(Читано на заседании Отделений Географии Математической и Географии Физической 5 Марта 1899 г.)
Одиннадцать лет тому назад известный французский ученый Жанссен (Janssen) после ряда наблюдений над атмосферой солнца, произведенных на Pic du Midi и скалах Grads Mulets, пришел к тому заключению, что было бы в высшей степени интересно для выяснения теории атмосферных явлений производить продолжительные наблюдения над силой и направлением ветра, электрическим напряжением, барометрическим давлением и температурой воздуха во время сильных бурь и циклонов.
Эти наблюдения в совокупности с данными, уже имеющимися, бросили бы яркий свет на вопросы о происхождении и образовании этих страшных явлений природы.
Для этого, по мнению г. Жансена, следовало бы устраивать в горах, возможно выше, метеорологические станции, обставленные настолько удобно, чтобы наблюдатель мог провести на этой высоте столько времени, сколько ему понадобиться для работы. Кроме того, следовало бы снабдить эти станции необходимыми приборами для прямых наблюдений или самопишущими инструментами, способными заносить автоматические показания термометра и барометра в такое время, когда вследствие дурной погоды доступ на станцию может быть затруднителен.
Для астрономии, физики и метеорологии каждая горная станция имеет неоценимое значение. Только благодаря им, со временем будет возможно определить законы великих воздушных явлений и делать весьма полезные предсказания в области метеорологии.
Постройка каждой такой станции обставлена большими трудностями, но все-таки не такими, которых нельзя было бы преодолеть.
Затем прямые наблюдения над состоянием ледников известной горной группы только тогда будут давать научно ценный материал, когда их можно будет соединить с правильными метеорологическими наблюдениями в той же горной группе. Только при этом условии одновременности и совокупности наблюдений над атмосферой и состоянием ледников можно будет получить весьма точную картину нынешнего климата гор, а также высших причин постепенного уменьшения ледников.
Необходимость правильного ведения таких совокупных наблюдений была осознана в Западной Европе, где для этого стали строить высокие горные станции, снабженные самопишущими приборами.
Самые замечательные из этих горных станций находятся в Европе в Пиренеях, в Приморских Альпах и в группе Монблана, в М. Доре, в Швейцарии, а затем в Соединенных Штатах, и в Ю. Америке.
В Пиренеях мы встречаем превосходную горную обсерваторию на вершине Pic du Midi-de-Bigorre на высоте 2877 м над ур. моря, построенную в 1873 г. частным обществом и купленную в 1872 г. правительством. Обсерватория эта дала весьма ценные указания на общее уменьшение атмосферных осадков в Пиренеях и находящихся в связи с этим явлением прогрессивное уменьшение длины ледников и толщины фирнового покрова гор.
В Ницских Альпах, на вершине Mont-Monnier, на высоте 2741 м, построена другая прекрасная обсерватория, снабженная всеми нужными приборами для ведения правильных метеорологических наблюдений.
Обе эти обсерватории соединены телеграфными проводами с ближайшими населенными пунктами.
В группе Монблана мы встречаем наиболее интересную сеть станций почти по вертикали, одна над другой. Первая находится в селении Шамони, у подножия Монблана, на высоте 1088 м н. ур. моря. Вторая - среди ледников, на скале Grands Mulets, на высоте 3021 м, где уж несколько лет находится поместительная хижина, в которой обыкновенно ночуют путешественники за день до восхождения на вершину Монблана. Третья -превосходная метеорологическая станция и вместе с тем хижина для туристов, построенная в 1890 г. г-м Жозефом Валло на хребте, соединяющем вершину Монблана с вершиной Dome du Gouter. Станция эта расположена на высоте 4359 м и богато обставлена на средства самого г. Валло всевозможными приборами и удобствами для продолжительного в ней пребывания. Постройка ее обошлась около 65000 фр., из которых около 20000 ф. пошли на снабжение станции всеми нужными приборами и инструментами.
Первоначально станция состояла из двух помещений - одного для научных наблюдений и другого для путешественников. Затем с каждым годом ее увеличивали, и в 1893 г. она приняла окончательный вид и сохранила его до сих пор. Первая хижина была построена из дерева в селении Шамони, затем, после подробного ее осмотра, разобрана и частями доставлена на Rocher des Bosses и снова собрана. Теперешнее здание тоже деревянное, с двойными стенами и обложено толстой каменной стеной, доведенной почти под самую крышу. В нем 8 комнат с необходимой мебелью и кухонной посудой, и кроме того неподалеку выстроена другая, но уже значительно меньшая хижина, состоящая из 2 небольших комнат, специально для путешественников.
Честь инициативы в этом деле всецело принадлежит г-ну Валло, и как только была готова его обсерватория, то уже нетрудно было, имея опорный пункт, построить станцию еще более высокую. В 1888 г. г-н Жансен, делая на вершине Pic du Midi наблюдения над атмосферой солнца, убедился, что ему только тогда можно будет придти к какому-нибудь положительному результату, если наблюдения будут производиться на такой высоте, где мало водяных паров в воздухе. С этой целью он поселился в хижине на Grands Mulets в такое время года, когда низкая температура воздуха уравновешивает до некоторой степени незначительную высоту места. За сим он производил те же самые наблюдения в хижине г-на Валло и решил, что, чем больше высота наблюдений, тем яснее и резко выделяется характер и результат самого наблюдения.
Тогда г. Жансен решился построить обсерваторию на самой вершине Монблана, на высоте 4810 м.
Постройка была поручена инженеру Эйфелю, и в 1891 г. работы было начаты. Сначала нужно было выяснить вопрос, можно ли опереть обсерваторию на материк, и с этой целью был вырыт тоннель в 15 м длины, но скала не была найдена. Тогда, убедившись, что ледник вершины имеет весьма слабо поступательное движение к з.-с. по направлению к пропасти Grand Plateau, г. Жансен решил поставить обсерваторию на ледник, зарыв ее до известной высоты в снег. В 1892 г. обсерватория в форме усеченной пирамиды в 10 м длины и 5 м ширины была выстроена в Париже и доставлена затем в Шамони - 8-го сентября 1893 г. отдельные части здания были собраны, и постройка обсерватории на вершине Монблана закончена. Таким образом, почти на одной вертикальной линии, проходящей через Шамони, Grands Mulets, les Bosses и вершину Монблана, мы видим 4 станции, из которых две последние наиболее богато обставлены и интересны в научном отношении.
Кроме того, по сообщению самого же г. Валло, имеется в виду постройка новой станции в группе Монблана к с.-з. от вершины Монблана на склонах M.- Maudit mer, в верхней части ледника mer de Glace. В Мон Доре находится станция на вершинах Puy de Dome и Ventoux, а в Швейцарии – на вершине перевала G˚ S' Bernard, на глетчере Аары и на перевале St. Theoodul на Валлийских холмах. Из перечисленных станций только три Монбланская станция и станции на глетчере Аоры и на Тендуль-пассе имеют прямое отношение к ледникам и влияющих на них атмосферных явлений.
Еще крайне интересные станции имеются в С. Америке - на Pikes Peаk на высоте 4200 м, в Ю. Америке, в Ануал около Арекины, одна на выс. 2453 м, а другая на границе снеж. линии на высоте 5075 м, и в Италии, на Везувии и Этне. Обсерватории эти, из которых первая находится на высоте 675 м, а вторая на высоте около 3000 м н. ур. моря, предназначены, однако, исключительно для наблюдения за извержениями и землетрясениями, происходящими от деятельности вулканов.
Во всяком случае, обсерватории на Монблане составляют как бы тот идеал, к которому нужно стремиться в этой области, но осуществление которого сопряжено, конечно, с большими трудностями и значительной затратой средств.
Каждая станция, чтобы приносить действительную пользу, должна отвечать известным необходимым условиям. Станции, расположенные в низменности, дают указания только относительно климата места, где они находятся, с весьма слабым отношением к тому, что происходит на высоких слоях атмосферы.
Высотные станции дают уж совсем другие результаты. Чем выше вы поднимаетесь, тем меньше в воздухе водяных паров, тем меньше тел, способных поглощать теплоту, воздушные течения, ничем не прегражденные в своих движениях, постоянно обновляют воздух, и потому всякое явление происходит здесь с наибольшей силой и интенсивностью.
Но, конечно, обе станции - в низменности и на горе - только тогда будут давать действительно интересный и ценный материал, когда их можно будет связать наблюдениями на промежуточной станции, показания которой будут как бы контролировать наблюдения обеих станций, указывая на постепенность в переходах температур и давлений.
Другое условие, чтобы станция имела действительно научное значение, это -необходимость правильных и последовательных наблюдений не только днем, но и в ночное время, без всякого перерыва. Достигается это применением самопишущих приборов, менее точных, чем инструменты, показания которых читаются самим наблюдателем, но необходимых там, где не всегда удобно иметь непосредственного наблюдателя.
За сим необходимо, чтобы наблюдения, полученные таким путем, никоим образом не проходили незаметными, но, напротив, публиковались и доводились до общего сведения.
Из сказанного легко вывести, что из всех горных групп на земном шаре, группа Монблана всего лучше исследуется и обладает такой системой станций, которой нигде нет в другом месте. Богатейший материал, ими даваемый, весьма искусно обрабатывается и уже теперь доказывает значение высоких горных станций, пользу которых предвидел еще в прошлом веке известный ученый Соссюр, но мысль которого осуществилась только по прошествии целого столетия.
Я думаю, что из этого весьма краткого обзора постройки горных метеорологических станций в З. Европе и Америке нельзя не вывести того заключения, что если бы у нас, в России, была бы высокая горная станция, построенная даже на более скромных началах, чем упомянутые две обсерватории на Монблане, то и в таком случае она имела бы для науки неоценимое значение. Кавказ, который тянется огромным барьером между Черным и Каспийским морем, представляет богатейшую почву для исследования ледников и производства в самих горах метеорологических наблюдений. Но исследования эти только тогда и могут быть полезны, если не будут носить характера случайных наблюдений, но будут вестись правильно, ежедневно, в течение нескольких месяцев, и на большой высоте.
Выбор места для метеорологической станции не должен ни в коем случае стоять в связи с вопросом об удобстве сообщения. На Кавказе все пути более или менее неудобны, и потому надо иметь лишь в виду возможность получить наиболее интересные при наблюдениях результаты. Для этого следовало бы избрать местом постройки станции ту часть хребта, где ледниковые явления выступают с особенной рельефностью, т. е. где мы встречаем наибольшее нагромождение льда, наибольшее скопление ледников и где вследствие обилия атмосферных осадков явления питания ледников будут яснее выступать.
Мне кажется, что западная часть Кавказа, вследствие значительных выпадающих здесь атмосферных осадков и обилия ледников, наиболее пригодна для этой цели.
Место же постройки станции напрашивается само собою при первом взгляде на карту.
На северном склоне Кавказского хребта, между верхними течениями Кубани и Баксана, возвышается огромная масса Эльбруса, представляющего самое обширное скопление льда на Кавказе. Если трудно в точности определить общую площадь его ледников, которая представляет, однако, поверхность не менее чем в 260 кв. в., то нельзя не признать, что нигде на Кавказе сплошная масса ледников, принадлежащих к одной и той же группе, не достигает таких размеров.
Ледники, расположенные в верховьях Баксана, Терскола, Ирика и Малки, т. е. по ю.в., в. и с. склонам Эльбруса, наиболее исследованы вследствие частых посещений их путешественниками. Нельзя сказать того же про с.-з. и ю.-з. склоны, где ледники, расположенные по верхним течениям Чемат-кал, Битюг-Тюбе, Кюкуртлю-Кал, Ак-Баш и Уллу-Кама описаны, но нуждаются еще в более подробной разработке. Я этим нисколько не хочу сказать, чтобы на ледниках восточного склона производились какие-либо правильные наблюдения; наблюдения здесь отсутствуют, потому что носят случайный характер, в зависимости от посещения этих мести тем или другим путешественником, а между тем, именно в. и ю.-в. склоны Эльбруса, вследствие меньшей своей крутизны и вследствие пологости, покрыты самой значительной частью ледников и фирнов, достигающих здесь наибольшего своего развития. Если принять величину площади всех ледников равную 250 кв. в., то на восточный пологий склон придется около 125 кв. в. фирновых полей, на западный, более крутой - около 85, а на северный - около 40.
Из этого нельзя не заключить, что самые характерные ледниковые явления следует искать на в. и ю.-в. склонах Эльбруса, где общая масса льда наиболее значительна, и потому именно здесь желательно было бы иметь правильные наблюдения над ледниками и метеорологическими элементами, имеющими на них влияние.
Вот почему, мне казалось бы наиболее целесообразным в вопросе о выборе места для метеорологической станции, если бы постройка таковой действительно осуществилась, руководствуясь вышеизложенными мотивами, иметь в виду исключительно лишь в. склон, как наиболее удобный для производства на нем наблюдений.
На этом склоне можно найти несколько подходящих мест для постройки станции, но одно, самое удобное, мне удалось посетить в прошлом году, и на нем я позволю себе остановить внимание читателя.
В сентябре 1897 г. я путешествовал по Сванетии и затем через Донгузорун перевалил в долину Баксана, на северный склон главного Кавказского хребта. Вследствие внезапно поднявшейся жестокой снежной бури, во время которой погибла у меня часть вьюка в трещинах Донгузорунского ледника, я лишен был теплых вещей, необходимых для восхождения на Эльбрус. Тем не менее, мне удалось совершить с одним из моих сотрудников, г. Верном, профессором Гренобльского Университета, довольно продолжительную экскурсию по хребту, находящемуся между ледниками Терсколом и Гара-Баши.
С одного из выступов этого хребта я хорошо мог обозреть ледяные поля Эльбруса и заметил, что за крайней вышкой хребта, упирающегося в ледниковый покров, находится ровное пространство, покрытое снегом, по-видимому, неглубоким, весьма пригодным для постройки небольшого убежища.
Снежная вьюга помешала мне дойти до этого места и осмотреть его, и я решил следующим летом дополнить этот пробел и обследовать интересовавшую меня площадку.
С этой целью, по поручению Императорского Русского Географического Общества в августе 1898 г., отправился я в Пятигорск, в продолжении двух дней снаряжался и 11-го числа рано утром выехал на почтовых в горы. Спутников у меня в этот раз не было, если не считать одного француза, бывшего некогда поваром, которого я нанял на все время путешествия.
Из Пятигорска мы все время ехали степью с остановками в станицах Зольской и Ашабове. В 1 ч. пополудни прибыли в Баксанский пост и отсюда свернули на юг, против течения Баксана, направляясь к Атажухинскому селению. Дорогой мы узнали, что напором воды снесен был мост под Атажухиным, и потому пришлось сделать большой круг по невозможной дороге и затем спуститься к верхнему Атажухину по такому крутому склону, что пришлось выпрячь лошадей и удерживать линейку при помощи веревки.
От верхнего Атажухина мы проехали еще верст десять вверх по долине до впадения речки Гендулен в Баксан и свернули в сторону к селению Гендулену, куда и прибыли в 6 ч. вечера. Местность хотя гористая, но носит еще совершенно степной характер: везде видны поля кукурузы, пшеницы, арбузов и дынь. Горы однообразны, леса редки и состоят из мелкого орешника, нескольких пород фруктовых деревьев и мелких экземпляров дуба.
Мне отвели довольно порядочную комнату в сельском правлении, куда немедленно прибыл старшина, с которым я должен был условиться насчет найма лошадей для моего довольно тяжелого вьюка. От него я узнал, что по долине Баксана снесен мост около Урусбиевской сыроварни, и поэтому нужно было опять делать большой круг по горам, над левым берегом Баксана.
На следующий день, 12-го авг., в 7 ч. утра лошади были навьючены, и мы втроем, т.е. я, повар - француз и один проводник-татарин, покинули Гендулен. В течение 5 ч. карабкались мы то вверх, то вниз по невозможнейшей тропинке, прижатой карнизом к отвесной скале, у подошвы которой в глубине нескольких сот футов гремел Баксан. Наконец, в 1 ч. пополудни мы благополучно спустились в долину Баксана, поблизости Наурузовского хутора, и под проливным дождем продолжали ехать вверх по долине.
Надо сказать, что путник находится здесь в одном из самых живописных мест этой долины. Огромные известковые скалы громоздятся причудливыми утесами над головой; Баксан оглушительно шумит среди обломков скал и рядом каскадов низвергается с высоких уступов; тропинка все время извивается среди скал и зеленых лесов орешника, дуба, березы и рябины.
В 6 ч. пополудни достигли селения Коржухана, но не рискнули в нем остановиться, так как грязь везде была непролазная, а вместо того продолжали путь, в надежде доехать до селения Челмас. Но в нескольких верстах от селения нас настигла ночь. Человеческого жилья не было поблизости, и потому пришлось спать под открытым небом, в сырой траве, под мелким пронизывающим дождем, и при температуре в 3° тепла.
Рано утром, 13 числа, покинули мы наш неудобный ночлег и, следуя все время вверх по долине Баксана, прибыли к 3 ч. пополудни в селение Урусби, самое крупное в этой долине, расположенное на высоте 5.160 ф. над ур. моря.
Князь Урусбиевский, Науруз Измаилович, которого я знал еще с прошлого года, предупрежденный о моем приезде, выехал мне навстречу и любезно предложил остановиться у него в доме. Я с тем большим удовольствием принял его предложение, что хозяин дома был человек в высшей степени приятный и симпатичный, во всех отношениях образованный, с которым можно было вести оживленный и разнообразный разговор на какую угодно тему.
Вечером того же дня князь привел мне трех местных жителей, татар-охотников за турами, которые согласились сопровождать меня в ледники Эльбруса, имена их Молой Терболазов, Аппай Ахкобеков и Исса Казаков.
В продолжение трех дней, 14, 15 и 16, свирепствовала страшная непогода - на горах выпал глубокий снег, а в долине все время шел дождь. Надо было выждать, когда погода прояснится, ибо при таких условиях Эльбрус был совершенно недоступен. 17-го утром произошла перемена к лучшему - в долине царило полное спокойствие, но в высоких слоях атмосферы дул все тот же морской ю. з. ветер, приносящий обыкновенно дождь и туман.
Я решил поэтому не пускаться пока в дальнейшей путь, а совершить экскурсию к интересному Сюльтранскому ледниковому озеру, находящемуся к с.-з. от Урусбиевского селения, в хребте, составляющем левый бок долины Баксана. Мы вышли в 7 ч. утра из селения и достигли озера в 1 ч. пополудни. Озеро расположено на высоте 11400 ф. Оно имеет 0,5 версты в длину при ширине приблизительно в 100 с. и окружено диким хаосом скал и обвалов. С ю. стороны опускается Сультранский ледник, образующий местами незначительные ледяные стены. Теперь он опускается в воду лишь в двух местах, тогда как еще в прошлом году, по словам местных жителей, он касался озера всей своей шириной. Ледник этот находится в периоде сильного уменьшения, причем за один год он отступил приблизительно сажень на 6.
К вечеру мы вернулись в селение. На следующий день, 18-го, я посетил долину Адир-Су, открывающуюся в долину Баксана подле селения Урусби, и 19-го утром при чудной погоде решился двинуться дальше, к подножию Эльбруса. Меня сопровождали князь Урусбиев, три проводника-охотника, повар Эмиль и один любитель из селения, некто Ахматов, пожелавший отправиться со мной в ледники.
За Урусбиевским селением долина принимает все более величественный вид. Огромный хребет Индерги-Баши сверкает своими ледниками с правой стороны Баксана; густые хвойные леса покрывают крутые склоны гор, а над ними высоко возносятся причудливых форм скалы и высокие иглообразные утесы. Ледники Донгузоруна белеют в глубине долины, но Эльбруса еще не видно, он мельком показывается лишь в щели Ирикской долины. Вверх по долине уж нет более крупных селений, но попадаются лишь группы из 3-4 сакль-кошей, в которых живут пастухи. Дорога в довольно первобытном состоянии, а мосты таковы, что не всегда безопасно переходить через них. В 12 ч. дня мы сделали привал в одном из самых прекрасных мест долины Баксана, где в нее открывается живописное ущелье Адиль-Су с целой плеядой ледников и высоких фирнов. В 4 ч. пополудни мы выехали в верхнюю часть долины и тут в коше, у слияния Терскола и Баксана, меня сердечно приветствовало семейство пастуха, у которого я провел в прошлом году 5 дней, скрываясь от непогоды. В 5 ч. пополудни, проехав лес, которым покрыта в этом месте долина Баксана, мы увидели синеватые, растрескавшиеся массы Азауского ледника и неподалеку от него, на лужайке, чистенькую деревянную сторожку казаков-стражников, занимающих здесь санитарный пост для предупреждения перегона скота из Сванетии, где бывали случаи чумы на скоте.
Пока мои татары развьючивали лошадей, я сходил на Азауский ледник, поднялся по его левой стороне, тем же путем, как и в прошлом году, и мог убедиться, что ледник этот значительно оттаял, причем левая его сторона отступила сажень на 6, а правая сажени на 4. Трещин больше, чем в прошлом году. Лед конечного языка рыхлый и образует обвалы; из-под ледника очищаются гладко отполированные скалы. Красивый водопад, который в прошлом году падал с ледяного уступа, исчез и вместо него течет ручеек по гладким каменным плитам.
Ледники Донгузоруна, которые прекрасно видны отсюда, счетом 4, все значительно отступали, оставив значительные морены. За дальностью расстояния я затрудняюсь дать точные цифры, но, судя по рисунку, весьма точному, сделанному мною в прошлом году, уменьшение длины ледников должно быть не менее 8-10 с.
Весь вечер прошел в разных подготовительных занятиях. Все имеющееся у меня снаряжение было разделено на 4 части, между мною и моими тремя спутниками-татарами, получившими фуфайки, теплые перчатки, темные очки, шерстяные чулки и специально приготовленные для подъема по ледникам железные кошки, надеваемые при помощи ремней на сапоги. Провиант был рассчитан на 4-5 дней пути, причем я решил навьючить весь багаж на двух лошадей и одного лошака, имевших идти со мной пока это будет возможно.
Как выше было сказано, цель моя была - посетить ту площадку, где, по моему мнению, очень удобно было бы поставить метеорологическую станцию. Площадка эта находится между ледниками Гара-Баши и Терсколом за последними скалами хребта, отделяющего эти два ледника, под с. широтой в 43° 18,1' и под в. долготой 59° 9' на высоте 12000 ф.
Для этого мне нужно было сначала из долины Баксана подняться в верхнюю часть долинки, в которую стекает ледник Гара-Баши, оттуда достигнуть хребта и вдоль хребта пройти до последних его скал.
Была ясная, спокойная ночь на Азауском леднике, но под утро морозило. Все время горел костер, и вокруг него спали, завернувшись в бурки, постовые казаки и татары-проводники. Князь Урусбиев, француз-повар и я поместились в деревянной сторожке.
20-го августа утром погода была чудная. К 8-ми часам все было готово, и мы покинули Азауский ледник. Князь Урусбиев с своими людьми отправился на охоту и обещал к вечеру прийти на ночлег, а я с татарами и вьючными лошадьми двинулся к крутому уступу, отделяющему долины Баксана и Гара-Баши. Дороги, конечно, нет никакой, и в этом вся трудность подъема, т. к. склон горы покрыт осколками скал и высокой травой, среди которых нелегко самому проходить, но еще гораздо труднее заставить подняться лошадей.
С верхнего края уступа открывается удивительный по своей живописности вид на долину Баксана, верхний и нижний Азауские ледники с Джиперским перевалом, на поразительно величественную массу Донгузоруна с его многочисленными ледниками и длинную зубчатую стену Азау-Баши. Зрелище восхитительное, не поддающееся никакому описанию.
Долинка Гара-Баши открывается узкой щелью, из которой с отвесной скалы низвергается водопад. Растительность мельчает. Со всех сторон громоздятся утесы красной лавы и базальта.
Дно долинки волнистое с весьма ясными следами старых морен. Наши несчастные лошади едва передвигали ноги от усталости. Вот почему в 1-м часу пополудни, уж в верхней части долинки, мы сделали привал у ручья. Пока заваривали чай на керосиновой кухне, я сходил на ледник Гара-Баши и обошел вокруг всей его нижней части. Ледник этот сравнительно с прошлым годом уменьшился немного, сажени на 2-2,5, но за последние три года, по словам местных жителей, он отступил не менее чем на 20 саж. Теперь нижняя, обесснеженная его часть состоит из красивого светло-голубого глетчерного льда с массою продольных и поперечных трещин и с удивительно правильными ледяными иглами.
В 1 ч. пополудни мы покинули долинку и стали подниматься прямо на хребет по крутым скатам обвалов из красной лавы, осколков порфира и трахита.
В половине третьего мы благополучно взобрались на верхушку хребта, казавшейся настолько широкой, что лошади без особого труда могли идти по ней.
Терскольская долина лежала в головокружительной глубине у наших ног, а ледник того же имени широким каскадом спускался с высокого и крутого уступа. Сравнительно с прошлым годом он почти не изменился; правда, конечный язык его отступил, на 1,5-2 сажени, но для такого большого ледника, как Терскол, имеющего около версты в ширину, и питаемого огромным снежником, это весьма незначительная убыль.
С предпоследнего выступа хребта мы увидели маленький котел с небольшим озером, покрытым наполовину льдом, двумя снежными полями и высоким и крутым склоном, состоявшим из колоссальных глыб порфира, дико нагроможденных одна на другую. Выше этого склона блестели ледяные поля Эльбруса и сверкал сам двуглавый царь Кавказа в непередаваемом великолепии.
Дальше идти с лошадьми не было никакой возможности. Мы подвели лошадей к озеру и стали их развьючивать. На склоне обвалов, на значительной высоте над Терскольским ледником татары нашли место, удобное для ночлега, куда и стали втаскивать вещи. Пока ставили палатку и разводили огонь, я поднялся один на вершину гребня и достиг той площадки, за последним выступом хребта, который хотел осмотреть.
Место это, расположено на высоте 12300 ф., имеет в длину 100 саж. и ограничено с юга скалами гребня, с севера упирается в ледниковые поля, а с востока и запада плавно опускается к ледникам Гара-Баши и Терскол. Площадка эта постоянно покрыта снегом, но не ледником; глубина снега колеблется от 5 вершков до 2 ф. и под ним встречается мягкий, рыхлый грунт, состоящий из мелких зерен лавы. Снежный покров почти незаметно переходит в фирн, который плавно поднимается к восточной вершине Эльбруса.
Возведение постройки не представляет здесь абсолютно никаких затруднений, так как неглубокий снег легко может быть удален при постройке фундамента, для которого имеется здесь под рукой превосходный материал - куски трахита и порфира.
Не касаясь вопроса о деталях постройки станции, о которой мне трудно говорить, я могу только высказать мнение о наиболее удобном типе здания; постройки могут быть каменные или деревянные. Первые, конечно, долговечнее вторых, но зато требуют значительно больших затрат средств и сопряжены с одним большим неудобством, когда дело идет о возведении постройки на высоте вечных снегов. Неудобство это -необходимость продолжительного пребывания там рабочих и лиц, следящих за постройкой. На высоте 12000 ф. атмосферные явления необычайно сильны, перемены погоды быстры, а бури достигают невероятной силы. Поэтому, решаясь строить здание, нужно заранее выбрать удобный момент в хорошее время года, и действовать как можно быстрее. О продолжительном пребывании там рабочих не может быть и речи. При установившейся погоде всегда можно рассчитывать на 3-4 дня спокойной атмосферы, вот почему вся постройка не должна продолжаться долее этого срока. Для этого нужно перейти к типу деревянных построек, получивших широкое распространение в Альпах, которые разбираются на составные части и в таком разобранном виде доставляются на место постройки и там быстро снова составляются. Обсерватория г. Валло была построена таким образом в Шамони, затем разобрана и снова составлена на Rocher des Bosses. Обсерватория уже г-на Жансена была построена в Париже и оттуда доставлена на вершину Монблана, причем доставка материалов из Шамони на вершину продолжалась около недели, но сама постройка была окончена в два дня.
Поэтому, мне кажется, что и на Эльбрусе, самым подходящим типом станции было бы деревянное здание на каменном фундаменте, с двойными стенами, обложенными до известной высоты для большей устойчивости каменной кладкой.
Здание это должно служить метеорологической станцией и вместе с тем убежищем для путешественников, совершающих экскурсии в ледниках Эльбруса. Размеры его не должны быть велики, и особых удобств от него не следует требовать. Минимальное требование - это чтобы в них было три комнаты: одна для кухни и помещения проводников, другая - для путешественников, третья - холодная комната, меньших размеров, для приборов. Инвентарь станции, кроме, конечно, самопишущих приборов и инструментов должен состоять из двух железных переносных печей с вытяжными трубками, двух деревянных столов, нескольких стульев, деревянных нар с сеном и войлочными одеялами и кухонной посудой. Ключ от здания мог бы храниться у князя Науруза Урусбиева, весьма интересующегося постройками станции, выразившего полное желание всеми средствами содействовать осуществлению этого проекта.
Таким образом, главная часть задачи, которую я себе поставил была благополучно исполнена; я получил полное убеждение в возможности постройки станции на избранном мною месте.
Но это не все; мне хотелось выяснить еще другой вопрос, возможна ли вообще, в будущем, постройка станции еще выше и под самой вершиной Эльбруса, в скалах седловины. На высоте 1800 ф. - убедиться в этом можно было только, совершив восхождение на Эльбрус, на что я и решился.
После осмотра площадки, я вернулся к месту ночлега. Под большим камнем дымился костер. Татары и француз были заняты обедом, а два носильщика, взятые мною только до ночлега, ставили палатку. Князь Урусбиев еще не успел вернуться с охоты.
Вечер был чудный, и вид с этих скал поразительно красивый. У ног зрителя открывается слева огромный котел Терскольского ледника, который величественным каскадом обрывается в живописную долину того же имени. Справа блестят льдины Гара-Баши, а прямо открывается огромный горизонт, на котором величавым полукругом тянется главный кавказский хребет с прекрасным Донгузоруном на первом плане, затем с вершины гор по верховьям Адиль-Су и Адир-Су, вплоть до ледяных гигантов Дык-Тау, Каштан-Тау и Адай-Хох. Но среди плеяды таких гигантов, как Тетнульд, Адиш и Шхара, всех поразительнее - это удивительная Ушба; самая страшная и недоступная вершина Кавказа. Около 6 ч. вечера солнце стало заходить, и тут, когда все эти бесчисленные вершины и снега зардели точно заревом огромного пожара, картина стала до такой степени поразительна, что даже татары перестали говорить и в благоговейном молчании смотрели на удивительную феерию этого освещения.
В половине 7-го вернулся с охоты кн. Урусбиев. Более чем скромный обед среди диких скал, с непередаваемым видом на сияющие выси Кавказа, показался нам необычайно вкусным.
В 9 ч. вечера термометр показывал +2,5°Ц при полном безветрии. В бледном свете луны кавказский хребет казался каким-то невероятным нагромождением облаков; густые черные тени падали в долины и одни только вершины серебрились, точно выточенные из алебастра. Догоравший костер бросал дрожащий красноватый цвет на лежавших вокруг него татар, и бесконечное безмолвие высоких гор нарушалось только глухими тресками в ледниках.
С вечера все было заготовлено для выступления. Мы завернулись в бурки и легли рядом, чтобы как можно меньше терять теплоты. Но лежать на острых и холодных камнях было до такой степени неудобно, что никто собственно не успел выспаться.
В 12 часов ночи я поднялся, развел тлевший огонь в костре и велел татарам набрать снегу в котел, чтобы до выступления выпить, по крайней мере, чашку горячего кофе. Ночь была тихая, лунная. Термометр показывал - 1,5° Ц. На ясном своде неба горели звезды и нигде ни единого облачка! Все предсказывали чудную погоду, один только Аппай помотал головой и сказал, что «слишком спокойно».
В 12 часов мои три охотника, некий Хаджи Ахматов из Урусбиева и я, сердечно простившись с князем и его людьми, двинулись в путь. Мы стали карабкаться по скалам к верхней площадке хребта и долго видели наших спутников, которые снизу следили за тем, как мы уходили.
Вскоре исчез красненький огонек костра, и мы были одни среди темных и диких скал. Минут через двадцать мы взобрались на площадку, которую я осмотрел вечером, и здесь остановились.
Развернули веревку и обвязались ею в следующем порядке: впереди шел Молой Терболатов, наиболее опытный горец, вооруженный одним из моих топоров, затем я, двое других татар и в конце - Хаджа Ахматов. Здесь, на площадке, в половине 3-го утра термометр показывал - 2,5° Ц; ветра почти не было.
Мы вступили на ледник и направились к западу к восточной вершине Эльбруса, которая вставала пред нами в обманчивой близости. Снег твердо смерз на поверхности, и мы шли по нему, как по паркету. Было светло, как днем, на огромных ледниках, уходивших бесконечными волнами в вышину.
Но снег был покрыт лишь сравнительно не толстой ледяной корой, под которой он был довольно рыхл. Почти на первых же шагах на леднике в то время, как мы подвигались довольно быстро и уверенно, мы шагали в сеть трещин, в одну из которых глубоко провалился шедший впереди Молой Терболатов. Только благодаря соединявшей нас веревке его удалось сейчас вытащить из темной пасти трещины.
В общем, однако, мы поднимались спокойно, и я все время мог любоваться чудными эффектами лунного освещения на бледных снегах Донгузоруна и на всем огромном горизонте гор, который расширяется во все стороны. Ночь была подавляюще тихая, и какое-то гробовое безмолвие царило в ледниках, среди которых лишь изредка раздавались глухие подземные трески.
В 4 часа утра за гигантскими массами Дых-Тау и Коштан-Тау появился сероватый отраженный свет зари.
В это время мы подошли к трещине, имевшей не менее 4 саж. ширины. В обе стороны она тянулась бесконечно далеко, так что в полном смысле разбивала ледник на две части. Глубина ее, должно быть, колоссальная; в ней совершенно темно, и лишь изредка слышится внизу слабый, сдавленный шум воды. Высота, на которой она образовалась, равна 12760 футам.
Мы все время поднимались, делая постоянные зигзаги для избежания трещин, причем Терболатов тщательно ощупывал глубину снега. Без этой предосторожности было бы слишком опасно пониматься среди ледников, покрытых сетью явных и скрытых трещин. Но здесь, нечего было и думать о переходе через подобную страшную бездну. Мы двинулись сначала влево, в надежде найти такое место, где трещина сузилась, но попытки наши окончились неудачей; тогда двинулись мы в другую сторону и тут, к счастью, нашли переход.
Это был узенький и красивый снежный мост, соединявший края трещины. Но прежде чем ввериться ему, нужно было испытать его прочность, и потому, пока Молой Терболатов осторожно, все время ощупывая глубину снега, переходил через мост, мы его держали на натянутой веревке, отпуская ее по мере того, как он уходил. Все эти манипуляции требовали большой осторожности, так как в случае пролома моста не только мог сильно пострадать от удара об ледяную стену Терболатов, но произошла бы еще непоправимая трата времени, и все восхождение могло не удасться.
За Терболатовым каждый из нас, придерживаемый веревкой, переправился через грозную трещину, и вскоре мы собрались по ту ее сторону.
В это время на крайнем зубце восточной вершины Эльбруса появилось маленькое опалового цвета облако. Татары сейчас же заявили, что это весьма дурной признак, так как оно является предвестником жестоких снежных бурь и предложили вернуться обратно. Но я далеко не был расположен к этому, и потому решился идти дальше, по направлению к небольшому скалистому островку, видневшемуся среди фирновых полей.
Вскоре мы снова попали в невероятную сеть трещин, среди которых нужно было подвигаться с величайшей осторожностью.
Тем временем почти совсем рассвело. Снега окрасились вокруг нас ярким розовым светом восходящего солнца. Весь Кавказский хребет в форме фантастической серовато-синей тени резко выделялся на покрасневшем небе, на крайнем горизонте которого лежала ярко оранжевая полоса. За главным хребтом сверкали ледяные выси Сванетии и затем, среди нескончаемого моря гор Абхазии и Мингрелии, то здесь, то там ярким блеском загорались отдельные вершины. Но в долинах было еще совершенно темно, и в них густыми массами клубились облака.
В 6 часов утра мы достигли, наконец, первой группы скал на высоте 13500 футов. Термометр показывал -4° Ц. Здесь мы сняли веревку и решили сделать небольшой привал. Почти вся восточная вершина Эльбруса была в тумане; дул слабый ю.-з. ветер, но в высоких слоях атмосферы он уже был очень силен; облачная масса поминутно разрывалась, и клочки тумана быстро уносились в пространство.
Теперь уже мы находились на значительной высоте над снежниками 3-х ледников - Азау, Гара-Баши и Терсколом.
Мы посидели на скалах около двадцать минут и затем снова, обвязавшись веревками, двинулись в дальнейший путь.
Отсюда подъем уже гораздо круче. Трещины редки, но зато часто попадаются обесснеженные пространства гладкого зеленоватого льда, покрытого свалившимися с восточной вершины небольшими кусками лавы. Ледник имеет здесь около 40° наклона и всход по нему становится чрезвычайно утомительным.
В 7 часов утра мы достигли второй группы скал на высоте 14000 футов, и здесь, вследствие значительного наклона и часто встречающихся гладких ледяных откосов, принуждены были надеть на ноги кошки с большими железными шипами. Ходжа Ахматов, не имевший с собой кошек, а у меня было всего 3 пары, стал так падать и скользить, что принужден был вернуться обратно.
Тем временем погода заметно портилась. Ветер становился сильнее. Над вершиной Эльбруса крутилось густое молочное облако. Из Сванетии и Абхазии через все перевалы главного хребта, как через двери, приближались к нам свинцово-серые массы тумана.
Над Дых-Тау тоже лежала туманная шайка, одна лишь Ушба свободно возносила свои удивительные иглы, и казалась уже почти на одной высоте с нами. Температура быстро падала, вероятно, вследствие усиливавшегося ветра. Было -6° Ц, т. е. при разности высот в 600 футов между обеими группами скал термометр упал на 2°.
Трудности подъема на каждом шагу становятся чувствительнее. Чем дальше, тем меньше снегу. И вот, наконец, совершенно гладкий, как зеркало, ледяной склон, из чистого зеленого льда, покрытого массой мелких каналов и бороздок. Склон этот опасный, и общий вид местности был до крайности неприязненный. Пред нами поднимался гладкий ледяной в 55° наклона вал, верхняя часть которого скрывалась в туманной мути, а под нами, в головокружительной глубине виднелись концентрическими рядами черные линии трещин, пройденных ночью.
Тут следовало соблюдать крайнюю осторожность. Несмотря на кошки, кое-где, в наиболее крутых местах, приходилось высекать ступени, так как, если бы кто-нибудь из нас упал на этом откосе, то веревка легко могла сорвать всех в пропасть.
Чем выше мы поднимались, тем сильнее и ужаснее становился ветер, дувший нам прямо в лицо и приносивший с собою мелкую ледяную пыль, которая действовала на кожу лица, как булавочные уколы. Каждый шаг стоил больших усилий, и потому через каждые 20-25 шагов мы останавливались. Воздух становился до крайности редок; один из татар мимикой дал мне понять, что у него замирает дыхание и начинается головная боль. Я велел ему потереть снегом виски и дал ему гофманских капель, чтобы предотвратить рвоту.
В половине 10-го утра мы добрались до верхнего края этого ледяного склона и отдыхали здесь 10 минут. Высота этого места 15400 ф. Температура воздуха была -8,5° Ц.
С величайшим трудом поднимались мы к восточной вершине Эльбруса. Ветер буквально срывал нас с места и пронизывал насквозь, покрывая с ног до головы ледяной пылью. Из губ сочилась кровь, а дыхание примерзало к усам и бороде. Теперь уже восхождение становилось настоящим мучением, и тем более, что нам предстоял еще никому не знакомый, но с виду ужасающий крутой подъем к седлу между обеими вершинами.
На высоте 15700 футов, т. е. ровно на высоте вершины Монблана мы нашли разрушенную скалу лавы с правильно сложенными кусками ее, положенными один на другой, в виде стены. Как я впоследствии узнал, стену эту сложил в 1891 г. топограф Пастухов для защиты от ветра. Здесь температура упала до 11° Ц. ниже 0. Значит, при разности высот в 300 футов между верхним краем вала и скалами получим 2,5° разницы.
Далее мы снова попали в глубокий снег и стали с трудом подходить к воронке восточной вершины. Ветер оглушительно ревел в пространстве, и поминутно со свистом проносились густые облака снега и ледяных кристаллов. Разреженный воздух и ветер до такой степени затрудняли дыхание, а сердце так сильно билось, что поневоле принуждены мы были делать остановку через каждые 10-15 шагов.
В половине 12-го мы достигли, наконец, большой группы скал под самой воронкой восточной вершины, на высоте 16500 футов. Здесь нашли мы большие глыбы лавы, за которыми старались укрыться от холодного и режущего ветра. Термометр показывал -14°Ц.
Здесь только, сидя среди развалившихся скал лавы, на высоте превышающей на 800 ф. высоту вершины Монблана, получил я ясное представление об удивительном одиночестве нашего положения. Среди дикого гула ветра, отдававшегося в пространстве наподобие далеких раскатов грома, нельзя было расслышать человеческого голоса на расстоянии 2 - 3 шагов. Поминутно туман разрывался, и под нами открывалась головокружительная глубина, в которой в синей туманной бездне открывались долины Азау, Терскол и Ирик. Но общего вида не могло быть.
Положение наше было незавидное. Снежный буран разрастался все с большей и большей силой, и по всему было видно, что буря могла принять угрожающий характер. Сколько оставалось нам до седла Эльбруса, этого, никто из нас не мог определить. Терболатов уверял - три часа, а Аппай покачивал головою, давая понять этим, что, может быть, нам совсем не удастся взобраться в седло.
После получаса отдыха мы решились идти дальше. Надо было обойти с южной стороны воронку восточной вершины. Некоторое время шли мы почти горизонтально, затем наклон стал быстро возрастать. Ветер достиг страшной силы, леденяще холодный воздух был насыщен вертящейся снежной пылью, до того ослепившей нас, что с трудом можно было различать путь. Теперь мы находились в непроницаемом облаке, окруженные серыми сумерками.
В 1 ч. пополудни, на высоте 17000 ф. мы вышли из-за воронки и очутились под крутыми снежными полями седловин, здесь снова остановились, потому что от слабого давления, разреженности воздуха и ужасающего ветра все стали страдать от приступов удушья. От чрезмерного утомления сердце билось с такой силой и так часто, что после каждых 10 шагов мы ложились в снег и затем с трудом вставали на ноги. Температура пала до 16° ниже 0.
Последний всход этот к седлу был необычайно мучителен. Фирн достигал 60° наклона; снег все время доходил выше колен. Циклонообразная буря разразилась с страшной силой. В 2 ч. пополудни мы были, наконец, в седле Эльбруса на высоте 17500 ф. над ур. моря.
Мы легли в снег, чтобы хоть несколько прийти в себя от страшного утомления.
Ветер врывался с ужасающей силой в открытый коридор между обеими вершинами и так пронизывал насквозь, что долго оставаться на месте не было никакой возможности. Сердце билось до боли, и приступы удушья делались чаще и сильнее. Четверть часа пролежал я в снегу с тупой болью в висках, затем мы медленно двинулись дальше по ровному, почти горизонтальному пространству фирна, составляющему седловину Эльбруса.
Сперва со стороны восточной вершины то здесь, то там показывались большие черные утесы, слева виднелись лишь обломки скал.
Мы направились в западной вершине и некоторое время весьма круто подымались, направились к черневшей перед нами группе скал.
В 10 мин. 4-го пополудни, после 13 ч. подъема, мы достигли этих утесов, состоящих из трахита. Дальше идти не было никакой возможности. Буря становилась страшной. Температура упала до -17,5°. До самой высокой вершины Эльбруса, по моим расчетам, оставалось не более 40 мин. Подъема, так как высота достигнутых мною скал определяется приблизительно в 18.200 ф. над у. моря, а вершина имеет 18.470 ф. Если бы мы продолжали восхождение, то ночь настигла бы нас на обратном пути высоко в ледниках, что могло иметь весьма грустные последствия.
Насколько позволяла буря, я старался отдать себе отчет в строении седловины и пришел к убеждению, что при наличности прекрасных скал постройка небольших зданий здесь возможна в теории, на практике это выполнимо будет только тогда, когда будут существовать несколько промежуточных баз, без которых никакой человеческий организм не выдержит работы на такой высоте.
В половине 4-го мы двинулись в обратный путь. На крутом спуске с седла Терболатов предложил мне обойти ледяной вал, и с этой целью мы стали спускаться по страшной крутизне к верхнему снежнику Азауского ледника. Затем мы свернули в сторону и в исходе 6-го часа благополучно добрались до группы скал на высоте 13500 ф., на которых, закутавшись в бурку, поджидал нас отставший Хаджи Ахматов.
Обратный путь отсюда к площадке был не столько утомителен, сколько опасен вследствие непрочности снежных мостов и мягкости снега.
Ночь настигла нас поблизости большей трещины, через которую было весьма нелегко перейти, т. к. снежный мост стал уже обваливаться. В половине 8-го вышли мы на скалы площадки и без 10 минут 8 благополучно вернулись к ночлежному пункту, где ярко горел костер под каменным сводом, а в палатке на керосиновой кухне готовился обед.
Ночь была холодная и сырая. Температура держалась на -2° Ц. Ветер все время оглушительно шумел, а на Терскольском леднике гремели лавины. На следующий день утром мы проснулись под толстым слоем снега.
Спуск с хребта к Азаускому леднику произошел по той же дороге, и в 2 ч. пополудни мы уже сидели в сторожке у казаков. Отсюда через два дня я отправился осматривать большой Адильский ледник в верховьях долины Адиль-Су, провел еще два дня в Урусбиевском селении и 28-го августа вернулся в Пятигорск.
В заключение мне остается только выразить надежду, чтобы проект постройки метеорологической станции на Эльбрусе, как вещь далеко не фантастическая, но имеющая весьма реальную основу, благодаря просвещенной инициативе Императорского Русского Географического Общества, вышел бы на путь постепенного его осуществления и послужил на славу русской науки.
