Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: С.Я. Голубев. Пешком из Пятигорска на Эльбрус и через Нахар в Сухум. Тип. т-ва И.Н.Кушнерев и Ко. Москва, 1913 г.
От Москвы до Урусбиева
Летом 1911 года мне пришлось побывать недалеко от Батума на Аджарских горах. Никогда я не забуду того дивного июльского утра, когда с Аджарских высот я увидел весь высокогорный Кавказ, закованный в ледяной панцирь, блиставший своими снегами на утреннем солнце. В особенности мое внимание было приковано к величаво спокойному Эльбрусу, который, высоко поднимая свои белые шапки, царил над всеми остальными вершинами. Какая-то сила тянула к этим вечным снегам, и мне страшно захотелось побывать в этом ледяном царстве, подойти к Эльбрусу и, если возможно, попытаться взойти на него.
Я был совершенно неопытен в горовосхождении и, приехав в Москву, стал готовиться к задуманной экскурсии. К концу зимы у меня уже были почти все описания восхождений на Эльбрус, карты, соответствующий костюм и орудия для горовосхождений. К тому же я нашел в Москве Русское Горное Общество, которое в лице секретаря своего Ф.С. Красильникова приняло участие в этой затее и дало мне много полезных советов и сведений. Наконец, были найдены спутники. Один из них А. П. Зотов, товарищ по университету, уже давно изъявил желание примкнуть к этому путешествию, другой, А. В. Раковский, прошедший летом 1911 г. по побережью Кавказа около 600 вер. пешком.
Заручившись открытым листом от Р. Г. О-ва, мы втроем 8-го июня выехали из Москвы в Пятигорск, откуда должно начаться наше пешеходное путешествие. План был таков: из Пятигорска мы должны дойти до долины Баксана и далее до сел. Урусбиева, сделать восхождение на Сылтран-су-баши, подойти к Эльбрусу, попытаться войти на его вершину, перевалом Хотю-тау пройти в долину Кубани и через Учкулан Нахарским перевалом пройти на Военно-Сухумскую тропу и по ней достигнуть Сухума. Весь путь около 450 верст был рассчитан на 22 дня.
Приехав в Пятигорск, мы отправились в Кавказское Горное О-во за последними советами. Председатель Общества Кузнецов отнесся к нам недоверчиво и крайне холодно. Он заявил, что подняться теперь на Эльбрус невозможно и что мы не дойдем даже до Урусбиева. На наш вопрос, где можно купить осла, на которого мы имели в виду навьючить бурки, запасы провизии и фотографические принадлежности, он сказал, что ослов поблизости нет и что приобрести их можно только в Грозном, где их много и они дешевы. Впоследствии все эти сведения оказались ошибочными и только сбили нас с толку. Получив такие сведения, я по поручению моих спутников выехал за ослом в Грозный, где узнал, что ослы там редкость и направился в Петровск. В вагоне я разговорился с одним пассажиром, который направлялся в Хасаф-юрт, где мне и удалось купить при помощи этого любезного пассажира молодого ослика за 20 рублей.
Совершив покупку, мне предстояла большая задача — переправить его в Пятигорск. В багажной конторе были предложены такие условия, что я предпочел было ехать на этом осле верхом до Пятигорска. Наконец, обойдя железнодорожные правила, мне предложили везти его в багажном вагоне пассажирского поезда, только в деревянной клетке. Дорогой этот осел причинил мне немало хлопот, так как сломал свою клетку и мог бы уничтожить фрукты, коими этот вагон был нагружен. Наконец, после всех волнений я добрался до Пятигорска и очень обрадовал моих компаньонов, явившись с осликом.
После довольно долгого прилаживания вьюка мы наконец 17-го июня утром тронулись по улицам пробуждавшегося города. Вдали был виден гордый Эльбрус, могучие вершины которого еще спали в облаках. Мы перешли Подкумок, прошли с небольшим приключеньем Горячеводскую, поднялись на пригорок и вступили на Кабардинское плато. Перед нами раскинулась широкая вольная степь; на горизонте в тумане виднелся Джинальский хребет; Эльбрус весь закутался в облаках, покрывавших небо; сзади был виден Пятигорск с Машуком и Бештау. С первых же шагов нашего ослика мы убедились, что он плохой для нас спутник. Несмотря на все понуканья, он не хотел делать более 2,5 верст в час.
Маршрутная карта С.Я.Голубева
Оставалось только тащить его, и мы его действительно тащили всю дорогу. Один за уздечку, другой — погоняя сзади. Беспредельно широкая и беспредельно скучная степь скоро уже надоела нам, и мы шли, медленно подвигаясь вперед, думая о приходе в Ашабово, конец нашего сегодняшнего пути.
Как только мы миновали Зольскую, то пошел небольшой дождь; затем начало темнеть, дорога превратилась в сплошную лужу, ноги вязли, расползались, кругом не было видно ни зги. Наконец послышался шум реки, показалось Ашабово. Вскоре за пригорком совсем близко мы увидели какие-то хатки и начали стучаться, однако нас не пустили ночевать, и мы вынуждены были остановиться в небольшом домике, который оказался необитаемым. В нем и провели ночь.
Погода разгулялась, когда на следующий день, 18-ого, мы переправились через довольно многоводную Малку. Наш дальнейший путь лежал по невысоким холмам, покрытым пашней и подсолнухами. Кругом была степь, имевшая холмистый характер. День был знойный, солнце немилосердно жгло; для утоления мучительной жажды мы высасывали сок из стеблей подсолнухов. Только к вечеру, усталые, измученные и голодные, мы подошли к хребту, с которого уже начинался спуск к Баксану. Мы медленно спустились к шумному Баксану и, придя в Атажукино, скоро устроились в сакле какого-то кабардинца.
На следующий день, 19-го, мы тронулись по прекрасной долине Баксана. Дивное ясное утро; красивые берега Баксана встали на смену скучной однообразной степи. Кругом пышный ковер цветов, по бокам гористый склон ущелья, слева весело шумящий Баксан. Перейдя вброд речку Гунделен, мы прошли мимо куполообразных построек —памятников погибших в бою героев горцев. Долина сразу сузилась и впереди выступил скалистый кряж известняка, как бы загораживая дорогу дальше; пройдя его, мы вступили в одно из живописнейших мест долины Баксана — в Баксанское ущелье. Горы здесь близко подходили к Баксану, который, зарывшись в пышный ковер розовых кустов, бурно мчал свои воды. Склоны ущелья были покрыты внизу дивной травой и кустарником, а выше их голые желтые вершины резко выделялись на темно-синем небе. После великолепного привала в этом прекрасном ущелье мы двинулись дальше вверх по долине Баксана. Пройдя по ущелью около 6 верст, мы подошли к Наурузовскому хутору, который высился на выступе скалы, круто обрывавшейся к Баксану, и издали казался крепостью. Здесь мы переночевали и затем двинулись дальше. Ущелье становилось еще живописнее, чем вчера. Горы тесней и тесней подступали к ревевшему потоку, справа громоздились отвесные скалы, а слева подошвы гор были покрыты густым лиственным лесом. Дорога вилась узкой лентой по камню, то круто поднимаясь вверх, то так же круто спускаясь. К вечеру мы тщетно искали Этезовский хутор и, не найдя его, пришли к аулу Куркужан, отстоявшему на 8 верст выше намеченной нами остановки. Здесь провели ночь под редким гостеприимством князя Этезова, старого благородного князя, каких теперь мало осталось на Кавказе.
На следующий день по долине Баксана нам стали попадаться сначала отдельные ели, а затем и целый восхитительный еловый лес. Пройдя его и перейдя на другой берег Баксана, мы остановились пораженные видом на ледяную стену Донгуз-Оруна, которая как бы загораживала проход к верховьям Баксана. Ущелье имело дикий характер, и склоны его были покрыты частью хвойным лесом, а частью — крутыми осыпями и обвалами, вершины же еще не растаявшим снегом. Вскоре мы подошли к строящемуся мосту и, дождавшись, пока он будет готов, перешли на правый берег Баксана и через два часа живописной дороги пришли наконец в Урусбиево.
В Урусбиеве мы довольно хорошо устроились у гостеприимного карачаевца Али Будаева, и на следующий день решили отправиться к Сылтранскому озеру, сделать восхождение на Сылтран-су-баши с целью испытать свои силы перед Эльбрусом и потренироваться.
Восхождение на Сылтран-су-баши
На следующий день, встав довольно рано, мы стали думать о прогулке к Сылтранскому озеру, лежащему в верховьях речки Сылтра, которая впадает недалеко от Урусбиева в Кыртык. Хаджи Мурза, наш будущий проводник, изъявил желание вывести нас из аула на тропу, ведущую к озеру. Взяв кошки, канат, ледоруб, фуфайки, фотографический аппарат с запасом пластинок и немного провизии, мы в 8 ч. утра вышли из аула. Пройдя целый лабиринт узких и грязных улиц, стали подниматься вверх по довольно крутой тропинке, пересекаемой множеством ручейков. Поднявшись немного, мы любовались мощным водопадом, образуемым р. Сылтраном при падении с отвесной скалы высотою в 50 саж. Здесь проводник, указав нам путь, отправился обратно, а мы тихо двинулись дальше.
Я не мог видеть равнодушно гор, меня тянула к их вершинам какая-то сила и, взяв у Раковского ледоруб, прибавил шагу и быстро пошел вверх. Вот голые скалы стали покрываться сначала низкими, а затем и громадными горными соснами; тропа вступила в восхитительный сосновый лес. Внизу рядом каскадов, роясь среди камней, бежал Сылтран, сзади высились вечные снега Адыр-су-баши, с боков шли постепенно поднимавшиеся хребты берегов Сылтрана, а впереди высоко белела снеговая полянка. Наконец лес кончился, и тропа потерялась на довольно большом плоскогорье, постепенно поднимавшемся к озеру. Я шел напрямик. Сначала все было благополучно, так как встречалась изредка трава, за которую можно цепляться, но дальше путь сделался невозможным. Цепляясь за непрочные выступы скал то руками, то ледорубом, осторожно я полз вверх по скале и минут через 20 был уже наверху. Однако меня ждало горькое разочарование: вместо широкого кругозора я увидал перед собою другие хребты более высокие, покрытые снегом, которые загораживали от меня вид на озеро. Лезть на них —это лишняя трата времени. Я решился спуститься к речке и идти по ее берегу к озеру, из которого она вытекала.
Выбрав поудобнее для спуска место, я осторожно, цепляясь за выступы скал, добрался до весьма крутого склона, покрытого кучками мелкой травы да кустарниками рододендрона. Но спасительный травянистый склон кончился, и дальнейший путь был усыпан то мелким камнем осыпи, то громадными глыбами красного порфира. Ступив ногой на осыпь, я не удержался и быстро покатился вниз; хорошо, что склон не крутой и скоро начинались глыбы порфира. Докатившись до них, я уперся ногами и остановился. Тут отдохнув, стал спускаться ниже, по чрезвычайно трудно проходимым большим глыбам камня, которые, несмотря на свою величину, еле-еле держались и качались от прикосновения к ним ноги. Я уже спустился почти к самой речке, но надежда увидеть какой-либо след тропинки оказалась совершенно напрасной. Приходилось выбирать одно из двух: или идти назад, или продолжать путь далее. Я, однако, решил довести до конца начатое восхождение и направился ближайшим путем вперед. Приходилось долго выбирать камни, наиболее прочно сидящие на своем месте, влезать на них, опять карабкаться, спускаться вниз, и т. д., пока не достиг небольшой поляны, откуда и стал кричать своим товарищам, в надежде, что они меня услышат, так как озеро по моим соображениям находилось сейчас же за первыми снегами. Действительно, скоро я услышал голоса, отвечающие мне откуда-то сверху. Минут через 30 я наконец увидел выходящих из-за выступа глыбы Раковского и Зотова и подходящих уже к снеговой стене, из которой вырывался водопадом Сылтран. Они тоже были в неприятном положении и чуть было не слетели и не разбились с одной осыпи. Но как бы то ни было, мы почти уже достигли озера, соединились, и все невзгоды и трудности были позабыты. Усевшись на камнях, мы с жадностью принялись за еду и, подкрепив свои силы, тронулись дальше.
Под ногами у нас заваленное безжизненными глыбами черного камня и закованное льдом лежало необыкновенно спокойное, мертвенно спокойное озеро, с южной стороны которого возвышались две скалистые угрюмые вершины Сылтран-баши. Последние были отделены седловиной, с которой спускался довольно широкий и около 1,5 версты длиною крутой ледник, нижним концом своим касаясь тихих изумрудно-зеленых вод озера. Прямо должен был бы быть виден Эльбрус, но небо стало заволакиваться туманом, собрались густые облака, и Эльбруса мы не видели. Но можно себе представить, как величественно было бы это озеро и без того удивительно красивое, когда бы в его воды, полузакованные льдом, смотрелся сам двуглавый властелин Кавказа. Кругом было до крайности дико и угрюмо, но прекрасно своеобразной мертвой красотой, красотой вечных льдов и снегов, на ослепительно белом фоне которых резко выделялись черные скалы и изумрудная вода озера. Насмотревшись на озеро, мы стали подумывать о восхождении на вершину Сылтран-баши.
Собственно Сылтран-су-баши имеет две вершины, из которых западная поднимается на 3900 т., а восточная — на 3800 т. Восточная вершина скалиста и более трудна для восхождений, чем западная, но все же обе эти вершины не представляют никаких затруднений при восхождении. Мы решили подняться на восточную по двум причинам: во-первых, у нас было мало времени, а, во-вторых, мы хотели потренироваться в лазании по скалам на большой высоте, а восточная вершина была для этой последней цели более интересна, чем западная.
Путь сначала шел по завалам восточного берега озера, а затем по глетчеру, плотно покрытому снегом. У подножья глетчера мы надели кошки и связались веревкой; я встал впереди, и, щупая снег ледорубом, мы довольно быстро пошли вверх по крутым валам ледника. Минут через 40 наконец достигли трещин, перейдя которые очутились перед очень крутой покатостью глетчера. Делая остановки через каждые 100 шагов, мы в 3 ч. 20 м. наконец достигли восточного ската восточной вершины и остановились перед изумительно близко находившимися от нас великанами главного Кавказского хребта. Прямо перед нами тянулись снеговые вершины и остроконечные, скалистые пики вершин Адыр, Адыг и Юзенчи, слегка закрытые облаками, а внизу в головокружительной глубине лежала долина ревущего Баксана.
Вершина, на которую предстояло нам идти, высоко возносила из снегового покрова скалистые пики, из которых один, наиболее высокий, поднимался на 3800 м. Скаты ее настолько круты, что свободны от снега, и путь к ней лежал по шатким глыбам, сорвавшимся с вершины, которая сама вся состояла из весьма непрочного растреснутого камня. Очевидно, ветер и вода сделают свое дело и сровняют обе эти вершины с седловиной, тем более, что весь характер этой местности носит вид какого-то постепенного разрушения.
Немного отдохнув, мы один за другим стали карабкаться на вершину и вскоре очутились на одной из них, с которой увидели, что вблизи высится другая более высокая. Мы отправились туда, и ровно в 4 часа дня достигли вершины этого пика. Кругом, к сожалению, ничего не было видно, так как поднявшийся ветер все окутал облаками, и начал сыпать мелкий снежок, вскоре перешедший в настоящую русскую метель. Ужасный ветер прямо-таки срывал нас с места. Мы решили спускаться. У ледника нас обдало снеговой пылью, а когда ступили на него, то ветер, поднимая целые тучи снега, нес их в лицо, залепляя глаза. Мы попали в настоящий буран. Связавшись веревкой, бегом стали спускаться по глетчеру и через 20 м. были уже у озера. Интересно отметить: время подъема —1 ч. 20 м., а время спуска — только 20 минут!
Теперь медлить было нельзя: погода и позднее время торопили нас к возвращению. Прыгая с камня на камень, мы с трудом добрались до травянистых склонов, причем по дороге один раз Зотов, а другой раз я сильно упали на спину, наказанные за доверие, которое оказали глыбам камней, еле державшимся и качавшимся при малейшем прикосновении. К счастью, мягкий рюкзак спас меня от ушибов. После довольно утомительного пути по крупной и мелкой осыпи мы наконец вступили на плоскогорье, с которого я заблудился.
Дальнейший путь лежал по тропе и не представлял решительно никаких затруднений. К 9 ч. вечера мы наконец добрались до Урусбиева. После некоторого блуждания по узким темным улицам аула, почти на каждом шагу пересеченным ручейками, мы остановились перед нашим помещением, встреченные обрадованным Али. Закусив и напившись айрану, мы быстро улеглись спать, чтобы на другой день, отдохнув как следует, сделать последние приготовления к восхождению на Эльбрус.
Эта прогулка и восхождение ясно показали, что мы можем надеяться на удачное восхождение на Эльбрус, так как у нас хватило сил пройти около 25 верст по ужаснейшей дороге и сделать восхождение на 3800 т. При этом на вершине мы были удивительно бодры и жизнерадостны и никаких влияний, кроме благотворных, от разреженного воздуха не испытывали.
Перед восхождением на Эльбрус
Весь день прошел в отдыхе. Около 4-х часов дня к нам пришли проводники, чтобы выяснить условия их обязанностей. Мы предложили следующее: они должны довести нас до Азау, взойти с нами на Эльбрус, затем перевести осла через перевал Хотю-тау и довести нас до Хурзука. Все это расстояние можно было бы пройти в 4-5 суток, но так как нельзя было надеяться на благоприятную погоду, то, рассчитывая, что на выжидание погоды уйдет около 3-х дней, мы условились, что проводники будут служить нам не более 8-ми дней. За все это было предложено им 45 рублей, но они не соглашались, требуя 50 рублей, и в конце концов мы договорились с ними, что они получат 50 рублей, если дойдут с нами до вершины Эльбруса, и 45 рублей, если не дойдут.
Один из наших проводников, Хаджи Мурза, был человек низенького роста, юркий, довольно ловкий, совершенно не говоривший по-русски, слыл здесь за лучшего охотника; другой, Кичибатр Будаев, более спокойный и развитой, сносно говоривший по-русски, и был нашим главным проводником. Скоро пришел Сеид Хаджиев, известный проводник, который 2 раза был на вершине Эльбруса. Это был широкоплечий, среднего роста, очень крепкого сложения, карачаевец. Он, безусловно, советовал идти не Терсколом, как мы раньше хотели, а глетчером Азау, около которого теперь выстроен приют Кавказского Горного Общества, так называемый «Кругозор». Сеид сообщил нам, что теперь весьма неудобное время для восхождений и советовал переждать неделю, пока наступят ясные дни и стает только что выпавший снег на Эльбрусе. В общем, было видно, что Сеид относился к нашему восхождению очень недоверчиво и совсем не верил в его успешное окончание.
Все это взятое вместе с тем, что мы вычитали из описаний, заставляло нас очень серьезно смотреть на предстоявшее восхождение. Мы даже хотели было удовольствоваться хотя бы пребыванием на его фирновых полях, если вершина так недоступна. Но мне все-таки страшно хотелось достигнуть вершины, чего бы это ни стоило, и я постоянно твердил об этом моим спутникам. Спутники же мои, наслышавшись ужасных рассказов о трудности подъема и недоступности Эльбруса, к моим словам относились как-то равнодушно и, несмотря на вчерашний успех у Сылтрана, поговаривали о том, что не стоит особенно стараться взойти на вершину, а удовлетвориться только прогулкой по его фирновым полям. Но как бы то ни было, а проводники были наняты и мы должны были попытать свои силы в этом трудном деле.
Закупив кое-какой провизии, мы вернулись к себе и долго беседовали о предстоящем восхождении, на удачный исход которого не надеялся даже и наиболее страстно жаждущий побывать на вершинах Эльбруса. Причиной этого была плохая погода, которая продолжала портиться с каждым часом. С улицы в бинокль можно было видеть, как клубились снеговые вершины Донгуз-оруна или Адыр-су-баши, где, очевидно, свирепствовал ужасный буран.
Неужели же счастье нам изменит и погода будет еще хуже?
24 июня, встав довольно быстро, мы к великому прискорбию заметили, что погода вовсе не намерена улучшиться.
Закусив напоследок, я занялся меной ишака, так как наш славный Васька был вовсе не пригоден для дальнейшего более трудного пути по снежным перевалам. Али Будаев охотно согласился уступить своего ишака с приплатою 10 рублей, мы посмотрели на нашего нового помощника и остались очень довольны его крепким, здоровым видом.
Попрощавшись с князем, сопровождаемые чуть ли не всем аулом, сказав последнее прости Али Будаеву, мы покинули Урусбиево, чтобы к вечеру придти уже в Азау. Нам предстояло в этот день пройти около 30 верст и постепенно подняться на 800 м.
К счастью новый осел, погоняемый нашими проводниками, шел довольно скоро, и мы, довольные, быстро шагали, любуясь окружающими видами. Дорога шла по левому берегу Баксана, слегка поднимаясь вверх. Вот слева совсем близко нависли в легком тумане грозные скалы Андырчи и Курмычи, покрытые целым рядом крутых глетчеров. Облачное небо делало эту прекрасную долину почти совсем неинтересной. Впереди, как бы загораживая долину, стоял громадный Донгуз-орун, вершина которого, клубясь, стушевывалась с белым фоном скучного пасмурного неба. Поднимаясь огромными валами и загораживая дорогу, высилась старая морена Азаусского глетчера, когда-то подходившего чуть ли не к самому Урусбиеву. Теперь глыбы этой морены, смешанные с моренным щебнем, спаянные глинистым грунтом, обросли целой рощей сосенок и мелкого кустарника. То справа, то слева попадались коши. Дорога, плотно прижавшись к отвесной стене, шла по сравнительно узкому карнизу, обрывавшемуся почти отвесно к Баксану.
Вскоре мы любовались мощным Ириком, катившим в Баксан свои мутные воды из узкого извилистого ущелья. В половине четвертого вступили в великолепный сосновый лес и скоро пересекли правый приток Баксана Адыл-су, в ущелье которого еле виднелись острые зубцы вершин Главного хребта. Облака низко нависли, и мы не могли любоваться поразительными видами на окружающие горы, которые должны быть так прекрасны в ясный день, выделяясь на безоблачной лазури небесного свода. Мы шли все время лесом по правому берегу Баксана и вскоре пересекли маленькую сравнительно речку Юсенги, возле которой стояла довольно хорошая постройка карантинного поста. Первое, что нас поразило при взгляде на эту казарму, это типичная метеорологическая будка. Удивленные и обрадованные надеждой встретить человека, делающего метеорологические наблюдения, мы, не долго думая, зашли сюда, а Раковский с Хаджи Мурзой пошли дальше.
Навстречу нам вышел ветеринарный врач-грузин, служащий и вместе с тем отдыхающий в этом прекрасном уголке. Он любезно пригласил нас к себе и показал нам незатейливую метеорологическую станцию, находившуюся на его попечении. Из приборов там были анемометр, гигрометр, maximum и minimum термометры и довольно хороший анероид с зеркальным отсчетом. Судя по данным, записанным в последнее время, нельзя уверенно было надеяться на улучшение погоды, но все-таки надежда, очень небольшая, в нас жила. Так как у нас абсолютно не было никаких инструментов, даже обыкновенного термометра, то врач любезно предоставил нам на время обыкновенный комнатный Реомюр, чему мы были очень рады! Мы провели несколько весьма приятных минут в этой глуши в обществе интеллигентного человека. Поболтав немного о нашем путешествии и о его жизни здесь, подкрепившись несколькими стаканами хорошего, свежего молока, мы тронулись дальше.
Дорога уже кончилась, и путь лежал теперь лесом по едва заметной тропе, а часто по несносным осыпям, губительно действовавшим на наши подошвы. Скоро мы достигли небольшой котловины, покрытой самым настоящим болотом. Сквозь деревья виднелся огромный Донгуз-орун, на половину скрытый в туманной выси.
Пройдя еще немного, мы пересекли речку Донгуз -орун и немного спустя, перейдя р. Азау, вышли на небольшую полянку в лесу и остановились изумленные перед видом на могущественную громаду Донгуз-оруна, возвышавшуюся над лесом. На вершинах его клубился буран, унося снег с его крутых глетчеров, изрезанных миллионами трещин и обрывавшихся с отвесных скал грозными ледопадами.
Было уже 7 ч. вечера, погода портилась, и мы подходили к знаменитому Качкаровскому кошу, иначе называемому кошем Терскол, стоявшему у устья Терскола и Азау. Этот кош был известен тем, что громадное большинство восхождений на Эльбрус было совершено именно отсюда, причем путешественники шли долиной Терскола и глетчером того же названия и достигали фирновых полей Эльбруса. Отсюда, между прочим, было сделано первое восхождение на Эльбрус в 1868 г. Дугласом Фрешфильдом. Так как нам хотелось посетить Терскольский глетчер, то мы решили остановиться на ночлег здесь, рассчитывая завтра дойти до Азау, до которого оставалось 3-4 версты еще вверх. Кош, состоявший из 2-3 бедных хижинок, обнесенных крепким забором, стоял при соединении долин Азау и Терскола на площадке, покрытой довольно хорошей травой. За кошем возвышался хребет, служащий непосредственно водоразделом ледников Терскола и Гара-баши. По ущелью Терскола виднелись на его склонах великолепные альпийские луга, на которых обыкновенно пасутся летом стада урусбийцев.
Мы подходили к кошу как раз в то время, когда происходило доение коров, и запах парного молока приятно располагал к столь необходимой трапезе. Хозяин коша, удивительно неприветливый на вид, кажется, сванет, отвел нам для ночлега маленькую комнату не более кубической сажени в объеме с нарами для спанья. Мы пожалели, что нет палаток и мы не можем спать на открытом воздухе. Спросив молока и заказав испечь из кукурузной муки два хлеба, мы стали варить какао и, насытившись, пошли посмотреть еще раз на величественный Донгуз-орун.
Придя в нашу конурку, мы закутались потеплее в бурки и, ожидая на следующий день милости от разгневанной природы, заснули, плотно прижавшись друг к другу.
Проснувшись в это холодное утро, мы убедились, что погода совсем не хочет нам благоприятствовать. По-прежнему буран на вершинах и нависшие облака, готовые каждый миг разразиться дождем. Умывшись в ледяных струях Терскола, после утреннего чая мы пошли с Раковским в Терскольское ущелье в надежде дойти до самого глетчера. Вскоре, поднявшись по левому берегу Терскола, убедились, что в такую погоду экскурсия совсем не интересна и полезли вверх по левому склону ущелья, любуясь прекрасными цветами, в особенности большими желтыми лилиями, с удивительно сильным дурманящим ароматом. Через 30 минут мы достигли небольшой площадки, откуда довольно хорошо был виден конец Терскольского глетчера, весь изрезанный глубокими трещинами. Выше виднелось фирновое поле Эльбруса, на котором можно было различить, что происходило что-то ужасное, точно кипел и пенился его снеговой покров под бушующими порывами ветра. Еще выше изредка вырисовывалась сквозь туманную мглу снежной бури восточная вершина Эльбруса. Мы возвратились в кош и, расплатившись с хозяином, который оказался удивительно недобросовестным, запросив с нас за ночлег, молоко, хлеб, яйца 4 рубля, стали собираться в дальнейший путь.
В 12 ч. дня мы выступили под мелким дождем, назойливо бившим в лицо и заставлявшим еще более чувствовать холод, при довольно сильном ветре и температуре, около +4° R. Дорога шла лесом по камням и валунам, пересекая речку Азау.
Пройдя с полчаса от Терскольскаго коша, мы были очень поражены новым сюрпризом, который приготовила для нас неблагоприятная погода: мелкий дождь перешел в такой же мелкий снег, а затем посыпался крупными хлопьями. Налетел ветер, закружил, замел, кругом ничего не стало видно, и это 25 июня! Скоро мы достигли большой поляны на конце соснового леса, сплошь на четверть покрытой снегом. На этой поляне стояла новенькая постройка, которая и оказалась сторожкой Азау, где так же, как и в Юсенги жили стражники. Кругом решительно ничего не было видно. Мы поспешили в эту сторожку, бросив мысль идти сегодня же на снеговое поле Эльбруса, где хотели провести ночь перед восхождением на вершину. В сторожке было две комнаты, первая для стражников, вторая для врача, приезжающего сюда иногда для присмотра за порядком. В этой последней комнате Кавказское Горное Общество по соглашению с ветеринарными врачами предоставило приют для туристов.
Бросив наши вещи, мы поспешили в комнату стражников, где приветливо топилась железная печка, распространяя кругом приятное тепло. Пока мы грелись и делились последними впечатлениями, грандиозная снежная буря бушевала на ближайших вершинах, неся густую метелицу даже в долину, где стояла сторожка. Место, где мы остановились, находилось на высоте 2300 метров над уровнем моря в версте от конца Азаузского глетчера, медленно несшего свои ледяные растрескавшиеся массы с фирновых полей Эльбруса. В томительном ожидании следующего дня, может быть, сулившего улучшение погоды, я стал составлять план восхождения на Эльбрус.
Утро 26-го не дало ничего утешительного. По-прежнему снег, буран на вершинах и никакого намека на улучшение погоды. Что же делать, неужели терять зря так много денег на проводников, содержание которых нам стоило 6 р. 50 к. в день! У меня явилась мысль, тогда всем понравившаяся, но теперь я с горечью воспоминаю ту минуту, когда она появилась в моих беспокойных мозгах. Я предложил возвратиться в Урусбиево и там отпустить проводников, а затем, выждав погоду, отправиться снова для продолжения нашего пути. Я рассказал свой план Кичи-батырю, он согласился, и мы начали собираться в дорогу и в 10 ч. утра отправились назад под еще не перестававшим идти снегом.
Шли мы довольно быстро и скоро достигли казармы Юсенги и встретили уже знакомого ветеринарного врача. Он очень удивился нашему отступлению и советовал вернуться опять в Азау, пока не поздно, говоря, что погода должна скоро поправиться. Действительно, посмотрев на барометр и записи остальных приборов за последние дни, мы убедились, что скоро будет очень хорошая погода. В виду же того, что нам надо было сделать запас хлеба, приобрести паспорт для нашего ишака, так как без него его могли задержать на перевалах, мы все-таки двинулись к Урусбиеву. В 3 ч. 30 м. дня, на небе уже не было ни одного облачка и ослепительно белые снега Донгуз-оруна резко выделялись на глубокой лазури прояснившегося неба. Трудно описать, конечно, нашу досаду. Ровно в 4 часа дня мы пришли в Урусбиево и, не желая обременять хлопотами Али Будаева, нашли себе приют в когда-то богатой усадьбе благородных князей Урусбиевых к большому огорчению Али.
Радушно нас принял племянник князя и отвел нам хорошую комнату, но нам было не до удобств, мы были раздосадованы нашей первой неудачей. Скоро наступил вечер, медленно меркло радостное небо и на его потухающем своде начали выступать все более и более увеличивавшие свою яркость звезды. Пришел князь Урусбиев и начал ободрять меня, говоря, что не надо падать духом, хотя сам и сомневался в том, что мы достигнем вершины. Он передавал, что даже легендарный охотник, Ахия, который лазил по скалам лучше всякой серны и убивший на своем веку 1800 туров, один из самых выносливейших горцев, после восхождения с Фрешфильдом, потерял здоровье на всю жизнь.
Получив от него паспорт нашего ишака, т.е. удостоверение, что эта скотина принадлежит нам, я, попрощавшись с князем, отправился к своим спутникам. Кругом окрестные вершины уже дремали при свете ярких звезд под покровом дивной ночи, чтобы проснуться завтра с зарею и снова блистать на солнце своими сверкающими снегами. Успокоенный я возвратился в наше помещение, и мы скоро уснули, уложив предварительно наши мешки, чтобы на другой день, 27-го, пораньше отправиться опять в Азау.
27-го июня было ясное свежее утро, обещавшее такой же ясный, радостный день. Погода, казалось, начинала устанавливаться, и мы рассчитывали на некоторый успех. Однако после всех советов урусбиевцев относительно трудности восхождения на Эльбрус, мы невольно отнеслись с большим почтением к этому снеговому великану и не шутили восхождением на него. Мы решили сделать попытку восхождения, и в случае благоприятного исхода, 28-го должны быть на вершине Эльбруса.
Прощай, Урусбиево! Теперь, что бы ни случилось, мы сюда больше не вернемся!
Опять зашагали по хорошо уже знакомой дороге. Бодро шли мы полные сил, несмотря на все волненья, которые отнимали сил гораздо больше, чем физическая работа. Быстро двигались мы вперед, делая 5-6 верст в час, любуясь дивно-величавыми горными видами, открывавшимися то в ту, то в другую боковые долины. Вот и старая морена. Вот справа высятся хаотические нагромождения завалов, а над ними скалистые вершины Сылтран-баши, откуда мы любовались видом на долину Баксана. Вот и Ирик, несущий по-прежнему мутные воды в Баксан, в то время как вода в Баксане приобрела удивительно красивый изумрудно-бирюзовый цвет. Тщетно мы всматриваемся в воды Ирика, надеясь найти красную окраску, о которой упоминали Пастухов, Мерцбахер и даже Дубянский. Никакого намека на красноту, хотя вода молочно-серого цвета Ирика, правда, резко выделялась среди прозрачных вод Баксана. Скоро дошли до Юсенги, остановились ненадолго посмотреть показания барометра, перекинулись парою слов с врачом и тронулись дальше.
. 
Вот и Иткол и болотце, через которое с некоторым трудом мы перешли. Миновали углекислый железистый источник, находившийся на самом берегу Баксана. И, пройдя Терскольский кош и бросив очарованный взгляд на массив Донгуз-оруна, вступили в Азауский лес, а в 3 ч. 30 м. достигли сторожки Азау. Вот только теперь я мог оценить всю прелесть этого уголка. Прямо высились ледяные стены Донгуз-орунской группы, состоявшей из целого ряда отдельных вершин. Правей изрезанные крутыми глетчерами поднимались вершины Азау, покрытые густым покровом снега, из которого выступали, как иглы, отдельные пики; еще правее были видны растреснутые льды Азаускаго глетчера, а надо всем этим спокойное темно-синее небо радостно смотрело на ликующий день. Но некогда было наслаждаться красотами окрестных гор, надо было кончать последние приготовления и двигаться на таинственный Эльбрус . Разгрузив осла, мы навьючили на него мешки с самой необходимой провизией, бурки и целую вязанку хвороста для костра. Напившись чаю и закусив, мы в 6 ч. 30 м. вышли из будки с волнением думая о предстоящем восхождении. Долго смотрели вслед нам стражники, оставшиеся в Азау, посылая пожелания успеха.
Восхождение на Эльбрус
Наш небольшой караван двинулся сначала в западном направлении по Азауской котловине, а затем, растянувшись в ленту, впереди которой шли проводники с ишаком, стал подниматься по пологому склону хребта, служащего левым склоном Азауского ледника. Понемногу наступал вечер, и длинные тени ложились на поляну с беленьким домиком стражников, еще освещавшимся мягкими лучами заходившего солнца.
Тропа затерялась, и мы двигались среди громадных валунов, которыми был заполнен этот склон. Начался настоящий подъем. Нашему ослику приходилось преодолевать невероятные трудности, но он всегда выходил из них победителем. Направление наше все время было на запад параллельно глетчеру Азау. В некоторых местах встречали камни со знаками Кавказского Горного общества, поставленные для указания пути на «Кругозор». Минут через 20 после выхода из Азау мы перешли без труда речку Гара-баши. Подъем делался круче. Мы скоро свернули немного к северу и опять по весьма крутому склону, покрытому кое-где травой, продолжали подниматься. Вот стали попадаться громадные глыбы лавы, скатившиеся когда-то с Эльбруса, когда он был еще действующим вулканом. Соседние горы были видны плохо, так как их загораживал от нас хребет, на который мы поднимались. Немного спустя, одолев последний крутой подъем, мы ступили наконец на площадку, находившуюся на вершине этого хребта и остановились перед необъятно широким горизонтом, открывшимся перед нами.
Вся цепь снеговых великанов спокойно высилась, освещенная впереди красноватыми лучами заходившего солнца. Обернувшись назад, я увидел совсем близко две скромные вершины, которые никак нельзя было принять за мощный красавец Эльбрус, который своей величавостью так поражал и манил меня раньше. Невдалеке мы увидели невысокую постройку, что-то около 2-х аршин высотой, наполовину врытую в землю и выложенную из осколков камней. На ней развевался флаг К. Г. 0. Это был «Кругозор». Мы прошли от Азау до «Кругозора» час и поднялись при этом на 1000 м вертикальной высоты. Такая скорость объяснялась нашим возбуждением, желанием поскорей достигнуть цели, а проводники, очевидно, хотели реабилитировать себя в наших глазах. Но известно, что после всякого возбуждения наступает быстро реакция, а мы про это позабыли и не берегли наших сил для более трудной работы, а именно восхождения на Эльбрус, и это, конечно, должно было отразиться на дальнейшем.
Придя в «Кругозор», проводники начали развьючивать ослика, а мы тем временем любовались панорамой Главного хребта, который в непередаваемом великолепии стоял под лучами уходящего на покой солнца. Было 9 вечера. Кругом тишина, немного свежо, что-то около +2° R. На вечернем небе загорались звезды. Проводники начали растапливать печку в хижине, но она стала так дымить, наполняя комнаты удушливым дымом, что мы один за другим вышли на воздух, качаясь от удушливого дыма. Вместе с Зотовым, укрывшись бурками, я сел и любовался удивительно яркими звездами, которые блистали и горели, как лучшие алмазы на бархатно-черном фоне ночного неба; среди них спокойно и величаво, не мерцая, смотрел с недосягаемой вышины на спящие вершины красавец Юпитер. Я предложил было спать на воздухе, но спутники мои не согласились, а один я не мог укрыться своей буркой. В четверть одиннадцатого, наконец, с большим трудом можно было проникнуть в наполненное дымом помещение.
Хижина состояла из двух комнат с очень узенькими окошками из цветных почему-то стекол, которые совсем не пропускали света. Внутри было сыро, в углах лежал снег, удушливый дым ел глаза и заставлял сдерживать свободное дыхание. Мы разместились в той комнате, где находилось жалкое подобие печки; в ней были деревянные нары, на которых мы и расположились. Перед сном мы сделали какао и запили им нашу скромную трапезу. Одевшись затем потеплее, мы с большим трудом улеглись, ежась все время от холода в этой дымной хижинке. Спать приходилось по расчету около 2-х часов, так как в 1 ч. ночи я велел проводникам разбудить нас, чтобы в 2 часа ночи начать восхождение на вершины Эльбруса, казавшиеся нам очень близкими. После перехода, совершенного накануне, мы и проводники наши так крепко заснули, что встали, вместо назначенных 1 ч. ночи, в 4 ч. утра и то потому, что я проснулся от страшной головной боли. Посмотрев в окошко и увидев, что уже почти рассвело, я быстро поднялся и начал было будить остальных, как со мной произошло что-то странное. Когда я слез с нар и встал на ноги, то сразу почувствовал себя нехорошо: от слабости подкашивались ноги, голова кружилась и страшно болела. Я не мог больше устоять на ногах и повалился опять на нары. Между тем проводники и мои компаньоны встали довольно бодрые без всяких признаков моего состояния. У меня явилась мысль, что ни горная ли это болезнь? Однако я свободно выносил атмосферу на высоте 3800 м во время восхождения на Сылтран-баши, а здесь была высота только 3300 м; но возможно, что долгое время, проведенное и на меньшей высоте, подействовало на меня сильнее? Для меня до сих пор является загадкой, была ли это горная болезнь или следствие угара? Угаром это не могло быть, так как мои спутники не страдали от него, или, по крайней мере, делали вид, что не страдали. Горной болезнью также быть не могло, потому что на большей высоте, которой мы достигли в этот день, я чувствовал себя гораздо лучше всех остальных, кроме Зотова, который был здоров и бодр, как и я. Вернее, конечно, предположение, что это было последствие угара.
Когда все встали, товарищи мои приступили к утренней трапезе, но мне было не до того. Я сознался, что чувствую себя плохо и что вряд ли я смогу идти на вершину. Компаньоны мои, вместо уговоров идти до вершины, вместо подбадривания меня и призыва к борьбе с гордым Эльбрусом, с радостью заявили, что это к лучшему и что они предпочитают вместо восхождения сделать просто прогулку по фирновым полям Эльбруса. Мне дали гофманских капель, после чего я почувствовал себя лучше, и выпив кофе и несколько глотков коньяка, стал достаточно бодрым. Но думая, что со мной был приступ горной болезни, я особенно не храбрился, рассчитывая на то, что выше повторится то же самое.
Пока мои спутники закусывали, я вышел из дымной хижины и, вдохнув струю свежего воздуха, почти совсем окреп. Было 4 ч. 40 м. утра 28 июня. Вершины просыпались от сладкого сна, оживая под холодными лучами багряного солнца, встававшего навстречу радостному дню. На небе ни облачка. Тихо. Ничто не нарушало мертвой тишины этого заоблачного простора. Температура 0° по Реомюру. Эльбрус уже зарозовел и по-прежнему манил к себе. У меня опять зародилась мысль о восхождении на вершину. Я начал торопить со сборами. Боясь от тяжести бурок испытать неприятное чувство усталости, которое могло перейти в горную болезнь, решили оставить бурки внизу и идти налегке, не задаваясь непременной целью достигнуть вершины седого великана.
Ровно в 5 ч. утра, оставив ишака привязанным около «Кругозора», мы вышли в трудный и опасный путь, как мы тогда предполагали. Сначала путь лежал прямо на запад по крутым каменистым склонам хребта. Не успели пройти и пять минут, как Хаджи Мурза, истый охотник, насторожился и просил нас не шевелиться; мы присели за камни и ждали, что он убьет тура, за которыми он собирался охотиться, для чего и взял с собою ружье. Оказалось, что он увидел горную индейку, которая уже успела улететь. Пожалев, что не придется полакомиться мясом незнакомой дичи, мы тронулись дальше и пошли по смерзшемуся туфовому песку, выброшенному когда-то из жерла вулкана Эльбруса. Подъем был довольно крут, но мы быстро подвигались вверх, причем я с каждым шагом чувствовал себя лучше и лучше. Наконец, через двадцать минут, мы подошли к широкому глетчеру Малого Азау. Трещин на нем почти не было, а те, которые были, можно было свободно обойти, и мы вступили на этот ледник, не связываясь канатом, который я нес в своем рюкзаке. Поверхность глетчера была почти ровная. Слева же ледник, весь изрезанный трещинами, крутым ледопадом с хаотическим нагромождением ледяных столбов, спадал с фирнового поля Эльбруса. Перейдя без труда глетчер, мы стали подниматься на крутую остроребрую морену, состоявшую из замерзшего мелкого щебня, по которому было довольно легко идти.
Вступив на вершину морены, мы пошли вереницей по ней, направляясь вверх параллельно леднику. Сначала идти было довольно сносно, но потом гребень настолько сузился, что не хватало места ступить ногой и приходилось балансировать, рискуя слететь по крутому и шаткому склону морены на ледник. Пройдя таким образом около полверсты, мы стали подниматься на ближайший к морене хребет, левый склон ледника, состоявший из беспорядочного нагромождения глыб, с которыми нам приходилось бороться еще при восхождении на Сылтран. Прыгая с камня на камень, балансируя руками, мы медленно подвигались вперед. Мне надоела эта эквилибристика, и я предлагал скорей свернуть на фирновое поле, которое было уже недалеко и идти по снегу, но Раковский убеждал, что этот путь легче. Мы взяли направление на север и начали взбираться на заваленный огромными глыбами хребет. Поднявшись на его середину, мы пошли вдоль глетчера, затем повернули направо и, еще поднявшись немного, увидели уже совсем близко широкое фирновое поле Эльбруса.
Было уже 6 ч. 45 минут утра, когда мы вступили на снег. Он был рыхлый, и подчас нога вязла выше колена. Я чувствовал себя непередаваемо хорошо и начинал опять надеяться на достижение вершины, которая казалась в часовом расстоянии от нас. Было тепло. На небе ни облачка, тихо. Кажется, трудно придумать условия более благоприятные для восхождения. Высота около 4000 метров, а дышалось легко, совершенно не было заметно разреженности воздуха. Когда же начнутся трудности подъема, о которых твердили урусбиевцы? На фирне попадались большие группы скал и места обнаженные от снега, покрытые осыпью. Подъем шел незначительный, и идти было легко. Проводники, боясь почему-то снега, повели нас к гряде скал, которая тянулась от конца хребта по направлению на север. Среди скал преобладали осколки лавы красного цвета.
Солнце высоко поднялось над горизонтом, и все вершины Главного хребта, тянувшегося далеко-далеко с запада на восток, были залиты теплыми лучами. Высоко подняла свои пики недоступная Ушба, восточней была видна группа снеговых гигантов, выделявшихся своей величиной среди соседних вершин, очевидно, то была группа Дых-тау. Впереди нас кроткие вершины Эльбруса казались удивительно близко и тихо звали к себе. На одной из скал мы немного отдохнули, и я снял фуфайку, так как стало очень тепло. В 8 ч. мы сделали еще небольшой привал у мелких кусков лавы; меня страшно тянуло к вершинам, и я все время торопил своих спутников. В камнях мы, к удивлению и радости, нашли эмалированную кружку, которая нам потом очень пригодилась.
Через 20 м. мы, наконец, покинули гряды камней и, вступив на снег, стали подниматься, держась северного направления. Было тепло, снег размяк, и нога проваливалась по колено и выше; лишь изредка приходилось ступать на твердый фирн и быстро и легко подвигаться по нему, до нового проваливания в снег. Не знаю, от трудности ли пути или разреженности воздуха, но все мы начали понемногу уставать и отдыхать по 1-2 минуты стоя, после каждых 100 шагов. Я уже начал возбуждаться и торопить, говоря, что мы должны сегодня достигнуть вершины. Подъем все еще шел ничтожный, и идти было очень легко, если бы не рыхлый снег. Путь лежал на север к маленькой группе скал, резко темневшей на ослепительно белом фирне. Смотреть кругом нельзя было невооруженными глазами, и мы надели темные очки. Лицо горело от резких лучей солнца, во рту пересыхало и приходилось глотать снег, чтобы хоть несколько утолить жажду. В этом пока и заключались все действия разреженного воздуха. Наконец, в 10ч. 30 м., мы достигли скал, возле которых нашли следы давнишнего пребывания человека: лежали окурки папирос, старая полусгнившая варежка и была сложена небольшая стенка из мелких камней, очевидно, бывшая для кого-нибудь защитою от ветра. Это «приют одиннадцати». Высота 4100 м. Один из проводников начал чувствовать себя неважно, жалуясь на головную боль и резь в желудке. Раковский тоже стал киснуть. Я и Зотов еще крепились. Здесь мы сделали довольно продолжительный отдых. Температура была в тени +0,5° R.
После отдыха трудно было расшевелить компанию, все как-то раскисли, и только в 12 часов удалось выступить. В виду довольно крутого предстоявшего подъема по льду, мы привязали к ногам кошки, без которых нашим проводникам было очень трудно двигаться. Я по-прежнему чувствовал громадный приток сил и абсолютно никакой слабости. Надо заметить, что свои легкие я приучал к редкому воздуху, делая с начала подъема глубокие вдыхания через каждые 5-6 шагов.
От «приюта одиннадцати» собственно и начался подъем на конус Эльбруса. Подъем сразу шел крутой по обледенелому склону. Поднимались мы медленно, делая остановки через каждые 40-50 шагов по одной минуте, но я в возбуждении невольно проходил больше, и сейчас же вслед мне неслись упреки и просьбы остановиться. Проводники устали, и я шел впереди. Невдалеке виднелась продолговатая скалистая грядка, то был «приют Пастухова».
Кичибатр Будаев стал отставать, жалуясь на слабость, Раковский взял у него свой аппарат и медленно потащился вслед за нами. Ближайшие скалы казались в десятиминутном расстоянии, но мы шли 40 минут, а маленькая грядка камней совсем не приближалась. Наконец, после 1 часа 20 минут ходьбы мы достигли этих скал и, передохнув минут 5, двинулись дальше.
Подъем начался рядом ледяных уступов. Вершина, проектируясь сейчас же за верхушкой уступа, казалась удивительно близкой, но, достигая верхушки, встречался новый уступ и опять тот же обман зрения. В 2 часа дня мы достигли небольшой грядки камней, и вся компания уселась отдохнуть, а проводник Кичибатр растянулся пластом на снегу, изнемогая от слабости и боли в желудке, ему не помогали никакие капли. Под ногами необъятной громадой раскинулся весь ледяной Кавказ. Я пошел к соседней группе скал и нашел там хорошо сохранившуюся кожаную рукавицу, очевидно, забытую каким-либо туристом. Интересно кем? Раковский угрюмо сидел на камнях и на мой призыв идти дальше просил подождать, не спешить. Не спешить же было нельзя. Мы находились на высоте 4700 метров, а до вершины осталось 1000 метров довольно трудного пути. Наконец мне удалось уговорить торопиться Хаджи Мурзу и Зотова. Раковский остался отдыхать, а другого проводника пришлось оставить, так как он не мог двигаться дальше.
Мы сбросили рюкзаки, вынули оттуда канат и начали подниматься по очень крутому ледяному склону. Раковский просил было подождать, но, сделав несколько шагов, остановился: ему трудно было нести тяжелый аппарат, без которого он не хотел подниматься. Не рассчитывая на него, как на спутника, так как он начал чувствовать себя нехорошо, мы стали подниматься выше. Пройдя минут 50, Хаджи Мурза упал на лед в полном изнеможении, очевидно, не надеясь добраться до седловины; никакие увещания не могли поднять его. Мы оставили и его, я взял ледоруб, стал впереди и, связавшись канатом с Зотовым, довольно быстро пошли кверху, к таинственным вершинам. Подъем в сущности был совсем не трудный, и мы удивлялись, что находят ужасного в подъеме на Эльбрус урусбиевцы.
Путь по-прежнему лежал по очень крутому склону зеленоватого льда, медленно уходившего ввысь. Невдалеке за верхушкой склона, была видна седловина, которой мы надеялись достигнуть минут через 15. Однако прошел час, а она все так же казалась близка. Зотов шел медленно, и я, желающий поскорее добраться до седловины, минутами тащил его на канате. Вдруг ледоруб ушел по рукоятку в снег. Оказалась замаскированная снегом трещина. Мы ее довольно удачно миновали, но дальше опять была трещина. Я перешел ее, но Зотов, шедший сзади меня, провалился до плеч в рыхлый снег, закрывавший трещину. При помощи каната его удалось вытащить, и мы продолжали подвигаться довольно быстро вперед усиленным шагом.
Такая скорая ходьба по крутому склону, да еще при давлении в пол-атмосферы, конечно, должна была повлиять на наши силы. Я знал, что форсировка и излишнее напряжение является верным залогом неуспеха, но не мог сдерживать себя и стремился вперед. Устав тащить отстававшего Зотова, нервничая, я почти бегом стал подниматься к седловине, но не пробежал и 50 шагов, как почувствовал, что такие упражнения неуместны. Пройдя немного, я опять увидел трещину. Подождав Зотова, мы связались с ним канатом, и я ползком перебрался через нее, а затем перетащил и Зотова. Мы поднимались уже 2 ч. 15 м. от «приюта Пастухова», а седловина совсем не приближалась к нам. Меня стало покидать терпение, и я и воскликнул: «Когда же мы достигнем этой седловины? Это какая-то бесконечность!» Очевидно, в моем голосе звучали нотки отчаяния, Зотов поймал их и стал упрашивать меня не ходить на седловину. Он заявил, что сам на вершины не пойдет. Я начал его уговаривать, в результате чего он согласился идти до седловины, взяв только с меня честное слово не ходить дальше и не подниматься на вершину. Я дал слово, и мы пошли дальше. Подъем становился отложе, снег рыхлее; мы уже ступили на южные склоны седловины. Седловина представляла углубление между вершинами в 330 м., шириной 500 и длиной около версты. Снег был рыхлый, и мы медленно двигались по очень пологому склону, направляясь на северо-запад . Наконец показалось ущелье между вершинами. Мы на седловине, достигнув ее в 4 ч. 55 м. дня. Итак, мы на высоте 5300 метров над уровнем моря, выше всех Кавказских гор, только две белые шапки Эльбруса поднимались еще над нами на 300 метров!
Первое, что бросилось нам в глаза, это наши проводники, быстро спускавшиеся вместе с Раковским со склонов Эльбруса в долину. Недолго мы их видели, вскоре они скрылись от наших взоров. Неужели они действительно спускаются в Азау, оставив нас одних на склонах Эльбруса? Мы стали обсуждать эту новость и пришли к заключению, что нам необходимо пока не поздно тоже спускаться вниз. Достигнув седловины, мы хотели было продолжать восхождение, так как чувствовали себя достаточно сильными и надеялись на некоторый успех. Теперь же, вследствие ухода проводников, эту последнюю надежду пришлось оставить, потому что в случае удачного восхождения мы могли так устать, что добравшись до «приюта Пастухова», не в состоянии были бы без проводников спускаться. Но кроме этой причины, многое говорило против дальнейшего восхождения. Во-первых, благодаря позднему времени мы могли достичь высшей точки Эльбруса не ранее 7-7,5 ч. вечера, а в 8 ч. уже темнеет. Во-вторых, мы могли ночью заблудиться и попасть в неизвестный лабиринт трещин. И, наконец, в -третьих, без бурок мы неминуемо бы замерзли, так как были уверены, что ночью на высоте 5000 м. температура падет до -15°С.
Обсудив наше положение, мы, хотя и имели запас сил для продолжения восхождения, но решили спускаться. Перед спуском, отдыхая минут 15, любовались дивной панорамой всего Кавказа, который лежал теперь у наших ног. Его вершины уже начинали золотиться лучами заходившего солнца и высоко поднимали свои острые пики. На юге выделялась своими гордыми маковками красавица Ушба. Гордо раскинулся царственный Тетнульд, восточнее поднималась выше всех окрестных вершин группа ледяных гигантов, среди которых можно различить Шхару и Дыхтау. Бесчисленное множество вершин, неправильных резких форм спокойно раскинулось с запада на восток, и все это оледенение напоминало волны застывшего моря. В глубокой туманной дали виднелось Черное море. Небо было темное, солнце казалось безжизненным, а его лучи были резки. Эта картина своими очертаниями и контрастами, темным небом и необыкновенно ярким солнцем напоминала собою лунный пейзаж.
Налюбовавшись редким видом, мы стали спускаться и, благодаря кошкам, быстро сбежали с ледяных склонов, а через 50 мин. достигли «приюта Пастухова». Забрав здесь свои рюкзаки, двинулись дальше к «приюту 11-ти», ступая по следам наших проводников. Было 9 ч. вечера, когда мы дошли до скал на высоте 4100 метров. Смеркалось, двигаться было очень затруднительно; особенно после яркого дня и ослепительного блеска снега, глаза наши плохо различали слабо освещенный путь. Путь шел по рыхлому снегу, спускаться было очень трудно, да к тому же не было цели, не было импульса, который бы заставил напрягать свои силы и крепиться. Я был расстроен неудачей восхождения и вяло шел вниз, еле передвигая ноги. Зотов помогал мне в наиболее трудных местах, так как я и без того-то близорукий, после восхождения окончательно ничего не видел. К тому же я простудил себе горло, когда ел снег для утоления жажды, и у меня начиналась настоящая ангина с жаром и ознобом.
В совершенной темноте мы, наконец, пришли к крутому снежному спуску, где кончались путеводные следы. Место нам было незнакомо. Скатившись со склона, мы продолжали двигаться вниз по необыкновенно рыхлому снегу, проваливаясь в него до пояса. Наконец дошли до камней и, перейдя на них, стали осторожно двигаться в абсолютной темноте. Камни были непрочны и качались при малейшем прикосновении. Кругом ничего не видно. Чувствовалась сильная усталость и неизвестный путь впереди. Было уже около 11ч. вечера, а мы тихо перебирались с камня на камень, боясь нарушить их неустойчивое равновесие и скатиться в неизвестную бездну. Чувствуя, что дальше двигаться немыслимо, мы решили переждать здесь ночь и, дождавшись рассвета, продолжать спуск к Азау. Остановиться было положительно негде, так как окружавшие нас глыбы были или остры, или держались очень непрочно. После довольно долгих поисков мы, наконец, выбрали довольно плоский камень, на который можно было положить половину туловища и, добравшись до него, я быстро заснул. Через 40 минут меня разбудил Зотов, я уступил ему место, а сам, дрожа от холода, сел рядом и стал любоваться дивной звездной ночью. Надолго останется в памяти эта ночь: с одной стороны, жуткие переживания, холод в 8° С, неизвестность впереди, с другой - картина чудного звездного неба, подобной которой я никогда еще не видал. Чередуясь в своем бодрствовании по 40 минут, мы дождались, наконец, рассвета и, к радости своей, заметили, что находимся на верном пути, на левом склоне глетчера Малого Азау. Без всяких приключений в 7 ч. утра добрались мы до Азау, ругнув проводников и закусив, быстро заснули в теплом помещении на бурках. Оказалось, что проводники покинули нас потому, что рассчитывали, что мы сами по их следам найдем дорогу; ждать же они не могли, так как чувствовали себя плохо от горной болезни и холода.
Весь день 29 июля прошел в разговорах об нашем восхождении на Эльбрус. Даже вечером, когда я вернулся после прогулки с Раковским к нижнему ледопаду Азаускаго глетчера, проводники и стражники надоедали своими вопросами, не давая нам как следует отдохнуть. Отдых же нам был необходим, так как на следующий день, т.е. 30 июня мы намеревались перейти Эльбрусский отрог перевалом Хотю-тау, чтобы продолжать наше путешествие дальше. Только к 1 часу ночи в маленькой сторожке Азау смолкли голоса и ее обитатели забылись в блаженном сне.
С Эльбруса в Хурзук
После плохо проведенной ночи мы встали в 5 ч. утра и после недолгих сборов, попрощавшись с гостеприимными стражниками, в половине шестого вышли к перевалу, направляясь по той же тропе, по которой шли на Кругозор. Пройдя около 40 мин., мы оставили эту тропку и по крутому склону, заваленному большими глыбами камня, стали направляться на ледник Азау. Идти было сносно, но нашему ослику приходилось мучиться. Дойдя до морены, состоящей из мельчайшего камня, мы стали спускаться на самый ледник. Грунт морены был рыхлый, и спуск этот причинил нам немало хлопот и, главным образом, все из-за того же ослика. Вступив на ледник, мы довольно быстро стали пересекать его наискось. Поверхность ледника была почти горизонтальна, и только справа виднелся ужасный ледопад, где ледник, разбитый миллионами трещин на отдельные столбы, спадал с фирнового поля Эльбруса, как бы перекатываясь через невидимый поперечный вал. На леднике было довольно много трещин, но все они были так узки, что не представляли никаких препятствий; между прочим, на этом глетчере нам удалось любоваться оригинальным явлением — ледниковым столом. По мере приближения к противоположному берегу глетчера трещины стали увеличиваться, достигая 3-4 аршин ширины, причем края их были закруглены, так что легко можно было, если близко подойти к ней, поскользнуться и полететь в глубокую бездну, но эти трещины мы легко миновали, пройдя немного на север.
Наконец, перешли мы ледник и стали подниматься на его правый склон. Сначала подъем шел по обвалам, а затем по весьма крутым скалистым склонам, где наш ослик показал себя настоящим альпинистом. Вообще это животное удивительно привычно к горам и незаменимо для туриста, совершающего свой долгий путь пешком. Скоро достигли площадки, где немного отдохнули после довольно трудного подъема. Отсюда открывался восхитительный вид на Эльбрус с ледопадом и Азауского глетчера. Далее нам предстояло одолеть еще более крутой скалистый склон, за которым шел тоже крутой снежный склон, а выше — почти ровное юго-восточное фирновое поле Эльбруса. Ослика пришлось развьючить, и проводники на себе с громадным трудом перенесли наши мешки на вершину этих склонов. Вообще надо отдать справедливость, что проводники в этот день были удивительно усердны и сделали огромную работу. Когда они вернулись, то мы все вместе стали тащить осла вверх по скалам, где он довольно быстро подвигался, находя опору в скалистых выступах, но когда дело дошло до крутого снегового склона, то и ослик наш спасовал. Он вяз в рыхлом снегу по брюхо и, не находя опоры, скатывался вниз. Отдохнув немного, мы, напрягая все свои силы, стали тащить его, еле подвигаясь сами, и приступом взяли последнюю трудность.
В 10 ч. утра мы уже стояли на юго-восточном фирновом поле Эльбруса. Теперь наш путь лежал по гладкой поверхности, и единственное затруднение представлял снег, в котором нога постоянно проваливалась почти до колена. Сказывалась, конечно, и усталость, так как мы не успели еще отдохнуть от восхождения. Слева от нас, совсем близко, возвышаясь на каких-нибудь 300-400 метров, подымался Главный хребет с группою гор Азау-Пбаши, а справа отделенный широким фирновым полем в 8-ми верстах от нас красовался от подошвы до вершины закованный в лед величавый Эльбрус. Отсюда он действительно казался гигантом, так как, отделенный ровным полем, он подымался над ним на 2000 метров. Обращенные к нам склоны были отвесны, покрыты ледопадами, трещинами. Отсюда Эльбрус почти недоступен. Пройдя по расчету около 2-х верст, мы к радости своей заметили, что подошли уже к спуску в долину Кубани. Нас удивила такая близость, так как по карте приходилось около 5 верст ходьбы по снежному полю. Надвигавшиеся облака заставили нас поскорее приступить к спуску.
Сначала мы скатили по крутому снеговому склону осла, положив его на бурки, а затем и сами последовали тому же примеру. Спустившись ниже линии вечных снегов, мы отдохнули, немного поспали и по сносному скалистому склону спустились, наконец, к берегу речки, дававшей начало многоводной Кубани. Скоро мы вступили на едва заметную тропу, пересекаемую на каждом шагу ручьями, и по этой тропе направились вниз по долине. Долина была довольно неинтересна: кругом голые, скалистые горы, а снежные вершины, всегда украшающие пейзаж, были уже окутаны облаками. После 4-х часов утомительного пути мы, наконец, увидели первые постройки, самый верхний кош в этой долине. Спустя час, добрались мы до поселка Уллу-кама, стоявшего у входа в боковую долину Кичкинекол, в верховьях которой есть перевал в долину Ненскрыра и Сванетию. Этот перевал известен под названием Четер Карачаевский. Здесь мы устроились у ветеринарных стражников, в разговоре с которыми выяснилось, что мы шли не перевалом Хотю-тау, а совсем без перевала, следуя перевальной тропой только от Азау до фирнового поля. Наш перевал, как оказалось, не посещаемый местными жителями, лежал против известного перевала Уллу-озень и вел к верховьям речки Уллу-озень только на правый его берег. Этот перевал по трудности своей не сложнее чем Хотю-тау, насколько о последнем можно судить по описаниям, а пожалуй, доступнее, так как путь по снегу сокращается с 5 верст до 2-х, спуск же к истокам Кубани, т.е. к речке Уллу-озень, не так уж крут, чтобы считать его трудным.
На следующий день наш путь лежал вниз по долине Уллу-кама, как отсюда называется Уллу-озень. (Уллу-кам — это другое название Кубани). Долина стала живописней, но на нас, уже знакомых с прекрасной долиной Баксана, она особого впечатления не произвела, хотя мы и с восторгом любовались прекрасным лиственным лесом и поразительно красивой изумрудно-голубой Кубанью. После небольшой остановки в коше у речки Узень-кол мы отправились дальше и в половине первого пришли, наконец, в Хурзук, растянувшийся по долине верст на 7. Здесь нам предстояло расстаться с нашими проводниками, и то, что произошло при расчете, заставило нас не добром помянуть Кавказское Горное Общество.
На Казбеке Русское Горное Общество, желая упростить восхождение на эту гору, не ограничилось постройкой Ермоловской хижины, но организовало целый кадр опытных проводников, которые хорошо знают свое дело, наблюдают за хижиной и, главное, выше определенной таксы не берут. К. Г. О-во избрало для той же цели Эльбрус и, построив там хижину, успокоилось. Оно совершенно не позаботилось о главном, более важном, чем хижина, оно не постаралось организовать небольшого числа опытных проводников, которые имели бы книжки О-ва и брали бы за свой труд по определенной таксе. Здесь выбор проводников падает исключительно на труд туриста, и карачаевцы с неопытных берут ужасные цены, не зная совершенно своих обязанностей. Мы условились с проводниками, что дадим им 50 р., если они дойдут с нами до вершины Эльбруса, и 45 р., если не дойдут, но выполнят программу остального пути. Наши же проводники не только не пошли с нами на вершину, но с высоты 4700 м. спустились в долину, бросив нас на произвол судьбы на склонах Эльбруса. Затем, не зная дороги, заставили нас спускаться не Хотю-тау, а каким-то неизвестным перевалом. Правда, мы от этого не пострадали, но они не выполнили условий. А эти господа, по отзывам урусбиевцев, после Сеида Хаджиева — лучшие проводники! В Хурзуке же, когда я дал им 45 р., каковые по нашему мнению они заработали согласно условию, они подняли скандал, который пришлось разбирать в сельском правлении перед судом всего Хурзукского общества. Я не буду передавать всех подробностей этой неприятной истории, скажу только, что мы доплатили им еще два с полтиной по просьбе судьи, который советовал это сделать, боясь каких-либо осложнений.
После этого неприятного инцидента мы покинули Хурзук и через час пришли в Учкулань, где забыли все невзгоды за чтением писем, полученных нами из далекой Москвы.
В Учкулани мы сносно устроились в школе и прожили здесь 3 дня, отдыхая от последних дней нашего путешествия.
4-го июля мы собрались оставить скучную Учкулань, чтобы следовать долиной речки Учкулани к Главному Кавказскому хребту и прежде чем покинуть селение, познакомились с ветеринарным врачом, который жил в казарме, находившейся недалеко от Нахарского перевала в верховьях долины Учкулани. Он дал нам несколько советов и выехал из Учкулани раньше нас, обещая встретить в своей казарме и подыскать нам проводников через Нахар или Махар, как называют здесь этот перевал.
Через Нахарский перевал
Сначала путь наш шел по улицам аула, растянувшегося верст на восемь вдоль реки, а затем двинулись вверх по долине. Между прочим, отсюда нам в последний раз пришлось полюбоваться Эльбрусом, который в щели Хурзукской долины показывал лишь одну западную вершину и имел совсем необычный вид, вид какого-то снегового купола, сверкавшего на утреннем солнце. Долина Учкулани весьма однообразна и неинтересна на протяжении около 20 верст вверх от аула. Лишь снега Главного хребта, которые уже видны в глубине долины, скрашивали ее скучный вид. Через 4 часа после выхода из аула, пройдя от него верст 20, мы, наконец, вступили в самую живописную часть этой долины, которая сразу из очень скучной сделалась одной из прелестнейших долин Кавказа. Перейдя через р. Учкулань по сносному мосту, мы вступили в великолепный хвойный лес, сквозь деревья которого рисовались красивые контуры гор, а выше блистали снега Главного хребта. Часа через полтора мы вышли из этого леса и, пройдя немного небольшой лужайкой, остановились у домика ветеринарного врача.
Домик стоял на лужайке с роскошной травой, на опушке очаровательного леса, окруженный со всех сторон склонами гор. Он находился у соединения долин Гундерея и Нахара, в глубине которых резко вырисовывались пирамидальные вершины Главного хребта с крутыми глетчерами и фирнами. Дивный воздух, близость леса, великолепные луга и прекрасный вид на часть Главного хребта делали этот уголок одним из красивейших на всем Кавказе. Прямо напрашивалось это местечко для горного курорта, так как имело все данные прекрасной станции для легочных больных, и кроме того сносное сообщение: до Учкулани — хорошая колесная дорога, а от Учкулани до ст. Невинномыской — прекрасное шоссе.
Наконец, после отдыха и найма проводников, поблагодарив любезного врача за угощенье и советы, в 4 ч. 30 м. тронулись вверх по долине Нахара. Мы намеревались пройти верст 15 по долине Нахара до самого верхнего коша и, переночевав там, на рассвете выйти на перевал. Путь лежал по еле заметной горной тропе, шедшей по левому берегу Нахара, который, зарывшись в густой ковер дикого леса, бурно катил свои голубые воды. Ущелье было очень узко, покрыто великолепным лесом, на лужайке которого мы в изобилии собирали землянику.
Оставив одного из проводников с ослом продолжать путь по прежней дороге, мы переправились по срубленному дереву на другой берег Нахара и остановились вскоре перед мощным источником углекислой воды (кажется, с железом). Утолив свою жажду, двинулись дальше и, перейдя вновь на левый берег р. Нахара, подошли к довольно большому кошу, где нас угостили прекрасным айраном. Здесь наша группа увеличилась, так как какой-то мусульманский проповедник, намеревался вернуться в Сухум и просил присоединиться к нам для перехода через Нахарский перевал.
Покинув кош, мы продолжали двигаться вверх по долине Махара. Вскоре лес кончился, тропа затерялась в скалах, которые были покрыты кое-где еще не растаявшим снегом. Вдали виднелись вершины Главного хребта, имевшие вид довольно правильных пирамид, почти свободных от снега, и только у основания их были видны обширные фирны и ледники. В половине 8-го, наконец, достигли мы коша; этот кош, хотя и не был самым верхним в этой долине (выше был еще один), но мы ввиду позднего времени решили переночевать здесь.
На следующее утро погода, благоприятствовавшая нам последнее время, испортилась. На перевале, как казалось, был буран, а внизу нависшие облака ежеминутно сулили дождь. Пережидать погоду не входило в наши расчеты. Мы уже торопились в Сухум и решили перейти перевал даже при самой дурной погоде, так как были уверены, что этот перевал для нас, привычных к преодолеванию серьезных препятствий, казался легко доступным. Однако пошедший вскоре дождь все-таки задержал наше выступление до 9-ти часов утра.
Наши проводники, очевидно, не знавшие пути через Нахар, предлагали перевалить через водораздельный хребет Нахара и Теберды и перейти Главный хребет Клухорским перевалом, но мы, желая в точности выполнить свой маршрут, отказались от этого предложения и заставили их идти через Нахар. Путь лежал по скалистым берегам р. Махара без всяких признаков тропы. Ущелье было очень узко, склоны гор голы, и лишь в некоторых местах покрыты кустиками рододендрона. С довольно большим трудом, благодаря неудобству пути для нашего ослика, мы подвигались вверх. Но вот речка как-то сразу расширилась, и мы увидели небольшое озеро с прекрасной изумрудной водой. Миновав его, продолжали подниматься дальше по скалистому склону левого берега и вскоре пришли на небольшую площадку, лишь кое-где покрытую жалкой травой. На этой площадке мы увидели костер, а возле него незатейливую утварь кочующего пастуха. Это и был самый верхний кош на р. Нахаре. Нам пришлось только порадоваться, что ночевали внизу, а не здесь, так как тут не было даже никакого навеса от дождя.
Дальнейший путь лежал по ряду скалистых уступов, с которых стекало множество ручейков, дававших начало Махару. Путь был труден благодаря ручейкам, которые делали скалы неудобными для восхождений. Слева высилась пирамида горы Нахар, мимо которой и шел путь на перевал. После целого ряда уступов мы наконец достигли небольшой площадки, откуда уже начинался подъем по крутым снеговым склонам. Обычно эти склоны скалисты и свободны от снега, но ввиду снежной весны и холодного лета снега было очень много. Не надевая кошек, мы стали подниматься по снежному склону и, повернув налево, подошли к Нахарскому озеру.
Это озеро во многом напоминает виденное нами озеро Сылтран-кель. На противоположном берегу озера высилась скалистая вершина Нахара, с которой спадал крутым ледопадом глетчер, почти касаясь поверхности озера. Озеро было наполовину покрыто льдом; берега его были частью под снегом, частью представляли крутые скалистые обрывы. После небольшой остановки, мы подвязали кошки и стали подыматься выше. Ослик наш довольно удачно шел вперед, поддерживаемый тремя проводниками. Перед нами был небольшой, но очень крутой подъем. Проводники с ослом пошли в обход, а я с Зотовым полезли напрямик. Снег был рыхлый, и кошки, удобные для льда, совершенно нам не помогали: снег, забившийся меж шипов и уплотнившийся, делал подошву тяжелой и способствовал скольжению. Однако снимать их не хотелось, так как мы надеялись скоро достигнуть перевала. Достигнув почти вершины гребня, мы пошли параллельно ребру; под нами в глубине лежало озеро; подвигаться было довольно трудно. Вдруг я поскользнулся и полетел по крутому склону вниз; не растерявшись, я стал цепляться ледорубом по снегу и после нескольких ударов удержался. Но не успел я подняться, как та же история произошла с Зотовым, который, падая на меня, кричал мне, чтобы его удержать. Я не успел приготовиться, и мы вместе с увеличивавшейся скоростью полетели по снежному склону в озеро. Однако опять все тот же ледоруб помог нам остановиться, и мы оба благополучно вернулись на прежнее место. Я полез кверху и, быстро достигнув гребня хребта, остановился, а Зотов еще раз слетел вниз и только при помощи одного из проводников выбрался наверх.
Пройдя немного, мы ступили на вершину Нахарского перевала. Все кругом было обложено облаками и в нескольких шагах ничего не видно. Отдохнув немного, мы начали спускаться. В головокружительной глубине сквозь прорыв тумана изредка виднелась долина Клыча и зигзаги Военно-Сухумской тропы. Проводники, помня советы ветеринарного врача, пошли налево, а мы, желая сократить путь, не задумываясь перед трудностью спуска, решили спускаться напрямик. Сначала спуск шел по осыпи, затем по небольшим снеговым склонам, а вскоре начались ужасной крутизны скалистые уступы. Веревки у нас не было, да она и не помогла бы, так как мы разбрелись довольно далеко друг от друга и спускались поодиночке. Одолев одно скалистое препятствие, я увидел недалеко русло какого-то ручья и направился было по нему, но холодная вода и скользкие камни делали спуск по нему почти невозможным, пришлось двигаться прежним путем. Скалистые склоны сменились травяными. По мокрой и скользкой поверхности ноги скользили, и приходилось спускаться на руках. Затем опять пошли крутые скалистые уступы, на спуск с которых мы потратили немало времени. Мне приходилось испытывать жуткое чувство быть убитым камнями, которые выкатывались из-под ног моих спутников, находившихся выше меня.
Этот спуск надолго останется у нас в памяти, как наиболее крутой и трудный в нашем путешествии. Наконец мы ступили на большое пространство, покрытое снегом, в нескольких саженях от Военно-Сухумской тропы. Отсюда, как и с перевала Нахар, должны были бы открываться прекрасные виды на окрестные долины и высоты, но благодаря начинавшемуся дождю мы не могли любоваться этими красотами. Вблизи находился сванетский кош, где мы купили кусок никуда негодного мяса павшего быка, и как было ни противно, но пришлось примириться с этим завтраком, так как лучшего ничего нельзя было достать.
По Военно-Сухумской тропе
Скоро подошли проводники с осликом, и мы, вступив на Военно-Сухумскую тропу, стали спускаться в долину Клыча. Сначала мы не нарадовались на прекрасную удобную дорогу, но потом стали встречать препятствия на каждом шагу. Тропа после зимних заносов и обвалов не была исправлена, а местами даже совсем разрушена. Дорога вилась узким карнизом над отвесной скалой. Тропу пересекал водопад, с силой падавший и размывавший ее в этом месте; приходилось идти под водопадом по еле уцелевшей узкой полоске над ужасной пропастью. А сколько хлопот было в таких случаях с осликом! Иногда тропа шла в низком тоннеле, прорытом ручьем в громадном снежном завале, и можно было ежеминутно опасаться, что вся эта промокшая снежная масса придавит тебя. Иногда приходилось переходить бурные ручьи по непрочным снежным мостикам, на одном из которых провалилась лошадь сванета, и мы с невероятными усилиями вытащили ее на твердую землю. Ко всем этим прелестям прибавился еще ужасный ливень, который безжалостно мочил нас.
В 6 ч. вечера мы, наконец, добрались до Красной будки, где и провели ночь. Будка эта имела только 3 стены и худую крышу, так что дождь и ветер все время гасили костер, горевший в этом убогом помещенье. Помещение было очень маленькое, и в него набралось 12 человек рабочих сванетов да нас шестеро, поэтому ночь была не из приятных. Нам все-таки удалось выспаться и, встав на другой день, мы попрощались с нашими проводниками, которыми остались очень довольны и тронулись дальше. Минут через 20 после выхода из будки нам пришлось перейти вброд ряд шумных потоков, пересекавших тропу. Затем мы подошли к круто обрывавшейся книзу тропе, которая в этом месте была окончательно разрушена. Отсюда открывался прекрасный вид на грандиозный водопад Клыча. После долгих усилий мы обошли это место и остановились перед крутым глинистым склоном. Глина размокла, и подниматься было невероятно трудно. Нам пришлось сильно поработать здесь с ослом и после долгих дружных усилий, напрягая все свои силы, настоящей атакой мы взяли этот подъем, который и был последней нашей трудностью.
Дальнейший путь до Сухума, длиною около 100 верст, лежал по хорошо всем знакомой Военно-Сухомской тропе, которая с этого места до самого Сухума не оставляла желать ничего лучшего. 9 июля мы вступили наконец в Сухум, окончив наш полудикий кочевой образ жизни.
