Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Глава из книги о походе «Садко», журнал «Новый мир» №4, 1937

Встреча произошла в 1929 году в приемной одного из отделов Центрального Комитета партии. Коренастый молодой парень еще с порога увидел сидевшего в углу человека в пенсне. Широколобое, загорелое лицо, освещенное спокойной улыбкой, подтянутая фигура в полуспортивном костюме были столь характерны, что не узнать их было невозможно.

— А, врангелевец! Как живешь?

Люди, стоявшие рядом, недоумевающее переглянулись. Моряк и врангелевец о чем-то оживленно заговорили. Потом, когда разговор окончился, один из свидетелей этой сцены спросил человека в пенсне:

— Вы что, у Врангеля служили?

— Нет, я и сейчас там служу.

— Как?..

— Я с острова Врангеля. Я — Ушаков...

В 1933 году человек подошел к зданию ЦК партии и предъявил партийный билет. Часовой просмотрел листки, где отмечается уплата членских взносов, и нравоучительно заявил:

— Что же вы, дорогой товарищ? Два года членских взносов не платили, а еще в ЦК ходите.

В бюро пропусков выяснилось, что человек с просроченным партийным билетом — представитель народа, населяющего один из самых северных островов нашей страны. Численность народа — четыре человека с партийной прослойкой в 25 процентов.

Это был все тот же Георгий Алексеевич Ушаков, полярник, человек с подкупающим, внимательным взглядом, умный и простой...

На «Садко» каюта начальника расположена рядом с капитанским мостиком. Сюда приходят не только с докладом о результатах проведенной станции, о работе машин или запасах угля и воды. К Ушакову приходит каждый, у кого назрела потребность поделиться своей радостью, горем или просто новостью.

На мягком, глубоком кресле, в котором никто никогда не сидит, гора книг и пепельница, набитая окурками. На стене браунинг и охотничьи ружья, малица, китель с тремя орденами: Ленина, Трудового Красного знамени, Красной Звезды. Награда за остров Врангеля, Северную Землю и за руководство работами по спасению челюскинцев. Стол и диван завалены фотоэтюдами. Ушаков не только хорошо стреляет, но и отлично фотографирует. Тот, кто видел его снимки с зимовок, знает, что каждый из них надолго запоминается, как отличное, живописное произведение.

Почти всегда начальника можно видеть бодрствующим ночью. Мы знаем — когда окончится томительная ночная научная станция, Ушаков придет к нам на палубу или в кают-компанию. Особенно любит Ушаков приключенческие книги. Попадись ему роман Киплинга, Майн-Рида, Жюль-Верна, Джека Лондона — и... пропала ночь. Он не любит спокойной, размеренной, сидячей жизни и не терпит книг, в которых герои умирают от старости. Люди его романов должны скитаться по свету так же, как и он сам. Если когда-нибудь в книге будет изложена жизнь Георгия Алексеевича, пожалуй, книга эта затмит многие увлекательные путешествия и рискованные приключения куперовских следопытов и лондонских золотоискателей...

 

Робинзоны острова Врангеля 

В 1924 году, пробиваясь сквозь тяжелые льды, к острову Врангеля подошла советская экспедиция. На берегу она обнаружила следы хищнического хозяйничанья. У небольших избушек, сложенных из плавника, были развешены для просушки медвежьи шкуры. Валялись гнившие туши моржей со спиленными клыками. Их убивали, очевидно, только из-за клыков. Хищники были задержаны. Среди них оказалось 13 эскимосов и один американец. Все они были высажены на остров предприимчивым канадцем Стефансоном, заверившим эскимосов, что остров принадлежит Канаде. Местным аборигенам было это почти безразлично. Они привыкли видеть в белом человеке, приходящем с Большой земли на их Малую землю, купца, грабителя и колонизатоpa, который всегда угнетал в них человеческое достоинство, спаивал их и издевался над ними. Они привыкли видеть в белом человеке врага.

Прошло еще два года. Советское правительство решило организовать на этом богатом пушниной и зверьем острове полярную станцию, которая начала бы освоение природных богатств и научные наблюдения. Начальником ее был назначен Ушаков, молодой коммунист, работник дальневосточного Госторга, питомец старой амурской казачьей семьи.

Ушакову предстояло закрепить боевой стяг нашей родины на далеком северном островке, завоевать уважение и любовь эскимосов, вернуть белому человеку благородную дружбу этого маленького северного народа.

Впервые человек с Большой земли пришел в ярангу эскимоса как товарищ и друг. На далеком Севере с того дня зародилась легенда о новых белых людях — большевиках. О большевиках, «которых боятся черти». Но о чертях позднее. Сначала — о первой встрече Ушакова с эскимосами.

Она произошла в бухте Провидения на Чукотке. Ушаков проходил мимо небольшого чума. Из него неожиданно выскочили две совершенно голые девушки. За ними гнался старик с гарпуном. Ушаков подставил старику ногу. Старик упал. Падая, он что-то кричал. Затем встал и внимательно осмотрел незнакомого белого человека.

— Ты всегда так делаешь? — спросил он, наконец.

— Всегда. Старик еще раз внимательно оглядел его, затем сказал:

— Ну, пойдем...

Так началась дружба. Потом из этого становища 11 семей — 50 эскимосов — переселились с материка на остров Врангеля.

15 августа 1926 г., высадив колонистов на необитаемый остров и не ожидая окончания постройки дома, ушел обратно во Владивосток пароход «Ставрополь». Корабль уходил от наступления льдов, столь опасных в этом районе Восточно-Сибирского моря.

Новые поселенцы, достраивая дом, жили в палатках. Они были то плотниками и печниками, то столярами и кровельщиками. Навешивали двери, вставляли окна, складывали печи, возводили пакгауз для грузов.

Как-то днем Ушаков заметил, что поверхность ручейка, протекающего вблизи дома, незаметно покрылась тоненькой корочкой льда. Грозный сигнал. Зимовщики поспешили перенести с берега в дом и в пакгауз консервы, сгущенное молоко, чеснок, все наиболее ценные продукты. Ночью ударил мороз и выпал глубокий снег. Высокие сугробы выросли на берегу, где лежало остальное снаряжение станции.

Пришла зима, первая зима полярника Ушакова. Никто из 60 поселенцев не знал острова. Охотников было мало, — человек десять. Эскимосы не могли жить без мяса и жира. Сотня собак тоже требовала пищи. На всю долгую полярную зиму надо было заготовить моржовое мясо.

Северо-восточный ветер густой массой гнал вдоль берега лед, когда зимовщики организовали первую охоту на морского зверя. В миле от берега Ушаков заметил льдину с небольшим стадом моржей. Эскимосы, сбившись в кучу, угрюмо рассматривали море. Ветер сталкивал льды и ломал их на тысячи осколков. Ушаков отозвал в сторону храброго Иерока, эскимоса, славящегося по всей Чукотке как лучший рулевой.

— Иерок, у нас нет мяса.

— Да, умилек (по-эскимосски — начальник), у нас нет мяса.

Разговор эскимоса лаконичен и нетороплив. Позор, если умилек будет говорить более многоречиво.

— Надо ехать.

— Да, надо ехать.

— Почему же никто не едет?

— Они боятся. Видишь, лед.

— Но без мяса зимой еще страшней?

— Да, умилек, без мяса зимой страшней.

— А ты поедешь?

— С тобой поеду. — А они?

— Скажем надо, поедут.

Когда Ушаков, Иерок и молодой охотник Таян, захватив ружья, направились к своему старенькому вельботу, к ним присоединилось еще 5 человек. Иерок сел за руль. Подхваченный попутным ветром, ботик помчался среди грохотавших льдов. Приходилось надрывно кричать, чтобы сосед расслышал слова. Льдины то-и-дело сталкивались друг с другом и при столкновении разлетались на куски. Позади вельбота неожиданно перевернулся огромный ледяной гриб. На месте его падения завертелась бурлящая воронка. Потом из воды вырос высокий ледяной столб. Он постоял всего несколько мгновений и с треском упал набок, обдав охотников водопадом брызг.

Моржи лежали у кромки льда. Сразу за льдом начиналось бешеное неистовство волн. Сумасшедший вихрь захватывал льды и заставлял их отплясывать вакхический канкан. Иерок прирос к рулю. Им овладело вдохновение. Без рукавиц, без шапки, с развевающимися волосами, он был похож на морского пирата. Руль слушался малейшего движения его руки. Вельбот пролезал в непостижимые щели, оставляя свежие ссадины на теле льдин. Осторожно, почти вплотную, охотники подбирались к моржам. Залп. Нужно быть отличным стрелком, чтобы с одного выстрела уложить огромное животное, попасть в узкое отверстие междуглазья, единственное уязвимое место в могучем бронированном лбу моржа. Один неудачный выстрел, и охота пропала. Стадо стремительно ринется в воду. Даже раненый морж не дастся в руки охотников. Его унесут товарищи, поддерживая на воде. Часть из них может пойти даже в контратаку, орудуя своими страшными клыками-таранами. На этот раз после залпа на льдине осталось два огромных самца. Свежевать их не было времени. Обратный путь к острову закрывали льды. Охотники пришвартовали добычу к бортам вельбота и двинулись назад вместе со льдом. Время от времени удавалось раздвинуть две соседних льдины и приблизиться на несколько десятков метров к берегу. Когда вельбот попадал в тиски между двумя льдинами, все с замиранием сердца ждали, что вот-вот он треснет, как орех. Туши, привязанные к бортам, действовали, как буфера. Прошло несколько часов, пока охотники, вконец измученные, ступили на берег. Две моржовые туши чуть было не стоили жизни восьми человекам. Но угроза голода зимой требовала риска.

Основной поселок колонии расположился в бухте Роджерса. Пять голых холмов. С моря только в подзорную трубу можно разглядеть на берегу одинокий домик, пакгауз и несколько эскимосских яранг.

В четырех комнатах, обставленных мебелью, привезенной с материка, жил Ушаков с женой, врач А. С. Савенко с женой, кладовщик Павлов И. П. с женой и двумя детьми. Каюта Ушакова (на зимовках закрепляются морские названия) была заставлена книгами, коллекциями и многочисленными охотничьими трофеями. В углу плита, сооружение которой стоило Ушакову немало сил. И крошечное зеленое растение, вывезенное из Японии и благополучно прожившее на острове вместе с Ушаковым три года.

В первую зиму в бухте Роджерса удалось убить всего 20 моржей. Лучшей охоты здесь не предвиделось. Поэтому Ушаков расселил эскимосские семейства по всему острову, в частности по северному побережью, где моржей было гораздо больше.

В октябре молодой лед сковал море у берегов. Ушаков, Иерок и группа эскимосов, обследуя северную часть острова, неосторожно вышли на этот молодой лед. Лед провалился. Потом они установили: здесь проходило сильное течение, подтачивавшее снизу льды.

Эскимосы в таких случаях обычно втыкают в лед ножи, набрасывают на них ремни и подтягиваются, как на лассо. Так поступили и на этот раз. Тянули друг друга, проваливались и снова тянули. Размочалили весь лед. Спасла маленькая старая льдинка, вросшая в молодь. С огромными трудностями удалось на нее вылезть.

70 верст ехали обратно до станции. Смерзлись в один комок измокшие малицы. Ледовый панцирь при каждом движении резал тело, рвал кожу.

Вскоре после ледяной ванны захворал Иерок. Ушаков тоже заболел — воспалением почек. После двухмесячной борьбы со смертью он пришел в сознание и спросил:

— Что у эскимосов?

Товарищи долго мялись. Они не хотели отвечать, а потом признались: нет мяса. Собак начали кормить вареным рисом, собаки дохнут. Начинается цинга. Эскимосы боятся ездить на север для охоты.

— На севере, — говорят они, — черт.

— Почему?

— Иерок поехал — заболел. Начальник поехал — заболел. Иерок умер, ты болен.

Суровая северная природа владычествовала над умом туземцев. Грозные опасности, подстерегавшие их на каждом шагу, казались им делом рук добрых и злых духов.

На северном побережье эскимосы поселили злого и хитрого духа Тугнагака. Борьбу с ним эскимосы считали безнадежным делом.

Надо было спасать зимовку от голода. Что делать? С нетерпением ждал Георгий Алексеевич, когда к нему хоть немного вернутся силы. Ему удалось выйти на похороны Иерока.

— Со мной поедете? — спросил он эскимосов.

— Да.

— Почему?

— Ты большевик. Тебя черт боится.

Ушаков ходил, пошатываясь. Кое-как он натянул кухлянку, приготовился к охоте. Но охотники вдруг заявили:

— Не поедем.

— Почему?

— Ты шатаешься. Тебя черт не боится.

Надо было, во что бы то ни стало, восстановить свой авторитет. Ушаков решил ехать один. В случае чего к нему доберутся по следам нарт. Он знал силу суеверия, но все же где-то бродила подсознательная мысль: может быть, охотники, увидев, что начальник уехал, поедут за ним. Он ехал и оглядывался. Но снежная пустыня молчала. Кроме Ушакова, в ней никого не было. На счастье попался прекрасный большой золотистый медведь. Ушаков уложил его с первого выстрела. Начал снимать шкуру, согнулся, а разогнуться не смог. Еле дополз до нарт, привязался к ним. Собаки привезли его на станцию в обмороке.

Но медведь сделал свое дело. По следу нарт его отыскали эскимосы. Уже на следующий день уехало три человека. Затем отправились остальные. Перелом был создан, и сезон не был упущен. А Ушаков три недели провалялся с воспалением почек.

Так исподволь завоевал Ушаков доверие и уважение маленького северного народа.

23 ноября показался лишь верхний край солнечного диска. Небо горело, а вода казалась черной вороненой сталью. Снег переливался розовыми, оранжевыми, синими и фиолетовыми цветами. На следующий день солнце исчезло. Поблекли все краски, ландшафт посерел, словно осыпанный пеплом.

Началась первая полярная ночь. Морозы доходили до 60 градусов. Жестокие беспрерывные метели буйствовали над островом.

Уменьшились запасы мяса. Надо было наряду с промыслом песца вести активную охоту. Ежедневно выходили из поселка упряжки. Застигнутые пургой охотники отлеживались под нартами или заезжали в ближайшие яранги. Нередко, вернувшись домой, промышленник снимал кожу с носа и скул. Северный ветер и 30—35-градусный мороз шутить не любит.

Первая зима многому научила. На вторую и третью зиму полярники заготовили запасы мяса заранее. Забота о продовольствии отошла на второй план, и все свободное время зимовщики отдавали научным работам, исследованиям и картографированию острова, сбору коллекции горных пород, растений, животных. Эскимосы деятельно помогали в этой работе людям с Большой земли. 28 дней в жесточайшие морозы производилась маршрутная съемка острова. Расплывчатые границы, прочерченные лишь пунктиром, на новой карте уступали место четкой линии берегов, бухт и затерявшихся на востоке северных морей на рубеже Ледовитого океана, вмещающий длительную историю безуспешных «открытий», навсегда потерял славу неприступного белого пятна. Наука получила неоспоримые доказательства былой общности острова и материка. Только в четвертичном периоде море затопило перешеек, соединяющий остров с материком, и образовало пролив Лонга.

Тридцать шесть месяцев жил на острове Ушаков со своими товарищами, жил бок о бок с эскимосами, сталкиваясь каждый день с ними в быту, на работе и охоте. Ушаков увидел, насколько порочно и ошибочно мнение об эскимосах, как о бездельниках и лежебоках.

Обосновываясь на территории острова, эскимосы предполагали селиться в своих ярангах. Но они очень внимательно следили за тем, как русские устраивают себе из плавника теплые избы. Месяца через два в становищах рядом с юртами появились сложенные из плавника избушки.

Вечером в кают-компании заводили патефон.

Эскимосы слушали музыку. И как-то после одного из таких концертов Ушаков услышал, что эскимосы напевали мотив, слышанный ими только один раз.

Однообразие одежды и обуви делает на первый взгляд одноликими всех этих темноволосых, темноглазых, широкоскулых людей. Но, присмотревшись, можно видеть индивидуальное в каждом из этих лиц; многие из них характерны правильными и приятными чертами. Особенно много миловидных девушек. Они носят меховую одежду, в которую стараются вшить куски белого меха. Свои камлейки они расшивают разноцветными полосками материи. Все, что попадается яркого, — то ли блестящая пуговица, то ли бисер, — все это неизменно вплетается в костюм эскимоски. Этим они стремятся скрасить однообразие северной природы.

Эскимосы вспыльчивы. Но они в то же время добродушны и незлобивы. В их словаре почти нет ругательных слов. Самое сильное ругательство, которое эскимос произносит очень редко, это: — Ты не умеешь жить. Они правдивы и преданы, их слову можно верить. Обманщикам они дают краткое вразумительное прозвище — «врательник» (Много сделали для улучшения быта эскимосов полярники Минеев и его жена Власова, пять лет зимовавшие на острове Врангеля после Ушакова. Эскимосские женщины, под руководством Власовой, переняли многие культурные европейские привычки. Они научились опрятности, начали носить белье, одели в белье детишек, которых раньше обычно заворачивали в меховые мешки).

Но суеверия и родовые обычаи цепко держали в руках наивное сознание эскимоса.

Своеобразный обычай наблюдали Ушаков и его товарищи во время погребения Иерока. Лишь только старик скончался, его одели в обычный рабочий костюм. Высокие торбаса из оленьей кожи натянули на ноги. Надели шапку, рукавицы. Покойника положили на оленью шкуру и покрыли одеялом. Сверх одеяла вдоль тела положили деревянный брус. Затем, завернув концы постели и одеяла, тело вместе с бруском увязали тонким ремнем из нерпичьей шкуры. Началась прощальная трапеза. Блюда с мясом ставили на покойника. Кончив еду, пили чай. Объедки собрали в блюдо и затем, ухватившись за петли ремня, вынесли покойника ногами вперед из яранги и опустили на снег. Начался «разговор» с покойником. Два ближайших его друга — Етуи и Кмо — задавали вопросы:

— Отчего ты умер?.. Не шаман ли принес тебе смерть?

Взявшись за концы шестов, Етуи и Кмо делали вид, что тело приподнять невозможно. Это — отрицательный ответ. Если тело покойника легко поднималось, это значило — «да».

— Ты один пойдешь?

— Да.

— А после тебя никто не умрет?

— Нет.

— Будет ли у нас мясо?

— Да.

— Закопать тебя в землю?

— Нет.

— Разве ты собираешься куда-нибудь уйти?

— Да.

— Ты, наверно, пойдешь на ту землю, где похоронена твоя жена?

— Да.

Допрос окончен. В нарты впрягли собак, и при свете фонарей траурная процессия ушла в гору. Женщины остались внизу. На остановках провожающие обходили вокруг нарты, терлись о труп кто боком, кто плечом, потом снимали с себя верхнюю одежду и трясли ее над трупом. Они передавали покойнику все свои недуги.

В узкой, неглубокой снежной яме Иерок нашел свое последнее пристанище. Все, что было на покойнике надето, сняли и разорвали на куски. Сломали нарты, доски, полозья, разрезали ремни. Кучу обломков придавили камнями. «Если оставить все целым, Иерок скоро вернется обратно и уведет с собой еще кого-нибудь. А сейчас, пока он все исправит, забудет дорогу и не придет» — поясняли Ушакову старики.

У головы покойника выложили круг из камней. Его заполнили вещами Иерока, тоже тщательно изломанными и приведенными в негодность. Обломки ножа, точильного бруска, продырявленный чайник, черепки чашки и трубки, кисет с табаком, спички легли вниз. Наверх положили сухари, горсть сахару, кусок кирпичного чая и жевательный табак — весь несложный провиант охотника.

Покойнику надо было отрезать путь в поселок. И, возвращаясь обратно, эскимосы «пугали дорогу». Отойдя немного, они повернули назад и сделали петлю, как бы завязывая узел, затем завязали второй узел, третий, пятый. У самого поселка процессия вышла на лед. На берегу разожгли костер, каждый из провожавших, покувыркавшись на гладкой ледяной поверхности, старательно тряс и выбивал свою одежду над костром. Все, что пристало к ним от покойника, должно было исчезнуть в огне костра.

Суеверия эти старательно поддерживались шаманами, искренно и откровенно ненавидевшими белых пришельцев-большевиков, — несущих крах старой жизни, власти шамана над эскимосом.

Поселившись во время одной из экспедиций в палатке, внутри которой проводники-эскимосы разбили свою ярангу, Ушаков рано утром обнаружил отсутствие одного из эскимосов. Он осторожно отдернул полог палатки и увидел у самого выхода согнувшегося человека, который оживленно с кем-то говорил. Перед ним стояло блюдце, в котором лежали печенье, колбаса, сахар, конфеты, чай, табак, только за день до этого подаренные ему Ушаковым. Разбуженный охотник перевел разговор своего товарища.

— Серт, ты слышишь меня, Серт, — говорил он. — Мне все это дал начальник. Ты ведь не ел таких лакомств. Но я тебе дам и буду всегда давать. Но ты меня тоже не обижай, Серт, слышишь. Ты пошли мне зверя и нерпу, а я много тебе дам таких лакомств, как мне дал начальник...

С севера дул злой ветер, с севера приходили холод и пурга. Следовательно, там живет злой дух — серт (черт по-русски), — так веровали эскимосы. Этого злого духа они представляли в виде черного полярного ворона, который даже зимой оставался на острове.

— Душа человека живет в белом медведе, — говорил шаман.

И, убивая медведя, эскимос уверял его в своей невиновности. Прежде, чем подойти к убитому зверю и снять с него шкуру, он говорил зверю, что убил, его не он, а кусочек свинца, случайно выскочивший из винтовки. Когда убитого зверя привозили в ярангу, ему воздавали почести, перед ним расстилали оленьи шкуры, раскладывали чай, сахар, табак, хлеб. У головы мишки садились охотники. Они били в бубен, рассказывали сказки, чтобы занять душу медведя. Все становище приходило на праздник, который тянулся 3—4 дня, несмотря на то, что охота была в разгаре.

Убитому моржу так же, как и медведю, отрезали голову. Укладывали ее на разостланной шкуре перед ярангой, носом к входу: тогда зверь не убежит от человека. А для того, чтобы он не учуял неприятного ему человеческого запаха и не сердился, меж ноздрей его разрезали кожу.

Среди эскимосов лучшими охотниками считались Паля, Таяна и Аньялин. Когда-то, еще на материке, Паля вместе со своим отцом ушел на моржовую охоту. Нагрянул шторм, и охотников унесло в море. Тогда отец Пали, шаман, помолившись богам, объявил, что боги ждут его смерти и Паля должен застрелить его. Паля не смел ослушаться, хотя любил отца. Он застрелил старика, и по случайности буря скоро утихла, а льдину с Палей и трупом отца прибило к берегу.

Спустя несколько лет зимовщики попросили Палю убить редкую на острове птицу — большую белоклювую гагару. Паля смутился:

— Умилек (Умилек — по-эскимосски начальник). Я не могу ее убить. Это мой все равно отец. Если я его убью, мне будет плохо.

Оказывается, гагара — тотем семьи, к которой принадлежит Паля...

Много пришлось белым людям воевать с суевериями эскимосов. Медленно отмирали нелепые верования, обожествлявшие природу и зверей. Отмирали по мере того, как разрастался охотничий промысел, а деньги и мясо, полученные за сданную шкуру, приносили в ярангу достаток и славу о «больших охотниках». Неравнодушные к славе эскимосы забывали дедовские обычаи и все реже и реже навещали своего шамана.

Охота отнимала все время. Зимой в любую погоду охотники объезжали песцовые капканы. На медведей ходили осенью, когда они выходили на берег, и весной, когда самки покидали берлоги. Весной во время взламывания льда к берегам приходили тысячи моржей. Они паслись вокруг острова на мелком иловатом дне, богатом прибрежными морскими растениями и животными.

Зимой, когда на острове Врангеля морозы доходили до 60 градусов и на остров обрушивались бешеные метели и ветры, люди, выходя из домов, привязывались ремнями друг к другу. Натянув косматые меховые сапоги, перебросив через голову широкую малицу с капюшоном, они не шли, а почти ползли, низко пригнувшись к земле. Кожа покрывалась ледяной маской. Крупинки льда и снега кололи незащищенное лицо. Но эскимосы выезжали на охоту...

Однажды в середине марта Ушаков отправился с группой эскимосов на северную сторону острова. Было ясное утро. Дул легкий юго-восточный ветерок. С раннего утра сильно морозило. Отъехав километров десять, они почувствовали, что ветер перешел на восточный, затем начался встречный норд. Даль затуманилась. Под ногами закурился снег. Навстречу потекли узкие снежные ручейки. Они росли на глазах, и над ними, словно пар, все выше и выше поднималась мельчайшая снежная пыль. Начиналась метель. Собаки уже склонны были остановиться. Ветер крепчал с каждой минутой. И вдруг почти остановившаяся нарта Ушакова внезапно повернула куда-то и понеслась с быстротой курьерского поезда. Вихрь снежной пыли забивал глаза. Собаки растаяли в белой пелене.

«Должно быть, медведя учуяли. Понесли» — мелькнула мысль.

Ушаков потянулся к винчестеру. Надо было прекратить эту бешеную скачку. Он напряг все свои силы и повалился на тормоз. И тут произошло невероятное. Тормоз подался вперед без всяких усилий, без отдачи. Ушаков сорвал с лица снежную маску и... замер от удивления. Полузанесенная снегом нарта прочно, как вкопанная, стояла на месте. Вокруг лежали, свернувшись клубочками, собаки. Они были почти занесены снегом. Пытаясь укрыться от снежного вихря, собаки, очевидно, повернули сани на 180 градусов и ушли под их прикрытие. Седок, облепленный снегом, не заметил маневра. Повернутый к ветру, он пережинал полнейшую иллюзию бешеной езды. Ушаков весело посмеялся над проделкой своих четвероногих друзей и пошел к двум другим возницам. Оба они пребывали в том же неведении, в каком находился несколько минут назад их начальник. Сани стояли на месте, собаки улеглись в снег, а возницы безумно мчались куда-то, подпрыгивали на месте, громко понукая собак криком «эк-эк», уверенные, что нарты вихрем несут их вперед.

Дальше двигаться было нельзя. Собаки вышли из повиновения, не слушались команды, бросались из стороны в сторону. Надо было возвращаться. Путники пошли сквозь дикую пургу. А над ними стояло яркое солнце и бездонное нежно-голубое, ясное небо. Ни одной тучки, ни одного намека на облака. Лишь на высоте десяти метров от земли — завывание ветра и бешеная вакханалия снежного вихря. Через полтора часа путники подъехали к колонии. Ясное небо, еле заметный северо-западный ветерок и... никакой метели. Ушакову приходилось привыкать к капризному и суровому климату. Он знал — эскимосы больше всего ценят в человеке силу, выносливость, находчивость. Величайшим презрением окружают они не только лгунов, но и лентяев. И начальник сам запрягал собак, погонял их в пути, сам ездил на охоту, на промысел. За три года на острове Врангеля было убито 500 песцов, 300 медведей, собрано 2½ тонны моржовых клыков. В этой добыче не мала «личная» доля Г. А. Ушакова.

— Он все делает, как эскимос, лучше самих эскимосов, — говорили охотники, и в их устах это было лучшей похвалой. В 1927 году Ушакову пришлось стать на время военачальником маленького народа. К острову подошла американская шхуна. Крейсируя вблизи колонии, корабль не выполнял обычных правил, игнорировал хозяев острова. Тогда Ушаков вооружил зимовщиков. Он готов был встретить боевым огнем любого нарушителя неприкосновенных границ Советской страны. Вскоре иностранец скрылся. Остров был насторожен. Прошли три года, и эскимосы поняли, какие новые люди пришли к ним с Большой земли. Они полюбили большевиков. Приехав на остров полунищими и оборванными, без теплых шкур, со старыми, проржавевшими ружьями, охотники в первые три года крепко стали на ноги. Эскимосы сдавали фактории шкуры убитых песцов, медведей, моржовые клыки и бивни мамонта, которых немало было в низменных песчаных районах острова, и взамен получали меха и постели, брезент для палаток, одежду, ружья, огнестрельные припасы и пищевые продукты. За время зимовки Ушакова умер только старик Иерок и несколько новорожденных. Большинство детей выжило. Белый человек — большевик — стал другом и учителем трудолюбивого северного народа. Об этом лучше всего говорит радиограмма охотников-эскимосов острова Врангеля, опубликованная в середине 1936 года в «Правде». Спустя семь лет после отъезда с острова Ушакова охотники-эскимосы писали:

«Десять раз зимой пряталось солнце, и было десять больших ночей. Десять раз солнце летом долго оставалось на небе, и было десять больших дней. Десять раз приходили летом моржи и прилетали птицы. Столько мы живем на острове Врангеля.

Иногда мы смотрим назад, чтобы увидеть нашу старую жизнь на Чукотке. Всем нам было тяжело оставлять землю наших отцов и ехать на неизвестный остров, куда нас звал умилек Ушаков. С каждым из нас долго говорил Ушаков. Мы ему поверили. Поехали. Он нам сказал правду. Мы нашли хорошую жизнь.

Когда мы смотрим назад, мы видим, как с умилеком Ушаковым, потом с умилеком Минеевым мы учились узнавать дороги, места, где живет зверь, учились добывать зверя, которого не встречали на нашей земле. Еще, когда смотрим назад, видим, как один раз мы с Ушаковым шли пешком через остров. Началась пурга, потом сильный туман. Мы шли очень долго, устали, думали — умрем. Тогда Ушаков нашел у себя в сумке и делил с нами маленькие кусочки мяса и хлеба, и мы остались живы. Тогда мы узнали, что советские люди не боятся опасности. И мы узнали, как большевик относится к эскимосу. Теперь мы знаем остров, как свою ярангу. И горные перевалы знаем, и реки, и ущелья. Мы хорошо научились охотиться на морского и пушного зверя. Таяна убил много медведей, и Нноко добыл много песцов. Мы все хотим быть, как Таяна и Нноко. Мы их все равно догоним.

Раньше, до советской власти, в наших головах было темно, как в большую ночь зимой, когда нет солнца. Нас не учили и школ нам не давали. Теперь мы грамотные. Сейчас есть школа — учатся 8 детей и 7 взрослых. Мы читаем книжки на нашем эскимосском языке. 5 человек изучили мотор, они пойдут на моржовую охоту на катерах. Еще хорошо, что организовали женскую пошивочную артель, которая шьет одежду нам и зимовщикам.

Мы все видим, что стали другими. Лучше охотимся, лучше живем. Мы теперь ходим в баню, лечимся только у врача, чисто моем посуду, умеем печь хлеб. Нам понравилось носить нижнее белье, и мы его стираем. У нас есть европейское платье, и, когда не холодно, мы его носим. Оно чистое и удобное. У нас есть 37 свиней, а фактория дает нам разные продукты и товары.

1 мая мы много танцевали наши северные танцы. Мы немножко учим танцевать по-нашему и зимовщиков с полярной станции. А они учат трех наших эскимосов на радистов и метеорологов.

Мы, эскимосы, всегда говорим правду, и нам нравится рассказывать о нашей жизни. Мы думаем, нас услышат хорошие люди на Большой земле и поймут нас. Мы уже не инородцы, как называли нас до революции. Теперь мы граждане, как все, кто живет и хорошо работает на советской земле.

В наших головах теперь светло. Только прошлую зимовку нам было худо, потому что был плохой, худой Семенчук — чужой и злой человек (Семенчук, бывший в 1934-35 году начальником врангелевской зимовки, назначенный туда во время отсутствия в Москве О. Ю. Шмидта и Г. Л. Ушакова, оказался авантюристом и бандитом, пытавшимся развалить зимовку и воскресить на острове старые колонизаторские нравы. Семенчук был вывезен с острова и по приговору Верховного суда СССР расстрелян).

А советская власть — это как Ушаков, Петров, Казанский и Минеев, с которым мы жили пять зим. Он нам помогал, мы помогали ему. Летом он нам прислал карточки, книги и конфеты нашим детям.

Нам Казанский и Петров читали, и потом мы сами читали телеграмму о том, что в финляндских газетах пишут, будто у нас на острове восстание против советской власти. Мы искали на кapте Финляндию, и нам было очень смешно. Мы, эскимосы, всегда смеемся над людьми, которые врут, и не любим врунов. Они как собаки, которые много по-пустому лают. Наверно, это врут такие же купцы, как те, которые нас грабили до советской власти.

Советская власть ведет нас к радости и к хорошему. Хорошими были люди, которых посылала нам советская власть. Они были товарищами и друзьями нашими. У них мы научились любить свободную жизнь, труд и беречь народную советскую власть, а дураки-купцы не понимают этого. И кто будет драться с советской властью, мы с тем тоже будем драться. А стрелять мы умеем так, что тюленю в глаз попадаем.

Мы все решаем остаться на острове; он теперь наш родной, советский остров.

Самая старая из нас — Инкали — сегодня сказала: «Жалею, что старая». Это потому, что промысел хороший, много друзей и много радости. Мы шлем рабочим привет и спасибо за помощь и советы.

Пусть долго живет наш самый большой и родной умилек и отец Сталин. Мы его любим больше всех на земле.

Охотники-эскимосы: Таяна, Нноко, Кмо, Кивьяна, Паля. Аналько, Накимак. Нанукали, Анакак, Попов, Инкали, Таслекак, Паипа, Наканек, Наканак, Акута, Нанка, Наби, Панаук, Таня и наши семьи.

 

На Северной Земле 

...Вечером 28 августа 1929 года, расталкивая льды, к острову подошел ледорез «Литке». Он привез смену — Минеева, Власову и новый состав зимовщиков. Ушаков со своими товарищами уехал назад. Они были грустны и опечалены не меньше, чем их друзья — эскимосы.

Но еще в дороге, узнав о готовящейся экспедиции на Северную Землю, Ушаков послал в Москву телеграмму. Полярник не мог устоять против нового соблазна. Он просил включить его в состав первой североземельской зимовки...

...Весной 1930 года в Москве заседала правительственная арктическая комиссии. На столе лежала карта далеких северных островов Северной Земли. Но что это была за карта? Только с востока острова были намечены прерывистым робким пунктиром. Он начинался, этот пунктир, как-раз против мыса Челюскина, хищный клюв которого выдавался на севере Азиатского материка. Когда-то экспедиция Вилькицкого на кораблях «Вайгач» и «Таймыр» (это было в годы империалистической войны), наткнувшись случайно на эти острова, пыталась обойти их. «Таймыр» долго шел на север, все время боясь потерять землю, лежавшую в тумане. Он шел упорно, настойчиво до 81 ° северной широты и не смог найти точки, где земля поворачивает на юг. Корабль вернулся, и на карте появилась извилистая линия пунктира.

— Надо ткнуться в западные берега Северной Земли и в конце-концов посмотреть, что это за острова, — сказал С. С. Каменев.

— А почему, если можно ткнуться, нельзя высадиться? — спросил Ушаков.

— Высадиться? Что вы, Георгий Алексеевич. Это вам не Врангель.

Как потом выяснилось, прежние планы экспедиций на Северную Землю требовали до двух с половиной миллионов рублей. Предполагалось комплексно осмотреть всю Северную Землю и обойти ее на корабле.

В 1930 году таких денег для экспедиций правительство отпустить не могло. Тогда Ушаков предложил: дать ему 60 тысяч рублей и трех сотрудников для полной географической и геологической описи Северной Земли.

На него смотрели, как на сумасшедшего. Некоторые сочли его предложение авантюрой, и только личная поддержка С. С. Каменева и О. Ю. Шмидта спасла смелую идею.

Забавно вспомнить один из разговоров, который вел Ушаков в правлении Госторга в дни подготовки этой необыкновенной экспедиции.

— Я — полярник Ушаков. Хотел бы получить у вас товаров в кредит, примерно тысяч на 10—15.

— Чем платить будете?

— Пушниной с Северной Земли.

— Она там есть?

— Должна быть... хотя не знаю, ведь там никто не бывал.

Госторговцы покачали головами, но через несколько дней Ушаков получил отношение в архангельскую контору о выдаче ему в кредит товаров на 15 тысяч рублей. На Северную Землю уехали, кроме Ушакова, трое: геолог, блестящий знаток Таймырского полуострова, Николай Николаевич Урванцев; зверобой и промышленник, одиннадцать лет зимовавший на Новой Земле, не выезжавший по 2—3 года с зимовок, прекрасный проводник в любых условиях Севера Сергей Прокопьевич Журавлев и молодой 19-летний радист, впервые отправлявшийся в Арктику, Вася Ходов.

Мы спрашивали Ушакова:

— Почему вы, Георгий Алексеевич, взяли именно Ходова? Ведь вы не знали еще тогда, что он будет одним из лучших радистов Севера, что он впоследствии построит радиоцентр Диксона, что он станет тем самым Ходовым, которого сейчас знает и любит вся Арктика.

— Знаете, по интуиции решил. Как-то сразу почувствовал, что он сроднится, сживется с Арктикой и закрепит себя за ней на всю жизнь...

40 собак. Продовольствия на три года. Домик рубленый, размером с обыкновенную кают-компанию. Моторный ботик с подвесным мотором. Вот и все снаряжение, с которым ехали четверо смелых североземельцев.

Никто не знал, где кончается на севере и на западе эта земля. Никто не знал, сколько времени потребуется для ее обследования. Тянется ли она массивом, или островами. У берегов — ни одного измерения глубин. Как подойти кораблю?

По приказу правительственной комиссии Ушаков с товарищами уезжали на два года.

На крайний случай рассчитывали вернуться на материк кочевым образом, пробираясь с острова на остров, по льду и берегу 1500 километров до острова Диксон.

Доставил их «Седов». Отто Юльевич Шмидт, правительственный комиссар, ехал вместе с ними. У Северной Земли их встретила кромка непроходимых льдов. Попытались пройти на север. Наткнулись на острова. Назвали их архипелагом Сергея Каменева. Первый из островков, низкий, пологий и угрюмый, они окрестили Домашним. Здесь было решено построить первый дом первых людей на Северной Земле.

Шесть дней продолжалась выгрузка. Пока команда «Седова» сгружала в шлюпку и баркас ящики с консервами, мешки с мукой, крупой, сахаром, на берегу научные работники экспедиции строили дом для зимовки. Под ударами ломов и ваступов мелкими брызгами разлеталась смерзшаяся земля. Архангельский печник Аркадий Коновин и профессор Р. Л. Самойлович выкладывали печь. Глина мгновенно превращалась в камень. Ее приходилось отогревать в руках.

Вскоре вырос свежий, пахнувший смолой бревенчатый домик. А рядом под сенью искусственной пальмы стояли два холмогорских быка, привязанные к поленнице дров.

Страна молчания впервые заговорила 31 августа 1930 года. В одной из комнат домика, похожего на древние избушки первых лесорубов, открылась правительственная радиометеорологическая станция.

«Слушайте, говорит Северная Земля! Флаг, реющий над Кремлем, взвился на Северной Земле, до сих пор остававшейся белым пятном на Географических картах. Горжусь доверием советского правительства и трудящихся СССР, обещаю быть вместе с товарищами достойными этого доверия. Сквозь льды, снега, туманы и полярные метели будем продвигать наш флаг все дальше и дальше к северу.

Георгий Ушаков»

 

«Седовцы» проводили на острове последние часы. О. Ю. Шмидт, расцеловав Ушакова, передал ему полномочия:

«Георгий Алексеевич Ушаков назначается начальником Северной Земли и всех прилегающих к ней островов, со всеми правами, присвоенными местным административным органам советской власти.

Г. А. Ушакову предоставляется, в соответствии с законами СССР и с местными особенностями, регулировать охоту и промысла на вверенной ему территории, ввозить и вывозить всякие товары, а также устанавливать правила въезда и выезда и пребывания на Северной Земле иностранных граждан».

Последний прощальный гудок. Четверо сошли в шлюпку. «Седов» начал отступать в туман.

На душе североземельцев не все было спокойно. Сергей Журавлев без надобности громко разговаривал и передвигал в ботике разные предметы. Вася Ходов деланно весело посвистывал. Развлекли нерпы. Они начали высовывать свои маленькие зализанные головки среди льда, и люди открыли стрельбу. Вместе с выстрелами пришла душевная разрядка. Шлюпка подошла к Домашнему. Через две-три минуты далеко в тумане скрылся «Седов».

Началась первая североземельская зимовка.

Острова С. Каменева были запушены плотным, высоким до колен снегом. Иногда пробегали зловещие струйки поземки. Полярники знали: скоро придут метели, зима не за горами. Надо поскорей привести базу в порядок. Вооружившись рубанком, Урванцев строгал доски для коек. Ушаков укладывал линолеум. Ходов устраивал радиорубку. На ужин — по банке консервов и чашке чая. Спали на полу.

Потом конопатили щели, обивали войлоком и фанерой стены. Начали заготовку корма для собак: били нерп и морских зайцев. Опробовали моторы. Так в работе незаметно прошел месяц.

Жили домоседами. Что поделаешь — в гости ходить не к кому. Правда, иногда, отрываясь от молотка, кто-либо из полярников выглядывал в окно, стремительно хватал карабин и выскакивал наружу. Выстрел — и у дома лежал убитый медведь. Мишки наведывались очень часто и долго не могли привыкнуть к тому, что на острове появились какие-то двуногие существа.

Ветер с моря взломал лед и отрезал остров Домашний от архипелага. Пока не окрепнет ледяной покров, о санных экспедициях нельзя и думать. В часы штиля вдоль берега огромными пятнами стояла снежура и сало. Между пятнами — полоски и каналы воды, блестящие, как зеркало. Они напоминали широко раскинувшуюся паутину. Паутина эта уходила далеко на юг и там упиралась в снежно-белую, усеянную башенками, стену кромки льдов, наседавших на берег.

Однажды ночью разбудил Ходов:

— Хотите послушать? Поймал, наконец, ленинградскую широковещательную, говорит Самойлович.

Из наушников летит шум, треск. Трудно уловить слова:

— Новую Землю... Семидесятый градус... на север... Открыли остров... курс на восток... открыли острова... видели берег style=а Северной.

Урванцев оборудовал небольшой ветродвигатель. Выкопали яму и на глубине 70 сантиметров уперлись в скалу. Забили железные колья для оттяжек. Вместо кувалды прикрепили на деревянной ручке небольшую наковальню. Изрядно отбили руки, заколачивая в древнюю скалу железные пики.

 

Запись из дневника Г. А. Ушакова

22 сентября.

«Ходов не спал всю ночь — будоражил эфир, и наконец добился того, что его услышал какой-то радист-любитель в Кологриве. Где это Кологрив? Никто из нас не знает. Ветряк из-за свежей погоды лежит неподнятым. Окончательно установил психрометрические будки и приборы. Начал регулярные наблюдения. Вечером Ходов снова засел в радиорубке и скоро получил ответ. Отозвался опять тот же Кологрив. Узнали, что он находится в Московской области, стали искать на карте, не нашли. В Кологриве, очевидно, ищут на карте нас — острова Каменева. Они-то наверняка не найдут». На востоке за островами в ясную погоду иногда виден был сияющий ледяной щит. Это была та самая Северная Земля, к которой так долго и безуспешно стремились люди.

1 октября 1930 года вышла в поход первая экспедиция. На зимовке остался Вася Ходов.

Милях в пяти от зимовки началась снежная вьюга. Встречный северо-восточный ветер нес мельчайшую пыль сплошной, казалось, непроходимой пеленой. Трудно дышать. Через каждые 10—15 минут — вынужденные остановки. У собак на мордах ледяная маска. Они ничего не видят, часто ложатся отдыхать. Потом, подгоняемые ударом хорея, неохотно встают, пытаются бежать, срываются, падают на землю, разбивая до крови лапы и морды.

В метель промышленник обычно ставит палатку или зарывается в снег. Но Ушакову, Урванцеву и Журавлеву останавливаться нельзя. Они еще были близко от воды, и оставаться на льду значило каждую минуту подвергать себя опасности быть оторванными и унесенными в море.

Люди шли. Земля негостеприимно встречала первых посетителей. За 12 часов они прошли шесть миль. Разбили палатку. Зашумел примус. Нa нем растапливали снег. От жажды люди в Арктике страдают больше, чем от голода.

К утру метель занесла добрую половину палатки, собак, сани. Все исчезло.

В пургу собаки свертываются калачиком, и повернувшись спиной к ветру, лежат, словно мертвые, не шевелясь. Как меньше забивается снега и подшерсток. После пурги на поверхности ничего не видно. Все занесено. А под снежной коркой, в сугробе вытаивает от тепла и дыхании маленькая берлога, в которой животному спокойно и тепло.

Полярники начали откапываться. Они усердно работали в две лопаты, но не успевали сбросить даже тот свежий снег, который наметал ветер. Только к концу дня стихло.

Впереди маячил гористый берег земли. Неожиданно берег подпилен и поплыл вверх. Это были облака. За лжегорами открылась настоящая горная вершина. Она казалась совсем близкой.

После часового отдыха продолжали путь. На снегу оставался кровавый след изрезанных фирном собачьих лап. Люди работали наравне с животными. Первый поход совпал с днями исключительной видимости, когда можно за несколько километров разглядеть кайру. Полярники рассматривали гору в бинокль. Они видели каждый камешек на склонах и шли к горе... два дня.

Но вот и земля. Ее почувствовали как-то сразу, без всяких внешних признаков. Вспомнили слова великого Амундсена:

— Будет счастливцем тот, кто первым достигнет этой земли.

Когда Амундсен зимовал на мысе Челюскина, четыре человека дошли до Малого Таймыра и видели землю, но дальше льды их не пустили. С юга на собаках стремился сюда победитель полюсов Амундсен. С запада — дирижабль Нобиле. Но Северная Земля продолжала быть заколдованной царевной. Норденшельд на «Веге» видел гусей, летевших на север. Он понимал, что гуси летели к земле, но земли не было, ее закрывал туман. Здесь проходили «Фрам» Нансена и «Заря» Толя. Был лед, была пасмурно, и они прошли всего лишь в нескольких километрах от земли, не заметив ее.

Советские люди первыми вступали на эту землю.

После метельного Врангеля, блестящей красавицы Земли Франца-Иосифа с ее потоками голубых льдов, эмалевым небом и гордыми скалами, после плачущей туманами Новой Земли, — поражала суровость Северной Земли, ее гнетущая безжизненность. Редко, на несколько часов показывалось солнце, но небо всегда оставалось серо-свинцовым. И только ночью, обычно на севере, виднелась узкая, словно ножом прорезанная, щель, окрашенная багровой зарей.

Из-под снега, словно обуглившиеся пни, поднимались глыбы ржаво-красных песчаников. Берег быстро повышался и переходил в горную гряду. Земля приветствовала пришельцев звездной ночью и полярным сиянием.

На следующий день снова подула метель. Пришлось отсиживаться в палатке. Пыхтел примус. Он горел всю ночь и день. Сверху было дымно и жарко, а внизу так холодно, что у людей замерзали пятки. Обогревались чаем из топленого снега.

Когда кончилась пурга, путешественники пошли на штурм высокого мыса.

Когда Ушаков поднял советский флаг на горе, которую назвали мысом Серпа и Молота, дна других палили из карабинов. Это был негромкий, но искренний салют. Казалось, исчезли тысячи километров льда, тундры, леса. Красивые, возвышенные минуты. Флаг, который высоко поднят над всей страной, взвился сияющим багрянцем над далекой северной горой. Флаг был освещен солнцем, и тень его падала далеко на снежные склоны.

Ушаков, Урванцев и Журавлев пошли дальше к северу по береговой линии. Был туман. Близилась «большая «ночь». Когда они увидели ледниковый щит и убедились в наличии большой земли, уходившей на север, было решено возвращаться обратно.

На подступах к ледниковому щиту они оставили базу с запасом продовольствия для людей и собак. Погода ухудшалась с каждым днем. Одежда и спальные мешки оледеневали. Подходили к концу продукты.

В тумане все искажалось. Совершенно неожиданно впереди вырастал горный хребет. Его можно было хорошо рассмотреть в бинокль. Люди недоумевали. Они трогали собак, подъезжали вплотную, и хребет оказывался невысоким снежным заступом, высотой всего лишь в 15—20 метров.

Или вырастала скала. Ее видят все. А подойдешь, оказывается, бежал песец и наскреб небольшую кучу снега.

Снежные миражи преследовали путешественников. Они боялись ошибиться на незнакомой дороге. Поздно ночью, пройдя за день 65 километров в густом тумане, сокращавшем горизонт до 200 метров, полярники подошли к залитой электрическим светом базе на острове Домашнем.

18 октября выглянуло в последний раз солнце. На несколько минут оно показалось над горизонтом, сильно сплющенное, с бахромой по краям.

— Собаки солнце изгрызли, — саркастически заметил Журавлев.

Через три дня наступила полная полярная ночь.

Зимовщики продолжали научную работу. Круглые сутки горело электричество. Хронометры сообщали о наступлении утра, ночи. Они звали на работу, приглашали к обеду. Раза четыре в день топили печь. В домике были шахматы, домино, радио, библиотека. Запоем переходили от одного увлечения к другому. То все сидели с книгой, то входили в моду шахматы, то домино.

Не было повара и хлебопека. Сами пекли и варили.

Прекрасно работало радио. Иногда сутками слушали передачи. Начинали с Америки, затем по мере того, как день отступал на восток, — слушали Японию, Индию, Центральную Азию, СССР, Европу, Атлантику, снова Америку. Вслед за движением часовой стрелки перемещалась рукоятка настройки.

Перед наступлением полярной ночи построили домик — обсерваторию. Вели метеорологические, астрономические и магнитные наблюдения.

В первых числах ноября температура упала до 30 градусов ниже нуля. Море, сплошь покрытое льдом, вздыбилось хаосом непроходимых торосов. Арктика казалась мертвой. Только вой ветра нарушал тишину. Все живое исчезло. Улетели розовые и белые чайки. Исчезли тюлени. 25 октября был убит последний медведь.

Стоял день, черный, как полночь, а люди не забывали аккуратно застилать постели, вовремя садились к столу. Они не впадали в молчание и, что еще хуже, в трудно переносимую интимную болтливость. Все дни проходили в работе. Вечером в кают-компании слушали концерт. Однажды Вася Ходов поймал Харьков. Пела прекрасная певица. Все слушали особенно внимательно. И вдруг перерыв. Долго Вася Ходов искал в эфире пропавшую станцию, но тщетно. Поймал голландский Хюйзен. Унылая церковная мелодия. Тоска. У всех вытянулись физиономии.

Тогда Журавлев, всегда непосредственный и нетерпеливый, крикнул:

— Даешь «Кирпичики».

В ту же минуту оборвалось пение, и диктор сказал: «Рюссише романсен» и заиграли... «Кирпичики». Полярники замерли от изумления. Потом они долго дразнили Журавлева:

— Закажи «Конную Буденного». Тебя радио слушается.

Журавлев сам вырос в собственных глазах, но делать радиозаказы больше не решался.

— Чтобы не осрамиться, — объяснял он.

Радио связывало Малую землю с Большой землей. Оно стирало представления об огромных расстояниях, приносило вести от друзей, родных.

После одной из перекличек Урванцев сказал, насупясь:

— Не нравится мне голос жены. Видно, расхворалась.

Долго пришлось его успокаивать.

А однажды в разгар полярной ночи Ходов принес телеграмму на имя Журавлева:

«Дети безнадежно больны тифом. Мария».

Полярная ночь. Человек напряжен. Он натянут, как струна. Где ни тронь, он быстро и болезненно реагирует. Ушаков знал: Журавлев очень тоскует по семье. Отдать ему телеграмму — значило отравить жизнь всей зимовке. Ушаков положил депешу в карман. Он предупредил Ходова.

— Когда будут еще телеграммы, отдашь мне.

Следующей ночью во время метели сорвало антенну и электропроводку. Связь с Большой землей прервалась. Ни слова на материк, ни слова с материка.

Депеша жгла в кармане. Ушаков не мог о ней забыть ни на минуту. Что делать? Сказать? Нет, нельзя! А Журавлев ежедневно, садясь за стол, рассказывал, что видел во сне дочь Валю. Днем он говорил о том, какое у нее замечательное новое платье. Вечером вспоминал, как детишки в первый раз пошли в школу. Он припас им в подарок первого песца и старательно выделывал его.

Проходили дни. Ушаков напрягался, боясь проговориться.

Снова заговорило радио. Пришли телеграммы с материка. Дети Журавлева умерли. Надо было сказать ему об этом.

Ушаков ушел с Журавлевым в поход. Была пурга. Когда они ушли от жилья за 20 километров. Ушаков остановил собак и рассказал Журавлеву о постигшем его несчастье. А затем, не обращая внимания на метель, они отправились дальше, шли до упада, до полного изнеможения и, разбив палатку, свалились спать от усталости.

Когда окончилась полярная ночь, наступила пора детальных исследовательских работ. Путешественники не знали, где на севере кончается Северная Земля. Сколько потратить времени, чтобы достигнуть ее северной конечности? Условно решили — полтора-два месяца.

Вперед, на трассу своих будущих походов надо было выдвинуть продовольственные базы. Было страшно уходить из гостеприимного дома в тьму ночи. Опасались, что каждую минуту налетит снеговой вихрь. Вначале ходили с фонарем вблизи дома. Первыми осмелели Журавлев и Ушаков. Они уходили на полмили и дальше, ставили капканы.

Полярную ночь обманывали, выбирая полнолуние. Серебряный свет луны заливал лед. Льды казались светящимися, словно облитыми фосфором. В часы великолепных северных сияний человек среди льдов шел, как в чаше из полированного серебра.

Однажды в походе в такой сказочной обстановке путешественники прошли километров 20—25. Потом из-за горы неожиданно пришли облака. Потемнело. Упряжки шли неровно. Полярники начали терять друг друга. Пришлось стрелять. Когда не помогало, зажигали магниевые факелы. Пурги еще не было, но собаки словно чуяли ее, вели себя неспокойно, не слушались.

Назад было идти далеко и страшно. Пошли вперед. С огромным трудом обнаружили гору Серп и Молот и ледяной ручей, где оставили продовольствие.

Через день в обратный путь. Мороз достиг 36 градусов с резким ветром. И тут пришла метель.

— Два удовольствия: метель и ночь, — улыбаясь, вспоминает Ушаков. — Что ж, мы шли и думали: промахнемся или нет? Острова наши Каменевские низменные, неприметные, можно пройти рядом с ними, не заметить и забраться в море. Один раз чуть было так не случилось.

Все же добрались благополучно. Обмерзли только собаки. Некоторых, отказавшихся идти, пришлось погрузить в сани. Метель кончилась, и снова стали завозить продовольствие.

Особенно запомнился четвертый рейс 22—26 февраля. Мороз –47 градусов. Пронизывающий северный ветер. Одинокий примус не мог обогреть на привале палатку. Стеариновая свеча выгорела в середине, образовав полый цилиндр. Масло хрустело на зубах. Спальные мешки к утру пропитывались инеем.

В марте начались походы для съемки Северной Земли. Это были походы, которые дали название заливам, горам и островам великого северного архипелага. На карте появились имена людей, которых чтит страна, имена которых вписаны в историю Великой социалистической революцией.

Недалеко от архипелага островов Каменева обнаружили пролив, разделяющий два острова Северной Земли. О существовании его не подозревали. Это было вскоре после празднования годовщины организации рабоче-крестьянской Красной армии. Пролив был назван именем Красной армии. Он оказался забитым айсбергами, высотой в 10—20—25 метров. Между ними шли узкие коридоры, заполненные рыхлым снегом или открытой водой. Человек мог заблудиться в них, как ребенок в незнакомом городе. Решили пройти через пролив. Накрыл туман. Беспрерывно попадались снежные сугробы. Проваливались, тонули в пушистом глубоком снегу. Иногда среди ледяных глыб открывался приветливый долгожданный коридор. Люди уходили туда, пробирались дальше, и перед ними вдруг вырастала гладкая, высотой в 10-этажный дом, стена. Надо возвращаться. Но коридор настолько узок, что повернуться в нем невозможно. Собак и сани перебрасывали через голову. Все это делали в снегу, не снимая, конечно, неуклюжей тяжелой малицы.

С боем осилили пролив и подошли к противоположному берегу острова. Глетчер, покрывающий остров, двигался даже зимой, заполним пролив ледяными горами. По леднику разбросаны капканы трещин, укрытые снегом. Их не заметили. Первым в страшную ловушку попал Журавлев. Он принял холодную ванну при 34-градусном морозе. Хорошо, что вблизи был Ушаков. Он подал хорей.

— Ванна все же лучше, чем пойти под лед, — стоически заметил Сергей Прокопьевич на очередной остановке.

Утро. Журавлев, обычно очень осмотрительный, на этот раз без всякой предварительной разведки выскочил пулей из палатки. Все услышали его радостное восклицание:

— Настоящая скала!

Действительно, перед палаткой, которую разбили в тумане, высилась огромная скала. За пиком Ворошилова, поднимающимся на 670 метров, открылось море Лаптевых. Это была самая восточная точка центрального острова Северной Земли. Позднее этот остров назвали Комсомольцем. На леднике разбили палатку. Поставили ее так, чтобы не задувал ветер. Откуда ветер — узнавали по собакам. Как только нарты останавливались, собаки ложились отдыхать. Хребтом они поворачивались туда, откуда дул ветер.

Люди спали, раздеваясь до белья и залезая в меховые спальные мешки. Утром они выкраивали несколько приятных минут отдыха. Разжигали примус, грели на нем руки, кипятили чай и только потом одевались, вылезая из заиндевевшего мешка. Горло мешка обмерзало.

Намокали малицы. За ночь они срастались в ледяную глыбу. Их отогревали около неизменного спутника — примуса.

Путешественники не знали, что лучше — мороз или оттепель. В морозы несчастьем становилась борода. Она обмерзала, стягивала кожу, боль приводила в ярость. Люди готовы были рвать бороду вместе с кожей. Нужно было обязательно бриться. И это в условиях североземельского климата и срочного похода. Предпочитали стричься.

В походе варили суп «Мечту». Началось с того, что смесь из патентованного датского пеммикана, масла, риса и шоколада, перетертая в порошок, оказалась неудобоваримой. Тогда решили сварить суп с макаронами. Лучше. Потом подбавили мясных консервов. Еще лучше. Добавили пеммикана. Ничего. И когда однажды в суп пошла еще свежая медвежатина, возникло это произведение североземельского кулинарного искусства — суп «Мечта».

Варили «мурцовку» — своеобразный полярный компот. В большой эмалированной чашке растирали молочный сухой порошок, несколько ложек какао, сливочного масла и сахара. Заливали топленым снегом. Получалось довольно вкусное блюдо.

Были и «медвежьи» бульоны с галетами. Ели не только вареную, но и сырую мороженую медвежатину, наструганную тонкими розовыми ломтиками. Медвежатина содержит живительные витамины.

Постепенно на карты ложились очертания земли. Пунктиром и линиями прочерчивалась карта на снежном покрове земли. Пунктиром ложились следы человечьи и собачьи, линиями — следы нарт. Между глубокими санными впадинами — круглая вмятина. Позади саней, отсчитывая километры, бежало велосипедное колесо, надетое на горизонтальную железную ось и снабженное счетчиком.

В походе собаки изрядно уставали. Собачий пеммикан, полученный от всемирно известной фирмы «Расмуссен и компания», строго экономился. К счастью, на западе от островов Каменева вскрылись льды и обнажились полыньи: появились белые медведи. Трех удалось убить. Свежее мясо быстро восстановило силы собак.

На «Садко» знают, как любит Георгий Алексеевич собак. Часто в свободные часы его можно застать на верхней палубе, окруженного четвероногими друзьями.

Дружба эта началась издавна, еще на островах Врангеля и Северной Земле.

— Собак надо знать не хуже, чем людей. Среди них есть ударники, есть лодыри. Есть предатели и отличные товарищи, — говорит Ушаков.

Передовиком на Северной в упряжке у Ушакова ходил пес «Мишка». Он хорошо слушался голоса: право — «подь-подь», лево — «кххр», вперед — «ка», стой — «тай». Впоследствии его убил медведь.

Отчаянным лодырем был пес «Мазепа». Он разжирел и нахальничал без меры. Пока его лупили — лямка натянута, лишь перестанешь — он соразмерял свой бег так, чтобы лямка не провисала, создавая только видимость работы. Однажды, измучившись понуканиями, его бросили в дороге. Он пришел на зимовку через двадцать три дня и стал с тех пор примерным ездовым псом.

Другой пес, «Махно», был хулиганом, предводителем группы наиболее вороватых и драчливых собак. Заводила в общей грызне и драках, он всегда носил на своей шкуре следы многочисленных клыков.

«Собаке, которую не взлюбил «Махно», приходилось плохо. Улучив момент, когда людей на «улице» не видно, он налетал вихрем на жертву и сбивал ее с ног. Остальные из шайки довершали начатое. «Махно» же сидит в стороне и улыбается, — да, да, собака умеет смеяться, — смотрит на свалку, как ни в чем не бывало. Когда мы выскакивали на шум, то находили «Махно» всегда лишь в роли спокойного наблюдателя, и хотя все знали, что он главный виновник свалки, придраться к нему было нельзя, — вспоминает Урванцев в своей книге «Два года на Северной Земле».

Но работал «Махно» отлично. 120-километровые переходы были ему нипочем.

Был «Ошкуй». Один раз он забастовал на берегу и залег. Запряжка остановилась. «Ошкуя» пришлось выпрячь. Он забился под сани и не вылезал оттуда, несмотря на удары. Это было глухое и глупое упрямство. При первых ударах «Ошкуй» повизгивал, потом замолчал. Человеку нужно было, во что бы то ни стало, восстановить дисциплину, заставить пса жалобно, покорно вскрикнуть, ползти на брюхе и подчиниться. Пес молчал. Ушаков выхватил нож. Он резанул им по уху, ухо осталось в руке. Пес не шелохнулся, он кровоточил, но молчал. Человек был побежден. Упряжка ушла без «Ошкуя». Через тринадцать дней пес вернулся в зимовку. И с тех пор не было пса более дисциплинированного и более усердного в работе.

В упряжке Урванцева саботажниками были «Осман» и «Аната». «Стоило только выйти на улицу и пошевелить нарту, как эти два пса поднимались и уходили с полным сознанием собственного достоинства за 1—2 километра от дома, где с вершины тороса или возвышенности острова спокойно наблюдали за происходившим. Домой собаки обратно возвращались, только твердо убедившись, что все происходившее явилось лишь ложной тревогой, а до этого достать их можно было только пулей, что конечно, совершенно не входило в наши расчеты. Приходилось поэтому беглецов ловить заранее, накануне, во время очередной кормежки и сажать на цепь, но и тут подкрадываться следовало незаметно, а хватать быстро. (Урванцев. «Два года на Северной Земле»).

За «Османом» шла слава нелюдима. Когда нарезали мясо собакам, он всегда сидел поодаль, нетерпеливо ждал своей порции. Однажды на привале «Осман» незаметно подкрался сзади Ушакова, просунул под локоть морду и выхватил лучший кусок мяса. Ушаков обернулся и ударил его черенком ножа по носу. Ударил не сильно. Пес одну только секунду смотрел на человека, затем сделал несколько шагов в сторону, положил мясо в снег, ушел за снежный бугор и лег. Его звали, но пес не откликался. Пришлось уехать без него. Больше он не вернулся.

И все же, несмотря на капризы, четвероногие друзья не изменяли полярникам...

2 апреля Ушаков и Журавлев вышли в новый поход поперек Северной Земли – от западного берега до восточного. Перевалили в сплошном тумане через плоскогорье на высоте 350 метров. За перевалом обнаружили верховье реки, текущей к северо-востоку. Спуск в русло из-за необычайной крутизны и высоты берегов производили на цепях. Пройдя ущелье, река образовала большое пресноводное озеро. Вблизи него встретили первых в том году птиц — стаи люриков, чистиков и чаек. На восточном берегу нашли астрономический пункт — остаток флагштока гидрографической экспедиции 1913 года, открывшей Землю Бамбуковая мачта флагштока оказалась сломанной медведями, а знак они изрядно изгрызли. Через пятнадцать дней Ушаков и Журавлев, убили медведицу и забрав живьем медвежонка, вернулись на зимовку.

Все было подготовлено для большой санной экспедиции по обследованию всей северной части Северной Земли. Стояла солнечная погода. Термометр устойчиво показывал около 30 градусов.

22 апреля трое полярников Ушаков, Урванцев, Журавлев вышли на Северную Землю.

Первомайский праздник они встречали на острове Комсомолец, на берегу пролива Красной армии. Первое мая. В этот день особенно чувствуешь отрыв от близких и друзей. Над льдами и снегами часто поднимался розовый туман. Заря вставала, как отблеск знамен с Красной площади.

Потом выкатилось солнце — огромный красный, немного сплюснутый шар. Весь горизонт горел. От него загорелся снег, загорелись снежные поля и марево пыли над ними. По долинам текли реки расплавленного металла.

Нельзя было оторвать глаз от «пожара».

По пути Журавлев отделился от товарищей и поехал за продовольствием на ближайшую базу. На обратном пути он попал в поземок, снежный ураган, бушующий близ земли, на высоте человека. Через день, вернувшись в лагерь, Журавлев ослеп. Снежная слепота. Все время песок в глазах и яркий, никогда не потухающий малиновый, режущий свет. Страшная боль. Глаза открыть нельзя. Их заливает слезой.

Пришлось разбить лагерь. Журавлеву завязали глаза. Они должны отдохнуть, иначе человек может совсем ослепнуть. Лагерь был под айсбергом, под отвесной стеной, высотой в 37 метров.

С Комсомольца неожиданно подул ветер. Его силу измерили, лежа на льду. Стоять было нельзя. Ветер валит человека на землю. Анемометр показал скорость 37 метров в секунду. И это под защитой айсберга. Трудно представить, как ветер бушевал на воле, на оголенной плоскости ледникового щита или на береговом припае. Палатка билась, как птица, пойманная в капкан. Каждую минуту ее приходилось стягивать ремнями.

Через сутки ветер стих так же неожиданно, как и возник. Экспедиция продолжала свой путь.

Люди шли по береговой границе острова Комсомолец, на 90 проц. покрытого ледовой шапкой. Край земли они установили по трещинам. У берегов лед не срастался, ибо его подымал и опускал прилив. Шаг за шагом люди выписывали карту. И, наконец, 16 мая они вышли на мыс, откуда земля сворачивала к югу. Это была северная оконечность Северной Земли, названная мысом Молотова, поднимающаяся на 70 метров над уровнем моря.

Впереди, к полюсу, к востоку и западу лежала открытая вода. Она расстилалась до предела видимости, темная, спокойная, с блестками небольших льдин, спокойно проплывающих на юг, мимо мыса.

Открытая вода была, очевидно, для этих мест не случайной. Иначе не селились бы на ближайших мысах большими базарами чистики (Один из ближайших небольших островов Ушаков назвал островом Чистиков. В новых картах картографы переименовали этот клочок суши в... остров Чистякова.), которые кормятся на воде и без нее существовать не могут.

Три дня путешественники ожидали солнца. Они должны были во что бы то ни стало закрепить астрономический пункт для того, чтобы привязать к нему все свои прошлые наблюдения. Но солнце пряталось.

Люди решили перехитрить солнце. Они выстроили снежный домик и ждали. В этом домике даже купались. Поверх палатки натянули брезент. Внутри разостлали шкуры нерпы. Воду кипятили в котелке и нескольких банках. Это был торжественный день: день бани на самой северной точке советской страны. К концу мытья, однако, у путешественников смерзлись волосы.

Но вот определены координаты. Широта 81°16'1" и долгота 95°42'8". Как опознавательный знак поставили бамбуковую веху, а в лед закопали бидон из-под керосина, в котором поместили герметически закупоренную бутылку с запиской. Ненадежные приметы. Но другого материала нет. За плавником надо ехать миль 50—60 по меньшей мере.

Обратно шли по восточному берегу острова Комсомолец. Снова туман, снова метели. Заметили залив. Потом он оказался проливом Юнг-Штурм, отделяющим Комсомолец от Пионера.

Пунктир, ничего не говорящий пунктир экспедиции Вилькицкого, становился четкой линией границ. Впадина залива Шокальского выросла и оказалась проливом. Восточную часть этого пролива, скрытую низменность, не мог заметить Вилькицкий. Ушаков вспоминает:

— Откровенно признаюсь, я люблю снежные метели. Кажется, что вселенная сорвалась со своей основы и несется с визгом, с громом, куда-то в бесконечность. Метель — это величайшее проявление динамики, мощности, силы. Она покоряет человека своим могуществом.

36 суток, 800 километров на собаках. Вот, наконец, и мыс Крупской. Проходили совсем близко от дома. Там Ходов. Что у него? 36 дней в одиночестве. Это нелегко.

Подошли к Домашнему. Метели до неузнаваемости изменили пейзаж. Там, где была равнина, выросли горы. Первым заметил домик Журавлев. На него обрушились с вопросами:

— Дом цел?

— Цел.

— Собаки есть?

— Есть.

— А человек?

— Кажется, есть. — Кажется? Путешественники бросились вперед.

Беспокойство, однако, было напрасным. Вася Ходов прекрасно обосновался в домике, почти занесенном снегом. Нередко ему приходилось прорывать туннель, чтобы выйти наружу. Иногда во время передачи очередной метеосводки у дверей раздавался дикий визг, лай собак и рев медведя. Тогда Вася выскакивал из домика, стрелял, а затем возвращался продолжать передачу или прием телеграммы. В перерывах между передачами он свежевал добычу. Если телеграмма была длинной, убитый медведь успевал замерзнуть, и его приходилось затаскивать «отогреваться» в домик.

Ушаков и Урванцев спешили. Близка была распутица. Она грозила потерей собак.

Путешественников нагоняла весна. Нередко они шли, шлепая по воде и талому снегу. Когда ночью перед сном они раздевались, приходилось выжимать белье и затем, надев его сырым, залезать в мешок.

Вышли 20 июня, когда уже началась распутица. Температура поднялась до 5 градусов тепла. Путь стал одинаково мучительным для людей и собак. Маленький караван тонул в снегу, в котором с каждым днем скоплялось все больше воды.

Вот что записал в своем дневнике Г. А. Ушаков о дальнейших событиях этого поистине беспримерного похода:

«Снег отказывался держать сани, собак и даже лыжи. Часто приходилось один участок проходить несколько раз, сбрасывая груз, пробивая дорогу и возвращаясь обратно. 25 июня вскрылись все реки. Движение по берегу стало невозможным. В море лежали непроходимые торосы с глубокими озерами или еще более глубокими снегами. Единственно возможной дорогой казалась узкая полоса прибрежных ровных льдов, залитых водой.

День за днем экспедиция шла в ледяной воде, часто на протяжении десятка километров не встречая льдины, на которой можно было бы дать отдохнуть и согреться замерзающим собакам.

30 июня экспедиция была близка к катастрофе. Пересекая один из многочисленных мелких заливов, караван проходил вблизи кромки торосистых льдов, оставляя ближе к берегу льды, где скоплялось слишком много воды. Неожиданно подувший с берега резкий ветер погнал воду, прижал ее к стене торосистых льдов. В течение пятнадцати минут уровень воды поднялся до половины человеческого роста. Всплывшие сани погнало ветром, собаки начали захлебываться. С трудом удалось повернуть упряжки против ветра, оттянуть на более мелкое место, затем выйти на прибрежный лед, с которого вода совершенно исчезла. На следующий день ветер прижал воду к одному из мысов, лежащих на пути экспедиции. Дорогу к берегу отрезал поток. Попытка перейти его выше по течению не дала результатов. Экспедиция попала в сеть непрерывавшихся глубоких потоков и принуждена была вернуться на побережье и ожидать перемены ветра.

Пять суток туман, снег, дождь, сменяя друг друга, держали нас на одном месте. Собачьего корма оставалось на пять суток. От главной базы отделяло расстояние в 150 км. Состояние дороги позволяло проходить максимум 10 км в сутки. Перспектива была или, прекратив работу, гнать форсированным маршем ослабевших собак на главную базу, или, продолжая работу, начинать кормить собак собаками, или, наконец, идти и тащить сани самим.

Выход подсказала сама Арктика: 6 июля на льду был замечен медведь. После продолжительной погони по озерам накопившейся между торосами воды зверь был убит и вывезен на берег. Через несколько часов по следам крови пришел к лагерю и был убит второй медведь. На следующий день к лагерю подошли три новых медведя, в которых нужды уже не было. Располагая мясом, экспедиция могла ожидать необходимых условий для работы и провела в лагере четверо суток. 10-го астрономические наблюдения были закончены. На следующий день пошли дальше.

Путь шел вдоль берега ледникового щита. В прибрежных льдах появились широкие трещины. В конце дневного перехода размытый лед стал напоминать кружево, узкие перемычки между сквозными пробоинами часто пробивались шестом. Каждую минуту ждали обвала льда. С трудом вышли на берег, вдоль которого образовалась большая прибрежная полынья.

На следующем переходе дорога еще более ухудшилась. Вновь трещины, полыньи, сплошная вода, снова ледяной барьер. Собаки начали отказываться работать; к концу перехода некоторые лежали в санях. У других на разбитых лапах стали обнажаться кости. На протяжении многих километров не было ни клочка льда для бивуака. Сильный ветер пронизывал совершенно мокрые одежды. Наконец, был достигнут залив Сталина, лежащий к югу от мыса Серпа и Молота; на северо-западе узкой лентой показались острова С. Каменева. Выход на берег отрезала полынья, поэтому лагерь разбили на льдине, отколовшейся от глетчера и окруженной трещинами. Путь к заливу тоже оказался отрезанным скопившейся здесь, благодаря ветру, сплошной водой.

14 июля перенесли груз, сани и собак через трещину и поднялись на ледниковый щит, по которому прошли к совершенно обнаженному от снега берегу. Здесь в сани поочередно впрягали всех способных работать собак, впрягались сами и тащили по голой земле, переправлялись через реки, затем возвращались за вторыми санями. Проходя таким образом по 20 километров, продвигались в действительности на 5 километров. После перемены ветра вода очистила льды залива Сталина. Построив ледяной мост через трещину, снова вышли на лед и пересекли залив.

В течение двух суток непрерывно шел сильный дождь. 18 июня на полуострове Парижской Коммуны сомкнули маршрут последней точкой, нанесенной на карту осенью прошлого года. На льду появились трещины и полыньи, через которые, за отсутствием лодки, уже нельзя было переправиться. Две собаки издохли от истощения, пять вместе с передовиком лежали в санях, остальные, отдавая последние силы, начали падать в воде. Корм кончился, отдали остатки сливочного масла и шоколада, сами питались одним рисом, который приходил к концу.

На пятидесятый день пути, двадцатого июля, главная база была достигнута».

Вскоре, по прошествии первого года зимовки, Ушаков рапортовал правительственной комиссии и О. Ю. Шмидту о проделанной работе:

«Результаты работ экспедиции следующие. Пройдено на собаках, включая подготовительные работы, свыше 3000 км, проведено 1500 км маршрутной съемки, охватывающей площадь около 25000 кв. км и опирающейся на 13 астрономических магнитных пунктов. При астрономических наблюдениях долготы определялись по радио... Походный радиоприемник с питающими батареями и всеми принадлежностями весом 28 кг составлял нагрузку одной собаки. Метод, впервые примененный в условиях экспедиции в высоких широтах, блестяще выдержал испытание. Экспедицией выяснены: простирание Земли к северу, ее общая конфигурация, площадь, рельеф, геоморфология.

Главную массу Земли составляют три больших острова, получившие наименования: центральный — остров Октябрьской Революции, южный, отделенный от центрального проливом Шокальского,— остров Большевик; северный, отделенный проливом Красной армии, — остров Комсомолец.

К ним примыкает ряд мелких островов, собранных большей частью в небольшие группы. Самую значительную из последних представляют острова Сергея Каменева. Пролив Красной армии забит многолетним льдом, айсбергами, выходы его закрыты мелкими островами. Второй открытый экспедицией пролив — Шокальского — в самом узком месте имеет ширину в 20 км. По всем данным, он часто вскрывается от льдов и проходим для судов. В момент прохождения экспедиции пролив на всем протяжении был заполнен однолетним льдом, и на южном выходе — льдом, образовавшимся во вторую половину зимы.

Выяснено в основном геологическое строение Земли, представляющей древнюю, складчатую страну весьма сложного строения, с опрокинутыми, местами разорванными и надвинутыми друг на друга свитами. Собраны материалы, доказывающие опускание страны в четвертичную эпоху, затем новое поднятие по целому ряду разломов, определяющих в основном современное очертание Земли. Признаки продолжающегося поднятия в настоящее время обнаружены во многих местах.

Экспедицией обследован геологически весь пройденный берег, на протяжении которого осмотрено около 200 обнаружений, собрано несколько сот образцов горных пород, открыты признаки ряда рудных месторождений. При пересечении Земли получены данные для полного геологического разреза. Собраны материалы по оледенению Земли, режиму окружающих ее льдов, а также материалы о флоре Земли, фауне, в частности по промысловому зверю (белый медведь, песец, морской заяц, нерпа); метеорологические наблюдения и передача сводок ведутся непрерывно. Общий результат работы: обследовано и заснято 70 процентов всей Земли.

Высаживаясь у острова Каменева, экспедиция имела 41 ездовую собаку, к началу полевых работ количество собак сократилось до 31, в период полевых работ потеряно 6. Оставшиеся собаки требуют продолжительного отдыха. Работы экспедиции сосредоточиваются на главной базе, начинается подготовка к следующей зимовке, для которой экспедиция располагает достаточными запасами продовольствии и топлива. Корм собакам будет добываться охотой. Основной зверь, дающий мясо, — белый медведь. Много нерпы. Имеется морской заяц.

Ушаков».

 

Подходила вторая «большая» полярная ночь. У «Сучки» — второе прибавление семейства. На этот раз родилось 8 щенят: 5 самцов и 3 самки. Решили подкармливать их консервированным молоком. Один из щенков, пестрой масти, за свой буйный нрав был вскоре прозван «Бандитом». У берегов появилась огромными стаями сайка. Она подходила к берегам для нереста. Рыбу глушили выстрелами в воду. Кухня резко перестроилась на рыбные блюда. Вкусом сайка напоминала навагу. Во время поездки на соседний Голомянный остров встретили стадо белух. Шли они со скоростью до 20 километров в час.

А моторка зимовщиков развивала всего 10—12 километров. Не догнали... Потом белухи появлялись еще несколько раз. По ним открывали долгую, сумасшедшую, как говорил Урванцев, стрельбу. И не всегда безуспешную.

Снова подбирались к зимовке белые медведи, привлеченные запахом сала и белушьих внутренностей.

Когда наступила ночь, занялись обработкой собранного материала. Вычислили астрономические пункты. Вычерчивали карты. Сортировали геологические образцы.

Журавлев долгое время весьма скептически относился к работам Урванцева, во время походов записывавшего что-то у инструментов, заносившего в свой полевой журнал зарисовки и маршрутные ходы. Но вот на листах бумаги выросли очертания берегов, изгибы мысов и бухт. Вечерами Журавлев подолгу рассматривал их, узнавая места, где он охотился, где стоял ночевкой. Урванцев получил внимательного и настойчивого ученика. Любознательный охотник страстно заинтересовался маршрутно-глазомерной съемкой, принципами составления карт, их вычерчиванием.

Перед большим апрельско-майским походом 1932 года в обход южного острова Большевик на станции трагически окончилась жизнь одного из прирученных медвежат. Он научился освобождаться от цепи, стаскивая лапами через голову ошейник. Точно так же освобождались от ненавистного ошейника и собаки. Однажды медвежонка обнаружили наверху острова около радиомачты. Осажденный сворой щенков, он прижался к мачте, жалобно повизгивал и в то же время довольно успешно отбивался от нападения. Через несколько дней медвежонок снова удрал. Его заметили взрослые собаки и моментально разорвали. На станции осталась только пара медвежат — брат с сестрой: «Маша» и «Миша». Они жили очень дружно и спокойно в берлоге, которую выкопали для них зимовщики в снежном забое, позади дома.

Два острова, Большевик и Пионер, обошли вдвоем Ушаков и Урванцев. Карта Таймыра, заснявшего восточные берега острова Большевик, оказалась до смешного неточной — высокие горы, тянувшиеся в глубине Земли, таймырцы приняли за настоящие очертания Земли. Низменные берега, запушенные снегом, остались незамеченными. Во время походов продолжали охотиться. В одном из убитых медведей обнаружили старую пулю, принесенную им то ли с Диксона, то ли с Земли Франца-Иосифа.

Ночью 13 августа 1932 года у острова Домашнего стал на якорь «Сибиряков», совершивший свой прославленный рейс сквозным северо-восточным проходом.

На борту — Шмидт, Визе, Воронин. Еще накануне зимовщики тщательно побрились, подстригли волосы, надели свои лучшие праздничные костюмы.

Через сутки, когда отошел «Сибиряков», к острову пришел «Русанов». Его встретили в море. И Журавлев, как лоцман, провел судно почти вплотную к берегу.

Закончилась вторая героическая зимовка славного полярника Георгия Алексеевича Ушакова.

 

От Приамурья до лагеря Шмидта 

...В горах Яблонового хребта, в бедной приамурской казачьей станице Семеновской, была дана закалка воли, настойчивости и ума этого неустрашимого и мужественного человека. С гор открывались далекие, манящие края. Шустрый, остроглазый мальчонка привыкал ходить к ним по узким звериным тропам. Дикая тайга не пугала одинокого маленького путника, а звала куда-то все дальше и дальше — через дебри дремучих лесов и быстрые горные потоки. Вдыхая свободный воздух лесов и гор, мальчонка мечтал о заморских странах, о путешествиях...

Деревня жила простой, суровой и ровной жизнью. В деревне не было школы. В доме не было букваря. А мальчик рано стал проявлять склонность к учебе. Тогда отец — хозяйственный, деловой казак — придумал своеобразный и чрезвычайно наглядный способ обучения сына. Он сгибался до полу колесом и говорил:

— Буква «О».

Вытягивался в струнку, подбирал голову, выбрасывал вперед правую руку, чуть согнув ладонь:

— Буква «Г».

Сгибал руку в локте:

— Буква «У».

Расставив ноги, делал рукой перекладину:

— Буква «А».

Отец изображал буквы, и маленький Ушаков быстро их заучивал. Он сам потом не раз демонстрировал живую азбуку, лишь только в село приезжали почетные лица: поп или станичный атаман.

Но вот окончена с отличием сельская школа. Казачонка забирают домой. Каждая рабочая рука на счету. А мечта об учении не оставляет в покое. Дождавшись праздника, когда пьяно и весело гуляло село, мальчонка выкрал из табуна лошадь, забрал документы и за несколько десятков верст помчался к своему учителю. Якобы от имени родителей он попросил послать в реальное училище прошение.

Разрешение держать экзамены пришло в пакете со штампом и сургучной печатью. Семья приняла его за приказ, и мать сама отвезла сына в город.

Дорога не ближняя. Ушаковы опоздали всего на один день. Экзамены окончились.

В приемной маленький деревенский мальчик, в рубашонке, подпоясанной веревочкой, расплакался навзрыд. Помог один из учителей. Он посоветовал матери отдать мальчика в другое училище.

На экзамене по закону божьему произошла заминка. Вместо того, чтобы сказать: «Дева Мария беспорочно зачала младенца Иисуса», маленький Ушаков выпалил: «Мария забеременела».

Класс загоготал, а законоучитель прочел экзаменующемуся строгую нотацию.

Но мечта осуществилась. Мальчик начал учиться. Он жил по углам, в подвалах, иногда даже в ночлежке, зарабатывая на хлеб продажей газет, на разгрузке пароходов, рытьем могил на кладбище.

Старшеклассник Ушаков ближе познакомился с революционерами. Он зачитывался нелегальной литературой, попал под обыск.

Потом он учился и университете. С приходом интервентов ушел в тайгу, к дальневосточным партизанам. В дни меркуловщины перешел на полулегальное положение, включился в работу Владивостокского большевистского подполья. Но вот Приморье снова советское. Молодой партработник и коммунист идет в Красную армию, затем работает избачом, кооператором.

Проходят годы зимовок на Врангеле, на Северной Земле, и Ушаков заместитель Отто Юльевича Шмидта в Главном управлении Северного морского пути, один из организаторов работ по спасению «челюскинцев»... В прославленный лагерь Шмидта во льдах Чукотского моря он прилетает на самолете, совершив почти полное кругосветное путешествие. Он входит в лагерь, как в свою комнату на Никитском бульваре. Через день он читает доклад о работах XVII партсъезда, расчищает вместе с челюскинцами аэродром,  составляет списки для вывозки и переходи из палатки в палатку, рассказывает о новостях с Большой земли.

На «Садко» Г. А. Ушаков приехал с небольшой библиотечкой. В ней всего лишь пять книг: «Вопросы ленинизма» Сталина, устав и программа ВКП(б), томик Нансена, «Евгений Онегин» и киплинговские «Джунгли». В этом скромном списке весь этот спокойный и молчаливый человек с большими ясными глазами и пламенным сердцем.

Сергей Журавлев

В походе по острову Врангеля. Завтрак

Лагерь на Северной Земле

text-align:justify;text-indent:1.0cm;background:white