Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Зингер Е.М. Путешествия по далеким землям и ледникам. Рукопись. 2010 г. Публикуется впервые.

СТАНЦИЯ НА ПЛАТО ЛОМОНОСОВА

 

После нашей высадки на снегу там и сям лежало различное экспедиционное оборудование. Все эти разбросанные ящики, мешки, бочки, канистры, лыжи, сани-нарты, буры, вехи, штанги, метеобудки, лебедка, деревянный настил и прочее имущество станции надо было срочно, пока не разыгралась метель и не занесло их снегом, собрать и уложить в определенное место.

Продукты мы разложили в большой брезентовой «продовольственной» палатке, ставшей естественным холодильником. В КАПШе всем пятерым гляциологам жить было тесно. Троицкий и Корякин добровольно переселились в «рефрижератор». Им скоро предстояло покинуть нашу станцию. Постепенно все разбросанное вокруг палаток мы надежно укрыли брезентом.

Рано утром 24 июня 1965 года Слава Маркин выбрал на снежной равнине подходящую площадку и начал оснащать ее различными метеорологическими приборами. Делал он это так, словно украшал для детей новогоднюю елку. На душе стало даже приятно, когда недалеко от палаточного лагеря начали появляться разные установки: актинометрическая стрела, градиентные мачты, осадкомер, гелиограф. На грубо сколоченных самодельных ножках поднялась на два метра метеобудка — щедрый дар начальника Баренцбургской метеорологической станции Юрия Панина.

Я смотрю на раскрасневшееся и взволнованное лицо Маркина. Славу можно понять: ведь сейчас он получит первые данные о температуре и влажности воздуха, атмосферном давлении, силе и направлении ветра, определит приход солнечного тепла на поверхность ледникового плато.

— Что обещаешь на завтра, «метеобог»? — не без ехидства спрашивает Корякин.

Наш климатолог оглядывается по сторонам, долго смотрит на небо, а потом уверенно произносит:

— Снегопад, сильный ветер, поземку, переходящую в низовую метель.

— Спасибо тебе, друг, за такой прогноз, век его не забуду! — не то в шутку, не то всерьез благодарит Володя и добавляет:

— Лучше постарайся сделать так, чтобы их пронесло мимо нас!

Володя Михалев приступил к ручному бурению термометрической скважины. С помощью товарищей он постепенно наращивает одну штангу за другой. Когда дюралевая плеть вытаскивается на поверхность для чистки бурового стакана, она выглядит весьма внушительно, изгибаясь под собственной тяжестью огромной дугой. К концу суток Володя измеряет в скважине неизвестную пока температуру верхней толщи ледника, или, как говорят гляциологи, его активного слоя.

Если Михалев занимается тем, что выясняет, каким путем накапливающийся на поверхности ледника снег превращается в лед, то в мои задачи входит изучение снежного покрова в первый год его «жизни»: сколько осадков выпало на ледник, какие структурные, физические и другие особенности наблюдаются в разрезах сезонного снежного покрова.

Как и Маркин, свои первые шаги на станции я начинаю с организации снегомерной площадки. Забуриваю на ней десять специальных вех — снегомерных реек. Ежедневно с их помощью буду определять «поведение» уровня поверхности ледника. Каждое утро теперь стану спешить на эту опытную площадку, чтобы обойти все рейки и измерить их высоту над ледником. Если высота реек станет уменьшаться, значит, растет толщина снежного покрова, и наоборот. В конце лета я подсчитаю количество оставшегося на поверхности плато снега и только тогда смогу сделать вывод о том, как интенсивно питается ледник. Ураганные ветры и метели не могут служить оправданием для пропуска наблюдений.

Беру с собой маленький полевой дневник, карандаши, набор всевозможных лопат, весовой снегомер-плотномер, складную линейку, увеличительную лупу и отправляюсь рыть свой первый шурф, причем рыть там, где этого еще никто не делал, где вообще неизвестны запасы снега. Сколько же его здесь, в центре области питания крупного ледникового узла? Для того чтобы это выяснить, необходимо добраться до прошлогодней летней поверхности ледника, то есть «пройти» через весь слой снежного покрова, отложенного здесь прошедшей зимой и поэтому называемого сезонным. В зависимости от того или иного района, где находится ледник (его географических, орографических и климатических особенностей), толщина сезонного снега может быть самой различной: от нескольких сантиметров до нескольких метров. Сколько же нам придется рыть? Логично было думать, что не один десяток сантиметров. Но даже если эта цифра достигнет нескольких метров, все равно надо копать, копать, для того чтобы изучать и познавать. Такая уж работа гляциолога, изучающего снежный покров!

Быстро стали расти белые маленькие холмики с двух сторон шурфа. Приятно иметь «дело» с таким снегом — в меру плотным, еще не содержащим талой воды. Несколько ударов лопатой, и большие куски снежной «породы» один за другим покинули привычное место, оказавшись снова на поверхности. Минут через тридцать к бровке шурфа подошли мои товарищи. Шурф вырыл на глубину более двух метров. «Нащупываю» уровень, выше которого начал откладываться сезонный снег. После окончания описания разреза приглашаю Володю Михалева проконтролировать мою работу.

— Все окей! Наши точки зрения совпадают полностью.

Несложный расчет дает возможность установить суммарную величину осадков, выпавших на ледниковое плато Ломоносова за сезон 1964-65 года. В пересчете на воду их набралось немало — 1200 миллиметров. В то же время на побережье Ис-фьорда, находящегося на 1000 метров ниже нашей станции, количество осадков в три раза меньше. Таким образом, получается, что по мере увеличения высоты ледника Норденшельда от его конца до вершины на плато Ломоносова он получает дополнительное питание от 80 до 100 миллиметров осадков в среднем на каждые 100 метров. Это известное всем географам увеличение количества осадков с высотой связано с тем, что температура воздуха по мере подъема понижается, а осадков выпадает и сохраняется больше.

Теперь каждые пять дней надо заглядывать внутрь снежной толщи, чтобы наблюдать за изменением строения верхних слоев снега и фирна.

Итак, станция, которой на своем первом «ученом совете» мы даем собственное имя «Ледниковое плато Ломоносова», приступила к выполнению программы гляциоклиматических работ.

На третий день Троицкий, Корякин и Михалев ушли в первый снегомерный маршрут. Их путь проходил по юго-восточному склону плато в сторону крупного ледяного потока Heгри, спускающегося на восточное побережье острова. Мои товарищи отправились в ледниковый район, где топографические карты были бессильны им помочь: на этом месте находилось «белое пятно». Снегосъемщики смогли пройти лишь 11 километров: дальше не пустил ледопад — хаотический лабиринт огромных непроходимых трещин. Несмотря на то, что не удалось достичь восточного побережья острова, собранный материал дал очень многое. К востоку от ледораздела плато Ломоносова было обнаружено резкое увеличение накопления снега, что указывало на преобладание здесь ветров, несущих влагу на восточную окраину острова Западный Шпицберген.

Каждый новый день приносил экспедиции какие-то интересные и существенные находки. По мере сил и возможностей налаживался и наш скромный быт.

Думаю, не надо долго доказывать, что дом, в котором нет отопления, как-то не правильно называть полноценным домом. Вот почему, будучи еще в Баренцбурге, я попросил нашего друга Володю Потапенко соорудить печку для КАПШа. Через день подъехал грузовик. Из него выскочил «гляциоспутник» с криком: «Эй, мужики! Принимайте ваш заказ». Печка оказалась бывшей столитровой железной бочкой с трубой, колосником, поддувалом и двумя дверцами.

— Володя, ты же гигант! Печку сотворил, что надо! — сердечно поблагодарил я слесаря.

Теперь настала очередь проверить его работу в деле. Экзамен был выдержан на пять баллов. Жившие в палатке прямо на снежной поверхности ледника гляциологи были обеспечены необходимым теплом, на печке разогревали еду, она давала возможность сушить промокшую одежду и обувь и, наконец, удачно разрешила проблему питьевой и бытовой воды. Все было просто: мы клали кусочек ледника в ведро, стоящее около горячей печурки, и ждали. Как только растает — пей себе на здоровье безо всяких ограничений да подбрасывай ледок раза два в день. Из своего личного опыта считаю, что все-таки лучше жить прямо на замороженной пресной воде, чем в раскаленных сыпучих песках пустыни.

Взятый из дома маленький транзисторный приемник, к большому нашему огорчению, не работал. Имевшиеся у него лишь средние и длинные волны упорно молчали. Оставалась единственная надежда на радиостанцию РПМС, работающую на коротких волнах. Пришлось долго крутить ручку настройки приемника, прежде чем далекий голос Москвы оказался в нашей палатке. Это было радостное событие. Среди непрерывного писка «морзянки», непонятных передач на чужих языках, каких-то радиотелефонных разговоров и душераздирающих звуков всевозможных джазов вдруг прорвался привычный голос Юрия Левитана, сообщавшего, что в Москве сегодня жаркий день. В целях железной экономии питания рации я установил одночасовое прослушивание ежедневных сообщений по радио, из которых мы узнавали последние известия, а иногда ухитрялись слушать музыкальные передачи и даже репортажи Николая Озерова о футбольных матчах.

Только одну неделю мы прожили на станции все вместе. За это время Троицкий, Корякин и Михалев успели выполнить намеченную программу исследований на плато Ломоносова. Теперь им предстояло отправиться в новый поход: сначала спуститься по леднику Норденшельда на побережье Ис-фьорда, а затем заняться изучением следов древнего оледенения на острове. После окончания этих работ наши товарищи должны были вновь вернуться на станцию, чтобы провести повторные маршрутные наблюдения на ледниковом плато Ломоносова и помочь мне в проходке глубокого шурфа.

Сани-нарты, сделанные Володей Михалевым, утонули в снегу: необходимый груз продолжал расти, утяжеляя хрупкое сооружение. Укладкой деловито руководил Корякин.

— Слушай, Володя, — обратился к нему Маркин, — а вы свой возок с
места хотя бы сдвинете? Больно он громоздкий!

За Корякина ответил Троицкий:

— Да вы нам только помогите дотащить нарты до ближайшего перевала, а дальше они должны под гору сами ехать, только удерживай их, чтобы не убежали.

Итак, все мы впятером становимся на время ледниковыми бурлаками. Впрягаемся в нарты, на которых груза килограммов под 300. Пытаемся идти на лыжах, но из этого ничего не получается: постромки, связывающие нас с санями, держат на месте, словно якоря. Глубокий снег, насыщенный талой водой, мешает очень сильно. Ноги непрерывно проваливаются до колена, а полозья зарываются настолько, что перед нартами образуется настоящий снежный вал, который мы вынуждены тащить против своего желания. На наше счастье, резкий ветер дует не в лицо, а в спину.

— С таким тормозом будем пахать целые сутки, — ворчит Михалев. — Ладно бы мы имели силу бульдозера!

— Скоро должен начаться спуск, — успокаивает Троицкий, уже ходивший по этому маршруту.

Через каждые несколько метров тяжелого пути слышится зычная команда: «Раз-два, взяли, еще взяли! Раз-два, сама пошла!» Правда, нарты от этого сами не идут. Трудно, но небезнадежно. Новое очередное усилие ледниковых бурлаков — и отвоевывается еще 20, еще 50, еще 100 метров. Частые недолгие остановки-передышки сменяются отчаянной борьбой за эти метры.

— Ничего себе спуск, Леонид Сергеевич! — в шутку замечаю я Троицкому во время краткого отдыха.

Но вскоре действительно начался более крутой спуск, и мы сразу же почувствовали некоторое облегчение. Прошло совсем немного времени, и стала портиться погода. Резко усилившийся ветер принялся быстро сдирать с поверхности плато тонкую оледенелую корку и выдувать из-под нее недавно выпавший рыхлый снег. К поземке, шипевшей у самых ног, тысячами тончайших белых змеек-струек, прибавилась еще и низовая метель. Разыгралась, разошлась она в неистовой дикой пляске, словно нарочно задалась целью испугать гляциологов: принялась слепить глаза, валить с ног, сбивать дыхание.

Истоки ледника Норденшельда должны находиться где-то совсем близко. Напрягаем все силы и медленно продвигаемся вперед. Правее остается цепочка невысоких скальных гряд, имеющих вытянутую серповидную форму и поэтому получивших странное название Бумеранг. Прямо перед нами виднеется вершина отдельных скал, выступающих над поверхностью ледника. Это нунатак Эхо. Около него группа Троицкого должна разбить свой первый в пути временный лагерь, чтобы отсюда ходить в маршруты.

Наконец подтаскиваем сани к ближнему склону нунатака. Снег начинает заметать наш груз. Ставить здесь в такую погоду походную маленькую палатку неразумно. Принимаем коллективное решение возвращаться на станцию, чтобы там, в «нормальных» условиях переждать приближающийся ураган. Назад идем против сильного ветра по еле видимым нашим следам. Порой они исчезают под слоем свеженаметенного снега, а через час теряются вовсе. Хорошо еще, что теперь не надо тащить многопудовые нарты! Каким-то необъяснимым чутьем Корякину и Михалеву, возглавляющим группу, все же удается обнаружить в этой белой мгле нашу «дорогу жизни». Сейчас она связывает всю группу со своим лагерем, а значит, с теплом, жилищем, едой, по большому счету - со спасением…

Часа через два показалась совсем маленькая черная точка, затем другая, третья. Постепенно мы узнаем в них мачты антенн. Станция. Становится очень приятно, настроение у нас улучшается, даже прибавляются силы и непроизвольно ускоряется шаг. Как радостно видеть сейчас наш лагерь с развевающимся на сильном ветру красным вымпелом. Пройдено вроде бы немного — километров пятнадцать, а кажется, что не меньше ста. Теперь первое дело — растопить печку и согреть кофе. Тепло, быстро распространившееся под низким куполом палатки, и крепкий черный кофе настраивают усталых, измотанных людей на длинные разговоры.

На другой день погода на плато Ломоносова улучшилась, и наши товарищи покинули станцию, чтобы продолжить прерванную работу. С этого момента на станции остались мы вдвоем со Славой Маркиным.

Вскоре непроглядный туман лег на плато. Затем пошел сильный снегопад, создавший благоприятные условия для очередной метели. Нужен был лишь ветер, и он не задержался. Как обычно, сначала зашуршала поземка. Прошло немного времени, и вот уже оторванный от поверхности снег устремился в сторону Ис-фьорда. Когда скорость ветра перевалила за 30 метров в секунду, все смешалось в ревущем океане снежного смятения, и началась проверка на надежность наших станционных сооружений.

Что не понравилось пурге — унесла с собой, как пушинку. Оборванные концы антенны и противовеса в считанные минуты были засыпаны наметенными валами сугробов высотой до одного метра. Однако палатка выдержала все тяжкие испытания. Иногда, правда, казалось, что КАПШ вот-вот покинет своих постояльцев и бросится наутек. Тонкие стенки надувались и приподнимались, деревянные полудуги, на которых держался палаточный шатер, трещали и стонали. Печные железные трубы предпринимали не одну попытку сорваться с места, но, крепко притянутые проволокой к специальным креплениям, лишь понапрасну осатанело колотились о торчавшую трубу печи и «крышу» палатки. Ветер непрерывно хлестал по брезенту миллиардами снежинок, несшихся с ураганной скоростью. Можно было подумать, что метель забивает в КАПШ гвозди. Мельчайшие снежные песчинки ухитрялись каким-то образом пролезть внутрь палатки через невидимые глазу отверстия. Около маленькой матерчатой дверцы стали возникать плотные снежные пирамидки, напоминавшие сахарные головы. Чтобы прекратить их дальнейший «рост», пришлось прибегнуть к испытанному способу: «обмазать» всю дверцу вокруг… снегом.

Метель прибавила нам новую работу — откапывать обе палатки, которые занесло до самого верха, и расчищать к ним вход. С провисшего купола КАПШ несколько раз в день приходилось снимать тяжелые, будто окаменевшие пласты снега, готовые в любой момент продавить тонкий потолок палатки. Когда оканчивались подобные «дела», мы вновь возвращались к обычной работе: один шел на наблюдения, а другой в это время становился поваром-истопником. Для просушки вечно сырой одежды и обуви постоянно требовалось тепло, которое нам давал уголек, добытый шахтерами рудника Пирамида.

Однообразия в природе, к счастью, не бывает, и долгое безумство метели, издевательски превращающей календарное лето в зиму, сменяется несколькими чудесными днями. Ветер успокаивается, и длинные шлейфы сугробов застывают вокруг палаток, на снегомерной площадке. Исчезают темные, набухшие снегом облака, и мы спешим насладиться безоблачным синим-синим небом и даже ухитряемся слегка погреться под лучами светила. После продолжительных и непрерывных снежных буранов, после полного отсутствия видимости такой резкий погодный контраст воспринимается человеком как-то по-особенному. Окружающий нас воздух становится изумительно чистым и неправдоподобно прозрачным — даже очень-очень далекие пики гор, обычно еле видимые невооруженным глазом, теперь четко, едва не графически, выделяются на небосводе.

Июль — самый теплый месяц на Шпицбергене. Но даже в это наиболее приятное и мягкое время года средняя месячная температура воздуха на нашей станции оказалась отрицательной. Июль запомнился нам и обилием туманов. 23 дня мы «витали» в густых, непрозрачных облаках, плотно накрывавших плато. Часто видимость сокращалась настолько, что со снегомерной площадки, отстоявшей от палатки на пятьдесят метров, я не видел нашего жилища. Когда же к туману еще присоединялась пурга, можно было вообще не заметить нашу спасительную палатку даже с самого близкого расстояния и легко пройти мимо нее. Чтобы избежать этой очень опасной ситуации, мы «высадили» вокруг станции небольшую рощицу… вешек и соединили их между собой веревкой. Для гляциолога, работающего на леднике в непогоду, даже самая маленькая палочка, служащая опознавательным знаком, во сто крат дороже самого высокого дерева, растущего в тенистом лесу.

В середине июля радистка из Пирамиды Нина Чекаева сообщила, что у них на берегу «погода, как в Сочи: 15 градусов тепла». В это же самое время у нас было холоднее на целых 10 градусов. Но даже максимальную летнюю температуру воздуха, которую удалось наблюдать на станции в этот день — 5 градусов тепла, мы восприняли как настоящую жару.

 

МЫ ЖИВЕМ НА ОДНОМ ОСТРОВЕ

                    

Немного отдохнув после напряженной работы на ледниковом плато Ломоносова, мы с Леонидом Троицким наметили провести исследования в долине Адвентдален, сравнительно недалеко от поселка Лонгиербюен. Именно здесь находится узел горных ледников, который показался нам весьма интересным.

В конце августа консульство СССР информировало губернатора о намеченных экспедицией работах и попросило разрешение на использование гляциологами под временное жилье норвежских хижин, расположенных в долине Адвентдален. Вскоре был получен благоприятный ответ.

4 сентября Василий Федорович Фурсов снова забрал всех пятерых гляциологов и повез их вдоль южного берега Ис-фьорда по знакомому, не раз «обкатанному» маршруту мимо Колсбея и Груманта. Вот и мыс Отель. Поворачиваем направо в Адвент-фьорд. Первая посадка вертолета была произведена километрах в семи за Лонгиером, у домика, намеченного нами заранее по карте. Здесь должна базироваться группа, состоящая из Маркина, Михалева и меня. Мы простились с Троицким и Корякиным, которые полетели еще дальше, в самое верховье долины Адвентдален.

Дверь «нашего» дома оказалась запертой. Ключей, обычно висящих на видном месте у самого входа, не было видно. Положение становилось достаточно смешным и серьезным одновременно: разрешение на проживание в хижине есть, а попасть в нее не можем. Как тут не вспомнить Лермонтова: «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно».

Пока мы суетились около злополучного домика, Фурсов тем временем уже успел высадить второй отряд гляциологов и пролететь мимо нас назад в Баренцбург, а мы все еще продолжали в нерешительности ходить около окон, думая, что же предпринять. Радовало, что хоть погода выдалась приветливой для сентября: относительно теплой, без ветра и осадков. В конце концов, бессмысленное топтание у домика стало здорово надоедать. Первым нарушил непродолжительное молчание Володя Михалев.

— Ребята, сегодня, ведь, суббота. Может быть, у варягов выходной день и поэтому людей нигде не видно и дом закрыт. Так мы ничего путного не добьемся здесь.
Предлагаю топать в Лонгиер. Может, кого по дороге встретим и спросим, как
попасть в этот милый домик.

Володино предложение показалось мне убедительным. Маркин, правда, возражал. После короткого совещания я предложил в качестве компромисса устроить голосование. Со счетом 2:1 «победа» досталась Михалеву. Все наши ящики, коробки и мешки с имуществом и продуктами мы аккуратно сложили у стенки дома и зашагали по гравийно-шлаковой дороге в сторону Лонгиера. Еще из вертолета мы обратили внимание, что она соединяла поселок с шахтой, близ которой располагалась как раз нужная нам хижина.

Вскоре показался грунтовый аэродром. Рядом с дорогой, виднелся небольшой ангар, около которого одиноко стоял маленький самолетик спортивного вида. Позже мы узнали, что этот единственный в ту пору на архипелаге аэроплан принадлежал главному инженеру рудника Альфреду Тифенталю — страстному любителю воздушного спорта. Каждое лето он летал на этом одномоторном аэроплане через Норвегию в родную Австрию. По пути на материк отважный пилот-любитель совершал посадку на острове Медвежий — единственной суше между Шпицбергеном и Европой. Там подзаряжался горючим и продолжал полет на материк. Молодая жена главного инженера Рената преподавала в местной школе несколько языков, в том числе даже и русский. Иногда она тоже садилась за штурвал и летала над Шпицбергеном. Бывало, что Альфред, Рената и их пятилетний сынишка вместе совершали воздушное путешествие в небе над Шпицбергеном. В последующие годы мне и моим товарищам придется столкнуться с ними ни один раз.

— По-моему, у дальнего поворота за водоемом, стоят какие-то большие грузовые машины. Давайте прибавим шагу, а то вдруг они уедут, — прервал
наше молчание Маркин.

Внимательно присмотревшись, мы убедились, что это были самосвалы, и быстро зашагали в ту сторону. До этого мы не очень торопились, вероятно, по той причине, что раньше никому из нас не приходилось бывать за рубежом, и вот теперь впервые в жизни мы приближались к иностранному населенному пункту, тем более являющимся административным центром архипелага. Приближались, прямо скажем, совсем необычным и примитивным способом — пешком. Кроме того, миссия к губернатору за ключами представлялась нам не совсем деликатной, хотя и крайне необходимой: как-никак он сам прислал телеграмму в Баренцбург, в которой наряду с официальным разрешением жить в норвежских хижинах, было сказано: «Добро пожаловать в Лонгиер».

— Не унывайте, братцы! — весело воскликнул Михалев. — Дело сделано, не возвращаться же нам назад! Как сказал один поэт, «вперед — без страха и сомнения». Это даже хорошо, что представимся норвежским властям, ведь идем к ним с миром.

Ну, вот и поворот. Чуть поодаль стояли два больших самосвала «Вольво». Подошли к первому и обратились к его водителю по-английски. Никакой реакции в ответ. Ясно, что ничего не понял. Перешли тогда на немецкий. Тот же эффект. Что делать? Тогда на всякий случай, а скорее просто так, из озорства, спросили: «Парле ву Франсе?», хотя сами вовсе не знали французского. Норвежец снова развел руками. Что-то быстро говорит, объясняет, показывает руками, а что — теперь уже не понимаем и мы.

Угостили незнакомца московскими сигаретами, подарили ему специальный шпицбергенский значок «Арктикугля». Стоим, пускаем ароматный дымок, улыбаемся, а договориться не можем. Очень обидно. Вдруг кто-то из нас, тыкая себя рукой в грудь,  громко сказал прямо по-русски: «Мы — Москва! Россия! Экспедиция!» Потом добавили и по-английски «Раша»! В тот же миг лицо шофера оживилось, он что-то быстро затараторил по-норвежски, часто повторяя слова «руссиск», «Москва». «Эге, — думаю, — значит, наконец-то, понял, кто мы и откуда. Еще бы так же разобраться с ключами от домика!» Водитель окликнул своего товарища из соседней машины. С ним удалось быстро найти общий язык — английский. Надо признать, что подавляющее число норвежцев, с которыми нам довелось встречаться в дальнейшем на Шпицбергене, легко говорили на английском языке, а многие еще и на немецком.

Водитель пригласил нас в большую кабину самосвала, и мы помчались в Лонгиер. Грузовик остановился в морском порту недалеко от причала. Наш шофер подошел к группе людей, стоящих у дороги, поговорил с ними и вернулся назад вместе с каким-то древним, но еще достаточно крепким седобородым дедом. Его лицо, изборожденное старческими морщинами, было покрыто особым северным загаром, образовавшимся под продолжительным действием солнечных лучей, свирепых ледяных ветров и жгучих морозов.

— Дед отведет вас в контору губернатора, — сказал водитель и со словами «хадэ бра» пожал нам руки на прощанье. Не трудно было догадаться, что эти норвежские слова означают «до свидания». Наш новый помощник-дед оказался одним из старейших шпицбергенских охотников-зверобоев. На островах архипелага, по его словам он провел несколько десятков лет и даже хорошо помнил самих Владимира Русанова и Фритьофа Нансена, когда те посетили Шпицберген еще в 1912 году, 53 года назад.

Мы поднимаемся из порта по автомобильной дороге на близлежащий пригорок, расположенный у входа в долину Лонгиердален. В ее противоположный конец свешиваются два лобастых ледниковых языка — Ларс и Лонгиер. Слева от дороги замечаем одну из достопримечательностей городка — церковный колокол, поставленный здесь после Второй Мировой войны на высоких столбах под двускатной маленькой крышей. Его сделали рабочие рудника в свободное время. Колокол звонит по праздничным дням, радуя население красивым мелодичным голосом. Справа, на видном месте пригорка, находится двухэтажный дом. В нем как раз и размещалась контора губернатора. Перед домом на высокой мачте вился большой государственный флаг Норвегии — красное полотнище с крупным темно-синим крестом в белой оторочке. С этого пригорка открывался непередаваемо чудесный вид: широкий, уходящий к северу и востоку Ис-фьорд, на противоположный берег которого спускались широкие ледниковые языки. Ниже пригорка лежал небольшой Адвент-фьорд, за ним убегала среди высоких дальних гор долина Адвентдален, по которой мы только что ехали. Справа от пригорка уходила вдаль уютная широкая долина Лонгиердален, зажатая с трех сторон отвесными горными склонами. Именно здесь, у подножья между ними, лежал сравнительно большой поселок, носящий имя американского бизнесмена Джона Лонгиера. К угольному причалу вела дорога, непонятно почему называвшаяся Бирманской. Отсюда начиналось и кольцевое шоссе, связывающее все микрорайоны Лонгиербюена — Приморский район, Старый Лонгиер (с небольшой изящной деревянной кирхой), Свердрупбюен, Нюбюен и Хауген. Все вместе эти небольшие поселки и образовали «столицу» Шпицбергена под названием Лонгиербюен, или по-русски Лонгиерград.

Наш провожатый дед сбросил обувь у входа и запросто зашел в резиденцию. Поприветствовав сидевших там людей, оказавшихся вице-губернатором и полицейским, он кратко сказал им что-то про нас. У входа в помещение мы обратили внимание на плакат с перечеркнутым резиновым сапогом, и тут же сняли уличную обувь. Здесь впервые мы почувствовали, как норвежцы следят за чистотой в доме и на улице, как уважают они вообще порядок и правила общежития.

Губернатор несколько дней назад уехал отдыхать на материк. Заменявший его высокий худощавый вице-губернатор Фредерик Бейкман знал о нашем предстоящем визите и поинтересовался, как мы устроились.

Выслушав мой рассказ, глава архипелага пояснил, что нужный нам домик принадлежит не конторе губернатора, а местному Свальбардскому рабочему союзу и ключ находится у его председателя-шахтера. Господин Бейкман тут же позвонил ему, затем попросил нас подождать минут двадцать, сел за руль микроавтобуса и уехал на дальнюю шахту.

Мы остались в обществе чем-то озабоченного, молчаливого человека. С удивлением узнаем, что в то время он был единственным полицейским на всем Шпицбергене. В силу этого ему приходится часто совершать морские и сухопутные инспекционные поездки по островам архипелага и бывать не только в населенных пунктах, но и посещать с целью контроля многие хижины, в которых проживают охотники, туристы или участники разных экспедиций.

Вскоре вернулся вице-губернатор. Вместе с ним приехал и председатель рабочего союза Педерсен. Судя по одежде и лицу, сильно измазанному углем, его «прихватили» прямо с рабочего места. Шахтер дружески поприветствовал нас, передал мне ключ, пожелал успеха и уж совсем неожиданно пригласил всех гляциологов на воскресный прием, организуемый угольной компанией «Стуре Ношке» и спортивным клубом «Свальбард турн» в честь советской спортивной делегации, приезжающей из Баренцбурга с ответным визитом.

Поблагодарив за помощь и приглашение, мы собрались идти в «хютте» (хижина по-норвежски). Этим словом норвежцы называют все небольшие домики, разбросанные в пустынных местах на берегу заливов и в долинах основных островов архипелага. Некоторые хютте имеют собственное имя. Так «наша» называлась «Пюнтенхютте», то есть буквально «Мыс-хижина».

Люди группами или в одиночку пользуются встретившимися на их пути хижинами, чтобы переждать непогоду, согреться, отдохнуть, поесть и выспаться или же просто провести свободное время. Все домики-хижины находятся в ведении или губернатора, или спортклуба «Свальбард турн», или рабочего союза угольной компании. Эти организации следят за состоянием хижин, наличием там дров, угля и продуктов питания. Особенно популярны на Шпицбергене частные домики. Они в большом количестве рассыпаны вокруг поселков, а некоторые удалены от них иногда на большое расстояние. Инженерно-технические работники и рядовые шахтеры, учителя и шоферы, другие специалисты строят или покупают готовые небольшие домики. Обычно их называют дачами. Уже позже я понял, что норвежцы любят каждый свой уик-энд проводить не в поселке, а среди дикой природы.

Пешком возвращаться нам не пришлось: полицейский пригласил в свою машину. Стрелка спидометра все время плясала около цифры «100»! Вот и поворот с накатанной дороги направо, и мы уже у цели. Пока блюститель порядка открывает наружную дверь, я с любопытством наблюдал, как маленькие вагонетки скользят одна за другой по высокой подвесной канатной дороге: в сторону Лонгиера — с углем, а назад — порожние. В 1960-е годы горючий камень играл для Норвегии особую роль. Ведь богатейшая добыча нефти в море была еще впереди. После войны норвежцы вывезли на материк многие миллионы тонн угля.

Полицейский рассказал, что ежегодно летом на Шпицберген приезжает много экспедиций и туристов, а зимой, когда стихает их наплыв, норвежские зверобои охотятся на медведей (с начала 1970-х годов наступил запрет на их убой) и морских зверей, добывают песцов.

Хижина, в которой мы остановились, внешне напоминала и вправду миниатюрную дачку, состоявшую из двух комнат. Здесь максимум возможных в этих условиях удобств: спальня, гостиная, кухня, чулан и подсобное помещение, где раньше была даже баня. К домику примыкал вместительный сарай с запасом топлива и разного инвентаря. В гостиной стояли тахта, комод (в нем стопка отглаженного белья), удобные кресла, обеденный стол, тумбочка. На полочке аптечка. На небольшом столике кипа журналов, газет и развлекательных книжек небольшого формата на английском и норвежском языках, комиксов и кроссвордов. На подоконниках изящные кувшинчики с искусно выполненными цветами. В спальне три деревянные койки с поролоновыми матрасами, одеялами и подушками. На кухне в шкафчиках идеально чистая посуда, столовые приборы, полотенца для посуды и рук, кофе, чай, банки с джемом, соль, спички. Около большой чугунной плиты ведро, полное угля. Тут же и растопка. В холодных сенях аналогичный порядок и чистота. На полках аккуратно разложены многочисленные продукты и консервы, а на отдельных стеллажах выстроился внушительный набор самой разной лыжной мази в ярких упаковках. Ведь давно известно, что все норвежцы — от крошек до пожилых людей — обожают кататься на лыжах, как в самой стране, так и здесь, на архипелаге. Не случайно граждане Норвегии являются законодателями лыжного спорта, неоднократными чемпионами мира.

На следующее утро отправляемся по знакомой дороге в порт: в 11 часов намечено прибытие сюда спортивной делегации шахтеров Баренцбурга. Сегодня, в этот приятный воскресный день, мы должны присоединиться к ней.

К самому причалу нас подвозит попутный «Фольксваген». В нескольких местах поселка на высоких мачтах полощутся на ветру государственные флаги СССР и Норвегии. Среди встречающих узнаем вчерашних знакомых: вице-губернатора, полицейского, председателя рабочего союза, шоферов самосвалов. Вице-губернатор и полицейский в парадной черной форме с золотистыми погонами. Многие норвежцы пришли на причал с маленькими детьми. Ребятишки, одетые в симпатичные яркие синтетические костюмчики с капюшонами, интенсивно пожевывают жевательную резинку (в то далекое время отсутствовавшую в СССР как нежелательное порождение проклятого капитализма) и с неподдельным интересом рассматривают небольшой советский теплоход «Тайфун», медленно идущий к причалу.

Бывший средний рыболовный траулер плавно касается причала. Матросы быстро устанавливают парадный трап и по нему выходят участники советской спортивной делегации. Вместе с ними садимся в автобус и едем на стадион. У бровки футбольного поля, расположенного около школы, выстроилась длинная цепочка норвежских болельщиков.

Как и большинство моих товарищей, я был страстным поклонником футбола. В силу своей бродяжьей профессии редкое лето приходилось бывать в Москве, и поэтому не имел возможности посидеть на стадионе. Тосковал по «Лужникам» и на Шпицбергене, а довелось непредвиденно попасть на самый северный в мире международный товарищеский футбольный матч.

Все было организовано на достаточно высоком уровне: громкая музыка, обмен вымпелами, рукопожатия, интернациональная бригада судей, короткие приветствия руководителей обеих делегаций. Игра изобиловала острыми моментами у обоих ворот. Футболисты при падении на жесткий «газон» получали ушибы и ссадины. Особенно доставалось длинноногому норвежскому вратарю, отчаянно бросавшемуся за мячом, летящим в его ворота. Все же ему пришлось вынуть мяч из сетки два раза. Игра так и закончилась со счетом 2:0. Однако с поля игроки обеих команд уходили обнявшись. В таких случаях принято обычно говорить: «Победила дружба»!

На торжественном приеме, устроенном в китайском ресторане Свердрупбюена, присутствовали помимо советских и норвежских спортсменов вице-губернатор, директор угольной компании «Стуре Ношке», спортивного и рабочего союзов, а также приехавшие из Баренцбурга руководители консульства и рудника.

За столом было сказано много теплых слов о дружбе наших народов-соседей, произнесены тосты за мир во всем мире, за поддержание установившихся на архипелаге тесных контактов между советскими и норвежскими шахтерами. Конечно же, не обошлось без песен. Оказалось, что наши хозяева не только любят их слушать, но и сами превосходно поют. Очень понравились им русские народные песни, которые исполнили баренцбургские футболисты. Когда же они весело запели популярную норвежскую песню, то мне показалось, что стены и потолок зала зашатались от бурного излияния чувств сидевших здесь «холодных» и «спокойных» скандинавов.

После приема была устроена экскурсия по городку. Сначала нас повезли в местный клуб. В этом большом трехэтажном здании сосредоточен центр культурной жизни Лонгиера. В зрительном зале демонстрируются кинокартины. На первом этаже клуба в то время были расположены почта, бар, спортивный магазин, киоск с журналами, сладостями и всякой всячиной. Второй этаж занимали клубные комнаты и библиотека.

Перед домом, на развилке автомобильных дорог, высится монумент, поставленный в 1949 году. На памятнике изображен барельеф бывшего директора рудника Эйнара Свердрупа и выбиты слова: «Воздвигнут рабочими и служащими Большой норвежской шпицбергенской угольной компании в память о тех, кто отдал свою жизнь во время борьбы на Шпицбергене, и в память о тех, кто жил здесь и пал на других фронтах во время войны 1940-1945 годов».

Затем мы побывали в рабочей столовой, в доме инженерно-технических работников, в общежитии холостяков и даже побывали в кирхе.

Поздно вечером жители Лонгиера провожали советских гостей. Многие норвежцы пришли и приехали снова на пирс, чтобы выразить свои теплые чувства, дружелюбие, добрососедское отношение и просто уважение к людям нашей страны.

Через день мы были приняты вице-губернатором в его резиденции. Свыше двух часов длилась непринужденная беседа о Шпицбергене и его ледниках. Внимательно выслушав наш рассказ об исследованиях на плато Ломоносова и в других районах острова, господин Бейкман спросил, не нуждаемся ли мы в его помощи. Экспедицию интересовали наблюдения, полученные в последние годы на метеорологических станциях Шпицбергена, расположенных в Лонгиербюене и на мысе Линнея. Вице-губернатор предложил пройти с ним на станцию «Свальбард Радио», чтобы непосредственно на месте решить этот вопрос.

Нас встретил директор станции Трюгвс Эвре. После небольшого разговора мы попросили дать нам на время метеорологические данные станции. Директор тут же принес в кабинет большую кипу метеокнижек с наблюдениями, сделанными за последние годы. Передавая их нам, он сказал:

— Возьмите с собой в хютте. Когда они будут больше не нужны вам, отдадите мне или дежурному станции «Свальбард Радио».

Господин Эвре познакомил нас с работой метеостанции, а затем пригласил поужинать в кругу своей семьи: жены, дочери и сына. В дружеской беседе выяснилось, что гостеприимный хозяин, будучи совсем юным, помогал солдатам и матросам Советской Армии освобождать от гитлеровцев северо-восточную часть Норвегии — область Финнмарк. Мы обратили внимание еще во время приема в ресторане, что норвежцы часто произносили слова «тирпиц» и «бонске» и тут же выпивали рюмку до дна. Предысторию этого необычного однословного тоста поведал нам Трюгве Эвре:

— В 1944 году печально знаменитый фашистский линкор «Тирпиц» был атакован авиацией союзников и потоплен у северных берегов Норвегии. Прежде, чем уйти на дно (дно – по-норвежски «бонске»), он перевернулся. Связанный с этим событием популярный тост появился сразу же после войны и существует до сих пор.

По пути на Шпицберген в Мурманске мы запаслись разговорниками и русско-норвежскими и норвежско-русскими карманными словарями, но от этого наши знания норвежского языка далеко не продвинулись. И все же, когда Володя Михалев произнес где-то услышанный им еще один популярный скандинавский тост «Дин скол, мин скол, алле вакре ентер скол!» («Твое здоровье, мое здоровье, здоровье всех красивых девушек!»), раздалось громкое одобрение.

8 сентября новый командир вертолетной группы Владимир Тимоха «подобрал» отряды геологов и гляциологов, которые находились в центральной и восточной частях острова Западный Шпицберген. Сначала вертолетчики забрали очень большой груз образцов пород, собранных ленинградцами на восточном побережье острова в бухте Агард. Потом вертолет направился к Троицкому и Корякину, и только уже от них к нам. И снова мы летим мимо Лонгиера, мимо гор, полных угля.

До отъезда на материк Маркину, Михалеву и мне предстояло посетить норвежскую метеостанцию «Ис-фьорд радио», которую мы видели с борта «Сестрорецка», когда проходили мыс Линнея. Набили всякой снедью и сувенирами свои рюкзаки, в том числе и свежеиспеченными кирпичами белого и черного хлеба. Мы уже знали от геологов, что хлеб, испеченный в Баренцбурге, очень нравится норвежцам, хотя и обратили внимание, что сами скандинавы едят его очень и очень мало, а за обедом и вовсе не употребляют. Нам же, что греха таить, было непривычно и тяжко обедать без хлеба. Вот на всякий случай и решили подстраховать себя.

Небольшой рейдовый катер «Мирный» быстро отмерил около четырех километров, отделявших Баренцбург от противоположного западного берега Грен-фьорда, насыщенного многими археологическими памятниками, в том числе cвязанными с русскими промысловыми поселениями и деятельностью западноевропейских китобоев XVII  века. Отсюда нам предстоял пеший маршрут до мыса Карла Линнея.

Идти решили наиболее коротким путем — через перевал, который был закрыт непроглядной кисеей тумана. Долгое время ориентировались только по далекому, но еще достаточно сильному гулу вентилятора шахты. С одной стороны, могучее «дыхание» рудника, напоминавшее монотонную песню, нарушало тишину в районе Грен-фьорда, а с другой стороны оно, словно компас, помогало нам выбирать правильный путь.

В конце концов после многочисленных замысловатых зигзагов, головокружительных спусков и подъемов мы увидели долгожданное озеро Линнея, находившееся за перевалом. Зажатое с двух сторон горами, оно открылось перед нами неожиданно. Вытянутый по меридиану на север водоем теперь указывал верный путь к станции. На западном берегу, заваленном свежим снегом, виднелась малюсенькая хижина. Над ее дверью значилось: «Линнехютте». Окрашенный в ярко-красный цвет домик так манил к себе, что пройти мимо этого миниатюрного «оазиса» в заснеженной каменной пустыне было невозможно, тем более что ключ висел на видном месте у двери. Растопили печурку, согрели чай, немного передохнули и отправились дальше.

Полярный день 1965 года заканчивался с нарастающей скоростью — солнце надолго расставалось с небосклоном. Мы приближались к месту станции уже в сумерках. На далеком мысу Линнея сначала показались высокие мачты, державшие паутину антенн, и огромный серебристый бак для топлива, а затем и несколько построек. Мы ускорили шаг и вскоре подошли к первому дому станции. Увидев приближающих людей, громко залаяли и завыли огромные ездовые лайки, находившиеся в специальных клетках-загонах. В широких окнах большого дома ярко горел свет. Однако норвежцев нигде не было видно.

— Неужели уже все спят и на собачий лай никак не реагируют? Ведь псы подали им звуковой сигнал! — удивился Михалев. — Кто-то же обязательно должен у них на станции дежурить.

В этот момент открылась дверь большого дома, и из нее вышел человек в одной футболке. Поздоровавшись, он проводил нас в просторную раздевалку, где хранились верхняя одежда и обувь сотрудников станции. Когда мы переоделись, норвежец повел нас на второй этаж и показал просторную светлую комнату с тремя кроватями.

— Пожалуйста, располагайтесь здесь. Эта комната специально для наших гостей. Немного отдохните после дороги, а когда будет готова еда, я позову вас к столу. О’кей?

Мы поблагодарили его и тоже сказали: «О’кей». А наш «полиглот» Михалев еще добавил: «Манге такк!» («большое спасибо» по-норвежски).

Вскоре мы сидели в просторной гостиной, где несколько сотрудников станции играли в карты под приглушенные стереофонические звуки ультрасовременной музыки, лившейся из огромных колонок.

Нас пригласили к обеденному столу. Кто-то поставил новую долгоиграющую пластинку, и вдруг мы услышали русскую народную песню «Из-за острова на стрежень», кстати, очень популярную среди норвежцев.

Через некоторое время в кают-компании появился худощавый и широкоплечий норвежец очень высокого роста.

— Нильс Опсвик, вице-директор станции, — представился он и вскоре куда-то вышел. В кают-компании он вновь появился с красным флажком Советского Союза и поставил его на видное место рядом с флажком Норвегии. Лицо этого человека мне показалось знакомым. Где же я его мог видеть? Ну, конечно же, это был… вратарь норвежской футбольной команды, которая недавно играла в Лонгиербюене с шахтерами Баренцбурга. В доверительной беседе Нильс признался, что уже давно пытается выучить русский язык:

— Кстати, моя тёща Александра Александровна — дочь русской эмигрантки, приехавшей из Архангельска в Норвегию в 1918 году, а вообще-то мне часто приходится общаться на Шпицбергене с людьми из вашей страны. Вот и стараюсь выучиться русскому языку!

Чтобы не было никаких сомнений в правоте сказанного, Опсвик произнес с заметным акцентом десятка два хорошо известных ему русских слов.

Радисты, метеорологи и механик станции, а их всего насчитывалось тогда десять человек (в настоящее время на станции «Ис-фьорд Радио» работает лишь четыре человека, которые принимают и передают спутниковые сигналы для местных норвежских телефонов, радио и телевидения), порою ненадолго исчезали из кают-компании, а затем появлялись вновь. Они постоянно приносили пиво, вино, соки, фрукты, шоколад, лимонад. Здесь надо особо подчеркнуть, что, хотя малочисленные сотрудники станции жили и работали в достаточно комфортных условиях, всё же они на долгое время были оторваны от цивилизации. Видимо, в качестве компенсации за это десять норвежских островитян получали совершенно бесплатное питание. Кроме того, они имели возможность приобретать крепкие напитки вроде конька, виски, водки, рома, джина, а также вина и пива практически без ограничения, хотя в Лонгиербюене существовали жесткие нормы. Поэтому каждый уик-энд заканчивался здесь шумным пиршеством, после которого со стола всегда выносили в мусорные баки немалое количество пустых бутылок.

Встретивший нас у порога дома круглолицый и полноватый парень оказался веселым и добродушным поваром. До приезда сюда он был заправским моряком. Каким-то образом молодой кок лишился одного глаза, после чего вынужден был забыть о морских странствиях. Так он оказался на Шпицбергене. Звали этого здоровенного норвежца Бьерн Хупен. Моим соседом за обеденным столом оказался станционный механик Карл Нильсен — большой шутник и балагур. Он с улыбкой пояснил, что фамилия Хупен в переводе с норвежского означает «надежда», а имя Бьерн — «медведь»! И впрямь, несмотря на молодость, грузный кок смахивал на косолапого тезку.

В полночь с охоты вернулся директор «Ис-фьорд Радио» Коре Хенриксен, единственный пожилой человек среди десяти сотрудников. С его появлением дружеская встреча, устроенная норвежцами в нашу честь, продолжилась с новой силой.

Станция «Ис-фьорд Радио» была сооружена в 1933 году, вскоре после установки мощного маяка на мысе Карла Линнея. Долгое время станция и маяк служили только морским судам, идущим в Ис-фьорд. В послевоенное время авиационные компании ряда стран освоили беспосадочные перелеты из Европы в Северную Америку через район Шпицбергена. Стремительные темпы развития авиационной техники позволили совершать продолжительные беспосадочные полеты воздушных лайнеров из европейских стран через Северный полюс в Юго-Восточную Азию и из Европы в Америку. Так метеорологическая станция «Ис-фьорд Радио» сделалась надежным помощником не только для моряков, но и для летчиков. По словам норвежцев, их станция — это «уши и голос Свальбарда»!

Четыре дня работы на мысе Линнея прошли незаметно. Перед нашим уходом обильно выпавший снег посеребрил крутые склоны близлежащих гор и широкую прибрежную равнину, по которой мы намеревались идти домой. Течением и ветром принесло с запада в Ис-фьорд так много свежего морского льда и обломков айсбергов, что он действительно превратился в настоящий Ледяной залив. Это огорчило Коре Хенриксона:

— Очень хотелось отвезти вас домой на нашей шлюпке, но, к сожалению, она не ледокол. Предлагаю вам пожить еще несколько дней на станции, чтобы дождаться, когда из залива лед вынесет окончательно.

Мы поблагодарили любезного директора, но оставаться дольше не решились: скоро ожидался приход в Баренцбург за углем теплохода «Дашава», на котором наша экспедиция должна была выехать в Мурманск. Кроме того, мы очень хотели совершить пешеходный маршрут вдоль берегов Ис-фьорда и Грен-фьорда, а заодно побывать на мысе, названном именем знаменитого помора Ивана Старостина.

Все свободные от вахт сотрудники станции вышли проводить нас в дорогу. Как водится, сфотографировались на память, обменялись дружескими рукопожатиями и направились в Баренцбург.

Ныне на станции «Ис-фьорд Радио» работают только четыре человека. Отсюда передаются и здесь принимаются спутниковые сигналы для норвежских телефонов, радио и телевидения. Сюда ежегодно приезжает много туристов. Из Лонгиербюена организуются увлекательные экскурсии, сопровождаемыми опытными гидами — летом на морских судах, а зимой на быстроходных снегоходах, называемых здесь сноускутерами. Имеется отель для желающих сделать здесь остановку.

Делясь по пути своими впечатлениями об окружающей природе, мы как-то незаметно приблизились к мысу Ивана Старостина и зашагали дальше по берегу к следующему мысу, выдвинувшемуся в Ис-фьорд у самого входа в Грен-фьорд. Это был Фестнингодден, рядом с которым возвышался небольшой островок Фестнинген. Оба они в переводе на русский язык носили одинаковое название «Крепость» и имели одно и то же геологическое строение. Отвесными вертикальными обрывами коренных пород мыс и остров действительно чем-то напоминали бастионы, высеченные из каменной тверди не совсем обычным скульптором — природой. Дальнейший путь пролегал уже по западному берегу Грен-фьорда в сторону «Камеронки».

Пока мы шли с норвежской станции домой на нашу базу, я невольно вспомнил Лив Бальстад. Эта мужественная женщина провела здесь в общей сложности девять лет. Впервые она приехала на архипелаг вместе с мужем — губернатором Шпицбергена — в 1946 году, а вернулась домой только осенью 1955 года. Фру Лив подарила своим читателям правдивую и умную книгу «К северу от морской пустыни», которая сразу же после появления стала настоящим бестселлером, вызвав во всей норвежской печати обстоятельные и хвалебные отклики.

Хокон Бальстад был назначен первым норвежским губернатором на Шпицбергене сразу же после окончания войны. Его невеста Лив Гульвэг последовала вслед за ним в 1946 году. Вскоре приехавший в Лонгиербюен священник обвенчал молодоженов. В течение долгого времени Лив была личной секретаршей губернатора, причем не только неоплачиваемой, но и незаменимой. Все девять лет она могла наблюдать сложившиеся отношения между норвежцами и советскими людьми, которые жили и работали на одном острове, недалеко друг от друга, в тяжелых, сопряженных с опасностями условиях Арктики.

В своей книге госпожа Бальстад с большой теплотой и чувством искренней симпатии рассказывает о частых встречах и сложившихся теплых отношениях между норвежскими и советскими полярниками, их дружелюбии и взаимовыручке. Она вспоминает, как один пропавший норвежский рыбак подал сигнал о помощи и как русские, располагавшие ледоколом, спасли его. Последовавшие за этим события заставили норвежцев, по словам Лив Бальстад, вступить в более близкий контакт с русскими, которые одни проявили волю к сотрудничеству и готовность оказать помощь.

«С русскими легко сотрудничать. Начальники сменялись у наших соседей не раз на протяжении тех лет, но со всеми ними было одинаково легко ладить. Всех их отличала предупредительность и гостеприимство. В то время как так называемая «холодная война» все более обострялась во внешнем мире, отношения между норвежцами и русскими на Шпицбергене становились все теплее», — подчеркнула Лив Бальстад.

Страны под названием СССР уже не существует более двадцати лет. Ее преемницей стала Российская Федерация. И мне сейчас хочется рассказать еще об одном характерном эпизоде дружественных отношений, теперь связанных на Шпицбергене с представителями Норвегии и России.

Впервые я увидел сына шпицбергенского шахтера-ветерана Роя Альбригтсена, наверно, лет двадцать назад, а может быть, и больше, в представительстве Аэрофлота. Тогда он еще учился в школе вместе с детьми сотрудников Аэрофлота в Лонгиербюене и постоянно торчал у них в доме. Благодаря такому тесному общению с русскими детьми и их родителями юный норвежский школьник очень быстро освоил разговорный русский язык и мог довольно легко объясняться на нем.

Шли годы. Рой вырос в буквальном и переносном смысле слова и из мальчишки превратился в высокого крепкого парня. После окончания школы он, как и его старший брат-шахтер Свейн, остался жить и работать на Шпицбергене. Несколько лет при мне Рой трудился механиком на фирме «Ямаха» в Лонгиербюене, где он ремонтировал снегоходы и катера. Одно время довелось Рою быть даже гидом — он водил туристов в морские и сухопутные походы по горам, долинам и ледникам архипелага. К сожалению, его слабостью было болезненное пристрастие к зеленому змию. Однажды он сопровождал туристов, один из которых во время похода погиб, провалившись на снегоходе в трещину. Эта трагедия принесла Рою много неприятностей и огромный денежный штраф. Пришлось Рою покинуть архипелаг и уехать в Норвегию. Однако через несколько лет он вернулся сюда и стал работать на угольном руднике Свеагрува шофером-механиком.

Давным-давно прекратило существование представительство Аэрофлота на Шпицбергене. Когда мне доводилось бывать в Лонгиербюене, я часто встречал там Роя и его брата Свейна, который, между прочим, женился на бывшей баренцбургской медицинской сестре Вере. Я всегда удивлялся, что Рой нисколько не забыл за прошедшие годы русский язык, на котором, естественно, мне было просто разговаривать с ним.

В декабре 1997 года, в самый разгар полярной ночи, при заходе на посадку российского самолета на остров Земля Александры (западный остров архипелага Земля Франца-Иосифа) произошла авария. Несколько членов экипажа и пассажиров были серьезно ранены и нуждались в срочной эвакуации на материк в больницу. На эту беду немедленно откликнулась губернатор Шпицбергена госпожа Анн-Кристин Олсен. Для оказания экстренной помощи по доставке пострадавших людей в госпиталь Лонгиербюена она распорядилась срочно направить на ЗФИ свой вертолет «Супер Пума». Единственный официальный переводчик конторы губернатора в это время находился на материке. Вот тогда-то и вспомнили о «русскоязычном» Рое Альбригстене, который смог бы временно заменить отсутствовавшего губернаторского толмача.

Так в составе норвежской спасательной экспедиции отправился вместе с вертолетчиками в дальний перелет и славный норвежский парень Рой. Если я не ошибаюсь, это был первый в истории рейс вертолета со Шпицбергена на соседний российский архипелаг ЗФИ и обратно. Раненых быстро доставили в Лонгиербюен и поместили в госпиталь, а одного, наиболее пострадавшего человека, отправили первом же норвежским самолетом в больницу города Тромсе.

15 августа 1997 года консул Российской Федерации на Шпицбергене Владимир Ильич Оноша направил на имя губернатора архипелага особое письмо. В нем содержался текст Указа Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина «О награждении медалями группы подданных Королевства Норвегия за самоотверженность, проявленную при оказании помощи пострадавшим в результате аварии самолета на Земле Франца-Иосифа». В своем письме консул особо подчеркнул, что работа норвежских спасателей, как и сам Указ главы российского государства, свидетельствуют о добрых отношениях граждан наших стран, о готовности всегда прийти на помощь друг другу во имя высших человеческих ценностей.

О том, что Рой участвовал в этой операции и был награжден вместе с другими норвежскими спасателями государственной наградой России, я узнал только через четыре года, в 2001 году. Тогда мне случайно на глаза попалась какая-то норвежская газета, датированная 7 ноября 1997 года. На первой странице на самом видном месте были помещена большая фотография, а под ней текст, посвященные этому событию. На фото я сразу узнал мощного Роя Альбригтсена, стоявшего вместе с другими награжденными норвежцами после вручения им российских медалей «За спасение погибающих».

 

ПО СЛЕДАМ ПОЛЯРНЫХ ЭКСПЕДИЦИЙ

 

После нашей первой поездки на Шпицберген удивительно быстро и почти незаметно прошла в Москве зима 1965/66 года. Теплые ласковые лучи весеннего солнца растопили остатки грязного городского снега. Если жители столицы с нетерпением ждали лета, то мои товарищи и я, наоборот, стремились уехать скорее от него вновь к зиме — на ледники Шпицбергена.

Снова синий экспресс «Арктика» вез участников нашей, теперь уже второй гляциологической экспедиции в Мурманск. Вот и Кольский залив — начало морской дороги. Прямо с вокзала шагаем в торговый порт, где у причала горделиво возвышается новейший советский дизель-электрический ледокол «Киев», недавно построенный в Финляндии. Могучий корабль на днях должен уйти в свой первый пробный арктический рейс к берегам Шпицбергена. Покровитель нашей прошлогодней экспедиции заместитель начальника Мурманского морского пароходства Владимир Адамович Игнатюк любезно разрешил всем гляциологам воспользоваться превосходной оказией.

Уже на вторые сутки могучий ледокол под командованием опытного капитана Василия Голохвастова легко резал, ломал, крушил и подминал метровый лед, сковавший мертвой хваткой Ис-фьорд. Если бы не шум и неприятный скрежет корабельных бортов об лед, могло показаться, что шел морской исполин по чистой воде. На наше гляциологическое счастье приход весны на острове в 1966 году задержался. Все горы, прибрежные долины и равнины и, конечно, ледники еще были завалены толстым слоем снега. Значит, попали сюда вовремя — до начала таяния. Из рассказов полярников Баренцбурга мы узнали, что прошедшая зима выдалась на редкость холодной и не такой многоснежной, как предыдущая. Даже майна в Грен-фьорде замерзала на месяц.

Чтобы не терять дорогого времени, на другой же день экспедиция приступила к снегомерной съемке на противоположной стороне залива. Сразу же после этого Василий Фурсов «забросил» гляциологов на перевал ледников Грен-фьорд Восточный и Фритьоф. Такую систему ледников иногда называют переметной, так как они залегают на двух противоположных склонах гор, но соединяются своими верхними частями на гребне.

Снега на перевале оказалось в три раза больше, чем на побережье. Десятиметровая термометрическая скважина, проткнувшая ледораздел, показала, что весь снег, выпавший в прошлом году, пропитался талой водой, которая, пройдя на значительную глубину внутрь фирновой толщи, осенью замерзла. В результате этого выделившееся тепло прогрело слой фирна до температуры ноль градусов.

Теперь можно было приступать к выполнению наиболее сложного дела — высадке на ледораздел ледникового плато Хольтедаля, расположенного примерно в 40 километрах к востоку от поселка Ню-Олесунн между Конгс-фьордом и Вейде-фьордом.

Прохладным июньским днем 1966 года два вертолета Ми-4 поднялись в воздух в Баренцбурге и взяли курс на северо-запад Шпицбергена. Во флагманской машине находились гляциологи и часть их груза. Немного в стороне держался второй вертолет, нагруженный тяжелым оборудованием нашей будущей станции, которую мы должны были организовать на крупном ледниковом плато Хольтедаля.

Понадобилось всего несколько минут, чтобы перелететь широкое горло Ис-фьорда. На его поверхности сильный ветер гнал холодные игривые волны. С них постоянно срывались красивые белые барашки. Теперь под нами тянулась западная кромка Земли Короля Оскара II. Слева от нее, на противоположной стороне пролива Форлансунн, виднелся длинный и узкий гористый остров Земля Принца Карла. С него в море спускались небольшие ледники. В местах, где фьорды пропилили скалистое побережье и разомкнули горные цепи, вертолетчики срезали путь, и тогда мы неслись низко над водой.

Прошло около сорока минут, когда впереди показался округлый нос полуострова Бреггера. Прямо за ним открылась широкая синяя гладь. Это были два крупных залива — Конгс-фьорд и Кросс-фьорд. Они по-братски поделили между собой один общий выход в море. Ослепительные снежные полосы, словно серебряные елочные гирлянды, спадали вниз от самых вершин.

Наш вертолет медленно огибает ровное плоскогорье полуострова Бреггера. На западе и на севере оно круто обрывается, и у его подножия мы замечаем плоский участок, заканчивающийся мысом Квадехукен. Резкий поворот на восток, и теперь перед нашим взором открывается величественная картина Конгс-фьорда — одного из красивейших мест на всем архипелаге. Королевский залив четко окаймляют остроконечные горы, столь характерные для всего западного побережья архипелага. По долинам, разделяющим окрестные горы, спускаются широкие и узкие ледники. Куда ни бросишь взгляд, везде видны зубцы гор, снег, лед и нагромождения валов морен.

В дальнем углу Конгс-фьорда в его воды свесились зеленовато-голубоватая бахрома широких ледниковых потоков. Один из них называется Конгсвеген, что в переводе означает «Королевская дорога». Немного левее этого ледника, за крупным темно-коричневым нунатаком, выделяются три пирамидальных исполина Тре Крунер («Три Короны») — однотипные горы, сложенные из горизонтальных пластов желтоватого известняка и красного песчаника, покрытого обломками других пород. Эти горы – своеобразные сестры-близнецы Свеа, Нора и Дана. Своими названиями они символизируют Швецию, Норвегию и Данию, некогда бывшие единым государством.

Неожиданно радист вертолета поворачивается к нам и что-то говорит, показывая пальцем в иллюминатор. Из-за шума двигателя ничего не слышно. Бортмеханик, свесившись с маленькой вертикальной лесенки, ведущей к пилотам, указывает ладонью вниз и громко кричит:

— Подходим к Ню-Олесунну!

Я взглянул в иллюминатор и увидел необычный маленький поселок. С воздуха он напоминал поле, усеянное десятками крупных и ярких цветов. На самом же деле это были различные строения — красные, зеленые, белые, синие, коричневые, желтые и разноцветные палатки, расположенные по периферии Ню-Олесунна. Между южной окраиной поселка и ближайшими к ней горными кручами темнела громада террикона. Несколько лет назад здесь еще действовал самый северный на Земле угольный рудник, принадлежавший государственной Кингсбейской норвежской компании. Одиноко поставленный совсем недавно на южной окраине светло-серый памятник напоминал о последней горняцкой трагедии, разыгравшейся летом 1963 года в местных угольных копях. Норвежцам пришлось закрыть рудник. Опустел некогда шумный шахтерский городок.

На водной глади залива, успевшей частично освободиться от морского льда, дрейфовали сотни больших и маленьких бело-голубых парусников самых причудливых форм. Присмотревшись внимательнее, я понял, что это айсберги, рожденные ледниками. Самые крупные из них не двигались, словно дремали, окунувшись в воду. Они ждали, когда полная вода поможет им сняться с ледового якоря. Вдали, за группой небольших каменистых островов, слева и справа от крупного нунатака сверкали до боли в глазах ледники, разорванные по всему фронту сотнями зловещих трещин. Казалось, что исполинские языки пресного льда жадно лизали солоноватую воду залива.

Вертолет почти ложится на левый борт. На недолгое время все, чем мы только что восхищенно любовались: ледниковые языки, остроконечные горы, разноцветные дома поселка, айсберги, залив — валится набок. Близко проплывает высокая треугольная мачта. Быстро пересекаем бухту Цеппелин, незначительно вдающуюся в побережье, проносимся мимо небольшого пирса, двух серебристых баков — резервуаров для топлива, внушительного железобетонного здания бывшей обогатительной фабрики, каменистого футбольного поля... Еще один отчаянный вираж и вертолет переваливает через крышу двухэтажного зеленого барака и зависает прямо между домами в самом центре поселка. На мгновение все вокруг тонет в пыли, поднятой с земли длинными свистящими лопастями винта. Пилот выключает двигатель, стихает оглушительный шум, прекращается неприятная вибрация машины.

Выходим на площадь. Курильщики дружно достают из карманов сигареты и трубки, во время полета они были лишены этого сомнительного «удовольствия»: рядом находилась ядовито-желтая бочка, в которой хранился дополнительный 500-килограммовый запас бензина. Первое впечатление, что поселок вымер. Но вдруг из-за домов выбежали огромные лохматые псы и, усиленно махая хвостами, приблизились к нам. Это были гренландские ездовые собаки, пребывавшие в летнем «отпуске» Вскоре к нам подошли норвежские рабочие в комбинезонах. Пока мы разговаривали с ними, лихо подкатил «лендровер». Сидевший за рулем джипа местный начальник Хеннинг Нильсен приветствовал нас и тут же пригласил посмотреть дом, который он отвел советским гляциологам на время пребывания в Ню-Олесунне. По привычке я попросил одного из нас остаться на всякий случай около выгруженного имущества экспедиции. На это мгновенно обратил внимание Нильсен.

— Мистер Зингер, почему этот человек остался там?

В ответ я не очень убедительно что-то промямлил, после чего удивленный норвежец заставил меня покраснеть:

— Здесь ваше имущество никто не тронет и пусть этот парень идет с нами смотреть дом.

Вертолетчики, как обычно, торопились вернуться на базу в Баренцбург. Вскоре огромные механические стрекозы неторопливо взлетели над остроконечными крышами, слегка задрав свои длинные тонкие хвосты. Не прошло и двух минут, как они растворились на темном фоне горных склонов.

Возвращаемся в просторный двухэтажный дом белого цвета. В нем в  1962—1965 годах базировалась экспедиция Национального комитета геодезии и геофизики Академии наук ГДР. Ее начальником был молодой ученый-физик Ульрих Фойгт из Дрездена. За год до нашего приезда немецкие коллеги закончили здесь свои исследования. Теперь мы можем спокойно расположиться в этом большом доме и заняться приготовлением «заморского» обеда. Ну а потом надо обязательно совершить экскурсию по Ню-Олесунну и его окрестностям.

Уютный деревянный дом цвета темной охры, около которого мы приземлились, самый почитаемый в Ню-Олесунне. В нем останавливался великий полярник Руал Амундсен во время подготовки к своим броскам к Северному полюсу на самолете и дирижабле. При нас это добротное двухэтажное здание норвежцы приспособили под небольшой госпиталь.

Поблизости находится небольшое почтовое отделение и радиостанция. В общем-то, самая обыкновенная почта. Но зато когда мы отправляли письма, почтовый работник (по совместительству еще радиотелеграфист и метеоролог-наблюдатель) поставил на всех конвертах специальный знак. В его центре изображен усатый тюлень на льдине, а вокруг текст на английском языке: «Самый северный населенный пункт мира Кингсбей 79 градусов северной широты Свальбард». Иметь такой редкий конверт у себя в коллекции мечтают многие филателисты мира, особенно любители полярной тематики. Поэтому на столе местного почтаря скопились десятки различных писем и открыток с оплаченным ответом. Все их авторы просят одно и то же: поставить специальный кингсбейский штемпель и погасить местной печатью марки на конверте.

Туристы, попавшие в Ню-Олесунн, могли купить за несколько крон на почте специальный Диплом, который свидетельствовал о том, что господин такой-то или госпожа такая-то посетили «самое северное в мире поселение». Мне этот документ торжественно вручил сам глава поселка.

У норвежцев давно существует регулярное морское сообщение между материком и поселками архипелага. Раз в неделю тихий Королевский залив при нас оглашал зычный гудок небольшого белоснежного пассажирского теплохода. Его маршрут начинался в Северной Норвегии в портовом городе Тромсе и заканчивается у 80-й параллели. В пути туристы высаживались помимо Ню-Олесунна в Лонгиербюене и на станции «Ис-фьорд радио», осматривали на севере красивый залив Магдалены и бухту Вирго и другие живописные районы Шпицбергена. На седьмой день каждого рейса теплоход сворачивал с «торного» морского пути в Грен-фьорд, чтобы удовлетворить любопытство пассажиров, желающих посмотреть с палубы на наш рудник Баренцбург. В те годы он и Пирамида по трудно объяснимой причине по распоряжению каких-то советских руководителей были закрыты для посещения иностранными туристами. Поэтому они могли думать, что советские поселки на Шпицбергене на самом деле представляли собой какие-то секретные объекты. Хорошо, что российские поселки давно открыты для граждан любой страны.

Наибольший интерес у туристов, приезжающих на Шпицберген, всегда вызывает Ню-Олесунн, или, как раньше его называли по-английски, Кингсбей. Некоторые пассажиры сменяют здесь шаткую палубу и теплую каюту корабля на твердый, часто заснеженный холодный берег залива. К их услугам имеется здесь небольшая, но зато самая настоящая вполне комфортабельная гостиница с соответствующим ее высокоширотному положению названием — «Северный полюс». До очередного появления теплохода вездесущие туристы бродят по окрестностям Конгс-фьорда, знакомятся с примечательными местами и памятниками, о которых речь пойдет дальше. Наиболее смелые из них удаляются на большое расстояние от Ню-Олесунна, совершая экскурсии вдоль берега, в горы и даже забираясь на ледники. Вернувшись домой, в значительно более теплые края, такой турист потом долго еще будет вспоминать дни, проведенные на Шпицбергене.

Во время нашего пребывания в Ню-Олесунне двухэтажный отель не пустовал: в нем останавливались граждане Норвегии, Швеции, США, ФРГ, Англии, Италии, Австрии и других стран. В этой гостинице жили одиночки и семьи, юные и престарелые дамы, люди спортивного вида и даже инвалиды в колясках.

Одна пожилая туристка из Вены как-то, гуляя по поселку, забрела в наш дом, когда мы обедали. Знаний немецкого языка хватило, чтобы познакомиться и предложить неожиданной гостье отведать нашу самодельную «полевую» трапезу. Старушка с заметным любопытством попробовала консервированные щи и гречневую кашу с говяжьей тушенкой.

— Зер гут, мальчики! Зер гут! — услышали мы оценку. Сухощавая, не по годам бойкая и говорливая женщина оказалась интересной собеседницей, задав «работу» главному переводчику Троицкому и нашему полиглоту Михалеву. Из разговора мы узнали, что австрийка после смерти мужа, будучи одиноким человеком, увлеклась, невзирая на возраст, международным туризмом и повидала благодаря этому много стран и народов, а вот в полярную страну попала впервые, где впервые встретилась и с русскими людьми.

— Я просто потрясена! — воскликнула туристка.— Здесь, конечно, необычайно красиво и интересно, но все же это место не для жизни человека. Я не могу понять ваших жен! Как они могли отпустить вас сюда, во льды, да еще на такое долгое время?

 С этими словами пенсионерка из Вены достала из своей походной сумки, висевшей у нее на плече, большой пакет, и передала его нам:

— Ради бога, съешьте хотя бы эти апельсины. Вы ведь наверняка подорвали свое здоровье на этом ужасном Севере без витаминов и совсем не видите фруктов.

Хотя это было ужасно нетактично и неприлично, но мы, словно сговорившись, дружно рассмеялись, услышав слова старушки из Вены.

На следующий день отправляемся в свой первый маршрут на ледник Ловен Западный. Предварительно обходим весь поселок. Увидев нас, привязанные к большим барабанам из-под кабеля крупные ездовые собаки тут же принимаются издавать неимоверный вой и лай. Видимо, они рассчитывают получить лакомый кусок нерпятины. Над дверью длинного одноэтажного деревянного дома, окрашенного в ядовито-синий цвет, висит броская вывеска — «Мексика». Так шутливо назвали свою постоянную базу участники многолетней геологической экспедиции Кембриджского университета, которой руководит профессор Харланд. Кое-где в поселке еще сохранились остатки бывшей самой северной в мире ветки узкоколейной железной дороги, по которой совсем недавно пыхтели мини-паровозики, таскавшие добытый уголь на берег. Один из них норвежцы оставили стоять здесь на рельсах, поблизости от угольного причала, как памятник о былом угольном величии Ню-Олесунна. Не стало рудника, не стало и узкоколейки, опустел некогда шумный шахтерский городок, прославившийся на весь мир еще в 1920-х годах как место старта к Северному полюсу самолетов и дирижаблей.

По гравийно-шлаковой дороге выходим на его восточную окраину и направляемся прямо к высокой треугольной металлической мачте. Неожиданно нас «атакуют» агрессивные крачки. Одна из них даже ухитряется больно ударить клювом по голове зазевавшегося Володю Корякина. Приходится моментально «ощетиниться» лыжными палками. Но вот мы, наконец, подходим к ажурной мачте. Даже не верится, что к ней причаливали дирижабли «Норвегия» и «Италия» перед полетами в неизвестность. Однако факт остается фактом — да, причаливали. Оригинальное сооружение хорошо сохранилось и, вероятно, смогло бы и теперь, по прошествии многих лет, снова держать воздушные корабли на «привязи».

Чуть в стороне хаотично валяются толстые деревянные балки с мощными болтами и гайками да куски полуистлевшего брезента и заржавленного железа. Это все, что осталось от некогда огромного эллинга, совсем еще недавно гордо  возвышавшегося над Ню-Олесунном. Немые свидетели героической истории освоения Арктики, словно памятники, напоминают потомкам о подвиге людей, совершенном в конце 1920-х годов.

Недалеко от места, где еще несколько лет назад стоял эллинг, на самом верху холма, спускающегося к Конгс-фьорду, мы увидели издали два монумента.

Памятник, расположенный ближе к поселку, вырублен из серой каменной глыбы. Над именами шестерых авиаторов: Амундсена, Дитрихсона, Элсуорта, Фойхта, Омдаля и Рисер-Ларсена — высечены силуэты двух самолетов, а между ними характерный профиль начальника экспедиции. Внизу выбита дата: «21 мая 1925». Монумент вскоре после завершения этого полета был сооружен шахтерами Ню-Олесунна в знак высочайшего уважения и любви к отважным людям, впервые дерзнувшим отправиться на гидропланах к Северному полюсу. Авторство проекта принадлежит директору Кингсбейской угольной компании М. Кнутсену, в доме которого останавливался Руал Амундсен. Весной 1926 года перед вылетом на дирижабле «Норвегия» в Северную Америку Амундсен видел каменный монолит, поставленный в его честь. Через два года этому сооружению суждено было стать, к великой скорби, самым северным памятником известному исследователю и путешественнику. С тех пор минуло более сорока лет. Колючие зимние ветры, ураганные пурги, леденящие морозы, обильные снегопады и летние дожди «расписались» на каменной плите царапинами и трещинами.

В основании другого памятника 19 разноцветных мраморных плиток — по одной из каждой области Италии. Над ними скорбно возвышаются восемь высоких крестов — по числу погибших участников экспедиции генерала Умберто Нобиле на дирижабле «Италия». Верхушки крестов сплетены — символ великого братства и взаимопомощи людей на Земле. На черной доске, обращенной к Северному полюсу, написано: «Пали за благородное дело человеческого познания...» Ниже начертаны имена ученых Мальмгрена и Понтремоли, журналиста Лаго и членов экипажа дирижабля: Алессандрини, Ардуино, Помеллы, Каратти и Чиакко. Их братской могилой навсегда стал Ледовитый океан. Ниже фамилий еще одна надпись — обращение к Богу: «Властелин одиноких, ты, принявший последние призывы наших любимых и знающий тайну их ледяных обителей, храни их покой и сделай так, чтобы никто не забыл эти жертвы». На противоположной, южной стороне памятника начертано: «Всем полярным исследователям всех времен и народов». На западной доске слова, посвященные памяти девяти отважных авиаторов, погибших при спасении экспедиции Нобиле: «Мы помним Амундсена и всех тех, кто пожертвовал жизнью ради высочайшей человеческой солидарности». На восточной стороне прикреплена четвертая доска: «Павшим на Северном полюсе, к XXXV годовщине полярной экспедиции дирижабля «Италия». Комитет по оказанию почестей итальянцам под руководством отставных авиаторов города Адро (Брешня)». Изготовленный в Италии памятник был привезен на корабле в Ню-Олесунн и установлен в 1963 году — как раз в 35-ю годовщину со дня катастрофы дирижабля «Италия».

Местные цветы красивы, но они очень недолговечны, и приезжающие сюда люди создали «вечные» венки — из камня. На склоне холма перед памятниками среди мхов выложены кусочками белого известняка названия нескольких экспедиций и просто отдельные имена.

Обнажив головы, долго стоим на вершине холма — месте, которое навсегда останется символом единения людей на земном шаре. Мне вспомнились справедливые слова, сказанные Умберто Нобиле вскоре после катастрофы: «Тысячелетняя тайна полярных областей дешево не достается... Риск заключается в самой природе таких предприятий, как наше. Быть пионером — это честь, которая оплачивается дорого...»

После небольшой экскурсии возвращаемся в Ню-Олесунн. Около соседнего дома несколько молодых людей разгружают ручную тележку с экспедиционным имуществом. Знакомимся. Это — климатологи, гляциологи, морские геологи, почвоведы и другие специалисты из экспедиции Национального центра научных исследований Франции. Они изучают ледники и побережье Конгс-фьорда. Вскоре к нам подходит широкоплечий человек средних лет. В его слегка пошатывающей походке и крепко скроенной фигуре угадывается бывалый моряк.

— Пьер-Андре Муле, — представился он, протягивая руку.

В самом деле, он оказался старым моряком и опытным аквалангистом, начавшим морскую жизнь еще во время Второй Мировой войны. В экспедиции на Шпицбергене его основная работа заключалась в погружении под лед с аквалангом. Кроме того, мой новый знакомый командует еще и экспедиционным мотоботом. Я обратил внимание, что все французы зовут его просто ПАМ — по первым буквам двойного имени и фамилии. Об этом интереснейшем человеке, с которым я познакомился на Шпицбергене в далеком 1966 году и дружу до сего дня, и пойдет дальше мой рассказ.

ПАМ родился в 1925 году на юге Франции в провинции Баск. Детство провел на берегу стремительных горных рек, впадающих в Средиземное море. В 1942 году французские военные моряки затопили в порту Тулона свои корабли, чтобы они не достались немецким фашистам. В том же году ПАМу исполнилось шестнадцать с половиной лет, и его призвали в военно-морской флот, направив в Тулонскую специальную школу по подготовке механиков. Спустя три месяца немцы захватили город, и все его жители оказались в плену. Через некоторое время учащихся школы механиков отпустили. После этого юный ПАМ перебрался в Марсель - крупнейший средиземноморский порт Франции.

В период оккупации Франции немецко-фашистскими войсками генерал Шарль де Голль возглавил Комитет национального освобождения «Свободная Франция». ПАМ принял участие в этом движении. В июне 1944 года началась высадка англо-американских союзников в Нормандии и Бретани. В результате действий войск антигитлеровской коалиции и Движения Сопротивления к концу того же года Франция была полностью освобождена, и ПАМ окончательно становится моряком военного флота страны. Сначала он служит матросом на крейсере «Луар», а затем на подводной лодке Батальона Французского освобождения. Через четыре года он вступил в ряды морской гвардии, произведен в офицеры и направлен на подводную лодку «Люнон». Именно здесь с легкой руки сослуживцев он приобщается к подводному погружению с аквалангом. С первых же дней оно захватывает ПАМа, и это увлечение становится удивительным хобби на всю его долгую жизнь. Не следует забывать, что в те годы мало кто вообще знал об аквалангистах-профессионалах, о правилах поведения человека под водой, о специальной одежде и снаряжении. С 1950 года Пьер-Андре Муле начинает работать в военном порту Бреста.

В 1960 году ПАМ в качестве гида принимал участие в океанографической экспедиции Жака-Ива Кусто. Знаменитый французский исследователь снимал тогда фильм «Мир без Солнца». Съемки обычно велись в ночные часы, когда вода становилась прозрачнее и была лучше видна подводная жизнь морских микроорганизмов. Помимо участия в съемках фильма ПАМ помогал Кусто и в организации исследований в национальной морской промышленности. В 1964 году он впервые отправился с группой исследователей в район Северного полюса, где принял участие во многих научных погружениях на глубину под морской лед. В последующие три года ПАМ вновь уезжает с группой ученых на Шпицберген и в Северный Ледовитый океан. В задачу опытного аквалангиста входит сопровождение и охрана исследователей-подводников. Надо учесть, что их одежда в то время была весьма далека от идеала, а температура морской воды не превышала + 4 градусов. «Сначала мы проводили под водой 15 минут, потом по мере привыкания оставались уже до 45 минут, — рассказывал ПАМ. — Однажды я опустился под лед на глубину 20 метров, и вдруг почувствовал, что вода тянет меня вниз, хотя никакого движения вокруг вроде бы не было. Когда мне стало больно дышать, я посмотрел на глубиномер и увидел, что он показывает 40 метров. Я тут же просигналил наверх. Товарищ, наблюдавший за проходом воздуха по шлангу, запаниковал. Ведь он знал, что при быстром поднятии в моей крови должны образоваться пузырьки воздуха, которые могут привести к смерти. Однако все обошлось тогда».

Многолетнюю службу в военно-морском флоте ПАМ закончил в 1980 году. С тех пор, однако, погружения с аквалангом он не прекратил, хотя и отметил в октябре 2009 году свой день рождения в 84-й раз! Будучи одним из основателей известного в Европе брестского океанографического музея «Океанополис», ПАМ продолжает и сегодня вести активную жизнь аквалангиста. Правда, в эти дни он погружается на глубину уже не подо льды Северного Ледовитого океана, а в значительно более теплые атлантические воды близ берегов родного полуострова Крезон. «Это увлечение не отпускает меня, погружение под воду словно пьянит и держит меня», — так недавно написал Пьер Андре Муле в своем письме.

ПАМ не говорил по-английски, а мы — по-французски. Зато он легко изъяснялся на немецком языке, которым, в свою очередь, сносно владели Леонид Троицкий и Володя Михалев. Француз быстро связался по радиотелефону со своей основной научной базой, находившейся в шести километрах от поселка, рассказал о неожиданной встрече с советскими гляциологами. Закончив разговор, ПАМ сообщил нам, что начальник экспедиции профессор Жан Корбель приглашает всех русских ученых посетить французскую научную станцию в ближайшее воскресенье.

Через два дня мы зашагали к французам. Чтобы сократить путь, ПАМ повел нас не по берегу, а напрямую по ледяному припаю. Приходилось часто прыгать через разводья и неширокие трещины, при этом ноги проваливались по колено в ледяную воду. Еще издали мы заметили четыре небольших домика красного цвета и мачты, на которых развевались флаги Франции и Норвегии. Правее возвышался белый искривленный язык ледника, спускавшийся из соседней горной долины. На его снежной поверхности можно было заметить четкие полосы многочисленных следов, оставленных лыжами и снегоходами. В бинокль я разглядел огромное количество снегомерных реек и провода, протянувшиеся к датчикам. Сразу видно, что французы углубленно изучают природные процессы «своего» ледника, по правде сказать, не самого типичного для Шпицбергена. Мы узнали от ПАМа, что французская экспедиция представляет собой комплексную экспедицию, состоявшую из представителей различных дисциплин: от почвоведов до морских геологов. Пожалуй, только профессор Жан Корбель и особенно инженер Анри Жоффрэ изучали в полной мере ледниковые процессы.

— Это и есть наша станция, норвежцы называют ее «Франск-кэмп», а это — Ловен Восточный, который мы как раз и изучаем, — показал нам рукой ПАМ на расположенный близко от базы ледник.

У входа на территорию станции нас встретил высокий энергичный человек в теплой ярко-красной ковбойке и коротких резиновых сапогах. Большие роговые очки украшали его приветливое интеллигентное лицо.

— Жан Корбель, — представился он, пожимая наши руки. — Рад приветствовать русских гляциологов на нашей станции.

Имя известного французского ученого мы хорошо знали по его известным трудам в области геоморфологии, палеогеографии и палеогляциологии. В его лице наш Леонид Троицкий встретил своего коллегу. Хотя оба они и были специалистами по палеогляциологии, но их взгляды серьезно расходились в оценке древнего оледенения Шпицбергена. Корбель тут же увлек нас в свой научный «городок», где познакомил с профессором-климатологом Шарлем Пеги и другими научными сотрудниками. Мы осмотрели все лаборатории, гидрологическую и метеорологическую станции.

После экскурсии нас пригласили в один из красных металлических домиков. Прямо из раздевалки мы попали в кают-компанию экспедиции. Справа, у сплошных окон, стояли два длинных стола, а напротив — чугунная печка с плитой, кухонный стол, мойка, полки и шкафы с продуктами и посудой. Столовая напоминала скорее дачную веранду, застекленную так, словно здесь была не закованная в лед 79-я северная параллель, а по крайней мере  Лазурный берег.

Сегодня как по заказу выдался удивительно ясный и необычный для июня день. Еще вчера грязно-серые кучевые облака закрывали все небо многослойной пеленой. Перед самым сном лохматые тучи начали медленно уползать в сторону дальних гор, а проснувшись утром, мы увидели, что день обещает быть безоблачным, празднично-весенним. Яркое солнце висело напротив базы над ледниковым плато Хольтедаля ослепительной шарообразной лампой. Золотистые лучи светила, не часто балующие эти места своим скупым теплом, торопились «освободить» промерзшую землю от зимнего наряда. Засверкали во всей своей первозданной, словно картинной красе ледяные языки, заиграли тысячи бликов на их хрустальной бахроме, спускающейся в воду. Почернели прибрежные равнины и горные пирамиды, стараясь сбросить с себя снежное покрывало. Зашумели талые воды, быстро сбегая со склонов и постепенно собираясь в бурные шумливые потоки. Морской лед, еще крепко припаянный к берегу до самого верховья залива, начал «худеть» на глазах. Участились оглушительные залпы ледниковых «орудий», оповещавших всю округу о рождении нового айсберга в Конгс-фьорде.

Приятная теплота старалась просочиться внутрь столовой через сплошные стеклянные рамы. Солнечные лучи, словно прожекторы, высветили в кают-компании лист толстой бумаги с дружескими шаржами. Видимо, кто-то из «местных» художников постарался изобразить своих товарищей. В центре портретной галереи участников экспедиции меня привлекло очень знакомое лицо. Однако этого человека не было видно за столом. Только тут до меня дошло, что изображен сам генерал де Голль.

В нашу честь гостеприимные хозяева устраивают обед. Мадам Корбель энергично руководит всеми приготовлениями. Ей помогает повар Мишель. Эта высокая стройная девушка с длинными льняными волосами, спадающими на спину, окончила Лионский университет, получив специальность филолога. С детства она мечтала увидеть Арктику, и профессор Лионского университета Жан Корбель предоставил Мишель возможность побывать на далеком от Франции Шпицбергене, предложив филологу сменить профессию только на одно лето.

На длинных столах выстроились традиционные французские коньяки и вина. Молодой симпатичный инженер Анри Жоффрэ достал штопор и раскупорил большую бутыль небезызвестного вина «божоле».

— Между прочим, моего собственного изготовления, — пояснил довольный французский инженер и винодел.

Кто-то заметил, что сегодня в столицу Советского Союза прибывает с официальным визитом президент Французской Республики Шарль де Голль. В своем «вступительном» слове Жан Корбель с большой теплотой вспомнил виднейших советских ученых-гляциологов Петра Шумского и Михаила Гросвальда, с которыми ему доводилось встречаться прежде на многих международных конгрессах и симпозиумах. Мы рассказали хозяевам о своих исследованиях. В конце дружественной встречи с удовольствием приняли приглашение Жана Корбеля участвовать в ближайшее воскресенье в совместных работах на сравнительно небольшом горно-долинном леднике Ловен Восточный.

Перед нашим уходом участники обеих экспедиций объединились, чтобы сфотографироваться на память.

Возвращаемся в Ню-Олесунн поздним вечером. Незаходящее июньское солнце по-прежнему освещает залив и горы: сейчас самый разгар полярного дня на Шпицбергене. Когда кто-либо из нас отстает на зыбкой ледяной «дороге», идущий впереди ПАМ часто останавливается и ждет. Такое товарищеское отношение, готовность немедленно прийти на помощь друг другу — давний и добрый обычай всех полярников.

Через день мои товарищи уходят во французский лагерь, захватив с собой десятиметровый ручной бур и оборудование для измерения температур во льду и фирне. Я остаюсь дежурным по базовой кухне, или, как мы говорим на морской лад, по камбузу. Каждый день кто-то из нас удостаивается чести выполнять эту нужную, но не очень любимую обязанность, так как в экспедиции нет штатного повара, а еда быть должна.

Закончив приготовление «сложного» обеда-ужина из четырех блюд (первое, второе, компот и кипяток для чая и кофе), я направляюсь в маленький соседний домик, арендуемый французской экспедицией. Надо занять до завтра пачку соли: своя, как назло, куда-то запропастилась. Стучу в наружную дверь. В ответ раздается негромкое пение. Прохожу в короткий коридорчик и вновь стучу уже во внутреннюю дверь. Теперь ясно слышу французскую речь, которую, естественно, не понимаю. Но по доброжелательному тону говорившего: «О, ля-ля, о, ля-ля» — полагаю, что можно войти.

В кухне-столовой всего один человек. Он представляется:

— Гюстав, кок французской экспедиции.

«Какое удивительное совпадение»,— улыбнулся я и произнес, стараясь быть как можно более серьезным:

- Как интересно! Мы с вами, оказывается, коллеги. Я тоже сегодня исполняю поварские обязанности. Мое имя Евгений, по-вашему, выходит, Эжен. Ну а если уменьшительно, то просто Женя. Так меня и называйте.

Веселый француз крепко жмет мою руку и нараспев восклицает:

— О, ля-ля, шер ами Эжен, о, ля-ля, мон ами Жежен!

Гюстав небольшого роста, коренаст, его смуглое выразительное лицо обрамляет ухоженная шотландская бородка огненно-рыжего цвета. На вид ему можно дать не больше сорока пяти лет. На широком кожаном ремне поверх сильно полинявших фиолетово-голубых джинсов висит огромный нож. На оголенных до локтя руках цветные татуировки, посвященные морю и эротике – парусники, якоря, оголенные женщины. Вся эта «красота», очевидно, была создана в экзотических странах во время морских странствий Гюстава.

На газовой плите вдруг что-то зашипело. (Своим вторжением я отвлек повара от дела.) С криком «О, ля-ля!» он, словно жонглер, ловко играет сковородками. Но вот порядок восстановлен.

Гюстав дает мне пачку соли, заставляет выпить ароматный черный кофе, потом достает всякую всячину из холодильника и шкафов.

- Берите, берите, не стесняйтесь!

- Дорогой коллега! — обращаюсь к повару.— Спасибо за соль, кофе и другие продукты. Прошу теперь ко мне зайти по-соседски, чтобы снять пробу с моих блюд.

В нашей кухне нет газовой плиты, но зато имеется прекрасная чугунная плита с духовкой. Француз, как опытный дегустатор, отведал всего понемногу. Затем, громко щелкнув пальцами, произнес:

— Фантастик, о, ля-ля, Эжен! Фантастик, о, ля-ля, Жежен! – Мой сосед-повар горячим и веселым одобрением, видимо, из чувства профессиональной солидарности не пожелал обидеть меня.

К вечеру появились наши изголодавшиеся гляциологи. Они, даже не успев разобраться во вкусе приготовленной мной еды, уничтожили весь сдвоенный обед и ужин из четырех блюд.

Быстро пробежали две недели работ в районе Ню-Олесунна. Мы обследовали ледники на полуострове Бреггера и побережье Конгс-фьорда. Теперь предстояло высадиться на вершину ледникового плато Хольтедаля. Если в 1965 году нашу экспедицию интересовало оледенение центральной и восточной части острова Западный Шпицберген, то сейчас предстояло изучить ледники его западной части. Мы рассчитывали выяснить климатические условия оледенения обеих крупных частей архипелага, чтобы затем сравнить их и определить имеющиеся различия.

Кроме того, район ледникового плато Хольтедаля привлек нас еще и потому, что 30 лет назад в этом районе работала известная Шведско-норвежская арктическая экспедиция, которой руководили видные скандинавские ученые-профессора — шведский гляциолог Ханс Альман и норвежский геофизик и океанограф Харальд Свердруп.

Летом 1934 года четыре сотрудника этой экспедиции провели крупные гляциологические исследования на ледниковом плато Исаксена и спускающемся с него леднике 14 Июля, названном в честь Великой Французской революции 14 июля 1789 года. Главная заслуга Альмана в этой экспедиции заключалась в том, что он впервые внедрил в изучение ледников количественные методы. Именно после Альмана ледники окончательно стали объектом самостоятельного, а не попутного изучения. Результаты обработки полученных данных заняли 500 страниц известного стокгольмского научного журнала «Географиска Анналер». Выводы, сделанные Хансом Альманом после возвращения со Шпицбергена, знают все гляциологи мира. Расположенное рядом плато Хольтедаля находится в более характерных условиях, и площадь его намного больше, почему мы и отдали ему предпочтение. Было весьма заманчиво повторить наблюдения на этих ледниках, причем повторить с учетом всех современных гляциологических знаний и достижений. И опять предстояло нам идти по следам былых полярных экспедиций.

Об этом хорошо написал в одной из своих первых книг участник многих полярных экспедиций гляциолог Владислав Сергеевич Корякин: «Специфика нашей профессии — работать в таких местах, где люди бывают нечасто. Поэтому перечислить своих предшественников нетрудно. Нам ходить их маршрутами, пересекать те же ледники, форсировать те же речки, пробираться по тем же скалам — и каждая деталь в их записках имеет значение. Эти люди были первыми... И хотя многих из них давно уже нет в живых, они словно продолжают свою работу нашими руками. Нам и легче, и труднее одновременно. Легче потому, что мы идем по известным местам, у нас есть карты, вертолеты, рации... Труднее потому, что мы обязаны, мы должны найти и узнать что-то новое, постараться превзойти своих предшественников. А ведь это были незаурядные люди, благородную память о которых мы сохраним навсегда...»

Каждое утро я продолжал сообщать в Баренцбург сведения о погоде в районе Ню-Олесунна и при этом каждый раз настойчиво просил ускорить присылку вертолетов для нашей заброски на плато Хольтедаля. Но вот, наконец, дремавший поселок однажды был разбужен приближавшимся могучим ревом моторов. Мы бросились к месту посадки вертолетов, но нас ждало разочарование. Оказалось, что вертолетчики направлялись не к нам, а к ленинградским геологам. Зато Троицкий и Корякин смогли воспользоваться этой оказией и улетели в свой дальний маршрут.

На другой день в Ню-Олесунн пожаловал незваный циклон, принесший резкое ухудшение погоды: сильный ветер, морось и низкую облачность. И вот, когда никто из нас не ожидал, что вертолеты могут прибыть сюда, они, словно назло природе, вдруг появились над заливом. Из окна флагманской машины приветливо машет Василий Фурсов. Через минуту он уже на земле, и мы жмем его руку.

— Евгений Максимыч! У тебя все готово? — спрашивает командир.

— Готово все, но только груз лежит не здесь, а на площади у Дома Амундсена.

Фурсов, не дослушав меня, тут же полез в кабину вертолета. Быстро заработали лопасти еще не остывшего двигателя, и в одно мгновение машина взмыла в воздух. Когда мы прибежали на центральную площадь поселка, Фурсов уже по-хозяйски разглядывал наше имущество, прикидывая, сколько понадобится сделать рейсов ему и командиру второго вертолета Льву Власову, чтобы забросить гляциологическое «добро» на ледник.

Вместе с вертолетчиками идем в наш дом, забираем рюкзаки и приборы. Оглядев комнаты, в которых мы жили, бортмеханик не удержался от возгласа:

— Ну и хоромы отхватили гляциологи на земле — совсем не то, что на леднике!

— А мы, между прочим, их не хватали: нам так дали, причем на удивление бесплатно! — парировал Володя Михалев. — А вообще-то нас на леднике вполне устраивает и палатка КАПШ!

В первый полет, хотя он и рекогносцировочный, берем довольно много груза да еще садимся вдвоем с Михалевым. Место второго (правого) пилота рядом с Фурсовым временно занимает опытный летчик Лев Николаевич Власов.

В считанные минуты переносимся по диагонали через фьорд, и вот уже под нами не холодная вода залива, а изборожденная тысячами трещин и промоин загрязненная голубовато-сероватая поверхность широкого языка Королевского ледника. Бесчисленные потоки талых речушек и ручьев стремительно скатываются со льда в пропасти и залив. Вертолет продолжает набирать высоту. Справа от нас остались выстроившиеся друг за другом массивные горы-близнецы Три Короны — Свеа, Нора и Дана. Влево уходит вытянутое меж острых гор узкое ледниковое плато Исаксена и спускающийся с него ледник 14 Июля, где в 1934 году работала экспедиция Ханса Альмана.

Вот и Хольтедальфонна. Сверху поверхность ледникового плато напоминает отбеленную накрахмаленную простыню. Дальние склоны гор медленно начинают затягиваться непрозрачной темно-серой вуалью: там, по всей вероятности, уже идет сильный снег с дождем. Подножия ближних гор, окаймляющих плато, тонут в грязных лохмотьях рваного тумана. Торчащие из него отдельные вершины напоминают сказочные замки и башни, словно висящие в небе. Погода ухудшается. Где-то уже рядом должна находиться и наша цель — ледораздел плато. Определить с воздуха место, где будет создана станция гляциологов, всегда представляет сложную задачу. На узенькой вертикальной лесенке, на которой обычно стоит бортмеханик за спиной правого пилота, сейчас маячит высокая худощавая фигура Володи Михалева. По просьбе Фурсова он должен показать ему нужную нам точку. Вот Володя что-то кричит летчикам, усиленно жестикулируя левой рукой: видно, обнаружил искомое место.

Начинаем быстро снижаться. Белое полотно снежной пустыни приближается к иллюминатору с кинематографической быстротой. Вертолет резко ложится на левый борт, и я замечаю на слепящей глаза однообразной белизне поверхности плато Хольтедаля взрыв дымовой шашки. С ее помощью летчик определяет направление ветра и уточняет маневр посадки. Прежде здесь еще никто не опускался на летательных аппаратах, никто не знает толщину и плотность снежного покрова, ориентировку и расположение замаскированных снегом коварных трещин. Отсутствие этих важных сведений должно беспокоить летчиков. Корпус машины начинает дрожать и вибрировать все сильнее и сильнее, значит, зависаем над ледником, и вот-вот все четыре колеса мягко коснутся его снежной поверхности. Но что такое? Какая-то неведомая сила накрывает нас полупрозрачным колпаком. Мгновение — и он приподымается, а затем вновь опускается. Ну, конечно же, это туман, предательски подкравшийся сюда, решил, видимо, затеять неуместную сейчас игру в «кошки-мышки». Длинная рука Снежной королевы дотянулась и до плато Хольтедаля, стараясь не пустить в свои владения гляциологов. Фурсов стремительно бросает тяжелую машину вверх и вырывается из навязчивых объятий небольшого облака, плывущего по самому ледоразделу.

Сделав несколько кругов над этим местом, вновь идем на посадку, и опять непонятно откуда взявшийся туман обволакивает все вокруг. Приходится еще раз поспешно ретироваться. Неприятная воздушная игра в «кошки-мышки» продолжается. В такой погодной ситуации командир вертолета имеет полное право принять решение вернуться в Ню-Олесунн.

Не один раз приходилось нам летать с Василием Федоровичем Фурсовым на Шпицбергене, и всегда поражался я его исключительной выдержкой, настойчивостью, мастерством, мужеством, его чувством ответственности за порученное дело независимо от того, сложное задание или простое. Хотя, откровенно говоря, любой полет над фьордами, горами и ледниками архипелага не совсем правильно укладывать в понятие «простой». Василий влюблен в свою рискованную профессию. Про таких людей говорят: «Летает смело, красиво, а главное, надежно».

Еще в Баренцбурге он как-то разоткровенничался:

— Знаешь, Евгений, чем мне нравится работать на вертолете? Летаю низко, неторопливо, могу любоваться природой: все хорошо видно из кабины. Если есть необходимость — почти всегда можно сесть. А вот скажи, какое получаешь удовольствие, летая на реактивном самолете? Носишься над облаками, словно заводной, с большой высоты ничего толком не увидишь, что делается на земле, да еще подай тебе солидный аэродром, чтобы сесть!..

Вот и теперь Фурсов, конечно же, знает, как важно нам сейчас попасть на ледник. Поэтому пилот целеустремленно, но не бесшабашно продолжает борьбу с коварными силами природы, упорно «перескакивает» с одного места на другое, пока, наконец, не выбирает наиболее удачный момент для посадки.

Привычным рывком бортмеханик открывает дверь и ловко спрыгивает с подножки вертолета, висящего в метре от поверхности ледника. В тот же миг человек проваливается в рыхлый снег почти до пояса — верный сигнал пилоту о невозможности садиться в этом гиблом месте. Механик выбирается из снежного «капкана» и уходит в сторону. Пройдя метров 100, он останавливается и вдруг начинает очень энергично топать ногами. Издали его занятие напоминает зажигательный африканский танец. Лишь убедившись в надежности «площадки», наш расторопный механик разводит руки в стороны, изображая букву «Т». Получив «добро» на посадку, Фурсов осторожно подводит свою семитонную «стрекозу» вплотную к одиноко стоящему на леднике человеку и аккуратно прижимает ее к поверхности. Колеса плавно, но глубоко продырявливают рыхлый, сильно насыщенный талой водой снег и тонут в нем до самого верха. Тогда пилот слегка приподнимает передние «ноги» вертолета, и механик подкладывает под них специально захваченный для этого деревянный трап. Вздыбленная машина вскоре принимает горизонтальное положение. Но чтобы ненароком не упасть набок и не провалить огромной тяжестью находящийся, возможно, в этом месте снежный «мост», Фурсов не выключает двигателя, и лопасти продолжают резать со свистом воздух.

Командир знаками показывает, чтобы мы быстрее разгружали вертолет: необходимо сделать сюда еще один рейс сразу двумя машинами, а погода ждать не будет. В пожарном порядке выбрасываем на снег палатку, продукты, рацию, спальные мешки и приборы — все необходимое для того, чтобы можно было жить и работать на леднике, если вертолеты не смогут вернуться. Арктика остается Арктикой и в наши дни: она по-прежнему изменчива, коварна и даже зла по отношению к человеку, который не хочет считаться с ее повадками.

Аврал окончен. Последним в вертолет садится бортмеханик. Он быстро поднимает в салон металлическую лесенку и закрывает за собой дверь на крючок. Сильное вращение винта заставляет поникшие длинные усы лопастей выпрямиться. Тупорылый, с виду неуклюжий Ми-4 ожил, задрожал, затем слегка пошевелился, едва заметно, чуточку лениво приподнял ненамного передние колеса и снова опустил их в снежную борозду. Постепенно нараставший шум двигателя достиг апогея. Машину будто охватил болезненный озноб: она стала покачиваться из стороны в сторону, как уставший путник. Потом неторопливо, по-деловому легко вытащила наружу сразу все свои четыре растопыренные ноги и полетела вперед, едва не касаясь ледника широким округлым носом. Десятки раз видел я, как взлетают вертолеты, но, как мальчишка, готов еще и еще раз любоваться этим зрелищем.

По просьбе Фурсова я вместе с Володей Михалевым принялся вытаптывать площадки для обоих вертолетов. Незаметно прошел час нашего «топтания» — снег уплотнился, осел, и наши ноги почти уже не проваливались. Во время этой необычной работы нам удалось «нащупать» несколько узких трещин, секущих плато даже в самой верхней его части. Но вот снова донесся далекий прерывистый гул — приближались вертолеты. Туман тем временем немного откочевал в сторону, затаясь недалеко, под крутым склоном горы.

Скоро на наши «вертодромы» опустились машины Фурсова и Власова. Они доставили третьего сотрудника станции — Славу Маркина и весь остальной груз.

Летчики не могли долго задерживаться: неприятный туман опять облизывал своим мягким светло-серым языком недалекие подступы к плато — Снежная королева готовилась начать новую осаду нашего лагеря. Летчики направились к своим ярко-красным машинам. Вдруг Лев Власов обернулся и крикнул:

— Все-таки, когда вы станете вызывать нас из Бурга, учитывайте здешнюю погоду, а то при такой, как сегодня, можем вас и не найти.

— Не пугай ты, Лев, людей раньше времени! Все будет нормально — найдем их и доставим, как положено, в лучшем виде! — весело перебил своего товарища Василий Фурсов, а затем добавил: — Но вообще-то, постарайтесь «сделать» погоду получше, чем сейчас!

Едва стих шум растворившихся на горизонте вертолетов, как мы быстро очутились во власти мутного тумана. В момент исчезла видимость, посыпался мелкий холодный дождик вперемежку со снегом, резко усилились порывы ветра со стороны моря. Все это заставило нас ускорить монтаж полюбившейся палатки КАПШ и печки с трубами. Когда же приятное тепло и музыка, пойманная на коротких волнах радиоприемника «Спидола», распространились под куполом нашего шатрового дома, настроение вмиг улучшилось, и мы даже запели тут же сочиненную песенку на мотив «Трех поросят»: «Нам не страшен дождь и снег, дождь и снег, дождь и снег!»

Прошло немного времени, и мне удалось связаться с радиоцентром «Баренцбург». Дежуривший там оператор Юра Игнатьев с удовольствием сообщил, что слышит меня на четыре балла. Сразу стало легче.

На другой день неподалеку от лагеря мы принялись сооружать гляциоклиматическую станцию. Сначала поднялась на двухметровые «ножки» метеорологическая будка; потом раскинула широкие плечи актинометрическая стрела; оживили белую целину снегомерные рейки, забуренные в фирн, градиентные мачты, осадкомер, гелиограф и другие приборы. Станция «Ледниковое плато Хольтедаля» приступила к работе.

Несколько суток туман держал нас словно взаперти, не давая возможности уйти в дальние маршруты, во время которых мы собирались измерить величину накопившегося за последнюю зиму снега и определить положение фирновой границы.

Наконец удалось воспользоваться небольшим улучшением погоды и отправиться на восточный склон плато. Идем туда, где горизонтали на крупномасштабной топографической карте вдруг прерываются, и тонкие синие ниточки линий сменяются пунктиром. Идем туда, где сохранилось типичное «белое пятно» — сохранилось, видимо, потому, что во время проведения аэрофотосъемки над этим районом была облачность. Вот почему так получилось, что нашей маленькой экспедиции предстояло во второй половине XX века пройти по неведомым землям.

Мы с Володей Михалевым идем на лыжах. Без них и шага не ступишь — проваливаешься ниже колена. Я иду головным, в руке держу начало стометрового провода. Его другой конец у Михалева, который напоминает сейчас дрессировщика. Только у него вместо хлыста и пики длинный снегомерный щуп с делениями. «Снежный командир» все время начеку — внимательно следит за моим движением вперед. Каждый мой «неверный» шаг тут же корректируется Володей: «Возьми влево, еще немного левей, теперь прямо, чуть-чуть правее, так держи». Это делается для того, чтобы не искажался продольный створ снегомерной съемки, который должен проходить точно по прямой от места станции до его восточного окончания. Каждые 100 метров делаем остановку: Михалев измеряет толщину снега, протыкая его алюминиевым щупом. Определить границу между сезонным снегом и фирном не простая задача, но Владимир Иванович имеет огромный опыт подобных работ на Полярном Урале и Кавказе, причем делает это легко, несмотря на то, что вся верхняя толща ледника пропитана талой водой. Каждые полкилометра мы вырываем шурфы, чтобы определить плотность снежного покрова и выявить запасы влаги, накопившейся за зиму.

Спуск с плато Хольтедаля незаметен. Его самая высокая часть меньше всего напоминает собой горную вершину, у которой крутые склоны. Здесь, наоборот, они, как правило, очень пологие, порою волнообразные. Когда я иногда оглядываюсь на Михалева, он часто исчезает из поля зрения, «пропадая» в ложбинах, заключенных между двумя ледниковыми холмами. Справа и слева по мере нашего продвижения возникают до этого невидимые горы с оледенелыми боками. Километров через шесть мы сделали первое географическое открытие, а точнее сказать, поправку: ледник Урас спускается в направлении, противоположном тому, что был указан на топографической карте.

Вскоре мы вошли в полосу трещин. И довольно быстро я это почувствовал на себе, когда совершенно неожиданно вместе с лыжами «просел» примерно на полметра. Поняв, что я очутился на ненадежном в самый разгар летнего таяния снежном «мосту», я тут же замер. Если начал бы двигаться, то мог провалиться вместе с ним в невидимую сверху трещину, над которой как раз так удачно «завис». Володя в это время находился недалеко и все видел. Я обернул себя несколько раз проводом, и мой товарищ выдернул меня с «моста», который после этого тут же обрушился. Когда мы опустили провод в открывшееся горло трещины, то он достиг дна на глубине около двадцати метров.

— Поздравляю, дружище! Повезло же тебе! — произнес Михалев, пожимая мою руку. — Однако идти дальше опасно: мы влезли в самую полосу трещин. Пора заканчивать маршрут.

С этого места начинался крутой спуск, за которым открывалась равнина с разлившимися по ледяной поверхности голубыми озерами. На высоте 620 метров над уровнем моря мы отметили фирновую границу восточного склона ледникового плато. Ниже ее уже почти не было видно снега и фирна — там находилась зона так называемого ледяного питания. Определяем в последний, 85-й, раз толщину снега, лежащего лишь небольшими пятнами на голом льду.

Обратный путь на станцию начинаем к утру под дождем. Одежда быстро промокает, вода маленькими струйками просачивается на спину и в сапоги, а лыжи предательски вязнут в мокром снегу. Снег прилипает большими кусками и не дает лыжам скользить, приходится шагать на них, причем с большим трудом. Но обо всем этом забываешь, как только вспомнишь, что нам довелось побывать на маленьком клочке земного шара, который не показан на картах, а может быть, даже его никто вообще и не видел.

Продолжением восточного маршрута стал западный. Он уходил в сторону Королевского ледника и Трех Корон. Прокладывать створ здесь оказалось намного сложнее: значительную часть времени приходилось двигаться в тумане, лишь изредка «подлавливая» ориентиры среди разорванных клубов. Но по мере спуска по ледниковому склону туман постепенно рассеивался, и теперь слева четко возвышались Тре Крунер, а справа открылось плато Исаксена. В середине ночи нам преградила путь широкая и глубокая ледниковая речка, перейти которую было невозможно. Здесь, вблизи 72-й точки снегомерной съемки, находилась граница зоны ледяного питания. Мы установили, что на западном склоне, обращенном к Гренландскому морю, снега меньше, чем на восточном, а положение фирновой границы несколько выше. Получалась картина, аналогичная той, что мы наблюдали в 1965 году на плато Ломоносова, где область наибольшего накопления снега также была нами отмечена на восточном склоне. Все это представляло большой научный интерес.

Мы не собирались рыть здесь глубокий шурф, а хотели лишь ограничиться несколькими метрами, а затем предполагали пробурить скважину. Но случилось непредвиденное: в скважину просочилась талая вода. Она приморозила опущенный на глубину 10 метров термозонд и штангу, державшую его. Чтобы спасти «прихваченный» холодом буровой инструмент, пришлось бить глубокий шурф. Так как «виновником» происшествия был Володя Михалев, он с рвением взялся за работу, желая искупить свою вину. Нет худа без добра: Володя смог получить из ледникового «нутра» интересные количественные данные о преобразовании снега в лед за последние годы.

Наша станция просуществовала две недели. Мы не только ходили в маршруты, но и проводили метеорологические и актинометрические наблюдения, что позволило установить связь между таянием снега и средними суточными температурами воздуха. Экспедиция смогла расширить познания о метеорологических и радиационных условиях и гляциологических особенностях крупного ледникового района Шпицбергена...

Вертолеты прилетели за нами так быстро, что мы даже не успели разобрать каркас палатки КАПШ. Открылась боковая форточка пилотской кабины, и из нее показалось всегда улыбающееся бронзовое от загара и ветра круглое, как футбольный мяч, лицо Василия Фурсова. Через минуту он уже стоял рядом с нами.

— Вот, видишь, нашли вас! Все в порядке! — обратился ко мне командир вертолета.— За нормальную погоду спасибо — видно, что вы постарались! Если мы вас сюда завезли, мы вас обязаны отсюда и вывезти — таков непреложный закон всех полярных летчиков.

Прежде чем покинуть станцию, совершаем вместе с вертолетчиками экскурсию к шурфу и фотографируемся на память.

Следующим летом мы с Володей Михалевым вновь отправились в Ню-Олесунн. На этот раз совершили морское путешествие. Небольшой рыболовный траулер «Тайфун», арендованный трестом «Арктикуголь», высадил нас здесь на причал вместе с ленинградскими геологами и ботаниками. Через неделю «колония» советских ученых увеличилась: прибыла экспедиция Геологического института Академии наук СССР во главе с Юрием Александровичем Лаврушиным, участником нашей первой экспедиции на Шпицберген в 1965 году. Вслед за московскими геологами в Конгс-фьорде появилась немного потрепанная в морских походах шлюпка под не очень веселым названием «Беда». Вели ее не прославленные мореходы-груманланы, а их очень далекие потомки, по профессии своей сухопутные люди, влюбленные в море, Владимир Корякин и Леонид Троицкий. Они совершали большой морской переход на шлюпке Ял-6 вдоль западного побережья архипелага и многократно высаживались на берег для проведения полевых работ. Наши товарищи рассказали, что они посетили французскую станцию 14 июля - как раз в день национального праздника Франции - и застали там Пьера-Андре Муле и Анри Жоффрэ. Узнав, что завтра в Ню-Олесунн должны приехать мы с Михалевым, ПАМ просил передать, что он обязательно придет навестить нас.

На другой день норвежский поселок огласили шумные приветствия на русском, французском и немецком языках. В тот же вечер ПАМ отвез нас на своем мотоботе на его станцию. Во время встречи с Анри мы договорились, что Михалев вместе с ним совершит поход по системе ледников, находящихся севернее Королевского залива. Володя мечтал повторить путь, совершенный выдающимся скандинавским гляциологом профессором Хансом Альманом в 1934 году. Было важно узнать, какие изменения произошли в питании ледникового плато Исаксена за прошедшие 33 года.

Через два дня и без того нагруженная шлюпка Ял-6 берет на свой борт Володю Михалева и двух французских гляциологов — нашего знакомого инженера Анри Жоффрэ и студента Лионского университета Тони Ружа. Несколько часов потребовалось им, чтобы пересечь неспокойный залив и войти в соседний Кросс-фьорд. Разгулявшиеся волны не раз пытались залить гляциологический «корабль». Наконец нашим «десантникам» удалось высадиться на берег недалеко от фронта ледника 14 Июля.

Куда и для чего направилась эта маленькая советско-французская гляциологическая экспедиция? Ее участники решили повторить путь группы профессора Ханса Альмана, проделанный в 1934 году. Летом 1967 года трое молодых исследователей из СССР и Франции наметили подняться по леднику 14 Июля на плато Исаксена, пройти его с севера на юг и спуститься по Королевскому леднику и нунатаку Оссиана Сарса к берегу Конгс-фьорда. Такой ледниковый «траверс» не преследовал спортивных целей, а был подсказан большим научным интересом. Нам хотелось выяснить, какие изменения произошли в питании ледникового плато Исаксена за прошедшие 33 года.

Прежде чем участники экспедиции ступили на ледник, им пришлось тащить несколько километров по камням нарты, нагруженные буром, штангами, приборами, лыжами, палаткой, провиантом. Только в пути они обнаружили, что забыли взять в Ню-Олесунне запасной баллончик с газом для походной плитки. Но дороги назад уже не было: шлюпка качалась далеко в фьорде, держа курс на Баренцбург. Оставалось идти только вперед.

До самого вечера шли они по леднику 14 Июля, на котором французы еще в прошлом году выставили снегомерные рейки на поперечном створе. После того как взяли по ним отсчеты, заночевали на морене, в трех километрах от конца ледника.

Проснулись под аккомпанемент дождя, но надо идти дальше. По мере подъема на вершину ледника горы впереди затягивались облаками, а снизу, за спиной гляциологов, надвигалась низкая облачность. Чем выше они поднимались, тем становилось прохладнее, и наконец дождь перешел в снег, появились снежные «болота» и закрытые снегом трещины, в которые не раз стремились «нырнуть» нарты.

К полуночи сделали остановку, чтобы отдохнуть и поесть.

— Что будем делать? — обратился Анри к уставшим и промокшим товарищам.— Останемся ночевать здесь или же пойдем дальше на перевал?

— Есть смысл устроить ночлег на перевале — ведь тогда сэкономим целый день,— предложил Володя.

И снова они двинулись вверх, таща за собой нарты. Постепенно склон становился более пологим, что предвещало близость перевала. Почувствовав это, путники приободрились. Принялись даже гадать: сколько метров до вершины — 50 или 500? Но прошли уже полтора километра, а ее все нет и нет, хотя, по всем расчетам, она должна была быть рядом.

Лагерь разбили уже под утро. Втиснулись втроем в двухместную нейлоновую палатку и, чтобы быстрее согреться, влезли в спальные мешки.

Проснулись во второй половине дня. По аэрофотоснимкам определили свое местоположение и сделали наблюдения. Группа действительно находилась на перевале между ледниками 14 Июля и Исаксена на высоте около 1000 метров. Плато лежало на 200 метров ниже. Здесь уже можно было встать на лыжи.

Несмотря на «визиты» тумана-облака, накрывавшего много раз гляциологов, они благополучно спустились на плато. На его поверхности легкий морозец успел образовать ледяную корку, которую ноги легко продавливали. Быстро поставили палатку — и за работу. Как часто случалось и прежде, день «поменяли» на ночь, благо на Шпицбергене еще не наступила пора сумерек. Спать же во время полярного дня абсолютно все равно когда — днем или ночью.

Работу начали с шурфа. Фирн показался на глубине двух метров. Это говорило о том, что за зиму здесь отложилась двухметровая толща сезонного снега. Затем со дна шурфа пробурили скважину и определили в ней температуры ледника до глубины 12,5 метра. Так удалось выяснить, что условия питания ледника на плато Исаксена и его температурный режим не претерпели существенных изменений со времени работ Ханса Альмана.

Очередная побудка произошла к вечеру 25 июля. Только тут трое гляциологов обнаружили, что находятся в районе трещин. И хотя видимости не было, требовалось идти дальше: приближалось контрольное время, назначенное Михалеву для выхода в эфир с берега Конгс-фьорда. Не очень разговорчивый Анри вдруг произнес: «Вени, види, вици». Но товарищи сразу же внесли поправку в это знаменитое изречение Юлия Цезаря, известившего сенат об одержанной им победе над Фарнаком («Пришел, увидел, победил»): «Какое уж здесь «види», когда такой туман, только «вени, вици»!»

В шесть часов вечера гляциологи продолжили свой путь по плато на юг, надеясь лишь на помощь буссоли Шмалькальдера. Но от падения в трещины даже этот точный компас не мог уберечь людей. Поэтому то они сами, то нарты часто «повисали» над зловещими воронками пропастей. Вынужденные остановки тормозили продвижение вперед, срывали намеченный заранее путевой график. Мучила жажда. Чтобы иметь небольшой запас воды, каждый нес за пазухой и в карманах баночки со снегом, в которых он постепенно таял, растапливаемый теплом человека. Стали появляться ручейки, и, наконец, открылись ледниковые трещины — снег здесь полностью исчез с поверхности. Неожиданно наткнулись на какое-то озеро. Долго пытались найти его «изображение» на прошлогоднем аэроснимке, но смогли обнаружить только подобие этого озера, настолько изменилась его конфигурация за один год. Но даже такой ориентир был очень ценен. Затем Михалев каким-то чудом разглядел в сплошном тумане неясные очертания гор и закричал:

— Вижу горы!

— О, Володя! У тебя очень хорошие глаза! — воскликнул Анри Жоффрэ.

— Да нет! Просто у меня очень хорошие очки! — пошутил Михалев, страдавший небольшой близорукостью и носивший очки.

Теперь уже можно было спокойно определить свое местонахождение. Сориентировавшись, взяли правильное направление. Через некоторое время остались позади последние маленькие островки снега, дальше начинался оголенный лед. Лыжи пришлось положить на нарты. Был полдень 26 июля, когда Володя, Анри и Тони ступили на ледник Круне. Нарты с трудом удавалось сдерживать на сильном уклоне — то и дело они норовили «ускользнуть» вперед. В просветах облаков начали неторопливо появляться все новые и новые очертания гор, которые показались гляциологам незнакомыми. Решили подождать окончательного прояснения.

Наконец туман рассеялся еще немного и позволил взглянуть по сторонам. Наметанные глаза полевых исследователей быстро отыскали нужные им горные ориентиры. Когда сравнили их с аэроснимками, оказалось, что, пройдя 20 километров по ледникам, группа отклонилась от маршрута лишь на полтора километра и обошла маленький нунатак не справа, а слева. Пришлось вернуться к горе, окруженной льдом, и отсюда спускаться по крутому ледопаду. Тем временем туман окончательно исчез и можно было выбирать более удобный путь. Нарты все время стремились наехать на веревки и ноги тех, кто шел впереди.

Позади осталось 20 часов непрерывной ходьбы. Очень хотелось устроить ночлег. Шли, шатаясь от усталости, едва удерживая ноги на льду во время крутого спуска. Но о продолжительном отдыхе не могло быть и речи: торопились к радиостанции, которая лежала в укромном месте у подножия горы Оссиана Сарса. Недалеко от конца ледника показались какие-то ползущие люди.

— Наверно, еще парочка «сумасшедших» лезет на ледник,— промолвил Володя.

«Сумасшедшими» на поверку оказались японские туристы, только недавно прибывшие в Ню-Олесунн. Любителей-«гляциологов» предупредили, чтобы они были осторожнее: на леднике много опасных трещин, прикрытых снежными «мостами».

Вот, наконец, и нижний край ледника. Походники взяли спальные мешки — и скорее к берегу фьорда. До него оставалось только два километра, но ведь ребята находились непрерывно на ногах уже целых 25 часов. Там, на берегу, мы с Михалевым заранее заготовили для них небольшой неприкосновенный запас провианта, пресной воды, баллончик с газом и рацию.

В этот день я тщательно проверил экспедиционную радиостанцию РПМС, установленную в моей комнате на окраине Ню-Олесунна. Начиная с семнадцати часов надел наушники и начал прослушивать эфир. Но Михалев продолжал молчать. Но вот в семь вечера раздался тихий с хрипотцой голос:

— Здравствуй, «папочка»! Как меня  слышишь? Это я, твой «блудный сын» Вова. У нас все в порядке, все здоровы. Высылай за нами  плавучее средство! Мы падаем в мешки спать. Очередной срок радиосвязи в 23.00.

Я поздравил Михалева с успешным завершением похода и сообщил, что «Тайфун» стоит у причала и ждет нас.

Спешно направляюсь к морякам. Старший штурман Юрий Просвирнин спускает на воду видавшую виды шлюпку и уходит с матросами в кут залива за ребятами.

В два часа ночи появляется уставший старший штурман «Тайфуна» и сообщает невеселую новость:

— Получилась неприятная история. По пути сломался старый мотор шлюпки. Вынуждены были вернуться на веслах на корабль.

Надо что-то срочно предпринимать. Предлагаю немедленно просить у нового начальника Ню-Олесунна Юхана Скрадыря дать нам любую лодку. Темпераментный парижский инженер-электронщик Морис Денойель тут же идет будить главу администрации поселка. Юхан быстро надевает непромокаемую одежду и сам лично решает возглавить поход. Минут через десять мы вместе с двумя норвежцами и двумя французами отправляюсь в дальний угол залива.

Утром 27 июля 1967 года теплоход «Тайфун» покинул Кингсбей. С причала нам еще долго махали Анри и Тони.

Так закончился этот необычный рейд по ледникам северо-западной части архипелага. Гляциологи из СССР и Франции прошли по пути шведского ученого Ханса Альмана, проложенному свыше трех десятков лет назад. Эту работу мы рассматривали и как подтверждение успешного сотрудничества между полярными исследователями Советского Союза и Франции. Наши контакты с французскими гляциологами оказались не только интересными и полезными, но и плодотворными.

В этом месте я немного нарушу плавный ход моего рассказа и перенесусь вперед на целых восемь лет.

Группа гляциологов вместе с почвоведами нашего института, доктором географических наук, профессором Виктором Оганесовичем Таргульяном и его помощником Сашей Куликовым, входившими в состав нашей экспедиции, в конце июля 1975 года проводила исследования на побережье Конгс-фьорда. Новый начальник Ню-Олесунна г-н Кристиан Снелдведт разрешил нам расположиться в небольшой хижине «Госэбу» («Гусиное гнездовье»), принадлежащей Кингсбейской угольной компании. Этот домик располагался на вершине низкого холма близ залива, недалеко от языка ледника Средний Ловен. В километре находились четыре красных домика французской экспедиционной базы. Времени для визита туда на первых порах у нас не было. К тому же мы не знали, обитаема ли сейчас эта база.

Погода в тот день не благоприятствовала проведению полевых работ: непрерывно шел мелкий назойливый дождик и с моря дул порывистый холодный ветер. Однако друзья-почвоведы все же отправились бить шурф метрах в трехстах от нашего домика. Ловко орудуя киркой и лопатой, они отрыли траншею, затем натянули над ней полиэтиленовую пленку и приступили к описанию шурфа. В отличие от своих товарищей гляциологи воспользовались ненастьем и решили обработать полученные ранее на леднике материалы, а заодно для пользы дела поддерживать огонь в печурке и приготовить настоящий воскресный обед.

Еда была готова уже давно. Жару в комнатушке мы развели несносную, а почвоведы задерживались на работе. Но вот наконец около двери послышался шум и чей-то разговор.

— Теперь порядок! Наконец-то наши работяги-землееды вернулись! Теперь можно приступать к обеду! — радостно воскликнул Корякин.

К нашему удивлению на пороге появились вовсе не почвоведы, а два каких-то иностранца в длинных непромокаемых ярко-желтых плащах, с которых ручьями стекала на пол вода. Когда один из вошедших сбросил с головы мокрый капюшон, мы сразу же узнали Анри Жоффрэ и бросились обнимать его.

— Ну и жару вы тут развели, друзья! — воскликнул он на английском языке.

— Настоящие полярники жары и еды не боятся! — ответил я словами поговорки, хорошо известной на нашем Крайнем Севере.

— Евгений, ну тогда скажи, пожалуйста, чего же боятся настоящие полярники вроде тебя и Корякина? — хитро спросил Анри.

— Только холода и голода. Ну, а теперь, Анри, шутки в сторону, садись со своим другом обедать, — пригласил я гостей к столу.

Анри рассказал, что надумал в этом году провести свой отпуск вместе с женой-профессором не в теплых краях, а на Шпицбергене. Остановились они недавно на французской базе, где уже находились три участника небольшой геоморфологической экспедиции Института географии из города Безансона. В компании с ними или в одиночку Анри Жоффрэ почти ежедневно совершал экскурсии на окружающие ледники. С особым удовольствием он рассказал, что смог обнаружить свои старые снегомерные рейки, забуренные на леднике, и взять по ним отсчеты. Анри тут же переписал из своего полевого дневника эти данные и любезно передал их нам:

— Возможно, они вам могут пригодиться в дальнейшей работе.

На следующий день по моему приглашению все семеро французов, живших тогда на базе, пришли к нам в хижину. Мы вспоминали общую работу, ледники, на которых вели исследования, ну и, конечно, всех знакомых людей, с кем судьба свела на Шпицбергене.

Потом французы принимали нас на своей базе. Это была незабываемая встреча. Все вместе мы дружно пели «Марсельезу» и «Интернационал», «Подмосковные вечера» и «Калинку». В такие трогательные минуты познаешь, как важно жить на земле в мире, дружбе и взаимопонимании между всеми народами.

После этой встречи с Анри прошло еще пять лет. Зимой 1980 года ПАМ написал мне, что собирается с женой приехать в Москву в октябре на три дня в составе туристической группы и желает увидеть всех знакомых советских гляциологов.

Французские туристы остановились в новой огромной гостинице «Космос», недавно построенной, между прочим, по проекту французских архитекторов. Я созвонился с ПАМом и вместе с Корякиным и Михалевым поехал в гостиницу.

Минуло тринадцать лет после нашей встречи на Шпицбергене в 1967 году, и мы еще не успели так сильно состариться, чтобы не узнать друг друга. ПАМ привез каждому из нас по бутылке красного вина и сувениры, поднятые им со дна моря во время глубоководных ныряний. Как и когда-то на Шпицбергене, надежным переводчиком вновь стал Володя Михалев. После приятных воспоминаний и разговоров о нашей жизни мы вместе с супругами Муле отправились на Выставку Достижений Народного Хозяйства. Память о нашей короткой московской встрече сохранилась на фотографиях, сделанных у главных ворот выставки.                              

В сентябре 2007 года я вернулся в Москву из очередной полярной экспедиции и обнаружил на своем рабочем столе в институте письмо из Франции от Пьера-Андре Муле. Прошло уже 40 лет, как мы познакомились. ПАМ сообщил мне, что Научный и культурный центр океанской технологии Бретани совместно с Океанографическим музеем «Океанополис» в городе Бресте решили пригласить меня на фестиваль короткометражных фильмов, посвященных океанографическим открытиям, путешествиям и приключениям у полюсов Земли. Открытие фестиваля состоится в Бресте 25 октября 2007 года. Я не сомневался, что такой непредвиденный и очень дорогой подарок я получил только благодаря энергичным стараниям моего старого французского друга. Вскоре мэр города Брест г-н Франсуа Кюилландер прислал мне в Институт географии факс, в котором содержалось официальное приглашение посетить этот фестиваль в качестве почетного гостя.

Десятки раз приходилось мне пользоваться самолетами. Однако до сих пор не перестаю удивляться этим удобным и быстрым средством передвижения. Еще только сегодня утром я пил чай в своей московской квартире, а вечером уже оказался далеко на самом западе Европы в одном из главных городов древней французской исторической провинции Бретань.

В аэропорту Бреста меня встречал ПАМ вместе с небольшой делегацией, возглавляемой директором «Океанополиса» г-ном Эриком Юссено. Присутствие переводчицы Марины Калмыковой, русской женщины, родившейся и живущей во Франции, заметно облегчило мое общение с французами. Последний раз я видел ПАМа 27 лет назад. С тех пор он сильно изменился: заметно похудел, его мужественное лицо избороздили глубокие морщины, последние волосы покинули его голову. Когда мы встретились в Москве, ПАМу было неполных 55 лет, а в день моего приезда в Брест ему исполнилось 82!

Из аэропорта мы поехали прямо на вокзал за Анри Жоффрэ, который приехал в Брест на одни сутки только с одной целью - увидеть ПАМа и меня.

На следующее утро мы вместе с ПАМом и Анри посетил офис директора «Океанополиса» Эрика Юссено. Здесь нас уже дожидались дотошные журналисты местных газет и телевидения. Миловидная черноволосая помощница директора мадам Лидия вручила мне программу моего пребывания в Бресте и на полуострове Крозон, расположенном на противоположной, южной, стороне Брестского залива. Я быстро пробежал глазами программу и замер на датах 30 и 31 октября, где было написано всего три слова, понятных без всякого перевода: «Visite de Paris».

Еще до отъезда из Москвы я твердо знал, что посещение столицы Франции не входит в мою поездку. За неделю до отъезда во время телефонного разговора с переводчицей Наташей Кердрэу я высказал сожаление, что буду делать быструю пересадку в Париже, но его самого не увижу. Даже вспомнил слова академика живописи Игоря Грабаря, сказавшего, что «Германия не есть еще Берлин, Италия – не только Рим, Испания – не только Мадрид, но Франция есть Париж и только Париж»! Теперь я понял, что Наташа передала мои эзоповские слова директору «Океанополиса», и он решил предоставить своему гостю такую возможность. На ум пришла старинная поговорка, отражающая силу эмоционального воздействия знаменитого города на россиян: «Увидеть Париж – и умереть!». «Увидеть – конечно, здорово, но умирать из-за этого не стоит!» – подумал я в тот момент.

27 октября ПАМ повез меня на север полуострова Крезон в местечко Ле Фрет, где находится его усадьба, дом и гараж. В отсутствии переводчика мы не могли изъясняться на языке, который был бы понятен обоим, что, естественно, сильно затрудняло наше общение в пути. В доме ПАМа меня приветливо встретила его миниатюрная, худенькая и совершенно седая жена Мими.

В противоположной, южной, части полуострова Крезон в небольшом городке Моргат живет добрая русская женщина Наташа с мужем-французом Луи Кердрэу. В их дом вечером того же дня меня привез ПАМ. Всю мою переписку с ПАМом в последние годы переводила она. До приезда во Францию Наташа жила в небольшом подмосковном городе Жуковском. В доме этой хлебосольной русско-французской семьи я остановился по плану поездки на полтора суток во время краткого пребывания на полуострове Крезон.

Во время ужина Наташа уговорила меня впервые в жизни съесть лягушачьи лапки. Слава Богу, что она не предложила мне попробовать еще одно лакомство французов — устрицы. Зато я, будучи сластеной, получил удовольствие, отведав варенье, приготовленное Наташей из разных фруктов, растущих прямо в их саду. Две небольшие баночки добрая хозяйка передала моей жене в подарок. По предложению Луи мы совершили увлекательное путешествие на автомашине на самый южный мыс полуострова Крезон, где побывали на месте бывшего во время войны немецко-фашистского бункера. Близ этого мыса находится прекрасно сохранившаяся древняя кельтская деревня Ростюдель.

            Днем 29 октября за мной заехал ПАМ, и мы вместе с переводчицей Мариной Калмыковой направились в Брест. Вечером меня и ПАМа пригласили в конференц-зал «Океанополиса», где мы были представлены в качестве почетных гостей фестиваля. Наши выступления сопровождались показом кинофильма и многочисленными слайдами, снятыми на Шпицбергене. Аудитория тепло приветствовала нас обоих. В конце встречи ПАМ и я получили на память ценные подарки – художественные тарелки с абстрактными рисунками рыб, видимо, символизирующими «Океанополис». Затем директор музея Эрик Юссено отвез меня на своей машине в один из пригородных ресторанов Бреста. Там собралось много сотрудников музея, которые присутствовали во время наших выступлений.

            - Сейчас вам придется отведать вместе с нами традиционное бретонское кушанье, - сказал мне Эрик.

            Этим кушаньем оказались три довольно больших блина. Я еще не успел их съесть, как в зале снова возник наш веселый официант. Когда он подошел к длинному столу и начал раздавать блюда с новой порцией горячих блинов, то постоянно балагурил, чем вызывал громкий смех посетителей ресторана. Блины подавали множество раз, и, что особенно мне понравилось, все они были разные и имели свои собственные названия. Как большой любитель блинов, я сразу по достоинству оценил их качество и разнообразие.

            Поздним вечером я простился с ПАМом. Его жена и дочь предложили отвезти его на своей машине, но он гордо отказался, сел в свой автомобиль и уехал на нем к себе домой на полуостров Крезон.

Утром 30 октября в сопровождении переводчицы Марины Калмыковой я поехал в брестский аэропорт. Кассир без волокиты тут же сменил мой билет из Бреста в Париж с 31 на 30 октября. В это время по радио сообщили, что из-за забастовки французских авиаторов сегодня на неопределенное время отменены все рейсы самолетов. Чтобы пассажиры не очень скучали, в буфете стали разносить разные соки с булочками. Прошло не меньше трех часов вынужденного сидения в аэропорту, прежде чем объявили посадку на самолет.

Из парижского аэропорта Орли мы поехали в отель «Ибис», расположенный на Монпарнасе. Было уже четыре часа дня. Пришлось торопиться, чтобы успеть до конца светлого времени совершить поездку на экскурсионном автобусе. Шофер выдал нам вместе с билетами маленькие наушники. Из-за прохладной погоды пришлось занять места не на удобном для обзора открытом втором этаже, а внизу. Я вставил штекер наушников в гнездо на панели, где был изображен трехцветный флаг России, и услышал на русском языке объяснения гида, которые часто прерывались паузами, во время которых исполнялись популярные французские песенки. Увы, скоро стало быстро темнеть, и над Парижем разразился страшный ливень. Он испортил  настроение, так как из окна автобуса практически ничего не было видно. Лишь едва слышимый в наушниках голос гида шептал, какие исторические достопримечательности Парижа мы сейчас проезжаем.

На другой день у нас не было времени путешествовать по городу - в двенадцать часов мне полагалось быть в аэропорту «Шарль де Голль». Поэтому сразу после завтрака я решил отправиться со своим рюкзаком к Эйфелевой башне, а уже оттуда прямо в аэропорт. В отличие от вчерашнего дня погода выдалась чудесная - ярко светило солнце на безоблачном небе.

Вдоволь насмотревшись на прозрачный силуэт знаменитой Эйфелевой башни, открывшей много лет назад эру железа и бетона в архитектуре, и сделав на память несколько фотоснимков, мы вынуждены были закончить короткую прогулку по Парижу и уехать в аэропорт - до начала посадки в самолет оставалось около трех часов. Едва мы расположились в нужном терминале аэропорта, как по радио диктор сообщил что-то очень важное. Тут же появились жандармы и попросили всех присутствовавших немедленно покинуть зал. Марина пояснила мне, что поблизости в какой-то урне только что обнаружен подозрительный сверток.

- Я думаю, что это не бомба террориста, а просто кто-то из посетителей аэропорта выбросил в урну ненужный пакет. Здесь такое часто случается. Сейчас эту находку взорвут, и тогда мы с вами сможем вернуться в наш терминал, - сказала переводчица.

Действительно, минут через десять раздался глухой взрыв, и тревогу отменили. После объявления начала посадки на московский рейс, я направился к месту таможенного досмотра.

- Месье, что за вещи находятся на верху вашего рюкзака? – последовал молниеносный вопрос таможенницы.

- Две маленькие баночки с вареньем, - ответил я.

Суровая женщина привычным движением открыла рюкзак, быстро извлекла из него баночки и отложила их в сторону, лишив тем самым мою жену подаренного ей Наташей варенья собственного приготовления.

Это обидное недоразумение оказалось лишь единственной досадной мелочью, которая ни в коей мере не могла омрачить мою непредвиденную и удивительно приятную поездку во Францию, благодаря которой я встретился со своими старыми шпицбергенскими друзьями Пьером-Андре Муле и Анри Жоффрэ.

В ноябре 2008 года я получил от ПАМа письмо, переведенное Мариной Калмыковой. Он написал, что мечтает еще раз посетить Французскую базу на Шпицбергене. Получив мое сообщение о том, что я все свободное время уделяю «Запискам старого полярника», ПАМ заметил, что может быть, и он когда-нибудь тоже соберется «описать свою жизнь, которая была огромной авантюрой на земле, в море, на дне и в воздухе».