Летом и осенью 1896 года мне удалось совершить три непродолжительные поездки на северном склоне Кавказского хребта в ближайших окрестностях Эльбруса, снеговая область которого составляла их непосредственную цель.
В настоящих заметках, не претендующих на научное значение, сведены главнейшие из моих наблюдений. Автор будет доволен и тем, если читатель, побродивши с ним мысленно по ледникам и скалам великана Кавказских гор, получит несколько новых, еще неизведанных им впечатлений.
I.
Каждому, кто побивал в Пятигорске, памятна, конечно, та картина природы, которая открывается в ясную погоду с возвышенных мест этого живописного городка к югу. Высоко над горизонтом возвышается белая, двуглавая, шатрообразная громада Эльбруса. К востоку, в небольшом расстоянии от него, видна центральная, наиболее высокая часть главного Кавказского хребта, резко выделяющаяся на голубом небе своим длинным, зубчатым, снеговым гребнем. Сочетание белоснежных вершин, яркого солнца, обливающего их своими лучами, и темной синевы небес, раскинувшихся над ними - производит сильное впечатление.
Эльбрус поражает наблюдателя своей грандиозностью, высотой, обилием снега и правильными, величавыми формами, которые могут считаться классическими для снеговой горы.
Есть что-то величественное и неотразимое в очертаниях и формах его вершин, и кто видал его хотя 6ы один раз свободным от облаков, надолго сохраняет воспоминание об этой дивной картине.
Кто из бывавших в Пятигорске не любовался этой картиной или с верхнего бульвара, или с Горячей горы, или с вершины кудрявого Машука?
Чем чаще я видел снеговую шапку Эльбруса, тем сильнее проявлялось во мне желание посетить его скалы и ледники, полюбоваться поближе его красотами и ознакомиться с его снеговой областью, окруженной известной таинственностью.
В середине июля в Кисловодске мне удалось в компании с одним туристом, Г. С. Семиколеновым, ехавшим в Сванетию и желавшим по дороге побывать на Эльбрусе, снарядить небольшую поездку к этой горе.
11 июля, утром, мы выступили в путь. Наша партия состояла, кроме нас, из Кисловодского мещанина Бакуненко, взятого моим спутником в качестве проводника в Сванетию и двух кабардинцев, его помощников - Кала-Гирея и Хаджюмара; последний ехал только до Эльбруса, откуда должен был вернуться со мной обратно. Все мы были верхами, сидя на малорослых, но крепких кабардинских лошадках; наш багаж несли две вьючные лошади, но и на верховых лошадях находились небольшие куржумы (чересседельные сумы) с более необходимыми в дороге вещами.
Наш путь лежал к юго-западу, вдоль течения р. Березовой, и горе Бермамыт, находящейся верстах в 35 от Кисловодска; мы постепенно поднимались по обширному плоскогорью, покрытому в это время года чудным травянистым покровом. Погода стояла облачная, прохладная, воздух был чист и прозрачен, дышалось легко, и мы, весело болтая, любовались картинами горной природы.
Сзади нас горизонт расширялся все более и более; узкая долина Подкумка убегала в даль и замыкалась трехглавой вершиной кривобокого, островерхого Бештау. И, странно, чем дальше мы двигались к югу, чем больше поднимались над Кисловодском, тем выше казался нам этот подернутый синей дымкой, далекий Бештау.
После полудня облачность увеличилась, сделалось холоднее и туман стал закрывать даже ближайшие окрестности; это свидетельствовало о том, что мы поднялись уже высоко над уровнем моря и вступили в нижний слой облаков. Когда солнце уже зашло за далекие горы и стало темнеть, мы увидели в сумерках, среди разрываемого сильным ветром тумана, широкую, тупую вершину Бермамыта, слабо обозначавшуюся на небе. Не доходя вершины, мы спустились по крутой каменистой тропе к истокам ручья Хасаут, текущего отсюда на восток, к реке Малке, и остановились на ночлег в узком, скалистом ущелье. Вскоре запылал костер, разведенный из дров, добытых Хаджюмаром на соседнем коше (кошем здесь называется стойбище пастухов, живущих в горах со стадами), и мы, завернувшись в свои бурки, сидели и грелись вокруг него.
Ночь стояла весьма холодная; порывистый, пронизывающий ветер, точно срываясь с вершины Бермамыта, с страшной силой, дул по ущелью и забрасывал его плотными облаками тумана, обдававшего нас холодом и сыростью.
12 июля погода стояла великолепная. В шестом часу утра мы уже были на ногах. Солнце еще пряталось за горами, и мы, продрогшие за ночь, с нетерпением ждали его первых лучей. Мало-помалу ясное утро вытесняло из глубокого ущелья предрассветный сумрак, и тени, покрывавшие еще низкие части ущелья, разбегались, прячась за скалами, в расщелинах гор и в глубоких промоинах. Близлежащий аул Хасаут уже просыпался; из него выгоняли на пастбище большое стадо овец, и оттуда доносились свист и крик пастухов, звонко разносившиеся эхом по ущелью.
Хасаут населен карачаевцами, горцами татарского происхождения, обитающими в ущельях северного склона Кавказского хребта, в окрестностях Эльбруса.
Аул, подобно всем карачаевским аулам, мало напоминает своим видом селение; по крайней мере, издалека он имеет вид кучи серых камней, разбросанных на берегу речки. Сакли сложены из крупных речных валунов, ничем не скрепленных, и покрыты, взамен крыши, полусгнившими бревнами, набросанными в беспорядке на продольные стены. Хасаут, подобно тому, как впоследствии и все другие карачаевские селения, поразил меня своим безлюдьем и тишиной; когда угнали стадо на соседние луговые скаты, аул точно опять погрузился в сон, и в течение 3 - 4 часов до нашего выступления я не заметил в нем ни одной человеческой души, и ни один звук не донесся оттуда на наш бивак.
Это явление следует, вероятно, объяснить отсутствием в течение летних месяцев мужской части населения аулов, живущей в это время года на кошах, иногда весьма отдаленных от селений.
Пока на биваке шли сборы к выступлению, я воспользовался этим временем, чтобы взойти на Бермамыт и полюбоваться окрестностями.
После довольно продолжительного и трудного подъема по скату, заваленному продуктами размывания и выветривания горных пород, я добрался до обширной и плоской вершины Бермамыта (8.501 ф. над ур. м.), имеющей длину 3/4 (с 3. на В.) и ширину 1/3 версты (с С. на Ю.).
Бермамыт представляет собой, в общем, колоссальных размеров разорванную, бесплодную скалу, которая ограничивает с юга полого спускающееся к Кисловодску плоскогорье. Сторона его, обращенная к югу, ниспадает крутыми, местами отвесными скатами в глубокие ущелья ручьев, питающих ручей Хасаут.
Бермамыт, как и лежащее к северу от него плоскогорье, слагается, преимущественно, из сланцевых пород, из которых кристаллические сланцы играют важную роль в образовании отвесных стен, которыми он обрывается к югу. Конгломераты, встречающиеся с юго-восточной стороны горы, от продолжительной работы атмосферных геологических деятелей, образовали местами группы скал, имеющих весьма причудливые формы - в виде столбов, ворот, столов и т. п.
Бермамыт - одна из наиболее высоких вершин, разбросанных в большом количестве в северных предгорьях Эльбруса; он является крупным звеном в цепи возвышенностей, образующих между верховьем Подкумка и местом слияния р. Гунделена с рекой Баксаном довольно высокий кряж Скалистых гор, параллельный Главному хребту; его вершины (Харбуз, Гедмыш, Кинжал, Тизыл, Инал и друг.) не превышают 9.500 ф. над ур. м. (Инал) и летом бесснежны.
С вершины Бермамыта открывается в ясную погоду дивный и величественный вид. Между ним и Эльбрусом нет никакой высокой преграды, а потому вздымающийся к югу снежный великан виден почти во весь свой рост, от скал и осыпей; окружающих истоки р. Малки, до своих белоснежных вершин. Зеленая полоса травянистых гор и речных долин, раскинувшихся у наблюдателя под ногами, сменяется у подножия Эльбруса темной полосой бесплодных скал и тесных ущелий, уступающих вскоре место снежным полям и мощным ледникам, сверкающим на солнце. Наблюдаемый с Бермамыта, Эльбрус кажется лишь верстах в 5 от наблюдателя, хотя до его снеговой линии не менее 35 верст. Таков обман зрения, не приспособленного к оценке расстояний в горах.
От Бермамыта мы пошли прямо к югу, к истокам р. Малки, по водораздельному гребню, связывающему Скалистый хребет с небольшим кряжем Черных гор, непосредственно примыкающих к Эльбрусу с севера. Этот гребень на всем своем протяжении отделяет истоки многочисленных ручьев, бегущих на запад к р. Куме, от верховий левых притоков р. Малки.
Характер местности с движением на юг постепенно меняется. Вблизи Бермамыта еще встречаются огромные, отвесные скалы, покрытые стадами коз, ухитряющихся лазить по их кручам, но далее раскинулись до Черных гор травянистые возвышенности, хотя и с крутыми, но мягкими скатами и с обширными тупыми вершинами. По пути мы встречали весьма часто верховых карачаевцев, ехавших в разные стороны или стоявших небольшими группами возле тропы. В этом месте граница между Кубанской и Терской областями проходит по водораздельному гребню, вдоль которого в то лето располагался карантинный кордон для воспрепятствования заноса в Терскую область чумы рогатого скота, свирепствовавшей в Кубанской области. Карантинные посты состояли из карачаевцев, которые постоянно ездили между ними.
Мы ехали преимущественно без тропы, то спускаясь в мягкие, зеленеющие долины, то опять поднимаясь по крутым травянистым склонам возвышенностей. Древесная и кустарная растительность здесь нигде не встречается, но зато травянистый покров -положительно роскошный. К вечеру мы достигли верховьев р. Малки и расположились на ночлег высоко над рекой, в короткой лощине крутых левобережных скатов ущелья. Здесь находился карачаевский кош, а потому топливо было для нас обеспечено. Первыми нас встретили, конечно, сторожевые собаки, пытавшиеся схватить лошадей за хвост, а нас за концы наших бурок, но в этих случаях Кала-гирей всегда предупреждал нас об опасности: услыхавши поблизости лай собак, он кричал во все горло: держи бурку, держи бурку! И мы подбирали концы бурок и благополучно проезжали мимо собак.
Жизнь карачаевцев на кошах не отличается разнообразием. Выгнавши с восходом солнца, скот на пастбище под присмотром мальчишек, они целый день проводят, в сущности, в безделье: спят, иногда чинят или мастерят какую-нибудь принадлежность для молочного хозяйства, поправляют свои шалаши и т. п. С заходом солнца стадо возвращается на кош и располагается на ночлег вокруг небольшой загородки, в которой помещаются телята; тогда карачаевцы вооружаются небольшими, отвратительно грязными подойниками и доят коров; молоко сливается в общий чан, поставленный в одном из шалашей. Молочное хозяйство на кошах ограничивается приготовлением кислого молока, называемого айраном, и творога; часть этих продуктов отправляется в аулы, а часть идет в пищу живущим на коше.
Шалаши строятся самого простого вида: несколько жердей поставлены конусом и покрыты войлоком и тряпьем.
Карачаевцы, вследствие резких перемен температуры в горах, даже летом ходят в бараньих тулупах, в которых чувствуют себя, по-видимому, одинаково хорошо как в сильный зной июльского полудня, так и в холодную ночь, покрывающую к утру инеем их дырявые шалаши.
Весть о приезде туристов на кош быстро облетает соседние коши, а потому через час после нашего приезда возле костра собралась многочисленная группа загорелых горцев; кто хотел посмотреть на нас, кто просил спичек, кто приехал выпросить несколько порошков хинина, хорошо известного горному населению. Для горца не составляет никакого затруднения, даже ночью, вскочить на неоседланную лошадь, проехать на ней несколько верст по горам, переправиться через 5 - 6 холодных горных ручьев и все это часто только для того, чтобы удовлетворить свое любопытство.
Карачаевцы - смелые и неутомимые наездники; в искусстве езды по крутым склонам гор и скалистым ущельям своей родины они превосходят даже соседних кабардинцев, считающихся лучшими наездниками Кавказа. Карачаевец, отправляясь в дальнюю поездку, совершает ее, обыкновенно, на одной и той же лошади, но, вернувшись домой, пускает эту лошадь в табун, а взамен ее берет из табуна свежую. Сравнительное обилие лошадей, имеющихся здесь у горцев, дает возможность свободно применять этот способ пользования лошадьми для усиленной работы. Лошадь, пущенная в табун, в течении 2-3 недель пребывания на приволье роскошных пастбищ Карачая (так называют ту часть Кавказского хребта, которая населена карачаевцами), совершенно поправляется, набирается сил и становится опять пригодной для больших переходов.
На следующий день, 13 июля, мы совершили поездку к северным ледникам Эльбруса, куда поехали налегке, оставив свои вьюки на месте ночлега с одним из кабардинцев, который присоединился к нам в тот же день вечером на противоположном берегу р. Малки.
Покинув бивак к десятом часу утра, мы, поехали левым берегом реки, вверх по ее течению; нам приходилось то удаляться от реки, то приближаться к ней, пробираясь по высотам, составляющим восточную оконечность Черных гор - небольшого, каменистого и бесплодного хребта, примыкающего и Эльбрусу с севера. Шли мы, в общем, без дороги, лишь местами придерживаясь слабо обозначенной тропы, постоянно спешиваясь, чтобы дать лошадям возможность вскарабкиваться на кручи или сползать с них. Скоро мы достигли весьма интересного места – Кае-шека, или Каменных ворот, образуемых крутыми каменистыми скатами одного из боковых ущелий р. Малки. Кае-шек имеет вид узкого коридора, суживающегося к концу до 2-х саженей и затем резко обрывающегося и уступающего место большой, совершенно горизонтальной площадке, обставленной скалистыми возвышенностями и покрытой густой травой, с чудным ковром полевых цветов. Особенно много здесь лютиков, которые в период цветения окрашивают эту котловину в нежно-желтый цвет, резко выделяющийся на фоне темных скал, окружающих это место.
На скалах возле Кае-шека мы нашли весьма много надписей, сделанных туристами, пожелавшими оставить по себе память в горах. Между ними выделяется следующая надпись: «1829 года с 8 по 11 июля лагерь под командою генерала от кавалерии Эммануэль». Это и есть то самое место, откуда предприняли в 1820 году восхождение на Эльбрус трое членов Императорской Академии наук, состоявших при отряде генерала Эмануэля для географического изучения Кавказа. Академики отправились в сопровождении одного горца, который один лишь и достиг вершины Эльбруса, будучи первым, одолевшим гордого великана Кавказских гор. Это событие увековечено надписью, высеченной на металлической плите, хранящейся в гроте Дианы в Пятигорске.
Котловина, сменившая Кае-шек, упирается своим противоположным концом в северный склон Эльбруса и прорезается неглубоким ущельем ручья Кизыл-кол, текущего в р. Малку. Вскоре за ручьем начинается уже подъем (Ирахик-сырт) на главный массив Эльбруса. С этой, т. е. с северной стороны, скаты горы почти до самой снеговой линии покрыты множеством скал, обломков горных пород и огромных камней, поросших густым, темным мхом, который придает этим местам чрезвычайно мрачный характер; если наблюдать этот склон Эльбруса издалека, то он кажется покрытым густыми, хвойными лесами - явление, вводившее в обман, вероятно, не одного туриста, наблюдавшего эту гору с расстояния не ближе нескольких верст. И действительно, в некоторых путеводителях по Кавказу упоминается о густых непроницаемых лесах, покрывающих, будто бы, подножие Эльбруса; между тем, как известно, леса находятся лишь при истоках р. Баксана, да в верховье Кубани. Уже на подъеме Ирахик-сырт чувствовалось приближение к снеговой области: временами дул свежий ветер, вынуждавший нас запахиваться в бурки, хотя солнце сильно припекало. Чем выше мы поднимались, тем беднее становился травянистый покров и тем более мельчали растения; миниатюрные, разноцветные колокольчики, незабудки, горечавки, анемоны и фиалки были разбросаны по бурым травянистым полянкам, еще сырым от недавно стаявшего снега и не успевшим заменить свою прошлогоднюю траву свежей зеленью.
Около двух часов дня мы достигли ледника Кара-чул. Он спускается своим нижним краем, загибающимся к востоку, до 10.000 ф. над ур. моря, в небольшое узкое ущелье, служащее водостоком к ручью Кизыл-кол.
Северный склон Эльбруса покрыт целым рядом ледников, принадлежащих к ледникам второго порядка или фирновым. Они текут с обширных фирновых полей, залегающих непосредственно выше снеговой линии до 13.700-14.000 ф. над ур. м., откуда снеговой склон горы становится круче. Все они имеют, в общем, большое падение, расположены весьма недалеко друг от друга и не разобщаются какими-либо значительными отрогами или гребнями, а потому легко доступны для обозрения, даже во всей своей совокупности, с возвышенного места одного из них.
Считая с запада на восток, эти ледники следующие: Уллу-чиран, Кара-чул, Уллу-кол, Микель-чиран и Кин-гыр-сырт. Из них только один Уллу-чиран по характеру своего залегания приближается к ледникам первого порядка: он заполняет своим льдом довольно глубокое ущелье с слабым падением, доходящее до перевала Буруин-таш, вблизи которого ледник имеет едва заметный склон к северу. Здесь на высоте около 9.500 ф. над ур. м. он стаивает и дает начало уже упоминавшемуся выше ручью Кизыл-кол, впадающему в р. Малку. Уллу-чиран неширок (средняя ширина около 0,5 версты), но длиннее прочих северных ледников (не менее 4-х верст)! Он - единственный из ледников этого склона горы, несущий на себе поверхностные морены (боковые).
Прочие, упомянутые выше ледники имеют вид широких, но коротких (сравнительно с их шириной) ледяных масс, сползающих от фирновых полей по крутому склону Эльбруса.
Кара-чул имеет длину около 3-х верст и среднюю ширину около 1 версты. Уллу-кол чрезвычайно широк, не менее 3 – 3,5 верст, при длине почти одинаковой с Кара-чулом; на высоте около 11.000 ф. над ур. м. он выпускает из себя два круто свисающих ледяных языка, стаивающих в 1.500 ф. ниже этого места. Микель-чиран - наименьший из этих ледников; он имеет около 1,5 верст длины, при ширине в 0,5 версты, и стаивает почти на одной высоте с Уллу-колом.
Рядом с ним залегает гигантский ледник Кингыр-сирт, питающийся неисчерпаемым запасом фирна с обширного снегового поля Джика-уген-кез, находящегося на северо-восточной стороне Эльбруса. Это поле имеет слабое падение к северу и огромное протяжение: верст 5 с запада на восток и версты 4 с юга на север. Это - колоссальный снеговой цирк, замкнутый с запада северо-восточным склоном Эльбруса, с юга –возвышенностями Ирик-ба, а с востока - снеговой группой Балык-баши; имея же свободный выход к северу, он направляет сюда свои снега и льды, образуя мощный Кингыр-сырт, раскинувшийся версты на 4 по склону горы.
Мне говорили туземцы, что долина Джика-уген-кез представляет наиболее короткий и вполне доступный в течение лета путь от верховьев р. Малки к верховьям р. Баксана. По их рассказам, карачаевцы-конокрады из верхнего ущелья Баксана, угнавши лошадей где-либо на пастбищах северных предгорий Эльбруса, гонят их до истоков Малки, затем взбираются с лошадьми к долине Джика-уген-кез и через перевал Ирик-чат спускаются вдоль ледника Терскол в ущелье верхнего Баксана.
Мне удалось осмотреть более подробно ледник Кара-чул, а потому я сообщу о нем еще некоторые сведения.
Доехавши до его нижнего края, мы оставили здесь лошадей с кабардинцем, а сами направились к леднику. Но раньше, чем достигнуть самого ледника, нам пришлось не без затруднений перебраться через огромный вал ледникового щебня и ледникового песку, ограничивающий его западный край. Высота этого вала доходит до 40-50 ф., а в своем основании он имеет ширину не менее 100 футов; его узкий гребень идет параллельно краю ледника. Подобные же щебеночные валы сопровождают и прочие ледники. Ходьба по этим валам чрезвычайно затруднительна: щебень осыпается, а нога вязнет в ледниковой муке (в песке), постоянно сползающей и увлекающей с собой и туриста. Эти колоссальные нагромождения ледниковых отложений ясно свидетельствуют об усыхании ледников и уменьшении ледяного покрова, покрывающего склоны Эльбруса. Конечные морены обнаруживают усыхание с нижнего конца, или так называемое отступание ледника, а эти валы - сокращение ледника в ширину или усыхание его с боков. И весьма возможно, что когда-то, в сравнительно недавние времена, северный склон Эльбруса одевала сплошная ледяная броня, один колоссальный ледник, распавшийся впоследствии на ряд отдельных ледников. Поверхность Кара-чула неровная, бугорчатая, но в общем не затруднительная для движения; мы легко поднялись по леднику до фирнового поля, из которого он вытекает. Ледник перерезан во всевозможных направлениях многочисленными трещинами, но все они не широки и легко проходимы; опасны из них, конечно, только те, которые покрыты фирном, оставшимся от зимнего снегового покрова и делающим их незаметными. В одну из таких ловушек попался мой спутник, провалившийся в трещину по пояс. Глубина некоторых трещин, по-видимому, весьма большая, саженей 5-6, причем очень часто ширина их, незначительная вблизи поверхности ледника, увеличивается книзу.
Постепенное изменение материала, образующего ледник, прекрасно наблюдается в Кара-чуле на его краях; покрывая своим льдом довольно пологую часть ската, ледник имеет сильно обнаженные бока, средней высотой в 7 - 8, а местами и до 15 саженей. Здесь видно, как уплотненный сизо-серый фирн с глубиной в 10-12 ф. от поверхности ледника видоизменяется, постепенно превращаясь в лед голубовато-зеленоватого цвета.
На Кара-чуле нет поверхностных морен, потому что им неоткуда образоваться: по сторонам ледника нет возвышающихся над ним скал, разрушение которых атмосферными деятелями могло бы дать необходимый для этих морен материал. Однако, внутренняя и, как ее следствие, конечная морены имеются на Кара-чуле.
Образование здесь внутренней морены можно объяснить тем обстоятельством, что снег фирновых полей, на которых в различных местах возвышаются одинокие, постепенно разрушающиеся скалы, увлекает с собой продукты их разрушения, которые мало-помалу протаивают в него все глубже и глубже; поэтому-то в нижних и средних частях Кара-чула все камни и обломки скал находятся уже довольно далеко от поверхности ледника на дне ледниковых колодцев. Обилие последних указывает на энергичный процесс разрушения, которому подвергаются скалы фирновых полей при совокупном действии сильного нагревания в течение дня и быстрого охлаждения ночью. Впрочем, продукты разрушения не крупны, вследствие чего и конечная морена не велика. Стаивание Кара-чула, даже вблизи фирнового поля, идет летом в течение дня весьма энергично. В жаркие часы дня ледниковые ручьи несутся с таким шумом, что невозможно разговаривать друг с другом на расстоянии десяти шагов. Вода от фирна, стаивающего на поверхности едва заметными струйками, стекает в мелкие трещины, где образуются ручейки, которые, сливаясь в более крупных трещинах, составляют ледниковые ручьи, стремительно несущиеся под ледником. У нижнего края Кара-чула они выходят на поверхность пенистым потоком, который несет свои воды на слияние с ручьем Кизыл-кол.
В некоторых местах на поверхности ледника мы нашли каких-то насекомых серого цвета, похожих на крупную моль; все они лежали без движения, распростертыми на льду и легко растирались между пальцами, когда мы захватывали их с кусочками фирна. Не были ли это ледниковые блохи (отряда прямокрылых и семейства ногохвостых), найденные Дезором в Швейцарских Альпах на Монте-Розском, Нижне-Аарском и Гриндельвальдских ледниках?
Поднявшись до фирнового поля, мы присели на лед отдохнуть и некоторое время любовались окружавшей нас картиной природы.
Прямо перед нами, к северу, стоял темный, скалистый, стенообразный кряж Черных гор, местами покрытый на своих вершинах снегом. Узкие извилистые осыпи, точно змеи, сползали по его каменистым бокам, а длинные промоины, круто спускавшиеся от самых вершин до их подножия, обозначали путь стремительного движения водяных потоков, низвергающихся вниз при таянии снегов и во время дождей.
За этим кряжем толпилось бесчисленное множество больших и малых гор, то расположенных группами, то вытянутых длинными цепями, то разбросанных в одиночку, и заполнивших все пространство до далекого горизонта. Трудно было разобраться в этом хаосе предгорий, отчетливо обозначенных вблизи, но окутанных вдали легкой серой мглой. Ближе, под нами серо-зеленые скаты плоских возвышенностей правого берега р. Кизыл-кол отделялись темными, мощными валами ледникового щебня от ослепительной поверхности ледников. Казалось, что это брустверы, возводимые ледниками, под прикрытием которых они тихо сползали в долины, точно скрываясь за ними от врага, не допускающего их туда и угрожающего их существованию. Но их ухищрения напрасны: на известной высоте их охватывает теплое дыхание долин, от которых не спасают их и мощные бруствера, и они погибают.
Сзади, за нами, вздымалась двуглавая вершина Шат-горы, снежные скаты которой, местами изборожденные скалами и потоками застывшей лавы, ослепительно блестели под яркими лучами солнца.
Воздух был чист и свеж, темно-голубое небо казалось особенно глубоким, солнце - необыкновенно ярким, окружавший нас мир - невыразимо прекрасным.
Перед заходом солнца мы спустились с ледника, сели на лошадей и поехали обратно, но уже правым берегом р. Малки. По дороге мы заехали на минеральные источники, находящиеся на берегу р. Кизыл-кол, около небольшого водопада. Источники (их два) содержат в растворе углекислую закись железа, имеют постоянную температуру (+23,1°С) и бьют ключом. Горцы, среди которых эти источники пользуются хорошей известностью, заключили их в каменные колодцы, сложенные из простых неотесанных камней. Внутренняя поверхность колодцев - красно-желтого цвета от охряного осадка, нерастворимого в воде и образующегося от выделения водной окиси железа при окислении его закиси, содержащейся в воде источников. Горцы пользуются этой водой от всевозможных болезней, но главным образом от ревматизма После непродолжительного купания в источнике, больного заворачивают в горячие войлоки и кладут его в ровик, на дне которого под тонким слоем земли лежат горячие уголья; в такой сухой бане больной остается около 0,5 часа, что, по мнению горцев, вполне заменяет горячие ванны. В то время, когда мы посетили источники, здесь находилось около 40 человек, живших частью в шалашах, а частью в пещерах крутых скатов ущелья.
На следующий день, 14 июля, мы покинули р. Малку и направились на восток, чтобы ущельями ручьев Ислам-чата, Шаукяма и Жуаргена выйти в долину р. Баксана, что мы надеялись выполнить в тот же день. Однако это оказалось совершенно невозможным. Путь по ущельям этих ручьев, особенно же по ущелью ручья Жуаргена, оказался так труден, что мы добрались до Баксана только к полудню 15 июля, бросивши Жуарген еще до его впадения в р. Баксан и перевалили через довольно высокий и скалистый хребет, разделяющий их в этом месте.
Спустившись в долину Баксана у поселка Корхужан, мы повернули направо, вверх по течению реки.
Баксан течет здесь в довольно широкой, глубокой долине, имеет чрезвычайно сильное течение и молочный цвет воды, свидетельствующий о его ледниковом происхождении. Вдоль реки, часто перебегая по деревянным мостам с одного берега на другой, идет дорога, пригодная даже для колесного движения. Горы правого берега реки во многих местах покрыты хвойными лесами, которые становятся все гуще и гуще по мере приближения к сел. Урусбиево. Вдоль реки и на горных скатах встречаются густые заросли различных кустарников. По сторонам дороги встречаются хутора, покосы и засеянные поля.
Недалеко от Урусбиева мы были свидетелями оригинального явления. День стоял жаркий и душный, даже парило; темные тучи ползли по небу, грозило дождем. Вдруг над нами заблестела молния и раздались глухие раскаты грома. Мы взглянули наверх, и нам представилась следующая картина: тучи разделились на две части, окутывая горы на обоих берегах реки, и разделялись узкой полосой чистого неба над ущельем; по-видимому, из обеих половин шел дождь, потому что верхние части гор были затянуты легкой дымкой, а в правой половине даже свирепствовала гроза. Это явление продолжалось около 0,5 часа и за это время на нас упало только несколько капель дождя, случайно занесенных порывом ветра.
Скоро тучи куда-то исчезли и настала опять ясная погода. В 4 часа дня мы приехали в селение Урусбиево.
Урусбиево - единственное большое селение в долине Баксана до выхода его из гор; оно раскинуто на левом берегу реки у впадения в нее быстрых горных ручьев: с севера, Киртык-су, а с юга Адыр-су; около селения дорога переходит по мосту с правого на левый берег Баксана.
Это селение имеет особенно важное значение для туристов, потому что здесь живет местный помещик, князь Урусбиев - интеллигентный человек с высшими образованием. Благодаря его содействию, здесь легко нанять проводников, лошадей, получить продовольствие и т. д. Самих туристов князь, обыкновенно, приглашает к себе, помещая их в небольшом деревянном флигеле, расположенном в стороне от его дома В этом флигеле поместился и я со своим спутником, воспользовавшись гостеприимством хозяина. Вечером нам подали чай с туземным хлебом, а потом - ужин, состоявший из бараньего супа (шурпы), баранины и пирога с мясной начинкой (чихиндыр-кичик); все это было очень вкусно, особенно после 5 дней сухоядения. Вследствие наступившей дурной погоды мы пробыли в Урусбиеве весь следующий день, что оказалось весьма нелишним для наших лошадей, отдохнувших за это время. К вечеру наша компания неожиданно увеличилась; в Урусбиево приехал И. Я. Акинфиев, небезызвестный исследователь флоры Кавказа, сопровождаемый одним из своих учеников Екатеринославского реального училища. Познакомившись и расспросивши друг друга о предположениях относительно дальнейшего пути, мы все условились провожать на следующий день Г. С. Семиколенова до Донгузорунского перевала, ведущего в Сванетию. Однако 17 июля, в виду продолжавшегося дождя, нам удалось выступить только после полудня.
За Урусбиевым долина р. Баксана все более и более суживается, река имеет здесь более сильное падение, скаты гор - более густую древесную растительность. В нескольких верстах от селения долину преграждает на обоих берегах реки огромный вал, через который приходится переваливать не без затруднений: подъем и спуск круты, тропа камениста и местами мало разработана. Этот вал, судя по его положению, форме и строению, представляющему собой нагромождение обломков скал гранита и сиенита, от времени уже крепко сцементированных осадочными породами и поросших мохом и лишаями, есть ни что иное, как старая конечная морена древнего ледника; она указывает на то, что здесь когда-то находились огромные ледники, заполнявшие своим льдом значительную часть долины. Справедливость этого предположения доказывается нахождением и в некоторых других частях долины древних отложений, образование которых не может быть объяснено иначе как деятельностью ледников.
Чем выше мы поднимались по ущелью, тем богаче становился травянистый покров на скатах гор. К вечеру мы достигли карачаевского выселка Терскол (6500 ф. над ур. м.), приютившегося на берегу р. Баксана; около выселка в реку впадают ручьи: с севера, текущий с Терскольского, а с юга - с Донгузорунскаго ледника. Здесь река узка и мелка, но быстро несет свои холодные воды; возле выселка, а также и выше по реке, не только окрестные скаты покрыты лесом, но таковой растет и по дну ущелья. Южные скаты изобилуют смешанным, а северные и берега Баксана покрыты хвойным лесом.
Терскольский выселок состоит из одной старой избы, полуразвалившегося сарая и еще каких-то развалин. Здесь живет только одна семья карачаевцев, принадлежащих к Урусбиевскому обществу.
Карачаевские избы строятся без окон; изнутри избы устроены вдоль стен нары, на которых разложены постельные принадлежности, а под нарами - разный домашний скарб. У одной из стен находится место для очага - глиняная или каменная площадка, отделенная от остальной поверхности земляного пола избы рядом камней; для выхода дыма сделано отверстие в крыше, к которому проведена труба, сплетенная из лозы и обмазанная глиной; над очагом обыкновенно висит, на цепи, большой котел, а возле него поставлена прочая посуда и утварь.
Внутренность карачаевских изб темная, грязная и с весьма тяжелым запахом, еще ухудшаемым присутствием мелкого скота, часто помещаемого в них. Необходимы какие-либо особенно неблагоприятные климатические условия, чтобы заставить туриста воспользоваться гостеприимством горца и переночевать в его избе.
Мужчины, как и повсеместно в Карачае, ходят здесь в бараньих тулупах, грубых суконных штанах и мягких кожаных туфлях (чобур); грудь у них почти постоянно открыта; головным убором служит меховая шапка. Женщины носят длинные рубахи поверх цветных шаровар, а голову покрывают платками; длинные волосы зачесываются гладко, с пробором посреди головы и спускаются сзади одной или несколькими косами; обувью служат кожаные туфли, надеваемые на босую ногу. Дети, по крайней мере летом, ходят совершенно голыми, несмотря на то, что на этих высотах даже в это время года бывают очень свежие вечера и ночи.
Среди обитателей выселка находился больной - молодой работник хозяина, который жаловался на боль в груди и на общую слабость. Сам хозяин, по-видимому, мало доверял его словам, относился к нему довольно сурово и постоянно бранил свою дочь, молодую девушку, которая обнаруживала, на его взгляд, излишнее внимание к больному. Мы дали парню хинина, чаю и так как он настоятельно просил оставить ему какого-нибудь лекарства, то, за неимением такового, оставили ему флакон с обыкновенной кипяченой водой, наказав ему принимать ее по маленькой ложке несколько раз в сутки. Чего не делает самовнушение! Мы надеялись, что за отсутствием медицинской помощи оно поможет и здесь.
Мы ночевали на воздухе, устроившись в небольшой пристройке, похожей на веранду. Наши туземцы расположились в избе.
Был уже поздний вечер, и мы, поужинавши, укладывались спать, когда вдруг вблизи раздался выстрел и звонким эхом пронесся по ущелью. Вслед за выстрелом раздались топот и ржание лошадей, а затем все опять стихло. Мы бросились наружу, но ночь стояла такая темная, что ничего не было видно в пяти шагах. Мы заметили, что среди нас не было моего кабардинца Хаджюмара, который, однако, скоро появился со стороны реки и рассказал нам, что стрелял из револьвера в какого-то горца, который, пользуясь темнотой ночи, пытался увести мою верховую лошадь, пасшуюся вместе с другими нашими лошадьми около выселка. Конокрад успел довести лошадь до реки, но так как в темноте она шла в лесу неохотно, то Хаджюмар успел нагнать его и отбить похищенное. Этот случай убедил нас в необходимости относиться менее доверчиво к горцам.
Ночью, просыпаясь несколько раз, я осматривал, в сохранности ли наши вещи, разложенные возле избы, и прислушивался к ночной тишине, нарушавшейся только глухим шумом Баксана.
В одно из таких пробуждений мне показалось, что в дверях избы появилась женская фигура, на мгновение остановилась, как бы колеблясь в нерешительности, и затем быстро, но неслышно стала пробираться вдоль стены к дверям небольшой клетушки, в которой мы видели вечером больного. «Однако здесь, вероятно не без романа»,- подумал я, завертываясь в бурку и засыпая.
18 июля мы совершили небольшую экскурсию к перевалу Донгуз-орун. Этот перевал находится в главном Кавказском хребте и ведет из долины р. Баксана в Сванетию; он имеет высоту около 10500 ф. над ур. м. и круглый год покрыт снегом. Несмотря на это он служит для летнего сообщения Карачая со Сванетией, которое, как кажется, в известные месяцы бывает весьма оживленным, когда сванеты приходят в долину Баксана, ко времени сенокоса, на заработки.
От Терскольского поселка нам пришлось круто подниматься в гору, на высоты правого берега Баксана, поросшие великолепным сосновым лесом. Подъем был так крут, что не было возможности ехать верхом, а потому и мы, и лошади карабкались самостоятельно; сосновые иглы, сплошь покрывая горные скаты, делали их скользкими и еще более затрудняли движение.
После двухчасового движения в гору, мы выбрались из леса и вступили в неширокое, но глубокое ущелье, по дну которого бежал Донгузорунский ручей, вытекающий из ледников около перевала. Здесь леса уступили место прекрасным альпийским пастбищам, покрытым густой, сочной травой. Мой спутник, отправлявшийся в Сванетию, решил остаться до следующего утра на верхней границе леса и перейти перевал на рассвете по твердому, смерзшему за ночь снегу, что особенно важно для вьючных лошадей, которые легко проваливаются в мягкий снег, подтаявший на солнце.
Я в тот же день доехал до верховьев Донгузорунского ручья, добравшись до подножия перевала. Альпийские луга покрывают левые (от перевала) скаты ущелья, правые же заняты висячими ледниками и осыпями, со стороны которых постоянно был слышен шум падавших в ущелье камней, разносившийся по горам подобно глухим раскатам грома.
Недалеко от перевала я заметил в несколько расширенной части ущелья маленькое голубовато-зеленое озеро. Подобные озера, обыкновенно весьма небольших размеров, с поразительно чистой водой, отливающей голубовато зеленым цветом, очень часто встречаются около горных перевалов не только в Кавказских горах, но, как мне приходилось самому убеждаться, и в хребтах Центральной Азии. Они питаются, вероятно, подземными ключами, приносящими воду от соседних снежных полей или ледников, и подземными же ручьями изливаются куда-либо в более низкие части ущелья. Кажется, до сих пор еще не было обращено достаточно внимания на условия образования подобных озер около снеговых перевалов.
Несмотря на середину июля, под перевалом, в небольшой травянистой котловине, еще царила весна: не везде еще обсохло от недавно стаянного снега, трава стояла свежая и изумрудная, фиалки, незабудки, сердечник, колокольчики и лютики только что распустили свои цветки и тянулись к ярко сиявшему солнцу, как бы торопясь насладиться его светом и теплом в тот короткий срок, который назначен природой для альпийского лета.
После полудня я вернулся на бивак моего спутника, напился с ним в последний раз чаю, пожелал ему счастливой дороги и перед заходом солнца вместе с Хаджюмаром направился в обратный путь к Терскольскому выселку.
Внизу, под нами, лежало ущелье Баксана, покрытое темной щетиной хвойного леса, прорезанного светлой лентой реки; вокруг нас сосновый бор тихо гудел своими вершинами под напором ветра, подувшего с перевала, а впереди, по ту сторону Баксана, тихо засыпал великан Эльбрус, покрываясь вечерними тенями.
Было уже темно, когда мы вернулись к Терсколу. 19 июля утром я выехал в обратный путь в Кисловодск.
С этого дня, стоявшая до сих пор ясная, солнечная погода сменилась дождливой и пасмурной, чем, впрочем, я был доволен. Уже более недели нас припекало горячее южное солнце, которое становится особенно неприятным в разреженном воздухе гор. Совокупное действие жгучих лучей солнца, сильных ветров и резкой перемены температуры дня и ночи отразились неблагоприятно на нашей наружности. После 2-3 дней мое лицо, в особенности нос, покрылись небольшими водянистыми волдырями, которые, лопаясь, оставляли небольшие, сильно болевшие язвы. По утрам невозможно было мыть лицо, потому что вода в горных ручьях сильно охлаждалась за ночь и во время мытья причиняла боль обожженной коже. Приехав в селение Урусбиево, мы с Хаджюмаром отдохнули в «кунацкой» (помещение для гостей) князя и поехали дальше под мелким, частым дождем.
Мы ехали до вечера, не встретив на пути ни одного карачаевского выселка, в котором возможно бы было остановиться на ночлег. Уже темнело, дождь густой завесой закрывал окрестные горы, становилось холодно, сыро; мы устали за день, просидевши часов 10 в седле, хотелось отдохнуть, согреться, посушиться...
Наконец, увидев на левом берегу р. Баксана какие-то каменные избы, имевшие издали вид небольшой кучи камней, мы решили остановиться здесь на ночлег. Долго пришлось Хаджюмару переговариваться со старухой, вышедшей на его зов из ближайшей избы, потому что она ни за что не хотела пускать нас под крышу, отговариваясь отсутствием хозяина. Однако убеждения кабардинца победили ее негостеприимство, и мы были впущены в тесный двор, обнесенный земляной стеной и покрытый густым слоем навоза. Навстречу нам вышел молодой горец, помог нам слезть с лошадей, отвел их в сторону и привязал к калитке двора. Затем, по кавказскому обычаю, раньше, чем пригласить нас войти в свое помещение, он отобрал от нас нагайки, снял с нас бурки и башлыки и отнес все это в избу. Во время этих довольно медлительных церемоний, мы стояли под дождем, который лил, не переставая, из серого неба, сплошь затянутого тучами.
В избе, в которую нас, наконец, пригласили, кроме старухи и горца, оказались две молодые женщины, почтительно вставшие при нашем входе. В очаге горел огонь, слабо освещавший стоявшие вблизи фигуры туземок и ближайшую к очагу внутренность избы. Воздух был пропитан запахом навоза, земли и какого-то жира, помещение выглядело мрачно и неуютно.
Нам предложили в качестве сидения какой-то сундук, покрытый войлоком, на который мы и сели около огня. Молодой горец сел возле нас, разрешил сесть и женщинам и начал болтать с моим кабардинцем. Туземки были одеты очень бедно и грязно, старались спрятаться в темноте, изредка переговаривались между собой шепотом и имели, вообще, забитый, приниженный вид. Когда горец выходил зачем-то несколько раз из избы, они каждый раз вставали со своих мест, стоя ожидали его возвращения и садились только с его разрешения.
Мы внесли свои дорожные сумы в избу, сварили в чайнике чаю и закусили. Прислушиваясь к шуму дождя и к ударам его крупных капель по крыше, я с отвращением думал о необходимости ночевать в избе, в этой тяжелой атмосфере, среди грязи, которая, хотя и была невидима в темноте, но чувствовалась в каждом углу. Однако спустя некоторое время, дождь перестал и, выйдя на двор подышать свежим воздухом, я увидел над собой несколько звезд, кротко сиявших на небе.
Захвативши пальто, бурку и башлык, я улегся спать во дворе; хотя под моей буркой находился толстый слой промокшего навоза, но зато надо мной раскинулось глубокое темное небо, по которому в беспорядке бежали разорванные тучи, и я вдыхал полной грудью свежий вечерний воздух.
Утром мы продолжали свой путь вниз по Баксану. До поселка Корхужан, где 15-го мы вышли в долину Баксана, от северных предгорий Эльбруса, характер гор, ограничивающих долину, однообразен: правобережные лесисты, левобережные голы и каменисты.
За Корхужаном леса на горах прекращаются, и правобережные скаты становятся луговыми, травянистыми. По дну долины, возле реки, а также на островах между ее рукавами часто встречаются густые заросли кустарников - облепихи, шиповника, барбариса и других.
Около мызы Атажукина к реке подходит на левом берегу небольшой, бесплодный и дикий хребет Алмилыкая, ограниченный с запада высокой горой Наужидзе («бабушкины зубы»), которая своей неровной, причудливо-зубчатой, точно изъеденной вершиной вполне оправдывает свое название. В этом горном кряже горизонтальные пласты песчаника с характерными террасами покрывают сланцы вдоль Баксана, но, далее, кажется, выклиниваются, и гора Наужидзе сложена уже из сланцев, частью глинистых, а частью кристаллических.
Хребет Алмалыкая изобилует плоскими вершинами, покрытыми травой, которая своей зеленью составляет резкий контраст с серо-желтым цветом его голых боков.
Напротив поселка Джелки-дурку, приютившегося в боковом ущелье ручья Ксанты, находятся возле дороги какие-то могилы, пользующиеся почитанием окрестных жителей.
Атажукина расположена на крутом, обрывистом берегу Баксана, в том месте, где долина реки суживается в тесное, дикое ущелье; крутые, скалистые бока его густо поросли лиственным лесом и кустарниками, которые спускаются к самой реке. Это место долины Баксана - одно из наиболее красивых. В некоторых местах с крутых, отвесных скатов гор ниспадают каскадами ручьи, плющ сплошным зеленым ковром покрывает обнажения известняков, образующих местами стены ущелья; река течет здесь одним многоводным руслом, с шумом проносясь среди камней, кое-где преграждающих ее быстрое течение.
Проезжая по долине Баксана не трудно заметить, что от истоков и до выхода своего из гор, она состоит из последовательных сужений и расширений. Такой характер долины объясняется условиями ее образования. Долина Баксана - поперечная, промывная долина, образовавшаяся постепенно, по мере усыхания ледников, накопления снеговых вод и последовательного стекания последних. Расширения долины хранят в себе мощные пласты озерного аллювия, непреложно свидетельствующего о том, что они были когда-то покрыты озерами. Таким образом, озерные расширения и узкие ущелья промыва позволяют нам обрисовать в общих чертах процесс образования долины. Река, образовавшаяся от стаивания льдов, добежав до преграды, разливалась озером, затем через некоторое и, конечно, довольно продолжительное время промывала себе проход в более низкие части гор, изливалась дальше, потом, задержанная новыми преградами, опять превращалась в озеро, и так далее, вплоть до выхода из гор на плоскость, по которой она и нашла себе свободный сток к реке Малке.
Вскоре за Атажукиной ущелье кончается и сменяется широкой долиной, окаймленной невысокими, мягкими, травянистыми горами, среди которых лишь на левом берегу реки кое-где встречаются скалы и осыпи. При слиянии рр. Гунделена и Баксана горы сильно раздвигаются в стороны и дают место обширной котловине, представляющей собой последнее озерное расширение долины Баксана. Котловина покрыта прекрасными лугами, окружена невысокими известковыми возвышенностями и после тесных горных ущелий возбуждает в путешественнике чувство простора. В одной версте от р. Гунделена, влево от дороги, стоят какие-то намогильные памятники, имеющие форму широких, многогранных башен с конической крышей. За Гунделеном долина Баксана становится все шире и шире, горы все больше и больше мельчают и река мало-помалу выходит на кабардинское плоскогорье - холмистую, возвышенную равнину, ограничивающую с севера предгорья хребта. Какие это чудные, привольные места! Что за ширь полей и лугов! Что за тучная почва, какие хлеба, какие травы! Чем дальше едешь, тем больше и больше поражаешься плодородием земли и довольством местного населения. Кабардинские селения совершенно похожи по внешнему виду на наши казачьи станицы или малорусские деревни: белые мазанки, окруженные группами фруктовых деревьев, тянутся длинными рядами, образуя несколько улиц, обсаженных тополями. Около селений, особенно на их окраинах, встречаются обширные тенистые сады, а в ближайших окрестностях - табуны лошадей, стада рогатого скота и бесчисленные отары овец пасутся на пастбищах. Среди сельских домов много построек с железными крышами, окрашенными в зеленый цвет. Вообще, селения производят впечатление чистоты, опрятности и довольства.
Все полевые работы производят здесь на буйволах, которые, несколько севернее, в казачьих землях, заменяются волами. Буйвол чрезвычайно ленив и медлителен в движениях, но за то силен, вынослив и не требует за собой большого ухода.
К заходу солнца, после жаркого и утомительного перехода, мы с Хаджюмаром приехали в кабардинское селение Наурузово, широко раскинувшееся на левом берегу р. Баксана. Здесь жили родственники Хаджюмара, к которым он и пригласил меня на ночлег. В кабардинских мазанках я нашел порядок и чистоту. Полы здесь исключительно глиняные, хорошо утрамбованные и выровненные, стены чисто выбеленные, в окнах - рамы со стеклами и ставнями; словом, полное благоустройство. Так как в кунацкой было душно, то мы перебрались в небольшой амбар, где было прохладнее и с увлечением предались чаепитию. Пока оно будет продолжаться, я познакомлю читателей с населением.
Кабардинцы, населяющие северные предгорья Центрального Кавказа между Пятигорском и Владикавказом, принадлежат к черкесскому племени Адиге. Они мусульмане и в настоящее время представляют собой чисто земледельческое население, еще сохранившее, впрочем, от прошлого наклонность к скотоводству, которым они усиленно занимаются наряду с земледелием, вследствие обширности своих наделов и обилию пастбищ.
Кабардинцы носят национальную кавказскую одежду - бешмет, черкеску, разные меховые шапки и мягкие козловые сапоги; черкеска подпоясывается ремнем с различными серебряными украшениями, на котором висит кинжал - это традиционное оружие горца. В настоящее время, однако, горцы сильно стеснены в носке оружия, будучи обязаны испрашивать на это разрешение местной администрации, которая и выдает им соответствующие свидетельства. Впрочем, это соблюдается лишь в городах, а в горах горец неразлучен с кинжалом.
Кабардинки одеваются в длинные халатообразные платья, в которых лиф и юбка составляют одно целое; обувью служат кожаные туфли, голова покрывается иногда платком, но чаще они ходят с непокрытыми головами; волосы на голове зачесываются разнообразно.
У каждого народа свой вкус и свои понятия о красоте: кабардинцы считают, что плоская женская грудь более изящна и красива, чем развитый бюст, а потому здесь очень редко можно встретить девушку с развитой грудью; говорят, что девочки с ранних лет носят особые корсеты, препятствующие росту груди, которая развивается у них только после замужества и с рождением детей. Кабардинки ходят с открытыми лицами, хотя при встрече с мужчинами, особенно же русскими, отворачиваются в другую сторону. Кабардинский тип, в общем, довольно красив, и мне приходилось не раз встречать среди кабардинцев очень красивые лица.
Женщина в Кабарде, как кажется, поставлена более свободно, чем в других мусульманских странах; по крайней мере, мне приходилось видеть очень свободные отношения между женщинами и мужчинами. Однако в отношениях между ними есть много и странных обычаев. При входе в помещение, при выходе из него, а равно при проезде мужчины женщины встают; при встрече с ними, мужчины держатся левой стороны, причем женщина не может переходить через дорогу перед мужчиною.
Похищение невест до сих пор практикуется в Кабарде. Любопытно то, что по обычаю, родители похищенной должны обязательно подавать жалобу властям и требовать наказания похитителя; вследствие этого, как говорят, иногда возбуждаются на этой почве следственные дела, в разгаре которых жених и невеста оказываются уже сидящими за свадебным столом в доме родителей молодой.
После чаепития мне пришлось очень долго дожидаться ужина. Уставши за день, сонный, я с удовольствием отказался бы от него, но мой кабардинец убеждал меня не ложиться пока спать, потому что хозяин хочет угостить меня курицей «по-кабардински». Против такого хлебосольства невозможно было возражать, и я терпеливо ждал, клевал в дремоте носом и слушал их непонятный для меня разговор. Внезапно налетевшая гроза с проливным дождем несколько развлекла меня, но затем поздний вечерний час оказал свое действие, и я начал опять дремать. Наконец, истощивши свое терпение, я решительно заявил, что если курица не будет подана через 5 минут, то я улягусь спать. Эта угроза тотчас же обнаружила свое действие: курица оказалась передо мной, и мы приступили к ужину. Курица «по-кабардински» оказалась вареной курицей под белым соусом и была до невозможности солена. Кабардинцы едят мясо рукам, причем, ломая толстые кукурузные лепешки на мелкие куски, макают последние в соус, что не всегда способствует аппетиту. После ужина мы напились кабардинского пива - кисловатой, несколько охмеляющей жидкости, приготовляемой из ячменя и, к моему искреннему удовольствию, улеглись спать в прохладном амбаре.
На следующий день, рано утром, мы покинули Наурузово и направились к северо-западу, к р. Малке, поперек холмистой равнины, покрытой полями кукурузы, пшеницы, проса и обширными покосами. Погода была пасмурная и парило невыносимо; мы и наши лошади обливались потом и страдали от мух, которые тучами преследовали нас. Доведенные ими до отчаяния, мы пускались с Хаджюмаром в бешеную скачку, на время освобождались от них, но затем старые ли нагоняли нас или появлялись новые - мухи опять осаждали нас.
Сделавши небольшой привал в сел. Бабуково, мы к вечеру приехали в сел. Кармова - родину Хаджюмара, где и ночевали в доме его отца. В этом селении р. Малка принимает слева ручей Кич-Малку, и здесь же через реку переброшен небольшой деревянный мост, кажется, единственный в верхнем течении этой реки.
22 июля я окончил свою первую поездку в окрестностях Эльбруса и вернулся к вечеру в Кисловодск.
Наш путь от сел. Кармова до Кисловодска пролегал сначала вверх по течению ручья Кич-Малки, а затем перешел в долину Ольховки. Характер местности оставался все тот же, что и за оба предыдущие дня, но здесь встречалось меньше возделанных полей и значительно больше лугов. По сторонам дороги возвышались невысокие горы с террасами, весьма характерные для этой местности. Их террасы являются результатом неодинакового разрушения ветром и водой горизонтальных пластов третичного глинистого песчаника различной твердости.
После полудня, уже в виду Кисловодска, мы остановились в неглубокой балке, чтобы дать передохнуть лошадям, но сделались здесь жертвами кровожадности оводов и слепней, буквально облеплявших не только наших лошадей, но и нас. Выбившись из сил в борьбе с этими ужасными врагами, мы вскочили на лошадей и несколько верст ехали рысью, пока не освободились от них. В 5-ом часу вечера мы прибыли в Кисловодск, и я, отпустивши Хаджюмара, уехал в гостиницу.
II.
В первых числах августа того же года я предпринял вторую поездку из Кисловодска к Эльбрусу, с намерением совершить восхождение на эту могучую гору. Цель этого предприятия была, главным образом, спортивная, потому что вообще восхождения на вершины очень высоких гор дают ничтожные наблюдения, сравнительно с теми расходами и затруднениями, которые вызываются подобными экскурсиями; все существенные наблюдения, касающиеся физического строения гор, распределения снегов и т. п. могут быть сделаны в большинстве случаев и не достигая вершины. Но такова уже натура человека: он стремится все выше и выше, не довольствуясь той высотой на которую его поднимает человеческое искусство, воздвигающее многоэтажные дома, башни и другие высокие сооружения; он устремляется в горы, поднимается в область вечного снега и делает попытки, иногда удачные, иногда безуспешные, стать своей ногой на вершины высочайших пиков, в чем видит свое торжество над природой и в чем обнаруживает бессознательное, но могучее стремление к великому и необъятному. Там, в заоблачных высях гор, отделенный густой пеленой облаков от обитаемого мира, он забывает на время заботы будничной жизни и весь отдается созерцанию величественных картин природы, наполняющих его душу новыми разнообразными ощущениями, которые возвышают его и отвлекают от мирской суеты.
5 августа, утром, я выехал верхом из Кисловодска с кабардинцем Хаджюмаром, сопровождавшим меня в моей первой поездке; с нами была одна вьючная лошадь, несшая на себе мой небольшой багаж и продовольствие. (Во всех трех поездках лошадей поставлял мне Хаджюмар, по 2,5-3 руб. в сутки за лошадь; сверх этой платы он уже ничего не брал за свою работу). Так как наш путь к Эльбрусу на переходе до Баксана разнился мало, а далее совпадал с обратным путем моей июльской поездки, то я не буду описывать его, а начну свой рассказ со дня нашего прибытия в Урусбиево.
Однако, пока мы будем ехать в течение трех дней до Урусбиева, бросим общий взгляд на историю восхождений на Эльбрус.
Самые ранние сведения, которые имеются о восхождении на эту вершину всех вершин Кавказа относятся к 1829 году, о чем я уже упоминал при описании местности Кае-шек в северных предгорьях Эльбруса. 10-го июля этого года бывшие при отряде генерала Эмануеля, стоявшего лагерем около Кае-шека, академики Купфер, Ленц, Менетрие и Мейер и архитектор Бернардацци в сопровождении кабардинца Хилара сделали попытку достигнуть вершины, но не вполне удачно, потому что вершины достиг только Хилар. Это событие, кроме надписи, высеченной на одной из скал Кае-шека, увековечено следующей надписью, вырезанной на чугунной плите, которая хранится в гроте Дианы у подножия Горячей горы в Пятигорске:
«В царствование Всероссийского Императора Николая I стоял здесь лагерем с 8 по 11 июля 1829 года командующий Кавказской линии генерал от кавалерии Георгий Эмануель».
«При нем находились: сын его Георгий 14 лет, посланные российским правительством академики Купфер, Ленц, Менетрие и Мейер, также чиновник горного корпуса Вансович, минеральных вод архитектор Бернардацци и венгерский путешественник Бесе».
«Академики и Бернардацци, оставив лагерь, расположенный в 8.000 футах (т. е. 1.143 саженях) выше морской поверхности, восходили 10-го числа на Эльбрус до 15.700 футов (2.243 сажени). Вершины же оного 16.330 футов (2.333 саженей) достиг только кабардинец Хилар».
«Пусть сей скромный камень передаст потомству имена тех, кои первые проложили путь к достижению поныне почитавшегося недоступным Эльбруса!»
«Отлита в Луганском заводе в 1829 году».
Как известно, по новейшим точным измерениям вершины Эльбруса имеют значительно большую высоту: западная -18.470, а восточная -18.347 футов над ур. моря.
Восхождение академиков, однако, не прибавило ничего к тем скудным сведениям, которые имелись тогда о снеговой области Кавказа вообще и о снегах Эльбруса в частности, потому что они нигде не описали своего восхождения. И долго еще после этой первой попытки никто не дерзал нарушить покой снегового великана.
Наконец, начало изучения снеговой области Эльбруса положили иностранные туристы, восхождение которых на многие вершины Кавказа, а затем и подробные описания таковых, во многом изменили существовавшие до этого представления о главном снеговом хребте. Только с этого времени стало известно, что Кавказский хребет чрезвычайно богат ледниками и имеет весьма обширный снеговой покров, не уступающий по своим размерам таковому же Швейцарских Альп; только тогда узнали, что Эльбрус хранит на своих склонах изумительные по своей громадности запасы снега, служащего материалом для образования мощных ледников, составляющих ледяной покров, равного которому по площади нет более нигде на Кавказе.
Летом 1808 года путешествовали по Кавказу англичане Фрешфильд, Тукер и Мур, в сопровождении швейцарского гида из Шамони Девуассу, и они были первыми европейцами, достигшими вершины Эльбруса. Это восхождение было описано Фрешфильдом лишь спустя 28 лет в его сочинении «Исследование Кавказа» (Лондон, 1896), посвященном его многолетним поездкам в Кавказском хребте.
В июле 1880 года англичанин Грове совершил восхождение на Эльбрус и описал его в своей книге «Холодный Кавказ».
В 1885 году венгерец Дечи достиг вершины этой горы.
И только лишь в 1890 году вершины Эльбруса увидели первого русского альпиниста - покойного А. В. Пастухова, служившего много лет в Военно-Топографическом Отделе Кавказского военного округа и совершившего, кроме этого восхождения, целый ряд других (на Казбек, Арарат, Халацу и др.). Описание этого восхождения напечатано в Известиях Кавк. отд. И. Р. Г. О. за один из последующих годов.
В 1896 году, 20 дней спустя после моего восхождения, он вторично посетил одну из вершин Эльбруса и установил на ней минимальный термометр. Об этом восхождении А.В. Пастухов читал сообщение на заседании И. Р. Г. О. весной 1897 года в Петербурге.
Кроме этих лиц восхождение на Эльбрус совершали еще некоторые туристы, но, вследствие различных обстоятельств, не достигали вершин.
Что касается местных горцев, то некоторые из них сопровождали туристов и достигали с ними вершины, но самостоятельно едва ли кто-либо из них когда-либо пытался совершить подобное восхождение.
Горцы, как это ни странно, не любят и боятся снеговой области гор, а такой обильной снегами и ледниками, как Эльбрусская, - в особенности.
С величественным Минги-тау (как они называют Эльбрус) у них связано много легенд, в которых отражается их преклонение и страх перед величием горной природы, суровостью климатических условий Эльбруса, с его снеговыми бурями и туманами и таинственностью его пустынных скал, населенных их воображением духами гор.
Одна из легенд гласит, что Прометей был прикован к скалам этой горы, другая - что вершина ее была первой точкой земли, обнажившейся после Потопа и что Ноев Ковчег, натолкнувшись на нее, расколол ее надвое и здесь остановился; с тех пор эта гора стала двуглавой.
7 августа, вечером, мы прибыли в сел. Урусбиево. Князя не было дома, но, пользуясь его любезным приглашением останавливаться у него во время своих поездок к Эльбрусу, я занял его кунацкую, а лошадей с кабардинцами поместил на соседнем дворе.
В Урусбиеве нам нужно было нанять двух местных горцев: одного в качестве проводника, а другого в качестве носильщика. В то время, готовясь приступить к восхождению на Эльбрус, я думал, что местные горцы могут служить хорошими проводниками в снеговой области своих родных гор, и мне казалось, что из них лучше те, которые уже совершали восхождения с туристами. Впоследствии, я убедился, что Урусбиевские карачаевцы малопригодны для альпийских экскурсий и что если их и возможно нанимать, то лишь в качестве носильщиков.
В снегах и среди ледников Кавказских гор проводники не имеют вообще большого значения; снеговая область хребта посещается туристами так редко (горцами она никогда самостоятельно не посещается), что в течение тех больших промежутков времени, которые протекают между двумя восхождениями на одну и ту же гору, положение и количество снега, поверхность ледников, их трещины и т. п. обстоятельства, влияющие на выбор пути и времени для восхождения, настолько изменяются, что нет никакой возможности воспользоваться данными предшествовавшего восхождения. В сущности говоря, каждый турист должен прокладывать себе новый путь; руководствуясь обстановкой, своим опытом, если таковой имеется, и отчасти, быть может, и советами горцев. Проводники же, уже сопровождавшие туристов, нехороши тем, что пользуется своей репутацией и немногочисленностью (иногда лишь 1 - 2 в селении) и считая себя лучшими людьми, запрашивают несообразные цены и часто ведут экскурсию не так, как хотелось бы туристу, а так, как хочется им.
Тотчас же после приезда в Урусбиево мы приступили к переговорам с местными горцами; урусбиевские карачаевцы совершенно не знают русского языка, а потому мне пришлось прибегнуть к услугам Хаджюмара, хорошо владеющего местным татарским наречием. После продолжительных и бестолковых переговоров выяснилось, что есть 2 горца, желающих разделить с нами трудности предстоящего восхождения: некий Булан, крепкий старик, считающийся прекрасным охотником на туров и хорошо знакомый с областью скал, окаймляющей вечные снега Эльбруса, и Бачай, дальний родственник самого князя, тщедушный и юркий туземец. Я нанял каждого из них за два рубля посуточной платы, а за подъем от линии вечного снега я должен был уплатить Булаю 10 рублей.
Горцы согласились выступить лишь через день, 9-го утром, чтобы иметь время приготовиться в дорогу; Булай должен был для меня и Хаджюмара приготовить железные подковы для ходьбы по мерзлому снегу и альпийские палки.
9-го, рано утром, мы выступила из Урусбиева вверх по ущелью р. Баксана. Булай ехал на крупном муле или кадыре, как их называют на Кавказе, и вез за спиной старое кремневое ружье, с которым надеялся поохотиться на туров.
Вскоре после полудня мы прибыли к Терскольскому выселку и, хотя было еще очень рано, Булай заявил, что здесь необходимо ночевать, потому что мы не успеем в тот же день добраться до другого места, удобного для ночлега. Как ни досадно было сидеть полдня около грязной избы, но проводника, говорят, надо слушаться, а потому я подчинился распоряжению Булая. На следующий день я убедился, что единственным соображением, которое руководило в данном случае нашим проводником была посуточная плата.
В Терскольском выселке я нашел все по-прежнему; больной туземец лежал теперь почему-то не в избе, а под навесом, но с прежней настойчивостью просил лекарства; в нижней части груди у него образовалась опухоль величиной с кулак, а сам он был бледен и худ.
На мой вопрос - почему больного не везут в Кисловодск полечиться, хозяин выселка, высокий, широкоплечий горец с красными воспаленными глазами, посмотрел на больного, потом на меня, постоял несколько секунд перед нами, повернулся и ушел.
Терскольский ручей шумел, как и прежде, так же гудел сосновый лес, колыхаемый ветром, и так же сливались эти звуки с глухим грохотом Баксана, струившего свои мутные воды по каменистому ложу.
Утром, к моему удивлению, Булай сел на своего мула и отправился на один из ближайших кошей за айраном (кислое молоко), который, по его мнению, был необходим для нас и во время восхождения. Лишь около полудня он вернулся с бурдюком, туго налитым этим вкусным азиатским напитком. Наконец, в полдень мы тронулись в путь.
Наш проводник рассчитал движение следующим образом: в этот день мы должны были достигнуть снеговой линии, поднимаясь все время между ледниками Терскол и Гарабаши по высокому и крутому горному отрогу, разделяющему их ущелья, а на следующий день, в случае благоприятной погоды, подняться по снегу на восточную вершину горы.
Уже почти непосредственно от выселка начался тяжелый подъем; крутой южный скат упомянутого выше отрога был покрыт высокой, сочной травой, соблазнявшей наших животных, которые, поминутно останавливались, чтобы отдышаться, щипали ее с величайшим удовольствием; несколько выше начался редкий сосновый лес, который вправо от нас спускался в ущелье Терскола. Скоро мы достигли южной оконечности гребня, где лес кончался. Здесь мы передохнули, дали лошадям пощипать травы и запаслись несколькими вязанками дров, которых уже нигде выше невозможно было достать.
За верхней границей леса, находящейся здесь на высоте около 9.000 ф. над ур. моря, продолжаются еще некоторое время чудные альпийские пастбища, покрывающие своей высокой травой крутые склоны гор. Но чем выше и чем ближе к снеговой линии, тем реже становится травянистый покров. Трава здесь растет уже не сплошным ковром, а отдельными кучками, длинные стебли которых свисают верхушками к земле; трава в этих местах скользкая, но весьма жесткая и крепкая, что дает возможность хвататься за нее, взбираясь по крутому подъему.
Вскоре нам пришлось слезть с лошадей и подниматься пешком, потому что наши животные сильно утомлялись, да к тому же езда верхом становилась уже небезопасной: попадались места, где один неверный шаг лошади мог стоить жизни и ей, и всаднику. Теперь мы шли вдоль гребня того громадного горного отрога, который разделяет ущелья Терскольского и Гарабашинского ледников; сам гребень закрывал нам горизонт к востоку, но к западу мы свободно могли любоваться прекрасной картиной снеговых гор.
Снежные вершины окрестностей Долгуз-орула резко обрисовывались на небе и господствовали над всеми окружающими их горами, потому что самого Эльбруса не было видно за скалами и возвышенностями, которые находились на пути нашего движения. Между нами и Донгузорулскими пиками глубоко внизу залегала узкая долина Баксана, темная от хвойных лесов, высоко взбиравшихся на соседние склоны; река виднелась едва заметной змейкой, извивавшейся среди леса. В ее верховье блестел на солнце ледник Азау, сползавший по узкой глубокой лощине от фирновых полей Эльбруса почти до крайних сосен, растущих по реке.
Какой чудный вид имеют горные долины, наблюдаемые с такой высоты! Все в них охватывается глазом сразу и на большом протяжении: и их красивые изгибы среди гор, и группы леса, то сплошь покрывающего их своей темной зеленью, то местами обнажающего их дно, и сочетания различных цветов в окраске горных пород, слагающих окрестные возвышенности, прихотливое течение горных ручьев, то перебегающих от одного края долины к другому, то устремляющихся по ее середине.
Но вот мы приближаемся к области скал, о чем свидетельствуют все чаще и чаще встречающиеся осыпи; затруднительность движения увеличивается с каждой сотней шагов. Нам постоянно приходится пересекать эти серо-желтые осыпи, заполняющие своим рыхлым, подвижным материалом мелкие лощинки на скатах. Мы и наши лошади вязнем в них по колени, сползаем вместе с песком и мелкими обломками скал, которые под нашей тяжестью двигаются вниз и угрожают увлечь нас в соседнее ущелье. Местами делается даже страшно: так велика крутизна осыпи и так непрочно лежит она, готовая ежеминутно сползти... Большую опасность представляют также большие обломки скал, кое-где встречающиеся на осыпях; случается, что вследствие ли оседания осыпей под ногами туристов, или по каким-нибудь другим причинам, ее рыхлый материал начинает выше сползать по скату и устремляется вниз, увлекая с собой эти огромные камни, которые, упавши на человека, непременно сбросят его в ущелье. Идя по осыпи, нужно зорко глядеть вверх по ней, чтобы своевременно посторониться от этих предательских камней.
Помню одно опасное место, которое, благодаря охотничьей страсти Булая, чуть было не привело нас к катастрофе. Мы переходили вкось очень широкую и крутую осыпь, которая саженях в 100 ниже нас почти отвесно обрывалась в узкое глубокое ущелье. Мы, а особенно наши лошади с трудом подвигались, тем более, что с каждым шагом мы сползали все ниже и ниже, что вынуждало нас тратить еще усилия на подъем, чтобы оставаться на первоначальной высоте. Вдруг... совершенно неожиданно впереди нашего каравана раздался выстрел, и со скал, ограничивавших сверху осыпь, по которой мы шли, с шумом сорвалась стайка горных индеек.
Наши лошади и мул от испуга шарахнулись вниз, и от этого сотрясения вся окружавшая нас поверхность осыпи начала медленно, но неудержимо сползать. Это была минута, стоившая нам немало волнения. До противоположного края осыпи оставалось еще шагов 100 - расстояние большое при тех условиях, в которых мы находились; но делать было нечего, необходимо было спешить; о лошадях, конечно, в этом случае не приходилось заботиться, спастись бы самим. Но, к счастью, когда мы были уже в нескольких шагах от твердой земли, движение осыпи прекратилось. Лошади, двигавшиеся медленно, оказались ниже нас и по колено в песке, и нам стоило немало труда, чтобы криками, свистом и бросанием камней заставить их поскорей перейти оставшуюся часть осыпи. Приятно было хоть то, что Булай, наделавший своим внезапным выстрелом столько переполоха, убил сразу двух птиц, которые пригодились нам в тот вечер к ужину.
Расставшись с осыпями, мы вышли на непродолжительное время на гребень, с которого были отчетливо видны ледники: справа Терскол, а слева Гарабаши. Первый имеет длину около 3,5 верст при средней ширине в одну версту, а Гарабаши - длину около 2,5 верст при средней ширине в 0,5 версты. Терскол доносит свой лед значительно ниже (8.600 футов), чем Гарабаши (9.450 фут. над ур. м.), что зависит, вероятно, от его большого падения, благодаря которому лед, двигаясь быстрее, успевает спуститься ниже не стаивая.
Продолжая карабкаться со своим караваном все выше и выше, мы достигли довольно обширной котловины, имевшей только один выход к югу, в виде узкой и крутой лощины, спускавшейся к нижнему краю Гарабашинского ледника. Со всех остальных сторон она была замкнута высокими и крутыми горами, имела кое-где по дну травянистый покров и прорезалась посередине небольшим ручьем, вытекавшим из снегов северного склона. В тенистых местах, по краям котловины, еще лежали тонкие пласты снега и было заметно, что и вся она только недавно освободилась от зимнего покрова.
Эта котловина приходится почти вплотную к Гарабашишскому леднику, но отделена от него невысоким узким скалистым гребнем, за которым в этом месте ледник совершенно не виден. С одного из скалистых уступов этого гребня с шумом низвергается водопад, вода которого изливается в соседнюю лощину и, по-видимому, сливается с ручьем, орошающим котловину. Трудно было бы найти лучшее место, где оставить лошадей на время нашего восхождения на Эльбрус: здесь они были в полной безопасности, как от конокрадов, так и от всяких случайностей, сопряженных с карабканьем по крутым склонам альпийских пастбищ; тут же имелся подножный корм, хорошая вода, и в добавок они были укрыты от холодного ветра. К тому же, мы могли быть спокойны, что наши лошади никуда не забредут: окрестные скалы были не только слишком круты для того, чтобы лошадь могла добровольно взобраться по ним, но и совершенно бесплодны.
Мы остановились около снегового ручья, отдохнули, закусили, полюбовались водопадом, брызги которого играли всеми цветам радуги в лучах яркого солнца, и затем приступили к работе. Расседлав и развьючив лошадей, мы спрятали седла и все конское снаряжение в ближайших скалах среди камней, лошадей пустили пастись на свободу, а все наши вещи, состоявшие из теплого платья и продовольствия, распределили между собой, чтобы на руках снести их к снеговой линии, где был предположен ночлег.
Со дна котловины нам пришлось подниматься по чрезвычайно крутому подъему, заваленному сперва небольшими камнями и продуктами разрушения соседних скал, а далее - гранитными глыбами, по которым мы взбирались как по гигантской лестнице. Здесь уже во многих местах лежал снег, по-видимому, не стаивающий в течение целого лета. После часового подъема мы достигли сплошного снежного покрова и остановились здесь на ночлег. Место ночевки представляло собой небольшую, в 1,5 квадратных сажени площадку около невысокой скалы, укрытую со стороны снежных полей Эльбруса, но с свободным кругозором во все прочие стороны. Сложив свой багаж, мы приступили к приспособлению этой площадки для нашего жительства: убрали обломки скал, посыпали ее травой, которую нарвали на пути на альпийских лугах, и устроили с боков небольшие стенки из камней на случай ветра или метели. Когда мы покрыли приготовленное таким образом место войлоками и разложили по углам свои вещи, то получили настолько уютное помещение, что, располагаясь в нем, нисколько не страшились мыслей о холоде, ветрах или снежных метелях.
Во время наших приготовлений к ночлегу, Булай, начавший было раскладывать возле нас дрова для варки ужина, внезапно припал к земле, знаками побуждая нас сделать то же самое и ползком пробираясь к своему ружью, шепнул нам, что поблизости показалось стадо туров. Зарядив ружье, он осторожно пополз между камнями по направлению к зверям и скоро скрылся за ближайшей скалой. Над местом нашего ночлега, среди снега, возвышалась груда камней, находившихся от нас в 150 - 200 шагах; на ближайших к нам камнях мы увидели штук 15 туров, смотревших в нашу сторону и, по-видимому, почуявших опасность. Их фигуры отчетливо обозначались на серевшем уже вечернем небе, и в своих передвижных положениях они казались изваяниями, высеченными из того же темно-бурого камня, на котором они стояли. Прошло еще несколько мгновений... и выстрел огласил эти молчаливые скалы, пронесясь эхом по соседним ущельям. Звери вздрогнули, и точно электрическая искра пробежала по стаду..., в следующее мгновение оно рванулось, спрыгнуло на снег в нашу сторону и молнией пронеслось, лишь шагах в 50 от нас, к Терскольскому леднику. Видно, старый Булай не успел вторично зарядить своей древней, заряжавшейся с дула одностволки.
Через несколько минут он показался из скал и начал осматривать снег в том месте, где пробежало стадо; от камней, нагроможденных над нами, шел по снегу мимо нас к Терскольскому леднику густой кровавый след, терявшийся в скалах. Не было сомнения, что один из зверей был ранен и, пожалуй, даже смертельно; но где искать его в этих диких, трудно доступных горах?
Тур (Capra caucasica) встречается в изобилии на Эльбрусе и окрестных горах; летом он держится, преимущественно, в скалах, возле снежных полей и ледников, а зимой спускается в более теплые долины; область его распространения заключается между 6 и 12 тысячами футов над уровнем моря. Местные горцы утверждают, что тур и горная индейка неразлучны в горах, и что где встречается первый, там непременно должна водиться и вторая.
Спустя четверть часа мы сидели вокруг огня, около которого уже закипала вода в котелке, предназначенном для варки убитых Булаем горных индеек. Для получения воды нам не приходилось растоплять снега, потому что в нескольких шагах от нас находился ключ, выбивавшийся из-под камней, происхождение которого, вероятно, должно объясняться просачиванием в землю воды от таяния вышележащих снегов. Во всяком случае, она достигает этого места не поверхностным стеканием, потому что вокруг ключа на довольно большом расстоянии я нигде не видел снега и к тому же ночью, когда вода в нашей посуде замерзала, он не замерзал.
Когда мы приступили к ужину, солнце уже зашло за горизонт и южная ночь быстро охватывала горы; темнели ущелья, тени ложились все гуще и гуще на снега и небосклон мало-помалу покрывался бледными, слабо мерцавшими звездами. Становилось холодно: высота над уровнем моря и близость снежных полей и ледников ощущалась тотчас же с заходом солнца. Туман скоплялся в глубоких ущельях, окружавших нас с трех сторон, опускался все ниже и ниже, сгущался и, наконец, молочно-белой пеленой окутал окрестные горы. И нам казалось, что под нами раскинулась обширная, сливавшаяся с горизонтом, снежная равнина, на которой местами возвышались темные громады гор, кое-где обсыпанные снегом. «К хорошей погоде», - решили туземцы, глядя на эту картину.
Мы поспешили с ужином, чтобы раньше заснуть, потому что выступить в дальнейший путь необходимо было до рассвета; от места нашего ночлега (около 12.000 ф. над ур. моря) до вершины Эльбруса оставалось еще около 12.000 ф. подъема по снегу, на что необходимо, при самых благоприятных условиях, не менее 10-12 часов, да и вернуться на ночлег нужно засветло, чтобы не заблудиться в скалах.
Скоро на нашем биваке все смолкло и каменистая площадка среди суровых скал, окруженных снегами, покрылась странными фигурами, укрытыми войлоками и тулупами. Одна из скал нависла над этим местом, как бы заглядывая и недоумевая - кто эти неведомые пришельцы, нарушающие покой, которым они, может быть, наслаждались с того самого дня, когда могучие подземные силы, создав Эльбрус, вынесли их на Божий свет и нагромоздили на склонах новорожденного великана.
Я долго ворочался; не будучи в состоянии заснуть. Жесткое ложе давило бока, потому что, кроме тонкого войлока, у меня ничего не имелось, чтобы покрыть выступавшие камни, холодный ветер, вырывавшийся временами из-за скал, обвевал лицо, возбуждая острое ощущение холода, заставлявшее вздрагивать; не утихало волнение, возбужденное ожиданием завтрашнего подъема. К тому же, спустя с час после ужина, из-за гор взошла луна и начала свое медленное странствование по небу, обливая своим мягким светом наш молчаливый бивак. Ее свет развлекал, дразнил, возбуждал к размышлениям и отгонял сон и без того неохотно шедший ко мне. Лишь около полуночи, утомленный и физической усталостью, и впечатлениями дня, я заснул, прислушиваясь к храпу соседей.
Пока мы будем спать, я скажу несколько слов о происхождении и физическом строении Эльбруса.
Эльбрус - гора вулканического происхождения; это - потухший вулкан; уже давно прекративший свою кипучую деятельность и много веков отдыхающий под белым саваном вечных снегов. Однако, как ни давно, сравнительно с продолжительностью человеческой жизни, существует он, но геологи считают его весьма юным, по сравнению с возрастом всего Кавказского хребта, образовавшегося гораздо ранее.
Эльбрус может быть разделен в вертикальном направлении на две резко отличающиеся друг от друга части: нижнюю, или основание, связанное с общим массивом хребта и в геологическом отношении составляющее одно целое с соседними горами, и верхнюю, или вулканический конус, образовавшийся из различных продуктов вулканических извержений горы, которая, таким образом, постепенно сама себя поднимала все выше и выше. Граница между этими частями находится приблизительно немного ниже снеговой линии и обозначается довольно явственно сменой кристаллических горных пород пористыми продуктами лавовых извержений.
Вулканический конус Эльбруса состоит из лав и андезитов. Лава Эльбруса - трахитовая, коричневого цвета; роговообманковый андезит встречается и с кварцем и без кварца. Застывшие потоки лавы образуют на склонах горы нагромождения коричневых пористых скал, частью погребенных под снегом, а частью выступающих над ним. Во многих местах выше снеговой линии встречаются то длинные, то короткие ряды огромных камней, идущие по известному направлению и, вероятно, представляющие собой шлаки древних потоков лавы.
Вернется ли когда-нибудь жизнь и деятельность к этой горе, закованной ныне в тяжелый панцирь многочисленных ледников? Задымятся ли когда-нибудь ее снежные вершины, обдуваемые ныне холодными ветрами? И покажется ли из них снова раскаленная лава, которая, расползаясь по склонам горы победоносными потоками, расплавит ледяную броню Эльбруса, освободив его от холодных объятий льдов?
Кто знает, может быть, когда-нибудь это и случиться, а случившись, повлечет за собой большие перемены в физических условиях окрестных гор, на которых прежде всего отразится уменьшение ледяного покрова на соседнем Эльбрусе.
Еще было совершенно темно, когда я был разбужен Хаджюмаром; Булай разводил огонь, чтобы согреть чай, Бачай складывал войлоки, служившие нам постелью.
Было холодно, из ближайшего ущелья тянуло сыростью, вставать было тяжело и неприятно. Согревшись горячим чаем, мы быстро оделись и выступили в путь около трех часов ночи.
Но раньше, чем начать описание нашего восхождения, я считаю не лишним ознакомить читателя с моим костюмом, особенно ввиду того, что он оказался вполне пригодным для подобных экскурсий.
Обувью мне служили высокие сапоги из бурки, доходившие выше колен; их головки были обшиты снаружи козловой кожей и имели обыкновенные кожаные каблуки и подметки; благодаря бурочному материалу, сапоги были очень теплы, безусловно, непромокаемы на снегу и, несмотря на свои размеры, весьма легки. Мое верхнее платье состояло из короткого бараньего тулупчика, не мешавшего ходьбе; длинные тулупы, хотя бы и чрезвычайно легкие, не годятся для восхождений, потому что полы сильно стесняют ноги при продолжительном подъеме. На голове у меня была кавказская меховая шапка. Обыкновенные офицерские брюки, башлык, прикрывавший шею, и теплые шерстяные перчатки довершали мой костюм. Кроме этого, я имел с собой синие очки для предохранения глаз от сильного блеска снегов, железные подковы и толстую альпийскую палку с металлическим наконечником.
От места нашего ночлега нам пришлось еще некоторое время карабкаться по камням, нагроможденным в огромном количестве на крутом склоне горы. Наконец, одолев эти каменные барьеры, мы дошли до чистого снега; сплошное снежное поле началось таким крутым подъемом, что, даже ползя на четвереньках, мы не могли одолеть его; мы остановились, подвязали себе подковы и тронулись далее; но снег так сильно смерз в течение ночи, что железные шипы наших подков скользили по его поверхности и лишь в незначительной степени облегчали движение. Несколько выше этот подъем стал более пологим, но был все же настолько труден, что, когда мы добрались до его вершины, выйдя на южный край обширного поднимавшегося к Эльбрусу фирнового поля, - уже начало светать. Небо бледнело, более высокие вершины гор окрасились в бледно-розовый цвет, и с запада подул слабый предрассветный ветер; ночь мало-помалу уступала свое место солнечному утру. Но нам некогда было любоваться этой картиной; впереди еще лежали обширные снежные поля, и розовые вершины Эльбруса вздымались еще высоко над нами. Фирновые поля, дающие начало многочисленным ледникам, стекающим по ущельям Эльбруса, изобилуют трещинами, образующимися, подобно трещинам ледников, от движения льда по скату, имеющему в своих различных частях неодинаковое падение. Эти трещины бывают очень длинны, широки и, конечно, имеют большую глубину; они доставляют туристам наибольшие затруднения при восхождении на высокие снеговые горы. К нашему удовольствию, зима 1895-96 гг. была очень снежная в этой части хребта, почему все почти трещины оказались засыпанными снегом; конечно, снежному покрову не всегда возможно доверять и бывают случаи, что под тяжестью людей снег проваливается и туристы попадают в ловушку. Ввиду этого, мы обвязались веревкой и гуськом, держась за нее, медленно пошли поперек фирнового поля в северо-западном направлении, чтобы несколько ослабить подъем.
Этот участок был самым легким на всем нашем пути: подъем был не крут, разреженность воздуха еще мало чувствительна, а шипы наших подков легко проникали в крепкий, смерзшийся фирн, облегчая движение. Булай, шедший впереди нас, ощупывал прочность снежного покрова большой альпийской палкой, и мы несколько раз замечали, что пересекаем замаскированные снегом трещины, потому что в этих местах фирн был рыхлее и палка глубоко проникала в него. Места эти доставляли нам некоторое беспокойство, потому что никогда нельзя быть уверенным в прочности тех снежных мостов, которыми снежные зимы закрывают трещины.
На всем протяжении фирнового поля мы встретили только одну не вполне закрытую трещину; открытый участок ее имел в длину не более 2-3 саженей, при ширине в 1,5-2 сажени, а потому был легко обходим. Со всевозможными предосторожностями, оставив двух людей, связанных с нами веревкой, на твердом снегу, я с Булаем приблизился к краю трещины, лег на снег и, высунувши голову за край, заглянул в нее. Передо мной был темный, мрачный колодец, из которого веяло холодом и сыростью. Какова была глубина этого ледяного колодца, на взгляд невозможно было определить, потому что мрак скрывал его внутренность ниже 2-3 футов от поверхности снега, но, судя по звуку откуда-то стекавшей внизу воды, эта глубина должна была быть очень значительной. Присутствие здесь воды в ранние утренние часы, когда на поверхности горных склонов даже летом все сковано морозом, представляет любопытное явление; оно доказывает, что на некоторой глубине под толщей снега и льда постоянно, по крайней мере летом, идет медленное таяние ледяного покрова. Ручьи талой воды, вероятно, прокладывают себе дорогу под льдом, частью просачиваются в пористый, изверженный материал, покрывающий вулканический конус горы, и появляются местами на Божий свет, в виде родников, ниже снеговой линии.
Когда мы подходили к противоположному краю фирнового поля, по которому шли, ясное, безоблачное утро уже вполне вступало в свои права и залило окрестные горы ярким солнечным светом. Было уже около 8 часов утра и нужно было спешить, чтобы выполнить наше предприятие до вечера. Фирновое, сравнительно пологое поле упиралось своим северным краем в крутой снеговой склон, ведущий уже без значительных изменений своего падения, к вершинам Эльбруса. С этого места, имеющего примерно около 13.500 ф. над ур. м., и начинался, собственно, настоящий подъем и связанные с ним трудности. Отсюда нам пришлось подниматься зигзагами, часто останавливаясь для отдыха; чем выше, тем становилось труднее. Разреженность воздуха делалась чувствительнее, крепче дул с запада холодный, пронизывающий ветер, и сильнее стало припекать солнце, поднимавшееся над горизонтом; совокупное действие этих трех обстоятельств болезненно отзывалось на лице, кожа которого начинала болеть, стягиваться и становилась сухой. Но что сильнее всего беспокоило нас - это нестерпимая жажда, мучившая нас все время; бурдюк с айраном, взятый Булаем на коше около Терскольского выселка, неоднократно раскрывался, но айрана было слишком мало для того, чтобы утолить нашу жажду в течение всего подъема; к тому же, мне кажется, что этот кислый напиток едва ли оказывает на больших высотах хорошее влияние на организм.
Местами, на снегу попадаются небольшие обнажения вулканических пород, выступающих над поверхностью склона горы, а потому и не удерживающих на себе снега. Они служили нам пунктами отдохновения, где мы ложились на камни, укрепляли разболтавшиеся ремни подков и утоляли жажду несколькими глотками айрана. В одном из таких мест мы хотели было подкрепить свои силы маленьким завтраком, для чего у нас и имелся с собой хлеб и несколько кусков сваренных накануне горных индеек; но еда оказалась здесь совершенно невозможной: рот и горло пересыхали до такой степени в разреженном воздухе этих высот, что нельзя было ни жевать, ни проглатывать пищу.
По мере того, как солнце поднималось все выше и выше, его лучи грели сильнее, вместе с тем мягчили снег, который уже начинал затруднять движение.
После двухчасового подъема по крутому склону горы, мы увидели над собой последнее до вершины обнажение горных пород, черневшее среди снега, ярко блестевшего на солнце. От этого места до вершины казалось уже так близко, что только бы добраться до него, а там уже дело будет сделано. Однако, чем выше я поднимался, тем чаще останавливался, и бывали места, где я не мог сделать без передышки более 40-50 шагов. Хаджюмар шел впереди нас, и я с завистью смотрел, как он легко поднимался; вот он уже добрался до обнажения, сел на землю и что-то кричит нам. Наконец и мы достигаем этого места (15.400 ф. над ур. м.) и бросаемся отдыхать на камни, сильно нагревшиеся под лучами южного солнца. Но как опять далеки от нас вершины Эльбруса!
Булай торопился и часто взглядывал к югу, где на горизонте начинали скопляться плотные белые облака, постепенно приближавшиеся к Эльбрусу.
В нашем дальнейшем движении нас больше всего затруднял размякший снег, в который нога погружалась иногда по колено. Здесь подковы оказывались уже лишними, и мы сняли их, чтобы облегчить наши ноги. Мы старались ослабить подъем, часто меняя направление движения и двигаясь по косогору, но разреженный воздух, утомление и мягкий снег сильно тормозили наше восхождение. Здесь уже оказалось невозможным идти безостановочно 40-50 шагов, и я останавливался иногда даже после 5; тем не менее, мы медленно, но постепенно подвигались далее. Поднимались частыми зигзагами, часто останавливаясь, садясь отдыхать, то скользя, то проваливаясь в снег, мы, около 3-х часов дня, после 12-тичасового подъема, достигли наружного края кратерной воронки восточной вершины. Это еще не была высшая точка подъема: внутренний, обращенный к седловине край воронки был еще выше, но я был так утомлен продолжительным восхождением. и с этого места так хорошо было видно все, что интересовало меня, что я решил остановиться на этом месте.
Обе вершины Эльбруса находятся друг от друга (считая от центра воронок) на расстоянии одной с четвертью версты и разделены между собой седловиной. Последняя имеет длину около версты, ширину саженей 125 и полого поднимается к северу, где за линией, соединяющей обе вершины, довольно круто обрывается на северном склоне Эльбруса. Вершины этой горы представляют собой потухшие кратеры, обращенные прорывами своих воронок в противоположные стороны: западный - к западу, а восточный - к востоку. Диаметр западного кратера около 0,5 версты, восточного - не более 150 саженей. Глубина их не менее высоты обеих вершин от седловины. Таким образом, обе вершины Эльбруса оканчиваются не площадками, как это обыкновенно наблюдается на горах, а узкими, кольцеобразными поверхностями, охватывающими кратерные воронки с трех сторон. Западная вершина (18.470 ф. над ур. м.) несколько выше восточной. Обе покрыты весьма тонким слоем снега, который, по-видимому, сдувается с них постоянными ветрами. На дне воронки восточной вершины мы нашли огромные скопления снега, вероятно, сдуваемого сюда с соседних более возвышенных мест.
У наружного края воронки восточного кратера находится громадный каменный завал, который был в то время свободен от снега. Это, несомненно, застывший могучий поток лавы, когда-то извергнутой из кратера. Несколько ниже по восточному склону Эльбруса находятся такие же нагромождения вулканических пород. Западный кратер, вероятно, имеет подобные же завалы, судя по тем нагромождениям камней, которые видны снизу.
Когда мы находились у края воронки, дул сильный, холодный ветер, но солнце чувствительно грело и здесь. В тени снег был совершенно сухой, но на солнце он несколько размякал; это доказывает, что на Кавказе нет таких высот, на которых бы летом, в ясную безоблачную погоду, солнце не оказывало своего согревающего действия на снег.
Сознаюсь, что восхождение на Эльбрус несколько разочаровало меня. Поднимаясь на эту высочайшую гору Кавказа, сильно превышающую своими вершинами снеговой хребет, я ожидал увидеть перед собой поразительную картину природы, захватывающую сотни верст во все стороны.
Ясная, солнечная, безоблачная погода, казалось, должна была благориятствовать этому. И хотя вид, открывшийся перед нами, и был величествен и красив, но далеко не удовлетворил ни меня, ни моих спутников. Лучше и дальше всего было видно к востоку; здесь отчетливо обозначался снеговой хребет вплоть до Казбека, но дальше панорама гор обрывалась, - главный хребет закрывался Казбеком, а боковые горы терялись во мгле. Более высокие снежные вершины резко выделялись над общей массой снеговых гор, и я легко различал среди них Ужбу, Дых-тау, Коштан-тау, Шкару и Тетнульд. К западу хребет закрывался соседней вершиной Эльбруса и лишь далеко на горизонте блестела под лучами солнца узкая светлая полоска, несомненно, представлявшая собой водную поверхность Черного моря. К северу же и югу от хребта все было покрыто мглой и даже Пятигорск, расположенный сравнительно недалеко и на открытой местности, был совершенно не виден. Тем не менее, пребывание на Эльбрусе и сознание, что весь снеговой хребет со своими высочайшими пиками находится под ногами, производил чрезвычайно сильное впечатление. Ощущение чего-то величественного и необъятного, вечного, неземного волнует душу и заставляет задумываться о многом, о чем и не вспоминаешь в обыденной жизни; но вместе с тем охватывает какая-то безотчетная тоска, не то ощущение одиночества в этих заоблачных высях, не то стремление души к небесной обители, которая кажется оттуда уже столь близкой.
Даже мои туземцы, мало чувствительные к красотам природы, стояли неподвижно и минут 5 никто из них не нарушал торжественной тишины, царившей на этих высотах.
Однако холодный ветер скоро вывел нас из раздумья и заставил вспомнить о возвращении. Солнце уже начинало склоняться к горизонту, грело все меньше и меньше и тени, отбрасываемые горами на снежных полях, становились длиннее. В начале четвертого часа мы начали спускаться, придерживаясь, по возможности, того же направления, по которому совершили подъем; но это оказалось труднее, чем мы думали: однообразие снеговых скатов, отсутствие ориентировочных предметов и перемена перспективы сбивали нас постоянно с пути и, в конце концов, мы спускались куда попало, лишь бы скорее добраться до нашего ночлега в скалах. Местами, где крутизна скатов была не очень велика и не представлялось опасности куда-нибудь свалиться, мы садилось на свои альпийские палки и, вытянувши вперед ноги, быстро съезжали вниз. Фирновые поля, непосредственно примыкающие к области скал, несколько затрудняли движение, потому что за день они сильно подтаяли: мы то погружались выше колена в рыхлый мокрый снег, то переправлялись через огромные лужи, преграждавшие нам путь. Уже темнело, когда мы достигли скал и стали спускаться по той гигантской то крутой, то пологой, тяжелой для движения лестнице, которую образуют нагромождения камней на границе вечного снега. До нашего бивака мы добрались уже в сумерках.
Усталые, голодные и промокшие, мы развели огонь из оставшихся у нас дров и наскоро обсушились. После одной-двух кружек чаю ни у кого из нас не оказалось охоты дожидаться ужина, и мы стали устраиваться на ночь.
Тихая, лунная ночь опускалась на засыпавший хребет, и туман по-вчерашнему стал набиваться в ущелья, но утомление не располагало нас любоваться природой. Спустя некоторое время после чаю, наш бивак спал уже мертвым сном, который должен был вернуть нам силы для возвращения в долину Баксана.
Теперь сделаю несколько общих выводов по опыту этого первого восхождения.
Лучшее время для восхождения на Эльбрус - август месяц, потому что именно в течение этого месяца снежный покров этой горы достигает своего минимума, атмосферные осадки выпадают очень редко, а потому и вновь выпадающий снег не может доставить больших неудобств.
Главное затруднение, которое представляет Эльбрус для восхождения, это -громадная площадь снежного и ледяного покрова, вынуждающая проводить на снегу не менее 15 часов и затрудняющая возможность разделить восхождение на две части, с ночлегом между ними. Ночлег на снегу затруднителен не из-за холода, который в августе по ночам и невелик, а из-за тех трудностей, с которыми сопряжена доставка по свету вещей, необходимых для ночлега; ночевать же в том, что турист имеет во время восхождения на себе, неблагоразумно ввиду частых и неожиданных перемен, которые характеризуют погоду в этих высотах.
Движение по размякшему, стаивающему на поверхности, снегу, особенно на крутых подъемах - сильно изнуряет туриста и иногда совершенно истощает его.
Что же касается разреженности воздуха, то это вопрос легких туриста, который разрешается для каждого по-своему; во всяком случае, высота Эльбруса еще не такова, чтобы могла быть опасной для человека с здоровыми сердцем и легкими. И если принять во внимание общую совокупность условий, при которых приходится совершать восхождение на эту гору, то следует призвать, что это предприятие не представляет, в сущности, ничего особенно трудного и опасного. Малочисленность крутых подъемов (из коих большинство легко обходимы), отсутствие обледенелых обрывов, с которых возможно было бы упасть в соседние ущелья, обширный кругозор, позволяющий заблаговременно выбирать направление движения и обилие каменистых обнажений, служащих естественными пунктами отдохновения - все это данные, которые могут лишь ободрять туриста, задумавшего взойти на одну из вершин Минги-тау.
Для восхождения на Эльбрус в соответствующее время года необходимо немного -хорошая погода, выбор которой вполне зависит от туриста, любовь к горам и здоровые сердце и легкие. Не следует верить тем нелепым слухам об ожидающих ужасах, которые часто распространяются, и преимущественно людьми, никогда не бывавшими в снеговых горах.
12 августа мы прежней дорогой спустились к Терскольскому выселку.
Нашим лошадям и мулу, оставленным нами в горной котловине под Гарабашинским ледником, так понравилась за время нашего отсутствия свобода, что мы долго не могли поймать их; особенно много хлопот доставила Хаджюмару моя лошадь, за которой он гонялся и пешком, и верхом более получаса. После полудня мы достигли долины Баксана, отдохнули возле реки и к вечеру вернулись в селение Урусбиево. Здесь я рассчитался с горцами, переночевал под гостеприимной крышей князя и на следующий день уехал в Кисловодск.
III.
В середине сентября того же года мне пришлось опять побывать в Кисловодске. Встретившись здесь с Хаджюмаром, с которым я успел подружиться в течение своих двух поездок в горы, и вспоминал с ним различные обстоятельства нашего восхождения на Эльбрус, я, увлеченный воспоминаниями, предложил ему попытаться со мной одолеть западную вершину этой горы, что послужило бы дополнением к восхождению 11 августа. Кабардинец тотчас же согласился на мое предложение. В моем распоряжении имелось всего 7-8 свободных дней, а потому приходилось ехать к Эльбрусу прежним, уже знакомым путем, чтобы возможно скорее добраться до верховий р. Баксана.
Снарядивщись как в прошлый раз, мы оставили Кисловодск 15 сентября после полудня, по дороге, в селении Кармова, прихватили в помощь Хаджюмару его приятеля кабардинца Измаила, и 17-го вечером прибыли в Урусбиево. После сравнительно сухих месяцев - июля и августа, теперь, когда выпадение атмосферных осадков увеличилось, растительность в горах оживилась, стала свежее, и пастбища приняли более привлекательный вид. Характерной особенностью сентября в долине Баксана являются густые туманы, окутывающие ее ночью на всем ее протяжении; с наступлением утра туман, медленно поднимаясь, уходит вниз по Баксану на соседнее кабардинское плоскогорье. Впрочем, погода стояла хорошая, но солнце грело уже гораздо слабее. На этот раз, убедившись во время прошлого восхождения в бесполезности Урусбиевских проводников, особенно по сравнению с той большой платой, которую они требуют, я решил нанять в Урусбиеве только одного горца в помощь моим кабардинцам.
Князя не было дома, но тем не менее, вскоре после нашего приезда, его кунацкая, в которой мы ночевали, наполнилась горцами всевозможных возрастов; начались оживленные разговоры. Оказалось, Булай уехал по делам в Пятигорск, что меня очень обрадовало, потому что освободило нас от необходимости нанимать его, что пришлось бы, пожалуй, сделать, чтобы не обижать старика. Я предложил идти с нами некоему Акбаю, сопровождавшему Л. В. Пастухова во время его восхождения на Эльбрус 31 августа того же года; сначала он согласился, запросив с меня по 2 руб. в день до снега и обратно и по 5 рублей за каждый день пребывания на снегу, но затем, отговариваясь то болезнью руки, которую он отморозил себе во время восхождения, то нежеланием идти одному без товарища отказался.
Наконец, я нанял за 1,5 рубля в сутки знакомого уже читателю Бачая, ходившего с нами на Эльбрус 11 августа.
Подковы и альпийские палки мы достали у жены Булая за денежное вознаграждение.
18-го утром мы выступили из Урусбиева вверх по р. Баксану. В нескольких верстах за селением мы увидели на противоположном берегу реки какого-то горца с вилами, ехавшего на кадыре; так как нам нужен был человек для присмотра за лошадьми во время восхождения, то Бачай что-то крикнул этому горцу, который тотчас же повернул, на первом же мосту присоединился к нам и изъявил готовность сопровождать нас за довольно умеренную плату. Шамиль (так звали его) оказался чрезвычайно добродушным горцем, и мои кабардинцы немало подтрунивали и над его тряпьем, долженствовавшим изображать бараний тулуп, и над его черным, загорелым, и, вероятно, давно немытым лицом, и над его мохнатым ленивым кадыром.
В данном случае меня поразила быстрота найма, которая указывает на необыкновенно простые условия жизни местного населения: человек, ехавший, по-видимому, или с полевой работы, или из дому в поле, охотно соглашается тотчас же ехать с туристом на неопределенное время, без всяких сборов в дорогу.
Проездом мы взяли в Терскольском выселке топор, купили здесь барана и поехали дальше; собираясь подняться на западную вершину, мы хотели начать подъем от ледника Азау, стекающего с фирновых полей Эльбруса и дающего начало р. Баксану.
В 4 часа мы добрались почти до самого ледника и остановились на ночлег в небольшой деревянной избушке о трех стенах, служащей в дурную погоду убежищем для пастухов.
Пока раскладывались вещи, разделывали барана и разводили огонь для ужина, я с Измаилом поехал к леднику. Дно и скаты долины покрыты здесь густыми сосновыми лесами, которые на дне лишь немного не доходят до ледника, а, выше, на скатах, даже заходят за него.
От места нашего ночлега и до ледника дно долины почти сплошь завалено камнями - продуктами отложения отступившего ледника. К самому леднику подъехать верхом очень трудно и последние десятки саженей приходится пешком пробираться по нагромождениям камней. Между нижним концом Азау и краем леса явственно обозначаются небольшие конечные морены. Ледник вплотную прилегает к правому, сильно скалистому боку ущелья и, по-видимому, стругает его.
Азау обрывается высокой стеной, имеющей не менее 10 сажен в вышину; у своего нижнего конца он состоит из твердого, грязного, почти черного снега, образующего в нижней части ледника довольно большую пещеру, из которой с страшной силой и шумом вырывается бурный молочно-серый поток; это и есть исток р. Баксана.
Азау принадлежит к числу наиболее длинных ледников Эльбруса (около 5 верст длины), но шириной уступает им всем, имея лишь, в среднем, около 200 саженей ширины. По характеру своего залегания он образует типичный ледник 1-го порядка или долинный ледник и несет на себе хотя и небольшие, но ясно выраженные морены.
Уже давно известно, что Кавказские ледники постепенно стаивают своими нижними концами, которые, подымаясь все выше и выше, обнаруживают усыхание или отступание ледников. Ледники Эльбруса, а в том числе и Азау, не составляют в этом случае исключения. По нескольким высотам нижнего края Азау, измеренным в течение последних 50 лет различными туристами, можно составить себе понятие о скорости его отступания.
В 1849 году ледник Азау кончался на высоте 7.358 ф. над ур. м. (Абих), в 1873 г. - на высоте 7.602 ф. (Иностранцев), в 1880 г. - на высоте 7.630 ф. (Мушкетов), в 1888 г.- на высоте 7.644 ф. (съемка Топографического отдела Штаба Кавказского военного округа), в 1896 г. - на высоте 7.880 ф. (по моим наблюдениям). Эти цифры дают в среднем по 11,1 ф. отступания в год, но в различные периоды скорость отступания оказывается неравномерной.
Неравномерность стаивания зависит от колебаний в количестве атмосферных осадков и от различного падения ледника; последнее станет понятно, если принять во внимание, что измерение высоты нижнего края ледника производится по вертикальному направлению, между тем, как, вследствие его различного падения, каждой единице высоты соответствует свой объем стаивающего льда.
Если бы отступание Азау совершалось и впредь с той же скоростью, с которой он усыхал за последние полвека, то через 400 лет он исчез бы совершенно, стаяв до нижнего края фирнового поля.
Однако отступание ледников и усыхание ледяного покрова на горах, едва ли зависят от одних местных климатических условий и, вероятно, обусловливаются более общими условиями космического характера, которые могут видоизменять ледниковые явления.
В сумерках я вернулся на место ночлега, где уже ярко пылал костер, над которым варилась баранина. Когда я приблизился к огню, ко мне подошел какой-то молодой горец и, протянувши руку, поздоровался со мной. Хаджюмар, видя мое недоумение, объяснил мне, что это тот самый карачаевец, которого мы дважды видели больным в Терскольском выселке. На мой вопрос о здоровье горец, улыбаясь и оскаливая свои белые зубы, несколько раз сказал: «больной нет». Оказалось, он отлежался, не подвергаясь никакому лечению, а теперь пасет стада овец на пастбищах поблизости нашего ночлега.
Между прочим, он сообщил мне, что недавно женился на дочери своего хозяина. Услыхав это, я вспомнил свое первое посещение Терскольского выселка, ночлег в нем и женскую фигуру, пробегавшую неслышно, как тень, вдоль стены карачаевской избы. Молодой пастух разделил с нами трапезу, после которой, пожав нам руки, ушел к своему стаду, скрывшись во мраке ночи, казавшейся нам тем чернее, чем ярче разгорался костер.
19 сентября, утром, после непродолжительных сборов, мы тронулись в дальнейший путь. Лошадей мы оставили под присмотром Шамиля на месте ночлега, а сами решили идти отсюда уже пешком. Небольшой багаж, который мы должны были взять с собой, был навьючен на кадыра, принадлежавшего Шамилю.
Мы уже собирались покинуть место ночлега, когда с юго-запада, из-за снеговых гор главного хребта, стали появляться серые облака, медленно плывшие по небу к вершинам Эльбруса. Шамиль, сидя на земле и починяя свою изношенную обувь, взглянул в ту сторону, покачал головой и, обратившись к Хаджюмару, сказал, что местные горцы считают дурным признаком для погоды появление облаков со стороны Донгуз-оруна. Но что же нам было делать? Не сидеть же в ущелье, глядя на небо. Собравшись в путь, я решил выступить немедленно. Утро стояло теплое, солнечное, и мы бодро зашагали к леднику Азау. Поравнявшись с его нижним концом, мы начали подъем по каменистому, местами довольно крутому скату, придерживаясь направления, параллельного леднику. Местность, по которой нам пришлось подниматься, была более однообразной и скучной, чем на нашем пути 10 августа. Кадыр, несший на себе наши вещи, оказался ленивым и упрямым животным и, вероятно, считал себя в праве никого не слушаться в отсутствие своего хозяина; он то останавливался, требуя весьма энергичных мер для побуждения его к дальнейшему движению, то шел не туда, куда следовало, то делал попытки освободить себя от вьюка, успевшего уже надоесть ему. Наконец, свалившись на землю с кучи камней, на которую он полез неизвестно зачем, он вывел нас из терпения; я приказал развьючить его и свести на некоторое расстояние вниз, чтобы он мог уже оттуда сам вернуться к хозяину. Все же наши вещи пришлось отсюда нести на руках.
С этой стороны Эльбруса древесная растительность не поднимается выше дна ущелья у истоков Баксана, а травянистая достигает 11.500 ф. над ур. м. Скалы начинаются с высоты около 9.500 ф. С высоты 10.000 ф. растительный покров перемешан с россыпями, флора весьма бедна, и между скалами уже встречаются небольшие снежные полянки с пористым темно-серым сильно подтаявшим снегом. С высоты 11.200 ф. снег уже залегает в лощинах узкими длинными полосами, но сплошной снеговой покров начинается лишь на высоте около 12.000 ф. над ур. м. Однако и здесь он покрыт скалистыми островками, выступающими над его поверхностью.
Мы поднялись к снеговой линии, перебрались через снежное поле, примыкавшее слева к истоку ледника Азау и около 4-х часов пополудни прекратили подъем, остановившись у группы скал, стоящих среди снега. Мы выбрали одну из них, возвышавшуюся подобно высокой стене и укрывавшую нас со стороны Эльбруса, и под ней устроили себе место для ночлега. С боков мы не были укрыты скалой от ветра, а потому пришлось возводить из камней довольно высокую стенку, под защитой которой возможно бы было пробыть здесь необходимое время. Во время нашего подъема погода заметно ухудшилась; облака, одно больше и чернее другого, бесконечно тянулись с юго-запада, все чаще и чаще закрывая солнце, а к вечеру почти весь небосклон был уже покрыт тучами.
С наступлением ночи темное небо, на котором нигде не было видно ни одной звезды, не обещало нам на следующий день ничего хорошего.
Ночью пошел снег, тучи опустились ниже и ветер все более и более крепчал; однако холод был значительно слабее, чем можно было ожидать по времени года и по погоде, и к утру термометр Цельсия, прикрепленный мною к скале, показывал всего 1,3° мороза. На рассвете были слышны отдаленные раскаты грома, но недолго.
Часов в 7 утра мы вылезли из-под своих войлоков, одеял и тулупов, успевших уже покрыться слоем снега дюйма в три толщиной; пока Измаил готовил нам завтрак, что оказалось нелегким делом с дровами, засыпанными снегом, мы выгребали снег из-под скалы и складывали его валиком вокруг нас, чтобы лучше укрыться от ветра. До полудня несколько раз прояснялось, тучи как-то сразу вдруг разбегались в разные стороны и открывали хотя уже и осеннее, но еще очень горячее солнце. Пользуясь этими минутами, мы быстро раскладывали на соседних камнях свои промокшие вещи и сушили их. Однако погода не обнаруживала желания исправиться; за прояснением следовало опять сгущение туч, опять дул сильный, пронизывающий ветер и снег опять начинал бесшумно падать на землю, на нас и на наши почти уже просохшие вещи. Спустя некоторое время после завтрака, мы снова улеглись под скалой близко друг к другу, накрылись бурками и за неимением другого дела решили заснуть. Понятно, что совершать восхождение в такую погоду представлялось совершенно невозможным; вершины Эльбруса были густо окутаны темными, тяжелыми тучами, которые часто спускались даже ниже нас, скрывая от нас ближайшие ледники и ущелья; среди такого тумана очень легко сбиться с пути и заблудиться среди обширных снежных полей Эльбруса, на которых разбросаны многочисленные трещины.
Поневоле приходилось запастись терпением и дожидаться более благоприятной погоды. Однако, какая тоска лежать под обсыпанной снегом буркой на твердом каменном ложе и, тщетно стараясь заснуть, прислушиваться к порывам ветра, свободно гуляющего между скалами! Кругом виден лишь снег да серый туман, то охватывающий нас со всех сторон, то отступающий от нас на некоторое расстояние. Посмотришь вверх, а там та же серая пелена, на фоне которой выделяются белые пушинки падающего снега. Я пытался несколько раз завести разговор со своими спутниками, но они в подобных случаях, по-видимому, более склонны ко сну, чем к разговорам. Иногда они поднимались, ели холодную, мерзлую баранину и опять засыпали. Бачай имел очень мрачный вид, потому что такое времяпрепровождение, конечно, не входило в его программу, когда он нанимался в Урусбиеве.
После полудня тучи совершенно окружили нас, и в этот день мы уже ничего больше не видели, кроме той скалы, под которой нашли себе временный приют. К вечеру стало морозить, и вскоре пошел сильный снег, падавший беспрерывно всю ночь до утра.
К утру мы оказались под таким толстым слоем снега, что я с трудом поднялся с земли. Мы должны были употребить около часу времени на выгребание снега из нашего убежища и на увеличение в вышину и толщину того снежного вала, который окружал его. Погода стояла по-прежнему плохая. Тучи также нависли над нами и закрывали собой Эльбрус и окрестные горы, также дул холодный ветер, и также уныло казалось все окружавшее нас. Около полудня прояснилось, а потому, соскучившись сидеть без дела, я предложил Хаджюмару пройти со мной некоторое расстояние к вершинам Эльбруса, чтобы наметить себе то направление, по которому мы будем совершать восхождение. Хотя подъем от нашего ночлега был сначала довольно пологий, но уже здесь мы испытали большие затруднения, и нам стадо ясно, насколько изменились с августа условия для восхождения. Снежные поля Эльбруса были теперь покрыты толстым слоем свежего снега, еще не успевшего слежаться и смерзнуть, а потому не выдерживавшего тяжести человеческого тела. Приходилось двигаться, пробивая себе путь в этом снегу, который достигал местами выше колена. Было очевидно, что свежий снег выпадал на Эльбрусе уже несколько раз после 11 августа. Несмотря на это, мы поднимались все выше и выше; вскоре солнце скрылось и, взглянув наверх, я увидел, что вершины Эльбруса были окутаны туманом, а небо снова заволакивалось тучами. Мы тотчас же повернули назад, но было уже поздно. Не успели мы спуститься на несколько десятков футов, как густой туман сразу охватил нас со всех сторон и снег повалил хлопьями; в 10 шагах от нас ничего не было видно, и мы остались одни среди снега, не зная, куда следует спускаться. Держась за концы одной из наших альпийских палок, чтобы не потерять друг друга, мы продолжали движение в том направлении, которое казалось нам более верным. Мы шли очень долго, останавливаясь местами для отдыха, часто спотыкаясь о камни, засыпанные снегом, а иногда и падая... Но нашей скалы все не было и не было; мы пытались кричать, надеясь звуками голоса привлечь внимание наших спутников, но наши голоса замирали в сильных порывах ветра, обсыпавшего нас снегом. Досаднее всего было то, что туман иногда редел и даже уносился ветром на расстояние нескольких сот шагов, образуя вокруг нас совершенно ясное пространство, но от этого нам не было легче, потому что на окружавшем нас снегу не имелось ничего, что могло бы нас ориентировать.
Открывавшаяся нам в эти минуты картина производила чрезвычайно сильное впечатление своею мрачностью. Тучи имели свинцово-фиолетовый цвет и медленно плыли мимо нас в холодном воздухе; местами их прорезала яркая молния, вслед за которой раздавались потрясающие раскаты грома, проносившиеся вокруг нас и под нами. Это сочетание грозы со снежной метелью казалось чем-то сверхъестественным и зловещим. И пока все это происходило вокруг нас, мы все шли и шли без конца; я посмотрел на часы - они показывали около четырех часов пополудни; мы вышли с места ночлега в 12-м часу дня, следовательно мы бродили уже 4 часа на снегу и в тумане.
Больше всего мы боялись необходимости ночевать среди снежного поля, где, не имея укрытия, могли бы сделаться жертвой метели, которая становилась все сильнее и сильнее. Но, к счастью, судьба не довела нас до этого отчаянного положения, потому что в начале пятого часа мы набрели на какие-то скалы, торчавшие из снега, от которых целый ряд подобных же скал подымался выше по снегу. Хаджюмар, руководствуясь какими-то признаками, определил, что они находятся ниже нашего ночлега, и мы, поднимаясь от скалы до скалы (потому что видеть на большое расстояние препятствовал туман) добрались наконец к нашему убежищу. Измаил с Бачаем были очень встревожены нашим продолжительным отсутствием и несколько раз выходили на снежное поле, надеясь увидеть или услышать нас, но, ввиду густого тумана, не решались уходить далеко от места ночлега. У Бачая временами шла носом кровь от разреженности воздуха и, хотя мороз не превышал 5 градусов, он сильно страдал от холода в своей жалкой шубенке и легких чобурах (туземная обувь горцев, представляющая собой лапоть, выкладываемый внутри травой или сеном), плохо согревавших его ноги.
Огороженное нами снежным валиком пространство под скалой было завалено снегом, который намело сюда ветром; отдохнув немного от невольных странствований, мы принялись было за выгребание снега, чтобы иметь возможность ночевать здесь, но работа оказалась совершенно бесполезной. Ветер ревел, снег валил огромными хлопьями, и количество его не только не уменьшалось под нашей скалой, но быстро увеличивалось. Скоро стало ясно, что ночлег в этом месте, обещал нам большие неприятности. Пока еще не стемнело, нужно было решиться на что-нибудь, и я решил немедленно же начать спуск в ущелье р. Баксана.
Мы распределили между собой все имевшиеся с нами вещи и начали спускаться, медленно подвигаясь по скалам и рядам камней, пересекающим в этих местах снежные поля Эльбруса. К счастью, Бачай довольно хорошо знал эти места и несмотря на густой туман, мы держались все время верного направления; это стало для нас ясно, когда мы наткнулись на то место, где делали привал во время подъема и где оставили некоторые менее нужные вещи из нашего багажа. Уже стемнело, когда мы вышли из облаков; здесь падал мокрый снег, таявший при падении на землю, ветер стал слабее, но над нами висели те же мрачные тучи, и гроза по-прежнему свирепствовала среди них. Чем ниже спускались мы, тем труднее был спуск; от мокрого снега, а ниже и от дождя, камни и скалы, по которым нам приходилось спускаться, сделались скользкими, и мы скользили, спотыкались и падали.
Так спускалась мы в совершенной темноте, держась возможно ближе один к другому и постоянно перекликаясь. Наконец, после пятичасового утомительного движения вниз, мы увидели уже недалеко от себя огонек, оказавшийся костром, разведенным Шамилем. Хотя было уже поздно, мы еще долго просидели у костра, греясь и обсушивая свою промокшую одежду. По словам Шамиля, за время нашего отсутствия, в ущелье р. Баксана лишь однажды шел небольшой дождь, хотя небо постоянно было покрыто тучами.
На следующий день, 22 сентября, пришлось выступить в обратный путь, потому что погода стояла по-прежнему пасмурная, а дожидаться хорошей, к сожалению, у меня уже не было времени.
В течение трех суток моего обратного пути в Кисловодск погода прояснялась лишь на короткое время, несколько раз шел дождь, а в стороне Эльбруса все еще толпились темные, мрачные тучи. И только подъезжая уже к самому Кисловодску и случайно взглянув на юг, я увидел эту гору свободной от облаков. Она высоко поднималась над горизонтом, резко обрисовываясь своими снегами на чистом, голубом небе, и дразнила меня гордой осанкой своих вершин. И в эту минуту я решил - и решимость эта не покинула меня и до настоящего времени - одолеть еще раз могучую гору, совершив восхождение на ее западную вершину, попытка достигнуть которой окончилась в этот раз для меня столь неудачно.
