмотр этой фабрики-колосса произвел на путешест­венников неизгладимое впечатление — ведь подавляющее большинство из них никуда не выезжало из пределов свое­го земледельческого района.

Для  характеристики этого впечатления привожу несколько отрывков из общего путевого журнала. 

«... Торопливо вкатываемся в корпус, поднимаемся по какой-то чугунной лестнице и... грохот, гудение, гул адский. В ушах звенит длительным стонущим звоном.

В глазах зарябило. Закружилась оглушенная голова. Бесконечное множество белых крутящихся катушек, гу­дение несущихся бесчисленных приводных ремней. До боли резкий и частый стук, треск стальных частей машин.

Переходим из одного подавляющего своею громадно­стью отделения в другое, еще более громадное, еще сильнее грохочущее, с еще более жаркой и сырой атмосферой. Взбираемся по бесконечным лестницам с этажа на этаж».

Не менее захватывающей была картина возвращения рабочих с обеда.

«...Свисток. И появляются фигуры возвращающихся к станкам рабочих. Одна, другая, третья... идут, идут, идут... неторопливым шагом, с недоумением глядя в наши побу­ревшие на ветре лица. Словно зачарованный бесконечно смотрю, не двинувшись, не шевельнув головой, в эти лица того Великого, кому имя — Пролетариат, который завоюет весь мир, который так пламенно воспет десятками и сот­нями талантливых пролетарских поэтов».

Снова осмотр. «...Улыбающийся, сангвинически подвиж­ной служащий конторы охотно и любезно ведет нас по бесчисленным помещениям: опальная, отбельная, чесально-стригальная, красильная, печатная и т. д. Позабывши усталость, жадными глазами-всматриваемся во всякую ме­лочь этого интереснейшего производства. Как дети, впи­ваемся слухом в каждое слово нашего руководителя. И громадные машины уже не давят растерянный и детски беспомощный мозг, а неодолимо гипнотизируют и влекут к себе. Со вздохом сожаления распрощавшись с руково­дителем, покидаем фабрику и выходим на улицу.

Разбитые, утомленные массой никогда еще не испы­танных ощущений, лениво бредем к своей далекой при­стани в сладкой мечте о хорошем ужине. И долго, дол­го, целый день, преследует каждого из нас привязчивый запах красильного отделения».

Всем хотелось остаться около фабрики еще дня на два, присмотреться к быту рабочих, побывать в их организациях, уловить размах их общественной жизни, но выразительная пустота кассы властно заставляла спешить с воз­вращением домой.

В таких настроениях подошли к устью р. Шоши, в ко­торую теперь должны были свернуть. Расставание с Волгой было отмечено в журналах статьями и стихотворениями, дававшими оценку пережитого и приобретенного.

Волга щедро развернула перед экскурсантами богатства своей природы и человеческого труда и всколыхнула со­кровенные глубины их психики. Наиболее четко выступили переживания эстетического характера. Ребята сумели понять своеобразную красоту нашей северной природы.

...полюбил  я  обрывы  высокие,

И зеленой долины ковер,

Твои плесы, прямые, глубокие,

Челноки и зеркальный простор.

 

На прощанье автор подчеркивает ценность вынесенных впечатлений как некой опоры в трудные минуты жизни:

 

...Я прощаюсь сегодня с тобою.

И я вспомню, наверно, не раз,

За учебником сидя зимою,

Чем дарила ты; осенью нас.

 

На Шоше опять взялись за бечеву, весла и шесты. После двухдневного плавания свернули в приток Шоши — Ламу. Первый день воды было достаточно, но потом русло речки сузилось и то и дело перегораживалось мелями. Плавание становилось трудным и беспокойным.

Силы между тем убывали. У одного появились чирьи, у другого болела от усталости рука, у третьего от напряжен­ного стояния в лодке одеревенели ноги, четвертый лежал в жару, пятый скакал на одной ноге, так как вторая была ранена и опухла, другие просто устали и изголодались. Не помогала и брюква прибрежных огородов, с грохотом сыпавшаяся на днища лодок. Лица были хмуры, слова выцеживались скупо. Среди ребят шли какие-то пере­говоры.

Донельзя усталые подошли к громадной Ошейкинской плотине и стали около нее.

—  Ну, товарищи, тащим лодки наверх!

— Не потащим, дальше не поплывем. Руководителю удается убедить, что при всяком решении лодки должны быть подняты на верхний пруд. Перетащили. Собрались у лодок. Руководитель предлагает вопрос под­вергнуть обсуждению.

—  Нечего и обсуждать! Лодки оставим здесь до санного пути, а сами до техникума пешком.

—  Мотивы?

— Цель экскурсии выполнена. Все интересное пройдено. Сухим путем до техникума  осталось двадцать  километров, река же вьется так, что водным путем наберется не менее шестидесяти, а то и восемьдесят километров. На реке во­семь мельничных плотин и много мелей, по которым при­дется тащить лодки руками. Этот путь выделяется лишь в одном отношении — он крайне труден. Что мы увидим но­вого?.....Не поплывем!

Руководитель начал возражать.

— Цель не достигнута, так как план не выполнен. По плану мы должны закончить плавание в парке техникума. Так было решено нами же при выработке маршрута. Целей же у нас две — исследовательская и воспитательная. Если первая достигнута (хотя я с этим не согласен), то вторая далеко нет. Мы обнаружим мягкотелость, если откажемся от выполнения плана до конца, если не причалим в парке. Столько претерпев, отступить у самого порога? Итак — плывем!

Молчание и отсутствие движения.

—  Хорошо! В таком случае выгружайте свои и казен­ные вещи и снесите их, до прихода подводы из техникума, в школу, — вот вам записка к учителю. Затем вместе пере­тащим четыре лодки во двор школы, — пусть там лежат до санного пути. На пятой же лодке я отправлюсь дальше по Ламе один с восьмилетним сыном и во что бы то ни стало доберусь до техникума. Итак, выгружаем.

Снова молчание и отсутствие движения.

—  Я плыву дальше,— пробурчал С. и сел на свое место.

—  Я тоже плыву, — отчеканил М. и заскакал на здоро­вой ноге к своей лодке, стараясь не бередить раненой ноги.

—  И я плыву, — прохрипел простуженный Л.

Новоселова не стоило и спрашивать. Несмотря на все мытарства, он неизменно выражал свое неудовольствие по поводу приближающегося конца путешествия. Один за другим ребята заявили о желании плыть дальше, даже де­вушки, и только двое остались при своем решении и от­правились в техникум пешком.

Тогда руководитель достал у знакомого учителя про­визии, и путешественники в этот день поужинали, как ни­когда.

На другой день флотилия опять весело плыла вверх по Ламе, оглашая берега смехом и песнями; жалели двух товарищей, лишивших себя удовольствия пройти намеченный путь до конца, и с удвоенной энергией вели лодки вперед, проворно втаскивая их на дамбы и плотины и кое-где да­леко волоча по высохшему руслу. На остановках по-прежнему производились исследовательские  работы.

Радостное волнение охватило ребят, когда на четвер­тый день вдали показался лесистый бугор техникума с белеющим на его фоне зданием. Лодки почти прыгали че­рез препятствия, и к вечеру вся флотилия кильватерным строем подошла к берегу в парке техникума, приветствуемая остававшимися в усадьбе товарищами.

Путешественники прибыли как раз к ужину, и их появ­ление в столовой вызвало бурную овацию и «гром аплоди­сментов».

 

***

 

Так закончилось первое дальнее путешествие в лодках.

Что получили участники его? Формулировать их приоб­ретения можно следующим образом.

Во-первых, были получены конкретные знания геогра­фического характера, значительно расширившие умствен­ный горизонт ребят.

Во-вторых, был отлично проработан урок коллективной жизни, так как экскурсанты жили коммуной, тесно спаян­ной общими интересами, общими переживаниями и общей материальной базой (единая касса).

В-третьих, был произведен закал характеров. Во мно­гих случаях напряжение физических и нравственных сил достигало крайней степени. Два раза выполнение плана го­тово было сорваться, и если этого не случилось, то лишь потому, что в возникавшей борьбе коллектив находил пра­вильное решение и преодолевал затруднения. После испытаний этого рода стало меньше шансов и недооценить и переоценить себя, т. е. стать неудачниками.

В-четвертых, величественная природа вызвала порывы к художественному творчеству, вылившиеся в ряде стихо­творений и статей, проникнутых сильным чувством любви к природе и пониманием ее красоты.

Наконец, географический класс техникума обогатился целой серией отличных пособий-трудов экскурсантов в форме отчетов, дневников, фотографий, эскизов с натуры, геологических коллекций, карт, диаграмм и графиков.

Но это был первый опыт длительного коллективного учебно-воспитательного путешествия в лодке. Поэтому в нем было много серьезных недочетов: недостаточная развернутость образовательной работы, слабая организация художественного творчества ребят, слабая связь с населе­нием, с его трудовой деятельностью и с его общественными организациями. Может быть, сократив маршрут, облегчив его, выбрав движение по течению, можно было бы умень­шить количество недочетов, но в таком случае ребята не достигли бы того освоения лодки и того знания реки, которые они получили и которые дали им широкие возмож­ности построения маршрутов в будущем, потому что в совершенстве освоить технику ведения лодки можно, только поднимая ее против течения.

Так закончилось первое дальнее путешествие в лодках.

Что получили участники его? Формулировать их приобретения можно следующим образом.

Во-первых, были получены конкретные знания географического характера, значительно расширившие умственный горизонт ребят.

Во-вторых, был отлично проработан урок коллективной жизни, так как экскурсанты жили коммуной, тесно спаянной общими интересами, общими переживаниями и общей материальной базой (единая касса).

В-третьих, был произведен закал характеров. Во многих случаях напряжение физических и нравственных сил достигало крайней степени. Два раза выполнение плана готово было сорваться, и если этого не случилось, то лишь потому, что в возникавшей борьбе коллектив находил правильное решение и преодолевал затруднения. После испытаний этого рода стало меньше шансов и недооценить, и переоценить себя, т. е. стать неудачниками.

В-четвертых, величественная природа вызвала порывы к художественному творчеству, вылившиеся в ряде стихотворений и статей, проникнутых сильным чувством любви к природе и пониманием ее красоты.

Наконец, географический класс техникума обогатился целой серией отличных пособий-трудов экскурсантов в форме отчетов, дневников, фотографий, эскизов с натуры, геологических коллекций, карт, диаграмм и графиков.

Но это был первый опыт длительного коллективного учебно-воспитательного путешествия в лодке. Поэтому в нем было много серьезных недочетов: недостаточная развернутость образовательной работы, слабая организация художественного творчества ребят, слабая связь с населением, с его трудовой деятельностью и с его общественными организациями. Может быть, сократив маршрут, облегчив его, выбрав движение по течению, можно было бы уменьшить количество недочетов, но в таком случае ребята не достигли бы того освоения лодки и того знания реки, которые они получили и которые дали им широкие возможности построения маршрутов в будущем, потому что в совершенстве освоить технику ведения лодки можно, только поднимая ее против течения.

 

2. С тихим Доном

 

Рассказы участников селигерской экскурсии разбудили в товарищах горячее стремление к путешествиям. Еще зимою начали образовываться самостоятельные экскурсионные группы, в разработке планов которых я принимал непосредственное участие. В результате в течение каникул было проведено шесть самодеятельных дальних экскурсий и одна плановая, проводившаяся как часть учебного плана, на Дон и Азовское море.

Состав, маршрут и подготовка.

Разговоры о новой плановой лодочной экскурсии начались тоже задолго до весны. Побывавшие на озере Селигер то и дело заговаривали с бывшим своим руководителем о перспективах на лето, но последнему приходилось быть очень сдержанным в построении этих перспектив вследствие неопределенности финансовой стороны дела, пока, наконец, совет техникума не постановил обратить на расходы по экскурсиям ту пайковую экономию, которая получалась благодаря месячным отпускам учащихся.

Хотя этот источник финансирования экскурсии не был очень надежен, все же после этого постановления экскурсионное дело сразу ожило, и началась первая организационная работа.

В первую голову надо было набрать ядро будущего состава, исходя из которого и опираясь на которое руководитель мог бы скомплектовать экскурсионную группу и начать с нею подготовительную работу.

Такое ядро уже имелось в лице двух-трех участников селигерской экскурсии, выделившихся из среды товарищей интересом к экскурсионной работе и стойкостью в перенесении невзгод экспедиционной жизни. Советуясь с этой группою, руководитель подобрал состав экскурсантов.

К моменту отъезда в составе экскурсии было шестнадцать человек, в том числе руководитель, его сын – ученик опытной школы – девяти с половиной лет, бывший и в селигерской экскурсии, двенадцать учащихся техникума: десять юношей и две девушки, один юноша, окончивший техникум, и один, окончивший школу второй ступени.

Молодежь была в возрасте от семнадцати до двадцати с небольшим лет.

Половина состава – восемь человек – в прошлом году побывала на озере Селигер.

Когда состав группы более или менее определился, было приступлено к выработке маршрута. Сначала намечали путь по Волге и Каспийскому морю, но потом, в связи с появлением эпидемических заболеваний на Волге, маршрут был передвинут к западу, и решено было плыть по Дону, по Азовскому и Черному морям к Кавказу. Таким образом, намечались три основные темы: степь с рекою, море и горы. Однако последняя тема вследствие недостатка времени в процессе экскурсирования была выключена: для экскурсии были отведены два месяца.

Подготовительные работы шли в разных направлениях. Прежде всего, надо было позаботиться о средствах. После некоторых хлопот удалось получить вперед деньги на пайки учащихся за следующий месяц. Так как все учащиеся, за ничтожным исключением, уходят на время отпуска домой, то освобождается почти полный месячный паек госснабженцев. Стоимость его и была обращена учреждением на финансирование экскурсий старших групп с тем, чтобы младшие группы, жертвующие свой паек для старших, в свое время получили такую же жертву.

Этот источник дал на каждого экскурсанта по двадцать два рубля.

Вторым источником получения средств был ОНО (Отдел народного образования), отпустивший на лодочную экскурсию сто пятьдесят рублей.

Наконец, третьим источником явились частные заработки экскурсантов, главным образом, на работах исполкома по статистике. Этим путем было получено на каждого по пятнадцать-двадцать рублей.

В итоге на шестнадцать человек составилась сумма в восемьсот рублей, т. е. по пятидесяти рублей на человека. Из этой суммы к моменту отъезда было израсходовано около четырехсот рублей и столько же осталось на проезд по железной дороге туда и обратно, на питание и другие текущие расходы. Еще до отъезда четыреста рублей были израсходованы на покупку лодок, фотографических и рисовальных принадлежностей, охотничьих припасов и на другие предметы экскурсионного снаряжения.

Лодки были куплены заблаговременно руководителем и двумя учащимися, ездившими для этой цели в г. Калач на Дону. После покупки руководитель вернулся обратно за остальною группой, двое же учащихся остались в Калаче устраивать лодки согласно экскурсионным требованиям. Одновременно с этим выбранный экскурсантами завхоз хлопотал относительно оборудования экскурсии разными хозяйственными и другими вещами. Доставали посуду, столярные инструменты, брезенты и т. п.

Руководителю пришлось очень много времени отдать хлопотам в Москве. Здесь надо было добыть льготные проезды по железной дороге, для чего требовалось пройти ряд инстанций. Но полученные литеры оказались действительными лишь до 1 сентября; пришлось хлопотать в Наркомпути о продлении срока их годности.

За получением исследовательского оборудования руководитель обратился в Госманапо (Государственные мастерские наглядных пособий), откуда были получены отличное ружье, посуда для зоологических коллекций и ряд других вещей экскурсионного оборудования. Вещи давались во временное пользование с условием уплаты за таковые сырым материалом для госманаповских мастерских. Некоторые приборы были получены во временное пользование и от других организаций.

Параллельно с хозяйственной подготовкой производилась и учебная подготовка. Распределялись темы, читалась литература по географии соответствующих районов, штудировались руководства по коллекционированию, делались всевозможные выписки.

На общих собраниях был выработан устав, определявший общую структуру группы и взаимоотношения в ее пределах.

Устав экскурсии Волоколамского техникума имени КИМ на Дон, Азовское и Черное моря.

§ 1. Целью экскурсии является самообразование и самовоспитание участников экскурсии и собирание материалов для географического класса.

§ 2. Маршрут экскурсии: Волоколамск – Калач – Ростов на Дону – Керчь – Новороссийск – Москва – Волоколамск.

§ 3. Административно-хозяйственный и исследовательский аппарат:  

секретарь-журналист, руководитель, помощник руководителя (завхоз), боцманы, эконом, санитар.

§ 4. Права и обязанности.

а) Руководитель. Во главе экскурсии стоит руководитель, на обязанности которого лежит общее руководство экскурсией. Руководитель отвечает за ход экскурсии, а потому распоряжения руководителя обязательны для всех членов экскурсии. В случае несогласия с распоряжением руководителя несогласный, не приостанавливая выполнения распоряжения, может вынести вопрос на обсуждение общего собрания экскурсантов, обжаловать распоряжение заведующему техникумом или выйти из состава экскурсии, если его уход не грозит серьезным расстройством течению экскурсии. В случае расхождения мнений руководителя и общего собрания в силе остается решение руководителя.

б) Руководитель имеет право отослать обратно того из членов экскурсии, кто, по мнению руководителя, будет вредно влиять на ход жизни и работ экскурсии. Отсылаемому предоставляются средства на питание в дороге и на железнодорожный билет. На тех же основаниях снабжаются средствами отъезжающие по своему желанию, за исключением случая, если причиною отъезда является болезнь: в последнем случае возвращается полный пай за вычетом издержек.

в) По окончании экскурсии руководитель представляет письменный отчет о приходе – расходе сумм общему собранию экскурсантов.

г) Помощник руководителя (завхоз). Экскурсанты выбирают из своей среды помощника руководителя по административно-хозяйственной части, распоряжения которого выполняются беспрекословно. Несогласный с распоряжением может, не приостанавливая его выполнения, обжаловать распоряжение руководителю экскурсии.

д) Эконом выбирается из среды экскурсантов. В ведении его находится питание экскурсии, провиант и принадлежности кухни.

е) Санитар заботится об общем санитарном состоянии экскурсантов, ухаживает за больными и заведует аптекой.

ж) Каждой лодкой выбирается из своей среды боцман, распоряжения которого выполняются экипажем лодки беспрекословно.

Примечание. Лица, указанные в пунктах «д», «е», «ж», находятся в подчинении помощника руководителя.

§ 5. В случае, если кто-либо из членов экскурсии, несущий те или иные обязанности, заявит о необходимости иметь помощника, то таковой избирается общим собранием.

§ 6. Административно-хозяйственный аппарат может быть переизбран каждые 1-е и 15-е число месяца. Руководитель избирается советом техникума на все время экскурсии.

§ 7. а) Каждый член экскурсии берет на себя выполнение определенного задания, выполняемого по плану, вырабатываемому совместно с руководителем.

б) Все материалы, собранные экскурсантами, поступают в собственность географического класса техникума с правом работавшего оставить себе копию своей работы и снять копии с работ других экскурсантов.

в) По возвращении из экскурсии участники должны обработать свои материалы по планам, вырабатываемым совместно с руководителем, и представить все работы последнему для занесения в инвентарь географического класса.

§ 8. Каждый участник экскурсии отвечает материально за те вещи, которые поступят в его ведение. В каждом случае степень ответственности устанавливается общим собранием.

§ 9. Участники экскурсии отчетливо представляют себе опасности, грозящие экскурсии в целом и каждому ее члену в отдельности, как-то: заражение малярией, солнечные удары, неожиданные бури в море, могущие привести флотилию к гибели, и тем не менее сознательно идут на риск ради тех достижений, которые ожидают участников экскурсии в случае ее удачи.

§ 10. Все положения этого устава принимаем и обязуемся выполнять их в полной мере.

 

Выработка устава сопровождалась оживленным обменом мнений, даже спорами, главным образом, вокруг вопроса относительно прав руководителя. При голосовании все же подавляющее большинство высказалось за предоставление руководителю широких полномочий, вплоть до отсылки домой членов экскурсии по решению руководителя.

Таков был характер подготовительных работ.

 

От Волоколамска до Калача

Наконец, все было готово. Вещи личного и  общего пользования были тщательно упакованы и безукоризненным штабелем лежали в географическом классе.

19 июля вещи были погружены на подводу, и группа двинулась в путь, полная ожидания и веселого воодушевления.

Почти все время экскурсанты с интересом следили из окна вагона за сменою ландшафта, оживленно делясь впечатлениями друг с другом. Кое-кто занялся чтением художественной литературы. Ее появление несколько встревожило руководителя – ведь подобное чтение в экспедиционной обстановке враждебно активности и гасит ее, между тем активность – душа экспедиции.

Однако в этот момент по этому поводу ничего не было сказано в надежде, что такого чтения во время работ не будет.

В Сталинграде ходили на Волгу, истоки которой половина экскурсантов посетила в прошлом году.

Волга не произвела ожидавшегося впечатления. Экскурсанты представляли ее себе шире, грандиознее. В таком преувеличенном представлении виноваты многие описания Волги, несколько злоупотребляющие выражениями для обозначения ее шири и простора.

В поезде на Ростов наблюдали степной мираж за желтой прожженной степью. Далеко, на горизонте, то и дело светлели широкие, как море, водные пространства.

Следы гражданской войны встречались повсюду – развалины строений, разбитые вагоны, брошенные лафеты и многое другое.

Через два часа по выходе из Сталинграда сошли на маленькой степной станции Кривомузгинской, откуда раньше действовала бойкая ветка на Калач. Но в эти годы ветка не работала, и Калач из большого торгового городка превратился в тихий и сонный городок.

Подвода была нанята за четыре рубля (восемнадцать километров), и в этот же день экскурсанты прибыли в Калач и расположились в школе, в довольно неуютной обстановке летнего ремонта.

Устроив окончательно лодки и закупив провизию, экскурсанты 26 июля утром разместились на трех лодках и отплыли от берега. Лодочная экскурсия началась.

 

Калач – Азовское море

«Тихий» Дон имеет далеко не тихое течение, и  лодки быстро скользили по реке, подгоняемые бодрой греблей. Любовались берегами с раскинувшимися по ним станицами, оживленно беседовали, делясь впечатлениями и мыслями, да пели хором народные и революционные песни, разливавшиеся по речной глади и по берегам.

В полдень устроили первый привал на обед, пообедали и снова поплыли дальше. Справа потянулись суровые, обожженные солнцем могучие бугры с лепящимися по их склонам хуторами и станицами, слева же все шире и шире разметывались бескрайние сверкающие песчаные косы.

Экскурсантские лодки то и дело спугивали с них огромные стаи птиц. Двое «зоологов» с трудом удерживались от того, чтобы не вскинуть ружье и не начать работу по собиранию зоологического материала: надо было ждать 1 сентября, разрешенного срока начала охоты.

Часов около шести вдали показался железнодорожный мост. Железнодорожные мосты охраняются специальными постами, и плавание под теми из мостов, которые находятся не в городах, допускается лишь по особым разрешениям.

Разрешение было предъявлено охране моста, флотилия прошла под мостом и поплыла дальше.

Пристали к какой-то песчаной отмели, кое-как разбили в темноте палатки и заснули, установив порядок ночных дежурств.

 

****

 

Утром отправились дальше.

Порядок дня установили такой.

В пять часов вставали, от пяти до шести завтракали. От шести до двенадцати плыли. От двенадцати до трех обедали и отдыхали. От трех до семи плыли и от семи до десяти устраивали ночлег, ужинали и беседовали. От десяти до пяти спали.

С утра поднялся сильный встречный ветер. Часам к десяти он достиг такой силы, что плыть становилось невозможно. Несмотря на отчаянные усилия гребцов и рулевых, лодки не продвигались вперед, и часто их начинало нести назад – против течения. Прибрежные пески и степь заволоклись мутной мглой поднявшейся пыли.

После безуспешных попыток продвигаться с помощью весел решили идти бечевой, как это ни казалось странным при плавании по течению реки. Отвязали от парусов все фалы и шкоты, связали их, надели лямки и зашагали по сыпучим пескам. Лодки быстро заскользили по пенившейся волнами реке.

К сожалению, бечевы были слишком коротки, с ними невозможно было обходить долгие мели, и это очень затрудняло тягу лодок.

К ночи ветер стих, но с утра снова задул с тою же силою. Тогда решили плыть ночью, днем стоять. Вечером отваливали в девять часов и приставали к берегу в половине шестого утра. Таким образом, удавалось в сутки проходить до пятидесяти километров.

Ночные плавания были и хороши, и плохи.

Плохи они были потому, что выбивали из нормы, создавали разбитость. Если днем было трудно справляться с ветром, то ночью было трудно справляться с тягой ко сну, если не всем, то некоторым. В темноте лодки нередко натыкались на мели, ориентироваться среди них в темноте было довольно трудно.

С другой стороны, эти ночные плавания были полны поэзии. Ночи были необычайно тихи. Ни малейшего ветерка, ни всплеска волны. Темно-синее небо и почти черная река сливались в одно сверкающее звездами бескрайное пространство, по которому, словно по воздуху, неслись экскурсантские лодки. Только могучий музыкальный звон бесчисленных степных сверчков, словно звон тысяч несмолкаемых серебряных колокольчиков, наполнял собою все кругом, да вырисовывавшиеся иногда смутные силуэты станичных садов напоминали о берегах и о степи.

За ночами разгорались дивные утра, розовые рассветы и алые восходы, свежие, сильные, вдохновляющие.

Радостные, как утро, приставали экскурсанты после ночного плавания к залитой ласковым утренним солнцем косе, весело готовили завтрак, купались, завтракали и отдыхали.

Когда через несколько дней дневной ветер ослабел, снова вернулись к дневному плаванию.

31 июля подплыли к знаменитой Цимлянской станице, красиво рассыпавшейся белыми и желтыми домиками по высокому берегу Дона. Из зелени виноградников стремились к небу высокие тополи. Кое-где белели отвесные скалы известняка.

Здесь все было ново, интересно. Днем жизнь в станице замирала. Дома стояли с плотно закрытыми ставнями, на улицах и во дворах не видно ни одного человека. Зато утром каждый день оживленный, живописный базар, дающий отличное представление о местном быте и о местных людях.

Руководитель сначала хотел здесь остановиться на несколько дней и начать работу по темам, но болотистый левый берег, на котором приходилось стоять, и рассказы цимлянцев о нижележащих поселениях побудили тронуться дальше. Кстати и ветер переменился, задул в спину. Поэтому на другой же день распустили паруса и резво помчались по мутноватым волнам Дона дальше.

Здесь впервые среди экскурсантов появились больные. Трое заболели дизентерией. Лечились касторкой, голодом и лежанием в лодке. Сильно похудели, ослабли, но о больнице или возвращении домой и слышать не хотели.

Поголодали, отлежались и понемногу выздоровели.

3 августа флотилия подошла к станице Константиновской, где и ночевали. На другой день опять с попутным ветром понеслись дальше, пока не подошли к хутору Старозолотовскому (на Дону хуторами называются значительные поселения, уступающие, однако, по размерам станицам).

Выбор места для длительной работы сделать было нелегко. Стоянки в таких больших станицах, как Цимлянская, Константиновская и т. п., являющихся, в сущности, городами, имеют то преимущество, что здесь много людей, от которых можно услышать много интересного и важного. Но зато здесь слишком шумно и беспокойно, а эти шум и беспокойство отвлекают внимание от работы и разбивают сосредоточенность. Вместе с тем жизнь здесь многообразнее и сложнее, и поэтому разбираться в ней бывает начинающему исследователю трудновато.

Эти соображения побудили руководителя стать на работу у хутора Старозолотовского, о расположении которого на правобережных буграх константиновцы метко сказали, что «хутор, как татарский аул в горах».

Экскурсанты стали у левого берега, на просторной и сухой косе острова, прямо против хутора. Позади косы разросся густой кустарник. За рукавом Дона на левом берегу тоже был кустарник, в котором удавалось набирать хвороста для приготовления пищи.

Лодки стояли, слегка подтащенные на берег. Неподалеку от них на песчаном берегу были разбиты две палатки, в которые и снесены были вещи с лодок.

Близ воды разводился костер и готовилась пища.

В кустах, на разных концах косы, были выкопаны ямы – отхожие места. Когда таким образом стоянка была к вечеру устроена, решено было с утра начинать работать.

Большинство работ производилось на другой стороне; там работали по изучению семейного и общественного быта, организаций, занятий населения. За селением – в садах и виноградниках, на бахчах, в степи ботаники собирали растения. В оврагах и по откосам высокого берега находили себе материал геологи. Рисовальщики и фотограф тоже работали в селении. Только зоологи начали работу на левом берегу, на озерцах заливного берега да по косам реки.

Чтобы не прерывать работы возвращением на обед, последний устраивали в восемь часов утра. Пообедав, брали с собою по куску хлеба, переправлялись с оставшимися у палаток дежурными на другую сторону и там работали уже до ужина, который устраивался немного ранее обыкновенного – часов в шесть вечера.

Работа велась с большим воодушевлением, особенно некоторыми. Кое-кто смущался перед началом, не знал, как приступить к делу. Здесь чувствовалась недостаточность предварительной теоретической и практической подготовки. У учащихся зимою не оставалось времени для солидной подготовки из-за обилия текущей учебной работы, да и руководитель должен был все время отдавать заботам о материальной стороне экскурсии. Таким образом, экскурсанты, работая, учились работать.

Место для работы оказалось выбранным очень удачно. Для всех было много материала.

Геологи занялись оврагами, которые у хутора достигли большого развития. Они длинны, сильно ветвятся, очень глубоки и образуют ряд глубоких и интересных ущелий. Здесь можно наблюдать все стадии роста оврагов – от первых рытвин до густо поросших кустарниками балок.

Покончив с оврагами, геологи тщательно исследовали интересный выход на берегу Дона песчаников и глинистых сланцев с прослойками каменного угля. От всех слоев были взяты крупные образцы.

Изучением растительности занялись двое. Один взял степь, другой – берега Дона и культурные растения. Оба работали с большим подъемом, игнорируя палящий зной степи, терпеливо выкапывая из земли растения с развитою корневой системой, уходящей иногда очень глубоко в землю, старательно засушивая каждое добытое растение и настойчиво добиваясь узнать его местное название. Вот отрывок из дневника ботаника Склянкина, дающий представление об этой работе.

«5 августа.

 

Вставать страшно не хочется, но время уже 6 часов и медлить нельзя.

Сейчас и то жарко, а что же будет днем?

Дело в том, что сегодня мне надо идти в степь работать по теме, а потому еще с вечера я решил встать как можно раньше, но проспал.

Солнце уже печет во всю. По сообщению метеоролога, температура сейчас 20°Ц, и, по его предположению, к обеду будет не менее тридцати.

Скорее закусываю, снаряжаюсь по-походному и отправляюсь за прибрежный кустарник. За этим кустарником начинается степь.

Идти очень хорошо... Погода сегодня замечательная. Небо голубое-голубое, и на этом нежно-голубом фоне вырисовывается бледно-огненное солнце. Эх, и замечательно сейчас в степи!

Кругом необозримая даль, подернутая синеватой дымкой, вдали виднеется блестящая лента Дона с золотистыми оттенками.

Утренняя степная тишина изредка нарушается криком диких уток, которые быстро пролетают и исчезают в далеких берегах.

На солнечном припеке, в траве, лежит уж, свернувшись кольцом. Зашипел, растянулся во всю длину, приподнял свою голову и быстро исчез в котловину. То и дело мелькают разноцветные ящерицы – серые, зеленые, с оригинальными узорами на спине. Трещат кузнечики, трещит под ногами сухая трава.

Все это создает чрезвычайно хорошее настроение.

В такую минуту забываешь про все, забываешь все трудности, которые пришлось пережить в пути. А в экскурсии такие минуты повторяются часто; потому-то и ценна экскурсия, что она воодушевляет человека, создает в нем желание работать и работать.

Несмотря на жару, усердно работаешь: лопатой выкапываешь растение с корнем. А корни у степных растений длинные. Их очень трудно вырывать, потому что они глубоко уходят в почву и при выдергивании довольно часто обрываются.

Зато с каким наслаждением прячешь в папку хорошо удавшийся экземпляр! Бредешь дальше.

Путь становится труднее. В босые ноги то и дело вонзаются мелкие колючки-якорцы, зной увеличивается.

С расстегнутым воротом бредешь по степи. Изредка встречаются неглубокие котловины, поросшие высокой травой.

В таких котловинах трава еще зеленая, зато на более высоких местах она уже успела выгореть и приобрести серую окраску. Этот год, по сравнению с прошлыми годами, представляет исключение.

В этом году с самой весны не было дождей, а поэтому трава почти вся выгорела.

В июле температура доходила до 45–50°.

Я не представляю себе, как можно в такую жару находиться в степи. Сейчас температура градусов 35, и то не знаешь, куда деваться.

Степь да степь кругом, и нет ни одного уголка, куда можно было бы спрятаться от солнца.

Поневоле вспоминаешь свои тенистые леса с мелкой зеленой травой. Хоть минуточку поваляться бы в лесной прохладе!

...Но – увы! Мечта остается мечтой, а действительность дает себя знать... солнце жарит во всю».

***

 

Зоологи с азартом добывали зоологический материал. В этой области работали трое. Двое были с ружьями, и целые дни бродили по озерам да по косам, отыскивая птиц и мелких млекопитающих.

Иногда они поднимались ночью и уходили на работу в темноте, чтобы подстеречь тушканчиков и застать птиц до полуденного зноя.

Третий взялся за собирание насекомых и пресмыкающихся. У него день проходил в погоне за бабочками, в ползании по пескам, в ловле ящериц и змей.

Среди населения работало четверо. Одна экскурсантка собирала материал по материальной культуре (жилище, одежда, пища и т. д.), другая занялась изучением  семейного быта, третий взялся за общественный быт и общественные организации, четвертый же кропотливо изучал занятия и промыслы казаков хутора.

Девушки сначала очень затруднялись, как начать работу, но затем под разными предлогами (преимущественно закупка какого-либо продукта – молока, хлеба) завели отличное знакомство с казачьей семьей. Они целые дни проводили в этой семье, слушая рассказы про местное житье-бытье, записывая их и деятельно помогая семье в ее работах, преимущественно в саду и на винограднике. Несколько раз девушки даже ночевали в доме своих новых знакомых.

Экскурсанты, видимо, вошли во вкус работы, и работа шла по всему фронту. Правда, были и исключения. Некоторых руководителю приходилось каждый день толкать на работу, вести на поводу, тщетно пытаясь пробудить деятельный интерес к исследовательской работе. У одних это была просто лень, другие по природе были вялы и инертны, может быть, в силу скрытой болезненности.

К ужину один за другим приходили экскурсанты на берег Дона и начинали кликать с того берега дежурных товарищей. Дежурные садились в лодки и перевозили усталых и голодных исследователей к стоянке, где уже дымился в котле ароматный суп, приветливо желтела отличная каша, зеленели сочные арбузы и желтели сладкие дыни.

За веселым ужином оживленно делились впечатлениями, рассказывали о работе, о встречах, о новых знакомых. Устанавливались планы работ следующего дня. Рассматривали друг у друга собранные материалы: кто хвалился интересными горными породами, кто – оригинальным растением, кто показывал  невиданную  птицу.  Другие читали отрывки записей, а иные приходили и с пустыми руками.

После ужина снова закипала работа. Ботаники перекладывали засушиваемые растения, зоологи снимали шкурки с убитых животных и намазывали их консервирующим составом, устраивали змей, ящериц, рыб и тарантулов в формалине. Нумеровались и упаковывались горные породы. Приводились в порядок беглые записи.

Когда же на западе догорал последний розовый луч и над Доном и его садами восходила луна, тогда ярче вспыхивал экскурсантский костер, кладя волнующиеся алые блики на загорелые лица и на белые полотнища шалашей. И, обступив костер тесным кольцом, пели экскурсанты песню за песней, пели от всей души, как поется после трудового дня, под ласковым небом южной ночи.

Напевшись вдоволь, молодежь садилась в лодки и каталась по залитой лунным светом реке, приставала к тому берегу и присоединялась к станичной молодежи, тоже коротавшей время на улице в песнях и танцах.

Так проходили день за днем в веселом труде.

Привожу еще два отрывка из дневников общественницы Плакуновой и рисовальщика Макеева.

«7 августа.

 

Вечереет. Солнце медленно, как бы нехотя, опускалось за степь. С Дона повеяло легким холодком. По дороге, окаймляющей правый берег Дона с пышными виноградниками и садами, идут казаки и казачки с мешками, корзинками, ведрами, наполненными фруктами, арбузами и дынями. Запряженные волами повозки, доверху наполненные арбузами и дынями, медленно тянулись к станице. Стемнело. В тихой темноте южной ночи утонуло все, что ласкало глаз, только сквозь плеск воды с того берега долетали заунывные мотивы казацких песен и приветливо мигали огоньки. Собралась и наша братва со степи, оврагов, бахчей, садов и огородов и в ожидании ужина расположилась у палатки поделиться впечатлениями дня. А песни все слышнее доносились до нашего лагеря.

– Ребята, хорошо бы сходить туда, – говорит кто-то из наших.

– Давайте после ужина махнем!

Все были согласны. После ужина сели в лодку и с песнями поплыли к станице. Приплыли, причалили лодку и с песней «Как родная меня мать провожала» ввалились на улицу Золотовки. Там нас встретила толпа молодежи. Им, верно, понравились живые комсомольские песни. Они стали просить, чтобы мы спели еще. Мы спели. Потом запели казаки. Их песни не отражали современности. В них мало слов, но, слушая заунывные мотивы, ясно представляешь картину далекой казацкой вольницы. Пропев несколько песен по очереди (то они, то мы), казаки протанцевали «казачка», и мы отправились к стоянке. Казаки проводили нас до лодки.

На этот раз мы не все пошли на стоянку, часть осталась ночевать в станице. За время пребывания на этой стоянке мы успели кое с кем познакомиться. Я и подруга пошли ночевать к Куприяновым, чтобы завтра рано встать и идти с ними молотить. Пришли в дом, еще пришло несколько человек казаков и казачек. Их очень интересовало, откуда мы, куда плывем и зачем. Расспрашивали, комсомольцы мы или нет.

Нам стали задавать вопросы, что делают в Москве власти, партия, комсомол; хорошо ли быть комсомольцами и т. д. Много пришлось говорить с ними на эту тему. Нa наши вопросы, как они проводят свободное время, они отвечали:

– А как же нам проводить? Поем, танцуем, ходим гулять в сады.

– А читаете что-нибудь?

– Да нам же нечего читать.

– Как нечего читать? Ведь ваш председатель выписывает газеты.

– Ну, так что же, но ведь мы сами-то читать не умеем. Да нам там не понять ничего.

– А хотели бы вы, чтобы вам кто-нибудь читал?

– Конечно, хочется, а то иногда наши гулянки и надоедают нам, да еще гармонии нет в нашей станице; без гармонии какое гулянье? Все танцы приходится трундычить (напевать мотивы танцев). Ну и надоедает.

– Так вы собрались бы, пошли к председателю, попросили, чтобы он научил вас читать газету, чтоб вам самим после разбираться.

В это время бабушка Марья принесла нам молока, тарелку груш и арбуз, мы поужинали и легли спать, чтобы утром молотить с гостеприимными хозяевами».

«8 августа.

 

После обеда, забрав всю свою амуницию: самодельный мольберт, этюдник, надев через плечо сумку с путевым  альбомом и карандашами, собираюсь на тот берег Дона для работы.

Несмотря на сильный ветер, стоит чертовская жара, которая не располагает ни к какой работе. Но делать нечего – надо отправляться. Садимся в лодку и переправляемся на другой берег. От ветра сильно разбушевался Дон. Большие волны с белой гривой, как гонимая кем-то стая длинных змей, шумят, шипят, переливаются и с какой-то злобой бьют о борт лодки, стараясь захлестнуть ее.

Некоторым из них это удается. Вылезаем на том берегу мокрые.

Сегодня у меня задача – набросать эскиз степи. Чтобы выйти в степь, надо подняться на крутой берег реки. Можно пройти через хутор, можно через виноградники. Решаю идти через хутор. По крутой тропинке, которая вьется, как змейка (в хуторе нет прямых улиц, дома поставлены там, где кому хочется), прохожу по нему. Все пусто. Как будто все кругом умерло. Не только людей – даже собак нигде не видать. Окна в хатах закрыты ставнями, чтобы жара снаружи не проникала туда. Вот поднимаюсь на самый верх горы. Здесь дома кончаются, и в степь уходит широкая пыльная дорога. По бокам ее стоят, как огромные бастионы крепости, скирды хлеба. По дороге попадаются казаки. Все они вежливо раскланиваются, хотя ничего не спрашивают. Пройдя половину дороги, уставленной скирдами, вижу, как из-за одной из них казак, запрягши верблюда во что-то вроде бороны, гоняет его на площадке по ржи. Это он молотит. Солнце жжет. Яркость его настолько велика, что все кажется каким-то однотонным. Все залито его лучами: рожь в стогах, сарайчики, люди, волы, одним словом, все в каком-то световом тумане. Выхожу в степь: далеко передо мною уходит она вдаль. Вся желтая, одноцветная, сухая, пыльная. Кругом тишина. Куда идти? Что рисовать? Эту выжженную степь? В стороне от меня, на расстоянии не более километра, а может двух – в степи трудно определить расстояние без привычки – стоит курган. Взгляд мой обращается на него. На фоне светлого неба он вырисовывается очень ярко. Он не желтый, как вся степь, на нем у подножья зелень, почти черная; такая же зелень раскинута на нем отдельными пятнами. Весь верх его покрыт сухой полынью серого цвета, даже какого-то сизого. Направляюсь к нему, думая: степь оттуда может быть интересней. Чем ближе я к нему подхожу, тем больше он кажется, тем резче он выделяется на желтом фоне степи и голубом фоне неба. Курган не очень высокий, но широкий, он напоминает какую-то фигуру пригнувшегося громадного зверя. Но вот я на нем. Впереди меня открывается вид километров на тридцать – желтая степь, перерезанная огромными оврагами. По левой стороне от меня рядом убегают вдаль курганы. Левей курганов я вижу другой вид. В огромной ложбине бежит большая светлая полоса. Это – Донец. Берега его покрыты темной зеленью.

На левом берегу расположено селение, тоже все в темной зелени. На правом берегу опять за леском, что приютился возле речки, уходит вдаль степь.

Она имеет к реке уклон, и кажется, что этот склон горы, километров на тридцать, а может больше, поднимаясь все выше и выше, наконец, упирается в небо, перемешивается с ним своими красками и теряет свою границу. Вид степи меня не удовлетворяет. Шурша сухою полынью, сбегаю с кургана вниз и бегу вперед к другому кургану.

Влезаю на него. Вид меня опять не удовлетворяет, и я бегу к третьему, четвертому, пятому.

Жара начинает спадать. Солнце уже перевалило за половину своего пути, а я еще не нашел вида.

Мне очень нравится эта беготня от кургана к кургану – мы так засиделись в лодках, что ногам хочется наверстать свое. За своей беготней я не замечаю, что солнце еще больше ушло к западу. Бросилось мне это в глаза лишь тогда, когда после долгой беготни я взбежал на седьмой или восьмой курган.

Где же та желтая, унылая, однообразная степь? Куда она девалась? Передо мной что-то другое. В стороне от меня этот же ряд убегающих вдаль курганов, но теперь эти курганы кажутся совсем другими. А степь? Степь тоже совсем не та. Это не однообразная желтая равнина, которая наводит адскую скуку. Теперь она не режет глаза своей светлотой и однообразием. Теперь она стала пестрой, в ней такая масса разных оттенков – желтого, красного, фиолетового, зеленого и других, что невольно приковываешься к ним.

Мои руки сами машинально ставят этюдник на землю, устанавливают мольберт, вставляют в него картон, берут палитру, кисти, а глаза еще смотрят на степь и не хотят от нее оторваться. Я располагаюсь на верхушке кургана и начинаю рисовать. Ветер с обеда еще не стих, и здесь на возвышенности он просто бесится: все рвет, поднимает пыль, ломает сухие травинки и швыряется ими.

Вдруг он приходит в неописуемую ярость. Не знаю, что бы могло так его обозлить, но он с такой силой рванул мой мольберт, что рисунок взвивается вверх, перевертывается, падает на сухую траву и, скользя по ней, опускается до подножия кургана.

– Чтоб тебя черт взял, – срывается у меня. Я отворачиваюсь от ветра, очень обиженный его поведением, расстегиваю куртку, прячу под нее голову и закуриваю.

Но мне не приходится покурить как следует: папироска на ветру быстро сгорает. Поднимаюсь. Надо идти за картиной. А она уже давно скатилась вниз и, расположившись довольно-таки удобно на былинках, качается на них. Подхожу к ней. Ох, как страшно ее поднимать. Ведь почти докончена была. Что-то с ней стало?

Ничего особенного. По всему рисунку во всех направлениях идут процарапанные полосы. Забираю его с собой и опять усаживаюсь на верхушке кургана. А все-таки я докончу! Ветру, видно, очень не понравилась такая уверенность, и он со злобой налетает на меня. Нет, брат. Дудки! Я чуть не на половину вогнал ножки мольберта в землю – теперь не вырвешь! Он чувствует это. И начинает выть, завывать, плакать, свистать и выделывать тому подобные штуки вокруг меня. Он плачет в кистях, которые я держу в руке, он воет промеж тюбиков красок, залезая в этюдник, он свистит в сухой траве, пригибая ее до самой земли, и заливается тоненьким голоском в гвоздях, которыми прибит на мольберте рисунок.

Но что это? Все небо на рисунке покрыто какими-то черными точками.

Это опять ветер. Вот ведь какая скотина! Не мытьем, так катаньем. Нельзя повалить мольберт, нельзя заставить рисунок выписывать в воздухе кренделя и катиться вниз по сухой траве, так он взял да налепил на сырую краску каких-то семян. Приходится рисунок ставить в такое положение, чтобы ветер только мог скользить по нему.

Ну, теперь, кажется, не к чему придраться. Скоро кончаю. Солнышко опускается к горизонту и прячется в какой-то фиолетовой дымке. Ветер стих. Пока я вытираю кисти и укладываю краски, мой рисунок постигла новая беда. Целая туча комаров и каких-то еще маленьких букашек, мушек, таракашек налетела на него и прилипла.

– Неужели вам места в степи мало? Ну, что за удовольствие прилипнуть и дрыгать ногами?

Приходится их всех отдирать. Одного отдерешь, а два еще прилипнут. Этак здесь до вечера просидишь! Забираю все и отправляюсь на стоянку, а дорогой отрываю по букашке и бросаю. Здорово же я увлекся беготней! Убежал от хутора километров на шесть. Ну, ничего. В степи стало очень хорошо и прогуляться не мешает.

Солнце почти у горизонта, когда я прохожу по хутору, спускаюсь к реке и кричу ребятам, чтобы они меня перевезли. Через некоторое время причаливает лодка. Дон уже успокоился, и мы быстро переезжаем на другую сторону. Вылезаю на берег, подхожу к палатке и вижу... Все мои рисунки, что нарисовал я утром и поставил сушиться, ветер забросал песком и покрыл кое-где таким слоем песка, что ничего не видно.

Ах ты, неугомонный! Так это ты хохотал и насвистывал от радости, что будешь наслаждаться моим гневом, когда я приду на стоянку и увижу, что ты здесь натворил.

Но, брат, ты хитер, а я еще хитрей. Завтра же сделаю ящик для сушки рисунков. А туда ты не залезешь!»

 

***

 

Дня через четыре начали поговаривать об отъезде.

Руководитель предпочел бы еще поработать здесь, использовать до конца возможности наладившейся работы и установившиеся дружеские отношения с населением.

Но ребята уже рвались дальше.

Кавказ неодолимо тянул к себе. Ради него готовы были на все.

Руководителю ясно было – надо выбирать одно из двух: или мчаться без оглядки день и ночь вперед и вперед, не останавливаясь нигде больше того, чем требуется, чтобы выспаться и сварить пищу, или же отказаться от Кавказа ради более пристального изучения Дона и, может быть, северной части Азовского моря.

Последнее казалось более целесообразным. Руководитель думал, что к Кавказу ведут легкие дороги и посещение его в будущем не представит трудностей. Дон же лежит в стороне от обычных экскурсионных путей. Затем руководителю казалось, что первостепенное значение имеет развитие навыка находить интересное и ценное среди самой обычной обстановки, а также упрочение взгляда, что нельзя браться за новую работу, не окончив начатую.

Эти положения руководителем были высказаны общему собранию экскурсантов как незыблемые.

Тем из ребят, кто с этими положениями не согласен, руководитель предложил получить свою часть общей суммы и отправляться на Кавказ в поезде или на пароходе самостоятельно. Однако этим никто не воспользовался. Решено было довести работу до конца, подвести ей итоги и затем плыть дальше.

Большинство добросовестно выполнило постановление, но кое-кто не привел в порядок своих материалов, и в результате их материалы так и остались необработанными, так как сами они ушли из техникума на учительскую работу, другим же разобраться в их записях оказалось невозможно. К счастью, таких экскурсантов было немного.

Отплытие было назначено на 10 августа, т. е. на седьмой день со времени прибытия в Старозолотовский хутор.

 

***

 

Флотилия мчалась. Попутный ветер дул на славу, паруса работали отлично, и лодки стремительно резали воду, оставляя за собою клокочущий след.

Дон то и дело ветвился на рукава, и не всегда можно было догадаться, в какой рукав плыть. В большинстве случаев брали правильный курс, ориентируясь по бакенам и пользуясь указаниями рыбаков. Только раз попали в мелкий рукав, из которого пришлось возвращаться обратно.

В тот же день под вечер флотилия прошла мимо станицы Раздорской, одной из красивейших по местоположению.

На другой день были уже в станице Богаевской. Здесь экскурсанты впервые почуяли близость моря: у пристани грузили арбузы для Ростова на десятки парусных баркасов морского типа, да десятки их виднелись на широком просторе реки, белея взметнувшимися вверх громадными парусами.

Дон становился шире и шире. Его плесы не змеились, но уходили прямо вдаль всею ширью и там сливались, как море с небом.

Чувствовалось приближение большого центра, плавание становилось с каждым днем все интереснее и увлекательнее.

Зато ночью все горше и горше приходилось от комаров и мошкары, превращавшей сон в сплошное мучение, несмотря ни на какие укрытия с помощью одеял и простынь.

13 августа утром вдали показался громадный Ростов, красиво разбежавшийся улицами и корпусами по высокому правому берегу Дона, сверкающий в дымке великолепного летнего утра, весь залитый солнцем. Но порт был тих и пуст. Всюду видны следы гражданской войны.

Только против безлюдной портовой набережной, у левого берега, столпилась стая живописных, ярко размалеванных парусных баркасов, высыпавших на берег штабеля арбузов и дынь, корзины помидоров, кучи всевозможных овощей и фруктов. Около баркасов шумела оживленная толпа продавцов, покупателей и зевак. Рисовальщик был в восхищении от этой картины и примеривался, откуда бы ее взять на рисунок.

Устроились в педтехникуме, где нам отвели комнату, кухню и угол. У лодок оставлены были дежурные.

Вследствие неумения разжигать уголь обед готовился с утра до вечера. Удаленность педтехникума от реки очень осложняла смену дежурных. Решили поэтому на будущее время и в городах ночевать на берегу у лодок, в шалашах – это удобнее и приятнее, чем тащиться с вещами в город и помещаться в неустроенной комнате на полу. Город захватил ребят. Бросились осматривать улицы, базар.

После улиц и базаров ознакомились с неуспевшим еще ожить портом и его отличными сооружениями.

Осмотрели большую вальцовую мельницу и писчебумажную фабрику.

Когда начали собираться в дальнейший путь, от группы отделились двое экскурсантов. Убедившись, что экскурсия до Кавказа не доплывет, они решили отделиться от группы и самостоятельно в поезде отправиться на Кавказ. Одному при этом нездоровилось, другой хотел пораньше вернуться домой, чтобы своевременно позаботиться о месте учителя (он только что окончил педтехникум).

Руководитель выдал отъезжавшим их денежный паек, и они ушли на вокзал. Остальные вскинули на плечи вещи и отправились на реку к лодкам, беседуя об отколе двух товарищей. Эти последние были слишком «принципиальны», и в результате этой принципиальности в их лодке нередко вспыхивала «грызня». Во второй половине экскурсии в связи с уменьшением числа экскурсантов «грызня» прекратилась.

Лодки были подведены к плавучему мосту, по которому без конца в ту и другую сторону двигались толпы людей и вереницы фур и телег – к базару и от базара.

Пока завхоз ходил с дежурными покупать провизию, экскурсантские, сравнительно маленькие, лодки с их обгорелым экипажем собрали около себя толпу любопытных. Сидевший в покачивавшейся рядом моторной лодке очень авторитетного вида моторист, узнав, что эти верхнедонские лодчонки собираются выйти в Азовское море, совершенно категорически заявил, что о таком плавании нечего и думать, что флотилия будет потоплена волнами в первый же свежий ветер.

Так же высказывались и многие, стоявшие на мосту. Видно было, что эти речи рождали среди ребят тревогу. Они расспрашивали о море и его опасностях, видимо, колеблясь между мнением местных людей и убеждением руководителя, что и в этих «скорлупках» можно плыть вдоль морского берега.

Правда, у руководителя в душе было далеко не спокойно. Несмотря на то, что он знал недурно водную стихию, тем не менее, он первый раз выводил доверившуюся ему молодежь на небольших речных лодках в плавание по роковому простору моря. Опыт говорил ему, что, при соблюдении известных предосторожностей, плавание по морю в лодках – предприятие очень несложное, но этот же опыт восстанавливал в памяти многочисленные случаи гибели моряков в лодках недалеко от берега, часто на виду у жен и детей. Морская стихия изменчива и ненадежна и всегда таит в себе трагические неожиданности.

Невольно мелькала мысль – не внять ли голосу некоторых из ребят, которые осторожно говорили руководителю, что лодки очень дороги в Ростове и что за свои лодки экскурсия могла бы получить те деньги, которые за них были уплачены.

Но когда руководитель вспоминал море, его красочность и движение, когда в его воображении воскресали захватывающие картины морской жизни, морского быта и развертывающейся на море кипучей деятельности человека, то ему становилось жаль лишить ребят возможности окунуться в этот мир, так окунуться, как это бывает возможно только на едва чернеющих среди безграничного простора «скорлупках».

Когда завхоз вернулся с базара, руководитель отдал распоряжение садиться в лодки и отчаливать.

Флотилия снова двинулась дальше, прошла под громадными пролетами железнодорожного моста, вышла из города и устремилась к далекому горизонту, где сливались небо и вода и за которым где-то начиналось море. До него еще было километров сорок.

Часам к пяти поднялся сильный ветер, крепчавший с каждой минутой. Наконец плыть стало невозможно; несмотря на крайнее напряжение гребцов лодки вперед не двигались – только вскидывались высоко вверх и ухали вниз среди поднявшегося волнения.

Убедившись в бесполезности дальнейших усилий, пристали к берегу и решили пообедать.

Здесь один из экскурсантов во второй раз заболел дизентерией.

Когда окончили обедать, было уже темно. Ветер стих. Дон спокойно катил широкие воды, играя золотыми отблесками восходившей луны. Дежурные торопились вымыть посуду: надо было воспользоваться тихою погодою и начать наше ночное плавание.

Вдруг завхоз просит всех собраться выслушать его заявление.

Собрались.

Несколько волнуясь, завхоз просит собравшихся освободить его от должности заведующего хозяйством, мотивируя просьбу нежеланием дальше работать по хозяйству экскурсии вследствие часто повторяющихся отказов товарищей от выполнения необходимых работ по указанию его, завхоза.

Вслед за последним такое же заявление было сделано собранию и экономкой, заведовавшей кухней и руководившей работою дежурных по кухне.

Со стороны собрания был задан вопрос, категоричны ли эти отказы.

Получив утвердительный ответ, собрание стало намечать кандидатов и затем приступило к обсуждению выдвинутых кандидатур. Дав высказаться всем желающим, заговорил и руководитель. Он охарактеризовал каждого из кандидатов с точки зрения соответствия тем требованиям, которые предъявляются к завхозу и эконому, и со своей стороны порекомендовал двух кандидатов из числа выдвинутых собранием.

Затем руководитель остановился на причинах производимых перевыборов, неизбежность которых была для него ясна уже давно, но форсировать которые руководитель считал ненужным, так как иначе наглядный урок организации жизни был бы скомкан.

Завхоз – прекрасный человек и отличный товарищ. Он ревностно блюдет интересы экскурсии, тщательнейше взвешивая каждый расход, сберегая имущество экскурсии и даже добывая для нее средства.

Но при всех этих положительных качествах у завхоза не оказалось главного качества – решительности и четкости распоряжений. Когда надо идти за провизией в деревню, завхоз начинает спрашивать: «Кто из вас, братцы, хочет идти со мною за хлебом?»

Никто из братцев идти за хлебом не хочет. Тогда завхоз начинает просить:

– Слушай-ка, Пашка, пойдем со мною: я бы один пошел, да не донести, надо ведь мешка два принести.

Пашка шлет завхоза к черту. И вот завхоз начинает жаловаться и попрекать, делая из мелочи событие. Между тем завхозу надо было сказать лишь два слова: «Пашка, идем!» И Пашка пошел бы, так как по уставу распоряжения завхоза выполняются беспрекословно, но именно распоряжения, а не упрашивания.

В экскурсии, подобной совершаемой, много общего с военным походом. Как в последнем неуместны длинные тирады, так и в экскурсии они ведут лишь к разрыхлению ее. Завхоз должен отдавать короткие и точные распоряжения, остальные должны их точно и быстро исполнять, относя несогласия на время общих собраний.

Пусть новый завхоз примет во внимание эти соображения.

Ну, а какова причина выхода экономки в отставку? Экономка недовольна теми замечаниями, которые несколько раз делались руководителем относительно, во-первых, приготовления пищи и, во-вторых, содержания припасов и кухонного инвентаря.

Вид и вкус приготовленной пищи часто говорят о том, что к приготовлению ее не было приложено того, что называется ревностью к делу, без которой и повар-специалист готовит невкусно и с которой всякий нормальный человек сумеет приготовить хороший суп и хорошую кашу.

Вместе с тем кухонный инвентарь и припасы не содержатся в должном порядке, всякая вещь не имеет своего места, между тем, даже при тесноте в лодках, можно было бы держать вещи в большем порядке. От экономки то и дело слышится: «это не мое дело!», «а я почем знаю!», «забыла!» 

Кухонная работа скучна. Есть работы интереснее. Но и  в кухонную работу можно вложить вкус, сделать ее художественной. Так как она – нужная работа, то она тоже может дать человеку удовлетворение. Исполняемая же кое-как кухонная работа показывает лишь свои отрицательные стороны и поэтому делается действительно неприятной.

Пусть и это примет во внимание новый эконом.

Один из экскурсантов, видимо, обиженный отзывами руководителя об его товарищах, высказал ряд упреков по адресу руководителя.

У руководителя нахмуренное лицо, и это угнетающе действует на экскурсантов, между тем руководитель, как командир, должен всех бодрить.

Причина нахмуренности – болезнь сына. Это надо иметь в виду при проведении последующих экскурсий.

Далее – экскурсия течет неорганизованно и малоинтересно. Экскурсия прошлого года на озеро Селигер была, по мнению всех участников ее, гораздо интереснее.

Другой экскурсант возразил говорившему, что о настроении человека, которое отображается на его лице, говорить не приходится, но вот жаль, что руководитель мало бывает с ребятами, мало имеет с ними общения. Что касается его учебного, делового руководства, то последнее дается руководителем в достаточной мере, а вот переживания, чувства – здесь он с ребятами мало делится, и они живут отдельно.

Третий экскурсант заступился за руководителя, указав, что его годы не таковы, чтобы его могли увлечь болтовня ребят или их кувырканье на песке.

Как было реагировать на эти обвинения?

Трудна обязанность руководителя. Являясь воспитателем уже по самой своей роли в экскурсии, он не может оставить такие вопросы без освещения, конечно, правдивого, хотя, по личным мотивам, ему, может быть, хотелось бы не возражать, но предоставить говорившим сделать окончательное заключение об экскурсии и руководителе по окончании экскурсии. Нахмуренность? При видимой нахмуренности, внутри светло и празднично. Руководитель счастлив, что плывет по Дону в лодке, видит степь, чувствует горячее солнце и, главное, ясно видит, какую великую пользу извлекают ребята из путешествия с его работами и переживаниями, несмотря на столь резкое недовольство экскурсией и руководителем.

Странно: много видавший на своем веку руководитель испытывает сильный интерес к проходимому краю с его природою и людьми, тогда как учащиеся, лишь второй раз выехавшие из пределов своей области, говорят о малом интересе.

Экскурсантам много дается, дается щедрою рукою, они же брюзжат, ворчат, имеют слишком часто недовольный вид. Не есть ли это привередничанье и капризничанье?

Руководитель никого за полы не держит, кому скучно – может получить свой пай и отправиться туда, где ему интереснее.

Для нахмуренности, только не внутренней, достаточно поводов и помимо болезни сына. Ведь дизентерией болеют еще два человека, и руководитель далеко не равнодушен к состоянию их здоровья. Денежная стесненность, успешность работ, смягчение трений внутри экскурсионной жизни – все это вместе взятое не может не наложить заботы на лицо.

На указание отсутствия интимной близости с ребятами руководитель ответил, что там, где требуется деловое указание, он его дает, и притом часто в категорической форме. Что же касается переживаний эмоционального характера, порождаемых явлениями природы и жизни, то их не следует регламентировать.

Во всеуслышание выражая свои чувства и свое мнение по поводу того или иного явления, человек производит своего рода насилие, фиксируя внимание всех на тех признаках явления, которые замечены были говорящим. Этим, до некоторой степени, парализуется самостоятельный подход к тому же явлению. Это соображение заставляет руководителя быть сдержанным в обнаружении своих чувств и переживаний – он не хотел бы покрывать ими переживаний младших товарищей по экскурсии. Обратное было бы легче руководителю.

Таков был ответ руководителя на обращенные к нему упреки в хмурости, в неинтересной экскурсии, в отчужденности от ребят.

Костер давно потух. Луна уже высоко поднялась над тихим и широким Доном и над его низкими пустынными берегами. На горизонте светлело белое зарево огней Ростова. Пора было плыть. Расселись по лодкам и заскользили по залитой лунным светом реке.

Руководитель смотрел кругом, испытывал волнение при виде красоты ночи и недоумевал – ребятам мало интересно!

Может быть, его отношение к природе есть некоторая гипертрофия чувств, с которой нельзя равнять людей с нормальными чувствами? Или, может быть, путешественником, для которого выжженная степь и летучие пески привлекательны не менее, чем «горение Альп» под лучами заходящего солнца, надо родиться?

Может, было бы правильней посадить ребят в вагон или на пароход, дав им общительного и веселого руководителя, подвезти их к Кавказу или Крыму, показать несколько цветистых панорам да несколько картин экзотической природы и жизни – и все? Это было бы гораздо проще и легче, чем организовывать очень сложную лодочную экскурсию с большой затратой сил вообще и нервных в частности?

Но когда руководитель вспоминал, с каким воодушевлением его товарищи по экскурсии работали по своим темам среди этой «малоинтересной» степи, по косам Дона и в хатах станичников, как оживлены и веселы бывали их лица после дневной работы, как беззаботно они пели у вечернего костра, тогда казалось, что только что выявленное отношение к экскурсии есть нечто поверхностное и преходящее. Где-то в глубине их психики день за днем откладываются могучие, как степь, пласты переживаний, из которых в будущем родится буйная растительность творческой работы. Кто знает, может быть, материала этих пластов хватит им на всю жизнь, и на них, как на гранитных основаниях, легко разместятся не одни лишь воздушные силуэты синих гор и стройных кипарисов Кавказа.

И когда так думалось, бледнела острота недавней беседы «по душам», и крепла уверенность в правильности постановки экскурсии.

После полуночи луна зашла, и небо заволокли облака. Стало так темно, что находить правильный путь среди рукавов и островов реки становилось невозможно.

Попав в какой-то тупик, пристали к берегу и заночевали, но, едва рассвело, снова поднялись, поплыли и скоро увидели вдали Азов.

Остановились на небольшом острове против города, где и разбили шалаши. Отсюда переезжали рукав реки и причаливали к набережной.

Пошли осматривать город, турецкую крепость с пороховым погребом, базар и порт. Один из экскурсантов пошел в организации и в учреждения собирать материалы по общественной жизни города и района, а также позондировать почву относительно займа в местном союзе работников просвещения, так как в экскурсионной кассе оставалось уж очень мало денег.

Когда вернулись к стоянке, оказалось, что серьезно заболела одна из экскурсанток. Она лежала в жару, бредила; приходя в себя, жаловалась на боль в голове и слабость.

Руководитель усадил больную на извозчика и отвез в больницу, где ее едва приняли, так как в больнице производился ремонт.

К вечеру еще несколько человек почувствовали себя плохо. Ночью они совсем расхворались. Четверо метались и бредили в жару. Остальные чувствовали слабость и головную боль. Здоровых никого не осталось. Утром жар спал, но остались сильная слабость и головная боль.

Кое-как потащились в больницу. Здесь один из экскурсантов, стоявший в очереди, упал в обмороке и очнулся лишь на скамейке, наp class=MsoNormalp class=/p которую его положили.

Анализ обнаружил у всех малярию.

Руководителю выдали на всех запас хинина и больных отпустили, дав указания относительно лечения.

Переплыли на свой островок, весь заросший камышом и травой, кроме маленькой песчаной площадки, к которой причалила экскурсионная флотилия и на которой была разбита стоянка. В камышах и траве ныли комары.

Занялись свертыванием порошков.

Руководитель собрал всех экскурсантов для обсуждения вопроса, как быть дальше? Ему очень нездоровилось, и он поручил ведение собрания своему помощнику – завхозу. Вот картина этого собрания, набросанная экскурсионным журналистом:

«Было душно. Раскаленное солнце клонилось к вечеру. Сползлись, собрав последние силы, в тень прогретого брезента.

С трудом ворочая пересохшим языком, с трудом двигая воспаленную мысль, завхоз начал говорить.

– ...У нас есть три выхода... Или отправить больных в больницу, оставив им денег на обратную дорогу, а остальным, кто чувствует себя достаточно сильными, плыть дальше  – в море... Или всем возвращаться обратно, ликвидировать экскурсию. Или же всем плыть дальше...

– ...Но, товарищи, предупреждаю, что большой риск... очень большой риск... Мы многим рискуем... очень многим рискуем... Так что советую каждому взвесить... подумать... и без всякого ложного стыда... не стесняясь, сказать...

– ...Теперь мне хотелось бы услышать... кто чувствует себя не в силах продолжать экскурсию дальше... тот пусть лучше едет отсюда же обратно...

Замолкает.

Тихо. Знойно. Душно...

Тишина. Участники совета лежат, разметавшись в жару, уткнувшись лицом в изголовья, закрывши пылающие глаза и лоб мокрым полотенцем. Кажется, что они не слушают, не думают, не слышат. Может быть, дремлют... может быть, видят бредовые сновиденья.

Снова выдавливает тяжелые слова завхоз.

– ...Ну, товарищи, кто же чувствует себя недостаточно сильным... чтобы плыть дальше?.. Кто возвращается обратно?

Молчание...

– Сергей Иванович, – спрашивает один из «здоровых», – чтобы плыть дальше, нужно, чтобы был здоров руководитель... А вы можете плыть?

Руководитель лежит в тени палатки, соображает. На худых загорелых висках испарина. Отвечает не сразу, словно забывшись. Потом выдавливает, трудно и неуверенно:

– Что же... я могу... я думаю, что могу... Я буду бороться с болезнью, буду принимать хину. Мне сейчас уже значительно лучше... я чувствую себя значительно лучше...

И, как бы в подтверждение, он приподнимает с трудом голову и поводит глазами:

– Я поплыву дальше.

Лежат в жару. Молчат.

– Ну, что ж, товарищи... – снова трудные слова завхоза из пересохшей гортани... – Ах, как красиво поют, – перебивает вдруг сам себя.

Посреди жаркой лазури Дона быстро и уверенно идет невысокий белоснежный парусник. Из-под парусов льются глубокие мужские голоса.

Уходит в голубую даль белоснежный парусник.

Далеко по воде плывет песня. Долго лежат в тени палатки в молчании. Слушают.

Один из «здоровых» не выдерживает.

– Ну что же, товарищи, надо вопрос решить... Почему никто не отвечает?..

Голос срывается в отчаянии перед этим «советом лихорадочных». Вскочить бы... бежать, сломя голову... туда, где живут и работают здоровые...

Жар. Тишина. Молчание.

Зашевелилась одна из распластанных фигур. Подняла помутневшие глаза над изголовьем. Уставилась тяжелым взглядом.

– Ну, ребята, – медленно выворачивает слова глухой голос, – если руководитель считает для себя возможным в таком состоянии продолжать экскурсию дальше... то и мы можем продолжать ее.

Устало падает голова на изголовье – вещевой мешок.

Духота. Зной. Молчание.

Знак согласия. Экскурсия продолжается».

 

***

 

Сначала решили плыть дальше все, кроме лежавшей в больнице, но потом еще четырем пришлось предпочесть возвращение домой.

Хина сделала свое дело, и скоро острота болезни прошла. Чувствовались лишь сильная слабость и головная боль.

Решившим вернуться домой были выданы деньги на дорогу, остальные начали собираться в дальнейший путь. Когда все было уложено в лодки, расстающиеся попрощались и отправились – одни на пароходную пристань, другие в лодках дальше, к морю.

Уже вечерело, и поэтому к ночи остановились у станицы Кагальницкой, где и заночевали. Ночевало девять человек. Семь человек не выдержало суровой экскурсии, уехало домой. Тем более устойчивой сделалась группа из девяти.

 

Азов-Ейск

Утром позавтракали и в нетерпеливом ожидании торопились плыть дальше – море должно было показаться за первым же выступом берега. Действительно, через полчаса Дон вдруг раздался вширь, берега его ушли куда-то в стороны, и перед экскурсантами вдали небо уже тонуло в море. Флотилия вышла из Дона и взяла направление вдоль берега к видневшимся вдали, как стены, обрывам далекого мыса.

Что переживали путешественники, увидев впервые море и пускаясь сразу же в плавание по нему?

Ведь с морем и его безграничностью связывается так много захватывающих представлений! Человечеством так много пережито на море, так много с морем связано и трагедий и радостей, что имеющий «душу живу» человек не может не испытывать перед морем некоторого трепета. Одна эпоха великих открытий чего стоит! Да и само по себе, как есть, оно так величественно, так многогранно, что едва ли пребывание на нем может не оставить следа во внутреннем мире человека.

Выход в море как будто не вызвал среди экскурсантов особых проявлений чувств. Скорее наоборот: предложение руководителя «приветствовать» море было встречено холодно и осталось без отзвука.

Когда же флотилия, спустя часа четыре, пристала к берегу для готовки обеда и ребята впервые ступили на берег моря, засыпанный бесчисленными морскими ракушками, впервые услышали рокот набегающих волн, на их лицах отразились искренние оживление и радость. Пока дежурные готовили обед, остальные рассыпались по берегу собирать ракушки, исследовать дно, расползлись по береговым обрывам, чтобы собрать интересные растения, чтобы окинуть с высоты морские дали. Впоследствии из анкет выяснилось, что первое знакомство с морем произвело на ребят очень сильное впечатление.

Пообедав, часа в три отвалили от берега и взяли направление на терявшийся в море конец длинной песчаной косы, едва светлевшей на горизонте. В бинокль на косе можно было рассмотреть какие-то постройки.

Двигаясь к мысу косы, лодки дальше и дальше отходили от берега. Море развертывалось шире и шире, и в его просторе экскурсантские скорлупки казались какими-то почти математическими точками.

Дул легкий теплый ветерок, море ласково и мирно плескалось в борта лодочек, видимо, успокаиваясь вместе с кончавшимся днем.

Солнце ушло за море, и на небе рассыпались звезды, когда носы лодок зашуршали о ракушник косы.

Пристали неподалеку от группы рыбачьих хижин, обитатели которых вышли к путешественникам и начали расспрашивать, кто, куда, зачем.

Развели костер, разбили шалаш, занялись ужином и беседою с морскими рыбаками. Они охотно рассказывали о своем житье-бытье, о морском промысле и о море. Предостерегали экскурсантов от доверчивости к морю, рисуя яркие картины «штурмы», нередко заливающей громадными волнами всю косу и хижины рыбаков и, что хуже всего, набегающей часто совершенно неожиданно, в один миг.

Затем разговор перешел на более общие темы.

Живая, непринужденная беседа той и другой стороне давала очень много. Никакие книги и лекции не могли бы заменить эту беседу. Рыбакам открывался новый смысл в мероприятиях советской власти, ребята получали незаменимую практику культурной и политической пропаганды.

Простой, образной речью поведали рыбаки экскурсантам о своих горестях и радостях, чаяниях и ожиданиях. «Мужичку внутренний ремонт нужен», – закончил беседу один из рыбаков.

Только одна экскурсантка обнаружила слишком безучастное отношение к происходившему вокруг: «общественница» по теме, столкнувшаяся впервые с новой для нее и вообще интересной категорией трудящихся, вместо того, чтобы ловить каждое слово рассказа их об опасной трудовой жизни и самой расспрашивать о том же, она, едва разгорелся костер, прильнула к нему с романом и углубилась в чтение, которым жила иногда и во время плавания в лодке.

Это было печальное зрелище: человек погрузился в мир вымысла, когда кругом него развертываются подлинные, необычные и в высшей степени интересные природа и жизнь. Эта увлекшаяся романом фигура среди суровых рыбаков, на косе среди ночного моря, под куполом разгоревшегося звездами темно-синего неба резала глаза. Было неловко перед рыбаками за невнимание к их рассказам и обидно за читающую.

Однако руководитель на этот раз воздержался от замечаний по этому поводу. Он видел, что чтение засосало еще кое-кого из ребят, что оно опустошает их экскурсионную жизнь, закрывая их глаза, уши, все органы чувств для восприятия живого мира и парализуя самостоятельную творческую мысль. Поэтому руководитель хотел об этом поговорить спустя некоторое время, когда это отрицательное явление выступит перед всеми совершенно ясно и очевидно.

Сейчас же руководитель лишь напомнил экскурсантке о необходимости для нее посетить рыбачьи хижины. Впрочем, вялость девушки, по-видимому, была следствием плохого ее здоровья. Виноват был и руководитель, не предупредивший ребят о недопустимости такого чтения в экскурсионной работе.

Ночь была тиха и тепла, поэтому многие спали вне шалаша, прямо на ракушнике, под убаюкивающий рокот спокойного прибоя.

Разбудил дежурный третьей утренней смены, когда еще не все звезды потухли и восток только начинал розоветь. Море было совсем тихо, и все торопились использовать затишье.

Живо позавтракали и отвалили от косы. Обогнули ее мыс и снова поплыли километрах в двух от берега по направлению к видневшимся вдали мысам. Скоро задул попутный ветерок. Подняли паруса и плавно понеслись по заколыхавшемуся морю. Некоторые волны гребнями вскидывались в лодки, и воду приходилось отливать черпаками.

Экскурсанты входили во вкус морского плавания.

 

Вступаем радостны и вольны

В зеленый и соленый пир.

Рокочет море, плещут волны,

Как море – безграничен мир!

 

В увлечении простором лодки то и дело отбивались далеко от берега, и руководителю, хорошо знавшему капризы моря, с трудом удавалось обуздывать неосторожную храбрость начинающих моряков. Очень часто руководителю приходилось с тревогой оборачиваться в сторону моря, где точечкой виднелась «свинуха» – самая непокорная в указанном смысле лодка.

Не раз характер облаков, цвет неба и состояние атмосферы побуждали руководителя в категорической форме требовать приближения к берегу, и обыкновенно после этого внезапно налетали шквалы, от которых вдали от берега пришлось бы плохо.

В этот день – 23 августа – обедали на косе у дер. Маргаритовки, но продолжать путь и после обеда не пришлось, так как ветер из попутного переменился на противный и притом усилился почти до степени шторма. Поэтому здесь же заночевали.

К утру море успокоилось, и флотилия двинулась в дальнейший путь. Для обеда пристали к высокому обрывистому берегу. Между стеной поднимавшимися глинистыми утесами и морем тянулась узенькая полоска отлогого берега –  штранд, на который и были подтащены лодки. Местами море подмыло основание утесов, и они нависали над штрандом, готовые лавиной рухнуть на штранд. Кое-где виднелись глыбы уже полурассыпавшихся утесов.

Здесь, как и вчера, после обеда ветер сильно покрепчал. Решили поработать. Кто занялся набросками с натуры, кто береговою растительностью, кто насекомыми. Некоторые достали записные книжки и приводили в порядок записи, двое же... разлеглись, как на диване, на вещах и читали романы.

И на этот раз руководитель ничего не сказал.

К ночи ветер стал еще сильнее. Море уже не плескалось, а обрушивалось с грозным ревом на штранд, обдавая лодки снопами мутных брызг, смывая их со штранда и сбивая в танцующую кучу.

Руководитель с тревогой замечал, что море неуклонно наступало на берег, все дальше и дальше накатываясь широкими волнами на тесное пристанище экскурсионной флотилии. Ветер гудел в береговых щелях, море ревело, вспыхивая в темноте ночи гребнями волн.

Лодки через каждые полчаса надо было тащить ближе и ближе к утесам, уходя от атакующего моря.

Штранд становился ловушкой. Сзади высились отвесные обрывы, спереди море раскрывало свою жадную пасть, готовое вот-вот поглотить маленькую флотилию.

Экскурсанты на ночь улеглись на штранде, прижавшись к самым глыбам утесов. Сюда же были вытащены лодки. Они упирались носами уже в глину обрывов. Дальше тащить их некуда было, между тем некоторые волны уже подмывали лодки и здесь.

Ночь текла в полусне, тревоге и ожидании.

Вот впечатления дежурного второй смены от этой ночи, занесенные в журнал экскурсии.

 

***

 

«В ночь на 25-е ложились с тревожными предчувствиями. В нескольких шагах от нашей «спальни» гудело и роптало море. На западе тяжело нависла мутная хмарь. Беззвучно полыхали по горизонту молнии. С. И. отдавал дежурному распоряжения на случай, коли волны станут подкатываться к лодкам...

Вскочил испуганно, от толчка сильной руки.

– Колька, вставай. Без четверти двенадцать.

– Уже?..

Гуденье и плеск накатывающихся валов, свист ветра. В сонный мозг с трудом пробилась мысль: дежурный! Машинально сунул в карман часы и спички. Остался один с морем.

Очухался. Взглянул в ночь. Черное небо, кое-где унизанное звездами. Черные тучи. Запад заволокло – тяжело и сумрачно. На востоке – из черного котла ночи медленная полоска раскаленного полумесяца. Выплескивается море с шипением и хрипом.

Взглянул на серые тела спящих. Волны почти лижут чьи-то длинные ноги. Вспомнил о Тимофеиче, спящем под обрывом. Натыкаясь на что-то, пробрался под нависшие выступы. Кинул глазами – где же... Тревожно тукнуло сердце: неужели?.. Показалось, что выступ оборвался, лежит темной и немой массой. А под ней... может быть лежит...

Кинулся к фонарю. Поднял его над спящими. Не сразу разобрал в темноте.

– А-а, вот он!.. Напутал зря! – Облегченно потянул грудью морской воздух.

Сел на мысу лодки, уставился глазами в прибой...

...Неодолимо клонило в сон. Распяливая глаза, следил за плещущими валами, – веки тяжело опускались опять... Выругался, пошел шарить папиросу. Долго раскапывал грузные брезенты, долго, завернувшись курткой, закуривал на ветру...

Испугала неожиданно замаячившая высокая фигура у фонаря. С. И. смотрел в море, следил за тучами.

– Дежурный, если волна начнет подмывать лодки, разбудите меня.

– Хорошо, С. И.

Снова остался один с морем.

Снова уставился взглядом в волны. Ветер с каждым часом крепчал. Прибой бил в берег. На узенькой полоске штранда под обрывом спали экскурсанты... В сумеречном свете августовских звезд и замирающего в последней четверти месяца, снова борясь со сном, смотрел в море, огромное и тревожное. Из непроглядной дали, где ночь мешается с морем, не замолкая, бежали сплошные валы. Достигши берега, вал сердито вскипал с одного края, и пенящаяся вспышка стремительно, как по запальному шнуру, перебрасывалась по хребту вала дальше вдоль штранда. И на повороте, у мыса, взблескивала лунным отблеском. За ней другая, третья... С мерным гулом неоглядного моря ритмически сплетались шум и шипенье вспенивающихся волн...

...Часа два, не отрываясь, всматривался в волны, бившиеся в кормы то слабыми, то бешеными ударами.

Наконец, вода пошла на убыль...

В тусклом сиянье начавшегося рассвета зажег костер и подвесил чайники».

 

***

 

К утру погода улучшилась, и оказалось возможным плыть дальше. К полудню на горизонте показалась узкая полоса громадной косы, далеко врезывавшейся в море. Когда лодки обогнули ее, на море установился полный штиль.

Решили воспользоваться удобным для плавания моментом. Чтобы не терять времени на готовку обеда, пристали к берегу на десять минут и обед заменили хлебом с арбузами. Но не успели путешественники съесть свои ломти хлеба, как вдруг с моря налетел ветер, закрутил прибрежный песок, и море снова, но уже очень серьезно забурлило и зашумело. Вдали, у основания косы, на высоком берегу виднелось село Шабельское. Надо было как-нибудь до него добраться. Тронулись, превозмогая ветер, волны и усталость. Кое-как добрались до основания косы и стали под обрывом на песчаном берегу.

 

К вечеру разыгралась отчаянная «низовка», т. е. шторм снизу, с юга.

Низовка злилась. Бушевал,

Был яростен и бешен шквал,

И в берег бил за валом вал

И берег расшибал.

И, притаившись по углам палатки,

Без сил заснуть, прислушивались мы,

Как ветер рвет брезентовые складки,

Как лодки обдает водой с кормы.

 

Между тем море надвигалось на сушу, и дежурные то и дело будили руководителя, спрашивая, как быть с подмываемыми лодками.

Тогда будили всех спящих и в вихре ночного шторма бросались к лодкам.

Эти частые смены бурь штилями и штилей бурями говорили о приближающейся осени. По небу бежали гряды низких облаков, иногда срывался дождь, было холодно и сурово на берегах.

К утру шторм прекратился. Рыбаки говорили, что, подержись он день, и косу неминуемо залило бы.

На этой же косе, за нашим шалашом, виднелись какие-то развалины. Оказалось, что лет двадцать назад с. Шабельское стояло на косе. Во время одной низовки его залило до крыш, и тогда жители переселились на гору.

Погода оставалась ненадежной, поэтому были назначены работы по темам. Раньше чем разойтись, руководитель обратил внимание экскурсантов на падение производительности работ по темам и указал, что одной из причин является увлечение чтением посторонних книг. При этом были упомянуты соответствующие случаи.

Один из «чтецов» счел нужным возразить руководителю; однако в конце концов, по-видимому, подавляющее большинство приняло точку зрения руководителя, и после этого чтение уже не мешало работать.

Ложась спать, руководитель наказывал дежурным немедленно будить, как только море успокоится.

27 августа всех разбудили задолго до восхода солнца. Было тихо, и море едва шевелилось. Быстро сели в лодки, отчалили. Энергично работали веслами, чтобы поскорее пройти километров пятнадцать отвесного берега, на котором в случае бури негде было бы укрыться.

Опасный путь прошли благополучно, а за ним, на горизонте, смутно забелели строения г. Ейска, расположенного на основании большой косы, отделяющей Ейский лиман от моря.

Коса тоже виднелась тоненькой белой полоской. Флотилию от косы отделял широкий пролив, соединявший лиман с морем. Его тоже надо было переплыть, не мешкая, чтобы не быть застигнутыми внезапной бурей далеко от берега.

Изо всей силы нажали на весла и через час переправились к косе.

Сильно проголодались. Воды пресной не было. Сварили кашу на морской воде. Вышло не худо, но суп готовить на ней не решились.

Затем свернули в лиман и лиманом направились к Ейску.

На закате пристали к слободке – предместью города. Здесь разбили на берегу шалаш и заночевали.

***

 

В Ейске, на косе у слободки, простояли с 28 августа до 1 сентября. Осмотрели город, базар, музей местного края, водо- и грязелечебницу, порт, в нем большой трехмачтовый парусник-баркотину «Ипполит Чайковский» – учебное судно таганрогской морской школы – и пароход. На парусном судне экскурсанты познакомились со всеми его отделениями и помещениями, с работою парусов, со всеми главными приборами – с компасом, лагом, лотом, узнали, как называются разные части, как живут и работают морские ученики. Судно было сфотографировано, зарисовано, вообще чрезвычайно заинтересовало ребят. Действительно, прекрасная, стройная красавица баркотина оставила по себе прочные и яркие воспоминания.

На пароходе главное внимание было обращено на машинное отделение, где механик и кочегары тоже очень любезно и подробно разъяснили устройство машины, ее работу и дали живое представление о тяжести труда среди топок машинного отделения.

Затем осмотрели части порта, наблюдали нагрузку и выгрузку, ознакомились с разными типами морских судов.

Когда, таким образом, от Ейска было взято все, что он мог дать существенного, тогда было устроено совещание для решения вопроса, что делать дальше.

Вопрос надо было решить в связи с приближением назначенного советом техникума предельного срока экскурсии –15 сентября – и в связи с недостатком средств, приходивших к концу.

Было три выхода: или сейчас же отправляться домой, или отправиться поработать по темам в глубь лимана, в плавни, или отправиться в дальнейшее плавание по морю примерно до Керчи.

Возвращаться домой никто не захотел.

Плыть до Керчи было много охотников, но этот план пришлось все же оставить, так как, по расчетам, для выполнения его не хватило бы времени и средств.

Таким образом, решено было плыть к устью р. Еи, в плавни, отстоявшие по лиману от Ейска километров на тридцать.

1 сентября назначили отплытие.

В этот день с утра дул сильный западный ветер, бывший попутным.

Уложив вещи, подняли паруса и быстро понеслись на восток, взяв направление на едва видневшийся вдали береговой мыс. Лиман представляет собой большой залив Азовского моря, километров на тридцать врезавшийся в берег, при ширине километров в пятнадцать-двадцать, так что вдали берега не было видно, и лишь слева он смутно темнел узенькой полоской.

По пути к мысу лодки отошли от берега и попали в полосу сильного волнения, где их стало основательно швырять. Некоторые волны гребнями вкатывались в лодки. Особенно плохо приходилось меньшей лодке, борта которой едва поднимались над водой. Несколько очень грозных валов заставили боцмана этой лодки поспешно приблизиться к берегу, чтобы в случае аварии хватило сил добраться до мелей. Остальные две лодки все время шли далеко от берега.

Часа через три плавания вдали показался низкий восточный берег лимана. Начали высматривать устье р. Еи и в поисках его заплыли в самый дальний угол залива и врезались в камыши плавней. Попробовали пристать к берегу, но это оказалось совсем невозможно – он был крайне илист, низмен и болотист. Еи не было видно.

Тогда, с трудом выгребаясь против ветра, поплыли на веслах вдоль берега по направлению к северу и к видневшемуся вдали селу, выискивая в то же время место для привала. Но справа, со стороны берега, стеной тянулись камыши плавней.

Уже стемнело, когда лодки вышли из камышей и стали приближаться к селу. В темноте наткнулись на мель.

Вышли из лодок и выяснили, что мель тянется до берега метров на пятьдесят. Делать нечего – потащили лодки по дну, выбрались на сухое место и заночевали.

Утром увидели, что стоим под откосом, на котором  широко раскинулось большое село. Узнаем, что это Николаевка. Ея же осталась позади.

Здесь и решили поработать.

Обществоведы отправились в село заводить знакомых среди населения, естественники разбрелись кто в степь, кто в плавни с ружьями, кто на береговые обрывы.

Обществоведам скоро удалось познакомиться с крестьянином Акимом Тимофеевичем, который отнесся к экскурсантам с исключительным вниманием. Он снабжал экскурсию топливом, соломой, приносил арбузы, дыни и хлеб.

Аким Тимофеевич долго прожил в плену в Германии, вынес из плена много знаний и чрезвычайно расширил умственный горизонт. Он пытался побудить своих односельчан перейти на улучшенные приемы ведения хозяйства, но терпел в своих попытках неудачи; николаевцы предпочитали жить по-старому.

Аким Тимофеевич часами просиживал с экскурсантами, расспрашивая их о Москве, о советской власти, о международном положении, и сам рассказывал о жизни своего села, о своем крае и о труде здешних крестьян.

Из Николаевки частью экскурсантов были совершены две экскурсии в сторону – двое уходили дней на пять в плавни и трое дня три провели в экскурсии, имевшей целью знакомство с кубанской станицей.

Охота в плавнях дала хорошие результаты. Значительно увеличилась коллекция шкурок, сами же охотники много узнали нового о природе и населении края и, в частности, берегов лимана. В селе Старый Ейск экскурсантам удалось близко сойтись с местным крестьянином – страстным охотником. Ребята помогли ему провеять хлеб, и за это он их кормил, ходил с ними в плавни и давал дома ночлег.

Вот страничка из дневника одного из экскурсантов-охотников (Сдобникова), изображающая их работу по собиранию зоологической коллекции.

«6 сентября.

У нас была рекомендация к некоему охотнику – Терентию Евстафьевичу Гриневу, проживающему в с. Старый Ейск, в двух километрах от нашей стоянки.

Отправились я и Колька.

Подходим к первой хате. Какая-то женщина удивленно осматривает нас с ног до головы. Подходим.

– Скажите, пожалуйста, где здесь живет Терентий Евстафьевич Гринев?

– Да здесь нема такого.

– Ну, что ж, идем дальше.

Не прошли пяти шагов, женщина кричит:

– Хлопцы, вам, верно, Терешку треба.

– Ну да.

– Так он эвон где, – неопределенно указывает пальцем куда-то вдаль.

Идем по направлению пальца. Спросили еще раза два, но уже не Терентия Евстафьевича, а просто Терешку, которого все знают. Наконец, пришли.

Входим в обширный двор, неприветливо встреченные хозяйкой и собакой. Оказалось, что «самого» нет дома. Ждем.

В голове тревожно проносится мысль о том, как-то встретит нас Терешка.

Вдруг во двор, как вихрь, врывается огромный добродушный парень. «Терешка» – проносится в голове.

– Я – Пантелей, брат Терешки.

Так как мы молчим, то он продолжает:

– А вы из Москвы?

– Да.

– Ну, идемте ко мне поговорить.

Пошли. Приходим. Усаживает за стол.

– Рая, собирай вечерять (дело было уже к вечеру).

На столе появляются вареники с арбузным медом, арбузы, дыни и селедки. Начинаем рассказывать об экскурсии, о Москве и т. д.

Разговор затягивается до поздней ночи. Вдруг стук в окно.

– Это он, – прошептал Пантелей и бросился отпирать калитку.

Наконец-то в дверях показался долгожданный Терешка, коротенький, обросший щетиной мужичок.

Костюм его заслуживал внимания. Маленькие сандалийки, из которых торчали пальцы, совсем утопали в донельзя длинных и широченных штанах, так что получалось впечатление, будто он ходит на двух огромных столбах. Огромная рубаха, могущая поспорить со штанами в отношении длины, была прикрыта коротеньким «в талию» жилетом, который, как мы узнали потом, обслуживал хозяина только тремя карманами.

Вошедший с решительным видом подошел к столу и не менее решительно залез своими «пятью» в миску с варениками.

Подозрительно осмотрел нас, что-то сообразил про себя и начал расспрашивать, что мы за люди и чего хотим.

Но скоро установился дружелюбный тон, и Терешка влез, очевидно, на своего конька. Начались его рассказы о местной охоте. По его словам, дичи здесь больше, чем в Южной Америке.

Чего только тут не было!

Утром решили идти на утиный лет, причем Терешка деликатно предложил зарядить свои патроны нашим порохом и дробью.

Так постепенно втесались мы к Терешке в качестве непрошеных гостей, причем было условлено, что жить во все время охоты мы будем у него, и он обещал каждый день ходить с нами на охоту.

Утром охота была неудачной.

– Это по случаю дождя, – объяснял Терешка, – вот подождите трошки, подует низовка (ветер с лимана), тогда птица сама на нас повалит.

Целый день лил дождь, который запер нас в терешкину хату.

На другой день решили идти в плавни.

В этих плавнях в течение 5 дней и протекла самая интересная наша охота. Несколько слов о плавнях.

Эти плавни тянутся по нижнему течению реки Еи, впадающей в Ейский лиман, и представляют собой высохшее дно лимана, поросшее высоким камышом и тростником.

Среди камыша попадаются озерки и болотца разной величины, в которых водится масса дичи.

Тут по вечерам оседают буквально тучи уток, прилетающих на ночь с лимана. Есть и гуси, которых уже не так много. Целый день тучами носятся турухтаны и массы других, более мелких куликов.

Изредка попадаются кроншнеп («кронштель», по выражению Терешки) и колпик. Масса цапель – рыжих, серых и белых – и другой птицы.

С утра мы отправились в плавни. Бродить в плавнях непривычному человеку довольно трудно.

Если пойти туда обувшись, то рискуешь на каждом шагу зацепить полные голенища грязи, и все время приходится таскать на ногах огромное количество ее.

Если пойти босиком, то приходится приседать на каждом шагу от уколов на корешки старого камыша.

Второе нам больше понравилось, и мы, сняв сапоги, к вечеру вполне могли поспорить с Терешкой в искусстве ходить, не накалывая ноги.

В плавнях пробыли до поздней ночи, ибо только с закатом солнца, когда с лимана полетят стаи уток, начинается там «настоящая» охота.

И днем плавни не свободны от охотников, – нет, нет, да грянет, глухо замирая в камышах, выстрел, ну, а после того, как начался вечерний лет птиц, плавни оживают. Вот картинка нашей работы.

Солнце зашло. Заиграла на безоблачном небе заря.

Спрятавшись в зарослях тростника, посреди маленького болота, начинаешь поджидать птиц.

Вот на фоне зари появляются черные точки. Это утки, гуси, турухтаны летят с лимана. Их все больше и больше. Приседаешь, осматриваешь ружье.

Вот первый отряд уток, свистнув крыльями над головой, умчался дальше. Вот другой, третий, и уже беспрерывным потоком понеслись птицы.

Еще ниже приседаешь.

Вот стая уток закружилась над болотом, осматривая место. Все ниже и ниже спускаются они и, наконец, с шумом опускаются на воду.

Осторожно, без резких движений, начинаешь прицеливаться и спускаешь курок. Ухнул выстрел. Вечерний сумрак прорезается снопом яркого света, и ошеломленная стая птиц уносится в пространство. На воде чернеют две убитые птицы. Еще две шкурки в коллекцию.

Снова садятся птицы, и снова гремят выстрелы.

Становится все темней и темней.

Последние, замирающие отблески зари совсем угасают.

Выплывает луна, и все принимает новый, таинственный вид.

Седые клубы испарений окутывают камыши, и приятный холодок пробегает по телу.

Плавни как будто заснули.

Но нет, вот мелькнула над головой бесшумно большая тень, и в тихом воздухе резко прозвучал какой-то полузадушенный гортанный крик. Это «бугай» (выпь) прокричал.

Где-то неподалеку раздался нежный и приятный свист.

Это кроншнеп. Сердце забилось сильней.

– Эх, черт возьми, вот кого бы подстрелить!

С шумом, вынырнув внезапно из темноты, стайка турухтанов уселась неподалеку и как бы замерла.

Густо прокричала цапля.

В ответ ей еще раз где-то далеко и гулко ухнул «бугай», и снова все погрузилось в тишину.

Где-то далеко-далеко грянул выстрел, и слабо встрепенулась заснувшая дичь. И снова все тихо. А луна все выше и выше, все короче тени от камыша.

– Эй, Николай, Василий, – орет где-то Терешка, – домой!

Шлепая по воде, ищем друг друга и, встретившись, бредем домой.

Километра три-четыре пути до села посвящаются переживаниям, удачам и неудачам охоты, обсуждению плана дальнейших действий, причем словоохотливый Терешка неизменно заявляет, что без «кронштеля» нас ни за что не отпустит.

Действительно, нам очень хотелось добыть кроншнепа, этого ночного певца плавней. Кулики вообще обладают каким-то особенным, мягким и приятным свистом, но когда вы услышите в тихом вечернем воздухе свист кроншнепа – протяжный и нежный, то вы его не забудете.

И так незаметно в разговорах добрались мы до села, где неизменно у каждого двора встречают нас собаки.

Их очень много в станицах, и даже в городах нередко надпись: «Во дворе злая собака».

Но вот и терешкина хата. Раздается обычный лай собаки и такой же обычный оклик хозяина – «пошла!»

Подходим к двери, в которую Терешка начинает неистово барабанить кулаком с криком:

– Паша (его жена), отворяй, живо! Паша, живо!

Жена вскакивает и отпирает нам дверь.

Входим в прихожую, где горит ночник, стоят маленький столик и кровать. Время около 12. Терешка взбирается на командные высоты.

– Паша, вечерять, живо!

Паша бежит и собирает нам ужин.

– Паша, принеси гарбузов, живо!

Паша боится идти ночью в темный погреб и медлит.

– Ну, живо! – повышает голос Терешка, и Паша послушно уходит.

– Паша, подай хлеба, живо! – снова орет Терешка, как только Паша появляется в дверях, неся арбузы.

И так каждый обед и ужин с небольшими вариациями. Однажды мы задали ему такой вопрос:

– А что, если Паша вместо «живо» да тебя самого пошлет принести арбузов?

– Пошлет, да подумает, – улыбаясь, отвечает Терешка, и в этой улыбке сквозит самодовольство главы дома.

– Мое дело в дом принести, а уж смотреть, готовить, подавать должна она, – поясняет Терешка дальше свою «философию».

– Ну, а у нас в Москве не так, у нас Паша давно бы ушла от тебя.

– А как же у вас?

– У нас говорят: «подай, пожалуйста, принеси, пожалуйста», а не так – «живо!»

Терешка разражается смехом.

– «Подай, пожалуйста!» Да тогда мне и работать будет некогда, только и говори: «Подай, пожалуйста», «принеси, пожалуйста!..»

Несмотря на наши возражения, Терешка упрямо остается при своем. После ужина валимся спать.

Утром снимаем шкурки с убитых птиц, записываем наблюдения, после чего Терешка любезно приглашает к завтраку:

– Ну, Васька, Колька, снедать (есть), живо!

После завтрака снова начинается набивка патронов, чистка ружей и беготня Терешки, который разрывается по всем швам. Ему нужно и пшеницу провеять, и продналог сдать, и на мельницу съездить, и на охоту справиться.

Наконец, с нашей помощью все это преодолевается, и мы, нагруженные «припасами», снова до поздней ночи отправляемся в плавни.

Но скоро протекли пять дней этой интересной жизни.

Мы должны были возвратиться в свой лагерь.

Унося приятное воспоминание об этой работе, мы распрощались с Терешкой».

 

***

 

Не менее интересно прошла экскурсия в кубанскую станицу Щербиновку. Привожу отрывок из журнала этой экскурсии (запись экскурсанта Новоселова).

«...Широко раскинулись пустынные плавни. Далеко еще, видно, до станицы. А солнце уже побагровело и силится протиснуться в щель горизонта. Однако жутко будет в

степи...

– ...А в голодные годы, – прерывает молчание мой спутник, – здесь банды около железных дорог работали. Привяжут канат к телеграфному столбу, а на другой конец каната кошку (якорь) привяжут. Вот поезд идет мимо, так накинут это кошку на площадку вагона, кого-нибудь зацепят – за голову ли, за живот, за шею, за что попало – и сорвет с подножки... И долго не могли догадаться, куда пропадают люди, пока, наконец, у одной женщины груди кошкой оторвало, а сама она уцепилась, на подножке осталась. Вот поэтому-то и догадались.

Невольная дрожь пробежала от шеи к ногам... Солнце уже опустилось за далекую степь...

– Да и теперь бандитов много на Кубани... И в этих местах. Недавно один крестьянин едет с мельницы на свой хутор – муку везет. Уж поздно было. А сзади на коне догоняет какой-то. Замахнулся кинжалом, а крестьянин успел вбок податься – как всадит в мешок с мукой. Крестьянин коня хлестнул да текать скорей... И среди бела дня нападают. На той неделе в нашей станице на окраине целую семью зарезали. Пытали. Пятки вырезали.

– Зачем?..

– А черт их знает. Азиаты, куркули («куркули», «чимганы» – так зовут казаков городяне)...

Быстро темнеет. Вздрагивая холодной, нехорошей дрожью, бросаю растерянный, почти виноватый взгляд в стороны... Вдруг покажется... Безграничная, безответная падина. Кричи, пожалуй: кто услышит? Одиночество. Ночь. И молодой полумесяц.

Наконец, подходим к станице – теперь уж, небось, не зарежут... В блеске месяца идем по широким и правильным улицам станицы. Становимся на ночлег у отца нашего спутника – городянина Гриценки.

Раннее утро. Невысокое солнце затопляет мягким светом небо и землю, просторный двор, белые мазанки, тростниковые крыши, узорчатые акации. Жмурясь в ослепляющем блеске, отправляемся на базар.

Велика станица Старощербиновская. Тысяч до тридцати, говорят, живет. Мимо белого собора, мимо станичного бульвара выходим на базар. Ага, вот она, Кубань! Но как отличить по внешности казака от городянина?.. Мишка Гриценко оглядывается по сторонам:

– Вот казак, вот казак, вот казак, – называет сразу и уверенно.

Всматриваюсь мельком в указанные фигуры, еще не знаю точно признаков казака, но уже смутно чувствую какую-то большую разницу. У молодых – волчий взгляд из-под черных густых бровей; у стариков – старое, много видавшее добродушие сквозь суровые, резкие морщины (не морщины, почти шрамы). Глаза из-под густой седины режут тебя насквозь. Белые бороды, сросшиеся с запорожскими усами в одно целое, подстрижены кругло и жестко. Красные жилеты застегнуты наглухо, не то что наша «душа нараспашку». Держится прямо, как в строю.

Эх, зарисовать бы! Заложивши руки за спину, стоит высокий, уже сгорбившийся старик в каком-то старинного покроя полинялом сюртуке. Тяжелые медные пуговицы, барашковая кубанка, огромные валенки – как бы зарисовать!.. Прилаживаюсь с тылу – пятиминутный набросок.

– Коля, смотри, – говорит Мишка, – це чикминь (нагрудные гнезда для патронов) Нарисуй.

Оборачиваюсь – у прилавка рыночного ларька стоит невысокий, старый-старый казак в черкеске, с газырями, с поясом, в кубанке – честь-честью. Колеблюсь минутку, потом решительно подхожу к казаку.

– Дедушка... (пугаюсь сам такого обращения: вдруг оскорбишь кубанца таким именем.) Нельзя ли вас срисовать?.. Мы приезжие, экскурсанты и т. д.

– Можно, – хохочет торговец из ларька. – Становись, дед, он тебя сейчас снимет...

Не проникнешь сквозь запорожские морщины: удивлен ли, обижен ли, просто ошеломлен или заинтересован и польщен? Выкидывает руки по швам и становится во фронт. Торопливо рисую. Эх, не передашь рисунком этих глубоко врезанных морщин, этого орлиного носа, этих старческих, но еще зорких глаз... Кончил.

– Вот, дедушка, смотри: похож?..

Несколько долгих секунд глядит на рисунок. Не проникнешь в тайну суровых морщин: видит ли, что смотрит, польщен ли, что «теперь повезут в Москву, попадет в историю». Вдруг ударяет себя рукой по груди.

– А тебя вот кто снимет?.. – полупрезрительно смотрит на меня.

Отхожу. Вокруг наших «общественников» целая толпа. С боков толпятся все новые хмурые лица.

– Чего это он выспрашивает-то?..

– Еропланщики, – сообщает кто-то, – на еронлане прилетели... Все выспрашивают...

– Чи казак, чи баба? – недоумевает кто-то по адресу нашей стриженой, кожанкой накрывшейся «общественницы».

Мимо проходит пожилой суровый казак.

– Чи шапку пропил? (хмурый взгляд на мою непокрытую голову.) А эта – чи платок потеряла? (взгляд в сторону торчащей среди толпы своей ершикообразной головой нашей «общественницы».)

– Вы откуда? Чего выспрашиваете? – мрачно подходит ко мне молодой казак.

Испуганно строю самое приветливое лицо, скольжу беглым взглядом по угрюмой фигуре и начинаю, как умею, объяснять: мы де экскурсанты и т. д...

– А скажите теперь нам по-хорошему, – закатывают вдруг нашим «общественникам» вопрос, – сами вы приехали или присланы?

Не успеваю расслышать, что отвечает Тимофеич, потому что уже толпа вокруг меня. Расспрашивают:

– Как у вас там в Москве? Как урожай? Не слышно ли про войну?

Скорей задаю контртемы, чтобы не завязывать политического диспута. Разговор переходит на воспоминания старины – моментально оживляются.

– Вы от кого происходите-то?

– Запорожцы, гайдамаки наши предки, –  гордый ответ.

– Давно здесь поселились?

– Давно... Наши диды. Про то в книжке написано...

– А как они сюда попали? Сами перебрались или их сюда перевели?

– Текали. Вольной жизни искали. Казаки оны и тогда вольные були... Та й опять у неволю попали... – Рассказывают, как их предки дрались с турками, с чечней, шаг за шагом отвоевывая землю.

– Да, кой-кому трудно досталась Кубань. Здесь каждый вершок земли кровью наших предков полит (гордо произносит это слово: «предки»).

Наш спутник Мишка зовет идти завтракать. Кое-как, с трудом, отрываемся от своей аудитории. Бедан зовет к себе зайти почитать книжку, где вся история Кубани написана. Сарана приглашает придти посмотреть фотографии.

– Увидите казаков во всей хорме: и чикминь, и бешмет, и руже, и ченжал.

Благодарим, прощаемся и оживленно катим на обед к Гриценке. «Общественники» передают, что им рассказали казаки про свою старину (которую знают они великолепно и которой здорово гордятся).

– Катерина страшно не любила казаков, не хотела слышать слова «казак». А Потемкин все время убеждал ее, что без казаков ей в войне с турками не обойтись. Наконец, уломал. Катерина решила призвать казаков. Но сначала захотела посмеяться над ними: велела сделать для них ложки в шесть четвертей длиной, позвала их на обед к себе и велела этими ложками есть, но чтобы браться только за кончики. А казаки уселись по-своему, поджав ноги под себя, взяли ложки и давай кормить друг друга – мигом съели.

Смеемся, идем тротуарами переулков, в тени акаций, к хате Гриценки.

Жареная птица с помидорами, вареники с творогом, кавуны, дыни, розовый чай с пшеничным хлебом... Позавтракавши, получивши приглашение приходить обедать, поблагодарили гостеприимного хозяина, забрали под мышки свои портфели, папки и походные сумки и отправились снова в станицу. Разделились: «общественники» отправились собирать новые толпы вокруг себя; я под руководством неизменного Мишки с папкой бумаги в одной руке и красками, брякающими в походной сумочке через плечо, отправился искать казака «во всей хорме», дабы его «снять».

...Все больше сгущается осенний вечер. Над полинялым платком зари зажигается брошка молодого месяца. Громадное одиночество таращится над ширью степи. Угрюмо вырастают по бокам тростники... страшно, беззащитно... жутко осенней ночью  в степи Кубани...

...И только тогда словно с сердца камень свалился, когда увидели голубеющую в лунном свете  нашу палатку и услышали знакомый голос нашего неизменного друга Акима Тимофеича».

­­­­***

 

Так в работе прошли незаметно шесть дней. Чем больше работали, тем дальше и дальше раздвигались исследовательские горизонты, тем больше вставало перед экскурсантами интересных вопросов, тем глубже и плодотворней становилась работа. Но время было уже позднее, надо было торопиться.

Между тем отвалить нам было очень трудно. Верховой (северный) ветер угнал от берега воду, лодки же стояли на обсохшем дне. Тащить их до воды было делом нелегким.

Однако решили отплыть обратно к Ейску.

Надо было отблагодарить Акима Тимофеевича за сердечное отношение к экскурсантам. Обсудив вопрос, пришли к выводу, что наилучшей формой благодарности была бы помощь в работе. Так и сделали. С утра пошли к нему на поле, где он всей семьей выдергивал из земли стебли подсолнечника (служат топливом).

С помощью ребят дело было выполнено быстро. Аким Тимофеевич угостил помощников арбузами и дынями, и экскурсанты отправились к лодкам собираться в обратное плавание.

С вечера все было уложено. Дежурным дан был наказ  будить хоть ночью, если погода будет благоприятной для плавания.

На небе еще горели звезды, когда дежурный поднял ребят. Лиман был тих, как стекло. Над ним клубился туман. Вода снова подошла к лодкам. Быстро уложились и уже садились в лодки, как вдруг увидели спускавшегося к берегу Акима Тимофеевича

Под мышкою он держал огромный каравай хлеба, другою же рукою держал лежавший на спине огромный мешок с выпячивавшимися арбузами.

– На дорогу вам, – и передал завхозу хлеб и арбузы.

В это время подошел другой высокий крестьянин и передал младшему из экскурсантов – девятилетнему ученику опытной школы – тарелку с горячими и вкусными оладьями.

Прощание было трогательно-сердечное.

Отвалили, ударили дружно веслами по воде и быстро поплыли по указанному Акимом Тимофеевичем направлению, ориентируясь на курган в степи оставляемого берега – противоположный берег был закрыт туманом.

На весла нажимали – неровен час, застигнет шторм среди лимана.

Но все обошлось благополучно. Часа через три работы пристали к берегу у немецкой колонии, которую и отправились осмотреть.

Ребята были поражены невиданной ими в сельских поселениях чистотою, опрятностью жилищ и общим высоким уровнем культуры. Познакомились с местным учителем, а через него и с местными старожилами, рассказавшими много поучительного о своей трудовой жизни, о том упорстве, с которым создавались благополучие и обеспеченность.

Девяностолетний старик-немец, живущий в отличной, благоустроенной и красивой усадьбе, охотно делился с ребятами воспоминаниями о своей молодости, когда он работал в степи чабаном (пастухом) и когда вместе с отцом переселился из крымских степей в приазовский край.

Только под вечер отправились из колонии к лодкам. По дороге встретили два табора цыган. Один табор был богат – цыгане ехали в отличных крытых фаэтонах, запряженных сытыми и крупными лошадьми, сами упитанные, одетые в синие суконные костюмы и лакированные сапоги.

Другой табор был бедный – цыгане то ехали, то шли рядом с маленькими тележками, запряженными изморенными лошаденками, почти жеребятами, сами одетые в лохмотья, худые и бледные.

Экскурсант-фотограф снял группу остановившихся бедняков. Тогда цыгане потребовали, чтобы фотограф им сейчас же показал карточку.

Как последний ни объяснял, что это невозможно, что сейчас еще карточки нет, цыгане с угрозами требовали: покажи карточку, и баста.

Дело, по-видимому, могло бы окончиться самочинным «вскрытием» аппарата, если бы не пришедшие торговать крестьяне, отвлекшие внимание цыган в другую сторону. Фотограф живо собрал аппарат и поспешил к лодкам.

Вечер был теплый и ясный. Над лиманом поднималась луна. Но лиман волновался, и лодки изрядно вскидывались вверх и падали вниз.

Направление было взято на золотившиеся далеко-далеко огни Ейска. Лодки отошли от берега, разошлись и плыли одинокие в голубой безграничности.

Часам к одиннадцати вечера пристали к Ейской косе на старом месте, поужинали и легли спать, утомленные многочасовой работой против волн и ветра и обильными и сильными впечатлениями.

 

Ейск–Волоколамск

С утра занялись сборами к отъезду. Упаковывали в ящики камни, шкурки, фотографические снимки, рисунки и этюды, весь хозяйственный и иной инвентарь. Искали покупателей на лодки.

Сначала все, кому предлагались лодки, отмахивались – куда такие лодчонки годятся! В них нельзя выйти в море!

Когда же, за отсутствием покупателей, пришлось цену убавить до половины себестоимости, покупателей оказалось достаточно, и между ними возгорелся спор относительно того, кто раньше заявил о покупке лодок.

Последняя ночь на лимане была особенно хороша. В легком тумане при лунном освещении все казалось голубым и воздушным. Было совершенно тихо и тепло. Откуда-то налетели давно не встречавшиеся комары и не дали выспаться.

Встали задолго до восхода солнца, уложили последние вещи и все перебрались на недалеко расположенный вокзал.

С сожалением ребята оставляли море и лодки и оканчивали экскурсию. Их настроения хорошо передал журналист стихотворением.

 

 

Последнее

 

Прощай, свободная стихия,

Что «блещешь гордою красой», –

В последний раз пишу стихи я

Над «черепаховой» косой...

Последняя луна над морем...

Последнее дежурство... Ночь.

Три темных лодки в тихом горе:

Ребята отъезжают прочь...

Глубокий штиль. Тепло и тихо.

Луна и голубой туман...

Жестоко кажется и дико

Покинуть ласковый лиман.

И снова вместо моря – лужи

Волоколамских площадей,

Свирепость злой декабрьской стужи,

И муть осенняя дождей...

 

23 ноября – день основания техникума.

Экскурсанты решили к этому дню устроить свою выставку. Заперлись в географическом классе, и работа закипела так, как она может кипеть лишь у людей, охваченных энтузиазмом.

Двое из высохших и скоробившихся шкурок мастерили чучело за чучелом, стремясь передавать характерные позы птиц, зарисованные охотниками во время их скитаний по плавням.

Двое устраивали гербарий, прилаживали с возможным изяществом растения к папкам и затем наклеивали этикетки. Другие определяли жуков и бабочек, вооружившись определителями и атласами, и монтировали их в красиво оклеенные черной бумагой коробки. Двое ребят заделывали пузырем цилиндры с формалиновыми препаратами. Геологи размещали горные породы по группам и ящикам. Фотографы печатали снимки и наклеивали их на паспарту. Вычерчивались графики, диаграммы и картограммы метеорологических наблюдений. Работа производилась во все свободное от уроков время и затягивалась до ночи при неизменном подъеме и отсутствии какого бы то ни было давления на ребят со стороны руководителя.

Потом весь этот материал размещался по стенам, расставлялся по столам, декорировался зеленью.

Географический класс оказался заполненным экспонатами, и кое-что даже не пришлось развернуть.

Ребята давали объяснения многочисленным посетителям. Это были действительные «именинники».

Впереди же еще много работы. Надо готовить доклады и составлять сборник.

 

***

 

Руководителю показалось важным проверить свои наблюдения и выводы относительно экскурсии. Поэтому он набросал несколько вопросов и просил участников экскурсии дать на них письменные ответы.

Поданные ответы оказались очень единодушны – /pразличия сводятся к несущественным мелочам.

Для ознакомления привожу одну из анкет, составленную наиболее обстоятельно. Ребята подавали анкеты, не скрывая своих имен. Это позволило сделать некоторые интересные выводы. Так, например, приводимая анкета принадлежит тому экскурсанту, который во время описанного здесь разговора «по душам», ниже Ростова, обвинил руководителя в плохой организации экскурсии и в малом интересе ее. Руководитель же полагал, что эти обвинения справедливы лишь частично, именно, что экскурсия организована недостаточно хорошо. Что же касается содержательности ее, то заявление экскурсантов о незначительности этого содержания казалось руководителю поверхностным, и он рассчитывал, что со временем все преходящее в работе изгладится, все же ценное отложится массивными и пожизненными основаниями во внутреннем мире ребят.

Полученные ответы подтвердили эти ожидания.

Для понимания некоторых ответов следует заметить следующее. Из третьей педагогической группы отправились в лодочную экскурсию почти все юноши и лишь две девушки, подавляющее же большинство девушек экскурсировало с другим руководителем на Кавказ, где пешком прошло Военно-грузинскую дорогу, побывало в Батуме и в других местах Черноморского побережья.

Вот эта анкета.

«1. Если бы вы знали, что лодочная экскурсия не дойдет до Кавказа, предпочли бы вы все-таки отправиться в лодке или отправились бы на Кавказ с пешеходной экскурсией?

Ответ. Все-таки я бы поехал с лодочной экскурсией.

2. Почему вы предпочли бы названную вами экскурсию?

Ответ. Во-первых, потому, что она лодочная, что само говорит за себя, а именно потому, что она сулит бесконечно более разнообразную жизнь, чем пешеходная экскурсия, она несравненно больше даст возможностей выявить свои силы, испытать их на интересном деле (зоология). Она больше, чем какая бы то ни была экскурсия, вносит в жизнь экскурсантов элемент приключений и сильных переживаний.

Во-вторых, потому, что лодочная экскурсия с ее жизнью на открытом воздухе, с ее нетяжелой, но все-таки утомительной работой (гребля), которая притом иногда принимает характер спорта, очень сильно способствует физическому развитию и укреплению здоровья.

В-третьих, потому, что лодочная экскурсия дает много практических навыков (гребля, управление парусом и лодкой, собирание и обработка коллекций, варка пищи и т. д.), которых пешеходная дать не может.

3. Не находите ли вы серьезных недочетов в организации экскурсии и, если находите, назовите их.

Ответ. Слишком велик был сначала коллектив экскурсии, что вначале порождало много недоразумений. Недочеты более мелкие, по-моему, такие: разделение в лодках по принципу общности в работе, по-моему, не оправдало себя, а в отношении зоологии, например, оно было прямо невыгодно, потому что два ружья находились в одной лодке.

Судя по своей теме, я предпочел бы более узкую специализацию в работе, ибо ответственность за эту большую работу, которую нужно было выполнять, как-то невольно давила в продолжение всей экскурсии, тем более что я определенно знал, что работа невыполнима. Связывала как-то и эта куча ящиков, за которыми приходилось зорко смотреть все время.

4. Отметьте момент экскурсии, который вы считаете наиболее важным в образовательном и воспитательном отношениях.

Ответ. На Дону. В образовательном отношении важным я считаю знакомство с казачьей жизнью, которое началось с Калача, с посещения базаров в Калаче, Константиновке, Богаевской. Знакомство со степью, которое главным образом происходило в Золотовской станице. Знакомство с фауной степи и Дона. Ростов.

В воспитательном отношении можно указать ночное плавание, когда приходилось чуть ли не засыпать на рулевом весле, и все-таки, сознавая ответственность за лодку, смотреть в темноту, сокращать путь, быстро решать, в какое русло войти и т. д.

Вторым моментом, который приучил немного к выдержке, я считаю тот момент, когда я в начале экскурсии старался не принимать участия во все более и более развивающейся «грызне» как внутри лодки, так и внутри экскурсии, хотя я и не выдержал этого до конца.

Ночные дежурства – тоже очень значительная ставка на волю, хотя иногда и приходилось всхрапнуть.

На море. В образовательном отношении считаю очень важным близкое знакомство с жизнью азовских крестьян, которое я получил, живя неделю у Терешки, с жизнью рыбаков (на косе и в с. Шабельском). Знакомство с портовым городом, шхуной и морским пароходом и жизнью на них. Очень интересна немецкая колония и сами немцы с их замкнутостью от русских.

Знакомство с морем, его жизнью и его огромным значением для прибрежного населения тоже значительно расширило мой умственный горизонт.

Затем необходимо отметить фауну моря и побережья, а особенно фауну плавней и ночную охоту в них.

В воспитательном отношении я считаю важным плавание по лиману во время шторма, когда мы впервые поспорили с бурей и вышли победителями.

5. Считаете ли вы экскурсию вообще интересной или неинтересной?

Ответ. Когда вспоминаешь экскурсию, то всегда в памяти встает картина второй половины экскурсии, а за ней уже по ассоциации и первая, хотя с большей любовью вспоминаю вторую половину.

И в общем эту экскурсию я считаю интересной.

6. Что вас больше всего заинтересовало в море?

Ответ. Во-первых, само море с его бурями, далью, зеркальной гладью в тихую погоду, а особенно ночью при луне, и плавание на море, которое наибольшей остроты достигло, когда мы шли по лиману.

Очень интересный момент, который часто вспоминается, – это, когда мы плыли от немецкой колонии к Ейску: когда поднялся ветер, нас застала ночь, мы потеряли из вида друг друга и плыли на огни Ейска.

Очень заинтересовала охота в плавнях, а особенно ночная, из-за которой я готов был бы еще остаться.

7. Какую экскурсию вы считаете более интересной – Селигерскую или Доно-Азовскую?

Ответ. Селигерскую, потому что напряженнее была жизнь, больше было разнообразия в жизни и больше было сплоченности в составе экскурсантов.

8. Что вам дала экскурсия?

Ответ. Опыт в организации экскурсий (лодочных – дальних), навыки в работе по зоологии, знания о том крае, о населении и его жизни, о животном мире того края.

В воспитательном отношении я как-то затрудняюсь учесть то, что она мне дала, укажу разве то, что она заставила поупражняться в выдержке характера.

9. Довольны ли вы или недовольны руководителем? Назовите положительные и отрицательные качества его как руководителя лодочной экскурсией.

Ответ. Нельзя быть недовольным человеком, который сумел верно определить интерес и стремление людей и направить их в желательную сторону, дать массу переживаний и незабываемых картин.

Положительными качествами я считаю умение зажечь людей, поддержать в минуты уныния и распада, влить новые силы и бодрость в людей.

Очень хорошим качеством считаю также то, что роль руководителя в нем скрыта, обычно он больше такой же экскурсант, как и все, и только в критический момент он выявляет свою личность, как руководитель. Это очень хорошо, потому что членам экскурсии это дает возможность проявить много самостоятельности и инициативы, чего при бестактном руководителе сделать нельзя, и в то же время это предохраняет экскурсию от опасных, критических моментов, так как тут он сразу делается руководителем.

Нельзя не отметить большую опытность и знания в деле организации плавания, изучения края и т. д.; с другой стороны, я не могу не пожелать, чтобы он был не так замкнут в экскурсии, как это наблюдалось в Донской экскурсии, чтобы между ним и нами, кроме точки соприкосновения в работе по темам, были и другие.

10. Как вы предпочли бы экскурсировать: с руководителем или без руководителя? Почему?

Ответ. Вообще говоря, я предпочел бы без руководителя потому, что когда человека водят, то он разучается сам ходить, т. е. он будет уже не так самостоятелен, он привыкнет, чтобы его водили, он не получит столько опыта, не сядет во столько луж и не научится предвидеть, учитывать все за и против, быстро решать, умозаключать и т. д., потому, что все это будет делать за него экскурсионный руководитель. Но я, конечно, не поехал бы в такой многочисленной экскурсии без руководителя – она развалилась бы в первый день.

В отношении же нашей экскурсии и данного руководства я против ничего не имею, ибо, повторяю, руководитель больше экскурсант, чем руководитель.

11. Окончив техникум, намерены ли вы экскурсировать и как?

Ответ. Экскурсировать, несомненно, намерен и, конечно, в лодке и пешком, потому что это (включая сюда и работы по зоологии) самое интересное для меня дело пока, ибо никакое еще дело не возбуждало во мне столько инициативы, активности, подъема и настойчивости, как это. Только боюсь, что не с кем будет, ибо очень трудно подобрать будет подходящий состав и заинтересовать людей.

12. Назовите те области СССР, которые особенно влекут вас в настоящее время, и чем они влекут.

Ответ. Сибирь. Влечет своей нетронутой тайгой, в которой очень хочется побывать, своими дикими красотами и неизвестностью края. Там очень много зверей, с которыми тоже очень хочется познакомиться.

Урал – тоже своей дикостью и неизвестностью, возможностью посмотреть горы и жизнь допотопных людей – староверов (Кавказ, конечно, интереснее, но туда и несравненно легче попасть).

Хочется побывать еще на море, но не на Северном, где очень холодно, а на Каспийском или Черном. Хочется побывать в тундре и познакомиться с жизнью самоедов и тундры.

Хочется побывать в Туркестане и пройти какую-нибудь пустыню, испытать жару, а также посмотреть древние города.

Вот эти области особенно привлекают меня в настоящее время».

 

3. По веселой реке

 

Звонок оповестил конец занятий, и вся группа поднялась. Складывали тетради, книги, захватывали шапки и устремлялись к двери.

Я поднял задерживающе руку.

– Товарищи! Сегодня в пять часов собрание намеревающихся путешествовать по Белой!

Меня сразу тесно окружила дюжина юношей и девушек.

– А какие вопросы будем решать?

– Надо окончательно установить снаряжение!

– Да и денежный вопрос еще не до конца выяснен.

– Ребята! Зайцев откололся от нас, придется кому-то взять на себя его обязанности.

Оглядываюсь и не узнаю ребят.

Глаза их выражают пытливое ожидание, светятся жизнью. Им предстоит путешествие, нечто до этого совершенно неведомое, и каждая мелочь в этом предприятии захватывает ребят. Не приходится завоевывать внимания – оно завоевано с самого начала. Меня засыпают вопросами и никуда не торопятся.

 

 

***

 

Войдя в пять часов в географический кабинет к собравшимся юношам и девушкам, я оглянул их и заметил отсутствие трех человек.

– Почему нет Громова, Лядова и Коротаева?

– Они перешли в туркестанскую группу, – смущенно ответила завхоз нашей части Кашина.

Ей этот уход казался обидным для меня.

– Нет ли еще колеблющихся?

Несколько мгновений все молчали, но затем шевельнулся Раскосов.

– Я еще не знаю наверно, где буду. Если возьмут едущие в Туркестан, отправлюсь с ними.

– А почему они колеблются брать вас или нет? – Ответа Раскосов не дал, и я догадался, что его считают плохим товарищем.

Я еще раз оглянул оставшихся девять человек. С ними предстояло жить в тесном общении месяц, может быть, и больше. В такой жизни остро чувствуются даже мало приметные особенности человека – ободряют и радуют хорошие и сильно мешают плохие, противообщественные.

У моих юных товарищей были разные характеры. Ощущались противоположные стремления. Обнаруживалась самоуверенность без питающей ее опытности. Обособлялись замыкавшиеся в себе группки. Проступали каприз и привередливость. Иногда я испытывал беспокойство как бы от надвигающейся сзади опасности – с кем-то из присутствовавших я находился в каком-то противоречии. Думалось: кого-то надо удалить из состава – мешать будет. Но сразу же рождалось и возражение: учитель не имеет права отводить ученика, пока не испробованы доступные средства исправления и пока не обнаружилось, что один задерживает работу многих, что один сознательно мешает жить многим.

Я должен был связать разнородных людей в одно целое. Сев на скамью, я немного помолчал, еще раз оглянул собравшихся и заговорил как можно спокойнее.

– Товарищи! Предстоящее нам путешествие будет хорошей пробой нашей выдержанности и нашего умения жить дружным обществом. Эти качества, мне кажется, у некоторых из вас развиты недостаточно. Следовательно, можно ждать больших неприятностей – споров и раздоров, если не найдется пресекающей их силы. Эта сила – равнение по группе и подчинение добровольно принятому руководителю. Без общественности и подчинения нас ждет развал. Поэтому я предлагаю вам принять такое положение: мелкие вопросы решаются одним руководителем, крупные обсуждаются всей группой, но окончательное решение остается за руководителем. Кто хочет высказаться по этому поводу?

Среди присутствовавших ощутилось движение. Некоторые многозначительно переглянулись, но молчали.

– Позвольте мне, – нарушил молчание Комов и сразу начал говорить: – Я считаю неправильной такую постановку. Я полагаю, что мы достаточно сознательны и сумеем разобраться в нужных вопросах. Нам важно упражнять себя в коллективной жизни, а какое же это будет упражнение, если за нас все решает руководитель? Предлагаю вопросы решать большинством голосов.

– Я тоже думаю, что не надо руководителю быть диктатором, он должен быть нашим старшим товарищем, и все, – сказал Лесников.

– А я думаю, – выступила Кашина, – следует согласиться с предложением Сергея Ивановича и предоставить ему право решающего голоса. Мы ведь не путешествовали, совершенно неопытны и можем принять и неправильное решение. Сергей Иванович давно и много путешествует, и мы можем ему вполне довериться.

Желавших еще говорить не было, и я поставил вопрос на голосование. Из девяти человек за мое предложение голосовали шестеро, против – двое, и один воздержался.

– Итак, за мною остается последнее решающее слово. Кто не согласен с таким решением, пусть переходит к отправляющимся на Кавказ или в Туркестан.

– Затем, товарищи, прошу вас дать мне письменные ответы на некоторые вопросы. В них я спрашиваю о возрасте, о состоянии здоровья, о весе, о преобладающем настроении, чего вы ждете от путешествия и какое руководство хотите иметь от руководителя. Эти сведения помогут мне правильно руководить вами и дадут возможность по возвращении оценить путешествие. Возражений нет?

Все молчали.

– Хорошо. В заключение напоминаю вам о необходимости каждому иметь полное условленное личное снаряжение. Без указанных вещей не будет у вас крепкого сна, без сна, восстанавливающего силы, не будет и работы и бодрости.  Наконец, помните сроки. Практика ваша в детских домах оканчивается 15 июля. Завхоз Кашина должна явиться в техникум семнадцатого, чтобы со мною собрать общее снаряжение. После этого я уеду в Белорецк для приобретения лодок, и 20 июля отправитесь вы. Руководство группой поручается Кашиной.  Все ясно? Вопросов нет?  В таком случае, до свидания, товарищи. Желаю вам успеха в практике. Не забудьте до разъезда дать ответы на предложенные вам вопросы.

Листки с ответами поступали ко мне один за другим, чуть-чуть освещая скрывающийся внутренний мир учащихся и дополняя представление, даваемое внешностью.

Записка Березина соответствовала и его наружности и его внутреннему складу. Березину девятнадцать лет. Он среднего роста, сухощав, держится совершенно прямо. Его стройность выражает достоинство и независимость. С продолговатого лица смотрят открытые и скромные глаза. Свежие, как будто детские губы иногда слегка вздрагивают. Не пытаются ли они произнести какой-то вопрос, поднявшийся в глубинах его души?

Строго очерченный круг школьного учения недостаточен для Березина, и он читает и Дарвина, и Гегеля; готовым отрывкам из Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина предпочитает их полные сочинения, в которых сам находит, что надо. В ответах юноша краток и прост. Почерк его ровен, четок, буквы сдвинуты в стройные ряды. В общественной жизни – активный комсомолец, без шума и лишних разговоров всегда выполняющий порученную работу.

«Настроение преобладает бодрое. Иногда, правда, не часто – безразличное.

Путешествие не тревожит, но волнует. Ожидаю встретить новое и любопытное. Хочу сам пережить трудности дальнего путешествия и, если не опасности, то неожиданности. Особенно привлекает исследовательская работа, именно – исследование животного мира, главным образом, мелких представителей его. Вместе с тем хочется отдохнуть от зимней учебы. От руководителя хочу иметь указания и объяснения в исследовательской работе».

***

 

С Березиным дружит восемнадцатилетний Южин. Немного выше среднего роста, сухой, смуглый и черноволосый, Южин всегда, по-видимому, вглядывается и вслушивается и в себя самого, и в окружающую жизнь. Поэтому непроизвольно Южин избегает шума, положения на виду и мало приметен. Он преимущественно задумчив, и его разговор – тихий, спокойный и немногословный – кажется продолжением и наружным выявлением текущей мыслительной работы. Но мыслит Южин не с помощью слов. Его мысли в красках и выразительных чертах. Они в золотых брызгах солнца на перепутавшейся листве в лесной чаще, в тишине туманного сентябрьского утра, в двух-трех чертах горести на лице человека. Эти мысли требуют выражения, и выражать их – отрада Южина. Свою отраду он бережет, как хрупкое сокровище, от бесцеремонных глаз. Иногда мне случалось набредать на юношу в весенние и осенние дни рано-рано утром в прилегающей к школьному участку роще, когда его товарищи еще спали крепким сном. Он сидел, склонившись над картоном и палитрой, и рука его, накладывая на картон певучие краски, давала волю плодящимся в голове мыслям.

Почерк у Южина легкий. Его буквы часто являются лишь мимоходом брошенными намеками на буквы, и в этих намеках – сдерживаемая порывистость.

«...Полагаю, безошибочным будет, если я назову свойственное мне настроение бодро-угнетенным. Чрезмерная бодрость сменяется высоко безразличным состоянием.

В путешествии хочу встретиться с трудностями и опасностями, заняться изучением быта населения, всех житейских подробностей быта, но особенно хочу зарисовывать, что буду наблюдать.

Какого руководства желаю – не могу определенно сказать».

 

***

 

Девятнадцатилетний Квашнин – невысокий, большеголовый юноша с ежом торчащими волосами и с напоминающим румяную грушу носом. Иногда по лицу его пробегает виноватая улыбка, иногда – тень невзгоды. Почерк Квашнина крупный, немного размашистый.

«Настроение у меня неустойчивое.

В укрепляющем влиянии путешествия не нуждаюсь, но отдохнуть внутренне хочу. Привлекает красота природы, и хорошо бы почувствовать к природе горячую любовь. Трудности и опасности меня не влекут, не тянет к себе и исследовательская работа. Нет особого желания и с новыми людьми знакомиться, хотя обогатить себя жизненными знаниями я не прочь. Считаю лишним и стремиться к веселью в среде товарищей, с которыми не всегда схожусь в мыслях и чувствах. У многих из товарищей еще очень преобладает свое, личное, и нет должного уважения к другому человеку. Иногда я предпочитаю быть наедине и отдаваться своим мыслям.

Руководитель желателен смелый и жизнерадостн/spanый, могущий разжечь прочный порыв к путешествиям и в дальнейшей жизни».

 

***

 

Раскосову пошел двадцать второй год. Он приземист, широкоплеч, широколиц. Глаза Раскосова отодвинуты один от другого, рот растянулся, и рыжеватые волосы сдвинулись на лоб. Взгляд у парня плутоватый с оттенком добродушия. Живой комсомолец – он очень любит поговорить, но иногда после его речи нелегко бывает ответить на вопрос, что же Раскосов сказал?

По данной мне записке – настроение у Раскосова всегда бодрое. Ему хочется видеть красивую природу и побороться с трудностями и опасностями. Он склонен написать о своих впечатлениях. Руководство путешествием должно быть твердое, упорядочивающее жизнь и направляющее внимание путешественников в должную сторону. Раскосов, безусловно, отвергает всякое «материнство» в руководстве.

 

***

 

У восемнадцатилетнего мелкого ростом Комова на лице играют иногда два выражения – губы и щеки улыбаются приветливо и сладко, глаза же высматривают настороженно и нападающе. Говорит Комов высоким голосом. Конец его речи всегда певуч, и в этой певучести много сомнительной взволнованности. Пользуется каждым случаем, чтобы показать себя активным комсомольцем, но за этой активностью не чувствуется искренности. В ответах Комов умолчал о своих настроениях. В путешествии он хочет научиться владеть лодкой и научиться руководить путешествием. Затем он постарается приобрести знания, необходимые в школьной работе. Наконец, попутно, надо будет окрепнуть телом и волей. Комова привлекает изучение птиц и растений, но в чужом краю все ново, и поэтому он желает всесторонне ознакомиться с Уралом. Руководство должно быть воспитывающим и помогающим вести исследовательскую работу, но без того, чтобы это руководство ощущалось путешествующими. Оно должно основываться на опытности руководителя.

 

***

 

Около Комова держится Лесников – семнадцатилетний совсем низкорослый малец. Он смотрит всегда исподлобья, говорит ворчливо и отрывисто и кажется недовольным или обиженным. Если же Лесникова подглядеть нечаянно, когда он захвачен какой-нибудь беседой или сосредоточился на каком-нибудь занятии, тогда парнишка выглядит совсем мальчиком с нежными, как у девочки, подбородком и шеей и с трогательно просто лежащими на голове русыми волосиками. Изредка Лесников улыбается детской доверчивой улыбкой, и взгляд исподлобья вдруг вспыхивает светлой добротой. Видом хмурый и сердитый, он, по-видимому, ищет человека, которому мог бы смотреть в глаза и за которым мог бы идти. Известно, что выбор таких людей слишком часто бывает неудачен, и сочетание Лесникова и Комова было, пожалуй, одним из этих случаев.

Лесникову кажется – «настроение у него ничего, бодрое, хотя бывает и всякое». Ему хочется и отдохнуть от зимней учебы, и повоевать с трудностями и опасностями, и узнать побольше нового – все равно из какой области, и даже пописать о наблюдаемом. Предстоящее путешествие тревожит Лесникова. Он боится, не распадется ли группа –  ведь ушли же некоторые из нее? Затем он опасается, не снизится ли ценность путешествия от присутствия девушек – с ними многое можно потерять вследствие их слабости. Тревожат его также вопросы денежный и снаряжения.

О руководстве Лесников пишет:

«Я бы хотел, чтобы руководитель показал мне и научил меня, как подходить к новым людям, как находиться в разных условиях, как изучать природу, жизнь и быт. Хочу, чтобы это путешествие заложило основы для моих будущих самостоятельных путешествий. Хотел бы, чтобы руководитель не мешал мне в чем-либо и чтобы он мне казался не руководителем, но более опытным и сильным старшим товарищем».

 

***

 

Кашина – привлекательная восемнадцатилетняя девушка – белокура, светлоглаза, легка и быстра в походке. Умеет звонко посмеяться и не обнаруживает желания забираться в глубины вещей. Однако Кашина и неповерхностна – крепкая комсомолка, девушка принимает окружающее, как оно есть, просто и деловито, и этим отношением очень облегчает себе житье. Будучи вожатой пионерского отряда, она удачно провела стокилометровый поход его, что и послужило поводом к избранию Кашиной заведующей хозяйством в нашей группе, следовательно, помощницей руководителя путешествия.

В записке Кашина очень кратка. Преобладающее настроение – бодрое. Ей хочется отдохнуть, пожить среди красивой природы и непринужденно повеселиться в обществе товарищей. Она с удовольствием займется изучением растительности края. Предстоящее путешествие ее не беспокоит, но только Кашина очень хочет отправляться как можно скорее – она ждет путешествия с нетерпением. О руководстве девушка не дала ответа.

 

***

 

Ровесница Кашиной – малорослая бледноватая Сухова, по-видимому, склонна заглядывать в источники окружающей жизни. Но иногда она заглядывает в жизнь, заранее проникшись сомнением, и сомнение мешает Суховой вглядеться до конца и найти на этом конце, может быть, самое главное и радующее. Поэтому продолговатое и строгое лицо Суховой – невеселое, и улыбка этой девушки – неохотная. В унаследованной ею природе имеется несогласованность, и не обнаруживается пока такой внутренней большой силы, которая бы приладила неприлаженные части ее существа. Не нужна ли для такого человека дружеская внешняя сила?

«...Какое настроение у меня преобладает?

Безразличное. Но в последнее время, в связи с разладом в родном доме и в связи с вечной заботой о зачетах, я испытываю все усиливающееся угнетение. Вот поэтому думаю – необходимо отдохнуть и немного поразнообразить жизнь. Надеюсь, это мне даст путешествие. Оно привлекает меня многим, и хочется получить от него все, что оно может дать и что будет по силам. С путешествием у меня связано представление о чем-то хорошем, светлом. Может быть, это легкомыслие, но это так. О трудностях я совсем не думаю, но меня тревожит мысль о недопущении к путешествию одного товарища. Он, помогая в семье, запустил учебные дела, и совет техникума может оставить его заниматься. Это для него будет очень горько.

Относительно руководства затрудняюсь что-нибудь говорить опытному руководителю. Конечно, в обращении его с руководимыми желательна простота».

 

***

 

Третья девушка – Истомина – записки с ответами мне не дала. Я не настаивал – насильственно взятые ответы чаще вводят в заблуждение, чем разъясняют что-нибудь. Истомина – пухленькая, с румяными щеками и черненькими глазками – держится обыкновенно со спокойным достоинством.

 

***

 

Руководитель путешествия – преподаватель естествознания и географии – может быть узнан уже издалека по высокому росту, по сухости сложения и по светлеющей лысине (он избегает носить на голове шапку).

Трезво мыслящие люди считают Сергея Ивановича (так зовут руководителя) чудаком. В самом деле, человеку этому – шутка ли! – сорок семь лет, между тем он свои отпуска проводит в высшей степени странно. Вместо того чтобы выехать на дачу или иногда съездить на курорт, наконец – хотя бы в дом отдыха, вместо всего этого Сергей Иванович обыкновенно покупает себе на какой-нибудь реке лодку и отправляется в ней путешествовать, как будто нет для этой цели великолепно оборудованных пароходов! Чудак мокнет под дождями, холодеет на ветрах, сам варит себе на берегу что-то покушать, спит на камешках на берегу, изучает уже давно изученные местности. Ясно, что, явившись к началу занятий в техникум, Сергей Иванович имеет вид отощавшего с голодухи цыгана, и на него обидно бывает смотреть рядом с пополневшими в домах отдыха другими разумными преподавателями. Вот непонятно только – не слышно, чтобы он болел. Тогда как у товарищей его, несмотря на прибавки в весе, то и дело грипп, ангина, испанка и еще какие-то болезни, у Сергея Ивановича – ничего, хотя и не носит он никогда ни подбитой ватой, ни тем более меховой одежды. Напротив, он с осени прибавляется в весе! Выходит как-то наоборот.

Известно, что такие странности частенько бывают следствием небрежности нянь, роняющих детей на землю. Однако, осторожно спрошенный в этом смысле, Сергей Иванович не мог припомнить подобного случая в своей жизни, но все же...

В школе Сергею Ивановичу было, по его словам, душно, и он, видите ли, искал свежего воздуха. Но, оказывается, он задыхался и на широких улицах города и даже в его садах. Ему нужен был какой-то самый свежий воздух, и он нашел его будто бы на реке, хотя всякому известно, что на реке – сыро и легко простудиться. Как он проводил время в этой сырости – видно из введения к этой книге: как самый легкомысленный мальчишка. Таким образом, современные его странности – застарелые странности, ведут свое начало издалека, и никакой гипнотизер тут не поможет.

 

***

 

Самый младший экскурсант – мой сын Олег четырнадцати лет, ученик семилетки, вожатый пионеротряда, участник многих моих путешествий в лодке, уже недурно управляющийся с нею. Ревниво оберегает свою самостоятельность и в некоторых случаях, опасаясь потерять ее, бывает очень неуступчив и упрям. Но стоит о чем-нибудь попросить – и тогда широкое движение навстречу. Стремится догнать и перегнать отца не только в искусстве управления лодкой, но и в росте.

 

***

 

Наконец – В. В. Андреев, лаборант одного из научно-исследовательских институтов, большой любитель путешествий, в третий раз отправляющийся со мною в экскурсию. В этом требовательном к себе и аккуратном человеке я всегда имел опору и поддержку в критические моменты путешествия, особенно тогда, когда требовались сознательность и дисциплинированность – основные условия успешного проведения любого начинания.

Вот эту-то разнородную по характерам группу надо было спаять одним общим устремлением. Эта сложная работа является частью общей подготовки и должна выполняться постепенно, но в данном случае, вследствие перегрузки учащихся, это дело отодвинулось непосредственно к самой экскурсии. Тем труднее стала задача. Первое трение возникло при распределении тем экскурсионных работ. Когда я ознакомил учащихся со списком и содержанием тем, каждый быстро остановился на какой-либо теме. Но Комов и, следовательно, Лесников отклоняли от себя тему за темой и, наконец, пришли к такому положению, когда и выбирать было уже нечего – надо было брать то, что осталось.

– Я не возьму этой темы, она мне не нравится, – заявил Комов.

– И я не возьму этой темы, она и мне не нравится, – хмуро пробурчал Лесников.

Я невольно усмехнулся.

–Знаете, товарищи, когда я шел на это собрание, мне попались на дороге два карапуза, один побольше, другой поменьше, судя по костюмам – из разных семей.

«А мы завтра поедем в Крым!» – говорит старший карапуз и подпрыгивает.

И карапуз поменьше немедленно:

«А я тоже поеду в Крым!» – и подпрыгивает.

Первый карапуз говорит:

«А мы в Крыму будем работать, заработаем денег и будем торговать конфетами!»

Второй карапуз вслед:

«Я тоже буду работать в Крыму!» – и подпрыгивает.

– Не находите ли, товарищи, что есть общее в обеих сценах, с тою разницей, что карапузы были вполне искренни, за вашими же словами надо догадываться: или вы ведете себя несерьезно или, наоборот, твердо решили отклонить от себя серьезные обязательства. Итак – я записываю за вами оставшуюся тему.

Словесного возражения не последовало, но затем оба долго ходили надувшись, суля мне своим видом в будущем наиприятнейшие экскурсионные минуты.

Разобрав темы и соответствующую литературу, молодежь разъехалась по детдомам на практику. Я с помощью работавшей в ближайшем детдоме Кашиной в несколько дней собрал общее снаряжение экскурсии и затем начал сам к ней готовиться, советуясь со специалистами различных научно-вспомогательных учреждений (зоосад, этнографический музей и пр.). В это же время было получено из Белорецка ответное извещение ОНО о возможности заказа лодок и о сумме, которую необходимо выслать в задаток. Деньги были немедленно высланы.

 

 

***

 

В условленный день я выехал в Белорецк, учащиеся – спустя сутки. Я надеялся до приезда группы подыскать помещение для нее, но получил билет на медленно шедший поезд и приехал в Белорецк на сутки позднее группы. Нашел ее разместившейся в школе-семилетке. Подготовка была окончена, началось путешествие.

 

***

 

Как всегда, я решил сначала привести все в порядок около себя и затем приниматься за дела с «внешним миром».

Положение около себя оказалось сквернейшим. Школа и в частности две классные комнаты, в которых мы разместились, находились в состоянии непередаваемого беспорядка и запустения. Парты стояли вкривь и вкось, где придется. Первомайские плакаты и лозунги, учебные таблицы и карты, полусорвавшиеся со своих мест, частью болтались от врывавшегося в окна ветра вдоль стен, частью валялись среди комнат. На полу и особенно в углах – кучи рваной бумаги, тряпок, пыли, окурков. Все другие школьные помещения были также в не меньшем беспорядке.

Среди этого омерзения, разостлав на полу классных комнат брезентовые палатки, уже второй день жили экскурсанты, ожидая меня.

Когда я прямо с поезда в девять часов утра вошел в школу, все спали. Как я ни был удручен равнодушием ребят к своему окружению, я им сразу ничего не сказал и распорядился вставать и завтракать, чтобы поскорее обсудить неотложные вопросы.

Собрались. Обращаюсь к завхозу Кашиной:

– Не находите ли, товарищ Кашина, что вы не выполняете ваших обязанностей?

Кашина слегка краснеет и нерешительно спрашивает:

– А в чем?

Я молча делаю движение рукою по всей комнате.

– Это, правда, грязно... Да я и хотела убрать, говорила ребятам: «давайте уберем», а они мне в ответ: «ладно! проживем и так!» – а мне одной тут в день не управиться.

– Вы хотите и впредь идти на поводу у такого «общественного мнения»?

– Нет, не хочу...

– В таком случае немедленно после собрания наладьте уборку помещений. Уборная так запущена, что пользоваться ею – значит заносить на обуви грязь в комнаты; пользование ею надо прекратить и подыскать другие уборные в каком-нибудь ближайшем учреждении. Не узнавал ли кто-нибудь в ОНО о лодках?

– Я был в ОНО – лодок нет, мастер отказался их строить.

– Почему ОНО в таком случае нас своевременно не известило об этом?

Все молчали, испытующе смотрели на меня: как-то я выпутаюсь из затруднения? Как-то я проведу лодочное путешествие без лодок?

Но я хорошо знаю, что действительно безвыходные положения сравнительно редки. И, ведя переписку по поводу лодок, я не упускал из виду возможности невыполнения уговора со стороны лодочного мастера и небрежности в ведении переговоров со стороны отдельных работников ОНО. Поэтому я уже не раз прикидывал в уме – что мы будем делать, если лодки не построены? И выход имелся в запасе. Вообще в путешествиях у меня выработался принцип: надейся и добивайся лучшего, но будь готов к худшему.

– Ну что ж... Это не беда; такая безответственность, к сожалению, еще часто встречается, – говорю я, – и надо уметь противопоставлять ей настойчивость в отстаивании своего плана. Что вы можете предложить для данного случая? – и теперь я уже испытующе оглядываю экскурсантов: как-то вы сумеете найтись?

Водворилось молчание. Молчал и я.

– А ничего мы не можем придумать, – проворчал Лесников.

– А я думаю, что положение совсем не безвыходное, – спокойно заговорила Кашина. – Прежде всего, я видела лодки на берегах озера, надо порасспросить их владельцев, может быть, можно будет купить готовые лодки, хотя нас и уверяли в ОНО, что едва ли кто-нибудь продаст свою лодку. Но попытаться необходимо. Ну, а если никто не продаст, перепланируем наше путешествие на какой-нибудь иной лад.

– Отлично, Кашина. Правильно. Разделитесь на две группы. Одна пусть обойдет один берег озера, другая – противоположный. О результатах мне сообщите. Я же тем временем с Кашиной устрою продовольственные дела. Если же лодок не найдем, перестроим экскурсию на пешеходную. Белорецк сделаем базой и от него будем экскурсировать в разные концы – здесь много интересных районов.

Некоторые из ребят в ответ что-то недовольно буркнули, многозначительно переглянулись. Затем все разошлись выполнять задания.

К концу дня в результате общих настойчивых поисков были куплены 6 лодок. Лодочная экскурсия была спасена. Теперь можно было спокойно заняться ознакомлением с Белорецком. Это ознакомление мы и провели, поскольку позволяло время, в трех направлениях.

Во-первых, мы уяснили себе, что город Белорецк – это, в сущности, Белорецкий завод, который мы подробно осмотрели, составив себе четкое и яркое представление о выплавке чугуна в доменном цехе, о получении стали в бессемеровском и мартеновском цехах, о прокате и о других процессах завода. Завод как производственное целое стал ясен и близок.

Во-вторых, связавшись с комсомолом завода, мы узнали много интересного об общественной жизни и быте рабочих, в котором тогда еще не исчезли совершенно дикие нравы недавнего прошлого, в частности, в отношении к женщине; с этими нравами комсомол ведет настойчивую борьбу.

Наконец, в-третьих, мы были на базаре, где знакомились с сельским населением, русским и башкирским, с его типом, костюмами, продуктами его производства, отражающими его материальную культуру и экономическое состояние. Предварительно в земельном отделе получили данные о ходе коллективизации.

Так прошли три дня. На четвертый было назначено отправление.

Накануне распределяли некоторые хозяйственные обязанности. Комову досталось быть счетоводом, вести учет расходования экскурсионных сумм. Он снова отказался, ссылаясь на отсутствие счетов. И я, и товарищи указывали ему, что суммы невелики, что работа пустяковая, но Комов упорно не соглашался быть счетоводом. Пришлось пригрозить ему исключением из состава экскурсантов.

Утром все выполняли какие-либо поручения, связанные с отправлением в путь. Комову я поручил сходить в ОНО за разрешением пользоваться для остановок школьными помещениями.

– Не пойду.

– Почему?

– Пусть кто-нибудь другой сходит.

– Все заняты.

– Не пойду.

Мне стало ясно, что Комова следовало теперь же отправить домой, потому что если в начале экскурсии он так ведет себя, то что же будет дальше? Однако мне показалось, что товарищам Комова необходимость отправления его домой еще не стала ясной. Поэтому, настояв на выполнении поручения, вопроса об исключении Комова из состава группы не поднимал.

Когда все было готово к отправлению и оставалось только погрузить вещи в лодки и плыть, я собрал группу и в краткой речи обратил ее внимание на возмутительное отношение заведующего школой к помещению и имуществу школы. Происходило в ней празднование Первого Мая, но внешне оно не было организовано: все швырялось на пол – бумага, окурки, объедки. После празднества школа осталась неубранной. Плакаты и учебные пособия болтаются и рвутся. Двор школы – сплошное омерзение. И заведующий школой уехал в отпуск, не позаботившись о приведении ее в культурный вид. Вот учреждение, которое должно быть рассадником культуры и должно прививать детям и взрослому населению культурные привычки!

– Эта школа, товарищи, пусть будет дspan style=/o:pля вас, будущих учителей, напоминанием, что культурно работать можно лишь в опрятной, культурной обстановке, что суть работы и ее внешнее окружение находятся в постоянном взаимодействии, в постоянном взаимном влиянии. Как бы бедны ни были ваши школы, они всегда могут быть образцами опрятности и могут в себе отражать ваши заботы о школе и ваш художественный вкус; уют и привлекательность школы могут быть созданы с ничтожными средствами при любовном творческом рабочем воодушевлении.

– Но этого мало, товарищи! Надо, чтобы в повседневной жизни, в каждом движении вы были культурны. Поэтому давайте вот с этой минуты в нашем экскурсионном обиходе будем вполне культурны и будем вести себя так, чтобы в будущем не краснеть за себя. И чтобы это стремление привело нас к вполне осязательным результатам, предлагаю строить наш экскурсионный быт и наши экскурсионные работы на основе соцсоревнования и ударничества. Не забывайте, что одновременно с нами отправилось в разные концы Союза несколько самостоятельных, сильных живым интересом, работоспособных и инициативных групп. Все они задались целью обогатить географический кабинет новыми интересными коллекциями и дать коллективу техникума по содержательному и красочному вечеру. Вы, наверное, не хотите дать самый бледный вечер. Но все значительное создается упорным трудом. Чтобы наш труд был упорен от начала до конца, чтобы он не был лишь начальной вспышкой, нам необходима в этом взаимная поддержка, взаимное понимание – то, что мы называем социалистическим соревнованием. Пусть лодочные команды, из скольких бы человек они ни состояли – из одного, двух, трех, соревнуются в безаварийном ведении лодок, в безупречной чистоте и порядке как в лодках, так и на стоянках, в доброкачественности хозяйственных работ – приготовлении пищи, несении дежурств – и, наконец, учебно-исследовательских работ – в их точности, законченности и внешней привлекательности. Ждем от наших ударников ведущего поведения и ведущих образцов работы.

– Итак, если согласны со сказанным, заключайте договоры, короткие и ясные, и – в лодки!

Договоры были заключены, и группа, взвалив на плечи снаряжение, вышла из школы и направилась к реке.

 

***

 

Лодки были маловаты и оказались перегружены. Но плыть можно было, и мы поплыли. Никто из группы не умел удовлетворительно вести лодку, тем более по быстрой и порожистой горной реке. К счастью, Белая сначала текла сравнительно спокойно. Погода стояла солнечная, веселая, по реке тянул легкий ветерок, и экскурсанты беспечно гнали свои лодчонки дальше и дальше от Белорецка. Вместе с этим многообразнее становилась Белая, неожиданно причудливы берега ее и ограничивающие долину горы. Кое-где Белая начинала предостерегающе шуметь и волноваться. Надо было ожидать порогов и водоскатов, в которых легко могли случиться тягостные крушения, связанные с потерей и порчей снаряжения и продовольствия.

Но первый день прошел благополучно, и на закате мы остановились на ночь на чистой песчаной косе. Поодаль на берегах замерли в вечернем покое сосновые леса. Покой был зловещий: с полудня за горами сгущались темные тучи, и теперь они мрачными громадами прикрыли вечернее небо. Чтобы не быть застигнутыми ливнем, быстро разбили две палатки, устроили в них вещи и места для сна, собрали запас дров и, разведя перед палатками яркий костер, почувствовали себя в уютной безопасности от надвигающейся непогоды. Дежурные тем временем готовили к ужину кашу и чай.

Когда они поспели, мы разместились вокруг костра и с удовольствием ужинали, делясь впечатлениями первого дня плавания. Затем Кашина назначила дежурных на ночь, и лагерь скоро затих. Ослепительно сверкнула молния, озарив, как днем, долину реки, прокатился гром. Ночь была непроницаемо черна.

После полуночи я проверял дежурного. Вышел из палатки – костер еле теплится, хотя дождя не было: гроза проходила стороной. Я окликнул дежурного. Никто не ответил. Зашел во вторую палатку и увидел дежурного Комова спящим около своих вещей. Я тронул его раз, другой, третий.

Комов приподнялся.

– Товарищ Комов, дежурный не должен спать. Кроме того, он обязан поддерживать огонь – он у вас потухает.

Комов с явным раздражением поднялся и вышел из палатки. Затем он начал швырять в костер дрова из лежавшего в стороне запаса.

– Э, нет, товарищ Комов, не так, – запротестовал я, – смотрите: кругом костра целое кольцо недогоревших концов – сначала надо использовать их, а потом уже приниматься за целые сушины.

Ночь была тепла, тиха. Издалека еще долетали до слуха замирающие волны грома. На лужайке неподалеку вел свою незатейливую песенку простодушный коростель.

Я не пошел в палатку и лег спать на песке вблизи костра. Было тепло, мягко. Наслаждаясь своеобразной красотой ночи, думая о молодежи, я заснул.

К восходу солнца растаяли последние тучки, и утро разгорелось безоблачное и радостное. В шесть часов дежурный разбудил экскурсантов. В половине седьмого завтракали, и затем решено было день оставаться на том же месте, чтобы постирать белье и самим помыться после малоопрятной жизни в школе. Мне же, кроме того, необходимо было с завхозом обсудить и установить порядок разных работ и дежурств и с экономкой составить меню на каждый день шестидневки, исходя из наших продовольственных возможностей.

Уже в школе, где мы сами себе готовили завтрак, обед и ужин, обнаружилось, что не только юноши, но и девушки плохо справляются с этой работой и не прилагают старания к тому, чтобы приготовляемая пища была возможно вкуснее. Суп бывал или водянист, или походил на кашу; не было понимания вкусового значения кореньев, лука, необходимости известной пропорциональности в расходовании продуктов; каша пригорала и пахла дымом или бывала недоварена, комковата, иногда от пересола  нестерпимо мучила жажда, иногда пища была совершенно пресна. Хуже всего было то, что не было и желания преодолеть неумение готовить опрятно и вкусно, хотя вкусно поесть все были не прочь.

Когда я начал с экономкой разговор на эту тему, она, прежде всего, начала возражать мне, ссылаясь на нехватку тех или иных продуктов. Тогда я сказал, что сегодня буду готовить сам и буду учить ее, как готовить, чтобы она в свою очередь учила дежурных по кухне. Экономка сочла себя обиженной и достаточно ясно высказывала свое пренебрежение к моим разъяснениям во время готовки.

Готовил я обед с большим вниманием. Вложил в работу большой опыт многих лет путешествий и приукрасил его стремлением поднести пищу не только вкусно, но и красиво: для супа аккуратно нарезал мясо, картофель, не дал развалиться луку, подрумянил сверху пшенную кашу.

За обедом спрашиваю:

– Как находите, товарищи, обед вкуснее, чем в предыдущие дни?

Все согласились, что вкуснее. Только Лесников возразил:

– А по мне лишь бы быть сытому, мне и раньше было ладно.

– Вот видите, товарищ Истомина, можно при тех же средствах готовить лучше. Плохо то, что вы находитесь во власти чувства ложного стыда и не относитесь к делу просто и естественно: вместо того чтобы признать то, что есть – недостаточное умение готовить, – и учиться у того, кто с этим делом освоился, вместо этого вы обижаетесь и всячески стараетесь показать, что не нуждаетесь в разъяснениях. Я в ваши годы тоже не умел готовить. Давайте отбросим пустяковые чувства, будем взаимно искренни и просты.

Однако на лице Истоминой по-прежнему отражалось холодное пренебрежение: она не нуждалась в указаниях.

 

***

 

Погода держалась солнечная, легкие кучевые облака, медленно переплывавшие одинокими серебристыми клубами по голубому небу, еще более укрепляли уверенность в хороших днях.

Но вот встречный ветерок донес до слуха ровный гул перекатывающейся по камням Белой. Я встал в лодке и увидел, что река разбивается на несколько потоков, образуя островки, каменистые мели и пороги. Место было очень удобное для наглядного разъяснения особенностей течения горной реки и для практических указаний, как вести лодку в данных условиях. Поэтому я дал знак флотилии пристать к берегу и поднялся с экскурсантами по крутому склону на небольшую площадку, с которой открывался широкий вид на долину Белой.

– Всмотритесь, товарищи, вон в то место, где Белая, до того льющаяся одним широким протоком, вдруг разбивается на два протока: один продолжает спокойно течь в прежнем направлении, другой бурно устремляется крутым поворотом влево. По какому протоку вам надо плыть? Оба протока мелки, но который глубже? Где ожидает вас меньше препятствий, где вода пронесет вас с наибольшей быстротой?

Все внимательно вглядываются в убегающую по зеленой лесистой долине реку, высказывая противоположные мнения.

– Вы видите, – говорю я, – что правый проток продолжает течь спокойно в прежнем направлении, в конечной части имеет слегка буроватую окраску и колеблется мелкой рябью. Буроватая окраска – от почти выступающей из воды мелкокаменистой мели, по которой, естественно, вода катится, образуя мелкую рябь. В левом протоке, смотрите, вода имеет зеленоватый оттенок, и по зеленоватому фону колеблются равномерно распределенные белые пенистые буруны. Зеленоватый цвет говорит о достаточной глубине протока. О том же говорят равномерно распределенные по протоку вспышки белой пены – верхушки относительно более крупных волн, образующихся на более глубоких местах. Таким образом, плыть надо левым протоком, но плыть, держась наготове в любой момент резко изменить направление движения лодки, чтобы увернуться от обыкновенных здесь подводных камней. Камни эти могут быть опознаны издали, если только налицо более или менее заметное течение. Вот внизу, над ними, вы видите на некотором протяжении кружение стекловидных прозрачных струй: выше их лежит крупный камень, но лежит довольно глубоко, и лодка наша над ним свободно пройдет. А вон у того берега как будто танцует на одном месте пенистый бурун: это значит, что выше его лежит камень, вершина которого близка к водной поверхности. Вода над камнем поднимается, каскадом падает за камнем вниз и затем пенистым буруном отбрасывается кверху.Такого камня остерегайтесь; налетев на него, очень трудно сохранить равновесие и не опрокинуться.

Так беседуя, пользуясь богатейшим демонстрационным материалом из ландшафта речной долины, ознакомил я слушателей с элементами речной долины и с главными направлениями речной работы, увязывая эти сведения с практикой лодочного плавания.

Закончив беседу, спустились к лодкам и поплыли дальше, сохраняя между лодками интервалы, чтобы не мешать друг другу при маневрировании в бурном протоке.

Для начала я иду впереди, показывая правильный ход. Я поднимаюсь во весь рост на корме, принимаю наиболее устойчивое положение и крепко охватываю руками весло. Спокойными гребками направляю лодку к левому протоку. Течение становится быстрее и быстрее, и шум пенящейся воды как будто сам надвигается на меня. Еще два-три уверенных удара веслом, и лодка со все увеличивающейся быстротой вносится в проток. Я опять сильно нажимаю на весло, и мелькающе несется назад каменистое дно под прозрачной водой, чередой стремятся туда же ряды буйно разросшихся кустов ивняка, задевающих ветвями мое лицо, пенистые и шумливые волны танцуют кругом лодочки, не упуская случая окатить брызгами мои ноги, вещи и сидящего на носу сына, помогающего своим веслом держать лодку в должном направлении. Сын в восторге от стремительного плавания, он и сам поднимается во весь рост, он впился глазами в полный бурной жизни речной поток, ловит все его намеки и мимолетные знаки и, заметив коварный бурун или сомнительную струйку, быстро оборачивается ко мне и выразительно кивает головой в соответствующую сторону. Я отвечаю ему кивком же, и мы соединенными силами заставляем лодчонку проворнее змейки обогнуть темнеющую под водой гладкую спину каменного чудовища.

– Ого-го! – радостно и победоносно звучит голос сына.

Еще несколько взмахов веслами, и мы выходим из протока в широкое и спокойное русло. Теперь можно положить весло, сесть и посмотреть, как пройдут лодки экскурсантов.

Вот приближается к протоку лодка Раскосова и Квашнина. Она движется медленно, как будто нехотя, и вдруг сразу вовлекается в проток и быстро несется по нему. Ребята машут веслами, но неумело, впустую, и лодка проходит благополучно, потому что сама вода пронесла ее мимо подводных каменных препятствий. Но ребята считают себя победителями, торжествуют и вместе со мной наблюдают, как-то пройдут остальные.

Южин, сидевший на корме, упустил момент, когда надо было направить лодку в проток, и ее в самом начале протока нанесло носом на каменистую отмель, затем быстрым течением повернуло кормой вперед, и лодка беспорядочно неслась с бурной водой, ударяясь о камни, сильно шатаясь и черпая бортами воду. Тогда Южин решил исправить дело, стал на корме, но в эту минуту лодка толкнулась о камень, и Южин, потеряв равновесие, плюхнулся из лодки в воду. Лодка с Березиным уплыла дальше, и Южин, под общий смех товарищей, фыркая и отдуваясь, выбрался мокрый на берег и заковылял вдогонку за своей лодкой.

Опытный лодочник Андреев ввел свою маленькую лодочку в проток совершенно непринужденно – теми почти незаметными, точнейше рассчитанными движениями, простота и естественность которых неопытному человеку могут внушить мысль, что лодка, собственно, сама случайно входит так правильно в проток, сама сохраняет должное направление и сама своевременно огибает препятствия.

Когда и остальные лодки относительно благополучно вышли в спокойную воду, все поплыли дальше вместе, делясь опытом, выявляя причины удач и неудач.

Жива и весела река Белая! Быстро льется она меж высоких гор с мягкими волнистыми очертаниями, поросших темно-зелеными сосновыми лесами, кое-где – светло-зелеными березовыми рощами. К высоким вершинам леса не доходят, и здесь сереют причудливые группы скал – «шиханы».

Одни горы – словно спины лежащих спокойно огромных зверей. Другие – как бы окаменевшая зыбь первозданного океана.

У подножий гор голубым кружевом стелется Белая. Она то широко разливается по мелкому каменистому ложу, и сквозь прозрачную, как стекло, воду виден каждый камешек. В другом месте голубое кружево вдруг расходится зеленоватыми лентами и шнурочками, обходящими утвердившиеся на пути глыбы. Здесь ленточки бурно волнуются, искрясь снежно-белой пеной и швыряя ею в упрямые глыбы и в уютно устроившиеся в их расщелинах незабудки и солнечно-яркую пижму.

Вот стремительный, зажатый меж утесов, идущий кругами поток шумно и неотступно бьется в мешающие реке утесы, и они склонились над грозными, темными водоворотами, как будто готовые упасть. Но пока упала в воду лишь подмытая пышная береза. Корнями она еще цепко держится за камни, но ствол, ветви и листва – во власти реки, и она их яростно треплет, так что дерево, кажется, в горестном изнеможении тяжело и глубоко дышит.

И весело было плыть по этой веселой реке! На ней не задремлешь, не замечтаешься. На ней весь живешь, от пяток до волос. Слух, как насторожившийся зверь, напряженно ловит неясные шумы и всплески – не порог ли откроется вон за тем поворотом?

Глаза, как голодные волки, шарят по убегающим вдаль струям, выискивая «ход». Мысль быстро, на основе сочетания всех признаков, строит заключения, и воля – хочешь или не хочешь – сразу же должна оформить решение: «вот так плыву». А затем – глазомер, расчет, устойчивость, крепкие руки на весле и четкая, сильная, толковая работа. И все хорошо.

Но если в каком-нибудь звене этой цепи действий допускаются ошибка или промедление, стройность движения нарушается, и возможны неприятные последствия – погружение лодки в воду и потеря вещей. В глубоких же местах не исключена опасность и для жизни.

Такова Белая – река-воспитательница. Ее воздействие было непрерывно, ежедневно. Она держала молодежь в здоровом и веселом возбуждении, заставляла ее жить и работать всеми элементами существа, давала радостное ожидание завтрака, обеда и ужина, крепкий сон, нарастание сил и уверенности в своих силах.

 

***

 

Белая щедро дарила нас образовательным материалом.

Она течет между параллельными горными хребтами, но кое-где прорезает горные складки поперек, и здесь на ее берегах поднимаются отличные, красноречивые геологические разрезы.

У одного из них я остановил флотилию на обед. Разрез величественно поднимается над спокойной здесь рекой, открывая глазам дугообразную вершину, складки лежащих друг на друге пластов горных пород. Пока дежурные готовили обед, я с геологами занялся высеканием из разреза образцов горных пород, измерениями, зарисовкой и фотографированием.

После обеда, когда все было готово к отплытию, я собрал группу, осветил ей процесс образования разреза, историю отложения пластов и возможный ход изгибания их в складки. Оказавшиеся в высеченных образцах окаменелости позволили коснуться вопросов развития жизни и более подробно отметить этап ее, соответствующий демонстрируемому геологическому периоду.

Думается, что эта беседа у подножия разреза не изгладится из памяти внимательно слушавших меня экскурсантов. Многие, кроме того, задавали вопросы, свидетельствовавшие об интересе к явлению.

Затем мы наблюдали и изучали земляные столбы; ползали в пещеру, где видели начало образования сталактитов и сталагмитов; проследили работу реки – ее блуждание, размыв и отложения, научились делать заключения о ее прошлом по оставленным рекою террасам. Постепенно окружающий ландшафт лишался своей кажущейся стабильности и становился в глазах экскурсантов сложным, интенсивно динамичным явлением, сотканным из множества взаимодействующих процессов.

Белая в горах течет прямо на юг, и растущие на берегах ее сосновые леса на определенной широте сменяются липовыми и дубовыми лесами. Это дало повод провести беседу о горизонтальной зональности многих явлений природы и, после подъема на одну из прибрежных гор, о вертикальной зональности.

 

***

 

Я и сын быстро несемся в нашей легкой лодчонке мимо густо поросших лозняком берегов. Мелькают кусты, мелькает под лодкой каменистое дно. Река делает плавный поворот влево, и на изгибе, у левого берега, от кустов протянулась по течению ровная, словно отточенная, песчаная коса. У косы течение спокойнее, и лодка замедляет свой бег.

– Папа, смотри! – вдруг вскрикивает сидящий впереди сын и взбрасывает ружье к плечу для выстрела.

Я оборачиваюсь к косе по направлению ружейного дула и вижу: по краю косы у самого речного уреза бежит волчонок-подросток.

На ходу пытливо шевелит остроконечными ушами, ловя все шумы и шорохи; серая мордочка опущена к земле, вынюхивая какие-то недоступные человеку запахи; глазенки сосредоточенно устремлены вперед; волчонок бежит, и кажется, он не делает малейших усилий, чтобы перебирать ножками – так легок, свободен и ровен его красивый бег.

Я смотрю на молодого бегуна и жду выстрела, но выстрела нет. Сын опустил ружье и любуется, как и другие проплывающие мимо экскурсанты, волчонком, с беспечной доверчивостью детства без торопливости движущимся на глазах у своих злейших врагов по какому-то обнаруженному следу.

– Это, может быть, его первый самостоятельный выход в мир, – произносит сын.

Я думаю так же. И мне было бы жалко выстрелом обрывать этот великолепный тур молодости.

– Пристанем к берегу! Словим его! – говорю я экскурсантам, направляя лодку к берегу.

Кое-кто уже выскочил из лодки прямо в воду и бежит по отмели наперерез пути волчонка. Но у последнего имеются спасительные инстинкты. Его серые ножки замелькали быстрее, и зверенок исчез в прибрежной чаще.

 

***

 

Дня через два, выйдя на лужайку перед обедом, мы спугнули двух козлов. Но увидели лишь их рыжие спины, стремительными волнами прокатившиеся меж высокой травы по направлению к лесной опушке.

Березин рассказывал, что, задремав как-то поодаль от лагеря и затем проснувшись, он увидел около себя зайца. Зверек сидел на задних лапках и передними с необычайным старанием «умывал» свою мордочку. Умывал долго, пока Березин не шевельнулся: зайчишка вскинул задом и ускакал.

Несколько раз набредали на свежие следы медведя. Наблюдали много резвых белок и пестрых бурундучков.

Но чаще всего нам попадались утки. Наши лодки то и дело вспугивали большие выводки этой птицы. С криком отрывалась от заросшего берега мать, за ней врассыпную бросались утята. Детвора рассеивалась кто куда, мать же с манящим криком, с самоотверженными остановками, плыла на виду у лодки дальше по реке. И лишь когда замолкали позади писки утят, взлетала с реки и со свистом неслась назад собирать свою стайку.

В лесах квохтали тетерки. По ночам филины гулко и мрачно повторяли: «шубу», «шубу», «шубу».

 

***

 

Русские и башкирские поселения не часты на Белой, и можно было десятки километров плыть по реке, не встречая человека. Иногда попадаются заводские поселки. Но в это время заводы стояли законсервированные, и население поселков занималось, кто чем мог, больше извозом и заготовкой леса. Времени у нас было мало, поэтому мы не останавливались подолгу здесь и плыли вперед, чтобы сделать длительную остановку в типичном башкирском селении.

Плавание наше вопреки ожиданиям проходило очень медленно. В данный период уровень Белой обыкновенно бывал значительно выше – в зависимости от выпадавших дождей. Кроме того, при сплаве леса вода повышалась пуском ее из озера в Белорецке. Как раз эти два условия во время нашей экскурсии отсутствовали. Лес уже был проведен, погода же стояла чрезвычайно сухая. Поэтому уровень реки резко понизился, она сильно обмелела, и там, где лодка должна была быстро нестись с быстрым течением, приходилось выходить из лодки в воду и километры протаскивать ее по каменистому дну. Но ступать босыми ногами по камням – нелегкое дело, и бывали дни, когда нам удавалось продвинуться не более чем на десяток километров – это вместо пятидесяти-шестидесяти километров в нормальное по осадкам время.

Но в других отношениях такая погода была очень удобна. С утра солнце выходило из-за зеленых гор, весь день озаряло веселую долину Белой и к вечеру уходило за горы, чтобы утром снова начинать солнечный ласковый день. Под этим солнцем слезала с экскурсантов старая кожа и нарастала новая – розово-коричневого цвета, волосы золотились, и глаза, прорываясь сквозь утомление трудного плавания, нет-нет да вспыхивали солнцу ответной улыбкой.

Ночное небо над Белой сияло почти всегда яркими звездами. Но после заката солнца быстро становилось холодно, и поэтому для ночи заготовляли много дров. Разводили жаркий костер, против него устраивали навес из палаток, чтобы удерживать тепло, и, оставив дежурного, подостлав брезенты, с удовольствием ложились спать на мягком и чистом песке. Сон был чрезвычайно крепок. Дежурному с трудом удавалось разбудить своего преемника. Я несколько раз дежурил по две смены, не сумев разбудить спящих товарищей. Я их тормошил, звал по имени, приподнимал – все было напрасно, они спали. Мне оставалось дежурить дальше, что я и делал. Садился поближе к огню и обдумывал многочисленные вопросы экскурсии; прикрывал разметавшихся во сне экскурсантов; прислушивался к своеобразным звукам ночи; если смена была последняя, готовил завтрак повкуснее. «Заводил» тесто, давал ему быстро подойти около огня и на двух сковородках напекал на масле горушку румяных пухлых лепешек и к ним кипятил чай.

И лишь из-за гор показывался румяный край солнца, я поднимал спавших:

– Эй, товарищи! Живо вставайте! Горячие лепешки!

Утреннее солнце и лепешки делали свое дело: экскурсанты живо вскакивали с теплых мест, бежали оправиться, купались и спешили получить свою стопку лепешек.

 

***

 

После завтрака свертываем стоянку и укладываем вещи в лодки.

– Готовы к отплытию? Все проверено и убрано?

– Готово, плывем! – раздаются голоса.

Подхожу к месту сна и вижу хаос из разбросанных дров, жердей, курящихся головешек. Подзываю Кашину, показываю на стоянку.

– Мы решили быть культурными. Не находите ли сходства между этой стоянкой и неубранной спальной комнатой? Мы пристали к опрятному привлекательному берегу – что мы оставляем? – беспорядок, мусор.

– Но, ведь, это же не комната? – нерешительно возражает Кашина.

– Мы везде должны быть культурны, и после нас должно быть, во всяком случае, не хуже, чем было, – настаиваю я.

Кашина подзывает дежурных, и стоянка в две-три минуты убирается и снова становится опрятной и приглядной: оставшиеся дрова и жерди собраны в одном месте, костер притушен, убран мусор.

– Теперь покажите, товарищи, в каком порядке вы содержите лодки, – и подхожу к лодке Раскосова и Квашнина.

Приподнимаю брезент, которым закрыты вещи, и вижу: в кадке с маслом поверх пергаментной бумаги лежат, видимо, случайно попавшие сюда, грязные трусики; часть одежды, небрежно скомканная, лежит под брезентом, часть так же беспризорно валяется в носовой части лодки; геологический молоток лежит прямо на влажном днище лодки и ржавеет.

– Ну, друзья, выгружайте из лодки все вещи, уложим их вместе по-настоящему. И затем – обращаюсь ко всем экскурсантам, молча наблюдающим за мной, – надо, чтобы в лодке каждая вещь имела свое место и только его и занимала.

Когда вещи были сняты с лодки, под ними оказалось еще много мусора и грязи: мокрые тряпки, окурки, спички, глинистая слизь и кусок заплесневелого хлеба. В конце концов вся эта картина самим ребятам не понравилась, и они без моего указания принялись наводить порядок. Выгребли весь мусор и стали мыть лодку, налив в нее воды. Затем чисто вытерли ее и очень толково разместили вещи. В лодке стало опрятно и уютно.

Остальным не пришлось что-либо говорить. Увидев, какой оборот приняло дело с лодкой Раскосова, экскурсанты спешили предупредить меня и тоже выгрузили все вещи на берег и приводили лодки в порядок.

Через полчаса умытая и прибранная флотилия двинулась дальше.

В положенный час пристали для обеда. Хватились топора – нет его.

– Кто ответственный за топор? Ты, Квашнин? – спрашивает Кашина.

– Я.

– Ну, так давай его.

– Товарищи, у кого топор? – кричит Квашнин. Товарищи один за другим отвечают, что у них топора нет.

– Видно, на стоянке забыл, – произносит Квашнин, почесывая лоб.

– Почему вы перед отплытием не проверили наличие порученных вам вещей?

Квашнин молчит.

– Придется вам сходить за топором.

– За топором?! Так далеко? – возражает юноша.

– По-моему, тоже не стоит, – поддерживает товарища Комов.

Но я указываю, что, во-первых, экскурсии быть без топора, как без рук; во-вторых, нельзя давать себе таких поблажек, так мы скоро все растеряем. Надо идти и принести топор.

Квашнин отправляется.

Часа через четыре Квашнин вернулся, за поясом у него был топор, на плече новая морда для ловли рыбы, аккуратно сплетенная из ивовых прутьев.

– Это у тебя откуда? – спрашивают товарищи.

– А шел, смотрю, в воде морда, дай, думаю, возьму, будем рыбу ловить.

– Но, ведь, эта морда кому-нибудь принадлежит? – негодует Кашина.

– Что она стоит? Важность какая! – пренебрежительно отвечает Квашнин.

– Вам придется отнести ее на прежнее место, – твердо говорю я. – Мы же поплывем дальше. К ночной стоянке догоните нас.

– Не понимаю я такого формализма, – раздраженно произносит Квашнин, но взваливает морду снова на плечи и уносит водворять на свое место.

 

***

 

Ежедневно экскурсионная жизнь предъявляла молодежи требования, при выполнении которых выявлялись слабые стороны ее политико-морального состояния: недисциплинированность, отсутствие должного уважения не только к чужому, но и к своему труду, слишком слабо выраженная готовность согласовывать личные интересы с интересами коллектива и на этой почве мелочные пререкания и ссоры. Опуская нетипичные случаи, я пользовался наиболее характерными из них, чтобы открыть глаза молодежи на эти недостатки, сделать кое-что для их устранения и этим помочь изжить их в дальнейшем путем сознательной работы над собою. Часть молодежи принимала мое руководство с явным удовлетворением и даже со скрытой признательностью. Другая часть, внешне сопротивляясь и даже негодуя, внутренне, по-видимому, сознавала мою правоту и подчинялась моим указаниям. И только Комов, я чувствовал, органически был всегда против меня, даже тогда, когда на лице его играла как будто добродушно-приветливая улыбка. Комов сознательно внутренне отгородился от экскурсионного коллектива и был в нем чужеродным телом. Он удовлетворительно выполнял свои общественные обязанности, как неизбежное зло, и далее держался особняком, отклоняя от себя все, что в той или иной степени нарушало это его положение.

Трудность моих отношений с Комовым заключалась в том, что мне была ясна бесплодность моего руководства по отношению к Комову, следовательно, и ненужность его. С другой стороны, нельзя было проходить молча мимо нарушений с его стороны элементарной дисциплины. Отсечь это отягчающее экскурсию чужеродное тело было поздно, и я решил руководствоваться положением, что привилегией педагога являются право и обязанность: сохранять спокойствие, по крайней мере, наружное в очень неспокойные моменты – раз; имеющие целью оскорбить выпады не воспринимать как обиду – два; надеяться, когда для надежды слишком мало поводов, – три. Освоение этих «привилегий» позволило мне сохранять самообладание и ясность мысли в таких случаях, когда другой педагог, не обладавший педагогическими «привилегиями», обострил бы отношения до катастрофического состояния и до развала экскурсии.

Конечно, выдержать свое поведение строго в стиле упомянутых положений – нелегко. Но, проведя несколько первых случаев, педагог далее уже сравнительно легче преодолевает затруднения воспитательной работы.

Наряду с последними всегда в порядке дня стояли затруднения дидактического характера. У каждого экскурсанта была своя учебно-исследовательская тема работы, но навыков в ней, четкого представления, как за нее приниматься и как выполнять, не было: перегруженность учащихся не позволила провести подготовку в свое время. И вот надо было на ходу учить видеть материал, пробуждать к нему интерес и помогать находить методы реализации мобилизованного интереса. Диапазон же интересов был крайне широк: от отношения Земли к Млечному пути до истории стилизованного орнамента на костюме башкир, до отзвуков башкирских мелодий в некоторых произведениях Римского-Корсакова и до всепоглощающих вопросов социалистического строительства. При таком диапазоне далеко не все вопросы в силах осветить один человек, и относительно некоторых из них приходилось ограничиваться методически правильной постановкой направления мысли в данной области знания. Мне можно было про себя сказать словами поговорки, что был я «и швец, и жнец, и на дуде игрец», и эта многосторонность почти неизбежна для руководителя длительной комплексной экскурсии, если только нет возможности иметь для него в составе экскурсии квалифицированного и хорошо дисциплинированного помощника-педагога.

Работать по темам на ходу во время плавания трудно, потому что ведение лодок утомляет и поглощает много времени. Этот период путешествия является удобным для того, чтобы присмотреться к краю, выделить в нем типическое, то, на что потом должно направить главное внимание. Развернуть же работу с полной силой решено было в с. Байназарове, о котором у нас на основании расспросов составилось представление, как о характерном башкирском поселении, сохранившем некоторые черты кочевого быта.

До Байназарова оставалось плыть немного дней, и я спешил использовать эти дни для подготовки к развернутым работам. Но как раз встретил в этом помеху. Кто-то из ребят начал читать Шолохова «Тихий Дон», увлечен чтением и увлек еще многих. Книга ходила из рук в руки, около читающих вслух образовывались группы, и в итоге книга поглотила основное внимание экскурсантов.

Тогда, после одного из обедов, я задержал молодежь и сказал:

– Я вижу, товарищи, что вы сильно увлечены чтением книги Шолохова. Я вполне понимаю ваше увлечение этой прекрасной книгой, но считаю, что в данное время это увлечение вредно. В текущий, очень ответственный период экскурсионной работы мы должны с наибольшим вниманием читать живую книгу той жизни, участниками которой мы теперь являемся.

– Правильно ли погружаться в мир литературных образов, когда кругом вас мощным пульсом бьется многогранная, яркая жизнь? Не лучше ли книгу отложить до осени и зимы, а сейчас все чувства и мысли отдать Белой.

Мне никто не возразил. Книга была отложена до осени и зимы.