По грузинскому преданию (там же), внутри Ялбуза томится в цепях прикованный к скале великан Амиран. Но уже вместо коршуна около него собака, и собака эта не грызет его сердце, а лижет цепи. Она столько веков и так усердно лижет их, что они давно могли бы порваться, как нитка, если бы, по Божьему указанию, они не приобретали прежнюю крепость ежегодно в чистый четверг, когда грузинские кузнецы три раза ударяют молотками о свои наковальни. (Ср. Бар. Услар 1. с. 483).
В предании карачаевцев (Карачаем называется бассейн верхнего течения р. Кубани до впадения р. Теберды, а также бассейн Теберды) Эльбрус тоже встречается: в его ледяной расселине вырос нарт Генджакешауай, которого отец его Алауган уронил с коня. В ледяной расселине мальчик держал ледяные груди и сосал их; там нарт пробыл 6 месяцев. (А. Н. Дьячков-Тарасов. Заметки о Карачае и карачаевцах, стр. 30- 32, вып. XXV. Может быть, в основе этого предания лежит сходство двух вершин Эльбруса с женскими грудями).
По словам Е. Маркова, до сих пор путешественник по Кавказу услышит от каждого горского пастуха живописные рассказы о том, как мучается в течение многих веков где-нибудь в толщах Эльбруса или Казбека прикованный к скалам их человек громадного роста, громадной силы. (Барон Услар (1. с.482) сообщает: «Адыге думают, что великан прикован к вершине Эльбруса, что стенания его суть гром и молния, что освободится он только тогда, когда разорвутся на земле все родственные связи». Он ссылается на Marigny: Three voyages to the coast of Circassia.- (Адыгее - черкесы). Когда он потрясает в отчаянии своими цепями, то дрожат земля и горы и расседаются бездны, утесы и снеговые обвалы сыпятся вниз с заоблачных вершин. Горцы связывают этот миф с Эльбрусом, этим «царем духов», «джин-падишахом», через который идут ворота в таинственную, населенную духами страну – «Джинистан», где обитают вечно обольстительные девы. (Живоп. Россия, IX, стр. П)
Местное предание, по Фрешфильду, говорит, что ковчег Ноя коснулся вершины Эльбруса прежде, чем остановился на Арарате. (Freshfild. Centr. Cauc., 351).
Восхождения на Эльбрус: экспедиции акад. Купфера, Фрешфильда, Грове и др.
Вследствие громадной высоты Эльбруса, подъем на него очень труден и опасен. Потому-то случаи восхождения на Эльбрус можно перечесть, как говорится, по пальцам. Трудность восхождения обусловливается, между прочим, тем, что прежде чем подняться на вершину, нужно еще потратить много сил и энергии, чтобы добраться до подошвы Эльбруса. В этом отношении восхождение на Монблан представляет значительно больше удобств.
Насколько мы знаем, первое восхождение на вершину Эльбруса было совершено в 1829 году 10 (22) июля. (Акты, собранные Кавказской Археологической Комиссией, т.VII, 1878 г., Тифлис, стр. 2-3. Отчет Купфера: Voyage dans les environs du mont Elbrous, dans le Caucase, entrepris par ordre de SaMajeste l'Empereur en 1829. St Petersb, 1830. (Rec. des actes, p. 76-82, см. ниже прим.). Д. Тарасов. Заметки о Карачае и карачаевцах, 22). По словам С.Давидовича (Исторический Вестник, 1887, май, 344 стр.), «первая по времени попытка взойти на Эльбрус была сделана в 1817 году генерал-майором князем Эристовым. Экспедиция была предпринята с 200 рядовыми и одним легким орудием и окончилась полной неудачей: отряд, не имея хороших проводников, попал под лавину и погиб весь, за исключением нескольких солдат и генерала». Кроме указанного места, других свидетельств об этой экспедиции я не мог найти. В 1829 году, по инициативе начальника Кавказской линии генерала от кавалерии Г.А. Эммануэля, была снаряжена Императорской Академией Наук ученая экспедиция для исследования Эльбруса и Кавказских гор. Во главе экспедиции стоял академик Купфер; кроме него были: по физике – адъюнкт Академии Ленц, по ботанике – адъюнкт Дерптского Университета Мейер, по зоологии – хранитель зоологического кабинета Менетрие. Отправившись из Петербурга 7 (19) июня 1829 года, экспедиция в конце месяца уже выступила из Пятигорска. Экспедиция вошла в состав отряда генерала Эммануэля, численностью которого достигала 1000 человек при нескольких пушках. Отряд шел долиной Малки. Проливные дожди много мешали движению.
8 (20) июля, оставив пушки в долине Харбист, на границе песчаника и трахита, Эммануэль с экспедицией стал лагерем на высоте 8000 ф. у самой подошвы Эльбруса.
9 (21) июля Эммануэль собрал казаков и кабардинцев, которые должны были сопровождать экспедицию, и объявил, что выдаст значительную награду тем, кто достигнет вершины Эльбруса: первый должен был получить 400 рублей, второй – 200 рублей. Так как в то время вопрос о доступности вершины Эльбруса еще считался открытым, то была обещана награда и тем, которые пойдут по снегам возможно дальше, в случае если будет невозможно достигнуть самой вершины. В 10 часов утра академики вышли из лагеря. В 4 часа пополудни достигли снежной линии. Здесь (футов на 100 ниже снеговой линии) провели ночь, которая была очень холодна.
10 (22) июля в 3 часа утра начали дальнейший подъем. Скоро путь сделался очень трудным. Приходилось вырубать ступени в твердом снегу. «Хотя долина, - говорит в своем отчете Купфер (перевод с французского отчета, стр. 76-82), - позади нас была закрыта туманом, тем не менее погода была прекрасная, луна достигла середины небесного свода, и светлый блеск ее диска составлял приятный контраст с синевой неба, которая при ярком освещении была столь густа на этой высоте, что ее можно было сравнить почти с цветом индиго. Несмотря на свежий ветер, который дул с гор, туман долины медленно поднимался позади нас, вместо того, чтобы рассеиваться. Он уже покрывал то место, где мы провели ночь и которое мы только что оставили. Туман готов был окутать и нас, расстилаясь у наших ног белой пеленой. Но скоро лучи солнца, проникавшие в туман с возрастающей энергией, разорвали его в нескольких местах. Вскоре вся долина открылась нашим ослепленным глазам, и перед нами развернулась панорама гор, образующих первую цепь Кавказа. Самые высокие вершины этой цепи – Инал, Кинжал, Бермамут – расположились почти полукругом, центр которого занимал Эльбрус. Видно было, как эти горы терялись к северу в равнине, образуя на стороне, обращенной к Эльбрусу, крутизны. Видно было, как беспорядок гор увеличивался по направлению к центру. Их вид представляет часть огромного кратера, посреди которого возвышается в виде конуса громада вулканических масс, превосходящая своей высотой края кратера. Восхищаясь этой картиной, мы все движемся вперед, то прямой линией, то зигзагами, смотря по трудности пути. Поспешность, с которой мы стремились, чтобы достигнуть вершины, раньше чем поверхность снега будет размягчена солнечными лучами, истощила наши силы, и мы в конце концов должны были останавливаться для отдыха почти на каждом шагу. Разреженность воздуха такова, что дыхание не в состоянии восстановить потерянные силы. Кровь сильно волнуется и вызывает воспалительные процессы даже в самых слабых частях тела. Мои губы горели, мои глаза страдали от ослепительного блеска солнца, хотя я по совету горцев, зачернил порохом лицо около глаз. Все мои чувства были притуплены, голова кружилась, от времени до времени я чувствовал непонятный упадок сил, которого я не мог преодолеть.
Ближе к вершине Эльбрус представляет ряд голых скал, образующих как бы лестницу, которая очень облегчает подъем; однако Мейер, Менетрие, Бернардацци (молодой архитектор, живущий на минеральных водах и сопровождавший нас во всех наших поездках) и я – все мы чувствовали себя утомленными до такой степени, что решили отдохнуть час или два, чтобы с новыми силами отправиться в путь. Несколько казаков и черкесов (Купфер везде в своем отчете говорит только о черкесах, между тем согласно современным нашим делениям племен, следует везде читать «кабардинцы» вместо «черкесы»), сопровождавших нас, последовали нашему примеру. Мы нашли убежище от ветра под огромной скалой черного трахита, который образует первый пояс вышеупомянутых скал. Здесь было небольшое пространство, свободное от снега; я отбил от скалы несколько кусков для своей коллекции. Мы были здесь на высоте 14000 футов над поверхностью моря; нужно было еще подняться на 14000 футов, чтобы достигнуть вершины Эльбруса. Я рассчитывал произвести наблюдения над магнитным маятником, который я привез с собой, но казак, несший ящик с маятником, еще не пришел. Ждать было нельзя; солнце, которое почти перпендикулярно бросало свои лучи на наклонную поверхность снега, размягчило снег до такой степени, что он не мог больше нас выдерживать; откладывая же наше возвращение, мы рисковали попасть в те пропасти, которые были прикрыты снегом.
Не удался ли этот первый опыт свыше наших ожиданий? Вступая в Кавказские горы, мы считали еще Эльбрус недоступным – через две недели мы находились уже на его вершине. Разве не было достаточно того, что вершину Эльбруса мы отнесли к той же самой горной породе, из которой создана Пичинча в Кордильерах. Я показал Гумбольдту некоторые обломки камней, принесенные мной с Эльбруса, и он отметил сходство между горной породой этой горы и Пичинчи, которую он посетил во время своего путешествия по Америке. Мы наблюдали геологические явления, самые важные на Кавказе, поднялись до высоты Монблана. Я мог надеяться, что Ленц, который опередил нас, достигнет вершины и определит ее высоту при помощи барометра, который он взял с собой. Сопровождаемый двумя черкесами и одним казаком, он подвигался вес вперед, взбираясь по той лестнице скал, о которой я говорил выше. Добравшись до последнего уступа, он увидал, что от вершины его отделяет еще снежное поле, которое нужно было перейти, но снег сделался до того мягок, что на каждом шагу проваливался до колен; рисковали провалиться совсем. Его спутники, по-видимому, решились не идти дальше, а одному идти было рискованно. Впрочем, полдень уже миновал, и следовало думать о возвращении, чтобы ночь не застигла нас до прихода в лагерь. Наконец, Ленц решил вернуться, не достигнув вершины, которая, однако, как мы увидели после, возвышалась, пожалуй, футов на 600 над местом его последней остановки. (Вероятно, Ленц достиг только начала седловины Эльбруса, то есть приблизительно 17000 ф. и до вершины оставалось около 1500 ф.).
Спуск был очень труден и очень опасен. Снег, который несколько часов тому назад выдерживал нас, проваливался под нашими ногами; образовались дыры, которые позволяли нам видеть ужасающие пропасти, открывавшиеся под нашими ногами. Казаки и черкесы, следовавшие за нами, связали себя попарно веревками, чтобы оказывать друг другу помощь. Я чувствовал себя столь слабым от усталости, что для большей быстроты движения опирался на двух человек, обхвативших меня своими руками. А когда спуск стал менее крут, то я растянулся на бурке, которую тащил черкес. Каждый думал только о себе, о том, как бы поскорее миновать опасности, грозившие нам. Мы разделились на группы. Желание пораньше достигнуть лагеря, заставило нас забыть, что мы окружены черкесами, на которых нельзя было положиться и которые захватили бы прекрасную добычу, овладев нами. Мы, сами не замечая того, были увлечены ими по дороге более короткой, которая, однако, удаляла нас от наших спутников. Мы были совершенно в их власти. Однако нам не пришлось раскаиваться в своей доверчивости. Перейдя снеговую линию и перевалив узенькую долину, дно которой было покрыто обломками соседних скал, покрытыми оледеневшей водой, мы спустились к берегам небольшого ручья, который впадал в Малку и привел нас по хорошей тропинке к нашему лагерю. Ленц, который начал спускаться позже, пришел только к ночи, по другой дороге, с большей частью наших спутников.
В течение этого замечательного дня генерал Эммануэль, сидя перед своей палаткой, наблюдал за нашим движением при помощи превосходной Доллондовской зрительной трубки, которую я предоставил в его распоряжение. Лишь только туман, покрывавший долину утром, рассеялся, он увидал, как мы взбирались на конус, покрытый снегом. Он видел, как мы добрались до первого уступа скал, шедших по направлению к вершине Эльбруса. Здесь разделились на две группы, из которых одна двигалась все вперед и вперед к вершине, между тем как другая остановилась. Но вдруг он заметил одного человека, который опередил всех и который уже почти прошел вышеупомянутое снеговое поле, отделяющее от вершины последний уступ скал. Он приближается к утесистой груде скал, образующих самою вершину, и затем исчезает в тумане, который снова закутывает долину и закрывает вид Эльбруса. Это было в 11 часов утра. Эммануэль не мог больше сомневаться, что один из нас достиг вершины. Он мог бы прекрасно видеть по цвету его платья, что это был черкес, но на таком расстоянии нельзя было различить подробностей. Генерал приказал ударить в барабан и произвести несколько ружейных выстрелов, чтобы оповестить весь лагерь об этом замечательном событии. Затем он терпеливо стал ожидать нашего возвращения.
Киллар (таково имя черкеса, который достиг вершины Эльбруса) сумел лучше нас воспользоваться утренним холодом. Он значительно раньше нас миновал границу вечных снегов. Когда Ленц достиг места своей последней остановки, Киллар уже возвращался с вершины. Снег начал размягчаться только с 11 часов; он нашел его еще твердым до самой вершины и, только спускаясь, он встретил те же трудности, что и мы. Будучи бесстрашным охотником, он часто проходил по этим местам и отлично знал страну, хотя он никогда не пробовал подняться на вершину, однако поднимался на значительные высоты. Он вернулся в лагерь значительно ранее нас, чтобы получить от Эммануэля награду за свою отвагу, но тот ждал возвращения всех нас, чтобы сделать церемонию более торжественной. Разложив на столе награду, которую он назначил первому, достигшему вершины, он вручил ее на глазах лагеря, прибавив к ней кусок сукна на кафтан. Подняли также бокалы за здоровье. Решили увековечить память этого дня надписью, вырезанной на одной из скал, которые окружали наш лагерь.
Следующий день был посвящен отдыху, в котором мы очень нуждались. Наши глаза были воспалены, губы растрескались, кожа на ушах и лице сселась и стала отделяться кусками. Многие из нас восстановили совершенно свои силы лишь по возвращении на минеральные воды. Я напрасно пытался триангуляционным путем проверить высоту Эльбруса, которую мы нашли барометрическими измерениями. Страдания, которые я испытывал, не позволяли мне исполнить работу с должной быстротой, и прежде чем я окончил работу, вершина закрылась густыми облаками, от которых она уже более не освобождалась».
Таково было первое восхождение на Эльбрус: первый раз нога человека, по крайней мере, на нашей памяти, вступила на гордую вершину. Эти академики впервые рассеяли убеждение в недоступности высокой горы, а Киллар показал, что на вершину можно подняться даже без особо большого труда.
В Пятигорске, возле Николаевского вокзала, в гроте Дианы, укреплены две чугунные плиты, на которых описано восхождение Ленца и Киллара.
В 1856 году г. Раде пытался подняться на Эльбрус тоже с северной стороны, но неудачно, так как с северной стороны вообще подъем труднее и кроме того, густой туман заставил путников вернуться. (Г.Радде. Предварительный отчет о путешествии по Кавказу летом 1865 года. Зап. К.О.И.Р.Г.О. VIII, Тифлис, 1873, стр. 38-46. Живоп. Росс. IХ, 33-34. Великие явления и очерки природы. Географическая хрестоматия, изд. Е.Лихачевой и А.Сувориной, т. II, Спб., 1967, 36-47). Вот как он описывает свое путешествие: «Девятого августа я начал восхождение на Эльбрус с северной стороны. Четверо коренастых карачаевцев провожают меня… Извивающимися зигзагами поднимаемся мы вперед по отвесным береговым склонам ручья Минитау-су и достигаем высоко лежащей пастушьей хижины, в которой останавливаемся на ночлег. С рассветом 10 августа продолжаем свое путешествие. Было около 11 часов утра, когда мы начали подниматься по крутому западному обрыву лощины, которая глубоко врезывается в ребро, выдающееся к северу из Эльбруса. Прежде всего необходимо было достигнуть гребня этого ребра, потому что его южный конец приводит к подошве передней вершины Эльбруса. К полудню мы взобрались на гребень. Погода стояла еще ясная. Здесь область высокоальпийской флоры. Все виды растений малорослы, но покрыты прекрасными крупными цветами. Некоторые виды семенных растений распространены до высоты 13000 футов. Выносливый роговик и один из видов глухой крапивы – косматая яснотка – попадаются даже на высоте 12300 футов.
Около половины первого часа над Эльбрусом показывается маленькое белое облачко. Еще солнце освещает полным светом его ослепительной белизны фирновые поля, но ненадолго. Уже в исходе первого часа весь конус скрывается за тучами. До сих пор мы поднимались по фирну крутой северной стороны горы. Двое из моих проводников подверглись головокружению; сам я чувствую сильную усталость в коленях, так что ноги подкашиваются. Все мы испытываем невыразимую усталость. После каждых 20-30 шагов я вынужден отдыхать. Легкие крайне усиленно работают. Я испытываю ощущение, как будто усиливаюсь утолить жажду этим свежим, холодным воздухом, но никак не могу. К двум часам и мы тоже окружены туманом. Барометрические измерение дает в результате 13295 футов. Составлен совет. Карачаевцы настаивают на возвращении в долину; я соглашаюсь. Постепенно начинаем мы спускаться вниз. Все более и более сгущается туман, и мы уже не видим ближайших предметов. Нам угрожает опасность заблудиться. Достигнув около 5 часов подошвы вышеупомянутого горного ребра, мы останавливаемся для кратковременного отдыха. Начинает моросить мелкий дождь. Я тотчас засыпаю. В брошенной пастушьей хижине проводим мы ночь и возвращаемся на следующий день в Учкулане».
19 (31) июля 1868 года на вершину Эльбруса поднялись члены лондонского альпийского клуба Фрешфильд, Мур и Теккер. Прибыв в Урусбиевский аул и закончив там свои приготовления, они двинулись из аула в путь 17 (29) июля. Проводником у них был, кроме 5 урусбиевцев, швейцарец Франсуа Девуассу из Шамони; в числе служащих был мингрелец Павел Бакуа Пания, заменявший повара. Свое восхождение на Эльбрус Фрешфильд описывает следующим образом в дневнике. (Дальнейший текст представляет собой перевод стр. 357 – 370 соч. D. Freshfield. TheCentral Caukasus and Bashan, London, 1869. Перевод сделан д.чл. О-ва С.И.Б-ским).
«17 (290 июля. Хотя мы встали и позавтракали рано, но, по обыкновению, носильщики наши явились часа на 2 позже и не все сразу. Хлеб еще не был выпечен. Только в 8 часов 30 минут утра были окончены все наши приготовления.
Мы наняли 5 туземцев, сложивших в этот раз большую часть своей ноши на лошадей, которыми они думали пользоваться до тех пор, пока не прекратятся пастбища.
Наши сотоварищи были вооружены палками, снабженными страшными железными наконечниками около двух футов длины и постепенно суживающимися к концу, а также железными крючьями, которые они привязывают к подошвам, когда приходится взбираться по гладкой поверхности ледника.
Вскоре они показали себя лучшими ходоками, каких только нам приходилось встречать.
Мы отправились по долине довольно быстрым шагом.
У нас составился план свернуть в ущелье, ведущее к восточному леднику Эльбруса, который на карте ясным образом представляет самую прямую дорогу к этой горе, но благодаря трудности переговоров с носильщиками, вследствие незнания языка, когда мы достигли пункта, где предполагали свернуть, оказалось, что их намерения не совпадают с нашими.
Они заявили нам, что мы должны идти вверх по главной долине Баксана к ее началу, а тогда повернуть направо, чтобы достигнуть юго-восточного ледника Эльбруса.
Возражений, представленных ими против нашего плана, было несколько. Они говорили, что в этом направлении мы не встретим пастухов, что в этом ущелье не имеется тропы и что мы сделаем такой крюк, что только через три дня достигнем подножия горы.
Первые два довода были правдоподобными, третий же мы признали смешным и совершенно противоречащим тому, что мы узнали впоследствии во время нашего восхождения.
Приняв в расчет все обстоятельства, мы поступили согласно с желанием наших людей, и стали продолжать идти по прежней дороге, вверх по долине, иногда пользуясь их знанием местности, чтобы сократить путь при прохождении через лес.
Вблизи лачуги, где мы провели ночь, когда перешли через гряду гор, росла в изобилии дикая земляника, хотя вообще ее мало в этой стране.
Далее долина изменяет направление и чтобы увидеть ее начало, нужно обогнуть выступ северного склона горы, к основанию которого поток так близко подходит, что тропу проложили вдоль склона, возвышающегося над густым сосновым лесом. Здесь мы встретили несколько охотников, которые гнали двух ослов; на каждом было по красивому горному козлу, недавно убитому у начала ледника. Голова одного из них уже была украшена парою красивых рогов, другое животное было еще сравнительно молодое.
Наконец, повернув за выступ, мы увидели перед собой истоки Баксана, берущего начало из широкого ледника, заполняющего начало долины.
В опустевшем шалаше мы остановились для совещания. Наши люди предложили на выбор повернуть в ущелье, открывающееся направо или продолжать путь вверх по долине. Мы решили держаться прежнего пути, так как он представлял самую прямую дорогу.
Подъем в ущелье был весьма крут. Над нами влево поднимался базальтовый столб в виде колонны, странным образом скрученной, красноватого цвета.
Густая трава была полна змей, которые обыкновенно на Кавказе мало распространены.
Один из носильщиков предложил мне подняться несколько футов вверх по склону выше тропы и указал на приплюснутый снежный купол, который был виден над верхом прекрасного ледника, преграждавшего ущелье, как на Минги-Тау.
Здесь мы увидели в первый раз Эльбрус с тех пор, как высадились на Кавказе; раньше мельком видели эту гору с парохода на Черном море, вблизи Поти.
Через полчаса ходьбы внизу края ледника мы встретили пастухов, которые устроили себе пристанище на ровном лугу. Путь от Урусбиевского аула до этого места мы прошли в 9 часов.
В видах того, что мы здесь могли достать себе прекрасного молока, сыра и каймак (род девонширских сливок) – лакомства горной жизни, в чем мы ощущали недостаток на южной стороне главного хребта – наша палатка была разбита близ становища пастухов.
Овцы, обеспокоенные, по-видимому, новым сооружением палатки, которое обезобразило место их стоянки, решили от него отделаться и провели большую часть ночи в том, что бросались на наше убежище.
К счастью, нашу альпийскую палатку нелегко было перевернуть, но сон наш во всю ночь был непокоен, вследствие неприятного чувства, вызываемого тем обстоятельством, что раздраженное животное бодается в нескольких футах от нас.
18(30) июля. Утро было прекрасное; холодный ветер, казалось, был предвестником того, что погода на короткое время установится. Мы не ожидали, что в этот день нам придется долго идти, так как мы уже были на высоте около 8000 футов, и подходящего места для нашей палатки мы не надеялись отыскать выше 12000 футов.
Однако мы двинулись в путь очень рано, чтобы, если будет нужда, пройти подальше и сделать рекогносцировку дальнейшего пути.
Через полчаса лошади подошли к подножию ледника, который в последние годы значительно отступил.
Здесь, в расстоянии четверти мили от настоящей границы льда, можно различить бывшие морены, теперь покрытые травой.
Пройдя поток, который разделялся на несколько рукавов, мы начали всходить по крутому склону вправо от ледника, который был довольно чист и красиво изломан в виде башен и башенок.
Спустя несколько времени, ряд скал, казалось, загородил нам дорогу; однако их легко можно было обойти вблизи небольшого водопада, который ниспадает красивым дождем брызг с почти перпендикулярного базальтового утеса.
Выше него были склоны, украшенные генцианами (горечавка) и покрытые низким дерном, которые сменились местами, покрытыми снегом и голышами и простирающимися до крутого уступа, с вершин которого мы получили ясное представление о расположении окрестных гор.
Мы очутились на скалистом хребте, наивысшая точка которого все еще выше нас футов на 600, соприкасается с снежным полем, спускающимся к Баксану двумя руслами – одним, вдоль которого мы поднимались, и другим, которое расположено далее на запад, ближе к началу долины.
Носильщики наши пошли в обход, с целью миновать крутой уступ, на который мы уже взобрались, а потому мы их потеряли из виду.
Мур был нездоров, а потому до сих пор шел с большим трудом, поэтому Тукер, Франсуа и я отправились по хребту в надежде найти подходящее место для бивуака вблизи его вершины. На пути встречались огромных размеров камни, и хотя мы карабкались по ним без особенного труда, но много прошло времени, прежде чем мы нашли сравнительно чистое местечко в шесть кв. футов, которое с большой натяжкой можно было назвать ровным. Успев, наконец, в своем предприятии, мы известили об этом криком своих друзей, находившихся внизу, а сами поспешили посмотреть, что было выше.
Самые высокие скалы были пройдены; и поднявшись еще футов на 50, мы вышли на ровное место начала снежного поля, окружающего конус Эльбруса, который поднимался непосредственно перед нами, по форме походя на перевернутую чайную чашку.
Гора, очевидно, имеет две вершины, почти одинаковой высоты; причем они обе доступны для восхождения всякому, привыкшему взбираться на Альпийские горы.
Совершенно довольные тем, что мы видели, мы вернулись к месту, выбранному для палатки, где с усердием принялись за работу, чтобы несколько выровнять место.
Для этого мы при помощи наших топоров в более возвышенной части сняли с фут каменистой земли и засыпали ею более низкую, а также увеличили точно таким же способом и ширину выбранного места. Защитив себя с наветренной стороны и окончив всю работу, мы уселись, с удовольствием поглядывая на дело наших рук, и стали ждать долго затянувшегося прибытия остальной части компании.
Наконец, наши носильщики пришли, и палатка была установлена.
Глядя почти на юг, через ложе Баксана на главный хребет, мы увидели величественно поднимающийся с квадратной вершиной Донгуз-орун (Фрешфильд называет его Тунгцорун – стр. 362); скалы его покрыты огромными уступами льда, а по бокам спускается обширный чистый ледник.
Далее на восток, в гиганте с двойным зубцом мы узнали нашего старого сванетского знакомца Ушбу, покрытого, наверное, льдом еще в большей степени на своей северной стороне, но столь же, по-видимому, недоступного как и с южной.
Мы наслаждались этим видом, как внезапно были обеспокоены неожиданной тревогой.
Наши носильщики потребовали уплаты за первые два дня; мы напомнили им об условии, по которому уплата должна была быть произведена по возвращении в Урусбиевский аул, но в то же время мы предложили им деньги в двух кредитных билетах. Они отказались и требовали, чтобы каждому была вручена следуемая ему часть. А когда мы сказали, что у нас нет с собой мелкой монеты, то они объявили нам о своем намерении возвратиться домой, предоставляя нам нести наш багаж, как хотим. На такое безрассудное поведение их мы могли ответить только презрением и сказали, что они могут поступить, как им угодно. А что мы должны встать вскоре после полуночи и возвратиться назад после полудня и что, если наш багаж будет благополучно доставлен к бивуаку пастухов перед наступлением ночи, то мы им за это заплатим. При этом добавили, что если кто-нибудь из них попробует совершить восхождение, то это нам доставит большое удовольствие, и мы будем ссужать их веревкой и топорами.
Когда они услышали все это от Павла, то все пятеро ушли, как будто хотели оставить нас совсем, но через полчаса они вернулись, как мальчишки, которые осердились и стали оправдываться в своем поведении.
Когда затруднения были все устранены, то люди укрылись в скалах ниже склона, а мы стали располагаться на ночлег.
Павел, вопреки нашему совету, настаивал на том, чтобы идти с нами. Он горел столь большим желанием взойти на знаменитую гору, вблизи которой жил и столько о ней слышал разговоров в своей жизни, что мы не решились охлаждать его энтузиазма, да, казалось, и причины не было, почему бы ему не привести в исполнение свое желание.
Ночь обещала быть холодной, поэтому мы пригласили Франсуа внутрь, в палатку, которая, как это мы уже испытали на Казбеке, могла в случае нужды вместить четырех; в то же время Павел нашел себе убежище в канаве, которую мы вырыли у входа в палатку.
19 (31) июля. Ночью до того было холодно, что вода в гуттаперчевом мешке, который мы наполнили накануне и повесили внутри палатки, к утру замерзла, превратившись в сплошной кусок льда, и, следовательно, так как мы не имели с собой дров, то не могли добыть себе воды для питья.
В 2 часа 10 минут утра, привязав себя к веревке, в виду того, что terra firma скоро останется за нами, мы отправились в путь. Туземцы, несмотря на наши крики, нам не отвечали.
Мы карабкались по крутым снежным уступам, которые привели нас к обширному снежному полю. Павел постоянно скользил, так что Туккеру пришлось почти тащить его некоторое расстояние.
Когда через полчаса мы достигли края большого снежного поля, то Эльбрус в тумане показался перед нами огромный и тусклый, но к нашему удивлению и неудовольствию, отчасти закрытый темным облаком. Восхождение теперь не представляло затруднений, и мы в торжественном, чтобы не сказать, угрюмом молчании шли с топорами под мышками, заложив руки в карманы.
Холод нам был нипочем, так как мы запаслись теплой одеждой в достаточном количестве, жаль только, что люди затеряли мои штиблеты, предназначенные для горной ходьбы – и это было для меня чувствительно.
Некоторые невежественные люди до сих пор утверждают, что истинная красота природы прекращается за снежной линией и что те, которые поднимаются выше, никогда вознаграждения за свой труд не получают, а напротив, выносят убеждение, что высокая гора все равно, что шесть, намазанный жиром. Когда мы находились в снежных полях Эльбруса, у меня явилось желание, чтобы кто-нибудь из таких господ был с нами, так как он принужден бы был признать поражающее величие этих мест, а вместе с тем страшный холод, которому он подвергся бы, послужил бы наказанием за нанесенное оскорбление.
Последние лучи заходящего месяца осветили вершины главного хребта, из-за которых мы мельком увидали южные вершины.
Ледяные склоны Ушбы и Донгуз-Оруна отражали бледный цвет неба; далее на запад мрачный скалистый пик стоял в глубокой тени.
Мы были на такой высоте, что могли обозревать горные кряжи, которые тянулись от Эльбруса к северо-западу; в этом направлении парообразная пелена, озаряемая внезапным сверканием молнии, нависла над далекими степями.
Густое черное облако все еще окружало гору (Эльбрус); впрочем, небо было над нами чистое, а звезды сверкали сверхъестественным блеском
Недалеко от места, где снежная поверхность имеет скат к горе (Эльбрусу), рыхлая почва провалилась под моими ногами, и я исчез как бы в скрытое подполье.
Павел, который находился у веревки сзади меня, был чрезвычайно поражен, и первое его стремление было ринуться к краю, чтобы посмотреть, что со мною, но он был вовремя удержан товарищами.
Отверстие было одно из тех, которые по мере углубления расширяются, но веревка меня удержала, и я набрался духу, чтобы утвердить ногу на выступе с одной стороны и опереться спиной о другую сторону.
Положение было не из приятных. Обе руки у меня были в карманах, а топор под мышками. Благодаря натянутости веревки и узкому пространству провала топором работать было нельзя без боязни упустить его в неизмеримую глубину.
Когда я попробовал выбраться сам из ямы, то отвалил кусок снежной коры на одной стороне ямы, и потребовалось много усилий со стороны всех товарищей, прежде чем меня вытащили на свет божий.
Склоны горы делались круче, холод увеличивался, а ветер становился почти невыносимым, так что вообще в перспективе было мало утешительного.
Появление утренней звезды, сопровождаемое чудным сиянием, предвозвестило восход солнца и на время нас подбодрило. После румянца, загоревшегося на востоке и вызвавшего в нашем отряде восклицание «восходит солнце!», появилось солнце, сверкнувшее внезапным сиянием одновременно с сверканием молнии, разрезавшей черную тучу, нависшую над далекими степями.
Подъем духа оказался временным, и мы вновь впали скоро в состояние ледяного отчаяния, которое, конечно, не уменьшилось при внезапном бегстве Павла, который, не выдержав страшного холода, повернул и побежал назад по оставленным нами следам.
С час мы шли без остановки, надеясь, что солнце хоть немного погреет.
В восточной стороне вершины хребта внезапно загорелись розовым светом – это нас заставило быть в ожидании; в одно мгновение снег, где мы стояли, скалы над нами и вся атмосфера были залиты розовым сиянием.
Облако на вершине горы, которое, лишь только дневной свет забрезжил, стало из черного серым, покрылось розовым цветом и внезапно растаяло, подобно душе, которая отбыла свое время.
Как только розовый цвет ослабел, показался на востоке солнечный диск и залил нас потоком золотых лучей, которые вскоре исчезли при ясном дневном свете.
Однако повышения температуры не ощущалось, и несмотря на видимое улучшение погоды серьезно возникал вопрос, можем ли мы идти дальше.
В 7 часов 30 минут утра мы были на высоте выше 16000 футов. Мы достигли скал, которые образуют верхнюю часть конуса Эльбруса.
Решив, что среди этих скал можем кое-как укрыться, мы стали в нерешительности и начали топать ногами о скалы и тереть пальцы, чтобы предохранить их сколько возможно от отмораживания, в то время как прения относительно того, нужно ли вернуться назад или нет, велись голосами, которых нельзя было разобрать благодаря щелканью зубов от холода.
С одной стороны, ветер не уменьшался и риск отморозить себе члены серьезно увеличивался. Туккер и Франсуа не чувствовали своих пальцев, мои также были подобным же образом поражены. С другой стороны, у подножия скал было не так холодно, так как они давали некоторое убежище от погоды.
Глядя вниз, мы увидели вдруг к своему удивлению двух носильщиков (это были Джапоев Дачи и Сетаев Ахия), быстро двигающихся по нашим следам.
Мы уже почти решили повернуть, когда они подошли к нам, чувствуя себя очень хорошо в своих бараньих шубах, так как не были подвержены действию холода. Впрочем, третий носильщик, который отправился вместе с ними, подобно Павлу, ушел назад.
Я сказал: «Если носильщики пойдут, и я с ними». «Если один пойдет, то и все пойдем», - добавил Мур.
Решение было принято, и мы снова обратили наши взоры к горе.
С этого момента холод, хотя и суровый, перестал быть мучительным.
После долгого ползанья по сравнительно удобным камням, в большинстве случаев мелким, чередующимся с значительными возвышениями, мы достигли подножия низкой скалы и чтобы взобраться на нее, нужно было вырубить несколько ступеней в ледяном проходе, представлявшем единственный доступ к крутизне горы.
Достигнув вершины горы, которая замыкала наш горизонт, мы увидели еще большие скалы над нами. Многие из нас чувствовали и даже выражали сомнение в успехе нашего предприятия.
Мы, однако, упорствовали, делая небольшие и короткие передышки, пока не было пройдено основание одной из голых скал, для достижения которой потребовалось очень много времени.
Наконец, почти внезапно мы очутились на уровне с вершинами скал и вступили на широкий хребет, имеющий направление восток-запад.
Мы повернули налево и прямо ветра, чтобы сделать последнее усилие. Хребет был удобен и по указаниям носильщиков, мы шли к нему гуськом, заложив руки в карманы и с топорами под мышками, покамест не достигли точки в виде голой скалы, окруженной снегом.
Эта вершина находилась у одного из концов подковообразного хребта, имевшего в трех местах заметные возвышения и замыкавшего снежное плато, которое хотя и казалось ровным для наших непривычных глаз, но вместе с тем внушало мысль о старом кратере.
Камни, которые мы там подобрали и принесли с собой, имеют вулканический характер.
Мы шли или, скорее всего, бежали кругом хребта к его краю, причем перешли через два значительных углубления и посетили все три вершины; у подножия самой дальней, под скалой мы нашли наше убежище и совершенно сносную температуру.
Здесь мы остановились, чтобы рассмотреть, насколько возможно дальше, все подробности обширной панорамы, открывшейся нашим глазам.
Оба туземца указывали нам на разные долины, в то время как мы старались рассмотреть горы.
Светлые облака неслись к западной стороне вершины, и море тумана скрыло лежащие на севере степи – впрочем, было светло.
На восток от нас открывалась панорама главного хребта до самого Казбека.
Ни одной группы гор я не видывал, которая имела бы такой чудный вид, как большие пики, что поднимались над истоками Терека и Чегема. Вид, который представляют Пеннины с вершины Монблана не так красив, как Коштан-тау и соседние с Эльбрусом вершины.
Кавказские горы гораздо красивее, их пики остроконечные, а пропасти, разделяющие вершины друг от друга, производили впечатление неизмеримой глубины – этого в такой степени я никогда не замечал в Альпийских горах.
В южной стороне безмолвно возвышалась двойным зубцом Ушба, гораздо ниже нас. Большая часть вершины и снежных полей хребта была расположена между нами и Сванетией, как на рельефной карте, у наших ног, а за ними мы увидели с снежным гребнем Лейлу и голубые гряды гор у турецкой границы, между Батумом и Ахалцыхом.
Переменив положение, мы увидели скалистый пик, поднимавшийся выше всех гор, расположенных к западу от Эльбруса, и старались увидеть Черное море.
Нашим глазам вдали представилась серая, ровная поверхность – была ли это вода или мгла, нависшая над ее поверхностью, – было невозможно различить.
Туман, показавшийся по склонам гор, скрыл истоки Кубани, но истоки Малки мы рассмотрели. В этой стороне горы склон казался однообразным, принимая в расчет высоту в 1000 футов; и хотя в этой стороне горы крутизна не такова, чтобы сделать восхождение невозможным, но все-таки оно здесь должно быть долгим и утомительным.
Мы не были голодны, но если бы мы пожелали выпить за чье-нибудь здоровье, то не могли бы привести этого в исполнение; мы дали свободу нашим чувствам и удивили носильщиков своими восторженными криками в честь горы, которая при помощи ветра и холода, вела с нами такую упорную борьбу.
Мы спешили вернуться назад к первой вершине, на которой, в виду того, что она показалась несколько выше, Франсуа уже принялся за работу, то есть начал воздвигать небольшой столб.
В это время кто-то вспомнил, что все забыли относительно разрежения воздуха; мы старались его заметить, но напрасно, и я думаю, что тот факт, что на высоте 18500 футов ни один из нашей компании не был ею поражен, служит доказательством, что горная болезнь не есть непременное зло и что она поражает только тех, кто не привык ходить по горам или кто вообще на горах не в своей тарелке.
Мне лично пришлось испытать два раза эту болезнь. В первый раз, когда я пытался взобраться на Dent Blanche, в первый день моего путешествия по Швейцарии, и второй раз на Арарате, когда я чувствовал себя очень плохо.
Мы достигли вершины Эльбруса в 10 часов 40 минут и оставили ее в 11 часов 5 минут утра.
Нам было несколько трудно согласовать картину, которую представляет вершина Эльбруса, когда смотришь издалека, с северной ли или с южной стороны, с ее действительным видом.
От Поти или Пятигорска Эльбрус представляется глазам имеющим две вершины почти одинаковой высоты, которые разделены значительной впадиной.
Седловина между двумя вершинами, которые мы посетили имеет глубину не более 150 футов, а потому мы были удивлены, что на значительном расстоянии она кажется весьма заметной.
Обходя вокруг подковообразный хребет, мы естественно старались заметить, не было ли другой вершины, но никакой не увидели; на западе от нас (если бы существовала другая вершина, то она и должна быть на западе от нас) склоны чрезвычайно обрывисто спускались в Карачай и не было заметно в этой стороне такого густого облака, которое могло бы скрыть какую-нибудь вершину, равную по высоте той, на которой стояли.
Подъем на Эльбрус от нашего бивуака, расположенного на высоте 6500 футов (расстояние больше расстояния Монблана от Grands Muiets), потребовал времени 7, 5 часов с передышками.
Возвращение было совершено в 4 часа, но мы могли бы выполнить его еще скорее.
Скалы были настолько удобны для спуска, что мы, избегая хлопот с собиранием и распусканием веревки, спустились без помощи ее.
Несколько труднее было спускаться тем, которые были позади, так как должны были постоянно заботиться, чтобы не катились вниз камни. Мур получил от одного из них в палец такой удар, что он болел несколько недель.
Почти около часу спускались мы к месту, где мы утром совещались, и здесь мы в первый раз как следует подкрепились.
Здесь мы очистили наши бороды от ледяных сосулек, которыми были так украшены с 3 часов утра.
Отсюда мы заметили, что восточный ледник Эльбруса берет начало в том же самом месте, что и ледник, который спускается к истокам Баксана и что явно здесь не представлялось затруднений идти вдоль него до начала долины, от которой мы первоначально предполагали начать восхождение. Снег был совершенно тверд, благодаря чрезвычайному холоду, и быстро стали спускаться вниз мы и два туземца, которые хотя и избегали того, чтобы быть привязанными к нашей веревке, но с охотой согласились держать ее в своих руках.
Когда они спускались по нашим следам, они увидели яму, произведенную моим исчезновением в дыру, и урок не пропал даром для них.
Облако, образовавшееся в долине, надвинулось и окутало нас на полчаса, но мы, несмотря на густой туман, без всякого затруднения находили дорогу.
Мы достигли бивуака и узнали, что Павел уже ушел со своим багажом; вскоре и мы последовали за ним и стали не спеша спускаться по крутым склонам подле ледника.
Поток, который вчера вытекал из подножия ледника, изменил свое течение и сегодня изливался водопадом с вершины ледяного уступа.
Вследствие полуденной теплоты воды в нем прибавилось, и мы с трудом перебрались через него.
Оба туземца прибыли раньше нас и рассказали свою историю товарищам и пастухам, которые решили, что нас более не увидят, а потому были удивлены и, по-видимому, довольны, что нас видят не только здоровыми, но и с успехом выполнившими свое предприятие.
Когда мы появились в становище, мы должны были подвергнуться местным поздравлениям, выражавшимся в поцелуях и объятьях».
16 июля 1874 г. на вершину Эльбруса поднялись опять англичане Грове, Уокер и Гардинер, бывшие тоже членами альпийского клуба. Проводником они имели швейцарца Петра Кнубеля из деревни Николая (около Церматта).Добравшись до Урусбиевского аула на реке Баксан, путешественники предприняли отсюда восхождение на Эльбрус через ледник Азау. Поднявшись до высоты около 11300 футов, они переночевали немного выше того места, где останавливался в 1868 году Фрешфильд (оно теперь, по словам Грове, было покрыто снегом). Свое дальнейшее восхождение Грове описывает следующим образом. (Дальнейший текст взят почти без изменений из соч. Грове «Холодный Кавказ», издание и перевод редакц. журн. «Природа и Люди», СПб., 1879, стр. 149-161).
«В половине первого мы встали, чтобы отправиться в дальнейший путь к Эльбрусу и были приятно удивлены тем, что несмотря на довольно сильный ветер, температура была не настолько низка, как мы могли ожидать. Известно, что в горах наиболее низкая температура замечается перед самым рассветом. Когда мы встали, никто из нас не ощущал холода, от которого, однако, Муру пришлось значительно пострадать через два с половиной часа позже, как раз перед восходом солнца.
В час пополуночи Уокер, Гардинер, Петр Кнубель и я отправились в путь. (Из туземцев проводником был Ахия Сотаев). Прямой путь пролегал через снежную полосу, лежащую над равниной; гряда, ведущая к этой полосе, была очень крута и, чтобы подняться на нее, требовалось немало времени, вследствие чего мы повернули вправо и направились по небольшим снежным склонам, пересеченным высокими скалистыми грядами. Пройдя затем влево, мы очутились на обширном юго-восточном глетчере Эльбруса, по которому нам предстояло идти к вершине, положение которой я теперь попытаюсь определить. На русской карте оба пика Эльбруса назначены по направлению от SOS к NWN один от другого. Но я почти убежден, что положения эти не точны, и считаю весьма вероятным, что при более тщательном исследовании окажется, что пики эти находятся от востока к западу один от другого. По многим причинам, на которые я укажу впоследствии, мы не были в состоянии сделать точных наблюдений с компасом, почему я и не могу с уверенностью говорить об относительном положении обоих пиков, но все мы пришли к заключению, что приблизительно правильное их направление от востока к западу, вследствие чего я и намерен их называть восточным и западным пиками. Восточный из этих пиков находился ближе к месту нашей остановки, западный возвышался за ним. Судя по тому, что мы могли видеть, западный пик был довольно отвесен, хотя и не настолько, чтобы представлять серьезные затруднения. Вершина его казалась плоской и обширной. Восточный пик, напротив, представлял собой отлогий конус.
Ради краткости я называю эти вершины пиками; в действительности же было бы гораздо правильнее назвать первую – плосковершинной горой, а вторую – обширным пиком (vast mound). Целью нашего путешествия была именно западная плоская вершина, как наиболее высокая из двух, хотя она и превышала восточную вершину только на 95 футов. (По новейшим вычислениям, как дано у нас выше – на 123 фута). Ясно было, что для этого следовало подняться на обширный глетчер, окружающий более низкий пик, направляясь постоянно влево, таким образом, чтобы обогнуть этот пик на расстоянии 1500 футов ниже вершины. Отсюда легко было пробраться к горе, находящейся между обеими пиками. Очевидно было, что эта промежуточная гора откроется нам только тогда, когда мы подойдем к ней на очень близкое расстояние, вследствие чего мы рисковали подняться слишком высоко, хотя мы и имели некоторые данные предполагать, что гора эта высока. Спускаться же опять вниз потребовало бы много лишнего времени.
Но так как при путешествиях в горах приходится часто рисковать, то мы и решили направиться по обширному, покрытому снегом глетчеру, окружающему восточный пик. В течение нескольких часов мы поднимались на его обширные склоны, держась постоянно влево. Однако, хотя мы и не встречали никаких препятствий, тем не менее эта прогулка была очень утомительна и скучна. В расстоянии полутора часа от места нашей остановки, нам предстояло обойти трещину во льду, которая в жаркое время могла быть опасной, теперь же она была настолько узка, что мы миновали ее очень легко. В самом деле, весь путь от снежной полосы до основания последнего склона западного пика не представляет ни малейших затруднений: это было просто длинное, утомительное путешествие по обширному, довольно отлогому снежному полю.
Те, кому приходилось путешествовать в Альпах, знают, что нет ничего утомительнее и скучнее продолжительного восхождения по снежным склонам. Труд этот утомляет, нисколько в то же время не возбуждая человека. Это – одно физическое упражнение, ум же остается в полнейшем бездействии, следствием чего является страшнейшая скука и отвращение ко всему миру вообще и в частности к собственному я – этой ничтожной его частички. Наконец, завеса, застилавшая разум человека и его уважение к своей личности, приподнимается; он начинает смотреть на себя глазами других и удивляется только, что существуют люди, жаждущие подобных предприятий. Все ошибки, совершенные недавно, восстают перед ним во всей своей яркости и главным, самым большим промахом представляется ему восхождение на эту гору. Что побудило его на подобную глупость, каким образом он решился совершить ее вторично и что могло в данном случае заставить его подниматься на этот отвратительный пик – вот вопросы, которые он постоянно задает сам себе. Из чувства самолюбия, однако, он решается продолжать начатое восхождение, но ничто, он клянется, не соблазнит его в другой раз подниматься на эти утомительные склоны. В подобном настроении духа остается путешественник до тех пор, пока более возбуждающий труд не развеет этих болезненных мыслей или пока достижение вершины снова не возбудит в нем того естественного чувства гордости и тщеславия, без которого трудно представить себе успех как в горных экспедициях, так и в других более серьезных вещах. Как бы вознаграждением за глупость вступления в снежную область является восхищение той спокойной решимостью, которая заставила преследовать так долго такую трудную цель. Дурные решения исчезают, самодовольство и веселость возвращаются и один вопрос только смущает путешественника, когда ему удобнее начать восхождение на другой пик.
Склоны Эльбруса были именно такого скучного и утомительного характера. Замечательно покатые вначале, они нигде не отличались крутизною, но вследствие их громадной высоты и полнейшего однообразия, восхождение на них было затруднительно тем более, что мороз усиливался по мере приближения восхода солнца. К счастью, ветер утих; в противном же случае нам грозила возможность замерзнуть. После четырехчасовой прогулки, поднявшись на высоту 4000 футов, мы остановились на несколько минут на гряде скалы, пересекающей огромную снежную пустыню на высоте, равной высоте Монблана. Здесь мы были более чем вознаграждены за холод и труд, которые считаются неизбежными в высоких местах. Нашим глазам представился вид почти неописуемой прелести. Начинался восход солнца, и весь восток был объят пламенем. Полная луна не успела еще скрыться за горы в минуту солнечного восхода, и небо на мгновение разделилось между мертвенной красотой ночи и блеском и сиянием наступающего дня. Несмотря на восхитительную прелесть этой картины, нас тем не менее сильно поражала громадная тень Эльбруса, бросаемая восходящим солнцем на большую высоту, но тень эта вскоре наполнилась светом, и наступил день, едва только бледный спутник успел скрыться, и таким образом кончился контраст, до сих пор не наблюдаемый еще никем из нас. Вспомнив, что между нами и вершиной остается еще 3000 футов, мы снова пустились в путь и продолжали восхождение по снежному полю, придерживаясь влево еще более, чем прежде. Поднявшись на 1500 футов, через полтора часа после того, как мы оставили скалы, мы увидели холм, возвышающийся между обеими вершинами. Он был вблизи нас, несколько выше; пройдя немного по отлогому склону, отделяющему его от нас, мы остановились отдохнуть на расстоянии 200 футов ниже вершины холма.
Итак, мы находились теперь у подошвы последнего склона, ведущего к плоской вершине западного пика. Склон этот, возвышающийся перед нами, был отвесен, но, по-видимому, не недоступен. Значительно левее, то есть к югу, находилось несколько пропастей, но впереди не представлялось никаких затруднений, так что мы могли отдыхать совершенно спокойно.
Местом нашей остановки была небольшая долина между двумя пиками, лежащая на высоте более 17000 футов, но насколько более, мы не могли сказать. Уокер взял с собой прекрасный анероид со шкалою высоты 20000 футов; прибор этот с замечательной точностью определял наше восхождение, пока мы не достигли высоты 17000 футов и не подошли на довольно близкое расстояние от места остановки около холма. Здесь же стрелка вдруг поднялась до самой высшей точки барометра и никакие удары и сотрясения не могли уже сдвинуть ее с этих, очевидно, неправильных показаний. Вследствие этого, конечно, мы могли только угадывать высоты, превышающие 17000 футов, пока не достигли вершины. Как я уже сказал, мы остановились на расстоянии около 200 футов ниже вершины холма, причем мы едва ли поднялись более чем на 150 футов со времени последнего точного показания барометра. Следовательно, высота холма была приблизительно 17350 футов над поверхностью моря. Наше место остановки легко может быть узнано последующими путешественниками, так как оно находится у подошвы гряды скал, простирающейся на некоторое расстояние вдоль склона западного пика. У основания этой гряды находится большой валун, на котором очень удобно греться на солнце. Весьма возможно, что большая часть склона западного пика, которою мы нашли покрытой снегом, в другое время представляет голые скалы, так как во время нашего восхождения на горе было необыкновенное количество снега.
Отдохнув с полчаса, мы направились по этому последнему склону, представившему единственное затруднение, если только это можно назвать затруднением. Прежде всего мы взобрались на упомянутые мной скалы, которые оказались твердыми и легко доступными. Затем мы стали подниматься по довольно крутому снежному склону; вскоре мы подошли к небольшой гряде скал, перейдя которую мы снова вступили в снежную область. Поднявшись затем на довольно отлогий склон, мы подошли к концу его, к гряде скал, которую пересекли без всяких затруднений и таким образом очутились на окраине громадной плоскости, образующей вершину потухшего вулкана. Небольшой пик, возвышающийся здесь к северо-востоку, представлял, очевидно, самую высокую точку горы.
За несколько времени до того, как нам удалось подойти к окраине кратера, я сообразил, что пик, на который мы поднимались теперь, вовсе не тот пик, вершины которого достиг Фрешфильд с товарищами, что они поднимались на восточный пик, который, по наблюдениям русских, был несколько ниже. Пик этот был, несомненно, вулканический, так как он оканчивался кратером. Весьма возможно, что западный пик был также вулканического происхождения, но было интересно проверить факт и, конечно, было бы приятнее, если бы оказалось, что мы находимся на снегах, никем еще до сих пор не посещенных. Восторг при достижении еще никем не посещенной вершины может многим показаться ребячеством, но не тому, однако, кому лично приходилось испытывать это чувство.
Западный кратер величиною значительно превосходит кратер другой вершины и имеет около ¾ мили в диаметре. Стена, окружающая кратер, цела на 2/3 ее протяжения, но с юго-западной стороны ее оторван большой кусок, на месте которого теперь находится обширный глетчер. Извержение вулкана, оторвавшее такую громадную часть окраины кратера, по всей вероятности, было очень сильно, но к счастью, в то время там не было еще людей, на которых оно могло бы навести ужас. С незапамятных времен кратер бездействует; лед заменил лаву, а остатки шлака, наполнявшие кратер, природа покрыла толстой пеленой вечного снега.
Снежная плоскость, образовавшаяся на месте кратера, поднимается к востоку почти до высоты окраины кратера, но затем она быстро понижается к юго-западному обвалу. Небольшой пик, образующий вершину горы, возвышается на северо-восточной части окраины; пик этот мы отлично могли различить впоследствии из деревни Уч-Кулана, в Карачаевской стране. Прежде чем начать подниматься на самую высокую точку, мы решили немного отдохнуть на снегу; эти несколько минут отдыха проведены были мною в размышлении о вопросе относительно разреженности воздуха, который в последнее время нашего восхождения обратил на себя мое особенное внимание. В этом отношении было сделано много ошибок, более или менее известных тем, кто хотя бы сколько-нибудь знаком с Альпами.
Прежде, когда путешествия в горах были в меньшем употреблении, чем теперь, разреженности воздуха обыкновенно приписывали утомление, происходящее вследствие недостаточной подготовки к предстоящему делу. В настоящее же время те, кому приходилось подниматься в горы, отлично знают, что при других хороших условиях им не придется страдать от разреженности воздуха даже на самых высоких альпийских пиках; на жалобы подобного рода смотрят как на желание выставить факт своей неудачи в более благоприятном для себя свете. Очевидно, однако, что на горах, превосходящих своей высотой Альпы, должна быть граница, за которой разреженность воздуха начинает оказывать свое влияние даже и на наиболее сильных и подготовленных людей.
Известно, например, что ни один человек не может подняться на вершину Эвереста. Злополучное путешествие на воздушном шаре из Парижа доказало, что уже значительно ниже вершины упомянутой горы воздух слишком редок для поддержания жизни.
На какой же именно высоте находится эта граница? Вот вопрос, который занимал меня в то время. Особенная слабость, которую я ощущал, поднявшись на высоту 17000 футов, была ли следствием усталости или же ее следовало приписать влиянию разреженности воздуха? Гардинер и Петр Кнубель также значительно утомились при последней части восхождения. Уокер же не ощущал ни малейшей слабости, хотя он и страдал кровотечением из носа. В данную минуту, судя по тому, что мне приходилось испытывать, конечно, невозможно было не объяснить наших бедствий действием разреженного воздуха. В настоящее время я готов приписать наше изнеможение главным образом недостаточной подготовкой к такому трудному путешествию и только в самой незначительной степени влиянию разреженного воздуха, если оно действительно существовало. Я полагаю, что на крепкого человека с здоровым и правильно действующим сердцем, привыкшего притом к путешествиям в горах, разреженность воздуха не будет оказывать заметного влияния до высоты 18500 футов, если ему, впрочем, придется идти по более или менее отлогим склоном. С изменением покатости склонов, то есть с увеличением труда при путешествии, изменяется и степень этого влияния. Основанием подобного предположения служит, во-первых, то, что мы заметили, как это часто случается в Альпах, что слабость значительно уменьшилась, как только мы начинали спускаться. Во-вторых, один из нашей партии вовсе не чувствовал утомления. В-третьих, когда Фрешфильд с товарищами поднимался на восточный пик, имеющий почти одинаковую высоту с пиком, на склоне которого находились мы, то никто из них не ощущал особенной слабости. Немыслимо, конечно, допустить, что все 6 человек, составлявшие партию Фрешфильда, а именно: три англичанина, один проводник из Шамони и два кавказца – отличались особенно здоровым сердцем и легкими. Итак, я склонен думать, что сильное изнеможение, ощущаемое тремя из нашей партии, было следствием путешествия по снегу, которое не могло не показаться утомительным для недостаточно подготовленных путешественников (out of condition). Достаточными причинами к этому были постоянное пребывание в мокроте, при усиленной воздержанности от употребления какого-либо вина, и резкая перемена диеты.
Только крайне утомленный путешественник может отказаться от попытки подняться на вершину горы, после того как ему удалось уже достичь окраины картера. Небольшой пик, как я уже упоминал, возвышается на северо-восточной части этой окарины; мы подошли к ней с юго-востока, вследствие чего нам пришлось пройти некоторое расстояние по внутренней стороне окраины; путь, однако, пролегал, почти по ровной поверхности. Итак, мы победоносно направились по снегу, который, подобно савану, покрывал угасший вулкан, представляя в одном месте замечательно красивую картину, какой мне еще никогда не приходилось наблюдать в горах. Недалеко от окраины этой снежной полосы возвышалась небольшая вершина, которую ветер разукрасил снегом в виде лент и гирлянд, чрезвычайно красиво и густо обвивающих сверху до низу эту колонну, которую можно было принять за жену Лота, допустив, что в день своего несчастья она была в таком праздничном наряде. Полюбовавшись этим странным видом, мы отправились далее и вскоре подошли к подошве небольшого пика, высотою от 100 до 150 футов. Поднявшись по его отлогому склону, мы очутились на вершине Эльбруса. День был замечательно ясен. На небе не виднелось ни одного облачка, и горизонт был совершенно чист.
Едва ли человек может желать или надеяться увидеть более очаровательную картину, чем та, которая представилась нашему взору с высоты этой громадной горы. Находясь на конечности отпрысков главной цепи Кавказских гор, Эльбрус занимает очень выгодное положение, так как с его вершины открывается вся цепь Кавказских гор, подобно тому как видна линия баталии с флагманского корабля, находящегося впереди. Все высокие пики предстали перед нами во всем своем суровом величии. Вблизи возвышался двуглавый гигант Ушба; далее следовала цепь бесчисленных гор-титанов.; затем в расстоянии нескольких миль виднелась могущественная вершина Коштан-Тау и Тау-Тетнульд. Затем следовал целый ряд пиков, за которыми возвышалась громадная вершина, принятая мною за Казбек. Наконец, в весьма далеком расстоянии, по направлению к Персии с трудом можно было отличить снежный пик, по всей вероятности, вершину Арарата. Может быть, это было просто белое облачко, хотя, однако, весьма возможно, что это была действительно гора Арарат, так как утверждают, что Эльбрус виден с вершины этой горы в ясную погоду. К югу открывались обширные долины, пересекающие главную цепь гор, а к юго-западу отчетливо выделялось Черное море. К северу виднелись холмы, покрытые травой и возвышающиеся один за другим, подобно морским волнам; последний из этих холмов, по-видимому, служил границей обширных равнин России. Вообще говоря, вид с вершины Эльбруса был гораздо величественнее и лучше, чем я ожидал, и значительно превосходил все, виденное мною в течение многих лет путешествия по высоким Альпам. Впрочем, не только красота и разнообразие вида производили на нас в данном случае сильное впечатление. Находясь почти на границе между Европой и Азией, я ловил себя на невольно пришедшей в голову мысли о сравнении древних, уже отживших рас с могущественной, еще совершенно юной страной, громадная будущность которой только теперь начинает признаваться людьми. Затем как бы насмешкою над ничтожеством всего человеческого являются здесь остатки уже давно потухших вулканов, свидетельствующие о тех громадных циклах времен, перед которыми даже большие периоды возвышения и падении целых царств кажутся не более как процессом пересыпания песка из одной половины песочных часов в другую.
Из предыдущего описания видно, что восхождение на Эльбрус если и утомительно, то все же не представляет никаких затруднений. Один только склон, идущий от основания ущелья с окраины кратера, требует некоторой осторожности со стороны путешественника, хотя мы и здесь не встретили никаких особенных затруднений. Не знаю, каким бы этот склон показался человек, привыкшему путешествовать по снегу и льду, так как трудно судить о тех способах, к которым люди неопытные прибегают для предупреждения различных препятствий. При некоторой беспечности легко было скатиться с этого склона, который, однако же, в другое время года и при других обстоятельствах представлял бы совершенно иные условия: он мог быть покрыт голым льдом, или же гряды скал до самой вершины могли быть совершенно обнажены от снега и льда. Летом 1874 года на всех высоких кавказских пиках было необыкновенно много снега.
На вершине Эльбруса мы могли пробыть только 20 минут. Относительно ясности воздуха не оставалось ничего более желать, но ветер был довольно сильный, вследствие чего на вершине высотой 18526 футов (по новым вычислениям 18470 футов) по причине страшного холода невозможно было оставаться долго. Один из нас и то уже пострадал от мороза.
Спустившись с небольшого пика и направляясь к тому месту, откуда мы подошли к окраине кратера, мы миновали один склон и остановились отдохнуть на прежнем месте нашей остановки, которое, будучи защищено от ветра, представляло довольно теплое убежище. Было около полудня. Начав наше восхождение на вершину Эльбруса в час ночи, мы достигли самой высокой ее точки в 10 часов 40 минут утра; следовательно, путешествие это потребовало 9 часов 40 минут. По весй вероятности, его можно было совершить в более короткий промежуток времени, так как последняя часть нашего восхождения значительно замедлилась. Мы могли свободно располагать некоторым количеством времени, а у меня, кроме того, были свои причины не торопиться. Я полагаю, что на восхождение вполне достаточно от 8 до 8,5 часов. Спуститься же с горы можно очень скоро, после того как удастся миновать упомянутый склон, идущий от окраины кратера.
Я уже не сомневался в том, что пик, на который мы поднялись, был вовсе не тот пик, на который в 1868 году поднимался Фрешфильд с товарищами. Уокер и Гардинер разделяли мое мнение; сравнив наши путевые заметки со своими, Фрешфильд и Мур также пришли к убеждению, что вершина, на которой мы находились теперь, вовсе не та, которой им удалось достигнуть, и что можно признать за достоверный факт, что они поднимались на восточный, а мы на западный пик Эльбруса. Во время путешествия Фрешфильда западный пик был совершенно скрыт облаками. Судя по пятиверстной карте, последний из этих пиков превышает первый на 95 футов. Я сомневаюсь, впрочем, что между пиками существовала даже и такая незначительная разница (для 18526 футов), так как во время нашего пребывания на западной вершине восточный пик казался нам на одной с нами высоте, и я полагаю, что при более точном исследовании окажется, что оба пика почти совершенно равны. В настоящее же время за неимением более точных наблюдений следует полагаться на пятиверстную карту как на единственную существующую и считать западную вершину на 95 футов выше восточной. Отсюда наиболее высокая точка другой вершины направлялась на OS; очевидно, однако, что если вершина имеет более или менее значительное протяжение, то один румб слишком недостаточен, чтобы даже приблизительно определить ее относительное положение.
Покинув место остановки у холма, мы легко и быстро спустились по обширным склонам. На схождение с гор от самой вершины потребовалось всего 4 часа, а так как свободного времени оставалось еще много, то мы и решились спуститься в долину.»
Мур, который был вместе с Грове и поднимался уже на Эльбрус с Фрешфильдом, не мог не подняться на Эльбрус в этот день. Он поджидал двух русских офицеров, желавших также подняться на вершину. Но когда на другой день они хотели начать восхождение, погода изменилась и восхождение сделалось невозможным.
Можно отметить также следующие частичные восхождения.
Н.Я.Динник несколько раз совершал небольшие восхождения на Эльбрус. В 1874 году он поднялся по западному склону горы в верховьях Хурзука «значительно выше» снеговой линии. (Динник. Ледники, 319).
В июле 1879 года Н.Динник с Ф.А.Кузовлевым, Г.С.Петровым и некоторыми другими лицами совершил небольшое восхождение на Эльбрус с северной стороны, с плоскогорья Малиег-Дерку. (Динник. Эльбрус, 265-286). Двинувшись с места стоянки в 6 часов утра, путешественники к 10 часам достигли вечных снегов на высоте 11500 футов. Здесь они оставили лошадей и пошли дальше пешком. Перенеся на высоте около 14000 футов небольшую снежную бурю, они в три часа пополудни достигли приблизительно высоты 15000 футов. По мнению Динника, от этого пункта до вершины Эльбруса оставалось не более 2,5 версты и можно было без особенных затруднений подняться до пика. Но так как было уже слишком поздно для подъема на самую вершину, то путешественники вернулись назад. У некоторых из спутников Динника от сильного света сделалось воспаление глаз.
По-видимому, Динник шел на Малиен-Дерку и выше тем самым путем, каким шли Купфер и Ленц в 1829 году.
В половине июля 1881 года проф. И.В.Мушкетов и Н.Динник со своими спутниками поднимались по Баксану и леднику Азау на Эльбрус, но никак не выше 12000 футов. (Динник. Горы и ущелья Терской обл. Зап.К.О.ХIII, 23-35).
В 1882 году, по словам Д.Л.Иванова, на Эльбрус до 12000 футов поднимался также генерал Петрусевич. (Иванов. Изв. Географ. О-ва, ХХI, 1884, в.5, 475. Спутников Петрусевича Иванов не называет).
Восхождения на Эльбрус: Дечи, Пастухов в 1890 и 1896 гг. и др.
Последующие восхождения на вершину Эльбруса были совершены при менее благоприятной обстановке. Восходившие подвергались страшным опасностям – были на волосок от смерти.
11 августа 1884 года совершил подъем на вершину венгр Мориц Дечи, или Деши (Dechy), член Альпийского клуба, едва не погибший на обратном пути. Г.Давидович передает следующий рассказ о восхождении Дечи со слов своего проводника урусбиевца Малая.
«В августе 1884 года Дечи в сопровождении привезенного им из Швейцарии проводника предпринял восхождение на Эльбрус. Малай присоединился к ним по своей охоте. Восхождение до линии вечного снега было совершено благополучно, и путники, проведя кое-как ночь под навесом скалы, на следующее утро отправились дальше. К сожалению, утро было туманное, и вместо того, чтобы начать восхождение еще до рассвета, они начали его только часов в 8. Мороз был очень сильный и все крепчал по мере поднятия. Все, в особенности Дечи, сильно прозябли и измучались, и только к 4 часам пополудни, после страшных усилий, достигли вершины. Здесь мороз доходил до 20 градусов (в то время, когда у подошвы горы было столько же градусов тепла), а ветер был так силен, что валил с ног. Пробыв на вершине не более нескольких минут, путешественники начали спускаться. Вдруг повалил снег, завыл ветер, и страшная метель закружилась по снеговым полям Эльбруса. Путники шли, перевязавшись веревкой во избежание падения кого-либо в трещину или пропасть. В одну минуту направление пути было ими потеряно, и они пошли на удачу, стараясь только не останавливаться, чтобы не быть занесенными массами сухого мелкого, как песок, снега. Снег носился в воздухе густыми массами, так что Малай не видел швейцарца, шедшего в двух шагах впереди. Последний поминутно падал в невидимые занесенные снегом трещины, но благодаря веревке его вытаскивали. Вихрем сухого снега резало лицо так, что невозможно было передвигаться против ветра. Наступил вечер, потом длинная осенняя ночь, а метель не утихала. С отчаянием в душе, едва передвигая ноги, они шли всю ночь, сами не зная куда и стараясь только не останавливаться; остановка для них была бы гибелью. Их в несколько минут занесло бы сугробами снега, и ворон не нашел бы их костей. К рассвету метель стала утихать, а к 8 часам утра мало-помалу стала проясняться окрестность. К полудню, едва живые от холода и утомления, путники добрались до места своего последнего ночлега. Отдохнув немного, они спустились к подошве, но Дечи так ослаб, что его приходилось вести под руки». (Давидович. Историч. Вестник, 1887, 361 стр.).
О том же восхождении Д.Л.Иванов (Иванов. Восхождение на Эльбрус, 1, с.476) рассказывает, что Дечи «в ожидании благоприятной погоды прожил вместе с прибывшими с ним двумя швейцарскими проводниками у подножия Эльбруса две недели и лишь 8 августа рискнул на восхождение. Накануне, рассчитывая на завтрашний ясный день, Дечи поднялся почти до ледяного поля и ночевал на высоте 11380 футов. С утра, однако, голова Эльбруса уже закуталась в тучку. Дечи колебался и хотел было уже уехать, но решимость одного из его гида, обещавшего удачу, победила осмотрительность члена Альпийского клуба, и он двинулся в 7 утра на Эльбрус. Кроме двух швейцарцев с ним вызвался идти один из молодых местных горцев. Привычные к ледникам швейцарцы шли очень правильно, и местному горцу оставалось лишь следовать за ними. Хамзат Урусбиев следил снизу за ними в бинокль до того пункта, когда, наконец, они вошли в облако. Это было ниже седловины. По словам Дечи, они дошли до вершины спустя 11 часов, то есть в 6 часов пополудни. Водрузивши там значок, стали спускаться. Несмотря на туман они шли довольно удачно, хотя медленно настолько, что из облака вышли уже тогда, когда стало темнеть; проводники-швейцарцы сбились с направления и попали в неизвестные для них и непонятные в темноте трещины. Думая, что это лишь небольшой изгиб, они не вернулись назад, а стали рубить ступени и продолжили путь. Но чем дальше шли, тем все страшнее становились трещины. Сам Дечи и один из гидов отморозили пальцы на руках и ногах. Положение становилось отчаянным, но выручила находчивость горца: при помощи жестов он сумел убедить иностранцев бросить их дорогу и следовать за ним, довольно удачно выбрался из опасных трещин и вывел к 2 часам ночи отважных альпийцев из лабиринта ледопада, который, быть может, без этого горца сделался бы их могилой».
Две недели спустя после Дечи, то есть 25 августа 1884 года, сделали попытку подняться на Эльбрус Д.Л.Иванов и доктор Е.В.Павлов (Иванов Д.Л. Восхождение на Эльбрус. Изв.Имп.Р.Г.О., т ХХ, 1884, в.5 СПб, 1884, стр.474-496). Они направились не через ледник Азау, а через Терскол, так как проводники считали этот путь более коротким. В качестве проводников и носильщиков были взяты 4 горца из аула Урусбиева. Предводителем их вызвался быть Джанай; горцев, сопутствующих Дечи, в это время в ауле не было.
Иванов совершил восхождение только до 15340 футов, но его описание восхождения отличается очень большой обстоятельностью, превосходя в этом отношении описания и Фрешфильда, и Грове. По этой причине мы заимствуем у него наиболее интересную часть описания целиком.
24 августа, рано утром, они вышли пешком по направлению к леднику Терскол. «на половине пути до ледника встретился еще кош, где мы напились кислого молока и оставили двоих горцев варить козленка, которого они должны были потом принести к нам на ночлег.
Примерно за версту до нижнего конца ледника, на высоте 8150 футов, начались уже камни, и наш путь, оставив тропочки, вступил в область бездорожья. Отсюда нужно считать начало восхождения на ледник. Валуны, по которым мы теперь шли, сбились вдоль русла Терскола отчасти как остаток старых морен, отчасти как обвал с крутых и каменистых склонов ущелья. Движение по этим валунам уже достаточно затруднительно. Они образовывают длинные гряды с довольно пологим подъемом. По ним, держась правой стороны ручья, мы дошли до нижнего конца Терскольского ледника и с этой линии повернули круто влево, чтобы начать восхождение на крутой уступ ущелья.
Ледник, спускающийся с Эльбруса в ущелье Терскола, представляет собой снизу неширокую полосу чистого льда, образующего крутой ледопад, нижний уступ которого равняется по высоте 1700 футов. Лед весь разбит крупными трещинами и в виде высоких неправильных ступеней, в свою очередь разбитых поперек на столбы и зубья, ниспадает между тесными скалами, достигая своим нижним концом абсолютной высоты 8490 футов. Выше этого уступа существует другой, которого верхний конец можно считать на высоте 11500 футов над уровнем моря. Он немногим положе нижнего уступа. Направление трещин на всем ледопаде заметно изменяется от верха книзу: сперва трещины идут поперек ледника, то есть перпендикулярно к его продольной оси, но по мере понижения правая сторона ледника, видимо, начинает двигаться скорее и трещины все более и более становятся диагональными. С правой стороны ледника, как я сказал, тянется скалистый склон отрога, разделяющего Терскол от Азау. На гребень этого отрога и нужно было подняться, чтобы обойти ледопад. Высота гребня равняется в среднем 10500 футам. Чтобы добраться до него, нужно преодолеть два уступа. Нижний уступ равняется 1200 футам; подъем на него идет по крутому травянистому склону, с которого дерн, вследствие крутизны (44-50 градусов), разбившись на полоски, осел в виде узеньких ступенек; ступеньки эти облегчают подъем, но крутизна и длина склона действуют утомительно, в особенности при отсутствии площадок и какой-либо тропки; каждому восходящему предоставляется выбирать себе путь и делать любые зигзаги, а так как нас вели горцы, не любящие излишних размахов, то подъем вышел очень крут. Поднявшись по этому склону мимо довольно красивого водопада, обставленного оригинальными стенами из столбчатого андезитового порфира, достигаешь площадки с многочисленными ключами и болотинами (9600 футов а.в.). За этой площадкой следует второй уступ в 1300 футов вышины, сложенный из стен, столбов и разнообразных фигур, образовавшихся размывом лав. Подъем идет по крутой осыпи (38°), переходя с крупных камней на щебень, а местами на выпавший свежий снег. Осыпь оплывает при восхождении и этим сильно затрудняет подъем. Преодолеть эти два уступа при их крутизне – дело нелегкое. Вверху второго уступа осыпь переходит в нагромождение больших остроребрых камней и по ним выходит на вторую площадку, которая уже составляет гребень или узкий хребтик водораздельного отрога. Хребтик в виде ровной полосы, постепенно понижающейся от севера к югу, тянется до самого Баксана, и мне говорили, что на него есть тропа по лесу, едущая от Баксана. Про эту тропу я слышал два отзыва; одни говорили, что она крайне трудна, другие утверждали, будто по ней можно выехать на гребень на осле. Если последнее справедливо, то вопрос о подъеме на гребень, то есть до подошвы третьего и последнего каменного уступа, следовательно, до высоты почти 11000 футов, разрешается как нельзя более легко, ибо из крайне утомительной работы восхождения выбрасывается один из наиболее тяжелых участков в 3000 футов вертикальной высоты, и начало восхождения переносится с 8150 футов на 11000 футов аб. в.
От гребня, на его северном конце, начинается третий каменный уступ, самый тяжелый. Высота его равняется 1300 футам. Общий склон около 40°, но слишком часто встречаются участки, где он достигает 50° и даже 60°. Этот колоссальный уступ образован из нагромождения крупных остроребрых камней (раздробленный андезитовый порфир, захваченный лавой), достигающих величины двух саженей с лишком в поперечнике. Одолевши эту лестницу, кончаешь с камнями и достигаешь уже ледяного поля, начало которого лежит на высоте 12000 футов с лишком. Почти на половине уступа под большим камнем был выбран Дечи ночлег. Здесь же ночевали и мы, на абсолютной высоте 11380 футов. Следующие цифровые данные наглядно покажут, сколько потребовалось времени на совершение этой работы.
1) От Баксанского коша (6900), выйдя в 5 час утра, мы дошли до Терскольского коша (7820) через час;
2) От верхнего коша до нижнего конца ледника (8490) ходу 1 час 40 мин (часть пути по морене);
3) От нижнего конца ледника по травянистому подъему до привала на площадке на верху первого уступа (9600) ходу 1 час 40 мин;
4) От привала на подъем по второму осыпному уступу до гребня его (10800) ходу 2 час 50 мин с двумя отдыхами минут по 7-10;
5) Отсюда до ночлега (11380) потребовалось еще 1 час 25 мин ходу. Всего затрачено на переход 8,5 часов; добрались до ночлега около 4,5 часов вечера;
6) С ночлега на следующее утро до ледяного поля потребовалось 40 мин ходу по каменному обвалу. Следовательно, от верхнего Терскольского конца до крайних камней ледяного поля, то есть 7820 до 12240 нужно было затратить 9 ¼ часов одного хода без привалов (в среднем на 1 час 418 футов подъема), с привалами же около 10,5 часов времени.
Большая часть этого времени приходится, как мы видели, на восхождение по трем уступам, которые отличаются своей значительной крутизной, каменными обвалами и осыпями, что вызывает слишком напряженные и продолжительные усилия при восхождении, и при том усилия неравномерные, неправильные, быстро изменяющиеся сообразно неправильностям и неожиданностям в расположении камней, ступеней и т.д.
Ночлег наш под избранным камнем оказался во многих отношениях неудобным, хотя все-таки единственным среди окружающего нас хаоса нагромождений. Главных неудобств было два: место было крайне тесно, чтбы поместиться вшестером, и кроме того, в камне оказалась с подветренной стороны значительная трещина, через которую врывался холодный резкий ветер, упорно дувший ЗЮЗ во время нашего пребывания в области ледников. Хотя температура воздуха для этой высоты была не особенно низка (4 ч – 3,1°С; 5,5 ч. в – 3,5° С; 7 ¾ в – 5° С. Не забудем, что в нижнем коше, на высоте 6900 в 5 часов утра было 2°С, в верхнем коше, то есть на 4420 футов ниже нас в 6,5 часов утра – только 1,2° С), но при резком ветре, в особенности по приходе на место, пробирал серьезный озноб. Только тогда, когда снизу явились наши горцы с дровами и вареным мясом, так что можно было, наконец, напиться чаю (бывшие здесь ручьи замерзли, и пришлось добывать воду из снега) и закусить, ощущения холода исчезли совершенно. Новые страдания наши начались, впрочем, очень скоро, когда стали укладываться спать; страшная теснота заставляла всех так неестественно корчиться под нашим неловким камнем, что вряд ли кому удалось выспаться как следует.
Вечер был ясный, восходила полная луна. Внизу, в ущельях, далеко под нами, лежал густой туман, как и вчера, а над нашими головами совершенно безоблачное небо с сверкающими звездами, по-видимому, обещало такой же ясный завтрашний день.
В 12 часов ночи среди пустыни каменного нагромождения Эльбрусских ледников засветился маленький огонек и зашевелились люди: под большим валуном мы варили наш утренний чай и, не торопясь, готовились к выступлению. Погода не изменилась. Мороз был не выше – 5° С, небо по-прежнему совсем чисто, светлая луна высоко. Только ветер казался сильнее. Одно было не хорошо. Между нашими проводниками шли какие-то нелепые разговоры, заметна была вялость, неохота, чуялось что-то недоброе. Возились они со своей оригинальной обувью, очень долго и едва собрались к 3 часам утра. При этом Джанай вел себя особенно странно, недоброжелательно.
Как я говорил уже, на восхождение по каменному нагромождению потребовалось 40 минут такого же тяжелого хода, как и накануне. Ледяное поле началось на высоте 12090 футов, но вначале оно поднималось настолько круто, что мы не видели перед собой ничего, кроме снега с редкими на нем грядками больших камней. Только поднявшись по снегу еще на 150 футов, мы вышли, наконец, на ровную поверхность льда, откуда открывался широкий вид на весь ледяной конус Эльбруса. Обширное белое поле раскидывалось впереди нас; постепенно и отлого поднималось оно к подошве центрального конуса; далее белый контур льда, резко очерченный на темном фоне неба, заметно становился круче, начиная же с седловины, крутизна склонов двух вершин Мынги-тау делалась еще более. При свете луны синеватая поверхность снега с слабыми тенями давала слишком обманчивое представление о расстояниях: вершины Эльбруса казались так близки, волны ледяной поверхности едва различимы. Но при всем том раскинувшаяся громада белого поля невольно давила своей шириной и громадный угол зрения от одного края поля до другого ясно представлял, с какой нешуточной величиной мы имели дело. Вглядываясь в подробности света и тени, лежавших на ледяном поле перед нами, ясно было одно, что вправо, к востоку, от линии, соединявшей нас с Юго-восточной вершиной, положение льда неспокойно; там виднелись большие ледяные обрывы, трещины и, видимо, уже подготовлялись ледопады двух ледников – Терскола и Игрика, или Ирика; напротив, пространство лежащее влево (к западу от названной линии), представлялось спокойным, ровно поднимавшимся, без всяких особенных резкостей.
Над нами было все то же ясное небо с полно блестящей луной. Резкий ветер дул однообразно с ЗЮЗ, взметая сухой снег полосами и угоняя его, как во время бурана в степи. Но особенного холода не чувствовалось, хотя мы были одеты в короткие пальто.
Записавши у последних камней показания инструментов, мы спросили веревки.
Джанай объявил нам, что дальше идти нельзя и что никто из них не двинется с этих камней вперед.
Объяснения ни к чему не привели: проводники окончательно отказывались идти далее.
Мы решили идти одни и стали связываться веревкой. Тогда один из молодых горцев, Джапар, молча подошел к нам и молча же привязался к концу аркана. Трое осталось в камнях, трое двинулись в направлении к вершине. Идти было легко: снег лежал плотно, нога почти вовсе не вязла, подъем шел небольшой, ветер бил слева, сзади. Не прошли мы и 150 шагов, как увидали, что двое горцев следуют за нами. В камнях остался один приятель Джанай. Мы торжествовали, но недолго. Все вместе прошли еще шагов 150, как Джапар остановился, взял у меня длинную палку. Стали подвигаться медленнее и щупать снег. Вскоре наткнулись на небольшую трещину, в которую Джапар провалился одной ногой. Вылез, попробовал палкой – она ушла вся. Наш храбрец испугался и повел длинные извинения, что он дороги не знает, никогда здесь не бывал, трещин много. Я предложил ему идти сзади меня – он стал отказываться, ссылаясь на холод и жалкую обувь. (Одет он был действительно слишком немудрено: суконный легкий бешмет, нанковые штаны и чуреки на босую ногу, обвернутую лишь травой; чуреки были ему малы и потому вместо подошвы шли одни ремни и трава). Остальные двое отказались еще горячее его: теперь буран, холод, идти нельзя, все замерзнем, дорога трудная. Убеждать дольше бесполезно. Мы отпустили их всех обратно, связались вдвоем арканом, надели на себя для удобства движения – я шубу, Павлов бурку, взяли мешок с вином и провизией, пожали протянутые нам руки грустных и сконфуженных горцев и расстались.
Первое наше направление было почти прямо на север, на Юго-Восточную вершину (NW 172°), но по нему шли недолго, так как впереди виднелась целая путаница трещин. Мы повернули круто налево и взяли NW 145°, держась примерно направления слабо выгнутого увала. Работу распределили так: я шел впереди и щупал снег. Павлов сзади тащил мешок. Уклон подъема был очень отлогий, изменяясь от 4 до 7 градусов и местами до 10 градусов, изредка до 15. Снег то лежал твердый, едва принимавший отпечаток от сапога, то был навеян свежим бураном и ноги тонули в нем выше лодыжки (до 2-3 вершков). Ветер очень неприятно дул в левое ухо, упирался в левое плечо, резал лицо вихрем сухого снега, но при всем том движение было весьма свободно. Это зависело от того, что работа восхождения сделалась правильной, постоянной, усилия равномерны. Мы легко могли соразмерять наши силы с глубиной снега и крутизной подъема, не прибегая к тем резким, экстренным движениям, к тем усилиям соблюдения баланса, которые все время требовались от нас при восхождении по камням. Теперь наша работа была больше всего похожа на работу бурлаков, тянущих баржу: сильно нагнувшись вперед против ветра, точно легши в лямку, медленно, однообразно, мелкими шагами подвигались мы по снегу, делая остановки на четверть или полминуты, чтобы успокоить дыхание и пульс и соблюсти при работе то равновесие, при котором тело не чувствует ни холода ни испарины.
Поверхность льда по тому направлению, которое мы теперь приняли, все время оставалось спокойной и поднималась постепенно небольшими мягкими уступами. Чтобы ориентироваться по какому- либо приметному пункту, мы избрали как раз на линии нашего движения небольшую каменную кучку, выдававшуюся из-подо льда не гребне крутого склона, который спускался от вершины Эльбруса на SW. В этом направлении мы шли часов до 5 утра, когда уже сильно заалел восток и брызнули первые лучи солнца из-за острых вершин видневшихся на востоке гор. На западе спускалась мало-помалу бледнеющая луна. Невольно вспоминалась яркая картина, изображенная поэтическим пером Грове в его «Lt Caucase glace». К сожалению, на этот раз Эльбрус не захотел отбросить своей гигантской тени на небо, и мы были лишены возможности проверить живописную картину Грове, в которой Эльбрус являлся настолько громадным, что даже заслонял небо от лучей солнца. С этого пункта мы решили изменить направление, взявши снова на север. При свете восходящего солнца мы могли уже легче ориентироваться. Справа у нас ясно был виден резкий изгиб льда, очевидно, перевалившего через какой-то невидимый для нас выступ скалы, причем образовалась группа широких трещин, направлявшихся по линии SW 55° . Трещины эти в числе около 10 были скручены в одном месте как раз на вершине бугра, но далее за ним к северу они повторялись на редких интервалах в виде трех или четырех одиночных широких трещин, параллельных первым.
Ширина их быстро увеличивалась от SW к NО, достигая двух и даже более сажен. Глубину нельзя было определить, ибо трещина, которую я осматривал, была на глубине аршин 10 забита свежим снегом.
Первая группа трещин прозвана нами «Средний бугор трещин», как место приметное и важное в смысле ориентировки во время движения и в смысле осторожности по отношению идущих от него трещин. Все время, когда мы держались на NW, или на «Нижний гребень камней», Средний бугор оставался у нас справа, видимый ясно среди однообразного снегового поля нижнего уступа Эльбруса. Еще ранее, при начале изменения направления из N в NW, мы уже решили не идти по правой стороне Среднего бугра, опасаясь встретить затруднения. Справедливость такого решения выяснилась потом, когда мы могли осмотреть местность сверху: вправо (то есть к NО) от Среднего бугра распространялась площадь, вся пересеченная трещинами, и я полагаю, что первая ошибка Дечи при спуске состояла именно в том, что он попал на западную сторону этого бугра, где наклон льда больше, чем по восточной стороне. Сбиться здесь было уже весьма легко, ибо по линии наклона они постепенно втягивались в полосу, ведущую к началу ледопада Терскольского ледника.
Останавливаюсь на этой подробности с той целью, чтобы указать необходимость твердой ориентировки среди ледяных полей: поверхность ледяного моря выглядит до того однообразной, что нет ничего легче спутать одну местность с другой. Вот почему мы, при нашем первом знакомстве с ледником, не только записывали румбы направлений движения, но все время старались ориентироваться как по выдающимся вершинам Кавказского хребта, так в особенности и по приметным подробностям самого ледяного поля. Вот почему мы и отметили с особенной тщательностью два таких пункта, как Нижняя гряда камней и Средний бугор трещин. Прибавлю еще, что известное правило – вступая в новую местность, не смотреть при движении только вперед, а чаще останавливаться, оглядываться назад – здесь как нельзя более важно и должно соблюдаться с особенной педантичностью. Однообразие белого покрова местности, открывающейся постепенно перед человеком, идущим в гору, совершенно лишает его возможности понять ту же местность, когда он, поднявшись сразу на большую высоту, взглянет вниз на пройденное пространство. Перед ним вдруг раскинется огромная белая площадь, и среди нее будут совершенно не заметны все те неровности, которые казались такими резкими при восхождении; все расстояния покажутся маленькими; выступит множество прежде невиданных трещин, бугров и т.п. и если человек не следил постепенно за местными подробностями, за их взаимным расположением по мере поднятия на высшие горизонты, если он не изучал топографию местности и не зарисовывал ее общие черты по мере расширения кругозора, он будет сразу поражен величием картины, развернувшейся перед ним с большой высоты, и не только не узнает своей бывшей дороги, но даже может совсем не обратить внимания на эти неинтересные мелочи, в виду роскошного вида многих сотен разнообразнейших пиков, которые пестреют на затейливом лабиринте огромной системы кавказских ледников, необыкновенно красиво рисующихся a vol d'oiseau перед наблюдателем.
