Антология экспедиционного очерка

«КОНЕЦ» МОРСКОЙ КАРЬЕРЫ

«Микоян» надолго застрял в Петропавловске. Однажды услышал от наших моряков, что в пароходстве начался набор команд моряков для перегона репарационных немецких судов, находившихся в Англии, во Владивосток. Я немедленно отправился к командиру корабля и подал ему рапорт, в котором просил Чечехина отпустить меня во Владивосток на попутном судне, чтобы попытаться попасть в перегонную команду.

— Слушай, Женя! На кой черт тебе сдалась эта команда! Все равно весь век ты не сможешь плавать. Послушай совета старого моряка, знавшего твоего отца: бросай-ка ты наше ремесло и езжай в Москву учиться, пока не поздно. Ведь позор, что у уважаемого мною человека, хорошего полярного писателя, его единственный сын даже среднюю школу не окончил.

Хотя Александр Гурьевич Чечехин говорил мне по-отечески правильные слова, я все же решил попытать судьбу и ехать во Владивосток, а оттуда с перегонной командой в Англию. Узнав, что грузовой теплоход «Циолковский» уходит завтра из Петропавловска как раз во Владивосток, я немедленно помчался на это судно, стоявшее недалеко от «Микояна» в порту. Капитан «Циолковского» Поляков быстро дал согласие:

— У меня судно грузовое, пассажирских кают на нем нет, — строго сказал он. — Однако, если ты действительно очень хочешь попасть во Владик, я возьму тебя, но лишь при одном условии, что будешь нести вахту радиста. В этом рейсе на «Циолковском» вместо двух радистов есть только один. Согласен?

— Конечно, согласен, товарищ капитан, — бойко отрапортовал я.

До Владивостока мы чередовались на вахте с «родным» судовым радистом. Однажды в Охотском море мне довелось даже услышать сигнал бедствия SOS c какого-то судна, терпящего бедствие. Я тут же доложил об этом капитану. Однако нам не пришлось идти на помощь, так как туда уже шел полным ходом буксир-спасатель.

Когда я вернулся во Владивосток, в Арктическом морском пароходстве уже проходил набор экипажей для нескольких бывших немецких торговых судов, которые должны были перегоняться из Англии. Эти пароходы передавались Советскому Союзу в качестве репарации. Узнав об этом, я подал заявление. Но меня снова подвело зрение — за прошедший год оно резко ухудшилось, и суровая медицинская комиссия морской поликлиники из-за «неположенной» для плавсостава близорукости вообще списала меня на берег. Так, вместо заманчивой поездки в Англию пришлось некоторое время «поработать» на переданном нашей стране по ленд-лизу во время войны бывшем американском ледоколе «Северный полюс». Этот полувоенный корабль долгое время стоял без дела в порту залива Золотой Рог, «привязанный» к одному из его причалов.

— В создавшемся положении вам следует вернуться в Москву в Управление полярных станций и связей, которое командировало вас в Арктику, — заявили в отделе кадров пароходства. — До отъезда можете жить в нашем общежитии.

В сложившейся ситуации мне следовало постараться как можно быстрее возвратиться в Москву, где попытаться уволиться из Главсевморпути и затем по совету капитана «Микояна» закончить 10 класс и поступить в институт.

Я отправился на железнодорожный вокзал за билетом. У касс стояла огромная толпа, состоявшая из агрессивно настроенных демобилизованных солдат и офицеров. Они также стремились получить билеты, как здесь говорили, в Россию. Многие из них были с оружием, и к тому же еще хорошо «разогреты» спиртным. Большинство этих людей совсем недавно участвовало в разгроме японской армии. Я понял, что в создавшейся ситуации билет мне никогда не взять.

На другой день я неожиданно прочитал в местной газете, что по пути в Японию во Владивостоке остановилась группа писателей во главе с Константином Симоновым. Среди них был и  Борис Горбатов — хороший знакомый моего отца. «Вот, где мое спасение, — подумал я, — ведь знаменитый писатель Симонов обладает огромным авторитетом и он может мне помочь с билетом». Взбодренный такой догадкой я направился во второй половине дня в лучший отель города «Золотой Рог», где остановились литераторы. Удивительно, что администратор без всяких вопросов тут же сообщил мне номер люкса, в котором проживала группа видных писателей страны.

Я долго стучал в дверь люкса и уже собрался уходить, как вдруг из комнаты раздался громкий голос: «Входите!». Прямо за дверью на кровати лежал с заспанными глазами Борис Горбатов. Мне сразу стало ясно, что писатели неплохо провели ночное время в ресторане. В качестве прелюдии я рассказал, как зимовал в Амбарчике и плавал на ледоколе. Только после этого приступил к основному «делу»:

— Борис Леонтьевич, я не могу достать билет в Москву, поэтому и пришел к Вам за помощью.

— Константин Михалыч! — обратился Горбатов к лежавшему в соседней открытой комнате люкса Симонову, — пришел сын нашего уважаемого коллеги Макса Зингера — Евгений. Ему только девятнадцать лет, он — полярный радист, возвращается из Арктики домой и не может достать билет на поезд в Москву. Надо помочь парню.

— Пусть подойдет ко мне, — раздался приятный слегка картавый голос из смежной комнаты.

Симонов тепло говорил о моем отце, вспомнил, как вместе с ним он однажды ехал во время войны в одном купе на Северный флот, как отец по дороге много рассказывал ему о своих довоенных полярных путешествиях и о своем сыне, то есть обо мне. Затем Константин Михайлович заметил:

— Уверен, что проблем с билетом у вас не будет. Сейчас позвоню Николаю Михайловичу Пегову. Я как раз собирался с ним связаться сегодня по одному своему делу.

Если всемогущего первого секретаря Приморского крайкома партии товарища Пегова знал весь Дальний Восток, то писателя Константина Симонова знала вся наша огромная страна. С волнением я ждал, чем закончится этот телефонный разговор. Симонов попросил Пегова отправить в Москву какой-то его пакет с материалами в газету «Правда», а заодно посодействовать человеку, который принесет ему этот пакет, в приобретении железнодорожного билета до Москвы.

Симонов вручил мне пакет со словами:

— Идите прямо сейчас в крайком партии и передайте его товарищу Пегову, а заодно и мою книжку «Югославская тетрадь», недавно вышедшую из печати. Думаю, она не будет лишней!

— Константин Михайлович, а мне Вы не подарите эту книгу? — дерзко выпалил я.

Знаменитый писатель достал из прикроватной тумбочки еще одну «Югославскую тетрадь» и сделал на ней дарственную надпись: «Евгению Максимовичу Зингеру с добрым чувством от автора. Константин Симонов».

В бюро пропусков крайкома мне сказали, что в данный момент товарищ Пегов куда-то срочно уехал, но о моем приходе известно и меня примет один из заведующих отделом, которому я должен передать пакет от Симонова. Завотделом без лишних разговоров дал мне бронь крайкома партии на место в мягком вагоне поезда до Москвы, и я, окрыленный успехом, бодро зашагал на вокзал. Однако приблизиться к кассам не было никакой возможности – около входа в дом продолжала стоять большая толпа, жаждавшая, как и я, получить билет на поезд. По-прежнему это были демобилизованные солдаты и офицеры, которые сами стремились скорее уехать домой с Дальнего Востока. Я не знал, что делать, хотя и имел в руках, казалось бы, спасительную бумагу. Так продолжалось минут тридцать. Вдруг перед шумевшей толпой вышел на крыльцо какой-то вокзальный чиновник.

— Товарищи! Внимание! Прошу тишины! — закричал он.  — У кого из вас имеется бронь крайкома партии и горисполкома на билеты, прошу подойти ко мне.

Услыхав это, я понял, что сейчас пришло мое спасение и надо немедленно действовать, ибо другого такого случая не будет. Размахивая над головой небольшой, но очень ценной бумажкой крайкома, и расталкивая локтями негодующую толпу в шинелях, я стремительно проталкивался к своему спасителю. Каким-то чудом мне удалось пробить себе узкий коридор, и вскоре я уже очутился около кассы. Кассирша быстро прочитала крайкомовскую бумажку, окинула меня опытным взглядом и, недолго думая, произнесла:

— Мягкого вагона в этом поезде не будет. Могу лишь предложить вам билет в жестком купейном вагоне.

Я обрадовался, так как билет в мягком вагоне стоил намного дороже, чем в жестком, а денег у меня было в обрез. Позже, уже по дороге, проводница нашего вагона сказала, что мягкий вагон в составе все же есть. Видимо, предприимчивая кассирша продала «мой» билет кому-то, естественно, получив от него за это дополнительное вознаграждение. Но дальше случилось совсем смешное дело — этот мягкий вагон до Москвы не доехал. Из-за какой-то неисправности с буксами его отцепили вместе с пассажирами под Иркутском! Вот ведь как бывает!

Пока я трясся около десяти дней в поезде, меня мучила мысль: «Что же делать дальше? Распрощаться с давней мечтой о Севере или же предпринять какие-то шаги, чтобы попытаться туда вернуться?» Под стук колес решение пришло довольно быстро: раз из-за зрения мне не удалась карьера моряка, тогда надо предпринять попытку стать полярным исследователем.

После приезда в Москву первым делом я отправился к заведующему отделом кадров Главсевморпути Жималенкову. Совсем недавно он еще работал начальником полярной станции на острове Врангеля, и я почему-то был уверен, что он мне поможет. Положил на стол главного кадровика заявление с просьбой освободить меня от работы по собственному желанию. Быстро прочитав мою бумагу, Жималенков едва не подскочил от злости.

— Что это еще за собственное желание появилось у тебя? — выпалил он.

— Хочу окончить школу и поступить в институт.

— Слушай меня внимательно. У нас и так не хватает после войны радистов на полярных станциях, а ты тут еще надумал уходить. Выкинь это немедленно из своей глупой башки! Более того, забудь, что говорил мне только что. Могу тебя уважить и прямо сейчас направить на большую хорошую станцию в Западный сектор. Согласен?

Я отказался от этого в общем-то неплохого предложения и вновь подтвердил, что мне необходимо закончить 10 класс, получить аттестат зрелости и затем поступить в ВУЗ.

Жималенкову надоело терять время понапрасну. Убедившись, что я не отступлю, он открыл большой шкаф и достал с верхней полки одну из толстых папок. Быстро полистав ее, нашел какой-то, видимо, нужный ему документ.

— Вот смотри сюда! Это проект Указа Папанина о награждении медалями работников Главсевморпути. Иван Дмитриевич имеет право это делать от имени Президиума Верховного совета, — при этих словах начальник кадров ткнул толстым указательным пальцем строчку, где среди других я увидел и свою фамилию.

— Теперь понял, что тебя также представили к награждению. Главсевморпуть не тюрьма, да и война давно закончилась. Силком держать мы никого теперь не будем. Поэтому могу подписать твое заявление, но тогда вычеркну твою фамилию из этого списка. Сам решай, что тебе лучше!

Начальник отдела кадров не сомневался, что я поддамся его неприличному шантажу и не смогу отказаться от наград, а значит, продолжу работать в Главсевморпути. Но он ошибся.

— Вычеркивайте! Ведь я и так уже отстал от одноклассников на три года. Тяжело будет их догонять. Да и вы, между прочим, сами только что сказали, что задерживать меня силком не станете.

Жималенков тут же схватил со стола перьевую ручку и несколько раз жирно зачеркнул мою фамилию из наградного листа.

Едва я успел прописаться в старой отцовской квартире на Большой Грузинской улице, как получил повестку из военкомата. Моя отсрочка от службы в армии закончилась после увольнения из Главсевморпути, и теперь пришла пора отдать свой конституционный долг Родине. Дело святое, отказываться нельзя, и я отправился на медкомиссию. На этот раз прогрессировавшая близорукость снова сыграла роль, и мне выдали в военкомате бессрочное освобождение от армии. Имея на руках так называемый «белый билет», можно было теперь со спокойной душой начинать готовиться к учебе в 10 классе средней школы.

Небольшое отступление. Прошло почти полвека с того дня, когда я ушел из Главсевморпути. Да и славная эпоха его существования, к сожалению, закончилась в 1963 году, когда эта могучая организация была ликвидирована. Я давно уже успел забыть тот самый неприятный разговор с Жималенковым, связанный с моим непростым уходом из ГУСМП. Как вдруг весной 1995 года в Институт географии РАН было доставлено очень важное для меня письмо. В нем лежало Удостоверение АВ № 565769, в котором говорилось, что «За доблестный и самоотверженный труд в период Великой Отечественной войны Зингер Евгений Максимович указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 июня 1945 года награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

 

ГЕОФАК МГУ

 

Для поступления в высшее учебное заведение требовалось иметь аттестат зрелости, свидетельствовавший об окончании средней школы. По возрасту меня, как переростка, в обычную среднюю школу не принимали. Поэтому пришлось поступать осенью 1946 года в школу рабочей молодежи. Так как она называлась рабочей, естественно, надо было где-то работать или хотя бы попытаться достать соответствующую справку. В редакции «Огонька», где часто печатал свои очерки и рассказы отец, ему дали для меня именно такую справку. В ней подтверждалось, что я выполняю функции нештатного корреспондента в этом популярном журнале (к слову сказать, впоследствии, лет через пятнадцать, я действительно начал публиковаться в «Огоньке»). В результате мне удалось осенью 1946 года беспрепятственно поступить в 10 класс школы рабочей молодёжи № 18. Находилась она тогда недалеко от Пушкинской площади.

Летом 1947 года с новеньким аттестатом зрелости (причем без единой тройки) я твердой походкой зашагал на географический факультет МГУ имени Ломоносова. По дороге случайно увидел Геологоразведочный институт имени Орджоникидзе и на всякий случай решил заглянуть и туда. В специальном объявлении для абитуриентов, висевшем около входа, указывалось, что среди прочих вступительных экзаменов надо сдавать математику, физику и химию. Быстро сообразив, что здесь мне больше делать нечего, я отправился на географический факультет, который находился немного дальше в университетском дворе. Здесь мое абитуриентское сердце сильно застучало — экзамены оказались намного проще: русский письменный, литература, география, история и иностранный язык. Откровенно говоря, конечно, смущал иностранный язык, так как его изучение закончилось для меня еще в седьмом классе перед самым началом войны. Не в моей манере было отступать, и я решил рисковать. Ведь хорошо известно, что риск — благородное дело. Заполнил полагавшуюся анкету для поступления на геофак МГУ, я вместе с заявлением подал ее в приемную комиссию

Географический факультет занимал в то время последний четвертый этаж кирпичного дома на Моховой улице, в самом сердце Москвы. Располагался он в глубине двора, за зданиями тогдашнего американского посольства и Геологоразведочного института. Вскоре мы узнали, что впереди нас ждет нелегкое испытание, связанное с тем, что на одно вакантное место претендовало больше 10 человек. Все ученики, окончившие школу с золотой или серебряной медалью, поступали в университет без всяких экзаменов. Участникам Великой Отечественной войны было достаточно сдать экзамены хотя бы на одни тройки. Даже пожарники и военнослужащие (не фронтовики) имели преимущество перед такими абитуриентами, как я. Мне предстояло идти в одном потоке с «простыми» школьниками, имевшими аттестат зрелости.

Незадолго перед экзаменами я набрался храбрости и пошел на прием к самому декану факультета выдающемуся советскому географу профессору Константину Константиновичу Маркову, чтобы поделиться своими сомнениями о возможности поступить на факультет.

— Я недавно вернулся из Арктики, где работал радистом на полярной станции и ледоколе. Мне уже 22-й год. Пока абитуриенты-школьники набирались твердых знаний в школе, я успел «потерять» целых три года учебы и поэтому вряд ли смогу соревноваться с ними на равных. Стоит ли мне вообще идти на экзамены?

Декан задал несколько вопросов. После ответов на них я услышал слова, вселившие в меня надежду на успех:

— Во время прошедшей войны у нас учились главным образом девушки. Сегодня, когда наступил долгожданный мир, мы весьма заинтересованы, чтобы на факультет поступало как можно больше молодых людей, к тому же еще и имеющих жизненный опыт. Конечно, вам необходимо идти на экзамены. В свою очередь, обещаю содействие при вашем поступлении на факультет даже в том случае, если вы сдадите вступительные экзамены на тройки.

Окрыленный обещанием декана я вернулся домой и начал усиленно готовиться к экзаменам. Быстро пролетели дни. Первые четыре «препятствия» удалось преодолеть на удивление легко - в моем экзаменационном листе значились одни пятерки. На экзамене же по географии профессор Николай Андреевич Гвоздецкий выставил не просто 5, а 5+. Прибавка «плюс» означала «выдающийся ответ». На последний экзамен по иностранному языку я шел с большой опаской. Английскому языку меня учили только до войны в 5, 6 и 7 классах. Дальнейшее преподавание иностранного языка отсутствовало по разным объективным причинам в тех школах, где я учился. Экзаменаторша внимательно выслушала мои ответы на вопросы в билете и взяла в руки экзаменационный лист, чтобы выставить отметку. Увидев там четыре пятерки, она участливо посмотрела на меня, и тихо заметила:

— Ваши ответы тянут только на твердую тройку. Однако после того, как я увидела, что у вас одни пятерки, моя рука не поднимается, чтобы выставить посредственную оценку.

Не знаю, каким образом в этот момент у меня вдруг сорвалось с языка:

— Если ваша рука не может подняться, чтобы написать тройку, то может быть, она сможет опуститься, чтобы выставить четверку?

Возможно, «англичанку» удивило такое наглое «предложение», а, возможно, оно ей чисто по-человечески даже понравилось. Во всяком случае, рука доброй экзаменаторши опустилась, и рядом с графой «иностранный язык» появилась очень важная для меня четверка. Таким образом, суммарный результат 24 балла позволял мне надеяться на поступление в университет. Как потом уже выяснилось, добыть 25 баллов не удалось никому из абитуриентов. Вскоре на доске объявлений факультета среди принятых на первый курс девяноста человек я с непередаваемой радостью прочел свою фамилию.

Таким образом, даже без обещанной помощи декана я смог поступить на очное отделение географического факультета МГУ. Не надо забывать, что это было тяжелое послевоенное время конца сороковых годов, когда вся советская страна, ведомая «великим вождем и учителем всех народов» товарищем Сталиным, в едином пропагандистском порыве со страниц центральных газет и радио «приступила» к яростной борьбе с «безродными космополитами» и «врачами-убийцами». Многие люди, носившие неблагозвучные, а потому «подозрительные» фамилии вроде моей, могли легко и совершенно незаслуженно и несправедливо лишиться работы или учебы. Вот в такой чрезвычайно сложной обстановке довелось мне учиться в 1947-1952 году и успешно окончить главный университет нашей  страны!

Из преподавателей на первом курсе геофака мне больше других запомнился профессор Борис Павлович Орлов. От студентов старших курсов мы знали, что он был деканом геофака еще в 1940—1943 годах и даже ректором МГУ в тяжелые годы Великой Отечественной войны.

Среди своих коллег Орлов выделялся крупной фигурой, окладистой белой бородой и веселым нравом. Это был незаурядный человек — талантливый педагог и блестящий рассказчик. Свои важные лекции «Введение в физическую географию» этот незаурядный преподаватель часто сопровождал превосходными устными рассказами. Мне он напоминал непревзойденного Ираклия Андроникова. По отношению к студентам Борис Павлович отличался добродушием и демократичностью. Он понимал, что все мы - бывшие школьники, фронтовики и труженики тыла — начинающие студенты, еще не научившиеся правильно конспектировать только что услышанное. Поэтому во время чтения лекций он иногда останавливался в наиболее важном месте,  делал небольшую паузу, а затем дважды повторял эти фразы, чтобы мы успели правильно их записать. После этого Борис Павлович обычно говорил:

— Теперь поставьте три жирных восклицательных знака и отложите на несколько минут ваши ручки и карандаши. Я сейчас расскажу вам одну забавную историю, связанную как раз с этой темой...

В лекциях Орлова умело сочеталась глубина понимания физических механизмов глобальных географических процессов с той удивительной романтикой путешествий первых землепроходцев и великих исследователей Мирового океана. Вспоминаю забавный случай во время сдачи Борису Павловичу экзамена. Третий вопрос в доставшемся мне билете касался всех известных календарей. Я рассказал о Юлианском и Григорианском календарях, даже вспомнил, что когда-то существовали календари Древнерусский и Великой французской революции. Экзаменатор ни разу не перебивал меня, и мне почему-то казалось, был доволен тем, что я говорил. Когда же я закончил, Орлов привычно несколько раз погладил бороду и посмотрел мне прямо в глаза. Затем взял со стола зачетку, внимательно прочитал, как меня зовут. В этот момент лицо экзаменатора озарила лукавая улыбка:

— Ну и врать же ты здоров, Евгений Максимович! — тихо произнес Борис Павлович, чтобы никто в аудитории не слышал, затем мягко притянул большой сильной ладонью мою голову к себе и доверительно сказал в самое ухо: — Поскольку ты мой начальник, ставлю четыре.

Здесь надо сделать небольшое разъяснение. На первом курсе меня, как бывшего моряка, к тому же ходившего в МГУ в морском кителе и фуражке с крабом, выбрали председателем факультетского Совета Добровольного общества содействия флоту (ДОСФЛОТ). «Рядовым» же членом этого общества был и мой уважаемый экзаменатор Борис Павлович Орлов, в скором времени ставший Заслуженным деятелем науки РСФСР, действительным членом Академии педагогических наук и почетным членом Географического общества СССР.

В бытность мою студентом на геофаке преподавало много выдающихся профессоров. Среди них были климатолог Б.П. Алисов, экономикогеографы Н.Н. Баранский и И.А. Витвер, палеогеограф К.К. Марков, гидролог Е.В. Близняк, океанолог Н.Н. Зубов, гидробиолог В.Г. Богоров, физикогеограф Н.А. Гвоздецкий, почвовед Ю.А. Ливеровский, геоморфолог И.С. Щукин, гляциолог Г.К. Тушинский.

Не могу не вспомнить доцента кафедры марксизма-ленинизма Зою Петровну Игумнову, между прочим, супругу тогдашнего лидера советских профсоюзов В.В. Кузнецова (будущего дважды Героя Соцтруда, заместителя Председателя Верховного Совета СССР и кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС). Эта крупная полноватая женщина обладала очень громким и очень властным голосом. Зато она заметно отличалась от своих VIP-подруг тем, что была демократична в общении со студентами. Более того, помогала им, в том числе и материально. Я не раз видел, как Игумнова предлагала студентам после занятий на геофаке подвезти их домой на своей шикарной правительственной машине.

Между третьим и четвертым этажами находилась узкая лестничная площадка, прозванной комсомольской. Именно на ней проходила вся общественная жизнь факультета. Здесь всегда толпилось много студентов, здесь можно было узнать последние новости, прочесть стенную газету «На одной шестой», ознакомиться с оценками, полученными студентами после очередной сессии. Факультет славился своими поэтами. Среди них был фронтовик, будущий академик, а в мое время студент кафедры экономической географии СССР Владимир Павлович Максаковский. Это ему принадлежали слова популярнейшего до сих пор «Марша географов», ставшего настоящим гимном факультета. Он исполнялся на музыку популярного в то время «Марша энтузиастов» И.О. Дунаевского из кинофильма «Светлый путь»:

Много хороших песен,

Хороших девушек и слов на свете,

Каждый, кто юн и весел,

Тот любит петь на нашем факультете.

Как вид родного города,

Нам это слово дорого,

Им столько сказано,

С ним столько связано,

Что только в песне передать.

                                      Припев:      Разны пути питомцев геофака,

         С южных широт до северных морей.

          Но за скитаньями, за расстояньями

          Мы никогда не забываем друзей.

Где бы географ ни был:

В пустынях Азии, в лесах Сибири -

Всюду  родное небо,

Родные дали и родные шири.

По суше и по воздуху,

Без устали, без отдыха,

Идем, как путники,

Живем, как спутники,

В просторах Родины своей.

                                     Припев.

Если и нас когда-то

Застанет праздник вдалеке от дома,

Нам ли грустить, ребята,

И с одиночеством ли быть знакомым,

В тот вечер по традиции

                                                За тех, кто в экспедиции,

За всех кочующих,

Друзей тоскующих,

Свой тост поднимет геофак!

                                      Припев.

      Не менее известным поэтом геофака в мое и последующее время был талантливый преподаватель Юрий Константинович Ефремов. Все мы хорошо знали такие его стихи:

 

                                                Нам под ответственность дана

                                                И вся Земля, и вся страна,

                                                Страна возможностей гигантских,

                                                Страна просторов океанских,

                                                Страна Семеновых-Тянь-Шанских,

                                                Вернадских, Борзовых, Баранских,

                                                Страна Воейковых, Шокальских,

                                                Козловых, Бергов, Пржевальских,

                                                Страна, в которой жить, друзья,

                                                Плохим географам НЕЛЬЗЯ!

 

Наиболее способные студенты скоро выделились из общей массы первокурсников. Сразу было видно, что экономгеографов Рубена Андреасяна, Володю Воробьева и Лешу Минца, геоморфолога Борю Втюрина, биолога Леву Рысина и некоторых других одаренных ребят ждет впереди большое научное будущее. Впоследствии Воробьев станет известным  ученым-географом, академиком и директором Института географии Сибирского отделения АН СССР, Рысин — членом-корреспондентом АН СССР, Втюрин — участником 1-й Советской Антарктической экспедиции, профессором, заместителем директора Дальневосточного Института географии АН СССР, известным мерзлотоведом. О профессоре Алексее Минце, трагически погибшем в авиакатастрофе, я скажу немного позже.

Сейчас хочется вспомнить рано умершего профессора Рубена Андреасяна. На самом деле его слишком революционные родители дали своему чаду непонятное для русского уха имя Юнгштурм, хотя все близкие, знакомые и друзья звали его всегда распространенным армянским именем Рубен. Весьма забавно, что и отец Юнгштурма также имел не менее удивительное имя — Наполеон. К тому же он когда-то и где-то был однокурсником А.И. Микояна, до войны возглавлял, если не ошибаюсь, Краснопресненский райком партии в Москве и во время праздничных парадов и демонстраций стоял на трибуне Мавзолея Ленина немного ниже вождей. Как видим, по отцовской линии в Юнгштурме Наполеоновиче текла армянская кровь, а вот по материнской — еврейская. Таким образом, наш Рубен был полуармянином-полуевреем, что само по себе уже представляло гремучую смесь. Однажды я спросил своего однокурсника, кем он себя считает на самом деле. «Когда моей национальностью интересуются антисемиты, я отвечаю им, что я — еврей, а когда слышу издевательские слова, порочащие армян, то говорю, что я — армянин».

На нашем факультете имелись кафедры физической географии, экономической географии, геоморфологии, геодезии, климатологии, географии полярных стран. После окончания первого курса все мы должны были выбрать для себя определенную специализацию, для чего следовало выбрать какую-то одну кафедру. Однажды во время короткого перерыва между лекциями ко мне подошел заведующий кафедрой географии полярных стран известный советский морской гидробиолог профессор Вениамин Григорьевич Богоров.

— Лет, наверно, около двадцати назад я плавал на небольшой шхуне «Белуха» вместе с вашим отцом. Полярники нашей страны знают его, как человека, посвятившего себя целиком Крайнему Северу. Полагаю, вы должны идти по его пути. Вот почему настоятельно рекомендую вам продолжить учение на втором курсе на нашей кафедре.

Понятно, что после таких слов нельзя было не написать заявление с просьбой зачислить на кафедру географии полярных стран, впоследствии названной кафедрой криолитологии и гляциологии. Кафедра географии полярных стран (или североведения) была создана в 1945 году на географическом факультете МГУ по инициативе Главного Управления Северного морского пути. В то время северные территории нашей страны были трудно доступны. Однако после окончания Великой Отечественной войны стало совершенно ясно, что их необходимо осваивать. С первых шагов преподавание на кафедре основывалось на концепции страноведческого изучения Севера. Организатором и первым заведующим кафедрой был профессор В.Г. Богоров. Мировую известность этому замечательному ученому принесли труды по биопродуктивности Мирового океана, гидробиологии и океанологии. Именно ему принадлежала идея комплексного образования специалистов—североведов. На кафедре видные исследователи Севера стали читать студентам специальные курсы по физической и экономической географии, биогеографии, мерзлотоведению, геологии и полезным ископаемым северных территорий. Мне довелось слушать увлекательные лекции В.Г. Богорова, А.Д. Добровольского, И.Л.Фрейдина (экономическая география и история Арктики), геоморфолога В.П.Кальянова, физикогеографа К.В. Зворыкина, гляциолога Г.К. Тушинского, мерзлотоведа А.П. Качурина.

В нашей малочисленной группе студентов кроме меня были еще три девушки - Роза Ватман (Уринцева), Светлана Горкуша и Алла Шавырина. Со стороны было странно наблюдать, как кто-то из солидных преподавателей читал нам, всего лишь четверым, в большой аудитории лекцию. Будучи неисправимым романтиком моря, я, естественно, решил специализироваться в области гидрологии моря (кафедра океанологии профессора Н.Н. Зубова появилась на геофаке немного позже). Лекции по гидрологии моря с блеском читал североведам профессор-океанолог Алексей Дмитриевич Добровольский. Девчата, не собиравшиеся связывать свою дальнейшую жизнь после МГУ с работой на Севере и тем более на море, обычно пропускали его лекции, и я часто был единственным слушателем уважаемого лектора. Однажды в аудитории, в которой читал сдвоенную лекцию Добровольский, заглянул заведующий кафедрой гидрологии суши геофака МГУ профессор Сергей Дмитриевич Муравейский. Увидев коллегу, читавшего лекцию мне одному, он не столько удивился, сколько возмутился:

— С какой стати вы выступаете в аудитории, где сидит один студент?!

На что Алексей Дмитриевич со свойственной ему доброй улыбкой ответил:

— Дорогой мой, мне все равно: читать лекцию одному студенту или целому курсу. Между прочим, на почасовую оплату это никак не влияет.

Иногда я замечал, что Добровольский совершенно спокойно вынимал из своего пухлого, видавшего виды старенького потертого портфеля бутылку сухого красного грузинского вина, неторопливо наливал его в небольшой складной стаканчик и выпивал. Об этой слабости профессора на факультете знали многие преподаватели и студенты, но все они старались не предавать этому большого значения.

После окончания первого и второго курса студенты геофака проходили весной и летом обязательную учебную академическую практику, благодаря которой мы впервые знакомились с полевыми наблюдениями. Сначала первокурсники выезжали на один месяц в поселок Красновидово, расположенный недалеко от Можайска на берегу Москва-реки. Здесь целый месяц нас обучали геодезии непосредственно в поле. После второго курса одну неделю с нами проводились в районе Красновидова полевые занятия по гидрологии, другую — по климатологии, третью — по геоморфологии, четвертую — по геоботанике. После первого и второго курса все студенты выезжали на полтора — два месяца на географические экскурсии в разные районы страны. Студенты кафедры географии полярных стран (североведы), в отличие от студентов других кафедр, уезжавших в Крым и на Кавказ, отправлялись знакомиться с северной природой в экзотические места. Так я побывал в Хибинах, Кандалакше, Мурманске, Архангельске и даже совершил увлекательное плавание на речном пароходе по Северной Двине.

После третьего и четвертого курса все студенты имели производственные практики. Помимо нашей кафедры Вениамин Григорьевич Богоров работал заместителем директора по научной части в Институте океанологии АН СССР. Кстати, он вместе с академиком П.П. Ширшовым был и одним из непосредственных его организаторов. Этот передовой академический институт имел свой научный флот. Среди них самым известным был флагман Советского экспедиционного флота теплоход «Витязь». Свое название научно-исследовательское судно получило в память корвета, на котором вице-адмирал С.О. Макаров совершал походы в Мировом океане. «Витязь» был построен по заказу Советского Союза в ГДР в 1948 году, и уже на следующий год судно отправилось в первый научный рейсе. О «Витязе» писали все газеты, говорило Всесоюзное радио. Участвовать в его рейсах мечтали многие студенты, но попадали лишь единицы. Будучи доброжелательным и демократичным человеком, В.Г. Богоров с удовольствием предоставлял возможность студентам разных кафедр геофака проходить на «Витязе» производственную практику. Понятно, что не забывал профессор и своих североведов.

В самом начале мая 1950 года судно должно было выйти из Владивостока в Курильский рейс, всего лишь четвертый в его научной «жизни». Богоров дал добро на мое участие в этой экспедиции. Однако до окончания третьего курса оставалось учиться еще целых два месяца. В деканате мне пошли навстречу и разрешили перенести зачеты и экзамены на осень. Но уж очень не хотелось иметь «хвосты», и поэтому я решил досрочно освободиться от них до отъезда во Владивосток.

Сначала все шло хорошо – я успешно сдавал зачеты и экзамены. Но вот пришла пора экзамена по физической географии СССР, причем сдавать не кому-нибудь, а профессору Николаю Андреевичу Гвоздецкому – тому самому преподавателю, который оценил мои ответы при поступлении на геофак на 5 с плюсом. Теперь же все произошло наоборот. Мне чертовски не повезло с выбранным билетом. В нем имелся вопрос о карсте Кавказа, одним из крупнейших специалистов которого являлся сам экзаменатор. Надо признаться, что из-за недостатка времени я про карст вообще не успел прочитать ни одной строчки и очень надеялся, что мне не достанется билет о нем. Однако номер не прошел, и я «поплыл»!

— Весьма сожалею, но ваши ответы меня совершенно не устраивают. Если вам будет угодно, можете прийти завтра утром еще раз?

Уныло покидал я аудиторию, прекрасно понимая, что за одну ночь подготовиться к успешной пересдаче экзамена просто невозможно физически. В то время я почему-то считал, что географию Кавказа для североведа знать совсем не обязательно, а вот поехать туда отдохнуть - другое дело. Понятно, что на другой день с переэкзаменовкой повторилась та же безрадостная картина. Стало ясно, что Гвоздецкий не выставит мне досрочно даже самую жалкую троечку, сколько бы я ни дергался.

Секретарем партийной организации факультета тогда был физикогеограф и историк географии доцент Александр Иванович Соловьев, избранный в том же 1950 году членом-корреспондентом Академии педагогических наук. Кто-то из старшекурсников посоветовал мне пойти к нему и попросить его принять экзамен. Я так и сделал. Рассказал все честно, как было. Выслушав меня, Соловьев сказал:

— Приходи ко мне завтра прямо домой, я живу на Большой Ордынке. У меня как раз будет свободный от лекций день, и мы тогда потолкуем.

На следующий день я переступил порог квартиры преподавателя. Александр Иванович предложил мне позавтракать с ним. Я стал ждать, когда он начнет меня экзаменовать по физической географии СССР. Но уже первый вопрос озадачил меня:

— Зачетку принес?

— А как же, конечно, — удивился я, и тут же вынул ее из портфеля.

— Ставлю тебе четверку, а осенью, когда вернешься в Москву из экспедиции, сдашь мне экзамен, как полагается по всем правилам.

— Александр Иванович, а вы не могли бы поставить тройку прямо сейчас, чтобы мне не думать об осенней переэкзаменовке, тем более, что к тому времени успею все основательно подзабыть, — взмолился я.

— Ну что же, коль скоро ты сам просишь об этом, то получай свою троечку, — с этими словами Александр Иванович начертал в моей зачетке столь желанную отметку. — Желаю тебе удачной морской практики на «Витязе»!

Я уходил из квартиры Соловьева в чудесном настроении. В то время эта не совсем приличная оценка казалась мне дороже осенней пятерки. Еще бы! Наш курс оказался в 1950 году последним в СССР, когда выплачивали студентам стипендию за тройки. После этого я гордо говорил своим друзьям-однокурсникам, что опередил их, став четверокурсником.

Передо мной открывалась дальняя дорога на Дальний Восток, новая встреча с Владивостоком и, наконец, заманчивое плавание на славном «Витязе» в рейсе, получившим название Курильский. О более замечательной производственной практике нельзя было и мечтать!

В апреле 1950 года второй раз в жизни мне повезло пересечь нашу огромную страну с запада на восток и оказаться во Владивостоке. Прямо с вокзала иду в порт, где стоит у причала красавец теплоход «Витязь». Необычайное волнение охватило меня, когда поднимался по парадному трапу на его борт. Ведь это легендарное экспедиционное судно только год назад вступило в строй и успело совершить лишь три рейса. В 1979 году славный «Витязь» был поставлен на вечную стоянку в Калининградском порту. Ныне на борту бывшего научного корабля находится Музей Мирового океана.

В 1950 году 4-й рейс «Витязя» возглавлял известный геолог моря член-корреспондент АН СССР Леонид Пантелеймонович Безруков, а его заместителем по научной части был профессор Алексей Дмитриевич Добровольский. Во время продолжительного плавания между северным японским островом Хоккайдо и южной частью полуострова Камчатка «Витязь» обследовал почти все проливы между отдельными Курильскими островами, соединяющими Охотское море с Тихим океаном. Наибольшие глубины проливов - около 500 метров. С этим было связано одно любопытное событие, свидетелем которого я стал. Как-то в одну из темных ночей я нес гидрологическую вахту, работая на откидном мостике. В это время судно, освещенное яркими огнями, стояло на глубоководном якоре. Вскоре к нам подошел пограничный катер. На борт «Витязя» поднялось несколько пограничников.

— Кто вы такие? Что здесь делаете?

Пограничникам подробно рассказали, кто мы и чем занимаемся.

— А почему судно не движется? Ведь здесь сильное течение.

— Потому что оно стоит на якоре.

— Не надо нам вешать лапшу на уши! Таких длинных якорных цепей не бывает!

— А вот у нас она как раз имеется. Потому и стоит на месте.

Пришлось вахтенному штурману «Витязя» продемонстрировать офицеру специальный огромный барабан, на который наматывалась многометровая якорная цепь.

После окончания Курильского рейса в моем полевом дневнике профессор Добровольский написал характеристику: «Студент МГУ Е.М. Зингер проходил производственную практику с 1 мая по 5 июля 1950 года на экспедиционном судне «Витязь» Института океанологии АН СССР в составе гидрологического отряда. Ознакомился с полным комплексом стандартных гидрологических работ и с обработкой результатов наблюдений. Работая в составе гидрологической вахты, показал себя хорошим работником, вполне справлялся со стандартной работой и с отдельными поручениями. Считаю, что прохождение практики Е.М. Зингера можно оценить отметкой отлично».

Моим непосредственным «командиром» был начальник гидрологического отряда экспедиции Кирилл Владимирович Морошкин — бывший морской штурман, высококлассный океанолог и … большой знаток ненормативной лексики. Этот умелый человек научил меня опускать в воду с откидного мостика судна на одном тросе 10 и даже больше батометров Нансена, что считалось в те годы определенным достижением.

О Кирилле Морошкине после экспедиции я долгое время ничего не знал. Однажды услышал, что он давно покинул Москву и обосновался в Калининграде, где возглавил Атлантический филиал Института океанологии Академии наук СССР. Прошло более тридцати лет после плавания на «Витязе». Однажды, уже в бытность мою на Шпицбергене, в Грен-фьорде показалось большое научно-исследовательское судно АН СССР «Академик Курчатов». Я немедленно сел за руль нашей экспедиционной автомашины и поехал в порт. Причал был оцеплен бойцами горноспасательного взвода рудника, выполнявшими в тот момент функции милиционеров. Здесь собралось все представители руководства рудника и консульства. Как только спустили парадный трап, они дружно отправились на судно. Эти товарищи хорошо знали, что у капитана непременно будет традиционный отменный прием с заморским питьем и закусками. Удержаться не смог и я и тоже устремился к трапу. Ведь впервые в Баренцбург пришло не какое-нибудь постороннее, а наше родное академическое судно. Я легко миновал оцепление из горных спасателей и вслед за вип-персонами Баренцбурга вошел в капитанскую каюту. Вот именно здесь и произошла моя неожиданная встреча с Кириллом Морошкиным, который возглавлял этот рейс «Академика Курчатова». На время трехсуточной стоянки «Витязя» в Баренцбурге Морошкин поселил меня в каюте своего заместителя. Затем потребовал купить в рудничном магазине мою недавно вышедшую книгу о Шпицбергене «Между полюсом и Европой» и подарить ее с обязательной дарственной надписью всем многочисленным участникам его экспедиции, что и было сделано. О той далекой и необычной встрече сегодня живо напоминает мне большой красивый коралл, подаренный Морошкиным.

После окончания 4-го курса производственную практику я проходил в Музейной экспедиции Научно-исследовательского института географии МГУ. Возглавлял ее преподаватель кафедры геодезии милейший человек доцент Андрей Войцехович Гедымин. В задачу входил сбор материалов для музея в новом высотном здании МГУ на Ленинских горах. Мне было поручено работать на Кольском полуострове, в том числе в известном всей стране Полярном институте рыбной промышленности и океанографии (ПИНРО). В Мурманске дирекция института поселила меня на борту экспедиционного судна «Персей-3», стоявшего у причала порта. Каждый день ходил я в ПИНРО, где одновременно собирал материал для своей дипломной работы. Кроме этого провел большую работу в Мурманском рыбном комбинате. В порту и даже в самом городе улавливался характерный рыбный запах. Город жил морскими продуктами и водочными изделиями. Меня неумолимо потянуло в море, чтобы увидеть своими глазами, как  добывают рыбу. В ПИНРО посоветовали сходить к начальнику тралового флота объединения «Мурманрыба» Стрельбицкому (многие моряки часто к его «стреляющей» фамилии почему-то добавляли слово «пан») и попросить его устроить меня на какой-нибудь траулер. Удивительно, что попасть в кабинет к такому важному лицу, как «пан» Стрельбицкий, оказалось не сложно даже обычному студенту.

— Это не проблема, — последовал доброжелательный ответ, — направлю вас на наш лучший траулер РТ-7 «Семга» — лидер мурманского тралового флота последние два года.

 Главный рыбак быстро набросал на бланке короткую записку и передал ее мне.

 — Возьмите у секретаря пропуск и идите сейчас в рыбный порт, где уже разгружается «Семга». Эту записку передайте капитану Павлу Петровичу Корехову. Он  отличный моряк, опытнейший рыбак и просто хороший человек. Желаю вам собрать во время рейса материал для дипломной работы.

В рыбном порту я быстро нашел «свой» траулер. Как дорогую реликвию передал руководящую записку Корехову. Капитан действительно оказался очень душевным человеком — спокойным, демократичным и добрым. Во время войны он командовал на Северном флоте военным тральщиком, а теперь был не только депутатом Мурманского райсовета, но еще и членом Советского Комитета защиты мира. К нерадивым молодым матросам старый помор обычно обращался по-отечески, хотя и несколько своеобразно: «Эй, ты, хер-опорок!» Мой вопрос капитан Корехов решил в одну минуту. Вызвал старпома, дал ему команду поместить меня в свободную каюту. Палуба и все помещения корабля, мягко говоря, невероятно сильно пахли рыбой. К этому запаху я привык не сразу.

Во время всего рейса в Баренцевом море на палубе никогда не задерживалась обработка рыбы, хотя подъемы после траления достигали внушительных размеров — десяти и более тонн рыбы. Я особенно гордился, когда штурманы доверяли мне стоять на руле. Меня поразили его огромные размеры. Интересно, что стоять надо было не сзади руля, а перед ним. Обычно такое доверие оказывали мне, когда судно крайне медленно тащило за собой трал. Сохранилась фотография, подтверждающая мои слова.

Полтора месяца мы ловили донную рыбу. Я наравне с другими членами экипажа принимал участие во всех палубных авралах. В результате самоотверженной и упорной работы моряков в этом рейсе траулер «Семга» вновь добился выдающихся результатов. В порту, как положено, была устроена торжественная встреча с духовым оркестром и приветственными речами. Перед тем как покинуть судно, я спросил у второго штурмана В.А. Смирнова:

— Сколько я должен заплатить за свое питание во время пребывания на траулере?

— Дорогой Женя, мы денег со студентов не берем! — шутливо ответил штурман. — Запомни, ты имел дело не просто с моряками, а с — морскими рыбаками! Понял, студент?

— Чего ж тут не понять! – радостно ответил студент.

В начале 1952 года на географическом факультете МГУ состоялось заседание Государственной комиссии по распределению выпускников факультета. В то достопамятное время все советские студенты были обязаны отработать три года в тех организациях и учреждениях, куда их направляло госкомиссия. В 1952 году возглавлял комиссию проректор МГУ по кадрам, если не ошибаюсь, по фамилии Почекутов. Помимо него в комиссию входили декан факультета профессор Марков, заведующие кафедрами, а также ведущие преподаватели и непременно парторг, профорг и комсорг факультета. И вот, наконец, наступил торжественный момент - меня приглашают в кабинет декана факультета, где заседает госкомиссия по распределению. Слово предоставляют секретарю.

— В МГУ поступила внеплановая заявка из Всесоюзного научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии. В заявке содержится просьба распределить выпускника геофака МГУ Е.М. Зингера во ВНИРО для его оформления в научную группу Советской антарктической китобойной флотилии «Слава», уходящей в свой очередной рейс осенью 1952 года. В комиссии имеется письмо заведующего кафедрой географии полярных стран МГУ профессора В.Г. Богорова на имя директора Всесоюзного научно-исследовательского института профессора Г.К. Ижевского. В письме рекомендуется направить выпускника кафедры Е.М. Зингера для самостоятельной работы в гидрологическом отряде Антарктической китобойной экспедиции «Слава». Кроме того, в деле имеется следующая характеристика студента 5-го курса Географического факультета МГУ Зингера Евгения Максимовича, подписанная Секретарем комитета ВЛКСМ МГУ В. Ягодкиным и Секретарем Краснопресненского РК ВЛКСМ г. Москвы В. Бубенцовым: «За время пребывания на географическом факультета МГУ Е.М. Зингер показал себя любознательным студентом, живо интересующимся своей специальностью. В течение всего времени обучения т. Зингер учился хорошо. Е.М. Зингер принимал активное участие в работе НСО, являясь членом географической секции общества, руководил научным студенческим кружком «Арктика». Тов. Зингер  принимал живое участие в общественной жизни факультета. Работал профоргом группы, председателем и членом Совета ДОСФЛОТА. Участвовал в агитационных компаниях по выборам в Верховный Совет. С работой хорошо справлялся, имеет ряд благодарностей деканата и общественных организаций. Производственную практику проходил на судах в Тихом океане и Баренцевом море. Оценка производственных практик отличная. В группе т. Зингер показал себя хорошим членом коллектива, отличается оптимизмом и общительностью. Тов. Зингер политически грамотен,  делу партии предан. РК ВЛКСМ считает возможным рекомендовать т. Зингера для участия в заграничном плавании на китобойной флотилии «Слава».

После непродолжительного обсуждения и нескольких вопросов члены комиссии единогласно распределили меня во ВНИРО для дальнейшего оформления в научную группу китобойной флотилии «Слава».

— Поздравляю вас с таким необычным, но почетным распределением, — сказал мне проректор МГУ Почекутов.

— Вы будете первым выпускником МГУ, который отправится к берегам ледяного континента, — добавил декан Марков и, сделав паузу, продолжил с улыбкой, — правда, вам придется для этого временно переквалифицироваться из североведа в юговеда.

Я расписался в специальной ведомости, что согласен с распределением госкомиссии, и вышел из кабинета в коридор, где однокурсники тут же окружили меня с расспросами и поздравлениями.

Прошло еще какое-то время. Наступил черед защиты моей дипломной работы «География рыбной промышленности Баренцева моря». На заседание нашей кафедры пришло довольно много студентов не только с моего курса, но и со старших и младших курсов. В основном это были североведы, океанологи и физикогеографы. Защита далась мне легко. Проходила она в очень доброжелательной и дружественной обстановке. После моего выступления заведующий кафедрой Богоров зачитал свой отзыв: «Дипломная работа Е.М. Зингера, безусловно, является отличной. Автор лично собрал все материалы. Для этого он плавал в Баренцевом море на тральщике, много работал на рыбокомбинате в Мурманске и ознакомился с состоянием рыбной промышленности по материалам рыбных организаций и Полярного института рыбной промышленности и океанографии. Работа охватывает большой круг вопросов от гидрологии до выработки консервов».

После этих слов В.Г. Богоров раскрыл приложение к моей дипломной работе и показал всей аудитории вкладку, на страницах которой были приклеены многочисленные этикетки практически всех видов консервов, выпускаемых огромным Мурманским комбинатом. Под гомерический хохот сидевших в аудитории студентов и преподавателей заведующий кафедрой спросил меня:

— Уважаемый товарищ Женя! Представленная в приложении к вашей дипломной работе закуска, безусловно, стоит того. Но почему не видно в том же приложении самого предмета, после которого полагается закусывать?

«ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ»

 

Итак, в середине марта 1953 года я все же сумел после долгой и упорной «борьбы» вырваться в Москву из кавказской «ссылки». Только теперь появилась твердая уверенность, что наконец-то у меня открылась перспектива реализовать себя по специальности. И хотя славная флотилия «СЛАВА» давно уплыла от меня в прямом и переносном смысле, я, будучи неистовым североведом, продолжал надеяться найти подходящую работу именно на Севере. Понимал, что идти в Министерство просвещения РСФСР бесполезно, так как для них открепление от работы в Дагестане мало что значило. Только сам Минпрос РСФСР мог освободить меня от обязательной трехлетней работы в их ведомстве. Тогда я начал искать пути обхода этого министерства, чтобы устроиться на работу по специальности.

В то время в Москве на улице Разина в здании Главсевморпути находился Московский филиал Арктического научно-исследовательского института, который возглавлял Павел Афанасьевич Гордиенко. Тот самый синоптик Паша Гордиенко, с которым я плавал в 1945-1946 годах на штабном ледоколе «Микоян» в Восточном секторе Советской Арктики, был тогда с ним на «ты» и имел неприятности за совместное распитие зеленого змия на острове Врангеля. С той поры прошло восемь лет. Паша заметно прибавил не только в живом весе. За прошедшее время он стал важным начальником. Поэтому я тут же перешел на вежливое обращение.

— Павел Афанасьевич, с радостью узнал, что вы теперь возглавляете филиал АНИИ в Москве. Поэтому и пришел к вам с просьбой, чтобы вы помогли мне устроиться на работу гидрологом на один из кораблей Главсевморпути или в полярной гидрометеообсерватории, — объяснил я ему цель своего неожиданного визита.

— А что ты закончил? — последовал резкий вопрос.

— Геофак МГУ.

—    Какую кафедру?

— Географии полярных стран, специализировался в области гидрологии моря. Первоначально госкомиссией в 1952 году был распределен гидрологом во ВНИРО для работы на научном китобойце во флотилии «Слава», — и дальше поведал свою печальную историю с учительством.

— Насколько я знаю, кафедра североведения не может готовить полноценных океанологов. По этой причине ты нам вряд ли можешь пригодиться. Советую поискать себе работу в другом месте, — так совсем не по старой морской дружбе ответил мне известный полярник Павел Афанасьевич Гордиенко, через два года после нашего разговора возглавивший коллектив второй смены дрейфующей станции «Северный полюс — 4».

Я был удивлен и обижен таким грубоватым отказом бывшего корабельного сослуживца, но все же решил воспользоваться его «мудрым» советом. Увы, все мои дальнейшие попытки напоминали хождение по мукам, ибо в самом начале разговора просили предъявить официальное открепление от работы, но не от Минпроса Дагестана, а от Минпроса РСФСР, куда был распределен. Понятно, что такого открепления у меня не было. Больше того, никто мне его просто бы и не дал.

Как-то я зашел к своему довоенному дружку Альберту Лапиню. Мы с ним учились вместе в одном классе с 1934 по 1937 год. Его отец во время гражданской войны был боевым латышским стрелком, активным участником революции. Потом он занимал какой-то очень высокий пост в Наркомате внешней торговли СССР. Понятно, что в 1937 году старший Лапинь разделил судьбу многих тысяч честных и преданных власти и народу советских людей — был репрессирован и расстрелян. Беда тогда могла прийти в любой дом, в любую семью. Хорошо помню тот страшный год, когда школьные учителя требовали от нас, учеников, замазывать или вырезать из всех учебников фотографии разоблаченных «врагов народа». Всем известно, что тридцатые годы прошлого столетия в нашей стране одновременно с расстрельными процессами так называемых «врагов народа» ознаменованы и выдающимися подвигами советских людей: «челюскинцев», «папанинцев», «стахановцев», историческими перелетами Валерия Чкалова, Михаила Громова, Владимира Коккинаки, Валентины Гризодубовой.

Нелегкая судьба сложилась у сына бывшего латышского стрелка Лапиня. Из-за репрессированного отца Альберта тут же исключили из нашей школы. В Великую Отечественную войну он ушел добровольцем на фронт. Храбро воевал в морской пехоте и партизанском отряде, был ранен. О его подвигах говорили многие боевые ордена и медали, которые Альберт мне показал вскоре после войны. Узнав о моих печальных делах, старший товарищ на секунду задумался, а потом радостно воскликнул:

— Женька! У меня есть один кореш, который работает инструктором в Свердловском райкоме ВЛКСМ, его зовут Олег. Вот он тебе наверняка сможет помочь.

Альберт позвонил своему другу, и тот вскоре приехал к нам. Наверное, в десятый раз мне пришлось изложить свое «дело». Олег слушал очень внимательно и в конце нашего разговора спросил:

— Как называется твоя специальность? Это необходимо знать для поиска организации, куда наш райком будет рекомендовать тебя на работу.

— В моем дипломе написано, что я окончил полный курс МГУ по специальности физическая география и решением Государственной экзаменационной комиссии от 28 июня 1952 г. мне присвоена квалификация научного работника в области географических наук, если говорить кратко и понятно, то я — ф и з и к о г е о г р а ф.

— Вот теперь мне все ясненько. Дай-ка номер твоего домашнего телефона и жди звонка, — обнадежил Олег.

Не прошло и недели, как раздался его звонок.

— Все в полнейшем порядке, Евгений! Мы нашли нужное место прямо по твоей специальности, — из трубки доносился довольный голос моего «спасителя».

— Что за место и как называется эта самая организация? — поинтересовался я.

— Трест «Моснефтегеофизика». Он находится недалеко от твоей бывшей школы в Старопименовском переулке.

— Дорогой человек! — воскликнул я.— Тут у тебя вышла непроизвольная ошибка.

— Какая еще может быть ошибка? — удивился он.

— Дело в том, что я не геофизик!

— А кто же ты тогда? Ведь ты сказал мне, что — физикогеограф.

— Все правильно, я действительно — ф и з и к о г е о г р а ф.

— Слушай, Женя, не морочь мне голову! Разве геофизик и физикогеограф не одно и то же?! Ведь в обоих этих словах есть «гео» и «физик». Только непонятно почему-то они поменялись местами!

— Геофизика и физическая география — совершенно разные науки, — попытался я растолковать суть обеих наук. — Геофизика представляет собой комплекс наук, исследующих строение Земли и ее физические свойства, а физическая география изучает географическую оболочку Земли.

— Спорить не буду, я не физикогеограф и не геофизик, тебе, конечно, виднее, — резюмировал Олег. — Ты о чем просил меня? Помочь устроиться на работу. Я это сделал. Поэтому не валяй дурака, иди в этот трест и подавай скорее заявление. Их управляющий согласен взять тебя на работу! Понял?

— Понял, уже иду, — ответил я.

Совет был разумный. В тот же день я переступил порог кабинета управляющего непонятного мне треста. Его руководителем оказался доброжелательный крупный человек, левый глаз которого скрывала черная повязка.

— Мне звонили насчет вас из райкома комсомола. Я не возражаю. Пишите заявление, — и он протянул мне лист бумаги. — Сегодня в нашем тресте нет свободной вакансии инженера. Поэтому предлагаю вам на время должность техника-оператора. Даю гарантию, что осенью после окончания полевого сезона переведу вас в начальники партии или инженеры-геофизики.

— Согласен, — произнес я.

— В нашем тресте имеются разные разведочные партии: сейсмологические, гравиметрические, геомагнитные, теллурические, электроразведочные. В какой из них вы хотели бы работать? — таким неожиданным вопросом управляющий поставил меня в невероятно сложное положение, так как я не имел ни малейшего представления, что представляют собой все эти партии. Отвечать надо было быстро, и я, наивно полагая, что мне, как бывшему радисту, электричество все же должно быть поближе, сказал:

— Электроразведка.

— Ну и отлично. Я вас зачислю в электроразведочную партию № 17/53. Она уже с 20 апреля работает в Семипалатинской области. База партии находится в поселке Урджар. Это на юго-востоке Семипалатинской области.

29 апреля 1953 года я в спешном порядке зарегистрировал брак с юной ленинградской студенткой Юлей Юриной и, не проведя положенного молодоженам медового месяца, уже на третий день, 2 мая, покинул Москву.

После только что организованной Лаврентием Берия большой амнистии заключенных в нашей стране сразу же заметно участились случаи грабежей, воровства и убийств на железных дорогах. Мне же предстоял не простой путь — сначала доехать до станции Арысь, расположенной немного севернее Ташкента, затем пересесть на поезд, идущий из Ташкента в Новосибирск. На станции Аягуз, расположенной близко от китайской границы между горной системой Джунгарского Алатау и хребтом Тарбагатай, меня уже ждала экспедиционная полуторка. Предстояло проехать в южном направлении километров двадцать по обычной проселочной дороге. Так вскоре я оказался на окраине большого поселка Урджар, раскинувшегося среди скучной полупустынной и степной растительности. Его основными жителями были так называемые спецпереселенцы — чеченцы и немцы из Поволжья и других районов СССР, изгнанные Сталиным из своих республик. Первые, как вскоре убедился я, были типичными абреками, а вторые — вполне нормальными трудоголиками. Представители этих обеих больших диаспор работали в нашей партии. На окраине поселка в небольшом домике располагалась база электроразведочной партии.

— С прибытием. Будем знакомиться — Вовченко Петр Иванович, — представился начальник партии. Один его глаз, точно так же, как у управляющего геофизическим трестом, скрывала черная повязка. Оба они были тяжело ранены на фронтах Великой Отечественной войны.

Петр Иванович пригласил меня в дом и познакомил со всеми своими сотрудниками, а затем рассказал, что я буду делать.

— Район наших работ охватывает довольно большую территорию. На юге она достигает Китайской границы у озер Сасыкколь и Алаколь.

 Затем Вовченко увидел на лацкане моего пиджака нагрудный знак МГУ и, неожиданно улыбнувшись, продолжил:

 — Понимаешь, какое дело: я и оба наших инженера без высшего образования. За нашими плечами лишь война и послевоенные геофизические курсы. Получается немного странно, что ты единственный в нашей электроразведочной партии человек, окончивший вуз и одновременно техник-оператор, подчиненный нам, «необразованным инженерам».

Чтобы не быть белой вороной в экспедиции, я спрятал свой знак МГУ в чемодан и больше им не «модничал». Моя полевая работа не требовала каких-то особенных знаний. Инженеры быстро «научили» меня, что я должен бегать и восстанавливать медные провода, которые постоянно воровали местные жители. Если учесть, что такие лучи проводов достигали в длину несколько километров, не трудно догадаться, что я скоро стал напоминать бегуна на длинные дистанции.

Тогда никто из нас не мог знать и тем более догадываться, что в это же время где-то не очень далеко в Семипалатинской области был произведен самый первый в нашей стране термоядерный взрыв. Как позже узнает читатель из моих воспоминаний, подобные, но еще более мощные ядерные испытания я пережил потом в Арктике, на Новой Земле, в 1957 и 1958 годах.

Поздней осенью в тресте открылись вакансии, и управляющий предложил мне занять должность начальника электроразведочной партии или инженера-интерпретатора. Я выбрал более скромную вторую должность!

В 1954 году в тресте была организована большая Чушкакульская геофизическая экспедиция. Ее работы должны были проходить в крайне суровых природных условиях полынно-солянковой пустыни Устюрт. Это обширное столовое плато с однообразной сглаженной поверхностью и крайне скудной растительностью занимало огромную площадь между полуостровом Мангышлак на Каспии на западе и Аральским морем и дельтой Амударьи на востоке. Устюрт ограничен крупными обрывами — чинками высотой 150 и более метров. Воды на плато очень мало, а местами, на огромном протяжении, ее вовсе нет. Зато в этом районе имеются богатые месторождения нефти и газа. Здесь впервые пришлось мне «познакомиться» со змеями, скорпионами, фалангами, тарантулами, укусы которых вполне могли оказаться смертельными.

Из Москвы участники Чушкакульской экспедиции ехали до железнодорожной станции Челкар, расположенной немного южнее станции Эмба, известной своими месторождениями нефти. На место полевых работ нас отвозили на спецмашинах и на обычных грузовиках. Мне «повезло» ехать на бензовозе. Жара стояла настолько несусветная, что металлический пол кабины так нагрелся, что я ухитрился за несколько часов езды получить ожог обеих ступней ног.

Теперь моим начальником электроразведочной партии стал Борис Бычин. С ним же довелось работать и в следующем 1955 году.

Мне уже шел 29-й год, когда осенью 1954 года я вернулся в Москву. По уставу ВЛКСМ, в 28 лет заканчивается пребывание в славных рядах комсомола. Поэтому я написал соответствующее заявление в наше комсомольское бюро. Однажды вызвал меня к себе его секретарь, работавший топографом в экспедиции. Был он, ко всему прочему, еще и членом Коммунистической партии.

— Хотим мы тебя, Женя, рекомендовать в партию от имени комсомольской организации треста. Как ты на это смотришь?

— Разреши подумать до завтра. Дело-то серьезное.

Вечером я позвонил двум моим близким друзьям, которые уже были членами КПСС — главному редактору «Вечерки» Кириллу Толстову и бывшему полярному радисту Володе Ильину, перешедшему из Главсевморпути в один из научно-исследовательских институтов Комитета государственной безопасности. Мои товарищи и мой беспартийный отец поддержали предложение секретаря комсомольской организации треста. На другой день я подал заявление с просьбой принять меня кандидатом в члены КПСС.

Собеседование с инструктором в Свердловском райкоме партии Москвы прошло сверх всякого ожидания совершенно легко. Вопросов он мне не задавал, а лишь, как говорят в народе, «поговорил за жизнь». Так без всяких неожиданных эксцессов я оказался кандидатом в члены партии!

Между прочим, мне с детства нравилось просматривать огромный Энциклопедический словарь Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона, изданный в Петербурге на русском языке еще в конце ХIХ века. Однажды, листая том № 30, я случайно наткнулся на 880 странице на большую статью «Коммунизм». Не могу не привести ее начало: «Словом К. обозначаются: во-первых, такое общество и порядок, при котором в сфере имущественных отношений отсутствует частная собственность (всякая или только недвижимость), а в сфере отношений семейных место брака занимает беспорядочное половое сожительство»… Желание читать дальше целых восемь страниц словаря о коммунизме у меня пропало.

В январе 1955 года геофизический трест направил меня на специальные курсы усовершенствования инженерно-технических кадров Министерства нефтяной промышленности СССР. 12 марта я получил свидетельство об окончании курсов по специальности «Поиски редких элементов». Слово «уран» тогда нельзя было не только писать, но даже произносить. Мне здорово повезло, что не пришлось заниматься попутным поиском этого «редкого элемента». Время шло, постепенно я входил в незнакомую для меня геофизическую среду, практически став в ней своим человеком.

Страсти начались через год, когда пришла пора переходить из кандидатов в члены партии. Пока под обжигающими лучами солнца я потел на плато Устюрт, интерпретируя полевые геофизические материалы, наш славный трест «Моснефтегеофизика» был преобразован в Специальную геофизическую контору — «Спецнефтегеофизика». В то время Никита Сергеевич Хрущёв чересчур увлекся выдавливанием из столицы на периферию с его точки зрения разных «ненужных» организаций и научных институтов. Видимо, какому-то большому начальнику в это «горячее» время пришла в голову мысль «освободить» Белокаменную от присутствия не очень понятного нашего треста, в результате чего он оказался в Московской области. Пришлось нам ежедневно кататься на электричке с Ленинградского вокзала по Октябрьской железной дороге до небольшой платформы Поваровка, находившейся в двух километрах от станции Поварово Солнечногорского района. Вот и получилось так, что уезжал я в экспедицию из столицы, а вернулся на работу уже в подмосковный дачный поселок.

Не успел я придти в себя после возвращения из «краев заморских», как меня с ходу на партсобрании «Спецнефтегеофизики» единогласно приняли в члены партии. Одну рекомендацию дал участник форсирования Днепра Герой Советского Союза, другую – женщина, тоже участница войны, а третью — комсомольская организация треста.

Не прошло и недели, как меня вместе с нашим секретарем партбюро вызвали в город Солнечногорск на заседание городского комитета партии. В этом небольшом городе останавливался после гражданской войны сам товарищ Ленин, когда выезжал поохотиться в здешних лесах.

Около двери большого кабинета, где заседали важные члены горкома, собралось несколько кандидатов. Среди них преобладали простые труженики села и рабочие города. Все они долго не задерживались и довольные выходили из кабинета - их приняли в ряды партии. Но вот настала моя очередь. Признаюсь, что шел я в горком, как на праздник. Поэтому надел парадный костюм, белую сорочку, галстук и прицепил красивый университетский знак. Возможно, что как раз такой мой вид произвел на многих членов бюро, сидевших за длинным столом в мрачных темно-серых тужурках «а ля маленковка», плохое впечатление и заранее настроило их против меня. Технический секретарь зачитал все положенные документы, после чего на меня вылился целый ушат бесчисленного количества откровенно издевательских вопросов типа:

— Вы выписываете нашу районную газету «Путь Ильича»?

—Какой колхоз Солнечногорского района является подшефным вашей организации?

— Какое вы лично принимали участие в уборке урожая?

— Сколько коммунистов во Франции и Италии?

— Что сказал товарищ Ленин на VШ Съезде Советов по поводу…?

Град этих и других подобных вопросов ясно показывал, что меня просто решили завалить таким надежным способом. Надо вспомнить, какое время переживала наша страна тогда. Хотя великий вождь и учитель всех народов товарищ Сталин умер, но его «славное дело» еще продолжало жить в стране по-прежнему.

Районную газету я не мог при всем своем большом желании физически выписать — ведь уезжал из московского треста, а вернулся только неделю назад из экспедиции уже в Подмосковье. По этой же причине не мог принимать участия в уборке урожая в Солнечногорском районе и не успел ознакомиться с подшефным колхозом. В самом конце заседания бюро взял слово главный агроном района и своим вопросом («Сколько молока надаивают лучшие доярки нашего района?») окончательно меня «добил».

— Откуда это мне знать? — честно признался я.

— Ну а вам хотя бы известно, сколько литров молока дают в год коровы-рекордистки в нашей стране?

— Тысяч десять, наверное, не меньше, — не долго думая ляпнул я под гомерический хохот горкомовцев. (Между прочим, совсем недавно в одной популярной московской газете я прочитал, что средний годовой удой одной израильской «буренушки» в 2009 году составил 11292 литра молока. На втором месте идут американские коровы со средним удоем в 9053 литра в год. Понятно, что в 1955 году советские колхозники могли лишь мечтать о таких надоях молока, ибо в то время даже близко не надаивали и пяти тысяч литров).

Что именно сказал Ленин на VIII Cсъезде Советов, я не помнил. На вопрос о количестве коммунистов во Франции и Италии отвечал, что «после развенчания культа личности Сталина из компартий этих стран вышли сотни тысяч человек, и сегодня я просто не знаю, сколько их осталось в партиях». Я понимал, что меня топят, и попросил членов горкома задавать вопросы, близкие по роду моей деятельности в нефтяной промышленности страны. Тогда поднялся из-за стола редактор местной газеты «Путь Ильича»:

— Товарищи! Ответы кандидата в члены партии Зингера говорят о том, что он сегодня еще не полностью готов к вступлению в ряды нашей славной Коммунистической партии. В связи с этим предлагаю продлить срок пребывания товарища Зингера в кандидатах.

Редактора дружно поддержали остальные члены горкома, и я остался в кандидатах еще на полгода.

В начале апреля 1956 года я повторил свой путь в горком Солнечногорска. Ехал туда полностью подкованным во всех районных делах. Сразу же после своего «провала» выписал и стал дотошно читать районную газету «Путь Ильича». И не только ее! Благодаря этому я получил массу интересной информации о Солнечногорском районе Московской области. Здесь, увы, наблюдалась крайне жалкая картина по таким показателям, как размер надоев молока, вывоза удобрений на поля, количества яиц, снесенных курицами-несушками. Более того, сам Солнечногорский район по подготовке к началу весенних полевых работ в 1956 году находился на предпоследнем месте в Московской области!

Первый секретарь горкома попросил меня пройти в его кабинет. В тот раз, когда меня «завалили» на бюро горкома, он отсутствовал и вел заседание второй секретарь. Главный партийный руководитель Солнечногорска поднялся со своего  места и дружески протянул мне руку.

— Я уже наслышан о недостойном поведении членов горкома во время приема вас в члены партии. Со многими из них мы уже расстались. Вы не должны таить обиду на нашу партию. На заседании бюро мы решили принять вас сегодня в члены партии без всяких вопросов.

Конечно, мне было приятно слышать такие слова, «видимо, несмотря ни на что, еще сохранилась какая-то правда!» — подумал я и прошел в зал заседаний. Первый секретарь кратко изложил мою историю.

— Давайте голосовать, — предложил он. — Кто за то, чтобы принять товарища Зингера Евгения Максимовича в члены партии прошу поднять руки.

— Прежде чем начнется голосование, разрешите сказать несколько слов, — обратился я к первому секретарю.

Получив добро, я коротко сообщил о том негативном, что удалось узнать из газет о Солнечногорском районе. Мое короткое выступление члены бюро встретили без аплодисментов, но с пониманием. Затем единогласно проголосовали «за», и Первый секретарь поздравил меня с приемом в члены партии и вручил партийный билет.

Два полевых сезона, в 1954 и 1955 годах, я работал в электроразведочной партии Бориса Бычина на Устюрте, в недрах которого были скрыты от глаз богатые месторождения нефти и газа. Летом 1956 года меня перевели в той же должности инженера-интерпретатора в теллурическую партию. Она базировалась недалеко от Аральского моря, и иногда в свободное время можно было даже позволить себе удовольствие пойти искупаться.

Время шло быстро и незаметно. Впереди открывались реальные  перспективы моего дальнейшего геофизического роста. Все больше я чувствовал себя геофизиком и все меньше географом. Казалось, ничто не предвещало скорой и резкой перемены места моей работы.

 

ВСТРЕЧА, ИЗМЕНИВШАЯ МОЮ ЖИЗНЬ

 

В один из холодных декабрьских дней 1956 года я по каким-то делам оказался в Замоскворечье. Проходя по Старомонетному переулку мимо приземистого полутораэтажного здания, я неожиданно встретил своего бывшего однокурсника Лешу Минца. Имя Алексея Александровича Минца, ставшего через несколько лет после нашей встречи известным ученым, заведующим крупным отделом экономической географии СССР, доктором географических наук, профессором, хорошо знают географы нашей страны. К большому сожалению, его короткая жизнь трагически оборвалась в 1973 году во время катастрофы самолета Ту-154 в Пражском аэропорту.

Случайная встреча около старинного здания Института географии Академии наук СССР с товарищем по учебе на географическом факультете решительно изменила всю мою дальнейшую трудовую жизнь. Мы давно не виделись, и, конечно, было очень интересно узнать, как сложилась дальнейшая судьба каждого из нас. Естественно, с обеих сторон посыпался град вопросов.

— Леша! Куда путь держишь?

— Как раз сюда, — и он показал рукой на дверь странного старинного здания института, около которого мы вели разговор. — После МГУ я уже четыре года работаю здесь в отделе экономической географии. Ну, а ты, Женя, на каких северных широтах теперь трудишься?

Этот вопрос невольно смутил меня.

— Так уж получилось, что работаю почти четыре года в одном московском геофизическом предприятии, которое занимается поиском нефтеносных структур. Участвовал в четырех экспедициях у подножья хребта Тарбагатая и у границы Казахстана и Узбекистана на столовом плато Устюрт.

По выражению лица Алексея было видно, что мой ответ его сильно удивил. После недолгой паузы Алексей воскликнул:

— Как же так?! Ведь все мы на нашем курсе знали, что ты зимовал и плавал на ледоколе в Арктике, окончил кафедру полярных стран. А вместо холодной пустыни ты трудишься в жаркой. И это тогда, когда наш институт давно ищет людей, имеющих опыт работы в Арктике, то есть как раз таких, как ты, Женя.

— А с какой целью их ищут? — теперь удивился и я.

— Ты что газет вовсе не читаешь и радио не слушаешь!? Следующим летом начинается Международный геофизический год - МГГ. По его программе наш Институт географии организует три крупные гляциологические экспедиции в Арктику. Руководит этой работой наш замдиректора известный географ и гляциолог профессор Григорий Александрович Авсюк. Мой совет: не теряй времени и иди к нему. Не сомневаюсь, что он возьмет тебя в свою группу МГГ.

За прошедшие годы меня не покидала надежда когда-нибудь вернуться на Крайний Север, от которого был отлучен не по своей воле. Услыхав такой совет бывшего сокурсника, я переступил порог Института географии, поднялся на второй этаж, где находился кабинет директора. Без всяких проволочек референт тут же «допустила» меня к профессору Авсюку. Когда я открыл дверь кабинета, то увидел сидевшего в правом углу за небольшим скромным столом высокого худощавого человека, дымившего сигаретой. Мне сразу показалось, что он дружелюбно взглянул на меня. Каким-то шестым чувством я понял, что он поможет мне.

— Присаживайтесь. С чем пожаловали, молодой человек? Слушаю вас.

Таким обращением профессор сразу же расположил меня к рассказу о себе и своем большом желании работать в группе МГГ. Я представился и кратко изложил цель своего прихода, сославшись на Алексея Минца.

— Действительно, нашим зимовочным экспедициям нужны опытные полярники, — начал разговор Авсюк. — Во время МГГ гляциологам предстоит провести на ледниках продолжительный комплекс гляциологических исследований. Наиболее крупные работы намечено осуществить в Арктике и Антарктике. Ваша прежняя работа в Арктике и образование вполне удовлетворяют меня, короче говоря, вы нам подходите. Однако считаю необходимым, во-первых, предупредить вас, что наша группа создана только на время проведения работ по программе МГГ и после его окончания должна быть ликвидирована. Во-вторых, в данный момент в институте пока нет свободной должности младшего научного сотрудника, а есть лишь одно место старшего лаборанта, которое сегодня могу вам твердо предложить. Но при этом обещаю, что вы получите должность младшего научного сотрудника при первой же возможности. Полагаю, что произойдет это очень скоро, ибо мы решили расстаться с одним нерадивым работником, занимающим эту должность в нашей группе.

Я поблагодарил профессора Авсюка и заметил, что для меня будет огромным счастьем очутиться снова в Арктике, а то, что через два года придется покинуть институт, конечно, жаль, но жизнь, надеюсь, на этом не закончится. Второй раз у меня получалась похожая история: ведь в геофизике я тоже начинал с техника-оператора и довольно быстро был переведен в инженеры.

Мой ответ вполне удовлетворил руководителя группы МГГ. В самом конце беседы он задал мне полагавшийся в советское время вопрос:

— Вы — член партии?

— Да.

— Тогда попрошу вас пройти для беседы к секретарю партийного бюро института профессору Марку Ильичу Нейштадту, одному из ведущих отечественных ученых — палеогеографов, геоботаников, болотоведов и торфяноведов.

В то далекое время партбюро занимало небольшую комнату в полуподвальном помещении института, построенного весьма основательно чуть ли не во времена Ивана Грозного. Знающие люди говорили, что до революции здесь будто бы находился молельный дом.

Секретарь партбюро внимательно выслушал меня и уже в самом конце нашей беседы спросил:

— Вы случайно не имеете отношения к известному советскому полярному журналисту и писателю Максу Зингеру?

— Да. Имею самое не случайное отношение: я — его сын, — и в этот волнующий момент почувствовал, что партия сейчас даст мне «добро».

— Должен вам признаться, что еще задолго до войны с удовольствием читал газетные корреспонденции, очерки, рассказы и книги вашего отца об Арктике. Очень похвально, что сын пошел по его пути на Север. Передайте Григорию Александровичу, что с моей стороны возражений нет.

Я вернулся к профессору Авсюку и доложил о разговоре с профессором Нейштадтом. Григорий Александрович написал на официальном бланке Института географии АН СССР обращение дирекции к управляющему моим геофизическим предприятием Улубеку Агафаровичу Кухмазову. В этом письме имелась ссылка на специальное постановление Советского правительства, согласно которому меня в связи с предстоящей работой на Крайнем Севере обязаны беспрепятственно освободить от работы и откомандировать в порядке перевода в Институт географии АН СССР.

28 января 1957 года я поехал последний раз на платформу Поваровку, а уже на другой день приступил к новой работе в московском Институте географии Академии наук СССР в группе Международного геофизического года. Через две недели профессор Авсюк выполнил свое обещание — меня «повысили», переведя на должность младшего научного сотрудника с окладом 1050 рублей в месяц.

Став сотрудником многочисленной группы МГГ, я довольно быстро убедился, что мне и моим товарищам по новой работе чертовски повезло, что нашим руководителем был Григорий Александрович Авсюк. Именно ему принадлежит исключительная роль в организации отечественной науки о ледниках. По существу, именно он создал и выпестовал современную гляциологическую школу нашей страны, которая продолжает жить и совершенствоваться в делах его многочисленных учеников и соратников, в первую очередь академика В.М. Котлякова. Под руководством Авсюка были реализованы многочисленные межведомственные проекты, проведены конференции и симпозиумы, созданы объединения гляциологов в учреждениях Академии наук СССР и союзных республик, в университетах и ведомственных институтах. Этот выдающийся ученый, блестящий организатор науки и просто прекрасный человек прожил в науке долгую, предельно полезную и интересную жизнь. Его работы стали классикой гляциологических исследований. На протяжении более 50 лет основная научная и организационная деятельность Авсюка была связана с институтом географии АН СССР, где он проработал с 1937 года до последнего дня своей жизни в 1988 году, пройдя путь от младшего научного сотрудника до академика, директора института.

 Григорий Александрович Авсюк оказался на редкость скромным и удивительно доброжелательным человеком, в котором удачно сочеталось обаяние личности с талантом большого ученого и организатора науки. Он был доступен для любого сотрудника института, независимо от должности и звания. Все мы шли к своему руководителю за советом по научным, производственным, общественным и даже по сугубо личным вопросам. И академик Григорий Александрович Авсюк всегда незамедлительно откликался и оказывал по возможности необходимую помощь. Все сотрудники отдела гляциологии своего главного начальника называли между собой по-родственному — «дядя Гриша», а это дорогого стоит.

После возвращения из Антарктиды в 1956 году известный географ и гляциолог профессор Григорий Александрович Авсюк возглавил Рабочую группу по гляциологии Межведомственного комитета Международного геофизического года при Президиуме АН СССР. День 21 февраля 1957 года явился для всех участников группы МГГ чрезвычайно важным событием — было издано Распоряжение Президиума АН СССР об образовании в составе Института географии АН СССР первого в нашей стране отдела гляциологии и его трех полярных экспедиций. Таким образом, с этого момента все участники группы МГГ стали не временными, а полноправными сотрудниками института, а его руководителем стал Г.А. Авсюк, вскоре избранный членом-корреспондентом АН СССР.

Теперь постараюсь очень коротко рассказать об Институте географии, в который мне посчастливилось попасть. Днем рождения института считается 1918 год, когда в Петрограде был создан Промышленно-географический отдел в составе Комиссии по изучению естественных производительных сил (КЕПС). По прошествии девяти лет его переименовали в Географический отдел КЕПС, а затем в 1930 году преобразовали в Геоморфологический институт. Еще через четыре года институт вместе с другими учреждениями Академии наук переехал из Ленинграда в Москву и стал называться Институтом физической географии АН СССР. Наконец, Постановлением Президиума Академии наук СССР от 15 января 1936 года институт получил свое окончательное имя — Институт географии АН СССР. После распада Советского Союза Институт географии стал частью Российской академии наук. В 2008 году впереди этого названия появились еще четыре дополнительных слова — Учреждение Российской академии наук — Институт географии РАН. В начале XXI века этот институт, как и прежде, представляет собой ведущее академическое учреждение географического профиля в стране, лидер исследований в области фундаментальной и прикладной географии в России и кузница кадров географов высшей квалификации.

Среди многочисленных участников экспедиций на Землю Франца-Иосифа, Новую Землю и Полярный Урал я встретил в группе МГГ бывших студентов физикогеографов, североведов, геоморфологов, климатологов, гидрологов и других недавних выпускников МГУ. Однако никто из них практически не мог «похвастаться», как я, прежней работой в Арктике. Среди участников экспедиций были знакомые мне по учебе на геофаке Коля Сватков, Володя Суходровский, Саша Кренке, Миша Гросвальд, Нина Разумейко, Наташа Давидович и Слава Маркин. Все они уже твердо знали, где будут зимовать два года.

Первая половина года ушла на подготовку экспедиций. Нашим рабочим местом сделался институтский конференц-зал, куда мы приходили каждое утро. Здесь, получив конкретное задание от «правой руки» Авсюка – Петра Николаевича Огановского, мы отправлялись в самые разные места столицы и Подмосковья. Оттуда требовалось доставить в институт необходимые для работы многочисленные приборы, инструменты, снаряжение. Петра Николаевича Огановского, этого удивительного труженика, уважали все сотрудники института. К тому же он был опытнейшим экспедиционным работником, отличным организатором и старым сподвижником Авсюка. Помимо того, что все будущие полярники получали от Огановского ежедневно какое-то определенное задание, все они слушали в МГУ и институте специальные лекции, посвященные гляциологии и изучению ледников.

Однажды подошел ко мне Слава Вениери и стал уговаривать идти к нему в Полярно-Уральскую экспедицию. Но Урал, хотя и назывался Полярным, все же был не Арктикой, а Субарктикой. Вот архипелаги ЗФИ и Новая Земля — это действительно настоящая Арктика. Я долго не думал и выбрал Новоземельскую экспедицию. Возглавлял ее Николай Михайлович Сватков — картограф, успевший защитить кандидатскую диссертацию о снежниках острова Врангеля. Нас не связывала близкая дружба, но зато мы вместе учились в течение пяти лет. А тут еще институтское партбюро решило назначать в каждую экспедицию неосвобожденного парторга. Так как я оказался в Новоземельской экспедиции единственным членом КПСС (недавно демобилизовавшийся из армии Сева Энгельгардт в то время был еще кандидатом), то меня и назначили парторгом. Откровенно говоря, я не очень понимал тогда, что мне надо делать в столь высокой должности партийного организатора.

Окончание зимы и всю весну 1957 года участники МГГ занимались усиленной подготовкой к предстоящей работе в Арктике. Я уже знал, что начальниками полярных экспедиций будут назначены мои знакомые – на Землю Франца-Иосифа (ЗФИ) Владимир Суходровский, на Новую Землю Николай Сватков и на Полярный Урал Ростислав Вениери.

В те дни гляциология в нашей стране только начинала по-настоящему набирать обороты и становиться важной наукой. Подавляющее большинство участников МГГ еще не могли считать себя полноценными гляциологами, более того, только немногие из них уже работали на ледниках. Теперь, когда с тех пор прошло больше 50 лет, мне кажется уместным рассказать читателям о нашей науке и ледниках.

 

МЫ — ГЛЯЦИОЛОГИ!

 

Итак, благодаря случайной встрече со своим бывшим однокурсником я стал гляциологом. Хотя, честно говоря, моих знаний об этой науке в тот момент было явно недостаточно.

С того времени минуло несколько десятков лет, и я попытаюсь очень коротко рассказать своим читателям, что же такое гляциология, чем она занимается и кто такие гляциологи.

Свое название гляциология получила от латинского слова glacies — лед и греческого logos — учение. Эта сравнительно молодая наука зародилась в конце XVIII столетия в альпийских горах. Что не случайно. Ведь именно в Альпах люди с незапамятных времен жили около ледников и хорошо знали их повадки. Швейцарский естествоиспытатель и физик Орас Бенедикт Соссюр исследовал геологическое строение Альп, во время которого совершил восхождение на гору Монблан ((1787 метров). В 1779 году Соссюр создал первую классификацию ледников. Ему же принадлежит честь быть и автором первой в мире научной монографии с элементами гляциологии. Но только во второй половине XIX века исследователи всерьез заинтересовались ледниками.

В настоящее же время гляциология изучает помимо ледников твердые осадки, снежный покров, подземные, морские, озерные и речные льды и, наконец, наледи. В связи с этим гляциологию стали воспринимать шире — как науку обо всех видах природного льда, существующего на поверхности Земли, в атмосфере, гидросфере и литосфере.

Суть современной гляциологии составляют проблемы, обусловленные пониманием места и значения снега и льда в судьбах Земли. Лед — самая распространенная горная порода на нашей планете. Известно, что льдом занято больше 1/10 площади суши земного шара, а 1/5 часть — постоянно находится под снегом. Природные льды существенно влияют на формирование климата, колебание уровня Мирового океана, сток рек и его прогноз, гидроэнергетику, стихийные бедствия в горах, развитие транспорта, строительства, организацию отдыха и туризма в полярных и высокогорных районах.

Наиболее чистый и сухой снег, покрывающий полярные ледники, отражает до 90% солнечных лучей. Таким образом, более 70 миллионов квадратных километров снежной поверхности получают тепла намного меньше, чем территории, на которых снега нет. Вот почему снег сильно охлаждает Землю. Кроме того, снег обладает еще одним удивительным свойством: он излучает тепловую энергию почти как совершенно черное тело. Благодаря этому снег еще больше охлаждается, и покрытые им огромные пространства земного шара становятся источником глобального охлаждения.

Каждый год триллионы тонн снега выпадают из атмосферы на поверхность нашей планеты. Ежегодно в северном полушарии сезонный снежный покров устанавливается на огромной площади, равной почти 80 миллионам кв. км, а в южном — на территории, вдвое меньшей.

Снег представляет собой ледяные кристаллы атмосферного происхождения. Рождается он в слоисто-дождевых, высокослоистых, кучево-дождевых облаках, где относительная влажность воздуха достигает 100%. Большинство разнообразных морозно-пушистых ювелирно-ажурных снежинок имеют форму шестигранных звездочек. Но можно также увидеть снежинки и без лучей: пластинки в форме правильных шестиугольников, колпачки и даже иголки. Чем выше температура воздуха и чем слабее ветер, тем больше размеры бесчисленных разновидностей снежинок. При температурах, близких к нулю градусов, обычно наблюдаются крупные хлопья, которые образуются в результате смерзания отдельных маленьких снежинок. Самые же мелкие из них, возникающие при сильных морозах, низкой влажности и сухой погоде, напоминают уже не звездочку из шести лучей, а столбики, которые метеорологи называют алмазной пылью. Наиболее удачной современной классификацией ледяных кристалликов оказалась схема, предложенная японскими учеными У. Накайя и В. Секидо, выделившими восемь типов снежинок.

«Конечно, я не одинок, когда испытываю благоговейный трепет при виде первых снежинок, падающих на землю мягким белым дождем, — пишет в своей занимательной книге «В мире льда» видный американский ученый-гляциолог д-р Джеймс Дайсон. — Они воскрешают в моей памяти все, что я знаю об их удивительном происхождении и их влиянии на мир, в котором мы живем. Вероятно, ни одно атмосферное явление не вызывает таких противоположных чувств, как снег. Ребенку, стремительно несущемуся с горы на санках, он доставляет огромное удовольствие, а те, кому приходится очищать дороги от снега, проклинают его, на чем свет стоит. Но каковы бы ни были наши чувства, снег из года в год появляется в определенное время»...

Но вот атмосферные кристаллы отложились на поверхности ледника и образовали снежный покров. На его плотность и строение заметно влияют температуры воздуха. Более высокие способствуют тому, что снежные частицы слипаются между собой и тем самым создают весьма компактную массу. Поднявшийся ветер может поднять и перенести снег в приземном слое с одного места на другое, превратив снежинки в мельчайшие обломочки, полностью лишенные прежних ажурных лучей. Чем сильнее ветер, тем больше снега «сдерет» он с поверхности, тем плотнее его «упакует». Но частицы снега не могут путешествовать бесконечно: они или тесно прижмутся друг к другу и застынут в виде твердого сугроба, или в конце концов испарятся. В течение нескольких часов штормовой ветер создает очень плотные гребни — заструги, которые нога человека не в силах продавить.

Проходит зима. Весенние лучи Солнца все выше поднимаются над горизонтом. Они пытаются растопить снег, накопившийся в холодное время года. Но снег начинает таять только тогда, когда теплый воздух сможет нагреть его до нулевой температуры. Поскольку на таяние расходуется очень большое количество тепла, воздух в многоснежных районах земного шара прогревается значительно медленнее и его температура продолжает долго оставаться относительно низкой. Вот почему в Антарктиде и Арктике, а также на высоких горах умеренного пояса планеты обычно не хватает скупого летнего таяния, чтобы успеть растопить за короткий срок весь сезонный снег. С наступлением очередной зимы на перелетовавший остаток прошлогоднего снега откладывается новый слой, еще через год — другой... Так постепенно накапливаются, неоднократно подтаивают, спрессовываются под давлением вышележащих слоев и замерзают огромные массы многолетнего снега — фирна. Из его пластов со временем образуется лед. Достигнув достаточной толщины, он начинает крайне медленно двигаться благодаря действию силы тяжести, пластичности и текучести льда. Попав в более теплую зону, масса льда «разгружается» — тает. Вся эта сложная природная система-поток, возникшая из снега, фирна и льда, и есть ледник. Для его нормальной «жизни» необходимо преобладание твердых атмосферных осадков (то есть снега) над их таянием и испарением.

Итак, однажды возникнув, ледники непрерывно двигаются вниз по уклону. По сравнению со скоростью ветра или течения реки их скорость ничтожна мала. Благодаря движению глетчеры осуществляют геологическую деятельность: эрозию льда, перенос и отложение грунта. Ледники изменяют местный климат в сторону, благоприятствующую их развитию. Лед «живет» внутри глетчеров необычайно долго. Одна и та же его частичка может существовать сотни и тысячи лет и в конце концов растаять или испариться.

Ледники — это своеобразные аккумуляторы и источники холода. Они представляют собой один из важнейших компонентов географической оболочки Земли, которые оказывают огромное влияние на ее климат. В ледниках на огромной площади, почти равной 16 миллионам квадратным километрам суши планеты, законсервирована колоссальная масса атмосферной влаги, представляющая гигантские водные резервы Земли. Общая масса льда, заключенная в ледниках, составляет около 30 миллионов кубических километров. Если бы удалось разложить весь этот лед ровным слоем по поверхности земного шара, то его толщина была бы равна примерно 60 метрам. В таком случае средняя температура воздуха на поверхности планеты оказалась бы намного ниже, чем сейчас, в результате чего прекратилась бы жизнь на Земле. К счастью, подобная угроза сегодня неосуществима. Если же представить себе совершенно невероятное в наши дни мгновенное глобальное потепление, которое повлекло бы за собой одновременное быстрое таяние всех ледников Земли, то тогда уровень Мирового океана повысился бы ориентировочно на 60 метров. Тогда бы под этими водами оказались густонаселенные плодородные прибрежные равнины на площади 15 миллионов квадратных километров. Однако известно, что на протяжении прошлых геологических эпох колебания уровня Мирового океана были значительно большими, когда ледниковые покровы возникали, а затем стаивали.

Современные ледники распространены очень неравномерно благодаря различным климатическим условиям и рельефу земной поверхности. Около 97 процентов общей площади ледников и 99 процентов их объема сосредоточены в двух колоссальных покровах Антарктиды и Гренландии. Не будь этих природных холодильников, климат Земли был бы значительно более равномерным и более теплым от экватора до полюсов. Не было бы и такого разнообразия природных условий, какое имеется сейчас. Существование обширных «шапок» льда в Антарктиде и Арктике усиливает температурный контраст между высокими и низкими широтами Земли, благодаря чему происходит более энергичная циркуляция атмосферы всей планеты. Антарктида и Гренландия играют в наше время одну из главных ролей в формировании климата всей планеты. Поэтому оба крупнейших района современного оледенения иногда образно называют главными дирижерами климата Земли.

Ледники являются очень чуткими индикаторами изменения климата. По наблюдениям за их колебаниями гляциологи судят о климате. Глетчеры производят гигантскую геологическую работу. Например, в результате грандиозной нагрузки крупных ледниковых покровов земная кора прогибается на глубину многих сотен метров и, наоборот, поднимается при снятии этой нагрузки.

Ледники — важнейшие водные ресурсы планеты. Лед — это особая форма существования воды. Всего на земном шаре примерно 1360 миллионов кубических километров воды. Из них 97,2% составляет вода морей и океанов. На долю ледников приходится меньше трех процентов. Это может показаться совсем мало. Однако на самом деле в богатейших природных кладовых льда Земли бережно хранится колоссальное количество чистой замороженной воды. Ее запас можно сравнить с примерным стоком всех рек мира за последние 700 лет. Человечество пока еще знает о «хранилищах» воды в твердом виде недостаточно. Для решения научных и практических задач необходимо располагать данными о количестве, площадях, объеме и особенностях режима ледников.

Ледники не только существенно влияют на климат, но и воздействуют на жизнь и хозяйственную деятельность людей, живущих по соседству с ними. Человек вынужден считаться с необузданным «характером» ледников. Временами они «пробуждаются» и представляют грозную опасность. Грандиозные скопления снега и льда в горах нередко порождают такие стихийные явления природы, как грязекаменные потоки — сели, лавины, катастрофические подвижки и обвалы концевых участков ледников, подпруды рек и озер, наводнения и паводки. Стихия выводит из строя горные автомобильные и железные дороги, мосты, аэродромы, линии связи и электропередачи, разрушает отдельные строения и даже уничтожает целые населенные пункты.

В различных районах земного шара созданы многочисленные научные станции, где исследователи ведут наблюдения на ледниках, изучают их особенности и повадки. Ведь многие из них заканчивают свое движение поблизости от населенных пунктов и предприятий, разрабатывающих полезные ископаемые, морских портов и аэропортов, различных дорог, имеющих жизненное значение, линий связи, полярных станций, рудников. Такое соседство таит в себе одновременно и пользу, и опасность. С одной стороны, природные «холодильники» снабжают человека и его хозяйство питьевой и технической водой, а с другой — они представляют дополнительные хлопоты и просто угрозу, так как могут быть источниками стихийных бедствий и катастроф. Вот почему сегодня гляциологические исследования имеют непосредственное народнохозяйственное значение, вот почему уже сейчас требуются квалифицированные советы ученых-гляциологов при решении важных проблем, связанных с развитием гидроэнергетики, горнодобывающей промышленности, с сооружением всевозможных дорог. Таким образом, помимо чисто научного значения гляциология приобрела в последнее время и большое практическое значение, которое, без сомнения, будет усиливаться в дальнейшем.

У «холодной» науки гляциологии много важных проблем. Их разрешением как раз и занимаются ученые-гляциологи — представители довольно редкой профессии. Много писалось ранее и пишется сейчас о пресловутом «снежном человеке»… Как известно, поиски этой диковины ни к чему серьезному не привели. Больше того, доказано, что снежного человека нет в природе. Однако есть все же «снежные» люди на нашей планете, которые свою жизнь проводят не на цветущей земле, не у берегов теплых морей, не в тенистых рощах и не на полях или благоухающих лугах, а в снежных и ледяных пустынях. Они живут на снегу и на льду, изучая строение, движение, температурный режим скоплений льда, его влияние на климат.

Кто же эти странные люди, которые обрекли себя на жизнь анахоретов-отшельников?

Это гляциологи, посвятившие себя быстро развивающейся науке о природных льдах земного шара. Специфика работы большинства этих людей заключается в том, что почти каждое лето они отправляются в свои дальние маршруты на ледники, лишая себя приятной возможности провести очередной отпуск в наиболее благодатное время года. Обычно весной и летом гляциологи уезжают в холодные и наименее изученные районы земного шара, чтобы разгадать и познать тайны природы самых суровых областей планеты, скрытые от человека в естественных холодильниках, всесторонне изучить их взаимосвязи с климатом и географической средой, выявить роль льда в развитии Земли.

Ледник — объект повышенной опасности для человека, ступившего на него. Уходя в свой научный поиск, гляциолог остается лицом к лицу с коварными силами природы полярных областей и заоблачных вершин в любом районе любого географического пояса земного шара. Приспособиться к такой жизни не просто. Ведь гляциолог должен уметь не просто жить на леднике, но еще и вести там исследования в экстремальных условиях безжизненной холодной пустыни, вдали от цивилизации, родного дома, близких. Привыкнуть к жестоким морозам и ветрам, сильным физическим перегрузкам и многодневным туманам, к однообразной пище удается не каждому человеку. Не всем нравится терпеть лишения, не всем это по плечу. В том-то и дело, что настоящий гляциолог должен заставить себя и свою волю быть сильнее не только физически, но и нравственно. Люди, уходящие во льды, знают, что их не оставят товарищи по экспедиции. Вместе с тем они в первую очередь рассчитывают на себя — на свои силы, умение, выносливость, рассудительность, терпение. Профессия гляциолога требует не только мужества, железного здоровья, знаний и выдержки, но и беззаветной любви и преданности своему нелегкому делу.

Так же как геологи и другие полевые работники, гляциологи ходят в маршруты. Маршруты бывают разными: сложными и простыми, легкими и тяжелыми, короткими и длинными, удачными и неудачными, даже веселыми или немножко грустными и уж совсем редко — скучными или неинтересными. Гляциологические маршруты пролегают не по земной тверди, а по льдам и снегам. Любой такой поход — это не простая лыжная прогулка. Гляциолог всегда обязан быть начеку. Часто идущего по ледяному бездорожью подстерегают бездонные пропасти — узкие и широкие трещины, предательски прикрытые ненадежными «мостами», созданными снегом и ветром. Летом, когда снег полностью стаивает с поверхности концевой части ледников — языков, перед взором исследователей открывается хаос голубого льда, напоминающий гигантский лабиринт, который не всегда можно пройти благополучно, и любая ошибка может стоить очень дорого.

Погода на ледниках редко благоприятствует проведению исследований. Над головой полярного гляциолога чаще висят хмурые свинцовые облака, нежели приветливо синеет ласковое небо, пронизанное теплыми солнечными лучами. Характерные холодные штормовые ветры и злые метели-пурги сбивают с пути человека, выматывают его силы, валят с ног, затрудняют дыхание, обжигают лицо, слепят глаза. Через мельчайшие поры в одежде снежинки ухитряются проникнуть внутрь, надоедливо лезут за ворот, туго набивают карманы одежды и рюкзаков. Посреди всего этого снежного безумия наперекор стихии прилепилась к поверхности ледника такая тонкая и такая беззащитная палатка. В океане снега и ветра это — крохотная песчинка, но она совершенно необходима любому полевому исследователю.

Летом проведению маршрутов сильно мешают потоки талых вод, порой широко разливающиеся по поверхности ледника в виде настоящих рек и озер, и снежно-водяные болота. Часто занавес тумана со всех сторон окутывает ледник сырой ватной пеленой. Тогда быстро исчезают далекие и близкие ориентиры — горы, скалы, заливы, озера, морены, снегомерные вехи-рейки. Редко, но бывает и такое благодатное время, когда скупая погода нет-нет, да и расщедрится и подарит гляциологам тихие безоблачные дни без туманов. Тогда быстро забываются все невзгоды, тяготы жизни человека, лишенного многих элементарных удобств.

Успешное выполнение экспедиционных задач, конечно, зависит от самих исполнителей предстоящих работ, особенно в условиях Арктики и Антарктики, высокогорий, пустынь и других сложных и наиболее труднодоступных районов природы.

Экспедиция — это живой полнокровный коллектив. Порою не все полевые работники уживаются в нем. Иногда сказывается их психологическая несовместимость, разница в возрасте, характере и других личных особенностях каждого человека. Главное — в отношениях между собой всем следует быть тактичными, справедливыми, добрыми, уважать друг друга. Безусловно, лидеры таких коллективов обязаны быть в этом плане образцом для своих подчиненных.

Планомерное изучение ледников началось относительно недавно. Особенно интенсивно оно стало развиваться в конце 1950-х годов. День 1 июля 1957 года вошел в мировую историю как начало грандиозного научного мероприятия — Международного геофизического года или сокращенно МГГ. Тысячи ученых из 63 стран Старого и Нового Света объединили свои усилия, чтобы выполнить по единой программе комплексные исследования глобальных геофизических процессов в период максимальной солнечной активности. Было решено на этот раз не ограничиваться Арктикой и Антарктикой, как четверть века назад во время II Международного полярного года. По первоначальному плану МГГ должен был проводиться с 1 июля 1957 года по 31 декабря 1958 года. Однако ученые договорились продлить это мероприятие еще на один год. Таким образом, МГГ охватил период почти в 30 месяцев — с 1 июля 1957 года по 31 декабря 1959 года. Для координации усилий ученых был создан международный орган — Специальный комитет по проведению МГГ. Его президентом стал видный английский геофизик профессор С. Чепмен. Советский Союз представляли в комитете известный геотектонист член-корреспондент АН СССР В.В. Белоусов (впоследствии вице-президент) и видный геомагнитолог доктор физико-математических наук Н.В. Пушков.

В каждой стране, участвующей в МГГ, был создан свой национальный комитет. В СССР его возглавил вице-президент АН СССР академик И.П. Бардин. В состав комитета вошли рабочие группы по гляциологии, ионосфере, космическим лучам, метеорологии и физике атмосфере, океанографии, полярным сияниям, долготам и широтам, солнечной активности, сейсмологии, ракетам и спутникам и другим.

Около 30 тысяч специалистов-геофизиков приступили на четырех тысячах научных станций к всесторонним геофизическим наблюдениям, расположенным на всех континентах земного шара. Советский отряд геофизиков оказался одним из наиболее многочисленных среди представителей других стран мира. Почти 500 наших станций и обсерваторий, разбросанных от Земли Франца-Иосифа до Кушки, от Балтики до Чукотки и, наконец, на далекой Антарктиде, изучали по единой программе планетарные физические процессы.

Впервые одним из главных разделов изучения Земли сделалась гляциология. Свыше 100 ледниковых станций работали от Северного полюса до Южного полюса. Благодаря этому наши знания о современном оледенении земного шара заметно расширились. После окончания работ МГГ гляциологическая наука получила всеобщее признание среди других наук о Земле.

Наступило время, когда гляциологи разных стран приступили к комплексным исследованиям на грандиозных ледниковых покровах Антарктиды и Гренландии, на полярных архипелагах и в высокогорных районах Земли. Оледенение Арктики и Антарктики в основном напрямую взаимодействует с океаном, что представляет собой его главное отличие от оледенения умеренных широт. Процессы, связанные с формированием баланса массы, изменением формы, размеров и строения ледников, — важнейший элемент природы полярных ледников.

Роль гляциологии постоянно растет, поскольку в общественное производство вовлекаются все новые районы с длительно существующим снежно-ледовым покровом и суровым климатом. В России — это северное побережье страны, омываемое на огромном расстоянии Северным Ледовитым океаном, бескрайние просторы Сибири, высокогорья Кавказа, Алтая, Саян, Дальнего Востока. Ну а в Атлантическом секторе Арктики — это полярный архипелаг Шпицберген.