На Казбек
Сборы
Я приехал с приятелями во Владикавказ 5 июля. От самого Харькова наш поезд несся по морю спелой пшеницы. На ветру оно покрывалось рябью, в затишье — блестело желтым золотом. Начиналась уборка, и по всей степи, сколько хватал глаз, можно было видеть то там, то здесь поля скошенного и связанного хлеба. Убирали жнейками, а кое-где жатвенными машинами со сноповязалками. Дело шло быстро, споро: пара коней, один жнец, сидящий на машине, а за ним укладываются рядами готовые снопы. Во многих местах были видны дымки молотилок и группы по нескольку десятков человек, обмолачивавших только что убранный хлеб. Поодаль от молотилок росли, как желто-золотые дома, огромные скирды соломы. И так на протяжении более 1200 километров нашего пути.
Когда пересекали Донецкий бассейн, то у каждой железнодорожной станции въезжали в черный и дымный промышленный оазис. Заводы, рудники, шахты, над ними дымящие трубы можно было видеть с любой точки пути.
Во Владикавказе мы застали такой проливной дождь, что по дороге с вокзала в гостиницу успели промокнуть. Подмокла и часть нашего багажа. Пришлось задержаться. Пропадал день. Это было досадно, но нечего было делать, надо было ждать, что всегда бывает скучно и нудно, особенно в пути. А дождь все лил и лил. Он продолжался и ночью, а когда рано утром мы вскочили с надеждой на ясное небо, то нам показалось, что он еще усилился.
Мои спутники хотели переждать еще день. Но я предложил нанять экипаж до станции Казбек и ехать немедленно.
От Владикавказа начинается Военно-грузинская дорога. Она идет вверх по долине реки Терека, разрезывающей поперек глубокими, грандиозными ущельями четыре параллельных хребта, из которых и складываются северные склоны Большого Кавказа. Достаточно уехать за первый из них, чтобы избавиться от дождя. А за первой от Владикавказа станцией — Балта — дорога входит в засушливую долину, в которой в течение всех летних месяцев почти никогда не бывает дождей. Поэтому сидеть во Владикавказе и пережидать дождь — не расчетливо. Здесь надо следовать английской поговорке: «Когда идет дождь, то не следует обращать на это никакого внимания». Надо уходить от него. Мои спутники сначала не сдавались, но часам к 12 дня, когда выяснилось, что дождь не ослабевает, все согласились. Мы наняли два крытых экипажа на шесть человек, быстро собрались и выехали. И, действительно, едва мы углубились в горы, отъехавши от Владикавказа всего километров 10, как небо над нами разъяснилось. Пред нами раздались чудеснейшие скалы Балтийской долины, и мы вдруг увидали Казбек, к которому так стремились. Его виденье поглотило и поразило нас.
Под ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял,
И, глубоко внизу чернея,
Как трещина, жилище змея,
Вился излучистый Дарьял,
И Терек, прыгая как львица,
С косматой гривой на спине,
Ревел...
Лермонтов, «Демон».
Казбек был ясен, и мы теперь не сомневались, что на следующий же день начнем восхождение на него. Часам к пяти дня мы были уже на станции Казбек. Всю вечернюю зарю вершина была совершенно раскрыта перед нами. Ночь наступила ясная, и глаз чувствовал очертания вершины совсем близко и в свете звезд.
Погода была такая, что нам казалось, что наше восхождение должно пройти удачно. Еще по дороге мы заехали к проводнику Русского горного общества Яни Бузуртанову, жившему тогда в Гвилетской будке на шоссе, и договорились с ним, что он пойдет провожать нас на вершину Казбека (Братьи Бузуртановы, ингуши из селения Гвилеты, были тогда проводниками Русского горного общества, очень известными среди альпинистов; много раз с ними совершались восхождения на вершину Казбека. Старший из них Муса Бузуртанов и сейчас (февраль 1928 г.) живет в с. Гвилеты). Мы весело собирались в путь, когда вечером 6 июля перед зарею на станцию Казбек вернулись три молодых француза-альпиниста, которые накануне достигли вершины. Они были с куриной слепотой в глазах и со страшно обожженными солнцем лицами, и переговорить с ними нам не удалось. Они быстро прошли в свой номер в станционной гостинице и пролежали там с неделю, пока не восстановилось зрение.
7 июля мы с раннего утра отправились верхом, запасшись провиантом и всем альпийским снаряжением. Наш багаж, килограммов по 8-ми на каждого, мы привязали к седлам. Дорога на протяжении семи с половиной километров шла по шоссе обратно в направлении к Владикавказу до названной выше Гвилетской будки, откуда идет тропа на Девдоракский ледник к Девдоракской будке, куда мы направлялись. Тропа была создана лет 30 назад для перевозки медной руды от разведочного рудника, заложенного тогда на Казбеке. Он находился на склонах вершины справа над Девдоракским ледником, где были открыты тогда залежи медной руды в лавах вулкана. Рудник был небольшой, устроенный только с целью разведки этого богатого месторождения медных руд. Тогда, в 1912 году, он действовал, и дорога к нему была в полной исправности.
Мы добрались до Девдоракской будки часам к двум дня. Она состояла из двух комнат. В одной из них жил в качестве сторожа-наблюдателя проводник Горного общества Исаак Бузуртанов, другая предназначалась для туристов. Путейское ведомство, которое содержало эту будку для наблюдений над движением Девдоракского ледника, не предоставляло в ней туристам никаких других удобств, кроме нар. Бузуртанов от себя мог предложить нам только самовар. Он встретил нас очень любезно, но во всех движениях его была необычайная усталость. Он едва двигался и все прикрывал рукою глаза. На нашу просьбу присоединиться к нам в восхождении на вершину Исаак односложно ответил, что с нами пойдет его брат Яви и еще три горца-носильщика. Мне хотелось, чтобы шел Исаак, но он отнекивался, хотя и не ссылался на усталость, повторяя только, что с нами пойдет Яни, и по началу ничего объяснить нам не желал. Но под вечер за самоваром, когда зажгли лампу, Исаак не выдержал и разговорился:
— Должно быть, больше никогда не пойду, — начал он. — Такое было, что и вспоминать не хорошо...
— Вот всю ночь не спал, а должно быть, и сегодня спать не буду, — продолжал Исаак, закрывая ладонью глаза от света лампы.
Я вгляделся в него и только тогда понял, что он пережил какое-то потрясение. Но голос Исаака был ровен и тих.
Он рассказал нам следующую историю.
В ледяной трещине
Три дня назад к нему пришли французы, веселые, здоровые, молодые. Снаряжение у них было прекрасное: теплое белье, бурки, много консервов, сыру, шоколаду, сушеных фруктов и вообще пищевых припасов. На ногах — кошки. На поясе — компас, алтиметр для измерения высоты; в руках — ледорубы, английская веревка метров в 30 и палатка. Французы великолепно ходили по леднику, и Исаак не сомневался, что с ними он взойдет на вершину. Готовясь к восхождению, альпинисты сделали дневку у него в Девдоракской будке. С вечера рано улеглись, встали до зари, быстро снарядились и вышли вместе с Бузуртановым. В средствах не стеснялись и взяли трех горцев-носильщиков для теплой одежды и припасов.
Заря была ясная. Казбек горел в небе, открытый и тихий. Он вставал перед глазами точно видение, казался недосягаемо-высоким и был так красив, что они не отрывали от него глаз. От Девдоракской будки двинулись вверх по морене (Морена — вал из осыпей и валунов сбоку и впереди ледника). Потом спустились на ледник и легко перешли через него, подвязавши кошки. На левом берегу их сняли и полезли вверх по старым осыпям хребта Барт-Корт. Пришлось карабкаться по трещинам почти в отвесных стенах, но они лезли вверх легко, охваченные неудержимым и непонятным для людей, живущих на равнине, стремлением в высоту.
Французы торопились, но Бузуртанов сдерживал их, останавливался, заставлял отдыхать. Весь этот день они шли радостно и беззаботно, легко поднимаясь по крутизне и, наконец, часам к 4 дня добрались до Ермоловской хижины, которая была устроена Русским горным обществом на вершине хребта Барт-Корт на высоте 3800 метров. Она давала альпинистам незатейливый, но вполне обеспеченный приют. Вид отсюда раскрывался удивительный. С одной стороны внизу Девдоракский ледник, с другой, глубоко внизу, виднелся ледник Чач. К востоку за Дарьяльским ущельем поднимались горные кряжи Дагестана и синея уходили вдаль, как волны каменного моря.
К западу прямо перед глазами высилась в самом небе прекрасная снежная голова Казбека. Она была раскрыта всю зарю. И Бузуртанов и французы-альпинисты любовались ею до самой ночи. Когда солнце уходило на ночь за горные хребты, оно долго не могло расстаться с золотой головой Казбека, и его лучи долго светились на ней. Но, наконец, и она померкла, и очень скоро ее стали окутывать облака. Затем туман спустился и совершенно отрезал их вместе с хижиной от вершины и от всего, что было ниже. Наступил полный мрак и тишина. Потом посыпались крупные хлопья снега. Они запрятались в хижину, сварили кофе, чтобы согреться. Быстро захолодало так, что термометр показывал до двух градусов мороза. Но было так тихо, что, стоя вчетвером у хижины, они слышали дыхание друг друга...
Часа в 2 ночи, выглянув наружу, Бузуртанов увидал, что глубоко внизу под ним на самых ледниках спокойно лежали густые облака, а вокруг него небо было безоблачно и тихо. Снежная голова Казбека стояла совсем спокойно. Над ним вверху было безмерно глубокое небо с великим множеством сиявших звезд. Снега Казбека светились их лучами. Бузуртанов разбудил французов, и они быстро стали собираться. Носильщики с платьем и вещами остались в приюте. Они же вчетвером быстро собрались и вышли. На прощанье горцы пожелали им удачи...
Сначала направились по гребню Барт-Корт, к так называемой Второй Волгишке, т. е. к древнейшему, совсем разрушенному кратеру Казбека. В свете зари они карабкались по скалам, не чувствуя усталости, охваченные надеждой достигнуть вершины, которая стояла перед ними в небе легкая, воздушная и опять совсем тихая. Так добрались они до ледяных полей. Затем подвязали кошки и пошли к вершине, двигаясь к ней по прямой линии. Бузуртанов шел впереди, французы за ним. На всякий случай из осторожности они привязали к его поясу альпийскую веревку, конец которой держали в руках, не обматывая себя, что часто практикуют английские альпинисты. Бузуртанов шел не спеша. Было холодно и зернистый лед (фирн) хрустел под его ногами и под острием ледоруба. Французы двигались, не отставая. Оглядываясь на них, он видел восторженные лица и не сомневался, что с ними он будет на вершине...
Но вот поднялось солнце; розовые лучи его побежали точно огонек по снегам Казбека и быстро залили его своим ярким светом. Это подбодрило их. Они пошли еще радостнее...
Однако Бузуртанов, опытный и старый проводник, не позволял спешить. Он осторожно нащупывал свой каждый шаг, особенно в тех местах, где лед был засыпан снегом. Оглядываясь на альпинистов, он и их учил испытывать твердость снега остриями своих альпийских палок.
Так шли они с небольшими промежутками для отдыха еще часа два подряд, не чувствуя головокружения и не задыхаясь. Бузуртанов только радовался и хвалил своих спутников за тренировку.
Но вот, когда разгорелось утро, солнце поднялось над самой вершиной Казбека и стало светить прямо им в глаза. Его лучи обжигали теперь им лица палящим светом и ослепительным сиянием ледяных полей... Прошло немного времени, и они почувствовали, что жжет глаза, и только тут заметили, что, торопясь с ночлега, забыли свои предохранительные очки-консервы с темнооливковыми стеклами и маски из белой фланели, припасенные для лиц. Они знали, что без этих вещей рисковали жестокими ожогами и потерей глаз. Чувствуя беду, Бузуртанов стал убеждать французов немедленно вернуться к приюту, остаться там еще на одну ночь и на следующий день с утра возобновить попытку восхождения на вершину. Он говорил им, что они рискуют куриной слепотой, а может быть, даже и гибелью среди снегов и льдов Казбека, если слепота наступит раньше, чем они успеют вернуться в Ермоловскую хижину. Французы не понимали его слов, но как опытные альпинисты сразу догадались и заколебались. Бузуртанов настаивал решительно, и все четверо с отчаянием и с тоской начали было обратный спуск. Но не прошли и ста шагов, как один из альпинистов, точно обезумев, начал решительно требовать продолжения пути. Оба товарища поддержали его. Бузуртанов отказался. Тогда французы решили одни совершить восхождение на вершину и, презрительно махнувши на него рукой, повернули вверх. Из носовых платков они сделали себе защиту для лица, а марлевым бинтом прикрыли глаза вместо очков. Конечно, этого было недостаточно, но люди не хотели рассуждать и пошли. Бузуртанов посмотрел им вслед и понял, что они погибнут без него. Попробовал было кричать, чтобы они вернулись, но французы обезумели и не оборачивались. Тогда он повернул за ними и очень быстро нагнал своих альпинистов. В порыве благодарности и радости они бросились обнимать его. Ему сделали такую же повязку на глаза из марли и все пошли опять к вершине.
Настроение переменилось, стало подвижнически строгим. Они двигались теперь уже не так легко, как прежде, а тяжело, втыкая в лед шипы своих железных кошек, пригибая головы, смотря себе под ноги, не смея взглядывать на небо. Бузуртанов считал и себя и их почти обреченными на слепоту или на гибель, но продолжал вести. Ему казалось, что силы ослабели, но он все шел впереди альпинистов, привязанный веревкой, а те гуськом двигались за ним. В первый раз в жизни у него на Казбеке кружилась голова, как-то шумело в ушах, и захватывало сердце. Но привычный к высотам вечных снегов и льдов, он все поднимался вверх и вверх, лишь временами останавливаясь, чтобы отдохнули его спутники. В такие минуты французы падали ничком на лед, раза два подкреплялись маленькими глотками коньяка и потом, точно оживши, снова лезли вместе с ним к вершине по ледяным склонам. Так двигались они часов до 10. Макушка Казбека, казалось, была совсем близка и все еще недосягаема, когда один из французов, самый младший, юноша лет 22, вдруг потерял силы и упал на лед. Он дышал как рыба, вынутая сетью из воды. Товарищи дали ему каких-то капель, повернули так, что голова лежала ниже ног. Он сам старался улыбаться и говорил, что ничего, он отдохнет сейчас и встанет. Бузуртанов стал снова требовать, чтобы все вернулись, но они не хотели ничего слушать. Ослабевший было юноша вскочил, упрямо пo-бычачьи замотал головой и молча, уткнувшись глазами в лед, сильно наклонившись, пошел впереди. Бузуртанов и его товарищи двинулись за ним. Шли трудно, но без оглядки. Глаза начинали уже гореть, ноги совсем деревянели. Приходилось останавливаться после 10 или 20 шагов. А тут на беду подул им в лицо, прямо с вершины, сухой и резкий ветер. Он понес им навстречу мелкую снежную порошу и заметал лицо. Едва они остановились, чтобы хоть чуть-чуть отдохнуть, как их ноги совсем замело снегом. Но они шли и шли. Теперь уже и сам Бузуртанов не думал о возвращении. Всякое благоразумие оставило его.
И вдруг ветер стих, опять стало совершенно ясно, и перед ними вырисовывалась совсем вблизи верхняя отчетливая линия макушки Казбека. Они почувствовали ее так, как будто никогда не ожидали, что могут взойти на вершину. В исступлении все закричали:
— Вершина! Вершина!
Через минуту все четверо были уже на высшей точке и развязывали повязки на глазах, чтобы взглянуть на «весь Кавказ» под ними...
Несколько мгновений они стояли молча, потом схватились за руки и стали обниматься. Красота земли и неба потрясла их. Они забылись и, только решивши спускаться, вспомнили опять о своих марлевых повязках и снова приладили их на глаза, покрывши их бинтом в два, в три ряда, так что едва было видно ледяное поле под ногами. Сам Бузуртанов, никогда не переживавший никаких признаков горной болезни, почувствовал в висках и под затылком тяжелые, горячие удары крови. Голова кружилась странно для него, и казалось, что силы уходили каждую минуту. Чтобы не ослабеть, он предложил немедленно спускаться. Но в это время юноша-француз упал опять без чувств. С ним провозились с полчаса, пока он отдохнул и пришел в сознание.
Когда начали спуск, то ноги почти отказывались повиноваться, а главное, в глазах была такая боль, так их щипало, что закрывались веки. Единственною возможностью спасения был теперь только быстрый спуск. Тогда Бузуртанов предложил съехать вниз по ледяному полю, по тому самому направлению, по которому они взошли, севши на альпийские ранцы, как на салазки. Не раз в своей жизни он практиковал это, и казалось, что на пройденном уже пути в этом приеме не было никакой опасности. Они сели на свои сумки, продели ноги в их ремни, чтобы сумки не выскальзывали, и покатили вниз, стараясь спускаться там, где были их следы, действуя остриями ледорубов, как рулями. Сначала они сползали медленно и осторожно. Но приспособившись, они покатили быстрее. Настроение их поднялось, и они даже весело стали перекликаться, несясь друг за другом по собственному следу. Бузуртанов был впереди. Уставши тормозить, он все быстрее и быстрее летел вниз. Оглянувшись, он увидал, что его альпинисты значительно отстали. Он стал махать им, чтобы торопились. И вдруг, ошеломляющий толчок... и все исчезло для него в пучине снега. Он чувствовал только, что летит вниз. Потом он потерял сознание. Сколько длилось его забытье, он не знал, но, опомнившись, Бузуртанов увидел себя в глубине ледяной трещины. В ней застряла огромная снежная пробка между двумя страшными стенами изо льда. Он сам сидел по грудь в снегу, сдавленный со всех сторон. Внизу под ним была темная ледяная бездна, а вверху густо синела полоска неба. Бузуртанов был один и решил, что его спутники попали в ту же пропасть и провалились вниз. Одумавшись и оглядевшись, он понял, что совсем беспомощен, что смерть сторожит его каждую минуту, и стал молиться Аллаху, а потом снова впал в забытье...
Придя в себя, он вдруг услышал свое имя. Французы кричали ему сверху. Прямо над собой в просвете трещины он увидел головы своих альпинистов.
— Как будто меня вынули из гроба, — говорил Бузуртанов. — Я так обрадовался, что молчал и не сразу отозвался. Я шевелил губами, но слова не слетали с языка. Я только смотрел на них глазами, и они видели, что я жив.
Французы кричали ему, что он спасен. Он понял, что надо только не шевелиться, чтобы не сорвалась вниз снежная пробка, в которой он сидел. Он съежился и весь застыл. Французы начали готовить веревку, чтобы спустить ему, а он от ужаса закрыл глаза и снова начал молиться, но уже не о смерти, а о жизни, прося Аллаха, чтобы он помог ему.
Раскрыв глаза, Бузуртанов увидал, что товарищи спускали ему длинную веревку, и он протянул уже руку, чтобы схватиться за нее, как вдруг спускавшийся к нему конец остановился. Веревка оказалась коротка, не хватала до него.
Французы закричали ему что-то и быстро выбрали назад конец веревки. Головы их на время скрылись из вида, и Бузуртанов был снова один в молчаньи стерегущей его смерти.
Затем французы надвязали свои пояса, и веревка достала до него. Он вцепился крепко в ее конец и обмотал вокруг руки. Французы потянули, но руки Бузуртанова ослабели и оторвались. Ему показалось, что он сорвался вниз. Очнувшись, он понял, что у него не хватило силы вытащить себя из снежной пробки, в которой он сидел.
Французы опять потянули вверх веревку, она ушла, и снова для Бузуртанова наступили колебания между жизнью и смертью. Его товарищи догадались сделать петлю и спустили ее ему так, что он мог продеть ее подмышки.
— Тогда совсем успокоился, — говорил Бузуртанов.— Я обрадовался так, как тогда, когда увидал их головы вверху трещины.
Французы потянули за веревку кверху очень сильно, так, что Бузуртанов еле удерживался в петле, а снежная глыба не выпускала его.
— И вот я увидел, что моя спасительница — веревка-ослабела и повисла. Французы что-то кричали мне, а я не понимал. Потом оказалось, что юноша-француз опять упал без чувств.
Бузуртанов оставался один в своей страшной пропасти. Ему показалось, что французы бросили его.
— Стыдно это вспомнить, — говорил Бузуртанов,— но я так думал. Сначала рассердился, а потом закрыл глаза и молился Аллаху.
Тогда французы догадались; старший из них воткнул ледоруб в лед, привязал к нему конец веревки, и они вдвоем стали действовать им как рычагом, то быстро дергали, то отпускали веревку, так что у Бузуртанова потом болели плечи, и все-таки снег не сразу поддался. Потом снежная пробка вдруг рухнула, и он повис над бездной. Французы потянули его вверх. Протащили метров пять, остановились и стали что-то ему кричать. Он почувствовал, что веревка слабеет, и что вот-вот он полетит вниз. Тогда он уперся ногами в одну стену, а спиной прижался изо всех сил к другой стене, и так застрял. Тотчас за этим натяжение веревки ослабело. Французов не было ни видно, ни слышно. Бузуртанову показалось, что гибель снова наступила для него. Он пережил уже последнее напряжение борьбы за жизнь и, лишившись сил, сорвался вниз, но неожиданно повис над бездной. Оказалось, что французы закрепили во льду на ледорубе свой конец веревки.
— Я опять умилился и плакал, что живу, — говорил Бузуртанов. И хотел сам карабкаться вверх по льду, но ничего не выходило.
Тогда он стал кричать что было силы, чтобы его не мучили больше и скорей тащили. Но оказалось, что его голос уходил вниз в трещину и едва достигал ушей его товарищей. Французы же в это время лежали на льду, так как выбились совсем из сил. Отдохнув, они впряглись в свою веревку, потянули разом и вытащили своего проводника.
Увидев дневной свет и почувствовав, что воскрес к жизни, Бузуртанов не мог прийти в себя. Он сидел на льду, озирался на горы и на солнце, молчал и плакал. Французы не трогали его, ни о чем не спрашивали и не мешали.
— Я еще лежал ничком в молитве перед Аллахом, — говорил Бузуртанов, — как вдруг меня точно кольнуло что...
Он вспомнил, что французы были без очков и наверное уже ослепли в сиянии снегов.
Было только около 3-х часов дня, а глаза французов ничего уже не видели, кроме красной мглы. Наступала теперь очередь для Бузуртанова спасать своих товарищей, ибо он один сохранял еще зрение, так как самое яркое время дня провел в полутьме своей ледяной пропасти. Теперь на просторе солнца и неба смерть так же стерегла их всех, как раньше его одного. И Бузуртанов решил или погибнуть вместе с ними, или спасти их всех, как было, когда он повернул за ними к вершине. Размышлять было не о чем. Исход был один: спускаться дальше по ледяным полям тем же опасным способом, как они уже спускались, ибо младший из французов был к тому же так слаб, что не мог идти, а у остальных, да и у него самого не было сил, чтобы тащить его... Да и солнце уже клонилось к западу. Для спуска на ногах до хижины, где они ночевали, не оставалось времени. Тогда он сел на свою сумку впереди. Ослабевшего француза привязал к своей спине. Двух других усадил сзади. Они связались поясами и начали скользить вниз по ледяному полю. Сначала Бузуртанов, сколько мог, задерживал движение, но потом у него не хватило сил, и они все вместе быстро полетели вниз по ледяному полю, почти не видя ничего вокруг.
Вскоре спуск стал положе и ровнее. Они стали тормозить ледорубами и задержались. До обнаженных скал оставался час ходьбы. Все ободрились, встали и пошли, а часам к 5-ти были уже в Ермоловской хижине, где их ожидали носильщики с припасами и платьем.
У французов оказались для глаз цинковые капли. Но они плохо помогали. У самого Бузуртанова глаза тоже болели и мутилось зрение. Если бы не было носильщиков, то неизвестно еще, как они могли бы спуститься вниз. На следующий день зрение у всех совсем пропало. Все четверо, и в том числе сам Бузуртанов, на время обратились в слепцов. Носильщики вели их вниз, держа за руки. А спуск был очень крут и местами не безопасен. Однако к вечеру они достигли Девдоракской будки.
Хотя их лица жестоко страдали от ожогов, а в глазах стояла огненно-красная тьма, их настроение оставалось радостным, полным надежд и сознания успеха. Бузуртанова же больше всего радовало, что он не оставил французов, когда они решились идти на вершину совсем одни. Теперь было ясно, что если бы он этого не сделал, то они бы все трое неминуемо погибли.
— Хорошие люди, настоящие люди, — говорил он. — Сами погибали, а меня все-таки спасли...
Когда зашло солнце, они в сумерках начали различать очертания предметов. Опасность слепоты на всю последующую жизнь миновала их, и хоть жгло их лица и горели глаза, они все чувствовали себя совсем счастливыми. Все пережитое на Казбеке снова волновало их. Они наперебой вспоминали его во всех подробностях и за день все сделались самыми близкими друзьями.
Еще через день французы на арбе уехали на станцию Казбек и там лежали теперь с повязками на глазах, ожидая, когда восстановится зрение, счастливые достигнутым успехом. А Бузуртанов в нашем лице принимал у себя новых альпинистов.
На восходе солнца
Мы встали до зари. Пока товарищи собирались, я вышел на площадку пред Девдоракской будкой, наблюдать восход солнца. Казбек едва виднелся в белевшем небе. Над ним еще мерцали звезды. Я подошел к обрыву. Внизу подо мной было темно. Там пеленой лежали облака и медленно двигались их волны. Затем, вдруг засверкали лучи на макушке Казбека, а против него на востоке четко выделился из тьмы скалистый гребень. Он переливался фиолетовыми тонами и скрывал от меня уже взошедшее там далеко за ним солнце. Когда я перевел глаза опять к Казбеку, то увидел его в сиянии зеленовато-оранжевых и розовых переливов рассвета. Ниже — снега Казбека были бледно-голубые. Край тени быстро сползал книзу, а Казбек точно выплывал из тьмы в середину неба и тихо сиял в теплых утренних лучах своей вечно-снежной вершиной.
Затем свет солнца брызнул на облака, лежавшие подо мной, они заклубились, стали таять и подниматься. Скоро раскрылась внизу долина реки Амилишки, покрытая горными лугами, и вся засверкала росой на солнце. У обрыва, где я стоял, ярко цвел большими желтыми букетами кавказский рододендрон.
Я был захвачен красотою горного утра, забылся и потерял чувство времени, как вдруг неожиданно снизу ко мне долетел отчетливый и ясный звук песни. Чей-то звонкий, не то детский, не то женский голос напевал лезгинку. Мне казалось, что я услышал и мерный шорох ног. Где-то совсем вблизи около меня оказался человек, который решился здесь громко петь и танцевать пред лицом гор в торжественной тишине утра. Но его голос был чист и молод, а его песнь дышала такой открытой и светлой радостью, что ничуть не нарушала счастливого торжества природы. Наоборот, она вливалась в нее новой, бурлящей струей человеческого счастья.
Я посмотрел вниз... Прямо подо мной на луговой площадке, покрытой альпийскими цветами, пастушок подросток-горец танцевал лезгинку. Он был совсем один среди своих овец и сам напевал себе ее мотив. Свой посох он воткнул в землю и носился, притопывая, изгибаясь, вокруг него. То замедляя, то ускоряя ход, он точно летал над головками альпийских цветов. То вдруг выхватывая свой кинжал, он перегибался вперед и гнался за своею воображаемой красавицей. То с силою вонзал кинжал в землю и, перебирая ногами, замирал над ним, как трепещущий крыльями ястреб. То вскидывал свой кинжал над головой и делал быстрые широкие круги, точно преследовал соперника. И снова замирал перед невидимой красавицей, раскрывал объятия и умолял ее о любви с лицом, полным самозабвенья и восторга.
Юноша-горец танцевал, весь отдаваясь чувству пляски, рожденному в нем светом утра и силою кипевшей жизни. Лицо его было радостно и в то же время строго. Сам он был красив и строен и усиливал собой разлитое в утре ликование жизни, как жаворонок в небе, когда слушаешь его звенящий струйный звук, будто сообщенный солнечным лучам, и слепнешь от всепроникающего света. Я глядел на него и думал, что солнце так же непосредственно рождало в нем движение пляски и восторг песни, как вырастило яркие веселые цветы под его йогами, как заставило сиять лучами вершину Казбека, подняло туманы облаками и пустило их плавать по голубому небу... Любуясь картиной, я застыл на месте, а извечное движенье солнца по-прежнему торжественно свершалось, подросток-горец в самозабвеньи вел без устали перед его лицом свой вольный танец.
Восхождение
Мы вышли с ночлега в Девдоракской будке с проводником Яни Бузуртановым с тремя носильщиками платья и припасов. Было часов 8 утра. Казбек сиял перед нами безоблачный и тихий. Наша тропа пошла по некрутому подъему вверх по гребню, в склонах которого был медный рудник. Мы вытянулись гуськом и, не торопясь, шли так около часу. Солнце уже припекало нас, но над ледником не было жарко. А когда тропа уходила в тень под скалы, чувствовался свежий холодок, который быстро забирался под легкую летнюю рубашку. Так мы прошли километра два и вышли к морене, которая ограждает правую сторону ледника на протяжении метров 800 от конца ледникового языка. Мы были здесь на высоте около 2500 метров над уровнем моря и чувствовали уже своим дыханием эту высоту. Отсюда нам предстояло спуститься на Девдоракский ледник по морене, но мы прежде, чем начать спуск, сделали привал. Над головой Казбека начали в это время куриться легкие облака. Они то закутывали его своей вуалью, то снова раскрывали, и он сиял на солнце. Отдохнув минут 15, мы осторожно спустились на ледник. Он был в этом месте весь засыпан обломками скал и его поверхность выглядела очень неровно. Обтаявший лед торчал буграми. Чтобы легче идти по льду, пришлось подвязать кошки, хотя можно было двигаться и без них. Мы подвязали их для практики.
Было уже около 10 часов. Солнце стояло высоко и сильно пригревало. Таяние льда шло усиленно, и по всему леднику звенели ручьи.
Два раза пришлось обходить ледниковые трещины. Они притягивали к себе, и мы подходили к их краю, держась за веревку, чтобы заглянуть на дно. Но дна не было видно. Обе встретившиеся нам трещины, не доходили и до половины толщи ледника, а между тем это были страшные ледяные пропасти по нескольку десятков метров глубиною. Мы шли по леднику без затруднения гуськом друг за другом, виляя между валунами и стараясь выбирать места, где поверхность ледника была более гладкой. На этот переход мы истратили еще час с лишком и вышли на левую сторону ледника к огромному валуну с названием «Казначеев камень». Здесь мы опять сделали привал минут на 15. Все чувствовали себя хорошо и бодро, всех приподнимала надежда взойти на вершину Казбека.
Дальше перед нами был очень крутой склон, сложенный из лавовых осыпей красноватого цвета. Склон этот имеет от 40 до 60 градусов падения. По нему приходится карабкаться вверх на гребень хребта, который разделяет ущелье Девдоракского ледника от соседнего ледника Чач. Осыпь эта носит название «Шалал». Мы, полезли по ней, как тараканы на стену. Когда мы подходили к ней, то казалось, что пред нами поднимается совершенно неприступная стена метров на 800 по отвесу, но вблизи оказалось, что в ней имеются трещины, выступы, извилины и своего рода коридоры между выветренными скалами. Пользуясь ими, Яни повел нас зигзагами, карабкаясь впереди, а мы лезли за ним, помогая друг другу на крутых и трудных местах. Здесь мы, конечно, сняли кошки и шли в штиблетах, подошвы которых были обиты гвоздями, что очень облегчает восхождение по каменистым склонам, так как гвозди не скользят по камням. Замечательно, что на этой каменной осыпи, которая казалась издали бесплодной, в действительности росли альпийские цветы. Они покрывали гирляндами все расселины и трещины скал, а на более пологих площадках росла очень густая альпийская травка, по которой было труднее идти, чем по камням, так как чрезвычайно скользили ноги. До гребня хребта Цхуар-Корт мы ползли часа три, и с каждым нашим шагом вверх все шире и шире раскрывались перед нами горные панорамы, а когда мы поднялись на него, то на гребне против осыпи Шалал увидели целую группу небольших «зеленых озер».
К востоку был виден отчетливо и ясно весь хребет, ограждающий с востока Дарьяльское ущелье. Внизу под собою в одном поле зрения мы видели весь Девдоракский ледник и могли рассматривать его в бинокль во всех подробностях.
Прямо к западу от нас возвышался конус Казбека, казалось, совсем близкий и в то же время такой недоступный. Между нами и ним лежал гребень хребта необычайно скалистый и выветренный. Нам нужно было пройти по этому гребню до высшей точки его, до вершины Второй Волгишки, которая находится на высоте в 4008 метров на хребте Барт-Корт. В течение первого дня нашего восхождения мы должны были дойти до группы скал, расположенной на том же хребте Барт-Корт несколько ниже (под названием Первой Волгишки), с тем, чтобы ночевать здесь в Ермоловской хижине-приюте для альпинистов. Без больших трудностей мы добрались до нее часам к 4 вечера, когда вдруг нас окутал туман и посыпался хлопьями мокрый снег. Чтобы не намокнуть и не зазябнуть, пришлось одеть фуфайки и куртки. Но снег шел недолго. Наконец, туман ушел вниз. Над нами снова раскрывалось ясное небо, а Казбек был опять так близок, что казалась совсем недопустимой мысль, что мы не достигнем его вершины. Усталости не было, настроение было превосходное, а вечерняя заря дала нам красивые и необычайные впечатления. К востоку мы видели снежную вершину Барбалло и все горы Дагестана. Они точно курились в синей дымке, как волны каменного моря, которые будто бушевали когда-то в глубине веков, а потом вдруг застыли.
Когда солнце ушло за вершину Казбека, его красные лучи веером расположились по всему небу, а на их фоне выступила силуэтом вершина еще более грандиозная и прекрасная. Затем все померкло. Наступил мрак ночи, и здесь мы стали свидетелями явления природы, которого никак не ожидали. Тучи, что посыпали нас снегом, ушли глубоко вниз в ущелье и закрыли все пространство между нами и горами Дагестана. И вдруг где-то внизу под нами сверкнула молния, точно огонь преисподней, и ударил гром, раскатившийся в горах тысячекратным эхом. Мы вылезли из будки наблюдать грозу. Она разыгрывалась, и раскаты ее загремели непрерывно. Грохот шел такой, точно было землетрясение. Внизу в темных пропастях то и дело сверкали молнии, точно в трещинах земли показывался огонь, только он был белый и холодный, сверкал и гас и снова сверкал. А вершина Казбека была открыта, стояла высоко вверху спокойная и тихая, необычайно таинственно сияющая при свете молнии.
Затем и нас окутали облака. Вокруг нашей хижины заревел ветер. Стало холодно, как зимою. Термометр понизился и показывал минус 10 градусов. Прошло еще несколько минут, и вокруг нас закружилась жестокая снежная метель. Все это было так неожиданно, так увлекательно, и все явления так быстро сменяли друг друга, что, наблюдая их, мы даже не заметили, как успели жестоко зазябнуть. Пришлось скрыться в хижину, зажечь свечу и засесть там до утра, как муравьи сидят в своих кочках. Но тут у двух моих товарищей жестоко заболели головы. Это были первые легкие признаки горной болезни. Я дал им валерьяновых капель, сварил с помощью банки сгущенного спирта кофе и подогрел стакан красного вина. Они выпили, поели немного хлеба и ободрились.
Метель между тем продолжалась, и ветер рвал железо на крыше нашего приюта, ревел и громыхал. Пламя нашей свечи колебалось, и раза два ее совсем задуло. Тогда мы поплотнее закрыли дверь, а свечу поместили в углу, загородивши ее сумками, и улеглись на нарах в повалку, согревая телами друг друга. Но не спалось. Я не выдержал, встал и хотел выйти из хижины. Но едва я приоткрыл дверь, как ее так рвануло, что чуть не сорвало с петель. Вместе с дверью, держась за ее ручку, я выскочил наружу. Меня обдало вихрем снега, и ничего кроме белой снежной мглы я не мог видеть. С большим трудом, с помощью товарищей я закрыл поплотнее дверь нашего уютного домика, величиною чуть-чуть побольше 20 кубических метров, улегся вместе с товарищами и начал прислушиваться. Стихии продолжали бушевать вокруг Казбека. То и дело раздавался грохот ледяных и каменных обвалов. А мы оставались спокойно лежать на своих нарах, так как были в полной безопасности на верхней точке гребня Барт-Корт, и знали это, хотя нас окружала ледяная и каменная пустыня. Наконец, усталость взяла свое, сломила нас, и мы заснули, но тревожно, как зайцы спят перед зарею. Просыпаясь, я видел, как мелькала свеча. Холод забирался под одежду, а вместе с холодом закрадывалось и жестокое сомнение, вспоминался рассказ Исаака Бузуртанова, слышанный нами накануне.
Я проснулся до зари. Осторожно отворив дверь приюта, я увидал, что все вокруг было бело от снега и тихо. Казбек совершенно раскрылся и сиял отсветами своих снегов при ясном звездном небе. Внизу глубоко под нами стелились облака и клубились там в ночном хаосе.
Я поднял товарищей, и мы стали собираться. Наш проводник Яни Бузуртанов был мрачен, но не возражал. Трое из моих спутников сильно озябли и ослабели, и скоро выяснилось, что идти на вершину они уже не могли. Мы достали свои маски из белого шелка, очки, кошки, альпийскую веревку, взяли небольшие мешки с провизией, альпенштоки (Палки с остриями), ледоруб и вышли едва рассвело, еще задолго до восхода солнца. Яни шел впереди, а мы вдвоем с товарищем сзади. Мы взяли направление обычное, т. е. ко Второй Волгишке. Было морозно, около 3 градусов, но мы были одеты в охотничье вязаное белье, имели сверху куртки и чувствовали себя легко. На руках были теплые варежки, и пальцы тоже не зябли. Единственным затруднением для нас был снег. Он забивал сугробами все ямы и ложбины и мы часто проваливались в него выше чем по пояс и ушибали йоги. Но главное и самое благоприятное — было совсем безветренно. Острием палки хорошо нащупывался каждый камень, и мы двигались хоть и медленно, но безопасно. Затем стало всходить солнце. Загорелись краски зари. Мы остановились, полюбовались утренней феерией зари и стоя отдохнули. Прошли благополучно «Шайтан» скалу или «Пронеси господи». Конус Казбека совсем приблизился к нам. Оставалось пройти скалы Второй Волгишки, т. е. разрушенный край древнего кратера Казбека, чтобы уже вступить на ледяное поле. Но к этому времени облака, ночевавшие внизу, пригретые солнцем, стали подниматься. Начался ветер, по началу не очень сильный, но мы то и дело стали попадать в полосы густого тумана, так что должны были держаться совсем близко, чтобы не терять из виду друг друга. Туман садился инеем на наше платье. Оно леденело около воротника, а главное, обмерзали альпенштоки, так что трудно становилось их держать. Снег, наметенный за ночь, тоже покрывался легкой ледяною коркой и на ней скользили ноги.
С большими трудностями, осторожно ставя каждый шаг, мы прошли остроконечные скалы Второй Волгишки и вступили на ледяное поле. Здесь мы отдохнули несколько минут, стоя. Тумана не было. Казбек был открыт, и лишь вокруг самой вершины крутились легкие белые тучки. Это ветер вздымал на нем снежные вихри и крутил «поземку». Но у нас, у нижнего края конуса, было сравнительно тихо, и путь, лежавший пред нами, казался глазу совсем ровным и даже легким. Было уже, должно быть, часов 8, когда мы вновь двинулись к вершине по ледяному полю. Но не прошли мы и двухсот метров, как вдруг Яни, шедший впереди, перевязанный веревкой, конец, которой мы держали, обмотавши вокруг локтя левой руки, свалился. Оказалось, он попал в сугроб, из которого тотчас же вылез без нашей помощи. Он свернул вправо и обошел снежный холм. Мы шли по-прежнему за ним, плотнее обмотавши конец веревки. Наши ноги вязли в снегу почти по колено. Снег лежал здесь рыхлый, и его все время слегка перебрасывал ветер. Затем вдруг налетел на нас сверху снежный вихрь и быстро пронесся. Мы прошли еще несколько шагов и опять должны были остановиться, потому что снова попали в снежный вихрь. Пока мы стояли, наши ноги совсем замело снегом. Когда вихрь пролетел, и раскрылось снова ясное небо, Казбек опять сиял перед нами совсем раскрытый и лишь слегка курился на макушке. Яни долго и пристально всматривался в него, потом вдруг осторожно заявил нам, что надо возвращаться, что он не хочет, чтобы мы погибли. Тот сугроб, куда он провалился, удержал его. Но другой сугроб, такой же, может оказаться над трещиной, и мы слетим в нее все трое, не заметив ее. Кроме того, надо сказать, что и меня и моего спутника размаривала усталость. Казалось, что в альпенштоке целый пуд веса, так трудно было его нести. Начинала слегка болеть голова. Но упрямое желание быть на вершине заставляло нас не сдаваться. Тогда Яни более решительно заявил, что дальше идти нельзя.
— По совести вам говорю, — твердил он и напирал на слово совесть. Брал меня за плечо и старался заглянуть в глаза. И мы поняли, что он жалел не только себя. Вспоминался рассказ Исаака, и это сломило нас.
Мы повернули назад и с большим трудом добрались до края ледяного поля, провалившись раза два в сугробы, по самый пояс шагая по снегу. Сильный ветер дул нам прямо в спины, а снежная метель злилась и засыпала нас, точно не хотела живыми отпустить с ледяных полей Казбека. Так двигались мы часа полтора, пока вышли обратно ко Второй Волгишке. Когда мы достигли ее, ветер по-прежнему дул нам в спину со значительной силой, но солнце уже сильно грело, снег на темных скалах обмяк и начал таять, и вокруг нас было ясно. Зато на конусе Казбека метель кружилась во всю, и он весь курился белой, снежной дымкой.
Когда мы вернулись в Ермоловскую хижину, наши спутники были удивлены. Им казалось, что Казбек так раскрыт и так ясен, что никаких препятствий для восхождения не представлялось. Дымящиеся на его конусе метели они принимали за легкие облачка и не ожидали видеть нас так скоро.
Неудача всегда снижает настроение, и когда мы снова были в приюте, то казалось, что совсем обессилели. Я заявил товарищам, что мы не пойдем вниз, а попытаемся дождаться в Ермоловской хижине погоды. Но тут оказалось, что захваченной провизии на всю компанию, считая трех носильщиков, могло хватить только на этот день. Пришлось покориться и, просидев в приюте до полдня, отдохнув и полюбовавшись видами Казбека, его ледников, лавовых обнажений и панорамой Дагестанских гор, мы начали спуск. Когда мы подошли к названной выше лавовой осыпи Шалал, по которой нам предстояло спускаться, то увидали, что без проводника, знающего ее подробно, спускаться почти невозможно. Я ни рассказал вам, что за год до нас на этом спуске погиб студент, который пошел один, оставив товарищей сзади. Он попал на скалу, с которой не мог подняться кверху, а никакой возможности спуститься вниз тоже не было, так как она падала совсем отвесно метров на 60. Его беда была в том, что его не было видно товарищам, а его крики не достигали их ушей. И они спустились к Девдоракской будке, совсем не подозревая, что он заблудился и отстал от них. Наоборот, они считали, что студент идет далеко впереди. До вечера они прождали его на Девдоракской будке. Его не было. На утро они пошли за ним и нашли его труп. Он сорвался со своей скалы, не дождавшись помощи.
Яни рассказал нам эту историю и строго следил, чтобы все шли рядом, не позволяя никому отставать.
Местами осыпь состояла из таких мелких камней, что ноги вязли в них, как в мелком щебне, который полз вниз вместе с ногами. Спускаясь по такой осыпи, приходилось не раз размышлять, далеко ли слетишь вместе с каменным потоком, и с тревогой рассматривать внизу камни и скалы. Но обычно сползши метра два, слой камней останавливался. Мы опять переставляли ноги и ползли дальше вниз, стараясь держаться на одной горизонтальной линии, чтобы не ушибить друг друга летящими вниз камнями. Так мы ползли вниз час или полтора, и когда вступили на твердо стоящие скалы, то испытывали нечто подобное ощущению человека, сошедшего с корабля на землю. При этом спуске по плавучей осыпи необычайно устали колени, и первое время у всех нас, кроме горцев, они дрожали. Яни привел нас на пологую площадку с мягкой альпийской травой и здесь устроил отдых. Досадно было вспоминать о неудачном восхождении, но Яни утешал, что мы непременно взойдем с ним в другой раз. И мы охотно верили ему, так как это был проводник очень искусный, с большим опытом и хороший, благородный человек. Нельзя не помянуть его здесь добрым словом.
Часа в 4 дня мы были снова в Девдоракской будке, попрощались с Исааком Бузуртановым и спустились вниз на Военно-грузинскую дорогу. А поздно вечером были уже на станции Казбек и ночевали в своем номере в гостинице.
Проснулся я на заре от сна, в котором видел себя снова восходящим на вершину Казбека. Мне снилось, что я попал в снежный сугроб, в котором барахтался, не видя своих спутников, никак не мог вылезть, кричал и звал на помощь, но голос был слаб и прерывался. Когда я очнулся от кошмара и увидел в окнах номера слабый свет дня, то первой мыслью было пойти и взглянуть на Казбек. Я встал и, накинув одеяло, вышел на балкон. Первое, что я завидел, были три француза-альпиниста. Они вылезли в первый раз из номера и в первый раз после куриной слепоты на заре видели прекрасную горящую вершину. Их лица были еще обезображены ожогами солнца, но их глаза были почти здоровы. Зрение совсем вернулось, и их радости не было границ. Они в первый раз видели меня, но встретили как друга и изливали свой восторг перед вершиной Казбека.
