Мамиссонский перевал и Геби
Следовало бы вступить на южную дорогу, ведущую через близкие к звездам вершины.
Эсхилл
Проходы западной части Центрального Кавказа загромождены ледниками. Только дойдя до восточного истока Риона, можно заметить, что природа постаралась облегчить проход через главную цепь. В этом месте ледяной хребет, тянувшийся непрерывно от Клухорского перевала выше Сухум-Кале, вдруг превращается в покрытую травой цепь, на которую легко взобраться со всех сторон. На южном склоне, правда, дорога совершает подъем к перевалу путем целого ряда зигзагов, но они не представили больших строительных трудностей, столь обычных на многих Альпийских перевалах, находящихся на меньшей высоте. На северной стороне на протяжении 7000 футов подъема от Алагира до вершины встречается только один зигзаг. Если бы правительство утроило настоящие убежища и содержало бы артель рабочих, в обязанности которых входила бы починка мостов и откосов и устранение лишнего снега, то этот проход мог бы быть открытым для проезда на колесах по крайней мере 4 месяца в году. (в настоящее время Военно-Осетинская дорога вполне доступна для проезда только в течение всех летних месяцев). Значение этой дороги как единственного прямого пути из Предкавказья в Кутаис, делает ее вполне достойной этих необходимых затрат. Выстроить дорогу наполовину, а затем предоставить ее разрушению для нас, западных европейцев, кажется дурной экономией. Но тем не менее русские думают иначе.
Во всей империи забота об устройстве дорог отсутствует. Национальные русские дороги – это глубокие колеи, полные пыли или грязи, по которым удобно проезжать только тогда, когда колеса заменяются полозьями. Вообще неудовлетворительность устройства русских дорог является их характерным свойством. На Кавказе, потребовавшем так много подобного рода работы, эта особенность выступает очень ярко. Только благодаря громадным усилиям и чрезмерным затратам, говорят в 4000000 фунтов стерлингов, то есть в 5 раз больше того, что стоила Наполеону Симплонская дорога, удалось сравнять шоссе через главный перевал Кавказа с Альпийскими дорогами. Швейцарские кантоны и итальянские общины совершенно иначе смотрят за своими подрядчиками. Но Мамиссонская дорога превращается местами в колею, неудобную мелким щебнем, такая дорога легко портится во время зимней метели или летнего ливня. На Клухорской дороге мосты строятся только для того, чтобы их сносил или обходил игривый ручей, который только и ждет окончания постройки, а затем или снесет всю постройку в Черное море, или же выбирает другое русло, немного подальше, и оставляет без внимания высокие сухие перила. Путешественник, проезжающий на восток по берегу моря от Сухума, подобно Ио, скоро находит, что его путь прегражден бурным потоком и его лошади принуждены преодолевать вброд преграду по морскому дну через бар.
Но возвратимся к Мамиссону. Там, где должна бы существовать большая торговая дорога, существует колея, которую в случае крайности несколько полков в очень короткое время могут сделать удобной для прохода отрядов и артиллерии. А пока ею пользуются горные путешественники, так как она близко подходит к цепи; ее можно порекомендовать тем из них, которые не боятся рискнуть встретить внезапный перерыв дороги с невозможностью найти ни лошадей, ни экипажей по ту сторону завала. По разнообразию видов Мамиссонский перевал, на мой взгляд, далеко превосходит более знаменитую Военно-Грузинскую дорогу. Нет на ней ничего столь «ужасного», как сказал бы путешественник прошлого столетия, как Дарьяльское ущелье, ни один вид не поражает путника, как вид Казбека с почтовой станции того же имени. Но Кассарское ущелье очень живописно; вид с самого перевала вдоль великой цепи великолепен; верхняя долина Риона представляет много самых приветливых сочетаний снега, цветов и лесов. Быстрота переходов от романтического мрака ущелья к строгой оголенности горных бассейнов, а затем к идиллической красоте лесов Риона придает дорожным видам типичную кавказскую окраску.
По этой дороге мы начали свое путешествие по горам в 1889 году. Наш отряд состоял из 9 человек, включая 4 швейцарцев и одного еврея, нашего повара и переводчика, которого мы взяли с одной почтовой станции на Дарьяльской дороге. Отъезд наш не носил веселого характера, каким обыкновенно сопровождаются сборы в путешествии в горах: наша миссия была печальна, а проводники наши очень расстроились рассказами, услышанными от немецких колонистов в военных лавках Владикавказа. По местному убеждению наши друзья Донкин и Фокс и их бернские проводники Штррейх и Фишер, в судьбе которых мы должны были удостовериться, являлись жертвами измены со стороны своих спутников. Мы намеревались проникнуть в ту же самую область без охраны и только с одним евреем – переводчиком, и нам предсказывали ту же участь. Эти достойные граждане сами не знали, что говорят, но уверения их были так живы и красноречивы, что они вполне убедили свою аудиторию. В продолжении следующих двух дней сидевшие в последних телегах были обуреваемы смутными дурными предчувствиями. До Алагира, то есть до въезда в горы, идет неубитая щебнем дорога через широкую безлесную степь. Текущие с северных ледников Казбека и Джиморай Хоха довольно значительные ручьи были без мостов, а там, где приходилось проезжать вброд, было настолько глубоко, что не привыкший к русской небрежности путешественник был бы поражен. (В настоящее время существуют два моста близ селения Ардонского и степь вся распахана. Из описания Фрешфильда нельзя усмотреть, ехал ли он на Гизель или на Ардонское. Вероятнее предположить, что по последнему направлению).
Наш тарантас, запряженный четверкой лошадей, потихоньку двигался вперед среди целого моря диких цветов, между которыми преобладал в конце июля бледный розовато-лиловый цвет мальв. К югу возвышались широкие склоны гор, покрытые лесами. Позади первой цепи виднелись время от времени снега вперемешку с темными облаками, прошедшими через Мамиссон и нависшими над вершинами. (Метеорологические отчеты показывают, что пары с Черного моря, доступ которым на западе прегражден непрерывным валом Кавказа, пользуются ущельем Ардона, чтобы достичь северной степи. Осадки и в Алагире превышают количество осадков в Пятигорске, хотя обыкновенно на Кавказском перешейке цифры уменьшаются по мере движения с запада на восток).
Дорога или, вернее, отсутствие всякого подобия европейской дороги вполне соответствовало дикому первобытному характеру ландшафта. Жилища и следы человеческого труда отсутствуют. Природа царствует во всем. Я уже сравнивал степь с Римской Кампанией. Но там цивилизация нарождалась и умирала, печаль о минувшем и прошлом величии овладевает путешественником. Здесь же он находит свежесть девственной страны, которую человечество еще не завоевало, а если это иногда и случалось, то как бы мимоходом, причем оставался самый незначительный след.
Второй перегон кончается в Алагире – большом осетинском городе, расположенном на том месте, где Ардон покидает горы. Мы ехали по улице, широкой грязной полосе, по обеим сторонам которой низкие плетни и оштукатуренные домики скрывались в густой зелени подсолнечников и других культур. Я причисляю подсолнечник к овощным культурам потому, что он служит пищей на Кавказе. Наполовину или совсем голые ребятишки играют в грязи; мужчины в длинных одеждах, в меховых шапках, вооруженные заостренными пиками, проходят по равнине, погоняя быков, которые везут скрипучие арбы. Заброшенная крепость над городом стоит, как памятник старой пограничной войны. Недалеко от нее находится большой дом, построенный для чиновников, которые смотрели за постройкой Мамиссонской дороги. Здесь мы нашли приют среди биллиардных столов, позолоченных зеркал и поломанных диванов. Заброшенный фруктовый сад позади дома привел бы в восторг художника прерафаэлита.
В Алагире начинается шоссейная дорога в европейском смысле этого слова. Она немедленно входит в известковое ущелье. Каждый северный ручей Центрального Кавказа должен пройти через подобные ворота, прежде чем вырвется на равнину. Здесь утесы покрыты папоротником, одеты нависшими лесами вязов, лип, тутовых деревьев, дубов и ольхи. Это та часть лесистого пояса, который покрывает предгорье Северного Кавказа и одевает внешние северные склоны известкового хребта, тогда как пропасти последнего обращены к снегам. Эти леса служили главным средством защиты для горных племен во время борьбы с Россией. За лесами лежит первая продольная долина, обнаженный водоем между известковыми и кристаллическими сланцами. Здесь долина расширяется, и путешественник видит по обеим сторонам гладкие зеленые площадки, пестреющие человеческими гнездами и разделенные красновато-бурыми кряжами. Ландшафт печален и не эффектен, а случайный вид на снега здесь и там не живит его. Он оживляется лишь тогда, когда горы подступают к реке в том месте, где с Ардоном соединяется ручей Садон-дон, по долине которого лежат серебряные прииски Садона и ведет тропинка к Уруху через Камунтский перевал. (Это Кионский перевал, по местному названию). За деревушкой Мухал высится стена, наклоненная над входом в ущелье и испещренная укрепленными отверстиями. В прежние времена они служили средством защиты для осетинского населения верхней долины Ардона. Страна полна воспоминаниями о минувших несчастьях, которые еще живы в памяти населения. Часто можно увидеть русский штык, употребляемый туземными охотниками в виде пики на палке. Непрерывный подъем приводит нас на лужайку, защищенную соснами и орешником, на котором расположен казачий пост Кассару. Здесь мы нашли порядочный домик, в котором одна или две комнаты меблированы столами и диванами. Это последний сносный приют для ночлега по эту сторону перевала. Горы по сторонам стоят очень отвесно, и высочайшие утесы покрыты снегами. Урочище св. Николая расположено в громадной трещине, которая рассекает центральную цепь Кавказа сверху донизу. На протяжении трех миль к западу и к востоку утесы возвышаются от 3000 до 8500 футов над Ардоном. Средний наклон гор находится в отношении 1 к 3, и угол составляет 30 градусов. Сравнительно с Дарьялом виды ущелья Кассари менее дикие, но более романтичные. Разрушенные массы гранита или порфировые скалы вырезываются в воздухе благородными очертаниями. Белые вершины блестят между ними; из ледников стекают водопады по своим ложбинам. Река образует последовательный ряд водопадов и порогов; дорога лежит рядом с ней. Кассара – это открытое ущелье, а не прорытая водой трещина. Скалы заросли лесом сосен, которые скорее напоминают гигантов Корсики, нежели тощие стволы Альп. Такой романтичный вход возбуждает много ожиданий. Но как и в ущелье верхнего Рейна, обладающим во многих отношениях характерными чертами Кассара, дорога переходит на возвышенный водоем, лишенный лесов, где пастбища расстилаются по однообразным склонам, над которыми по временам только появляются высокие вершины. Долина Нардона, восточного истока Ардона, выше которой находится тропинка к Коби, служившая проходом для моего отряда в 1868 году, и дорога в долины Грузии остаются слева. Проезжий путь повертывает на запад и постепенно поднимается к деревне Тиб, главному пункту верхней долины.
Виды при подъеме на Мамиссонский перевал своим однообразием напоминают любую дорогу Граубюндена за исключением только того момента, когда при утреннем свете солнца вырисовывается группа гор. Дорога, проходящая по северному берегу долины, идет безостановочно в гору, но подъем не крут. Ближе разрушенного дорожного домика мы встретили телеги, нагруженные камнями, в которые были впряжены быки. Тарантас с четверкой лошадей явился таким неожиданным зрелищем, что первая пара животных порывисто бросилась вниз по горному склону. Через несколько секунд и телега, и животные, перекувыркнувшись в воздухе, упали общей массой на большой обломок скалы. К великому нашему изумлению, быки стряхнули с себя разломанные остатки своей упряжи и поднялись на ноги как ни в чем не бывало. Будь их хозяева итальянскими крестьянами, они тотчас бы снесли и домик, и близ лежащий храм. На какой-то стене в Криссоло, в долине По, я помню очень живое воспроизведение подобной же катастрофы. (Так как на Кавказе почти нет дорог, то и экипажей мало. Арба – это просто большая корзина, поставленная на полозья, которая служит санями зимой. Летом низкая пара колес прикрепляется к передку полозьев. Арба проезжает около двух миль в час и скрипит отчаянно).
Вскоре после этого веселого происшествия мы пересекли Ардон при его впадении в расстоянии менее одной мили от истоков его двух маленьких ледяных полей, заключенных в скалистом цирке, а затем одним длинным зигзагом взобрались на последний склон перевала. За несколько саженей до него дорога пересекает тропинку, проложенную лавиной, где вследствие отсутствия короткой галереи она может быть забаррикадирована на несколько недель после того, как снег сошел уже на всем остальном пути. Водораздел Кавказа в этом месте представляет собой гладкий, покрытый ковром цветов валик, направленный с севера на юг и встречающийся с главной цепью почти под прямым углом. Высота прохода 9282 фута. На первом плане над маленьким ледником, питающим восточный исток Риона, возвышается стройная пирамидальная скала. Налево глаз отдыхает на лабиринтах зеленых гор, окруженных темными остроконечными вершинами Шоды и ее соседей. Далеко на западе своими бледными очертаниями в золотистом воздухе вырисовываются горы Сванетии, великаны центральной группы. Отдаленный вид расширяется, следуя за медленно поднимающимся на несколько сот ярдов на юге хребтом.
Первые зигзаги приводят в узкую лощину; там, где последняя переходит в нижнюю долину, начинается лес, не прекращаясь до самого Кутаиса. Близ потока и, вероятно, в расстоянии полумили от его ледниковых истоков находится довольно удовлетворительное здание, которое было выстроено для инженеров дороги. Взглянув на домик, я понял, что хотел выразить один из инженеров, сказав, что он четыре месяца жил «на леднике». Как это обыкновенно бывает на Руси, здание превратилось уже в развалины, и мы нашли в 1889 году голые доски и разломанную крышу. В 1895 году дом восстановили или выстроили на его месте новый. Он может оказать немалую услугу путешественникам, которые сделают его главным местом стоянки для исследования окрестностей. Со всех высоких хребтов и пастбищ, со всех долин, где среди сосен цветут желтоватые рододендроны, открываются чудные виды скал, снегов и лесов. Самыми разнообразными видами, пожалуй, можно насладиться во время прогулки к западу от домика через гору, вершина которой на новой карте названа Цительша (9254 футов). За последними березами – кавказские березы далеко превосходят своими размерами сосну, пестреет в июле луг с горными цветами. Подснежники и шафран пробиваются еще в коричневом дерне лощин, с которых только что сошел снег. Горечавки – новые виды для альпийского путешественника, незабудки, клевер и розовые ромашки окаймляют края. На севере поднимаются вершины центральной цепи, башня Бурджалы, затем длинная стена, за которой лежит ледник Карагом, совсем вблизи высится двойная вершина и пирамидальная скала. У наших ног расстилались пастбища и буковые леса Риона. Через брешь, по которой вырывается река из своей неволи, можно видеть светлые горы, лежащие за Они, освещаемые пробивающимися сквозь туман солнечными лучами. Табуны лошадей и немного телят пасутся на горах и составляют единственный признак жизни или населения. Маленькие домики Гломы и Гуршавы скрываются в лесах. Нет коричневых шалашей, которые указывали бы на летние жилища пастухов; звон колокольчиков нигде не возвещает о приближении стада. В то же время ландшафт слишком блестящ для того, чтобы быть печальным. Нет бесплодной траты сил; плодородье начинается там, где кончается снег. Питаемые этими снегами потоки бегут с гор, цветы и леса расстилаются и блещут роскошью. Природа величественна в своем уединении и вполне довольствуется сама собой. Главная мелодия ландшафта звучит во вступительном хоре «Фауста».
Как я говорил, многие думают, что частые следы присутствия человека существенно необходимы для оживления ландшафта, что неразукрашенная природа не может удовлетворить душу в поисках за прекрасным. Подобное мнение можно услышать и от самых знаменитых альпинистов, равно как и от посетителей загородных садов. Разумеется, в этом утверждении есть доля правды. То, что прибавляет присутствием человека к красоте видов, часто очень существенно. Многие ландшафты обязаны своей красотой, главным образом, этому обстоятельству и без него теряют свой эффект и значение. Красота видов озер и рек – Комо и Рейна – зависит, главным образом, от человеческих поселений. Но существуют виды красивые сами по себе, и чувство, возбуждаемое ими, не зависит от каких-либо искусственных декораций, но от полного отсутствия вмешательства человека. Аналогию можно найти в поэзии: очень многие стихотворения выражают чувство, пробужденные непосредственно природой в душе человека, без примеси человеческих интересов и страстей.
По нашем возвращении из этих непосещенных пастбищ на большую дорогу, мы нашли следующий ряд зигзагов, сведший нас в леса с обнаженной возвышенностью, на которой помещается дорожная казарма. На расстоянии нескольких миль дорогу сопровождает поток в глубокой долине. Снеговые вершины блестят сквозь высокие сосны, буки и ольхи, которые заключают в рамки своих ветвей дальние прогалины боковых долин. Разрушенные башни и коричневые домики Гломы остались позади на противоположном берегу. Внезапно наш поток встречается с более сильным потоком, который течет по другому направлению. Это Рион, древний Фазис, текущий из своего источника, находящегося на расстоянии около 12 миль на запад среди снегов, известных до сих пор под именем Пасис Мша. (Это название было дано Дюбуа де Монпере высоким вершинам центральной группы, которые он видел только снизу. С тех пор стало прилагаться как название большой горы; на самом деле, это название принадлежит перевалу). Соединенные потоки сворачивают под прямым углом, и дорога следует за ними по узкому ущелью, рассекающему теперь сланцевый хребет.
Когда исчезнут горные изгибы и леса уступают место открытым возделанным полям, кукуруза и виноград которых указывают на близость более культурной области, мы подъезжаем к придорожному «духану» или трактиру и к нескольким домикам. Это Уцера (3500 футов), принадлежащая к числу минеральных курортов Кавказа. Сюда в начале лета приезжают с низменностей целые семьи пить железные воды и лечиться от лихорадки. Доктору Радде передавали, что здесь бывает от 600 до 1000 человек в одно лето. Я, как мне кажется, пропустил сезон в Уцере. В распоряжении публики предоставляется очень много сараев. Приезжие устраиваются, подобно нашим предкам, во временных шалашах или под навесами, часто привозя с собой провизию и домашнюю птицу. Через поля кукурузы и ячменя под палящими лучами солнца мы приближаемся к Они, кучке построек, которые одни только в этой области претендуют на название города. Это столица и центр Рахи, средней долины Риона. Это широкий и обширный бассейн, лежащий геологически между сланцевым хребтом и внешним известковым поясом, сквозь который Рион прорыл целый ряд сравнительно мелких ущелий. Состояние страны в середине нашего столетия напоминало состояние Европы в Средние века. Владетельные князья управляли народом как рабами, разбойники грабили по дорогам, всякий человек носил оружие, а знатные одевались в самые яркие цвета и щеголяли драгоценными металлами. Даже в 1868 году никто не мог отправиться в Кутаис без сабли, кинжала и пистолета за поясом и без ружья за плечами. Жители носили высокие черкесские меховые папахи или укутывали головы башлыками в виде тюрбана с концами, закинутыми за плечи – фасон, знакомый нам по картинам старой фламандской школы и по цветным стеклам окон.
Сам Они представляет из себя город землевладельцев и крестьян; он не обладает ни величием, ни живописностью. Обыкновенные дома – это двухэтажные деревянные лачуги с балконами, те же швейцарские домики, лишенные стиля и украшений. Низкие, выбеленные русские дачные дома совсем не обладают тем, что можно было рекомендовать искателю живописного. Гостиницы ничем не отличаются от винных лавок, где вы можете разложить матрац на голых досках.
Мы провели целую августовскую ночь на открытом балконе. Веселость хозяев и ссоры их собак почти не дали возможности заснуть, и мы были на ногах задолго до того, как наш старый еврей, которому поручено было достать лошадей для поездки в Кутаис, собрал наших коней. Этот еврей до сих пор оставался в моей памяти. Высокий и худой, с дико висящими пейсами и с постоянно меняющимся выражением жадности, приниженности и долгим страданием на лице, с трагическими жестами, он ехал впереди нас большую часть длинного летнего дня, являя собой истинное воплощение «вечного жида».
Евреи Кавказа, горные евреи, как зовут их русские, составляют отдельную расу. (Смотри у Гана очень интересный очерк об этой расе, основанный на труде русского автора Анисимова, который сам принадлежит к этому племени. Во всем Кавказе насчитывается до 38000 евреев). Они живут маленькими сообществами или отдельными деревнями; их обычаи и верования, описанные подробно Ганом, странны и первобытны. Очень возможно, что они составляют остаток пленных евреев, изгнанных более 2 тысяч лет тому назад вавилонским монархом, подобно тому, как русские староверы переселены в пограничные страны. Евреев много в Дагестане, они заняли с незапамятных времен самую нижнюю деревню Сванетии; их маленькая колония найдена в Урусбии.
Настоящие горные пейзажи остались позади Они. Горы высоки, их склоны покрыты густыми лесами, их деревья и кустарники указывают на приближение к более умеренному климату. Орешники окружают деревни; вязы далеко раскидывают тень; тополя растут у воды. Дорога, когда я проезжал в последний раз, была не окончена. Трудно найти более разношерстную толпу, чем толпа землевладельцев, если только можно назвать этим именем крестьян, которые неспеша занимались своей работой при помощи простейших земледельческих орудий или шумно болтали над своей более чем умеренной трапезой. Персы в остроконечных шапках, смешивались здесь с разнообразными типами бедствующих крестьян из долин, по которым текут потоки на восточный берег Черного моря.
Длинное путешествие в продолжение целого утра привело нас к тому месту, где сходятся и образуют живописные ворота в Рагу внешние хребты Кавказа. Здесь недалеко от большой церкви прошлого столетия отделяется от нового пути старая прямая проезжая дорога через хребет Накерала по перевалу в 4000 футов высоты. Склоны гор при подъеме к Никаруманде, известной своей церковью, построенной в 11 веке и соперничающей с церковью в Гелаши, обнажены, и ландшафт здесь непривлекателен. В то же время здесь находится много любопытных явлений природы. Ледяная пещера, подобная найденной в Юре и снабжающая льдом летом Кутаис. Река, как поток в известковом грунте, исчезает под землей на протяжении нескольких миль. Проехав затем мимо глубоко синего прудка, который считают бездонным и наполненным необыкновенной форелью, мы вдруг вступили в романтический лес. Широкая известковая возвышенность покрыта высокими соснами и буками, самшитом и ольхой, вечно зелеными дубами и дикими фруктовыми деревьями. Вьющиеся растения спускаются с их ветвей, внизу стелются, сплетаясь, рододендроны и лавры. Когда мы проезжали здесь поздним вечером летнего дня, то лес представлялся нам заколдованной страной, описание которой так и просилось в какой-нибудь роман. Время от времени между вершинами деревьев показывался отдаленный Адай-хох, точно подавая красные сигнальные огни; затем, когда заходило солнце, мы выбрались на гребень, и с него мы смотрели далеко на запад, на синие и пунцовые пары рядов холмов и на самое ядро огненного заката.
Странно было на следующее утро, проснувшись у подножья горы в хижине, носящей громкое название «Гостиница Лондон», встретиться с рельсами железной дороги. Каменноугольные копи в Тквибули проложили небольшую линию к подножью лесистого хребта.
Хребет Накерала – последние отроги гор. Остаток пути в Гелани и Кутаис лежит через низкие предгорные холмы. Ясный и солнечный ландшафт склонов, поросших зарослями дуба и каштана, оживляется дальним сиянием снегов Сванетии и белых стен Шхары и Джанги. Долины не имеют резких очертаний. В окрестностях Кутаиса они оживляются деревеньками и усадьбами старых дворян Мингрелии, низкие одноэтажные дома которых скрываются в тени виноградников, фиговых, персиковых и гранатовых деревьев. Большие быки, подгоняемые крестьянами в длинных серых кафтанах, везут громадные глиняные кувшины с вином через выгон, заросший азалиями. Группы высоких мужчин и красивых женщин, сидящих за трапезой в тени сосен, чинар и фруктовых деревьев, напоминают стихи Горация. Мингрелия богата сказаниями, у нее, может быть, существует и поэзия. Но среди мирной природы потребовалось бы присутствие большой столицы с ее контрастами. Не надо иметь большое воображение, чтобы создать такие чудные картины деревенской жизни и деревенских удовольствий, которые вдалбливает Итон (известный в Англии колледж вблизи Лондона) в память даже самых ленивых своих учеников.
Что будут значить подобные вещи для последующих путешественников? Они поедут по железной дороге. Скоро ли придется нимфе Накаралы оплакивать гибель своих лесов? Скоро ли ее высочайшие сосны и буковые стволы превратятся в шпалы, чтобы удовлетворить потребностям цивилизации, а доски самшита превратятся в доски гравера? Самое лучшее, что можно пожелать, это, чтобы они служили напоминанием величия их редких высот, пробуждали воспоминания немногих и будили воображение многих темными очертаниями благородных пейзажей. Но есть еще надежда: постройка железных дорог подвигается в России очень медленно, а искусство гравюры на дереве находится в упадке.
Думая о прошлых временах и о настоящих и бывших товарищах, я спускался в Гелати. Белые вершины на горизонте, неизвестные еще 20 лет тому назад, были теперь мне так же знакомы и милы, как Пенинские высоты. Шхары и Тетнульд заняли свое место среди мировых достопримечательностей, любимых и посещаемых человеком. С тяжелым сердцем и долгими взглядами приветствовал я их тогда, думая, что это будет моим последним «прости». Но на противоположном берегу Фазиса поднимался совсем вблизи акрополь Кутаиса – «старого города Эа», как называют его и Родий, и мы надеялись попасть на вечерний поезд в Батум.
Я описал без отступлений Мамиссонскую дорогу вплоть до Кутаиса. Но прежде чем оставить горы и следовать по Риону на окраине низменностей, предприимчивые путешественники должны посетить настоящие истоки этой реки, прежний центр для кавказских путешественников, который может быть предназначен стать центром для будущих исследователей – это деревушка Геби, лежащая в двухчасовом расстоянии от большой дороги. Отвага, выказываемая горным населением при опасных переходах, особенно при преодолении ледников, главным образом, порождена необходимостью. Крестьяне путешествуют для своих нужд, если существует хорошая и безопасная дорога, они сделают большой крюк, но найдут ее. Открытие Симплонского туннеля для колесных экипажей закрыло для торговли некоторые местности в Италии. Но существует даже для горцев некоторый предел для объездов. Где снежный хребет длинен, как в Пенинских Альпах, жители смежных долин просто пересекают ледники, на которые с ужасом взглянули бы обитатели более короткой снеговой цепи, какой является, например, Тирольский Тауерн. Естественный барьер Кавказа – это непрерывный снежный и ледяной вал не в 50, как хребет между Ст. Бернаром и Симплоном, а во 100 миль длины. Кроме того, до самого последнего времени путешественник должен был принимать в расчет и другие опасности.
Самая легкая дорога могла привести в какую-нибудь враждебную деревню или под разбойничий кров. Потому-то переходы по ледникам распространены среди кавказцев до такой степени, до какой они никогда не достигали в Альпах даже в средние века. Жители пригоняют свои стада и лошадей, приводят скотину на базары по переходам, которые могут сравниться только с перевалами в Альпах. Они путешествуют по льду в продолжение 7-8 часов для того только, чтобы добыть соли или попировать несколько дней при сборе южных плодов, причем единственным вознаграждением является наполненная корзина, которую приходится нести домой за плечами. Легенда гласит даже, что ледник Твибер, величиной равный леднику Аар, был избран некогда как поле битвы. Кроме Мамиссона существует не менее четырех перевалов, через которые из Геби на северную сторону могут проходить четвероногие животные. Из них два ведут к Уруху, а два – к Череку и Караулу. В прежние времена через Геби проходила более значительная дорога. Самая доступная и прямая дорога из Грузии в дебри Сванетии лежит через покрытые травой хребты, разделяющие истоки Риона, Цхенис Цхали и Ингура. Старые тропинки теперь заросли лесом, а башни, охранявшие их, может быть, служившие для подачи сигналов, превратились в развалины. Но хотя и не все дороги ведут в Геби, все-таки здесь можно видеть много еще жизни и торговых оборотов, а жители до сих пор не утратили своего традиционного положения – разносчиков Кавказа. Если бы я захотел, чтобы какая-нибудь история распространилась по всему Кавказу, то стоит только рассказать ее собранию, которое почти ежедневно и в разные часы дня можно встретить и на публичной площади Геби.
Такая роль Геби, напоминающая собой газету, зависит от постоянной и разнообразной смены посетителей. Здесь проезжает со своей свитой из Раги высокий голубоглазый рыжебородый Мингрельский князь с длинным башлыком, висящим за плечами, с саблей, кинжалом и пистолетом, заткнутыми за поясом. Сюда приходят через перевал главной цепи партии казачьих татар или горных тюрков в черных бараньих шапках и накидках, называемых на Кавказе бурками, приводя с собой стада и табуны лошадей с пастбищ Балкара и Чегема или с еще более отдаленных низин под Эльбрусом. Компания оборванцев крестьян из Мингрелии, вооруженных косами, торгуется здесь же из-за провизии, которой она должна запастись для своего путешествия на луга северного склона. На Кавказе, как и в Альпах, только южный крестьянин нуждается в работе.
Местные девушки, украшенные ожерельями из раковин., янтаря и различных бус, одетые в ярко-красные платья и увенчанные тюрбанами из цветных бумажных платков, которые повязываются поверх длинного белого покрывала, спускающегося по спине, болтают невдалеке вокруг фонтана или, вставши в кружок, проводят время в пении и танцах. Маленькие дети, более или менее голые, играют палочками и тряпками или таскают на деревянных тарелках порции быка, только что зарезанного на кладбище, причем их преследуют большие похожие на волков собаки, старающиеся преждевременно получить свою долю в пиршестве. Многие из детей останавливаются, чтобы приветствовать или посмеяться над человеком, заключенным в ограде, находящейся поблизости. Жители деревни объяснят вам, что он «напился и безобразничал», за что и несет наказание. Так и у нас в старой Англии привязывали к позорному столбу.
В промежуток между моими двумя посещениями в 1868 и 1887 годах Геби значительно продвинулся вперед на пути прогресса, но способ принимать иностранцев остался неизменным. Путешественник высаживается у крыльца присутственного места. Крестьянин, отличающийся от своих собратьев тем, что носит на шее цепь, выходит из толпы. Он рекомендуется старшиной. Кандидаты на эти должности выбираются населением и утверждаются правительством, и эти лица ответственны за общественный порядок перед начальником или приставом, то есть русским окружным офицером. Ключи принесены, двери отперты, и багаж путешественника помещается в угол комнаты с голыми стенами, украшенной только камином или, вернее, очагом. За этой комнатой помещается другая комната меньших размеров. Во время моего последнего посещения Геби в одном из углов комнаты один из самых старых и грязных жителей на еще более грязной бараньей шкуре выразил намерение остаться для охраны деревенского архива, который, по его уверению, заключался в старом сундуке. В одной деревни Сванетии мы раз действительно нашли архив, состоявший из писем русского пристава к старшине, который, не зная никакого языка, кроме грузинского, не мог прочесть из них ни одного слова. Хранитель документов в Геби оказался очень упрямым субъектом, и его пришлось вытолкнуть за дверь, в то время как баранья шкура была выброшена в окно. Пораженный такой решительной расправой, он скоро возвратился и предложил быть поставщиком съестных припасов.
Новая церковь, хотя и дурной образец современной грузинской архитектуры, придает деревне цивилизованный вид. Сюда назначили священника, говорящего по-русски, и он, обращаясь ко мне, называл меня постоянно «профессором». Один влиятельный туземец пожелал, чтобы я посетил шипучий железистый источник, находящийся поблизости и не уступающий, как говорят, нарзану, или «Гигантскому ключу» Кисловодска, а также предложил мне открыть заведение минеральных вод. Какое доказательство распространения минеральных вод! Какое распространение культурных идей! Пусть это послужит предостережением для владельцев Апполинариса!
Мы были прекрасно обеспечены в материальном отношении. Вместо того, чтобы как прежде нескончаемо торговаться из-за дюжины яиц и непременно платить каждому хозяину курятника в отдельности известное число копеек, мы могли теперь за хорошую цену достать говядину и птицу, картофель и овощи, муку, сахар и хорошее вино. Лошади были в нашем распоряжении во всякое время, и мне кажется, мы могли бы достать носильщиков скорее, чем после двухдневных переговоров. Но в одном отношении - в проявлении любопытства мужчины Геби остались теми же, какими были и прежде. Эти распространители высокого о себе мнения нисколько не ценят чужое время и чужое мнение. В своих собственных глазах они – афиняне Кавказа и нет ни одной новой вещи, которую они не сочли бы своей обязанностью исследовать и обсудить досконально; другие обязанности, по крайней мере у мужчин, по-видимому, совершенно отсутствуют. Только успеет приехать путешественник, как за его первыми попытками устроиться поудобнее следит собрание зрителей по крайней мере человек в 100, из которых кто только может протискивается в маленькую комнатку, тогда как остальные толпятся на крыльце или забираются на крыши и стены соседних домов, откуда можно взглянуть на представление. Только в здании суда при разборе какого-либо сенсационного дела случалось мне видеть такую борьбу из-за хороших мест. Первая сцена – расшнуровывание башмаков – смотрится с удовольствием. Так как кавказцы не носят ничего, кроме кожаных сандалий, набитых сеном, то это является совершенной новинкой. Счет гвоздей в подошвах составляет задачу, которая занимает и сбивает лучшие математические умы новой деревенской школы. Употребление губки и носового платка пользуется большим успехом и редко не вызывает гула одобрения на крыльце. Когда спирт зажжен под жестяной кастрюлькой для варки супа, раздается сдержанный шепот удивления такому чудному явлению. Освободить дом от зрителей, когда предлагаются подобные приманки, дело не легкое. Даже просовывание ледоруба под подошвы первого ряда не всегда достигает желаемого успеха. Когда, наконец, сцена очищена, то жадные глаза глядят в окна, пока эти последние не закроются, тогда они блестят сквозь щели дощатых стен. В мое последнее посещение, тем не менее, я нашел, к своему удовольствию, что моя популярность как чего-то никогда не виданного уменьшилась. Уже на второй день я мог свободно гулять по деревне, разговаривать со священником и присутствовать при интересной церемонии освящения первых плодов жатвы. Снопа хлеба, корзины яблок и овощей принесены были в церковь и разложены на столах. У дверей церкви был заколот бык, и части его разделены между некоторыми жителями деревни – языческий обычай, за который священник извинялся. Здесь, подобно тому, как мы нашли в Сванетии, когда христианство там уже исчезло, старые церковные иконы в серебряных оправах и украшенные необработанной бирюзой и другими каменьями, охранялось с суеверной почтительностью. С некоторых из них, сохранившихся в селении Геба до сих пор, сеньором Селла были сняты фотографии.
В моих воспоминаниях первое место занимают сами жители Геби, но и положение самой деревни привлекает своей живописностью. Деревня, лежащая на высоте 4400 футов, расположена там, где зеленый выступ загораживает долину. Внизу он разрыт потоком, а вверху украшен хлебными полями. Деревня окружена лесистыми склонами, золотистыми и накопленными ранним летом массой цветов азалий и пастбищами, которые окаймлены молодыми березками и низкими зарослями бледно-желтого кавказского рододендрона. Снеговые хребты выглядывают со всех сторон из-за низких гор. Мало признака довольства в темных каменных домиках без окон, скученных вокруг группы разрушенных башен. Следы мира, который был водворен в стране русским правительством в последнюю половину столетия, сказались в большом употреблении строевого леса для наружной архитектуры. До тех пор пока боялись неприятельских огней, как например, в Ушкуле 20 лет тому назад, все постройки были из камня. Теперь серьезный вид Геби нарушается темно-коричневыми балконами и амбарами, похожими на то, что мы находим в южных Альпах.
Те, кто может гулять или ездить в горы верхом, могут предпринять из деревни много интересных и еще не намеченных экскурсий - так великолепные пастбища по дороге в Гурдзиевцек могут служить для утренней прогулки. Что же касается панорамы главной цепи, то снежный купол Шоды (11860 футов), видимый с хребта к югу от деревни, не находит себе соперника. Муру в 1868 году очень хотелось взобраться на него. Но погода тогда была против нас; только 19 лет спустя это удалось нам с Девуассу. С тех пор Шода посещалась несколько раз и была сфотографирована сеньором Селла.
Тропинка сперва пересекает Рион, а затем открытые поля и многочисленные русла речонки, берущей начало из небольшого висячего ледника на Шоде. Оставив вправо долину, по которой течет поток, мы с Девуассу стали взбираться по извилистой тропинке через большой буковый лес. Около 2000 футов выше долины мы повернули за угол и вошли в другую долину к северо-востоку от нашей вершины. С этого пункта открывается великолепный вид на снега главной цепи, тогда как на противоположной стороне возвышается смелой башней Бурджала. Далее на востоке показываются скученные вершины Адай Хоха. Здесь в первый раз узнал я позади двух вершин Рионской долины снабженный двумя зубцами хребет и более отдаленный ледяной гребень. Этот последний дальше всех задерживал лучи заходящего солнца, и последующие исследователи доказали, что это был Адай Хох пятиверстной триангуляции. Окружающие виды напоминали мне Долмиты; здесь так же можно было видеть растрескавшиеся вершины, буковые леса, пересекаемые цветущими лощинами, покатые склоны, испещренные стогами сена. Что же касается темной окраски скал, то она напоминала нам боковые альпийские долины. Мы остановились на ночлег в пустом пастушьем шалаше, сложенном в виде палатки и хорошо устланном сеном.
Серый вечерний туман сгущался у высоких вершин. Тем не менее, погода не выглядела безнадежной. Главной причиной нашей усталости при подъеме явился переход через досадный овраг, досадный только потому, что он был наполнен мелкими кусками глинистого сланца, которые раскатывались под ногами подобно галькам на морском берегу. Над оврагом удобный переход к снегам представлял скалистый выступ, на котором сеньор Селла нашел много кристаллов значительной величины. Направо куски разломанных утесов образовали маленький завал на дне темной пропасти далеко внизу. Налево от нас гора образует громадный очень крутой склон, состоящий из гладких сланцевых плит. На этом месте нас окружили облака, и все дальнейшие пейзажи пропали из вида. Двадцатиминутный путь по снежному склону привел нас на возвышенный гребень, образующий вершину. Защищенные скалами от холодного ветра с южной стороны, мы долго, но напрасно ждали, чтобы рассеялся серый туман.
Края покрывала поднимались время от времени, и нам был виден бассейн Они и грубые обнаженные склоны, ведущие в леса Рачи. Но и вид большой цепи, и громадные расстояния между Казбеком и Ужбой, снимок с которых сеньор Селла прибавил к своей панораме, остались для меня невидимыми. Это был просто злополучный каприз природы, так как во время солнечного заката небо было снова безоблачным и два следующих дня были великолепными.
Наконец, мы потеряли всякую надежду. Мы изменили наш путь, направляясь прямо к большим рододендронам близ снежного пятна вершины долины, где помещался наш лагерь. Носильщик из Геби приготовил нам чай, и затем, полюбовавшись со смешанным чувством на туман, рассеивающийся вокруг блестящих вершин главной цепи, мы отправились домой при чудном вечернем свете.
В Геби я чувствовал себя совсем как дома.
Группа Адай-Хоха
Та прежесткая постель под страшным лесом,
Тот сон под снегами, заботы и неусыпный труд.
Путешественник, пересекающий Мамиссонский перевал, часто имеет перед глазами широкие ледники и тесно сплоченные вершины горной группы, круто поднимающейся над истоками Риона. Эта кучка гор и ледников помещается в главной цепи близ того места, где она перестает быть водоразделом, и на полдороге между Казбеком и Центральной группой, то есть около 40 миль от каждой из них. Верхние долины, которые почти заканчивают ее, проходят параллельно главному хребту Кавказа. Рионскую и Ардонскую долины можно изобразить двумя буквами Т, а Уруханскую – буквой У.
В ущелье Косара Ардон пробивается сквозь гранитную ось. Его главные истоки начинаются у южного амферного хребта, к которому переместился водораздел. Падение этой реки до того постепенно, что, как я уже указывал в предыдущей главе, при подъеме в 7000 футов от города Алагира до вершины Мамиссона на дороге встречается только один изгиб.
Виды в этой части хребта очень разнообразны. Открытый бассейн Риона, обставленный низкими, широкими зелеными холмами, напоминает красоты Сванетии, хотя и в меньших размерах. Берега реки одеты величественными лесами, в которых высокие гладкоствольные буки перемешиваются с темными кронами сосен, так же похожих на альпийские, как шпиц собора Солсбери на колокольню деревенской церкви. Волнистые пастбища, окруженные бордовыми розами и устланные коврами цветов, расстилаются у подножия ледяной цепи, состоящей из смелых выступов, снеговых вершин и покатых ледяных полей. Но здесь нет Ужбы над деревней Геби, и южные вершины Адай Хоха на 2000 футов ниже великанов, возвышающихся над устьями Ингура.
Северная сторона верхней долины Уруха, параллельной главной цепи, живописна в сравнении с суровыми ущельями, по которым носятся туманы, прежде чем собраться вокруг подножья Дых-тау или Коштан-тау. Вид долины Цея единственный в своем роде на Северном Кавказе по богатству и разнообразию растительности и по своей романтической дикости. Большие ледники Карагома и Цея оканчиваются у хрупких скалистых пиков и среди великолепных лесов. Верхние снеговые поля Карагома производят своей обширностью и белизной подавляющее впечатление, которое отличается, но не уступает по эффекту впечатлению, получаемому от вида на страшные и, по-видимому, перпендикулярные стены, заключающие в узком ущелье истоки ледника Безинги. Группу Адай Хоха назвали «Монте Розой Кавказа», и правда, - некоторые подробности оправдывают это сравнение, но я предпочел бы сравнить ее с Бернским Оберландом, причем точки компаса надо будет повернуть в обратную сторону.
Здесь можно было бы заполнить целые страницы аккуратно составленными указаниями географических условий, указать на точное положение хребтов и на их отношение к большим снеговым полям. Но все эти сведения желающие могут почерпнуть из карты, где, по моему мнению, они более уместны. Расчленить и анализировать карту есть легкий способ придать статье научную солидность. Подобная солидность очень ценится известным классом писателей на континенте, которые считают себя людьми науки и достигают только того, что их произведения делаются неудобочитаемыми. Я довольствуюсь только тем, что суммирую главнейшие показания новой съемки. В этой группе указаны одна вершина в 15000 футов и 9 вершин выше 14000 футов. Самый низкий перевал через главную цепь опускается ниже 11000 футов. Около 65 квадратных миль покрыты снегом и льдом. Ледник Карагом накрыт длиною в 10 миль, ледник Цей - в шесть, а ледник Сонгута – в три с половиной.
В 1868 году, когда три молодых англичанина, путешествия которых описаны в моем «Центральном Кавказе» решили заняться изучением свойств цепи между Казбеком и Эльбрусом, второй целью их путешествия было исследование указанной группы Адай Хоха. В это время у нас для руководства не было верной карты. Наши сведения ограничивались археологическими заметками Броссе, очень запутанной заметкой Кларнота о перевалах Стыр Дигором и Геби и неясными пометками синих пятен на пятиверстной карте. (Лучшие объяснения странного описания Кланрота перехода с лошадьми через Гурдзиевцек и Гебивцек или Гозавцек (по новой карте) заключается в том, что он превратил в рассказ, ведущийся от первого лица то, что слышал от других). Экскурсии академика Абиха и доктора Радде ограничивались нижними концами двух громадных ледяных потоков, которые, выйдя из невидимых и неизвестных источников во впадине цепи, простирают свои ледяные языки в область лесов. Один из них, ледник Цея, втекает в долину длиной около 10 миль, встречающую долину Ардона у Св. Николая. Все, что лежало за пределами верховых и пешеходных тропок охотников, было неясно. В 1868 году мы намеревались подняться по долине Цея и, перерезав ее начало, пройти в Мамиссон. Но затруднения, встреченные нами со стороны жителей при переходе по глубоким и уединенным бассейнам истоков Нардона, заставили нас отказаться от этого намерения, исполнение которого принудило бы нас расстаться с багажом. Вследствие этого мы выполнили только часть нашего плана, довольствуясь на первый раз тем, что пересекли Мамиссон на южную сторону. Мы очутились у Чиоры в Рионской долине у подножия местного ледникового перевала на северную сторону цепи. По карте казалось, что путь по перевалу спускался по боковой ложбине к большому леднику, описанному академиком Абихом. В те времена перевалы были в таком же почете у альпинистов, как и вершины. Мы предвкушали удовольствие от мысли найти приключения и совершить открытия, пересекая местный проход и отыскивая дорогу назад через неизвестные снеговые поля, простирающиеся дальше на восток. Покинув переводчика и багаж, мы отправились налегке.
Оставив Чиору до рассвета, мы начали свое хождение через пастбища, березы которых тихо покачивали своими нежными ветвями при первом дуновении утра, тогда как луна продолжала еще освещать верхние снега. В темноте время от времени появлялись огоньки пастухов, а туземец, несший нашу провизию, вел нас длинными обходами, желая повидаться с друзьями, которые расплодились в горах со своими стадами.
Крестьяне Кавказа гораздо меньше трудятся над устройством летних жилищ, чем альпийские. У них больше овец и лошадей, нежели коров. Очень редко, почти исключительно на севере, можно найти нечто, соответствующее Альпийскому шале. Вообще же пастухи здесь довольствуются примитивным кровом; нависший утес, углубление под громадным эрратическим валуном или несколько шестов, на которые набрасывается баранья шкура, вполне их удовлетворяют. Тут же вбивается в землю вилообразный кол, и хозяин, когда он дома, вешает на него ружье. Две другие палки с перекладиной поддерживают котелок. Это «кавказский кош» - место ночлега и отдыха. То, что в таком влажном и изменчивом климате, какой встречается в Центральном Кавказе, пастухи не страдают от простуды, много говорит за здоровый воздух возвышенностей вообще. Не очень давно подобные естественные шатры употреблялись бергамасскими пастухами в Энгадине. Два из них находятся близ Клубских хижин у ледников Боваль и Розен, где на скалах вырезаны разные имена и инициалы, относящиеся к давно прошедшим годам.
То вверх, то вниз, то вдоль хребтов вела нас тропинка, пока не спустилась на прекрасный, окруженный деревьями луг, по которому протекает светлый ручей среди цветущей травы под зарослями ольховника. Это место, называемое на одноверстной карте Ноуанцара, служило стоянкой для английских горных путешественников в 1890 году. Оно лежит недалеко от начала крутого зигзага, который ведет вверх на ледник, вытекающий из бассейна к западу от Бурджалы.
Стада овец, подгоняемые людьми в бараньих шапках и серых кафтанах и охраняемые дикими овчарками, спешили вниз с перевала. При вступлении на ледник мы затеряли или, вернее, покинули тропинку пастухов, повернувшую круто налево. Поднявшись прямо к перевалу у основания фирнового поля, мы так же прямо спустились по снеговой стене, показавшейся мне тогда ужасно крутой. С тех пор фотографии подтвердили это первое мое впечатление. Но снег был в таком превосходном состоянии, что спуск не представлялся ни трудным, ни опасным. С вершины мы любовались вторым стадом овец, перепрыгивавших через подгорную трещину настоящего перевала, находившегося влево от нас на некотором расстоянии. На северной стороне нас ожидали ровный ледник и скалистая долина. Последняя вскоре соединилась с большим ледяным потоком, к которому мы и направились. Его первый вид, прекрасно переданный фотографией синьора Селла, возбуждал надежды, но проход по нему казался не очень легким. Ледопады Карагома по красоте, ширине и высоте не уступают многим виденным мной: они не так круты и грозны, как ледяные спады Адишского ледника, вид их более своеобразный, а благородная рамка из гор, окружающая Карагом, прибавляет много эффекта к ландшафту. Мы расположились лагерем, если только можно назвать этим именем разложенный в сосновом лесу повыше морены костер и разостланный макинтош. Девятнадцать лет спустя я снова посетил это место, поднимаясь из долины Уруха на северной стороне. Дальнейший путь вниз ведет через Карагомский ледник, и в лощине под мореной на правой стороне путешественник найдет в бревенчатой хижине неожиданный кров.
Положение нашего бивуака в 1868 году по отношению к леднику напоминало положение гостиницы Монтаньер. Глядя на север через большие замерзшие волны, мы за ними могли различать сосновые леса и хлебные поля Уруха. В противоположном направлении вид замыкался громадным ледопадом, который не давал намека на ту загадочную область, из которой он вытекал.
На следующее утро на рассвете мы снова пустились в неизвестный путь на юг. Два часа шли мы по пастушьей тропинке до самой высокой травы на западном берегу ледника. Здесь мы очутились у подножия последнего самого высокого ледяного каскада, и дневная работа началась. Сперва все шло гладко; мы находили коридоры между громадными ледяными глыбами изгибами трещин, которыми изобиловал склон. Но когда эти трещины стали повторяться все чаще и чаще и, простираясь во всю длину снеговых лощин, загонял нас то направо, то налево в запутанный лабиринт, в чащу хрустальных башен, то успех нашего предприятия показался нам сомнительным. Нам повстречались все знакомые затруднения и опасности Альпийского ледопада, но в усиленном виде. Труднее всего было бороться с этими препятствиями потому, что они повторялись на каждом шагу. Только что вырублена винтообразная лестниц в расстоянии одного внушительного барьера, как за ним высится другая башня. Ледник был грознее горного дракона, он оказывался настоящей гидрой. Но мы были настойчивыми. Отступление означало бы длинное путешествие назад, в отдаленную деревню, где нам пришлось бы объясняться знаками для получения провизии, подвергаться риску быть арестованными, как подозрительные личности, и сосланными в отстоящую на расстоянии двухдневного пути казацкую станицу в северной степи. Отбрасывая всякую попытку описания отдельных трудностей «дурных мест», которые встречались нам в продолжение следующих нескольких часов, я ссылаюсь в данном случае на Вордеверта.
Не страдающие отсутствием этой способности путешественники часто описывали и пером, и карандашом свои подвиги и подвиги своих проводников при подобных же критических условиях. Один снеговой мост особенно врезался в мою память. Он был длинен, узок и хрупок и сходил на нет. Проводник мой должен был перегнуться и вырубить ненадежную ступеньку в противоположной глыбе льда, а затем сделать смелый, рискованный прыжок. Девуассу прыгнул, мы за ним. Дальше было не так дурно, но идти пришлось очень долго. Нам наскучила чудесная красота бахромы из ледяных сосулек, синих пропастей и фантастических форм позолоченных солнцем башен и зубцов. В борьбе не было ни минуты передышки. Мы не останавливались ни для приема пищи, ни для отдыха. Наконец прозрачный лед перешел в более тусклое фирновое поле глаже поверхности стола, и мы начали рассчитывать на победу. Но надо было перейти еще последний ров там, где крутизна откоса достигала крайнего предела. Верхний край навис над нами и не поддавался первому приступу.
Была половина второго, а мы безостановочно уже шли шесть часов по ледопаду, и 9 часов, как отошли от бивуака, когда, наконец, сели на ровное снеговое поле, чтобы обсудить дальнейший путь через неизвестную страну, в которую не проникал еще ни один человеческий глаз.
Мы находились на большом снежном поле, полого склоняющегося к нам с юга и более круто с востока. Низкий скалистый гребень разделял обе ветви; направо поднималась знакомая межа – хребет Бурджалы. Позади нас высились дикие скалистые вершины – Карагом Хох на моей карте; высочайшие вершины Адай Хоха и его соседей виднелись, конечно, слева, но я узнал их только спустя много времени. Мы выбрали направление по южной ветви фирна и снова пустились в путь. Поверхность снега в этот поздний час дня была мягка, и не раньше как после трех часов непрерывного и трудного пути сменилось, наконец, однообразие белого и синего цветов, господствовавших безраздельно в этом мире, куда мы проникли, внезапным появлением пурпурной линии гор на турецкой границе взамен ровных снегов, образовавших наш горизонт в течение этого времени.
Вид с перевала к Азии отличается удивительной красотой. Весь бассейн древней Колхиды, Мингрелия и Имеретия, Рача и Лечгум лежали под нашими ногами. Блеск отраженного солнечного света показывал то место, где воды Риона прокладывали себе путь через лабиринт зеленых хребтов и одетых темными лесами к гранатовым садам Кутаиса. Далеко на западе мы в первый раз увидели снега Лайлы, той цели, которая замыкает с юга Сванетию. Полуденные пары исчезли рано; был прекрасный летний вечер, и лучи солнца, которое уже склонялось к западу, покрывали части ландшафта золотистой краской, увеличивающейся еще от контраста теней, которые бросали на южные склоны темные пики хребта к югу от Гуршеви и башни Шоды. Одна из причин недостатка живописных эффектов, на которые обычно жалуются, любуясь горными видами, заключается в том, что любуются ими в недостаточно раннее или в очень позднее время дня. Я никогда не бывал на какой-нибудь вершине или перевале ранее 8 часов утра или после 4 часов дня без того, чтобы не удивляться той красоте деталей и красок, света и теней ландшафта, которые в полуденном освещении могут производить впечатление лишь благодаря своей обширности. Так, например, вид с Веттергорна становится великолепным, когда большие вершины Оберланда набрасывают свои тени по направлению к зрителю, любующемуся с этой уединенной башни; вид на Сванетию с Лайлы прекрасен, когда ранние лучи солнца освещают ее хлебные поля и домики с башнями.
Я не буду останавливаться на подробностях спуска в долину Риона. Как и все новички – пришельцы, мы преодолевали ненужные препятствия, но до наступления ночи добрались до травы, и, уверившись, что в Глоле мы будем завтра утром к завтраку, мы улеглись под самыми высокими березами, воткнув пониже ледорубы, которые могли бы удержать нас в случае, если бы мы покатились по склону, и не обращали внимания, подобно кавказским пастухам, на отсутствие ужина и на грозы, проносившиеся над нами. Мы сознавали, что провели день, который никогда не изгладится из нашей памяти.
Во время описанных здесь экскурсий мы получили одно только общее понятие о характере группы. Было ясно, что главной чертой ее было гигантское фирновое поле Карагомского ледника: оно ограничивалось на востоке полукругом возвышенных гор, тогда как Бурджала на западе стояла сравнительно одиноко.
Из бассейна Риона мы видели две вершины - вершину, напоминавшую Эйгер и нависшую над Мамиссоном, и двойной снеговой хребет; мы заметили две большие скалистые вершины подле ледопада Карагома: то, что лежит на соединительном хребте было частью закрыто от нас, когда мы проходили по снеговым полям низкими отрогами.
Прошли годы без дальнейшего исследования ледников Адай Хоха. Только в 1884 году один путешественник при участии знаменитого проводника Александра Бурганера предпринял восхождение на ту скалистую башню выше Мамиссонского перевала, которая в 1868 году возбудила наш особенный восторг.
Дечи - путешественник, о котором идет речь, венгр по происхождению. Благодаря своим связям в России, а также тому, что он владеет русским языком, он имел исключительные преимущества, как один из первых исследователей Кавказа. Кроме того, он приобрел альпинистский опыт, необходимый для членства в Альпийском клубе, и присоединил к нему опыт фотографирования, который помог ему составлять превосходные по технике и интересные для топографии иллюстрации Кавказских ландшафтов и народов. В этой отрасли исследования Кавказа он был предшественником сеньора Селла, Донкина, Вуллей и Дента, и ему обязаны мы инициативой собрания прекрасной и почти полной серии фотографий Центрального Кавказа, исполненных членами Альпийского клуба. Эти фотографии действительно заслуживают похвалы, выраженной Рейскином одному из ранних произведений об Альпах Донкина: «Ничего нельзя себе представить лучше фотографий, находящихся в витрине вашего продавца. Они очень ценны для геологов и географов». Научное значение такой работы должно быть признано всеми, кому дорого исследование гор, как бы низко ни стояла эта работа во мнении некоторых иностранных критиков, которые привыкли путешествовать только верхом.
Дечи избрал для своего пути ледник Цеи. Он снял фотографии, исследовал ледник и взобрался на вершину у его верховья, которую он считал в то время пирамидальной вышкой с Мамиссонского перевала, и которую и он, и я ошибочно принимали за Адай Хох пятиверстной карты, то есть высочайшую триангулированную точку группы. Погода изменилась, и облака мешали исследователю заняться орографией места, но на третий день из урочища св. Николая Дечи достиг верхушки одной двойной вершины. У него самого и у других возник вопрос, на какую вершину он взошел, но после очень тщательного исследования всех данных, заключающихся в рассказах самого Дечи и в фотографиях Вуллей, я не сомневаюсь, что это была та самая вершина, к которой он стремился.
В одной из книг Дечи поместил карту ледника Цеи в большом масштабе. Его картограф с превосходными намерениями (так как очень трудно убедить картографа, что правительственная съемка может быть бесполезной) пытался довести ее до Карагомского ледника, пользуясь для этого пятиверстной картой. Естественно, результаты были самые неудовлетворительные. Ясно было, что «что-то где-то неверно». Мы, кажется, нашли теперь ошибку.
От офицеров Тифлисского топографического отдела, неизменная любезность которых к иностранцам и готовность сообщить все научные сведения, касающиеся Кавказа, вызывают мою горячую признательность. Я узнал те пункты, с которых была произведена триангуляция Адай Хоха на пятиверстной карте, и нашел, что это были очень отдаленные пункты. Очевидно, генерал Ходзько и его помощники измерили высочайшую вершину группы издалека, а при приближении перепутали вершины и исказили их топографию, желая примирить первые данные с добытыми позднее. Группа Адай Хоха напоминает в некоторых отношениях, как я уже указывал, Оберланд. Карагом соответствует Алечскому леднику. То же самое случилось бы если бы Финстерааргорн триангулировали из Берна, а затем неправильно приняли бы за него Шрекгорн или Эйгер и нанесли бы на карту. Но Финстерааргорн Кавказа до сих пор оставался неоткрытым. Только в 1887 году, как я уже описывал в предыдущей главе, на полдороге при подъеме на Шоду, уединенную вершину к югу от Геби я еще раз увидел группу Адай Хоха и взглянул на наш старый перевал к горам, окружающим Карагомский ледник. Там я увидал желанную вершину. Здесь действительно было две горы: скалистая вершина с двумя тупыми главами, тотчас же за двойной снеговой вершиной Риона, а дальше позади – длинный снеговой и ледяной гребень, на котором дальше всех оставались лучи солнца. Облака испортили мне панораму с вершины Шоды, но и одного взгляда было достаточно, чтобы предположить решение задачи.
В 1889 году, прежде чем предпринять розыски следов наших друзей, погибших год тому назад на Коштан-тау, мы дали нашим швейцарским проводникам тренировочную прогулку в группу Адай Хоха. Мы форсировали ледниковый перевал, намеченный мной в 1868 году, между долиной Цеи и Мамиссоном. Покинув разрушенный приют на южной стороне Мамиссона в 2 часа пополуночи, мы в 9 часов вечера уже стучались к казакам в урочище св. Николая. Подъем был совершен по леднику, дающему начало Ардону. Перед нами открывался обширный вид на Осетию к югу, то есть на область уединенных гор и высоких, покрытых травой перевалов, где главная цепь изменяет свой характер, подобно Альпам за Симплоном. То, что мы видели по ту сторону перевала, было более ограничено и менее приятно. Четыре часа употребили мы на спуск к Цейским снежникам, по очень трудной скалистой стене высотой всего в 400 футов. Редко встречалась одновременно опора для рук и ног, а так как углубление и впадины были покрыты ледяной коркой, то было много той бесконечной работы, которая известна альпинистам под именем вырубания ступеней. Наш отряд состоял из 8 человек, правда, на двух канатах, но это было вдвое больше, чем нужно. Наши оберландцы были не в духе, они все еще не могли примениться к жизни на Кавказе. Мы, идя на последней веревке, все время боялись нечаянно сбросить камни на идущих впереди. Там, где только можно было найти местечко, мы останавливались и ждали, пока они не спустятся за пределы падения камней, и я использовал эти моменты, делая заметки и грубые наброски вершин и цепей, которые нас окружали. Напротив нас высилась вершина Мамиссона, или Чончахи Хох. С этой стороны он утрачивает симметрию и представляется длинным ребром из скал и льда, спускающимся вниз и разделяющим оба бассейна Цеи. Северное из этих фирновых полей более обширно, чем южное. Над ним показывалась двойная вершина Рионской долины, скрывая собой другие. Направо от нее, окаймляя верховье невидимого Сонгутского ледника, поднималась великолепная ограда из обломанных гранитных башен в 14000 футов высоты, которая впоследствии будет соперничать с иглами Шамони, как арена для упражнений альпинистов. Хребет, на котором мы находились, спускался к востоку от нас в виде громадных пропастей, к ледопадам Цеи; их два – каждый начинается из своего снегового резервуара. Мы справились с орографией и начали уставать, отмечая время, когда Каспару Мауреру пришла счастливая мысль. Он взял камень и бросил его в центр ледяного оврага, который мы огибали, где поверхность меньше блестела. Судя по результату, там было достаточно снега, как по лестнице, мы потянулись лицом к склону, двигаясь по одиночке, втыкая ледорубы до самой лопатки перед каждым шагом. Подгорная трещина в более позднее время года могла по очереди прыгать в перину из мягкого, на наше счастье, снега, лежащую под ним. Для легких весом падение было приятно, но, наконец, один из наших путешественников погрузился в перину так глубоко, что его пришлось осторожно извлекать, как драгоценную, вновь найденную греческую статую в Олимпии, из-под лежащего сверху слоя. После этого мы прекрасно позавтракали под тенью и прикрытием нависшего верхнего края трещины, защищенные от всего, что могло бы упасть сверху. Мы не нашли ничего страшного в южном ледопаде Цеи, а Муммери в следующем году не встретил никакого серьезного препятствия на северном. Дечи попал в дурное время, и все кавказские путешественники и критики должны помнить, что состояние снега и льда на Кавказе меняется в различные времена года гораздо больше, чем в Альпах. Я нашел большую перемену в снегах в промежуток между 1887 и 89 годами, а в 1890 году на Лайле испытания Мерцбахера очень разнились от моих наблюдений, сделанных а предыдущем году. (Наш проход можно увидеть на иллюстрации по фотографии Дечи к востоку от скалистой башни на горизонте. Более удобный проход можно найти, вероятно, на сто ярдов дальше к западу).
После приятного отдыха мы снова отправились, но держась все время влево от ледопада, мы почти совершенно избежали ледяного хаоса и скоро очутились на том месте, где соединяются оба Кавказа. Теперь можно было сбросить канат, и мы смогли бежать по изломанному леднику и быстро скатываться по снеговым валам близ последнего порога, где лед слегка отклонялся к северу. Здесь мы вышли на луг с родником – прекрасное место для бивуака. Но перед нами был еще лед и морена. Некоторые из нас придерживались ледника, другие взяли путь по морене; не знаю, что из двух было хуже, но шедшие по морене пришли последними. Первые двое, достигшие твердой земли, вдруг увидели белую палатку, раскинутую в ста ярдах от конца морены. Мы тотчас же решили, что это должен быть отряд синьора Селла; призрак послеобеденного чая носился перед нами. Надеюсь, я не буду слишком часто упоминать о чае. Если же это случится, то надо помнить, что чай занимает такое же место в путешествиях по Кавказу, какое отводится известной марке Швейцарского шампанского в отчетах о путешествиях по странам, ближе к нам лежащим. Мы торопились, рассчитывая на дружественный прием нашего товарища или его спутников-итальянцев, которых мы встретили во Владикавказе. Но палатка оказалась пустой; ее убранство не было европейским, не было видно никаких фотографических приспособлений. Скоро показался старый осетин, спешивший к нам в большом переполохе. Он, очевидно, счел нас за кучку особенно отчаянных разбойников, считая свою собственность утраченной, а дни сочтенными. Лицо его не приняло обычного выражения до самого того момента, как мы скрылись из вида. Капитан Пауэлль узнал от него, что он приехал сюда для поправления здоровья лечиться воздухом и молоком. Его слуги ушли за провизией в деревню, отстоящую на расстоянии двухчасовой ходьбы.
Виды, попадавшиеся нам во время спуска, носили характер строго величия. Ледник Цеи катит свой волнистый поток между скалистыми стенами и утесами с висящими на них замерзшими фестонами. Но еще лучшие ландшафты ожидали нас впереди. Долина, в которую мы входили, одна из немногих северных долин, одетых лесами доверху. Над головой высились утесы, подобные Энгельгорнеру и Розенлаун, но не известковые, а гранитные, другой большой ледник вытекал широкой полосой из ущелья в хребте с правой стороны. Передний план заполнялся лесом буков, берез и сосен с зарослями лавров, золотистых азалий, бледно-желтых рододендронов и роз, не альпийских, а простых, диких. Эта вечерняя прогулка, мелькание белых и бледно-розовых цветов под лесными деревьями, слабый нежный цвет высоких мальв и Кентерберийских колокольчиков на открытых полянах, изобилие блекнувших азалий – все это живет в моих воспоминаниях о Кавказе подобно самым ярким грезам. В лесу не было почти ни одной тропинки, пока мы не вышли, наконец, к знаменитому Рекомскому капищу, куда с незапамятных времен стекались паломники со всех окрестных деревень. На маленькой площадке стоит низкое деревянное строение, формой и величиной напоминающее альпийское шале или амбар. Бревна, из которых оно построено, не отесаны, и единственно украшение с внешней стороны состоит из причудливых вырезанных узоров на столбах, поддерживающих крышу. Внутри здание опустошено, в нем нет ничего, кроме ветхих священных изображений, массы железных наконечников стрел и груды рогов кавказского каменного козла, которого некоторые ошибочно называют туром. (Клив Филипс любезно предоставил следующую заметку об этих животных: «Я не претендую ни на какое ученое звание, я просто путешественник-натуралист. Но в том, что я говорю о туре, я основываюсь на авторитете доктора Радде, директора тифлисского музея, а также на моем личном мнении. У тура рога расходятся с боков головы, тогда как у каменного козла они загибаются прямо назад. Доктор Радде утверждает, что на Кавказе существуют две разновидности туров, которые различаются, главным образом, по рогам, которые у одних каменных козлов сильно зазубрены, а у других гладки. Тур – животное очень обыкновенное на Кавказе, тогда как каменный козел, как мне кажется, водится только на Арарате и на восточном Кавказе. Я ничего не слыхал о них в Сванетии и в окрестных областях, хотя в продолжение нескольких месяцев тщательно искал следы их существования. Диккенс подтверждает эти замечания»). Рассказывают, что в древние времена верующие приносили много жертв, но после того, как русские заняли это место, всем позволено было менять старые монеты, многие из которых, говорят, относились к римской древности, на новые. Мы нигде не видели и следа монет; сокровищница была пуста.
Говорят, что дерево, из которого построена часовня, было сосной, не растущей в этой стороне цепи. Мы не проверяли этого показания, подтверждающего легенды о том, что «во времена она» там, где теперь ледники Цеи катят свои замерзшие волны сквозь крутые горные стены, существовал всеми посещаемый перевал. «Когда-то было или не было» - так начинается часто оригинальное и очень милое предисловие к мингрельским сказкам. Эта история заключает в себе физическую невозможность, но о ней стоит упомянуть как о параллели к альпийским легендам такого же рода, которые основательно и, надеюсь, окончательно опровергнуты доктором Рихтером в журнале немецкого и австрийского альпийского клуба за 1891 год. Паломничество происходит в августе, и как в былые времена в Риме, пилигримы преследуют двойную цель, заботясь и о душе, и о теле. Осетин, которого мы нашли в палатке у ледника Цеи, казался единственным человеком, придерживающимся старины, если не считать за пилигримов тех молодых женщин, которых мы нашли купающимися в светлом ручье. О них я не могу сказать ничего положительного, потому что они исчезли в кустах с поспешностью наших прародителей и по той же самой причине. С хлебных полей Цеи мы видели закат солнца, скрывшегося за высочайшую из двух вершин, едва не потеряли в сумерках колесной дороги, идущей под деревьями; через час после наступления темноты мы были приветливо встречены дружелюбными казаками в урочище св. Николая.
Облака мешали нам, как они мешают и другим путешественникам при переходе через Кионский перевал, а мы не могли оставить поисков, которые предприняли, задержавшись подольше на прекрасных горах Карагома. Следующий и последний вид вершин Адай Хоха открылся мне буквально с бивуака Данкина на скалах, ниже перевала Уллуауз. Очертания вершин виднелись на расстоянии от 30 до 35 миль, и то, что я видел, я суммировал в очерке и карте, изданной в отчетах Королевского Географического общества за 1889 год. Но этот картографический набросок, который оказался довольно верным в главных чертах, был, однако, до известной степени основан на гипотезе и лишен подробностей. Это было черновик, но не окончательный результат. Результат был достигнут в 1890 году. Орография Адай Хоха стала ясна, на высочайшую вершину и ее красивейший бельведер – на самый Адай Хох и Бурджалу – были сделаны восхождения, и одни виды были иллюстрированы прекрасными фотографиями синьора Селла, другие же, очень ценные с точки зрения топографии, сняты были Холдером.
Я должен здесь вкратце суммировать результаты работы горных исследований сеньора Селлы, который в журнале Итальянского альпийского клуба за 1892 год дал ясный и поучительный отчет о своих экспедициях и о совершенных открытиях. Он со своим караваном спустился по Камунтскому перевалу (8000 футов) в голый бассейн верховьев одного из притоков Уруха. Здесь он уверился, что у туземцев есть долина, лежащая к западу от той, которая обозначена этим именем на пятиверстной карте. Она носит местное название Сонгути, и ее значительные ледники остаются еще не исследованными. Подобно всем путешественникам, сеньор Селла пришел в восторг от живописности и красоты видов нижней части Карагомского ледника, в окрестностях которого он остановился на несколько дней и где совершил много экскурсий. Он взобрался на две вершины – Цихваргу и Бурджалу по обеим сторонам Гурдзивцека и заручился фотографиями, открывающими все тайны Карагомских снеговых полей. Около того же времени два английских путешественника Холдер и Коккин, выйдя из палатки, раскинутой в бассейне Риона, взошли на Бурджалу с южной стороны и, перейдя большие снеговые поля, без особенного труда достигли триангуляционной вершины Адай Хоха. Они убедились в том, что Адай Хох – высшая точка этой группы, и подтвердили существование странного изгиба в водоразделе, который позволяет водам с западных склонов вершин стекать к югу от высочайшей точки Адай Хоха к Риону.
Облака мешали им сделать более подробные наблюдения. Меммери проник также из долины Цеи на до сих пор не исследованное северо-западное фирновое поле Цеи. (В 1895 году снята фотография Адай Хоха с этой стороны). Он описывает ущелья, ведущие из него в Карагом как очень крутые, но не считает их недоступными. Связь между этим фирном и ледником Сонгути до сих пор не удостоверена.
В то же время энергичные и компетентные чиновники, топографы и картографы Тифлисского топографического отдела не бездействовали. Они продолжали свою съемку бассейна Цеи и вдоль северных ледников цепи вплоть до ледопада Карагома; они измерили многие вершины; наконец, в 1891 году Кавторадзе, стоявший во главе местного отряда топографов, нанес визит пирамиде Холдера на вершине Адай Хоха. (Пирамидой зовется тот каменный столб, который принято складывать на вершине горы после первого восхождения). В приготовленных им листах местные названия пересмотрены и добавлены. В важном вопросе о номенклатуре, топографические названия русской карты значительно отличаются от названий доктора Радде, а сеньор Селла дает часто названия, которые расходятся с названиями и доктора Радде и русских топографов. В самом деле, каждая деревня и иногда каждый отдельный человек обладает своей номенклатурой и, конечно, является вопрос, какое название надо принять, если прибавить к этому, что два европейца не могут выразить одинаково своими западными алфавитами чиханье грузин и хрюканье тюрков, то ясны будут постоянные недоразумения. Если, как это иногда бывает, кавказский путешественник, побывавший один раз в стране, говорит мне, что моя номенклатура совершенно неправильна, то я всегда готов смиренно покориться справедливости его критики, имея, однако, полное право сказать то же самое про его номенклатуру. Действительно, я и сам затрудняюсь во многих случаях, так как для одного и того же предмета получаю из разных источников не одно, а целые серии названий: по одной серии каждый раз, как я бывал в стране, другая, добытая у всякого отдельного жителя, третья –из разных официальных карт, к которым я обращался. Вследствие этого я по отношению к точности названий кавказских мест являюсь и скептиком и оппортунистом. Пока результат съемки не издан в окончательной форме, спор в некоторых случаях может быть полезен. Но по общему правилу последнее решение правительственных чиновников, правильное или неправильное, должно, на мой взгляд, восторжествовать для общего удобства. Я допустил перемену названий Дых-тау и Коштан-тау, хотя этим изменением производившие съемку причинили западным картографам неудобство, почти равное тому, от которого страдают историки, когда государственный муж Англии меняет свое имя, принимая на закате своих дней звание пэра. О меньших неудобствах я не считаю нужным говорить, а тем более о них спорить.
Прежде чем покончить с этим затруднительным, запутанным предметом, я хочу выяснить мое собственное положение и принципы, по которым я действовал. Приняв за некоторым исключением решение топографов, я не беру на себя смелость утверждать, что названия местностей, помещенные на их карте, были бы наиболее подходящими и точными. Разумеется, по общепринятому правилу, имена идут снизу вверх, то есть ледник носит имя долины или пастбища, находящегося у его основания, и передает то же имя хребтам и вершинам, возвышающимся над ним. Когда Тиндаль писал свой первый труд, то Монте Роза называлась в Германии Горнерхорном. Но русские слишком далеко зашли в использовании этого правила, особенно на верхнем Баксане. Кроме того, их названия даны, кажется, очень произвольно и не соответствуют местному обычаю. Это разногласие не редкость там, где язык страны неизвестен чиновникам. Особенно ясно это на австрийских картах Трентино. В этой области географы и жители страны согласились принять большинство тех названий для гор, которые были им даны путешественниками или картографами. Несмотря на возражения, вес которых я признаю, мне кажется, что подобная мера может быть применена и к Кавказу с меньшими практическими неудобствами, чем какая-либо другая мера, а потому я обыкновенно ее и принимаю.
