Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Douglas W. Freshfield. The Exploration of the Caucasus. London & New York – 1902.  ДугласФрешфильд.  Исследование Кавказа. Лондон, Нью-Йорк, 1902. 

Истоки Кубани

На ледяной поверхности мертвого вулкана покоится свет угасающего дня.

Теннисон

В июле 1886 года мы покинули минеральные воды Кисловодска и поднялись в долину Подкумка, еще раз обратившись лицом к отдаленным и уединенным горам. Последним селением на пути является аул Абукова; следующей населенной областью для нас будет Кубанский округ, лежащий по другую сторону гор, отделяющих воды Каспийского моря от вод Черного. Страна, которую нам надо было пройти, характером своим представляла нагорную равнину, пересекаемую промоинами и маленькими ущельями. Вечером после почти девятичасового пути мы находились к юго-востоку от большой возвышенности, названной на пятиверстной карте Кумбами, которая высится на Кубанской стороне водораздела. Над нами разразилась страшная буря со снегом и градом, когда же она прекратилась, мы расположились лагерем на краю плато. Около наших палаток находился кош, а на склонах, спускающихся к Кубани, паслись бесчисленные стада овец.

На следующее утро мы отправились в путь только в 10 часов, так как слишком поздно явились нанятые нами лошади. Насколько мог видеть глаз, все плоскогорье круто спускалось в юго-западном направлении, прерываемое здесь и там скалистыми утесами. Когда после дневного пути мы достигли узкого входа в долину Мары, перед нами развернулась широкая долина Кубани. Мягкость очертаний и теплота окраски склонов странно противоречили общему характеру северных долин Центрального Кавказа.

Быстрая Кубань течет в изрезанных берегах, наполовину покрытых растительностью. Нагорный берег зарос лесом, за которым показываются дома аула Хумара. Над долиной высится зазубренный скалистый утес, а за ним можно заметить клочок голубых гор. По середине ландшафта поднимается громадная скалистая башня, вокруг которой поток течет с необычайной быстротой.

 Осетинский аул Хумара, в котором мы провели ночь, по моим наблюдениям, лежит на высоте 2746 футов. С этого пункта долина раздваивается. С юго-востока течет Кубань, имея свои главнейшие истоки в западных ледниках Эльбруса, тогда как ее главный приток Теберда течет с юга из неисследованной ледниковой группы к западу от Клухорского перевала. Долина Теберды везде одинаково интересна. Когда мы шли по ней, тропинка начала подниматься и арба, двухколесная телега, запряженная волами, на которой был сложен наш багаж, подвигалась очень медленно. После короткого подъема мы достигли более высокой равнины, где воздух был чище. На широкой, почти плоской долине буйная Теберда разветвляется на несколько рукавов и, кажется, проложила себе новое русло там, где раньше росли деревья. На склонах виднеются различно окрашенные скалы, а еще выше показываются зазубренные шпицы и башни.

Тебердинский аул расположен на 3947 футов выше морского уровня; за ним долина снова суживается, и дорога идет по густому березовому лесу, в котором все чаще и чаще попадаются большие пни сосен и елей. Характер лесов, участки мягких зеленых пастбищ и высокие утесы с отдаленными снеговыми вершинами, показывающимися между ними, - все это указывает на приближение к великой цели. В сосновом лесу есть круглое озеро, а около него мы нашли терпентиновый завод. Отставной подполковник Григорий Безгин (он принадлежит г. Утекову) выстроил себе возле небольшой домик, где и живет вдали от большого света в полном смысле этого слова. Мы встретили с его стороны большое гостеприимство, и его любезность была особенно ценна потому, что мы провели все три дня подряд под дождем. Дом Безгина находится на высоте 4337 футов над уровнем моря.

23-его июля мы продолжали свое путешествие к Клухорскому перевалу. Мы намеревались пересечь главную цепь по этой дороге и прийти к слиянию потоков Гвандры и Клыча, притоков Кодора, а на обратном пути перейти через Нахарский перевал в Учкулан Карачайского округа. Но мы принуждены были покориться упрямству тебердинцев, которые объявили, что Нахарский перевал неудобен для животных, несших груз, а сами они отказывались от роли носильщиков. Просьбы и обещания оказались одинаково тщетны, и нам пришлось вернуться с Клухорского перевала и достичь Карачаевского округа по перевалам, отделяющим его от Теберды.

Первые три часа дорога по долине Теберды шла по лугам и лесам, состоявшим из бука, березы и сосны. На высоте 4683 футов долина расширяется и наполовину заливается водой реки. Отсюда открывался прекрасный вид на верхние области – снеговые вершины и ледники группы, лежащей в юго-западном направлении от составляющей части главного хребта.

До этого пункта Теберда придерживалась одного прямого направления, но здесь долина разделилась. Мы следовали по юго-восточному потоку, самому полноводному, который вытекает из более узкой долины. Над ущельем высятся перпендикулярные утесы из гнейса, только частью покрытые лесами; внизу же поток мчится с громовым шумом между скалистыми стенами. Через час ущелье опять расширяется и на высоте 5000 футов мы вышли на длинный луг, где горные склоны покрыты лиственными деревьями и соснами. Справа около группы  домов открывается боковая долина с видом на хребет, который разделяет два главных истока Теберды и представляет из себя громадные стены из черных скал с обрывистыми сторонами, на которых ютится кое-где снег. Вершины, из которых особенно замечательна одна, похожая на Дрю, были, к несчастью, окутаны туманом, но они составляют такую группу диких обрывистых вершин, какую можно редко встретить даже в Центральном Кавказе.

Через час после небольшого подъема мы дошли до горного болота, явление очень интересное, если принять во внимание удивительную скудость озер на Кавказе. Этот бассейн имеет овальную форму, и недалеко от его берегов высятся утесы, наполовину покрытые снегом и ледниковым льдом.

Отсутствие озер и удивительно редкое появление горных болот на Кавказе составляют очень интересный факт, за объяснением которого следует обратиться к геологам. Эрратические валуны ясно доказывают, что одно время большие ледники спускались на равнину с северной стороны хребта. Ни на одном склоне скалы ни своим наслоением, ни составом не могли явиться каким-нибудь необыкновенным препятствием для разъедающего действия ледника, но отсутствие значительных озерных бассейнов у подножия Кавказа может служить веским аргументом против тех, которые верят в неограниченную силу  разъедающей деятельности ледников. Если даже предположить, что с течением времени большие бассейны заполняются (Абих находит доказательства, достаточные для удостоверения давнишнего существования большого озера на равнине близ Владикавказа), то все-таки скудость мелких горных озер остается необъяснимой.

В 6 часов мы разбили палатки под одинокой сосной, последним аванпостом лесной растительности. Высота этого места равнялась 7126 футам, и эту цифру можно принять за предел той высоты, до которой растут деревья. На следующее утро мы отправились в путь на рассвете и направились к хребту по густой заросли рододендронов. На одной ясной полянке мы увидали кош. Небольшое стадо овец паслось на этой площадке, больше покрытой камнями, чем травой, хотя и показывались здесь и там лютики, сачек и другие цветы. Кругом вся окрестность имела оголенный и пустынный вид; через некоторое время мы увидели на юге ледниковую долину, заключенную в полукруге снеговых вершин, который составлял часть главной цепи. Растительность теперь сделалась скудной, а вскоре и совсем прекратилась. Стали часто попадаться морены и массы обломков, преобладали же голые скалы из гнейсов или гранито-гнейсов. В северных долинах этой части Кавказа пустынный бесплодный пояс отделяет ярко-окрашенный мир нижних равнин от великолепия возвышенных замерзших областей, и только пройдя этот пояс, как бы по мановению волшебного жезла снеговое царство открывает перед нами всю свою величественную красоту.

У верховья долины (8627 футов) перед нами развернулась серовато-синяя поверхность другого озера (Тебердинское озеро). Нависший ледник заключал с нагорной стороны озеро, и склоны, спускающиеся к воде, были покрыты грязью и снегом. Массы снега и льда плавали на поверхности воды, напоминая аналогичные картины в Тироле.

После того, как мы пересекли наискось громадное снеговое поле, мы достигли в 9 часов гребня Клухорского перевала, причем подъем от самого озера шел постепенно. Вокруг всей седловины тянутся широкие снеговые поля, на которых здесь и там выступают фантастические скалистые массы. Во все время нашего пребывания вид, который в хорошую погоду должен быть одним сплошным сиянием, выглядел серым и скучным; нависшие над вершинами облака становились все гуще и гуще, а буря грохотала и завывала в ущельях и на крутых горных склонах.

Мои измерения высоты Клухорского перевала при помощи барометра Фортеня дали в результате 9100 футов (на русской съемке 9240 футов). Температура воздуха упала до 37,8 градуса по Фаренгейту. Кристаллические скалы главного хребта над ледяным озером чередовались с гранитными порфирными слоями и другими осыпающимися вулканическими породами. По обеим сторонам перевала в граните встречаются жилы диоритового диабаза; они свидетельствуют о тех силах, которые далее на востоке выдвинули огромные вулканы, которые высятся на севере главной цепи Кавказа.

Около полудня мы снова добрались до места нашей стоянки, все было уложено и упаковано очень быстро, так как начинал накрапывать дождь. Через час мы были уже на Тебердинском озере, а еще через час у коша при входе в западную боковую долину, виды скал которой казались еще диче и величественнее, чем когда-либо, благодаря надвигающейся мгле. В восемь часов мы были уже у себя на главной квартире после интересного дневного путешествия.

Когда 25 июля мы покинули наши палатки на Теберде, чтобы отправиться на восток, мы пошли сначала на некоторое расстояние по главной долине для того, чтобы достичь узкой боковой долины, открывающейся справа. Здесь растительность была удивительно роскошна, вероятно, благодаря навесу, образованному высокими горными склонами. Позже мы дошли до лиственных деревьев и лугов; это были зеленые равнины, чередовавшиеся с каменистыми участками. С некоторых пунктов перед нами развертывались великолепные виды правой стороны Тебердинской долины, которые нарушали удивительное однообразие пути. Четыре с половиной часа шли мы до того хребта, который разделяет долины Теберды и Доунга; здесь ртутный барометр показал высоту в 9950 футов, выше чем Клухор, а подъем из долин Теберды в 5577 футов. Главная цепь становится заметно ниже к западу от Эльбруса и уменьшается количество ледников, тогда как к северу пересекающие хребты достигают значительной высоты и седловины их гораздо выше тех, что встречаются на водоразделе. По тем поперечным оврагам, что мы видели на Теберде, мы могли уже судить об обрывистом характере этого хребта.

Когда мы достигли вершины перевала (Эпчикский перевал), мы ничего не могли уже видеть; все окрестные высоты был окутаны густым туманом. Поэтому, справившись с инструментами, мы тотчас же стали спускаться в Доутскую долину, но едва мы тронулись в путь, как вдруг, над облачными слоями, окутывавшими противоположные хребты, показался силуэт горы, который сначала очень трудно было отличить от самих облаков, но который становился все яснее и яснее. Я, затаив дыхание, бросился назад на вершину перевала: снеговая вершина, одна возвышавшаяся над облаками, была Эльбрусом – Минги-Тау кавказских горцев. Видна была только западная вершина, главным образом отверстие кратера, который составляет самый высокий гребень. Нам этот последний представлялся в виде двух возвышенных скалистых глыб, покоящихся на громадном снеговом фундаменте горы. Мы покинули перевал поздно вечером (в 4 часа 30 минут), сделав попытку сфотографировать вид и поспешили вниз, час за часом проходя по крутым оврагам в Даутский аул, состоявший из кучки хижин в конце скалистого ущелья. Наши измерения показали, что на высоте 6030 футов расположена эта жалкая деревушка, в безлесной почти пустынной области, окруженная со всех сторон однообразным каменистым пространством и представляя собой образец уродливого типа кавказских видов.

Я отправил нашего переводчика вперед, чтобы он нашел нам квартиру, но когда мы достигли Даута, но не нашли ничего лучшего, кроме старой сырой комнаты без окон, расположенной около хлева со скотом. Так как мы скоро убедились, что в деревне нельзя найти более удобного жилища, то удовольствовались уже имеющимся и распаковали вещи.

Из Даута нам надо было пересечь только один крутой высокий хребет, чтобы войти в Кубанскую область Учкулана. Весь этот день, как и предыдущий, наш путь лежал через область высокого геологического интереса, но виды были скучнее, чем когда-либо, если это только возможно. Мы никогда не могли видеть ничего впереди, сзади же расстилались одни каменистые склоны Даутской долины. Однако через два с половиной часа пути мы достигли вершины перевала и были вознаграждены великолепным видом громадного купола Эльбруса.

Высота Даут-Учкуланского перевала оказалась по нашим измерениям в 8422 фута; ниже, следовательно, чем Даут-Теберды. Я взобрался на возвышенную площадку к югу от дороги и сфотографировал Эльбрус.

Спуск вел по глубоким выбоинам, вырытым в горных склонах. На полпути открываются зеленые травянистые террасы, на которых много кошей. Склон не так крут, как на Даутской стороне. Эльбрус все еще был виден; белые облака окутали сначала вершины, но вскоре растаяли и в полдень окруженный льдами гигант, ясный и безоблачный, вырезался на фоне темно-синего неба. Через три с половиной часа мы достигли разбросанных хижин Учкулана (4452 фута). Хорошее помещение нашли мы в здании русской школы.

Наши планы вели нас теперь к восточным истокам Кубани в Уллукамскую долину, по которой мы хотели подняться и пересечь поперечный хребет, соединяющий Эльбрус с главной цепью, и достичь таким образом истоков Баксана. Утром 27 июля мы были в Хурзуке (4852 фута), главном пункте этих долин устья Уллукамской долины. Накануне в ночь мы послали в Хурзук переводчика, чтобы он достал лошадей и вьючных животных для путешествия по долине и достаточное количество носильщиков для перехода по ледникам. Когда мы приехали, то нашли все население собравшимся перед гостиницей, чтобы сообщить нам приятное известие, что ни один из них не желает сопровождать нас в предполагаемой экспедиции; ни просьбы, ни угрозы, ни предложение денег не произвели ни малейшего впечатления, несмотря на несколько часов спора и оглушительного крика. Так как погода была прекрасная и я не хотел терять драгоценного времени, то я решил посетить по крайней мере ледники у верховьев долины.

Около трех часов мы отправились с небольшой свитой на юг по течению реки Уллукам. Уклон этой долины едва заметен, и на более широких и менее покатых местах мы видели тщательно обработанные поля и стога сена. Их замыкал лес, состоящий главным образом из берез и сосен. После двухчасовой ходьбы мы увидели, что долина суживается, по сторонам ее идут крутые скалистые склоны, между которыми высокий одетый лесом вал замыкает часть реки между двумя изгибами. Над ним виднелись одетые ледниками горы, окутанные облаками. Громадные массы обломков лежат между левой стеной оврага и куполообразным центром вала, тогда как справа поток пробивает себе путь сквозь узкое ущелье. Все представляет из себя типичный моренный ландшафт, а вал, без сомнения, есть не что иное, как старая конечная морена Уллукамского ледника.

Путешествие по пустынной верхней долине, по которой все еще здесь и там показывались участки, годные для пастбищ, было монотонно. Только в сумерках, через пять часов после отъезда из Хузрука, мы достигли главной группы хижин в верхней долине, Уллукумский кош. Мы провели ночь в маленьком низком деревянном домике. Анероид показывал высоту в 7300 футов. Нас очень гостеприимно приняли пастухи, а карачаевский начальник, представившийся нам, помог скоротать вечер. Ночь стояла ясная и звездная, и все предвещало хорошую погоду на следующий день.

28-ого утром мы снова пустились в путь. После короткого крутого спуска в долину, где кусты рододендрона пестрили поверхность земли, мы достигли ровного бассейна, на котором два горных потока сливали свои воды. Левый поток вытекает из устья впадины, называемой туземцами Хотбтау, по которой мы поднимались, держась ближе к стене ущелья. Взобравшись высоко, мы увидели нечто, похожее на котел: дно его было частью покрыто камнями, частью растительностью, чередующейся с водными потоками; стороны образовывали почти круг из крутых горных склонов с очень изломанными ледниками, врезавшимися в нижнюю часть. Вид живописен, но в нем нет замечательных черт, свойственных вершинам, и нет большого количества льда, которого можно было бы ожидать от такого близкого соседства с Эльбрусом.  Горный отрог, находящийся перед нами, принадлежит к хребту, соединяющему Эльбрус с главной цепью, название Хотбтау, данное ему туземцами, соответствует описанию, по которому известен на Баксане перевал, ведущий в Карачай.

В долине  справой стороны, начало которой занято ледником, мы видели бассейн, дно которого почти гладко и только немного поднимается к подножию горы, высящейся над ним. Туземцы знают эту долину и окружающие вершины под именем Азау, причем это же название дано баксанскими татарами и леднику на другой стороне, из которого берет истоки Баксан. Эта номенклатура указывает на тот факт, что дорога через ледник  в область Баксана известна жителям Карачая.

Возвращаясь в Уллукумский кош, я совершил короткую прогулку вниз по долине  в надежде увидеть долину, известную под именем Кичкинаком, которая идет к главному хребту. Здесь опять я заметил, что стороны гор достигают только умеренной высоты, несмелы в очертаниях и не покрыты значительными ледниками. Под вечер мы возвратились в Хурзук.

Принужденный отказаться от мечты добраться до долины Баксана по ледникам, вследствие отказа туземцев сопровождать нас, я решил заменить этот первоначальный план экспедицией, которая, если и лишит меня великолепных видов ледниковой области, то может прибавить некоторые топографические сведения и более геологические. Это было путешествие вокруг северной стороны Эльбруса. Нашей целью было пробраться в Урусбий на Баксан, все время придерживаясь подножия великой горы. Несколько перевалов, пересекаемых туземцами, служат для той же цели, но они ведут на север и далеко отстоят от самого Эльбруса. По ним перешли Гров со своим отрядом в 1874 году. Последний перевал Кыртыкский, обыкновенно для обеих дорог. Весь следующий день нам пришлось пробыть в бездействии в Хузруке в прекрасную погоду, пока деревенские старики уверяли нас ежечасно, что лошади явятся немедленно и что люди действительно наняты. Ничто, однако, не являлось, и мы принуждены были наконец, распаковать наше имущество, разбить палатку и приняться за приготовление трапезы.

Мы покинули Хурзук 30 июля, сопровождаемые до последнего момента криками жителей, которые беспрепятственно толпились вокруг нас. Утро было холодное и облачное, но мы были рады повернуть спины к Карагаю, хотя нам и предстояло трех или четырехчасовое путешествие по необитаемой горной области прежде чем мы могли рассчитывать достичь Баксанской долины, а признаки приближения дурной погоды грозили нам всеми неудобствами сырых ночлегов на высоких равнинах. Наша тропинка вверх лежала в восточном направлении по левому берегу Уллу-Хурзукского потока, который заключен с обеих сторон крутыми склонами. Каналы этого потока и иногда других, которые также вытекают из ледников Эльбруса, образуют продольные долины. Во время же нашего путешествия по истокам Кубани мы заметили, что потоки главной Кавказской цепи, каковы Теберда, Даут, Учкулак и Уллукам, текут по поперечным долинам. Эта перемена в направлении текущих вод ясно показывает, как различно тектоническое строение в вулканической области Эльбруса.

Мы следовали по узкой долине среди соснового леса в продолжение трех часов, пока не достигли большого коша с длинным крытым сараем для скота. Эльбрус оставался долгое время на виду; высоко у снега вздымались черные стремники кратера, а немного правее расстилалось широкое плато, отлого идущее к вершинам; но по мере того, как мы ближе подходили к горе, все как-то удивительно уменьшалось и совсем пропадало то впечатление величия и огромных размеров, которые так поражают, когда видишь Эльбрус издалека.

Два потока, образующие Уллу-Хузрук, соединяются около нескольких навесов для скота. Наша тропинка круто повернула направо и шла по глубокой расщелине, вдалеке от кристаллических скал, которые здесь оголены и зазубрены. Несмотря на близкое соседство высоких гор, виды льдов вовсе не замечательны. Мы следовали теперь в северо-западном направлении, но нашу дорогу трудно согласовать как со старыми картами, так и с более современными топографическими набросками. В два часа мы пересекли вершину первого  перевала по пути вокруг Эльбруса. Против нас, закрывая сравнительно низкое подножие вершины, лежало длинное плато Эльбруса – широкая ледяная поверхность, местами потрескавшаяся и разломанная и слегка поднимающаяся вверх. Весь вид был совершенно ясен. Он не походил ни на один из альпийских ландшафтов и только отчасти напоминал высокие снеговые поля ледника Мандрон в группе Адамалло. Но с этого пунка Эльбрус скорее напоминает норвежский фьорд; здесь нет крутых парящих в воздухе линий наших альпийских вершин, а также недостает разнообразия в окрестностях и в гранитных хребтах главной цепи Кавказа. (Некоторые из первых описаний Кавказа, о которых упоминалось в первой главе, были, вероятно, взяты из отчетов путешественников, экспедиции которых ограничились этой областью).

Мы очутились на длинной нагорной равнине, расстилающейся под снегами Эльбруса с внезапным спуском на восточной стороне. На этой равнине встречались явнобрачные растения, образцы флоры высоких Альп; казалось удивительным, как могло это растение произрастать так высоко на северной стороне Эльбруса.

Спустившись по очень крутому склону оврага, ведшего на север, мы достигли через час плохонького коша, который представлял собой не хижину, а просто деревянную загородку, покрытую лохмотьями. Ночью в палатке было холодно, утром минимальный термометр показывал 30,2 градуса по Фаренгейту, а высота места нашего ночлега была 8537 футов. Мы проснулись рано и отогревались горячим чаем – напитком, который оценен горцами больше, чем нашими людьми, которые чувствовали сильнее холод, находясь вне палатки; они возились над чаем по крайней мере до 7 часов утра (31 июля), когда, наконец, нам удалось сдвинуть с места наш караван.  

Кругом все было безотрадно и пустынно. После полуторачасового подъема мы достигли хребта, идущего к северу от Эльбруса между реками Уллу-Хузрук и Малкой и составляющего водораздел между Кубанью и Тереком. Вершина перевала оказалась в 10573 фута.

Плато Эльбруса снова было перед нами; с его высоты стекали длинные ледники, огромные ледяные простыни, заключающие в себе истоки Малки. Ледники достигали 9600 футов. Из главной ледяной массы, верхние части которой были окутаны туманом, спускаются за ледником Малки три ледника, и сейчас же на восток широкий ледяной язык разламывается о зубчатые утесы. Мы следовали по подножию этой покрытой ледниками горной стены. Во время длинного спуска ландшафт сделался менее диким, долина расширилась и местами стала попадаться растительность. Около полудня мы достигли места слияния двух потоков, притока Малки. Стороны долины чем севернее, тем дальше и дальше удаляются друг от друга и изрезаны вдоль и поперек скалами фантастической формы, большие потоки лавы стекали по ним.

Затем мы повернули на восток и в два с половиной часа опять пересекли хребет, с которого открывался чудный вид на долину Малки. Поток вьется вниз по долине, огибая выступающие углы, образованные утесами нагорной равнины, склоны которой часто покрытые растительностью, круто спускаются к реке.

В половине пятого мы достигли высокого пастбища, на котором паслись овцы и другой скот вокруг дрянного навеса, называющегося, как нам сказали, Баксанским кошем. Пастухи и их стада явились из Урусбия или из долины Баксана. Кажется, водораздел между Малкой и Уллу-Хузруком, то есть между Каспийским и Черным морями, служил также границей между народом Карачая и Баксанскими татарами, которые живут: первые  - к западу, а вторые – к востоку от него.

Так как дождь продолжался, то мы предпочли занять хижину, а не разбивать палатки, хотя то, что мы назвали хижиной, было не что иное, как деревянный сруб, на который были набросаны бурки и другие тряпки. На полу было сено и сухие сучья, нечто вроде стены было воздвигнуто вокруг из этого же материала, но спереди все оставалось открытым и не защищенным от дождя и ветра. Высота этого места, найденная нами, равнялась 7660 футам. К вечеру погода прояснилась, и я отдал приказ выходить рано на рассвете. В 6 часов утра следующего дня (1 августа) мы были готовы. Но лошади для перевозки багажа не явились; вместо них выступил главный погонщик с дерзким требованием платы до окончания путешествия. Я оставался неумолим, просил своих спутников остаться с багажом, в то время как сам поехал в долину Малки искать помощи. Однако через два с половиной часа мы тронулись в путь.

Мы ехали в продолжение полутора часов вверх и вниз по оврагам в более дикой и более суровой области. Затем мы очутились на маленьком пастбище, где паслись овцы под охраной громадных собак, бросившихся на нас со страшным лаем. За пастбищем следовали крутые, лишенные тропинок склоны. В 10 часов мы достигли вершины хребта, который идет от Балык-Баши. Мы были на краю почти круглого скалистого бассейна, обращенного на юг и замыкающегося гористой стеной: подальше та же самая  стена, по-видимому, преграждала наш путь. Взглянув назад, мы увидали на севере вид, который представлял разительный контраст с окружающей нас пустыней. Мы могли видеть на далекое расстояние хребты горных утесов, синеющих на горизонте, нагорные равнины с их расщелинами, на которые нам удалось полюбоваться накануне во время перехода по долине Малки. Столовидные плато, изрезанные глубокими каналами, теперь вступали со всей ясностью, и их вершины часто были увенчаны фантастическими башнями и зубцами. Зеленые луга покрывали широкие площади, а яркая окраска скал увеличивала красоту панорамы даже с нашего отдаленного пункта для наблюдений. Здесь лежала такая же страна, по которой мы ехали из Кисловодска до восточной окраины Кубани. Теперь мы сказали «прости» этому округу: другая возвышенная область, полная глубокого интереса благодаря богатству и разнообразию формы и окраски и известной выразительности размеров и строгих очертаний открывалась перед нами. Здесь огромные пространства горной страны, совсем не заселенной, остаются в первобытном уединении. Только летом можно встретить на пастбищах пасущиеся стада с охраняющими их одним или двумя пастухами и их страшными собаками, которые переходят с места на место и переносят с собой свои жилища, состоящие из крошечных шалашей, легко устанавливаемых и еще легче снимаемых. Шум большого света никогда не нарушает тишины этих горных пустынь, где из поколения в поколение течет та же пастушеская жизнь, не изменяясь в продолжение тысячелетий.

Мы спустились по крутому склону в котел, по дну которого среди жалкой коричневато-зеленой травы и между разбросанными камнями бежал светлый ручеек, спешивший в более дружелюбную область долин.

Перейдя по левому берегу, мы направились по валунам к стороне горы, находящейся напротив и, взобравшись зигзагами, достигли вершины перевала в 12 с тремя четвертями часов. Под нами лежала бесплодная долина, окруженная скалистыми стенами, поднимающимися до незначительной высоты. Окружающие виды оставались неизменными, но на юго-востоке, где долина спускалась вниз к более низким равнинам, поднимался гористый барьер, вершина которого была окутана облаками. Это была главная цепь Кавказа со своими скалистыми массивами и снеговыми вершинами, с покрытыми снегом утесами, с заключенными в их складках лесами и лугами. Это была очень выразительная панорама, полная величия и красоты, развертывающаяся сама собой. Облака, лежавшие на ледяных полях и плававшие вокруг покрытых снегом вершин, может быть, и уменьшали топографический интерес нашего вида, но они ничуть не убавляли выразительности картины.  

Седловину, по которой можно подняться из горной страны к северу от Эльбруса, из страны Малки в Баксанскую долину и ее главный пункт – Урусбий – можно назвать Кыртыкским перевалом, потому что этим именем называется долина на его южной стороне. Высота этого перевала, по моим измерениям, равняется 10580 футам. (по русской съемке = 10630 футам).

Поток с этого перевал, соединяющийся с другими истоками Кыртыка, впадает в Баксан около деревни Урусбия. Поток течет сначала в восточном направлении, затем втекает в расширяющуюся долину, не лишенную растительности, которая открывается затем в долину, заключающую главную реку. Эта последняя течет на юго-восток и придерживается этого направления до самого Урусбия. За открытым пастбищем долина суживается и начинает быстро  спускаться, принимая снова пустынный, каменистый вид. Теперь нам надо было пересечь узкое ущелье и несколько раз перейти через поток, прежде чем мы вышли на низкую террасу, открывающуюся в долину Баксана. Здесь вдруг под самыми ногами увидели мы плоские заросшие травой крыши и корзинообразные трубы Урусбия. Баксан, разбившийся здесь на несколько рукавов, разливал свои серые воды по ровной поверхности долины; высящиеся напротив горы были разрезаны глубокой впадиной Адыр-су, через которую, подобно картине, заключенной в рамку из оголенных утесов, одетых у подножия зелеными соснами и зазубренных наверху, показались ледяные вершины, окружавшие Сванетию, они светились золотистым блеском под лучами вечернего солнца, все еще освещавшего вершины.

Мы возвратились к знакомым видам и на старые квартиры.

 

Уединенная Абхазия 

Такие случайности, которые обманывают ожидания и на которые нельзя полагаться, могут подвергать нас большим и частым неприятностям, каковы, например, дождевой ливень и разбухание потоков, чрезмерные морозы и снег, ветреная и облачная погода и т.п. Но не самих ли себя должны мы благодарить за частые неудачи, если мы сами пренебрегаем запастись всем тем, в чем можно предвидеть необходимость?

(Отрывок из Полибия)

 

 

В продолжение нескольких лет я был одержим сильным желанием проникнуть в страну, «не принадлежащую ни одному человеку», лежащую к западу от Сванетии между Ингуром и Кодором. Гров в 1875 году рассказывал истории, слышанные им от урусбийских охотников и касающиеся их великого места охоты. Он писал на последней странице «о больших пространствах великолепной страны, изрезанной глубокими долинами, орошенной могучими потоками и покрытой величественным лесом. Она, как мы узнали, совсем не заселена и уединение этого округа нарушается изредка немногими охотниками, которые являются сюда с севера за дичью, находящейся здесь, говорят, в большом изобилии. Без сомнения, будет очень трудно исследовать эту страну и даже опасно, из-за малярии, но можно преодолеть эти трудности и даже подвергать себя риску, чтобы только увидать эти великолепные непроходимые долины».

Этого описания было достаточно, чтобы возбудить любопытство. А все, что мы слышали во время наших путешествий, прибавило еще больше таинственности великому лесу. Русские чиновники серьезно повторяли странные рассказы о племени диких людей, у которых не было ни деревень, ни языка, которые ходили голыми, не могли говорить членораздельно, питались ягодами и не имели понятия об огнестрельном оружии, живя в чащах своих лесов. Один из рассказчиков прибавлял к сказке определенности, уверяя нас, что эти создания суть потомки кратинов, изгнанных из Сванетии в давние времена.

Пятьдесят лет тому назад один англичанин по фамилии Спенсер, один из тех, что подстрекали черкесов во время борьбы их с русскими, поддерживая в них надежды, которым не суждено было осуществиться, написал удивительно странный отчет о своем путешествии по этой области, где он говорит, что серны смотрели на путешественников из-за каждого утеса, напоминая собой наших белок, сидящих на деревьях. Они не видели ни одного дикого зверя. Но никаких практических или новейших сведений мы не могли нигде добыть, пока не достигли Эцери. Там нам удалось, благодаря князю Атару получить необходимые факты. Пешеходы проходили иногда в Сухум по дороге Нанскры и Дарча, но тропинки были круты, неудобны и почти непроходимы. Нас уверяли, что гораздо лучше пересечь страну Карачай к востоку от Эльбруса и возвратиться на Азиатскую сторону по Клухорскому перевалу.

Никто кроме охотников и изгнанников не знал лесных тропинок, но князь Атар обещал добыть нам двух таковых. Они оказались дикими существами, настоящими детьми природа, варварами и в разговоре, и в жестах, отдающихся каждому импульсу и совсем не привыкшие к контролю. На их попечении было два мула, которые везли нашу поклажу, багаж и провизию, взятую на неделю. Одно из этих животных оказалось таким же непослушным, как и его поводыри, страшно лягалось на каждом крутом холме и кусало всякого, кто брал его под уздцы в лесных дебрях.

Перед нашим отходом князь отвел меня в сторону и дал еще два совета: во-первых, чтобы мы  не отходили друг от друга в лесу, иначе какой-нибудь изгнанник, не зная, что мы княжеские гости, может напасть и убить отставшего; во-вторых, чтобы мы не вели охотников дальше Сухума-Кале, так как они ужасно боятся лихорадки. Во всем остальном они должны были слушаться наших приказаний.

Тени быстро удлинялись, когда мы пересекли утес, заключающий бассейн Эдери , и начали спускаться к Пари. В 1886 году Пари была одной из крепостей русского правительства, и казаки, жившие там, занимали меня и моих друзей. Местечко не изменилось, старый замок Дадишвилиани все еще представляет собой груду развалин; домик, в котором мы остановились, выглядел намного более развалившимся. На крутом подъеме за ним один из наших мулов в первый раз проявил свой нрав и сбросил с себя всю поклажу. За этим следовали бесконечные остановки, и мы рады были разбить наши палатки в следующей маленькой деревушке, немногочисленные жители которой встретили нас очень дружелюбно и снабдили молоком, хлебом и яйцами.

Следующее утро было прекрасное, теплое. Мы бродили по крутым горным склонам, по глубоким заливам, образованным потоком в мягкой почве. Последний перед Лашхрашем вытекает из массивного ледника, находящегося высоко на снеговой скалистой вершине, которая высится на юго-западном изгибе подковообразного хребта, заключающего в своем ущелье начало долины Бечо, а своей выпуклой стороной обращенного к Накре. На эту вершину стоило бы совершить восхождение. Хребты Лайлы с этой стороны выглядели довольно незначительными, но ущелье Ингура, которое замыкается горой Штавдаром с широким гребнем за Накрой, так хорошо видимым из Сванетии, очень величественно.    В ландшафте замечается ширина размаха, которая так характерна для южных склонов Кавказа. Было очень жарко, когда мы миновали последний зигзаг и вошли в Лашхраш. Мы сели в тени амбара и вели переговоры о провизии, в то время как наши люди (мы так надеялись, по крайней мере) искали третьего мула, который был нам обещан. Народ здесь был любопытен и дерзок, они разбили несколько купленных нами яиц и отказались заменить побитые. Вначале мы не смогли достать даже молока. Но Маурер отправился фуражировать и нашел одну добрую женщину, которая предложила и молока, и сыру в изобилии. Мы пошли за ним и нашли приют во дворе, где были ласково приняты. Никто из толпы, собравшейся вокруг амбара, не преследовал нас. Почему не могли мы за деньги достать то, что было подано нам даром за несколько сот ярдов от первого места, почему нас сначала окружила толпа и глумилась над нами, а затем нас тихо и приветливо встречали – вот что является загадкой для путешественника и составляет одну из странностей путешествия по Кавказу.

В полдень мы направились по оголенному склону, который ведет на гребень, нависший над Накрой, где мы надеялись покинуть мою старую дорогу на Донгузорунский перевал. Спуск был длинен и очарователен, дорога приятна, она шла, пересекая быстрые ручьи, по лугам и лесам, где нас останавливали плоды диких фруктовых деревьев. Часто попадались  работающие косцы. Мы спустились на 2000 футов к мосту через поток Накры, который на 2500 футов выше морского уровня. Около воды нашли мы деревянные домики и поля, засеянные кукурузой. Неровная тропинка, скоро изменившая нам, вела вверх на противоположный склон, заросший буковым лесом. Крутой горный склон весь был изрезан корнями. Подобные валы можно часто встретить у нас, на нашем острове. Представьте себе крутой английский склон, на котором нет тропинки, превращенный в гору высотой в 5000 футов, и при этом вам приходится тащить по ней двух норовистых мулов и одного, хотя и послушного, но недостаточного для перевозки вещей осла. И если существует тема, одинаково утомительная и для читателя, и для путешественника, то она заключается единственно в поведении вьючных животных.

Мы медленно поднимались вверх на гору под дружелюбной сенью великолепных буков и сосен. Иногда тропинка входила в нишу горного склона, и нам приходилось подниматься по берегу дымящегося потока. Следующий привал мы сделали на краю снеговой линии, в саду золотистых цветов и гигантских папоротников. Первый подъем был крут, второй же оказался еще круче и труднее. Нагруженные животные взбирались по тропинкам, по которым с трудом мог двигаться человек, не пуская в ход рук. В тех местах, где было особенно круто, повалившиеся стволы деревьев усугубляли наши трудности. Тем не менее в первый день мы достигли значительного успеха. Мы прошли пояс сосен и вошли в великолепную полосу берез и бледно-желтого рододендрона; долго скрывавшийся от наших глаз вид лежал под или, скорее, за нами. Мы шли, утопая по колено, по пояс, а иногда и по плечи в траве и цветах, сначала по сырым ровным пастбищам, затем по отлогим склонам. На широкой площадке, находящейся в часовом расстоянии от перевала, мы разбили свои палатки среди самых высоких карликовых берез. Ландшафт, расстилающийся против дверей нашей палатки, принадлежал к числу благороднейших, какими только случалось мне любоваться с бивуака. Внизу развертывалась вся Сванетия. Направо от нас лежало ущелье Ингура, его истоки были огорожены высокими снеговыми горами. Сейчас под рукой высилась Лайла, увенчанная своим тремя гребнями, между которыми катился ее громадный западный ледник; страшная башня Ужбы поднималась напротив, еще далее вырезывались на фоне неба вершины центральной группы, все ясно видимые, среди которых Дых-Тау выставлял свой скалистый гребень за снегами Цаннера.

Пока мы любовались видом, темные тучи, поднимавшиеся с Ингура, окутали Лайлу и превратили ее в Синай, темный и сверкающий изогнутыми молниями. Мы одновременно поздравили друг друга с надвигающейся бурей. Едва успели мы устроиться на ночь, как другая буря, пришедшая незамеченной с юго-запада, разразилась над нами. В продолжение всего последующего часа наш маленький приют стал жертвой свирепых стихий. Сначала буря, затем перпендикулярный ливень, потом ослепительные вспышки молний и трескучие раскаты грома, и опять новые порывы ветра, со злобой ударявшие в бока нашей палатки. За дождем пошел очень крупный град, так сильно бивший по потолку нашей палатки, как будто хотел пробить его, и наполнивший все углубления в земле льдом на несколько вершков.

Наши сванеты укрылись бурками. Но даже знаменитая бурка оказалась недостаточной для такой бури, и они ломились в двери палатки, крича на ломаном русском языке, как испуганные дети: «мы погибли! Погибли! Погибли!» при каждом новом блеске и залпе небесной артиллерии.

Наша палатка выдержала и ветер, и грозу, и мы спокойно заснули под звуки падавших капель. Когда на рассвете я развязал дверные завесы в палатке, то был встречен неожиданным и чудным зрелищем. Лайла ясно вырисовывалась на фоне неба, свободная от всяких испарений; вершина Тетнульда и вершина Шхары выглядели мертвенно белыми на черных пеленах удалявшихся грозовых туч, в которых время от времени сверкали молнии, а верхушки вершин резко выделялись при желтоватом свете восходящего солнца.

Легкий и приятный подъем по широким пастбищам привел нас на Утвирский перевал, широкую впадину между южными отрогами Штавлера, которая отмечена тремя каменными глыбами, нагроможденными на конце. На пастбище около перевала (высота его равняется 7875 футов) паслось стадо коров. На западе виднелась снеговая прорезанная ледником скошенная вершина, которую можно сравнить с Ури Ротшток. В этом направлении вид был интересней и живописнее, но в нем не было того особенного величия, которое присуще Сванетии.

Короткая долина вела вниз к Ненскре, лесные чащи которой были скрыты, за ними тянулось широкое пространство травянистых высот и впадин, по которым должна была лежать наша дорога. Каким близкими и в то же время какими далекими казались они, отделенные от нас глубокой темной долиной, заросшей первобытным лесом!

Хорошо намеченная тропинка вела вниз не по боковой долине, но по ее южному хребту. Около первых сосен встретили нас дождевые тучи, несшиеся с него, и мы укрылись под деревьями, тогда как наши охотники пошли отыскивать абхазских пастухов, которых увидели еще издалека. Они возвратились со свежим молоком и с хорошим молодым козленком. Мы отказались от козленка из-за высокой цены, которую за него просили, и, так как дождь прекратился, пошли дальше, спускаясь по крутому склону, заросшему великолепным строевым лесом и цветами. Лес сделался гуще, упавшие деревья и корни часто преграждали путь нашим мулам в то время, как ветви были так густы, что мы почти не могли видеть неба. На некотором расстоянии мы следовали по верху странного хребта, который, вероятно, был не чем иным, как старой боковой мореной, идущей параллельно, но выше его на несколько сот футов. В темном ущелье осел, на которого мы рассчитывали, покинул нас. Оказалось, его хозяин не согласился, как мы думали, служить нам во все время нашего путешествия, но шел с нами только за компанию и теперь отправлялся по своим делам в долину Ненскры. Все наши пожитки были загружены тогда на двух мулов, и несчастные животные должны были теперь карабкаться по скалистой стене и по корням сосен, с которыми трудно было справиться нагруженному человеку. Очень скоро, разумеется, и мулы, и багаж беспорядочной массой полетели вниз.

Поклажу подняли и скучный процесс нагрузки начался чуть ли не в шестой раз в течение двух часов. Я предложил находящемуся в дурном настроении охотнику, который сам создавал все затруднения, нести часть поклажи самому, после чего он бросил на землю мешки и объявил, что бросит нас. Я взялся за револьвер, а он вытащил кинжал и разразился целым потоком слов, которые означали, что он не пойдет с нами дальше.

Положение было глупо, потому что никто из нас не знал, что делать. Пауэлл всеми силами старался успокоить нашего дикаря, в чем и успел, и мы снова пустились в путь, скользя между пнями сосен вниз, к самому потоку Ненскры.

Поток протекал по изрытой водой трещине между скалистыми стенами, соединенными дрожащим мостом. На дальней стороне лес был густ и не видно было дороги. Мы спустились в русло маленького притока, за которым встретили вал, непроходимый для животных и состоящий из упавших деревьев, погибших от огня. Я сторожил мулов, пока люди прокладывали и расчищали себе дорогу вперед. Пауэлл пошел за ними и набрел на деревянный домик в поле кукурузы. Три туземца неизвестной национальности (я думаю, абхазцы) жили в этом уединенном помещении.

Наши люди объявили, что уже поздно, чтобы начинать восхождение, что мулы не вынесут его, если им не помогать и что на следующее утро лесные жители пойдут с нами и помогут нам за умеренную плату. Таким образом, нам пришлось разбить палатку у воды.

Трудно найти два места ночлега, которые так бы разнились, как это и предыдущее. Вместо дикого ландшафта и высокого открытого пастбища, мы очутились теперь в глубокой лощине, окруженной гигантскими соснами и высокими ольхами, которые образовали такой плотный балдахин, что не было видно неба и погода стала почти безразлична. Мы настлали подстилку из папоротника, напоминающую большой ковер, разожгли великолепный костер, на огне которого поджарили кукурузное тесто, принесенное нам соседями, и испекли его маленькими кусочками. Вскоре после этого пришел ко мне шумливый погонщик и сказал речь, смысл которой был в том, что англичане и сванеты – братья и что если он и выхватил кинжал, то только потому, что я взялся за револьвер.  Маленькая буря послужила на пользу и в продолжение 48 часов, пока мы окончательно не потеряли дорогу в лесу, поведение его было менее бурно. Утром рассвет был серым, когда мы вышли, слышно было, как ударялись капли дождя о листья деревьев, хотя они и не доходили до нас в течение первых двух часов. Дороги долго почти не было совсем. Мы пробирались то по руслу потока, то между громадными свалившимися стволами деревьев. Затем следовал большой подъем в область пастбищ. Дорога была так крута, что о подобной крутизне не имели понятия все, знакомые только с Альпами, животные взбирались с большим трудом. Наконец, мы вышли из долины, по сторонам которой взбирались, и направились по волнистому гребню вершины к верхним пастбищам. Когда эти последние открылись перед нами, мы сделали привал под седой сосной и послали депутацию купить молока и барана у пастуха, стада которого паслись невдалеке. Когда мы снова тронулись в путь один из наших погонщиков поджег мох на сосне. В одно мгновение ока все дерево от корня до верхушки превратилось в огненный столб. Злой бездельник прыгал от восторга, глядя на дело рук своих. К счастью, дерево стояло особняком, и пламя скоро потухло, оставив ветви скорее опаленными, чем сожженными.

На некоторое время трудности прекратились. Пологие пастбища представляли легкий подъем на высокую площадку, под которой лежало маленькое светлое озерцо. Немного не доходя до него, наш ягненок вырвался из рук Маурера. Тот погнался за ним довольно неудачно, и ягненок бросился через холмы по довольно легкой тропинке по направлению к своим собратьям, преследуемый поводырем.

Нам ничего не оставалось, как ждать возвращения товарища. Вечер был прекрасный, а пейзаж великолепным. Мы находились как раз на одном уровне со вчерашним перевалом, за ним опять виднелась Ужба, а вершины Лайлы высились за Ингуром. На юге простирались высокие пастбища, разделяющие темные леса глубоких долин, которые сходятся в ущелье Ингура. С обоих сторон ущелье охранялось двумя группами смелых вершин, состоящих, вероятно, из известняка, под которым в расщелинках лежали маленькие ледники, напоминавшие собой ледники Мармолаты в Южном Тироле. (На северной стороне Кавказа известняки тянутся одной непрерывной цепью, пересекаемой ущельями, параллельно главному хребту, на юге они являются отдельными валунами, не образующими непрерывной линии. Подобное же распределение существует в Тироле). Ближняя группа к западу от Ингура соединялась с местом нашей стоянки или, скорее, с хребтом, находящимся от нас на расстоянии одной мили, длинным, гладким, поросшим травой гребнем, составляющим водораздел между бассейнами Ингура и Кодора. Мы все еще не могли видеть последнего, а главная цепь к северу от нас была скрыта снеговым выступом, возвышавшимся сейчас же под рукой. Немного раньше в течение дня мы видели мельком ледник Ненскры и, если бы не мешали облака, наверное, увидали бы у его начала снега Эльбруса.

Прошло несколько часов, прежде чем Маурер вернулся со своим пленником, и дневного света нам хватило только на то, чтобы спуститься на несколько ярдов вниз в защищенную впадину, где можно было набрать сухих ветвей рододендрона и развести костер. Но топливо было слишком мало для серьезной стряпни, а потому решение участи нашего ягненка было отложено. Я могу сообщить здесь также и результат этой отсрочки. Когда на следующий день мы отправились в путь, животное начало сильно упрямиться. Маурер в минуту раздражения перерезал веревку, и мы увидели ягненка последний раз, он удирал от нас со всех ног.

Было прекрасное холодное утро, дул восточный ветерок, служащий на Кавказе верным признаком хорошей погоды. Наши люди покаялись нам в том, что дальнейшей дороги они не знают. Мы следовали по едва заметной тропинке до ближайшей впадины, которая, по словам Лавие, известна под именем Джодисвика и достигает высоты 8531 фута. Новый и величественный ландшафт открылся вдруг перед нашими глазами. Под нашими ногами расстилался на тридцать или сорок миль бассейн верхнего Кодора (когда-то плодородный Дарльский округ), огромная долина, один громадный лес, замыкавшийся высокими горами, конечно, не такими гигантами, какие нависли над Сванетией, но с громадными ледниковыми полями и с отвесными, хотя и тупыми гранитными гребнями и хребтами. Эти горы имели такое же отношение к центральной группе, какое имеют Титлис и Галеншток к Бернским Альпам. Здесь не было никаких особенно выдающихся вершин, которые притягивали бы глаз, но величие всего ландшафта с его волнообразными лесами, широкими холмами, ярко сиявшими под лучами солнца, с проблесками света в глубинах, здесь утес, там извилистое русло реки, и нигде ни признака человеческого жилья. Духовное око поэтов опережает путешественников. Положительно Шелли описал уже Кодор в своем «Освобожденном Прометее» таким, каким он открылся перед нами в это солнечное утро.

Не было заметно никакой тропинки, которая вела бы вниз в долину, расстилавшуюся под нашими ногами, но на расстоянии тысячи футов ниже нас паслись овцы. Мы нашли трех очень общительных пастухов-абхазцев, имевших классический вид и носивших фригийские шапки, какие, вероятно, были когда-то в моде на Иде. Они сказали нам, что отсюда не было прямой дороги в долину, что мы должны возвратиться на гребень и держаться высокого ровного откоса, который на довольно значительном расстоянии идет параллельно долине Кодора. Мы пообещали одному из  пастухов подарить нож в награду, если он согласится довести нас до моста через реку. Он настаивал на том, чтобы ему заплатили раньше, и, вспомнив добросовестность наших лесников, выказанную накануне, я необдуманно согласился на его требование.

Мы снова взобрались на гребень, прогулка по которому была очаровательна. У наших ног пестрели цветы: золотистые крокусы и синие горечавки – и со всех сторон солнце: внизу – волнистые кущи лесов, замыкающиеся оградой из вершин и ледников, за исключением западной стороны, где горы спускались длинными склонами к Эвксину. По мере того как мы продвигались вперед, к пейзажу прибавилась верхняя долина Кодора. Лес прекратился за несколько миль до его истоков, которые таились в маленьком леднике, вытекавшем из-под тупой башневидной скалистой вершины. Самым большим видимым нами ледником была широкая ледяная полоса к западу от Клухорского перевала, которую мы различали еще яснее с Черного моря. Она характером своим очень напоминала ледники Адамелло и казались легкими для восхождения. Между Нанскрой и Секаном, как назван на новой карте главный исток Кодора, поднималась группа гранитных вершин. После двухмильной прогулки по этой высокой террасе почва начала быстро опускаться, скоро появились первые деревья – благородные сосны и буки, а несколькими сотнями ярдов ниже мы уже вступили опять в лес. Тропинка исчезла, спуск был крут, но и человеку, и животному было легко достичь берегов потока, незначительного притока Кодора, текущего по длинной долине слева от нас. Мы позавтракали в чудной ложбине около воды. Я ушел купаться, а возвратившись, узнал, что пастух исчез. Мы уже раньше спорили с ним, убеждая его исполнить данное обещание, и вот он убежал, предоставив нам самим отыскивать мост через Кодор. Внезапные появления и исчезновения кавказцев в их родных местах часто напоминали мне образ действия Гомеровых богов.

Мы находились близ главной долины, а ровная ясно обозначенная тропинка вела нас вниз по ее левому берегу в густой тени буков и сосен, пока она не начала подниматься вверх, где один из притоков обезлесил долину на широкое пространство своими потоками. Очень естественно, что тропинка прекратилась, дойдя до русла потока, но за ним мы разглядели нечто, похожее на лесную дорогу. То здесь, то там встречались нам места привалов охотников. Они ободряли нас для дальнейшего пути. «Нет дороги! Мулы погибли! Мы погибли!» - кричали наши сванеты. «Есть дорога!» - восклицали мы время от времени с уверенностью, которой сами не чувствовали. Мы пересекли с большим трудом глубокое русло второго потока и пробивались среди терновников и папоротников, доходивших нам до пояса или до плеч. Мы в буквальном смысле слова прорубали себе дорогу при помощи ледорубов и кинжалов среди валежника, пока, наконец, не были вынуждены остановиться, так как животные не моли двигаться далее по такой дороге.

Наконец, когда уже совсем стемнело, мы дошли до конца реки, где вертикальный утес прямо погружался в воду. Дальнейшее движение вперед сделалось совсем невозможным; взобраться на горный склон было делом довольно трудным и для нагруженного, снабженного веревкой человека, не говоря уже о дурно оседланной, везущей поклажу лошади. Мы послали Маурера на разведку, пока еще не совсем стемнело. Он возвратился опечаленный. Мы расположились в темной ложбине под густой зарослью ольхи, где места едва было достаточно, чтобы разбить палатку среди роскошной растительности. Стоянку нельзя было назвать хорошей, а я чувствовал себя одеревеневшим и усталым, но не от долгого пути, так как нам пришлось все время идти в гору, а от постоянного беспокойства, причиненного отсутствием дороги в лесу. Насекомые ударялись крыльями обо все, что им попадалось на пути. Тем не менее мы проспали до самого рассвета. Сванеты попытались было навести мост через реку. Пауэлл одобрил этот проект. Более часа провели мы, срубая дерево, перекидывая его через бурлящий поток и затем глядя, как оно было этим потоком унесено.  Так как этот план не удался, то мы решили вернуться на то место, где прекратилась тропинка и там искать дорогу через реку. На пятиверстной карте переход через нее был отмечен, и хотя карта оказалась совсем неверной, с тех пор, как мы покинули Сванетию, представилась возможность поверить, что здесь, в Кодоре, она может быть верной, по крайней мере в данном случае. Лес был до того густ, что нам с трудом удалось отыскать свои следы, но в конце концов мы их нашли, и через три часа достигли тропинки. Мы тщетно искали сначала перехода среди лабиринта водяных потоков и островков, но спустя некоторое время, следуя по просеке, которая была, вероятно, не чем иным, как заросшей старой дорогой, мы вышли на мост, сделанный из одного громадного сруба, скрытого густо заросшим островком. Но как могли перейти по срубу наши мулы? Сванеты сделали было безумную попытку провести их по нему, но более мудрые животные воспротивились и, поддерживаемые нашей альпийской веревкой, храбро переплыли бурный поток.

Когда багаж был перегружен, мы сделали привал на великолепной поляне под громадным буком около прыгающего Кодора, чистая вода которого почти не обесцвечивается ледниковой грязью.

Вопрос теперь состоял в том, какую дорогу найдем мы на правом берегу Кодора. После нескольких небольших и крутых спусков и подъемов в овражках мелких потоков едва приметная тропинка показалась на краю высокого вала, нависшего над рекой, и повела нас в тени большого букового леса. Пока мы находились под буками, дорога все время оставалась гладкой и легкой. Но через два часа она спустилась к руслу потока и время от времени почти совсем исчезала благодаря его причудам или терялась в густых зарослях. Ветки ударяли нас по лицу, тогда как камни выскальзывали из-под ног. Было очень жарко и мучительно. Место соединения долин, где мы должны были выйти на встречающиеся здесь дороги с Клухора и Нахара, казалось, удалялось по мере того, как мы к нему приближались. Наконец, дорога пошла по целой баррикаде из свалившихся стволов деревьев, и нашим мулам идти стало совсем трудно. Мы пересекли луг, где доходившие до плеч цветы и травы росли в тени каштанов и диких фруктовых деревьев и были окружены кустами малины. Грубый охотничий шалаш явился первым следом человеческих поселений. Еще короткий подъем, и мы начали погружаться в густую чащу орешника. Перейдя полоску холмов, мы приблизились к потоку Клычу. (Те читатели, особенно ботаники, которых интересует более подробное и технически точное описание местностей между Нанкрой и Клычем, найдут таковое у Лавье. Лавье и Сомье в 1890 году последовали по нашему пути до этого пункта, где они повернули на север к Клухорскому перевалу. Согласно новой карты Лавье называет главные истоки Кодора Сакеном).

Мы вдруг вышли к его концу, где он протекал, образуя водовороты, среди высоких берегов, и представляя собой широкий лишенный моста поток, который был слишком глубок для того, чтобы его можно было перейти вброд. Пока мы держали совет, на противоположной стороне показался караван нагруженных лошадей, которых вели два туземца, являвшихся живописными фигурами в своих ярких одеждах и башлыках, завязанных наподобие фригийских шапок и предохраняющих от горячих солнечных лучей головы. Мы крикнули им, чтобы они подвели сюда лошадей для нашей переправы, и один из них подошел. Но едва вступил он в разговор с нашими дикими проводниками, как они умудрились как-то оскорбить его, и результатом этого было то, что хозяин лошадей закричал им по-русски «сванетские ослы» и бросился опять в поток. Это было уже чересчур для моего терпения, я быстро прыгнул в воду и схватил его. Дальнейшие разговоры уладили дело, и мы все по очереди переправились через реку. Но только мы успели вступить на противоположный берег, как наши дикие люди снова начали ворчать и выражать намерение идти назад. «Мы хотим домой! Мы пропали! Мулы погибли! Здесь Кодор!» Этим ограничивался их запас русских слов. Мы не обратили внимания на эти заявления и отправились в путь. Наши затруднения, происходившие от отсутствия тропинок, внезапно прекратились. Мы нашли хорошую узкую проезжую дорогу, построенную инженерами и идущую по широкой открытой долине. На расстоянии многих миль мы ехали по отлогим склонам и ровным лугам, испещренным дикими цветами и покрытыми фруктовыми деревьями: грушами, желтыми и красными сливами, грецким орехом, вишней – и кустами малины. Но человеческого жилья нигде не было видно. Все это богатство лесов и пастбищ, фруктов и цветов достается на долю немногих медведей или редкого прохожего, крестьянина из Карачая, который, проходя мимо, наполняет свою меховую шапку сливами, падающими с ветвей и усыпающими землю под ними.

Войдя в долину, мы разложили палатку, так как солнце спряталось за западными холмами. Вечер был великолепен, а цепи гор носили яркую южную окраску. На западе некоторые высокие утесы были покрыты снегом, но ландшафт не напоминал собой ландшафты центральной цепи. Вид Кодора, которым мы любовались, благодаря окружающим его хребтам, напоминает бассейн Сондрио с Берниной. На следующее утро мы ехали по довольно хорошо устроенной, хотя и узкой дороге. Через некоторое время на юго-западе открылся чудный вид длинной долины, густо заросшей лесом и замыкавшейся ледником из отдельных известняковых вершин, поднимающихся между бассейнами Ингура и Кодора. Скоро показались несущиеся лошади, затем открылось поле, засеянное кукурузой, и наконец вдруг появился каменный одноэтажный дом в две комнаты. Это была пресловутая Чхалта, где мы должны были ожидать казаков, почтовых лошадей и «всевозможных удобств для людей и животных».

Дом оказался довольно поместительным, но его единственным жильцом был несчастный грузин, который едва мог пройти двадцать ярдов, так изнурила его болотная лихорадка. Лошадей не было, наши сванеты снова взбунтовались. Едва успели разгрузить мулов, как они заявили более решительным тоном, чем обыкновенно, что они идут домой. Мы говорили им, что они посланы своим князем идти туда, куда мы им прикажем, во всяком случае они не получат подарков, пока мы не дойдем до нужного места. Но на этот раз наши люди говорили серьезно. Было ясно, что они чего-то очень боялись: лихорадки ли, цивилизации, а может быть, просто неизвестности – кто знает? Во всяком случае, они действовали быстро и решительно.

Я видел это и тотчас же решил, что может быть опасным и совершенно не нужным употреблять силу, если люди собрались уезжать без денег и без провизии в лесные дебри. Без сомнения, присутствие грузинских ломовых лошадей помогло нам прийти к такому заключению. Через одну-две минуты сванеты вспрыгнули на спины своих мулов и отъехали прочь галопом, крича и взвизгивая от радости, пока не скрылись из виду, завернув за первый угол. Мы видели их в последний раз. Провизии у них не было, так как наши запасы истощились. Однако, без сомнения, они не погибли от голода. Кавказец вообще может путешествовать с весьма скудным запасом продуктов: они воруют початки на кукурузных полях, наполняют ими и сливами свои карманы, выпрашивают молоко и сыр у пастухов, которые все лето не пробуют даже хлеба.

Спокойствие и мир, последовавшие за отъездом наших рычащих и ворчащих дикарей явился сначала для нас отдыхом, но наши чувства несколько смешались, когда мы вполне осознали свое положение. Пауэлл, не знавший местного наречия, смог кое-как объясниться с грузинами; если бы не он, то наше путешествие могло бы выйти совсем не таким, каким оно вышло.

Теперь, благодаря больному обитателю Чхалты, который говорил по-русски, мы узнали, что грузины не намеревались и даже не могли спускаться дальше, так как они заключили контракт с компанией русских инженеров, занятых проведением дороги через Клухорский перевал в Теберду, и должны вернуться той же ночью. Если бы только мы знали это раньше, мы могли бы отправиться к месту стоянки русских и оттуда начать свои экскурсии в горы.

Положение наше было неловкое. Грузин тихонько двигался, ожидая нового приступа лихорадки, другие грузины лежали на спине и между зевками лениво обменивались односложными гортанными словами. Нам ничего не оставалось, как оставить Маурера здесь с багажом, а самим отправиться в Лату, находящуюся на расстоянии пятичасового пути по долине, в надежде, что она не окажется второй Чхалтой. Мы вышли в самое пекло, но я почти не чувствовал жары даже на такой низкой возвышенности (2000 футов). Может быть, благодаря сухости воздуха или красоте ландшафта или же частой тени от западных горных склонов, по которым шла тропинка, но мы не страдали от жары и шли быстро, несмотря на тяжелую поклажу, которую Пауэлл очень любезно нес больше чем половину пути.

Прямой верхний бассейн Кодора оканчивается у Чхалты. Отсюда река поворачивает на юго-запад и бежит, извиваясь, на протяжении 15 миль по узкой долине или открытому ущелью, заросшему чудным лесом, пока, повернув снова на запад, она не выходит снова на открытое место, приближаясь к Лате.

Не доезжая двух миль до места нашего назначения, мы повстречались с отрядом сванетов, отправлявшимся в горы. У предводителя был очень красивый кинжал, привлекший наше внимание. Он сказал нам, что является одним из слуг Дадашкилиани, и Пауэлл решил воспользоваться случаем и послать записку князю, чтобы сообщить ему об отъезде наших проводников с мулами. Когда он окончил письмо и протянул его сванету, один мингрелец со злым лицом, который шел рядом, но не принадлежал отряду, вдруг выступил вперед и, выхватив бумагу, разорвал ее на тысячу клочков. Когда сванет стал  ему выговаривать, он вытащил из ножен свой тонкий кинжал, блестящий на солнце подобно змеиному языку и принял угрожающую позу. Видимо, встревоженный сванет бросился между ним и Пауэллом, и таким образом закончился этот курьезный инцидент. Ни мы, ни русские, которым мы рассказали эту историю, не могли объяснить этот странный взрыв страстей, хотя и было высказано предположение, что они съели слишком много опьяняющего дикого меда, который, говорят, находят в изобилии в этих долинах. А может быть, мингрелец думал, что бумажка содержит в себе какие-нибудь злые чары. Письмо было написано по-французски, а у туземцев не было ключа к его содержанию.

Лата опять-таки не представляет собой деревушки. Станция состоит из двух построек, заключенных в одну загородку, остов разрушенного сарая и грубой хижины, где сопровождающие казаки и туземцы находят себе приют. Один топограф, не из числа тех, кто составляли новую  карту, жил в одном из домиков и очень радушно принял нас, когда вернулся с работы. А до этого времени нас очень хорошо устроила жена помощника почтмейстера, муж которой также отсутствовал. Она сказала нам, что он только недавно оправился от сильного ушиба, причиненного лошадью, которая бросилась в сторону, встретившись с медведем, совершавшим свою вечернюю прогулку по дороге из Сухума. Случись это немного дальше, и лошадь с всадником полетели бы в пропасть.

Мы провели в Лате две ночи и день, прежде чем могли справиться со своим багажом и достать лошадей для длинного путешествия в Сухум. Время не показалось нам долгим, так как устроились мы прекрасно и обо многом надо было переговорить и подумать. Я добился того, что давно уже сидело у меня в мыслях. Тайна великого леса, о которой так часто спорили Гров, Мур и я, наконец открылась. Я узнал сколько правды заключают в себе странные рассказы, распространенные по всему Кавказу. Мы не встретили диких людей, живущих в лесах, не имеющий ни жилья, ни одежды, ни огнестрельного оружия, одевающихся в звериные шкуры и питающихся ягодами, легенды о которых повторил и Жуков, но мы посетили скрытые в дебрях берлоги и их обитателей. Мы не были так счастливы, как Спенсер, видавший серн, которые глядели на него с каждого утеса и численностью своей напоминали белок в английском парке, но нам встречались частые доказательства близости медведя. Мы убедились в том, что лесные тропинки не непроходимы, если только они найдены, но мы на личном опыте убедились, как трудно их найти.

Мы провели шесть дней при переходе из Сванетии в Лату. В коротких описаниях последних страниц я, боюсь, дал слишком смутное представление об этой неделе, проведенной в лесных дебрях. Но разве возможно путешественнику создать полную и соответствующую действительности картину перед умственным взором тех, которые никогда не видели кавказского леса или кавказских лугов, заросших цветами? В то время как я пишу эти строки, передо мной встал ряд волшебных видений: смешанная тень гигантских сосен, буков и ольхи, густые заросли лавра и азалий, поля альпийских цветов, покачивающих своими венчиками над головой путешественника, пробивающего себе дорогу среди стеблей, богатейшая окраска и «тенистая задумчивость» долин, лишенных тропинок, широкие великолепные ландшафты, открывающиеся с высоких пастбищ, утренний свет, охватывающий сотни зеленых холмов и покоящийся на чистой поверхности отдаленных снегов, масштаб и величина видов вообще и важное очарование их отдельных подробностей.

Каково будущее этого земного рая? Его древние первобытные обитатели отошли в вечность. Они исчезли более четверти столетия тому назад, их жилища, а равно и их могилы погребены под роскошной растительностью, которая вскармливает медведей, комаров и лихорадки. Народ, который жил той же жизнью и на том же месте с начала истории, рассеялся или совсем уничтожился. Абхазцы исчезли, не оставив по себе воспоминания, кроме довольно скудного материала для этнолога, который желал бы удостовериться, к какой ветви мировой семьи они принадлежали. Современные русские писатели почти ничего не могут прибавить к портрету и эпитафии Гиффорда Пэльгрэва, который в бытность свою вице-консулом в Сухуме в 1876 году явился свидетелем их последней борьбы. Я делаю выписку из главы об Абхазии из его сочинения.

Ранняя история абхазской расы мало известна и вряд ли будет известна больше когда-либо. Как пишут греки, более двух тысяч лет тому назад они населяли узкую полосу земли между горами и морем по центральному восточному берегу Эвксина, как раз на том месте, которое отводят им позднейшие сообщения и карты наших дней. Но откуда явились эти явные аборигены? К какой колыбели принадлежала эта младенческая раса, к какой мировой семье, выражаясь по-немецки, можно отнести это маленькое племя, численность которого вряд ли превосходила сотни тысяч душ, - вот вопросы, на которые ни прошедшее, ни настоящее не могут дать ответов.

Высокий рост, светлый цвет лица, светлые глаза, рыжие волосы и атлетическое спортивное телосложение заставляют предполагать в них северное происхождение, но восточная правильность лиц и язык, хотя и не заключающий в себе никакого явного сходства с известными наречиями, но обладающий семитскими суффиксами и богатством гортанных звуков, превосходящими арабский и еврейский языки, указывают на другое родство. Их характер, предприимчивый, храбрый и по-своему коммерческий, представляет из себя известную смесь ребяческой хитрости и полнейшего отсутствия организаторских способностей - этого цемента нации, который отличает их от европейцев и даже от турок и заставляет приравнивать их к семитским племенам Западной Азии. Но ни один путешественник по этой области не может рассчитывать на разрешение этой тайны, необходимы отчеты, достоверные данные об этом народе, который никогда не пытался передать свою речь письменно, они знают, что они абхазцы, и ничего больше.

Весьма вероятно, что пустыня, называемая раньше Абхазией, будет заселена. До сих пор правительство действовало довольно непрактично и равнодушно. Греки и немцы эмигранты, переселяются медленно, а их семьи часто страдают от губительных лихорадок. Окружающее и физически, и морально не способствует возбуждению энергии, с помощью которой человек подчиняет себе природу. Здесь торжествует природа – девственница, но Цирцея встречает каждого нового явившегося с чашей колхидского яда, которую держит в своих прекрасных руках. Лата особенно зла лихорадками. Русские бараки исчезли, главным образом, из-за высокой смертности людей, которые жили в них. Здесь в 1874 году отряд моих друзей подхватил заразу, которая причинила некоторым, например, Муру, такой вред, какой остался на всю жизнь.

В прекрасный безоблачный день выехали мы и пустились в долгий пятидесятидвухверстный путь, долженствующий привести нас в Сухум-Кале в область цивилизации. Немного подальше Латы Кодор пробивает себе дорогу в последнем Кавказском хребте по глубокой известковой трещине (у так называемого Багдадского поста). Дорога представляет собой желоб, смело выдолбленный на поверхности ослепительно белых утесов, открывающиеся с дороги лесные пейзажи, виды которых расходятся во все стороны, великолепны. Высокий деревянный мост, первый, если не считать бревна, по которому мы переходили через воды Кодора, стягивает овраг в самом узком месте.

Здесь дорога покидает реку и пересекает плоскогорье, по которому до спуска в долину большого притока она идет, все время извиваясь и образуя удивительные зигзаги, чем очень напоминает Константинопольскую железную дорогу, тем более, что причина изгибов, вероятно, одна и та же. На берегу мы нашли маленькую виллу, летнюю резиденцию какого-то жителя Сухума, облагороженные окрестности которой производили странный эффект среди этих дебрей. Рядом возвышались стены Цебельда, бывшей прежде военным укреплением, а теперь превращенной в убежище двух русских монахов. Они приняли нас очень хорошо и забавляли своим полнейшим неведением того, что делается в западном мире. Когда мы завтракали, сидя за столом в тени деревьев, наши хозяева, неуклюже двигаясь в своих длинных одеждах, представляли в живых картинах фрески итальянских мастеров. Не хватало только беса на заднем плане, но загорелое лицо Маурера, поднявшееся из кухонной двери, восполнило этот недостаток.

После долгого восхождения среди зарослей орешника мы впервые увидали сквозь выемку между холмами море. Вскоре после этого справа показались разбросанные поля и домики греческой колонии Георгиевское. Это была первая деревня, которую мы увидали после того, как покинули Сванетию шесть дней тому назад. До Сухума нам все еще оставалось 18 миль. Дорога отсюда содержалась в таком  же порядке, как и все проезжие дороги Англии. На расстоянии нескольких миль она шла по живописному ущелью в низком хребте меловых холмов. Виды  сравнительно с теми, к каким привык наш глаз в последнее время, были, разумеется, просты, но в этой простоте и обычности заключалась особенная прелесть. В одно мгновение они напомнили нам восточные окрестности Эксмура, а в следующее – Аппенины. Наконец мы покинули холмы и поехали по открытой полосе земли недалеко от берега, где дорога шла окаймленная живой изгородью и высокими деревьями. Мы достигли берега до наступления темноты и поехали вдоль окраины. Проехав несколько миль, мы встретили исторический поток Гумисту, исторический потому, что его воды спасли однажды Сухум от разорения абхазцами. Эта история была рассказана Гиффордом Пэльгревом в его книге. Мост (я в последний раз повторяю те же слова, потому что это последний поток, который мы пересекли в царских владениях на Кавказе) развалился и был снесен. Наш провожатый въехал в спокойное море, отражавшее в себе звезды, в то время как отдаленный свет маяка плыл к нам по воде. Мы следовали за проводником по мелкому месту и вскоре достигли дальнего берега без всякого труда. Последняя опасность миновала, признаки цивилизации умножились. Сладкий аромат несся из загороженных садов, белые стены домиков виднелись в темноте, нас чуть-чуть не сбила с ног компания кутил, возвращающихся домой с веселого ужина. Затем шел большой барак; широкая дорога, по обеим сторонам которой построено много домов, но даже темнота не могла скрыть неудовлетворенное честолюбие строителей Сухума, сожженного турецким флотом в 1877 году и теперь представляющего собой крошечный городок с 1300 жителей.

Через 10 минут мы свернули в маленький переулок и слезли с лошадей перед широкой верандой дачного домика, в котором все еще ужинали офицеры. Едва успел я соскочить на землю, как кто-то позвал меня по имени и попросил присоединиться  к компании. Мы окончили вечер среди роскоши и удобств цивилизации, в то время как волны Эвксины разбивались с фосфорической пеной у наших ног.

На следующее утро я был уже на палубе того парохода, который увез меня с Кавказа в 1868 году и являлся тогда последним прибавлением к флоту Черноморской компании, выстроенной на Клейде. Теперь этот пароход считается одним из самых тихоходных среди работающих судов. Держась берегов, мы заходили еще в Редут-Кале и в Поти.

Когда мы проходили мимо устья Ингури, мы взглянули на холмы, заключающие большой лес, из которого мы вышли. Высоко над ним поднимались снега красивой группы к западу от Клухорского перевала. С моря казалось, что она оканчивается большими фирновыми склонами и снеговыми куполами. Гранитные вершины, видимые с Клухорского перевала или из Теберды, являются, вероятно, твердынями, поддерживающими эту центральную массу. Это легко достижимая область и совершенно новое поле для исследований альпинистов. Они могут высадиться в Сухуме, где служащие на телеграфной станции англичане, без сомнения, помогут им начать путешествие. Новая дорога через Клухор может служить основанием для начала действий.

При постройке этой дороги русские реставрировали одну из древнейших проездных дорог Кавказа. Мы заключаем это из следующего странного рассказа, заимствованного мною из путешествий одного венецианца Иосафа Барбара, описанный в 1487 году, переведенных на английский язык в 1550 и перепечатанных обществом в 1873 году: «Между морем Бачу и Большим морем идет прямая дорога, которая по прямой линии тянется на несколько миль. Все это пространство наполнено горами и долинами, которые в отдельных местах заселены какими-то владельцами (через владения которых никто не осмеливается проходить из страха быть ограбленными), но по большей части остаются незаселенными. Если кто-нибудь решится пройти по этой дороге, покинув Дербент, он принужден будет отправиться через Грузию, а затем через Мингрелию на берег Большого моря к замку, называемому Алуати (Алуа помещена на Коховской карте, на том месте, где теперь находится Лата), где находятся горы такой высоты, что он принужден будет оставить свою лошадь и пешком забираться по скалам, так что между подъемом и спуском пройдет два дня, и после того он вступит в Черкесию, о которой я говорил вначале, и этот проход употребляется только теми, кто живет около него, так как кроме этого прохода на всем пространстве нет никакого другого из-за трудностей найти таковой».

Дечи сделал фотографии с некоторых северных долин, и его виды показывают вершины и ландшафты, достойные внимания. Но далее на запад лежат неизвестные дебри Зеленчука, куда супруги Литавдель, преследователи редкой дичи, недавно три раза побывавшие в Центральной Азии, отправились несколько лет назад, чтобы отыскать зубра, животное, которое, по-видимому, ставит преградой между собой и своими преследователями целую гору.

По мере того, как полуденная мгла затеняла вершины, мои думы обратились к более обыкновенным соображениям. Горная цепь, быстро исчезающая с моих глаз, без сомнения, предназначена стать точкой отправления энергичных англичан. Какой урок почерпнули новые исследователи из опыта их предшественников или из катастрофы, явившейся причиной моего настоящего путешествия? Где может оказаться недосягаемым или даже источником опасности опыт, приобретенный в Альпах, для всех новичков, являвшихся в первый раз на  это новое поприще отважных предприятий?

Всем желающим отправиться на вершины и ледники Кавказа или же в какую-нибудь другую мало исследованную горную область, я даю такой совет: не жалейте времени на проведение рекогносцировки. Осторожно исследуйте избранную вами вершину с какого-нибудь выдающегося пункта, прежде чем предпринять экспедицию. Самые лучшие альпинисты и даже лучшие альпийские проводники могут легко быть введены  в заблуждение видом горы, когда на нее смотрят с ее собственных склонов и утесов. С этого наблюдательного пункта нельзя точно определить ни общей величины, ни соответственного отношения частей: утесы укорачиваются, углы снеговых склонов уменьшаются, опасные места, которые приходится атаковать, часто бывают совсем скрыты, кроме того, можно при подъеме выбрать ложную дорогу только потому, что до известного пункта на ней не встретилось никаких препятствий. Затем, как это показал опыт, нельзя отправляться на перевалы, кажущиеся доступными без серьезного риска, если другая его сторона, по которой придется спускаться, неизвестна. Очень трудно судить о спуске, когда смотришь на него сверху, и я не раз подвергался в этом случае серьезной опасности, доверившись первому впечатлению.

Благодаря близости Черного моря, тучи и бури с которого налетают и разражаются с удивительной быстротой и внезапностью, погода на Кавказе является новым вопросом, требующим особенных соображений. Самым обычным здесь явлением бывает послеполуденный туман, окутывающий путешественника, и к нему все должны быть готовы. Другим важным условием безопасности альпиниста на Кавказе или на других горах, более подверженных действию горячих лучей солнца и частым переменам в температуре, чем Альпы, является знакомство с быстрыми изменениями, происходящими в состоянии ледников и снеговых склонов. Надо заметить, что вообще нельзя судить о горах по одним только швейцарским Альпам. На Кавказе перемены в температуре происходят гораздо быстрее, и нормальное состояние склонов полудня гораздо опаснее. Часто выпадает снег, таяние его совершается с поразительной быстротой, здесь на лицо все условия, способствующие падению лавин и какой-нибудь незначительный наклон на поверхности может во всякое время произвести падение одной из них. На крутых склонах приходится прибегать ко всем предосторожностям, известным в Альпах, но очень часто следует совсем отказаться от прохождения какого-нибудь склона. К хребтам надо относиться с опасением, пока не удостоверена твердость и толщина снегового карниза на их вершинах. Если при отряде есть альпинистские проводники, то путешественники, извлекая выгоду из их технических знаний и опыта, должны остерегаться их суждений и не соглашаться с ними слишком поспешно, потому что проводники, больше даже, чем нанявшие их, находятся под влиянием опыта и привычек, усвоенных на родине. Они некоторое время не принимают  в расчет изменения  в масштабе и условиях. Они слишком недооценивают расстояние и опасности. Они выказывают склонность к занятию пустяками во время стоянок и не заботятся о раннем отправлении в путь. Они слишком медленно убеждаются в том факте, что нельзя проходить  по скалам и ледяным склонам после того, как солнце пустило в ход свои горные батареи, что безумием для альпиниста было бы забираться по снеговому склону, хотя в данный момент он кажется легким, потому что прежде чем они возвратятся, жгучее солнце или теплый ливень превратят его в ледяную пустыню с потоком, протекающим по его середине. Я считаю своим долгом настаивать на предательском характере кавказских снегов, особенно в некоторые времена года; говорю, в некоторые времена, потому что в 1869 году и в 1887 году большая часть склонов представляла из себя лед или чистый, или же покрытый слоем снега, и это может повториться.

Необходимо также, по моему мнению, чтобы проводники, выбранные для того, чтобы принять участие в дальних экспедициях, были бы людьми, приобретшими опытность в тех частях Альп, которые находятся далеко от их домов, и где горы являются для них новостью. «Первоклассный проводник», не выходивший за пределы своей области, часто оказывается беспомощным путешественником, не способным высказывать суждения и проявлять инициативу на незнакомых ему вершинам. Мне кажется, не лишне настаивать на том, чтобы никто из путешественников не предпринимал восхождений на высокие вершины, не запасшись опытностью  и руководством искусных товарищей. Но с другой стороны,  надо относиться с большой осторожностью к высказываниям местных чиновников или туземцев о том, что возможно или невозможно и что было совершено или не было сделано предшествующими альпинистами. Тюрку и тирольцу все новое кажется невозможным. Несколько лет тому назад даже в центральных Альпах успехи иностранца встречались с большим недоверием. Поэтому нечего удивляться тому, что жители Тифлиса отнеслись к сообщению о первом восхождении на Казбек или к находкам доктора Радде цветов выше снеговой линии, потому что точно так же русские крестьяне в одном из очерков графа Толстого («Рубка леса») отнеслись к рассказу солдата, возвратившегося с Кавказа, о вечных снегах Казбека. «Когда я стал им рассказывать о горе Казбек, о том, что снег там не тает все лето, они засмеялись и не поверили».

Можно свободно пренебречь мнением тех критиков, которым кажется невероятным все то, что превосходит пределы их представлений об опасности. Альпинист должен обратиться за советом к своим же товарищам альпинистам, составить по карте план всего пути с выполнением его во всех подробностях при помощи собственной способности к наблюдениям. Еще одно соображение хочется мне высказать моим товарищам по Альпийскому клубу, которые решатся следовать по моим стопам. На Альпах за последние годы альпинист делается все более и более специалистом. То, что раньше было родом путешествия, он превратил в отрасль спорта. Хороший гребец, вероятно,  мало обращает внимания на виды берегов, а занят всецело своим состоянием и состоянием своих товарищей и временем. Некоторые из наших альпинистов выказывают ту же склонность и делами, и печатными словами. Они сделались более или менее рабами своего стремления с его исключительно технической стороны. Альпинисты специализируются также на другом направлении, предпочитая изучать каждую расщелину какого-нибудь уголка Швейцарии, а не знакомиться со всей горной цепью Альп. Научный специалист нашел свою параллель в альпинисте-специалисте. По временам и тот и другой способны высказать уверенность, что их специальности единственно необходимые, а это может вызвать критическую оценку, которая у всех нас имеется наготове для такого конька наших близких. И те и другие, разумеется, прекрасны в своей сфере. Но в настоящее время на Кавказе этот тип, по моему мнению, неуместен. Альпинист, перед которым открывается такое громадное поле для путешествий, всегда подвергается осуждению, если только возьмется заниматься исключительно одной гимнастикой и будет пренебрегать возможностью видеть и делать многое другое.  Кавказские исследователи, если только они хотят заслужить всеобщую симпатию, должны обратиться к практическим советам и методам основателей альпинизма – людей, дающих нам пример того, как много путешественник может видеть и делать для своего собственного удовольствия и для пользы общества. То, что мы владеем более или менее искусством лазанья по горам, искусством, которое создалось грубой практикой и орудиями  искателей хрусталя в Савое и охотников за сернами в Берне, не должно суживать наших стремлений и интересов. Научная дрессировка и знание Форбса, Тиндаля и Болля стоят вне конкуренции. В борьбе и волнении при первом восхождении почти невозможно отвлечь внимание от непосредственной задачи. Вот почему надо повторять восхождения с большими результатами и, пожалуй, вспоминать добрым словом пионеров, которые облегчили до некоторой степени эту дорогу.

Но польза великой горной цепи не ограничивается удовлетворением первобытного инстинкта, заставляющего каждого здорового ребенка забираться на ближайший холм, чтобы скатиться на другую сторону, или упражнением научных способностей тех, кто смотрит на эту «славу мира» скорее как на какой-то объект для исследования и объяснения, чем на великолепное зрелище, полное таинственности. Кавказ – это великолепная сцена. Он является также хорошо устроенной мастерской для тех исследователей, которые посвящают всю свою жизнь запутанным физическим исследованиям и этнологическим и лингвистическим задачам. Но «ужасные музы» всех «доджей» не осуществили до сих пор видения на это, соединив Парнас с соседними вершинами. Люди все еще будут искать, как кони это делали в прежние времена, в горах духовной помощи. В блестящей тишине снеговых бассейнов мы можем найти приятный отдых от постоянного мрака наших северных городов и от шума коммерческой цивилизации. В храмах природы мы можем забыть на время о наших занятиях и работах и даже найти утешение в глубоком горе жизни.

В прежние времена скрытые силы Вселенной принимали телесную оболочку перед глазами посетителя высоких вершин. Они не делают этого теперь. Мы не можем оспаривать аргумента, вложенного в уста Апполония Тианского, современника апостолов, биографию которого Филострат писал во втором веке. Философы изображены спускающимися со своим учеником Дамисом с вершин Кавказа. Дамис недоволен виданным и выражает свои жалобы так: «Некоторые, восходившие на Нангой или на Атон говорят, что прошли целую философскую школу. Я же, взобравшись на высоту, превосходящую эти две вершины, спускаюсь вниз, не сделавшись от этого мудрее». На это Апполоний отвечает: «Они чувствуют то же самое, потому что, хотя там, где мы были, небо выше, звезды больше и солнце выплывает прямо из ночного мрака, но вещи одинаково открываются и перед пастухом и перед стадом козлов, но таким образом божество сообщается с человеческой расой, жертвы человека могут ему быть угодны; что такое Добродетель, Правда, что такое Мудрость – обо всем этом не может ничего скрыть не только Афон, но и Олимп, пока своя Душа не сделает открытия. Чистая и незапятнанная Душа, приближающаяся к эти вопросам, может, по сему мнению, вознестись выше, чем даже самый Кавказ».

Мы должны принять это заключительное слово философа. Если даже небеса и не разверзнутся в наши дни, подобно тому, как они разверзались перед пророками древнего мира, если мы и не приносим скрижалей с заповедными откровениями из невидимого мира, но все же мы чувствуем себя вознесенными над ядовитыми испарениями, поднимающимися из расщелин и стоящими над низкими холмами. Воздух высоких вершин – прекрасное лекарство для Души. Укрепленная таким образом разве не может она в счастливое мгновение стать лицом к Пути Ведения?