Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Ассанов В. По Чукотке, журнал «На суше и на море» №9, ОГИЗ, Физкультура и туризм, 1937 г.
На рассвете июльского дня 1936 г. пароход «Смоленск» покинул гостеприимную Владивостокскую бухту Золотой Рог и взял курс на Петропавловск-на-Камчатке.
Обычно тихое в это время года Японское море неожиданно встретило нас семибальным штормом. Пароход, казавшийся таким громадным в порту, теперь стал походить на большую щепу, легко подбрасываемую волнами. На горизонте ни точки. Белые гребни волн, вздымаясь и рушась, обдавали нас солеными брызгами. Казалось, что одна волна лишняя, и когда она опускалась, то вытесняла соседнюю.
Наша экспедиция Главсевморпути была рассчитана на восемнадцать месяцев. За это время мы должны были разведать недра Чукотского полуострова и составить карту района экспедиции. Опытные геологи, топографы, буровики были собраны в эту экспедицию.
Пароход неуклонно шел к намеченной цели, споря с морской стихией. Ровно работала машина. В каютах жизнь никогда не замирала. Богатая библиотека, поместительная кают-компания были к услугам пассажиров и команды. Несмотря на шторм, у нас было бодрое, приподнятое настроение. Каждый из нас чувствовал, что едет выполнять задание партии и правительства — победить необъятные просторы советской Арктики, заглянуть хозяйским глазом внутрь каменных гор, найти стране новые месторождения олова, свинца, золота.
Петропавловск встретил нас приветливо. Дымили трубы разгружаемых и нагружаемых судов. Удобная бухта, защищенная от ветров всех направлений, давала надежный приют судам.
Утром на второй день «Смоленск» вышел в дальнейший путь, бороздя воды Берингова моря. В конце июля мы пришли к месту своего назначения — в залив Креста. Вся бухта была в белых гребнях волн. Подступая к самому морю, высились громады гор. Несмотря на конец июля, их склоны еще не совсем освободились от снега. На берегу не было заметно никакой жизни. Мертвая суровая тундра.
Ранним утром от парохода отвалил последний кавасаки (небольшое моторное судно) с грузом, и «Смоленск», дав прощальный гудок, ушел, оставив сорок человек нашей экспедиции на незнакомом пустынном берегу.
Сразу закипела работа. Часть людей, разбитая на отряды, должна была уйти в горы, часть — оставалась строить базу. Легкие стандартные фанерные дома, устроенные по принципу термоса, должны были с началом зимы вместить в себя весь состав экспедиции. Нужно было установить радиостанцию, дизельмотор для освещения на три дома и гараж для вездеходов, впервые появившихся в Арктике на хозяйственной работе.
Наша группа из шести человек во главе с геологом Кремчуковым, не задерживаясь на строительстве базы, ушла в горы на съемку и разведку. Запас продовольствия на десять дней и оборудование были размещены на наших спинах. Мы взяли с собой две парусиновые палатки, два лотка для промывания песка, мензулу легкого типа, спальные мешки и винтовки с боеприпасами.
Наш отряд двинулся вверх по долине реки Нырвакынот-Веам, дикой и угрюмой, благодаря почти полному отсутствию растительности (даже мха).
На пятый день к вечеру мы подошли к небольшому поселку, если так можно назвать три затерянные в горах яранги кочевых оленных чукчей. Такие «поселки» разбросаны на сотни километров один от другого, а если еще учесть непостоянство их местоположения, то нашу встречу с чукчами можно считать чистой случайностью.
Чукчи вышли из яранг. Вначале они отнеслись к нам сдержанно, но все-таки дружелюбно.
— Этти (здравствуйте), — выступая вперед, сказал самый старый из них. Мы знали значение этого слова и ответили так же. Оказалось, что среди них один понимал русский язык. Мы объяснили ему, кто, мы, откуда и зачем пришли. Когда он переводил сказанное нами, некоторые из чукчей сочувственно покачивали головами, бросали внимательные взгляды то на горы, то на нас, один из них даже поднял валявшийся около камень и стал его пристально рассматривать. Когда переводчик кончил, чукчи заговорили все сразу. Посовещавшись со стариком, переводчик ответил нам, что скоро наступит ночь, дорога впереди трудная, а у них есть мясо и рыба и места в ярангах хватит на всех. Мы приняли приглашение. Нам интересно было ближе познакомиться с жизнью чукчей.
Вся жизнь чукчей — непрерывное кочевье, в поисках нового корма для оленей, число которых доходит до нескольких тысяч на хозяйство. В два-три дня олени поедают и вытаптывают мох, и чукча, погрузив на сани (зимой и летом) свой скарб, едет дальше, в поисках нового корма. Олень для него все: и средство передвижения, и питание, из шкуры оленя шьется одежда, жилы оленя употребляются вместо ниток, кости идут на поделку домашней утвари.
За стадом оленей обычно двигается стая северных волков, громадных, с красивой седой шерстью. Благодаря почти полной беззащитности стада, они беспрепятственно выбирают себе жертву по мере надобности. Падаль волки не едят.
Чукча-переводчик по-русски говорил плохо, но все-таки его переводы сослужили нам большую службу. Русский язык он узнал, когда работал на фактории, развозя товары по таким же разбросанным в тундре поселкам в обмен на пушнину и оленьи шкуры. Искать в тундре яранги чукчей было трудно, но чукча имел хорошую упряжку собак и упорное желание снабдить людей своего народа всем необходимым, чтобы облегчить их суровую жизнь. Это занятие ему пришлось бросить через год, после того, как его помял бурый медведь. Тогда его заменил брат. Брат его прошел специальные курсы в Анадыре, был грамотен и, развозя товары, читал кочевникам книжки. Эта связь с новой советской культурой оказывала огромное влияние на жизнь чукчей.
День, полагавшийся нам для отдыха, мы решили провести вблизи яранг. Гостеприимные хозяева угощали нас изысканными блюдами: мясом и рыбой с запашком, теплой оленьей кровью и сырыми оленьими глазами — выражение особой почтительности. Чукча, говоривший по-русски, переводил остальным наши рассказы про страну, что находится за тремя морями, где много-много яранг и людей, где живет вождь всех народов — Сталин. Один из чукчей встал, пошел в ярангу и вынес газету с портретом товарища Сталина. По его улыбке, по бережному хранению газеты, датированной 1930 годом, нам стало понятно, что про товарища Сталина они слышали, знают его и любят. С какой жадностью слушали они наши рассказы, как хотели знать о новой для них стране.
Вечером Намчишау — так звали нашего переводчика — рассказывал нам про свой суровый край. Я смотрел на его чуть раскосые глаза, на непокрытую голову, на желтые крупные зубы. Он жадно курил и, растягивая слова, рассказывал вот уже второй раз про свою недавнюю охоту на медведя. Рассказывал он долго и, не кончив рассказа, уснул, не выпуская трубки из рук.
Настала ночь. Только на один час скрылось солнце и вновь, свежее и умытое, встало из-за морского горизонта. Спали чукотские яранги, спал угрюмый Таежный пик, вытянув далеко в небо свою каменистую вершину. Но мне спать не хотелось. В голове проносились обрывки рассказа чукчи о медвежьей охоте.
...Вот стоят большие медвежьи капканы, крепкой цепью привязанные к огромному валуну. Здесь, на крутом, почти отвесном берегу, излюбленное место выслеженного медведя. Когда огромный капкан стиснул медведю лапу, зверь зарычал, принялся его кусать. Это не помогало. Тогда медведь обратил внимание на бренчавшую цепь и на камень, к которому она была привязана. Зверь сообразил, что камень держит его. Он волоком подтащил камень к обрыву и, чтобы избавиться от него, толкнул камень вниз... Долго смотрел удивленный охотник на волнующееся море, поглотившее зверя. А вот случай охоты самого медведя. Мягко ступая лапами по хрустящему снегу, вышел на промысел белый медведь — умка. Его зоркий взгляд заметил на кромке льдины нерпу. Этот небольшой морской зверек — заманчивый обед для медведя. Умка лег и пополз на брюхе. У белого медведя есть лишь одно черное место — его нос, ясно выделяющийся на белом снегу. Умка знал это и полз к нерпе, закрыв нос огромной белой лапой...
Утром, распростившись с чукчами, мы двинулись дальше. Пробираясь по берегу быстрой речки, пробившей себе узкое ущелье с почти отвесными берегами, приходилось цепляться за выступающие кое-где камни. С каждым шагом груз казался тяжелее, рюкзаки оттягивали плечи. С обеих сторон высились каменные совершенно лишенные растительности хребты. На всем протяжении от моря и до перевала — никакой жизни. Даже мох, очень неприхотливое растение, распространенное на севере, здесь был редкостью.
Пенясь и унося с собой камни, шумным потоком бежала река Нырвакынот-Веам, нарушая вековое молчанье ущелья. За день прошли десять километров и, выбрав с большим трудом ровную площадку в девять-десять квадратных метров, устроились на привал. Топливом для костра с успехом служил мох, смолянистый, низкорослый, почти ползучий, но прекрасно и жарко горевший. По спрятавшемуся солнцу можно было судить, что наступила ночь. Ущелье затянуло белым, как молоко, туманом, сквозь который не видно было абсолютно ничего на расстоянии одного шага.
Перевал Анадырского хребта был достигнут нами на четвертый день. Это было почти ровное плато на высоте 340 м, покрытое зеленым ковром мха. Здесь на многочисленных озерах водились утки и гуси, совершенно не пуганные. Мы не замедлили воспользоваться их доверчивостью, чтобы внести разнообразие в наше консервное меню. Над плато высилась вершина Большого Матачингая, вечно окутанная снегом. Эта вершина, на которой никогда не была нога человека, пользуется у чукчей большим уважением. Она служит им маяком (ее видно почти отовсюду) и барометром — по тому, как оголена или окутана туманом ее вершина, чукчи судят о погоде ближайших дней.
Итак, шестидесятикилометровый путь до перевала был пройден. Были составлены топографическая и геологическая карты этого трудного, никем не посещавшегося района. Дни стояли жаркие — до +17°, а ночи такие светлые, что мы перешли на ночную работу, — это было продуктивней — не так утомляли переходы.
В ночь с 10 на 11 августа мы двинулись дальше.
С каждым днем долина становилась шире, дичи стало попадаться много: утки, куропатки, зайцы. По берегу реки Тадлеан стал встречаться кустарник высотою до одного метра. По все более припекающему солнцу чувствовалось начало августа — самое теплое время в Арктике с температурой до +15° — +16° днем и не ниже 0° ночью. Дневные переходы не так утомляли, но зато тучи комаров, словно давно ждавших белого человека, нещадно жалили нас во время передвижения. На стоянках мы спасались от комаров в палатках, палатки не имели бокового входа, и попадать в них нужно было, пролезая под борт и дыру в матерчатом полу, наглухо пришитом к бортам. Такая конструкция палатки гарантировала спокойный отдых.
Еще два дня ходьбы, и мы попали в долину одной из самых больших рек Чукотки —Амгуемы. Эта река шириною до 150 м впадает в Чукотское море. Берега ее покрыты кустарником, достигающим полутора метров высоты. В кустах были тысячи куропаток. Бегали песцы, лисы, бурые медведи, а по ночам выли волки. Река кишела рыбой, преимущественно форелью. В густых зарослях ольхи встречалась красная смородина. Очень редко попадались места стойбищ оленных чукчей.
Исследованный нами район в смысле полезных ископаемых оказался не особенно богатым. Небольшие месторождения свинца, меди и золота нельзя было отнести к разряду месторождений промышленного значения.
На Амгуеме мы должны были ждать самолет У-2 и вездеходы. Место встречи было выбрано заранее начальником экспедиции, осматривавшим район работ с самолета. Полтора дня прошло в ожидании. За это время мы приготовили аэродром на громадной отмели Амгуемы, обозначив флажками границы площадки.
К вечеру второго дня мы услышали знакомый рокот мотора. Над самой вершиной Большого Матачингая показалась быстро растущая точка. Мы отставили стаканы какао и, захватив кожаные перчатки, выбежали на аэродром, У-2 описал круг, высматривая направление ветра по флажкам, и сел на аэродроме, оставив на песке длинный неровный костыльный след. Из кабины вылез всегда улыбающийся пилот Богданов, поздоровался с нами, сбросил перчатки и, отойдя от самолета, первым делом закурил.
— Ну, как на базе? Что нового передавали по радио? — забрасывали мы его вопросами. Он стал рассказывать нам о последних новостях из Москвы. Кончив, Богданов взглянул на часы.
— Да уж ночь-то кончилась! — воскликнул он. — Только и успели, что покурить.
И действительно, полагавшиеся для летней ночи сорок пять минут прошли, и солнце, не успев спрятаться, уже снова ласкало землю утренними лучами.
С опозданием на один день к этому же заранее условленному месту пришли вездеходы — колесно-гусеничные машины московского экспериментального завода НАТИ. Это прекрасные советские машины грузоподъемностью в полторы тонны. В Арктике они появились впервые. По бездорожью, по камням, беря двадцатиградусные подъемы, шли они, выдерживая все испытания.
С вездеходами прибыл груз: горючее для самолета У-2, продукты, большие брезентовые палатки, теплое меховое белье. На Амгуеме решено было создать базу на зиму и на следующее лето. Самолетом У-2, пилотируемым летчиком орденоносцем Богдановым, была налажена постоянная связь с центральной базой, расположенной на берегу залива Креста в бухте Оловянной.
Обследование и изучение района р. Амгуемы потребовало все оставшиеся до зимы дни. В конце сентября начались холодные ночи, дожди, туманы. Ночи стали длиннее и совершенно темные.
2 октября выпал снег, чтобы уже не растаять до июня следующего года.
Работы были закончены, и отряд прибыл на центральную базу — на зимовку.
Домики уже были готовы. Каждый домик имел по четыре комнаты и общую кают-компанию. Были оборудованы радиорубка, фото- и химлаборатории.
Фанерные легкие дома конструкции инженера Романова имели стены из двух листов фанеры с прокладкой бумаги. В Арктике они получали свое крещение. Заботливо была отделана баня, она же прачечная; в ней же растопляли зимой снег для питья.
Во время нашего отсутствия на базе случилось несколько интересных происшествий. Одно из них произошло с Костей — механиком нашей экспедиции. Однажды он плыл по заливу на шлюпке и вдруг увидел на островке моржей. Они грелись на солнышке, было их много — больше сотни. «Не упускать же случая», – подумал Костя. По его расчетам, моржи, увидев его, должны были броситься наутек. В это время он собирался подстрелить парочку самых клыкастых. Но моржи и не подумали бежать. Увидев приближавшуюся лодку, они кинулись в воду, отрезав шлюпку от берега. Не моржи, а Костя пустился наутек. Положение становилось опасным, применять винчестер было бы легкомысленно. Но скоро моржам надоело гнаться. Легкая шлюпка под сильным напором ветра и весел быстро удалялась от берега. Моржи отстали, Костя совершенно выдохся.
Сильным ветром шлюпку стало уносить в открытое море. Бороться против ветра у Кости не хватало сил — в довершение ко всему треснуло одно весло.
Потом два дня болтанки в море без пищи и питья. Случайно его подобрало китобойное судно «Алеут». Это был серьезный урок для Кости и для остальных наших любителей моржовых клыков.
Второе происшествие случилось с водителем вездеходов Кравцовым.
Кравцов – замечательный механик и водитель, но с морем ему не приходилось встречаться.
Однажды он решил для ускорения доставки продуктов в горы сократить себе путь и пересечь бухту по дну во время отлива. Кроме продуктов он вез с собой лодку.
Вначале дно было каменистым, а потом начался ил. Вездеход стал буксовать и подвигался очень медленно. Прилив настиг машину, когда она еще шла по дну бухты. Кравцов остановил мотор и, когда машину стало заливать водой, уселся в лодку и добрался до берега.
Во время следующего отлива машину вытащили со дна морского, и она продолжала служить верой и правдой.
В бухте, еще не замерзшей, ходил наш флот — кавасаки и шлюпка с подвесным мотором под командой стахановца Безайса.
Карл Безайс установил постоянные грузовые рейсы в эскимосские поселения, забрасывая продукты отрядам экспедиции. В свободное время он обучал эскимосов слесарному и ремонтному делу. По его инициативе была открыта ремонтная мастерская для моторов «Архимед», имевшихся у эскимосов. Эскимосы поняли, что русский механик много знает, что русский механик хочет помочь им. И эта помощь была своевременна. Из имевшихся у них двух «Архимедов» один вышел из строя еще год назад, а другой доживал последние дни. Моторы эти оставались от американцев, долгое время хозяйничавших на советском Севере. Способный эскимос Анка быстро перенял от американцев приемы обращения с мотором, умел водить моторный вельбот, но слесарно-ремонтного дела не знал. Bышедший из строя мотор лежал мертвым капиталом.
От внимательного взгляда Анки не ускользала ни одна деталь в работе Безайса, и скоро непривычные ему инструменты стали в его руках послушными. Второй ученик, Ретегро, очень скоро освоил искусство ремонта винчестеров. Чукчи никогда не чистили своих винчестеров. Глядя на наши карабины, они убедились в необходимости чистки оружия.
Мы их учили, как нужно ухаживать за больными, как предупреждать те или иные болезни. Через переводчиков рассказывали о советской стране, о мирной политике нашего государства, о его задачах сделать все народности культурными. Когда в наших разговорах попадались слова «Япония» или «Америка», чукчи, перебивая нас, начинали рассказывать, как им было трудно жить, когда на Севере хозяйничали их соседи. Во всех их рассказах повторялось, как «соседи» приезжали торговать, одурманивали головы чукчей водкой, за бесценок скупали пушнину.
В октябре и до середины ноября каждый вечер можно было наблюдать лучистоперистые северные сияния. Электрические разряды северных сияний напоминали отдаленную пулеметную стрельбу.
С утра тихо и ясно, отчетливо видимая даль. Но вот набежало небольшое облако, и уже закружила дикая, сбивающая с ног пурга, и горе тому, кто, поверив тихому дню, отошел далеко от дома. Вот почему эскимосы даже на очень короткий путь берут с собой палатку и примус. Заметет эскимосскую парусиновую палатку, упряжку расположившихся около палатки собак, а хозяин упряжки сидит себе в палатке и пьет густой ароматный чай или спит, подстелив оленью шкуру. Кончилась пурга, откопает эскимос собак, даст по небольшому куску моржатины — и снова в путь. Экспедиция переключилась на зимние работы — составление карт, анализы проб на обнаружение металла, наблюдение за ветрами, температурой, приливами и отливами и т. п.
Экспедиционный врач Добронравов вел над каждым членом экспедиции наблюдения, объезжал по вызову и без вызова эскимосские и чукотские поселения. Чутко, внимательно относясь к эскимосам, он очень скоро стал пользоваться у них громадным доверием. Слава о нем разнеслась по всему Чукотскому полуострову после одного интересного случая. У чукчанки по имени Каранаун отнялась правая рука. Каранаун и все ее окружающие были уверены, что такую болезнь нельзя вылечить и отнявшаяся рука никогда не будет действовать. Когда она услышала о русском враче, она даже не захотела к нему обращаться. Но врач настоял на своем, и однажды Каранаун приехала к нам на базу. С недоверием ее провожали из дома, с недоверием она зашла в кабинет к врачу.
Прошло 25 дней лечения синим светом, и ее руке вернулась прежняя сила. Приехавший через месяц муж с недоверием отнесся к выздоровлению. Интересно было видеть, как она демонстрировала перед ним свое неожиданное излечение, поднимая и перетаскивая тяжелые вещи.
Работали кружки: по партучебе, общеобразовательный, по изучению моторов. Большим успехом пользовались фотографирование, стрелковый и лыжный спорт. Все захотели стать фотографами, искусными стрелками, крепкими лыжниками. Совсем незаметно проходили длинные полярные ночи для людей, ушедших с головой в работу или в занятия. В свободное время решали шахматные задачи, устраивали турниры, а вечерами заводили излюбленную пластинку — танго «Балалайка» — и устраивали школу для танцев. Из сорока человек не было ни одной женщины, пластинки с женскими голосами имели у нас должный успех. Вечерами же слушали последние известия и концерты по радио из Хабаровска. А кругом лежали окутанные снегом ледяные поля, суровые громады гор теснились по ту сторону залива.
В выходной день, когда на дворе стоял небольшой бодрящий мороз —17°— 20°, когда вокруг домиков безбоязненно ходил ценный пушной зверь, невозможно было усидеть дома.
Оправдавшие себя домики, отапливаемые каменным углем, честно выполняли свой долг, выдерживая натиск временами десяти-одиннадцатибального ветра.
Оправдали себя вездеходы и зимой. Пробираясь по рыхлому метровому снегу, возили они всевозможные грузы, приготовляемые для маршрутов следующего лета. Нужно было использовать короткий путь по льду через залив. Осторожный, знающий свое дело водитель Меньшиков как-то был застигнут пургой во время поездки. Остановить машину значило выпустить воду, да и временем он дорожил. Восемь-десять километров, оставшиеся до базы, он доехал по компасу, ничего не видя перед собой, в восьмибальную пургу.
К следующему летнему периоду наша экспедиция подготовлялась, учитывая ошибки прошлого года. Зимой были разбросаны по предполагаемым маршрутам продуктовые ящики, определялись астрономические пункты, были намечены участки для съемок, наиболее интересные в геологическом отношении. Уверенность в том, что следующее лето даст нам желаемые результаты, подтвердилась и, уезжая в Москву, каждый чувствовал, что долг, возложенный на него нашим правительством и партией, был выполнен.
