Восхождение на Тетнульд
После этого я решил до тех пор, пока свыше дано будет мне еще жить, ежегодно подниматься на несколько гор или по крайней мере на одну. Какое действительное удовольствие, какое душевное волнение чувствуешь, какое наслаждение – восхищаться видом неизмеримых горных громад и как бы среди облаков поднимать голову. Но те, у кого души беспечны, ничем не восхищаются, коснеют дома и не выходят на мировое зрелище. Пусть же они валяются в грязи, пусть лежат пораженные, как громом, наживой и неблагородными занятиями.
Геснер, 1541 год (известный швейцарский автор описаний Альп)
Литературный успех «Ледяного Кавказа» Грова хотя и был велик, но не произвел в стране непосредственного оживления интереса к исследованию Кавказа. Его недостаточно сильное влияние в этом отношении зависит, по моему мнению, от двух главных причин: во-первых, от войны 1877 года, во-вторых, от того впечатления, которое произвело известие о лихорадке, которой подвергся Гров и его спутники во время спуска к Черному морю. Как я уже сказал, пробуждением и направлением наших мыслей к Кавказу мы главным образом обязаны Деши, венгерскому путешественнику. Его три путешествия 1884, 1885 и 1886 годов имели результатом несколько интересных восхождений и ценных топографических исследований, а также, что было еще более существенно – целую серию прекрасных фотографий, благодаря которым в первый раз живо предстали перед глазами зрителей виды и породы Кавказа. В 1885 году я сделался посредником, через которого его труд стал известен Альпийскому клубу, и, может быть, отчасти благодаря этому посредничеству мои друзья Клинтон Дент и Донкин решили в 1886 году попытать счастья на Кавказе. Они отправились с намерением следовать указаниям Грова, ведя атаку на вершину у верховья нижней части ледника Безинги, которую они и Мур приняли за Тетнульд Сванетии. Им это удалось, но, когда они достигли вершины, которая известна нам теперь под именем Гестолы, они увидали, что существует другой Тетнульд, Тетнульд настоящий. В Кавказских вершинах замечается такая особенность: Эльбрус, Ушба, Донгуз-орун, Джанга, Лейла – я могу назвать и другие – все они кажутся двуглавыми. (Тетнульд и Гестола тем не менее вполне различные вершины, они так же отличаются друг от друга, как две разные горы). Если они доставляют двойной труд для альпинистов, то это можно отнести к числу их достоинств.
По всей вероятности, в будущем Гестола и Тетнульд встанут в один ряд с самыми легкими для восхождения вершинами Кавказа. Но первое восхождение ни в коем случае не может быть названо легким. Благодаря недостатку сведений о внезапных переменах в состоянии Кавказских склонов, или, может быть, благодаря дурной рекогносцировке, отряд очутился в положении мистера и мистрисс Дискоболус в балладе Э.Лира. Они были наверху стены, с которой они вправе были сомневаться, что когда-нибудь сойдут. Дент говорил мне, что он хочет написать историю своих приключений. Поэтому я не воспользуюсь здесь его сообщениями, которые он считает удобным передать публике сам.
Это восхождение было главным результатом путешествия. Попытка взобраться на Дыхтау, которую альпинисты назвали Гулуку, не привела ни к чему. Донкин отметил несколько пунктов на большом леднике Безинги, а затем альпинисты уехали назад по дороге, по которой они приехали в Нальчик на ближайшую станцию железной дороги. Этот быстрый и ограниченный опыт путешествия по Кавказу оказался, однако, достаточным, чтобы снабдить Донкина материалом для главы, которая отличается от монотонных альпийских публикаций тем живым впечатлением, какое она оставляет по себе, не только благодаря описанию приключений повседневной жизни в горах, но также благодаря чуткой и счастливой натуре писателя, который так много видел и чем насладился в такой короткий промежуток времени.
Споры, которые возбудило путешествие моих друзей, дали мне почувствовать, что я не мог далее противостоять искушению еще раз отправиться на великие горы, на многие из которых в 1868 году мне удалось только мельком взглянуть, благодаря стоявшей тогда дурной погоде. Я был уверен, и это оказалось вполне справедливым, что один безоблачный вид раскроет заблуждение, которое окружало номенклатуру центральной группы, и поможет мне определить среди различных отождествлений те две вершины, которые были измерены и названы составителями пятиверстной карты Дыхтау и Коштан-тау.
В августе 1887 года Деши и я старый друг и проводник Франсуа Девуассу и его два родственника очутились в Бечо, центре русской администрации в Сванетии. Состояние снега заставило меня отказаться от всякого решения относительно Ушбы – Кавказского Матергорна. Опыты последующих и более компетентных альпинистов вполне доказали мудрость этого решения. Мои помыслы естественно обратились к другой большой горе, которая высится над верхним бассейном Ингура – к Тетнульду. Добытых нами видов было совершенно достаточно, чтобы рассеять все сомнения, возникшие в предыдущие годы и утвердить совершенно обособленное существование вершин Дента и Донкина. Мы видели на западе две горы, поднимающиеся по крайней мере в одной миле расстояния одна от другой и разделенные громадным ледниковым бассейном.
Шхара, Ужба и Тетнульд благодаря тому, что они так хорошо видимы из долин у их оснований и даже с отдаленных низин в настоящее время принадлежат к числу наиболее известных вершин Кавказа. Двадцать пять лет тому назад они едва ли имели название. Когда Шхара виднелась с отдаленных вершин, ее назвали Пасие-Мта, потому что она находится неподалеку от перевалов у истока Риони, подобно тому, как гора Мосбра Леоне была названа Симплоном или Сент-Пломбом современниками Соссюра.
Тетнульд и Ужба главенствуют в Сванетии, подобно Юнгфрау и Веттергорну в Бернском Оберланде. Благодаря своему удивительному грандиозному очертанию Тетнульд был одной из первых вершин, привлекших внимание кавказских путешественников. К. Фарг называет его «гигантская пирамида Тетнульд». Г. фон Тильман пишет: «Тетнульд, самая красивая гора Кавказа, стоит отдельно от цепи в виде гигантской пирамиды высотой в 16000 футов. Блестящая белизна его белой одежды соединяется с грацией очертания, производит эффект подобный тому, который создает Юнгфрау м сходство это усиливается еще и тем обстоятельством, что коническая вершина, несколько меньшая, но такая же великодушная, как Швейцарский Зильбергорн, поднимается у Тетнульда сбоку». Прежде чем оставить Англию, я изучил фотографию этой горы и, как мне казалось, нашел в ней настоящую дорогу. Самым удобным местом для начала пути был, очевидно, Адиш. С пастбища за этой деревней можно было достичь, пересекши откос снеговых полей, западной подошвы последней вершины с меньшими трудностями, чем поднимаясь по леднику. Нашей первой остановкой был Ипари. Как всегда в Бечо, можно сказать, - везде на Кавказе, лошади явились только после полудня и уже было совсем темно, когда мы все собрались в присутственном месте Ипари. Часть отряда явилась через Ингур, другие через Местию и перевал Угыр. Первый путь значительно короче. Трехчасовая дорога из Ипари в Адиш очень романтична. Представьте себе долину Линч с двумя горами свыше 15000 футов в высоту, замыкающими каждую аллею, впереди белую пирамиду Тетнульда, сзади скалистые башни Ужбы. Один из видов Ужбы был столь великолепен, как только можно выразить! Но ведь так много этих чудных видов Ужбы! Особенная красота этого вида заключалась в воде, в зелени на переднем плане и в том, как низкие холмы как бы заключали в рамки большие вершины. Дорога идет по берегам ручья, а частью и по нему самому, пока не покажутся ячменные поля и башни Адиша. Адиш, как я уже указывал, одна из самых удаленных и диких общин вольной Сванетии. Там нет ни священника, ни старшины, но в 1865 году деревенские жители были, говорят, формально окрещены, разумеется, они до сих пор совершенно нецивилизованны и настоящие варвары по своей манере обращения с иностранцами. Но сильные своей охраной из двух казаков, мы не боялись жителей и сделали полуденную остановку в ограде повыше деревни. (Читатель должен помнить, что в отчетах о путешествиях по Кавказу, «казак» является этнографическим русским. Из двух людей, которые были с нами, один был казак, другой – кабардинец из Нальчика. Казак был товлиец. Многие и офицеры - казаки). За провизию были потребованы высокие цены, и деревенские жители громко спорили между собой из-за дележа денег, или измышляли почву для мелочных просьб, которые они нам предъявляли с шумной настойчивостью. Однако по сравнению с нашими столкновениями в 1868 году это показалось мне жалкой комедией. Свирепый тон и жесты условны в Сванетии; в них нет настоящей страсти. Мы рассыпали улыбки и копейки за провизию. Один человек потребовал платы на том основании, что мы завтракали на его земле, а когда над ним начали смеяться, то он прибег к традиционной пантомиме, делая вид, что идет за ружьем. Другой завладел моим ледорубом, который я воткнул в землю, поднимаясь, и потребовал у нас денег. Несколько копеек решили, однако, все вопросы. Все дело заключалось в попытке мелочного вымогательства, усиливаемого обыкновенно свирепостью тона и жестикуляции.
Мы намеревались лечь спать высоко над деревней. Но «самые низкие тучи» сопровождались великолепным утром, и мы были рады расположить наши отряды в березовой роще на расстоянии часового пути от Адиша и близ подошвы большого ледника. Величие этого ледопада хорошо запечатлелось в соей памяти. Ничего подобного ему нельзя встретить в Альпах, а на Кавказе его единственным соперником является ледник Карагом. Деши поехал вперед, чтобы осмотреть знаки, сделанные им два года тому назад. Лед подвинулся почти на 40 футов. Самые крупные ледники Кавказа указывали на очень медленное передвижение в 1887 и 1889 годах. Многие из них набросали свежие полосы коричневого и серого мусора на свои земные морены. Движение ледников зависит главным образом от количества снега в их верхних бассейнах, а потому те наступают быстрее, которые обладают большим объемом и крутыми руслами.
Ночью пошел сильный дождь. Наша палатка из вилмеденского холста защищала нас от ливня, что не касается проводников, дурно разбивших свою палатку, да еще во впадине, - они были затоплены. Казаки устроили помещение из березовых ветвей и бурок, которые, как доказал случай, не пропускали не только воды, но и звуков.
На рассвете Девуассу откинул завесу палатки и мрачным тоном произнес: «Нашу баранину украли». Дальнейшие поиски показали, что воры были очень дерзки и что наша пропажа не ограничилась несколькими кусками мяса. Багаж был сложен под непромокаемым брезентом между нашей палаткой и казацким шалашом. Брезент был приподнят, замок ручного саквояжа Деши сломан и содержимое похищено. Револьвер, несколько палок с железными наконечниками, подаренных мне моими венскими друзьями, и принадлежности моего спутника были извлечены; его ящик с лекарствами был открыт, но к его содержимому даже не притронулись. Брезент был так искусно и осторожно положен на место, что серьезной покражи нельзя было бы долго подозревать после того, как мы хватились баранины.
Главным серьезным результатом этой неприятной, ни в коем случае не губительной покражи была телеграмма, попавшая каким-то образом через Германию в английские газеты с известием, что благодаря покраже всех моих вещей я принужден отказаться от дальнейшего путешествия по Кавказу. Вследствие этого некоторые мои друзья были совершенно напрасно опечалены, а я получил много незаслуженных соболезнований.
Мы нимало не сомневались, откуда явились воры. После такого опыта мы не могли оставить наших палаток на произвол жителей Адиша в то время, как мы уйдем на Тетнульд. Под проливным дождем сложили мы как могли свои палатки. Это была неприятная возня с мокрыми веревками, полотном и фотографическими ящиками, за которыми надо было осторожно ухаживать, чтобы они не попортились от дождя. Адиш казался почти пустынным, когда мы проходили через него. К полудню небо прояснилось, и с окраины над Мужалалицем перед нами открывался чудный вид на группу косцов за работой, которые не обращали никакого внимания на погоду, что, впрочем, приходится делать всем косцам Сванетии.
Мы сбежали вниз с крутого холма и остановились в доме священника в Мужале. Это хорошее деревянное строение и первый этаж состоит из двух больших чистых комнат с широким балконом вокруг. Деревня принадлежит к группе селений, расположенных в открытых ячменных полях, замыкающихся лесистыми склонами, на левом берегу ручья, около мили ниже соединения потоков из Твиберского и Цаннерского ледников. За рекой белые башни Мулаха нарушают цепь холмов, а высоко в воздухе громадные башни Ужбы показывают сквозь грозовые тучи свои величественные очертания. Тетнульд скрывается за их утесами, и при начале долины только белый язык ледника Цаннер виднеется за темными утесами и лесами глубокого ущелья.
На следующий день мы отправили сына священника с 15-ю рублями в Адиш попытаться отыскать наши вещи. На случай его неудачи мы послали казака сванета в Бечо уведомить пристава о нашей потери.
Около полудня я с двумя проводниками сделал бесплодную попытку забраться на Тетнульд. Мы попали не с настоящей стороны в ущелье, ведущее в ледник Цаннер и, проведя несколько часов под густой сосной, пока продолжалась гроза, вернулись назад. Погода весь день стояла такая же, какой бывает на английских озерах – грозы с проблесками света, и нам являлись дикие виды Ужбы, увешанной знаменами туч.
Следующий день был сплошной грозой без проблесков света. Но тем не менее он был заполнен у нас развлечениями в пределах нашего дома. Это был день визитов. Сначала явились русские власти, чтобы расследовать дело о покраже поклажи. Власти состояли из великолепного старого казака, олицетворяющего собой идеал казака, и его спутников, кроткого широколицего русского юноши и слабого сванета. Это трио отправилось в Адиш к великому нашему удивлению и к своей чести арестовало трех главарей из деревенских жителей.
Другой визит, обещанный нам, должен был быть нанесен епископом из Пожи, первым епископом, который в исторические времена прошел в вольную Сванетию. Правителем в такой неспокойной епархии, естественно, можно было ожидать близкого аскета. Однако наш епископ оказался полной противоположностью – человеком очень крепким и физически, и умственно. Но я забегаю вперед. День склонялся к вечеру, тропинка, спускающаяся к великолепным склонам к деревне оживилась движущимися лошадьми. Кавалькада разделялась на несколько отрядов; были тут и слуги с уродливыми мешками на седлах, и длинноволосые священники, и певчие с темными локонами и меланхоличными, как у газелей, глазами. Последним явился сам епископ, высокий, полный человек в величественной священнической одежде в сопровождении своего секретаря и мингрельского джентльмена, который говорил по-французски и прожил несколько лет в Женеве. При посредстве этого последнего мне удалось поговорить с епископом, который мне сказал, что его первая проповедь, читаемая им сванетам, была о необходимости оставить эклектическую практику празднования трех дней, заимствованную из трех различных религий, т о вреде безделья от четверга до понедельника.
Ужин в этот вечер показал все богатство Сванетии. Все мы, кроме епископа, принялись за него в количестве по крайней мере тридцати человек. За жареной бараниной и вареными курами следовала вареная свинина. Ножей не хватало, тарелок тем более. Но менее важные гости на нижнем конце стола заменили ножи кинжалами, а тарелки прекрасно выпеченными в честь приезда епископа ломтями хлеба, которые съели по окончании трапезы, следуя примеру Энея. Вина было сколько угодно, прекрасного, крепкого, минерального вина, которого не могли пить только проводники, находя, что оно отзывает бурдюком. Было далеко за полночь, когда я удалился за занавески от насекомых, причем за мной наблюдала степенная группа священников в зеленых одеждах и крестьян, которые больше всего напоминали мне предстоящих на картинах Рафаэля.
Небо на следующее утро было не так облачно и чувствовалось дуновение ветра с севера. Я решил снова отправиться на Тетнульд. Деши не хотел пропустить ожидаемого визита пристава из Бечо и лично желал получить обратно пропавшие вещи и нанять носильщиков среди деревенских жителей.
Здесь будет всего удобнее сообщить результат нашей просьбы. Вскоре после полудня второго дня, когда я отправился на Тетнульд, часть деревенских жителей явилась из Адиша. Вскоре вслед за ними явился пристав и вызвал к себе всех пришедших. Прежде всего они спросили двух человек, которые требовали у нас денег: «Что значит, что вы просили денег у моих гостей, людей уважаемых, которых сопровождают казаки?» Оружие допрашиваемых было отнято и кисти рук связаны на спине. Они уверяли, что деревня невиновна, что вор, вероятно, был каким-нибудь случайным прохожим. «Это не может быть, - сказал пристав. – Вы отлично знаете, что нет дороги и нет прохожих в нашей долине». Им дали 2 часа сроку, по истечении которого они должны были возвратить чужую собственность. Так как из этого ничего не вышло, то их оружие, несмотря на сопротивление одного или двух человек было отобрано и им было приказано сидеть в тюрьме Бечо до тех пор, пока они не отдадут краденых вещей. «Я хочу, - сказал пристав, - показать господину Фрешфильду, как англичанину, что мы можем действовать энергично в случае надобности». И действительно, ни один английский офицер не мог бы оказать помощи своим соотечественникам с такой энергией, так разумно и так успешно (что и доказало это происшествие), какую оказал нам это прекрасный пристав. Вещи Деши были найдены все, за исключением револьвера и несколько месяцев спустя были высланы ему в Одессу. Если бы мы удовольствовались Твиберским перевалом (11815 футов) обыкновенной дорогой через Сванетию в татарские долины к востоку от Баксана, пересеченной моими товарищами два года тому назад, то было бы сравнительно легко найти носильщиков. Мы не нанимали деревенских жителей, чтобы открыть перевал, о котором сохранилось лишь одно воспоминание и который был пересечен только одним человеком во всей долине. Если бы какой-нибудь путешественник попробовал сто лет тому назад принудить жителей Грандельвальда пересечь их ледники, то они встретили бы значительные затруднения. Большую честь делают Деши его терпение и упорство, с которыми он преодолел естественное нежелание жителей Кужала исполнить наши требования. Наш план состоял в следующем. Я должен был отправиться с тремя проводниками из Канули, разбить бивуак высоко в горах и забираться на Тетнульд по леднику, текущему с его вершины навстречу Цаннеру. Через 24 часа должен был отправиться Деши с казаками, с туземными носильщиками и с багажом и должен был разбить палатки близ ледника Цаннера, где нам нужно было к нему присоединиться. Если бы это мне почему-либо не удалось, то мы обязались жечь костер, чтобы давать знать о нашей безопасности и указать место нашего пребывания, и я с проводниками должен был на следующее утро догнать бригаду при подъеме на перевале. Так как никто из нас никогда не видел больших ледников, ведущих на вершину или перевал, то задача была, могу сказать без лести, и смелой, и остроумной. Что касается топографии, то ее можно было сравнить с предложением взобраться на Шракгорн и снова встретиться, когда никто еще за всю четверть столетия не заходил дальше. Наученный опытом, я не забыл из предосторожности нанять туземца, который провел бы нас по ущелью. Перейдя поток тотчас же над соединением вод Твибера, мы нашли старую тропинку, которая вскоре совсем исчезла. Было тепло и сыро среди покрытых каплями дождя цветов и листьев; проводники являли собой полную противоположность веселому настроению, и наши шансы на успех казались блестящими.
Лед, 27 лет тому назад, как это можно видеть на фотографиях, снятых во время экскурсий графа Левашова в 1869 году, спускался по крутому утесу. Он лежит теперь на его вершине, оканчиваясь на высоте 6640 футов. Высота почти такая же, какой ее нашел академик Абих в 1856 году. После трудного карабканья достигли мы края горного склона, совсем оголенного. Раздвинув ветви орешника я первый раз увидел вершину Тетнульда над южным ледником, названным на новой карте Нагебом. Путь нам был ясен, это была та самая дорога, которую я наметил по фотографии еще в Англии. При хорошей погоде и отсутствии льда на последнем гребне Тетнульд не мог избежать моего посещения.
На переднем плане у подошвы скалистого утеса горы встречаются два больших ледника. Слева Цаннер катился вниз из невидимого резервуара, образуя непроходимый ледопад. Справа катился Нагеб, образуя сначала большой склон фирнового поля, затем длинный ледопад и оканчивался ледяным откосом, пока не соединял своего потока с потоком Цаннера. Мы спустились на лед и стали подниматься на некотором расстоянии по леднику Нагеба, пока трещины не принудили нас пересечь морену и войти во впадину между льдом и скалами на его правом берегу. Эта впадина была частью занята снегом лавины, перемешавшимся с цветущими склонами. На последнем из них мы решили провести ночь. Нависшая скала являлась хорошим кровом и здесь же были все принадлежности удобного бивуака: вода, стволы и корни рододендрона для костров и цветущая трава для постелей. Место было достаточно высоко, но путь вверх не был труден, и казалось лучшим раньше пуститься в путь, чем мерзнуть на более высоком бивуаке. У нас было два спальных мешка, достаточное количество пледов и провизии на два дня, так что проводники были нагружены тяжело. Пространство под скалой было быстро заполнено и устлано гибкими ветвями и травой. Затем мы развели огонь, пожарили ломти сванетского хлеба и спокойно любовались последними облаками, тающими на небе, и вершинами Ужбы в золотистом свете заката. Лежать мне было очень удобно, и скоро я заснул.
Проснулся я вскоре после полуночи, разбуженный внезапным светом. Луна выплыла из-за высокой стены утесов на восток и сверху смотрела на нас. Вид 4 альпинистов в спальных мешках вряд ли мог показаться привлекательным башне, которая когда-то открыла Эндимиона; тем не менее она не выказывала настроения уменьшить свое чудесное сияние. Это был момент, как мне казалось, не для поэтических размышлений, а для практического действия. Я выкатился из-под скалы, зажег спирт под одним из прекрасных изобретений, называемых самоварящими (суповые жестянки) и разбудил дремавших проводников. В 15 минут – рекорд, как я вынес из опыта, для сбора в пути – мы зашнуровали башмаки, разделили жестянки консервов и навалили на плечи легкую поклажу, заключающую в себе все необходимое для однодневного пути.
В течение короткого времени неровная почва в лощине между льдом и горой представляли довольно легкий подъем. Тени с утесов уменьшались по мере того, как лунные лучи освещали следы лавин. Мы должны были перейти на ледник, когда начались трудности. Нелегко было найти дорогу среди узких хребтов между ледяными рытвинами при белом неверном свете луны. Наша первая попытка перейти по краю расщелины не удалась, но после второй попытки мы достигли без особенного труда центра ледника выше нижнего ледопада.
Все еще оставалась часть пути до подножия первого большого сарая. Лед прекращался в фирновом поле, поверхность была покрыта снегом и пришлось прибегнуть к помощи веревок. Во время остановки мы любовались широким ледопадом в милю шириной и по крайней мере в 500 футов высотой, разворачивающимися перед нами, высоко над которыми увенчанная звездами необычайного блеска, та как луна в это врем склонялась к западу, девственная вершина Тетнульда сияла, вырезываясь на темно-синем фоне неба. Накануне днем я заметил, что южный рукав ледопада за скалами, которые разделяют его, был сравнительно мало изломан. Но Франсуа Девуассу по врожденному духу старого шамоньера, готового всегда встретить расщелины, не видел причины, почему мы должны свернуть с дороги, и выбрал прямой путь. Он был великолепен, но Франсуа сделал ошибку. Последующая борьба, хотя она и продолжалась большое количество часов, не показалась мне долгой; потому что отыскание тропинки среди разломанной массы фирнового поля сделалось достаточно трудным, чтобы быть интересным. Положение вообще способно было волновать. Виды были еще фантастичнее и прекраснее, чем сон ребенка, после того, как он видел пантомимы. Снега вокруг нас, казалось, испускали неземное сияние. Неуклюжие башни из молочно-белого вещества выделялись на темном фоне неба, зеленые, увешанные сосульками трещины сделались часты и трудны, снежные мосты через них были слабы и скверно проложены. Мы часто теряли дорогу среди глубоких извилин. Временами нам казалось, что дальнейший путь невозможен.
В некоторых случаях самый смелый путь является и самым лучшим, во всяком случае, если его можно совершить до зари, когда еще морозит. Мы направились по склону, где он был всего круче, а расщелины были наполнены осколками, свалившимися с нависших утесов. При помощи маленьких, наполовину заваленных осколками расщелин, Франсуа взобрался по сторонам на громадный свалившийся снеговой холм, и мы очутились, наконец, на платформе, которая расстилается у западного подножия Тетнульда. Последний шпиц, скрывшийся было на время, снова стал виден, звезды все сияли, образуя венец над высочайшим гребнем. Они медленно угасали, и мерцание появляющейся зари играло на южном крыле вершины и покоилось на чем-то широком и белом, видневшимся далеко и высоко на западе – на Эльбрусе. По мере того, как небо бледнело стрелы дневного света вспыхивали по краям мира через высокий свод; другие стрелы, казалось, выходили к ним навстречу из глубины отдаленного моря. Много времени прошло, прежде чем свет достиг земли, но, наконец, внезапно осветился большой купол Эльбруса и башни-близнецы Ужбы засветились сначала красным, а затем золотистым блеском. Через несколько минут солнце целовало уже более низкие гребни ледника Кавказа, тени бежали вниз, ища убежища под высочайшими хребтами. Верхний мир гор пробудился. Населенный же мир: серые холмы, долины Мингрелии и морские побережья - все еще ожидали рассвета в темных сумерках.
Следующей целью при подъеме было достичь снеговую трассу, которая идет по утесам Тетнульда к подножию длинного южного хребта, спускающегося по направлению к Адишу. Крутой вал, окаймленный расселинами, привел нас на террасу, снег на которой оказался очень мягким и неглубоким. Расстояние, которое надо было пройти, было велико, двигаться вперед приходилось медленно, страшно трудно и, благодаря холоду и тени гор даже мучительно. Девуассу предложил продолжать путь вверх на западный хребет, который простирается тотчас над нами. Я отказался. Дорога, если была таковая, лежала по скалистым склонам, по снегу и льду. Если лед потребовал бы вырубания ступенек, то работа была бы бесконечной, если же мягкий снег покрывает лед, то это очень опасно. Я не думал, что надежда найти склоны в хорошем состоянии оправдает попытку, и мы решили держаться сравнительно верной дороги, которую я наметил по старой фотографии. Мы свернули направо и стали тянуться вверх по террасе. Единственным разнообразием явился короткий, но крутой ледяной вал. Надо было смести с него рыхлый снег и вырубить надежные ступеньки для спуска. В тени было очень холодно, но я не предполагал, что этот холод способен был отморозить руки и ноги. Перейдя маленькую площадку, мы направили нашего лидера через подгорную тропинку, и он вытащил нас на последний вал, на вершине которого мы прорубили снеговой карниз и вышли на солнце. Было 9 часов утра, восемь часов провели мы в подъеме с тех пор, как покинули место бивуака. Мы сели завтракать на маленькой террасе, которая лежит у подножия длинного южного хребта Тетнульда и заметна с перевала Датпари. Вид был великолепен. Верхние долины и истоки Ингура лежали под самыми нашими ногами. Мы могли бы сбросить башмаки на башни Адиша; мы смотрели на большие утесы и ледопады, находящиеся против путешественников, когда они стоят на Датпарском перевале. Мы любовались фирновыми полями Адишского ледника, которые расстилаются между Тетнульдом и скалистой вершиной, названной на новой карте Лакуца, и замыкается горами Катуин-тау и западной вершиной Джанги – блестящая нагорная равнина, на которую раньше глядели сверху только звезды. Это был решительный момент дня. Я старательно изучал великолепный хребет, который спускался к нам изгибами со все еще отдаленной вершины. Он выглядел хорошо: был довольно широк, нигде не казался особенно крутым и только небольшое количество льда сверкало на его гребне. Все-таки он был длинен, а мягкость снега заставляла его казаться еще длиннее. С каждым шагом лидер увязал по щиколотку. Поэтому очень трудно было предводительствовать, и мы часто сменяли друг друга. Время от времени путь разнообразился несколькими ярдами льда или внезапным крупным выступом, который заставлял делать зигзаги и пускать в ход ледорубы. Один раз мы очутились на вершине снегового карниза, такого ужасного, что его можно было видеть из Мужала, и такого крепкого, что он мог выдержать слона.
Всю дорогу виды были великолепны, и мы могли свободно располагать своим зрением. Те, кому знакомы виды вниз с вершин Ваттергорна, поймут наше положение, если я скажу, что на хребте Тетнульда всякий испытывает это чувство в продолжение нескольких часов. Снег иногда спадает короткими белыми изгибами, и тогда вы видите буквально между вашими ногами луга Сванетии, находящиеся на 7000 футов ниже. Сейчас же под рукой были наши гиганты-соседи: Шхара и Джанга. На западе все больше и выше при каждом новом шаге вырисовывался Эльбрус, подобно тому, как купол Флорентийского собора, построенный Брунилески, возвышается над компаниалами Флоренции, или собор св. Павла – над нашим городом, так он поднимает свою громаду над всеми более низкими вершинами. Даже Ужба казалась маленькой скамейкой перед этим большим белым троном, на котором, как думают жители Кавказа, поселился владыка-воздух.
Прошло 3 часа или больше, мой анероид показывал 16500 футов (что равно 15700 или 15800 м), но все еще перед нами поднимался новый замерзший вал. Я взглянул на противоположный северо-западный хребет, а высота его, которую я отметил, была ниже той, на которой мы находились. «Мы приближаемся», - сказал я Франсуа. «Мы подходим весело», - ответил он. Слой снега стал тонок, некоторые ступеньки пришлось вырубать во льду. Наша вершина казалась меньше объемом, сходящиеся в одну точку хребты были ниже; всюду над нами был один воздух. Двадцать минут спустя белый вал прорезал небо; он опустился, мы видели его, мы стояли на нем. Я пробежал несколько ярдов вверх; дальше ничего не было; два хребта круто упали передо мной. Тетнульд был наш; на другую высокую вершину Кавказа было сделано восхождение.
Был 1 час 15 минут пополудни. Около 4 часов провели мы на последних 1700 футов хребта; прошло 14 часов, включая отдых, с того времени, как мы покинули бивуак. Боюсь, что следующий час я наслаждался больше, чем это следует секретарю научного, или научно-популярного общества. (Королевское Географическое общество, в котором я 18 лет (1881-1894) состою одним из почетных секретарей научно – по своим делам, популярно – по своему составу. Так как отсутствует какое-либо различие между членами, за исключением пола и годичных взносов, то 4 буквы звания не всегда обозначают, что его обладатель - путешественник или географ. Давно уже пора провести ясную черту между членами сотрудниками общества и просто подписчиками). Я мог бы проверять термометры, пробовать свой пульс, определять точное местонахождение. Но я хотел бы защитить тех, кто совершает первые восхождения. Они открывают путь и делают его легким для других, следующих за ними. Мы, альпинисты, не следуем за отрядом, как предполагают некоторые критик, но являемся пионерами науки. Там, где наши отряды открыли новую обсерваторию, пусть научные отряды следуют за нами, как и когда им угодно. (Я подкрепляю свою защиту тем фактом, что мой старый друг профессор Тиндаль, разделяет мое мнение. Его знаменитое описание первого восхождения на Вейсгорн заключается следующими словами: «Я раскрыл свою записную книжку, чтобы записать некоторые наблюдения, но вскоре отложил попытку. Было какой-то нелепостью, если не профанацией примешивать научные знания к тому, где бестолковое поклонение было разумной услугой»). Если бы я попробовал произвести точные измерения, то мне это не удалось бы сделать. Но так как я их производил, то определил высоту Тетнульда немногим выше 16000 футов. Новая съемка показывает его на 82 фута меньше 16000. Съемка делает Гестолу на 14 футов выше ее сестер-вершин. Но мне хотелось бы, чтобы для достоверности обе вершины были измерены с одной и той же цепи. Были довольно значительные разногласия относительно некоторых высот, которые сообщались мне время от времени топографами в виде результатов новых измерений. Разумеется, они в общем приблизительно точные, но я уверен, что, как это было с Австралийскими Альпами, надо будет сделать дальнейшие поправки во многих случаях в официальных цифрах. У нас было достаточно времени, чтобы в подробностях изучить широкую панораму, открывшуюся с нашей вершины. Широкие снеговые поля Цаннера, через которые мы хотели на следующий день продолжить наш путь, требовали особенного внимания. Какое великолепное ледяное ущелье вело к оврагу между нами и Гестолой! Зеленая долина за ним должна была быть Чегемом. Дыхтау приготовил нам сюрприз. Южный фас был в этом году весь белый, тогда как фотография Донкина приготовила нас увидеть голые утесы; Коштан-тау, за исключением пирамидальной верхушки, была открыта утесами Мижирги, надо всем на водоразделе возвышалась Шхара; Джанга была немного выше нас, между нами заключался вид на восточные снега.
Часть горизонта, занятая снеговыми вершинами, была уже, чем в большинстве Альпийских или Кавказских видов, но размеры самых вершин были величественнее, чем в Альпах.
За залитыми солнцем холмами Мингрелии и легким туманом я ясно увидел отдаленные, покрытые снегом хребты, по направлению к Карсу и Треизонду. Арарат же не мог я различить, хотя на этом месте горизонта и держались отдаленные облака, которые, вероятно, отмечают его окрестности. Генерал Хозько, первый начальник Кавказского штаба, разбивший лагерь на вершине Арарата, утверждает, что он видел с него Эльбрус. Расстояние между вершинами равняется 280 милям, расстояние от Тетнульда на 30 миль меньше. На Альпах с вершины в 12000 футов группы артелера я видел Монта Визо, отстоявшую от нее на расстоянии свыше 200 миль.
Когда мы собрались уже в путь, один проводник толкнул ледоруб, и он покатился вниз. К счастью, он зацепился за что-то у самого края Адишского склона. Прорубив несколько ступенек для того, чтобы достичь его, мы воспользовались случаем и узнали, что представляет собой этот склон. Спуск по склону оказался вполне безопасным и легким, и через час мы снова были на седловине. Здесь почувствовал я головную боль – наше единственное страдание от разреженного воздуха. Она прошла после легкой еды, причиной головной боли, вероятно, был голод, чем что-либо другое. Легкие облака начали образовываться в углублениях ближе к морю, они собирались в долинах Сванетии и теперь, как бы по данному сигналу, устремились на нас. Они мне напоминали процессию нимф из океана. Они легко проплыли над нашими головами, немного задержались у вершины и растаяли раньше наступления заката. Спуск прошел бел инцидентов. Снег был тяжел, но на душе у нас было легко. У нас произошло минутное разногласие, когда проводник Модер направился к северному углу большого бассейна. Франсуа и я настояли на крутом повороте налево, который привел нас на вершину длинного прямого склона; я предложил спуститься по нему, к югу от скалистого выступа. Мы проваливались по пояс, но склон был настолько полог, что даже и в таком положении можно было двигаться вперед сравнительно быстро.
Скоро мы очутились на твердом голом льду, и наконец можно было снять веревку. Двигаясь безостановочно, мы достигли нашего камня и белого, покрытого рододендронами холма в 7 часов пополудни. Туман на небе рассеялся. Ужба выделялась темным силуэтом при закате солнца. Обыкновенно мысли людей, находящихся в таком положении, обращаются назад к воспоминаниям о дневной работе, но наши мысли, а равно и взоры были обращены в другую сторону. Виднелся ли наш товарищ и его караван с багажом на противоположном холме? Мы тщетно искали глазами его по сторонам Цаннерского ледопада. Я скоро пришел к решению оставаться там, где мы были, благо бивуак был уже приготовлен, в надежде, что если наш отряд был в дороге, то мы непременно узнаем его, как только наступит темнота и они зажгут маячные огни, а утром мы их догоним. Мы разожгли костер и после того, как проводники улеглись спать, я долго сидел около костра в очень удобном углублении, наблюдая за медленным сбором небесного войска и в ожидании ответных огней, которые совсем не появились.
Вскоре после 10 часов я также забрался в свой мешок, счастливый тем, что мне не надо было искать покоя на узких палатях в переполненной народом хижине.
Цаннерский перевал и Укю
Ни городской шум, ни толкотня, ни людская брань – ничто здесь не режет вашего слуха. Здесь в глубоком и каком-то священном молчании вам кажется, что из нависших горных вершин вы слышите будто небесную гармонию, если только она существует.
Рескин, 1655 г.
Я нашел, что нашу вторую ночь под скалою близ ледника Нагеба мы провели менее комфортабельно, чем первую. Неуверенность в завтрашнем дне, то есть о местопребывании наших товарищей мешала, может быть, спокойствию моего сна, но были также и чисто физические причины: холодный, дующий с замерших высот ветер, нашедший дорогу в щель, где мы поместились. Вместо того, чтобы любоваться ночью звездами, я должен был приказывать проводникам сложить невысокую стену зашита от ветра. Мы очень скромно позавтракали, так как чувствовали, что должны беречь провизию и около 5 часов утра пустились в путь. Спуск к соединению двух ледников занял час времени. Текшая по поверхности льда вода за ночь замерзла, и устоять на такой скользкой поверхности, казалось, было невозможно. Один за другим падали мы на спину, и к одеревенелости членов после длинного перехода по снегу в предыдущий день прибавилось много ушибов. Однако мы не чувствовали себя хуже от частых падений, когда достигли густой травы на правом берегу Цаннерского ледопада. Среди крутых осыпей и кустарника не было и намека на тропинку. Но немного спустя зоркий глаз Франсуа открыл следы человеческих ног. Наши сомнения, таким образом, рассеялись. Значит, Деши с казаком и отрядом носильщиков удалось выйти и караван должен был находиться где-нибудь впереди на верхнем леднике. Девуассу, до сих пор серьезно опасавшийся, что наш караван с багажом еще не отправился в путь, был теперь доволен и предложил не спешить, так как мы вполне заслуживали того, чтобы через снеговые поля для нас вырубили ступеньки. Шамоньеры все были тяжело нагружены и даже в Альпах можно извинить слабость проводников, которых наняли в качестве носильщиков для перехода на следующий день после восхождения на Монблан. Надо помнить, что Франсуа был уже не молодой человек, и у его брата Михаила начинала болеть отмороженная нога, хотя он и стоически скрывал свои раны до следующей ночи.
Часовой крутой подъем по ледопаду привел нас на отрог, с которого открывается вид на ледяное море нижнего Цаннерского ледника. Здесь, на высоте 8500 футов, на площадке, мы нашли следы отряда Деши. Большой камень случайно скрыл от нас огонь костра. Несколько шагов вниз привели нас на лед, с которого мы не должны были сходить столько часов. Но на мгновение мы были все очень воодушевлены. Утренние лучи солнца играли сквозь нежный горный воздух. Обе стороны благородной аллеи снеговых высот венчались пирамидами Тетнульда и Гестолы. Камера Донкина передала уже воздушное видение северного фаса Тетнульда, которое он получил с плеча Гестолы. Этот вид был теперь перед нами, сначала суженный, но открывающийся все более и более по мере того, как мы проходили все 7000 футов его ледяной брони. Скал почти не было видно, а те, которые выступали, были облеплены обломками ледяных лавин. Здесь горбом поднимались сверкающие склоны фирна, там свисала с удивительно крутого обрыва разорванная пелена снега. Это была вершина, которой можно гордиться. Ледник, который тек к нам сначала по направлению к юго-западу, повернул свою верхнюю часть более в широтном направлении. Далеко впереди ниспадал широкий ледопад, влево от верхнего бассейна должен был находиться наш перевал, что можно было узнать по истории Гестолы и как мы это видели с вершины Тетнульда. С час или больше я наслаждался прогулкой по одному из тех легких участков ледника, которые так же интересны для альпиниста, как и случайный переход по полю охотника за лисицей. Каждый выбирает себе свою дорогу, теперь идет впереди в трещине проводник, затем его останавливают какие-нибудь ледяные обрывы и его товарищ на морене оказывается впереди. Тот, кто упражняется в маленьких прыжках и гимнастике или кому удается «спекуляция», как Франсуа неодобрительно называет мои кратчайшие пути, удобно уселся на ледяном столе и наслаждается великолепием сияющего ландшафта, пока еще поднимаются проводники, более осторожные благодаря своим ножам.
Достигнув подножья второго ледопада, мы высекли несколько ступеней в его нижней части и затем повернули на скалы его правого (западного) берега. По ним не было другого пути, как пересечь очень крутые и грубые осыпи, с которых было нежелательно скатиться. Около верхней части крепкие утесы были удобны для карабканья. До сих пор мы не видели еще никаких следов прохода нашего каравана, и я начинал уже чувствовать смущение, когда крик Иосифа, шедшего впереди, сообщил приятное известие, что караван виден. В одну минуту я был уже около кричавшего и смотрел через большой ровный ледниковый бассейн. В расстоянии менее одной мили на белом снегу располагалась кружком большая компания; всех людей было 13 человек: Деши, кабардинский казак и 11 сванетов. Видимая в подзорную трубу группа удивительно напоминала старые гравюры Соссюровского восхождения на Монблан. Караван ответил на наш оклик и снова тронулся в путь. Мы пустились ему вдогонку и на этот раз настойчивое преследование оказалось не очень долгим. Лед был уже покрыт снегом, но не на столько, чтобы служить для нас существенной помехой. Почти через час, в 11 часов утра, мы догнали караван. Он взбирался на скалы отдаленной стороны ледопада; этот путь они нашли совсем легким, за исключением одного места. Все сванеты были тяжело нагружены и не на кого было рассчитывать, чтобы облегчить проводников. Мы с жадностью присоединились к великолепной трапезе, а затем отправились со своим отрядом по разорванным склонам фирнового поля, снег которого наполовину переходил в лед. Это поле скрывало от нас более высокий уровень этого сверкающего нагорья. При поиске дороги кавказцы так же умны, как серны, и выказывают большую долю благоразумия при зондировании сомнительных мест. Вскоре нам удалось воспользоваться покрытыми снегом скалами между двумя ветвями ледяного хаоса. Снег на них лежал толстым слоем, был рыхлым и задал трудную и очень медленную работу тем, кто шел впереди. В счастливом неведении мы полагали, что это будет нашей последней работой.
За нами на северо-западном углу верхнего ледника Цаннера поднималась красивая вершина выше 15000 футов, то есть выше всего, что находится между нею и группой Ушбы. Впоследствии мы выучились узнавать и почитать в ней Тихтенген, великую гору чеченского народа, сторожившую Твиберский перевал. К востоку от этой вершины, через невысокий скалистый хребет, вероятно, можно найти проход с верхнего Цаннера к Шаурту и восточной ветви Чегемской долины. С вершины скал мы увидали перед нами на юге и на востоке бесконечные снеговые волны. Далеко-далеко, у подножия данного скалистого экрана, опоясывающего на севере фирновые поля, обрывок ясного синего неба был обрамлен чистой, остро изогнутой линией снегов. Я снял их местоположение и постепенно отметил, как только мог, особенности переднего плана, ибо послеполуденные пары быстро сгущались и скоро мы были окутаны ими.
Теперь в лучших местах снег доходил до колена, в худших же – до бедра. Нагруженные люди продвигались очень медленно. Каждые пять минут их ходьбы требовали десятиминутного отдыха.
Вдруг наш передовой круто отклонился вправо. При помощи двух переводчиков – Деши и казака – я начал его увещевать, и мы поворотились к прежнему направлению. Впоследствии у меня явились причины сомневаться в своевременности этого моего вмешательства. Снеговые поля были всхолмлены, передовой ходок, казалось, потерял направление; вместо того, чтобы идти вверх, мы иногда опускались. Остановки участились, движение замедлилось, стал сгущаться туман, получасы, часы проходили, солнце уже скрылось, а мы, казалось, нисколько не были ближе к перевалу.
Я предложил проводникам идти вперед, но они отказались от этого, ссылаясь на свои ноши. Я был свободен от груза и вышел вперед без веревки, потому что расщелины были настолько завалены, что не представляли серьезной опасности. Вдруг я увидел, что я был один. Наш караван скрылся из виду в белом тумане. В следующий момент сквозь мглистый воздух послышались странные звуки. Я прошел несколько шагов назад и нашел всех участников пестрого отряда, скорчившимися на снеговом поле и читающими во весь голос молитвы. Сцена была фантастична. Сванеты во избежание глазной боли и загара начернили и намаслили лица, так что вид их позволял предполагать все, что угодно, только не собрание набожных. Эти люди, однако, были очень ревностны и наотрез отказались сократить свою церемонию. Казалось, у них действительно существуют различные молитвы для специальных случаев. Говорят, тибетцы читают особенную благодарственную молитву при достижении вершины перевала. Но кому адресовались молитвы сванетов – силам природы или какому-нибудь христианскому святому? Все, что я мог узнать при двойном переводе, это то, что наши люди взывали к солнцу. Они настойчивостью своей напоминали жрецов Ваала, но добились большего успеха. Туман рассеялся. Над нашими головами показалось синее небо, скалистая стена налево, служившая мне топографическим указателем, оказалась совсем близко. Впереди на некотором расстоянии все еще виднелась белая пропасть. Тогда протяжное пение сванетов перешло в гимн или, скорее, в триумфальный вой – вой, по-видимому, не лишенный формы и стройности, какие наблюдаются в молитвах греческого хора.
Мы скатывались с обломков ледяных лавин и проходили по снеговым коридорам. Мы еще раз потеряли направление, и один из моих шамоньеров отличился тем, что ему первому удалось отыскать настоящее направление. Перед нами лежал теперь последний подъем, слегка поднимающий снежный дол, заключенный между скалами с одной стороны и высокими замерзшими валами с другой. Внезапно поднялся ветер и рассеял мглу. Через ущелье перед нами снова показалось чистое небо.
Было 6 часов пополудни; мы провели полных 13 часов среди льдов и снеговых полей и только теперь стояли на гребне Кавказа, на высоте более 13000 футов и смотрели вниз на ледник Безинги и на великие вершины, которые его окружают. Я никогда не забуду и полагаю, не забудут и мои товарищи того вида, который развернулся перед нашими усталыми и больными от продолжительного однообразия снега и мглы глазами, когда мы сделали последний шаг к замерзшему и нависшему валу, который венчал хребет.
Замечательные горные виды редко являются в срезах и только воображение с помощью памяти может вызвать их у многих из нас. Часто в природе замечается аляповатость и несоответствие линий и красок; и картина бывает несовершенна по замыслу или же не недостает романтичности и таинственности. Но вид, которым мы любовались с верхнего ледника Цаннер, составлял исключение из общего правила: он превосходил все мои мечты, являвшиеся и наяву и во сне. Не только сам вид, но и минута была драматична и волшебна. При великолепии яркого полуденного солнца ландшафт мог бы показаться холодным и монотонным. Вечер прибавил краски, разнообразие, выразительность и осмысленность к этому божественному виду. Когда мы достигли гребня, гранитные утесы и снега освещались лучами заходящего солнца, холодные тени лежали уже над запоздалою мглою, которая наполовину скрывала широкие ледники в глубоких ущельях далеко под нами. Пока мы стояли, высочайшие вершины отразили последние лучи солнца, загорелись красным пламенем на несколько минут, побледнели, затем снова вспыхнули в ответ на загоравшееся на западе небо и превратились потом в призраки под прикосновением темных перстов надвигающейся ночи.
Тут же, как раз напротив на двух массивных плечах, высотою более 17000 футов, то есть на 4000 футов над нами, поднимала свой острый клинообразный гребень великолепная скалистая срезанная ледниками вершина Дых-тау. Вокруг ее подножия в 5000 футах под нами тек громадный ледник. Мы смотрели на длинный ледяной коридор, пока взгляд наш не упал на снежный цирк у подножия группы стремнин и хребтов, которые составляют пять гребней Шхары, другой вершины, превышающей 17000 футов. От Шхары тянулась перед нами линия вершин: трехголовая Джанга, Катын-тау, похожая на татарское седло, тупой конус Гестолы – вся она выше Монблана. Не было видно ни долины, ни пастбища, ни какого-нибудь обитаемого уголка.
Я могу помочь моим альпийским читателям представить себе наше отношение к окружающему, предложив им следующее сравнение. Пусть читатель вообразит себя близ Харкли. Ледник Безинги заступит место ледника Горнера, Шхара – Монте Розы, Катин-тау – Брейтгорна, Гистола – Малого Маттернгорна. Для полного сравнения Маттернгорн должен быть перемещен на Горнаргрант, чтобы изобразить Дыш-тау, а ледник Горнер должен быть продолжен до Ранды. Как увидим потом, параллель расходилась в деталях, и в конце концов картина эта является лучшим ключом для распределения ландшафта. Однако ни карта, ни параллели не могут передать того впечатления, какое производит гигантская стена их снеговых высот, образующая южный предел ледника Безинги. Ей нет соперницы на Альпах, и она единственная на Кавказе – это вид, который никогда не забудут те редкие англичане, которые переступили порог этого горного святилища. Но время и обстоятельства не позволили нам дальше наслаждаться чудесами, которые показывались только нам одним. Надо было действовать и действовать немедленно. Тени быстро сгущались, а мы были на кавказском водоразделе далеко от какого-либо крова. Мы провели, как я уже сказал, не менее 13 часов с тех пор, как покинули наш бивуак; 7 часов мы шли по эти бесконечным снеговым полям, после того как догнали Деши. (В другое время года перевал пересекся и будет пересекаться менее чем в половину того времени, что употребляли мы. Кавказу свойственны мелкие фирновые поля. В 1869 году часто находил их в превосходном состоянии в продолжении целого дня).
Дальнейший проход был прегражден увенчанной карнизом стеной с ледяной трещиной у подножия его. Мы могли бы сойти со стены, но носильщики со своей поклажей, наверное, полетели бы в трещину. Можно было бы вырубить ледорубом более удобную дорогу, но это отняло бы много времени, а сванеты, насколько мы понимали, единодушно поклялись, несмотря ни на что, не двигаться в эту яму. Пройдя вверх налево около 100 шагов, мы увидели, что можем достичь места, где не было карниза, откуда в них сходило скалистое ребро, занимая две трети всего расстояния до подгорной трещины (бергшрунда). Характером своим она напоминала известную и страшную когда-то Штралекскую стену – то есть была очень легка для людей, имевших сапоги с гвоздями, и знакомых с альпинизмом.
Наши сванеты подняли на карнизе большой шум, молясь или ругаясь (мы не знали наверное). Один за другим они глядели через край и, отшатнувшись в ужасе, выражали свои чувства короткими возгласами, за которыми следовал громкий хор всей компании.
Мы думали, что пример подействует лучше наставлений и, попросив кабардинского казака, который благодаря любезности русского правительства сопровождал нас, объяснить им, что от них требовалось сделать, мы начали спускаться по скалистому ребру. Он был крут, но очень легок. Но даже наш пример не мог ободрить сванетов и заставить их следовать за нами. Через 10 минут мы были по ту сторону подгорной трещины. Они тараторили, визжали, жестикулировали, и казалось, были готовы по привычке возбужденных варваров напасть друг на друга. Эти люди делали, одним словом, все, но только не то, что мы от них требовали – идти вперед. Наконец, получив одну из палаток, которая была сброшена на нас вниз по легкому снегу очень неосторожно, мы поняли, что сванеты приняли решение начать спуск. За палаткой последовал другой багаж - ящики с инструментами, и затем трое храбрейших привязали себя веревкой к казаку. Это неожиданное употребление веревки показало, что им не совсем были чужды новые идеи. Они спускались со скал с великим страхом, неуклюже, но пока благополучно. Но вдруг на крутом снегу один из четырех поскользнулся. Несколько секунд спуска вниз головой, несколько смелых полетов в воздухе – этим был благополучно обойден наполовину открытый бергшрунд, и квартет лежал трепещущей массой у наших ног.
Огромный сванет начернил себе лицо в предохранение от слепоты, кожа под краской смертельно побледнела от страха, желтые волосы и борода были залеплены снегом, в котором наполовину и он сам был закопан. Хорошая встряска, однако, показала, что нет никаких повреждений, а потеря ограничилась только кинжалом нашего казака, кинжал выпал из ножен и нашел себе убежище в бергшрунде. Возможно, что лет через 50 он будет выброшен ледником у конца его и выставлен как реликвия в читальной комнате какой-нибудь школы в Миссес-Коше.
Видимая неудача товарищей, разумеется, не возымела хорошего действия на тех восьмерых, которые все еще оставались наверху. Но на хребте ветер на закате солнца становился, вероятно, слишком холодным, и, поставленные между Сциллой – морозом – и Харибдой – бергшрундом - сванеты набрались, наконец, храбрости и спустились. С какою медлительностью и шумом они делали это, могут вообразить себе только те, кто следил за ними.
Спуск со снеговой стены шел более часа. Все время, пока нашим черномазым отрядом разыгрывался этот визгливый фарс, природа со своей стороны предлагала нам самое торжественное зрелище. Снег и небо попеременно вспыхивали и гасли, ловя и теряя свыше свет заходящего солнца или его отблеск. Сочетание было нелепо в высшей степени. Жаль, что два таких исключительных зрелища, требующих столь различного настроения духа для оценки, представлялись в одно и то же время. Никто не требует исполнения пантомимы на площади Св. Марка, а Бетховен нелепо звучит на эстраде.
Мы поспешили через лед, или скорее через фирн, маленькой ледниковой площадки к скалам на ее дальнем берегу. Как это могло случиться, что мы не спускались по большому притоку ледника Безинги, который течет от подножия Гесталы? Карта покажет, что не пересекли перевала у его начала (Ценнерский перевал), но прошли другой перевал такой же высоты, дальше к северу и при начале Маленбского ледника, впадающего в только что указанный, нижний конец которого пересекли Дент и Донкин по пути к своей вершине. Оба расхода прекрасно обозначены на фотографии Донкина. Возникает, разумеется, вопрос, руководствовался ли наш носильщик, когда он повернул вправо при подъеме своими воспоминаниями и желаниями найти этот второй проход, ибо пересекал этот перевал более 20 лет назад тому назад? Очень вероятно, что да. Но, с другой стороны, дорога, выбранная нами, прямее, трудность снеговой стены могла бы являться следствием отсутствия ледников, которое характеризует и на Кавказе, и в Альпах последнюю четверть столетия. Этому надо приписать заброшенность перевала. На скалах, к которым мы приблизились, была видна группа разрушенных каменных пирамид и низкая стена – следы прежних остановок. Это открытие служит убедительным доказательством того, что перевал, который мы пересекали, посещался когда-то туземцами. (Нет сомнения, что перевал через цепь по ледопаду Адишского ледника существует лишь на пятиверстной карте. Топографы, я думаю, занося его, руководствовались традициями адишцев, которые проходили снега, не спускаясь к Кужалу. В старое время, когда Цаннерский перевал был еще в употреблении, отряд адишцев мог без особенного труда пересечь хребет за их деревней и спуститься по Нагебскому леднику к слиянию его с Цаннерским. Когда страна была охвачена войной и деревня шла против деревни, подобный обход мог совершаться часто).
Было темно, когда мы добрались до скалы, хотя ледник мы пересекли в полчаса. Мы предложили тотчас же разбить палатки, но ледяной ветер свистел уже за нами, а сванеты очень разумно, как потом оказалось, настаивали на том, чтобы идти дальше. Провидение устроило так, что темный склон, на котором мы находились, состоял не из гранитных утесов и валунов, а из выветрившихся сланцев и из снеговых гряд, по которым одинаково легко было скатываться. За 17 минут мы спустились на 1700 футов ниже и, перекликаясь и давая огненные сигналы, чтобы другие не растерялись в темноте, мы все собрались на первой и сравнительно ровной площадке. Фонари были зажжены, палатки развернуты и разбиты, суп сварен, консервы открыты и, наконец, откупорена бутылка крымского вина, приобретенная во Владикавказе. Я мог смело рекомендовать владикавказского торговца винами.
Настроение духа сванетов улучшилось после благополучного перехода через цепь. Они пропели балладу с припевом: «Тамара, Тамара!» в честь их царицы, жившей 600 лет тому назад. Так долго звучит эхо отдаленных событий в этой уединенной твердыне. Затем они взяли наши ледорубы, выкопали углубления и, завернувшись в бурки, уснули.
Я, лежа в своей палатке, испытывал чувство удовлетворенного тщеславия. Успех двух последних дней поощрял к дальнейшим предприятиям. Мы с Деши строили планы относительно того, как на следующий день мы сможем спуститься к месту стояния Дента. Баранина была под руками, а хлеб и письма нам могли переслать из Безинги. (В Нальчике есть почтово-телеграфная станция. Благодаря любезности тамошнего коменданта, наши письма пересылались с нарочным в Безинги). Надо было снять фотографию с верхнего ледника, исследовать перевал Дых-тау и, пожалуй, забраться на Дых-тау. Когда взошла луна, я выглянул из палатки: ни одной тучки не было на небе. Против нас, оставаясь в тени, величественно поднималась Дых-тау; белые утесы Джанги были освещены. Тишина царствовала в нашем отряде, слышен был лишь отдаленный рокот потоков или падающих камней, сброшенных горными козлами.
…Когда я снова приотворил дверь палатки в 6 часов утра, зловещая пелена тумана лежала внизу во впадине под Шхарой. Я вспомнил, что оставил свой анероид на скалах близ каменной пирамиды. Я начал забираться вверх, чтобы взять его, и подъем занял 60 минут. Я решил не пропускать ни одного момента, любуясь этим странным видом, и в то же время надеялся увидеть дикого козла, так как везде на мягкой почве были заметны следы ног. Увы! Туман быстро сгущался и начал моросить дождь, когда я вернулся в палатку. В 8 часов было уже ясно, что день безнадежен. Серая густая мгла расползлась втихомолку внизу по большому углублению ледника Безинги. Дождь полил ручьями, и ничего не оставалось, как идти по направлению к долине.
Крутой спуск почти в 1500 футов привел нас к краю морены, где мы нашли пастбища, пестреющие белыми овцами и черными бурками их пастухов. В продолжении нескольких часов мы с трудом пробирались по геологическому музею с образцами всех хребтов, окружающих впадину ледника Безинги. Это были главным образом разновидности гранита, гнейса и кристаллических сланцев. На эту ночь мы разложили нашу палатку на расстоянии часового пути от конца ледника. Вечер на этот раз оказался далеко не радостным. Несчастья нас преследовали. Наш казак почти ослеп от снега и сильно страдал. Михаил Девуассу признался, что отморозил ноги на Тетнульде, и показанная им нога действительно выглядела очень дурно. Он забыл мои инструкции взять с собой хорошие сапоги и вследствие этого пострадал от дурной обуви, в то время, как никто другой не получил серьезных повреждений от холода. Очень трудно заставить понять альпийских проводников, что успех длинного путешествия часто зависит от осторожности и предусмотрительности в самых мелочах. Даже Франсуа высказывал признаки израсходованной энергии, а мой товарищ заговаривал о поездке в Базардюзи. Венцом наших несчастий была скорость ветра, не позволявшая развести огонь.
Следующее утро мы провели в тумане, но около 8 часов утра небо достаточно прояснилось, и я предпринял прогулку на середину ледника. Мижирги, великолепное святилище, еще не виданное никем из путешественников. (Несколько лет тому назад Деши сфотографировал хребет Дых-тау с нижней части ледника). Ледник берет свое начало в отдаленной котловине под Коштан-тау и течет вниз благоразумными изгибами под огромными северными утесами Мижирги-тау и Дых-тау, не доходя несколько сот ярдов до конца ледника Безинги. Мне еще придется говорить о нем, когда я буду описывать свое странствование два года спустя.
Позднее днем мы отправились в Безинги, где поместились в темной, сырой и грязной лачуге, служащей гостиницей. Деревенский старшина представлял из себя фигуру, хорошо знакомую всем кавказским путешественникам, благодаря его росту около 6 футов и 3 дюймов. Его гостеприимство было невелико и обошлось нам очень дорого, но мы все простили ему за сверток английских писем, который он вытащил из кармана грязного овчинного кафтана, а ящик с провизией из Нальчика сделал нас независимыми относительно пищи.
Моя следующая и последняя экскурсия с Деши до нашей разлуки - на травянистую долину, называемую на пятиверстной карте Дуналой, которая открывается в главную долину над Безинги и ведет к северным ледникам Коштан-тау. Я надеялся по одному из этих ледников найти дорогу к вершине. Мне хотелось забраться еще на одну из великих гор. Виды северных долин между двумя ветвями Черека удивительно монотонны, если принять в расчет их положение у основания гигантского снегового хребта. Они лежат гораздо выше долины Безинги, и путь к ним очень крут. В том месте, где вырывается поток из долины Укю, показывается на мгновение острая снеговая вершина. Проезжая дорога к главной долине Думалы идет мимо многочисленных пастушеских кошей. В этой долине я видел больше всего скота, чем где-либо в другом месте на Кавказе. Пастбища разделены низкими каменными стенами, и каждое из них принадлежит, как мне говорили, отдельной группе хозяев. Слева, в том месте, где долина, все еще представляющая собой травянистую ложбину между голыми холмами, круто поворачивает на юг и при ее начале виднеются снега, идет тропинка к Балкару. В четырех часах езды от Безинги показывается конец большого ледника, медленно текущего со своей нижней части у основания красивого стенообразного хребта. Его истоки, а равно и Коштан-тау остаются все еще за утесом и не видны.
Мы расположились лагерем на цветущей площадке, в нескольких ста метрах от льда. На следующее утро мы взобрались на высокую морену и достигли самой нижней части ледника. Крутой ледопад спускался с верхнего выступа, скрученный утесами как подковой; в этот бассейн лед стекал из двух мульд, заключенных между восточными и северными хребтами и коротким северо-восточным выступом Коштан-тау. Как это часто случается на Кавказе, казалось, что гораздо труднее добраться до последних хребтов, чем взойти на них. Особенной крутизны не было видно, но удобный, по крайней мере, легкой дороги мы не заметили. Я питал надежду, что к нижнему концу северного хребта со второй, то есть Укюнской долины, устье которой мы проехали, существует лучшая дорога. Поэтому мы повернули назад и поехали к ней. Взобравшись на крутой вал при входе в нее, мы увидели острую вершину с тупым ледяным гребнем с левой стороны. Мне казалось, что эта вершина могла быть частью укороченного Коштан-тау.
Чем бы она ни была, я решил забраться на нее. Деши не хотел присоединяться ко мне и уехал назад в Безинги, тогда как Девуассу, его племянник и я взвалили на плечи легкую палатку и остатки провизии. Лошадь мы оставили у пастуха, надеясь, если нужно, объясниться с ними при помощи пантомимы, и поспешили к началу долины Укю. Очень крутой короткий подъем среди великолепных розовато-лиловых примул, которые везде в другом месте уже отцвели, привел нас на цветущий вал, так и манивший разбить на нем палатку. Мы, однако, прошли еще с полчаса до небольшой равнины, на которой у основания крутых скал, образующий северный отрог нашей вершины, сходятся потоки двух ледников. Высота нашего бивуака была по крайней мере 9000 футов. Мы забыли наши пледы, и холод сильно мешал мне спать; в других отношениях мы устроились хорошо.
Около двух часов мы, как только взошла луна, отправились в путь. Подъем по скалистой стене в темноте был неудобен, но Девуассу с присущей ему ловкостью попадал на верные места. Добравшись до вершины скал, мы попали в полосу лунного света и очутились на уступе, заваленном такими гигантскими камнями, среди каких я едва ли пробирался когда-нибудь. За ними следовали крутые твердые снеговые скалы, на которых Девуассу оценил мое искусство ходить на носках. Мы обошлись, однако, без вырубки ступенек и быстро взобрались на верхнюю часть бассейна западного ледника, который мы видели снизу. На заре под странным оранжевым небом мы очутились на снеговой равнине, ровной как стол и окруженной с трех сторон высокими валами из льда и фирна. Слева шла крутая, но легкая дорога к северному хребту нашей вершины – к Укю. Мы стали вырубать ступеньки на замерзших склонах, проходя мимо великолепных обвешанных ледяными сосульками гротов. Однажды на хребте, поднявшись достаточно высоко, мы видели Эльбрус и Казбек между другими горами. Коштан-тау не было видно; несколько минут я поддерживал заблуждение, что мы находимся на его плече. Большой ледник, посылающий свой поток в долину, на которой мы делали привал, был под нами на востоке; на его дальнем конце поднималась широкая крутая снеговая гора – Уилуаз-Баши, покоренная в следующем году сеньором Витторио Селла. Хребет на некотором расстоянии был легко; затем его преградила большая скалистая башня. Мы повернули налево, чтобы обогнуть ее, почти обойдя кругом, были остановлены большим камнем, загородившим открытую равнину. Я, как самый легкий, предложил взобраться на плечи одного из проводников, а затем перетащить других. Мое предложение было отвергнуто с презрением. Однако попытка нашего передового ходока оказалась, наконец, безуспешной; он нашел, что скалы трудны, и это заставило меня поискать нового пути. Поэтому я отвязал веревку и, взбираясь слева, сделал около дюжины шагов. Здесь лежала наша настоящая дорога. Это была не гряда, а большой выступ, вклинивавшийся в склон. Можно было с полнейшей безопасностью проползти несколько необходимых ярдов по этому клину и таким образом достичь гребня над башней. Мы очутились на провале, за которым высилась конечная вершина, крутая, но нетрудная, покрытая снегом с одной стороны и скалами с другой, а хребет, который поднимался перед нами, был покрыт снегом. Последний был в ужасном состоянии и очень неблагонадежен; поэтому мы сейчас же повернули на утесы с западной стороны. Девуассу чувствовал себя дурно; он едва оправился от двух следовавших друг за другом трудных дней на Тетнульде и Цаннере и предпочел подождать нас на облитых солнцем утесах. Он мало, впрочем, выиграл, не найдя достаточно широкого выступа, где можно было бы безопасно подремать. Его племянник и я быстро начали взбираться вверх, на вершину. Ничто не останавливало нас на пути, но там, где лежал свежевыпавший снег, приходилось прибегать к некоторой осмотрительности. Последние скалы оказались самыми крутыми, а затем, скоро, быстрее даже чем мы этого желали, нам пришлось прекратить подъем, а широкая вершина за ледником еще высилась над нами. Почва вокруг нас падала быстро и далеко по всем направлениям. Мы были безнадежно отрезаны от Коштан-тау, подобно тому, как альпинист на Габельгорне чувствует себя отрезанным от Вейсгорна. Девственные снега великой вершины улыбались нам поверх, вполне безопасные от нападений с нашей стороны.
Я очень сердился на себя за топографический промах, фатальный для моего честолюбия; но сохранять долго дурное настроение не приходилось: для развлечения было так много прелестных и чудных видов. Наша вершина, это стало теперь ясно, была одной из тех, которые видны у подножия ледника Межирги, так как этот ледяной поток лежал почти под нами, а позади поднимались громадные утесы в виде полумесяца, тянувшиеся с востока на запад и соединившиеся затем в украшенном зубцами гребне Дых-тау. Северный фасад этой вершины состоит из великолепных ледяных стен, какими где-либо может похвастаться Кавказ. Один единственный вид Альп, достойный сравнения с Дых-тау, - это вид на Монблан с маленькой вершины у начала ледника, которая слишком редко посещается.
Мы видели отсюда Гестолу, Тетнульд, а через цепь Ужбу и, конечно, гигантскую массу Эльбруса. Длинный отрог Урубаши между Чегемом и Баксаном был также виден великолепно: три больших ледника текли при широких фирновых полях у основания средних вершин, которые, как я узнал потом у генерала Жданова, были высотою в 14673 футов, 14868 футов и в 14497 футов высотой. На востоке значительная часть главной цепи была скрыта ледников группой к северу от Уруха. Была также видна вершина Гюльчи, набросок которой я сделал в 1868 году (Центральный Кавказ, стр.411). Далеко поднимался Казбек между двумя обставлявшими его вершинами – Джимора и Хохома.
Интересен был также вид на низины и долины. Виднелся Безинги с ведущими в него ущельями. За северным известковым экраном поднималась в виде острова над холмистой степью изломанная линия окруженных стеной вершин, и я ясно распознал отдаленные холмы Пятигорска. (Укю отмечено между Дых-тау и Коштан-тау на моем наброске, сделанном из Пятигорска. Коштан-тау – на верхнем рисунке той же, есть Шхара). Далее на восток блестела на солнце плодоносная равнина Владикавказа. Вдруг с больших склонов напротив поднялось белое облако и протяжный рев нарушил тишину горного воздуха. С Дых-тау к леднику Мижирги, разбиваясь на тысячу обломков, падал ледяной утес.
На южном конце снегового гребня, венчающего картину, валялись обломки скал, и мой спутник направился к ним, чтобы сложить пирамиду. Я долго любовался видом: освещенные солнцем снега были так великолепны, горные формы так прекрасны, что оторваться от них было трудно. Далеко внизу вырывались из своих ледяных верховьев реки; они сверкали в глубине одетых лесами рытвин или извивались тонкими серебряными нитями, протекая по зеленым подножиям холмов к светозарным пространствам северной степи. Сейчас под рукой, насколько мог окинуть глаз, подобно белым островам из недосягаемого воздушного моря поднимались большие вершины Кавказа. Передо мною в строгом и стройном величии и совершенной чистоте расстилался один из тех великих горных ландшафтов, в которых первоначальные силы природы, появившиеся за несколько веков раньше, чем появилась человеческая раса, которую они и переживут на множество веков, как бы стараются удостоверить свою независимость от нашего сознания и в то же время оправдать постоянство, сменяющее изменчивость их.
Чувствуешь себя, как бы поднявшись духовно и физически до той скалы, с которой прикованный Прометей оглядывал всю окрестность. Как в звездную ночь на пустынной равнине, но еще более от необычайности зрелища, мысль уносится далеко за пределы повседневной жизни и становится лицом к лицу с мирозданием. Она сознает трепетания несовершенного разума или тех чувств, по которым она познает дух, родственный ее собственной подчиненной природе. Видение, правда, скоро исчезает; покров теряет свою мимолетную полупрозрачность. Но воспоминание о том, что испытал в это мгновение, остается надолго, когда все другое уже забыто. Как долго сохраняются эти впечатления? Как далеко заходит фантазия? Это должны разобрать философы, почувствовать поэты.
Но «стоны и чувства должны спуститься с горы», хотя это падение и будет из замков природы в лачуги «холодных, ленивых татар». Долго любовавшись светом и великолепием пространства, я вспоминал о вероятном нетерпении Франсуа и о действительном расстоянии до Безинги.
Мы снова должны были осторожно ступать по рыхлому снегу. Но вершина была достаточно безопасна для альпинистов, которые знали, как выбрать себе дорогу. Скоро мы присоединились к моему старинному товарищу, обогнули башню с вошедшим в пословиц презрением к знакомым местам и затем стали разнообразить спуск, выбирая новый путь по крутому снеговому и скалистому фасаду к восточному леднику. Здесь и там мне попадались цветы на высоте по крайней мере 13000 футов. Собранные мною образцы, к несчастью, выпали из записной книжки и потеряны. Вид ледника был очень хорош. Укю, широкая масса Малитау и Уллуау-Баши возвышалась в виде башен с обоих сторон. Лед оканчивался уродливым хаосом морен, скал, потоков, среди которых наша крошечная палатка казалась домом. Мы немного потратили времени, связывая и укладывая на плечи свои пожитки и через час достигли коша, где без большого труда послали мальчика пастуха поймать нашу лошадь. Скоро она была поймана и нагружена, и я должен с прискорбием признаться, что прибавлял ей время от времени груз в лице своей собственной особы. Мы безостановочно шли по длинному и легкому спуску в Безинги, куда и прибыли в 7 часов пополудни. Сын старшины ждал нас у гостиницы. Мне удалось выразить в довольно невыразительной форме намерение отправиться рано на следующий день на лошадях, которых достал Деши. На следующее утро в 4 часа я повторил небольшой запас фраз, сказанных накануне и около 6 часов мы, к удивлению своему, действительно были в пути.
Донкин, благодаря преследовавшему дождю, не мог ничего сказать о прелестях маленького перевала через холм к Нальчику. С его широкого, покрытого травой гребня открывался прекрасный вид на снега, заключенные в отверстиях известкового ущелья, которое является воротами в горы, а толпы волнистых предгорий, покрытых сплошным лесом, и по ложбинах которых вьются тропинки, представляют собой глазам альпиниста ландшафт, ели не особенно привлекательный, то по крайней мере новый. Вряд ли можно найти другой, более характерный подход по кавказским высокогорьям.
