Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Фишер А. Экскурсии по Западному Кавказу. Восхождение на Белалакая 11 авг. 1894 г.
Когда мы 1 авг. вынырнули из тени девственного леса Алибекской долины и величественная красота высокогорья предстала вдруг, как по магическому мановению, нашим удивленным взорам, то из всех красивых и внушительных горных вершин ни одна не завладела так всецело моим умом и сердцем, как вызывающая темная Белалакая. Находясь в изолированном положении по отношении к вершинам главной цепи (из коих многие выше ее), она по крутизне своей напоминает Маттергорн и, видимая из подошвы долины, является, по правде сказать, действительно гордой владычицей здешней группы гор. Из долины и из нашего лагеря у левой боковой морены Алибекского ледника видна, собственно, одна верхушка с такими крутыми стенами и ребрами, что они мало внушали доверия. Тем не менее с самого начала я считал Белалакая достойнейшей целью для восхождения во всей этой группе и твердо решил не покидать этой местности, не предприняв хотя бы одной попытки восхождения.
При безупречно хорошей погоде мы 10 авг. достигли Джесарского перевала, и экскурсия эта дала нам желанную возможность рекогносцировать эту гордую вершину; как при подъеме по Аманаузскому леднику (ледн. Белалакая), так и во время пребывания на перевале, Белалакая являлась все время выдающейся фигурой всего высокогорного пейзажа. Она действительно оправдывает свое название «крутая, полосатая стена», ибо кажущаяся отвесной с ледника черная западная стена своеобразно перерезается многими светлыми, параллельными кварцевыми полосами, из коих многие, значительной ширины, окаймляют всю вершину. Гора эта несколько продвинута к северу и соединяется с водоразделом высоким крутым скалистым гребнем; из резко обозначенной обледенелой впадины на этом гребне смело тянется к макушке ее юго-западный гребень. Эта впадина, если не с легкостью, была, однако, вполне достижима, но каков был гребень?
Глядя в подзорную трубу Яни, мы усматриваем, что многие «жандармы» в действительности очень большого калибра, но кажутся доступными; возможно также, что длинный снеговой кулуар, который обрезает самые большие башни, поведет к цели. К четырем часам дня мы вернулись на ровную площадку ледника и отсюда А. К. фон-Мекк с Яни направились к алибекскому лагерю, а Иосси и я стали искать удобное место для бивуака. Сперва мы хотели устроиться в правой морене Аманаузского ледника (ледн. Белалакая), но позднее я нашел два угла в скалах, у подножья горы. Звездная ночь была тиха и холодна.
Мы выступили с зарей и стали подниматься по лавинному снегу по крутым истресканным ледниковым массам и многим скалистым ребрам прямо вверх по стене, держа путь к вышеупомянутой впадине. У подножия длинного кулуара мы остановились на минутку и обсудили вопрос, не следует ли все-таки испробовать этот путь. Но путь этот нам мало понравился. Не то что потребовалось бы вырубить несколько сот ступеней казалось нам самым трудным, но кулуар не доходил до верхушки гребня, а кончался ниже его у крутой стены, и этому-то месту мы не доверяли: не найди мы там прохода, мы потеряли бы этот день, последний день, какой нам оставался для восхождения на Белалакая! Поэтому мы решили подняться к впадине, хотя теперь гребневые башни высматривали более грозными, чем вчера, при обзоре их издалека; была еще надежда, что на противоположной юго-восточной стороне найдется лучший путь. В 7 ч. утра мы стояли во впадине и жадно стали осматриваться кругом. Объявить ближайшие гребневые башни неприступными было делом одной минуты: они высятся так круто, что зритель тотчас же капитулирует. По ту сторону (с юго-востока) из обширных ледниковых масс поднимался фирновый склон, из которого выступала широким фронтом юго-восточная стена нашей горы. Она существенно отличается от сев.-зап. стороны, расчленена на целый ряд зубчатых, скалистых ребер, похожих на колоссальные стропила, которые видны нам были как театральные кулисы. По одному из этих ребер или по одному из бесснежных лотков между ребрами мы и надеялись подняться. Пока я занялся рисованием красивого Домбай-Ульгена, которого я не видел при более благоприятных обстоятельствах, Иосси пошел на рекогносцировку, пересек фирновый склон (к востоку) и через некоторое время неуверенно сообщил: «пожалуй, тут пройдем». Через скалистые ребра, а когда по ним бывало невозможно, что случалось нередко, по крутым, бесснежным кулуарам, мы в течение ближайших двух часов поднялись на добрый кусок выше, но при этом все дальше оттеснились к востоку от нашего гребня. Над нами высоко к небу громоздились разнообразной формы дикие зубцы; верхушки горы не было видно. И вот с правой стороны поднимаются башни, и, по-видимому, дальнейшее следование по «спирали» вокруг горы делается невозможным. Почти все упомянутые ребра упираются на одинаковой высоте в крутую стену. Мы находимся у основания этой стены и видим, что лишь 10-15 м трудной стены отделяют нас от более пологой крыши верхушки, и хотя мы во многих пунктах подходим совсем близко к ней, но абсолютное отсутствие захваток не дает нам возможности преодолеть последнюю пару метров. Несколько раз мы спускаемся вниз, один раз даже по канату на руках. Неохотно отказывается Иосси от последней из этих попыток у крутой от сырости почерневшей скалы; но, по моему настоянию, мы траверсируем еще одно скалистое ребро к востоку, последнее, как нам кажется, из доступных ребер, и после трудного лазания подходим еще раз к основанию отвесной ступени. Здесь она оказалась расчлененной, и выступающая из стены полка из светло-серой породы возбуждает доверие. Весь вопрос в ближайшей ступени, повыше — пройдем. Но как раз этот кусок при пробе оказывается трудным. Мы стоим на узком, наискось поднимающемся карнизике, а стена над нами нависла; совершенно невозможно без захваток вскарабкаться на следующую полку. Стоя на плечах Иосси, я ощупываю скалу рукой, чтобы найти опору, но напрасно! Затем мы меняемся ролями, но Иосси также безуспешно не находит ни одной захватки. Неужели надо возвращаться? Почти что так. Еще раз взор направлен к верху и встречает над нами камень, втиснутый в скалу. «Если б перебросить запасной канат?» Мы оба пробуем это сделать, и наконец моему спутнику удается зацепить камень канатом. «Выдержит ли камень нашу тяжесть?» Оба мы изо всех сил тянем за канат: камень остается неподвижным. Теперь я лезу еще раз на крепкие плечи Иосси (чтобы не раскачаться всею тяжестью как маятник), осторожно тяну за двойной канат и всползаю на ближайшую полку. Надо мною оказалось достаточное число захваток для рук и ног, но двигаюсь я медленно, ибо в этом месте каждую захватку надо сперва испытать, и многие куски скалы остаются у меня в руке. Но то, что выдерживало пробу, было достаточно, чтобы подвигаться безопасно, и с трудно описуемым чувством удовлетворения я достиг так долго оспариваемой высоты. Иосси последовал за мною с котомками и ледорубами, причем эти последние оказались здесь очень неудобными спутниками. Но победа не была еще одержана, ибо мы стояли только на сравнительно большой скалистой террасе у основания второй, снизу не видной ступени. Эта ступень, однако, была во многих местах изрезана, менее крута и представляла лишь обыкновенные трудности. Поднимаясь по причудливому камину, сзади одной башни чрезвычайно своеобразной формы, мы достигли средней ступени и по более или менее красивым, осыпью покрытым карнизам перешли на действительную вершинную крышу. Игра была выиграна, и пятичасовое возбуждающее карабканье утомило нас: к сожалению, мы не нашли здесь воды, чтобы утолить жажду. На слегка поднимающейся вершинной крыше кончились все трудности и в счастливом настроении мы устремились к макушке, которой достигли в 12 ч. 40 м. дня.
Небо было безоблачно, вид на окружающие горы восхитителен. От Аксаута и черных «aiguilles» на западе до белоснежных великанов центрального Кавказа на востоке — какая серия красивых и гордых вершин! Наиболее выдающимися пунктами этой удивительно разнообразной панорамы следует признать многовершинную группу Белалакая II, где высшую точку образует правильная фирновая пирамида, стоящая среди грозных, крутых черных игл и затем гордую фигуру двуглавого Домбай-Ульгена. Величавый Эльбрус, несмотря на большое отдаление, сохраняет свое место как абсолютный повелитель всего Кавказа. К северу взор проникает в зону первобытного леса у наших ног и далеко следит за серой лентой Теберды вплоть до далекой степи. Вторично и еще более, чем на Джаловчате, меня поразило разнообразное расчленение ближайших цепей, число и красота ледников зап. Кавказа. В отношении строения и числа вершин (скалистые вершины и снеговые пирамиды) местность эта живо напоминает западные Альпы, в особенности Дофинэ, но зап. Кавказ превосходит его богатством ледников и красотой, между тем как роскошь растительности и богатство лесов, заполняющих все северные и южные долины и подходящих вплоть к ледникам, превосходит все то, что можно видеть в Альпах.
Солнце жарко грело, и полтора часа пробыли мы на этом возвышенном пункте. Иосси - превосходный, очевидно, каменщик и с редким удовольствием занимается постройкой, в чем каменная пирамида громадных размеров на Белалакая может служить удостоверением.
Мы условились начать спуск по главному гребню до больших жандармов и далее исследовать состояние длинного снегового кулуара; если б кулуар оказался непроходимым, то мы хотели преодолеть отвесную ступень путем спуска на канате. Пришлось опять напрячь внимание и мускулы; нетрудное карабканье, доставившее нам много удовольствия, привело нас к впадине на гребне, откуда открылся вид на снеговой кулуар; мы увидели, что он вверху раздваивается; ближайшая ветвь лежала совсем близко от нас, но кончалась у крутых, обледенелых скал, с которыми мы не желали иметь никакого дела. Вид на другую ветвь был заслонен первой из больших башен на гребне. Обойдя эту башню с востока, мы достигли следующей впадины и убедились, что нижняя ветвь кулуара более доступна. Спуск с гребня к кулуару по головокружительным полкам, покрытым осыпью, принадлежит к самой тщательной «работе», какую нам пришлось сделать в этот день. Мы не дошли еще до кулуара, как вдруг под нами поднялись два тура и могучими прыжками с полки на полку достигли зубчатого гребня: они знали Белалакая лучше, чем мы! Раз достигнув кулуара, игра была выиграна; вскоре мы попали на глубокий слой снега, который был достаточно мягок, чтобы позволить довольно быстрое передвижение и без надобности вырубать много ступеней. Но кулуар этот в высшей степени опасен вследствие падающих камней, и я не желал бы больше никогда проходить его в послеобеденное время. Боязнь перед падающими камнями подгоняла нас, и последний кусок мы скатились и без какого-либо происшествия достигли около пяти часов ледника. Вдруг раздался резкий свисток, затем второй! В этот раз это были, однако, не туры, а Яни Безуртанов давал о себе знать; наискось поднимаясь по леднику, он поспешно направлялся к боковой морене, хотя был тяжело нагружен. Г. фон-Мекк видел, что мы достигли вершины на пару часов позже, чем мы все накануне предполагали, и т. к. он не без основания опасался, что на спуск уйдет весь день и нам, пожалуй, придется бивуакировать вторую ночь под открытым небом, то послал услужливого Яни с любезным письмом и запасом всяких других хороших вещей, которые подкрепляют утомленного путника. Мы отказались от мысли провести здесь вторую ночь и тронулись после часового отдыха. Для спуска к лагерю Яни повел нас по «менее опасному пути», который оказался, однако, более длинным, чем мой путь, и ночь застигла нас на террасе на правом берегу Алибекского ледника. Не скоро позабудут Иосси и я, как оттуда мы спускались по скалистым уступам, по ручейковым промоинам, по кустарникам и по осыпям, следуя за ингушем, у которого, казалось, были стальные ноги и рысьи глаза. При свете фонаря мы пересекли Алибекский ледник, как гимнасты упражнялись в последний раз попрыгиванием по убийственной и для ног, и для сапог боковой морене и достигли, наконец, без особого членовредительства нашего лагеря. Г. фон-Мекк не менее нас самих порадовался нашему успеху. Это был «а wеll spent day» и лучшее мое восхождение на Кавказе, и чудный день весело закончился у лагерного костра.
Восхождение на гору Нахар
Поднимаясь из Клычской долины, наш караван достиг 20 августа Нахарского перевала. Этот перевал, хотя метров на 50 выше Клухорского, значительно уступает последнему в красоте и величии. Только к О. и ОNО над ним доминируют высокие вершины. С перевала среди зубчатых горных фигур мы, казалось, признали двуглавую крутую вершину из красного гранита, отдаленную, по-видимому, от перевала не более как на 2 километра и помеченную на 5-тиверстной карте под именем г. Нахар, как самая высокая точка этой группы. Погода была безукоризненна, и т. к. мы рано пришли на перевал, то я решился попробовать восхождение на эту гору; Иосси пошел со мною. Мы тронулись в путь в 11 ч. 30 м. утра, и, пока г. фон-Мекк с кавказцами оставался еще на перевале, мы пересекли к востоку фирновый ледник и подошли к следующему, с севера тянущемуся скалистому гребню. Мы уже поднялись метров на 200, но увидели, что от основания нашей горы нас отделяет (невидимый с перевала) довольно большой ледник. Это — наиболее значительный из всех ледников, спускающихся к северу с главного хребта и заполняет боковую долину Нахарской долины. Обернувшись к Нахарскому перевалу, мы увидели, что наш караван тронулся в путь и спускался в долину по большому снеговому склону.
Мы слезли с скалистого гребня на довольно ровный ледник и перешли через него как можно скорее (в 20 м), ибо он весь был усеян большими камнями, которые падают с юга по очень крутому ледяному камнестоку. Чтобы выйти из области наибольшей опасности от падающих камней, мы должны были загнуть влево (к сев.) и потеряли почти целиком всю приобретенную высоту. На правом берегу ледника мы стали подниматься по крутым скалам, осыпям и травянистым карнизам и обошли основание горы к северо-востоку. На этой стороне ближайшие склоны были менее круты и снег продолжался довольно далеко в высоту. Снег был хорош, и мы быстро подвигались вперед, тем более, что многие ребра или, вернее сказать, острова в фирне оказались легко проходимыми. Наша гора расчленилась; то, что мы видели с перевала, представляет собою лишь две скалистые вершины западного контрофорса, отделенные от главной вершины вышеупомянутым ледяным камнестоком. Значительно выше этих башен поднимается к юго-востоку чудная скалистая игла, довольно-таки крутая, но скалы, по-видимому, тверды и карабканье будет недолгое! Наша игла одета на юге снеговым чепчиком; это и должна быть вершина Нахара! После краткого отдыха мы вступили на фирновый склон, который тянется до основания вершинной башни. Склон этот очень скоро стал значительно крутым, снег перешел в лед, и нам пришлось вырубить до ста ступеней. Налево от нас (к востоку) тянулся громадный снеговой карниз, заходя далеко за край, и он принудил нас завернуть к западу. Вершинная пирамида, метров сто высотой, сдержала то, что обещала издали: тут были и лестницы, и камины, и много хороших захваток, так что, не связываясь даже канатом, мы быстро поднимались вверх. Многочисленные следы доказывали, что эта гора является любимым местопребыванием туров. В 3 ч. 10 м. мы стояли на верху иглы. Но... таков уж Кавказ: то, что мы принимали за снеговую шапку Нахара, оказалось самостоятельной вершиной, которая была выше нашей скалистой иглы на 10-20 м и резко отделялась брешью глубиною около 30 м. Легко себе представить наше настроение! Сегодня мы здесь, но, может быть, никогда больше не вернемся, и было слишком поздно, чтобы по другому пути сделать попытку восхождения на высшую точку. Все зависело от того, насколько возможен быстрый спуск в брешь. «Если нужно, так спустимся по канату». Но этого маневра не потребовалось; немного оказалось захваток на крутых лещадях и короткий кусок был страшно «экспонирован». Скалы были, однако, надежны и четверть часа возбужденного карабканья привело нас к узкой обледенелой впадине. В юго-западном направлении мы вырубили с дюжину ступеней наискось по крутому ледяному склону главной вершины; затем пошли легкие скалы, и в 3 ч. 50 м. мы стояли на высшем пункте и в этот раз действительно на доминирующей точке. Эта вершина представляет собой гребешок в 40-50 м длины, направленный с запада на восток и сложенный из больших светло-серых кусков гранита, выступающих из-под снега северного склона. С южной стороны гора обрывается ужаснейшей по крутизне стеной без снега и с выветренными башнями; у подножья этой стены мы видим два больших безыменных ледника, текущих на восток. К северу мы различаем несколько зеленоватых озерков. Общий вид - один из самых красивых и величественных, какие мне приходилось вообще видеть в горах. К востоку, ближе чем когда-либо, кристаллически чистый Эльбрус и снегообильные великаны центрального Кавказа и Сванетии; к западу еще завлекательнее вид на Абхазские Альпы, вблизи Клухорская группа, далее Буульген, Домбай и Белалакая, все вершины вплоть до Аксаута, и на далеком западе еще одна не виданная нами пирамидальная черная фигура импонирующей высоты; хребет за хребтом и гребень за гребнем тянулись от нас во все стороны, и особенно бросался в глаза контраст между востоком и западом: там — спокойные формы белых гор, обильно покрытых снегом, здесь — преимущественно скалистые, черные зубья, как в Дофинэ, на все в гораздо большем масштабе. На юге видны синие параллельные заросшие лесом цепи Абхазии, в коих некоторые макушки покрыты снегом. Особенно интересное зрелище мы имели к северо-востоку, где в нескольких километрах от нас стоит гора, вершина которой немного выше Нахара; обращенная к нам ю.-з. сторона — крутая, бесснежная, выветрившаяся стена и вся гора представляется нам темным, трудно доступным каменным колоссом. Как мы потом узнали, местные жители называют эту гору Чыдаголу-минген.
Мы покинули вершину в 4 ч. 30 м. Спуск совершился тем же, уже описанным путем вплоть до большого ледника. По этому последнему мы спустились к северу, в боковую долину Махара и надеялись еще засветло найти наших спутников. Однако ледниковый язык припас нам такие трудности, о существовании коих мы и не подозревали; он обрывается круто, растрескавшимися массами и кончается трудно проходимой, узкою щелью. Не без большого труда мы форсировали себе путь на травянистые скаты, и сумерки уже начались, когда мы вступили в долину Махара. К счастью, г-н фон-Мекк с разумной предосторожностью поставил Нанну настороже, а то вряд ли мы нашли бы тропу, которая на 5-тиверстной карте нанесена неправильно. При фантастическом лунном освещении мы пошли вниз по беспримерно каменистой долине и, наконец, поздно вечером пришли на привлекательный оазис. Г. фон-Мекк любезно встретил нас, и мы все вместе провели в романтичной каменистой пустыне вечер, который надолго останется мне памятным.
Траверсирование Эльбруса с севера на юг, 25-26 августа 1904
Утром 22 авг. наше общество разделилось в Учкулане. Г. фон-Мекк с двумя татарами поехал в Кисловодск, а Иосси, Яни, Ахья и я должны были с провожатым Иза Эркеновым из Учкулана перевалить через перевалы к северу от Эльбруса и пройти в Урусбиево в Баксанской долине. При благоприятных обстоятельствах я хотел c Иосси и Яни попробовать траверсировать Эльбрус и, если все обойдется благополучно, то через 6-7 дней весь наш караван должен был сойтись в Урусбиеве или у Терскольского коша.
Многие мелкие препятствия затянули наш выход из Учкулана, и лишь в 11ч. утра мы тронулись в путь. К сожалению, мы не могли раздобыть верховых лошадей в Учкулане, надеялись получить таковых в Хурзуке, но и там потерпели неудачу. И небо стало менее благосклонным, становилось все темнее, и не отошли мы и четверти часа от Хурзука, как пошел дождь и весь ландшафт затянуло туманом. Покинув долину Уллукама, мы вступили в долину Уллухурзук и в 6 ч. пришли к месту слияния ручьев Битюк и Кукуртлю, образующих речку Уллухурзук. Погода была безнадежна, и так как мы находились на границе лесов, то решили остановиться. Палатку мы поставили на холме близ устья бокового ущелья. Всю ночь лил проливной дождь. На следующий день дождь не переставал, стало холодно, в высокогорье выпал снег, и наши шансы на Эльбрус ухудшались с каждым часом. Мы остались, конечно, на месте и решили обождать лучшей погоды. Поздно вечером тучи вокруг нас пришли в движение; они cтали подниматься; дождь перестал, к северу и к югу стало светлее и, когда над нами появились тучи, освещенные луной, и пара звезд заблиcтала на небосклоне, тогда и на душе затеплилась надежда. Всем стало веселее, и, хотя на дворе стало очень холодно, мы все долго еще сидели у костра и ждали появления Эльбруса. Он, однако, не показался нам, но зато мы чувствовали его близость. Когда же мы наконец расстались, то совсем иначе, чем накануне звучал возглас наших людей «Минги-тау»!
Задолго до восхода солнца мы живее, чем накануне вышли из палатки, и удивленным взорам нашим предстала иная природа. Правда, с силою шумели вздувшияся речки, холмы курились, но все черные тучи исчезли и чистейшая синева небосклона широкой полусферой покрывала горные вершины, долы и ущелья. Прямо против нас возвышается теперь великан Эльбрус, во всей своей красе. Не беда, что ближайшие зеленые высоты посажены прямо против него; они служат ему лишь подмостками, и действительная величина его лишь выигрывает от этого. И вправо, и влево блестят белоснежные массы над темно-зеленым краем предгорий, и над главами этих последних высоко тянется к синему миру покрытая свежим снегом макушка. К востоку она — чудная пирамида, к западу надстройка представляется в виде купола. Между крайними сторонами расположено спереди предгорье и закрывает как основание горы, так и среднюю его часть, но то, что мы видим, действует на нас с победоносной силой и фантазия восполняет то, чего глаза не видят. Здесь нет ничего странного в строении горы как во многих «Аiguille», «Ноrner» и «Zinnen», из коих дюжины совсем пропадают в ландшафте, когда их обозревать на некотором расстоянии. Характер Эльбруса — это красота и величие, которые действуют тем сильнее, что проявляются в полном спокойствии. «Минги-тау!» вырвался радостный возглас из уст всех присутствовавших. Правда, я имел уже раз случай восторгаться чудной горой, приближаясь к ней с запада, когда она с каждым днем пути становилась все могучее; и очень живо вспомнилась мне картина, которая запечатлелась в памяти, когда пятнадцать лет тому назад, с другими спутниками, идя с востока, я с противоположной стороны Баксанской долины в первый раз увидел короля кавказских гор в ослепительном солнечном освещении. Но сегодняшнее впечатление было несравненно сильнее; светлое видение после хаоса и мрака предыдущих дней делается одним из счастливейших, может быть, событий, какие мне пришлось пережить в горах. Вместе с тем мысль, что в этот раз предстояло не только наслаждаться видом, но и совершить восхождение, и надежда, что уже после завтра я буду стоять на такой высоте и ощущать удивительные откровения — немало содействовали подъему духа и напрягали все силы. И все-таки я имел определенное ощущение, что в это утро Эльбрус дал мне все, что он мог дать самого лучшего.
В 9 ч. утра мы были на ходу. Поднимаясь довольно круто по вышеупомянутому ущелью в восточном направлении, мы достигли большого полого, высокогорного плато, и по нему шел наш путь в течение многих часов. Подальше ландшафт стал разнообразнее, и плато поднималось и опускалось своеобразным волнистым образом; сперва в одиночку, потом группами придвигались холмы из лавы, и на север и восток поднимались целые гребни, склоны которых выглядели, точно они сложены из шлаков. Несколько раз, когда мы спускались в котловину, Эльбрус скрывался и, можно сказать, пропадал весь свет, и лишь кусок вулканического ландшафта окружал нас; потом путь шел кверху, и с новым восторгом мы приветствовали белоснежного великана. Долго он оставался одним и тем же, но потом начал играть с нами в удивительную игру: вместо того чтобы вырастать, как мы этого ожидали, он становился все меньше; большой купол отступил назад и угрожал совсем пропасть.
В 5 ч. все мы стояли на перевале Бурунташ (3071 м), каменистой площадке, которая к востоку спускается в долину Малки. С Эльбруса спускаются к северу почти параллельно несколько ледников; между ближайшими двумя, Уллу-чираном и Кара-джюль, лежит широкий травой поросший моренный вал, и здесь мы нашли удобное место для палатки. Чудесный был вечер; при закате весь западный небосклон загорелся огнем, и величавая белая фигура Эльбруса покрылась розоватыми полутонами.
Никогда я не ощущал сильнее, как в такие моменты, магическое влияние высоких гор и проникался культом древних к горной природе. Вечерняя заря погасла, и поразительно быстро вырастала из темных ущелий ночь и окутала горы. Теперь Эльбрус был похож на холодный, бледный призрак, а спустя несколько часов серебристый свет луны придал ему новый блеск и оживил его.
Долго никто не думал о сне, и, когда погас костер, мы оставались еще некоторое время, спасаясь под бурками от холода, и обсуждали план завтрашнего путешествия. Раньше я думал выступить с Бурунташа в полночь и в одни сутки перейти через Эльбрус. Но когда мы увидели его покрытым пеленою свежего снега, то пропала у нас всякая охота к такому предприятию, а также ночевка где-нибудь на горе на высоте, например, Монблана, несмотря на всю прелесть лунного освещения, мало улыбалась нам. Эльбрус при хороших условиях чрезвычайно холодная гора, а при свежевыпавшем снеге... Поэтому мы решили на следующий день выступит в полдень, идти медленно, но безостановочно всю следующую ночь и к утру быть на вершине. Яни хотел идти с нами, и лучшего товарища мы и желать не могли, но сандалии его! Как мог он при суровом морозе на этой безжалостной горе предохранить свои ноги от отмораживания? Несмотря на наши указания, он и теперь еще упрямо настаивал на своем решении, что очень нас озабочивало. «Ну, пожалуй, за ночь поумнеет». «Будем надеяться».
Надежда эта блестяще исполнилась; на следующее утро Бурунташ отвердел от мороза; вода покрылась льдом, осыпи и травянистые склоны — толстым слоем инея.
— Здравствуй, Яни!
— Эльбрус не хорош, — ответил он и показал на свои ноги.
— Яни-Урусбиево?— Этот вопрос оказался счастливо разрешенным.
А нам казался Эльбрус «хорошим», как чудно он высился к голубому небу! В 11 ч. утра мы расстались: «До свидания в Терсколском коше». Иосси и я повернулись лицом к Минги-тау; долго еще стояли наши три кавказца, кланяясь и повторяя: «Терскол, Терскол».
Мы сперва поднялись по вышеупомянутому моренному валу и потом через ледник Кара-джюль достигли в три часа первого плато, т.е. края того фирнового плаща, который покрывает всю гору. Здесь, на высоте приблизительно 3600 метров, мы встретили свежий снег, от которого мы не могли отделаться в течение последующих двадцати часов. Северная сторона Эльбруса значительно круче и встречается большее число трещин, чем на часто описанных южных и юго-восточных склонах, по которым поднимались прежние восходители. Налево от нас, наискось и в высоту (к юго-востоку) мы увидели черный скалистый остров на белом поле; к нему мы направили наши шаги и достигли его после трудной работы в 8 ч. вечера, значительно позже, чем мы надеялись. Остров оказался сложенным из больших кусков лавы причудливой формы. Здесь мы хотели отдохнуть и сварить чаю; однако холод (13°) помешал этому; пока мы по снегу прыгали на этом месте, талый снег дал нам немного воды. В половине десятого мы покинули скалы и опять повернули к юго-западу. Была чудная лунная ночь, и безграничные фирновые поля сверкали серебристым светом; таинственно лежала далеко в глубине серая степь. Много часов мы трудились, проходя по колено в свежем снеге; местами он был свален ветром в гряды, и два-три шага мы шли по твердой корке, но потом пуще прежнего стали проваливаться. Много часов оставался Эльбрус без изменения: два громадных купола, которые не хотели приблизиться. И много часов мы боролись, в особенности после полночи, с увеличивающимся морозом, который становился опасным для наших ног. Понятно, что мы не смели присесть, не смели отдохнуть.
В три часа утра мы стояли на Седле, этом большом снеговом коридоре, на высоте около 5270 м, который разделяет обе вершины. Время позволило бы нам достичь высшей точки еще до восхода; но мы были в изнеможении и боялись на вершине попасть в ветер, что при температуре в —18° было бы невыносимо. Вплотную у основания западной вершины из-под снега выступала скала; здесь мы стояли и прыгали, дожидаясь утреннего солнца.
Наконец оно появилось во всей своей красе, но как холоден был его первый поцелуй! И не скоро мы почувствовали тепло; к счастью, погода стояла безветренная. К шести часам мы думали, что набрали достаточно сил для последнего великого напряжения, и тихо и с трудом начали подъем, отчасти по камням, но больше по глубокому мучнистому снегу. Через час с четвертью мы достигли края вершинной площадки. Здесь впервые за все время восхождения мы напали на твердый снег и за несколько минут до восьми часов утра стали, наконец, на высшую точку (5629 м), находящуюся на лежащем метрах в 200 к западу снеговом бастионе, который, несмотря на свою сравнительно скромную высоту, все-таки доминирует над снеговым полем вершины. И здесь ветра не было, и так как температура поднялась до — 8° и позднее стала еще на два градуса теплее, то пребывание на вершине оказалось столь приятным, как нигде до того на горе. Теперь только я оживился и раскрыл глаза и ум на самое величественное зрелище природы, какое мне когда-либо пришлось пережить. Я не хочу здесь давать какого-либо описания или перечисления и ограничусь одним только замечанием, что Эльбрус, благодаря своей высоте и положению, является идеальным наблюдательным пунктом, и зритель обнимает такой мир, который в подробностях удивительной красоты, а в общем столь велик, что надо бороться с этим зрелищем, чтобы обнять его хотя бы в выдающихся чертах. Самым выдающимся местом панорамы, однако, всякий, кто стоял на вершине признает фронт великанов центрального Кавказа.
Более двух часов пробыли мы на вершине и в 11 ч. у. начали от седловины спуск на юг. Здесь снег был лучше, не такой глубокий и размокший равномерно и позволял быстрое продвигание вперед. Постоянно перед нами стояла великая цепь центрального Кавказа, удивительно было, как ближайшие горы по ту сторону Баксана вырастали по мере того, как мы спускались ниже. Вместо того чтоб спуститься к юго-востоку, к Терскольскому леднику (любимейший путь) мы прошли прямо на юг и в сумерки достигли лесистого дна верхней Баксанской долины, близ Азаузского ледника и встретили радушный прием у ветеринарных стражников.
По пути в Урусбиево, среди леса мы повстречали наших кавказцев, которые по какому-то странному пути от Бурунташа прошли сюда. От г. фон-Мекка они не имели вестей, но в Урусбиеве нас ждал посланный с известием, что он принужден отказаться от продолжения путешествия и вернуться как можно скорее в Москву.
К сожалению, это было так, и не без грусти я несколько дней спустя распрощался в Кисловодске с уважаемым начальником нашей экспедиции.
Группа Кистинки
В 11 ч. утра 3 сент. 1904 г. я покинул Гвилеты в долине Терека в сопровождении Яни Безуртанова и одного носильщика и направил свои шаги в долину р. Кистинки, посетить которую мне посоветовал г. фон-Мекк. Около одного часа времени путь идет по каменистой почве, довольно круто вверх, по правому берегу р. Кистинки; потом характер ландшафта сразу меняется: тропа идет через лес и красивый кустарник, желтая и красная окраска которого указывала уже на приближение осени. Сильный горный ручей проложил себе ложе среди груды гранитных кусков, через романтичные ущелья и образует несколько красивых водопадов. Повыше долина расширяется и образует широкие зеленые пастбища, тропа следует по северо-восточной стороне, а напротив открывается вид на крутое боковое ущелье, по которому красиво ниспадает водопад Куру-хур-ал.
Долина Кистинки может быть названа «террасовой» долиной раr ехсеllenсе, образуя от впадения своего в Терекскую долину до ледника Кибиша несколько ступеней, между которыми лежат горизонтальные площадки, очень похожие на дно озер. Восточные склоны со дна долины довольно голы и безлесны, а западная сторона высоко заросла лесом. Во всей долине нет ни одного аула, но мы встретили несколько пастушеских кошей, из коих с полдюжины стоят вместе; они были пусты, но свора больших, грязно-желтых собак являлась как при подъеме, так и на обратном пути довольно недружелюбным сообществом.
При дальнейшем следовании долина на некотором расстоянии становится более узкой. Высокие горные валы восточной стороны почти вертикально ниспадают к подошве долины, и отдельные вершины и висячие ледники долго остаются невидимыми. На западной стороне горные массы не спускаются так низко, и поэтому между их основанием и подошвой долины остается место для крутых осыпей; нигде: ни в Альпах, ни на Кавказе - я не видел такой серии выветренных обломков, как здесь. Осыпи эти особенно утомительны и ужасны при подъеме, тогда как при спуске по многим из них можно скатываться, как по снеговому полю, ибо они состоят из мелких камней. Многие Кистинские вершины, например, Куру-тау, принадлежат к наиболее ломаным и выветренным, какие мне за всю жизнь приходилось видеть, а морены у ледника Кибиша надо видеть и по ним походить, чтобы составить себе понятие о них, ибо описать их невозможно.
Мои спутники потеряли много времени при подъеме по долине, ибо повстречали многих друзей и товарищей, которые, не имея другой работы, пошли с нами, не столько чтобы помогать нести поклажу, как для того, чтобы поболтать и с нами покушать. Этим последним они занялись с таким рвением и успехом, что от купленного по дороге барашка осталось очень мало для следующих дней. Ночь наступила раньше, чем мы достигли намеченной мною цели, т.е. пункта 2791 м по карте Мерцбахера. Шино-шау — главная вершина этой долины, подобно тому, как например, Донгуз-орун — главнейшая вершина Баксанской долины; но т. к. Куру-тау был ближе, то я решил сперва попробовать восхождение на него, хотя мы в тот вечер почти его не видели и были совершенно в неизвестности относительно линии восхождения на него.
Рано утром 4 сентября Яни и я выступили и через 1,5 часа достигли вышеупомянутой террасы (2791 м.) у подножья склонов, падающих с длинного хребта, соединяющего Шино и Куру. Эта терраса может служить превосходным местом для лагеря, откуда легко совершать все главнейшие экскурсии; к сожалению, здесь нет больше топлива. Здесь мы увидели всю громадную массу Куру-тау: черный, выветренный скалистый колосс, с многочисленными «жандармами» и недоступно крутыми стенами на восточной стороне; высшая точка оставалась невидимой. Юго-восточные же склоны кажутся гораздо менее страшными, и что мы там увидели, представлялось не особенно трудным, но утомительным. Так оно и оказалось в действительности, и утомительным в высокой степени. Наибольшая трудность представилась при самом начале, это переход через речку Кистинку на левый берег. В последующие два часа мы шли по крутым травянистым и моренным склонам и дальнейшие два часа — по осыпям, затем по скалам на своего рода площадку (вправо от Малаго-Куру), где мы вышли на маленький, засыпанный осколками ледничок. Наконец, последовало долгое карабканье по крутым и невероятно хрупким скалам (хотя нигде не особенно трудное) к самой вершине.
Вершинный гребень тянется с юго-запада на северо-восток; он очень длинен и довольно узок и имеет четыре вершины: три довольно близко друг от друга в юго-западном конце и одну дальше в противоположном конце; третья (с запада) самая высокая. С востока и юго-востока гора черная, с севера же и северо-запада, она, подобно вершине Есгins (в Дофинэ), имеет ледяной панцирь от основания до вершины и должна представлять с этой стороны величавый вид. При светлой погоде вид с вершины Куру должен быть грандиозным, как на группу Казбека, так и на Кистинские горы. Нам же Куру приготовил сюрприз: несколько минут после нашего прибытия разразилась гроза: град, метель, туман. Яни перелез на следующую (к западу) вершину, чтобы там также построить пирамиду; метель и туман скоро скрыли его от меня. Через некоторое время я решил, что мы достаточно насладились всеми прелестями Куру-тау, и потому стал громко звать моего спутника. Но это было совершенно напрасно! Тогда я сам перелез на следующую вершину, но... как описать мой ужас, Яни пропал... И не было ответа на мой зов! Последующие полчаса принадлежат к самым памятным моей жизни; никогда я не чувствовал себя столь несчастным. Потом вдруг он вынырнул, как призрак, из тумана, с невинной улыбкой на губах, как всегда; за это время он лазил еще на последнюю и на глаз низшую вершину, чтобы и там построить пирамиду! Для меня это был очень интересный психологический момент; не могу сказать, какое чувство преобладало: задушить ли его или заключить в объятия! Но я не сделал ни того, ни другого, а остался спокойным; искренно, однако, был рад, что Куру-тау не имеет еще вершин в этом направлении.
Схематическая карта долины р.Кистинки
Спуск пошел у нас очень быстро; по многим осыпям мы скатились. Дождь лил ручьями, и добрых полчаса мы употребили на то, чтобы таскать большие камни и побросать их в разлившуюся Кистинку, чтобы устроить нечто в роде «моста». Вся долина была заполнена густым туманом, и темная ночь спустилась на землю задолго до того, как мы услыхали голос нашего носильщика из лагеря.
Следующий день была чудесная погода, но нам хватило работы на весь день, чтобы перенести палатку, все наши пожитки и запас топлива на упомянутую уже террасу (2791м).
Ранним утром 6 сентября мы вышли на более интересную работу и хотели рекогносцировать Шан-тау и попытаться взойти на него, если найдем хороший путь на него. Такового прямого пути с запада мы не нашли и потому продолжали свой путь к леднику Кибиша. Верхняя терраса долины Кистинки самая крутая и высокая; ручей бурлит по щели с отвесными стенками и образует целый ряд водопадов. Тропа здесь исчезла, но возможно следовать по обоим берегам речки. Мы следовали по правому берегу и пришли на большое плато или, вернее сказать, моренную хаотическую площадку, которая во многих отношениях представляет интерес. Речка здесь делится на множество рукавов, образуя острова и полуострова, глубокие рвы и ущелья — результат эрозии речки, которая промыла толстый слой отложений, и во многих местах здесь не легко пройти.
Конечный язык ледника Кибиша значительно длиннее, чем это показано на карте Мерцбахера; карта показывает лишь видимый конец льда, но не длинный, засыпанный щебнем язык ледника.
Здесь образуется небольшое моренное озерко, и несомненно, что в разные времена многие из впадин были заполнены водой. Видимая часть ледника Кибиша — не только самый большой, но и самый красивый ледяной поток всей группы; он поднимается постепенно, без значительных трещин и очень скоро уширяется, образуя большой бассейн. Венок из красивых вершин стоит полукругом в верхнем крае; вершины эти по сравнению с большим протяжением ледника кажутся малы, и я невольно подумал: как жаль, что Шино-шау не здесь стоит! Перед нами (S.S.O.) возвышался скромных размеров Брейтгорн, т.е. длинный гребешок, покрытый фирном и льдом; высшая его точка лежит на западном конце. С верхней площадки ледника мы стали подниматься по прямой линии и после некоторого маневрирования среди скрытых трещин и рубки некоторых ступеней на ледяном скате мы в 11 ч. 30 м. достигли вершины. Здесь мы нашли каменную пирамиду, но без записки; вероятно, она была сложена русскими топографами.
Погода была безукоризненная, и в первый раз я имел вид на вершину (но не на нижние части) Шан-тау. Но завлекательного пути я и теперь не мог открыть, и я полагаю, что восхождение на Шан из долины Кистинки потребует много времени и будет очень сложное. Тем не менее я не отказывался от намерения совершить попытку, но сперва решил нанести визит Шино-тау. К западу вершина, на которой мы стояли (3668 м), круто спадает разрушенными скалами к самой глубокой седловине во всей цепи; седловину эту следовало бы назвать перевалом Кибиша; он представляет легкий и прямой переход с севера на юг. На южной стороне мало снега, и спуск очевидно легкий. Мы спустились на эту седловину, пересекли ледник Кибиша к западу и подошли к основанию высшей вершины в этом бассейне, своего рода игле, с отметкою 3713 м, которую, я полагаю, следует называть Кибиша-тау. Короткое, но интересное карабканье привело нас на вершину. Здесь не оказалось пирамиды, и Яни приступил к работе с таким энтузиазмом, как будто мы стояли в первый раз на одном из великанов центрального Кавказа. Из панорамы на юг больше всего привлекает внимание зубчатый гребень Чаухи-тау I. Спуск к северу был совсем легкий, от языка ледника мы последовали тем же путем, как утром.
В 6 ч. утра 17-го сент. мы находились на пути к Шино-шау. Некоторое время мы шли по тому же направлению, как к Куру-тау, потом загнули влево (к юго-западу) и, переходя по травянистым и моренным склонам, подошли к подножью ледника Шино. От Шино к Куру тянется высокий и сильно обледенелый хребет, и когда мы были на последнем, то я видел, что, раз став на этот хребет — восхождение на Шино уже не представит трудностей. Но прежде всего надо было попасть на этот обледенелый и крутой хребет. Наиболее естественным путем на первый взгляд являлся крутой кулуар, который от самой глубокой впадины хребта, к югу от нескольких острых башенок, тянется вниз, и т.к. скалистые ребра вправо от него казались на добрый кусок кверху довольно доступными, то не пришлось бы тратить времени на вырубание ступеней. Но осыпи у подножья кулуара и отчасти в нем самом возбуждали мало доверия и казались более утомительными, чем любое место во всей долине. Поэтому я предложил подняться от ледника прямо по скалам и ледяным склонам к одному пункту северного гребня, который был выше, чем впадина у вершины кулуара; Яни на это соглашался, после того как посмотрел это место через свой телескоп. Теперь же, когда мы подходили к леднику, то с каждой минутой мой спутник становился все более задумчивым; путь этот не понравился ему, и он категорически заявил: «Не хорошо, не хорошо!». За последние недели Яни выучился настолько немецкому языку, насколько это нужно, чтобы объясняться в горах, и я по опыту убедился, что почти все можно объяснить двумя выражениями: хорошо и нехорошо. Яни, значит, держался того взгляда, что кулуар должен быть «хорош», и фактически свернул к нему, оглядываясь от времени до времени и приглашая меня следовать за ним. Я не чувствовал ни малейшей склонности к этому и продолжал свой путь по леднику и думал, что мой спутник (или, вернее человек, который только что был моим спутником) вернется ко мне. Но он не вернулся, и потому Шино-тау (или, вернее, северный его гребень) был достигнут двумя «партиями» по двум различным путям. В 7 ч. 40 м. я перешел через подгорную трещину (бергшрунд), и следующая часть пути оказалась такой, какой я ее себе представлял: разрушенное скалистое ребро с острыми кантами, красивыми каминами и прочим, в общем очень круто, и во многих местах, где камни были навалены в беспорядочную кучу, настолько нехорошо, что о спуске по этим камням надо было подумать; но для подъема — ни одного особенно трудного места. Во многих затененных нишах лежали целые кучки града, который выпал в тот день, когда мы) были на Куру, и свалился маленькими лавинами. В скалах я везде видел горный хрусталь, многие кристаллы значительной величины; в течение следующих двух часов я мог бы набрать их больше, чем за все экскурсии от Теберды до Терека. В течение одного часа я подвигался гораздо быстрее, чем Яни, который мучился над осыпями в кулуаре, и расстояние между нами позволило еще обменяться несколькими словами: «хорошо», «нехорошо». Потом мы потеряли друг друга из виду и расстояние настолько увеличилось, что голоса не долетали. Как только строение склонов надо мной позволило это, я траверсировал наискось кверху (к северу) и видел, как Яни карабкался на последние скалы под впадиной. «Хорошо, хорошо!» Я стоял значительно выше его; но я знал очень хорошо, что как только он попадет на легкий снеговой гребень, то с невероятной быстротой станет подниматься, и так как в этом случае не хотел быть побежденным, то не должен был терять ни минуты. Скалистые ребра становились более редкими, потом они совсем исчезли, и пока я рубил ступени в крутом ледяном склоне, Яни уже поднялся на гребень и шел с такой легкостью и непринужденностью, с какой я не видел никогда ни одного горовосходителя, который только что преодолел такой кулуар! Тем не менее я выиграл бег на несколько секунд, и только что успел набить трубку табаком, как Яни был уже тут. Было 10 ч. утра. Среди ближайших скал на гребне мы провели очень счастливый час времени.
Небо было безукоризненно чисто, и я подумал, что вряд ли представится более удобное место, откуда был бы лучший вид на всю группу Казбека, чем отсюда, от глубокой тени Терекской долины до блестящих фирновых макушек, и потому я снял фотографию.
Последующее восхождение вдоль длинного гребня было легко и доставило нам одно удовольствие. Хребет этот широк; встречается то снег, то удобные скалы; сотни на две метров подъем незначительный; направление прямо к югу; потом гребень делает изгиб и становится более крутым и кончается идеальной снеговой пирамидой, которую мы достигли немного раньше 12 ч. Высшую точку мы могли только тронуть ледорубом, ибо она образуется громадным снеговым карнизом, нависшим над долиной Кистинки. На крепком утесе в нескольких метрах к западу от вершины мы расположились удобно для отдыха, и здесь Яни сложил одну из своих величайших пирамид; т. к. он пренебрег многочисленными небольшими камнями ближайших окрестностей, то притащил издалека несколько громадных плит. «Пусть видят знак с почтовой станции», — сказал он. Понемногу исчезли в тумане все вершины к западу; макушки Казбека также скрываются до высоты 4000 метров, и длинные ледяные потоки, казалось, выходили прямо из туч; это была очень оригинальная картина. Верхняя долина Терека находилась в полосе солнечного освещения, и к востоку небо было чисто.
Группа Кистинских гор вряд ли видна лучше с другого места, чем с вершины Шино. Вся цепь на восточном берегу речки импонирует своей массой; но масса эта представляется неуклюжей, в виде торса без головы и без членов, т.е. нет красивых вершин, которые поднимались бы над хребтом. Один только массив Шан-тау кульминирует двумя снегом покрытыми макушками; но и эти кажутся слишком малыми для такого пьедестала. Он несет на этой стороне несколько невероятно крутых висячих ледников; один из них помечен на карте, хотя в уменьшенном виде; другие, лежащие более к северу, не помечены.
Мы покинули вершину в 2 ч. дня и пошли сперва по юго-восточному гребню (легкие скалы), потом по осыпям и спустились к маленькому леднику. Отсюда можно было свернуть налево (к востоку) и спуститься по довольно прямому пути вниз; но т. к. ледник (он на карте Мерцбахера не нанесен) сильно трещиноват, то Яни не хотел следовать за мной, и в этот раз я уступил. Тогда мы пошли на юг и по длинным осыпям проникли в короткое боковое ущелье (где спугнули стадо туров) и вышли к моренному нагромождению у подножия ледника Кибиша. Здесь мы разделились: Яня перешел ручей и пошел по правому берегу, а я надеялся на левой стороне найти более приятный путь.
Когда я пришел в палатку, то Яни как раз уходил с ружьем на охоту; спустя часа два я с фонарем пошел искать его и скоро встретил; он нес на плечах большого тура, и лукулловский ужин, т.е. свежезажаренная турятина и чай закончили богатый событиями день. Мы были обеспечены, что голод не принудит нас отказаться от восхождения на Шан-тау. Но непогода принудила нас к этому. Ночью шел дождь и снег, и утром снег лежал почти у лагерной стоянки. Тогда мы выступили в обратный путь. Когда мы достигли нижней террасы Кистинки, то открылся удивительный вид на лежащее у наших ног Дарьяльское ущелье: ветер крутил туманные хлопья в скалистой темнице и при таком фантастическом освещении, что я никогда не видел ничего подобного. Это был эффектный заключительный акт моего путешествия по Кавказу.
Казбек с горы Куру (с востока). 1 - Безымянная вершина в 3860 м. 2 – Ледн.Орцвери. 3 – Казбек 5043, 4 – Девдоракский ледник
Ледник Кибиша
Чидаголу-минген из долины р.Махара
Нахарский перевал, 2869 м
Белалакая (3851 м) с Джесарского перевала
