Антология экспедиционного очерка

РАЗГОВОР С АДМИРАЛОМ ГОЛОВКО

 

В начале июня 1957 года участники Новоземельской экспедиции должны были выехать из Москвы в Архангельск. Там мы должны были проследить погрузку экспедиционного снаряжения на небольшой пароход «Мста». Наш путь лежал на северо-западную оконечность Новой Земли. Группа островов, расположенная в Северном Ледовитом океане и являющаяся естественной границей между Баренцевым и Карским морями называется Новой Землей. Она состоит из мелких островов и двух крупных — Северного и Южного, разделенных узким проливом Маточкин Шар. Крупные острова вытянуты дугой с юго-юго-запада на северо-северо-восток на 1000 километров. Площадь Новой Земли около 82600 квадратных километров. На северо-западной оконечности Северного острова, на 76-й параллели, расположен большой залив Русская Гавань. На его побережье приютилась весьма скромная одноименная полярная станция Главсевморпути. На Северном острове находится и самое обширное оледенение на территории нашей страны.

Основными объектами исследований гляциологической экспедиции были выбраны крупный выводной ледник Шокальского и примыкающую к нему часть Новоземельского ледникового щита. Выбор этого района не был случайным. Еще во время Второго Международного полярного года в 1932-1933 годах здесь работала экспедиция, изучавшая оледенение. Руководил ею Михаил Михайлович Ермолаев. Ледник Шокальского с питающей его частью ледникового покрова представлял собой ключевой участок, изучение которого давало возможность судить о многих сторонах жизни Новоземельского ледникового покрова в целом. Перед нашей экспедицией стояла важная научная задача: впервые ежедневно в течение двух лет проводить метеорологические и гляциологические наблюдения в этом районе оледенения Новой Земли.

Перед отъездом у нас накопились несколько деловых вопросов по Новой Земле. Узнав об этом, мой отец, участник Великой Отечественной войны на Северном флоте, связался с бывшим командующим адмиралом А.Г. Головко и попросил принять начальника экспедиции Сваткова и меня. Арсений Григорьевич любезно согласился. Мы не сомневались, что получим у известного флотоводца ряд дельных советов. Ведь адмирал не понаслышке знал, что такое Новая Земля.

Мы явились в положенное время в приемную, доложились и стали ждать, когда нас вызовут. Рядом важно сидели солидные адмиралы и генералы, грудь которых украшали боевые ордена и медали. Вдруг из кабинета вышел статный капитан 1 ранга и громко произнёс:

— Арсений Григорьевич приглашает к себе представителей Академии наук.

Мы с Колей удивились, что адмирал хочет нас видеть раньше этих высокопоставленных особ. Однако быстро встали и лихо прошли мимо них в кабинет. Я шепнул Сваткову: «Видно, они прилично поднадоели Головко».

Адмирал встал из-за стола и поздоровался с нами за руку.

— Чем могу быть полезен нашей славной науке, товарищи академики? — дружелюбно приветствовал гляциологов первый заместитель главнокомандующего Военно-морским флотом СССР.

Мы рассказали, куда и с какой целью собираемся скоро отправиться. Неожиданно адмирал задал несколько странный для нас вопрос:

— Объясните, чем вызвана необходимость ехать вам обязательно на Новую Землю? Насколько я знаю, ледников очень много и на Земле Франца-Иосифа, которые покрывают там чуть ли не весь архипелаг.

— На ЗФИ будет работать аналогичная гляциологическая экспедиция нашего института, — отвечали мы. — Что же касается Новой Земли, то в соответствии с заявкой СССР Международный комитет по проведению МГГ в Брюсселе официально зарегистрировал Русскую Гавань в качестве международной гляциологической станции среди 103 других. Информация об этом опубликована в официальных бюллетенях Международного геофизического года. Поэтому Советский Союз должен выполнять взятые на себя обязательства, данные международному сообществу, изучать ледники в районе Русской Гавани. Кстати, там же уже работали гляциологи четверть века назад во время Международного полярного года.

Головко внимательно выслушал нас. По его лицу было видно, что он чем-то обеспокоен. Адмирал нажал кнопку вызова и в кабинете появился знакомый капитан 1 ранга.

— Вам известно, что в районе Русской Гавани, на самом северном крае Новоземельского полигона, собирается с июля работать ледниковая экспедиция Академии наук?

Офицер удивленно посмотрел сначала на своего начальника, а потом на нас и по-военному кратко доложил:

— Никак нет, товарищ адмирал!

Головко о чем-то задумался и затем произнес недовольным голосом:

— Это плохо и довольно странно. Получается нехорошая история. Наши ученые едут в Русскую Гавань на два года, а мы абсолютно ничего не знаем об этом.

 После непродолжительной паузы Головко вдруг произнес:

 — Как бы их там случайно не поубивали. Конечно, можно под каким-нибудь благовидным предлогом не пустить эту экспедицию на Новую Землю. Но оказывается, станция Русская Гавань объявлена на весь мир одним из объектов Международного геофизического года, и, полагаю, Советскому Союзу не очень хорошо срывать международные обязательства, взятые им же. Отправьте в Белушку (военно-морская база на Новой Земле) информацию о присутствии этой экспедиции в районе Русской Гавани с июля 1957 года по осень 1959 года.

На все наши дальнейшие вопросы мы получили дельные ответы.

После десятиминутной аудиенции адмирал Головко проводил нас до двери.

— Желаю вашей экспедиции успешной работы на ледниках Новой Земли. Надеюсь, у вас все будет в порядке, — сказал на прощание Арсений Григорьевич.

Покидал я адмиральский кабинет весьма озадаченный: «Что это еще за странный такой полигон, где нас могут «случайно поубивать»?

Постепенно подготовка к отъезду на Новую Землю заслонила все остальное, и я забыл об этом разговоре с адмиралом Головко.

 

 

НА НОВУЮ ЗЕМЛЮ.

 

Рано утром 16 июля 1957 года небольшой пароход «Мста» под командованием потомственного моряка молодого полярного капитана Германа Буркова обогнул высокий мыс Макарова и вошел в залив Русская Гавань. На борту судна находилось большинство участников Новоземельской гляциологической экспедиции. Вскоре в заливе показался еще один пароход, носивший имя казака, «Семен Дежнев». На нем имелись более мощные стрелы, чем на «Мсте», поэтому он доставил сюда тяжелый груз: трактора С-80 и ДТ-55. Мне было поручено сопровождать их.

О легендарном ледокольном пароходе «Дежнев», построенном в Ленинграде еще в конце тридцатых годов ХХ века, стоит напомнить. После начала Великой Отечественной войны на этот пароход поставили очень скромное вооружение: одно или два орудия и несколько пулеметов. Так мирное советское судно было преобразовано в сторожевой корабль Беломорской военной флотилии под новым «громким» названием «СКР-19».

В ночь на 27 августа 1942 года к острову Диксон подошел незамеченным германский линкор «Адмирал Шеер», которого здесь никто не мог ожидать, и открыл ураганный огонь по полярной станции. В это время у причала порта как раз стоял «СКР-19», а прямо за ним на берегу 120-миллиметровое орудие, подготовленное к отправке на материк. Экипаж советского корабля тут же героически вступил в бой с могучим фашистским линкором. Силы были явно не равны. Советский пароход получил две тысячи пробоин, семь членов его экипажа погибли, свыше двадцати получили тяжелые ранения. Однако его маломощная артиллерия и береговое орудие нанесли вражескому линкору определенный урон, после чего он позорно покинул воды Диксона. Такова история судна, доставившего нас на Новую Землю.

«Мста», а на следующий день и «Дежнев» бросили якоря на рейде бухты Володькиной, сравнительно недалеко от берега. В трюмах и на палубах обоих судов находилось бесчисленное количество самого разного груза Новоземельской гляциологической экспедиции. Прибыли сюда и шестнадцать ее участников, которым предстояло в отрыве от родного дома и близких людей непрерывно, в течение двух  лет, изучать ледники по программе Международного геофизического года.

Перед нами открылась величественная картина ледника Шокальского. Вытянутый на четыре километра хрустальный отвесный фронт ледника высотой с пятнадцатиэтажный дом был разбит бесчисленными огромными трещинами. Хаотическое нагромождение колоссальных сверкающих на солнце ледяных глыб производило неизгладимое впечатление.

На юге возвышался ледниковый щит Новой Земли — самый крупный ледяной покров в нашей стране. Низкие темно-серые облака словно придавили километровую вершину щита.

 — Вот здесь, друзья, мы и будем работать, — заметил начальник экспедиции Николай Михайлович Сватков, побывавший здесь прошлым летом с рекогносцировочными целями.

— А почему этот залив называется Русской Гаванью? — поинтересовался включенный в состав экспедиции архангельский плотник Василий Перов.

Все взглянули на геодезиста-картографа Володю Корякина, приезжавшего сюда вместе со Сватковым. Мы не сомневались, что этот молодой полярник, фанатично влюбленный в Арктику, конечно, знает происхождение этого названия. И не ошиблись.

— В семидесятых годах XIX века норвежский зверобой по имени Мак плыл на небольшом парусном судне вдоль северо-западного побережья Новой Земли, — начал объяснять Корякин. — Зайдя по пути в большой залив, находившийся на 76-й параллели, норвежец обнаружил на берегу поваленные ветром старые православные кресты. Это указывало на то, что здесь когда-то жили и были похоронены русские поморы. В память о них Мак назвал этот большой залив Русской Гаванью. Этот залив включает в себя четыре бухты, названные именами Микитова, Воронина, Откупщикова и непонятного Володьки.

— Когда открыли Новую Землю? — последовал новый вопрос.

— Точное время открытия неизвестно. Большинство исследователей считают, что это событие произошло не позднее XIII-XIV веков, — ответил Корякин.

Впереди медленно двигались по воле ветров и течений маленькие айсберги, отколовшиеся от конца большого ледника Шокальского, который заканчивался в водах бухты Откупщикова. Синеватый лед напоминал зимние облака. Время от времени с тяжелым грохотом, похожим на горный обвал или артиллерийскую канонаду, падала ледяная глыба с фронта ледника. Весь в брызгах и пене, будто корпус нового корабля, только что сошедшего со стапелей, айсберг отправлялся в свое плавание.

— А ведь здесь где-то должна находиться полярная станция «Русская Гавань»? — теперь вопрос был адресован уже бывшему зимовщику этой станции, участнику Великой Отечественной войны Александру Вячеславовичу Романову. Не обиженный силой этот пятидесятидвухлетний русский богатырь был в нашей экспедиции самым опытным полярником, проведшим не один год на зимовках в Арктике. Из уважения все мы с первого дня работы экспедиции стали уважительно называть его дядей Сашей.

— Вот посмотрите сюда, — показал рукой Романов на остров Богатый, к которому мы приближались, — и вы увидите за ним полуостров Горякова. Его омывают с обеих сторон бухты Воронина и Откупщикова. Так вот как раз там, в самом конце этого продолговатого и не очень широкого полуострова, расположена небольшая полярная станция Главсевморпути. Возглавляет ее сейчас Георгий Ефремович Щетинин — немолодой степенный полярник, участник работ на дрейфующей станции «Северный полюс-2» в 1950-1951 годах. Мне довелось зимовать совсем недавно в Русской Гавани вместе с Зиновием Михайловичем Каневским и его женой Натальей Владимировной. Вам всем не один раз придется ходить туда по делам, да и просто так по-соседски в гости.

В течение трех суток все гляциологи с помощью моряков «Мсты» и «Дежнева» выгружали экспедиционное снаряжение, продовольствие, горючее. На пустынном берегу, у старого давно заброшенного промыслового становища — фактории, постепенно росли груды ящиков, мешков, бочек, строительного материала, угля.

Галька хрустела под ногами. Кругом ни деревца, ни кустарника, ни почвы для их произрастания. Так я очутился впервые в жизни в самой настоящей арктической пустыне.

Выгрузив оба трактора, «Дежнев» первым снялся с якоря. На следующие сутки выгрузка закончилась и на «Мсте». При свете полуночного солнца пароход 20 июля в 3 часа 30 минут направился к выходу из Русской Гавани. Наступил момент расставания. Надолго разрывалась живая связь экспедиции с материком, с домом, родными и близкими.

— Прощайте, друзья-мореходы! Счастливого плавания! — кричали мы вслед удалявшемуся пароходу и дружно махали руками.

— Не прощайте, а до свидания! — поправил нас дядя Саша. Шестнадцать человек махали шапками с берега, провожая славных полярных моряков, продолжавших свой арктический рейс. В качестве прощального салюта гляциологи зажгли большой костер. В ответ со «Мсты» раздались три ответных гудка.

Наша экспедиция состояла почти целиком из молодежи. Если не считать двух «пожилых» мужчин — Чижова и Романова, которым немного перевалило за 50 лет, то средний возраст гляциологов был равен 25 годам. В состав научной группы входили две молодые женщины — Валентина (Ляля) Бажева и Наталья Давидович, приехавшие на Новую Землю вместе с мужьями. Они готовы были делить наравне с мужчинами все предстоящие трудности и опасности жизни и работы на леднике.

Кроме немногих зимовщиков полярной станции Главсевморпути «Русская Гавань», расположенной в пяти километрах от нашей базы на низкой галечной косе полуострова Горякова, не было ни души. Лишь темнели мрачные скалы да сверкали голубоватые ледники. Грозное Баренцево море, неожи­данно успокоившееся, казалось завороженным в своей неправдоподобной тишине.

Только к самому утру, уже после ухода пароходов из Русской Гавани, участники экспедиции забрались в теплые меховые мешки и проспали весь день, как убитые.

На этом месте жили когда-то русские поморы-промышленники, которые хаживали сюда из Архангельска и Кольского полуострова. На Новой Земле они добывали моржей, нерп, гагачий пух, охотились на белых медведей, песцов. Начиная с 21 июля, мы стали приводить в порядок территорию и пришедшие в негодность постройки бывшего становища поморов. Теперь они должны были стать на два года нашей экспедиционной базой.

Временно все мы превратились в разнорабочих. До наступления длинной полярной ночи нам предстояло отремонтировать старые обветшалые строения становища, найти подходящее место для двух научных станций на вершине ледникового щита и леднике Шокальского и завезти туда на тракторах строительные материалы, топливо, продовольствие и приборы. На базе надо было быстро построить два разборных домика для будущих станций, а также несколько небольших домиков (балков), поставленных на крепкие сани с мощными металлическими полозьями. Наконец, следовало вывезти в разобранном виде станционные дома на ледники, установить в них различную аппаратуру, а также разбить наблюдательные метеорологические и снегомерные площадки. Балки, предназначавшиеся для временного базирования в них участников маршрутных групп, следовало расставить на пути от берега до будущей станции «Ледораздельная». Весь этот путь также следовало обставить дорожными вехами.

Еще перед отправкой в Арктику будущие участники Международного геофизического года работали упаковщиками, грузчиками, экспедиторами, разнорабочими и так называемыми «толкачами». Уже здесь, на Новой Земле, нам пришлось дополнительно к этому пройти еще школу строителей. Научные сотрудники экспедиции, недавно окончившие университеты и институты, пополняли в Русской Гавани свои знания дисциплинами, никогда не значившимися в программах высшей школы, но совершенно необходимыми в любых экспедиционных условиях. Здесь все мы превратились временно в плотников, механиков, кузнецов, столяров, электриков... Под руководством мастеровых строителей-архангелогородцев Александра Романова и Василия Перова научные сотрудники начали приводить в порядок запущенный «жилой фонд» бухты Володькиной. Нашим союзником было незаходящее полярное солнце. Спали урывками, не зная ни дня, ни ночи. Надо было торопиться, так как самое сложное ожидало нас впереди.

Специальных домиков экспедиция не имела. Поэтому нам предстояло самим строить сборно-разборные дома для дальнейшей заброски на ледники. Как-то после обеда начальник экспедиции попросил всех задержаться и обратился к нам с коротким предложением:

— Товарищи! Считаю своевременным объявить открытый конкурс на проект станционных домиков. Лучший проект, одобренный большинством участников экспедиции, будет отмечен плиткой шоколада «Красный Октябрь»!

Прошла неделя. Победителем оказался Олег Яблонский. С небольшими поправками его проект был единодушно принят всеми. Вскоре под началом дяди Саши Романова мы приступили к их строительству. Сначала собрали дом для станции «Ледораздельная», а затем и для станции «Барьер Сомнений». На все это ушло около десяти дней.

Многим гляциологам не сиделось на берегу. Рвались в «бой» — на ледник. Они требовали, чтобы их скорее отпустили в разведку, но неизменно получали категорический отказ. Ведь в первую очередь необходимо было общими усилиями окончательно обустроить жилье для нормальной жизни и работы на базе, а уже потом начать настоящую работу на леднике.

Самой колоритной фигурой в нашей экспедиции был юный поваренок. Высокий и худощавый Женька Дебабов напоминал своей лохматой шевелюрой недавнего победителя Международного конкурса имени Чайковского юного американского пианиста Вана Клиберна. Говорили, что Сватков «обнаружил» нашего кока не где-нибудь, а в знаменитом ресторане «Националь». Парнишка оказался прекрасным рисовальщиком. Возможно, поэтому ему удавалось готовить уникальные по красоте различные блюда, будь то дичь, салаты или торты. Вместе с тем, повар был ужасным грязнулей. Свое совершеннолетие новоземельский «Ван Клиберн» решил отметить очень торжественно и приготовил массу разных закусок. Все мы собрались тогда после работы вечером в бывшей пекарне, на первых порах служившей нам временной кают-компанией. Впоследствии этот маленький домик получил название «Заречный», так как располагался он по другую сторону ручья.

Конечно, самым большим событием в экспедиции был отмечен день, когда, наконец, вступила в строй настоящая русская баня да еще с парилкой. Много часов пришлось затратить почтенному ученому Олегу Павловичу Чижову и мне, чтобы проконопатить стены бани, а рабочему Василию Романову, чтобы сложить в ней мощную печь с плитой. Часть людей продолжала в пожарном порядке ремонтировать жилой дом, пришедший в негодность.

На базе уже действовала механическая мастерская и силовая станция, над созданием которых потрудились Альберт Бажев, Сева Энгельгардт и оба тракториста — Николай Неверов и Игорь Ружицкий. Много времени ушло на рытье в мерзлой гальке котлована под фундамент для установки двигателей. На цементирование не хватило привезенного с материка песка и глины. За песком пришлось нам совершать много рейсов на обычной лодке на остров Богатый, расположенный в трех с половиной километрах от базы. Вася Перов и я сидели на веслах, а Володя Корякин был кормчим. Бодрым голосом он отдавал нам команды: «Левая табань, правая на воду», «Суши весла», «Полный вперед»… Его лицо в эти мгновения озаряла счастливая улыбка, а слова команды будто и вправду придавали нашей лодке более быстрый ход.

Здесь необходимо отметить один немаловажный факт из истории Новоземельской гляциологической экспедиции. Дело в том, что за неуемную любовь и привязанность ко всему тому, что связано с морем, любыми кораблями, морскими книгами, путешествиями и экспедициями, Корякин, еще находясь на судне во время плавания на Новую Землю в прошлом году, получил от своих товарищей дружеское прозвище Дик. Все мы в детстве зачитывались произведениями знаменитого французского писателя-фантаста Жюля Верна и хорошо помнили, что это имя он дал одному из своих замечательных героев — пятнадцатилетнему капитану Дику Сэнду. Такое веселое прозвище настолько пристало к Володе Корякину, что в дальнейшем все полярники Русской Гавани иначе как Диком его и не называли. Что характерно - наш герой всегда охотно на него откликался. Более того, скажу я вам, что даже сейчас, по прошествии более полувека с того времени, все мы продолжаем привычно называть Диком Владислава Сергеевича Корякина, ныне крупного российского ученого, доктора географических наук, профессора и писателя, автора многих занимательных научно-популярных книг об Арктике.

На острове Богатом довелось мне впервые в жизни увидеть птичий базар. Кто не встречал на своем веку громадного скопления птиц, тому трудно представить невообразимый шум, который стоит вокруг. Дядя Саша говорил нам, что когда-то птиц здесь было гораздо больше, но птица рядом с человеком, видимо, плохо уживается. Страшный гомон, царивший на скалах, и дал повод поморам-промышленникам прозвать такие летние поселения пернатых базарами. Шум этот напоминал грохот низвергавшегося мощного водопада. Чайки гонялись друг за другом, выхватывали чужую добычу, как будто им в море не хватало рыбы. Со скалы сыпались белые перья, как хлопья снега. На птичьих базарах с годами скапливались огромные залежи гуано (помета). Поэтому здесь стоял нестерпимо тяжелый запах.

Крупная хищная чайка — бургомистр, которую мы давно приметили над Русской Гаванью, обосновалась на самой вершине скалы и оттуда, как с наблюдательного поста, поглядывала на птичье царство и выискивала себе легкую добычу. Но даже маленькие птицы самоотверженно вступали в бой с бургомистром, кружились возле него, стараясь клюнуть и нанести разбойнику удар. Старые полярники говорили, что не всегда бургомистр уходил безнаказанно. Доставалось и ему.

Мы подбили камнями несколько кайр и чаек, решив хотя бы так скромно подкормить наших голодных собак, чей рацион был на редкость скудным. Нам пришлось поторопиться, так как погода выдалась противная: зыбь, туман, мелкий дождь и ветерок — и мы поспешили с острова на базу.

Песок и глина, найденные на побережье залива Русская Гавань и на острове Богатый, мы доставили на базу, и они тут же поступили в дело. Тяжела и изнурительна была работа по перемешиванию цемента, глины, песка, гальки и воды, тем более что эта работа должна проводиться безостановочно и в быстром темпе. Но вот весь котлован заполнился свежим раствором цемента. Вскоре цемент «схватило», и фундамент под двигатели был готов.

Не было хуже занятия, чем драить старинную салотопку, где некогда поморы-промышленники вытапливали тюлений жир. Сообразительный Коля Неверов подогнал к берегу моря буровой станок, укрепленный на тракторе С-80, и включил насос. Только так удалось отмыть морской водой пол и стены салотопки, после чего мы смазали их каустической содой. Затем многократно окатили водой. Долгое время дурной запах мучил всех. После завершения работы от «чистильщиков» еще долго воняло ворванью. Зато выбили все-таки злой «дух» из бывшей салотопки. Любое московское предприятие по «химчистке» могло бы дать нашему труду самую высокую оценку.

Пилить, строгать, рубить кайлом и ломом мерзлую гальку худо ли, хорошо ли мог каждый из нас, но сложное кузнечное дело или электрохозяйство не всем, конечно, было знакомо.

— Не боги горшки обжигают, а те же люди! — любил говорить нам коллектор Василий Перов, молодецки работая топором и с какой-то жонглерской ловкостью выполняя родное ему плотничье дело.

— Действуйте, товарищи ученые! Это вам не лекции читать и мозги нам пудрить! — добродушно подшучивал он над гляциологами. — Дорогой товарищ Корякин, лучше скажи, когда люди узнали, что на Новой Земле есть ледники?

— Кое-что о природе этого архипелага содержится в материалах голландских экспедиций Баренца в конце XVI века. В 1676 году англичанин Джон Вуд сообщил о ледниковом покрове и вечной мерзлоте на Новой Земле. Ломоносов, опираясь на сведения поморов, описал ряд особенностей новоземельского оледенения. Француз Пьер Леруа еще в 1766 году характеризовал оледенение Новой Земли кратко и выразительно: «…есть только куча льда…». В самом начале XIX века член-корреспондент Петербургской Академии наук В.В. Крестинин описал оледенение Новой Земли как «высочайшие ледяные горы, стоящие на берегах Новой Земли…».

Работать нам приходилось иногда по двенадцати-четырнадцати часов. Однако и после этого добровольно установленного времени можно было видеть людей, озабоченно склонившихся над раскрытыми ящиками или у разобранных движков. Трудились с огоньком — не за страх, а за совесть. Наиболее рьяные умудрялись по ночам совершать еще и недалекие пешие маршруты на ледник Шокальского. Правда, понятие ночь во время светлого полярного дня в июле и августе, конечно, относительное.

 

ПОДВИГ ТРАКТОРИСТА

 

Но вот наконец была предпринята первая рекогносцировочная поездка трактора на ледник Шокальского и его правую боковую морену. Требовалось проверить работу трактора в не совсем привычных для него природных условиях. В этом походе участвовали начальник экспедиции Николай Сватков, тракторист Игорь Ружицкий и сотрудник полярной станции «Русская Гавань» Главсевморпути Зиновий Каневский, которого мы считали местным старожилом, так как он провел здесь до нас годичную зимовку и даже преуспел в полном одиночестве провести исследования на леднике Шокальского.

Наши «первопроходцы» удачно поднялись по боковой морене на ледник Шокальского, нашли проход для тракторов по очень узкому участку между трещинами на Барьере Сомнений, расположенном в семи километрах от гор Бастионы, и вышли на передний край ледникового щита.

Ледопад Барьер Сомнений получил свое необычное название в 1932 году. Тогда во время Второго Международного полярного года здесь работала Новоземельская экспедиция, которой руководил 28-летний разносторонний ученый Михаил Михайлович Ермолаев. Он был географом, геологом, мерзлотоведом, гляциологом, гидрологом, геофизиком, геохимиком. Под началом этого замечательного исследователя Арктики осенью 1932 года и была создана полярная станция «Русская Гавань». Во время последующей зимовки Ермолаев спас попавших в беду охотников-промысловиков — ненцев и русских. За этот и другие подвиги на Новой Земле молодой ученый был награжден орденом Трудового Красного знамени. В довоенные годы режиссер С.А. Герасимов снял замечательный фильм «Семеро смелых», консультантом которого был начальник Новоземельской экспедиции М.М. Ермолаев. В сюжете фильма использованы многие события, имевшие место именно в его экспедиции. В 1938 году во время страшной сталинской мясорубки Михаил Михайлович Ермолаев году был арестован вместе с другими известными советскими полярными деятелями. Была уничтожена и уже готовая к защите его докторская диссертация. В течение восемнадцати лет ученый был оторван от науки и мужественно перенес все тюрьмы, лагеря и ссылки, где пришлось отбывать не заслуженное им наказание. После развенчания культа личности Сталина Ермолаев был полностью реабилитирован. В 1960 году он успешно защитил докторскую диссертацию и вскоре поселился в Калининграде, где получил должность профессора и стал заведующим кафедрой географии Мирового океана в местном университете.

Участники ермолаевской экспедиции очень сомневались, что смогут достичь вершины грандиозного ледяного уступа через лабиринт опасных трещин на аэросанях, подаренных специально для езды по ледникам выдающимся авиаконструктором Андреем Николаевичем Туполевым. Так на крупномасштабной карте Новой Земли в районе залива Русская Гавань появилось новое географическое название ледяного уступа — Барьер Сомнений. Для нас же это романтическое название также не потеряло ни своей красоты, ни остроты.

Проведенная нами разведка была сопряжена с немалым риском. Дважды при форсировании ледниковых трещин, засыпанных снегом, рушились так называемые снежные «мосты», едва только трактор перебирался через них. Ледниковые трещины зимой сверху заметались снегом, через пропасти глубиной в десятки метров метель перекидывала снежные «мосты». Сколько трагедий случалось на этих «мостах»! Скольких смельчаков похоронили они под собой на ледниках земного шара! Об этом говорят каменные знаки — гурии, столбы из плавника, надгробные обелиски, названия ледяных барьеров... Старая восточная поговорка гласит: небо не останавливает путешественника. В любую погоду отправляется он в свой дальний путь. Так же и нас, гляциологов, не могли остановить снежные «мосты».

Итак, первый поход по ледникам завершился удачно. Заключение его участников было обнадеживающим: ездить по леднику на тракторах можно, но только осторожно. В наиболее опасных местах тракторной «дороги» гляциологи выставили деревянные вешки, которые теперь стали служить надежными ориентирами для трактористов и участников пеших маршрутных групп. Тонкие вешки оживили скучный монотонный пейзаж ледниковой пустыни.

Восемнадцатого августа выпал первый снег, который тут же растаял. Хотя еще продолжался полярный день, но уже появлялись первые признаки приближения полярной ночи. Когда в вечерние часы облака закрывали солнце, наступали сумерки. Необычайно живописно окрашивались облака, напоминая замечательные картины известных русских художников А.И. Куинджи, А.А. Борисова и Н.К. Рериха. Богато и многообразно по тонам было над нами новоземельское небо.

На материке, или, как любили говорить бывалые полярники, на БЗ (Большой Земле) учащиеся готовились к началу занятий в школах и высших учебных заведениях. У нас же в это самое время шла тщательная подготовка ко второму дальнему походу на ледораздел ледникового щита, где предстояло организовать гляциологическую станцию «Ледораздельная».

Ледяная долина Иностранцева длиной не менее 30 километров делит  ледниковый покров на две неравные части: щит и Северную ледниковую шапку. Новоземельский ледниковый щит — основная часть ледникового покрова протяженностью по ледоразделу до 344 километров. Толщину льда в его центральной части М.М. Ермолаев оценивал в 300-400 метров. Однако она может быть и не менее 700 метров. Ледниковый покров — самый крупный на территории нашей страны. Его ледораздел вытянулся на 413 километров по Северному острову Новой Земли, то есть почти во всю его длину. В отдельных местах ширина щита достигала почти 95 километров, а наибольшие высоты (свыше 1000 метров) ледниковый покров имел на юге, вблизи верховий Машигиной губы

и залива Цивольки. К северу высота ледораздела постепенно снижалась до 500 метров.

Место будущей станции «Ледораздельная», заранее выбранное гляциологами на крупномасштабной карте, находилось на ледниковом куполе на высоте 800 метров, примерно в пятнадцати километрах к югу от Барьера Сомнений. От станции до берега Баренцева моря было 50 километров, а до Карского моря — 40.

В ночь на 23 августа санно-тракторный поезд, возглавляемый начальником экспедиции Николаем Сватковым, вышел с береговой базы на купол (так мы стали часто называть будущую станцию «Ледораздельную»). Головным двинулся С-80. Вел его высокий крепыш Николай Неверов, человек большого мужества и, что особенно ценно, высококлассный тракторист-механик. До Новой Земли я работал вместе с ним в одной крупной геофизической экспедиции на плато Устюрт. Правда, Коля тогда выполнял обязанности бурового мастера и одновременно водил трактор.

На прицепе у С-80 помимо маленького дощатого домика (балка) на мощных двутавровых полозьях находились большие сани. На них лежали различные строительные материалы, топливо, продукты и научное оборудование. Следом за мощным трактором тронулся в путь его слабенький собрат ДТ-55, рычаги которого держал в своих крепких руках бывший московский шофер Игорь Ружицкий. Этот молодой веселый парень своими рассказами с первых дней экспедиции чем-то напоминал Мюнхгаузена. Он постоянно рассказывал нам неправдоподобные истории из своей, как он любил говорить «очень богатой событиями жизни». Все мы вскоре привыкли к его фантастическим байкам, которым, между прочим, сам их сочинитель верил. До Новой Земли Игорь работал шофером на плато Устюрт в Чушкакульской геофизической экспедиции вместе со мной и Колей Неверовым. Я хорошо знал их обоих по совместной работе и поэтому рекомендовал Сваткову зачислить этих молодцов в экспедицию.

Трактор ДТ-55 отличался от ДТ-54 только тем, что имел более широкие гусеницы, специально приспособленные для езды по болотистой местности. Этот «болотоход» имел на прицепе также один балок. В нем разместилась вся наша строительная бригада во главе с опытным полярным умельцем и богатырем Александром Вячеславовичем Романовым (дядей Сашей). До нашей экспедиции он не один год трудился на разных зимовках в Арктике, в том числе и в Русской Гавани. В бригаду также вошли щупленький сын дяди Саши Василий (прозванный нами в насмешку «дядей Васей»), архангельский плотник Василий Перов и два гляциолога — Олег Яблонский и я.

Если посмотреть на крупномасштабную карту, то до «нашего» купола по прямой линии было приблизительно сорок километров. Однако для трактора на леднике, изборожденного трещинами и ледопадами, прямолинейного движения не бывает. Для вертолета или снегохода это расстояние сегодня покажется просто смешным, но для тихохода-трактора, с трудом двигающегося по каменистой морене, опасливо пересекающего зоны ледниковых трещин, тонущего в глубоком рыхлом снегу, преодолевающего крутые подъемы и спуски,  такой путь прямым никогда не бывает. Вот почему дорога на купол занимала обычно несколько дней. Аэросани давно вышли из моды. О снегоходах тогда мы слухом не слышали, а вертолеты, если, возможно, и имелись у военных на Южном острове Новой Земли, то сюда они никогда не летали.

Тяжела езда на тракторе с санями и балками по каменистой тундре и морене. Часто пальцы гусеничных траков не выдерживали трения — получали трещины и быстро вылетали. То и дело приходилось забивать пальцы на старое место тяжеленной кувалдой, прозванной в ученом мире кувалдометром. Порою ломались даже сами траки. Неприятно визжала оковка полозьев саней, сделанная из дюймового швеллера. Острые грани растрескавшихся от выветривания камней снимали стружку с металла не хуже токарного резца. Когда раскаленная трением оковка полозьев саней погружалась в воду, слышалось тревожное шипенье и начинал валить пар.

Вскоре случилась беда — сломались мощные буксирные тяги, связывавшие «пассажирский» балок с трактором ДТ-55. Из-за этого пришлось тащить дальше наш «вагончик» уже на «мягком» металлическом тросе, что сильно затрудняло движение. Балок стал постоянно наезжать на трактор, а при продолжительном спуске неоднократно предпринимал безуспешные попытки обогнать его то с левой стороны, то с правой.

После нескольких головокружительных подъемов и спусков на морене санно-тракторные поезда вырвался на сравнительно ровную поверхность ледника Шокальского. Кто-то из нас даже пошутил:

— Какой же это ледник? Катим, как по асфальтированному шоссе!

Однако очень скоро впереди в голубоватых сумерках, словно гигантские черные змеи, показались опасные трещины. И тут же быстро пришлось забыть про ледниковый асфальт.

На Перевалочной базе к саням прицепили еще один балок, специально предназначенный для временного жилья строителей станции «Ледораздельной». Все подкрепились горячим кофе — и снова вперед. Погода не ждет и не балует полярника. В мягких сумерках спали горы ЦАГИ и Бастионы. Не мела поземка. Не слышно было противного посвиста ветра. Над ледником показалась на еще не очень темном небе луна в виде огромного багрового шара. Но сидевшим в кабине трактора и до боли в глазах вглядывавшимся в поверхность ледника было совсем не до красот природы. Опасность подстерегала трактор и людей на каждом шагу, в любое мгновение. Требовалось много внимания, большое напряжение нервов и большое самообладание, чтобы предупредить готовившуюся неприятность там, где меньше всего ее ожидаешь. И каждый из нас в пути был вперед смотрящим.

Наш санно-тракторный поезд неожиданно начал странную пляску, означавшую, что кончилась ровная поверхность. Сани то и дело налетали на каждом спуске на трактор, а балок швыряло то вправо, то влево от саней. Скрипела обшивка, громыхал груз, размещенный в балке. Того и гляди, могла сорваться закрепленная на полу чугунная печь. Люди в балке держались руками и ногами, чтобы не упасть с нижних полок, на которых сидели. Казалось, что мы находились при испытании нашего санно-тракторного поезда «на прочность». Резким броскам не было конца. Но все знали: скоро нам предстоит пройти самый неприятный участок пути — грандиозный ледопад Барьер Сомнений.

Наконец, санно-тракторные поезда приблизились к подножью ледяного уступа, круто поднимавшегося на стометровую высоту. Почему-то мне он показался чем-то вроде сказочного гребня гигантского петуха, с его вершины спускались фантастические бездонные пропасти. Наибольшей высоты — 100 метров — ледяная громада Барьера Сомнений достигала в его западной части. В этом же районе ледник как раз был рассечен крупными трещинами, каждая в 20-30 метров ширины и глубиной свыше 30 метров. Сам ледопад образовался из-за неровности подстилающего рельефа — в этом месте находилась подледная терраса с относительной высотой около 190 метров. Лед интенсивно трескался здесь в результате медленного движения ледника по этим возвышенным участкам и лощинам.

Головной трактор вдруг резко остановился. Резко отворилась дверца кабины, и показался начальник экспедиции. Он быстро спрыгнул с гусеницы трактора на ледник.

— Прошу всех самый опасный участок пути продолжить пешком, — услышали мы его команду.

— Выхожу один я на дорогу! — громко пропел Николай Неверов и, понизив голос, пробурчал: — Начинается новый ледниковый спектакль.

На случай возможного падения в трещину тракторист открыл обе дверцы кабины.

— А ну, где наша не пропадала!  Даешь «Голубой ад»! Авось проскочим его с Божьей помощью! — раздался боевой клич Николая. «Голубым адом» он красочно назвал Барьер Сомнений, когда впервые увидел этот огромный ледяной уступ, преграждавший трактору путь на ледниковый щит.

Оба наших тракториста впервые попали в Арктику. Неверов и Ружицкий с первого дня начали отращивать бородку — какой же полярник без бороды?! Когда кто-нибудь из нас подшучивал над смешной жиденькой бороденкой Неверова, он самодовольно усмехался:

— А вот дядя Саша, не чета вам, советовал отпускать бороду, во-первых, она скоро отрастет, а, во-вторых, тогда и шее теплее будет, да и шарф не понадобится.

Санно-тракторные поезда начали медленно двигаться по узкой полосе чистого льда между двумя глубокими трещинами. Головной поезд, ведомый Неверовым, смог удачно проскочить западню, а вот Игорю Ружицкому здесь не повезло. В самой узкой части ледяного «моста» балок, который тащил его ДТ-55, не удержался и начал медленно-медленно сползать левым боком в раскрытую пасть темневшей пропасти.

— Полундра! Игорь, стой! — закричали мы все разом, стараясь привлечь внимание нашего товарища.

Ружицкий немедленно остановил трактор, но балок продолжал по инерции скользить в трещину. Вот он уже угрожающе свесился над ней, будто стараясь заглянуть в страшную бездну. Буксирный трос, удерживавший домик от неминуемого падения, натянулся, как струна, готовый сейчас лопнуть. Игорь снова включил скорость. Дизель взревел, но буксируемый балок был такой тяжелый, что слабенькому трактору, плохо цеплявшемуся гусеницами за голый лед, просто не хватало сил двигаться вперед. Наоборот, сам ДТ-55, увлекаемый балком, начал все заметнее приближаться к самому краю трещины.

Тракторист имел полное моральное право бросить в это время свой трактор и выпрыгнуть из кабины (помните слова товарища Сталина: «Жизнь человека дороже любой машины!») Однако Игорь этого не сделал, он не оставил машину, а продолжал неравную борьбу. Трактор хрипел, задыхался, балок уже на половину висел над коварной трещиной. Мы все это хорошо видели.

Дело решали секунды. Игорь продолжал спасать вверенную ему технику. Балок же, тем временем, продолжал постепенно все дальше сползать в трещину, увлекая за собой трактор. Катастрофа казалась неизбежной. Мы молча наблюдали страшную картину, но ничем не могли помочь товарищу. Дыхание перехватило. Пересохло во рту. Еще мгновенье — и наш друг скроется в ледяной могиле. Кто-то не удержался и тихо промолвил:

— Эх, Игорек, Игорек…

Мы слышали, как он несколько раз переключал коробку скоростей. И вдруг в самый последний момент, когда трактор на секунду приостановился перед своим безумным прыжком в пропасть, раздался режущий уши металлический лязг гусениц.

— Ура! Он пошел! Давай, давай, милый! Жми на всю железку! — закричали мы как одержимые.

— Идет! Идет! — вторил восторженный голос Володи Корякина.

Балок пытался упираться, но трактор теперь уже вновь обрел былую силу, у него, словно у бегуна на длинные дистанции, открылось второе дыхание. Наш домик-путешественник, слегка качнулся на самом краю трещины и стал еле-еле отползать от зловещего места. Оттащив балок на безопасное место, Игорь остановил свой трактор и вылез из кабины на гусеницу. Лицо мужественного тракториста искрилось росинками пота. А ведь был изрядный мороз. Мы вдруг забыли все на свете, окружили и обнимали Игоря, шумно выражая свой неподдельный восторг, а он смотрел на нас удивленными глазами, будто не понимал причины столь бурной нашей радости. А дядя Саша хлопнул тракториста по плечу и многозначительно произнес:

— Ну, и Игорь, ну и молодец! Силен же ты, сукин сын!

Мне показалось, что это была высшая похвала бывалого полярника.

Все дивились самообладанию и решительности двадцатичетырехлетнего парня, не оробевшего в минуту смертельного испытания и нашедшего в себе мужество не покинуть кабину трактора в опасный для него самого момент.

Ружицкий вытирал пот с лица, поглядывая на ледяную пропасть. Потом сказал хрипловатым голосом:

— Братцы, а братцы, дайте закурить, а то у меня «Беломор» закончился.

Курильщики дружно протянули ему папиросы, сигареты и крепчайшую махорку, известную под шутливым названием «Один курит — двое падают».

Все участники похода подошли к едва не погибшему балку. Его входную дверь завалило сорвавшимися ящиками и чугунной печкой. На левой стороне балка часть досок срезало льдом, словно гигантским ножом.

— Пустяки! — деловито заявил авторитетный дядя Саша. — Приедем на место — за пять минут подлатаю! Крепче прежнего будет!

Взревели моторы, и оба санно-тракторных поезда, грохоча, медленно двинулись дальше по лабиринту между многочисленными трещинами. Эти участки имели вид ромбовидных глыб. Кое-где клювообразные снежные надувы настолько сузили трещины, что совершенно не было ясно, где ее края, а некоторые относительно узкие трещины уже успели перекрыться опасными ловушками — непрочными снежными «мостами». В своих записках о поездках на аэросанях по этим самым местам четверть века назад М.М. Ермолаев отмечал, что за ними неоднократно обрушивались снежные «мосты». Лишь только благодаря большой скорости аэросаней (60 километров в час!) участники этой экспедиции спасались от провала и неизбежной гибели в глубоких трещинах.

Санно-тракторные поезда еще некоторое время продолжали ползти по узким полосам льда. Справа — пропасть, слева — пропасть. Как нарочно, балок постоянно тянуло именно туда. В наиболее опасных местах мы подпирали его плечами. В полуметре от наших ног зияла бездонная трещина. Движение обоих поездов продолжалось между жизнью и смертью около двух километров. «Голубой ад» удалось пройти без потерь.

С вершины ледопада открылась на север незабываемая по своему великолепию панорама ледника Шокальского и Барьера Сомнений. Мы увидели настоящий ледяной хаос, ледяные скалы, изборожденные многочисленными трещинами. Владислав Корякин процедил сквозь зубы: «Это же сущий клад для любителей абстрактного искусства!»

Но вот, наконец, открылась ровная заснеженная поверхность ледника с озерками талой воды и снежным болотом. Однако радоваться было еще рано. Горизонт заслонил второй ледяной барьер. Пройти его в этот же день нам не удалось.

С севера на нас низко надвинулись плотные слоисто-кучевые облака. Дальние горы совершенно растворились в дымке. Все заволокло сплошным туманом. Заметно померк дневной свет. Налетел резкий, пронзительный ветер. Решили остановиться в низине между потоками талой воды — лучшего места, увы, не нашлось.

За время стоянки мы успели пообедать и провести некоторые наблюдения. Обязанности повара выполнял в тот день Василий Перов. В его быстрых руках спорилась не только плотничья работа. Он скоро приготовил вкусный обед с традиционной кашей на второе. Тесной семьей ученые и рабочие собрались вокруг самодельного столика, и вмиг забылись недавние тяготы и тревоги.

Как только рассеялся туман, Корякин и Сватков произвели теодолитом привязку вех снегомерного створа. Мы с Олегом Яблонским занялись установкой вех. Не обошлось и без приключения: я искупался в ручье, протекавшем по леднику.

Пока мы тряслись в балке за трактором, Корякин не хотел расставаться со своим теодолитом, или «самоваром», как его окрестили наши плотники. Он даже спал, держа прибор в руках, чем немало потешал всех в походе. Люди, подобные Володе Корякину, просто необходимы на зимовках и в экспедициях. Они вызывают добрую улыбку порой одним только своим видом. А главное — это их неистощимый оптимизм и товарищеское отношение к своим коллегам. К достоинствам нашего Дика, безусловно, относилось и то, что он редко обижался на наши, не всегда добродушные шутки.

Через сутки вся партия двинулась на штурм огромного крутого ледяного уступа — Второго Барьера. Этот резкий перегиб поверхности ледникового щита проходит параллельно Барьеру Сомнений, километрах в восьми к югу от него. Второй Барьер поднимался на высоту почти до 700 метров. Здесь наши первые разведчики обнаружили снеговую границу, за которой лежала уже область «вечных» снегов.

Со стороны могло показаться, что сани и балок не шли, а плыли за трактором, утонув в рыхлом снегу. Трактор буксовал и зарывался все глубже и глубже. Часто приходилось его откапывать, отцеплять балок и сани и начинать разгребать огромный снежный вал, постоянно образующийся впереди.

— Нет хуже этого ледяного киселя! — ворчал Неверов.

Дальше наша дорога на ледниковом щите вилась трехкилометровой змеей, обходя многочисленные запорошенные снегом трещины. Поставленный впоследствии здесь балок для временного обитания участников маршрутных групп назвали «Серпантин», что вполне соответствовало характеру пути на этом участке.

К началу третьих суток наш караван подошел к тому месту, где в предыдущую поездку санно-тракторного поезда была оставлена часть груза для будущей станции «Ледораздельная». Мы убедились, что до того места на ледоразделе, куда мы стремились, было еще километров десять. Предстоял новый, еще неизведанный путь на юго-запад.

Несколько участников похода все время шли впереди трактора. Мы тщательно обследовали будущую тракторную дорогу на ледниковый щит, каждый метр, протыкая щупом снежную поверхность, будто саперы при разминировании. Вот один из нас разыскал щупом под полуметровым слоем снега трещину в фирновой толще и подал рукой сигнал:

— Трактор, стоп!

Трещины можно было заметить по тонким полоскам просевшего снега, а иногда и они были совершенно заметены свежим снегом. Обнаруженные опасные места тут же ограждали вехами. Каждые 300 метров на ледораздельном пространстве мы выставляли новые дорожные и снегомерные вехи. Но при сильном тумане, характерном для ледникового щита, их все равно не увидишь на таком расстоянии.

Трактор медленно продолжал преодолевать пологий подъем. На самом ледниковом щите не было никаких ориентиров, но зато погода благоприятствовала походу. Неожиданно рассеялся туман. Кругом, насколько хватало глаз, простиралась ледяная пустыня, покрытая снегом. Позади нас терялись из виду только что поставленные дорожные вехи. Впереди находился ледораздел ледникового щита.

Только на третьи сутки нашего непростого похода оба санно-тракторных поезда благополучно достигли, наконец, места строительства станции «Ледораздельная». Раздался выстрел, другой, третий! Это Олег Яблонский восторженно салютовал из карабина, припасенного на случай встречи с бывшим хозяином Арктики — белым медведем.

Отцепив балок и разгрузив сани, пятеро строителей влезли в кабину С-88 и поехали за частью станционного груза, оставленного в десяти километрах отсюда во время первой поездки на ледораздел. Ехали мы по свежей колее, только что оставленной нашими поездами. Решили сократить путь. Неверов срезал совсем небольшой «угол», и через метров пятьдесят наш трактор сильно просел левой гусеницей в фирновую трещину, но на ходу все же сумел выскочить из ледникового капкана. На этот раз все обошлось хорошо, и дорожные шутки возобновились  вновь в кабине. А вот и ящики с кирпичами, глина, песок. Быстро погрузили их на платформу трактора и возвратились назад.

Только поздним утром удалось лечь спать. В маленьком балке, рассчитанном на четверых, нас разместилось восемь человек. В ту ночь на ледниковом куполе Новой Земли явно ощущался квартирный кризис.

— В тесноте, ребята, да не в обиде! — пошутил дядя Саша.

Голые деревянные нары показались нам после утомительного путешествия мягче гагачьего пуха, а невообразимый «аромат», исходивший от развешанных над печуркой множества портянок и сапог, никак не подействовал на наш крепкий сон.

Здесь, на перевале огромного Новоземельского ледникового щита, мы должны были построить дом и организовать станцию «Ледораздельная». Здесь очень скоро нам предстояло впервые вести продолжительные систематические наблюдения за погодой, накоплением и таянием снега, за изменением температуры в верхней толще ледника...

 

СТРОИТЕЛЬСТВО СТАНЦИИ «ЛЕДОРАЗДЕЛЬНАЯ»

Вскоре оба санно-тракторных поезда, ведомые Неверовым и Ружицким, покинули купол. С ними уехали на базу Сватков и Корякин.

На снежной поверхности ледникового щита остался лишь один балок да нас пятеро строителей станции. Работы начались с рытья котлована под фундамент будущего дома. Расчистили площадку от снега и метрового слоя фирна. Попадавшиеся в нем ледяные прослойки и линзы рубили ломом, пешней и кайлом.

Никто из нас не знал, что ожидает домик зимой, когда задуют ветры и наступит черед метелей. На побережье, где были известны преобладающие ветры, поморы ставили дома так, что вход никогда не заметался снегом. А что будет здесь в дальнейшем на ледоразделе ледникового щита? Может быть, снег останется, а может быть, его сдует совсем? Поэтому и решили мы вгрызаться в ледниковое тело, чтобы теплее было гляциологам, которые останутся здесь зимовать. Если бы знать заранее, что в скором времени наш будущий станционный домик занесет метелевым снегом выше самой крыши, то не пришлось бы заниматься этой напрасной работой.

Дядя Саша Романов еще на береговой базе заранее обучил нас строительному делу. Мы уже знали, что, для того чтобы появился каркас домика, сначала надо сделать нижнюю обвязку и прикрепить к ней вертикальные стойки. После этого приступить к верхней обвязке, сооружению каркаса и односкатной крыши, затем перейти к настилу 40-миллиметровой половой доски, обшивке стен древесиной и фанерой, вставкой оконных рам и так далее. При этом стены, пол и потолок должны были иметь два слоя, между которыми находились бы пакля, войлок и опилки, покрытые толем. Крышу и стены снаружи предполагалось обшить рубероидом.

Погода не благоприятствовала нам в первый день строительства. Беспрерывно шел снег с моросью. Сырость, сырость и сырость. Это было тем более неприятно, что, кроме приснопамятных ватных костюмов, превратившихся в холодные компрессы, мы не захватили с базы другой спецодежды. Морось перешла в настоящий дождик. Его-то меньше всего хотели строители и никак не ждали на ледоразделе Новоземельского щита. Мокрый снег тут же покрывался тонкой ледяной коркой. Такой же корочкой обрастали одежда и обувь. Особенно доставалось нашим ногам. Едва только понизилась температура до —2°, помела поземка, нас накрыл туман. На следующий день налетел сильный ветер, достигавший в порывах около 30 метров в секунду. Ураган готов был разрушить в секунду то, что мы делали многие часы. Следовало как можно скорее обшить досками каркас дома сначала с наветренной стороны, чтобы было легче работать, а затем настлать крышу. Отделочные работы внутри дома, когда ветер в нос уже не дует, мы считали легким делом.

Сложенные около балка лесоматериалы, листы фанеры, кули с паклей, войлоком и опилками, кирпичи, мешки с углем полностью занесло снегом. Приходилось их откапывать, а это замедляло строительство. Глина и песок смерзлись, и, чтобы готовить раствор для кладки печки, их надо было оттаивать.

Но вот, наконец, весь дом обтянут рубероидом и зашит планками. В подпол и потолочное перекрытие уложены опилки, пакля, войлок, и все это накрыто толем. Стены заполнили до половины опилками, а выше — паклей. Затем изнутри стены и потолок обили фанерой. Медленно сооружалась и печь. Ее складывал сын дяди Саши, печник Василий Романов. Он недавно демобилизовался, а еще до службы в армии успел окончить ремесленное училище каменщиков, чем необычайно гордился его отец.

Крупный Романов-старший был общителен и словоохотлив, не курил и не пил. В отличие от отца сын Вася был небольшого роста, постоянно курил и не знал меры в питье. За пристрастие к вину и табаку папаша частенько поколачивал своего нерадивого сынка. Отец был богатырем, сын же, выражаясь по-спортивному, имел наилегчайший вес. Отец слыл оптимистом и веселым человеком, сын — угрюмым и не очень разговорчивым. Словом, «вода и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой», как Романовы... Своей энергичной работой в пору строительства и веселым доброжелательным характером Александр Вячеславович снискал уважение всех участников экспедиции, поэтому и звали его все мы ласково дядей Сашей. Дядями на зимовках испокон веков называют наиболее полезных людей, безотказных тружеников. Но вот уж никак, даже в шутку, не подходило величание дядей Васей к сыну Романова, которого Перов за глаза называл «пистолетик». Презабавно курил «дядя» Вася. Взяв двумя заскорузлыми пальчиками папироску, он ежесекундно отрывал ее ото рта, пуская дымок и все время стряхивая пепел, при этом он строил самые удивительные гримасы.

Но вот, наконец, над односкатной крышей, обтянутой толем, показалась труба. Теперь началось предпусковое волнение: какая будет тяга? Строители собрали стружку, обрезки фанеры, небольшие чурбачки, разбросанные вокруг, и растопили ими печь. Мы волновались зря. «Дядя» Вася не подкачал! Тяга получилась отличная: в трубе гудело. Печь быстро нагрелась. Промерзшая фанера на стенах и потолке оттаяла. Домик уподобился парилке. С потолка и стен, медленно назревая, отрывались на пол крупные капли. Шляпки толевых гвоздиков на фанере быстро начали ржаветь. Завалинку выложили снежными кирпичами. Первая же поземка забила снегом все щели между ними.

Внутри дома приятно пахло тесом. С полной отдачей работали наши столяры — стружка доходила до потолка. Было чем растапливать печь. Сколотили двухэтажные нары, столы, табуретки, скамейки. Печь-шведка делила единственную комнату дома как бы на две половины: рабочую и жилую.

Общая площадь домика составляла 22 квадратных метра. Из них одну треть занимал, обитый рубероидом холодный дощатый тамбур для продуктов и угля. В дальнем углу угольного отсека Романов-старший соорудил миниатюрный «санузел». Дядя Саша, окончивший до революции церковно-приходскую школу под Вологдой, показал мне рукой на это не очень хитрое сооружение и с улыбкой произнес:

— Вы у нас заместо батюшки будете (намек на то, что меня назначили парторгом экспедиции), поэтому и должны освятить сей объект и первым его опробовать. Ведь жить придется здесь вам и вашим товарищам скоро не один месяц.

Под общий смех и аплодисменты строителей я выполнил дружеский наказ дяди Саши.

Мне, как бывшему в давние военные годы радистом, начальник экспедиции вручил радиостанцию «Урожай», недавно созданную специально для полевых… колхозных бригад. К сожалению, она оказалась совершенно непригодной для работы на леднике. Все попытки установить радиосвязь с базой окончились полной неудачей. Там на берегу не знали, что происходит у нас на куполе, а мы — что делается на базе.

Хотя жилая комната дома была совсем небольшой, вместе с печью она создавала определенный комфорт: тепло, уютно и еду готовим уже не на керосинке, а на плите.

Как-то вечером мы увидели идущий к нам на станцию трактор.

— Вот решили проведать вас, — так приветствовал строителей Сватков.

Дом и три пары двухместных нар были готовы, и мы смогли достойно принять гостей: отдали им новое строение, а сами перебрались в мало приспособленный для жилья балок. Приехавшие с базы (мы их в шутку называли «люди из центра») внесли много веселья и разнообразия в нашу жизнь пустынников. Общее удовольствие и горячее оживление вызвало известие о том, что скоро в Русскую Гавань должен прийти из Архангельска «овощник» — судно, развозящее картофель, капусту и огурцы по Арктике.

Товарищи рассказали о трудностях пути. Выехали они, оказывается, еще несколько дней назад. Неожиданно их накрыло мутно-молочным туманом, когда пересекали опасный район трещин на Барьере Сомнений. Дальнейший путь был закрыт. Пришлось возвращаться по своим старым следам. Вторичный поход прошел успешнее, хотя движение на высотах свыше 600 метров затруднялось частыми плотными туманами. В течение десяти–двадцати минут полная видимость вдруг неожиданно сокращалась до нескольких метров. Вехи приходилось разыскивать в «молоке». Но как только менялось направление ветра, туман быстро исчезал. Частично сохранились еще старые следы нашего санно-тракторного поезда на ледниковом щите. Они служили путникам лучше всяких вех, так как даже в сильнейшем тумане их все равно можно было при желании различить.

На следующее утро после приезда гостей приступили к сооружению метеорологической площадки. Она располагалась в пятидесяти метрах от дома. Мы установили два флюгера. Затем встали в кильватер, как на морском параде корабли, три метеобудки на двухметровых подставках, которые, как и лесенки, пришлось делать уже здесь. Актинометрическую стрелу также быстро смастерили плотники. Ее укрепили на мертвяке-столбе, специально врытом глубоко в фирн. После этого поставили столб под гелиограф. Каждые шесть часов мы с Олегом Яблонским поочередно стали выходить на площадку, чтобы вести метеонаблюдения. Так, впервые в истории, мы начали получать на ледоразделе важные сведения о погоде.

Затем мы с Олегом оборудовали опытную снегомерную площадку. Она находилась на совершенно ровном участке поверхности ледникового покрова (вне зоны влияния станционных сооружений на ветровой перенос снега) и имела форму квадрата размером 50 на 50 метров. По углам и по середине площадки забурили восемь снегомерных деревянных вех, по которым начали ежедневно получать сведения о высоте накоплении или таянии снега.

Когда мы смотрели из окон домика на ледник, то до самого горизонта разворачивалась весьма унылая картина — снег да снег кругом... Все время, пока мы сооружали площадки, неистовствовала пурга. После прибытия тракторного каравана метель буйствовала не переставая. Кабины машин плотно забило снегом. Отъезд наших товарищей задерживался. Из-за этого мы продолжали жить весьма стесненно. Нам не удавалось как следует помыться, горячей бани явно не хватало. Уголь и строительная пыль настолько въедались в наши ладони и лица, что мы походили на заправских углекопов Баренцбурга, только что вышедших из шахты. Представителям рабочего класса — отцу и сыну Романовым и Перову — уже нечего было делать на станции, и поэтому им очень хотелось поскорее покинуть купол и отправиться на береговую базу. Мы же с Олегом Яблонским не очень торопились — нам предстояло еще провести серию снегомерных наблюдений, отрыть несколько шурфов и сделать их описание.

 

 

НЕЧАЯННЫЕ СВИДЕТЕЛИ

 

В первых числах сентября до нас донесся далекий тарахтящий звук. Постепенно он становился все сильнее и сильнее, и скоро из тумана, окружавшего макушку купола, неторопливо выполз шумливый «Харлей», как любовно называл Неверов свой трактор С-80. Все строители радостно бросились навстречу. Трактор остановился около выстроенного нами дома станции. Николай неторопливо вышел из кабины, с интересом взглянул на наш домик, затем вынул из портсигара папиросу и резким движением пальцев смял ее мундштук. После этой привычной процедуры он достал из кармана ватника зажигалку, прикурил и сделал продолжительную затяжку. Вместо обычного приветствия Николай обратился к нам довольно странно:

— Собирайте вещички! Приказано срочно везти вас на базу.

— Что за пожар случился? — удивился Яблонский. — Нам с Зингером надо еще парочку шурфов отрыть и забурить рейки на снегомерной площадке. Ничего страшного не произойдет, если подождем с отъездом до завтрашнего дня.

           — Тут такое дело, Олег, произошло, что думаю, будет страшнее пожара. Потому ждать никак нельзя.

— Что это еще за такое дело, которое хуже пожара?

           — Вчера в Русскую Гавань на военном корабле прибыл один атомный офицер в чине старшего лейтенанта. Вот он и сообщил, что в ближайшие дни на Новой Земле начнут проводить испытания нового ядерного оружия. Его задача - срочно подготовить всех обитателей Русской Гавани к предстоящим взрывам. Нашему начальнику указано как можно быстрее эвакуировать с ледника всех его людей на берег. Вот тебе, Олег, и весь сказ. Надеюсь, все понятно?

Только теперь до меня наконец дошли странные слова адмирала Головко, сказанные им в Москве перед нашим отъездом: «Как бы их там случайно не поубивали во время испытаний».

Несколько минут пять строителей «Ледораздельной» стояли молча, пораженные, словно ударом молнии, необычным и весьма тревожным известием. Никто из нас в тот момент не знал, что ждет экспедицию: окончание еще не начатых научных работ, скорый отъезд домой или того хуже — опасная радиация…

— Только этого нам сейчас и не хватало, — прореагировал обычно очень спокойный и рассудительный дядя Саша Романов. — Выходит, мы тут на куполе зазря наш домишко поставили. Не нравится мне все это.

На базу возвращались в некотором замешательстве. Похоже, нам выпал редкий случай стать чем-то вроде подопытных кроликов. Стало ясно, что предстоят нешуточные игры. Да и скрыться отсюда некуда. Конечно, прямо на Русскую Гавань вряд ли упадут эти наши «родные» бомбы, как американские атомные на японцев в 1945 году, но все же…

Вот с такими не очень веселыми мыслями ехали мы на базу.

В Русскую Гавань прибыли уже ночью. Несмотря на это, никто не спал, нас ждали товарищи, трудившиеся на береговой базе.

— Вы сделали большое дело, — приветствовал нас Николай Михайлович Сватков, — впервые на ледоразделе Новоземельского ледникового щита построили научную станцию, все здоровы и в полном порядке. Спасибо за проделанную работу. Можно радоваться, если бы не это волнующее известие о предстоящих взрывах.

Послышался дельный совет Олега Павловича Чижова:

— Все разговоры давайте лучше отложим на потом, а сейчас надо накормить как следует ребят с дороги.

Из кухни, расположенной в отремонтированном жилом доме рядом с новой просторной кают-компанией, доносились аппетитные запахи. Юный кок Женя Дебабов, видимо, старался от всей души. Проголодавшиеся строители поторапливали его, а он привычно отшучивался, как кондукторы трамвая:

— Я один, а вас много!

Здесь, вдали от ледниковых трещин, в теплом незыблемом доме, пришли мне на память знаменитые строки Грибоедова из «Горя от ума»: «Когда ж постранствуешь, воротишься домой, И дым отечества нам сладок и приятен!» Дыму действительно хватало в нашем жилище, но кто обращал всерьез внимание на такие пустяки.

В моей комнате была установлена радиотелефонная станция «Урожай». На ней я ежедневно утром и вечером связывался с полярной станцией «Русская Гавань». Оттуда принимал телеграммы, адресованные нам с материка. Через «полярку» гляциологи регулярно отправляли свои телеграммы на материк.

— Станция, я База! Станция, я База! Что имеете для меня? Перехожу на прием! — кричал я.

— База, я Станция! База, я Станция! Слышу вас хорошо. Имею для вас три телеграммы. Что имеете для меня? Как поняли? Перехожу на прием! — отвечали радисты «полярки».

Радисты полярной станции доставляли много радостей нашей экспедиции. Ведь они баловали нас драгоценными подарками — весточками из родного дома.

Жизнь на базе тем временем шла своим чередом. Некоторую часть дров, доставленных ранее на пароходе «Мста», унесло в море еще во время его разгрузки, другую же, более значительную часть уже успели сжечь. Но мы знали об островных кладовых леса — плавнике, разбросанном по всему побережью. Поэтому сильно беспокоиться о дровах, имея мощные трактора, нам не стоило. Мы ездили по всем окрестным бухтам, откуда привозили на буксире много плавника. Это были огромные ошкуренные и просоленные морями стволы сибирских деревьев, принесенные сюда течениями и выброшенные частыми штормами на берег. Иногда попадались даже напиленные дрова. Как-то мы с Колей Неверовым заметили на берегу одной из ближайших бухт странное сооружение. Когда подъехали ближе, то увидели огромный медвежий капкан, видимо, поставленный здесь давным-давно промышленниками-поморами.

В очередной субботний банный день Сева Энгельгардт увидел через окошко бани, как несколько человек на берегу сильно жестикулировали, показывая руками на бухту Володькину. Вскоре Всеволод заметил угоняемую свежим ветром от берега экспедиционную лодку. Эта маленькая посудина на первых порах облегчала нашу работу на базе. Много сил потратил Всеволод, чтобы достать перед отъездом различное экспедиционное оборудование, и очень оберегал его. Этот двадцатитрехлетний лаборант пришел на работу в Институт географии сразу же после службы в авиации, где был комсоргом эскадрильи. Увидев уносимую в море шлюпку, парень недолго раздумывал. Несмотря на протесты товарищей, он прямо голышом бросился из парилки в студеную морскую воду, температура которой была близка к нулю, и поплыл «саженками» за лодкой, постепенно удалявшейся от берега.

Свободные от работы гляциологи высыпали на улицу и с тревогой следили за Всеволодом. Тем временем он приблизился к лодке и быстро залез в нее.

— Вот это да! Каков молодец! — закричали все вдруг разом.

Сева быстро подогнал лодку к берегу. Мужественного пловца растерли спиртом и заставили вновь попариться в бане. Скромный, всегда спокойный, даже чуть флегматичный Всеволод ничуть не разделял восторгов окружавших его товарищей и считал, что совершил не героический поступок, а лишь выполнил свой служебный долг.

Вскоре после нашего возвращения с ледника пожаловал в гости к гляциологам моложавый подтянутый человек в военной шинели. Три звездочки на его погонах говорили, что перед нами старший лейтенант. В это время все участники экспедиции обедали в кают-компании.

— Георгий Андреевич Запороцков, — представился он. — Хочу видеть вашего начальника.

— Это я, Сватков, — представился Николай Михайлович. — Мы знаем, что ваш приезд связан с предстоящими ядерными испытаниями. Не могли бы вы сообщить, что нас ожидает, и что конкретно мы должны делать в ближайшие дни?

— Собственно говоря, я затем и пришел, чтобы ввести вас в курс дела. Сначала позвольте рассказать довольно кратко историю испытаний ядерных устройств в нашей стране. Вы, вероятно, знаете, что мощность ядерного заряда обычно выражают через «тротиловый эквивалент». Это есть то количество обычного взрывчатого вещества тротила, которое надо взорвать, чтобы высвободилась такая же энергия. Первая в мире водородная бомба была испытана в августе 1953 года в Казахстане на Семипалатинском полигоне. Она имела мощность около 500 килотонн или 500 тысяч тонн в тротиловом эквиваленте. Разрушительные последствия этого взрыва побудили искать более подходящее место для испытаний зарядов большой мощности. 1 марта 1954 года американцы взорвали в Тихом океане у атолла Бикини водородную бомбу невиданной доселе мощностью в 15 мегатонн. Радиоактивные осадки накрыли тогда японский траулер «Фукуру-мару», находившийся более чем в 200 километрах от Бикини. В качестве ответной меры Совет Министров СССР вскоре после этого принял постановление о строительстве на Новой Земле секретного Северного полигона, предназначенного специально для испытаний мощного ядерного оружия. В то время в мире наблюдалась крайне сложная обстановка. Уже во всю разгоралась «холодная война», наблюдалась политика устрашения и «ядерного сдерживания», началось создание ракетно-ядерного оружия. Днем рождения нашего Новоземельского полигона принято считать 17 сентября, когда на самом юге Южного острова, в акватории губы Черной, был произведен первый в СССР подводный ядерный взрыв. Тогда атомный заряд поместили в торпеду, мощность которой была около 20 килотонн. Северный полигон имеет внушительные размеры: его длина 750 километров, ширина 150, а общая площадь немного больше 90000 квадратных километров, из них суша занимает 55000 кв. км. Для сравнения площадь всей Новой Земли — 82000 квадратных километров.

Недавно полностью прекратилась вся хозяйственная деятельность на Новой Земле, был упразднен и ее Островной Совет. Всех коренных жителей-ненцев во главе со знаменитым «президентом» архипелага художником Тыко Вылкой переселили на материк, в Архангельскую область. К середине 50-х годов ядерная гонка между США и СССР достигла апогея. Поэтому Москва торопила сооружение объектов полигона. Пик строительства пришелся на 1955 год. Во время Великой Отечественной войны на берегу Белушьей губы уже существовала военно-морская база Северного флота. Теперь здесь стали срочно возводить жилье для испытателей ядерного оружия, а недалеко, в поселке Рогачеве, сооружать взлетно-посадочную полосу для базирования истребительной авиации.

— Давайте сделаем небольшой перерыв, чтобы курильщики могли выйти и покурить, — очень кстати предложил Сватков

После пятиминутной паузы Георгий продолжил свое сообщение:

— Вскоре после первого подводного взрыва началось создание опытного боевого поля уже на Северном острове в районе губы Митюшихи. Этот объект оказался довольно быстро готов к испытаниям наимощнейшего термоядерного заряда. В связи с этим, между прочим, на днях появилось сообщение, что с 10 сентября по 15 октября район пролива Маточкин Шар будет опасен для плавания судов и полетов самолетов.

С напряженным вниманием и огромным интересом продолжали мы слушать пришедшего к нам офицера.

— В ближайшие дни в так называемой зоне «А», расположенной немного северо-западнее пролива Маточкин Шар, начнутся испытания новых ядерных устройств большой мощности. Здесь уже построен небольшой городок со списанными танками, орудиями и самолетами, а у берега поставлены устаревшие корабли. Эпицентр всех испытаний ядерных бомб будет находиться примерно в 320-400 километрах южнее Русской Гавани, причем взрывы должны проводиться только при устойчивом юго-западном ветре, то есть, грубо говоря, в нашу с вами сторону. Поэтому исключить возможность попадания сюда радиационного загрязнения я не могу. При взрыве ядерного боеприпаса поражающее воздействие оказывают ударная волна, световое излучение, радиация и радиоактивное заражение. Для защиты органов дыхания от радиации я привез вам специальные армейские респираторы. В случае возникновения чрезвычайной ситуации предусмотрена срочная эвакуация всех обитателей Русской Гавани на тральщике, который специально для этого находится в море недалеко отсюда.

— Уважаемый товарищ! — прервал офицера старейшина экспедиции гидролог Олег Павлович Чижов. — Если, конечно, не секрет, не могли бы вы объяснить, что означают ваши слова «чрезвычайная ситуация»?

— Чрезвычайная ситуация может произойти в том случае, если дозиметр покажет критический уровень радиации в течение определенного времени.

— Не очень понятно, но зато звучит, здорово, — так прокомментировал ответ любознательный дядя Саша Романов. — Но и у меня к вам имеется один небольшой вопросик: как вы определите эту самую критическую ситуацию?

— Обычно доза уровня радиации оценивается количеством микрорентген в час. Наши специалисты-биологи дали мне инструкцию, при каком его значении надо эвакуировать людей из опасной зоны, — «успокоил» Георгий дядю Сашу и всех остальных гляциологов.

Внимательно слушавший сообщение бывалый полярник Валерий Генин, зимовавший до этого на острове Врангеля, вдруг задал весьма ехидный вопрос:

— Товарищ старший лейтенант! Как же нам теперь вести наблюдения по программе Международного геофизического года? Ведь согласно подписанным Советским Союзом международным соглашениям на все объекты работ МГГ, включая и Русскую Гавань, имеет право доступа любой иностранный ученый. Следовательно, к нам может приехать в любой момент какой-нибудь американец или деятель НАТО? Их ведь тогда мы должны пустить сюда, как вы думаете?

Быстрый и достаточно эмоциональный ответ офицера был предельно краток и убедительно прост. Однако повторять его крепкие слова здесь по вполне понятным причинам нет необходимости...

«Пресс-конференция» Георгия затянулась. Вопросов к нему было много. Перед уходом на полярную станцию, он посчитал необходимым особо предупредить всех нас, что любые сведения, касающиеся ядерных испытаний и самого полигона, представляют собой важнейшую государственную и военную тайну, за разглашение которых можно угодить в места не столь удаленные и не на один год.

Здесь я считаю необходимым сообщить, что спустя много лет после этих испытаний, уже в самом конце существования СССР Комитет государственной безопасности полностью снял с Новоземельского полигона гриф секретности. В результате этого в 1990-х годах в открытой российской печати появились о нем первые большие публикации. В них были приведены данные обо всех ядерных взрывах. Кроме того, в 1995 году в Москве вышел из печати сборник «Ядерный архипелаг». В него вошли воспоминания ветеранов-новоземельцев о создании и работе Северного полигона. Только благодаря этим публикациям у меня появилась возможность связать свои воспоминания о пережитых взрывах с официальными сведениями, полученными из рук испытателей.

Итак, я и мои товарищи окончательно осознали, что совсем скоро станем в некотором роде отдаленными свидетелями испытаний самого страшного оружия современности. По указанию прибывшего офицера, все гляциологи взялись энергично заготавливать впрок неприкосновенный запас продуктов и питьевой воды на случай возможного радиоактивного загрязнения местности после взрывов.

Георгий возвратился на полярную станцию, а гляциологи на другой день продолжили кратковременные наблюдения в концевой части ледника Шокальского. Однако в конце августа офицер позвонил к нам на базу и сообщил, что получено сообщение от командования об объявлении «готовности номер один». Нам было приказано немедленно вернуться на базу, так как 7 сентября на восточном берегу губы Черной намечался первый взрыв в 1957 году.

В этот день нам предписывалось прийти рано утром на полярную станцию, которая поддерживала постоянную радиосвязь с военно-морской базой в Белушке.

Как было приказано, гляциологи сразу после завтрака явились на полярную станцию. Здесь Георгий собрал всех обитателей Русской Гавани и провел с ними последний инструктаж.

           — По моей команде вы должны лечь у стенки склада, а после окончания тревоги отправитесь в кают-компанию.

           — Почему мы обязательно должны лежать? — вроде бы не к месту обеспокоился Чижов.

           — Сегодня ровно в 12.00 по Москве будет произведен подрыв изделия большой мощности. Заряд должен быть укреплен у уреза воды на специально построенной 15-метровой металлической башне. После взрыва в Русскую Гавань обязательно должна докатиться воздушная волна, силы которой я не представляю. Думаю, что теперь вам понятно почему…

           — А что вы называете изделием? — допытывался сын дяди Саши Василий, парень не сильно большого ума.

— Под изделием понимается ядерная бомба.

           Как теперь мы знаем из открытой печати, мощность этой бомбы составляла 32 килотонны, то есть более трех миллионов тонн в тротиловом эквиваленте.

           — А что может произойти после такого взрыва? Остров хоть уцелеет? — снова не удержался Чижов, между прочим, самый большой любитель в экспедиции задавать вопросы по поводу или, мягко говоря, для интереса.

           — Надеюсь, сохранится, — здесь Георгий улыбнулся, — если только ваши братья-ученые  не сделают ошибок в своих расчетах.

Наш «атомный командир» несколько раз поглядывал на часы. Наконец мы услышали его приказ:

— Наступает время «Х». Через минуту изделие должно быть взорвано. Прошу вас надеть респираторы, лечь на землю у стенки склада и ждать моей дальнейшей команды.

Без большого удовольствия мы улеглись на мерзлую каменистую, припорошенную снегом поверхность побережья бухты Воронина и стали ждать, что же произойдет дальше. Механик станции подозвал к себе всеобщего любимца обитателей Русской Гавани огромного пса по кличке Турист, нацепил на его мохнатую добродушную морду свой респиратор, приговаривая: «Мне крышка сейчас придет, может, хоть ты, Турка, поживешь подольше!» Затем механик повернул свою голову ко всему народу Русской Гавани, возлежавшему на берегу морского залива, словно моржи, только что вылезшие на сушу из воды, и решил на прощанье обратиться теперь уже к нам:

— Я считаю, что пожил достаточно, а вот вас, молодых, конечно, очень жаль.

— Рановато стал ты нас хоронить, — недовольно пробурчал Дик, — мы же прибыли сюда не за этим, а чтобы выполнить программу МГГ на ледниках!

Все гляциологи были одеты в одинаковые меховые авиационные куртки и брюки, а головы облачены в кожаные авиационные шлемы. Теперь на наших лицах появились еще странные респираторы, чем-то отдаленно напоминавшие противогазы, и мы стали похожи друг на друга, словно близнецы-братья. Лежали тихо, каждый думал о чем-то своем. Обстановка не располагала к веселью, хотя некоторые и пытались шутить. Поглядывали в южную сторону, где на голубом безоблачном, абсолютно мирном небе светило скупое полярное солнце, лаская лучами Русскую Гавань и лежащих на ее берегу людей. Не верилось, что невидимая, не имеющая запаха и цвета коварная радиация уже движется вместе с воздушным потоком на север, в нашу сторону. Напряженную тишину вдруг разорвал чей-то отчаянный возглас:

— Ребята! Смотрите в южную сторону! Там показалось какое-то странное облачко!

Действительно, в той стороне, очень далеко за горами, медленно поднималось сравнительно небольшое рыжевато-красновато-белое грибовидное облако. Тракторист Игорь Ружицкий встал во весь свой немалый рост и сообщил лежащим товарищам, что видит не только шляпку, но даже и ножку ядерного гриба. Тогда мы решили, что это волнующее сообщение Игоря было очередной его выдумкой. Я вспомнил известную гиперболу великого Гоголя, написавшего, что Днепр такой широкий, что не каждая птица долетит до его середины! На этот раз слова нашего весельчака оказались не выдуманными — их подтвердили несколько «кроликов», поднявшихся с земли. Много позднее я прочел в одной книге, что облачность от взрыва может подниматься на высоту до 60 километров. Там рассказывалось также о том, что после одного из взрывов несколько летчиков специально двигались за облаком, а иногда даже проскакивали сквозь него. Можно не сомневаться, что участь этих героев была печальна.

Вскоре могучая воздушная ударная волна потрясла дощатые стены склада и по ним прошла крупная дрожь. В окнах домов станции задребезжали стекла. После того как волна удалилась в северном направлении, все «братцы-кролики» поднялись по команде и принялись активно разминаться. Не прошло и двадцати минут, как над Русской Гаванью раздался громоподобный звук. Казалось, что из самого чрева Земли вырвался невообразимый жуткий грохот. Зловещее эхо повторилось несколько раз, после чего наступила мертвая тишина.

Офицер подал знак, и весь наш народ цепочкой быстро двинулся в кают-компанию полярной станции. Я огляделся вокруг. Все постройки были на своих местах, близлежащие горы не разрушились, ледниковый язык не обломился в воду, и море не вышло из берегов. «Не так уж и страшно», — почему-то подумалось в тот момент. Окрепла уверенность, что смертоносное ядерное облако не затронуло район Русской Гавани и удалилось на северо-восток в сторону Карского моря. Старший метеоролог станции Яковлев обратил мое внимание на ленты приборов-самописцев, регистрирующих атмосферное давление. На них были хорошо видны резкие вертикальные линии, вызванные приходом издалека взрывной волны.

Офицер продолжал дозиметрические наблюдения. На все наши вопросы о радиации следовал однозначный ответ: «Фон допустимый. Волноваться еще рано. Пока ничего страшного нет». Ничто не предвещало беды, и разбитная повариха Маша приступила к исполнению своих прямых обязанностей на кухне. Вскоре оттуда донесся приятный запах щей и поджариваемой картошки с мясом. Станционная повариха была довольно смазливой и эротичной женщиной зрелого комсомольского возраста. По внешнему облику ее можно было принять за цыганку. На станции нам рассказали, что когда она впервые появилась в Русской Гавани, то представилась своим новым сослуживцам следующим образом: «Марь Иванна Киреева, а для тех, кого полюблю — просто Маша. Имею одного ребенка и пять абортов. Зимовала на острове Уединения, но того уединения не выдержала, сошлась с парторгом, в результате чего была вывезена на материк». Несмотря на то, что Марь Иванна постоянно сопровождала свою «яркую» народную речь бранными словами и озорными прибаутками, она была очень толковой, очень работящей и очень доброй женщиной. Предвкушая трапезу, заметно оголодавшие «свидетели» дружно загалдели. Как-то само собою начало забываться и недавнее всеобщее волнение.

           — Братцы! Говорят мудрые люди, что есть на свете средство, которое наверняка должно нас спасти от пагубного воздействия радиации. Оно стимулирует работу сердца и заодно вымывает из организма человека эту самую треклятую радиацию. Я достал такое средство. Вот оно! — выпалил наш «Мюнхгаузен» Игорь Ружицкий, и с этими словами, словно фокусник, лихо вытащил из большого кармана брюк бутылку «Столичной».

           — Рано начали веселиться, товарищи ученые! — не выдержал офицер, глядя на улыбавшихся гляциологов. Сейчас действительно вроде бы ничего страшного не произошло, но ведь хорошо известно, что потоки воздуха могут еще долго носить радиоактивное облако на огромное расстояние.

           — Будем надеяться, что пронесет его мимо Русской Гавани, — тихо промолвил Олег Павлович Чижов.

С той поры чижовское словечко «пронесло», которое обычно употребляют совсем по другому поводу, всем нам так понравилось, что сделалось в дальнейшем крылатым.

Сегодня уже известно, что этот ядерный заряд имел выделение энергии, равное примерно 20 тысячам тонн в тротиловом эквиваленте, и что радиационный след приземного испытания оказался очень грязным. Он прослеживался на расстоянии 1500 км от эпицентра взрыва. Нам повезло: радиацию унесло (синоним словечка «пронесло»!) ветром от Русской Гавани на северо-восток в сторону Карского моря.

Следующий взрыв ожидался в конце сентября. Поэтому у гляциологов появилось недели на две небольшое «окно», и мы им воспользовались, возобновив работу на леднике Шокальского. Довольно смелый в жизни и на работе актинометрист Валерий Генин написал на леднике прямо в служебном журнале метеорологических наблюдений 23 сентября: «Работы прекращаем, так как завтра ожидается новый взрыв водородной бомбы». Увидев эту запись, Чижов перепугался:

— Разве можно так, совершенно открыто, выдавать государственную и военную тайну? Вы разве не слышали, что говорил наш офицер? А если подлый враг не дремлет и увидит вашу запись?

Однако наш храбрый сибиряк быстро успокоил Чижова:

— Вряд ли подлый враг полезет на ледник Шокальского. Неужели вы, Олег Палыч, не знаете, что вражьи «голоса» исправно сообщают обо всех взрывах на Новой Земле. Они только для нашего народа являются тайной. Я своими ушами слышал на днях такое сообщение по радио из-за бугра. О взрывах говорили не только американцы, но и шведы.

— Мил человек, расскажи, что же они такого особенного сказали, — попросил дядя Саша.

— Шведы отметили, что предположительно на одном из островов Новой Земли был произведен очередной взрыв термоядерного оружия, и что они крайне озабочены советскими испытаниями и опасно увеличивающимся количеством радиации, попадающей в атмосферу.

24 сентября и 6 октября впервые на Новоземельском полигоне были проведены над боевым полем Северной зоны воздушные испытания термоядерного оружия. Ядерный взрыв, проведенный 6 октября, имел огромную мощность (2,9 мегатонн, то есть, примерно около трех миллионов тонн в тротиловом эквиваленте!). Оба этих «изделия» доставлялись на самолетах-носителях ТУ-16 с военного аэродрома на Кольском полуострове и прицельно сбрасывались на специальной парашютной системе над районом губы Митюшихи. Мощность взрывов и его координаты определялись с помощью самописцев давления воздуха по измерениям времени прихода воздушной ударной волны и ее параметров.

10 октября все юго-западное побережье Новоземельского архипелага содрогнулось теперь уже от взрыва ядерной торпеды, выпущенной с подводной лодки. По выделению энергии он был аналогичен мощному приземному взрыву.

Как-то в один из таких «взрывных» дней уровень радиации в Русской Гавани сначала рос крайне медленно и не предвещал вроде бы ничего опасного. Запороцков регулярно высовывал из маленькой форточки на «улицу» альфа-бета-гамма-радиометр. Шли часы. К вечеру погода резко изменилась — начался сильный снегопад. Небо сделалось мрачным, а солнце скрылось за облаками. Хотелось спать. Тут мы и обратили внимание, что офицер стал гораздо чаще мерить радиацию.

— Георгий Андреевич, а что показывает ваш дозиметр в данный момент? — спросил Дик, заметив волнение офицера.

           — Почему-то вдруг стала расти радиоактивность. Совсем недавно было 300, 350 и 400 миллирентген в час, а вот сейчас уже около 450. Это говорит о том, что уровень радиации приближается к опасной черте.

Офицер быстро набросал какой-то текст на бланке радиограммы и передал ее вахтенному радисту. Затем посчитал нужным обрисовать нам сложившуюся ситуацию:

           — Прошло около двадцати часов после взрыва. Прибор показывает сильное отклонение стрелки — сейчас уже почти полрентгена. Я отмечаю это не только на снежной поверхности, но в домах и даже в карманах брюк. Если такой фон сохранится еще небольшое время, я дам шифровку о срочной вашей эвакуации. Недалеко от Русской Гавани барражирует военный тральщик. Меня сейчас особенно беспокоит идущий сильный снег.

           В этот не самый лучший момент вдруг раздался визгливый голос поварихи Марьи:

           — Ну что, дорогие мои друзья-полярнички мужеского пола! Видать, пришла вам пора попрощаться со своим главным достоинством! — Затем она решила прибавить к этому высказыванию еще несколько сильных матерных слов, после чего разразилась неприлично громким смехом.       

Все мы ждали развязки. Очень хотелось, чтобы радиацию действительно скорее бы пронесло подальше от Русской Гавани. Два человека, сидевшие в кают-компании, даже почувствовали легкое недомогание: головную боль и тошноту. Я внимательно смотрел на лицо старшего лейтенанта. В последние минуты оно заметно осунулось. Но вскоре все мы обратили внимание, что наконец-то на офицерской физиономии появилась едва заметная улыбка. В этот момент и без слов стало ясно и понятно, что радиация пошла на убыль. Нам повезло — судьбе было угодно вынести из Русской Гавани завернувшие сюда смертельные рентгены.

— Ну, слава Богу, вроде бы пронесло! — радостно воскликнул чудаковатый Чижов, поглаживая бороду.

 Больше суток все вынуждены были сидеть в «зале ожидания» полярной станции. Жизнь продолжалась, и мы, довольные, что так благополучно все закончилось, бодро зашагали в бухту Володькину на свою родную базу.

— На первый раз вроде бы все обошлось, а что будет с нами дальше, когда снова начнут испытывать другие, более мощные изделия, а вы от нас уедете к себе? — обратился к офицеру дядя Саша.

— Уважаемые товарищи, я — всего лишь старший лейтенант Советской Армии, а не Иисус Христос! На всякий случай оставлю вам один радиометр. Все же надеюсь, что у вас ничего плохого не произойдет!

— Радиометр покажет нам только уровень радиации, но он, к сожалению, не сможет спасти людей от ее заражения, — сделал абсолютно правильный вывод Сватков.

Итак, в 1957 году на боевом поле полигона в районе губы Митюшихи началось освоение воздушных взрывов мощностью от 150 до 5000 килотонн.  В октябре первые испытания водородных бомб и неприятное эхо ядерных взрывов перестало пугать обитателей Русской Гавани. Все мы понятия не имели, как прошедшие взрывы отразились на нашем здоровье и как они могут отразиться в следующем году, если начнутся новые испытания изделий. Ведь офицер четко заверил нас перед отъездом, что они будут обязательно продолжены. Поэтому обеспокоенные участники экспедиции МГГ шифровкой запросили дирекцию Института географии о целесообразности нашего дальнейшего пребывания на ядерном полигоне. Запоздалый ответ вызвал у нас полное недоумение и разочарование. В ответное радиограмме говорилось, что «по сведениям, полученным в компетентных органах, никакой опасности для здоровья гляциологов нет» и что надо продолжать работу на Новой Земле». Все гляциологи потом еще долгое время вспоминали эту «успокоительную» радиограмму институтского начальства, а заодно и все знающие «компетентные органы». По приезде в Москву мы узнали, что «компетентным органом» был тогдашний начальник Главсевморпути контр-адмирал-инженер В.Ф. Бурханов.

Наша экспедиция возобновила прерванные исследования и активно включилась в работу на ледниках. Вновь была задействована станция «Барьер Сомнений», а затем настал черед открывать, наконец, и станцию «Ледораздельную». В начале ноября на купол отправились молодые крепкие ребята — Олег Яблонский, Ваня Хмелевской и Валера Генин. По пути как раз в знаменательный день 40-й годовщины Октябрьской революции одна гусеница трактора глубоко провалилась в трещину. Пришлось праздник встречать не в станционном доме на «Ледораздельной», а на леднике, спасая драгоценную машину и груз, лежащий на санях.

Всю темную полярную ночь провели гляциологи на самой репрезентативной гляциометеорологической станции Новой Земли, имея лишь радиоприемник для сверки часов, которые были абсолютно необходимы для проведения метеонаблюдений в одно и то же точное московское время. И все эти сто дней на базе мы ничего не знали о судьбе наших товарищей.

Частые метели и штормовые, а порою и ураганные ветры при жестоких морозах, отличающих Новую Землю от всех архипелагов Евразийской Арктики, не давали возможности выехать санно-тракторному поезду на купол, чтобы провести замену зимовщиков.

Только в середине февраля 1958 года, наконец, удалось отправить вторую партию гляциологов на «Ледораздельную». Продолжить там работу поручили молодым супругам Наташе и Зиновию Каневским и мне.

На второй день нашей поездки мы увидели впереди столбы флюгеров, метеобудки и несколько вех. «А где же сам дом? Почему его не видно? Где же ребята? Неужели с ними что-то случилось?» — с замиранием сердца подумал я. В этот момент как будто прямо из ледникового нутра неожиданно выползли на белый свет три фигуры. Подъехав ближе, мы увидели едва торчавшую верхушку печной трубы. Сам же дом был полностью засыпан метелевым снегом, а его крыша сравнялась с поверхностью ледникового покрова. Ваня Хмелевской подвел нас к какой-то снежной горловине. Оказалось, что это был люк с самодельной деревянной крышкой, служивший вертикальным входом и выходом из дома.

После отъезда первой научной смены на базу мы приступили к повседневной работе: метеорологическим, актинометрическим, термометрическим, снегомерным и другим наблюдениям и исследованиям. Несколько позже начались важные градиентные измерения температуры и влажности воздуха, а также скорости ветра в приземном слое. Кроме того в мои обязанности входили систематические наблюдения за метелевым переносом, накоплением и таянием сезонного снега, изучение его строения, плотности и твердости.

Вместо непригодного «колхозного» «Урожая» мой друг радист полярной станции Володя Богданов снабдил нас списанным радиопередатчиком и устаревшим миниатюрным самолетным приемником  «Усиком», да еще в придачу передал аккумуляторы для их питания. Я договорился с радистами «полярки», что в случае «молчания» моего передатчика они будут передавать нам на купол телеграфным ключом по азбуке Морзе (причем два раза подряд) важные сообщения и личные телеграммы с материка. Я, словно маленький ребенок, радовался, когда точки и тире, летящие по эфиру к нам с берега, преобразовывались в буквы, слова и фразы. Увы, недолго музыка играла — тонкая радионить оборвалась в тот печальный момент, когда списанный передатчик окончательно вышел из строя.

23 февраля мы вместе с Каневскими сидели в нашей жилой комнате. Вдруг через печную трубу послышался далекий, но достаточно громкий хлопок, напоминавший пушечный выстрел. Нам и раньше доводилось слышать, как трещит лед внутри ледника. Однако этот звук был несколько иным. Он насторожил меня, и я спросил Зиновия:

— Что это за странный звук? Может быть, наши воины возобновили ядерные испытания и начали снова бросать бомбы?

— Вряд ли, — быстро ответил сообразительный Зиновий. — Иначе бы Сватков трактор за нами прислал. Скорее всего, думаю, что это артиллеристы проводят свои учебные стрельбы на берегу залива Благополучия, который находится примерно в двадцати километрах отсюда, но только на восточной, Карской стороне, то есть почти напротив нас.

           «Логично», — подумал я. Такой довод товарища окончательно успокоил меня. Однако вскоре во время очередного метеонаблюдения мы ясно увидели на ленте барографа-самописца резкие вертикальные засечки, точно отметившие очень близкие сильные толчки. Конечно, эти засечки были вызваны не землетрясением. На четвертый день мы зарегистрировали уже две засечки, причем в разное время. Потом в марте состоялись еще два взрыва. Они так же, как и все последовавшие в 1958 году испытания, были проведены в воздухе в так называемом бомбовом варианте, то есть подрыв изделий производился в атмосфере. При взрыве ядерного заряда на большой высоте не происходило соприкосновения огненного шара с земной поверхностью. Благодаря этому существенно снижался масштаб радиоактивного загрязнения.

           Как-то, стараясь «поймать» московское радио на коротких волнах, сквозь душераздирающие шумы глушителей я наткнулся на главный «вражий» голос за «бугром». «Голос Америки» на добротном русском языке без всякого акцента поведал, что Советский Союз возобновил в районе Новой Земли испытания мощного ядерного оружия. Однако уже 31 марта 1958 года наша страна объявила мораторий.

Возвращаясь с метеорологической площадки утром 26 апреля, Каневский заметил трактор, тащивший на буксире балок, и тут же через печную трубу сообщил:

— К нам пожаловали заморские гости!

Я выскочил через люк на «улицу» и увидел приближающийся к станции санно-тракторный поезд. На нем приехала новая группа гляциологов и рабочих. В ее задачу входила сложная и тяжелая проходка глубокого снежно-фирнового шурфа до сплошного монолитного льда.

Трактор увез Каневских в Русскую Гавань. Приехавшие гляциологи подтвердили, что тот не совсем понятный звук в марте был «отголоском» новых, теперь уже зимних испытаний на полигоне. Для всех нас, живших на куполе, по сей день остается загадкой, какое же количество радиоактивных осадков выпало вместе со снегом и сколько мы выпили снеговой воды с этой заразой. Радиометра у нас на станции не было.

Шестого июня трактор опять огласил своим рокотом купол. Мне, как долгожителю станции, Сватков предоставил десятидневный отпуск, чтобы я мог, наконец, нормально помыться, попариться в бане и постирать заметно потемневшее от времени и грязи белье.

Наш путь на базу оказался необычайно тяжелым. Несколько раз трактор проваливался в трещины, но, к счастью, неглубоко.

Мой короткий отпуск на берегу холодного моря пролетел незаметно. Загрузив очередной «поезд» углем, дровами, рейками, свежим хлебом и другим провиантом, я снова отправился на станцию «Ледораздельная». Весь путь туда занял 16 часов. К моему приезду шурф достиг окончательной глубины в 26 метров и был досконально изучен Альбертом Бажевым. Многочисленные лыжные следы, уходившие от станции, говорили, что мои товарищи регулярно совершали рабочие маршруты на ледоразделе.

В августе 1958 г. началась вторая экспедиционная зимовка. Проходившая в Москве ассамблея Комитета по проведению МГГ одобрила предложение СССР о продлении работ еще на один год. Этот период исследований назвали Международным геофизическим сотрудничеством 1959 года. Таким образом, мы становились еще и его участниками помимо МГГ.

30 сентября, когда я уже находился на береговой базе, Советский Союз прервал мораторий на испытания ядерного оружия и над Новой Землей прогремели два новых мощных взрыва мегатонного класса. Затем в октябре было проведено еще 15 воздушных подрывов ядерных устройств, в том числе трижды по два раза в один день! Этот боевой период кто-то назвал позже «ядерной вакханалией». С легкой руки Н.С. Хрущева, Советский Союз наглядно продемонстрировал всем своим внешним врагам «кузькину мать» в виде возросшей ядерной силы нашей страны. По суммарной мощности всех проведенных на Новоземельском полигоне ядерных взрывов СССР стал в то время бесспорным рекордсменом мира! Для несведущих читателей могу теперь сообщить, что до объявления нашей страной действующего моратория 24 октября 1990 года на Северном полигоне было проведено 132 ядерных взрыва, суммарная мощность которых составила в тротиловом эквиваленте 273 миллиона тонн!

Советский Союз после окончания испытаний в конце октября 1958 года объявил в одностороннем порядке мораторий. Все мы облегченно вздохнули и продолжили свои работы в прежнем режиме.

В то время когда наша страна прекратила испытания ядерного оружия, США и Великобритания не остановились и провели еще около 40 взрывов. Московское радио сообщило, что в связи с этим СССР вынужден снова приступить к своим испытаниям.

В 1958 году один из главных создателей советской водородной бомбы академик А.Д. Сахаров опубликовал в журнале «Атомная энергия» статью. В ней выдающийся физик утверждал, что каждый воздушный взрыв силой только одной мегатонны рано или поздно вызовет смерть около 10 тысяч наших потомков от различных раковых заболеваний, генетических нарушений и поражений иммунной системы.

В бытность нашей экспедиции на Новой Земле в течение 1957-1958 годов было проведено 26 (или 27) испытаний ядерного оружия, причем многие из них значительно превышали по мощности атомные бомбы, сброшенные американскими летчиками 6 и 9 сентября 1945 году на японские города Хиросима и Нагасаки.

           Несколько небольших добавлений к только что сказанному.

           1. Ядерные запасы по мощности принято делить на сверхмалые (до 1 килотонны), малые (от 1 до 10 килотонн), средние (от 10 до 100 килотонн), крупные (от 100 до 1 мегатонны) и сверхкрупные (свыше 1 мегатонны). На Хиросиму и Нагасаки американцы сбросили атомные бомбы, попадающие в нижнюю часть шкалы «средних» боезапасов. Совершенно понятно, что последствия от взрыва ядерной бомбы могут оказаться намного хуже, чем от взрыва нескольких тонн обычной взрывчатки.

           2. Слово «бикини» в наши дни ассоциируется с женскими купальниками. Это странное название специально придумал для своей новой «взрывной» новинки французский модельер Луи Реар. Купальники «бикини» давно стали во всем мире нормальной пляжной одеждой многих молодых девушек, которые ныне вообще мало что знают об атолле Бикини, практически уничтоженном американским термоядерным взрывом в 1954 году.

           3. 30 октября 1961 года Советский Союз взорвал на Новой Земле самую мощную в мире экспериментальную термоядерную бомбу, рассчитанную на заряд в 100 мегатонн. Основными разработчиками этого «суперизделия» были В.Б. Адамский, Ю.Н. Бабаев, А.Д. Сахаров, Ю.Н. Смирнов и Ю.А. Трутнев. Однако для испытаний мощность бомбы уменьшили вдвое. Подрыв был осуществлен на высоте 4000 метров. Дополнительные меры исключили опасное радиоактивное загрязнение местности. Жители острова Диксон, расположенного во многих сотнях километров от эпицентра взрыва, рассказывали, что после него возникла чудовищной силы воздушная волна, которая с шумом раскрыла окна и двери в их домах.

           4. Первый опытно-промышленный ядерный взрыв мощностью 140 килотонн был произведен 15 января 1965 года у реки Чаган, около границы Семипалатинского полигона. Взрыв был связан со строительством водоема в засушливом районе. Этот водоем существует до сих пор, в нем водятся рыбы, а вода пригодна для питья.

            21 мая 1968 года подземным взрывом специального заряда был ликвидирован аварийный газовый фонтан на одном из месторождений в Узбекистане. При этом выхода радиоактивных продуктов на поверхность зафиксировано не было.

            По открытым сведениям, в СССР с 1968 по 1988 год ядерные взрывные устройства разных типов 70 раз применяли для промышленных целей: глубинного сейсмозондирования земной коры, интенсификации добычи нефти и притока газа, создания подземных емкостей, перекрытия газовых фонтанов, предупреждения внезапных выбросов угольной пыли и газа метана

            5. В конце 2005 года в Москве состоялась учредительная конференция военнослужащих, представителей научных центров и промышленности, участвовавших в испытаниях ядерного оружия на Новоземельском полигоне, а также научно-исследовательских экспедиций и граждан, проживающих на Новой Земле. На этой конференции была учреждена региональная общественная организация «Московский союз новоземельцев», председателем правления которой избрали бывшего начальника Северного полигона вице-адмирала В.С. Ярыгина. В этой связи газета «Ветеран» в январе 2006 года опубликовала заметку. В частности, в ней говорилось, что «деятельность созданного союза будет всемерно способствовать укреплению мощи Российского государства, утверждению достоинства его граждан; повышению правовой и социальной защиты новоземельцев; на оказание всесторонней помощи ветеранам-новоземельцам и членам их семей; на решение проблем безопасности и защиты людей в чрезвычайных ситуациях;… на воспитание у молодежи мужества, верности долгу на примерах испытателей ядерного оружия и воинов Заполярья, многих поколений полярных исследователей».

Участников Новоземельской гляциологической экспедиции Института географии Академии наук СССР никто не приглашал на эту конференцию. Интересно и то, что на наши запросы, сделанные в Русской Гавани еще в конце 50-х годов прошлого века, начальник Северного испытательного полигона вообще не счел нужным ответить.

6. В своей научно-художественной книжке «На ледниках Новой Земли», изданной в 1962 году, я по соображениям строгой секретности не мог поделиться воспоминаниями о взрывах. Лишь по прошествии многих лет после этих событий председатель КГБ СССР В.А. Крючков рассекретил Новоземельский ядерный полигон и проводимые на нем испытания атомных и водородных бомб. По этой причине были сняты печати с грифами «совершенно секретно» и «секретно» с тех материалов, которые хранились в особых архивах. Министерству обороны и Госкомгидромету дали соответствующее указание подготовить для публикации в средствах массовой информации объективную информацию о радиационной обстановке на Северном полигоне и вокруг него в сопоставлении с другими районами СССР и соседними странами. Только после этого у меня появилась легальная возможность рассказать более или мене подробно о взрывах, свидетелем которых я «случайно» стал в 1957 и 1958 годах.

…В конце летней навигации 1959 года, незадолго перед отъездом экспедиции на материк, в Русской Гавани неожиданно появился военный тральщик. Вскоре он вошел в бухту Володькину и бросил якорь недалеко от берега, где находилась наша база. Я не мог пропустить такой редкий случай и не побывать на военном корабле. Взял нашу лодку и изо всех сил стал грести к нему. Моряки кинули мне с борта штормовой веревочный трап, и я впервые в жизни ступил на палубу энского военно-морского корабля. Его моложавый командир капитан-лейтенант Август Орлов был примерно моих лет. Он пригласил меня к себе в небольшую каюту. Мы разговорились. После рассказа о недавних испытаниях я затронул больную для нас «ядерную» тему:

— В 1957 году на Новой Земле было проведено четыре ядерных взрыва, но нам неизвестно, сколько их было вообще в 1958 году. Как повлияют на наше здоровье все эти взрывы, случайными свидетелями которых мы стали?

Весельчак Орлов хитро прищурил глаза, улыбнулся, и вот, что я услышал в ответ:

— По-моему, в том году на Новой Земле провели больше двадцати испытаний. Теперь, как говорят в Одессе, слушай сюда! В Грузии недалеко от Кутаиси есть небольшой город Цхалтубо. Там имеется отменный бальнеологический курорт, где зело больные товарищи проходят курс лечения в больших ваннах. В них закачивается минеральная вода из термальных источников, в которых, между прочим, как раз имеется и радон. Поэтому не надо переживать, что ты попал на Северный ядерный полигон! Когда скоро вернешься на материк, можешь смело рассказывать всем своим друзьям и знакомым, что ты принял больше двадцати лечебных радоновых ванн не в Цхалтубо, а на Новой Земле, и благодаря этим ваннам поправил свое здоровье, за два года пошатнувшееся на здешних ледниках. К слову, в отличие от тебя я находился гораздо ближе к эпицентру взрывов, и ничего, как видишь, вполне здоров.

           После этого военный моряк-юморист резко сменил тему разговора:

           — У нас в Белушке сейчас существует суровый сухой закон. А как обстоят дела с этим вопросом в вашей экспедиции?

           — Наша отечественная наука поможет славным советским морякам легко решить этот важный вопрос!

           Через час я доставил командиру тральщика драгоценный подарок. Доброе дело не осталось «безнаказанным», и в ответ, по команде своего бравого командира, матросы привезли на шлюпке в нашу экспедицию несколько бочонков с соленой капустой и треской, ящики с картофелем и луком.

           На другой день я рассказал Олегу Павловичу Чижову о шутке капитан-лейтенанта Августа Орлова насчет принятия нами лечебных радоновых ванн.

           — Очень жаль, что этот командир корабля так быстро покинул Русскую Гавань, а то следовало бы выразить ему признательность за оригинальное сравнение ядерных взрывов с курортным лечением! — в тон моряку воскликнул новый начальник нашей экспедиции.

           Здесь будет уместным сообщить, что видный советский и российский гляциолог, доктор географических наук Олег Павлович Чижов умер 5 ноября 2003 года, не дожив всего лишь двух дней до 98 лет. Однако утверждать, что такое его редкое долголетие было связано с 26 «радоновыми ваннами», «принятыми» на Новой Земле в 1957-1958 годах, я бы все же не решился.                

И еще одно, последнее, добавление — весьма забавное. Вскоре после возвращения с Новой Земли в Москву в нашем институте «горела» бесплатная профсоюзная путевка в Цхалтубо в санаторий «Шахтер». Так как никто не хотел туда ехать, я в тот же день отправился в поликлинику АН СССР, где получил требуемое направление на лечение в Цхалтубо. Не буду рассказывать, как я принимал там ежедневно, кажется, 28 лечебных ванн. Просто каждый раз, укладываясь в теплую лечебную ванну, я вспоминал слова моряка-балагура Августа Орлова, сказанные им в 1959 году насчет радоновых наших новоземельских «ванн». Самое интересное, что после Цхалтубо боль в моих конечностях быстро прошла.