ТРАГЕДИЯ НА МОРСКОМ ЛЬДУ

 

На следующий день после возвращения на береговую базу экспедиции супруги Каневские ушли по льду залива на полярную станцию — место официальной работы Зиновия. Стояла обычная для этого времени года погода — добрый морозец, пока сопровождаемый ненавязчивым ветерком. С трудом я уговорил Наташу взять в дорогу на всякий случай мою меховую кожаную маску на лицо. Увы, печальный случай произошел уже через два дня, и эта теплая маска сыграла спасительную роль в жизни Зиновия.

— Я знаю, что тебе сейчас необходим отдых после долгой и напряженной работы на леднике, — обратился к Зиновию Каневскому начальник полярной станции Щетинин. — Толя Афанасьев должен провести на днях суточную гидрологическую станцию на льду залива, и ему нужен помощник. У нас сейчас нет свободных людей, кроме тебя одного. А когда вернешься, тогда и отдохнешь как следует. Надеюсь, что ты не возражаешь?

— О чем вы говорите, Георгий Ефремович! Конечно, я помогу Толе.

23 марта Корякин перевозил на санках геодезический груз с отдаленной высоты 198. Это была тяжелая работа — тащить по гальке и снежным застругам 120 килограммов. Устал он, как ездовая собака. В этот день к вечеру барометр стал «падать». Корякин обратил на это внимание гидролога полярной станции Анатолия Афанасьева. По распоряжению начальника «полярки» Щетинина на следующий день ему с помощником предстояло приступить к гидрологическим работам на льду залива Русская Гавань.

— Ну, чего ты, боравестник, все ходишь и смотришь на барометр?! Ты, Корякин, да еще Каневский — два чудака в Русской Гавани. Запомни, что давление в здешних местах совсем не показатель. Я имею больший опыт, чем вы оба, — высказался гидролог.

Действительно, работая много месяцев на Новой Земле, мы не один раз отмечали несоответствие между давлением воздуха и погодой. Случалось иногда так, что барометр «падал», а изменения погоды не наблюдалось. И, наоборот, при повышении давления погода резко ухудшалась. Это были отклонения от общеизвестных правил. Ведь все мы не раз слышали от многих метеонаблюдателей, что при понижении атмосферного давления воздуха обычно наступает ухудшение погоды.

24 марта в 6 часов утра Афанасьев вместе с Каневским выехал на собачьей упряжке с полярной станции на лед Русской Гавани. Примерно в одном километре от острова Богатого уже стояла брезентовая четырехместная палатка, заранее укрепленная изнутри прочным деревянным каркасом. Погода наблюдалась довольно редкая для здешних мест — отличная видимость, чистое голубое небо и полный штиль. Мороз, правда, был безжалостный — около 30 градусов.

Упряжка из десяти собак доставила за сорок минут на место будущей станции ящики и футляры с гидрологическими приборами, ручную лебедку, уголь для чугунной печурки, запас продуктов на три дня и разную мелочь.

Наблюдатели накормили собак, растопили печурку, и через два часа открыли суточную гидрологическую станцию. Пробили во льду широкую сквозную лунку, над ней установили лебедку с тросом. К нему прикрепили батометры. Началась напряженная работа. Все шло нормально. Товарищи крутили ручку лебедки, опускали под лед батометры, добывали воду для последующего гидрохимического анализа, измеряли температуру воды на разных глубинах, определяли направление и скорость морского течения, заполняли таблицы цифровыми результатами измерений.

Весь первый день работы погода благоприятствовала наблюдениям, и, казалось, ничто не предвещало близкой беды. Однако давление воздуха, тем временем, стало сильно падать. Ранним утром следующего дня наступила зловещая тишина и через некоторое время погода начала потихоньку портиться: из облаков посыпался снег, туман вскоре оседлал весь залив и побережье. Но ветра пока еще не было и поземка не подметала залив. Предугадать надвигавшуюся на наблюдателей небывалую по силе бору было крайне трудно.

До окончания суточной вахты оставалось совсем немного времени.

— Пока я займусь окончательными делами, ты можешь немного отдохнуть, — обратился Афанасьев к своему помощнику.

Однако отдохнуть Каневскому не удалось. Едва он прилег на раскладушку, как раздался отчаянный крик товарища:

— Зинок, скорей вставай! Бора!

В этот момент неожиданно в палатку ударил резкий порыв южного ветра. Он быстро усиливался. Но внутри палатки еще было достаточно тепло: температура воздуха держалась на плюсовой отметке, хотя на «улице» было в 30 раз холоднее. Собачья упряжка спокойно лежала с северной стороны. Около семи часов утра ветер совсем одичал. На месте небольшого прожога брезента образовалась дыра размером с кулак. Ее заткнули рукавицей. Но вскоре появились новые дыры. Через них ветер со снегом стал все сильнее проникать внутрь палатки. Несмотря на это, Афанасьев и Каневский успели закончить наблюдения и уложить приборы. Разогнавшийся ветер уже достиг сумасшедшей скорости - 40 метров в секунду. (Напомню, что у метеорологов ураганом принято считать ветер, скорость которого достигает 29 и более метров в секунду).

Ребята решили втащить ездовых собак в палатку, чтобы рядом с ними было теплее, но на ветру и морозе им никак не удавалось отвязать псов. Разрезать ножом отвердевшие от мороза постромки также не получилось. Да и рубить их топором на бешеном ветру было опасно: руку вместе с топором относило, как перышко. Пришлось бросить эту затею. Свернувшись калачом и уткнув свои носы под хвост, все ездовые псы так и остались лежать на снегу недалеко от палатки.

Когда товарищи выглядывали наружу, то их глазам открывалась неописуемая картина снежного хаоса. Казалось, что весь мир вокруг палатки поглотила чудовищно ревущая, гудящая и свистящая снежная масса. Среди этого кромешного ада содрогалась непригодная к полярным условиям обычная брезентовая палатка, которой можно было пользоваться в значительно более спокойных и значительно более южных районах земного шара. В это самое время даже солидные деревянные постройки на нашей базе скрипели от невероятных порывов и ударов боры. Что же говорить о палатке, которая представляла собой легкую песчинку в снежном океане.

Спустя много лет после этой трагедии вышла из печати большая автобиографическая повесть «Жить для возвращения». Ее написал Почетный полярник СССР Зиновий Михайлович Каневский, к великому сожалению, ставший инвалидом 1 группы. Этот необыкновенно мужественный, очень скромный, обаятельный, деликатный, добрый и на удивление веселый человек сумел преодолеть свалившееся на него страшное несчастье и стать талантливым писателем, автором четырнадцати книг и десятков очерков. Смерть в 1996 году оборвала его жизнь. Над книгой «Жить для возвращения» Каневский работал последние годы жизни. В своих воспоминаниях он уделил большое место подробному описанию трагических событий, выпавших на его долю 25 марта 1959 года и в последующее время.

Вот одна лишь короткая выдержка из этой потрясающей книги: «Высунув нос из палатки, я увидел… полнейшую невидимость. Не было ни берега, ни морского льда, ни даже собак у порога, уже погребенных под снежным надувом. Нас охватывало сплошное метельное пространство, которое можно было бы охарактеризовать гениальной блоковской строкой: «Ветер, ветер – на всем Божьем свете!»

Полярники, хотя и оторопели, но возникшая ситуация показалась им в тот момент совсем не безнадежной. Ну, попали они, действительно, в жесткий переплет. Однако сейчас на дворе была все же не темная полярная ночь, а заканчивался светлый месяц март. Думалось - пройдут сутки, ну максимум двое, должна же, в конце концов, утихомирится эта обезумевшая буря.

Ураган начал образовывать в оставшейся части палатки все новые и новые дыры. Они быстро превращались в большие прорехи, через которые летели внутрь целые сугробы снега. Захрустели доски внутреннего каркаса, повалилась на бок мгновенно погасшая чугунная печурка. Температура в палатке моментально понизилась и сравнялась с «уличной». Стало невозможно отогревать руки и заледенелые меховые рукавицы. Чтобы немного согреться, окоченевшие, мокрые от работы, пота и брызг воды из лунки ребята прямо в верхней одежде с трудом вдвоем втиснулись в двухместный спальный мешок, который постоянно заносило снегом. Прошло немного времени, и ветром стало приподнимать парусившую северную стенку палатки, где как раз находился вход.

Каневский рассказывал мне, когда мы работали вместе на станции «Ледораздельная», что ему в прежнюю зимовку в Русской Гавани не раз приходилось попадать в сильнейшую пургу на суше и леднике, но затем благополучно отсиживаться и пережидать непогоду, оставаясь совершенно невредимым. Но теперь Зиновий вместе со своим товарищем находился не на берегу и не на леднике, а на морском припайном льду, который могло в любую минуту унести вместе с ними в море, что означало верную гибель. После того как больше половины палатки разорвало и завалило плотным снегом, начал больно хлестать несшийся прямо на людей снег вместе с галькой и плитками сланца. От этого стало невероятно трудно дышать, и, что совсем плохо, они начали мерзнуть уже по-настоящему. Море тревожно дышало подо льдом, на котором стояла палатка. В гидрологической лунке для опускания приборов стали заметны колебания уровня моря. Постепенно ужас все больше охватывал людей.

— Где-то совсем близко открытая вода. Припай вот-вот оторвет от берега и тогда нас вынесет в открытое море, а мы не имеем ни рации, ни лодки! — произнес Афанасьев.

— Причем здесь рация и лодка! Они все равно не смогли бы сейчас нам помочь, — заметил Каневский.

Товарищи понимали всю серьезность своего положения. Тем временем ураган не унимался. С каждой минутой его порывы становились все грознее и опаснее. Рано или поздно палатка должна была окончательно разорваться. Так вскоре и случилось.

— Я чувствую, что нам здесь долго не продержаться. Эх, какой же я был дурак, что послушался тебя и не взял карабин! — в сердцах заявил Толя.

— Да наши десять псов не подпустят мишку сюда, вряд ли он и сам пожалует в такую погоду! — удивился Зиновий.

— Причем тут мишка? Если бы был карабин, то сначала я застрелил бы тебя, а потом и себя, и мы перестали бы мучиться.

— Толя! Перестань говорить глупости! Выкинь это из головы! Сейчас надо решать, что предпринять для спасения.

Просто так сидеть и ждать, когда стихнет бора, было не только бесполезно, но и опасно. Они могли просто-напросто замерзнуть и понимали, что в их бедственном положении единственным шансом выжить было только движение.

— Толя! Здесь ты начальник, твое слово для меня закон. Что ты решил?

— Надо уходить и пытаться прорваться на полярную станцию.

Вероятно, это было правильное решение. Не сидеть, а пробиваться к берегу, предпочтя активное действие безропотному ожиданию возможного печального конца. Ближайший берег находился примерно в одном километре от палатки. Следовало двигаться к берегу, чтобы «зацепиться» за него. Тогда было бы больше шансов «наткнуться» на строения полярной станции или же нашей экспедиционной базы.

Перед тем как окончательно покинуть то, что еще недавно называлось палаткой, они внимательно осмотрели свою одежду. С огромным трудом застегнули закоченевшими и негнущимися пальцами все пуговицы на своих куртках, подтянули и закрепили тесемками под коленками собачьи унты, плотно завязали под подбородками шапки-ушанки, чтобы не сорвало ветром, и закрепили капюшоны. Зиновий вынул из кармана куртки мою меховую маску и надел ее на лицо, а свой шарф отдал Афанасьеву, чтобы он обмотал им хотя бы часть лица. Толя имел свою хорошую спецодежду, но ее почему-то оставил на полярной станции, приберегая непонятно для какого случая.

В путь они отправились в четырнадцать часов 25 марта. Едва только успели выбраться из разорванной палатки, как порывом ветра их тут же сбило с ног, отбросило назад и покатило по льду. Идти против ветра было совершенно невозможно. При том урагане оставалось только ползти. Так как у них не оказалось веревки, связаться друг с другом они не могли. Поэтому договорились держаться все время бок о бок. Так и ползли они первое время, наваливаясь, друг на друга, перекатываясь через спину, цепляясь за шершавый лед, но все же каким-то чудом оставались рядом. Наконец, им удалось остановиться.

Весь свежий снег бора сдула с ледяной поверхности залива. Образовались твердые, как камень, снежные заструги, о которые болезненно цеплялись руки и колени. Поднятые ураганом с морены ледника Шокальского и побережья бухты Воронина камни и плитки сланца неслись по воздуху с огромной скоростью и нещадно били в лицо. После окончания урагана с берега был хорошо виден каменный шлейф, который вытянулся от самого берега по льду залива Русская Гавань на четыре километра. Впоследствии врачи обнаружили в боку Каневского ранку, оставившую заметный шрам на всю его жизнь. Это был результат удара камня, мчавшегося с огромной скоростью. Он, словно пуля, пропорол ватник, свитер, ковбойку, тельняшку и впился прямо в тело. Каневский уже почти ничего не видел. Белая тьма так слепила глаза, что с трудом можно было различить рукавицу на вытянутой руке. Его руки и ноги перестали слушаться, затвердевший снег стиснул грудь и даже частично ухитрился пробраться на лицо через отверстия для глаз и носа. Зиновий с ужасом заметил, что на его левой руке нет рукавицы. Это означало, что дальше ему придется ползти с голой рукой.

«Бора… Яростно налетела она, повалила навзничь, закупорила глаза, ноздри, рот, не дает дышать, не позволяет жить. Лишила сил, пробует лишить воли. Ушли в небытие  всякие представления о том, что на дворе столетие, славное своими «научно-техническими достижениями». Ты беспомощен и жалок, ты можешь освоить Ближний и Дальний Космос, а справиться с земным ураганом не в силах. Вот она, Арктическая Стихия, трижды воспетая и четырежды проклятая!» — так описал Зиновий Каневский в своей книге те жуткие минуты. Ему тогда не было еще и 27 лет. В этом возрасте великий норвежский полярник Фритьоф Нансен только начинал свою удивительную карьеру в Арктике, а Зиновию казалось уже, что его жизнь завершилась.

Вскоре Анатолий потерял обе меховые рукавицы и вынужден был втянуть пальцы в рукава свитера. Но это не помогло, и он попросил Зиновия, чтобы тот погрел его озябшие пальцы. Но и пальцы его товарища настолько замерзли, что он не смог стащить с рукавицу.

— Дело наше плохо. Надо возвращаться в палатку, иначе погибнем! — крикнул Афанасьев.

Но как теперь в снежном урагане ее разыскать? Очень скоро они убедились, что это совершенно безнадежное занятие — найти ее было практически невозможно. Тогда, ориентируясь только по направлению ветра, товарищи продолжали пытаться ползти в сторону полярной станции. Но очередной дьявольский порыв ветра в одно мгновенье разбросал несчастных людей, словно щепки, в разные стороны. С этого момента Каневский больше не видел своего спутника. Он лишь только успел услыхать уносимый ветром его слабый-слабый голос: «Зи-и-но-о-к!» Сам Зиновий еще долго пытался безуспешно докричаться и найти Анатолия.

Они расстались навсегда. Один из них продолжал ползти к своей скорой смерти, а другой — к случайному спасению и последовавшей затем потери обеих рук и пальцев ног

Каневский потом рассказывал, что после каждого «шага» вперед его отбрасывало ветром на десять шагов назад. Справиться со стихией уже не оставалось сил. Руки замерзали до плеч, а ноги, обутые в теплые собачьи унты, меховые и шерстяные носки, бора легко пробивала. В этот момент его мозг пронзила мысль: «А не подчиниться ли ветру и судьбе, да и стоит ли вообще стремится выжить?» Зиновий прервал ползание, плотно вжался в лед и стал ждать, когда его заберет сон. Но сон не приходил, и он тут же решительно отмел свою секундную слабость. «Нет. Так примитивно, так постыдно я не умру. Вот немного передохну — и снова в дорогу, по-пластунски!» — решил полярник и вновь продолжил ползти. Он полз из последних сил, надеясь на спасение, а ветер, тем временем, продолжал то и дело жестоко бить его об лед. Мучила жажда, но нечем было поднять под подбородком маску, чтобы лизнуть языком солоноватый морской лед.

В кошмарный день 25 марта 1959 года на полярной станции и на нашей базе внезапно налетевшая бора натворила много бед. Ураганный ветер поднял с земли камни и разбил лампочки освещения на метеоплощадках и на двенадцатиметровых флюгерных столбах, укатил по льду залива на несколько километров двухсотлитровые бочки, полные дизельного топлива, а на берегу уничтожил все легкие временные постройки. Стены домов подверглись невиданной бомбардировке мелкими камнями, взбрасываемыми ветром. При каждом ударе нам казалось, что сию минуту наше жилище рухнет. Через мельчайшие щели снежная пыль просачивалась внутрь помещений и откладывалась в виде сахарных голов на подоконниках и в углах помещений. Из комнат быстро выдуло все тепло. Стекла окон сохранились только благодаря наглухо закрытым ставням. Не переставая, ревели и стонали растяжки радиомачт и провода антенн. Антенны при низкой температуре воздуха настолько наэлектризовались быстро несущимся снегом, что в наушниках ничего нельзя было разобрать. Радиосвязь с полярной станцией прекратилась. При прикосновении к радиостанции больно било током.

Альберт Бажев шел из соседнего дома в кают-компанию десять минут. Наши метеонаблюдатели продолжали выполнять свой служебный долг. Они ходили (вернее ползали) на площадку, крепко держась за веревочный леер, протянутый от жилого дома до метеоплощадки. Когда я сказал Чижову, что не стоило бы ему идти в такую погоду на очередной утренний срок наблюдений, он, теребя свою бороду, возразил:

— Что вы, что вы! Ведь мы еще ни одного срока не пропустили с начала работ. Не гоже срывать наблюдения!

Вернувшись с метеоплощадки в дом, Олег Павлович подтвердил, что ветер постоянно держал чугунную доску флюгера выше седьмого штифта. Это говорило о том, что бора действительно неслась с чудовищной скоростью — более сорока метров секунду. Здесь стоит особо отметить, что сотрудники полярной станции, не раз зимовавшие до этого в разных районах Арктики, говорили потом, что они нигде и никогда раньше не видели там ничего подобного.

Когда продолжалась трагедия на морском льду, все обитатели Русской Гавани сочувствовали ребятам, понимая, что они находятся сейчас на краю гибели. Но при всем желании помочь им были бессильны. В любом случае поиски могли привести лишь к новым, причем многочисленным потерям. Оставалось только ждать ослабления ветра, появления видимости и надежды на спасение людей.

Когда метель внезапно прекратилась, Каневскому показалось, что он видит невдалеке береговые скалы и высокий навигационный знак, у подножья которого покоился в вечной мерзлоте наш гляциолог Олег Яблонский, трагически погибший в прошлом году на леднике. Зиновий понял, что полз он в правильном направлении. Но тут же ему на глаза надвинулась глухая тьма, и он впал в забытье.

Словно по команде бора стихла на вторые сутки так же быстро, как и началась. Лишь продолжала мести несильная поземка. Я тут же вышел с биноклем на высокое крыльцо нашего жилого дома. На льду залива, метрах в трехстах, виднелась какая-то неподвижная черная точка. «То ли человек, то ли собака», — подумал я.

— Ребята! Надо срочно бежать на лед! — закричал я.

Услыхав мой громкий голос, из дома моментально выскочило несколько гляциологов. Они схватили самодельные санки и бросились к черной точке. «Точка» оказалась Зиновием. На часах было десять часов утра 26 марта. Таким образом, примерно из тысячи метров, отделявших палатку от ближайшего берега, он смог проползти примерно семьсот. На это «ушло» ровно двадцать часов. Уже позже врач Землянников уверял нас в том, что при таком сильном морозе и страшном ветре, да еще в течение столь продолжительного времени теоретически было невозможно остаться в живых. Как видите, наш уважаемый док оказался прав только наполовину.

Заслышав приближавшиеся шаги гляциологов, Каневский испуганно вскрикнул, думая, что это медведь, и мгновенно потерял сознание.

Товарища бережно положили на санки, бегом привезли его к нам на базу и на руках внесли в кают-компанию. Минуть через пятнадцать Зинок пришел в себя.

— Анатолия нашли? — услышали мы первые его слова, произнесенные едва слышимым голосом, и он снова потерял сознание.

Вскоре с полярной станции прибежала Наташа. Она успокоила мужа: с  Толей все в порядке, он сейчас в соседней комнате, передает Зинку привет.

Мертвое тело Афанасьева мы обнаружили быстро. Он лежал за невысоким айсбергом, примерно в двухстах метрах от того места, где подобрали Каневского. Вероятно, страшно замерзавший Толя вскоре не выдержал встречного ветра, укрылся в относительном затишье за айсбергом, где быстро забылся и уснул навсегда, безболезненно встретив свою смерть. Все лицо несчастного было покрыто ледяной маской. Афанасьева мы привезли на санках к себе на базу и положили в бане.

У Зиновия были жестоко обморожены обе руки, кончик носа и пальцы ног. Мы принялись растирать пораженные места куском шерстяного свитера, смоченного в спирте, чего делать не следовало. Доктор Землянников, как назло, в это нужное время находился не на базе, а на станции «Барьер Сомнений», где временно помогал метеонаблюдателям. За ним немедленно отправился на ледник трактор. Через шесть часов Коля Неверов привез эскулапа на базу. Быстро осмотрев Зиновия, он мрачным голосом сообщил начальнику экспедиции Чижову:

— Олег Павлович, у Каневского наблюдается омертвение кистей рук и пальцев ног. Необходима срочная операция, которую в наших условиях сделать нельзя. Возможна гангрена. Надо немедленно вызывать санитарный авиарейс.

Зиновий рассказал нам, что не помнил, сколько времени полз по льду. К рассвету, выбившись из сил, он увидел базу, но добраться до нее уже не мог. Вставал и падал в изнеможении. Каневский не был богатырем. Зато обладал сильной волей, верил в свое спасение и отчаянно боролся за жизнь. Эти воля и помогла ему остаться живым. Афанасьев был человек куда более сильный физически, чем его товарищ, но оказался морально слабее, и, видимо, быстро покорился злой стихии.

Врач полагал, что опоздай с находкой Зиновия всего на каких-то полчаса, мы подобрали бы его уже замерзшим.

На следующий день нам показалось, что Каневскому стало несколько легче. Он реже впадал в забытье, немного разговаривал. Правда, врач отгонял нас от него. Ведь мы стремились помочь врачу и Наташе. Все беспокоились о руках нашего друга. Состояние его ног было лучше, и о них не так волновались. Все мы знали, что Зиновий в юном возрасте с отличием окончил музыкальную школу и был страстным любителем-музыкантом. Знали мы и то, что он никогда не праздновал свой день рождения, потому что во время родов умерла его мать Зинаида. В память о ней Зиновий и получил свое имя.

После затишья пошел густой снег, а вслед за ним весь залив окутал плотный туман. Так продолжалось непрерывно четверо суток. С острова Диксона пришла радиограмма: «Санитарный авиарейс будет немедленно выполнен при первом улучшении погоды». Тамошние врачи, постоянно следившие по радио за состоянием больного, давали в Русскую Гавань толковые рекомендации, которые, к сожалению, по большей части были невыполнимы. К примеру, в нашей скромной полевой аптечке полностью отсутствовали антибиотики, да и сам пострадавший лежал около печки, которая топилась углем и являлась очагом внесения возможной инфекции.

Все пять дней, что находился Зиновий на нашей базе, он ничего не ел и почти не пил. Его веки и ресницы смерзлись, вокруг глаз все распухло, и видеть он смог только на третьи сутки. В отсутствии необходимых лекарств и препаратов Землянников делал ему какие-то уколы, все время шприцем отсасывал жидкость из ладоней, прикладывал примочки, короче говоря, лечил в меру своих бедных возможностей достаточно квалифицированно. Уже позже профессор московской городской больницы, куда доставили больного, демонстрировал своим коллегам составленную нашим экспедиционным врачом историю болезни Зиновия Каневского как превосходный образец профессиональной работы.

С огромным трудом все свободные от работы сотрудники нашей экспедиции, полярной станции и солдаты локационной части приступили к подготовке на морском торосистом льду специальной площадки для приема самолета. На пятые сутки известный полярный летчик шеф-пилот авиаотряда Гурий Сорокин прилетел на Ли-2 из Диксона. Хотя и с трудом, но все же он сумел благополучно посадить самолет на лед залива при слегка приподнявшемся над Русской Гаванью тумане.

Взлететь самолету оказалось делом невероятно сложным — сильный тридцатиградусный мороз сменился неожиданным потеплением, и металлические лыжи Ли-2 намертво прилипли во время стоянки к подтаявшей поверхности снега на льду залива. Оба могучих мотора ревели на полную мощность, но самолет лишь слегка покачивался и махал хвостовыми подкрылками. Все свободные от вахт жители Русской Гавани, а их было около тридцати, раскачивали аэроплан за хвост и обе плоскости. Под лыжами постоянно пилили тросом снег. Но все эти действия долго не помогали. Но вот, наконец, лыжи медленно сдвинулись с места. Самолет постепенно стал разгоняться по льду залива все быстрее и быстрее, и вскоре взлетел, провожаемый нашими приветственными криками.

Вместе с Каневскими на том же самолете на Большую Землю улетели его жена Наташа и врач Землянников. Одновременно на материк было отправлено тело Анатолия Афанасьева. В больнице Диксона оперировать Зиновия местные эскулапы не решились — настолько он был плох. Через двое суток специальным авиарейсом его доставили в Архангельск. Там больного уже в течение двух часов терпеливо ждал на взлетной полосе рейсовый самолет в Москву.

Через несколько дней Наташа прислала нам печальную телеграмму: «Зиновия поместили в больницу, его положение очень тяжелое, предстоит ампутация рук и пальцев ног».

КАК «ПРОПАЛ» МОЙ ПАРТБИЛЕТ

 

Начать надо с того, что перед отъездом на Новую Землю, я попытался отдать свой партбилет на хранение в Москворецкий райком или хотя бы в партбюро нашего института.

— Товарищ Зингер! Вас командируют не за границу, а на территорию Советского Союза. Поэтому ваш партийный билет должен находиться у вас на Новой Земле! — строго указали мне, и мое объяснение, что придется работать не в городе, а на ледниках в суровых условиях Арктики, ни к чему не привели.

После этого партбюро нашего института официально разрешило мне хранить партбилет в сейфе беспартийного  начальника экспедиции Николая Михайловича Сваткова, когда я буду находиться вне береговой базы в Русской Гавани. Между прочим, в этом же сейфе должны были храниться секретные топографические карты района работ нашей экспедиции и деньги.

Первый год, когда нашим начальником был Сватков, все обстояло нормально: перед отъездом я передавал ему билет, а когда возвращался на базу, забирал его обратно себе. Летом 1958 года заболевшего Сваткова сменил начальник гидрологического отряда экспедиции Олег Павлович Чижов. Сначала, как говорится в одном не совсем приличном анекдоте, все было хорошо. Но потом случилась беда.

После того, как самолет, отвозивший пострадавшего во время ураганной боры на льду залива Русская Гавань Зиновия Каневского на Диксон, скрылся за горизонтом, я обратился к новому начальнику экспедиции Чижову:

— Олег Павлович, пожалуйста, верните мой партбилет

— А разве вы его мне давали? — вместо ответа неожиданно последовал странный вопрос Чижова.

Тогда я рассказал новому начальнику, когда и в каких условиях перед отъездом передал ему билет. Напомнил, что через день после моего возвращения с купола на базу произошло несчастье с Каневским. Мне следовало сразу же обратиться за билетом, но, откровенно говоря, тогда было не до того. Чижов слушал меня, кивая головой и поглаживая бороду.

— Пойду искать, на всякий случай, раз вы так говорите, может, я и в правду подзабыл случайно, — и он отправился в свою комнату, где долго рылся во всех ящиках стола и шкафа, но так и не нашел билет.

— Евгений Максимович, у меня нет вашего билета. Полагаю, что вы его мне не давали, ищите лучше у себя в комнате, — теперь уже совершенно твердым голосом заявил «Чиж».

Володя Корякин и врач экспедиции Валентин Землянников тут же авторитетно заявили начальнику, что они прекрасно видели, как я передавал ему свой билет перед тем, как сесть в кабину трактора. Я собирался передать билет Чижову в его комнате и проследить, чтобы он положил его при мне в сейф. Но тогда неожиданно в мою комнату ворвался тракторист Коля Неверов с диким криком:

— Какого черта ты еще дома! Я жду тебя в кабине уже минут десять. Нам надо скорее ехать на купол, пока погода вроде бы ничего!

Я быстро оделся и бросился к громыхавшему трактору, где передал буквально на ходу свой билет в руки начальника экспедиции, и при этом хорошо видел, как Чижов положил его в карман своей меховой куртки.

У меня не было ни малейшего сомнения, что после нашего отъезда на купол Олег Павлович на обратном пути в жилой дом каким-то образом умудрился потерять билет, но побоялся в этом признаться. Я стал думать: «Где же он мог его «посеять?» Мои продолжительные поиски около базы, ни к чему хорошему не привели. Я даже не побрезгал вырубить с помощью ледоруба все замерзшее содержимое уличного туалета, так как был почти уверен, что Чижов выронил билет из кармана куртки именно в этом богоугодном месте. Как выяснилось через год, я почти угадал.

В соответствии с создавшимся положением я обязан был в течение трех месяцев сообщить в наше партбюро о потере билета. Поэтому я попросил начальника полярной станции «Русская Гавань» Щетинина отправить в Институт географии АН СССР соответствующее сообщение. Он зашифровал текст телеграммы и отправил ее в апреле не в институт, а прямо в Академию наук. Оттуда телеграмму передали в наш институт, где меня уже давно ждали. Партийные боссы желали хорошенько выяснить, каким таким нехорошим образом пропал в экспедиции мой партбилет, и наказать нерадивого по всей партийной строгости за это «преступление». Сначала заседало партбюро, а затем состоялись целых два продолжительных открытых партийных собрания. Главное обвинение в мой адрес звучало очень просто: «Ваш билет, товарищ, мог попасть в руки врага!»

— Какой враг, когда наша экспедиция находилась на Новоземельском ядерном полигоне, куда враг при всем его желании не смог бы просочиться, — пытался парировать я, нечаянно выдав великую секретную «тайну», но все было напрасно.

Партбюро решило направить видного ученого Института географии АН СССР Николая Тимофеевича Кузнецова в Управление Гидрометеослужбы, где раньше работал Чижов, чтобы проверить его прошлое и выяснить, честный ли он на самом деле советский человек. Объяснялось это просто — Олег Павлович происходил из мелкопоместных разорившихся дворян, из-за чего после революции испытывал определенные неудобства. Его не сразу приняли в институт, тормозили защиту кандидатской диссертации. Вот и подумали чересчур бдительные институтские партийные деятели: «А не мог ли этот бывший дворянин нарочно уничтожить билет коммуниста?!» Как любил говорить в таких случаях сам Олег Павлович Чижов, «это же самая настоящая чушь собачья».

Работал в нашем институте кандидат географических наук Олег Ростиславович Назаревский. Сравнительно недавно, отдыхая на теплой лужайке в Парке культуры и отдыха имени Горького, пиджак с деньгами и документами он повесил на сук ближайшего дерева. Когда проснулся, ни денег, ни документов в пиджаке уже не было. Потом, правда, партбилет подбросили. За это Райком КПСС «наградил» нерадивого Назаревского строгим выговором с занесением в личное дело. Вот почему стал этот ученый муж навязчиво требовать на общем собрании коммунистов объявить мне точно такой же выговор. Но тут совершенно неожиданно выступил в мою защиту известный географ и гляциолог, участник 1-й Советской Антарктической экспедиции Леонид Дмитриевич Долгушин, которого я еще плохо знал в то время.

— Назаревский просто-напросто проспал свой билет в парке Горького, а у Зингера пропал билет не в парке культуры и отдыха, а на Новой Земле в условиях полярной ледниковой экспедиции, и сравнивать обе потери билетов, с моей точки зрения, никак нельзя, — сказал уважаемый ученый.

Долгушина поддержали Леня Куницын, Володя Суходровский и другие сотрудники, знавшие меня еще по учебе на геофаке МГУ. В результате общее собрание, на котором присутствовало более ста членов партии института, сочло возможным ограничиться обыкновенным выговором без всякого занесения в личное дело.

Однако члены бюро Москворецкого РК КПСС с этим не согласились и вынесли мне строгий выговор с занесением в личное дело. Это означало, что до исключения из партии оставался лишь один шаг. В сталинские времена потеря билета автоматически влекла за собой, как правило, исключение из рядов партии. Зачитывая мое личное дело, вроде бы вполне грамотный технический секретарь райкома почему-то вместо Новой Земли прочитал Новая Гвинея, чем вызвал на моем лице улыбку. Я не смог удержаться от перемены названий островов и тут же громко исправил ошибку, чем немедленно восстановил против себя все бюро райкома. Вместе со мной был секретарь партбюро института, заведующий отделом картографии, кандидат географических наук Николай Федорович Леонтьев, между прочим, депутат Моссовета. Этот в общем-то порядочный человек не проронил ни единого слова, пока меня словесно «уничтожали». А ведь мог сказать, что более ста коммунистов Института географии, знающих меня ближе и лучше, чем члены бюро райкома, на своих двух общих собраниях внимательно разобрались во всех обстоятельства потери билета и вынесли все же обычный выговор без занесения его в личное дело.

Я вышел из здания райкома, потрясенный несправедливостью членов бюро этого важного партийного ведомства. По дороге в институт спросил Леонтьева, почему он все время упорно молчал и не выступил в мою поддержку.

— Женя, не надо так переживать и принимать этот выговор столь близко к сердцу. Пройдет всего какой-то один годик, и с вас снимут этот выговор, — такой странный умиротворяющий ответ услышал я из уст своего партийного секретаря. Мне было понятно, что наш «верный слуга народа» просто струсил и не захотел «марать» себя выступлением в мою защиту, чтобы не злить райкомовских деятелей и, тем самым, не подпортить свою «чистую» партийную и депутатскую биографию.

Для «облегчения» моей участи партбюро института рекомендовало избрать меня членом местного комитета института. Вскоре в месткоме я начал выполнять ответственные функции председателя комиссий по технике безопасности и трудовым спорам. Через год, когда подошло время снимать суровую «повинность», совершенно неожиданно с полярной станции Русская Гавань пришла лаконичная, но очень важная для меня телеграмма от механика полярной станции Володи Морозова. Ее текст гласил: «Мы нашли утерянное тчк, что с ним делать вопросительный тчк, еду в Москву». Я немедленно отправил Володе ответную телеграмму: «Находку вези Москву тчк вознаграждение двтчк один литр восклицательный».

Так в конце 1959 года я стал обладателем сразу двух своих партбилетов. Морозов передал мне пролежавший в плотном снегу прекрасно сохранившийся билет. Правда, кожаного переплета и денег, лежавших внутри, не оказалось. Механик рассказал, что обнаружили находку наши соседи — военные локаторщики — около того самого «исторического» туалета, содержимое которого я долго и бесполезно крошил тогда ледорубом. Отсюда следовало, что Олег Павлович выронил мой билет из кармана меховой куртки, когда входил в туалет или же, когда выходил из него. Конечно, в первую очередь я должен был винить самого себя, так как надо было отдать билет Чижову не на «улице», а в доме, и проследить, чтобы он положил его в сейф при мне. Здесь стоит, безусловно, напомнить, что Москворецкий РК КПСС обязал меня забрать с собой на Новую Землю партбилет, когда я захотел оставить его в Москве. «Не за границу отправляетесь, товарищ! Поэтому билет должен находиться с вами и на Новой Земле!» — строго сказали там.

 Довольный счастливой находкой своего старого билета отправился я в Москворецкий райком партии города Москвы, захватив с собой его вместе с дубликатом. Старый билет у меня тут же отобрали. Таким образом, автоматически снялось и страшное «обвинение», что мой партбилет мог попасть в руки врага!

На очередном партсобрании института этот ужасный выговор сняли быстро, а вот боль от пережитого, однако, осталась на всю жизнь. Особенно тяжело переживал всю эту историю отец, вскоре умерший скоропостижно, так и не узнав о снятии с меня строгого, но незаслуженного наказания.

 

ПРОЩАЙ, РУССКАЯ ГАВАНЬ!

 

В конце марта и начале апреля 1959 года в Русской Гавани установилась удивительно спокойная погода. Когда мы смотрели на совершенно притихший залив, трудно было поверить, что всего несколько дней назад здесь погибали два наших товарища.

Вечером 5 апреля я увидел над базой желтоклювого бургомистра. Эта большая полярная чайка, гнездящаяся по побережью Северного Ледовитого океана, первой прилетела в Русскую Гавань. Вскоре должны были появиться и черно-белые пуночки. Весна брала свое и на далеком Севере. Солнце теперь садилось уже около восьми часов вечера.

7 апреля было необычно оживленно на «дороге» с базы на Барьер Сомнений. Утром Валерий Генин ушел на ледниковую станцию для продолжения там наблюдений. После обеда Корякин вместе с Землянниковым в том же направлении потянули нагруженные сани. Вскоре возвратился с ледника Чижов. И, наконец, пришел Романов-старший. Он рассказал, что оставшиеся в балке Анахорет Сева Энгельгардт и сын Романова «дядя» Вася продолжают большие снегомерные работы. Два других наших товарища — Ваня Хмелевской и Женя Дебабов, возвращавшиеся также с Купола, находились в балке «Горы ЦАГИ», проводя в том районе термометрические измерения. В страшную бору 25 марта эти маршрутчики вели исследования на станции «Ледораздельная», где урагана не было.

Вторая зима на Новой Земле оказалась более снежной, чем первая. И в области питания, и в области таяния ледников, и даже на побережье Баренцева моря снежный покров был значительно толще. В районе базы сохранились мощные надувы снега.

Первая пуночка показалась 23 апреля. Этот никудышный с виду полярный воробышек пролетел мимо моего окна. Хоть пуночка и не ласточка, но было отрадно на Новой Земле видеть  этого вестника весны.

1 мая в Русской Гавани выдался действительно праздничный, погожий день. Всеволод Энгельгардт укрепил большой красный флаг над домом.

Все свободные от вахт сотрудники воспользовались возможностью погулять на свежем воздухе. Часть людей отправилась обследовать капканы, другие двинулись на озеро Ретовского на подледный лов гольца.

8 мая в Русской Гавани был первый день с положительной температурой (+1,6°), а на станции «Барьер Сомнений» было отмечено даже 3° тепла — довольно редкий случай для этого времени. Вмиг зачернела галька, длительно захороненная под снегом, подтаяли склоны берегов. На следующий день уже наступила «жара»: целых 7° тепла. Такие дни в Русской Гавани не часты даже в разгаре лета. Почти все мы вышли на «улицу» без рубашек, в черных очках. Но наша радость была непродолжительной.

К вечеру подул ветер, все небо быстро затянуло облаками.

Гидролог Олег Павлович Чижов обошел свои «владения»: озера и речки —  и сообщил нам, что кое-где уже зажурчали ручейки. Наконец, наступила в Арктике приятная пора — полярный день. Круглосуточно светило незаходящее солнце. Мы дожили до белых ночей.

Скоро должны были появиться из лунок глуповатые морды нерп, «открыться» птичий базар, а в июле показаться и первый пароход в Русской Гавани.

Во льду бухты Воронина образовались продольные и поперечные трещины в разных направлениях.

Снег, лежавший на каменистой поверхности, под воздействием теплых солнечных лучей постепенно стаивал и «садился». Но белый фон ландшафта все еще оставался характерным для Русской Гавани.

Мы частенько поглядывали на закованное в лед Баренцево море. Впервые, наверное, нам хотелось боры, ибо только она могла помочь быстрее очистить ото льда залив и подходы к нему со стороны моря.

И вот, наконец, 30 мая сильный южный ветер оторвал огромное ледяное поле, примыкавшее к берегу Русской Гавани у входных мысов. В течение короткого времени часть вырванного из залива льда отнесло в Баренцево море. Разводья с восточной стороны залива подошли к самому острову Богатому.

Быстро летело время. Уже прошла первая декада июня — начало календарного лета, а у нас все еще продолжалась зима. Температура воздуха держалась ниже нуля, временами выпадал снег. Необычайно быстро, как, наверное, бывает только в Арктике, менялась погода. То светило солнышко и приятно голубело ясное небо, то вдруг наваливался туман, небо заволакивали низкие хмурые облака, начинался снегопад. Такое за день могло повторяться много раз. В образовавшиеся большие разводья в заливе пригнало с моря битый лед.

Работа экспедиции постепенно свертывалась. Станция «Ледораздельная» посещалась теперь лишь во время маршрутов. На «Барьере Сомнений» наблюдения завершались.

Раз в неделю сибиряк Валера Генин уходил с базы на эту станцию, чтобы сменить там ленты самопишущих приборов, и обычно возвращался вечером того же дня. Наш метеоактинометрический «бог» любил такие тридцатикилометровые пробежки на лыжах.

На техническом складе отдельные сотрудники уже приступили к упаковке научного оборудования. В ящики, набитые стружкой, аккуратно укладывались ценные приборы, сослужившие добрую службу во время работ на ледниках. Дядя Саша старательно выводил красной краской на ящиках адрес назначения груза: «Москва. Институт географии АН СССР».

Утро 11 июня порадовало чудесной весенней погодой. В такие часы не хотелось заниматься камеральной обработкой материалов. Избавил меня от сидения в доме Дик, а точнее — его геодезия. Нельзя было отказать товарищу, просившему помочь в работе. Под лучами полярного солнца выполняли мы эту приятную миссию, раздевшись до пояса. Сначала температура воздуха была отрицательная, но к полудню она достигла +5°. Снег стал быстро исчезать, галька все больше и больше оголялась.

На камешке, согретом лучами солнца, ползала полуживая муха. Отогревшись, она улетела. Давненько не видели мы представителя мушиного племени. Значит, действительно приближалась теплая пора. Тихонько закрапал дождик. На нас с Корякиным он произвел такое же сильное впечатление, как первая весенняя гроза в Москве.

Перед обедом поднялся неприятель-ветерок. И неудивительно: со мной был «боравестник» Дик. Пришлось одеваться, а затем с усилением штормового ветра, и вовсе прекратить работу. В Москве в этот день было 30° тепла.

В следующую субботу вечером Неверов, Генин, Хмелевской и кок отправились ловить рыбу в Голубую лагуну, как поэтически называли мы юго-западную часть бухты Откупщикова, отгороженную от нее песчаной косой. У меня была другая цель — сфотографировать район фронта ледника Шокальского. Я двинулся по заливу в сторону полярной станции. Лед в бухте Воронина уже покрылся не просто лужами, а целыми озерками. Отдельные участки были засорены разными водорослями, минеральными частицами, а также галькой, щебенкой и плит­ками сланца, принесенными небывалым ураганом 25 марта. На льду образовались многочисленные небольшие стаканоподобные луночки, еще не успевшие протаять через всю толщу. То тут, то там на льду лежали тюлени. Близко к себе они не подпускали и ныряли в свои лунки, как только мы приближались к ним. Не зря поморы называют нерпу «будким» зверем, то есть чутким!

Возвращаясь назад на базу, я еще издали услыхал нарастающий шум с берега. Это прорвался в бухту Володькина «наш» ручей. Мы вновь обрели свежую, настоящую питьевую воду и не нуждались больше в грязноватом снеге или пресном глетчерном льде. Наступил долгожданный конец водяной экономии.

В тот же день вернулись на базу из далекого ледникового маршрута Энгельгардт и младший Романов. За пять суток они прошли со снегомерной съемкой до купола. Во время этого похода удалось «подсечь» максимальный запас снега прошедшей зимы на леднике Шокальского и ледниковом щите.

16 июня мы с Корякиным вышли в маршрут на полуостров Шмидта. Была ночь, но солнце светило, как днем. Надо было исследовать побережье и выходы коренных пород. Погода подбадривала: тепло, тихо, солнечно. Но через полчаса вершина гор Веселых закурилась, там уже развевалась длинная седая «борода» начинавшейся метели. Ледник словно дымил. Очень быстро порыв ветра докатился и до нас. Было около 5-6° тепла. Мы продолжали свой маршрут. Ветер дул в спину, и это пока вполне устраивало.

На верху высокого маяка, поставленного вблизи старого астрономического пункта, поставленного полярным исследователем Георгием Седовым в 1913 году на мысе Утешения, нас едва не сдуло порывом ветра. Я решил запечатлеть товарища на маяке. Пока наводил аппарат на фокус, с верха маяка донесся приглушенный голос:

 — Эй, там, на земле! Ускорьте съемку! Не то будет уже поздно — я улечу в небо или в море!

Утром мы вернулись на базу. День 19 июня ознаменовался необычайно теплой погодой для здешних мест, термометр показывал в тени 15°. Об этом редком явлении в наших краях даже сообщалось по радио в последних известиях из Москвы.

В свободное от работы время собирались в кают-компанию почти все члены нашей экспедиции, чтобы послушать голос далекой и в то же время близкой всем столицы. Благодаря радио мы знали о жизни в стране и за ее рубежами, о бурных стройках новой грандиозной семилетки, о борьбе за мир во всем мире. Через радиоприемники, которые мы настраивали на волну любимой Родины, гляциологи черпали душевное тепло, столь необходимое нам вдали от родных мест.

Большую радость нам доставляли книги. В библиотеках полярной станции и экспедиции, а также в собраниях отдельных товарищей не осталось ни одной книги, ни одного журнала, не прочитанного членами нашего дружного коллектива.

Когда-то О. Генри писал в рассказе «Справочник Гименея»: «Если вы хотите поощрить ремесло человекоубийства, заприте на месяц двух человек в хижине восемнадцать на двадцать футов. Человеческая натура этого не выдержит».

Мы, работники советской науки, жили именно в таких хижинах на гляциологических станциях и в балках-приютах, где мирно и дружно работали на протяжении всей длительной экспедиции. Конечно, приходилось иногда сдерживать товарищей, если кто-нибудь из нас слишком горячился, но никогда эти споры не возникали на личной почве. Они всегда имели какую-то высокую основу.

 Быстро очищались от снега берега залива. Шумливый поток Володькина ручья умерил свой пыл, как только прорезал глубокое, узкое русло в талом снегу. В первые дни, по наблюдениям Чижова, расход ручья резко сократился.

На следующий день погода продолжала оставаться такой же теплой и приветливой. Дул типичный фен — сухой и теплый ветер. Температура воздуха повысилась днем до шестнадцати градусов тепла, а влажность воздуха оказалась поразительно малой: всего 10-11 процентов. Такой картины нам здесь еще не приходилось наблюдать. Не Арктика, а настоящая Сахара. Было от чего изумиться. Ведь обычно влажность достигала очень большой величины, близкой к 90 и даже 100 процентам.

Такая погода вызвала необычайно быстрое таяние морского льда. Он, бедняга, «худел» катастрофически. Еще совсем недавно его толщина была полтора метра, а к 21 июня она уже уменьшилась вдвое. Тепло и сильный ветер быстро очищали залив ото льда. Однако разорвать его не был в состоянии даже штормовой ветер. 25 марта покойный гидролог Афанасьев опасался, что их палатку унесет в море вместе с льдиной, на которой она находилась. Однако кончился июнь, а мы все еще видели то место на льду, где произошла последняя в Русской Гавани трагедия. От того места до чистой воды оставалось метров триста. Но продольные и поперечные трещины постепенно расширялись и обтаивали. Мы знали: унесет в конце концов и эту льдину в море.

И вот 3 июля залив очистился ото льда. Только в бухтах Володькина и Воронина лед еще оставался, но уже сильно растрескался. Мы отремонтировали шлюпку и спустили ее на воду, чтобы размокала. На другой день и в нашей бухте уже не было льда, его оторвало и вынесло ветром вон. Вид чистой воды радовал нас: полярная навигация не за горами.

Итак, по синим волнам океана любой пароход мог свободно теперь пройти от берегов Большой Земли в Русскую Гавань.

16 июля исполнилось два года со дня нашего пребывания на Новой Земле. Эти два года не показались слишком короткими или быстро промелькнувшими. Кое у кого из молодых появились морщины и непрошеная седина.

Я давно собирался побродить по побережью и посмотреть озера. Помог в этом Олег Павлович Чижов. Он пригласил меня в гидрологический маршрут. Мы должны были обойти несколько озер и речек. Погода вновь радовала нас своим теплом. Когда подошли к озеру Ретовского, неожиданно подул свежий ветер. Из-за него мы не смогли выйти на шлюпке для проведения ряда исследований. Пришлось ограничиться лишь измерением с берега температуры воды и скорости течения по поплавкам. После легкого завтрака пошли дальше на ледник Шокальского. Сильное впечатление осталось от многоступенчатого Усачевского водопада. Он показался мне необыкновенно красивым. Мы с восторгом смотрели на эту ослепительную роскошь полярной природы, на ее шумную, говорливую и пока бесполезную работу. Как только стали входить в проход между горами Ермолаева и Веселыми, сразу же ощутили дыхание ледяного «погреба». Пришлось застегнуть штормовой костюм на все пуговицы, но и это не помогло. Ветер пронизывал насквозь.

Пока мы проводили работы на речке Усачева, уровень воды в ней минут за двадцать повысился на 15 сантиметров. Отсюда заглянули в «Чайный домик» Чижова — маленький балок, стоявший на леднике недалеко от озера Усачева. Поверхность ледника стала грязновато-синей и шершавой. По ней текла масса потоков и ручейков. Сам балок стоял, как гриб, на высокой ледяной ножке. Все кругом вытаяло. Подкрепились чайком и двинулись в обратный путь, захватив с собой на базу лыжи. Дымка, а точнее, мгла окутала все вокруг тонкой голубовато-серой пеленой. Откуда-то издалека, за многие сотни, а возможно, и тысячи километров, принесло ветром отголоски дымка, по всей вероятности, вызванного лесным пожаром.

Каждый день приносил что-нибудь новое. 17 июля непрестанно лил дождь. Прибавилась еще одна интересная метеодеталь. За сутки выпало свыше 40 миллиметров осадков, что составляло одну пятую всех среднегодовых осадков, выпадавших ранее в Русской Гавани. Таяние началось необыкновенное.

«А сколько еще растает!» — думалось каждому. Дядя Саша шутил по этому поводу:

— Зря вы, гляциологи, приехали в Русскую Гавань! Зря изучали и мерили ледник Шокальского! Он же весь к зиме растает!

Будто чувствуя приближение конца работ экспедиции, разбились во время сильного ветра самописцы на станции «Барьер Сомнений» и термометры в метеобудке на базе.

Закончилось мучительное «радионепрохождение» — вновь прорвались с материка телеграммы. Мы узнали еще и о том, что вскоре состоится последняя радиопередача, в которой выступит заведующий отделом гляциологии Института географии уважаемый и любимый нами профессор Григорий Александрович Авсюк.

Первого августа ушел трактор к балку «Анахорет». С ним уехали Энгельгардт, Землянников, Бажевы и Неверов. Энгельгардт с врачом Землянниковым отправились от «Анахорета» на лыжах на купол, но заблудились, вышли на тракторную серпантинную дорогу. Все же дошли до места назначения. Дом бывшей станции «Ледораздельная», несмотря на интенсивное таяние, оказался еще весь под снегом. А в 1958 году в это же самое время он почти наполовину оттаял. Сейчас дом стоял безжизненный, из трубы не валил дымок, кругом не видно было ни одного следа. Землянников открыл после больших усилий вход в дом. На фанерной стене он написал о своем посещении станции, как подобает старым путешественникам. Энгельгардт в это время отрыл шурфы на снегомерной площадке, измерил плотность и высоту снега.

До гребня Барьера Яблонского был чистый лед, все трещины и котлы обнажились, а дальше в сторону ледникового щита уже лежал постоянный снег. Здесь и проходила снеговая линия. Ниже Барьера Яблонского стаивание снега и льда заметно преобладало над накоплением.

В начале августа мы с Корякиным пошли на створ: гора Ермолаева — высота 198 (нунатак, находящийся на языке ледника Шокальского). Необходимо было сделать засечку на середине створа для определения скорости движения ледника по его главной оси и одновременно с этим наблюдать процесс таяния. Вокруг бамбуковых вех образовались значительные воронки с водой. Часть вешек накренилась и легко вынималась. А ведь еще совсем недавно их забуривали на 1,5-2 метра...

Хотя солнца не стало видно, но фотоснимки получились интересными. Мы находились в районе многочисленных трещин, часть которых была заполнена водой сине-голубой окраски, непередаваемой исключительной красоты. Оставалось пожалеть, что не взяли с собой цветной пленки.

Благодаря необычайному теплу стаял весь снег на побережье Русской Гавани. Остались лишь навеянные ледники да перелетовывающие снежники, намного сократившиеся в размерах.

Навеянные ледники отличаются характером своего питания. Почти все они находятся намного ниже снеговой границы. Примерно в двух километрах от базы экспедиции был расположен небольшой навеянный ледник, которому мы дали наименование Метро. Внутри него проходил тоннель длиной свыше 200 метров.

Как зародился этот маленький ледничок? Он возник вблизи берега бухты Воронина в долине ручья. В этом защищенном от ветра месте постепенно накапливался снег, не успе­вавший стаивать в течение короткого полярного лета. Образовался так называемый снежник, превратившийся со временем в многолетний фирн и, наконец, в лед, который очень медленно движется по уклону.

В обрывах навеянного ледника мы видели следы полосчатости — годовые слои прироста фирна и льда, подобные возрастным кольцам на пнях вековых деревьев. Через весь небольшой ледничок и проходит естественный тоннель, промытый водами ручья. Отложенный зимой снег закупоривает вход в Метро. И лишь в разгар таяния обнажается необычный ледяной красавец-грот. Ежегодно летом тепло талых вод ручья подновляет, реставрирует округлые стены и свод ледяного тоннеля.

В редкие ясные или погожие дни новоземельское «метро» становилось особенно красивым. Множество ярких зайчиков-бликов затейливо играли на его голубых стенах. Огромные ледяные своды и параболическая форма тоннеля, созданного самой природой, удивляли и восхищали. В такие минуты казалось, что ты в каком-то сказочном царстве льда.

15 августа наступило похолодание. Температура воздуха в Русской Гавани упала почти до нуля. Впервые в летнее время пошел снег, который тут же таял. На ледоразделе же наступила зима.

Небо нахмурилось. С запада нанесло в гавань низкую, свинцовую облачность. В разных местах от облаков спускались косые серые полосы дождя со снегом, напоминавшие длинные старушечьи платки, развешанные для просушки. Ветер западного направления не уступал по своей силе боре. Огромные волны обрушивались на берег, лизали пустые железные бочки и катали их по гальке, словно спичечные коробки.

18 августа солнце в Русской Гавани впервые закати­лось за горизонт. День начал быстро укорачиваться. Таяние на леднике почти прекратилось к 23 августа. Горы Бастионы были несколько дней вновь в снегу.

27 августа мы ходили в маршрут на мыс Конгломерат, в бухту Чухновского. Сфотографировали остров Бабушкин и панораму ледника Чаева. «Пробежали» всего километров двадцать. Возвратившись на базу, прочитали радиограмму начальника гляциологической экспедиции на Земле Франца-Иосифа Владимира Леонидовича Суходровского о том, что наши коллеги уже плывут на остров Диксон. А мы все еще продолжали сидеть у моря и ждать пароход. Температура воздуха была милостивая, положительная, и это радовало всех нас.

Теперь походный клич Корякина несколько изменился. Вместо традиционного: «Вперед, на север!» — чаще и чаще слышалось его звучное: «Вперед, на юг!» или «Даешь Москву!».

Все сразу изменилось в экспедиции. Люди заволновались, как птицы перед отлетом с Крайнего Севера, стали возбужденно громко разговаривать. Радостно взялись гляциологи за последние усиленные сборы экспедиционного имущества.

Начало сентября в Русской Гавани выдалось пасмурное, неприветливое. Дождило. Но мы утешались тем, что в прошлом году в это же время была уже настоящая зима. 13 сентября 1958 года толщина льда на озерах достигала 10 сантиметров. Сейчас же не видно было нигде снега на побережье, кроме как на перелетовавших снежниках. Нынешний год оказался значительно теплее прошлого. После летнего таяния снега зимнего сезона 1958/1959 г. совсем не осталось, а высота его здесь была в июне полтора метра. Мы стали свидетелями на редкость теплого лета в условиях оледенения Северного острова Новой Земли...

8 сентября перед обедом раздался крик:

— Наш пароход идет! Ура!

Надо ли говорить, что обед был сорван. Все, кто в чем был, выбежали из помещения.

Вскоре мы набросились с жадностью на доставленные с материка газеты и журналы. Нам дорог был каждый новый человек, как всякая большая и малая новинка. От моряков узнали последние новости о Большой Земле.

Бережно выгрузили из пароходного трюма гранитную плиту для могилы Олега, а затем доставили ее на место. Перед отходом парохода «Унжа» все сотрудники нашей экспедиции и моряки побывали в последний раз на могиле товарища и простились с ним. Один из нас остался навечно зимовать на Новой Земле.

Свыше двух лет мы не видели Большой Земли, сообщались с ней только по радио. В течение всего этого времени не знали настоящего русского лета.

В ночь на 12 сентября пароход «Унжа», огласив тремя прощальными протяжными гудками Русскую Гавань, направился к выходу из залива.

Огни на базе были погашены. Пес Белый лениво и беззаботно лежал на крыльце. Он, конечно, не чувствовал никакой боли разлуки и, наверно, надеялся, что с утра вновь увидит нас и получит свою законную подачку. Его должны были забрать к себе на постоянное жительство соседи-полярники.

Вот «Унжа» миновала остров Богатый. Скрылись огни створных знаков. Да, мы, действительно, покидали Русскую Гавань, где провели безвыездно больше двух лет.

На корме парохода, где собрались все участники нашей экспедиции, грянула неизвестно кем сочиненная песня:

Волнуется море в багряном узоре,

Шумит океанский прибой,

Суровое море, Баренцево море,

Пришлось повстречаться с тобой.

Ты помнишь, товарищ, морские просторы,

Скалистые сопки во мгле,

Ты Русскую Гавань

Забудешь нескоро,

Зимовку на Новой Земле.

Арктика решила напоследок побаловать нас прекрасной погодой. «Унжу» чуть-чуть покачивало.

Новоземельская гляциологическая экспедиция успешно завершила план научных работ Международного геофизического года. В соответствии с его программой были собраны уникальные материалы по оледенению Новой Земли. По своей тематике и продолжительности наши исследования значительно превзошли все предыдущие. Впервые стало известно о погоде и климате во внутренних частях ледникового покрова и в бассейне ледника Шокальского. Были пересмотрены сложившиеся после Второго МПГ представления о питании ледникового покрова и рассчитан вещественный баланс ледникового покрова. Удалось по-новому взглянуть на морфологию ледников Новой Земли. Впервые исследовались температурный режим и движение льда в бассейне ледника Шокальского.

В темную полярную ночь и свирепую метель, в непроглядные туманы и ураганную бору участники экспедиции изучали условия развития и существования современного оледенения Новой Земли. Для этого потребовались мужество, опыт и знания научных работников, рабочих и трактористов. Каждый из них имел свой характер, свои особенности. Все же вместе они представляли собой единый монолитный коллектив советских полярников-гляциологов, осиливших тяжелый двадцатишестимесячный штурм ледяной арктической пустыни. Они боролись, искали и не сдавались, мечтая о грядущих победах во славу науки. Не за горами были новые гляциологические экспедиции.

 

НА СЕВЕРНУЮ ЗЕМЛЮ

 

Однажды в августе 1962 года в Институте географии появились два человека, которые заявили вахтеру, что они хотят видеть гляциолога Зингера. Так произошло мое знакомство с сотрудниками непонятной режимной научно-производственной организации «Предприятие Почтовый ящик № 1119». Тот человек, который был ниже ростом и толще второго, представился Никифоровым. Мне сразу показалось, что этот товарищ является главным лицом прибывшей «делегации». Действительно, он был руководителем какого-то закрытого научно-производственного проекта. Позже стало известно, что он Лауреат Ленинской премии. Второй товарищ, по фамилии Безус, отличавшийся от «лица № 1» очень высоким ростом, был начальником Североземельской экспедиции.

— Мы недавно прочитали вашу книгу о ледниках Новой Земли, — обратился ко мне Никифоров. — Однако в данный момент нас интересуют ледники Северной Земли, куда в ближайшее время мы организуем небольшую воздушную экспедицию. Как вы отнесетесь к тому, чтобы принять в ней участие?

Нетрудно было догадаться, что, увидев мою книжку «На ледниках Новой Земли», только что вышедшую в Москве массовым тиражом, важные деятели из этого «ящика» приняли автора, по меньшей мере, за одного из ведущих советских полярных гляциологов. Понятно, что, не будучи врагом самому себе, я не стал их разочаровывать и объяснять, что только пять лет назад сам стал гляциологом, да и то случайно.

— Для меня будет большой радостью принять участие в вашей экспедиции, тем более что я никогда не был на Северной Земле, — ответил я без раздумья.

Никифоров обещал организовать мне беспрепятственный перевод из Института географии в свой «ящик» на четыре с половиной месяца.

— Между прочим, какая у вас зарплата? — спросил он.

— 105 рублей.

— Не густо. У нас вы будете получать больше.

Как географу-полярнику, мне, конечно, очень хотелось посетить Северную Землю, и вопрос денежного вознаграждения в данный момент меня мало интересовал. Дальше пошли разговоры, которые касались моего перевода на работу в «почтовый ящик».

— Вы имеете допуск? — последовал первый вопрос.

— Да.

— Какая форма?

— Третья.

— Она не годится. Придется вас переоформлять на более высокую. Эта процедура весьма долгая, а наш вылет в Арктику намечен примерно через месяц, — Никифоров замолчал, что-то соображая, а затем продолжил: — Уверен, что с помощью министра среднего машиностроения Славского удастся ускорить получение нужной формы. Вопросы у вас есть?

— Вопросов нет, но есть одно деловое предложение, — ответил я.

— Какое?

— Считаю полезным пригласить в экспедицию на Северную Землю полярного гляциолога Владислава Сергеевича Корякина. Я его хорошо знаю по совместной работе на Новой Земле. Он — опытный специалист в области движения и колебаний ледников Арктики.

— Ваше предложение принято.

— Могу об этом сообщить Корякину?

— Можете.

Вскоре в Институт географии АН СССР пришло официальное письмо. На его основании был издан приказ об откомандировании меня и Корякина с 16 августа по 31 декабря 1962 года в предприятие «Почтовый ящик № 1119».

И стали мы с Володей ездить каждый день на метро, а потом и на электричке до платформы «Москворечье». От нашего Института географии обстановка в «ящике» резко отличалась. Мы попали в очень закрытое учреждение и вскоре это почувствовали. Как только мы делали небольшой перерыв и выходили на лестничную площадку перекурить, обязательно около нас тут же возникали какие-то странные субъекты, которые очень внимательно прислушивались к тому, о чем мы говорили. Понятно, что в присутствии этих «топ-топычей» наши разговоры касались в основном первенства страны по футболу, последних кинофильмов, любимых актеров, женщин, и, конечно, мы пересказывали в десятый раз дурацкие анекдоты «армянского радио» и про Чапаева и Петьку.

Мы с Корякиным получили срочное задание: подготовить материал о географических и гляциологических особенностях Северной Земли.

Взглянув на карту арктического побережья нашей страны, легко заметить, как далеко вклинился в Северный Ледовитый океан большой полуостров Таймыр. Его крайнюю северную точку, одновременно являющуюся и самой северной точкой Евразии, — мыс Челюскин — отделяет от Северной Земли пролив Вилькицкого длиной 104 километра и наименьшей шириной 55 километра. Этот, один из самых северных архипелагов мира, разграничивает Карское море и море Лаптевых. Состоит он из четырех больших островов, которым были даны соответствовавшие революционному порыву имена: Октябрьской революции, Большевик, Комсомолец и Пионер. Помимо них, в архипелаге имеется и целый ряд мелких островов: Шмидта, Малый Таймыр, Старокадомского, Длинный, Средний, Домашний. Ледниковый покров самого северного на архипелаге острова Комсомолец — один из наиболее мощных в евроазиатской части Арктики. Его толщина около 800 метров. Между прочим, гляциологи Арктического и Антарктического института обнаружили в 1997 году во время воздушной радиолокационной съемки под ледовым панцирем острова Комсомолец целых три острова и широкий пролив глубиной около 150 метров. Из общей площади Северной Земли, составляющей около 37000 квадратных километров, почти половину покрывают ледниковые купола и щиты, поднимающиеся до высоты 965 метров. Северная Земля отличается суровым арктическим климатом с продолжительной зимой и коротким летом.

К началу ХХ века очертания северного побережья Европы, Азии и Северной Америки отображались на географических картах достаточно правильно. Однако не посещенной все еще оставалась большая часть Центральной Арктики. Правда, известная норвежская полярная экспедиция Фритьофа Нансена в 1893-1896 годах впервые в истории пересекла околополюсное пространство во время своего знаменитого ледового дрейфа на «Фраме».

По просьбе начальника экспедиции Безуса мы с Корякиным составили длинный список приборов, полевой одежды и обуви, которые требовались для предстоящей работы на Северной Земле.

— Что это вы так поскромничали? — удивился Безус, когда проглядел нашу бумагу.

— В каком смысле?

— В том, что вы предложили взять нам с собой разных приборов лишь по одному экземпляру! — прозвучало разъяснение начальника. — Прошу вас увеличить их количество в два раза. Сами знаете, в поле всякое бывает. В свой перечень также добавьте еще кожаные авиационные костюмы и егерское шерстяное белье на каждого человека.

— Так ведь тогда стоимость одежды и приборов заметно возрастет! — не выдержал я. — Нас в институте приучили считать каждую копейку, когда мы выписывали снаряжение и приборы в экспедицию.

— Стоимость вас не должна касаться. Это не ваша, а наша забота и наши проблемы. Неужели вы до сих пор не осознали, что теперь работаете не в системе Академии наук?!

Мы поняли и оценили это крайне важное разъяснение, поэтому все ценные указания Безуса выполняли без комментариев. Кожаные авиационные костюмы удалось достать лишь благодаря начальнику Управления полярной авиации, который распорядился выдать их. Володя Корякин никак не мог стерпеть:

— На кой дьявол Безусу понадобилось столько приборов! Это же явный перебор. Было бы лучше их половину передать с баланса на баланс в Институт географии в порядке оказания дружеской технической помощи, а то на нашем складе залежалось мало пригодное старье.

Из Москвы на Северную Землю наш воздушный путь лежал сначала на остров Диксон с промежуточными посадками в Архангельске, Нарьян-Маре и Амдерме. На Диксоне мы временно остановились на аэродроме в летной гостинице и стали ждать прибытия с ледовой разведки самолета Ан-2.

Здесь на аэродроме мы с Корякиным неожиданно встретили нашего старого товарища по Новоземельской гляциологической экспедиции МГГ — «дядю» Сашу Романова, которого не видели три года. Верный своей привычке, ветеран снова вернулся в Арктику. Кроме того, я несколько раз ходил в гости к старому товарищу по учебе на кафедре географии полярных стран Владимиру Михайловичу Климовичу. Он учился на курс старше меня и был, между прочим, женат на моей однокурснице Юле Строгановой. На Диксоне Володя возглавлял гидрометеорологическую обсерваторию.

Зима на острове практически уже началась. Зачастили сильные метели. Больше недели ждали мы нашу «Аннушку», когда она, наконец, вернулась с ледовой разведки. С Диксона мы полетели на восток вдоль неуютного пустынного побережья Таймыра. Из-за плохой видимости Зотов вынужден был вести машину низко над водой. Сентябрь вообще считается у полярных летчиков плохим месяцем из-за частых нулевых температур воздуха и обледенения самолета.

С авиаторами нам повезло. Командиром самолета оказался Леонид Иванович Зотов — бывалый летчик, участник Великой Отечественной войны и одной из самых первых Советских антарктических экспедиций. Кроме командира (первого пилота) в экипаж входили штурман, бортмеханик, радист и наземный техник. Всего вместе с нами набралось девять человек. Забавный факт — по какому-то положению все участники нашей воздушной экспедиции считались членами экипажа самолета.

По пути на мыс Челюскина пришлось сделать одну незапланированную посадку на мысе Стерлегова, чтобы погрузить запчасти к какому-то вертолету. В это самое время на морском рейде стоял сухогруз. Мы случайно узнали, что его капитаном оказался наш старый знакомый Руслан Игрицкий. В 1957 году он был старшим штурманом на «Мсте» и вместе с капитаном Бурковым вез участников нашей Новоземельской экспедиции из Архангельска в Русскую Гавань. Мне удалось поговорить с Русланом по радиотелефону. В который уж раз смог я убедиться, насколько мир действительно тесен.

— Передай Челюскину, чтобы готовили гостиницу для экипажа из девяти человек, — последовала команда Зотова бортрадисту Славе, а потом добавил: — И не забудь напомнить про горячую баньку.

После приземления нас встретил добродушный начальник местного небольшого аэропорта.

— Ну и напугали вы меня, мужики. Я подумал, что приближается какой-то большой самолет. Первый раз слышу, чтобы экипаж «Ан-2» состоял из девяти душ.

Как и на Диксоне, мы разместились в небольшой летной гостинице близ аэродрома.

Пока мы сидели без дела в гостинице, пилот Зотов посоветовал нам пойти посмотреть гурий Амундсена, поставленный знаменитым норвежцем в 1919 году. Еще издали в самом конце низкого мыса мы увидели этот заметный памятный знак, сложенный из местного строительного материала – плиток глинистого сланца. Когда я подошел к гурию, то поразился прочности и кладке монументального полярного сооружения. Лютые морозы, злые ветры и осадки в виде снега и дождя не смогли поколебать его. На вершине гурия норвежцы укрепили мемориальный медный шар диаметром 30 сантиметров. На его верхней половине был выгравирован контур побережья Северного Ледовитого океана от Северной Норвегии до Берингова пролива и нанесен путь, проделанный известной шведской экспедицией на судне «Вега». На нижней половине шара стояла надпись: «Покорителям Северо-Восточного прохода Адольфу Эрику Норденшельду и его славным спутникам. Экспедиция на «Мод» 1918-1919». Внутрь шара было вложено сообщение об экспедиции Амундсена. Эта реликвия ныне хранится в петербургском Музее Арктики и Антарктики.

Мы молча стояли, с благоговением смотря на простой полярный памятник, про который великий Руал Амундсен написал в своей книге следующие строки: «Я не могу представить себе лучшего  места для увековечивания памяти одной из величайших исследовательских экспедиций современности».

Много различных исторических знаков, гуриев, крестов и специальных сооружений сохранилось до наших дней в Арктике. Некоторые из них мне приходилось видеть и раньше на Чукотке и Новой Земле. Но гурий, сооруженный здесь Амундсеном, казался мне каким-то особенным. Вызывали лишь удивление и обида, что на мысе Челюскина не было памятного знака в честь отважного русского землепроходца, именем которого славный Норденшельд назвал самый северный мыс Старого Света.

Любопытно, что прямо за гурием Амундсена у самой кромки моря лежала приметная округлая глыба кварца двухметровой высоты. Она резко контрастировала с массой темного разрушенного сланца.

В течение сентября и октября мы обследовали все крупные ледники Северной Земли. Во время трех полетов, общая продолжительность которых составила 15 часов, нам удалось провести тщательное описание местности и сравнить существующую ледниковую ситуацию с ее изображением на карте. Полеты часто проходили в условиях обледенения и плохой видимости. Наблюдениям также мешал свежевыпавший снег. Ветер огромной силы постоянно бросал самолет словно игрушку: то он взмывал свечой вверх, то внезапно падал вниз, то его бросало влево и направо. Особенно неприятно было, когда мы летели вдоль или пересекали проливы Шокальского и особенно Красной Армии. В этих местах ветер дул почти со скоростью нашей «Аннушки», и порою казалось, что мы зависаем в воздухе, как вертолет, или вообще летим не носом вперед, а хвостом назад. Я протиснулся в пилотскую кабину и поинтересовался у командира, на сколько метров такой ветер может бросить наш самолет вниз или вверх в этих местах.

— Метров на 600, а может и больше.

— А сейчас какая высота нашего полета?

— 600 метров.

После такого ответа расхотелось задавать подобные вопросы.

В заключительный третий полет на Северную Землю синоптики добро нам не дали. Хотя на Челюскине стояла относительно благоприятная погода, но на Северной Земле в это же время бушевала пурга в обнимку со штормовым ветром. Командир «Аннушки» понимал, что светлого времени оставалось ничтожно мало — быстро приближалась полярная ночь. Экипажу, работавшему весну, лето и осень в Арктике, хотелось скорее закончить длинный летный сезон 1962 года и вернуться поскорее домой в Москву к своим семьям. Зотов нарушил инструкцию — плюнул на запрет и дал команду готовить машину к полету.

Пролив Вилькицкого, отделяющий Таймырский полуостров от архипелага, мы пересекли без всяких проблем. Проблемы начались над островом Октябрьской Революции. Видимость полностью упала, а тут еще ветер страшенный. «Недолго и гробануться», — подумали мы с Корякиным. Недалеко отсюда в архипелаге Седова находился небольшой узкий остров Средний. На нем имелся аэродром, и Зотов запросил по радио разрешение произвести там посадку. Ответ пришел неутешительный: «Посадку запрещаем, поперек ВПП (взлетно-посадочной полосы) дует ураганный ветер». Сидя в салоне, мы не могли знать, что наш командир решил садиться как раз поперек полосы. Поняли лишь тогда, когда колеса самолета сильно забарабанили по неровной снежно-ледяной полосе аэродрома. Пробежав совсем немного метров против ураганного ветра, наша малютка «Аннушка» замерла, едва не воткнувшись пропеллером в огромный снежный надув. Кое-как мы добрались до ближайшего домика. Встретивший нас местный начальник «приветствовал» появление командира «Ан-2» таким добротным русским матом, который воспроизвести полностью не могу:

— Какого хрена, …твою мать, ты сел, да еще поперек полосы?! Едва в дом не врезался! Я посадку запретил! За нарушение правил безопасности полетов пойдешь под суд!

— Пугать меня не надо — я не из пугливых буду! Просто жизнь заставила — встречный ветер «сожрал» слишком много топлива, и на обратный путь его не хватило, чтобы мы дотянули до Челюскина.

Далее наш смелый и опытный командир, до этого многократно попадавший в подобные нештатные ситуации, как во время войны, так и после нее, уже в Арктике и Антарктиде, вылил в лицо местному начальнику такой поток справедливых «чистосердечных» слов, повторить которые я опять-таки не могу по этическим соображениям.

Наш страх быстро сменился общей радостью — самолет не пострадал, все мы остались живы и невредимы. Всем пассажирам стало окончательно ясно, что летчик Леонид Зотов — безусловно, настоящий полярный ас.

Последнее «приключение» нас ждало уже на обратном пути, когда мы, закончив все работы, возвращались с мыса Челюскина на Диксон. На этот раз полет проходил без посадки, хотя путь предстоял немалый. Очень быстро погода снова решила испытать нас на прочность. Низкий туман почти лег на поверхность моря, над которым мы летели. К тому же постоянные снежные заряды и сильный порывистый ветер затрудняли еще больше видимость. Зотов вел самолет очень низко над водой, и мне почему-то казалось, что сейчас он заденет ее колесами. Уже потом я понял, что здесь проявлялся талант бывшего летчика-штурмовика. С левого борта иногда просвечивал сквозь вуаль тумана и снежных вихрей высокий берег. Потом и он исчез, когда мы начали пересекать Пясинский залив.

В самый ответственный момент, когда по летному времени мы должны были приблизиться к Диксону, неожиданно пропали радиосигналы пеленга, мало того, так еще забарахлил какой-то нужный прибор.

В этот самый неподходящий момент мы с Володей, не сговариваясь, затянули во весь голос известную песню Марка Бернеса «Я люблю тебя жизнь». За такой поступок нас едва не разорвали на части заметно перепуганные возникшей ситуацией руководители североземельского проекта. Бортрадист Слава все время пытался поймать спасительный пеленг. Но эфир продолжал молчать. И вдруг свершилось настоящее чудо — радист уловил спасительный «писк», после чего Зотов немедленно резко изменил курс полета. Дальнейшее, как говорится, было уже делом техники.

Леонид Иванович красиво посадил свой биплан. Как только пропеллер сделал последние обороты и остановился, все девять человек дружной кучкой устремились к колесам самолета и излили на них всю накопившуюся за долгие часы полета влагу.

Летчики зачехлили мотор и привязали к крюкам на земле специальными тросами «Аннушку», чтобы она не «убежала» во время ветра. Уставший командир подошел ко мне, положил руку на плечо и, словно извиняясь, сказал:

— Между прочим, скажу тебе прямо, как старому полярнику: до появления сигнала пеленга мы летели вовсе не на Диксон, а в сторону Карского моря. Когда сели, в баках осталось бензина всего на 15 минут полета. Так, голова, считай, что на этот раз всем нам крупно повезло.

Мы с Володей Корякиным пригласили наших летчиков и экспедиционных начальников, как полагается, обмыть успешно завершенную работу на Северной Земле и столь удачное возвращение на Диксон.

Ночью, когда мы спали, на остров налетел ветер ураганной силы. Утром он стих. Когда мы вышли из гостиницы, то не поверили своим глазам — нашего самолета на месте не оказалось. Порывом ветра его сорвало на стоянке с якорей, унесло на десятки метров вперед и сбросило с полосы в большой кювет.

Увидев растерзанный «Ан-2», кто-то из летчиков мрачно заметил:

— Видать отлеталась наша ласточка, — потом, немного помолчав, добавил с грустью в голосе, — да и погибла-то она, родная, ведь не от воздуха, а от земли.

Теперь погода уже долго не выпускала нас из Диксона. Наконец, наступило временное затишье, и рейсовый самолет «Ил-14» доставил нас в аэропорт Шереметьево.

 Прибыв в Москву, мы с Корякиным приступили в почтовом ящике к камеральной работе. Нам дали задание представить в письменном виде физико-географические и гляциологические особенности Северной Земли. Хотя эта работа была совершенно открытой и не имела даже намека на секретность, писать ее нам приказали в специальном закрытом помещении в специально брошюрованной тетради. И так каждый день.

Когда мы, наконец, выполнили основное поручение, нас попросили, чтобы кто-то из руководителей отдела гляциологии Института географии дал заключение о нашей работе. Положительный отзыв написал ученый секретарь отдела гляциологии В.М. Котляков, после того как получил в первом отделе института нашу работу. И сразу после этого начались наши неприятности. Меня вызвал к себе на ковер грозный заместитель директора почтового ящика по режиму.

— На каком основании о вашей работе узнал Котляков? — свирепым голосом спросил он.

Все наши доводы о том, что мы совершенно не знаем, с чем связано было это задание, и что мы написали, не содержит ничего секретного, оказались бесполезными. Нам грозили жесткими санкциями за будто бы разглашение государственной тайны. Слава Богу, что истина восторжествовала, все обошлось, и мы с Володей под Новый 1963 год радостно вернулись работать в свой родной институт. Но горечь и обида от всего этого осталась на долгое время.

 

ПО МОСКОВСКОМУ МЕРИДИАНУ

 

В 1950-1960-х годах Институт географии АН СССР пополнился многими молодыми младшими научными сотрудниками и лаборантами, недавно окончившими высшие учебные заведения. Активно действовал совет молодых ученых, регулярно проводились молодежные конференции.

Перед началом каждого летнего экспедиционного сезона в 1960, 1961 и 1962 годах в институте существовала прекрасная традиция — проводить научно-методические поездки молодых ученых с целью ознакомления их с разными природными зонами средней полосы Европейской части СССР. Главная задача этих своеобразных курсов состояла в повышении географической квалификации молодых сотрудников. Среди них были представители разных отделов института. Инициатором и застрельщиком этого полезного начинания явился секретарь комсомольской организации института молодой гляциолог Свенельд Евтеев. К сожалению, третья поездка оказалась последней, так как после нее возникли серьезные сложности с получением экспедиционных автомашин.

Все эти поездки начинались в Москве. Дальше они направлялись на юг грубо по меридиану, отчего их стали называть меридиональными научно-методическими экспедициями. По институтскому приказу меня назначили начальником. На самом же деле я выполнял лишь функции командора, а научным руководителем экспедиции был один из старейших и уважаемых ученых-географов нашего института.

В мае 1960 года в свою первую поездку мы отправились на двух автомашинах ГАЗ-63, временно «одолжив» их у других полевых экспедиций. Участниками нашей методической экспедиции стали пятнадцать молодых ученых института. Большой радостью для всех нас стало известие, что научным руководителем экспедиции дирекция назначила замечательного человека и известного советского географа, заведующего отделом физической географии, профессора Г.Д. Рихтера. Гавриил Дмитриевич родился летом 1899 года в Царском селе под Петербургом. В 1924 году окончил Географический институт при Петроградском университете, где остался работать ассистентом, а затем доцентом кафедры землеведения географического  факультета. С 1931 года Г.Д. Рихтер — научный сотрудник Геоморфологического института АН СССР в Ленинграде. В 1948 году он защитил докторскую диссертацию и стал формировать вокруг себя группу энтузиастов изучения снежного покрова. Мне же было особенно приятно познакомиться ближе с одним из классиков отечественного снеговедения. Ведь во время МГГ я как раз занимался изучением снежного покрова на ледниках Новой Земли, и работы Г.Д. Рихтера о снеге с самого начала были для меня своеобразными учебными пособиями. Что же касается участия уважаемого профессора в нашей поездке по «меридиану», то оно явилось превосходной научно-полевой школой для способной молодежи института.

Мы проехали по средней полосе Европейской части страны, где знакомились с ландшафтами различных зон и научно-исследовательской работой государственных заповедников. В южной части Подмосковья, недалеко от Серпухова, мы посетили Приокско-террасный заповедник, расположенный в подзоне смешанных лесов на левом берегу Оки. Здесь находился Центральный зубровый питомник, в котором велись большие работы по восстановлению поголовья зубров и бизонов в СССР. В заповеднике было начато разведение ценных пушных зверей – бобров.

            Особый интерес у нас вызвали знаменитые Тульские засеки, расположенные в подзоне широколиственных дубрав. Эти засеки, расположенные на заросших дубравами водораздельных участках, склоны которых изрезаны оврагами, некогда служили оборонительной линией от набегов крымских и ногайских татар. По пням спиленных дубов мы определили возраст насаждений в 120 – 140 лет.

            Южными пунктами первой меридиональной экскурсии были Центрально-черноземный заповедник имени В.В. Алехина и Воронежский заповедник, расположенные в подзоне лесостепи и степи. В 40 километрах от Воронежа на песчаных холмах растут сосновые боры. Лесной массив заповедника – своеобразный остров среди степи, привлекающий  многих ценных пушных и промысловых животных. С 1932 года здесь существует опытная бобровая ферма. В свое время сотрудники заповедника впервые в мире добились размножения бобров в неволе.

К северу от Воронежа между городами Елец и Липецк приютилось село Донское. Здесь мы обследовали заповедник «Галичья гора», расположенный  на высоком правом берегу реки Дон. Место это славится многочисленными реликтовыми растениями ледникового периода и межледниковья.

По маршруту мы побывали в Орловской области на Новосильской овражной станции, преобразованной в Агролесомелиоративную опытную станцию. Здесь знакомились с эрозионными процессами, различными типами оврагов и методами борьбы с эрозией.

            В 1961 и 1962 годах были проведены аналогичные научно-методические экскурсии по московскому меридиану. На этот раз научное руководство экспедициями осуществлял другой известный географ профессор Борис Александрович Федорович.

Во время второй экспедиции мы совершили познавательное путешествие  по трем республикам страны: РСФСР, Белоруссии и Украине. Нам удалось ближе познакомиться с геоморфологическим строением долины Днепра и ее четвертичной геологией, а также с вопросами влияния преобразования природы на ход физико-географических процессов.

Постепенно двигаясь все дальше на юг, мы, миновав Запорожье, «завернули» в знаменитый заповедник Аскания-Нова. Оттуда через узкий Перекопский перешеек, соединяющий Крымский полуостров с материком и разделяющий Каркинитский залив Черного моря и Сиваш, мы «докатились», наконец, до черноморских берегов. Своими глазами мы убедились, что Перекопский перешеек был районом ожесточенных боев во время Гражданской и Великой Отечественной войн.

Затем молодые географы могли наблюдать работу моря по размыву берегов и современные процессы складчатого горообразования. Вообще, если говорить честно, то участники этой поездки исколесили почти весь Крым. Нам позволили проехать через закрытый для посещения Крымский заповедник и увидеть там небольшие водоемы, в которых дружно плескались высококлассные форели. «Специально разводим их для Кремля», — шепнул мне один из местных работников. Затем мы «проникли» во Всесоюзный пионерский лагерь «Артек». Потом осмотрели пещеры, где располагалась стоянка первобытного человека. Не проехали мимо знаменитых каменоломен Аджимушкая.

Крымский «меридиан» закончили в Керчи, откуда переплыли на пароме вместе с машинами Керченский пролив и высадились на Таманский полуостров. По «пути» в Москву завернули по просьбе «трудящейся молодежи» в Анапу. Три дня, проведенные после «утомительного» путешествия по «меридиану», дали нам отличную возможность хорошо отдохнуть на чудесном детском песчаном пляже. Вдоволь накупавшись в теплом море и прилично загорев под лучами горячего яркого солнца, участники последней научно-методической экспедиции Института географии АН СССР взяли курс на Москву.

В моем архиве сохранилась официальная бумага на бланке Института географии АН СССР за подписью заместителя директора по науке Г.Д. Кулагина от 25 апреля 1962г.: «Институт географии АН СССР просит местные советские и партийные органы оказывать всяческое содействие Начальнику Крымской научно-методической экспедиции Зингеру Евгению Максимовичу. Район работ экспедиции: Москва—Харьков—Аскания-Нова—Крым—Краснодар—Ростов-на-Дону—Москва».

Все участники научно-методических экспедиций отмечали их большую пользу. Несколько тогда еще молодых, но подающих большие надежды географов, стали впоследствии видными учеными нашей страны, докторами географических наук и профессорами. Среди них, увы, уже покойные В.А. Пуляркин и Л.Р. Серебрянный и ныне здравствующие А.А. Величко и В.П. Чичагов.

            Во время трех поездок по Московскому меридиану я подружился с научным сотрудником отдела геоморфологии Виктором Филькиным. Этот молодой ученый был специалистом в области геоморфологии, геодезии и картографии. Он окончил географический факультет Московского университета и Московский институт геодезии, аэрофотосъемки и картографии, все последние годы активно занимался изучением современных тектонических движений на территории Большого Донбасса и озера Баскунчак.

            Для чего это было нужно? Попытаюсь объяснить. Верхняя твердая оболочка нашей планеты называется земной корой. Помимо частых и сильных землетрясений, она испытывает и не очень заметные движения в виде медленных поднятий и опусканий. Этим вековым движениям коры подвержены все участки земного шара. Как правило, поднятия или опускания измеряются несколькими  миллиметрами в год. С помощью высокоточного нивелирования геодезисты определяют скорость и вместе с учеными — тектонистами и геоморфологами составляют специальные карты таких движений. Их влияние необходимо учитывать при сооружении портов и плотин, подземных нефтяных и газовых проводов, линий электропередач и систем водоснабжения, при различных мелиоративных и других работах.

Исследования, которые вел в Донецком бассейне Виктор Филькин с коллегами, имели важное практическое значение. В то время шахтеры Донбасса начали активно переходить на добычу угля в более глубоких горизонтах, где нередко случались самопроизвольные выбросы угля и газа, приводившие к катастрофическим последствиям. Одновременно с географами непосредственно в шахтах работали геологи Макеевского научно-исследовательского горного института. В результате совместных исследований была получена подробная характеристика направленности вертикальных движений земной коры на территории крупнейшего в европейской части Советского Союза каменноугольного бассейна.

Институт географии АН СССР не ограничивался только территорией Большого Донбасса (включающей также и часть Ростовской области). Вместе с коллегами из других научных учреждений страны сотрудники института одновременно занимались исследованиями по определению скоростей движения земной коры. Для этого они проводили комплекс работ по изучению связи современных тектонических движений с эрозионными процессами, происходящими к востоку от Волги — в Прикаспийской низменности, на соленом самосадочном озере Баскунчак. Площадь этого удивительного творения природы превышает 106 квадратных километров, а общие запасы содержащейся в озере чистой поваренной  соли оценивается около 40 миллиардов тонн. Эта соль идет как в пищу человеку, так и в качестве сырья для химической промышленности. Значительную долю всей добывающейся в СССР соли давал в то время Баскунчакский солепромысел. Не случайно его называли «Всесоюзной солонкой».

Уровень озера на 20 метров ниже уровня океана, а по абсолютной высоте он почти равен уровню Каспия, хотя и отдален от него на 400 километров. Весной, когда вешние воды заполняют котловину Баскунчака, он напоминает настоящее озеро. К середине лета под действием обжигающих лучей Солнца, а также ветра вода испаряется с поверхности озера, оставляя после себя твердую белоснежную поверхность. Автомобилисты и мотогонщики давно облюбовали это место. Для них Баскунчак сделался огромным естественным автодромом, на котором ежегодно проводились всесоюзные соревнования и устанавливались многие рекорды.

Областная астраханская газета «Волга» опубликовала 30 мая 1963 года большую статью «Беречь государственную кладовую соли», написанную В.А. Филькиным и мною. Вскоре после этого в журнале «Природа» появилась наша большая совместная статья «Баскунчак надо беречь».

Благодаря высокоточному нивелированию Филькин с товарищами определил, что в 1960-е годы подземный соляной купол, выраженный на поверхности горой Большое Богдо, поднимается со скоростью около одного миллиметра в год, а впадина озера погружается примерно на ту же величину. В результате этих исследований ученые получили более подробную характеристику направленности вертикальных движений земной коры на территории Донбасса. Обо всем этом рассказал Виктор Андрианович Филькин во время нашей меридиональной экспедиции в 1962 году.

После возвращения в Москву он неожиданно предложил мне использовать свой очередной отпуск во время… работы Тектонического отряда, которым руководил. Виктор собирался через неделю отправиться на полевые работы, и я с радостью дал согласие.

Только благодаря моему славному товарищу мне удалось в 1962 и 1963 годах исколесить вдоль и поперек весь Большой Донбасс, а также побывать на озере Баскунчак, в Астрахани и Волгограде. Между прочим, когда мы ехали из Астрахани в Волгоград, Виктор вдруг обратился ко мне:

— Посмотри налево, там находится небольшой городок Капяр.

— Что за странное название? — спросил я.

— Капяр — сокращенное название закрытого военного городка Капустин Яр.

Прошло много лет, прежде чем я узнал, что здесь находится колыбель наших ракетных войск — испытательный ракетный полигон, гордость Вооруженных сил СССР и России.

В моем богатом архиве сохранилось интересное поручение, выданное мне на бланке популярного журнала «Огонек» 12 сентября 1963 года и подписанное тогдашним ответственным секретарем редакции известным журналистом и писателем Генрихом Боровиком. Вот содержание этого документа: «Редакция журнала «Огонек» поручает Зингеру Евгению Максимовичу собрать и подготовить материал о том, как ученые изучают современные движения земной коры в Донбассе и на озере Баскунчак. Поручение действительно по 15 октября 1963 г.»

15 сентября я вылетел на Ан-10 в город Донецк, где в местном аэропорту меня встречал начальник отряда Филькин. Прямо из аэропорта мы выехали на экспедиционной машине Тектонического отряда в донецкие степи для проведения полевых работ.

Виктор Андрианович в 1971 году блестяще защитил в институте диссертацию «Морфоструктурные особенности и современные тектонические движения территории Донбасса» и стал кандидатом географических наук. К большому сожалению, старший научный сотрудник Института географии АН СССР, кандидат географических наук Виктор Андрианович Филькин страдал неизлечимой болезнью и вскоре умер. В его лице наша наука потеряла талантливого ученого.

До самой своей скоропостижной кончины В.А. Филькин возглавлял в нашем институте Комитет ДОСААФ. За заслуги, достигнутые в оборонном деле, некоторые сотрудники награждались специальными грамотами этого комитета. Подписывал их председатель ДОСААФ Филькин. Поэтому они получили в научной среде широкую известность, как «Филькина грамота». Привожу, к примеру, текст «моей» грамоты: «Комитет первичной организации ДОСААФ Института географии АН СССР в день Советской Армии и Военно-Морского флота награждает почетной грамотой тов. Зингера  Е.М. за активное овладение военно-прикладными видами спорта и популяризацию военных знаний среди сотрудников Института географии АН СССР. Председатель Комитета ДОСААФ ИГ АН СССР В.А. Филькин. 24 февраля 1964 г.».

Между прочим, слух о забавной «Филькиной грамоте» дошел и до моего бывшего одноклассника Кирилла Александровича Толстова, ставшего главным редактором популярной газеты «Вечерняя Москва».

— Жень, можешь организовать мне эту «Филькину грамоту»? У нас в редакции все попадают, когда я им покажу ее, — попросил мой старый товарищ.

Виктор уважил просьбу моего бывшего одноклассника Кирилла Толстова и вручил ему самую настоящую «Филькину грамоту».

 

ШПИЦБЕРГЕН - ЗЕМЛЯ ОСТРЫХ ГОР

 

Если внимательно посмотреть на географическую карту Арктики, можно увидеть сравнительно небольшую группу островов, расположенных примерно на полпути между Северным полюсом и самой северной точкой Европы. С запада эти острова омываются водами Гренландского моря, с востока — Баренцева, с севера — Северного Ледовитого океана, а с юга — Норвежского моря. Эти острова образуют норвежский полярный архипелаг Шпицберген. Природа создала его между 76 и 81 градусами северной широты из многочисленных островов, островков и просто скал, едва торчащих над водой, разбросав их на сотни километров. Однако подавляющее число этих земель ничтожно по своим размерам. На юго-востоке есть даже свой миниатюрный архипелаг, громко названный Тысячей островов. Основную же площадь архипелага составляют лишь пять главных островов: Западный Шпицберген, Северо-Восточная Земля, Эдж, Баренца и Земля Принца Карла. На территории Шпицбергена, немного превышающей 62000 квадратных километров, могли бы свободно разместиться две Бельгии или такие государства, как Дания (без Гренландии) или Швейцария.

Наибольший остров архипелага — Западный Шпицберген — занимает площадь 39000 квадратных километров (для сравнения: архипелаг Земля Франца-Иосифа меньше него почти в 2,5 раза). По форме этот остров напоминает равнобедренный треугольник, основание которого обращено к Северному полюсу. Иногда про Западный Шпицберген говорят, что он напоминает маленькую копию Африки. Два самых больших залива архипелага — Ис-фьорд с запада и Вейде-фьорд с севера — вдаются в центральную часть острова, почти разрезая его на две части. Особенность Ис-фьорда и других западных заливов состоит в том, что они могут не замерзать до января-февраля и полностью освобождаются ото льда в мае-июне. В последние же годы значительная часть Ис-фьорда даже зимой не замерзала. Это явление в немалой степени способствует установлению надежного морского сообщения между поселками архипелага и материком.

Западный Шпицберген — типичный гористый остров. Его ландшафт хотя и однообразен, но вместе с тем величав, благодаря круто поднимающимся многочисленным остроконечным горам и гребням. Между ними глубоко врезаны долины, кое-где заполненные ледниками. Наивысшим вершинам, конечно, далеко до Памира и Кавказа, но высота их достаточна для Шпицбергена — горы Ньютона и Перье достигают 1717 метров. На восточном побережье острова горы постепенно переходят в плато, поднимающееся до высоты 800 метров. На Западном Шпицбергене располагается основная масса ледников архипелага — более 60 процентов. Подо льдом здесь скрыто свыше половины всей суши острова.

Самый оледенелый остров на Шпицбергене — Северо-Восточная Земля. Около 80 процентов его поверхности занимает мощный ледниковый покров, занимающий площадь 11000 квадратных километров. Это своеобразная Антарктида в миниатюре.

Несмотря на то, что архипелаг расположен всего в тысяче километров от Северного полюса, климат здесь сравнительно мягкий. Так, средняя годовая температура воздуха приблизительно равна -4°, средние температуры колеблются от -14° зимой до +6° летом. (За время существования метеостанции в Лонгиербюене наблюдались экстремальные температуры от минус 47° зимой до плюс 21° летом). Объясняется это частым проходом зон низкого давления, а также влиянием теплых вод Атлантического океана, проходящих на север вдоль западного побережья Шпицбергена. Вот почему здесь даже зимой бывает чистая вода. В 20-х годах ХХ века началось потепление Арктики. Коснулось оно и архипелага, в результате чего средняя годовая температура воздуха повысилась на несколько градусов. Но вот уже примерно лет сорок назад было отмечено крайне медленное похолодание. Так, в 1960-х годах средняя температура лета оказалась на полградуса ниже средней многолетней. Последовательное устойчивое похолодание проявляется в первую очередь в понижении средней годовой температуры воздуха.

Данные метеостанции в Баренцбурге говорят о том, что за период с 1965 по 1975 годы средняя годовая температура понизилась на 2,3°. Тенденция похолодания на Шпицбергене находит свое подтверждение и в том, что наша экспедиция обнаружила некоторые признаки замедления отступания небольших горных ледников, особенно чутко реагирующих на изменение климата. Более благоприятные условия для существования ледников, связанные с улучшением их питания помимо Шпицбергена, отмечены также в горах Кавказа, Памира, Аляски, Скандинавии, Гималаев и Альп. Однако повсеместного наступления ледников, как в этих районах, так и вообще на земном шаре не наблюдается. Наоборот, мы являемся свидетелями того, что во многих районах планеты продолжается сокращение оледенения. Но человечество может не опасаться быстрого прихода нового всемирного потопа, который был бы спровоцирован глобальным и быстрым таянием ледников.

Шпицберген — район широкого развития не только наземного, но и подземного оледенения, его существование определяется суровыми климатическими условиями, которые благоприятствуют развитию устойчивой вечной мерзлоты большой мощности. Толщина многолетнемерзлых пород колеблется на архипелаге от нескольких метров до 400 и более метров, а в отдельных долинах мерзлота может достигать еще большей величины. Этому способствует положение Шпицбергена на пути перемещения циклонов, а также наличие рыхлых отложений, достаточно увлажненных для образования льдистых образований.

До последнего времени подземные льды на Шпицбергене практически не изучались. Поэтому в 1987 году гляциологическая экспедиция Института географии АН СССР впервые поставила перед собой такую задачу. Большие маршрутные полевые исследования, проведенные известным российским мерзлотоведом доктором географических наук, профессором Борисом Ивановичем Втюриным, показали, что Шпицберген — уникальный район, не имеющий аналогов в полярных областях обоих полушарий Земли. С радостью могу сообщить читателям, что мне повезло учиться на одном курсе геофака МГУ в 1947-1952 годах вместе с Борисом Втюриным.

Многочисленные кочки, ступени и другие формы микрорельефа, встречающиеся всюду на островах Шпицбергена, связаны с присутствием вечной мерзлоты. Многолетние бугры пучения принято называть эскимосским словом «пинго» или якутским «булгуннях». Они возникают в результате неравномерного образования льда в горных породах, при промерзании талого грунта (таликов) под озерами и руслами рек, а также при формировании многолетнемерзлых пород. Высота бугров пучения может достигать 40-70 метров, а диаметр основания — нескольких десятков, а порою и нескольких сотен метров. Жители Баренцбурга при желании могут увидеть пинго, если совершат любознательную однодневную экскурсию в ближайшую долину Грендален. Один из домиков, поставленных в этой долине строителями рудника, как раз расположен на вершине такого бугра пучения. Недоучет вечной мерзлоты на Шпицбергене при строительстве или благоустройстве домов и иных сооружений, при прокладке дорог и различных коммуникаций может привести к весьма серьезным последствиям.

Как и для любого района Арктики и Антарктики, для Шпицбергена характерно такое природное явление, как длинные полярные дни и ночи. Полярный день — период, когда солнце не опускается за горизонт многие сутки, а полярная ночь означает период зимнего времени года, когда Солнце не поднимается вовсе над горизонтом, и поэтому нет прямого солнечного освещения. Продолжительность дня и ночи зависит от географической широты. Так, если на 66,5° северной или южной широты полярная ночь длится всего лишь одни сутки, то на Северном и Южном полюсах — 179! В Баренцбурге полярная ночь начинается 25 октября, а заканчивается 19 февраля. Таким образом, продолжительность полярной ночи здесь составляет 117 дней. Надо заметить, что окружающие поселок горы несколько «приподнимают» линию горизонта, и поэтому дневное светило можно увидеть при хорошей погоде чуть позже — 23 февраля.

Конечно, во время продолжительной полярной ночи, когда на безоблачном черном небе светит яркая луна, горят маленькие светлячки-звезды, а полярные сияния устраивают цветастую игру света, исчезает иллюзия круглосуточной непроглядной темени. Потом приходит долгожданное солнышко, и оно уже не покидает небосвод почти 130 суток. Все без исключения полярники с нетерпением ожидают это прекрасное время года. Расширяется диапазон рабочего времени для исследователей природы и любителей прогулок работников рудников. Трудно передать словами восторг жителей поселков при виде появления Солнца. Это без преувеличения один из самых любимых праздников всех островитян.

Тот, кто бывал на Шпицбергене, конечно, запомнил, как приходят сюда из Северной Атлантики незваные гости — циклоны. Над побережьем стоит ясная погода. На синем безоблачном небе светит негреющее, но яркое Солнце. Лишь изредка лениво зашевелится заснувший флюгер и тут же вновь обмякнет. Но вот высоко в небе возникают первые облака — перистые. Через некоторое время кажется, что они сходятся в одну точку у горизонта. При этом обычно происходит смена форм облаков. Более плотные появляются вместо отдельных перистых облаков. Потом их сменяют перисто-кучевые. Они имеют вид белых мелких узлов. Такое быстрое чередование облачных форм и их разнообразие указывают на приближение теплого фронта, который несет ухудшение погоды, затяжные осадки в виде снега или дождя. Атмосферное давление падает неукоснительно — столбик ртути в барометре ползет резко вниз. Нарушается затишье. Налетает шквалистый ветер. Его порывы усиливаются. И вот уже над головой начинают плясать рваные низкие облака, повышается температура воздуха. При отрицательных температурах воздуха поземка быстро переходит в неистовую свистопляску — метель.

Случается, что зимой циклоны приносят на Шпицберген тепло и много осадков, температуру воздуха, достигающую порою +5°. За счет обильного таяния снега повышается уровень воды в заливах. Отмечены случаи, когда резко меняется атмосферное давление в течение нескольких часов. Его «скоростное» падение может сказаться на здоровье человека: начинает кружиться и болеть голова, появляется назойливая сонливость. Однако недомогание постепенно исчезает при акклиматизации, и такие перепады давления ничего страшного для организма полярника не представляют. Тем более что на Севере, как правило, работают волевые, физически здоровые и крепкие люди.

Полярные исследователи знают, что в Арктике бывают землетрясения, порой довольно сильные. Отмечены они и на Шпицбергене. Дело в том, что архипелаг находится в зоне сейсмической активности и испытывает вертикальные движения земной коры со скоростью около пяти миллиметров в год. Его суша медленно поднимается, благодаря чему образовались морские террасы высотой до 100 и более метров. Что же касается сейсмичности этого района, то специалисты оценивают ее максимально в 6-7 баллов. Когда-то Шпицберген был ареной сильной вулканической деятельности. На севере архипелага имеются два потухших вулкана и действуют горячие источники.

Шпицберген — своеобразный ключ к пониманию многих геологических процессов, происходящих на нашей планете. Благодаря своим структурным особенностям и большому разнообразию геологических формаций архипелаг — удивительное место на земном шаре, где соседствуют слои пород самого различного возраста, и, что особенно ценно для геологов, они ничем не скрыты от человеческого глаза.

Кажется, Нансен назвал Шпицберген геологической книжкой с картинками. Действительно, перелистав эту уникальную «книгу», геологи смогут прочитать интереснейшую геологическую историю архипелага. Здесь на сравнительно небольшой площади обнажаются и становятся доступными почти все толщи отложений, начиная с древнейших, докембрийских, и кончая современными.

Северная природа не обидела Шпицберген богатыми полезными ископаемыми. Здесь имеются помимо ценных высококачественных каменных углей еще нефть, мрамор, гипс, граниты, фосфориты, бариты. На архипелаге отмечены проявления меди, цинка, свинца, серебра, золота, урана и других металлов. Есть даже минеральные источники, обладающие целебными свойствами и не уступающие известным источникам в Европе. Основной, разрабатываемый ныне каменноугольный район сосредоточен в центральной части острова Западный Шпицберген. Именно здесь расположены все современные норвежские и российские рудники. Рельеф архипелага гористый. Горные массивы с узкими долинами, небольшими платообразными поверхностями и скальными обнажениями чередуются с широкими долинами, которые образовались в результате деятельности древних ледников. С высотой существенно меняются климатические условия — температура воздуха и увлажненность, а вслед за ними — растительный и животный мир.

На протяжении длительного периода времени и вплоть до настоящего времени геоботанические исследования были одной из главных задач большинства научных экспедиций на Шпицбергене. Поэтому его растительность изучена сравнительно хорошо. Согласно схеме геоботанического районирования, архипелаг расположен в двух растительных зонах: полярных пустынь и тундровой. Восток острова Северо-Восточная Земля, восточная часть побережья острова Западный Шпицберген, восточные побережья островов Эдж и Баренца, а также острова Земля Короля Карла, Надежды и Белый относится к зоне арктических полярных пустынь. Остальная же часть Шпицбергена расположена в северной полосе арктических тундр. Несмотря на то, что больше половины территории архипелага занимают безжизненные ледники, на участках суши, расположенных по соседству с ними, существует довольно разнообразная жизнь. Растительность удивительно приспособилась к суровым условиям своего существования. В центральных долинах Западного Шпицбергена и на прибрежных равнинах острова Эдж имеются обширные площади, полностью покрытые растительностью. На дне широких долин в центре архипелага можно встретить хорошие пастбища для оленей и гусей. Однако на остальной площади островов царит настоящая арктическая пустыня с очень редкой растительностью, недостатком воды и коротким холодным растительным сезоном. Необходимо помнить, что любая полярная природа легко ранима, и даже небольшое вмешательство человека может иметь негативные последствия: из-за медленного роста растений восстановление ущерба, нанесенного природе, протекает крайне медленно.

И все же благодаря относительно мягкому климату на архипелаге наблюдается сравнительно большое разнообразие растительного мира. Нельзя не удивляться тому, что всего в тысяче километров от полюса обнаружено около 170 видов цветковых растений. Казалось бы, против них ожесточается вся здешняя природа: зима длиной в девять месяцев, короткое прохладное лето, жестокие метели, частые штормовые и ураганные ветры, сдирающие снег с поверхности, а летом — приносящие заморозки и выдувающие почву из-под корней. Однако несмотря ни на что жизнь каким-то чудесным образом находит в себе силы пробить дорогу даже в таких экстремальных условиях, и на короткое время в 2,5-3 месяца поверхность каменистой и болотистой тундры преображается до неузнаваемости и становится даже привлекательной. Жизнь развивается здесь на «пределе возможного», по словам профессора С.М. Успенского. Отсюда проистекает хрупкость, неустойчивость и особая уязвимость островной полярной природы.

Первыми из-под снега появляются на свет мхи и лишайники. Шпицберген — настоящий рай для споровых растений. Мхов насчитывается здесь около 250 видов. Одни из них любят селиться на известняках, другие — на песке, третьи — в сырых расщелинах скал, а четвертые на животных остатках. К флористическому богатству архипелага относятся и более 120 видов лишайников, а также несколько десятков видов шляпочных грибов.

Мхи и лишайники распространены повсеместно. Мхи создают плотный сомкнутый покров, что способствует накоплению торфа мощностью до одного метра и помогает другим растениям переносить суровую зиму. Мохообразные и лишайники — важнейший компонент растительности Севера. Стебельки и корни некоторых растений целиком расположены в слое мха и только верхняя часть их пробивается весной наверх, а осенью снова прячется в мох. Сама форма растений в виде подушечек вырабатывалась в жесточайшей борьбе за существование — выжить в северной жестокой природе легче не одному крохотному растеньицу, а группе в виде подушки. Тогда и ветер становится не так страшен, и мороз, и даже растения-конкуренты. Лишайники селятся на камнях. Из грибов обычны паутинник, лакта-риусы, сыроежки, дождевик («дедушкин табак»). Там, где растут карликовые березки, можно обнаружить подберезовики. Однажды в 1980-х годах я вместе с моим товарищем, представителем Аэрофлота в Лонгиербюене Виктором Николаевичем Тилининым, собрал недалеко от аэропорта большое количество самых настоящих и довольно крупных шампиньонов. Участник нашей экспедиции видный российский эколог и биогеограф профессор Аркадий Александрович Тишков уверял меня, что практически все грибы на Шпицбергене съедобны и пригодны для еды. Ученый настоятельно рекомендовал нам перед едой их хорошо промыть и отварить. Очень многие жители Баренцбурга в свободные часы любят собирать грибы в окрестностях поселка. Некоторые наши полярники ухитряются заготавливать впрок на долгую полярную ночь традиционное русское соленье.

Сразу же после исчезновения снежного покрова начинают цвести стойкие и неприхотливые пурпурно-фиолетовые, красные, желтые, белые и лиловые камнеломки. Затем на каменистой почве вспыхивают небольшими красочными пятнами желтые полярные маки (без сомнения, самые симпатичные цветы островной флоры), нежно-голубые незабудки, крупные многолепестковые желтые лютики (больше известные в народе, как «куриная слепота»). Белые цветочки полярной бесплодницы напоминают нам ландыш. А как приятно смотрятся среди, казалось бы, безжизненной дикой природы бархатные подушечки лиловой гвоздики и мелколистный вереск с нежно пахнущими цветами. К суровым скалам лепятся синие столистницы и голубые крупнолистные колокольчики.

Увидев впервые тундру Шпицбергена, участник нашей экспедиции известный географ, к тому еще и одаренный художник-любитель профессор Алексей Давидович Арманд написал в одной из популярных статей, что эта тундра напоминает ему причудливый яркий ковер, сотканный из меховых лоскутов. Пышные пятна ягеля показались этому талантливому ученому и художнику похожими на белый мех ошкуя, лишайник — на темно-бурую шубку бобра, а мхи — на седоватую шкурку соболя и на огненный наряд лисицы.

Среди растительности арктической тундры Шпицбергена выделяются красивыми цветами такие экзотические растения, как арктическая лапчатка, дриада, кассиопея, арника, морошка, мытник, синюха северная, плаун-баранец, белая и розовая менуарция и другие мелкие цветы. Самым большим разнообразием, безусловно, отличаются камнеломки. Их насчитывается здесь 14 видов. Практически всюду в тундре можно встретить злаки и осоки, которых особенно много под птичьими базарами. Попадаются травы, содержащие крайне необходимые полярнику витамины. В первую очередь это оксирия — ближайший родственник нашего обычного щавеля. Из ее мелких листочков, похожих на след крохотного копытца, русские поморы на архипелаге сотни лет назад варили себе щи. Особое положение занимает кохлеария арктическая — скромное растение, обычно произрастающее на побережье. Оно более известно под названием ложечная трава или просто ложечник. Именно из нее русские люди готовили на Шпицбергене своеобразный и чрезвычайно полезный в тех условиях салат. Употребление оксирии и кохлеарии спасло от неминуемой гибели сотни поморов, помогло им избавиться от смертельной болезни — цинги — и выжить. В наше время человек способствует тому, что флора Шпицбергена обогащается новыми видами. Так, во второй половине XX века отмечено 20 видов новых цветковых растений, в большинстве своем — сорных. Среди них — одуванчик лекарственный, щавелек, тысячелистник, сурепка и другие растения.

Цветение растений — прекрасная пора. С ней приходит на Крайний Север долгожданное и, к сожалению, недолгое лето с положительной температурой воздуха. Пусть отдаленно, но растения все же напоминают всем живущим на Шпицбергене, что далеко на юге, откуда они приехали сюда, уже давно наступило настоящее жаркое лето. От этого на душе становится легче и теплее. К слову сказать, норвежские королевские законы строжайшим образом запрещают на Шпицбергене сбор всех видов растений для букетов или иных целей. За нарушение можно поплатиться серьезными неприятностями от конторы губернатора и солидным денежным штрафом.

Настоящих деревьев и кустарников на архипелаге нет, хотя древесная растительность и представлена здесь редко встречающимися карликовыми березками и сетчатыми ивами. Они имеют стелющуюся форму, поэтому их трудно заметить среди окружающих травянистых растений. В долине Колсдален, находящейся недалеко от Баренцбурга, мне довелось однажды увидеть эти «деревья». В длину они достигали 25-30 сантиметров, а толщина их ствола не превышала трех сантиметров. Забавно было смотреть на малюсенькие круглые листочки, имевшие размер не больше брусничных. Иву вообще трудно обнаружить, так как она пряталась во мхах и камнеломках. Ботаники оценивают возраст шпицбергенских березок и ив около ста лет.

Как и растительный, животный мир на архипелаге приспособлен к суровым полярным условиям. Здесь можно наблюдать необычных животных. Иному жителю поселков или заезжему туристу может повезти, и он увезет отсюда на родину в южные края редкие слайды или кадры видео- и киносъемки, сделанные не из-за ограды в зоопарке, а на воле, среди дикой природы Арктики. Ведь очень интересно запечатлеть себя на фоне близко стоящего недавнего хозяина архипелага — белого медведя или крупного дикого шпицбергенского оленя, усатого, лупоглазого и добродушного тюленя или могучего клыкастого моржа. Из наземных млекопитающих на Шпицбергене встречаются только олень и песец, а из морских млекопитающих — белый медведь, гренландский кит и обычные виды тюленя: нерпа и морской заяц (длинномордый тюлень). Распространенный на архипелаге морской заяц всю жизнь проводит во льдах, питаясь в основном донными организмами, как и морж. Еще относительно недавно норвежские зверобои активно охотились здесь на морских зверей, белого медведя и оленя. В ХVII—ХVIII веках китобойный промысел был важнейшей частью хозяйства архипелага. Хищническая охота привела почти к полному истреблению этих и других ценных животных. Благодаря запрету промысла численность большинства видов животных на Шпицбергене сейчас достаточно высока. Если гренландский кит почти исчез из заливов архипелага, то таких китообразных, как белуха, малый полосатик, касатка, горбач и нарвал можно встретить.

На архипелаге можно увидеть диких северных оленей. Этих крупных животных с относительно короткими рогами зоологи называют шпицбергенскими оленями. Каждый год они сбрасывают свои красивые ветвистые рога. Полярники любят совершать порою большие походы с целью сбора этой экзотики. Умельцы делают из них шикарные трости, бра, подсвечники и другие сувениры. Определенная часть уезжающих шахтеров увозит с собой на материк выделанные рожки. По этому поводу всегда можно услышать ехидные издевки вроде: «Зачем тащишь рога домой в такую даль? Твоя жена итак их уже давно тебе приготовила!»

Существует гипотеза, согласно которой олени попали сюда вместе с морским льдом, принесенным течением от берегов Скандинавии или от Новой Земли. Доподлинно известно, что оленей видели на Шпицбергене еще участники голландской экспедиции Баренца в конце ХVI века. Американское название дикого северного оленя «карибу» происходит от индейского «ксалибу», что в переводе означает «разгребающие снег». Действительно, копыта этого животного служат ему не только для того, чтобы уверенно ступать по снежному покрову, но и добывать корм порою из-под метровой толщи снега.

В настоящее время на Шпицбергене насчитывается примерно 10 тысяч оленей. В прошлом же они были распространены в значительно большем количестве. В XIX веке их почти полностью истребили охотники. На Шпицбергене нет волков — главных врагов оленей. Самая большая беда для оленей — зимние оттепели. Животные не всегда могут пробить образовавшиеся крепкие ледяные корки и гибнут от голода. Замечено, что в это тяжелое для диких оленей время часть из них почти безбоязненно устремляется прямо в поселки горняков, где живет до прихода тепла, получая помощь. Вспоминается зима 1977 года, ставшая очень тяжелой для оленей и овцебыков. Тогда гололедица и глубокий снег не давали возможности им добывать корм и послужили причиной массовой гибели животных. Так вот, в ту страшную для них зиму десятка три оленей направились спасаться прямо к людям в Баренцбург. Они быстро освоились с образом жизни рудника и стали здесь «квартировать». Можно было увидеть такую сцену: олени подолгу стояли у входа в столовую в ожидании подношений, а затем брали хлеб или еще какую-нибудь еду прямо из рук. Если же кто-то из полярников проходил мимо, не угостив оленя, он начинал дружелюбно тыкаться мордой в грудь человека, выпрашивая подачку, словно собака. Весной, когда тундра частично освободилась от снежного покрывала и «открылась» родная пища, они покинули шахтерский поселок, но еще долго паслись поблизости.

В наше время оленей охраняет закон, запрещающий охоту на них без соответствующей лицензии, которую выдает ежегодно летом контора губернатора.

На Шпицбергене насчитывается несколько десятков видов птиц, большая часть которых связана с водой. Живут они на отвесных скалах, обрывающихся в море. Круглосуточно шумят и кричит пронзительными голосами бесчисленное количество обитателей птичьих базаров, где гнездятся различные виды чаек, чистиков, гагар и куликов. Самые распространенные среди них — кайры и тупики (или топорики), часто называемые за свой большой и яркий клюв морскими попугаями. К самому многочисленному виду птиц относится люрик, насчитывающий более одного миллиона пар. Он гнездится в больших колониях на крутых склонах и утесах по всему архипелагу. Наиболее многочисленный вид уток — гага. Так же как гагары и гуси, она живет вне птичьих базаров. Только одна птица остается зимовать на Шпицбергене. Это ведущая сухопутный образ жизни белая полярная куропатка, единственная птица, которая питается здесь растительной пищей. Куропатка почти не боится человека и подпускает его к себе непозволительно близко, отчего может стать легкой добычей.

Все птицы кроме куропатки — перелетные. Рекордсмен среди них — длиннохвостая полярная крачка. На зиму она покидает Арктику и совершает самую дальнюю миграцию среди всех животных земного шара, улетая почти за 20 тысяч километров в Антарктику, где в это время года лето. На открытых территориях вблизи водоемов и даже в населенных пунктах часто встречаются гнезда этих довольно агрессивных птиц, напоминающих по раздвоенному хвосту ласточек. При попытке пройти район их обитания они угрожающе с клекотом пикируют издалека прямо на идущего человека или песца. Чтобы избежать удара клюва по голове опытные люди берут в руку палку, которой машут при приближении «налетчицы».

Хищных птиц на архипелаге нет, если не считать нерегулярные визиты полярной совы и кречета. Объясняется это, видимо, отсутствием мелких грызунов. Вместе с тем определенную роль хищных птиц здесь играют крупные полярные чайки — бургомистры (порою достигающие длины 80 сантиметров), а также большие поморники (длиной до 60 сантиметров), поскольку они кормятся яйцами и птенцами других птиц. Самая маленькая из перелетных птиц — пуночка или снежный подорожник из отряда воробьиных. Эти крохотные птички в апреле перелетают море и устраивают свои гнезда до начала таяния снега в тундре и в населенных пунктах. Все полярники относятся к мелким зерноядным пуночкам с особой симпатией, так как они первыми приносят с материка весть о приближении желанной весны. Весьма редко, особенно в теплые и тихие безветренные дни лета, появляются комары. Однако они не типичны для местной фауны. Запрет на охоту охраняет подавляющее большинство птиц, так же как и млекопитающих.

В прибрежных водах обитают промысловые рыбы: треска, пикша и палтус, представляющие интерес для местного рыболовства. Освоена ловля креветок. В озерах и реках водится голец, называемый шпицбергенским лососем. Кстати, он — единственный на архипелаге вид пресноводных рыб.

На Шпицбергене представлены практически все типы экосистем Заполярья. Экосистема (или биогеоценоз) означает единый природный комплекс, образованный живыми организмами и средой их обитания на определенной территории. Наряду с популяцией организмов, видов, сообществ и биосферы экосистемы в целом являются объектами экологии — науки об отношениях растительных и животных организмов и образуемых ими сообществ между собой и окружающей средой. Самыми насыщенными жизнью наземными экосистемами на Шпицбергене отличаются птичьи базары. Птицы обеспечивают постоянную связь суши с морем, вынося на берег много органических веществ и химических элементов. Все это способствует высокой биологической продуктивности экосистем под базарами. В зоне влияния поселения птиц формируется пышный растительный покров и самая высокая численность беспозвоночных животных и насекомых. Вблизи базаров любят селиться песцы. Они пользуются отходами птичьих колоний, а порою поедают яйца птиц и даже птенцов.

Природа Шпицбергена и ее живой покров прошли длительный путь становления и приспособления к суровым климатическим условиям. Любые нарушения растительности и почв вызывают задержку в развитии живого покрова или даже его уничтожение. Своими непродуманными действиями человек может способствовать этому. Наибольшее воздействие на экосистемы наносит тяжелый гусеничный транспорт, следы которого сохраняются в тундре многие годы. Надо помнить, что процессы разложения любых отходов в Арктике протекают крайне медленно, в результате чего происходит засорение экосистем продуктами деятельности человека. Поэтому следует знать, что экосистемы Шпицбергена с их бедным составом флоры и фауны и замедленными процессами жизни особенно хрупки и ранимы.