Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Флоренс Грове. Холодный Кавказ. Издание редакции журнала «Природа и люди». Санкт-Петербург. Типография т-ва «Общественная польза». Б.Подъяческая №39, 1879 г.
Специфика путешествия по Европе и России
От Поти до Кутаиса и Тифлиса редко встречаются люди, путешествующие только ради удовольствия, а поэтому желание подобных туристов проникнуть в отдельные долины, лежащие между высокими горами, не могло не показаться странным, и удивление русских, следовательно, было совершенно понятно. Западная Европа как будто нарочно возникла для удовлетворения требований путешественника, для его удовольствия и развлечения: там путешественник занимает видное место в обществе, среди которого ему приходится временно вращаться, и путешествие ради удовольствия там кажется на столько же естественным, на сколько считаются необходимыми торговля и земледелие.
Вопрос о цели путешествия по Франции, Швейцарии и Италии может привести в изумление подобно тому, как если бы придверник палаты лордов спросил пэра о преимуществах наследственной палаты. Напротив того, в тех местах, где нет ни обер-кельнеров, ни guide'ов, ни чичероне и курьеров, появление туриста, путешествующего без определенной цели, часто возбуждает удивление и любопытство, и путешественник чувствует себя в большом затруднении при объяснении причин, побудивших его на такое дальнее путешествие.
Все необходимое для путешествия было уложено, что, впрочем, очень легко было сделать, так как, благодаря опытности г. Мура, мы взяли с собою немного вещей. Весь наш багаж мы свободно могли провезти с собою по железной дороге. Во избежание излишней тяжести мы не захватили даже палатки; у каждого из нас было по дождевому плащу на фланелевой подкладке. Кроме того мы захватили с собою котелок, весьма необходимый для путешествия в горах, и небольшой запас провизии. О том, что все мы вооружились пистолетами, едва ли нужно говорить. К счастью, у Мура была русская официальная карта Западного Кавказа, называемая пятиверстною, так как один дюйм выражал собой пятиверстное расстояние (около 3 1/3 миль).
Карта эта могла дать нам довольно ясное понятие о природе страны, хотя в ней попадались неточности, а местами даже и крупные ошибки при обозначении высоких вершин, кряжей, глетчеров и долин, расположенных у подножия наиболее высоких гор. За это, однако же, нельзя обвинять офицеров, которым была поручена работа, так как в то время исследовать всю страну было очень трудно и опасно.
Путешествие это оставило неизгладимые следы на нашей памяти. Редко красота природы в состоянии заставить забыть физические неудобства. На досуге, сидя в мягком кресле, с пером в руке, конечно, гораздо легче предаваться восторгу; но как часто жестокая действительность вызывает в путешествующем по горной стране желание поскорее закончить путешествие, так как ни величие высоких пиков, ни прелестные извилины рек, ни бесконечное разнообразие очаровательных долин не могут изгладить впечатлений голода, холода и утомления. Многие путешественники, я полагаю, сознаются, что они не раз находились в подобном состоянии. Однако же выпадают по временам моменты, когда чувство прекрасного берет верх над физической усталостью. И действительно, спускаясь по склону горы, под влиянием всего, что нас окружало, немудрено было забыть и усталость, и холод, и голод. Наш путь пролегал через целый лес белых рододендронов, которые в то время были в полном цвету. На этом блестящем фоне местами проглядывали другие яркие разноцветные цветы, подобно драгоценным камням на царской мантии. В этом чудном саду, устроенном самой природою, нельзя было подметить следа человеческой или другой какой-либо жизни. Рододендроны простирались на протяжении часовой езды и принадлежали к породе крупноцветных, а не мелкоцветных, которыми так изобилуют Альпы.
Миновав этот цветник и следующий за ним лес, мы подошли к подошве долины в довольно жалком положении: Мур в рододендроновом лесу сильно повредил себе плечо, что вызвало страшную боль от прежнего вывиха. Уокер, поскользнувшись с камня, выкупался в горном потоке. Иногда купанье может нравиться, в данную же минуту оно показалось крайне неприятным. Остальные из нас промокли насквозь, потому что дождь лил с тропической силою. Съестных припасов оставалось очень мало. Путешествующие в безлюдных, непосещаемых местах должны, однако, радоваться и при худшей обстановке. От ропота нас удерживали туземцы, которые казались одинаково счастливыми здесь, как и на сходке в своем деревенском парламенте. Плуты в некоторых отношениях, они отличались весьма веселым нравом и даже не лишены были сообразительности и здравого смысла. Набрав сухих сучьев в лесу, они с удивительной быстротою развели костер и, собравшись около огня, с обычным жаром принялись за свою любимую беседу, тогда как от их мокрого платья поднимался пар, как от картофеля. Подражая, насколько возможно, их веселости, мы предсказывали хорошую погоду назавтра.
Наша одежда и шубы, которыми мы укутались, были настолько сыры, что мне пришло в голову, что на следующее утро мы будем покрыты меховой плесенью. Да едва ли это и не случилось с одним из нас.
Красота и величие гор
Я не берусь передать на словах всей прелести представившегося нашим глазам вида. Красота и величие громадных гор, вызывающие сами по себе удивление и восторг, были соединены здесь с совершенной дикостью и своеобразностью долины, над которой они возвышались, и с полнейшим ее несходством с чем-либо виденном нами в течение нашего многолетнего путешествия в высоких Альпах. Это была горная крепость, которая не только никогда не посещалась человеком, но которая своим прелестным и вместе с тем грозным уединением, по-видимому, не допускала даже и мысли о посещении ее.
Вправо от нас находился пик Тау-Тетнульд, возвышающийся над обширным глетчером, который спускается между этим пиком и скалистым барьером, по другую его сторону. Пики Тау-Тетнульд и Коштан-Тау соединяются грядою Джанга, этой громадной стеною из скал, покрытых снегом и казавшихся нам вертикальными, чего в действительности, конечно, не было. У оконечности этого барьера, к юго-востоку от нас, возвышался Коштан-Тау, самый высокий из кавказских пиков, после Эльбруса. Туман, покрывавший его верхнюю часть, рассеялся — и пик представился нам во всей своей прелести и величии; по сторонам тянулись ряды отвесных скалистых утесов, а над ними поднимался кряж, очертания которого, по-видимому, были так тонки, что его сочленения напоминали мне мелкие разветвления жилок в листе. Дальше возвышался и самый гребень горы, обозначающийся рядами длинных изгибов, покрытых свежим снегом. Пик Коштан-Тау, освещенный лучами восточного солнца, был покрыт ослепительным блеском, и я сомневаюсь, чтобы кому-нибудь приходилось видеть более величественную и красивую гору, чем та, какою казалась в это летнее время вершина Коштан-Тау. Доступен ли этот пик? Удастся ли когда-нибудь человеку подняться на самую высокую точку этого кряжа и взглянуть оттуда на прелестную Сванетию с одной стороны и дикую землю черкесов с другой? Конечно, ответить на подобные вопросы относительно горы, совершенно неизвестной, так же трудно, как и предсказать что-либо относительно незамужней женщины; верно только то, что человек боязливый или слабый не должен и предпринимать попытки взбираться на пик Коштан-Тау. От холма, к востоку от которого мы стояли и к которому ведут снежные склоны, возвышается северо-восточный гребень горы, доступный на некоторое расстояние; более верхняя часть его настолько неправильна и отвесна, что кажется положительно недоступною для человеческой ноги; самая же вершина, по-видимому, также представляет множество препятствий для путешественника, которому представляется большое затруднение узнать, вследствие неправильных извилин горы, когда он достигнет ее наиболее высокой точки. Конечно, высмотреть там дорогу было невозможно, однако нам часто приходилось пролагать себе путь по местам, казавшимся снизу совершенно непроходимыми, подобно тому, как и в Швейцарии есть пики, часто посещаемые теперь, но которые еще не в очень отдаленные времена казались положительно недоступными человеку. Следовательно, я нисколько не удивился бы, если бы энергичному путешественнику, располагающему значительным временем на исследование горы, готовому проспать несколько ночей под открытым небом и упорно преследующему свою цель, несмотря на многие неудачи, в сопровождении двух хороших проводников, при благоприятной погоде, удалось достигнуть вершины Коштан-Тау; конечно, при этом необходимо устроить так, чтобы его постоянно снабжали съестными припасами из ближайшей деревни — задача также далеко не легкая.
Что касается пика Тау-Тетнульда, то, по-видимому, нет основания считать его недоступным, да и восхождение на него не представляет особенных затруднений.
Англичане в кавказском селении
В отношении любопытства жители Чегема ничуть не уступают жителям Кунима и Безинги, а красотою и статностью они превосходят последних. Никогда мне не приходилось видеть такого большого числа красивых и стройных молодцов, любопытство которых доходило до того, что не только вся комната была наполнена ими, но и маленькое окно было занято головами бородатых мусульман. Несмотря на их крайнее равнодушие, я должен сознаться, что их упорное любопытство, не позволяющее вздохнуть свободно без того, чтобы на вас не были обращены все взоры, возмущало меня, и я внутренне проклинал его; но вдруг мне в голову пришла мысль, которая заставила меня призадуматься над тем, имею ли я какое-нибудь право сердиться на это обстоятельство. Если бы какой-нибудь кавказский старшина в национальном костюме, то есть в длинной одежде с серебряным патронташем на груди, в большой овчинной шапке, с кинжалом на перевязи, в штиблетах и башмаках, вдруг появился бы в английской деревне и стал бы в ней искать себе помещения, то какой прием мог бы его ожидать со стороны жителей? Вначале, конечно, они молчали бы от удивления, затем вскоре начались бы разного рода выходки и насмешки насчет путешественника, которого они не задумались бы выругать по-своему, а в конце-концов даже и поколотить на том только основании, что он не похож на других людей, которых они привыкли видеть. В некоторых местах северной части Англии несчастного кавказца могли бы таким образом замучить до полусмерти. Еще не так давно двое всадников, проезжавших через одну английскую деревню, были забросаны большими каменьями. Возможность подобных случаев в нашей родной стране совершенно примирила меня с напряженным, постоянным любопытством добродушных кавказцев.
Спустя несколько времени после нашего прибытия, появился чай и пирожки, служащие обычным первым угощением гостеприимного старшины. Здесь, я думаю, будет кстати сделать краткий очерк того приема, которым обыкновенно пользуются путешественники в деревнях северо-западного Кавказа.
Прежде всего они предъявляют старшине бумагу, полученную ими от русских властей и обязывающую его содействовать им всеми средствами. Собственное чувство гостеприимства заставляет старшину согласоваться с этой бумагой в самом обширном смысле этого слова, что ставит путешественников в приятное положение почетных гостей. Их вводят в дом, нарочно для них приготовленный на время их пребывания, или же старшина предоставляет им одну из комнат собственного своего жилища; затем, через довольно значительный промежуток времени, весьма естественный, впрочем, если принять во внимание крайне ограниченные средства старшины, появляется слуга с огромным самоваром, чайником, сахаром и пирожками из ржаной муки, иногда очень вкусными. Чай же и белый сахар служат здесь роскошью и составляют достояние только наиболее зажиточных людей; купить же их в этих отдаленных деревнях нельзя, о чем едва ли нужно говорить; следовательно, старшину, предлагающего своим гостям чай и белый сахар, можно сравнить с англичанином, достающим из своего погреба самое лучшее, дорогое шампанское.
Старшина обыкновенно присутствует при чаепитии стоя, так как восточное понятие о приличии заставляет его уклоняться от предложения сесть, пока его не усадят насильно. По окончании чая хозяин немедленно скрывается, появляясь вскоре снова в качестве постороннего зрителя. Затем наступает значительная пауза, в течение которой путешественники записывают свои впечатления, чистят свое оружие, рассуждают о предстоящем дне, беседуют о погоде — одним словом, делают все, чтобы убить время, пока, наконец, сильный голод, несмотря на чай и пирожки, не возбудит сомнения относительно того, будет ли подан обед и не лучше ли прилечь, чтобы таким образом заглушить аппетит сном. Но лишь только путешественниками начинает овладевать подобное отчаяние, как вдруг появляются слуги со столом о трех ножках, известным в Англии под названием случайного (осеаsional), который служил прежде для чая и пирожков: подняв скатерть, которая покрывает обед, а не стелется под приборы, как это делается на Западе, путешественники находят на столе более существенную пищу, а именно: вареную баранину, разложенную на плоских хлебах и какое-то подобие супа из той же баранины. Голодные путешественники с удовольствием принимаются за обед, после которого их слуги вместе со слугами старшины за здоровье господ доедают все остатки. Тогда хозяин присылает тюфяки и одеяла, а иногда и сам приходит пожелать спокойной ночи, после чего гости ложатся спать, и спят пока их не разбудят деревенские собаки или неизбежные клопы и блохи.
Кавказ не похож на Альпы
Однообразие в цвете и отсутствие особенной красоты в очертаниях не мешали, однако же, этим диким травянистым склонам казаться величественными и обладать своеобразностью, которая отличала их от всех горных стран, известных англичанам. Ум, естественно, требует сравнения, и мы во все время путешествия по Кавказу старались сравнивать виденное там с Альпами для того только, чтобы несходство гор и долин Кавказа с горами и долинами, по которым нам приходилось путешествовать так часто прежде, было бы для нас ощутительнее. Кавказ, действительно, не похож на Швейцарию. Независимо от большей или меньшей красоты, кавказские горы настолько же отличаются от Альпийской цепи, насколько кавказские охотники и пастухи отличаются от поселян провинций Валиса и Оберланда.
Которая из них величественнее и оставляет более сильное впечатление? Одна страна, отличающаяся от другой, должна же, наконец, превосходить ее или уступить ей в красоте; горы же имеют между собой так много общего, что сравнение между ними всегда возможно. Итак, Кавказу или Швейцарии нужно отдать предпочтение? Эти вопросы, естественно, занимают каждого путешествующего в горах. Но прежде чем попытаться ответить на них, я хочу указать на трудность судить даже о произведениях рук человека.
Венера Милосская считалась одним из самых замечательных образцов лучшего периода греческого искусства. Критики осматривали ее самым тщательным образом, спорили, восхищались ею, объясняли ее толпе, пытались определить точное положение недостающих рук. Казалось, она была оценена до малейших подробностей. И что же вышло? Когда статуя была обратно привезена в Лувр, после осады Парижа, во время которой она была скрыта, вдруг нашли, что, благодаря неловкости и несообразительности людей, ставивших статую в первый раз по доставлении ее во Францию, два куска мрамора, из которых она состояла, были сдвинуты с места и соединены неправильно, что придало телу выше талии совершенно неестественный поворот, не согласовавшийся с намерением скульптора. И эта ошибка не была обнаружена раньше. Критики готовы были определить положение недостающих рук, подметили самую ничтожную разницу между обеими половинами лица, но ни один из них не указал на этот громадный, ужасный промах. Если подобные ошибки ускользают от внимания людей, наиболее способных и компетентных в этом деле, если критики, высказавшие свое мнение даже относительно самых мельчайших линий лица, не заметили такого крупного недостатка — то не служит ли это очевидным доказательством того, насколько ничтожны и слабы вообще критические отзывы по отношению к изящным искусствам и что подобные отзывы ни в каком случае не могут иметь того важного значения, которое им обыкновенно придается. Безусловная правильность оценки произведений искусства недоступна людям даже наиболее образованным, так как и они иногда впадают в чисто ребяческие заблуждения. Имея, таким образом, основание не особенно доверять критической оценке ограниченных и сравнительно простых произведений рук человека, какое же значение можем мы придать всякой попытке отнестись критически к бесконечно величественным явлениям природы? Стоит ли пытаться оценивать и определять многочисленные красоты гор, глетчеров и долин и указывать на превосходство одной местности над другою? Не слишком ли трудна подобная задача, да и возможна ли? Я полагаю, что чем более человек изучает природу, тем слабее проявляется в нем склонность говорить положительно о превосходстве одной страны над другою. Обе произвели на него глубокое и сильное впечатление, но он не в состоянии определить степени своего восхищения каждою из них, подобно тому, как механик определяет силу давления пара. Если я и решаюсь провести параллель между северным Кавказом и Швейцарией, то с полным сознанием, что подобное сравнение, делаемое даже человеком, отличающимся редкими наблюдательными способностями, не имеет важного значения; производимое же обыкновенным путешественником — оно еще менее значительно. Те, которые интересуются кавказскими горами, в большинстве случаев уже знают Швейцарию, вследствие чего делается весьма естественный с их стороны вопрос: которая из этих двух стран величественнее и поразительнее; на Кавказе придется ли увидеть что-нибудь подобное тому, что попадается путешественнику между озером Леманом и Ортлеским испицем; встречаются ли на Кавказе горы отвеснее вершины Маттергорна и красивее горы Юнгфрау; есть ли долины, более разнообразные и производящие более сильное влечатление, чем долины Сасская и Анивьерская? Отлично сознавая всю некомпетентность моего суждения, каково бы оно ни было, я однако, попытаюсь ответить на все приведенные вопросы. Здесь, как и в последующих частях этой книги, является необходимость говорить положительно, так как выражение недоверия, следующее за каждым положением автора, слишком скучно и утомительно для читателя.
Мы путешествовали именно по той части Кавказа, где находятся наиболее высокие и величественные пики; между северной стороною этой части Кавказской цепи и Швейцарией может быть проведена параллель, тогда как южную ее сторону должно сравнивать с южными долинами Альп. Что касается северной стороны цепи, то вообще следует сказать, что долины здесь в отношении красоты и разнообразия уступают долинам Швейцарии; но, с другой стороны, снежные вершины кавказских гор величественнее и производят более сильное впечатление, чем снежные вершины Альп. Кавказские долины, действительно, часто бывают скучны, а по временам замечательно некрасивы, подтверждением чему может служить сделанное раньше описание нижней части долины Терека и долины Безинги. Едва ли многим приятнее упомянутых двух долин является для глаза местность, по которой на значительное пространство протекает река Баксан; также и долина реки Кубани, ниже Уч-Кулана, отличается только своим объемом. В общем, на Кавказе замечается крайнее однообразие в цвете, а иногда бедность очертаний; главною причиною этой скуки и однообразия северного Кавказа служит отсутствие и недостаток лесов. Правда, там есть сосновые леса, но они слишком малочисленны и ничтожны для такой обширной горной страны. Часто попадаются высокие горы и большие долины, совершенно обнаженные, и, только попутешествовав по таким голым местам, человек начинает сознавать, насколько горы ниже линии глетчеров и снега своей красотой обязаны лесам, отсутствие которых и производит такое мертвящее впечатление. На Кавказе часто склоны громадных кряжей не покрыты лесом, и если кто хочет убедиться в значении этого недостатка, тот пусть представит в своем воображении самую лучшую из долин Швейцарии без сосен, которые спускаются там к самой воде, простираются на большое расстояние по склонам, покрывают узкие гряды скал, возвышаются на вершинах громадных утесов и находят даже достаточно удобную для своего произрастания почву валунов, скатившихся с этих утесов. Действительно, в Швейцарии лес составляет такую существенную часть горной красоты, что едва ли можно припомнить какой-нибудь из Альпийских видов, не представив себе при этом и тех лесов, которые опоясывают постоянно встречающиеся горы.
В кавказских долинах, часто производящих сильное впечатление, но обыкновенно мрачных, говоря вообще, путешественник не найдет скал, лесов и потоков, представляющих целый ряд очаровательных картин, подобно лучшим долинам Швейцарии. Кавказские виды менее разнообразны, но более суровы, хотя по временам они и бывают величественны. В Швейцарии нет ничего подобного долине Чегем, также верхняя часть долины Терека производит более сильное впечатление, чем любая из долин Альп; но что касается цвета, мягкости, разнообразия красоты — словом, всего, что так нравится людям и на что они охотно каждый год приезжают полюбоваться, то в этом отношении долины северного Кавказа уступают долинам Швейцарии, и, я полагаю, они посещались бы реже последних, даже и в таком случае, если бы они были доступны наравне с ними.
Южная сторона Кавказской цепи, может быть, и представляет нечто другое. Мне мало пришлось наблюдать ее, а потому и мнение мое не может быть авторитетным; однако же, относительно того, что я видел, я должен сказать, что даже итальянские долины Альп не представляют такой роскоши и богатства, как некоторые части южного Кавказа. Те, кому пришлось побывать в Сванетии, называют эту страну раем —обитаемым, к сожалению, демонами (что, впрочем, не имеет отношения к нашему вопросу); а в западной провинции Абхазии, под конец нашего путешествия, я наблюдал виды, своей красотою, по моему мнению, стоящие выше всего, что мне когда-либо приходилось видеть. Удивительная растительность южных склонов превосходит растительность итальянской стороны Альп; природа здесь, по-видимому, работала очень усердно. Я думаю, что последующие путешественники будут утверждать, что долины Сванетии и Абхазии даже лучше долин по южную сторону Мон-Розы.
Огромные снежные пики, возвышающиеся между этими южными склонами, покрытыми роскошной растительностью и суровой северной страною, величественнее и больше альпийских снежных вершин; кроме того, величина их кажется еще значительнее вследствие их замечательной крутизны, составляющей главную характеристику кавказских гор, которые в этом отношении действительно превосходят Альпы. Без всякого преувеличения можно сказать, что гора или кряж, считающиеся чрезвычайно отвесными в Швейцарии, представляли бы самое обыкновенное явление на Кавказе. Отвесный вид громадных склонов кавказских возвышенностей и соединяющих их гряд значительно прибавляет к их кажущейся высоте и свидетельствует об отвесных утесах, которые должны представлять страшные препятствия путешественнику, намеревающемуся добраться до самых вершин Кавказских гор. Правда, что склоны Эльбруса, высочайшей из них, довольно покаты и отлоги; но что касается других высоких пиков западного Кавказа, то все они, как мне показалось, круты и отвесны. Во время нашего путешествия по Кавказу, мы нашли верный путь к одной из вершин, а именно к Эльбрусу, на который нам и удалось подняться, а также открыли, по-видимому, доступные пути к двум другим горам — Тау-Тетнульду и Тенгсоруну, возвышающимся у верховьев долины Урусбиевой. Нет ничего невероятного в том, что, располагая более значительным временем, можно было бы, победив препятствия, проложить путь и ко многим другим вершинам, но при том осмотре, который в состоянии были сделать мы, конечно, немыслимо было высмотреть дорогу по отвесным и извилистым утесам, ведущим к высоким вершинам. Итак, кавказские пики, прежде всего, замечательны своими крутыми и отвесными склонами. Ни в каком случае, однако же, не следует смотреть на высокие горы только с этой точки зрения и не находить в них ничего прекрасного, если они представляются доступными человеку, хотя в действительности наиболее сильное впечатление на человека и производят горы, по-видимому, недоступные, которые своими громадными препятствиями вызывают в человеке все усилия с целью подняться на их вершины. Без сомнения, поводом к восхищению служит отчасти большая крутизна подобных гор, их поразительное несходство со всем, что попадается человеку в местах низменных; обыкновенный созерцатель гор не станет, конечно, тщательно исследовать покатость склонов утесов и расположение скал, чтобы определить возможный путь к наиболее высокой вершине, но тем не менее сильнейшее впечатление производят на него горы, кажущиеся недоступными даже лучшим из его товарищей, горы, которые, по-видимому, навсегда должны остаться неприкосновенными для человека. Едва ли кто-нибудь из горных путешественников в состоянии забыть свое удивление и восхищение при виде подобных неприступных вершин. Следовательно, как я уже сказал выше, кавказские пики отвеснее швейцарских; склоны их круче, вершины острее. По неприступности и крутизне, они превосходят Альпы, и весьма вероятно, что при большем знакомстве с ними, они считались бы и величественнее Альп, как теми путешественниками, которые любят взбираться на горы, так и теми, которые довольствуются созерцанием их снизу.
Действительно ли недоступны кавказские пики — об этом я не смогу судить. Многие из альпийских пиков, казавшихся также неприступными, были достигнуты благодаря уверенности некоторых членов Альпийского клуба в том, что можно подняться на вершину всякой горы, если употребить на ее исследование достаточно времени и настойчиво бороться с препятствиями. Со временем окажется, подтвердит ли Кавказ это положение, но теперь можно наверное предсказать, что, во всяком случае, для достижения высоких вершин Кавказской цепи потребуются слишком большие усилия и много ловкости.
Горы и питание
Вечером мы угощались бараниной и ужин свой оживляли интересным для нас спором, который, впрочем, подобно большинству споров, оставил каждого из спорящих при своем убеждении. За четвертым или пятым куском Мур утверждал, что одним из наибольших препятствий при путешествиях в горах служит привычка людей к частой пище; что энергией, настойчивостью и самоотвержением можно значительно победить эту привычку и, наконец, достигнуть того, чтобы на время путешествия по глетчеру или по горе не мучиться желанием поесть, желанием, иногда переходящим у большинства в болезненную склонность. Я утверждал противоположное, и хотя мне не удалось убедить Мура в справедливости моего воззрения, но в интересах горных путешественников я должен сказать, что бывший секретарь Альпийского клуба до сих пор еще не применил своей теории к практике и в этом отношении напоминает собою лиц, довольствующихся проповедью о нравственности только на словах.
…Кавказцы обыкновенно предпочитают более частые остановки, но, будучи в расположении, они свободно могут идти в течение шести или семи часов, не ощущая никакой видимой потребности в пище. Я даже думаю, что в случае нужды они могли бы пропутешествовать целый день без еды, не особенно страдая от голода. В этом отношении они составляют противоположность швейцарским гидам, из которых самые сдержанные редко бывают в состоянии пройти более пяти часов без пищи и питья, делая нередко и более частые остановки. Несмотря на то, что уже прошло добрых 7 часов с тех пор, как мы оставили деревню Чегем, проводники лошадей воспротивились нашей остановке у вершины прохода с целью поесть, на том основании, что мы несколько раз упрекали их за их остановки; на это мы ответили, что насколько известно, хлеб необходим для человека, тогда как в болтовне нет никакой потребности. Нам удалось, однако, узнать их мнение об этом предмете, так как разговор здесь принял два различных направления. Павел вышеприведенным аргументом о пище вовлек проводников лошадей в живую беседу о личных своих достоинствах и о достоинствах некоторых из его родственников.
Мы же возвратились к прежнему нашему спору. Мур, пораженный поведением кавказцев, снова принялся защищать свой тезис, утверждая, что дневная еда — это дурная только привычка, от которой можно освободиться посредством решимости и настойчивости.
Если эти люди могут пробыть без пищи в течение 8 или 9 часов, то легко можно приучить себя оставаться без еды в течение 10 или 12 часов, затем постепенно увеличивать эти промежутки до 24 часов и, наконец, дойти до того, что двух обедов в неделю будет совершенно достаточно для поддержания энергии в человеке. Мы опровергали это положение тем, что в данную минуту мы нуждались в обеде, вечером должна была явиться потребность поужинать и что мы имеем полное основание предполагать, что подобная потребность будет ежедневно повторяться с замечательною правильностью. Разговор этот продолжался некоторое время, и в нашу пользу говорило уже то, что мы проводили на практике свою теорию, тогда как Муру этого не удавалось.
Непогода в горах
Утро было не совсем приятное с его уже знакомой нам, но тем не менее отвратительной мокротою, кажущейся в горах несноснее, чем где-либо, так как путешествие по горам в дурную погоду крайне утомительно. Дождь, пронизываясь чрез верхнее платье, просачивается насквозь в виде небольших струек, которые производят на путешественника такое впечатление, как будто по телу его ползают улитки. Кругом мрак и сырость; над головою плотная пелена тумана; склоны гор покрыты густыми облаками; все предметы становятся неясными, все принимает сероватый оттенок. Если путешествие в горных странах доставляет большое удовольствие в хорошую погоду, то в дурную погоду красивые горные местности представляются отвратительнее всех других мест.
Национальная кухня
Гостеприимство молодой староста понимал в самом обширном смысле этого слова. После чаю и пирожков появилось значительное количество прелестной баранины, которую мы приняли за обед, но которая была, как оказалось впоследствии, только закускою, предназначенной приготовить гостей к целой массе вареного мяса, поданного на стол несколько позже. Я обратил особенное внимание на этот обычай подавать перед обедом закуску, потому что такой же обычай существовал некогда и в Англии, где закуска подавалась гостям за час или за два до обеда, для возбуждения аппетита.
Отличаясь некоторыми особенностями, пища путешественника хотя и имеет довольно важное значение для него самого, тем не менее не представляет ни малейшего интереса для читателя, и некоторые описания путешествий в Альпах заслуживают упрека за излишнюю умилительность, с которою их авторы сообщают о том, как они ели по три раза в день, как будто этот факт представлял что-нибудь необыкновенное. Но как даже самый краткий очерк народа, населяющего северо-западный Кавказ, был бы не полон без описания его способа стряпни, то я и считаю себя в праве воспользоваться случаем, чтобы поговорить о способе приготовления кушаний на Кавказе; к счастью, описание это потребует немного времени и места.
Во всей стране большие круглые плоские хлебы пекутся из ячменной или пшеничной муки, по-видимому, не очищенной от мякины. Хлебы эти и пирожки хотя и темного цвета, однако вовсе не похожи на альпийский черный хлеб; в большинстве случаев они очень вкусны, но, к сожалению, страшно неудобоваримы, так как они редко пропекаются насквозь и в средине почти всегда остается слой сырого теста. Но, путешествуя по дикой местности, нельзя и ожидать, чтобы все вполне удовлетворяло потребностям человека, и если хлеб вкусен, то едва ли можно рассчитывать на то, что он и удобоварим. Поэтому, конечно, лучше, если человек будет употреблять его только тогда, когда он действительно голоден, да и то в самом умеренном количестве. Здесь существует еще и другой сорт хлеба, приготовляемого из лучшей просеянной муки, хорошо выпеченный и не оставляющий желать ничего лучшего, но по причине дороговизны его приготовления подобный хлеб печется редко и предлагается путешественникам в знак особенной почести. Переходя к другому роду пищи, я должен сказать, что баранина — это единственное мясо, на которое может рассчитывать путешественник летом. Встречая огромные стада, меня, конечно, поражал подобный факт, и я спросил одного из старшин Урусбиевой, отчего народ постоянно бьет овец и никогда не бьет быков, на что он мне дал самый простой ответ, который нетрудно было угадать при небольшом запасе сообразительности. Он сказал: «Если бы человек убил быка летом, то значительная часть его мяса испортилась бы прежде, чем он со своей семьею успели бы съесть его, чего, однако, не может случиться с бараном, так как последний гораздо меньше. Зимою мясо быка можно сохранять более продолжительное время — вот почему мы и едим летом баранину, а зимою говядину». Ответ этот указывал на крайне простую и патриархальную жизнь кавказцев. Здесь каждое семейство кормится своими собственными стадами, поэтому, по-видимому, никому не приходит на мысль, что, убивая быка, можно более или менее значительную его часть продать соседу.
Баранина здесь очень хороша. Овцы по величине превосходят валлийских овец, хотя и уступают обыкновенной английской породе. Шкурки их отличаются короткой кудрявой шерстью, чаще черной или серой; в Англии шкурки эти известны под названием дешевого астраханского барашка. У кавказцев не принято развешивать мясо; убив барана, они сдирают с него шкуру, замечательно быстро разрезают его на части и тотчас же варят. Существует предание, что мясо, употребляемое в пищу еще не застывшим, гораздо нежнее, что вполне подтвердил и наш личный опыт, так как баранина, приготовленная таким образом, никогда не была жестка. Что касается способа приготовления мяса, то туземцы почти всегда варят его. В Урусбиевой была опытная стряпуха (должно быть, княгиня), которая умела делать даже пироги и паштеты (rissoles), но за этим исключением, во всех деревнях варка представляла единственный способ приготовления мяса. Из воды, в которой варилось мясо, туземы делают отличный суп; для вкуса они прибавляют в него особого рода крепкий лук.
Желая оказать нам особенную почесть, они жарили мясо. Во время путешествия, когда невозможно было захватить с собою котелка, они искусно поджаривали мясо над костром; в деревнях же, предоставленные сами себе, они только варили мясо, за исключением стряпухи в деревне Урусбиевой, как я уже сказал выше.
Мясо, полубелый хлеб и особый род сыра составляют главную основу пищи кавказцев, больше всего они потребляют мяса, и, по всей вероятности, вследствие этого преобладания мясной пищи, почти все кавказцы отличаются тонким и стройным станом, на котором так красиво сидит туземная одежда. Сначала меня поразило почти полное отсутствие на Кавказе жирных людей; но когда я ознакомился с образом кавказской жизни, удивление мое исчезло. В деревнях, кроме уже указанного, можно было найти кур и яйца, которые, конечно, также употреблялись туземцами. Картофель мы видели в небольшом количестве только около Урусбиевой. О сладкой пище или лакомствах они, по-видимому, вовсе не имеют понятия. Более богатые из них пьют чай с сахаром, который считается особенной роскошью.
Алкоголь не употребляется здесь ни в каком виде. В Урусбиевой, правда, был какой-то напиток, называемый пивом, но этот страшно кислый декокт, вкусом не имеющий ничего общего с пивом, по моему мнению, вовсе не содержит в себе алкоголя. В Уч-Кулане староста также угостил нас в знак особой почести пивом, которое было значительно лучше и, может быть, содержало в себе самый ничтожный процент алкоголя; но за этими двумя исключениями нам нигде на севере Кавказа не приходилось более встречать хотя в слабой степени алкоголического напитка, и я полагаю, что жители большей части кавказских деревень настолько незнакомы со вкусом спиртуозных напитков, насколько англичане употребляют их в излишестве. В этом отношении кавказцы следуют наставлениям своего пророка, потому ли что запрещенное недоступно, или же из чисто религиозного чувства — этого мы никак не могли узнать. Повсеместным питьем в северных долинах служит простокваша, смешанная с водою. Свежее молоко редко употребляется туземцами. Чтобы молоко створожилось, они кладут в него ранет (rennet) и затем, когда оно скиснет, они прибавляют воды, размешивая эту смесь, пока она не сделается совсем жидкою. Получаемое таким образом питье сохраняется, подобно вину, в бурдюках и употребляется кавказцами во время еды. Вначале питье это кажется отвратительным, но затем оно постепенно начинает нравиться, и все мы, конечно, кончили тем, что стали находить прелестным напиток, от которого прежде нас чуть не тошнило. Я не знаю напитка, который лучше бы утолял страшную жажду, после продолжительной прогулки в жаркий день. Напиток этот, по нашему общему убеждению, очень полезен, потому что он значительно удобоваримее пресного молока; а так как приготовить его очень легко, то я бы советовал употреблять его в жаркую погоду людям, которые убедились в том, что употребление напитков, не содержащих алкоголя, гораздо полезнее в тех случаях, когда требуется более или менее продолжительное поддержание физических сил.
Приготовление особого сыра, представляющего по составу нечто среднее между желтым и сливочным маслом, сильно распространено на Кавказе. Сыр этот почти безвкусен и должен употребляться иностранцами с крайнею осторожностью, так как с непривычки он может оказать дурное действие. Наевшись этого сыру с нижней недопеченной частью полубелого хлеба, путешественник легко может захворать; если же этого не случится, то он может быть вполне уверен, что пищеварение его настолько хорошо, что весьма немногое может повредить ему.
Итак мы видим, что сахар и алкоголь, предметы первой необходимости у цивилизованного человека, вовсе не входят в состав пищи кавказцев, которые, по-видимому, отлично обходятся без них. Тем не менее, народ этот замечательно красив, отличается хорошим здоровьем, и хотя страшно ленив, но при некотором усилии над собою, способен на большой и продолжительный труд. К этому я должен прибавить, что кавказцы едят весьма умеренно (ничто их так не удивляло, как наш аппетит) и что хотя они и отличаются от диких народов, но они сохранили способность этих последних совершать большие переходы без пищи. Замечательный пример в этом отношении нам пришлось наблюдать под конец нашего путешествия.
Таким образом, путешественник, как видно, чувствует себя хорошо в кавказской деревне. Полубелый хлеб, отличная баранина, иногда куры и яйца, а также чай с пирожками представляют настолько хорошую пищу, насколько только можно желать и на которую едва ли путешественник имеет право рассчитывать в среде первобытных народов. Значительное затруднение, однако, является в тех случаях, когда требуется запас провизии на два или на три дня для путешествия в горах или в дикой местности, где нет деревень. Вследствие ротозейства и беспечности туземцев, очень трудно заставить их приготовить необходимый запас пищи, в особенности же напечь достаточное количество хлеба. Наобещают всего, а ко времени, когда по условию все должно быть уже готово, появляется только четверть или треть необходимого количества. Посредством убеждения и угрозы удается, наконец, получить требуемое, но это тем не менее очень неприятно и утомительно.
Непокоренный пик Ушба
Каждый, имеющий малейшее понятие о путешествиях по горам, при одном взгляде на Дождливый пик, уже должен был убедиться, что трем путешественникам, имеющим в своем распоряжении весьма ограниченное время, притом с одним проводником, положительно невозможно было взобраться на эту гору. Если когда-либо кому-нибудь и удастся подняться на вершину Ушба, то, конечно, только такому путешественнику, который запасется двумя или тремя первоклассными швейцарскими проводниками, посвятив при этом не менее одного или двух времен года на тщательное исследование этой горы.
Восхождение на Эльбрус
Следующий день (25 июля) был посвящен прогулке по прелестной долине Адуль-Су, в сопровождении Ахиа и нашего хорошего приятеля, юного Измаила. В этой долине сохранилось еще значительное количество леса, хотя вырубка его и здесь производится с удивительною быстротою, вследствие чего, конечно, в весьма непродолжительном времени и эти склоны будут настолько же голы, как и многие другие склоны гор этой страны. Стены домов в Урусбиевой строятся не из камня, как это делается в других местах северного Кавказа, но из крупного строевого леса, спрос на который велик, вследствие чего ближайший лес долины Адуль-Су уничтожается безжалостно. На одном значительном склоне за последнее время были срублены все деревья. Долина эта очаровательна и, по словам Ахиа, несмотря на близость деревни, она изобилует дичью, следы которой он усердно наблюдал; мы же с своей стороны мало заботились о следах диких коз, оставленных за два или за три часа, так как были вполне уверены, что, находясь даже в более близком расстоянии от животного, нам не удастся овладеть им, а потому мы обратили все свое внимание на исследование долины Адуль-Су, которая нам показалась наилучшею из долин северного Кавказа после долины верхнего Терека. Громадные отвесные пики возвышаются по западную ее сторону; основание и склоны покрыты богатым лесом, а у верховья находится высокий крутой покрытый снегом кряж. От этой долины через главную цепь гор пролегает проход в Сванетию.
После непродолжительной и легкой прогулки мы рано вернулись в деревню, оставив Ахию и молодого Измаила сзади нас, чтобы доставить им удовольствие отыскать следы коз и поохотиться за любимою ими дичью.
Во время их напрасных поисков, мы спокойно посоветовались между собою относительно нашего дальнейшего путешествия и решили отправиться к Эльбрусу на следующий же день, в пятницу, 20 июля, несмотря на первоначальное наше намерение оставить деревню Урусбиеву только 28 числа. Больших затруднений стоило бы нам добраться до Сухум-Кале к 8 августа, ко времени отплытия парохода, если бы мы действительно отложили наше путешествие к горе до 28 июля. По нашему расчету, на эту экспедицию требовалось четыре дня: один день на путешествие от Урусбиевой до хижины у верховья долины; второй — чтобы пройти от этой хижины до скал на склонах Эльбруса; третий — чтобы подняться на вершину горы (на что мы надеялись) и затем спуститься к упомянутой хижине, и, наконец, четвертый день — на обратное путешествие к Урусбиевой. Поручик Бернов обещался прибыть в Урусбиеву 26 числа. В случае, если бы он запоздал и приехал после нашего отправления, то он легко мог бы догнать нас верхом на лошади, так как на подобное путешествие потребовалось бы немного времени; наше же странствование в сопровождении толпы безалаберных туземцев по необходимости должно было совершаться медленно. Со швейцарскими проводниками предположенная экспедиция потребовала бы не более трех или даже двух с половиною дней, так как в течение одного дня весьма возможно было пройти расстояние от деревни Урусбиевой до упомянутых скал на склонах горы, к чему, однако же, нельзя было принудить наших кавказских спутников; поэтому мы непременно должны были посвятить четыре дня на путешествие к вершине Эльбруса и обратно в деревню.
Делом Павла было — нанять необходимое число проводников, тогда как на обязанности старшего брата старосты лежало заготовление достаточного количества хлебов. Он обещался приготовить двадцать хлебов; кроме того, он заявил, что он сам и один из его братьев намерены отправиться вместе с нами, так как им хотелось бы подняться на Минги-Тау. Кстати, я должен заметить, что Минги-Тау — это правильное название горы; под этим именем она известна по всему северо-западному Кавказу. Эльбрус — это иностранное название, которое, как кажется, на персидском языке означает просто снежную вершину. Как ни странно, что самая высокая гора в Европе носит не свое правильное название, тем не менее и я, в свою очередь, буду называть ее Эльбрусом, так как под этим именем она повсюду известна.
Мы были в восторге, что староста намеревался отправиться с нами, как потому, что он нам нравился, так и потому, что, отправляясь с нами, мы полагали, он позаботится, чтобы провизия была готова вовремя. Успокоившись таким образом на этот счет, мы провели вечер в отличном настроении и принимали посетителей до поздней ночи, будучи хорошо расположенными к жителям Урусбиевой и думая, что все делается к лучшему в этом лучшем из миров.
Но надежды человека не всегда сбываются; когда мы встали на следующее утро, погода была прелестная, и проводники, нанятые Павлом, явились на полтора часа позже назначенного времени, но провизии для путешествия совсем не было. Самый ярый горец не может в течение четырех дней довольствоваться одним горным воздухом, как бы велико ни было количество содержащегося в нем озона, и мы усердно стали требовать хлеба, без которого немыслимо было путешествие к Эльбрусу. По временам нас успокаивали тем, что хлеб готов и мы получим его через несколько минут; но проходили целые часы и не появлялось ничего, кроме четырех небольших, наполовину недопеченных хлебов. Потеряв, наконец, всякое терпение, Мур напустился на старшего брата старосты, который обещался нам заготовить все необходимое, но получил от него следующий достойный внимания ответ: «Хлеб, правда, не готов, что меня очень огорчает; но я тут не причем; виною всему беспечность моих слуг. Прежде, когда у нас были рабы, мы могли заставить их работать; теперь же у нас свободные слуги, которые могут и не работать, если не пожелают. Вчера вечером и сегодня утром слуги мои были в ленивом настроении и не хотели ничего делать». Мур, пораженный этим ответом, принужден был замолчать, сознавая, что и в его родной стране могут случаться подобные же вещи. Для людей, которым приходится бороться с разными хозяйственными дрязгами, может служить до некоторой степени утешением то, что даже в такой первобытной стране, как Кавказ, приходится иметь те же неприятности с прислугою, которые мы обыкновенно склонны приписывать развращающему действию цивилизации. Я привел этот случай для того, чтобы указать на ничтожное, но на самом деле чрезвычайно важное неудобство, сопряженное с путешествием в кавказских горах. Для такой богатой деревни, как Урусбиева, где съестные припасы находились в изобилии, двадцать хлебов было вовсе не большим требованием, но заготовление большего количества провизии, чем непосредственно требовалось, было против обыкновения туземцев, вот почему весьма невероятным казалось нам получить желаемое. Наконец, было решено, что Уокер, Гардинер и я отправятся в путь, чтобы показать туземцам, что мы действительно намерены оставить деревню в этот день, тогда как Мур и Павел должны были остаться на время, чтобы запастись во что бы то ни стало провизиею и вечером уже последовать за нами. Итак, мы отправились в сопровождении Ахиа. Старшины, намеревавшиеся вместе с нами подняться на Манги-Тау, остались в ожидании Мура; третий же брат — прекрасный наездник и добродушный деревенский староста, а также юный Измаил отправились вместе с нами.
Сначала мы шли по ровным лужайкам подошвы долины, пока наконец, через полтора часа после отправления из Урусбиевой, мы не приблизились к обширной морене, служившей некогда оконечностью громадного глетчера. Перейдя ее и продолжая наш путь далее, мы подошли к большому хутору, где Ахиа намеревался переночевать, судя по делаемым знакам. Это может служить отличным примером только что указанной лени и видимой неспособности думать о чем-нибудь, кроме удобства настоящего дня, так часто проявляющихся в кавказцах. Ахиа отлично знал, что мы находились в трехчасовом расстоянии от настоящего места остановки. Хотя путь, сокращенный таким образом для одного дня, несомненно, должен был быть настолько же увеличен на следующий день, тем не менее Ахиа, который в другое время мог без устали сколько угодно бродить по самым обрывистым склонам, в настоящее время не мог устоять против искушения отдохнуть после легкой двухчасовой прогулки, так как был в ленивом настроении, а под рукою находилось удобное место для остановки; вследствие этого, конечно, он был крайне огорчен, когда мы принудили его продолжать путь. Далее на некоторое расстояние путь наш пролегал по обработанным лугам, и нам пришлось пройти мимо другого большого хутора. По мере нашего путешествия долина становилась все уже и поразительнее: по сторонам местами встречались ущелья и снежные вершины настолько высокие, что оставалось только удивляться, каким образом их основания могли поместиться в таких, по-видимому, узких долинах, над которыми они возвышались; затем мы подошли к месту, где весь лес был истреблен частью порубками, частью огнем, который уничтожил также и стоявшую здесь хижину. Несколько выше на склоне, были очевидные доказательства безжалостной вырубки деревьев. Продолжая наш путь, мы очутились в очаровательном лесу и, идя некоторое время по берегу шумящего Баксана, мы подошли к опустошенному хутору, с запущенным, наводящим уныние садом, в котором юный Измаил вытащил какое-то растение, по виду похожее не то на репу, не то на редис, и чрезвычайно едкое на вкус. Пройдя лесом еще три четверти часа, мы, наконец, приблизились к месту, где предполагали переночевать. Это небольшое открытое пространство в лесу, поросшее густой травою, или, как называют французы, лужайка (pelouse) представляла чудесный уголок для взора путешественника и очень удобное место для остановки, так как поверхность ее была совершенно ровная, а поблизости находилось множество сухих сучьев и ручейков; развалины хижины могли служить до некоторой степени убежищем; но хотя это жилье давно уже было оставлено людьми, тем не менее обитатели иного рода находились здесь в таком количестве, что мы решили спать на открытом воздухе. С нами был Ахиа, несколько проводников, молодой Измаил и деревенский староста. Беседовать с ними мы не могли за отсутствием многоязычного Павла, оставшегося с Муром. Усевшись вокруг костра, разведенного нашими людьми, мы пытались объясняться знаками, но по обыкновению не понимали один другого, и во избежание всяких затруднений мы по временам пожимали друг другу руку, как бы в доказательство взаимной дружбы и доброго расположения. Таким образом, время прошло довольно приятно. Ночь уже давно наступила, и некоторых из нас уже одолевал сон, когда Ахиа, растянувшийся во весь свой рост на траве, вдруг вскочил быстро, но без шума, подобно борзой собаке, и, сделав несколько шагов, по-видимому, вглядывался в темноту. Я прислушивался, но не слышал ровно ничего, тогда как его удивительное ухо уловило звук отдаленных голосов; товарищи его моментально соскочили с своих мест, недоумевая, чьи голоса мог слышать Ахиа. Это могли быть или наши товарищи, идущие по долине, или же сванеты, пересекающие проход Накра, чтобы пробраться в Урусбиеву. Сванеты — это дети природы, в том смысле, как понимал это слово Милль, и, следовательно, в этой отдаленной долине они могли обратить на нас особенное внимание, к которому и нужно было приготовиться. Этим я вовсе не хочу сказать, что в долине Баксана часто случались бы неприятельские нападения и что сванеты непременно захотели бы убить нас; но, с другой стороны, такое хорошее убежище, каким пользовались мы в данную минуту и притом вблизи их страны, конечно, могло послужить соблазном, против которого трудно было устоять слабой человеческой натуре, а потому как нравственный долг, так и инстинкт побуждали нас рассчитывать на худшее и на всякий случай приготовитъся.
Я понял, в чем дело, услышав туземное название сванетов, произнесенное нашими путеводителями. Возможность близкой смертельной борьбы производит странное ощущение. Я полагаю, что те, которым приходилось испытывать это чувство, сознаются, если только они будут искренни, что оно далеко не приятно. Еще давно один английский мореплаватель по-своему объяснял мне ощущение, испытываемое многими и вовсе не трусливыми людьми во время приготовления к борьбе. Во время Крымской войны я был мичманом на фрегате, крейсеровавшем около острова Сахалина, в Охотском море. Мы отправились на поиски военного английского судна «Encounter», находившегося в водах этого моря, причем мы могли, конечно, встретить и русский фрегат. Однажды утром, около пяти часов, при густом тумане, мы разглядели вдали большое судно. Судов в то время в этих морях было очень мало, так что это должен был быть или «Encounter», или русский фрегат. Не зная наверное, идем ли мы навстречу своему судну или же неприятельскому фрегату, с которым нам предстоит борьба, офицер, управлявший одним из орудий, сказал мне: «Я не знаю, что вы чувствуете, мистер Грове, но я страшно боюсь (Y fill a blasted funk), несмотря на это, однако, я думаю, что буду в состоянии отлично управлять моим орудием». Судно оказалось «Encounter», так что офицер был избавлен от необходимости действовать орудием; но я полагаю, что в случае нужды слова его оправдались бы. Я надеюсь, что и мы достойно выдержали бы борьбу с сванетами, но убедиться в том нам не пришлось, так как вскоре уже Ахиа мог различить голоса своих соотечественников, и через некоторое время к нам действительно подошел Мур с несколькими кавказцами, из которых многие несли столь ожидаемые хлебы. С Муром были старший брат деревенского старосты, два других его брата и несколько проводников, так что нас составилось большое общество.
Кавказцы думали переночевать в кишащей насекомыми хижине, но, узнав о нашем намерении спать на траве, они также последовали нашему примеру и, расположившись около громадного костра с особенною грациею, которой не подозревали сами, они на некоторое время предались своей обычной неумолкаемой болтовне. Этот ночной бивак представлял странную и вместе с тем прелестную картину. Крошечная лужайка посреди темного леса, красивые кавказцы, окружившие костер в различных положениях, — все это вместе представляло такую живописную и очаровательную картину, что трудно было поверить, чтобы это была не бьющая на эффект, простая, случайная ночевка диких охотников и путешественников, которые меньше всего заботились о том, какими они кажутся со стороны. Невольно казалось, что сцена эта была делом какого-нибудь знаменитого художника.
К вечеру склоны гор покрылись густым туманом, который, однако, ночью совершенно прочистился, и восход солнца был как нельзя более ясен. Мы поднялись с рассветом и отправились в дальнейший путь, пролегавший местами по лесу, местами по открытому пространству, к верховью долины. Недалеко от места нашей ночевки, мы пересекли тропинку, ведущую к проходу Накра, который служит главным средством сообщения между верхнею долиною Баксана и Сванетией. Путь этот пролегает через снежную вершину, но, по-видимому, не представляет больших затруднений. В 1868 году Фрешфильд с товарищами следовал этим же путем, и мы в свою очередь также намеревались пройти этим проходом в долину Баксана, если бы погода позволила нам пробраться в Сванетию из долины Безинги. Проход Накра часто посещается сванетами. Час с четвертью ходьбы от места нашей остановки привел нас ко входу в боковую долину, откуда мы увидали оба пика Эльбруса; они, казалось, находились от нас в двухчасовом расстоянии, что часто бывает с горами, открывающимися с долины. Восточный пик, ближайший к нам, имел вид большой горы, как и следовало ожидать от вулкана; дальнейший же пик, видимый сравнительно меньше, казался плосковершинным. Следуя по этой долине, в которую спускается юго-восточный глетчер Эльбруса, Фрешфильд с товарищами в 1868 достигли скал, где и провели ночь до восхождения на гору. Ахия, однако, утверждал теперь, что к тому же месту удобнее пройти по следующей долине, которая пролегала по другую сторону кряжа, образующего правый склон первой долины. Таким образом, мы продолжали наш путь по долине в течение двадцати минут или около этого, пока не подошли к небольшой простой хижине, находящейся на открытом месте у подошвы глетчера, наполняющего верховье долины Баксана. Мы преднамеренно прошли несколько далее входа в долину, по которой нам предстояло подняться, так как здесь удобнее было оставить лошадей, взятых кавказцами. Через глетчер пролегает проход в Карачайскую страну, которую мы предполагали посетить после Эльбруса; но узнав, что там очень трудно достать проводников, за недостатком времени мы должны были отказаться от такого рискованного путешествия, вследствие чего мы решили пройти к северу от Эльбруса по луговым пространствам. Проход казался легко доступным для человека; что же касается лошадей, то Ахия сказал нам, что их можно было бы провести, если холодный ветер укрепил снег; если же снег рыхлый, то лошади, по всей вероятности, не вынесут подобного перехода.
Насколько нам удалось видеть, проход этот не отличался красотою. Пока мы любовались глетчером и высматривали наиболее удобный проход через него, между кавказцами, занятыми до сих пор разрезыванием баранины для приготовления из нее пищи, произошло некоторое смятение: все они пристально смотрели на противоположный склон, покрытый травою и однообразными скалами, по северную сторону долины. Их волновало ожидание предстоящей охоты. Вскоре после того, как мы подошли к хижине, зоркий глаз Ахии заметил вдали на склоне два темных пятна, невидимых остальным. Он тотчас же решил, что это должна быть дикая коза, и, убедившись посредством стекла, которое он носил на себе, в справедливости своего предположения, он отправился с целью убить животное. Миновав лужайку и подойдя к подошве склона, он поднялся на него с замечательною быстротою и в то же время с удивительною ловкостью, так как ему часто приходилось делать различные изгибы и повороты для того, чтобы постоянно находиться от козы под прикрытием скал или больших выдающихся камней. Подобная задача была бы не особенно легка даже и тогда, когда можно было располагать значительным временем, в данном же случае ловкости Ахии мог позавидовать любой из жителей Великобритании. Поднявшись по склону приблизительно на высоту, на которой находилась коза, но будучи еще далеко от нее, он повернулся и стал осторожно подкрадываться к ничего не подозревающему животному. Видеть охотника в это время было очень трудно, так как он находился от нас в таком расстоянии, что казался небольшим темным пятном на склоне горы; кроме того, он постоянно скрывался, пользуясь каждым малейшим прикрытием. Наконец, он скрылся на несколько минут за изгибом склона горы, затем послышался выстрел, охотник показался на одно мгновение и опять скрылся уже на довольно продолжительное время. Мнения разделились относительно того, удалось ли ему убить козу или нет. Кавказцы принялись снова за приготовление пищи, а мы, лежа на траве и любуясь безоблачным небом, серьезно рассчитывали, что наше поднятие на Минги-Тау будет сопровождаться такою же благоприятною погодою.
Только что успели они положить заднюю часть баранины в вертел (done to a turn), как показался Ахиа в значительном расстоянии от того места, где его видели в последний раз, держа на плечах убитую козу. Хотя ему удалось убить только козленка, но тем не менее охота была замечательно ловкая и вполне заслуживала аплодисментов, которыми встретили его товарищи, когда он присоединился к нам. Затем, позакусив бараниной и кислым маслом, все они отдались освежающему сну. Разбудив их через некоторое время, мы на силу уговорили их продолжать путь, причем нахмурившееся лицо Мура снова просветлело. Подобно всем горцам, он не терпел медлительности, а в данном случае остановка, вызванная исключительно желанием поесть, была явным протестом против его взглядов на диету, которой следует держаться в горах.
Пройдя небольшое расстояние, мы подошли ко входу в долину, основание которой вначале было очень круто. После довольно трудного путешествия по обрывистым травянистым склонам под лучами палящего солнца в течение трех четвертей часа, мы к нашему удовольствию убедились, что верхняя часть долины гораздо доступнее. Она представляла открытое пустынное пространство - «долину скал», в которой только и попадались камни и обломки. С вершины левого ее склона, однако, прекрасно виден был Эльбрус; отсюда-то Уокер и снял фотографию. Ближайший из двух пиков — восточный пик Эльбруса, несколько левее и дальше возвышается западная его вершина, которая своей высотою, по-видимому, превосходит восточную. На этом же склоне долины, у самого верховья, находились груды камней; миновав их и пройдя по небольшой полосе снега, мы очутились на скалистой равнине, где нам предстояло переночевать. Лучшего места для бивака в горах трудно было и желать. Поверхность была почти ровная с небольшими углублениями там и сям, представлявшими хорошее убежище от ветра. Равнина орошалась потоком, и камни местами были покрыты слоем земли, так что поверхность оказалась достаточно мягкой и удобною, чтобы расположиться на ней спать. Вид отсюда был великолепен, так как мы находились на высоте 11300 футов, и ничто не мешало нам любоваться главной цепью гор. Равнина эта находилась на правой стороне юго-восточного глетчера Эльбруса, почти на одной высоте с его водоемом (the brow of icefall). Местность, где Фрешфильд с товарищами останавливались в 1868 году, лежала несколько выше, но теперь она была покрыта снегом.
Мы подошли к месту нашей ночевки еще довольно рано и, полюбовавшись очаровательным видом, принялись за обед. Во время обеда, состоявшего в данное время из единственного блюда — черного хлеба, на вершине ближайшей из каменистых гор появился охотник, который с быстротою и ловкостью Ахии спустился вниз и пересек снежную полосу. В чем мог нуждаться этот человек — мы недоумевали, так как он не принадлежал к нашей партии, а кавказцы вообще редко прогуливаются по склонам гор после полудня. Охотник направился прямо к старшему брату старосты и после оживленного разговора, без которого ничто не делается на Кавказе, вручил ему письмо. Письмо это, тотчас же переданное Муру, было от поручика Бернова, прибывшего с поручиком Квиткою в Урусбиеву в 10 часов утра 27 июля; он писал Муру, что, после непродолжительного отдыха, он с товарищем намерен оставить Урусбиеву и убедительно просил нас не начинать до их прибытия восхождения на гору.
Таким образом, мы были поставлены в странное положение. Сначала мы решили покинуть место нашей остановки в час ночи 28 июля, потому что если бы мы не пустились в путь до восход солнца, то едва ли бы успели пройти обширные глетчеры Эльбруса. С другой стороны, русские офицеры ехали целую ночь, чтобы добраться до Урусбиевой. На путешествие от Урусбиева до места нашей остановки им потребовалось бы более пяти часов езды по главной долине и около четырех часов ходьбы по боковой долине. Они могли бы догнать нас в эту ночь, но в таком случае, очевидно, они не были бы в состоянии начать восхождение на гору в час ночи. Дозволить людям, только что совершившим восемнадцати- или девятнадцатичасовое путешествие верхом на лошадях, вслед затем прогулку по долине, местами очень крутой, подниматься на гору, высотою 18526 футов, — значило бы обречь их на верную неудачу; с нашей стороны было бы, конечно, крайне несправедливо, почти бесчестно допустить их начать восхождение на гору, когда мы были уверены, что при этих условиях успех для них положительно невозможен. Но если бы мы пожертвовали одним днем ради русских офицеров и не начали бы восхождения на Эльбрус до 29 числа, то мы сами рисковали бы не достигнуть своей цели, то есть должны были бы совсем отказаться от восхождения на эту гору. Вечер был прелестен и, как казалось, предвещал хорошую погоду и на следующий день. Даже и барометр, указав высоту, на которую нам удалось подняться, остановился.
Едва ли какое-нибудь поверье вкоренилось глубже в сердцах горных путешественников как то, что никогда не следует терять хороших ясных дней. Нередко альпийскому путешественнику приходится впоследствии сожалеть о солнечном дне, который он пропустил, рассчитывая, что и следующий день будет также ясен. Совершив уже такое длинное путешествие и подойдя к самому основанию громадной горы, странно было бы откладывать восхождение на нее, если погода благоприятствует, так как сильный ветер или снежная буря могли бы совершенно преградить доступ к горе; к тому же мы были уверены, что вершина Эльбруса положительно недоступна в бурную погоду. Последствия как нельзя более оправдали наше желание воспользоваться ясным днем.
С другой стороны, нам не хотелось также бросать русских, совершивших также длинное путешествие с целью вступить в снежные области Минги-Тау, а потому, понятно, мы были очень огорчены и не знали, что нам делать, пока затруднение это не разрешилось самопожертвованием одного из нашей партии. Мур, как на основании того, что он сказал поручику Бернову, что мы пробудем в Урусбиеве до 28 числа, так и того, что он уже в 1868 году подымался на эту вершину, решился остаться позади в ожидании русских, чтобы вместе с ними начать восхождение 29 июля, тогда как Уокер, Гардинер и я стали подниматься на гору на следующее утро (28 числа). К сожалению, я должен сказать, что подобное решение лишило Мура возможности подняться на Эльбрус. Приложенная к альбому гравюра громадной горы Тенгсорун, возвышающейся у верховья долины Боксана, была сделана с фотографии, снятой после полудня недалеко от места нашей остановки. Мы наблюдали эту гору с различных точек, и нам казалось, хотя мы далеко не были убеждены в этом, что вершина Тенгсоруна может быть доступна.
Я бы желал дать читателю по возможности верное и точное понятие о прелестях солнечного заката, наблюдаемого с места нашей остановки, но, насколько мне известно, даже авторы чисто описательного характера не в состоянии бывают вполне передать словами той картины, которую им приходилось видеть с высоты громадных гор во время солнечного заката. Да и кто в самом деле возьмется описать постоянно меняющееся в цвете лучезарное небо, величие громадного кряжа и очаровательную прелесть его снегов с отражающимися в них лучами заходящего солнца?
Всякая подобная попытка будет не что иное, как caput mortuum или скучная рапсодия, оставляющая впечатление длинного каталога пиков и кряжей, перемешанного с описанием солнечного спектра.
Возвращаюсь опять к месту нашей остановки. Как я уже говорил раньше, равнина эта была очень удобна для ночевок, так как составляющие ее скалы местами были покрыты слоем земли, которая, не будучи в состоянии удовлетворить норфолькского фермера, очищенная от камней, тем не менее была достаточно мягка, чтобы расположиться на ней для отдыха. В половине первого мы встали, чтобы отправиться в дальнейший путь к Эльбрусу и были приятно удивлены тем, что, несмотря на довольно сильный ветер, температура была не настолько низка, как мы могли ожидать. Известно, что в горах наиболее низкая температура замечается перед самым рассветом. Когда мы встали, никто из нас не ощущал холода, от которого, однако, Муру пришлось значительно пострадать через два с половиною часа позже, как раз перед восходом солнца.
В час пополуночи Уокер, Гардинер, Петр Кнубель и я отправились в путь. Прямой путь пролегал через снежную полосу (grat), лежащую над равниною; гряда, ведущая к этой полосе, была очень крута и, чтобы подняться на нее, требовалось немало времени, вследствие чего мы повернули вправо и направились по небольшим снежным склонам, пересеченным невысокими скалистыми грядами. Пройдя затем влево, мы очутились на обширном юго-восточном глетчере Эльбруса, по которому нам предстояло идти к вершине, положение которой я теперь попытаюсь определить. На русской карте оба пика Эльбруса назначены по направлению от SOtS к NWtN один от другого. Но я почти убежден, что положения эти не точны, и считаю весьма вероятным, что при более тщательном исследовании окажется, что пики эти находятся от востока к западу один от другого. По многим причинам, на которые я укажу впоследствии, мы не были в состоянии сделать точных наблюдений с компасом, почему я и не могу с уверенностью говорить об относительном положении обоих пиков, но все мы пришли к заключению, что приблизительно правильное их направление от востока к западу, вследствие чего я и намерен их называть восточным и западным пиками. Восточный из этих пиков находился ближе к месту нашей остановки, западный возвышался за ним. Если смотреть на эти пики с небольшого расстояния от упомянутой снежной полосы, то западный пик, как это видно и на гравюре, вырезанной на дереве с фотографического снимка Уокера, открывается левее и частью прячется за восточный пик, окруженный обширным глетчером, склоны которого имеют различную покатость. Судя по тому, что мы могли видеть, западный пик был довольно отвесен, хотя и не настолько, чтобы представлять серьезные затруднения. Вершина его казалась плоской и обширной. Восточный пик, напротив, представлял отлогий конус.
Ради краткости я называю эти вершины пиками; в действительности же было бы гораздо правильнее назвать: первую — плосковершинной горою, а вторую — обширным пиком (vast mound). Целью нашего путешествия была именно западная плоская вершина, как наиболее высокая из двух, хотя она и превышала восточную вершину только на девяносто пять футов. Ясно было, что для этого следовало подняться на обширный глетчер, окружающий более низкий пик, направляясь постоянно влево, таким образом, чтобы обогнуть этот пик на расстоянии 1500 футов ниже вершины. Отсюда легко было пробраться к горе, находящейся между обоими пиками. Очевидно было, что эта промежуточная гора откроется нам только тогда, когда мы подойдем к ней на очень близкое расстояние, вследствие чего мы рисковали подняться слишком высоко, хотя мы и имели некоторые данные предполагать, что гора эта высока. Спускаться же опять вниз потребовало бы много лишнего времени.
Но так как при путешествиях в горах приходится часто рисковать, то мы и решили направиться по обширному, покрытому снегом глетчеру, окружающему восточный пик. В течение нескольких часов мы поднимались на его обширные склоны, держась постоянно влево. Однако, хотя мы и не встречали никаких препятствий, тем не менее эта прогулка была очень утомительна и скучна. В расстоянии полутора часов от места нашей остановки нам предстояло обойти трещину во льду, которая в жаркое время могла быть опасною, теперь же она была настолько узка, что мы миновали ее очень легко. В самом деле, весь путь от снежной полосы до основания последнего склона западного пика не представлял ни малейших затруднений: это просто было длинное утомительное путешествие по обширному, довольно отлогому снежному полю.
Те, кому приходилось путешествовать в Альпах, знают, что нет ничего утомительнее и скучнее продолжительного восхождения по снежным склонам. Труд этот утомляет, нисколько в то же время не возбуждая человека. Это — одно физическое упражнение, ум же остается в полнейшем бездействии, следствием чего является страшнейшая скука и отвращение ко всему миру вообще и в частности к собственному я — этой ничтожной его частички. Наконец, завеса, застилавшая разум человека и его уважение к своей личности, приподнимается; он начинает смотреть на себя глазами других и удивляется только, что существуют люди, жаждущие подобных предприятий. Все ошибки, совершенные недавно, восстают перед ним во всей своей ярости и главным, самым большим промахом представляется ему восхождение на эту гору. Что побудило его на подобную глупость; каким образом он решился совершить ее вторично и что могло в данном случае заставить его подниматься на этот отвратительный пик — вот вопросы, которые он постоянно задает себе сам. Из чувства самолюбия, однако, он решается продолжать начатое восхождение, но ничто, он клянется, не соблазнит его в другой раз подниматься на эти утомительные склоны. В подобном настроении духа остается путешественник до тех пор, пока более возбуждающий труд не рассеет этих болезненных мыслей или пока достижение вершины снова не возбудит в нем того естественного чувства гордости и тщеславия, без которого трудно представить себе успех как в горных экспедициях, так и в других более серьезных вещах. Как бы вознаграждением за глупость вступления в снежную область является восхищение той спокойной решимостью, которая заставила преследовать так долго такую трудную цель. Дурные решения исчезают, самодовольство и веселость возвращаются, и один вопрос только смущает путешественника, когда ему удобнее начать восхождение на другой пик.
Склоны Эльбруса были именно такого скучного и утомительного характера. Замечательно покатые вначале, они нигде не отличались крутизной, но вследствие их громадной высоты и полнейшего разнообразия, восхождение на них было затруднительно, тем более что мороз усиливался по мере приближения восхождения солнца. К счастью, ветер утих; в противном же случае нам грозила возможность замерзнуть. После четырехчасовой прогулки, поднявшись на высоту более 4000 футов, мы остановились на несколько минут на гряде скал, пересекающей огромную снежную пустыню на высоте, равной вершине Монблана. Здесь мы были более чем вознаграждены за холод и труд, которые иногда считаются неизбежными в высоких местах. Нашим глазам представился вид почти неописываемой прелести. Начинался восход солнца и весь восток был объят пламенем. Полная луна не успела еще скрыться за горы в минуту солнечного восхода, и небо на мгновение разделилось между мертвенною красотой ночи и блеском и сияньем наступающего дня. Несмотря на восхитительную прелесть этой картины, нас тем не менее сильно поражала громадная тень Эльбруса, бросаемая восходящим солнцем на большую высоту, но тень эта вскоре наполнилась светом, и наступил день, едва только бледный спутник успел скрыться, и таким образом, кончился контраст, до сих пор не наблюдаемый еще никем из нас. Вспомнив, что между нами и вершиною остается еще 3000 футов, мы снова пустились в путь и продолжали восхождение по снежному полю, придерживаясь влево еще более чем прежде. Поднявшись на 1500 футов, через полтора часа после того, как мы оставили скалы, мы увидели холм, возвышающийся между обеими вершинами. Он был вблизи нас, несколько выше; пройдя немного по отлогому склону, отделяющему его от нас, мы остановились отдохнуть на расстоянии 200 футов ниже вершины холма. Итак, мы находились теперь у подошвы последнего склона, ведущего к плоской вершине западного пика. Склон этот, возвышающийся перед нами, был отвесен, но, по-видимому, не недоступен. Значительно левее, то есть к югу, находилось несколько пропастей, но впереди не представлялось никаких затруднений, так что мы могли отдыхать совершенно спокойно.
Местность нашей остановки была небольшая долина между двумя пиками, лежащая на высоте более 17000 футов, но на сколько более, мы не могли сказать. Уокер взял с собою прекрасный анероид со шкалою для высоты 20000 футов; прибор этот с замечательной точностью определял наше восхождение, пока мы не достигли высоты 17000 футов и не подошли на довольно близкое расстояние от места остановки около холма. Здесь же стрелка вдруг поднялась до самой высшей точки барометра, и никакие удары и сотрясения не могли уже сдвинуть ее с этих, очевидно, неправильных показаний. Вследствие этого, конечно, мы могли только угадывать высоты, превышающие 17000 футов, пока мы не достигли вершины. Как я уже сказал, мы остановились в расстоянии около 200 футов ниже вершины холма, причем мы едва ли поднялись более чем на 150 футов со времени последнего точного показания барометра. Следовательно, высота холма была приблизительно 17350 футов над поверхностью моря. Наше место остановки легко может быть узнано последующим путешественником, так как оно находится у подошвы гряды скал, простирающейся на некоторое расстояние вдоль склона западного пика. У основания этой гряды находится большой валун, на котором очень удобно греться на солнце. Весьма возможно, что большая часть склона западного пика, которую мы нашли покрытою снегом, в другое время представляет голые скалы, так как во время нашего восхождения на горе было необыкновенное количество снега.
Отдохнув с полчаса, мы направились по этому последнему склону, представившему единственное затруднение, если только это можно назвать затруднением. Прежде всего мы взобрались на упомянутые мною скалы, которые оказались твердыми и легко доступными. Затем мы стали подниматься по довольно крутому снежному склону; вскоре мы подошли к небольшой гряде скал, перейдя которую мы снова вступили в снежную область. Поднявшись затем на довольно отлогий склон, мы подошли к концу его к гряде из скал, которую пересекли без всяких затруднений и таким образом очутились на окраине громадной плоскости, образующей вершину потухшего вулкана. Небольшой пик, возвышающийся здесь к северо-востоку, представлял, очевидно, самую высокую точку горы.
За несколько времени до того, что нам удалось подойти в окраине кратера, я сообразил, что пик, на который мы поднимались теперь, вовсе не тот пик, вершины которого достиг Фрешфильд с товарищами; что они поднимались на восточный пик, который, по наблюдениям русских, был несколько ниже. Пик этот был, несомненно, вулканический, так как он оканчивался кратером. Весьма возможно, что западный пик был также вулканического происхождения, но было интересно проверить факт и, конечно, было бы приятнее, если бы оказалось, что мы находимся на снегах, никем еще до сих пор не посещенных. Восторг при достижении еще никем не посещенной вершины может многим показаться ребячеством, но не тому, однако, кому лично приходилось испытывать это чувство.
Западный кратер величиною значительно превосходит кратер другой вершины и имеет около 3/4 мили в диаметре. Стена, окружающая кратер, цела на 2/3 ее протяжения, но с юго-западной стороны ее оторван большой кусок, на месте которого теперь находится обширный глетчер. Извержение вулкана, оторвавшее такую громадную часть окраины кратера, по всей вероятности, было очень сильно, но, к счастью, в то время там не было еще людей, на которых оно могло бы навести ужас. С незапамятных времен кратер бездействует; лед заменил лаву, а остатки шлака, наполняющие кратер, природа покрыла толстою пеленой вечного снега.
Снежная плоскость, образовавшаяся на месте кратера, поднимается к востоку почти до высоты окраины кратера, но затем она быстро понижается к юго-западному обвалу. Небольшой пик, образующий вершину горы, возвышается на северо-восточной части окраины; пик этот мы отлично могли различить впоследствии из деревни Уч-Кулана, в Карачайской стране. Прежде чем начать подниматься на самую высокую точку, мы решились немного отдохнуть на снегу; эти несколько минут отдыха проведены были мною в размышлении о вопросе относительно разреженности воздуха, который в последнее время нашего восхождения обратил на себя мое особенное внимание. В этом отношении было сделано много ошибок, более или менее известных тем, кто хотя сколько-нибудь знаком с Альпами.
Прежде, когда путешествия в горах были в меньшем употреблении, чем теперь, разреженности воздуха обыкновенно приписывали утомление, происходящее вследствие недостаточной подготовки к предстоящему делу. В настоящее же время те, кому приходилось подниматься на горы, отлично знают, что при других хороших условиях им не придется страдать от разреженности воздуха даже на самых высоких альпийских пиках; на жалобы подобного рода смотрят как на желание выставить факт своей неудачи в более благоприятном для себя свете. Очевидно, однако, что на горах, превосходящих своей высотою Альпы, должна быть граница, за которою разреженность воздуха начинает оказывать свое влияние даже и на наиболее сильных и подготовленных людей.
Известно, например, что ни один человек не может подняться на вершину Эвереста. Злополучное путешествие на воздушном шаре из Парижа доказало, что уже значительно ниже вершины упомянутой горы воздух слишком редок для поддержания жизни.
На какой же именно высоте находилась эта граница? — вот вопрос, который занимал меня в то время. Особенная слабость, которую я ощущал, поднявшись на высоту 17000 футов, была ли следствием усталости или же ее следовало приписать влиянию разреженности воздуха? Гардинер и Петр Кнубель также значительно утомились при последней части восхождения; Уокер же не ощущал ни малейшей слабости, хотя он и страдал кровотечением из носа. В данную минуту, судя по тому, что мне приходилось испытывать, конечно, невозможно было не объяснить наших бедствий действием разреженного воздуха; в настоящее же время я готов приписать наше изнеможение, главным образом, недостаточной подготовкой к такому трудному путешествию и только в самой незначительной степени влиянию разреженного воздуха, если оно действительно существовало. Я полагаю, что на крепкого человека с здоровым и правильно действующим сердцем, привыкшего притом к путешествию по горам, разреженность воздуха не будет оказывать заметного влияния до высоты 18500 футов, если ему впрочем придется идти по более или менее отлогим склонам. С изменением покатости склонов, то есть с увеличением труда при путешествии, изменяется и степень этого влияния. Основанием подобного предположения служит, во-первых, то, что мы заметили, как это часто случается в Альпах, что слабость значительно уменьшалась, как только мы начинали спускаться. Во-вторых, один из нашей партии вовсе не чувствовал утомления. В-третьих, когда Фрешфильд с товарищами поднимался на восточный пик, имеющий почти одинаковую высоту с пиком, на склоне которого находились мы, то никто из них не ощущал особенной слабости. Немыслимо, конечно, допустить, что все шесть человек, составлявшие партию Фрешфильда, а именно: три англичанина, один проводник из Шамуни и два кавказца — отличались особенно здоровым сердцем и легкими. Итак, я склонен думать, что сильное изнеможение, ощущаемое тремя из нашей партии, было следствием путешествия по снегу, которое не могло не показаться утомительным для недостаточно подготовленных путешественников (out of condition).
Достаточными причинами к этому были постоянное пребывание в мокроте, при усиленной воздержности от употребления какого-либо вина, и резкая перемена диеты. Только крайне утомленный путешественник может отказаться от попытки подняться на вершину горы, после того как ему удалось уже достигнуть окраины кратера. Небольшой пик, как я уже упоминал, возвышается на северо-восточной части этой окраины; мы подошли к ней с юго-востока, вследствие чего нам пришлось пройти некоторое расстояние во внутреннюю сторону окраины; путь, однако, пролегал почти по ровной поверхности. Итак, мы победоносно направились по снегу, который, подобно савану, покрывал угасший вулкан, представляя в одном месте замечательно красивую картину, какой мне еще никогда не приходилось наблюдать в горах. Недалеко от окраины этой снежной полосы возвышалась небольшая вершина, которую ветер разукрасил снегом в виде лент и гирлянд, чрезвычайно красиво и густо обвивающих сверху донизу эту колонну, которую можно принять за жену Лота, допустив, что в день своего несчастия она была в таком праздничном наряде. Полюбовавшись этим странным видом, мы отправились далее и вскоре подошли к подошве небольшого пика, высотою от 100 до 150 футов. Поднявшись по его отлогому склону, мы очутились на вершине Эльбруса. День был замечательно ясен. На небе не виднелось ни одного облачка, и горизонт был совершенно чист. Едва ли человек может желать или надеяться увидеть более очаровательную картину, чем та, которая представилась нашему взору с высоты этой громадной горы. Находясь на конечности отпрысков главной цепи Кавказских гор, Эльбрус занимает очень выгодное положение, так как с его вершины открывается вся цепь Кавказских гор, подобно тому как видна линия баталии с флагманского корабля, находящегося впереди. Все высокие пики предстали перед нами во всем своем суровом величии. Вблизи возвышался двуглавый гигант Уч-Ба; далее следовала цепь бесчисленных гор-титанов; затем в расстоянии нескольких миль виднелась могущественная вершина Коштан-Тау и менее высокие горы Дих-Тау и Тау-Тетнульд. Затем следовал целый ряд пиков, за которыми возвышалась громадная вершина, принятая мною за Казбек. Наконец, в весьма далеком расстоянии, по направлению к Персии, с трудом можно было отличить снежный пик, по всей вероятности вершину Арарата. Может быть, это было просто белое облачко, хотя, однако, весьма возможно, что это была действительно гора Арарат, так как утверждают, что Эльбрус виден с вершины этой горы в ясную погоду. К югу открывались обширные долины, пересекающие главную цепь гор, а к юго-западу отчетливо выделялось Черное море. К северу виднелись холмы, покрытые травою и возвышающиеся один за другим, подобно морским волнам; последний из этих холмов, по-видимому, служил границей обширных равнин России. Вообще говоря, вид с вершины Эльбруса был гораздо величественнее и лучше, чем я ожидал, и значительно превосходил все виденное мною в течение многих лет путешествия по высоким Альпам. Впрочем, не только красота и разнообразие вида производили на нас в данном случае сильное впечатление. Находясь почти на границе между Европою и Азиею, невольно приходила в голову мысль о сравнении древних, уже отживших рас с могущественною, еще совершенно юной страною, громадная будущность которой только теперь начинает признаваться людьми. Затем как бы насмешкою над ничтожеством всего человеческого являются здесь остатки уже давно потухших вулканов, свидетельствующие о тех громадных циклах времен, перед которыми даже большие периоды возвышения и падения целых царств кажутся не более как процессом пересыпания песка из одной половины песочных часов в другую.
Из предыдущего описания видно, что восхождение на Эльбрус если и утомительно, то все же не представляет никаких затруднений. Один только склон, идущий от основания ущелья до окраины кратера требует некоторой осторожности со стороны путешественника, хотя мы и здесь не встретили никаких особенных затруднений. Не знаю, каким бы этот склон показался для человека, не привыкшего путешествовать по снегу и льду, так как трудно судить о тех способах, к которым люди неопытные прибегают для предупреждения различных препятствий. При некоторой беспечности легко было скатиться с этого склона, который, однако же, в другое время года и при других обстоятельствах представлял бы совершенно иные условия: он мог быть покрыт голым льдом, или же гряды скал до самой вершины могли быть совершенно обнажены от снега и льда. Летом 1874 года на всех высоких кавказских пиках было необыкновенно много снегу.
На вершине Эльбруса мы могли пробыть только двадцать минут. Относительно ясности воздуха не оставалось ничего более желать; но ветер был довольно сильный, вследствие чего на вершине высотою 18526 футов, по причине страшного холода, невозможно было оставаться долго. Один из нас и то уже пострадал от мороза. Спустившись с небольшого пика и направляясь к тому месту, откуда мы подошли к окраине кратера, мы миновали один склон и остановились отдохнуть на прежнем месте нашей остановки, которое, будучи защищено от ветра, представляло довольно теплое убежище. Было около полудня. Начав наше восхождение на вершину Эльбруса в час ночи, мы достигли самой высокой ее точки в 10 часов 40 минут утра; следовательно, путешествие это потребовало 9 часов 40 минут. По всей вероятности, его можно было совершить и в более короткий промежуток времени, так как последняя часть нашего восхождения значительно замедлилась. Мы могли свободно располагать некоторым количеством времени, а у меня, кроме того, были свои причины не торопиться. Я полагаю, что на восхождение вполне достаточно от 8 до 8,5 часов. Спуститься же с горы можно очень скоро, как мы сейчас и увидим, после того как удастся миновать упомянутый склон, идущий от окраины кратера.
Я уже не сомневался в том, что пик, на который мы поднялись, был вовсе не тот пик, на который в 1868 году поднимался Фрешфильд с товарищами. Уокер и Гардинер разделяли мое мнение; сравнив наши путевые заметки со своими, Фрешфильд и Мур также пришли к убеждению, что вершина, на которой мы находились теперь, вовсе не та, которой им удалось достигнуть, и что можно признать за достоверный факт, что они поднимались на восточный, а мы на западный пик Эльбруса. Во время путешествия Фрешфильда западный пик был совершенно скрыт за облаками. Судя по пятиверстной карте, последний из этих пиков превышает первый на 95 футов. Я сомневаюсь, впрочем, чтобы между пиками существовала даже и такая незначительная (для 18526 футов) разница, так как во время нашего пребывания на западной вершине восточный пик казался нам на одной с нею высоте, и я полагаю, что при более точном исследовании окажется, что оба пика почти совершенно равны. В настоящее же время за неимением более точных наблюдений следует полагаться на пятиверстную карту, как на единственно существующую и считать западную вершину на 95 футов выше восточной. Отсюда наиболее высокая точка другой вершины направлялась на ОtS; очевидно, однако, что если вершина имеет более или менее значительное протяжение, то один румб слишком недостаточен, чтобы даже приблизительно определить ее относительное положение.
Покинув место остановки у холма, мы легко и быстро спустились по обширным склонам. На схождение с горы от самой вершины потребовалось всего четыре часа; а так как свободного времени оставалось еще много, то мы и решились спуститься в долину.
Поднятие на большую гору не имеет особенно важного значения и ни в каком случае не дает человеку права считать себя лучше других, подобно знанию греческого языка или знатному происхождению; тем не менее, вечером, после поднятия на высокую гору, испытываешь ощущение восторга, как будто удалось совершить какое-нибудь великое дело. Является сознание того, что значительная часть труда выполнена и что отдых, следующий обыкновенно за совершением какого-либо важного дела, вполне заслужен. По всей вероятности, одною из главных причин привлекательности путешествий в горах служит то, что они представляют собою в миниатюре картину громадных человеческих усилий. Человек, поднимающийся на гору, должен сосредоточить всю свою энергию, чтобы достигнуть вершины, должен во что бы то ни стало преследовать свою цель до конца, до полнейшего истощения своих сил; несмотря ни на какие неудобства, утомление и даже страдания, он не должен и помышлять о том, чтобы вернуться назад, пока есть хотя малейшая возможность идти вперед. Всякое, даже минутное колебание должно быть инстинктивно противно путешественнику, как по всей вероятности оно противно людям, действительно жаждущим успеха в каком-нибудь важном предприятии.
Национальная одежда горцев
С вопросом о диете тесно связан вопрос об одежде, относительно которой кавказцы, по-видимому, сумели соединить изящество с полезностью; национальный костюм их и красив, и удобен; различаясь по материалу, из которого он сделан, кавказский костюм почти у всех одного покроя и состоит, главным образом, из длинного кафтана, спускающегося ниже колена, с перевязью на груди для патронташа с порохом и пулями. У богатых эти патронташи делаются из серебра. Под кафтан обыкновенно одевается короткая одежда или блуза, шаровары, наподобие knicker boskers, и штиблеты из тонкой кожи. Башмаки их особенного фасона: они делаются из тонкой кожи и зашнуровываются под ступнею, что кавказцы делают очень ловко, подкладывая вниз сено или траву. Постоянное поправление этой неудобной обуви служит одной из причин частых остановок и замедлений во время ходьбы. Шапка составляет наиболее замечательную часть кавказского костюма. Чаще всего употребляется шапка, состоящая из широкой барашковой опушки и матерчатого верха. Этот теплый и тяжелый головной убор почти никогда не снимается, даже при входе в дом. Один или два раза, когда мы снимали шляпу, старосты подражали нам из желания показаться не менее нас приличными, но по той неловкости, с какою они это делали, было очевидно, что подобное выражение вежливости не было в их обычаях. Кавказцы-магометане обыкновенно совершенно коротко обстригают волоса или даже бреют голову. Осталось описать одну выдающуюся часть кавказского костюма, а именно - бурку, защищающую от дождя и холода, и в этом отношении, по моему мнению, не уступающую никаким подобного рода изделиям Запада. Эта прелестная верхняя одежда имеет форму громадной мантии и делается из толстой грубой бараньей шкуры, косматой снаружи, где оставлена шерсть. В течение нескольких часов дождь не в состоянии промочить бурку насквозь, так как вода стекает вниз по верхней стороне меха, а шкура так толста, что человек в ней спокойно может спать на земле без всякого опасения сырости, которая вредно влияет ночью на здоровье охотников и путешественников. Я полагаю, что лучшим разрешением вопроса относительно верхней одежды для солдат, которая бы в одно и то же время была тепла, непромокаема и удобна, было бы введение в рядах войск плащей, подобных буркам, вместо плохо защищающих и крайне неудобных макинтошей. Должно заметить, однако, что бурка довольно тяжела.
Горы, лес и москиты
Долины Абхазии своим богатством превосходят Италию, тогда как долины, лежащие по северную сторону Кавказского кряжа, суровее северных альпийских долин. Трудно было поверить, чтобы требовалось только несколько часов для перехода из одной области в другую. Впоследствии нам пришлось убедиться, что и эта очаровательная страна не свободна от бедствий, свойственных всем вообще странам, где палящее солнце светит над роскошной растительностью. Вскоре и нам суждено было испытать на себе одно из наименьших зол жаркого климата. Целые стаи комаров (mosquitoes) и оводов (horse flies), подымаясь с густой зелени, атаковали всю нашу партию с жадностью, которую можно было объяснить только продолжительным постом. Почему насекомые в непосещаемых местностях питают такую страсть к человеческой крови, которая ни в каком случае не составляет части их обычной пищи, остается для меня тайною. Природа, вопреки всем ее законам, как будто внушила им инстинктивную потребность к пище, которою они могут пользоваться здесь очень редко. Собака не нуждается в персиках, как и лошадь в баранине; комары же в совершенно безлюдных местностях набрасываются на путешественников, как на свою естественную и обычную пищу. Подобную страсть объяснить так же трудно, как и страсть кошек к рыбе.
Насекомые с одинаковым ожесточением набрасывались на мусульман и христиан; но если кто пришелся им особенно по вкусу, так это был судья. Этот достойный человек с обычным усердием произносил свои молитвы, а оводы, без сомнения, с целью усилить значение этих молитв — окружали его со всех сторон и до того надоедали ему, что он принужден был останавливаться на время для выражения им своих проклятий. Оводы Клухорской долины были особенно ядовиты, так что следы от их укусов не исчезали довольно долго.
Красота леса имеет и то преимущество перед красотою гор, что она ощущается всеми людьми. Снежный вид, возбуждая восхищение в некоторых, не производит, однако сильного впечатления на тех, кому приходится в первый раз видеть снежные пики и глетчеры. Для правильной оценки высоких гор требуется мыслительная способность и наблюдательность, тогда как ни один человек, как бы слабо ни было развито в нем чувство изящного, не может пройти по величественному лесу, чтобы последний не произвел на него более или менее сильное впечатление. Таинственность и величие больших лесов, по-видимому, одинаково действуют как на грубого, так и на образованного человека.
За исключением тени жара была сильная, и кавказцы, привыкшие к прохладному воздуху северных склонов, страдали от нее не меньше нас; к тому же мы все одинаково были обречены в жертву жадной стаи насекомых, окружавших нас в течение целого дня, который должен запечатлеться красными буквами в их памяти.
Доступность Кавказа для путешественников
Насколько, спрашивал я себя, Кавказ может считаться доступным для путешественников, за исключением сибаритов, с одной стороны, и исследователей, готовых на всякие лишения и опасности, с другой? Ответить на этот вопрос довольно трудно.
Многие заявляют во всеуслышание о своей готовности на всякие лишения, но в большинстве случаев оказывается, что люди эти готовы на всякие лишения, кроме тех, которые им действительно предстоит перенести. Путешествуя по Кавказу, необходимо приготовиться к разного рода невзгодам, если хочешь побывать в области гор. По северную сторону Кавказского кряжа не предстоит, правда, особенных опасностей. Здесь путешественнику приходится иногда ночевать под открытым небом, не обращая внимания на погоду; довольствоваться самым отвратительным помещением с значительным количеством грязи; тащить с собою большой запас живности (live stock); обходиться без всяких алкоголических напитков, а по временам даже и питаться самыми ничтожными порциями, так как хотя в деревнях всегда можно достать хорошей баранины и неудобоваримого хлеба на один день, тем не менее весьма затруднительно запастись достаточным количеством пищи для двух- или трехдневного путешествия.
Не слишком большая твердость, конечно, требуется со стороны путешественника для перенесения подобных лишений, тогда как по южную сторону гор, судя по тому, что мне пришлось видеть и слышать, являются более значительные невзгоды, а иногда даже и опасности. Здесь рискуешь захворать лихорадкою, посещение которой во время путешествия в горах, по всей вероятности, опасно. Добывать провизию здесь крайне затруднительно, как потому, что у самих туземцев запасы очень малы, так и по той еще более простой причине, что местность эта совершенно безлюдна. Если и можно что-нибудь приобрести здесь, то только после продолжительных торгов и насилий, так как жители южного Кавказа отличаются своей болтливостью. Относительно грязи и неопрятности они превосходят жителей северного Кавказа. Воровство у них не составляет исключения, а самый очаровательный уголок целого южного Кавказа не безопасен даже для жизни. Жители Сванетии склонны к убийству. Страх наказания со стороны русских обыкновенно мешает им вредить иностранцам, но при некотором возбуждении они выходят из себя и, поддаваясь сильному естественному влечению и не думая в ту минуту о собственных выгодах, они легко могут отрубить голову путешественнику.
Поэтому, мне кажется, что Кавказские горы еще не достаточно приведены в порядок, вычищены и приготовлены для путешественников. Без сомнения, обстоятельства изменятся со временем, могут измениться даже очень быстро по северную сторону кряжа, если железная дорога окажет свое цивилизующее влияние на изменение патриархального быта магометан; но, в течение более или менее продолжительного периода времени, путешествие по долинам, пролегающим среди величественных гор, будет представлять несравненно более разнообразия и новости, чем прогулка в Швейцарию или Тироль, и поэтому такое путешествие, вероятно, будет представлять много соблазна людям богатым или ищущим сильных ощущений.
Для опытных же путешественников и для любителей спорта, в полном смысле этого, часто злоупотребляемого слова, та часть Кавказского кряжа, которая до сих пор еще совершенно не исследована, может показаться весьма интересною. Нам удалось увидать часть этой области, и мы охотно познакомились бы с нею еще более. По южную сторону кряжа, до реки Ингура, на востоке, лежит громадная прелестная полоса земли со своими глубокими долинами, могучими потоками и величественными лесами. В ее же пределах к северо-западу находится Кодор, а к востоку тот лес, изобилующий дичью, о котором с таким восторгом говорил Магомед в Урусбиеве. Насколько мне удалось узнать, местность эта совершенно безлюдна и уединение ее нарушается только немногими охотниками, проникающими сюда с севера за дичью. Путешественнику, намеревающемуся исследовать эту местность, вероятно, предстоит много трудностей и даже опасность от малярии; но чтобы посмотреть эти прелестные, непосещаемые долины и поохотиться за горной дичью, находящейся здесь в изобилии, надо несколько потрудиться и отчасти даже рискнуть. Я думал о том, что в наши дни, когда люди путешествуют так далеко, чтобы повидать местности, до сих пор еще не посещенные, и чтобы поохотиться в девственных лесах, следовало бы помнить, что долины восточной Абхазии до сих пор еще слишком мало известны и что обилие здесь лесной и горной дичи могло бы служить приманкою для охотника.
