Сванетия
Сосны господствуют над окрестностями, занимая вершины Кавказа, возвышающиеся над Диоскуриадой… ведь весь этот народ способен сражаться, не становясь в ряды.
Страбон, книга 11, глава 2
Существуют скептики, решающиеся отрицать существование одного из лучших старых английских справочников сэра Джона Мандевилля. Но вполне достоверно, что автор, писавший под именем Мандевилля в царствование Эдуарда Третьего, передал следующую странную историю о Кавказе. «В том царстве Абхазском есть великое чудо. Одна область в стране, имеющая в окружности три дня пути, которую называют Хакисон, вся покрыта тьмою без просвета, ни один человек не видел ее и никто не осмеливался войти в нее. И все-таки в стране говорили, что оттуда иногда слышались человеческие голоса, ржание лошадей и крики петухов. Полагали, что бог чудесным образом окутал эту страну мраком, потому что злой царь Персидский, которого звали Сарс, преследовал всех христиан, чтобы уничтожить христианство, и заставлял их приносить жертвы его идолам и разъезжал всюду с большой ратью, чтобы смущать христиан. Христиане чудесным образом были спасены большой тучей, которая спустилась на языческую рать, бродившую с тех пор во тьме.
Арабский географ Эль Масуди описывает потерянную долину в той же области в выражениях, правда, затрагивающих чудесное, но и достаточно похожих на то, чтобы служить основанием для легенд. Долина Эль Масуди окружена стеной, поднимающейся снизу вверх, две мили в вышину и 50 миль в окружности. Этот барьер делает невозможным доступ внутрь. Ночью там светятся в разных местах огоньки, а днем можно видеть деревни, людей и скотину, но все представляется в очень малых размерах, благодаря высоте, с которой зритель смотрит на них. Никто не знает, к какой национальности принадлежат жители, потому что они не могут взобраться наверх, а сверху тоже никто не может к ним спуститься» (перевод Спренгсера, том 1).
Чем больше я читаю рассказы старых путешественников, тем больше я убеждаюсь, что девять раз из десяти правда таится в их глубине, и всегда найдется основание для факта, явившегося живописным созданием фантазии. Ханисон читается как анаграмма Сохани, Сорс может легко быть Ховроем; тучи, собирающиеся под большими вершинами и осеняющие южные долины у их подножий, могут казаться тьмою, покрывающей страну. Сванеты держат стада, лошадей и много домашней птицы. Обе истории: и английская, и арабская, по моему мнению, основаны на неопределенных рассказах путешественников, побывавших на хребте Латпари и видевших зеленые пастбища и белые башни Сванетии далеко внизу сквозь разрывающиеся грозовые тучи. Остановимся и мы здесь на минуту, чтобы передать некоторые подробности естественных характеристик, о былом времени и о современном положении этой затерянной долины Кавказа.
Сванетия, страна сванов, исключая Дадианскую Сванетию на Цхенис Цхали, занимает весь верхний бассейн Ингура выше большого ущелья, через которое река находит выход на низменность близ Зугдиди, города, отстоящего на 50 миль к западу от Кутаиса. Долина эта простирается на 40 миль в длину и на 15 в ширину, а размерами и общими чертами напоминает долину Аосты. Лайла, Цагарский перевал, Латпарский проход, Донгуз-орун займут места некоторых известных альпийских объектов, но попасть в кавказскую долину гораздо труднее, чем в ее альпийскую соперницу. Непрерывная стена из скал и льда, опоясывающая ее с севера, представляет собой более страшный барьер, чем Пенинские Альпы. Он заключается между своими сложными утесами и бастионами шести больших снеговых бассейнов: ледники Адишский, Цаннер, Твибер, Лекзыр, Чалаот и ледник Ужбы. Остальные большие ледники спускаются еще круче прямо из-под вершин Шкары, Джанги, Тетнульда и Донгуз-оруна. Два хребта бегут на протяжении нескольких миль, начинаясь у водораздела, к Ингуру, заключая между собой долину Нанкры. Пятиверстная карта сделала громадную ошибку, проведя кавказский водораздел по самым восточным из этих утесов и совсем пропустив верхнюю долину Бечо. Все эти хребты сложены из кристаллических пород скал, по большей части из гранита, указывающего на склонность, наблюдаемую и в Альпах, на Монблане, и в группе Пельву, к образованию двойных параллельных хребтов. К несчастью, это строение не было замечено авторами первой съемки, а потому маленькая карта, на которой основаны и французское, и английское издания образцового труда «Всеобщая география» Реклю, вводит в заблуждение. На юге Сванетия замыкается высоким шиферным хребтом Лайлы, достигающим 13400 футов высоты и поддерживающим ледники, которые можно сравнить с ледниками в Гройских Альпах. Близ Латпарского перевала по скалам обнаруживаются довольно ясно веерообразные сооружения. Иностранные геологи описали их, как «палеозойские станцы», но ископаемые, найденные сеньором Селла на вершине Лайлы и исследованные доктором Грегори, которым был сделан в Британском музее доклад, не подтверждают этого названия относительно этих вершин. Формация, как бы стара она ни была, играет большую роль в Кавказской цепи, образуя ее водораздел к востоку от Мамиссона. Между гранитом и шиферными сланцами в местах, где гранит занимает центральное положение на водоразделе, лежит пояс хребтов из кристаллических станцев, который уже, чем соответственный пояс на северной стороне. Их зеленые округленные очертания резко отличаются от стремнин главной цепи. Соединение гранитного хребта с шиферным, именно – легкие склоны Цагарского перевала (8680 футов) только на 1700 футов выше самой высокой из деревень, служили в прежние времена главным проходом в долину из Грузии; это было еще прежде, чем леса Цхенис Цхали стали непроходимыми. Теперь обыкновенно предпочитают высокий Латпарский перевал, ведущий прямо на юг к центру правления к Кутаису, хотя путь этот и открывается для передвижения на лошадях только в начале июля, а в октябре уже завален снегом. Ингур, омывающий со своими притоками Сванетию, берет начало под Шхарой в ледниках, которые расположены на южной стороне Центральной цепи. Его первый большой приток Мулхура, вытекающий из больших снеговых полей, лежащих к западу от Тетнульда и к востоку от Ужбы, превосходит его по величине. Эти два потока соединяются близ Латаля, места встречи также вод, текущих с Лайлы, и снегов Ужбы и Донгуз-оруна. Долины над этим местом – истоки Ингура – покрыты замками независимых сванетов; они названы так потому, что сбросили всякий внешний контроль по крайней мере целым столетием раньше, чем в стране утвердилась русская власть. Узкая впадина ниже Латаля, по которой текут соединенные воды Ингура, была «Дадишкилианской Сванетией», названной так по имени семьи на севере, вероятно, кабардинского происхождения, которая утвердила феодальное правление над здешними селениями. По своим видам этот возвышенный бассейн представляет собой во всех отношениях резкий контраст с северными долинами на другой стороне цепи. Название Дикой Сванетии, данное ей одним энтузиастом-спортсменом в своем отчете о путешествии, приложимо только по отношению к жителям. Что же касается природы, то это название к ней не подходит. «Улыбающаяся, лесистая, идиллическая» - вот эпитеты, просящиеся на уста путешественника, когда он вдруг выходит из темных безлесных долин и холодных уголков северного Кавказа в область нежных склонов и широких панорам, лесов и цветущих лугов, полей, желтеющих ячменем. Сравнительно с шалашами или грудами каменьев жилищ народов северных долин, деревни с башнями и замкообразные фермы Сванетии издали имеют вид селений средневекового романа. На севере цепи в Безинги или Балкаров, путешественник чувствует себя как бы на дне колодца. Он знает, что для расширения кругозора требуется много часов, чтобы взобраться на какую-нибудь возвышенность. Здесь же ландшафты широки и меняются постоянно: видимое небо – не узкая полоска, а широкий след. Горные склоны напоминают Савойю, но листва лесов богаче и разнообразнее той, к какой мы привыкли в высоких Альпах. Сосны перестали господствовать и не теснятся одна к другой до того, что превращаются просто в ободранные шесты. Здесь они представляют собой темные тенистые купола среди свежей зелени лиственного леса из буков и ольхи, ясеня и орешника, среди кустарников, которые в июне и июле блестят красными рододендронами и в изобилии покрыты золотистыми цветами азалий. Поляны заросли бобами, лилиями и десятитысячными цветами гераклеума. (Левис пишет: «Гераклеум – вероятно, самое большое из зонтичных растений Кавказа». Его стебель достигает 10 сантиметров в толщину, нижние листья доходят до метра и на самом маленьком растении, которое вырастил г. Корревен в Женеве из семян, я насчитал 10000 цветков»). Всякое сравнение действительности с подражанием кажется более или менее извращенным и фальшивым. Но те, которые знакомы только с подражанием, могут повторить фразу, срывающуюся с языка каждого англичанина, который путешествует по лесам Сванетии. Когда азалии и рододендроны становятся гуще, а высокие цветы возвышаются среди них вокруг скошенных открытых полян, сравнение с «парком» становится неизбежным. Всякий бессознательно ищет башню замка местного владельца и столба с надписью «просят не мять газоны». Иллюзия внезапно пропадает, когда их место займут башни Ужбы.
Альпинисты посещают обыкновенно Сванетию после первой половины лета. В июне среди цветов и снова в октябре, когда краснеют буки, фруктовые деревья и азалии, а березы желтеют при блеске свежих осенних снегов, великолепие ландшафта должно быть неописуемым. Сванетия – это страна одинаково интересная и для путешественника, и для художника, и для горного ходока. Пространство, разнообразие, яркость солнечных лучей – вот постоянные и характерные качества сванетских видов. Большой горный бассейн не прерывается отдельными вершинами, доходящими до линии снегов. Долины разделяются только длинными лесистыми хребтами. Их слегка волнующиеся гребни представляют очень эффектный контраст с ледяными трещинами и суровыми утесами Шхары и Ужбы. От красоты цветов и лесов, находящихся под рукой, взгляд переносится с мягкой последовательностью расстояний на чистые ледники, спускающиеся, подобно серебряным лестницам, вниз с снеговой цепи. В атмосфере вы не заметите той резкой определенности, какая у нас связывается с воспоминанием об Альпах летом. Она больше напоминает западный берег Шотландии или атмосферу озер Англии. Вечерние ветры с Черного моря приносят грозы и пары, чтобы окрасить воздух, смягчить горные контуры и придать их громадам особенно величавый вид. Северный ветер из степи покрывает небо мельчайшей мглой, сквозь которую высокие вершины сияют подобно золотым столбам рассвета. Человек прибавил нечто к естественным красотам, снеговым вершинам, цветам и лесам ландшафта Сванетии. Это нечто заключается в том, что в этой стране жилищем человека являются замки. Луга и возделанные долины покрыты высокими белыми башнями. В одном месте башня высится одиноко, в другом она составляет группы от 50 до 80 совокупно. В каждой деревушке столько башен, сколько их было в городах Тосканы в средние века. Ничего фантастичнее этих семейных крепостей нельзя встретить нигде кроме как в Сан-Джиминьяно или на картине какого-нибудь старого мастера. В одной Местии 70 башен, каждая от 40 до 80 футов высоты. В Ушкуле свыше 50 и кроме того еще два черных замка. Дома, к которым присоединены башни, представляют из себя четырехугольную глыбу с аспидной крышей без труб и с узкими прорезами для окон, которые закрываются деревянными ставнями. Иногда окон не бывает совсем, и свет проходит только сквозь щели незаштукатуренной стены, тогда как дым выходит через крышу. Ночью употребляются факелы из березовой коры; деревянный проход, который можно вырубить в случае необходимости, ведет в нижний этаж жилой башни. Войдем в один из этих домов или сараев. Он состоит из одной большой темной комнаты: два или три обломка скалы представляют очаг; убранство состоит из нескольких деревянных табуретов или скамеек, расставленных на земляном полу; в углу установлена деревянная площадка, покрытая шкурами и подушками – здесь спит семья. Пройдя ощупью по узкому проходу, мы доберемся до входа в башню; лестница или бревно с зарубками, легко передвигаемые, ведут из одного этажа в другой. Лестница коротка, и, чтобы добраться в каждый этаж, нужно некоторое время карабкаться по выступающим из стен камням. Черепа и рога диких коз лежат на площадках; на верхнем этаже проделаны бойницы для стрельбы. Башни построены из необтесанных гранитных или аспидных глыб и обыкновенно выбелены. Однако два замка в Ушкуле сохранили свой естественный вид.
В верхних и более диких селениях дерево до последнего времени употреблялось в очень умеренном количестве. В нижней или Дадишикилианской Сванетии деревянные балконы, амбары и даже дома, построенные из невыструганных бревен, не представляют редкого явления и очень увеличились в числе с тех пор, как прекратились внутренние войны, а с ними и необходимость в огнеупорных до некоторой степени жилищах. Страна богата церквами, как это ни удивительно. Однако в воображении читателя не должно при этом названии возникать представление о храме Западной Европы. Сванетские церкви по размерам и внешнему виду скорее напоминают придорожные итальянские часовни. У них нет колоколен: там, где есть колокола, их подвешивают на деревянных срубах вне церкви. Такое же устройство замечается и на Корсике. Общий размер внутренности церкви от 5 до 90 футов. Имеется паперть; в Латале галерея, подобно портику Св.Марка в Венеции, огибает строение с трех сторон. Сгиб церковного свода отделяется иконостасом, он разнообразен и по внешней форме и по украшению. В Ланжере свод шестиугольный; в одной из часовен Латаля – полукруглый и украшен колоннадой с барельефами. Внутри, а иногда с внешней стороны церкви украшены фресками в стилях, начиная от чисто английского и кончая тем, который можно встретить в самых древних храмах Италии. Крыша часто украшена изображениями небесных тел на голубом фоне. Большой деревянный крест, покрытый дощечками из чеканного серебра, находится иногда перед иконостасом. В архитектуре мало встречается грузинских черт, и кажется, весьма вероятным, что строители церкви были всецело под непосредственным влиянием Византии. В этих церквях сохранилось, благодаря ревностной охране деревенских старшин, много интересных предметов, в числе которых находятся рукописи великой древности. Многие из них были в точности описаны и изображены в произведении Берновилля, на которое я уже ссылался. Среди сокровищ, которые ему позволено было исследовать, находились такие: в Ушкуле маленькие бронзовые, по-видимому, римские монеты, персидский шелк, на котором вышито шесть изображений солнца, старинные стрелы и оружие. В пустынном монастыре Св.Кирика близ Калде он нашел стрелы, серебряные и посеребренные фигуры, великолепную греческую рукопись, отнесенную Берновиллем к 6 или 7 столетию (сюжет ее неизвестен), серебряный ящик в форме книги, употребляемый для хранения священного хлеба и вина при евхаристии, на одной стороне которого изображено эмалевой инкрустацией по серебряному фону Распятие со Св.Девой, Св. Иоанном и двумя ангелами. Работа, говорят, исполнена мастерски. Края усыпаны неотшлифованными драгоценными каменьями; на обратной стороне изображена сцена, кажется, схождения Христа в ад. Берновилль, описавший этот ковчег в своем произведении, называет сцену почему-то «Воскрешение Лазаря». Мне кажется, что это и было тем предметом, бесцеремонное обращение с которым одного русского чиновника сделалось известным всей Сванетии и привело к почти непреодолимым препятствиям, с которыми встречались позднейшие путешественники, желавшие осмотреть церковные сокровища. В Местии мы читаем о двух выносных крестах, о большом количестве великолепных старых икон чеканного серебра с грузинскими надписями, о кресте, украшенном сценами Страстей Господних, о двух серебряных чашах в итальянском стиле и о массивных серебряных кувшинах. С некоторых из таких вещей сеньору Селла удалось снять фотографии. В Ленжере находится рукописное Евангелие, списанное в Иерусалиме в 1046-48 годах; ни надписей, ни рукописей, написанных раньше 11 века, не найдено. В Латале Евангелие в украшенном переплете, руокписи, навернутые на палки, греческие и латинские надписи на колоколах; в Эзери князю принадлежат посеребренный ящик с куфическими надписями и массивная серебряная чаша персидской работы.
Очевидно, что знаток археологии из Южного Кенсингтонского музея в Лондоне может провести очень интересные каникулы в Сванетии и что история страны может быть описана им лучше, даже если не будет сделано дальнейших открытий каким-либо ученым, достаточно сведущим в разборе рукописных свитков. Здесь будет уместным сделать беглый обзор истории и возникновения Сванетии. Интересующиеся найдут более полные указания и точные примечания в труде о Кавказе Дюбуа де Монпоре или в книгах Берновилля.
Страбон описывает могущественную нацию «сасни», которой управляет царь и совет трехсот; он прибавляет, что у этого народа был обычай употреблять во время войны отравленное оружие. Указание его в дошедшем до нас тексте на то, что они могли собрать 200000 воинов, следует считать опиской переписчика, даже если распространить эту цифру не на одних сванетов, а на все племена Колхиды. Плиний также упоминает о сванетах. Может быть достойным внимания его замечание, что сванеты и коневанеты внесены в перечень альпийских племен, покоренных Августом, этот перечень входит в описание трофеев, находящееся под Монако, что и поныне напоминает о римском могуществе. Сванетия была включена в Римскую империю, а христианство пустило корни в Колхиде в ранние времена, как на это указывают списки епископов на Вселенских соборах. Время, когда христианство проникло в Сванетию, основано на догадках, но Берновилль не без основания предполагает, что христианская религия проникла сюда прямо из Византии, а не из Грузии. Церкви, находящиеся в стране, не по обыкновенным планам церквей Грузии. Их колокола, без сомнения, более позднего происхождения, чем самые здания, имеют латинские надписи, но, к несчастью, год на них не отмечен. Страна была уступлена Персии по договору, заключенному Хозроем с Юстинианом, когда эти государи решили охранять Кавказ от северных орд. Персидские вещи до сих пор находятся в числе сокровищ, хранящихся в старых церквях вместе со стрелами, имеющими твердые наконечники, и с оружием очень отдаленного периода. Неизвестно, когда впервые грузинское княжество захватило власть над сванетами. Это случилось до 11 века, в течение которого Сванетия какое-то время была независима. Через сто лет (1184-1212 гг.) правительницей Сванетии стала царица Тамар. Эта героиня играет такую же роль в народных сказаниях и легендах, какая выпала на долю Александра Великого и Карла Великого в других странах. Она была названа грузинскими хроникерами, предшественниками венгерских прославителей Марии Терезии, величайшим из правителей. Если верить балладам, до сих пор распеваемым в ее честь сванетами, эта царица помогла горцам одержать победу над их соседями абхазцами и тавлями, и что еще лучше, уменьшила их подати до номинальной платы одного яйца с каждого двора.
Через два столетия (в 1400 году) мы снова видим, что Сванетия воспользовалась несчастьями Грузии и провозгласила свою независимость. Смелость горцев дошла до того, что они сожгли Кутаис; они были наказаны, и семье Геловани было поручено управление страной. Темная история этой семьи наполнена разбоями и убийствами. В начале 15 века они должны были отказаться от деревень по верхнему течению Риона, которые до сих пор, например Геби и Чиора, носят следы их влияния. В 18 веке население Ингура избавилось от правящей фамилии Геловани, которая, подобно Дадиани, до сей поры владеет феодальными правами в долине Цхенис Цхали на южной стороне Латпарского перевала. Кабардинская семья Дадиш-Килианов, пришедшая с севера, добилась в это время больших владений и некоторого рода контроля над нижними селениями Ингура, тогда как деревушки вокруг истоков Риона сделались совершенно независимыми. Сванеты осуществили новый идеал общества, в котором свободная воля индивидуума владычествует над всеми другими соображениями, а единственным препятствием для совершения преступления служит взаимное прекращение существования самих преступников.
С этого времени всякие сведения о долине утрачиваются. Ее одетые в шкуры жители посещали время от времени нижние области в поисках соли, но вся мелкая торговля перешла в руки нескольких еврейских семей, которые обосновались неизвестно когда в Лахамуле, в самой нижней деревне над большим ущельем Ингура. Верхняя Сванетия осталась «забывающей мир и забытая им». Тем не менее, мы можем представить состояние, в котором находилась страна, по отчетам первых путешественников второй половины нынешнего века. Картина, которую они рисуют, небезынтересна для передовых политиков или мечтателей Западной Европы и самой России, потому что здесь мы видим осуществление самых диких из их фантазий. Я очень сожалею, что не могу дать более полного указания на законы землепользования и на законы о переходе имущества, а также равно как и обычаи и верования сванетов. Насколько мне известно, эти вопросы ожидают более всестороннего изучения, и никто не мог бы лучше ответить на них, чем топографы и съемщики, которые провели среди горцев столько же месяцев, сколько мы, путешественники, дней. Правительство оказало бы неоценимую услугу ученым, изучающим Кавказ, если бы стало печатать время от времени отчеты о добытых его чиновниками сведениях. Доклад одного русского писателя, Акинфиева, напечатанный в Тифлисе в 1890 году, попался мне на глаза, но только в виде реферата, который не внушает мне полного доверия. То, что я пишу в следующих строках, основано на книжных заметках и на разговорах, которые я вел с г. Никорадзе и с другими лицами на Кавказе. В каждой ферме или крепости жила одна семья, члены которой не разлучались раньше смерти ее главы. Деревни, по словам профессора Ковалевского, состояли обыкновенно из членов одной и той же семьи; теперь, однако, в них встречаются несколько разных семей. Члены одной и той же семьи не вступают в брак между собой. Несколько смежных деревень составляют общину. Но община оказалась слишком большой единицей. Так, в 1866 году, когда доктор Радде был в Ушкуле, жители Муркмали стреляли в каждого человека, появлявшегося из Чубиани, а эти обе деревушки принадлежат к одной общине. Они спорили из-за права на общее пастбище. Общественная вражда увеличивалась еще бесчисленными частными ссорами. Когда женщина выходит замуж, то заинтересованные стороны не всегда могли прийти к соглашению относительно ценности скота, на который выменивали невесту. При этом происходили убийства отдельных лиц и разгром башен. Нарушение обещания жениться на девушке наказывалось смертью от руки родственника невесты. Так как родители имели право просватывать своих детей еще в колыбели, то такие нарушения не были редкими, но острожный холостяк избегал опасности двоеженства, женясь сначала по обязанности, а затем по расположению, и такой поступок не считался предосудительным. Когда в семье нарождалось слишком много девочек, то клали кусок горячей золы в рот несчастной новорожденной и ее труп выбрасывали на двор. Об этом варварском обычае свидетельствует такой прекрасный авторитет как Берновилль. В прежние времена между сванетами была распространена экзогамия – жены похищались; однако по последней переписи в долине Ингура на три женщины приходится четыре мужчины. Нравственность в обыкновенном смысле этого слова слаба, и известно, что есть следы связей между братьями и невестками, что можно было бы назвать семейным браком.
Дела всех деревень, кроме тех, которые решались оружием, обсуждались собранием всех взрослых мужчин. До общего решения каждый имел право дать совет, а для запоздавшего могли снова начать обсуждение. Доктор Радде рассказывает по личному опыту о споре, который возник по поводу его желания посетить в 1864 году одну из церквей Ушкули. Так как не было местной власти, могущей повлиять на решение, то постоянно прибегали к оружию, и деревни вели непрерывную войну. Любопытно, с какой полнотой вольная Сванетия, даже раньше, чем стала управлять обычным правом, уничтожила церковные порядки и распорядилась церковным имуществом. Священники у них исчезли, церковное имущество секуляризировалось, деревенский совет, или «мирская сходка», сделавшаяся, говорят, наследственным учреждением, присвоила себе контроль над имуществом и хранила ключи от церкви, которая, не служа больше целям благочестия, употреблялась главным образом как сокровищница и как помещение для пиров. Кажется, местные старшины присвоили себе и натуральные доходы, поступавшие в пользу церкви. Старое византийское христианство было забыто, а вместо него выросло дикое слияние церковных обрядов, персидского поклонения солнцу и древних языческих верований и жертвоприношений. Брачная церемония заключалась в том, что сшивали вместе одежды жениха и невесты; от крещения осталась одна пародия; ожили и вошли в употребление старые погребальные обряды. О них профессор Ковалевский рассказывает следующее: «Один из ближайших родственников умершего сопровождает тело до могилы, ведя за рога быка. Тотчас же после погребения бык убивается, а его сердце и печень кладутся на деревянную дощечку. Это совершается одним из местных стариков (он не посвящен и ни в каком отношении не признан священником грузинской церкви), который поднимает дощечку, произнося в то же время такие слова: «О Боже! Прими эту нашу жертву!». Освященные таким образом части тела быка от оставляет себе. Остатки же животного идут на поминальный при» (Сеньор Селла присутствовал на одной из таких поминальных церемоний). Через год после смерти на могиле устраиваются новые поминки. Родственники приносят сыр, куски мяса, ячменную водку, то есть провизию, которая предполагается необходимой духу во время его странствований. Часть провизии благословляется стариком и им же удерживается в свою пользу.
Говорят, что сванеты, не доверявшие почему-либо своим родственникам, устраивают поминки по себе еще при жизни. Каждый год по окончании жатвы, как в католических странах, в день Всех Святых существует общее поминовение всех усопших, и старики получают большие приношения. Сеньор Селла сохранил на своей фотографии живой протокол подобной сцены. Филипс Вуллей видел, как в Геби зарезали, изжарили и разделил 7 волов. Геби долго входило в состав Сванетии и до сих пор сохраняет свою историческую связь с предками. Я также был свидетелем подобного первобытного пиршества. Животные были убиты и разрезаны на церковном дворе .
Памятников, подобных тем, что мы видели в Осетии и в тюркских деревнях, здесь не встретишь. Могильные насыпи окружают церкви или виднеются под особыми деревьями. Но часто умерших кладут где-нибудь не на виду, не обращая внимания на местность. В центре многих деревушек есть почитаемое дерево или пень: в Латале – орешник, в Местии – береза, в Ленжере – вишня, под которыми стоят две или три простые каменные скамьи. Почитание деревьев живо до сих пор во многих областях Кавказа. Священные рощи черкесов описаны в «Путешествиях» Велля и Лонгворта, осетинские рощи – Ганом. Есть священный лес близ пустынного монастыря Св.Кирика близ Калде в Сванетии. В Альпах уцелели немногие рощи тоже, вероятно, благодаря такому почитанию. Там существует остаток березового леса близ храма Форно над Ландо. Из христианских уставов главное место уделено посту. Говорят, мужчины собираются возле церквей на 12 день и в первое воскресенье поста, и в это время женщинам запрещено подходить к ним. Три дня недели считаются праздничными: пятница, суббота и воскресенье. Карлейль говорит где-то, что единственная добродетель его соотечественников заключается в том, что они чтут день субботний. Основываясь на этом, можно сказать, что сванеты еще добродетельнее шотландцев! Надо прибавить, что сванеты были отъявленными ворами, грабителями скота и похитителями овец. Они также охотно могли при случае увезти и девушку, перекинув ее, подобно овце, через луку седла. Берновилль рассказывает, как одна из подобных пленниц была освобождена русской экспедицией 1869 года. Вследствие этого сванеты находились с чужестранцами обыкновенно в натянутых отношениях. Последние выражались главным образом в военных предприятиях и хищнических набегах на пастбища своих соседей. Большие ледники главной цепи, характером своим напоминающие ледники Альп, не представляли препятствия для этих смелых мародеров. Тюркские горцы должны были строить сторожевые башни и держать охрану для защиты своих стад и табунов. Я сам видел в 1868 году, как поспешно перегоняли через Донгузорунский перевал краденых быков, а наши носильщики так боялись возможной встречи на северной стороне после того, как их соплеменники совершили такой дурной поступок, что нам стоило большого труда уговорить их остаться с нами. Доктор Радде рассказывал о краже 500 овец, которую совершили сванеты с Цхенис Цхали.
Естественно, что иностранцы редко посещали Сванетию. Я по пальцам могу пересчитать всех путешественников, побывавших в стране до 1868 года. Среди жителей нет того традиционного гостеприимства, какое встречаешь повсеместно на востоке. Они не только выгоняли чужестранцев из своих дверей, но требовали платы за то, что позволили им войти в них. В мое последнее посещение Адиша была сделана попытка возобновить это требование.
Медицина была практически неизвестна в этих местах, и даже теперь на путешественника, вылечившего аптекарскими снадобьями больного, смотрят как на чудотворца. Из болезней преобладает зоб, и нередко встречается эпилепсия, причиной которой служит, очень возможно, дрянной спирт, который гонят из ячменя. Туземцы, говорят, очень подвержены лихорадке, когда спускаются на низины, и случай, о котором мне придется потом рассказать, указывает на то, что у сванетов есть сознание опасности в подобных обстоятельствах.
Первобытная поэзия и местные баллады часто дают более ясное представление об условиях жизни и нраве нации, чем религиозные обряды и верования. Первые сложились на месте, последние же пришли извне. К счастью, доктор Радде сохранил несколько очень интересных сванетских баллад, таких, которые и теперь поются под каким-нибудь старым деревом или во время переходов по горным тропинкам. Эти песни прославляют золотое время царицы Тамары, когда совершались набеги через большую цепь в страну Баксан у подножия Эльбруса, населенную атарами, или абхазцами к западу. Следующая баллада, повествующая о судьбе одного охотника (одно из ранних описаний несчастных случаев в горах), дает такую живую картину сванетских нравов, что я должен попытаться ее перевести. Итак, из передачи доктора Радде следует, что речь идет о неком Метки, который был охотником в Пари в Дадишкилианской Сванетии. Он сделался любовником Горного Духа. Помимо законной жены он был в связи с свояченницей и этой последней открыл тайну ее загадочной соперницы. Каким образом дух отомстил за эту нескромность, Метки, а точнее тень Метки говорит следующее: «Метки несчастлив, и его надо пожалеть. Жители Лентехи собрались для танцев. В круг танцующих вскочил белый заяц, обежав вокруг кружка, он проскользнул между ногами Метки. Метки сказал своим товарищам: Оставайтесь здесь! Этого никогда еще со мной не бывало, я должен пойти по следам этого зайца!» Высоко над долиной видны его следы. Он пришел на место, где живут горные козлы. Он пришел на крутые скалы. Белый заяц превратился в белого горного козла. Метки схватился правой рукой и левой ногой за горную скалу. Тогда пришел сосед из той деревни и заплакал, когда увидал, как Метки повис, и услыхал, как Метки сказал: «Однажды я тебя ранил, забудь об этом и расскажи людям о моем несчастье. Скажи моему отцу, что я упал отсюда, из жилища диких козлов. Пусть он приготовит медовое вино и угостит соседей. Попроси мать, чтобы она для успокоения моей души дала народу хлеба и сыра, а также пшена. Попроси мою жену, чтобы она хорошо воспитала детей, а мою сестру, чтобы коротко остригла свои волосы, а моих братьев, чтобы они заботились о доме и не враждовали. Попроси моих друзей, когда они меня будут оплакивать, чтобы они пели хором. Попроси мою Тамару, чтобы она встретила меня у подножия горы, чтобы она скорее шла на высокую тропинку и взобралась, рыдая на гору. Надо мной ворон машет крылом, он хочет выклевать мои глаза. Подо мной у подножия горы ждет медведь, чтобы съесть мое мясо! Звезда Венера – мой враг. Венера восходит, день от ночи разделяется. Пусть мои грехи падут на Горного Духа! О Дух, спаси меня или поскорее сбрось в бездну!»
Когда заалела утренняя заря и разлучилась ночь с днем, Метки упал, но все его злодеяния останутся на Горном Духе».
Сванеты не пастушеское племя по преимуществу, как доказывает Шантр. Они держат в небольшом количестве овечьи стада и табуны лошадей. Быки употребляются для перевозки саней, а зимой их съедают. Стада и табуны редко встречаются, как, например, у татар по ту сторону цепи на высоких пастбищах, и вследствие этого часто к ним не бывает тропинок. Чтобы достичь верхних ледников, нужно следовать по почти незаметным заросшим следам охотников. Свиньи самой мелкой породы, какую я только видел, и гуси бродят вокруг домов, охраняемых собаками. Деревни окружены полями ячменя, огороженными аккуратными плетнями. Тропинки между ними удобны. По мере того, как путешественник спускается по долине, он встречает другие злаки: овес, просо, лен и табак, а кукуруза растет на отдельных участках ниже самых западных деревень на высоте около 3500 футов. В недавние времена жители выучились возделывать картофель и другие овощи. Они косят достаточное количество сена на высоких пастбищах. Иногда летом они пересекают цепь и нанимаются работниками к ленивым татарам, подобно тому, как луккези нанимаются к корсиканцам. Но симпатии между ними не существует. Мусульмане смотрят на сванетов с презрением, так как эти последние едят свинину. Я слышал, как сванеты прошипели «черкес» нашему кабардинскому казаку, а казак – любезное и кроткое существо, полная противоположность составленному нами мнению о казаках, - презирал от глубины души каждого сванета и относился к ним с недоверием.
Мне кажется, очень трудно определить преобладающий тип среди сванетов. Разнообразие – вот самая выдающаяся характеристика внешности этого народа. Деревенский старшина в Местии – неуклюжий и волообразный, напоминал фигуру на ассирийском памятнике. Часто встречаются мужчины блондины с голубыми глазами и рыжими бородами. Обыкновенный костюм сванета состоит из длинного коричневого кавказского кафтана с кармашками для патронов на груди. На голове надета или мягкая осетинская войлочная шапка, башлык, или же шапка, сшитая из маленьких кусков материи, какие часто встречаются в Мингрелии. Женщины Ушкула носят, по крайней мере носили в 1868 году, простой мешок из грубого холста вместо платья и были очень застенчивы. В других деревнях они носят красные платья, очень распространенные в этой части Кавказа, и белые или цветные платки на головах. В Латале они носят юбки с оборками, какие можно видеть в глухих переулках Генуи. Кто-нибудь может даже основать теорию, что женщины Латаля происходят от выходцев одной из береговых колоний Генуи, разрушенных вторжением магометан. Один на сто из всего населения страдает зобом. Язык сванетов напоминает старо-грузинский. Замечается также некоторое сходство с наречиями, на которых более говорят восточные горцы, пшавы, хевсуры, тушины. Покойный Д.Р.Пикак, британский консул в Батуме, составил сокращенный словарь грузинского, мингрельского, лавского, сванетского и абхазского наречий для Королевского Азиатского Общества. (См. также труды доктора Радде и капитана Тельфера, о которых уже упоминалось. Ган говорит, что в языке сванетов встречаются и греческие слова). Даже беглый взгляд указывает на то, что первые 4 языка имеют много общих слов, тогда как абхазский стоит совершенно особо от них всех. (Шантр приводит поэтичную легенду, объясняющую отсутствие письменности у черкесов. Один ученый Адиге или черкес, знавший арабский язык, принялся за составление азбуки своего родного языка. Он не далеко ушел в своей работе, когда она внезапно была прервана появлением почтенной фигуры. Незнакомец обратился к ученому со следующими словами: «Оставь свою безнадежную попытку. Разве можно выразить человеческим письмом раскат грома среди вершин, треск падающих лавин, глухой рев горных потоков, шум водопадов? Разве можно передать звуки катящихся по ущелью камней, стон лесных деревьев во время бури, чириканье и пение птиц, перекликающихся между собой на вершинах? Как можно надеяться заключить в буквы свободную речь племен Черкесии?»). Задача, решение которой вызывало многие споры, такова: принадлежат ли сванеты, если только они не составляют простого смешения выходцев из разных местностей, нашедших пристанище в разные времена в этом горном районе, к грузинскому племени, или же к какой-нибудь первобытной расе Колхиды? Первого мнения придерживаются Радде и Ковалевский, второго – Берновилль, и это же последнее приводит Шантр в короткой заметке, заключающейся в его энциклопедическом и великолепно иллюстрированном труде. Мне кажется, что лингвистические указания говорят в пользу первого мнения.
В таком странном и интересном политическом и социальном состоянии Сванетия оставалась, кажется, более столетия. Вдали от мировых дорог и вне мировой борьбы горные общества вертелись, подобно глиняному горшку, все вокруг своего заключенного в скалы стана, пока не были, наконец, сметены в потоке национальностей. В это время вольные сванеты от полноты души наслаждались свободой и независимостью. Для них, как для циклопов из «Одиссеи» не существовало законов, не было удержу их страстям. Никто не мог назвать жену или дом своими собственными, если только не мог отстоять их своей силой. Право убийства лежало в основании их социального строя. Такое положение вещей было слишком идеальным для нашего прозаичного и упорядоченного века. В 1833 году Россия взяла под свою власть эту область и по мере того, как шли годы, ее власть становилась более чем номинальной. Вскоре после Крымской войны русская сила в первый раз проникла через горный барьер. Экспедиция не имела, однако, продолжительного политического успеха. В 1857 году русскому правительству пришлось встретиться лицом к лицу и в очень драматической форме с затруднениями, какие выпадают на долю каждого цивилизованного правительства, когда по причинам высшей политики оно терпит беспорядки в своих пределах. Первое нарушение системы невмешательства последовало после зверств некоего Константина Дадишкилиани, одного из владетельных князей нижней долины. Этот злодей, убивший уже в силу кровной мести своего дядю и ранивший двоюродного брата, был известен как бунтовщик. Вызванный губернатором в Кутаис и получив приказ жить где-нибудь не среди своих вассалов, он также поступил со своим начальством, как поступил бы в среде своего племени. Он заколол кинжалом этого чиновника и трех других. Дадишкилиани постигла участь убийцы, а результатом его преступления было то, что в долину была прислана русская сила, замок преступника был сравнен с землей и в деревне поставлен гарнизон из 10 солдат. Тем не менее, независимые общины остались нетронутыми. Русская власть не простиралась на верхние деревни, которые открыто презирали правительство. Частые войны свирепствовали между отдельными лицами, семьями, деревушками, между общинами.
Первыми путешественниками, посетившими Сванетию, были два русских чиновника, генерал Бартоломей и г. Бакрадзе. Они издали брошюры, описывающие главным образом церковные сокровища и надписи, найденные ими в данной области. Академик Абих и доктор Радде, известный ботаник и директор Тифлисского музея, посетили долину в 1864 и 1866 годах. Через два года за доктором Радде последовал первый отряд английских путешественников, которые многим обязаны книге своего предшественника и его дружеским советам.
В следующем, 1869 году граф Левашов, тогдашний губернатор Мингрелии, собрал вооруженный отряд и с помпой прошел через Латпари. Берновилль, француз, которому позволено было принять участие в экспедиции, дал подробный отчет об их путешествии. Сванеты встретили русскую силу с оружием на вершинах над Мужалом, но в конце концов должны были подчиниться. Вождь инсургентов или патриотов прислал дары мира в виде телеги, нагруженной жареным мясом и сосудами с ужасной местной водкой, которую гонят из ячменя и называют «ракия». Берновилль дает живописную картину того, что за этим последовало. Прежде всего явилась толпа просителей: один старик, сына которого убили; бедный муж, которого жена пыталась отравить, а затем сбежала в башню к соседу; юноша, вся семья которого погибла во время междоусобицы. Их всех отставили и велели им обратиться с жалобами к настоящим судьям, когда они будут назначены.
Это вторжение, за которым, однако, не последовало открытия страны при помощи прокладки новых дорог, кажется скорее раздражило, нежели испугало сванетов. В 1871 году русское правительство, которое до этого времени содержало сторожевой пост из дюжины казаков в Пари, деревушке в нижней и сравнительно цивилизованной части округи, нашло необходимым устроить гарнизон из ста человек в Бечо на берегу одного притока Ингура, при верховьях которого находится проход по леднику, обыкновенно используемый горцами для восхождения, а потому в случае надобности могущий служить для переправы подкрепления из Баксана. Как мало уважения обеспечивало присутствие этих солдат представителю русской власти, указывается капитаном Тельфером, который дал полный отчет о своих путешествиях по области с русским чиновником в 1874 году.
«Одной из целей официального путешествия начальника по верхней долине Ингура было – присутствовать на выборах старейшин в нескольких общинах, так как уже раньше из Кала и Ушкула дано было знать, чтобы к нашему приезду наутро собрались все подающие голоса, то мужское население этих двух общин начало сходиться перед нашей стоянкой в 9 часов, и когда все собрались, процедура началась речью начальника. Мгновенно и единодушно было выражено мнение, что начальник сам должен выбрать подходящих людей, поэтому полковнику пришлось долго объяснять, что он может только утвердить выбор, потому что все собравшиеся здесь были ему незнакомы. Было высказано некоторое неудовольствие по поводу этого ответа, но немного спустя толпа отодвинулась и почти тотчас же возвратилась, выталкивая вперед человека, сопротивлявшегося изо всех сил. Избранник отказывался стать старшиной, во-первых, потому, что оканчивалась его трехлетняя служба сельским судьей и он хотел освободиться от дальнейшей ответственности, а во-вторых, потому, что сделаться «мамасахлиси» он считал величайшим несчастьем, какое только могло его постичь. «Я убил человека из соседней деревни 10 лет тому назад; я выплатил его родственникам все деньги, которые был должен за пролитие крови, но они не удовлетворились, и я думаю, они ищут случая отомстить; если меня назначат мамасахлиси, я знаю, что мне делать – я убью другого из семьи того человека, который хочет убить меня». Такое было предложено объяснение, но начальник сказал ему, что если он будет настаивать на подобном показании, придется арестовать его и наказать за убийство, что же касается другого основания для отказа от должности, то ему было позволено отклонить эту новую честь, и должны были состояться новые выборы. Но тем не менее решение народа оставалось неизменным, потому что крики требовали старого судью, а так как его место было занято, то новый судья и должен был принять назначение».
Случайные опасности и неприятности, которым подвергается служащий окружной офицер, видны из следующей дальнейшей выписки из рассказа капитана Тельфера. «Старшина и священник сделали официальное заявление, касающееся давнишней вражды деревень Цалдаша и Мужала, окончившейся в прошлом январе зверским убийством сына Хазбулата Шорвашидзе мамасихлиси Мужала, а так как жители Мужала считаются сильнее жителей Цалдоша, то родственники убитого держали убийцу и его друзей заключенными в башне со дня свершения преступления, за которое не был заплачен кровный выкуп. Начальник держался того мнения, что убийство не было предумышленным и что человек убил другого из необходимости самозащиты, поэтому он отправил посланного в Цалдаш сказать обвиняемому и его двум братьям, чтобы они выходили из башни и явились к нему. Так как и первый, и второй призыв остался без внимания, то начальник сам отправился в Цалдаш в сопровождении своего переводчика, священника и казака и приказал трио, сидящему в башне, спуститься, что они и обещали исполнить с условием, если их не сделают пленниками. После неоднократных уговоров о безусловном подчинении для более легкого исследования вины, возводимой на них, лестница, привязанная к длинной веревке, была перекинута через бруствер и три брата спустились на землю, а тот, которого обвиняли в убийстве, быстро подошел к начальнику и, настояв на том, чтобы ему было позволено поцеловать его обнаженную грудь, выразил сою покорность. Когда окончился этот фарс, братьям приказано было выйти вперед, и в то время, как они двигались тихим шагом, громкий голос из окна башни крикнул им остановиться под угрозой, что он будет стрелять. Братья объяснили, что один человек из Ипари, убежавший из своей деревни, так как совершил убийство, поклялся отстоять своей жизнью убийцу из Цалдаша в благодарность за протекцию, оказанную ему этим последним против его личных врагов. Переводчик крикнул негодяю, что братьям не причинят никакого вреда и что их привели сюда не против их воли, тем не менее ипариец, державший свою винтовку наготове, продолжал угрожать, что выстрелит и убьет начальника или священника, если его друзьям не позволят возвратиться в башню. Тогда юноша сказал, что он поклялся быть до последней возможности с беглецом из Ипари, приговоренным, как и он, к смертной казни, и, чтобы избежать дальнейшего кровопролития, просил позволения остаться с ним, так как ипариец, как он говорил, точно будет стрелять. Преимущество явно было на стороне разбойника и его неприступной позиции, поэтому начальник счел самым благоразумным освободить убийцу от обвинения, оставляя деревню, о которой идет речь, до будущего времени, когда у него будет больше средств для поддержания своего авторитета».
В другой раз два путешественника, снабженные русскими рекомендациями, были, несмотря на личные увещевания начальника, лишены помещения и были принуждены спать под деревом. Если мы находим начальство бессильным даже на месте заставить исполнить самое простое приказание или достать провизию для своего собственного отряда, то легко понять, что для обыкновенных посетителей путешествие по Сванетии 30 лет назад было не совсем легким.
Опасность политики, не обращающей внимания на зло, позволяющей безнаказанно оскорблять представителей правительства, обнаружилась в 1875 году, когда серьезное восстание было предотвращено только благодаря долготерпению упомянутых чиновников. Предварительный план для исправления взимания податей в стране возбудил неудовольствие сванетов, которые окружили отряд и Бечо и приготовились силой сопротивляться подкреплению, ожидавшемуся из Мингрелии через Латпарский перевал. Русские послали 300 кабардинских ополченцев в долину через перевал Бечо. Капитан Тельфер рассказал по русским источникам историю восстания и его подавления, которое произошло без всяких битв, кроме изгнания одного упрямого зачинщика из его башни, где его формально атаковали гаубицами. Даже это предостережение оказалось, однако, недостаточным, чтобы убедить правительство в благовременности показать свою силу этой горсти своевольных горцев. За временным затишьем последовали уступки, и в округе не стало силы, достаточной для того, чтобы держать в страхе буйные общины. Результат был плачевным. Летом 1876 года маленький отряд солдат был послан в Калу, группу деревень у северного подножия Латпарского перевала, чтобы арестовать беглого преступника. Сванеты разбежались по своим башням и взялись за оружие в защиту его убежища. При наступлении ночи русские вышли на деревушку, потеряв трех офицеров и оставив мертвым полковника Гриневского и его переводчика, которые были убиты через крышу сарая. Такое оскорбление переполнило меру терпения даже кавказских властей. Правительство наложило достаточное, но ни в каком случае не слишком тяжелое наказание, сделало много хороших постановлений относительно новых дорог и других мер и подтянуло до известной степени (что легко можно было сделать и раньше) бразды правления. Отряды и горные пушки пересекли Латпари. Сначала сванеты с презрением смотрели из своих башен на пришельцев, как это свойственно всем восточным жителям, но они не приняли во внимание артиллерии. Горные пушки скоро обратили в груды камня их дома. Ипари теперь есть не что иное, как скопище сараев без башен: ее зубы вырваны. Значительное число ее жителей познакомилось с Сибирью и, как это ни странно, вернулось с рассказами об этой суровой стране. Власти Владикавказа оказались снисходительнее тифлисских. Один ныне покойный военный Закавказья оправдывал смертную казнь разбойников основательным замечанием, что выслать людей из горного климата в Сибирь – это все равно, что назначить премию за преступление.
Правительство назначило ответственных лиц или старшин в каждую общину, прислало грузинских священников, основало несколько школ, устроило приюты и гостиницы, где путешественники могут найти кров, и доставило своему представителю в Бечо положение, требующее известной доли уважения и послушания. Было положено таким образом основание местному управлению. Но естественно, что машина до сих пор еще груба и неудовлетворительна. Так, например, старшина в Ушкуле не понимает ни слова по-русски и официальные документы, получаемые им, хранятся не вскрытыми и непрочитанными в одном из церковных шкафов. Несколько воров из Адиша (еще раньше известного как разбойничьих вертеп, так что в 1864 году доктор Радде днем не решился пройти через эту деревню) выкрали, пользуясь прикрытием ночи и бури, из наших палаток в 1887 году что только им попало под руку. Впрочем, это был выдающийся случай: русская полиция быстро отыскала преступников, и подобный факт вряд ли повторится. В 1887 и 1889 гг. я гулял и днем и ночью по горам невооруженный с такой свободой, как будто я находился в Швейцарии. Народ медленно преобразовывается, школы, пожалуй, единственные цивилизаторы, делают свое дело.
За последние 20 лет не было больше серьезных смут. Князей медиатизировали, туземцы испытали на своих каменных стенах действие полевой артиллерии и неудобство путешествия в Сибирь, и страна освободилась от общественных беспорядков; частые же распри и разбои не выходят за такие пределы, на какие снисходительная администрация может смотреть сквозь пальцы. Как в Париже убийство, в котором замешана женщина, не считается большим преступлением, так в Пари Дадишкилианских князей назначается легкое наказание за преступление, совершенное при таких же обстоятельствах. Подстеречь еврея разносчика, превратившего свое добро в деньги, считается в Сванетии, как и в Шервуде, веселой шуткой. Но с 1875 года подросло новое поколение, которому известно значение слова «школа»: оно выучилось культивировать картофель и разводить пчел, а также приветливо встречать английских путешественников за деньги, которые последние оставляют после себя. Очень вероятно, что к 1920 году сванеты начнут собирать кристаллы и делать букеты из желтых лилий (на Кавказе нет ни одного эдельвейса); сын убитого еврея откроет универсальный магазин в Бечо; священник в Мужале станет содержать гостиницу «Лондон», а у деревенского старшины будет целый отряд носильщиков и определенный тариф на Твиберский и Цаннерский перевалы.
Сванеты – смешанная раса, племя беглецов: они обладают достоинствами, а равно и пороками своих предков; между жителями, без сомнения, встречаются очень способные индивидуумы, которые теперь, когда запрещены взаимные убийства, могут обратить свои дарования и энергию в лучшую сторону. Умиротворение их страны без серьезной войны было одним из успехов русской администрации на Кавказе. Это было достигнуто главным образом благодаря терпеливости, постепенному введению контроля и проникновению новых идей, а также благодаря игнорированию мелких проступков. Тем не менее успех вряд ли может быть назван полным. В тот самый промежуток времени более энергичное и богатое правительство могло бы истратить больше денег и сделать гораздо больше для области. Можно было бы проложить дороги, исследовать минеральные источники и, пожалуй, их утилизировать.
Ущелье Ингура могло бы быть открыто. Округ с десятитысячным населением вряд ли бы оставался под управлением местного гражданского чиновника с десятью людьми, живущими в нищих деревянных лачугах. Но кавказская администрация принуждена работать дешево: она старается облегчить при известных условиях тягости, налагаемые на горские племена. (Однако, по показаниям учителя Гана, военная сила в Бечо стоит правительству ежегодно 300000 рублей). Ее подначальные чиновники имеют в своем распоряжении меньше денег и тратят меньше энергии и легче подпадают под влияние окружающих, чем британские. Нередко они сами бывают представителями покоренных рас. До тех пор, пока они могут охранять спокойствие, прогрессу предоставляется идти своим порядком. Русские чиновники избегают, разумеется, некоторых наших ошибок и неосторожных поступков, но они менее способны как администраторы. До тех пор, пока Великобритания поддерживает на востоке свою репутацию честности, справедливости и снисходительности, ей нечего бояться параллели, какую могут провести ее подданные, если в Центральной Азии встретятся две империи.
Путешествия и горные восхождения в Сванетии (1868-87-89)
Горы были темны от окутывающих их главы туч. Я никогда раньше не получал такого впечатления от видимых предметов и думаю, что никогда больше не получу. Величественные создания! Красивые старцы! Я обращаюсь к этим местам, принимая участие в их величии.
Чарльз Лэмб
Переход через леса Цхенис-Цхали из Геб в Ушкул был описан на предыдущих страницах. Я остановился в своем рассказе на том месте, когда на лугу, сплошь покрытом цветами шафрана, медленно спускающемся к Ингуру, первые английские исследователи Кавказа увидели черные башни «замка царицы Тамары» - старую крепость, охраняющую наиболее легкий вход в Вольную Сванетию.
По мере того как зеленая, не имеющая очертаний ложбина открывалась по направлению к большой долине, наши удивленные взоры встречали целое скопище башен. Мы могли насчитать их, по крайней мере, до 50, сомкнутые в три отдельные узла и покрытые большей частью белой штукатуркой. Будучи квадратной формы, они избежали сходства с фабричными трубами только благодаря своим крышам и стенным зубцам с отверстиями для орудий. Вокруг них толпились амбарообразные жилища, построенные из темного аспида. Вид был чарующий и странный. Моему уму пришлось обращаться за сравнениями далеко: сначала к знакомой с детства иллюстрации «Арабских ночей» Лэна, затем к тосканскому Сант-Джиминьяно. Мы поспешили к этим селениям с проворством людей, которые мокли под дождем уже несколько дней, у которых мало еды и питья, если не считать овечьих мозгов, дикой малины и воды, подцвеченной настоем чайных листьев. В 1886 году наша палатка не была непромокаемой, а провиант был прост до крайности. (Я замечаю, что современный путешественник говорит о палатках, что «их претензии на непромокаемость не имеют даже достаточной причины для юмора». Я же нашел палатки вполне непромокаемыми при самых тяжелых испытаниях в умеренном поясе. Сделаны они были из виллисденского холста фирмой Сильвер в Лондоне). Мы нашли помещение в амбаре немного повыше деревни в мрачном строении без окон. В Ушкуле многие дома не имеют окон, и свет в них проходит сквозь незаштукатуренные щели между камнями стен. В этом мрачном жилище мы провели две ночи и день, окруженные самой дикой и опасной с виду толпой народа, которую мне где-либо приходилось встречать, если не считать Аравии. Мужчины ходили вооруженные ружьями и пистолетами; даже маленькие мальчики носили кинжалы. Оружие, казалось, было их единственной собственностью; одежда их состояла из овечьей шкуры или из лохмотьев и заплат, кафтаны их часто были без рукавов, головными уборами служили грязные башлыки, завязанные наподобие тюрбана, или маленькие бесформенные обрывки материи, величиною с серебряную монету, связывающие на макушке нечесаные локоны. Женщины по большей части были безобразны, их одежда бесформенна, дети носили простой кусок пояса или же вовсе ничего не носили. Мы не могли выйти из своего амбара без того, чтобы тотчас нас не окружала толпа. Если мы удалялись в поисках отдыха в темную внутренность амбара, то за нами следовали индивидуумы, которые останавливались от нас на расстоянии одного ярда и вперяли в нас упорный взгляд, что длилось от пяти до пятнадцати минут, а затем начинали подвергать осмотру наши особы не без некоторой осторожности, как будто мы представляли собой выставку восковых фигур.
Но на этом надо было их останавливать и попросить любопытных не трогать выставленных предметов. Но все-таки под тем или иным предлогом посетители являлись и по мере того, как день подходил к концу, становились все более и более назойливыми. Вечером небольшое упражнение револьверами и смелое заявление нашего мингрельского переводчика, старого слуги и товарища по путешествиям Джиффорда Пальгрэва, о том, что наше оружие заряжается само, произвели некоторый перерыв в преследовании. Но на следующую ночь мы забаррикадировались, думая не без страха о том, как пройдет эта ночь и как мы будем выбираться из своего укрытия на следующее утро.
Наш окончательный выход был сценой драматической и даже обещал иметь трагическую развязку. После того как попытка, сделанная кучкой народа, разделить нас, убив в сарае нашего проводника Франсуа Девуассу, не удалась, мы постарались увязать наш легкий багаж частью на единственную добытую нами лошадь, частью на наши собственные плечи. Затем, разместившись в строгом военном порядке и держа в руках пистолеты, мы приготовились к внезапному отходу. В это время некоторые жители, крича и тараторя, загораживали дорогу, другие размахивали саблями, кинжалами и пистолетами, разместившись по обеим стенам углубленной тропинки, которая проходила через деревню; немногие убежали, показывая знаками, что они принесут ружья. Взвизгивающие женщины, по-видимому, старающиеся обуздать страсти своих родственников, много способствовали живописности этой беспорядочной сцены. Дела шли все хуже и хуже, освобождение становилось все более и более сомнительным, когда одно требование, которое выкрикнул человек с правой стены, подсказало нам одну военную хитрость. Я бросил в толпу горсть копеек, и в тот же самый миг мы вдруг спустились вниз по тропинке. Толпа толкалась и дралась за медяки, мужчины на дороге отступили, когда холодное дуло пистолета касалось их лиц, и в меньший промежуток времени, чем тот, который потребовался для описания этого события, мы были за деревней среди открытых полей. С пятнадцатью ружьями мы чувствовали себя в относительной безопасности. Обуреваемый страстями сванет пускает в ход кинжал в открытой борьбе, я сам много раз видел, как кинжалы вынимались из ножен, но он предпочитает безопасность соседней чащи, где может на свободе прицелиться с помощью вилообразной подставки для ружья и убить своего врага, оставаясь незамеченным. Хозяин нашей лошади, житель другой деревни, который исчез во время переполоха, теперь явился, предложил свои услуги и высказал поздравления, тогда как мингрелец-переводчик объяснил нам крики людей со стен, которые имели такой смысл: «Давайте свяжем их, обкрадем, убьем!»
Таково было мое первое знакомство со сванетами. Допускаю, что если я написал о них нелестные вещи, то это было сделано не без чувства раздражения. Нет сомнения, однако, что в последние 20 лет сванеты много изменились к лучшему. Читатели, которые склонны думать, что мои ранние описания преувеличены, потому что более современные рассказы им не соответствуют, хорошо сделают, если просмотрят рассказы, относящиеся к тому же времени, что и мой. Доктор Радде, директор Тифлисского музея, даже в 1866 году был опытным путешественником, и вот отчет, который он дал о жителях Жабиани после своего первого путешествия.
«Впечатление, которое составило по себе мое пребывание в Жибиани, не может быть названо мирным. Постоянное окруженные шестьюдесятью или восьмьюдесятью туземцами, среди которых было много детей и даже женщин, мы могли обороняться от их навязчивости только благодаря громадному терпению и выносливости. Подарки, дружелюбное отношение и острожное, чаще неискреннее безразличие к наглости лучше всего действует на этот народ, но есть пункт, когда бывает необходимо провести черту и определить границы для прекращения их чрезмерной грубости.
Во время моего пребывания явились двое раненых, и я часто слышал ружейные выстрелы из старого замка, называемого Лепкуфи, который расположен на левом берегу Цуриши. В этом замке жили восемь разбойников, жителей соседней деревушки Муркмур, которая вместе с Жибиани составляет часть одного и того же ушкульского общества. Ссора из-за пастбищных земель побудила две деревушки вступить в открытую войну, и горечь ссоры заключалась в том, что все население приняло в ней участие, вооружась порохом и пулями, обоюдоострыми кинжалами и саблями, в то время как разбойники, выходя из своего замка, уводили при всякой возможности стада противной партии и распространяли убийства и грабежи по всему округу».
Доктор добавляет: «Среди населения часто встречались люди, которые отняли две и более жизней. Убийство не только дозволяется, но даже предписывается кодексом их нравственности».
Некоторые грузинские писатели утверждали, основываясь на названии Эденис Лето, что Эдемский сад был расположен по истокам Риона. Они также легко могли предположить, что Каин убежал в Сванетию и основал тот «режим взаимного убийства», который, по Ренану, является первой ступенью человеческого общества.
Девятнадцать лет спустя я возвратился в Ушкул. Спустившись с Летпарского перевала к гостинице в Кале, мы свернули на дорогу, которая ведет к истокам Ингура. За исключением поражающего вида ледников Кале и Джинги, почти не на что смотреть с берегов ручья, пока не поднимутся 50 башен Ушкула среди желтеющих полей ячменя и блестящий гребень Шхары не увенчает зеленые горные склоны среднего плана. Должен сознаться, что не без некоторого невольного трепета шел я среди хорошо мне памятных стен прямо в разбойничий вертеп, из которого мы так счастливо выбрались. На лице моего спутника Франсуа Девуассу, как я заметил, было выражение необыкновенной задумчивости, как будто бы его слишком тяготили воспоминания, и он, воспользовавшись случаем, напомнил мне, что наши палатки были расхищены в Адише две недели тому назад. Велико было его облегчение и мое удовольствие, когда человек, одетый, как одеваются зажиточные грузины, выступил вперед и представился нам. Он оказался неким Виссарионом Никорадзе, сванетским сиротой, который был подготовлен за счет правительства в священнослужители, но предпочел должность школьного учителя в Кутаисе. Никорадзе проводил летние каникулы среди своего родного народа и любезно пригласил меня поселиться с ним вместе в комнате, в которой был пол, стол, кровать, термометр и подзорная труба – роскошь цивилизации, единственная в Ушкуле. Наш хозяин явно пользовался большим влиянием среди деревенских обывателей. Народ во всех отношениях удивительно изменился к лучшему. Двадцать лет тому назад каждый человек как бы видел перед своими глазами ужас внезапной смерти – у жителей был тот странный взгляд загнанного зайца, который замечается и под нахмуренными бровями игрока и который наблюдается в этой стране вражды. Теперь это выражение гораздо менее распространено. Когда Филипс Буллут проезжал в 1825 году, священник не мог выгнать буйную толпу из своей комнаты из страха быть убитым тут же. Теперь я оставался в ненарушаемой тишине нашего жилища и меня редко окружала толпа во время моих частых прогулок. Провизия получалась без всяких затруднений, а три хозяина лошадей, которых мы часто нанимали, сопровождая нас в Геби, делали это без обыкновенного кавказского упрямства. Даже бумажные деньги обладали покупной ценностью, и уплату не приходилось производить кучками металлических копеек. Но все-таки эта перемена произошла постепенно, не так, как в Гунзе, где год спустя после его занятия англичанами местные жители, величайшие разбойники Центральной Азии, с удовольствием служили в качестве носильщиков у сэра Мартина Конвэя.
Во время моей почти двухдневной стоянки я мог отдать полную справедливость пейзажам Ушкула. Там два замка: один близ Чубиани, другой высоко на горном склоне, которые по местному преданию служили летней и зимней резиденцией царице Тамаре. Тамара, как я уже заметил раньше, играет на Кавказе такую же роль строителя и архитектора, какую брал на себя Александр Великий в Сирии, сарацины в Альпах, а дьявол везде понемногу. Что-либо выдающееся среди построек приписывается ей. Во время моей стоянки я не уставал сидеть на скалистом холме, увенчанном черными башнями нижнего замка, и наблюдать за светом и тенями, чередовавшимися на серых утесах и белых ледниках Шхары. Когда глаза искали перемены, то к их услугам была деревня, расстилающаяся подо мной, я мог наблюдать за всем происходившим в первобытных жилищах. Сюжетов для наблюдения было немного. Там возили сено на бесколесных телегах, запряженных волами, молотили хлеб на выложенных камнем гумнах, которые образуют род террасы около дома, или мололи его на маленькой водяной мельнице у ручья, пекли лепешки, а, может быть, заказывали и резали барана. Маленькие мальчики, усевшись на грубые доски, заваленные камнями, которые употреблялись для мощения дорог, понукали животных страшными криками, тогда как их родители, одетые в печальные серые лохмотья, работали. Другие дети играли в очень резвую игру, в которой важную роль играла старая шапка. Мой хозяин исполнял роль чичероне. Мы посетили остатки часовни в замке, ходили в церковь, стоящую отдельно над деревушкой. Меня привели в исторический амбар, в котором, как мне сказали, несколько лет тому назад принимали компанию «франков». Как хорошо я помню этот прием! Два или три дерева, посаженные перед церковью, представляют собой древнюю священную рощу, погибшую или от погоды или от войны. Во всей Сванетии встречаются следы поклонения деревьям ранних периодов. Во многих деревнях старые и громадных размеров деревья находятся подле церквей на деревенской лужайке со старыми надгробными камнями, расположенными в их тени, и с каменной скамейкой, по-видимому, употребляющейся для деревенских сборищ. Мы видели с внешней стороны охотничий домик, в котором останавливался Филиппе Буллит, украшенный «пятьюдесятью оторванными передними лапами медведей в различных степенях разложения». Я осторожно обошел дом и башню, где наш хозяин устроил свое жилище; они мало или почти не изменились с тех пор, как я их описал в предыдущей главе.
Разумеется, я не ограничивался в своем исследовании тремя деревнями, составляющими Ушкул. Приятная двух или трехчасовая прогулка по травянистой долине Ингура приводит к соединению ледников Шхары и Нуамкуама у самого основания громадных утесов большой цепи. Лед отступил и оставил за собой пространство, полное интереса для изучающего действия ледников. Насколько я могу судить, некоторые английские гляциологи игнорируют отчеты топографической съемки США. Мне кажется, что это очень жаль: американское издание сообщает полезные предостережения неосмотрительным защитникам ледниковой эрозии. Здесь перед ингурским ледником были видны в малых размерах, как бы в виде модели, все черты внешнего края области, покрытые однажды великим северо-американским ледяным потопом. В пространстве, заключенном среди полдюжины эрратических валунов, составляющих изгиб, который отмечает морену последнего движения вперед, находится целый ряд насыпей и озерец, образованных запруженными ручьями. Нигде, однако, не заметно понижения впадины долины. Выше встречи ледяных потоков и налево от них расстилаются чудные луга Кавказа. После крутого подъема я очутился на великолепном лугу, самом близком к снегам целой армии зеленых холмов, не прерывающихся лесной зарослью, кроме как растущими здесь и там стройными березками и кустарниками бледно-желтого рододендрона. Поверхность представляла собой целое море цветов – белые и розовые ромашки, горечавки, незабудки и разные волнующиеся травы. Местечко тем не менее не было совсем неизвестно человеку, потому что, пробираясь по доходящему до колен толстому яркому ковру, я нашел на холме, с которого открывался лучший вид на горы, две каменные пирамиды – не простые, а тщательно выложенные, суживающиеся кверху, с тщательной заточенностью. Могли ли они быть работой топографов? Вряд ли, потому что в это время только еще намеревались снимать новую карту с этого округа, и было бы оскорбительным для составителя этой части пятиверстной карты предположить, что, действительно посетив этот край, он так сумел его исказить. Я более склонен думать, что какой-нибудь смелый охотник воздвиг эти глыбы в виде алтарей для Духа горных вершин, который, как говорится в балладе, погубил отважного Метки.
Кто бы ни был строитель, но он показал, что у него был вкус. Вид, открывающийся с этого места, превосходен в своем роде. Внизу исток Ингура, зритель стоит на одном уровне со снеговым бассейном, из которого поднимаются скалистые стены и контрфорсы, поддерживающие пять вершин Шхары. Последние обладают такой массой снега и льда, какую редко можно встретить в Альпах. Это обилие ледяных навесов радует путешественников, но внушает ужас тому, кто пытается на них взобраться. Направо тянется длинный и значительный хребет, который доходит до Пуамкуаста, на него взбирался с этой стороны альпийский отряд в 1893 году, а в 1895 году с бассейна Дых-су.
Я не делаю попыток создать в воображении тех, кто не путешествовал по Сванетии, настоящую картину необыкновенного величия этого склона кавказской цепи, который обращен к истокам Ингура. На Альпах нет ничего такого, что можно было бы сравнить с видом, открывающимся с хребта над Адишем: с одной стороны, Шхара и Джанга, с другой – идеальный ледник, удивительный замерзший водопад, стекающий вниз непрерывным каскадом из-под белой пирамиды Тетнульда, горы такой же высоты, как Монблан, и такой же грандиозный, как Вейсгорн. А на заднем плане этого великолепия открывается широкий вид на запад через группы округленных гор и тонко изогнутых утесов, где окруженные вершинами, слишком многочисленными, чтобы их называть каждую в отдельности, Ужба и Лайла первыми бросаются в глаза – предводитель толпы когда-то чуждой и безразличной, тогда как теперь имена и очертания составляющих ее вершин знакомы многим соотечественникам.
Итальянская сторона Монте-Розы разрезается на части боковыми хребтами, которые разделяют долины и замыкают их. Южные склоны Шхары, Джанги и Тетнульда разделены только низкими долинами и с высокой возвышенности они являются все вместе. Без сомнения, пейзажи, открывающиеся зрителю, находящемуся между высокими горными стенами, бывают часто очень выразительны. Но большинство из нас, я думаю, предпочитает более широкие ландшафты, которые допускают бесконечное разнообразие света и тени, атмосферы и расстояния. Пространство, свет и тени – вот характерные черты Сванетии. Путешественник чувствует себя неудовлетворенным, ему недостает памяти, чтобы унести с собой как можно больше красоты, разлитой перед ним в таком изобилии. Я соблазнился теми удобствами, которые представляют для рассказа контрасты, чтобы сопоставить повествования о моих двух посещениях Ушкула. Окончание моих сванетских приключений я расскажу в хронологическом порядке.
В 1868 году, выбравшись из нашего амбара, мы были доведены одним туземцем, на счету которого было, вероятно, необыкновенное количество жертв кровной мести, по удивительно извилистой тропинке до Латаля. Вместо того, чтобы следовать по прямой дороге вниз по главному течению Ингура или пересекать бассейн Мужа, нас повели по долине Калде и опять-таки не по настоящей тропинке, потому что жители деревни Ипрари находились в числе бесчисленных врагов нашего проводника. Может быть, мы хорошо сделали, избежав встречи с ними, так как это они предательски убили двух русских офицеров в 1876 году. В последний раз, когда я проезжал мимо их домов, их башни были сравнены с землей, а несколько избранных злодеев занимали вольные квартиры в Сибири. Но мы, наивные иностранцы, не подозревали причину наших блужданий и были очень довольны, когда вышли к ледникам. Мы быстро прошли через сравнительно обнаженные долины истоков Ингура, несколько миль следовали по низкому гребню, который, начинаясь у основания Тетнульда, отделяет узкое ущелье Ингура от более широкой долины Мулхуры, известной под названием Муржалалиц. Эта окраина представляет собой более или менее возвышенную естественную террасу около 10 миль в длину. Прогулка по ней – одна из самых приятных, какие только могут быть в горной стране. Нигде не встречается такого полного и тесного сочетания величия снегов с красотой лесов. Никакие описания не передадут читателю (за исключением разве такого, который обладает большой долей личного опыта и воображения) даже слабого представления о соединенных здесь красотах природы. Картина, если только уметь ее читать, а очень немногие англичане и почти ни одна англичанка не знают, как много сведений и романтических картин может дать карта, тем, которые могут пользоваться ею, карта может дать представление о видах, встречающихся путешественнику во всех направлениях. Над головой поднимается великолепная пирамида Тетнульда. С одной стороны взор скользит по глубокому, одетому соснами ущелью Ингура, в леса которого спускается ледник и тройной гребень Лайлы. Он переходит на большой изгиб главной цепи, от башен Ужбы к массивным утесам вокруг Тихтенгена, следит за ледниками, как они извиваются среди гранитных стремнин, а на границе лесов выпускают свои ручьи, текущие среди лугов и хлебных полей Мужалалицы – этой долины башен.
Карта может воспроизвести все эти виды альпийским путешественникам, которые могут быстро читать по ней. Но красота предгорий выше всякого воображения. Возвышенные поляны с гладкой, недавно скошенной травой окружены или прерываются зарослями лавровых деревьев, рододендронов и азалий. Желтые лилии, волчьи бобы и мальвы цветут между ними; голубые и белые колокольчики, как ковер, покрывают землю. Леса из ясеня, калины и сосны, бука, березы и ели предлагают приятную тень. Художник может расположиться здесь на месяц и, если он способен проникнуться духом ландшафта, он привезет домой картины, которые удивят всех, думающих, что горные пейзажи бедны разнообразием, воздухом и цветами.
В 1868 году мы следовали по этой великолепной террасе до Лажаля. Сильно запутавшись в лесных тропинках, по которым нас вели, мы не могли понять причины наших блужданий. На самом деле нашим путем все еще руководила кровавая вражда хозяев наших лошадей и следствием ее было то, что проводники держались в стороне от деревушек врагов.
Другое сильное впечатление во время моего первого посещения произвел вид, которым мы любовались в одно ясное утро с отрога между Латолем и Бечо. Я пересекал этот маленький перевал 5 раз, не считая целого дня, проведенного в хождении по его боковым тропинкам. Мне стоит закрыть глаза, чтобы увидеть, как сгруппировываются березы, как извивается тропинка, вижу даже тот самый угол, где остановился Мур и крикнул, когда Ужба впервые предстала перед нашим удивленным взором. Ее вершины до самого этого момента скрывались за тучами, так что она явилась со всей резкостью полнейшей неожиданности. Вид горы нельзя назвать совершенным; на западе скалистый шип, который теперь может быть назван вершиной Мажери, скрывает часть ее основания; гребни не вполне разделены и не составляют единого целого, но зрителя подавляет эта огромная масса.
Размеры многое говорят воображению: представьте Маттергорн высотой с Монблан. У вас будет соответствие отношений Ужбы и Бечо, а Кавказ выставляет на передний план великолепнейший лесистый ландшафт, какой только можно себе вообразить. Этот быстрый осмотр вершин, один из немногих, сделанных нами в Сванетии в 1868 году, вскоре окончился, потому что туман окутал их. Мы пошли своей дорогой по широкому лугу, тогда занимаемому только косарями, где должно было в позднейшие времена возникнуть Бечо. Только достигнув пари, прежнего местожительства Дадишкилиани, убившего своего губернатора, мы нашли русских в первый раз после того, как покинули Казбек. Это были 10 казаков, на добрые услуги которых мы рассчитывали при переправе нашего транспорта через цепь. Описание нашего переезда через Донгузорунский перевал займет следующую страницу.
Я попрошу теперь читателя перескочить через 19 лет и присоединиться к нам с Дечи во время нашего спуска с больших ледников, отделяющих главные воды Баксана от Азиатского склона. Долина Малхуры самой природой разделяется на два бассейна: более высокий из них, известный под именем Мужалалиц, представляет собой широкий, смеющийся оазис хлебных полей и лугов. Пониже лежит другой бассейн, бассейн Мести, отчасти опустошенный потоком из ледника Лекзыр.
У нас с моим товарищем было три проводника из Шамуни и 8 носильщиков из Урусбия. Поэтому мы были немалым прибавлением к обществу Местии, и по прибытии мы должны были принимать приглашения всего населения.
Первым признаком прогресса было то, что у нас оказался кров, где мы могли расположиться по-домашнему: скромный деревянный домик или канцелярия. Вторым признаком было присутствие представителя порядка, за который он отвечал перед правительством, в лице дюжего сванета, его цепь и медаль, похожая на матросский значок, указывали, что он был старшиной. Это был большой мужчина дикого вида, с широким лицом, напоминающий ниневийского быка. Очень маленький бойкий мальчик служил ему переводчиком. Познания этого развитого юноши объяснились, когда во время вечерней прогулки я набрел на школу - деревянный домик, стены которого были облеплены картинками из газет, изображавшими казаков, преследующих турецкую армию, и изображениями обычных предметов цивилизации, из которых некоторые сильно занимали умы молодых сванетов. Был праздник, поэтому учитель отсутствовал. Окрестности деревни, или, скорее, деревень, так как Местия состоит из нескольких поселений и из не менее 70 башен, очаровательны. Около гостиницы находится старая береза с каменными скамейками под ней. Открытое пространство покрыто азалиями и рододендронами, ледниковые потоки встречаются у поросшей березами трещины, напоминающей ущелье у Понтрезины, а на удивительной высоте краснеет в воздухе при солнечном закате шпиц Тетнульда. Дальняя вершина, видимая через его северный склон, - это Гестола.
Очень приятную поездку, занимающую около двух часов, можно совершить в открытую долину Латоля, а еще более приятна пешеходная прогулка, потому что в Сванетии дороги для верховой езды – это усыпанные камнями канавы, тогда как полевые тропинки для пешеходов напоминают наши тропинки. Большую часть дороги путешественник проходит среди полей ячменя, разделенных аккуратными плетнями. Передний план – это чередование золотистых колосьев, белых башен и грациозных берез. Средняя часть видов занята склонами, где желтая окраска вечнозеленых лесов тенью ложится на более яркую листву рощ из буков, кленов и ольхи. Во всех направлениях вид замыкается благородными снеговыми вершинами, Лайлой спереди и Тетнульдом сзади. В Ленжере, группе деревушек на полдороге в Латол, есть церковь с шестиугольным сводом. Каменная кладка лучше, чем в домах и башнях; камни сделаны из известняка и тщательно обтесаны. Наружные стены покрыты фресками на манер итальянских часовен. Около церкви находится несколько могил, другие же расположены близ старой сосны с каменной скамейкой под ней, как существует в Местии. В Сванетии поражает малое количество могил. Этот странный народ хоронит своих покойников, где попало. Леви присутствовал в 1890 году в Лари при выкапывании мертвого тела русского чиновника - жертвы убийства в одной из личных ссор. Труп был зарыт на глубине одного или двух футов на обыкновенной тропинке. Тропинка, по-видимому, пользуется большим почтением у сванетов. Но чему они сильно противятся, так это сниманию покрывала с лица умершего, и разве только официальное лицо позволит себе сделать это.
Латаль – это большая группа деревень, самая нижняя в независимой Сванетии. Его поселения расположены на холмах, очевидно, образовавшихся из старых морен, выше соединения Ингура и Мулхуры. Растительность носит следы более теплого климата, и ореховые деревья растут здесь в изобилии. Дома не так скученны и стоят в одиночку среди полей. Здесь существуют две или три церкви или часовни, и свод в одной из них украшен с внешней стороны аркадой. Храмы всегда заперты, и ни в одно из своих посещений мне не удалось побывать в них. Женщины здесь чаще попадаются на глаза, чем в верхних деревнях, и они занимают свои места в кружке, который составляется вокруг путешественников, ожидающих завтрак в тени большой деревенской сикоморы. В одно из моих посещений обыкновенный сосуд в виде длинного деревянного корыта служил ванной для одной местной дамы, которая, казалось, совсем не была смущена появлением незнакомцев.
За знакомым нам маленьким перевалом, ведущим в Бечо, мы нашли новую столицу Сванетии. Бечо – такое официальное и искусственное создание, как и сам Петербург. Но очень мало денег и не слишком много энергии было потрачено на его сооружение. Недружелюбный критик может описать его состоящим из двух деревянных жилищ и дачного домика. В скромном дачном домике живет пристав или, как его можно назвать, уполномоченный, который управляет Сванетией. Жилище, находящееся напротив его домика, служившее когда-то бараком, теперь находится в развалинах и занято случайно мингрельцем, который поселился со своей домашней птицей и несколькими бочками вина в лишенном пола и половины крыши углу. Верхнее жилище, длинное низкое строение поперек долины, занято квартирами полицейского штаба и канцелярий, или залом суда, который иногда отдается в распоряжение путешественникам. Склоны долины потока Долы густо заросли лесами, их подножие открыто и возделано, и башни двух значительных деревень поднимаются среди их лугов. Вид на них замыкается большими вершинами Ужбы. Их вертикальная высота над зданием канцелярии – 10700 футов, а расстояние – около 10 миль.
Ужба обладает такой притягательной силой, что приковывает английских посетителей к Бечо, подобно ночному свету, привлекающему альпийских бабочек, которые и кружатся вокруг него, не обращая внимания на ближе лежащие предметы.
Тем не менее для продолжительной стоянки это место во многих отношениях принадлежит к числу самых дурных во всей Сванетии. Провизии очень мало, а лошадей или носильщиков часто совсем нельзя достать. Местные жители, привыкшие, вероятно, к строгому требованию исполнения общественных работ, не спешат исполнять просьбы гостей пристава, а в отсутствии этого чиновника его подчиненные не всегда даже бывают любезны при приемах иностранцев. Но здесь можно добиться того, чтобы испекли большие русские хлебы, а они почти необходимы для путешественников, которые сами не умеют печь хлеб.
В первый день нашей стоянки в 1887 году погода еще не установилась, и Дечи был занят своим фотографическим аппаратом и его принадлежностями. Поэтому я без него отправился исследовать Ужбу, взяв с собой двух моих проводников из Шамуни. Мы вышли в 5 часов утра. После часовой ходьбы по лугам и хлебным полям открытой долины мы очутились в Мазери, живописной деревне, осененной замком Дадишкилианов. Здесь долина гул, ведущая прямо к маленькому леднику, который лежит под восточными утесами Ужбы, соединяется с долиной Бечо. На углу мы попытались сократить путь и получился результат, обыкновенный в Сванетии: мы врезались в непроходимую чащу орешника и азалий. После этого опыта мы скромно попросили у ближнего домика показать дорогу к леднику, сказав это слово по-русски. К нашему удивлению, мы были поняты и направлены на проторенную тропу, исправленную для русских офицеров, которые иногда посылают сюда летом за льдом для кухни.
Дорога медленно поднимается по сосновому лесу, а затем пересекла цветущие пастбища. Белые облака ползали взад и вперед между двумя большими вершинами; около полудня они поднялись. В это время мы находились уже на одном уровне со средней частью ледника, и следовало обсудить вопрос, как далеко следует простирать нашу рекогносцировку. Так как небо, казалось, обещало несколько хороших часов, то я начал мечтать о том, чтобы взобраться на утес, находящийся напротив Ужбы, который образует юго-восточную оконечность скалистого полукруга, заключающего верховье Гульского ледника. В таком соседстве он казался скамеечкой сравнительно с Ужбой, хотя и представляет из себя вершину в 12000 футов высотой, то есть высоту, равную Веттергорну, каковая даже на Кавказе может быть названа горой. (Донкин из наблюдений, сделанных при подъеме на Ужбу, определил высоту Гульбы в 12500 футов. На одноверстной карте есть другая, более низкая вершина, названная Гульбой).
Ледник стекает коротким ледопадом, который легко обойти по утесам на его левый берегу, он выходит из углубления между подпольями двух больших башен и нашей вершиной – Гульбы, как я предлагаю ее называть. Гигантские морены совсем не соответствуют его размерам. Их величина становится поучительной, когда узнаешь их истинное происхождение. Она зависит не от выдалбливающей деятельности этого маленького и не особенно крутого ледяного потока, а от обширности рыхлых утесов, которые окружают фирновое поле ледника. Морены состоят из метательных снарядов, которые демон Ужбы метает на тропинку в осаждающих гору. Эти громадные груды разломанных бомб могут навести на размышления тех, кто не уверен, что лазание по замерзшему камину под огнем падающих камней есть приятное развлечение. Предосторожность тем необходимее, что пропорции большой горы очерчены не вполне ясно, и ее утесы скрывают много ужасных мест для восходителя. Теперь мы были у самого подножия, Ужба выглядела не такой значительной , как можно было ожидать. В перспективе гора, разумеется, представляется в очень сокращенных размерах. Нужно также помнить, что большая снеговая равнина между вершинами скорее опасна и утомительна, нежели трудна. Если бы не метательные снаряды в виде камней и ледяных глыб, то восхождение на седловину было бы по силам любому сильному отряду, когда склоны находятся в хорошем состоянии. Коккин спустился с нее в темноте, имея лишь один башмак на ноге. Скалы южной вершины очень грозны, и кажется сомнительным, чтобы гребень, ведущий наверх с седловины, был бы непосредственно доступен. Может быть, найдутся другие пути по западной или восточной стороне конечной вершины. Возможно, что смельчаки достигнут ее, не обращая внимания на следы их предшественников, как это случилось с Маттергорном. Однако для восхождения требуются очень благоприятные условия.
В июле 1887 года местные условия были полной противоположностью благоприятных. Никогда в Альпах я не слыхивал, чтобы гора в продолжение многих часов непрестанно сбрасывала лавины. На всех верхних склонах снег отлеплялся под влиянием полуденного солнца. Он не спадал целыми массами, но медленно скатывался вниз. Когда, взобравшись на вал из обломков, мы прошли ледопад, то нам казалось выше наших сил протаптываться наверх по фирновому полю. Поверхность скользила под ногами при каждом шаге. Тишина в воздухе была нарушаема мягким и зловеще шипящим звуком, похожим на тот, что испускает потревоженная змея.
Скалы вправо от нас были круты, но лучшее, что мы могли сделать, - это зацепиться за них сейчас же. Мы воспользовались родом карниза, по которому, работая больше руками, чем ногами, мы взобрались на западный контрфорс нашей вершины. Он выступает на фирновое поле, часть которого вытекает из углубления позади него. Повыше этого снега на расстоянии нескольких сот ярдов две скалистые башни отделяли нас от бассейна Чалаатского ледника. Скалы, вероятно, не были труднее тех, что ведут на седловину Шрекгорна. Впечатление, которое они произвели на меня, обусловливались большим количеством льда и теплого снега, покрывавшего их, а также изобилием валунов. Швейцарские альпинисты последних лет едва ли могут понять громадную услугу, оказанную им предшественниками, очистившими от предательских зацепок для рук и ног обыкновенные тропинки, ведущие на скалистые вершины. В том месте, с которого мы впервые прямо взглянули вниз в мрачную бездну Чалаатского ледника, хребет горы сузился, превратившись в тонкий гребень. Мы заставили утесы дымиться, благодаря обломкам скал, которые мы сбрасывали из чувства самосохранения. Но подъем не был труден, и мы быстро достигли ближайшей вершины. Тут же была другая, которая была, может быть, выше на один или два фута. Обледенелый камнесток или выбоина разделяет их, с небольшим промедлением мы пересекли его и в три часа пополудни, то есть через три часа после того, как покинули нижний ледник, мы остановились на нашем бельведере. Должен сознаться, что из Бечо Гульба представляется жалкой, грубой, приземистой, но на вершине ее видишь, что гора представляет собой клин и притом очень тонкий. Утес на востоке перпендикулярен, и камни, брошенные с него вниз на Чалаатский ледник, исчезают в одно мгновение ока, оставляя за собой сернистый след. Таким развлечением мы занялись в течение одной или двух минут, но как только мы очистили место, достаточное для того, чтобы усесться на нем, то нашли нечто лучшее, чем подражать средневековому занятию.
Гульба, может быть, и маленькая гора, но виды, открывающиеся с нее, велики. Небо над головой было зловещего вида, но нижние тучи поднялись, как это часто бывает перед грозой, и ничто не было скрыто от наших глаз, за исключением самых верхушек Центральной группы, Тетнульда и его дальних соседей. Над высочайшими резервуарами западной ветви Чалаатского ледника поднимались два снеговых шпица, часть Чатынь-Тау. Почти под нашими ногами лежало место встречи Чалаатского и Лекзырского ледников. Большой бассейн Лекзырского ледника и хребты вокруг него расстилались, как на карте. Вся «вольная» Сванетия лежала перед нами, подобно ковру, - лабиринт низких гладких хребтов, глубоких долин, вершин, одетых тенистыми лесами, ложбин, где столбы солнечного света ложились на желтеющие поля ячменя, на башни деревень и на белые русла потоков. Длинная цепь Лайлы высоко поднимала свои ледники, они казались бледными полосами под грозовыми тучами, надвигающимися с Черного моря. За Ингуром, далеко в Абхазии, мы заметили другой, изобилующий ледниками хребет, сложенный из известняков. С этой высоты их утесы и покрытые льдом склоны выглядели гораздо значительнее, чем с нижнего ледника.
Первая часть спуска требовала осторожности, потому что оторванные обломки скал были особенно опасны. Но как только мне показалось это безопасным, я приказал попробовать снег в ложбине направо. На склонах не было трещин, и их уклон не был так крут, чтобы поверхностный снег представлял опасность сорваться под ногами. Мы съехали вниз вместе с маленькими лавинами, которые были нами сдвинуты, пролетев за 15 минут то расстояние, на которое мы затратили два часа при подъеме на скалы.
Как только можно было снять веревку, я оставил проводников не спеша следовать за мною, а сам скорым шагом направился в долину. Большие вершины уже почернели от грозовых туч, и наступление грозы было только вопросом времени.
У подножия спуская нашел палатки, разбитые с утра Витгенштейном и князем Шервашидзе. Первый из них, ныне покойный, был русским военным, занимавшим высокие посты в Центральной Азии. Он в совершенстве владел английским языком. Последний принадлежал к кавказской знати. Их лагерь представлял интерес как образец старых туземных привычек в путешествии. Четыре толстых столба были вбиты в землю, а к ним были приколочены гвоздями поперечные жерди для поддержки стен и крыши. Эти простые рамы были искусно заплетены ветвями целой толпой прислужников. Яркие персидские ковры и чепраки были разостланы на земле и придавали некоторую местную окраску сцене. При хорошей погоде жизнь в такой беседке должна быть очень приятной, и даже в дождливый день обладатель многих бурок может защитить себя от безостановочного капанья дождя. Увенчалось ли успехом цель путешествия князей, заключающаяся в поисках золота, я так и не узнал.
Через четыре часа после того, как мы оставили вершины Гульбы, я отворил дверь канцелярии в Бечо и нашел своего спутника глубоко погруженным в те скучные занятия, ценою которых горный фотограф добивается успеха.
Через два года, в 1889 году, я снова очутился в Сванетии, на этот раз с моим другом капитаном Пауэллом, причем мы были здесь в качестве гостей князя Атара Дадишкилиани, представителя древней княжеской фамилии, которая одно время управляла Нижней Сванетией и до сих пор хранит документ, в котором царь Николай утвердил за ней права феодальных владетелей страны. Эцери, резиденция князя, состоит из отдельных деревушек с башнями, разбросанных на широкой горизонтальной полосе по отлогой луговой покатости около 6000 футов выше уровня моря и на несколько миль западнее Бечо. Положение очень мило и чрезвычайно живописно. За Ингуром видны все снега и леса Лайлы, Ужба показывает свои огромные клыки из-за низкой горы за деревнями, внизу с долины открывается прекрасный вид на ущелье Ингура.
Князь, теперь мужчина во цвете лет, воспитывался в Одессе и затем был послан по делам государства в Японию и Манчжурию. Он говорит по-французски и очень образованный человек. Тем не менее, он играет роль местного владетельного князя в своем доме в горах, куда ему было велено возвратиться. Он живет как средневековый феодал, окруженный своими вассалами, и получает ренту или в виде работы, или же натурой. Дом его открыт для гостей. Из своего фамильного дома он шлет посыльных в Осетию покупать лошадей, в Зугдиди – за провизией, в Кутаис – за хозяйственными принадлежностями. У него громадные владения, много замков и усадеб в долине и много пастбищ в горах. Летом его лошади содержатся на заводе в лесу, к западу от Лайлы, на дороге, которая ведет в Лентеха. Он оставил свой старый замок и выстроил себе деревянный дом наподобие швейцарского шале. Внешняя лестница ведет через балкон в большую залу, уставленную тяжелыми деревянными скамьями и большими креслами, которые могли бы послужить для декорации «Макбета». Трапезы совершаются в зале, лакеями служат местные жители, которые время от времени принимают участие в разговоре. Трапеза обильна и каждая перемена блюд сопровождается восточным блюдом, относящимся ко времени пророка Исайи, - простоквашей с медом. Главным украшением стола служит массивный серебряный кубок персидской работы. В числе гостей вместе с нами был один магометанин, старшина из Карачаева, и другой член семьи Дадишкилиани с очень хорошенькой невестой из Кутаиса. Следующим днем после нашего прибытия было воскресенье. К нашему удивлению, мы были разбужены церковными колоколами. Даже не верилось, что мы в Сванетии. Грузинский священник, недавно поселившийся в Эцери, отслужил обедню в полуразрушенной церкви, которая занимает великолепное положение на холме за деревней, к ней ведет очень приятная тропинка среди полей ячменя. Прихожане толпились около церкви. Мы запоздали к службе, но нам позволили осмотреть серебряные иконы чеканной работы, украшенные неотполированной бирюзой, до сих пор хранящиеся внутри храма.
Конец дня был посвящен спортивным занятиям на площадке перед княжеским домом. Местная водка, которую гонят из ячменя, раздавалась мужчинам в красивых чашах; играли в разные игры; женщины танцевали, а мальчики кружились с маленькими медвежатами, пойманными в лесах.
Наш ужин, который редко подавался раньше 10 часов вечера, на этот раз сопровождался выходом женского хора, исполнявшего длинные баллады и танцевавшего в кругу под звуки припева. В этих балладах и нигде больше скрыта утраченная история Сванетии. Я упрашивал нашего хозяина собрать их и напечатать. Он сообщил нам содержание некоторых из них. Одна, например, повествовала, как на группу сванетов напали тюркские горцы на Твиберском леднике и как среди сражения упала лавина, покрыв сражающихся, и сразу утихли воинственные крики. Князь Атар уверял меня, что оружие, относящееся к очень отдаленной эпохе, и человеческие кости были найдены в морене у подножия ледника, и народ уверен, что это свидетельства этой катастрофы, рассказанной в легенде. Другие баллады были повествованиями о любви и мести - Эсхилловы ужасы, пропетые хором, с большой силой и воодушевлением. Все закончилось, разумеется, восхвалениями царицы Тамары, которые необходимы в Сванетии.
На следующий день мы решили совершить первое восхождение на Лайлу, бывшее долго предметом моих честолюбивых мечтаний. За два дня перед этим мы сделали экскурсию из Бечо в долину, которая ведет прямо к подножию высочайших вершин. Она не имела никаких альпинистских результатов, но поездка через леса цветов была сплошным очарованием. Дорога пересекает Ингур и вьется среди зарослей и лугов, наполненных косцами, огибая отрог к востоку от нашей долины. Затем, пересекши воды Лайлы, она следует за катящимся потоком в самое сердце гор. Как могу я передать тихую прелесть того леса или красоту и разнообразие лугов, покрытых цветами, по которым она пролегала? Близ начала долины ее главная ветвь поворачивает на запад и, поднимаясь по прогалинам, проложенным великим садовником - природой, как бы в виде рамки для Ужбы и снегов главной цепи, мы вошли в бассейн, в который лед одного из ледников Лайлы, теперь находящегося как раз над нашими головами, падал в виде лавины, куски которой докатывались до желтых лилий и диких роз, растущих вокруг нас.
Мы разложили наши спальные мешки около озерца, питающегося ручьями и осененного кленами и буками. Ужба вначале при закате солнца казалась двойным факелом, а затем черным силуэтом собора, вырезывающимся на звездном небе. Над нею показывался как бы в тумане громадный бледный конус Эльбруса. В то время как я пишу эти строки, дух доктора Джонсона как бы повторяет: «Нет, сударь, его можно назвать громадным, можно назвать и конусом в книге, но он не что иное, как значительная возвышенность!» Мы все не можем смотреть на игры широким и почти космическим взглядом доктора Джонсона и, может быть, если бы он увидал Эльбрус, он простил бы меня за то, что я измерил его масштабом шестифутового человечества. Для журавля даже взрытая кротом земля кажется чем-нибудь более значительным, чем простой холм. Перед зарей сквозь буковые листья полил дождь, и мы должны были отступить от нашей горы, которая с этой стороны выглядела достаточно значительной. По дороге вниз мы занимались тем, что старались найти как можно больше желтых лилий на одном стебле, приз достался тому, кто нашел 14 цветков на одном стебле. Преследуемые дождем, мы пробежали через Лошаль, через скудные поместья уполномоченного пристава в Бечо и мимо местного духана прямо под гостеприимный кров князя Атара на высотах Эцера.
Князь Атар выразил намерение присоединиться к нам во время нашей второй экскурсии на Лайлу. Кавказцы обедают очень поздно для раннего выхода, и не раньше часа пополудни наша кавалькада была готова двинуться в путь, и мы поехали по лугам вниз крутыми изгибами, к Ингуру. В деревне на его левом берегу жил дядя князя, мы остановились у него, чтобы напиться чаю. Он оказался сердечным человеком, но наши разговоры с ним, естественно, были очень ограничены. Из его уст, однако, я услышал подтверждение правильности употребленных мной названий для двух самых ясных гор Сванетии. «Ужба, Тетнульд!» - воскликнул он, сидя на балконе и указывая рукой на две вершины, которые обе были видны. На то, чтобы поставить самовар, всегда уходит много времени, и мужчины Кавказа так же любят сидеть за чаем, как женщины других наций. Чтобы добраться до места засветло, мы должны были пустить лошадей рысью по лестницеобразной тропинке, причем ветви грозили выбить наездника из седла. После двухчасовой скачки мы нашли пастушеское жилье, хорошую бревенчатую хижину.
Разумеется, первой мыслью наших кавказских спутников были не постель, лучше сказать – сон, а ужин. Они занялись приготовлением баранины прямо в хижине. Как я ни любил вареную баранину, но запах ее во время варки составляет особый предмет моей ненависти, и мы с Пауэллом разостлали наши спальные мешки на траве, на открытом воздухе, где ночью нас преследовали коровы, а под утро пощипал мороз.
На рассвете мы были привезены нашими местными товарищами на перевал в хребет, который отделяет лесистую прогалину, поддерживающую большой западный ледник Лайлы от Ингура. С него открывается великолепный вид. Я редко видел такие чудные эффекты света и теней, подобные тем, что были брошены на долины Сванетии, такое богатство цветов и разнообразие горных форм, соединенных в одном пейзаже. Перед нами был западный фас Лайлы; широкий ледник спускался с хорошо обозначенной седловины, по обеим сторонам которой поднимались крутые ледяные гребни. Три высочайших вершины поднимались у изголовья этого ледника, а из трещины к северо-западу от них меньший ледник предоставляет легкий доступ на гребень, осеняющий Сванетию и находящийся на расстоянии мили от того места, где мы стояли. Мы решили отправиться на него. Но нам пришлось спускаться на 1000 футов, чтобы достичь его.
Охотники, которых князь взял с собой в свиту, вызвались вести нас, но скорее запутали нас. Для них слово «Лайла» имело определенное значение: это место, где они обыкновенно пересекали цепь, ища сокращенного пути в Лентехи. На этот перевал они и повели нас. Вежливость по отношению к нашему хозяину заставила нас следовать за ними до того пункта, где было необходимо (для достижении нашей вершины) свернуть налево на маленький ледник. Они начали настаивать на том, что нет дороги или тропинки, кроме как по главному леднику, и князь поверил им. Мы все разошлись в разные стороны. Без всяких приключений и даже без помощи веревки Пауэлл, Маурер и я взобрались по льду и по снеговым склонам на широкую седловину, которая виднеется везде в Сванетии к западу от вершины Лайлы. Этого места достигали с Ингурской долины последующие путешественники, не делая длинного обхода, который пришлось совершить нам. Остальной путь к вершине был так же легок, как подъем на Татаис. Сначала мы перебрались через широкие скалы, потом через длинную снеговую равнину, затем шли по ледяному склону, снегу на котором было как раз достаточно для того, чтобы не нужно было вырубать ступеньки; наконец, по крутому шиферному откосу, расщепленному непогодой на мелкие осколки, которые выскальзывали из-под наших ног, подобно камешкам на морском берегу. Его вершина была первой вершиной Лайлы, то есть тем гребнем, который можно было видеть из Эцери. Вторая вершина была выше на несколько футов, но мы потеряли так много времени, что не смогли взобраться на нее. Через неделю или через две синьор Селла побывал на ней, а впоследствии Мерубакер из Мюнхена посетил все три вершины.
Лайла чудно расположена для панорамы. Последняя охватывает центральную цепь Кавказа и открывает вид на большие леса на западе. Но независимо от топографического интереса, вид приобретает особенную прелесть из-за зеленого и золотистого ковра, который разостлан у подножия огромных утесов большой цепи, от контраста между долинами Сванетии и снегами Кавказа. Положение путешественника относительно большой цепи можно сравнить с положением человека на Монт-Эмилиус за Асотой к Пеннинским Альпам. Предложить такое сравнение значит усилить для тех, кто видел оба пейзажа, превосходство Кавказского. Не думаю, что повторяю слишком часто, что прозрачность Кавказской атмосферы смягчает очертания, усиливает тени, придает величие объему вершин. Горный исследователь, проведший в хорошую погоду несколько часов на хребте Лайлы, навеки сохранит в своем сердце воспоминание о пейзажах или, скорее, о ряде видений, об удивительных воздушных эффектах, о чудесных превращениях, в которых вершины Кавказа кажутся серебряными шпицами храма, воздвигнутого бессмертным архитектором.
Подъем так легок и, если найти настоящую дорогу, так сравнительно короток, что нельзя найти никакого извинения путешественнику, не воспользовавшемуся им, если только его честолюбие несколько выше честолюбия трубочиста. Я удивляюсь, когда вспоминаю, что я сам не пытался отыскать эту вершину до третьего моего посещения Сванетии.
Князя и его охотников мы увидели на скалистой площадке на некотором расстоянии ниже снегового перевала. Мы присоединились к ним у основания вершины и достигли Эцери поздно вечером. Следующее утро было безоблачным, а день оказался самым скучным и жарким, какой я когда-либо видел на Кавказе. Я бродил один по лишенной тени долине за Эцери до провала, у которого тропинка прямо спускается в Мезери повыше Бечо. Оттуда я следовал по извилистой тропинке по холму с правой стороны, название которого, как узнал сеньор Селла, было Мезик. Селла посетил Мезик в октябре, на другой день после того, как выпал снег. Я нашел травянистую поляну, пестреющую горечавками, незабудками и ромашками. С этого холма открывается единственный вид на юго-западную вершину Ужбы и почти полная панорама Сванетии с ее кольцом из гор. Холм будет служить местом прогулок для дам 20 столетия, когда будут организованы путешествия по Кавказу, как это легко теперь устраивается в Сирии в последние 50 лет, когда можно будет находить в Кутаисе проводников и приобретать все необходимые принадлежности для путешествия отрядов в горы. Я заключаю этот отчет о моих странствованиях по Сванетии с горьким чувством сожаления о его неполноте. Когда я гляжу на потертые листы старой пятиверстной карты, я узнаю, как много прекрасных зеленых возвышенностей и хребтов, несомненно, таких же красивых, как и те, что я пытался описать, остаются мне неизвестны, я мечтаю снова о праздничных днях, проведенных в Сванетии.
