Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Зингер Е.М. Путешествия по далеким землям и ледникам. Рукопись. 2010 г. Публикуется впервые. 

СКВОЗЬ ЛЕДНИКИ В ИСТОРИЮ 

Возможно, читатели еще не забыли, как участники нашей экспедиции работали во время первого этапа своих работ на Шпицбергене в 1965-1967 годах. Тогда, чтобы изучить строение толщи ледника, мы с помощью таких примитивных средств, как лопата, кайло, пешня и ручной бур вгрызались в его верхние слои. Но вот наступил второй этап экспедиционных исследований на архипелаге. Теперь на место устаревших и трудоемких способов изучения внутреннего строения ледников пришел значительно более быстрый и точный, а главное более удобный метод бурения глубоких ледниковых скважин. Так начали применяться буровые устройства двух основных типов: термического и электромеханического. Один из термобуров разработал в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте талантливый инженер-изобретатель Валентин Морев. С помощью изучения кернов, извлеченных благодаря термобурению из глубоких ледниковых скважин, мы надеялись выяснить, какие климатические условия существовали на Шпицбергене в прошлом.

В начале 1970-х годов один такой термобур ленинградцы передали в наш институт. Лаборант отдела гляциологии Витя Загороднов сначала спроектировал, а затем изготовил к полученному термобуру лебедку и аппаратуру управления. В ту пору молодой гляциолог заканчивал вечерний факультет электронной техники Московского энергетического института. Виктор мог одинаково хорошо собрать любую электронную схему и выточить необходимую деталь на токарном станке. Короче говоря, природа наградила парня не столько крепкими плечами, сколько головой толкового инженера и руками умелого рабочего. Поэтому я нисколько не удивился, когда его порекомендовали взять на Шпицберген в нашу следующую экспедицию. Здесь летом 1975 года Загороднову предстояло впервые на архипелаге опробовать с помощью термического бурения чрезвычайно сложные, но крайне важные работы по проходке глубоких ледниковых скважин, которые до нас еще никто не проводил на Шпицбергене.

Каким же образом мы надеялись проникнуть внутрь ледников, используя довольно легкое и весьма надежное оборудование? Попробую популярно и очень коротко объяснить. Проходку ледниковых скважин предполагалось вести термобуровым снарядом, который подвешивается на силовом кабеле и целиком спускается в скважину. На его нижнем конце имелся электронагревательный элемент в виде кольца. Благодаря этому лед плавится в забое, и термобур постепенно углубляется в скважину. Как только труба снаряда заполнится нерасплавленным и неповрежденным ледяным столбиком керна, ее поднимают на поверхность. В зависимости от температуры ледниковой толщи перед спуском бурового снаряда в него обязательно закачивается антифриз в виде раствора спирта или спиртовой смеси. В процессе бурения он вытесняется керном прямо в скважину, где смешивается с талой водой и тем самым препятствует ее замерзанию. Поднятый на поверхность ледяной керн предварительно исследуется в холодной лаборатории, затем из него отбираются пробы на последующие изотопные и геохимические анализы, проводимые уже в научных лабораториях на материке.

Первым объектом для бурения мы выбрали ледораздел ледниковой системы Грен-фьорд — Фритьоф, где ежегодно вели комплексные гляциологические работы. Здесь в прошлом году Юрий Мачерет смог впервые измерить толщу льда с помощью радиолокации. Теперь же было крайне важно сравнить полученные результаты, используя другой метод изучения ледников, а также выяснить, какому из них отдать предпочтение.

На вертолетах мы быстро перебросили все оборудование из Баренцбурга на ледораздел. Виктор подготовил свою технику к работе. Каждое утро начальник этого отряда Володя Корякин связывался со мной по радиотелефону, докладывал положение дел в лагере и сообщал о здоровье его «постояльцев». Откровенно говоря, моему старому товарищу было в тягость сидеть на одном месте без движения. Такое непривычное состояние просто унижало нашего «самого маршрутного маршрутчика». Однако он соблюдал дисциплину и понимал, что это необходимо, прежде всего, для экспедиции. Поэтому почти безропотно и нес непривычное для себя бремя руководителя стационара. Через несколько дней в наушниках я услышал бодрый, но слегка приглушенный зов Корякина:

— База! База! Я — Ледник! Как меня слышите? Перехожу на прием.

— Ледник! Я — База! Слышу вас на пять баллов. Доброе утро, Володя! Что у тебя новенького? Как здоровье? Как настроение? Как идет работа?

— Вчера, наконец, приступили к бурению! Пока прошли 10 метров. Аппаратура работает нормально! Все здоровы, бодры, шлют привет и уже мечтают о горячей бане!

Надо сказать, что радиопереклички с ледником всегда вносили приятное оживление и действовали положительно на участников экспедиции. Частым гостем на нашей баренцбургской базе был начальник вертолетной группы Адольф Крайнов — великолепный летчик, незаурядный рассказчик и большой балагур. Он с уважением относился ко всем гляциологам, ценил их труд и всячески старался помочь. Себя любил называть «чифом-извозчиком», так как в основном его работа на Шпицбергене сводилась к перевозке экспедиций и сотрудников угольных рудников. Самым большим ругательством Крайнова было не совсем понятное «Эй, ты, японский немец»! Задолго до проведения очередной воздушной операции «чиф-извозчик» заходил к нам вечерком, и мы вместе с ним разрабатывали до тонкостей план очередной заброски или радиолокационный полет. При этом горячо спорили, настаивали, соглашались и, конечно, шутили. Однажды вертолетчик № 1 поинтересовался, каким образом во время бурения мы боремся с замерзанием скважин. Надо было видеть удивление на его лице, когда Виктор Загороднов стал объяснять, что метод термического бурения скважин в ледниках требует применения антифриза, который не портит отобранный из скважины ледяной керн и не искажает результатов анализа его образцов. Но главное состоит в том, что спиртовой раствор препятствует примерзанию бурового снаряда к ледяным стенкам скважины.

— А почему вы используете спирт в качестве антифриза? Ведь есть, наверное, и другие жидкости, которые можно было бы заливать в скважину? — последовал хитрый вопрос Крайнова.

— Да потому, что опытным путем давно доказано, что спиртовой раствор несравнимо лучше и чище, чем другие жидкости при термобурении скважин в ледниках, — ответил Виктор. — Поэтому при термическом бурении скважин в относительно «теплых» ледниках на Шпицбергене мы применяем сильно разбавленный водой спиртовой раствор. Тем не менее, на скважину глубиной 200 метров уходит около 200 литров гидролизного спирта. Для сравнения: в Антарктиде, где температура льда несравнимо ниже, чем здесь, приходится заливать уже почти чистый спирт.

Услышав эти слова, наш главный воздушный «извозчик» не смог скрыть свое возмущение:

— Ну, вы, гляциологи, даете! На этом чертовом острове существуют такие драконовские нормы на винно-водочные изделия — всего-то одна бутылка в месяц, а вы, что делаете: льете спирт прямо в ледяную скважину. Это что же такое получается: на один метр вашей скважины уходит целый литр драгоценного напитка! Да если бы на руднике об этом узнают шахтеры, вам, ребята, несдобровать. Ну да ладно, шутки в сторону, друзья, я же прекрасно понимаю, что ваша ледяная наука требует жертв! Теперь буду рассказывать всем летчикам, что не только полярники, но даже холодные ледники, оказывается, любят согреться спиртом!

Через полмесяца мы с Адольфом Крайновым полетели на ледораздел системы Грен-фьорд — Фритьоф. Мне хотелось быстрее взглянуть на товарищей, закончивших важную работу. Буровой снаряд прошел через всю толщу льда и достиг его каменного ложа на глубине 213 метров. Сходимость с предыдущими данными Юры Мачерета, полученными им во время прошлогоднего радиолокационного зондирования, была удивительной: разница составила всего лишь несколько метров. Кто-то из нас заметил: «точность до неприличия»!

В жилой палатке попахивало немного подгоревшей кашей, сваренной, по всей вероятности, впрок в большом эмалированном ведре. От печурки исходило приятное тепло, которое особенно ценится людьми, в силу своей профессии живущими на природном холодильнике. Все бодрствовали, кроме одного, спавшего мертвецким сном в пуховом мешке. Даже жуткий шум прилетевшей железной «стрекозы» не смог разбудить безумно уставшего от работы начальника отряда Виктора Загороднова, который только теперь, после окончания проходки скважины, получил возможность хорошенько выспаться. Ему досталось самое трудное: по технике безопасности лишь он один имел право работать непосредственно с буровым снарядом и лебедкой.

Я растормошил Виктора. Высунувшееся из мешка лицо осунулось и почернело за двадцать дней напряженного труда на леднике, заметно подросла бородка. Одежда и даже спальный мешок главного бурового мастера сильно пропахли бензином и засалились. Несмотря на усталость, молодой человек быстро поднялся и принялся рассказывать, что им и его товарищами сделано.

— Лиха беда начало, — хотя и очень тихо, но с удовольствием произнес Виктор.

            Мне удалось поговорить со всеми остальными гляциологами и посмотреть буровую и ледяные керны. Их тщательно исследовал заведующий лабораторией изотопной геологии Института геологии Академии наук ЭССР, кандидат геолого-минералогических наук Яаан-Мати Карлович Пуннинг, которого все звали просто Мати. Пройдет немного времени, и он станет известным ученым — доктором географических наук, профессором, директором Института экологии Академии наук ЭССР, президентом Эстонского географического общества. Сейчас Мати заканчивал отбор последних придонных образцов льда, пилил, стругал и растапливал их. Затем он отбирал пробы льда также и для своего московского коллеги Феликса Гордиенко, недавно возглавившего работы по изотопной гляциологии в Институте географии АН СССР.

В тот далекий теперь год гляциологи вновь нашли временный приют на руднике на небольшой базе своих друзей — питерских геологов. На другой день после приезда у меня неожиданно поднялась высокая температура, и я вынужден был остаться дома и не ходить в столовую. Вскоре заботливый Мати передал мне солидный сверток. Раскрыв его, я обнаружил банку растворимого кофе, галеты, сгущенку и другие в то время дефицитные на руднике продукты, которые отпускались в буфете столовой только по специальным денежным талонам треста «Арктикуголь» и по именным лимитным карточкам.

— Вот кое-что удалось достать в буфете, — произнес с легким прибалтийским акцентом Мати Пуннинг.

— Каким образом? Ведь мы еще не получили в бухгалтерии рудника денежные талоны и лимитные карточки! — удивился я.

— Да все оказалось очень просто. После обеда я заглянул в буфет. Вижу: на полках лежат разные продукты. Вот и попросил кое-что продать. Продавщица заметно смутилась, стала куда-то звонить по телефону. Слышу, говорит: «Какой-то иностранец пришел, то ли поляк, то ли норг, просит продать ему немного продуктов. Что делать?» Продавщица повесила трубку и спрашивает меня: «А какие деньги у вас есть?» Ответил, что рубли. В результате получил продукты, как положено, расплатился рублями, поблагодарил эту женщину и ушел. Вот и весь рассказ!

Выслушав Мати, все гляциологи громко рассмеялись, а кто-то из шутников даже предложил ему сходить снова в буфет и попросить бутылочку. Впоследствии, через многие годы, когда мне приходилось встречаться с именитым профессором Мати Пуннингом в экспедиции, Москве или Таллинне, мы весело вспоминали этот случай в баренцбургском буфете.

Плодотворное многолетнее сотрудничество ученых Института географии АН СССР и Института геологии Академии наук ЭССР в области изотопных исследований полярных ледников оказалось очень полезным. Более двадцати лет эстонские специалисты работали в наших экспедициях на Шпицбергене, Земле Франца-Иосифа, Северной Земле, принимали активное участие в обработке ледяного керна, полученного сотрудниками Института географии. Значительная часть кернов, взятых на Шпицбергене, была подвергнута изотопно-кислородному анализу именно в Институте геологии АН ЭССР. Под руководством заведующего отделом гляциологии в нашем институте были подготовлены, а затем успешно защищены диссертации несколькими эстонскими учеными — участниками Шпицбергенской экспедиции. Среди них выделялся доктор географических наук Мати Пуннинг. В конце ноября 2009 года известный геолог академик Анто Викторович Раукас сообщил мне, что наш хороший товарищ Яаан-Мати Карлович Пуннинг скоропостижно скончался от рака мозга.

Из истории мы знаем, что в XI-XVII веках в России существовали летописи. Они представляли собой краткие погодные записи тех времен, которые вели в монастырях русские летописцы. Во второй половине XX века гляциологам удалось обнаружить совсем иных и весьма необычных летописцев. Они не знали никакой азбуки, не умели писать, читать, говорить и слышать. Несмотря на это они обладали феноменальной, просто фантастической памятью и, что особенно удивительно, могли хранить ее в своих замороженных «сейфах» многие-многие сотни и тысячи лет. Этими летописцами оказались ледники.

Массы льда — своеобразная летопись нашей планеты, законсервированная холодом, причем на все время длительного существования ледников. Помимо этого ледники представляют собой уникальные хранилища различных включений земного и внеземного происхождения — пузырьков «древнего» воздуха, вулканического пепла, космической пыли, пыльцы растений, микроорганизмов. Вещества, выпавшие на поверхность ледников, остаются в них на очень долгое время. Изотопный, газовый и химический состав атмосферных осадков и микрочастицы пыли, аккумулированные в ледниках, содержат непрерывную информацию о температурах, балансовых, геохимических, экологических и других процессах, протекающих в атмосфере сотни и тысячи лет.

Ледяные керны, извлеченные из глубоких скважин, словно древние летописи, правдиво рассказывают нам сегодня о климате далекого прошлого. Столь ценную информацию ученые стали получать благодаря исследованиям изотопного состава льда в ледниках. Например, анализируя вариации изотопов кислорода в ледяном керне, можно восстановить температурные изменения на протяжении многих столетий, а на основе сезонных различий в содержании изотопов — возраст отдельных слоев льда и тогдашние климатические условия. Наличие же в верхней ледниковой толще некоторых радиоактивных изотопов позволяет определить скорость накопления в ней фирна и льда за последние десятилетия, начиная с 1945 года, то есть со времени, когда проводились взрывы атомных и водородных бомб в атмосфере.

Изотопно-кислородные измерения керна, полученного нашей экспедицией из 200-метровой скважины на ледниковом плато Ломоносова в 1976 году, помогли предпринять попытку воссоздать картину изменения климата на Шпицбергене за последнюю тысячу лет. Оказалось, что в XII веке он был сравнительно теплым, а в XIII-XV веках — холодным. Материалы скважины свидетельствуют, что XVI-XIX столетия отличало чередование непродолжительных потеплений и значительных похолоданий, причем наиболее длительный холодный период пришелся на вторую половину XVIII века и весь XIX век. По сравнению с предыдущими столетиями климатические условия на архипелаге в XX веке выдались относительно более теплыми, особенно в 50-х годах.

В 1980 году наша экспедиция отправилась на Шпицберген в юбилейный, десятый раз. Важнейшей задачей сезона теперь стало проведение гляциологических работ на ледниковом плато Амундсена — центре крупного узла сетчатого (Шпицбергенского) оледенения в южной части архипелага. С этого плато берет начало большой выводной ледник Ханс, который заканчивает движение в водах Хорнсунна недалеко от многолетней полярной станции Польской Академии наук. Весь крупный район, заключенный между заливами Ван-Келен-фьорд на севере и Хорнсунн на юге — традиционное место исследований многих польских экспедиций. Так как попытки определить толщину льда на плато Амундсена с помощью радиолокации оказались неудачными, мы приняли решение использовать для этой цели термическое бурение ледниковой скважины.

Новый начальник вертолетной группы Геннадий Романов, к тому времени хорошо освоивший сложные посадки на ледники, сам возглавил операцию по заброске гляциологов. 16 мая два вертолета взяли курс из Баренцбурга на юг. Во флагманской машине, забитой пиломатериалами, разместились три пассажира: вместе со мной и Троицким находился также известный польский полярник Рышард Чайковский. Заранее узнав от Чайковского, что он собирается заняться в центральной части ледникового плато Амундсена, расположенного в южной части острова Западный Шпицберген на высоте около 600 метров над уровнем моря, проведением экспериментальных радиолокационных исследований, я предложил ему объединиться с нами и лететь туда вместе. Рышек с радостью согласился, да и мы были довольны. Ведь он неоднократно ходил в полевые маршруты из Хорнсунна как раз по леднику Ханс на плато Амундсена и отлично ориентировался здесь, знал все особенности поверхности ледника и район наиболее опасных трещин. Вот почему неожиданная помощь нашего польского коллеги в выборе с воздуха места будущей совместной гляциологической станции «Плато Амундсена» оказалась весьма кстати. Мы избежали потери драгоценного полетного времени, которое потребовалось бы нам для поиска выбранного на карте места, так как благодаря Чайковскому, сидевшему в кабине вертолета, пилоты точно вышли на нужное нам место.

В этом месте я просто обязан прерваться, чтобы кратко рассказать о человеке, с которым познакомился на Шпицбергене в далеком 1975 году и с которым поддерживаю дружеские отношения до сегодняшнего времени.

В тот год морские льды намертво сковали залив Хорнсунн и польское судно «Ян Турлейский», на котором находились участники экспедиций из Варшавы и Торуня, и оно не смогло пробиться к месту высадки. Пришлось судам изменить курс и идти на север — в Грен-фьорд, чтобы временно остановиться в Баренцбурге, а затем с помощью советских вертолетов направиться к своей цели. Без долгих формальностей «Ян Турлейский» подошел к причалу и высадил поляков. Всем участникам экспедиций руководство рудника Баренцбург бесплатно предоставило для временного проживания здание школы.

В тот же день я отправился навестить польских коллег. Если начальника Торуньской экспедиции профессора Яна Шупрычиньского, приезжавшего год назад в Москву в наш институт для встречи со мной, я уже знал, то с начальником Варшавской экспедиции Польской Академии наук сейсмологом Института геофизики Рышардом Чайковским я встретился впервые. Это был известный польский полярник, который кроме Шпицбергена ранее уже участвовал в работе 11-й Советской антарктической экспедиции и в двух отечественных экспедициях на ледяной континент. Помимо своей основной работы в Институте геофизики Польской Академии наук, Рышард увлекался художественной фотографией и журналистикой, которые через некоторое время стали основной его деятельностью в дальнейшей жизни.

Мы быстро нашли общий язык, благо мой новый знакомый довольно свободно говорил по-русски. Я в шутку заметил, что Рышек имеет настоящую русскую фамилию, которую прославил на весь мир великий композитор России Петр Ильич Чайковский. В ответ Рышард широко улыбнулся, поглаживая свою аккуратно подстриженную короткую благообразную седую бородку:

— Ты глубоко заблуждаешься, Женя! Все наоборот! Это у вашего знаменитого русского композитора Чайковского была наша настоящая польская фамилия!

С того дня у нас с Рышеком установились теплые дружеские отношения, которые продолжаются вот уже более 35 лет.

Рышард Чайковский (правильнее было бы писать по-русски эту польскую фамилию без последней буквы «й») начинает уже в то время путешествовать по разным странам мира, публикует массу интересных статей об экзотике и людях Черной Африки, Латинской Америки, Китая, Индии, Афганистана, островов Пасхи и Таити, Монголии, Советского Союза. После каждой такой поездки он привозит на родину сотни уникальных цветных фотографий, устраивает многочисленные выставки, выступает с лекциями по стране. Это не остается незамеченным, и Рышард быстро превращается в видного журналиста. Его приглашают работать на радио и телевидение Варшавы, где он успешно ведет свои оригинальные передачи «По странам и морям» и «Путешественник».

Только благодаря продолжительным экспедициям на Шпицберген мне довелось в 1977-2006 годах неоднократно бывать в Польше и посещать там многие университеты и академические институты, а также участвовать в Международных полярных симпозиумах, проводившихся в Познани, Торуни, Варшаве, Гданьске, Кельце. Любой мой маршрут в Польше неизменно проходил через Варшаву, и каждый раз я обязательно посещал удивительный дом своего друга, расположенный в районе Коло — одном из самых уютных мест столицы.

Вся квартира Рышарда Чайковского была похожа на музей. Его хозяин-путешественник собрал у себя огромную коллекцию удивительных вещей. Куда ни поглядишь, везде перед глазами можно увидеть разные удивительные экспонаты. У входа в квартиру меня «встречал» антарктический пингвин, чучело которого привез сам хозяин музея из своей экспедиции на ледовый материк. В большом рабочем кабинете на широких подоконниках и книжных полках лежали деревянные копии истуканов с острова Пасхи, лопоухие кубинские раковины, тяжелый фрагмент бивня мамонта из Сибири, огромный зуб кашалота, изогнутый клык старого моржа и его удивительный костяной фаллос, изящные сталактиты, пятиконечные морские звезды и колючие ежи, цветастые ветви кораллов, древние окаменелости. На стенах висели стрелы перуанских индейцев, старинный арбалет, щетинистый китовый ус, экзотические маски, вьетнамские широкополые головные уборы, шляпы американских ковбоев, мексиканские сомбреро и многое-многое другое.

Большинство уникальных экспонатов хозяин музея привозил сам из своих многочисленных путешествий по всему миру. Некоторую часть этой богатой коллекции дарили ему друзья и товарищи. К слову, только в странах Африки Рышард побывал больше десяти раз. Когда ему шел уже восьмой десяток лет, он покорил высочайшую гору этого континента Килиманджаро (5895 метров). А немного раньше Рышард побывал на Аляске, где поднялся на вершину наиболее высокой горы материка Северной Америки — Мак-Кинли (6194 метра).

В декабре 2001 года я участвовал в работе XXVII Международного полярного симпозиума, который проводился в древнем городе Торунь. Здесь по рекомендации двух известных польских ученых-полярников профессоров Рышарда Шрамма и Мариана Пулины меня избрали почетным членом Полярного клуба Польского географического общества. После этого в торжественной обстановке вручили памятную медаль Торуньского университета имени Николая Коперника. В удостоверении написано, что медаль дана «за помощь в организации польской научной станции на Шпицбергене». Одновременно такой же памятной медалью был отмечен покровитель польских полярников кардинал Польши. Эту награду также получили известные полярники: Президент Польского полярного клуба профессор Люблинского университета Казимеж Пенкаля и только что избранный новый Президент профессор Торуньского университета Марек Гжещь, академический профессор из Торуня Ян Шупрычиньский.

На обратном пути в Москву я привычно сделал непродолжительную остановку в доме Чайковских. Рышек до поздней ночи рассказывал мне о последних путешествиях и одновременно демонстрировал новые прекрасные фотографии, сделанные на Черном континенте. На другой день мы поехали осматривать потрясающую выставку работ Чайковского. Я обратил внимание, что многие варшавяне, увидев Рышека на улице, узнавали его и здоровались. Вот что значит телевидение!

Я знал, что мой друг не любил вспоминать тяжелые годы фашистской оккупации. Все же перед самым отъездом из Варшавы в Москву мне удалось уговорить Рышека рассказать о его непростом детстве. И вот что я услышал.

Родился Чайковский в 1933 году в Варшаве в семье рабочих. Немецкие оккупанты захватили его родной город, когда мальчишке не исполнилось шести лет и он еще не ходил школу. Маленький парнишка часто разгуливал по улицам города и незаметно брал у арестованных фашистами людей записки, а затем относил их по указанному адресу родным и близким. В 1944 году немцы схватили прямо на работе отца Рышека. На другой день на улицах Варшавы были вывешены объявления, в которых сообщалось, что за убийство какого-то важного немца будут расстреляны пятьдесят заложников-поляков. Среди них значилось и имя отца Рышека — бухгалтера Чайковского. Во время варшавского восстания в октябре 1944 года одиннадцатилетнего Рышека вместе с матерью фашисты забрали прямо из их квартиры и отправили в качестве пленных на сельскохозяйственные работы в Германию. «Мы все носили тогда на одежде букву «П» внутри треугольника, означавшую, что мы — пленные поляки. Кроме нас там также находились итальянцы, французы и югославы».

Теща Рышека врач-невропатолог Мария Якубовская во время оккупации Варшавы жила с тремя малолетними детьми в том же небольшом частном доме, где сейчас проживает Рышек с женой Марылей. Во время оккупации пани Мария, рискуя собственной жизнью и жизнью своих детей, спрятала у себя в доме и тем самым спасла от неизбежной смерти шестерых варшавских евреев. За этот мужественный поступок Мемориальный комплекс Холокоста «Яд ва-Шем» (Израиль) присвоил Марии Якубовской звание Праведника народов мира. Имя этой скромной польской женщины увековечено на Аллее праведников народов мира. В торжественной обстановке пани Марии вручили почетный сертификат и именную медаль, на которой на двух языках — иврите и французском — выгравирована надпись: «В благодарность от еврейского народа. Кто спасет одну жизнь, спасет весь мир». Между прочим, пани Мария родилась в невероятно далеком от Польши городе Якутске. Царские власти сослали туда польского революционера, который женился здесь на русской женщине. В результате этого брака появилась на свет будущая теща Рышека. После Октябрьской революции эта семья осела в Варшаве. В течение многих лет я был знаком с доброй пани Марией. Прошедшие десятки лет не смогли стереть из ее памяти русские слова. Она всегда помогала мне и Рышеку с переводом, когда вдруг случалось, что мы не могли понять друг друга. Эта миниатюрная, очень худенькая и немного сгорбленная годами милая старушка почти до самой смерти продолжала работать врачом, причем ежедневно ездила в поликлинику на трамвае, хотя Рышек всегда предлагал подвезти ее до места работы. Пани Мария Якубовская умерла на 105 году жизни.

Весной 1945 года английские войска освободили мать и сына Чайковских из фашистского плена. Только через год они смогли вернуться в свой родной город, почти до основания разрушенный врагами. Смышленый мальчишка смог сразу поступить в 7-й класс школы. В 1960 году Рышек успешно окончил физический факультет Варшавского университета и начал работать научным сотрудником в Институте основных проблем техники Польской Академии наук. Через пять лет молодого толкового сейсмолога откомандировали в академический институт геофизики и вскоре направили в Антарктиду для участия в работе 11-й Советской антарктической экспедиции. После этого Рышард еще дважды приезжал на ледовый материк, но уже в составе только что созданной Польской экспедиции. Сегодня на географической карте Антарктиды имеется остроконечная гора, названная в честь Рышарда «Игла Чайковского».

 

А теперь вернемся на ледник. Вскоре после посадки первые тонны оборудования и снаряжения уже лежали на нетронутом снегу недалеко от отвесной остроконечной горы Николая Коперника. Пока наши ребята разбирали свое имущество, вертолеты ушли в Баренцбург за оставшимся там остальным грузом. Белая безжизненная пустыня плато Амундсена преобразилась на глазах. В течение нескольких часов на его вершине вырос небольшой интернациональный научный городок, состоявший из временных домиков, буровой, палаток, холодной лаборатории, склада с бензином и техническим спиртом. Вскоре с польской станции в Хорнунне в наш небольшой лагерь на леднике пришли проводить наблюдения видные ученые Вроцлавского университета — гляциолог, спелеолог и геоморфолог профессор Мариан Пулина и климатолог доктор Ежи Перейма.

Пока Рышард налаживал радиолокационную аппаратуру, начальник теплофизического отряда Виктор Загороднов занимался монтажом своей портативной буровой и приборов, готовил к работе буровой раствор, опробовал бензоэлектрический двухкиловаттный агрегат, соорудил специальный лоток для укладки ледяных кернов.

Пришло время начала проходки скважины. Под радостные возгласы буровиков на поверхность была поднята первая колонка керна. Сколько еще будет впереди таких подъемов бурового снаряда? Это зависело только от толщины ледника. Предположительно мы оценивали ее не более 300 метров.

В тяжелой, напряженной работе время шло быстро. Под мерное стрекотание электростанции крутился барабан лебедки. С нее медленно сползал все глубже и глубже в тело ледника кабель-трос с подвешенным к нему термобуром. Поднятый керн тут же становился «добычей» гляциологов, которые изучали его строение, фотографировали шлифы в поляризованном свете, отбирали сотни проб льда на анализы. Давно миновали предполагаемые 300 метров, а дна, однако, все еще не было. До глубины 386,5 метров бурение проводилось керновым термобуром. Далее оно продолжалось термоиглой. Назревала сенсация — пройдено уже полкилометра. Подледное ложе удалось достичь лишь на глубине 586 метров. Термобур пронзил вековые толщи ледника и дал нам огромный столб керна. Из скважины практически без потерь были получены керны снега, фирна и льда и отобраны образцы на изотопный и химические анализы.

Бурение принесло и ряд открытий. На то время ледник Амундсена неожиданно оказался самым мощным на Шпицбергене, причем там, где этого мы не ожидали. Температурные и структурные исследования позволили определить, что этот ледник «теплый» и, что особенно важно, содержащаяся в нем вода просачивается сквозь отдельные слои льда благодаря тонким каналам. Через некоторое время лабораторный анализ ледяных проб керна дал возможность восстановить изменение климатических условий на архипелаге за последние полторы тысячи лет.

 

ОПЕРАЦИЯ «СВЗ»

 

Закончив первоначально большой цикл снегомерных съемок ледников и больших речных долин на западе, в центре и на востоке Западного Шпицбергена, мы энергично взялись за серьезную подготовку к проведению главной операции этого сезона — заброске теплофизического отряда на самый крупный ледниковый покров Северо-Восточной Земли — Восточное ледяное поле (Аустфонна). Главная задача этих исследований, начатых здесь три года назад, состояла в том, чтобы на основе комплекса палеоклиматических профилей выявить изменения климата западного сектора Евразийской Арктики за возможно более длительный период времени. Основные результаты работ, проведенных нами весной и летом 1984 и 1985 годов, включали создание предварительной карты толщины ледяного покрова, получение данных о строении и гидротермическом режиме ледниковой толщи, а также о составе льда. Кроме того в этот период был создан лагерь для сквозного бурения ледника термическим буром, позволяющим получать керн из всей толщи ледника — от самой поверхности до его ложа. Правда, в 1985 году такие работы осуществить не удалось, поскольку поступившая в глубокую (204 метра) скважину внутриледниковая вода вызвала образование шуги из бурового раствора.

Исследователи Шпицбергена знают, как сложно попасть на ледяные куполы этого удаленного острова архипелага, отличавшегося особо суровыми природными и погодными условиями, и работать здесь. К тому же он безлюден, находится далеко от населенных пунктов, тяжелые морские льды часто блокируют подходы морских судов к берегу во время короткого навигационного периода. В определенной степени с этим было связано и то обстоятельство, что здесь работало крайне мало экспедиций, специально снаряженных для изучения ледников.

Первые комплексные гляциологические исследования на ледниковом покрове Северо-Восточной Земли провела в 1931 году известная Шведско-норвежская арктическая экспедиция Ханса Альмана. За семнадцать дней в июле она пересекла все три ледниковых купола острова, пройдя 350 километров. Тщательно продуманный и отлично организованный маршрут с использованием собачьих упряжек дал прекрасные научные результаты, вошедшие в мировую гляциологическую науку. Руководимая доктором Алексом Гленом экспедиция Оксфордского университета в 1935-1936 годах впервые организовала зимние стационарные наблюдения на Западном ледяном поле (Вестфонна) на высотах 530-600 метров. Несколько раз довелось изучать ледники острова шведскому профессору Вальтеру Шютту. Эпизодически с борта судов и небольших вертолетов на Северо-Восточную Землю в те годы высаживались отдельные группы наших норвежских коллег из Полярного института. Хочется напомнить о подвиге профессора Норденшельда, который еще в далеком 1873 году первым пересек ледниковый покров Северо-Восточной Земли и впервые получил научные сведения о природе этого острова.

Мы знали о том, что на этом острове предпринимались неудачные попытки пробурить глубокую ледниковую скважину и отобрать из нее керн до подстилающего ложа ледника. Именно такую серьезную задачу мы поставили в экспедиции 1981 года. Подготовка к бурению велась несколько лет. Сначала требовалось накопить необходимый опыт в этой работе, определить рациональную методику отбора и детального изучения ледяных образцов, научиться выполнять множество самых разных технических и научных задач, которые неизбежно будут возникать в процессе столь сложного эксперимента. Когда в активе наших работ насчитывалось достаточное количество пробуренных скважин на ледниках Грен-фьорд, Фритьоф, Ломоносова и Амундсена, находящихся в относительной близости от населенных пунктов, мы посчитали возможным «посягнуть» и на далекую Северо-Восточную Землю. Своими силами сотрудники экспедиции спроектировали и изготовили из фанеры, бруса и досок три миниатюрных сборно-разборных щитовых домика площадью четыре и шесть квадратных метров. Виктор Загороднов усовершенствовал аппаратуру управления буровой техники и лебедку, соорудил снеготаялку и несколько приборов для обработки ледяного керна и фотографирования его тонких срезов — шлифов в поляризованном свете.

Помимо этих наладочных работ следовало продумать вопрос жизнеобеспечения «гляциоробинзонов». Экспедиция не располагала радистами-профессионалами и врачом. Среди московских гляциологов были «найдены» умелые радиолюбители Слава Лукин и Саша Скворцов. Обязанности же медика возложили на ученого-гляциолога географического факультета МГУ Владимира Николаевича Голубева, прошедшего специальную подготовку по оказанию первой медицинской помощи. Конечно, больше всего мы надеялись на самих ребят, на их молодость, здоровый дух и крепкое здоровье.

Безусловно, особая проблема заключалась в продуманности рациона питания. Чему отдать предпочтение? Какое количество брать с собой? Ведь не исключалась задержка эвакуации из-за нелетной погоды. Даже рассматривалась возможность пешего возвращения на берег в экстренном случае. На руднике нас обеспечили калорийными и удобными для приготовления продуктами, а пекари специально испекли 150  буханок черного и белого хлеба, а также насушили несколько мешков сухарей.

Для облегчения проведения гляциологической операции еще осенью 1980 года мы перевезли на морском буксире «Заря» на берег бухты Хиннвика, расположенной на западе Северо-Восточной Земли, свыше семи тонн груза. В него входили три самодельных щитовых домика, лесоматериалы, бочки с бензином для электростанции и буровым раствором, ящики с углем для печек. Разгрузка на рейде с судна на шлюпки, а затем на берег, да еще во время волнения и холодной ветреной погоды потребовала от гляциологов и моряков «Зари» огромного напряжения и сил. Часов через десять на берегу бухты, расположенной в северной части Мерчисон-фьорда, близ домиков бывшей Шведской экспедиционной базы, сохранившихся со времени Международного геофизического года, вырос заметный издалека своеобразный «холм». Состоял он из дерева, бочек, ящиков, мешков и разных связок.

В начале мая штурманы-вертолетчики окончательно разработали маршруты полетов до Хиннвики и дальше на вершину ледникового купола Вестфонна, рассчитали расход топлива на проведение всей многоходовой операции, которую мы назвали кратко «СВЗ» (Северо-Восточная Земля). Весь груз заранее был перевезен на отведенную для нас вертолетную площадку и в холодный ангар. Отсюда предстояло «выстроить» длинный воздушный «мост» для перевозки снаряжения, оборудования и девятерых сотрудников теплофизического отряда. Кроме того требовалось сначала забросить в Хиннвику несколько человек для организации временного склада из 200-литровых бочек с керосином, который потребуется вертолетам, когда они приступят позже к заброске грузов на ледник и для возвращения назад в Баренцбург.

15 мая синоптик дал добро на вылет. На экспедиционном УАЗике несемся скорее на вертодром. Около флагманской машины стоит шеф вертолетчиков Г.А. Романов. Как и в прошлом году, этот небольшого рост немногословный крепыш снова возглавил новый не совсем обычный и достаточно сложный полет. Последние два года мы работали вместе с Романовым. Своим внешним видом, поведением, хладнокровием, деловитостью он всегда вселял в нас уверенность в выполнении самых сложных задач экспедиции.

После взаимного приветствия командир обратился ко мне:

— Знак для маркировки места станции погрузили?

— Конечно.

— Тогда быстренько садитесь в вертолет и вперед!

Романов привычно занял место первого пилота, снял фирменную фуражку Аэрофлота и вместо нее натянул на голову меховой кожаный шлем с наушниками, подсоединил СПУ к бортовой сети и что-то сказал сидящим рядом штурману и бортмеханику. Вскоре могучая машина Ми-8 вздрогнула, слегка закачалась, словно готовясь к прыжку. Длинные хвосты лопастей винта, только что безжизненно свисавшие вниз своими концами, стали раскручиваться, сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее. И вот уже над самой головой заревела неистовая шумная карусель разбуженных вертолетчиками лопастей, с шумом и свистом принялись они рассекать морозный воздух.

Прошло несколько минут, и вот уже под нами замерзший широкий Ис-фьорд. Летим на его противоположную северную сторону, туда, где находится одно из ответвлений главного залива — Норд-фьорд, заканчивающийся в свою очередь Диксон-фьордом. Скоро должна появиться узкая межгорная долина, ведущая к невысокому перевалу. Его недолюбливают летчики за то, что он обычно прикрыт низкими облаками, препятствующими полету.

Сидящий рядом со мной у иллюминатора наземный техник Анатолий Карев довольно улыбается, подняв большой палец. Без слов ясно — перевал открыт. Сегодня нам повезло. Облака облегают стены гор, между которыми мы летим, почти до самого их подножья. Зато над днищем долины они приподняты метров на четыреста. Вертолеты проскакивают злополучный перевал, словно в огромном туннеле, «пробитом» сквозь дымчатое облако.

Полет продолжаем над левым бортом большого выводного ледника Миттаг-Леффлер, спускающегося с плато Ломоносова в южную часть Вейде-фьорда. Причудливые голубоватые айсберги, вмерзшие у конца языка, попали в могучие объятия морского льда. Залив ориентирован строго на север. Наш путь туда же. Над фьордом появляется неприятная болтанка. Зато из-за зловеще темных туч выглядывает слепящий глаза золотистый луч солнца, картинно высвечивающий остроконечные зубцы альпийских гор. Местами горные цепи слегка расступаются, чтобы пропустить к берегу залива глубокие ущелья и долины, большей частью, заполненные сверкающим хрусталем сказочно красивых ледяных языков. Но вот ландшафт восточного побережья живописного Вейде-фьорда меняет свой альпийский облик, уступая место скандинавскому типу, который отличается от предыдущего плоскими вершинами.

— Смотрите! Смотрите! — привлек мое внимание Карев, показывая рукой в иллюминатор. — Там внизу бегут три медведя!

Мамаша-медведица прыжками уводила своих детенышей подальше от чересчур большой и шумной птицы, пролетавшей над ними. Через минуту звери скрылись, затерявшись в ледяных ропаках близ берега.

По левому борту вертолета показался западный входной мыс залива — Грохукен. За ним открывалась безбрежная даль Северного Ледовитого океана. Отсюда поворачиваем на восток, огибая с севера огромный полуостров Ню-Фрисланн. Только теперь замечаю на юге обширнейшую ледниковую шапку Осгорфонна, скрытую от нас горами. Макушку острова пересекаем между верховьями бухты Моссель и Сорг-фьорда — места многих катастроф и вынужденных зимовок морских судов, гибели отважных людей, в прошлые времена дерзнувших отсюда штурмовать Север. Сразу за Сорг-фьордом клокочет широкое горло пролива Хинлопен, разделяющего острова Западный Шпицберген и Северо-Восточная Земля.

Второй раз в жизни лечу вдоль 80-й  параллели. До Северного полюса, можно сказать, рукой подать. Даже не верится, что со времени нашего взлета в Баренцбурге прошло лишь около полутора часов. В этом есть что-то неправдоподобное. Невольно на память приходит сентябрь 1962 года, когда мы с Володей Корякиным впервые «повстречались» с той же высокой широтой в Арктике, но только на другом архипелаге, расположенном намного восточнее — на Северной Земле. Тот давний полет на одномоторном самолете «Ан-2» был несравнимо тяжелее. Воспоминания прошлого прерывает сильнейший ветер. Во время его яростных порывов вертолет начинает трепать, словно детский воздушный змей.

Под нами Хинлопен. Барашки и вспененные волны красноречиво говорят, что обычный для пролива жестокий ветер бушует и сейчас. Из окон пилотской кабины хорошо виден огромный белый каравай, накрывший всю западную часть Северо-Восточной Земли. Это — Западное ледяное поле, или Вестфонна. Его ландшафт совсем иной, чем на западе архипелага. Вместо острых гор здесь за безжизненной каменистой равниной поднимается довольно плоский ледниковый покров.

Подлетаем к противоположному берегу пролива. Болтанка слабеет. Бортмеханик приглашает меня в пилотскую кабину к Романову. Сквозь шум еле слышу его голос:

— Смотрите. Впереди Мерчисон-фьорд. Скоро будем над Хиннвикой. Покажите, где лежит ваш груз? Буду там садиться.

Показались несколько небольших черных точек, утонувших до самого верха в огромных снежных надувах. Это строения бывшей Шведской экспедиционной базы, работавшей здесь во время Международного геофизического года в 1957-1958 годах. Недалеко от берега замечаю почти полностью засыпанный снегом «холмик». «Вот он, здесь наш груз лежит!» — кричу изо всех сил Романову. Бортмеханик выпускает сигнальную ракету для определения направления ветра. Вертолет совершает небольшой круг и вскоре зависает недалеко от нашего искусственного «холмика». Наконец Ми-8 приземляется, все его три колеса тонут в глубоком снегу. Проходит минуты две и наступает полнейшая тишина.

Выходим на свежий воздух. Первое, что бросается в глаза, — большие свежие следы, оставленные недавно матерыми белыми медведями. Здесь медведи - полные хозяева, людей на острове нет. Настороженно оглядываемся по сторонам. Вдруг мишка неожиданно выскочит из-за угла какого-нибудь дома. Романов шутит:

— На улице что-то его не видно. Видимо, спрятался вон в том домике и поджидает, чтобы нас съесть. Возможно, что он там временно квартирует.

Быстро разгружаем вертолеты. Предстоит выполнить вторую важную задачу — найти и замаркировать на вершине купола место будущей станции. Определить с воздуха на белой волнистой поверхности огромного ледяного «каравая» точку, выбранную нами еще перед вылетом на карте Северо-Восточной Земли, — совсем непростое дело.

Сразу же после взлета открывается величественная картина ледяной пустыни, нигде не закрытой горами. Поэтому ориентиры здесь полностью отсутствуют. Романов вынужден вести свою флагманскую машину только по приборам. Вроде бы нашли подходящее место. Вертолет зависает над самой поверхностью. За выбор места станции отвечает Троицкий. Он не доволен, просит перелететь немного на восток. На предельно допустимой малой скорости Геннадий Александрович ведет машину над ледником. Быстрый осмотр места показывает, что надо еще чуть-чуть дальше. Наконец, Троицкий качает головой и показывает большой палец. Значит, нашли то, что было нужно.

На поверхности купола оставляем маркировочный знак, после чего вертолеты возвращаются в Хиннвику. Летчики и гляциологи выходят немного размяться и обменяться первыми впечатлениями о результатах полета. Бортмеханики немедленно приступают к заправке вертолетов керосином из бочек, оставленных в Хиннвике.

— Жаль, мало топлива осталось, а то сидели бы вы, ребята, уже сегодня на своей точке. Погода шепчет: миллион на миллион, — с досадой высказался командир второго борта Александр Аленин, которого поддержал Романов:

— Дорогу на купол мы теперь знаем. На днях постараемся забросить топливо в Хиннвику. Лишь бы погода не подвела. Так что запаситесь терпением, друзья, а мы вас не подведем. Ведь мы лет-чики, а вы — лед-чики! Давайте прощаться — пора возвращаться на базу в Бург.

В Хиннвике остается небольшая группа гляциологов, чтобы подготовить к дальнейшей отправке оборудование, доставленное сюда прошлой осенью на славном морском буксире «Заря», а также груз, привезенный сегодня. Затем все это полетит на внешней подвеске вертолета. Заодно наши товарищи проведут цикл метеонаблюдений, снегомерные съемки и другие работы. С этого дня Вячеслав Лукин будет поддерживать ежедневно радиосвязь с нашей базой в Баренцбурге и сообщать о состоянии здоровья, о проведенных исследованиях, о погоде в этом районе.

Прошло всего несколько дней, и вертолеты, нагруженные бочками с керосином, совершили шесть рейсов на СВЗ. Однако путь от Хиннвики до будущей ледниковой станции длиной всего в 40 километров каждый раз оказывался закрытым облачным «шлагбаумом». Облака срывали выполнение нашей операции в тот момент, когда мы уже почти праздновали победу. Приходилось возвращаться в Баренцбург, чтобы начинать затем все снова.

Тем временем отряд, оставшийся на базе Шведской экспедиции в Хиннвике, полностью подготовился к заброске. Чтобы не терять зря времени, все сотрудники энергично вели научную работу. Один из крупнейших советских гляциологов-климатологов доктор географических наук Александр Николаевич Кренке даже сумел организовать для студентов и молодых ученых теоретические занятия по гляциометеорологическим и балансовым наблюдениям, а также по интерпретации истории климата по ледяному керну, который, как мы надеялись, скоро удастся извлечь из глубокой скважины на ледниковом куполе Вестфонна.

31 мая в районе Баренцбурга с утра выдалась относительно сносная погода. Перед началом радиопередачи с СВЗ мы сгрудились около экспедиционной переносной рации. Всех волновал только один вопрос — открыт ли купол? По улыбке Саши Скворцова стало ясно, что он открылся!

На Северо-Восточную Землю нас снова везут экипажи Романова и Аленина, хорошо освоившие новый для себя дальний маршрут.

В Хиннвике тем временем все было готово к заброске на ледник. Два небольших сборно-разборных домика для удобства и ускорения доставки различных грузов на ледник мы использовали как контейнеры. Сейчас они стояли на берегу, ожидая начала воздушной операции. Остальной груз разложили в четырех местах, где должны были садиться вертолеты.

Но вот, наконец, раздается зычная команда Романова:

— Внимание всем экипажам и гляциологам! Начинаем работать по схеме «челнок»: пока один загруженный борт уходит на купол, второй в это
время грузится в Хиннвике и после возвращения с ледника первого борта
направляется туда сам. Все пассажиры-гляциологи работают на куполе только в качестве помощников экипажа по разгрузке и тем же бортом возвращаются назад. Вертолеты выключаться не будут. Поэтому прошу гляциологов соблюдать особую осторожность.

Каждые полчаса машины менялись местами. Последним рейсом предполагалось доставить всех сотрудников отряда Загороднова на купол, тогда весь груз будет уже лежать на месте назначения. Воздушный «мост» между берегом и вершиной ледника действительно напоминал отлаженный челночный механизм: туда-сюда, сюда-туда. С каждым рейсом груза становилось все меньше на берегу и все больше на куполе Вестфонна. Часа через два мы стали чаще поглядывать на север, откуда медленно наползали прямо на нас низкие хмурые облака. Вскоре на высоте около 500 метров они достигли береговой полосы и направились в сторону будущей гляциологической станции.

Один из домиков-контейнеров уже стоял на месте. Вокруг него на снегу темнели кучи ящиков, мешков, досок, бочек, всевозможного бурового и прочего оборудования. Там же находились и личные вещи сотрудников отряда и, что самое неприятное, большая часть продуктов питания (в том числе картофель и лук), боящихся мороза. Мясо и рыба, оставленные лежать прямо на снегу, представляли собой отличную приманку для белых медведей, которых здесь, на СВЗ, было предостаточно.

Вот уже и второй домик-контейнер, подцепленный вертолетом Романова, исчез за ближайшей невысокой горой. Шума вертолета мы долго не слышали. «Значит, все в порядке — домик на месте и идет разгрузка», — подумал я. Действительно, минут через пять из-за горы показался борт без подвески.

— На вершину купола село облако, — сообщил летчик, — ничего не
видно вокруг, совершенно не ощущаю поверхности ледника. С трудом опустил ваш домик буквально в дырку среди облачной пелены, наверно, километрах в двух от вашей станции. Если погода не улучшится в течение 20-30 минут, к сожалению, придется улетать в Баренцбург, чтобы не застрять здесь в Хиннвике.

Однако минут через десять нам показалось, что купол вроде бы открывается. Немедленно туда ушли вертолеты. Когда же до окончания всей операции остался только один рейс, вершина ледника вновь «утонула» в облаке. Да и Хиннвику уже частично блокировали опустившиеся едва ли не до самой земли облака. Надо было немедленно отступать. Вертолеты один за другим взмыли в мрачное небо, прижатое к земле нависшими низкими темно-серыми тучами.

После этого дня наступила долгая полоса нелетной погоды. Досаждали надоедливые циклоны. Они несли сюда из Северной Атлантики обильные осадки в виде снега и сильные ветры. Иногда случалось, что погода ненадолго улучшалась, но сам купол оставался в объятиях «сидевшего» на нем облака. Оставалось лишь ждать, вспоминая много раз блестящее изречение Нансена: «Терпение — лучшая добродетель полярника!» И мы ждали.

Лишь только через 18 дней эфир принес в Баренцбург радостную весть: купол открывается. Недолгие споры о том, лететь или не лететь. Откровенно говоря, по синоптическим данным погода была на Шпицбергене неважная. Но нам ведь не просто хочется — нам надо срочно лететь, чтобы завершить операцию «СВЗ». Поэтому мы изо всех сил пытаемся уговорить вертолетчиков, а главное — их начальство. И вот, наконец, отцы-командиры принимают решение лететь. Ура! Словно по тревоге гляциологи переодеваются в полевую одежду, утепляются, хватают рюкзаки, наиболее ценные и хрупкие приборы, свежий хлеб и прочие вещи.

В который уж раз вертолеты устремляются в сторону перевала, где опять низко висят угрюмые рваные облака. Но нам везет сегодня: прорвались. Теперь лишь бы успеть до «закрытия» купола.

Нам хватило нескольких часов, чтобы полностью завершить операцию «СВЗ», длившуюся больше месяца. Не прошло и получаса, как облако вернулось на свое привычное место. Однако теперь оно уже не могло помешать проведению работ на леднике.

На следующий день начальник отряда Виктор Загороднов прислал мне первую радиограмму с купола: «Продукты и снаряжение в порядке. Завершаем устройство лагеря и рабочих помещений. Приступаем к монтажу буровой. Все здоровы. Шлют привет».

Три дня ушло у гляциологов, чтобы полностью оборудовать жилой и буровой комплексы площадью в 42 квадратных метра. Старую большую палатку КАПШ-2, на этот раз использовали не под жилье, а как кухню-столовую. В одном из помещений для электростанции смастерили умывальную кабину с душем. Еду готовили на газовой плите. Из Мурманска я специально привез несколько 50-литровых газовых баллонов. Тепло давал уголь, добытый шахтерами Баренцбурга.

Наконец, 2 июня пришла пора бурения. Под мерное стрекотанье бензоэлектрического агрегата крутится барабан лебедки, по которому вниз ползет кабель-трос, держащий буровой снаряд. Вот он заполнился частичкой огромного ледника. Из трубы извлекается колонка, и все бросаются смотреть керн с такой резвостью, словно это не фирн и лед, а по крайней мере алмаз или хрусталь. Оно и понятно: ведь эти люди — гляциологи! Половину отряда составляют прямые «потребители» керна — квалифицированные специалисты в области изотопного, химического и других анализов снега, фирна и льда. Всем им очень хочется сейчас же начать отбор образцов для своих исследований.

Однако такой коллективный «метод» мешает работе начальника отряда. Он быстро наводит порядок:

— Всем вместе работать с керном неудобно. Вы же не успеете за нашим бурением. Поэтому пусть первую скважину получит ветеран экспедиции Тыну за его особое трудолюбие и долготерпение, а керн из второй пойдет на химический анализ другому ветерану — Алексею.

Молодой таллиннский ученый Тыну Мартма оставил о себе хорошую память самоотверженной работой во время бурения самой глубокой ледниковой скважины на Шпицбергене в 1980 году и при подготовке к операции «СВЗ» в Баренцбурге и Хиннвике. Старший инженер геофака Московского университета Алексей Корзун несколько лет назад успешно проходил студенческую производственную практику в нашей экспедиции.

О Викторе Загороднове я уже рассказывал раньше. Но за прошедший с того времени год он приступил к работе над диссертацией и успел написать ряд интересных научных статей. Одновременно Витя изобретал и конструировал различные приборы и усовершенствовал аппаратуру. В 1981 году, перед самым отъездом в очередную экспедицию на Шпицберген, молодой гляциолог узнал, что его работа на другом конце планеты — в Антарктиде — отмечена государственной наградой. Виктор стал кавалером медали «За трудовое отличие».

Бурение на ледниковом куполе разворачивалось широким фронтом. Да и время торопило. Работу выполняли два специалиста в одну смену. Термобур уходил все глубже в ледниковое тело. За одну рабочую смену, обычно продолжавшуюся 12-14 часов, Загороднову и его непосредственным помощникам: инженерам Юре Райковскому и Саше Скворцову — удавалось проходить по 30-33 метра и извлекать из скважины бесчисленное множество ледяных образцов. Весь керн доставляли на специальных санях в главный лагерь, где проводили экспрессные исследования и отбирали пробы для изотопно-геохимического анализа. Как и раньше, исследовались строение и плотность льда, размеры и ориентировка его кристаллов, проводилось микрофотографирование тонких ледяных шлифов в поляризованном свете. Вся эта разносторонняя программа работ должна была помочь изучить характер движения ледника и его стратиграфию, позволить после дальнейших анализов получить представление об изменении изотопного состава в зависимости от климатических условий, о скорости накопления снега и динамике оледенения.

На завершающем этапе комплекс работ был дополнен расширенной и усовершенствованной программой изотопно-геохимических исследований и значительным объемом маршрутных исследований. По пяти лучевым профилям, протяженность каждого из которых составляла 20-35 километров, были выполнены снегомерные съемки, вручную пробурено 26 керновых скважин, исследовано 20 шурфов, отобрано более 3000  проб снега и фирна. Структурно-стратиграфический профиль свидетельствовал о преобладании за последние 100-150 лет инфильтрационного механизма образования льда, что, по-видимому, стало причиной отепления ледниковой толщи. Этому периоду предшествовали холодные климатические условия, когда в основном происходило инфильтрационно-рекристаллизационное образование льда.

Через некоторое время мы предприняли попытку провести с большой надежностью палеоклиматические реконструкции и дали прогноз возможных изменений режима ледников архипелага. Частично для этих целей, а главным образом, для определения влияния антропогенного загрязнения удаленных районов Шпицбергена и выявления включений, встречающихся в ледяном керне, как раз и отбирались образцы льда на геохимический анализ.

Измеряя температуру льда в скважине, Виктор Загороднов обнаружил в интервале 18-70 метров очень интересное явление внутри ледника, известное как обратный температурный градиент. Это необычное распределение температур (когда верхняя толща теплее нижней) в так называемых холодных ледниках Шпицбергена связано с потеплением климата архипелага, которое началось еще в конце XIX столетия. Наиболее глубокая из восьми скважин, пробуренных на куполе, достигла ложа ледника 4 июля на отметке 208 метров. По всей вероятности, в этом месте расположен склон подледной возвышенности с расчлененным рельефом, так как максимальная толщина купола Вестфонна по данным сейсмического радиолокационного зондирования достигает 350 метров. Однако это обстоятельство нисколько не умаляет достижения гляциологов.

Наряду с новыми направлениями экспедиция продолжила исследования режима ледников, их колебаний и истории оледенения Шпицбергена в четвертичное время.

Впервые в нашей экспедиционной практике на архипелаге мы применили в 1979 году попутные снегомерные съемки с помощью вертолета. На одном борту находилась радиолокационная станция, зондировавшая ледники островов Западный Шпицберген и Северо-Восточная Земля, а на другом — Леонид Троицкий и Алексей Гуськов, которые выполняли исследования снежного покрова на ряде ледников, в том числе на плато Ломоносова и Исаксена. Чтобы высадить снегомерщиков, вертолет зависал над ледниковой поверхностью буквально на несколько секунд, а затем продолжал сопровождать флагманскую машину с нашими геофизиками Юрием Мачеретом и Александром Журавлевым. Пока они вели в воздухе радиолокационную съемку, Троицкий и Гуськов успевали выполнить на леднике снегомерную съемку. На обратном пути второй вертолет вновь совершал кратковременную посадку, чтобы забрать их. В условиях быстро меняющейся погоды Шпицбергена эти снегосъемки, которые мы окрестили «десантными», представляли собой, вероятно, несколько рискованную операцию. Но без этого не бывает ни одной полярной экспедиции. В нашей работе мы старались сделать все возможное, чтобы свести риск до оправданного минимума.

 

«ЗИНГЕРОВКА»

 

В начале 1980-х годов на южной окраине Баренцбурга был сооружен научный городок. Один из двухэтажных каменных домов стал, наконец, родной базой для многих академических экспедиций.

Как-то в конце 1970-х годов до меня дошли слухи, что Гидрометеорологическая служба СССР намерена начать в Баренцбурге строительство новых зданий лабораторного корпуса и жилого дома зональной гидрометеорологической обсерватории. Так как у нас до этого не было своей постоянной базы, мы вынуждены были каждый год арендовать на руднике не совсем пригодные для экспедиции помещения. Без труда я уговорил нашего лидера член-корреспондента АН СССР Григория Александровича Авсюка, занимавшего высокий пост заместителя председателя Секции наук о Земле Президиума Академии наук СССР, воспользоваться благоприятным моментом и подключиться к Гидрометеослужбе, чтобы одновременно с обсерваторией построить жилой дом для всех экспедиций Академии наук.

Г.А. Авсюк организовал соответствующее письмо за подписью вице-президента АН СССР на имя известного полярного исследователя Героя Советского Союза Е.И. Толстикова, занимавшего в то время пост заместителя председателя Комитета гидрометеорологической службы СССР. С этим письмом я отправился к знаменитому полярному деятелю. Мы не были лично знакомы, хотя и работали оба в одно время в Восточном секторе Советской Арктики. Во время нашей встречи я рассказал Евгению Ивановичу о сложности с проживанием участников академических экспедиций в Баренцбурге, о том, что крайне желательно создать там настоящий научный городок, который включал бы в себя не только гидрометеообсерваторию, но также базы АН СССР и ленинградских геологов. Причем посчитал удобным сказать Толстикову, который в конце войны работал главным синоптиком Восточного сектора Арктики на Мысе Шмидта, что я был радистом полярной станции «Бухта Амбарчик». Думаю, что это способствовало нашим дальнейшим переговорам. Евгений Иванович поддержал просьбу Академии наук СССР, после чего, как говорится, дело завертелось. Авсюк сумел «выбить» дополнительное финансирование на проект и строительство дома АН СССР в поселке Баренцбург.

В дальнейшем я стал главным «наблюдателем» строительства нашего дома, поэтому практически каждое утро старался наведывать туда к бригадиру Володе Борчуку — моложавому разбитному парню, приехавшему на два года на Шпицберген из Луганска. Что греха таить, для «святого» дела иногда приходилось в субботу прихватывать с собой дополнительное вознаграждение для ускорения работ. Нетрудно догадаться, что этим стимулом был спирт, который предназначался в нашей экспедиции для проведения технических работ. Чтобы получить сей очень дешевый по цене и очень дорогой по значению продукт, приходилось до отъезда на Шпицберген писать в дирекцию соответствующие обоснование и требование. Ведь спирт был необходим нам в большом количестве в качестве антифриза при термическом бурении глубоких скважин на ледниках и в значительно меньшей доле для ускорения сушки фотопленок и фотобумаги и прочих задач. Иногда мы шутливо говорили хозяйственникам, что спирт нужен еще и «для протирки оптических осей в теодолите и другой аппаратуре». Спирт действительно требовался для решения поставленных перед экспедицией научных задач в экстремально суровых климатических условиях полярного архипелага.

Хорошо помню свой первый приезд на Шпицберген в 1965 году. Тогда мы нашли приют у ленинградских геологов на их базе, находившейся на самом верху поселка. Естественно, отмечали наш приезд все вместе. Довольно скромный запас винно-водочных изделий закончился, едва начавшись.

— Слушай, Максимыч, разве в твою экспедицию не дали спирт для полевых работ? Все-таки, это Арктика, а с другой стороны, вы же еще и на ледники полезете! — с таким вопросом неожиданно обратился ко мне бывалый полярный геолог Вадим Калесник.

— Как же, выдали нам для технических целей, но совсем немного. Причем начальство строго предупредило, что этот спирт очень опасен для здоровья, пить его категорически нельзя, так как можно отравиться и даже умереть.

— А как называется этот ваш спирт? — поинтересовался другой геолог Юра Мокин.

— Его название для меня совершенно непонятное.

— Помнишь?

— Это этиловый гидролизный спирт.

Услыхав это название, опытные питерские геологи громко рассмеялись.

— Ну, ты даешь! Слушай сюда, как говорят в Одессе. До геологии довелось мне поработать в Питере на заводе Козицкого. Чтоб ты знал, мы использовали там гидролизный спирт не только в технических целях, и что самое интересное — никто из нас не умер. Ведь этиловый спирт — винный! Так что не жмись, и доставай из своего загашника малость гидролизного!

Хотя я и сомневался в правдивости слов Юры Мокина, отказать в просьбе хозяев базы, гостеприимством которых гляциологи пользовались, было крайне неудобно. Пришлось отрыть «секретный» вьючный ящик, в котором хранилась небольшая пластмассовая канистра, и немного налить этого зелья ленинградским геологам. Наутро, едва заглянув в комнату геологов, чтобы проверить их самочувствие и узнать, живы ли они вообще, я услышал их дружный храп. Тогда я окончательно успокоился и убедился, насколько были правы наши баренцбургские хозяева. В этот момент проснулся Юра, протер заспанные глаза и, увидев меня, запричитал:

— Отец ты наш родной! Выручай, а то головка бо-бо, совсем раскалывается, душа сама просит, чтобы ты подлечил пошатнувшееся здоровье.

Для спасения Юриной головы и его «пошатнувшегося» здоровья, хотя и было мне чертовски жалко, но пришлось все же снова чуть-чуть налить. После этого я закрыл на замок вьючный ящик с канистрой и спрятал его в надежном месте.

На советских рудниках Баренцбург и Пирамида в то время существовал почти сухой закон — разрешалось человеку мужского пола купить лишь одну бутылку водки в месяц, а женщине лишь одну бутылку вина. В рабочем буфете иногда появлялись доставляемые из Мурманска апельсины. Вот тогда-то и пришла мне в голову мысль не выкидывать корки этого чудесного ароматного фрукта, а использовать их в одном «благородном» деле. И стал я с того дня нарезать апельсиновую кожуру на мелкие дольки и затем сушить их на батарее. Дня через два-три высохшую цедру высыпал в бутылку со спиртом. От количества добавленной воды зависела и крепость создаваемого «напитка». Обычно я разбавлял спирт пополам с водой. В результате такой «химии» получалась крепкая примерно 45-градусная водка. Апельсиновые корочки подавляли в ней неприятный сивушный запах гидролизного спирта. Чтобы эта водка была идеально чистой, я пропускал спирт через ватно-марлевый фильтр. Иногда добавлял немного сладкого сиропа. В результате получался «Элексир бодрости» высокого качества, как утверждали местные знатоки.

В 70-80-х годах прошлого века наши гляциологические исследования на Шпицбергене заметно расширились. Экспедиция приступила к масштабному термическому бурению глубоких ледниковых скважин. Эта работа требовала большого количества антифриза. Поэтому гидролизный спирт стал поступать в нашу экспедицию уже не маленькими пятилитровыми канистрами как когда-то, а столитровыми нержавеющими бочками.

Нет необходимости объяснять, какое значение приобрело мое «изобретение» на архипелаге. Как-то к нам на временную базу в дом № 22 пожаловала недавно прибывшая в Баренцбург большая группа участников палеонтологической экспедиции Польской академии наук из Варшавы. Когда несколько бутылок русской и польской водки опустели, Троицкий слегка толкнул меня плечом и незаметно прошептал: «Хорошо было бы чего-нибудь еще, все же гости — славяне, к тому же из нашего Варшавского пакта». Тогда я принес фирменную бутылку с моим изобретением. Пригубив его, поляки зацокали языками, а их начальник двухметровый гигант Анджей воскликнул:

— Что это за оригинальная водка такая? Никогда раньше не пробовал ничего подобного. Аромат чудесный! А как она называется? Надо же, на самом деле, запомнить, чем нас Зингер на Шпицбергене угощал!

Я молчал, думая, как бы лучше сочинить ответ. Но тут неожиданно Леонид Сергеевич Троицкий выдал меня с потрохами:

— Рецепт этой замечательной безымянной водки придумал сам товарищ Зингер. Сам ее он и приготовил.

Тогда поднялся во весь свой гигантский рост Анджей и на приличном русском языке обратился ко всем сидевшим за столом:

— Друзья! У нас в Польше хорошо известна «Зубровка». Предлагаю назвать вашу водку по имени ее создателя «Зингеровкой»!

Все христолюбивое общество с одобрением встретило предложение польского палеонтолога. Так с его легкой руки закрепилось на долгие годы это название.

Прошло много лет после той дружеской встречи в Баренцбурге. За это время успел развалиться великий и могучий Советский Союз, и страна, в которой мы продолжаем жить, называется теперь уже не СССР, а Россия, да и братский социалистический Варшавский пакт благополучно исчез с политической карты мира. Перестали отпускать нам в экспедицию на Шпицберген и гидролизный спирт, в результате чего автоматически прекратилось и изготовление «Зингеровки».

Воспоминания возвращают меня в давние советские времена. Однажды вызвал меня к себе секретарь профкома острова (так тогда величался секретарь райкома партии). Я и раньше не раз посещал его большой кабинет, расположенный над столовой на втором этаже. Обычно секретарь доброжелательно беседовал со мной на научные и разные другие темы, интересовался, что мы уже сделали на ледниках и что собираемся сделать еще.

— Евгений Максимович! По руднику пошли какие-то слухи, что ты наших работников иногда угощаешь какой-то самодельной водкой. Это действительно так?

Пришлось сознаться, что было несколько подобных случаев, но все они объяснялись сугубо уважительными причинами.

— Это что же за уважительные причины? — полюбопытствовал секретарь.

— Как-то приходит ко мне один незнакомый шахтер и говорит: «Понимаешь, горе у меня, плохое письмо из дома получил. Жена пишет, что теща померла. Ведь полагается ее помянуть, а у меня нет ни грамма. А тут мой сосед-дружбан говорит: есть один нормальный мужик на руднике, Зингер, пойди к нему и попроси, он не откажет. Вот я за этим к вам и пришел, плесни маленько своей «Зингеровки», если можешь! Век не забуду!» Ну как можно было отказать этому шахтеру! В другой раз встречаю в столовой шофера, который постоянно ремонтировал мою экспедиционную машину. Он ко мне с просьбой: «У меня сын родился, а отметить нечем. Выручи!» Ну, разве можно не налить такому человеку? Подобные примеры есть еще, привести?

— Не надо, и этих вполне достаточно! Евгений Максимович, мы вас любим и уважаем, как многолетнего начальника экспедиции и автора интересных книг о Шпицбергене. Но вы, возможно, подзабыли, что, кроме того, являетесь еще и членом нашей партийной организации. Поэтому очень прошу вас во избежание неприятностей для вас же прекратить подобную гуманитарную помощь.

После этого разговора пришлось мне залечь на дно.

В те далекие годы мой первый тост во время застолья по случаю прибытия экспедиции на Шпицберген звучал примерно так: «Предлагаю выпить за здоровье уважаемого президента Академии наук СССР академика Келдыша, благодаря которому гляциологам выдают для бурения и прочих исследований ледников такой важный и необходимый ректификованный гидролизный спирт!»

В моих руках случайно оказалась книжка, написанная последним советским вице-консулом на Шпицбергене полковником КГБ в запасе Борисом Николаевичем Григорьевым. Книга называлась «Скандинавия с черного хода». Ниже располагался интригующий подзаголовок: «Записки разведчика: от серьезного до курьезного».

В большой главе о Шпицбергене автор рассказал и о наших встречах. «Самым лучшим занятием Евгений Максимович считает вылазки на ледники, контакты с новыми людьми и изготовление «Зингеровки», — вспоминает Григорьев. — Это очень непоседливая личность с неуемной тягой к передвижениям и перемещениям. Он легок на подъем и ради хорошей компании и задушевной беседы за чашкой чаю готов пойти на край света. О «Зингеровке» в Баренцбурге и за его пределами ходило много разных слухов. Утверждали, что лучшего напитка на архипелаге не найти и что удостоиться чести пригубить его Евгений Максимович позволяет не каждому. (Как вы догадались, речь идет об алкогольном напитке собственного, Евгения Максимовича, изобретения и изготовления). Нужно сказать, что сам автор напитка не страдал скромностью и повсюду рекламировал его под названием, не оставлявшим ни у кого сомнений в его происхождению. Было ясно, что разведенный спирт был настоян на апельсиновых корках, но Евгений Максимович обладал каким-то дополнительным секретом настойки, потому что все ее имитации отличались от оригинала, как шедевры Эрмитажа от их грубых копий, продающихся на Арбате. Открыть этот секрет он не захотел». Здесь я должен заметить, что бывший разведчик явно лукавил. Дело в том, что я никогда не скрывал, каким образом приготовлял эту «настойку».

Задолго до Бориса Григорьева, в далеком 1976 году, работал в нашей экспедиции известный советский ученый-почвовед доктор географических наук, профессор Виктор Оганесович Таргульян. В нерабочее время он любил сочинять шутливые стансы, а один из них посвятил как раз «Зингеровке». Этот станс начинался с таких слов:

Женя Зингер здесь на Шпице

Очень любит веселиться

И, чтоб спирт не пах резиной,

Бодро сушит апельсины...

            Много лет руководил Шпицбергенской геологической партией уважаемый ученый кандидат геолого-минералогических наук Александр Аркадьевич Красильщиков. К каждому моему дню рождения он сочинял остроумные стихи. Одно из них датировано 27 июля 1991 года:

                                               Коль хочешь счастья для души,

                                               Не осеняй себя подковой.

                                               Гораздо лучше осуши

                                               Подряд две стопки «Зингеровой»!

                                                           А перед смертью не забудь

                                                           Проделать рекогносцировку

                                                           И в этот предпоследний путь

                                                           Возьми с собою «Зингеровку».

                                               И верю я — на свете том

                                               Ценится будут не уловки,

                                               Не хитрости и не апломб,

                                               А стопка доброй «Зингеровки».

                                                           Я тамадой быть не привык,

                                                           Но при свидетелях без подготовки

                                                           Сегодня в полдень мой язык

                                                           Развязан стопкой «Зингеровки».

 

 

НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ

 

В начале 1990-х годов наша гляциологическая экспедиция приступила к новому этапу планомерных исследований архипелага в рамках международного проекта «Изменение геометрии и баланса массы крупных узлов оледенения Шпицбергена». Согласно трехстороннему соглашению, заключенному между Институтом географии РАН, Силезским университетом (Польша) и Норвежским полярным институтом начались совместные работы на ледниковых системах, расположенных в разных районах острова Западный Шпицберген. Основная цель этих исследований состояла в изучении закономерностей и механизмов глобальных и региональных изменений климата и природной среды в Арктике, режима и динамики полярных ледниковых покровов.

Экспедиция продолжала применять на ледниках керновое бурение льда, изотопно-геохимические анализы ледяного керна, радиолокационное зондирование, а также использовать аэрокосмические снимки и численное моделирование. Были продолжены снегомерные съемки, измерения по реечной сети, изучение снежной толщи в шурфах и отбор образцов снега и фирна для последующего анализа.

В середине апреля 1993 года я прилетел из Баренцбурга на польскую станцию в Хорнсунн. Отсюда вместе с доктором Петром Гловацким мы совершили несколько интересных снегомерных маршрутов на близлежащие ледники Ханс и Вереншельд. Затем вылетели в Баренцбург и уже оттуда на снегоходах продолжили аналогичные исследования на ледниковой системе Грен-фьорд-Фритьоф. Вскоре по приглашению ведущего гляциолога Норвежского полярного института доктора Иона Уве Хагена я вместе с Петром и Максимом Москалевским перелетел в Ню-Олесунн. Оплату нашего временного проживания и питания в этом поселке взял на себя Норвежский полярный институт. В течение первой декады мая, несмотря на крайне неблагоприятные погодные условия, нам удалось провести совместные работы на крупном леднике Конгсвеген.

С середины 1980-х годов интерес к изучению ледников архипелага появился и у ученых Страны Восходящего Солнца. Японские гляциологи провели глубокое бурение и исследования ледяного керна на крупном ледниковом плато Осгарфонна, вытянувшемся по меридиану к востоку от Вейде-фьорда, на Западном ледяном поле и в других районах архипелага.

Летом 1994 года из Ню-Олесунна приехал в Баренцбург видный японский полярный исследователь профессор Окидзуго Ватанабэ. Целью его визита было желание встретиться со мной. Из окна кают-компании нашей базы хорошо просматривается северная часть Грен-фьорда и часть Ис-фьорда. Я стал внимательно смотреть в ту сторону, ожидая появления судна, на котором мог находиться японский ученый. И вот, наконец, показался небольшой туристический теплоход. Я быстро сел за руль нашей «буханки», как здесь все называли УАЗ-452В, и через минуты три очутился в порту. Среди пассажиров-туристов, выходивших на берег, было совсем не трудно определить моего гостя.

— Вы профессор Ватанабэ? — уверенно спросил я.

— Да, это я. А вы, полагаю, мистер Зингер?

После рукопожатия мы поехали в дом Академии наук. Вскоре к нам присоединился один из руководителей Шпицбергенской геологической партии Полярной морской геологоразведочной экспедиции кандидат наук Александр Михайлович Тебеньков. Мой старый товарищ, изучающий многие годы геологические особенности архипелага, как-то в беседе со мной предложил, чтобы участники нашей экспедиции провели на следующий год на одном из ледниковых куполов Северо-Восточной Земли совместные работы с экспедицией Национального института полярных исследований из Токио. Благодаря посредничеству Тебенькова оказался возможен краткий приезд профессора Ватанабэ в Баренцбург. Нам удалось быстро договориться, тем более что руководство Института географии РАН поддержало инициативу совместных с японцами исследований ледников.

Сережа Архипов много лет назад проходил в Шпицбергенской гляциологической экспедиции студенческую производственную практику. Потом приезжал сюда, уже будучи аспирантом и, наконец, младшим научным сотрудником. Теперь же со мной летел на архипелаг опытный и уважаемый коллегами гляциолог, старший научный сотрудник, кандидат географических наук Сергей Михайлович Архипов. Так получилось, что мы прибыли в Лонгиербюен в знаменательный День Победы и с этого момента стали участниками Российско-японской гляциологической экспедиции.

Впервые в жизни мне довелось близко познакомиться с людьми из загадочной Страны Восходящего Солнца. На кухне небольшой одноэтажной гостиницы в аэропорту Лонгиербюена  ее постояльцы сами готовили себе еду. Надо признаться, что столько риса каждый день раньше я никогда не ел. Японские гляциологи оказались хорошими поварами, и мы с Архиповым всегда были довольны приготовленными ими блюдами. В Лонгиербюене в течение нескольких дней все солидное японское снаряжение и продукты мы упаковали для дальнейшей отправки. Вскоре за нами прислали из Баренцбурга вертолет, и мы перебазировались на российский рудник. По приглашению Александра Михайловича Тебенькова все японцы поселились в пустовавшем в то время доме питерских геологов.

Как только позволила погода, один вертолет смог забросить всех участников совместной экспедиции и большую часть груза на западный ледниковый купол Северо-Восточной Земли Серфонна. Увы, второй вертолет, заранее нагруженный большим запасом продовольствия, не смог вылететь на Северо-Восточную Землю из-за налетевшего циклона, на долгое время принесшего нелетную погоду.

В середине июля экспедиция успешно завершила электромеханическое кабельное безантифризное керновое бурение до глубины 210 метров, во время которого происходил непрерывный отбор керна и его экспресс-исследования. После этого мы простились с японскими коллегами. Они улетели на свою постоянную базу в Ню-Олесунн, а я с Сергеем Архиповым — в Москву.

На Шпицбергене раньше, чем в других полярных районах Земли, начали вести наблюдения за колебаниями ледников. Сегодня нигде в Арктике не накоплено столько информации о них, как на этом архипелаге. За последнее столетие здесь имеются количественные оценки колебаний около 230 ныне существующих ледников. Самые крупные и наиболее известные подвижки ледников на Шпицбергене в ХХ веке были зарегистрированы в 1936-1938 годах. Тогда на острове Северо-Восточная Земля сполз в море на 21 километр южный склон Южного ледяного поля (Серфонна), имевший вид огромной лопасти. Его площадь достигала 500 квадратных километров, а толщина — 200 метров. Вскоре после этой подвижки на норвежской географической карте Шпицбергена появилось весьма оригинальное название нового ледника — Бросвельбреен, что в переводе с норвежского языка означает «неожиданно выдвинувшийся ледник».

Обычно ледники двигаются медленно и с определённой скоростью. Их вынужденные колебания, как правило, возникают в результате быстрого изменения внешних условий — накопления воды, обвала, землетрясения, климатических изменений. Вместе с тем, на Земле насчитывается много ледников с нестабильным режимом. Их необычайно резкие и периодические подвижки не всегда удается объяснить только указанными выше причинами. Гляциологи выяснили, что их скорость может не зависеть от изменения внешних условий. Более того, она представляет собой закономерное, а не случайное явление, как полагали ранее. Такие ледники принято называть пульсирующими, или «серджами» (surging glacier, surge-type glacier). Подвижка и сердж — синонимы стадии быстрого продвижения ледника.

Проблема резких ледниковых подвижек — одна из наиболее актуальных и наименее разработанных в современной гляциологии. Еще сравнительно недавно это явление ошибочно считалось весьма редким. Однако в последние десятилетия ледниковые «пульсары» привлекают все большее внимание гляциологов, геофизиков, палеогеографов, геологов и специалистов инженерно-прикладного профиля. В наше время наряду с наземными гляциологическими исследованиями приняли широкий размах аэрофотосъемки и съемки из космоса ледниковых районов земного шара для анализа динамики пульсирующих ледников, в том числе для получения хотя и ограниченной, но количественной информации об их колебаниях. Возросший интерес к ледниковым пульсациям связан помимо большого практического значения с необходимостью совершенствования теории движения ледников.

Советские гляциологи серьезно занялись изучением пульсирующих ледников в начале 60-х годов прошлого столетия. В результате многолетних кропотливых работ удалось выяснить, что быстрые подвижки ледников регулярно повторяются на различных ледниках по-разному — от нескольких до ста и более лет. Ритмичный характер движения пульсирующих ледников отражает их волновую природу и периодичность, что объясняется, главным образом, внутренней динамической неустойчивостью и в меньшей степени — колебаниями климата и некоторым влиянием местных факторов. Изменения внутреннего режима ледника, возникающего в результате не стационарности динамических связей в его теле, приводят к сильному дроблению и перераспределению льда, а также к стремительному увеличению скорости движения.

Полный цикл пульсации состоит из двух стадий: подвижки и восстановления. Подвижка представляет собой наиболее активную стадию пульсации. Она может охватывать весь ледник или его часть. В течение нескольких месяцев и даже многих лет происходит перемещение огромных масс льда из верховьев в низовья ледника, что приводит к понижению их поверхности в верхней части и к повышению в нижней. Из-за резкого растяжения льда тело ледника сильно растрескивается, в результате чего возникают бесчисленные глубокие трещины. Подвижка затухает, когда удаление льда из области оттока приводит к уменьшению напряжений, а скорость движения льда падает почти до нуля. Стадия восстановления продолжается на 1-2 порядка дольше стадии подвижки. Вот почему внезапные ускорения движения ледников только внешне могут показаться неожиданными. На самом деле подвижки, представляющие собой наиболее активную стадию «пульсации» ледников, подготавливаются весьма длительное время. Последнее обстоятельство дает возможность прогнозировать начало и масштабы очередной подвижки ледника, что имеет огромное практическое значение.

Мне хочется рассказать об одной важной научной работе, проведенной двумя сотрудниками нашей экспедиции в самом конце прошлого века на Шпицбергене. Эта работа была связана с изучением резкой подвижки пульсирующего ледника Фритьоф, которую повезло случайно засечь во время одного рекогносцировочного аэровизульного полета на юг.

1996 год оказался для нас крайне тяжелым в финансовом отношении. В связи с неимоверно ограниченной сметой расходов Институт географии смог отправить на архипелаг только двух гляциологов. Сначала в июне прилетел я, а вскоре ко мне присоединился участник многих предыдущих экспедиций на Шпицберген Владимир Александрович Жидков. Все сотрудники нашего института хорошо знают его не только как опытного гляциолога, но и как необычайно интересного рассказчика, к тому же обладающего разносторонними энциклопедическими знаниями в области географии, истории, литературы и спорта. Поэтому пройти мимо краткого рассказа о биографии уважаемого коллеги я просто не могу.

Володя родился в Николаеве в 1947 году. В одиннадцатом классе участвовал в республиканской (Украинской) олимпиаде по географии, которая проходила в Ялте, и стал ее единоличным победителем. Благодаря этому школьник имел полное право быть зачисленным без вступительных экзаменов на первый курс географического факультета Киевского государственного университета. Однако Володя поступил туда, куда подсказывали сердце и душа — на единственную в нашей стране кафедру географии полярных стран геофака МГУ. Его совершенно не смутило даже такое серьезное обстоятельство, что для этого пришлось сдавать все экзамены. Причем по географии его экзаменовал сам профессор Константин Константинович Марков. За ответ абитуриента знаменитый географ выставил ему оценку 5 с плюсом, что означало «выдающийся ответ».

Со второго курса молодой студент специализировался по гляциологии. Курсовые производственные практики он проходил в горах Хибин, Кавказа и Памира. На последнем пятом курсе Жидкова рекомендовали в аспирантуру Дальневосточного научного центра АН СССР. Однако он отказался. Немного позже состоялось государственное распределение выпускников геофака, на котором Володе предложили работу в Среднеазиатском гидрометеорологическом институте в Ташкенте. Здесь молодому географу предоставили на выбор работу техника на леднике Абрамова или же инженера на одной из лавинных станций. Хотя разница в деньгах между зарплатой техника и инженера была существенная, Володя выбрал для себя менее оплачиваемую работу, но зато ту, которой его учили в университете и которой он мечтал посвятить свою дальнейшую научную деятельность. Из Ташкента он отправился зимовать на гляциологическую станцию, находившуюся на леднике Абрамова на высоте 3900 метров. Вести же наблюдения приходилось на высотах более 4600 метров. На этой станции Жидков отработал три года, три раза зимовал. Летом же он принимал участие в высокогорной экспедиции на верхнем конце самого длинного в СССР памирского долинного ледника Федченко, причем на высотах около 6300 метров.

Следующий этап научной деятельности Жидкова начался уже в Москве. Осенью 1975 года он приехал из Ташкента в Институт географии АН СССР с большим желанием поступить в аспирантуру. Профессор Владимир Георгиевич Ходаков внимательно выслушал молодого тезку и дал своему будущему аспиранту дельный совет:

— Чтобы получилась полноценная диссертационная работа тебе надо обязательно собрать на леднике Абрамова дополнительно недостающий материал.

 И Жидков поехал туда вновь на зимовку. Уже в четвертый раз. После работы на леднике Абрамова Володя вернулся в Москву. В институте географии АН СССР он сдал положенные экзамены и поступил в аспирантуру. Руководителем диссертанта стал Ходаков. Вскоре после этого он рекомендовал Жидкову поехать на Шпицберген. В полевой сезон 1978 года Володя впервые появился на полярном архипелаге, где в течение четырех месяцев проводил гляциологические исследования на ледниках. Я быстро убедился, что в лице нового участника нашей экспедиции мы получили классного полевого исследователя. Так начался продолжительный период его работы на Шпицбергене. Интересно, что здесь он зарекомендовал себя не только как настоящий исследователь, но и как отличный спортсмен. Труженики Баренцбурга узнали Жидкова как хорошего спортсмена, выступавшего за шахтерские команды футболистов, баскетболистов и волейболистов. Между прочим, Володя — кандидат в мастера по нескольким видам спорта. Когда же выпадало свободное время и он находился не в поле, а на руднике, то всегда принимал активное участие во всех спортивных состязаниях.

В 1981 году Владимир Александрович успешно защитил диссертацию, посвященную особенностям снежного покрова в районах со сложной орографией, и стал кандидатом географических наук, а вскоре был утвержден в должности старшего научного сотрудника.

Во время первого полета в полевом сезоне 1986 года над двухскатной системой горно-долинных ледников Грен-фьорд Восточный и Фритьоф мы с Жидковым вели аэровизуальные наблюдения за этим давним эталонным гляциологическим объектом экспедиции. Что касается пульсирующего ледника Фритьоф длиной 14 километров, то он как раз представлял собой типичный приливный ледник, который заканчивал свое движение в северо-западной части большого залива Ван-Майен-фьорд, взаимодействуя, таким образом, с морем, «рождая» айсберги. Изучение ледника Фритьоф представляло большой интерес для понимания того, как изменялся климат в прошлом и какова его дальнейшая эволюция.

Володя буквально прилип носом к иллюминатору вертолета, внимательно наблюдая за поверхностью ледника, а я в это время рассматривал крупномасштабную карту района, над которым летел наш вертолет Ми-8.

— Евгений Максимович, смотрите в иллюминатор! Фритьоф «пульснул»! — Неожиданный громкий голос товарища заставил меня отложить карту района и тут же взглянуть в небольшое круглое окошко вертолета.

То, что я увидел, потрясло меня — вся поверхность ледника от самого ледораздела на этот раз стала неузнаваемой. Она была сплошь разбита трещинами, а сильно раздробленный язык ледника заметно выдвинулся в море. А ведь всего каких-то три года назад я вместе с польским гляциологом доктором Петром Гловацким проводил на этом самом месте серию снегомерных съемок. Тогда мы совершенно спокойно и безбоязненно ездили здесь на быстроходных японских снегоходах «Ямаха». Сейчас же все это пространство сделалось совершенно непроходимым.

Девять лет назад на Фритьофе вели гляциологические исследования бывалые участники нашей экспедиции кандидаты географических наук Андрей Федорович Глазовский и Максим Юрьевич Москалевский. Уже тогда они обратили внимание на накопление льда и формирование активного фронта ледника, что указывало на признаки надвигавшейся пульсации.

Никому раньше еще не удавалось в Арктике изучать момент подвижки на двухскатных горно-долинных ледниках. Вот почему сразу же после приезда в Москву мы доложили директору Института географии В.М. Котлякову о том, что стали свидетелями подвижки Фритьофа, и высказали пожелание продолжить изучение пульсации ледника в следующем сезоне. Академик положительно отнесся к нашему предложению, прекрасно понимая, что пропустить это явление природы было бы непростительно для гляциологов.

— Сейчас институт переживает тяжелые времена — на полевые работы денег нет. Подготовьте письмо в ГКНТ с просьбой выделить нашему институту дополнительно скромную сумму для проведения уникальных работ на пульсирующем леднике Фритьоф, — сказал шеф.

Я быстро составил проект письма в Министерство науки и технологии Российской Федерации. Текст Котляков одобрил. Как всегда благодаря помощи Г.А. Авсюка удалось получить важную подпись вице-президента АН СССР. Письмо я передал нашему покровителю Борису Ивановичу Имерекову, в то время занимавшему пост заместителя начальника одного из Управлений министерства.

Произошло удивительное событие: в Министерстве науки и технологии неожиданно пошли нам навстречу и выделили небольшие средства специально для проведения полевых исследований на леднике Фритьоф. Ограниченное финансирование позволило командировать в 1997 году только трех гляциологов — Владимира Жидкова, Виктора Захарова и меня.

Питерские геологи вновь выручили гляциологов. Они дали на время полевых работ удобную шатровую палатку с печкой, спальные мешки, резиновые сапоги и другие, крайне необходимые в поле вещи. В своей маленькой комнате я установил портативную радиостанцию «Ангара». Надежная связь базы экспедиции с ее отрядами — это уже 50 процентов успеха любой операции в полевых условиях. Втроем упаковываем в ящики и коробки двойной запас продуктов, полученных в столовой рудника Баренцбург в качестве сухого пайка. В пекарню отдаем заказ на солидный запас хлеба и сухарей. Вроде бы все готово к заброске на ледник.

Короткое прохладное лето на Шпицбергене не часто балует погодой, необходимой для полетов, пеших походов и научных наблюдений. Но такого дурного состояния атмосферы в лучшее календарное время года не помнили даже старожилы архипелага. Продолжительные туманы, предельно низкая облачность, сильные порывистые ветры и осадки мешали вертолетчикам выполнить нашу заявку. 21 июля, как всегда, я встал очень рано. Первым делом вышел в коридор, чтобы взглянуть в окно, из которого при отсутствии низкой облачности или тумана можно было видеть ледники Грен-фьорд Восточный и Западный. С удовлетворением отметил для себя, что погода наконец-то начала меняться в лучшую сторону, видимо, решив помочь гляциологам осуществить заброску на ледник. Из окна моей комнаты вновь открылась привычная картина противоположного западного берега залива Грен-фьорд и возвышающуюся над ним отвесную гору Веринг. Все жители рудника Баренцбург с давних пор переименовали непонятное им это норвежское название в «Спящего рыцаря» за поразительное сходство вершины почти километровой горы с бородатым человеком, голову которого накрывал шлем. Крайне медленно таяла беспросветная сероватая пелена тумана над поселком. Вот уже и раскрылся огромный мрачный занавес слоисто-кучевых облаков нал ледником Грен-фьорд Восточный и оттуда выглянул зажатый двумя невысокими отвесными горами его ледораздел, который предстояло обязательно перелететь, чтобы попасть на Фритьоф.

Когда казалось, что «счастье было так возможно, так близко», в нашу судьбу вмешались совершенно непредвиденные обстоятельства – руководителям Баренцбурга срочно потребовалось отправить на второй российский угольный рудник Пирамида какой-то важный груз, и наш полет отложили. Опечаленные возможным срывом заброски на Фритьоф стояли мы уныло около Ми-8. В это время к нам подошел командир вертолета, кстати, до Шпицбергена работавший в Крыму.

— Гляциологи, не унывайте! — дружески обратился он к нам. — Вашу заявку мы обязательно выполним сегодня, но только после возвращения из Пирамиды.  Таков приказ директора рудника, который я обязан выполнить в первую очередь.

Вскоре вертолет улетел, а погода тем временем стала ухудшаться. Кто бывал в Арктике, тот знает ее коварные повадки срывать задуманные планы. Над горами и ледниками вновь начали неторопливо клубиться облака нижнего яруса, готовясь поглотить и «наш» ледораздел. Гляциологи настороженно смотрели в его сторону. К обеду вертолет вернулся из Пирамиды, после чего, как и положено, экипаж отправился в служебное помещение. Не прошло и двадцати минут, как засуетилась наземная команда. Медленно подъехал к самому борту Ми-8 пузатый ярко-желтый бензовоз, и заправщики приступили к закачке керосина в топливные баки. Наконец, появились и сами вертолетчики. К нам подошел командир вертолета.

— Вот видите, зря вы волновались. Я же обещал, что выполним ваше задание, тем более, наш синоптик дал сейчас добро на вылет, — сказал он. — Сейчас от вас требуется лишь быстро погрузить свои причиндалы.

Мы быстро положили в вертолет все нехитрое снаряжение маленького отряда: палатку, приборы, рейки, печку, дрова, газовые баллоны, уголь, продукты, рацию, спальные мешки и карабин «Лось» (на случай «встречи» с медведем). Бортмеханик закрыл дверцу салона, и вскоре в пилотской кабине привычно защелкали многочисленные тумблеры, засветились яркими зелеными огоньками разные важные датчики, и вот уже закружилась медленно, а затем все быстрее и быстрее шумная карусель длинных лопастей вертолета прямо над нашими головами. По очереди, одна за другой, мощно взревели обе турбины, вдохнув в застывшую «вертушку» предстартовую жизнь, и вот уже пилот резко оторвал тяжелую машину от бетонки и привычно бросил ее вперед.

Откидное сиденье, расположенное за стенкой кабины, как всегда занял инженер-механик авиаотряда Юрий Николаевич Кононученко. Все участники российских экспедиций на Шпицбергене знали его как профессионала высшей категории, отвечавшего за техническое обслуживание вертолета. От этого немногословного и внешне удивительно спокойного человека, обладавшего могучим телосложением и очень тихим голосом, в значительной степени зависела во время сложных полетов судьба экипажа и пассажиров. Юрий Николаевич — заслуженный ветеран авиаотряда треста «Арктикуголь», долгое время трудившийся в авиаподразделении «Арктикугля». Когда мы подходили к вертолету, чтобы отправиться в очередной полет, то обычно видели, как инженер во время запуска двигателя внимательно наблюдает за раскруткой лопастей. Убедившись, что все в порядке, он привычно поднимался по откидной лесенке в вертолет. Мне всегда было спокойно на душе, когда я видел, что Кононученко летит вместе с нами. Надо отдать должное Юрию Николаевичу — он дружил и уважал гляциологов и практически не пропускал полетов на ледники. Инженер-механик недавно снял для своей семьи квартиру в Лонгиербюене, где его жена Елена стала работать в небольшом магазинчике сувениров. Их сын Вадим пошел учиться в местную норвежскую школу и очень быстро освоил норвежский язык. Впоследствии Вадим успешно закончил школу и поступил в университет северного норвежского города Тромсе.

В этой связи позволю себе сделать небольшое отступление. В последние годы в Лонгиербюене все чаще можно было услышать на улице и в магазинах русскую речь. Если в советское время сюда приезжали лишь наши спортивные, культурные и другие официальные делегации и редкие экскурсии, то после развала могучей державы в «столицу» архипелага начали постепенно перебираться из Баренцбурга и Пирамиды работники этих рудников. Среди них я встречал руководителя механического цеха, его жену и дочку, бывшего радиста авиаподразделения, а также нескольких молодых женщин, вышедших замуж за норвежцев. Одна из них, операционная сестра баренцбургской больницы Вера, вышла замуж за моего старого знакомого шахтера Свейна Альбригтсена, до этого дважды состоявшего в браке. На хитрый вопрос «Как тебе нравится Вера по сравнению с бывшими норвежскими женами?» он тут же поднял большой палец и произнес добрые слова в ее адрес. Сначала Вера устроилась куда-то посудомойкой и уборщицей, а через год-другой смогла заметно «повыситься», заняв место продавца одного элитного магазина. При мне Вера и, главным образом, ее муж зарабатывали хорошие деньги и в конце концов купили себе отдельную квартиру в столице Норвегии Осло. Все бывшие рудничные люди с трудом находили у норвежцев, прямо скажу, не очень благородную и не очень благодарную работу. Однако новая жизнь заставила их научиться худо-бедно говорить по-норвежски и освоиться с непривычной жизнью.

…Продолжаю прерванный рассказ. На этот раз я примостился в пилотской кабине. Бортмеханик любезно отдал мне половину своего небольшого, но законного места. Отсюда я мог хорошо видеть, что ожидает нас впереди.

— Полный порядок! Ледораздел открыт! — радостно закричал я Захарову и Жидкову, когда понял, что нам сопутствует успех.

Теперь оставалось самым важным найти с воздуха место для лагеря, удобное одновременно вертолетчикам для посадки и гляциологам для дальнейшей жизни и работы. Прямо за ледовым перевалом нашим глазам предстала жуткая картина ледяного хаоса: ледник был так сильно разбит поперечными и продольными трещинами, что окончательно сделался полностью непроходимым по всей своей длине. Посадка на ледник исключалась. Оставалось, как мы и предполагали, высаживаться на левую боковую каменистую морену Фритьофа.

Такое место удалось подобрать довольно быстро. Отсюда был виден весь объект предстоящих исследований да еще рядом протекал ручеек. По нашей просьбе летчики совершили круговой облет всего ледника, после чего вертолет вернулся к морене. Как положено, бортмеханик выпрыгнул на землю из зависшей машины, быстро осмотрел место и определил ногой (самый надежный «прибор»), насколько допустим грунт для посадки борта весом 12 тонн, затем рукой показал командиру о необходимости сместиться немного правее. Только после завершения этого маневра механик скрестил над головой руки и поднял большой палец. Колеса вертолета мягко коснулись поверхности морены. После быстрой разгрузки почти на ходу я простился с моими товарищами. Оба они — опытнейшие полярные гляциологи, ранее работавшие на Шпицбергене.

Старшим полевого отряда я назначил Виктора Георгиевича Захарова — видного исследователя динамики края Антарктиды, участника многих экспедиций на ледовый континент. После окончания московской средней школы Виктор был призван на службу в Военно-морской флот СССР. В Кронштадте он закончил торпедную школу и был направлен на Северный флот. Старшина 1 статьи торпедист Виктор Захаров служил на сторожевом корабле «Россомаха» и участвовал в дальних походах. Затем поступил в Московский  институт инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии. Будучи студентом кафедры аэрофотосъемки, участвовал в экспедиции на памирском леднике Медвежьем во время его подвижки в 1973 году. В 1974 году на кафедре физической географии защитил дипломную работу «Динамика ледника Медвежьего в момент пульсации». После института работал десять лет в Госцентре «Природа», откуда перешел в отдел гляциологии Института географии АН СССР. Здесь в 1988 году Захаров защитил кандидатскую диссертацию, посвященную динамике антарктических ледников в ХХ столетии. Около двадцати лет он занимался взаимосвязью динамики антарктических ледников с изменениями климата и уровня Мирового океана. За большой вклад во внедрение космических снимков Антарктиды и других полярных районов при работе многоцелевого орбитального комплекса «Мир» Виктор Георгиевич Захаров Указом Президента России Бориса Ельцина был награжден медалью «За заслуги перед Отечеством» II степени.

В тот же вечер в моей маленькой комнатушке на баренцбургской базе я едва услышал сквозь сильные атмосферные помехи слабый голос: «База, база, я — ледник. У нас все в порядке. Лагерь оборудовали. В палатке тепло. Еду готовим на газовой плите. Если позволит погода, уже завтра утром выйдем в первый маршрут. До связи завтра в 21.00».

Так состоялся первый радиотелефонный разговор с ледниковыми анахоретами. Сразу же улеглось волнение — связь налажена, значит, буду знать состояние их дел, здоровье и погодные условия, особенно важные для вертолетчиков, когда надо будет эвакуировать лагерь в Баренцбург.

Погода не сразу «позволила» гляциологам выйти в свой первый рекогносцировочный маршрут. Постепенно они организовали базисы для разных съемок ледника, чтобы затем нанести на карту его поверхность, сильно изменившуюся в результате подвижки. После этого у Володи и Виктора начались маршруты. Они выполняли геодезическую съемку и стереосъемку поверхности ледника в его фронтальной части, а также регулярные геодезические определения скоростей движения льда в краевой части Фритьофа, выявляли изменения морфологии поверхности ледника после подвижки по картам и космическим фотоснимкам, определяли координаты точек съемок спутниковым навигатором GPS.

Во время исследований в июле — августе выдалось всего лишь пять рабочих дней, когда видимость позволила выполнить инструментальные наблюдения. Погода, словно нарочно стремилась сорвать планы гляциологов. Поэтому Захаров и Жидков, как только наступало редкое улучшение видимости, тут же уходили в многокилометровые изнурительные походы. Приходилось нести на себе тяжелый и неудобный груз: теодолит-тахеометр, геодезические рейки, треноги, продукты, охотничий карабин. Такие маршруты обычно длились почти сутки, благо ночи на Шпицбергене еще продолжали быть светлыми. Что же до невзгод и тяжести работы, то они забывались, когда полевые дневники обоих ученых пополнялись новыми ценными данными о подвижке, ну и, конечно, после возвращения в теплую палатку и «приема» горячей пищи. О продолжении стадии наступания ледника наглядно свидетельствовали трещины со следами свежих перемещений льда, а также обвалы и активный облом айсбергов. В верхней области ледника, понизившейся во время подвижки, преобладали широкие продольные трещины растяжения вплоть до самого ледораздела. На относительно спокойных участках понизившейся поверхности ледника появилось несколько озер талой воды.

По сравнению с радиолокационными и геодезическими съемками 1988 года фронт ледника Фритьоф продвинулся к концу июля 1997 года почти на три километра. Это, в свою очередь, означало, что он перешел рубеж подвижки 1936 года и вышел за границу 1920 года. Таким образом, ледник наступал в среднем со скоростью 210-280 метров в год, однако в отдельные моменты она могла быть в 4-5 и более раз выше. Удалось подсчитать, что за последние девять лет площадь Фритьофа увеличилась примерно на 4,5 квадратных километра, а высота вновь образовавшейся концевой части ледника достигала отметок 50-150 метров. В краевой же части Фритьофа, ниже которой он оказался на плаву, скорость льда превышала три метра в сутки. Для сравнения: в 1988 году скорость льда в конце ледника была лишь 8 сантиметров в сутки, то есть в 30-40 раз медленнее, чем в 1997 году.

После завершения работ пришлось Виктору и Володе долго ждать, когда погода позволит вертолетчикам вылететь за ними. Низкие облака надолго оседлали ближайшие горы и ледники. Однако, как говорится в сказке, «в один прекрасный день» налетел ураганный ветер и принялся разгонять ненавистные тучи, оставив их «висеть» примерно метрах в трехстах над ледоразделом. И вот я снова лечу к моим товарищам на Фритьоф. Наконец, издали я увидел совершенно белую, выгоревшую на ярком солнце и обветренную штормовыми бурями шатровую палатку. Чтобы ненароком не сдуть ее, как пушинку, с возвышенной морены в соседнюю глубокую долину, пилот вертолета совершает посадку немного в стороне от лагеря.

На этот раз выключается двигатель и наступает неожиданная тишина. Вместе с авиаторами шагаю к Виктору и Володе. В глаза бросаются их бронзовые от загара и потемневшие от угольной копоти лица, на которых появились небольшие бородки, успевшие вырасти за это время. После взаимных объятий и приветствий спрашиваю:

— Как дела?

— А горячая вода на базе есть? — вопросом на вопрос отвечает Жидков, показывая мне свои руки почти угольного цвета. Дело в том, что как раз в это время работу теплоэлектростанции на руднике каждый год останавливали на сутки для предзимней профилактики, почему горячая вода отсутствовала.

— У соседей-геологов сегодня вечером будет работать сауна, так что отпаритесь и отмоетесь на славу! — радую друзей.

Весь экипаж во главе с командиром помогает разобрать стокилограммовую палатку и перенести груз в вертолет. Суровые норвежские законы об охране окружающей среды Шпицбергена предписывают оставлять после себя ранимую природу в том же состоянии, в каком она была раньше. Поэтому вместе с гляциологическим имуществом забираем с собой в Баренцбург весь мусор. На месте лагеря ставим приметный знак, сложенный из камней. Надеемся вернуться в будущем на это же место, чтобы завершить начатые исследования нашего эталонного «пульсара».

Для того чтобы провести аэрофотосъемку ледника, Виктор попросил командира совершить круговой облет Фритьофа. Захаров усаживается у открытой дверцы, и, чтобы он случайно не выпал из машины, бортмеханик привязывает его ремнем безопасности. Сначала мы летим в сторону ледораздела. Отсюда поворачиваем на юг, держась недалеко от правого борта ледника. Под вертолетом проплывает отвесный фронт Фритьофа. В одноименной бухте множество недавно «отелившихся» сравнительно небольших айсбергов или айсблоков. Справа остался узкий и длинный остров Аксель, почти перегородивший залив Ван-Майен-фьорд. Дальше наш путь снова лежит на север, в сторону ледораздела. Виктор крутит ручку портативной камеры — ведет покадровую съемку поверхности ледника. Одновременно из пилотской кабины наш старый добрый товарищ наземный электрик Виктор Кобзарь занимается аналогичной работой, но только с помощью видеокамеры. Впоследствии его съемка станет важным документальным свидетельством подвижки и хорошим дополнением к инструментальным наблюдениям за состоянием поверхности ледника в августе 1997 года.

Над ледоразделом дверца вертолета закрывается — работа закончена. Довольный Виктор Захаров надежно укладывает камеру, после чего усаживается у иллюминатора, как «обычный» пассажир. Впереди перед нами открывается во всю свою длину Грен-фьорд Восточный. За ним, на противоположной северной стороне Ис-фьорда, вздымаются островерхие горы и спускающиеся с них в залив широкие лопасти ледниковых языков. Над Баренцбургом привычно стелется неприятный черный дым из высокой трубы теплоэлектростанции, дающий повод шутникам называть ее «крематорием». Шутки шутками, но тяжелые металлы действительно выбрасываются в воздух и никакие фильтры удержать их полностью пока еще не могут. У причалов стоят два судна: океанский российский углевоз и небольшой норвежский теплоход, совершающий в Баренцбург регулярные рейсы с иностранными туристами.

Вертолет привычно садится около длинного холодного ангара. Смолкает оглушительный рев турбин. Иду к нашей экспедиционной уазовской «буханке», оставленный мной перед полетом, и подгоняю ее к борту Ми-8. В автомашину укладываем наиболее «деликатный» груз: оружие, рацию, приборы, остатки продуктов и личные вещи с полевыми дневниками и материалами наблюдений. К открытым створкам вертолета подъезжает грузовик и забирает громоздкий и грязный груз (печку, золу, мусор и палатку).

Минут через пятнадцать довольные гляциологи переступают порог родной базы.

Итак, операция под кодовым названием «Пульсар Фритьоф» успешно завершена. Впервые гляциологи смогли инструментально отследить процесс наступания ледника в его активный период. Были получены важные данные по скоростям движения льда и их изменениям в зависимости от динамики атмосферных процессов и колебаний уровня моря, а также составлена карта поверхности ледника Фритьоф во время его пульсации. Таких сведений о поведении ледников во время подвижки не было раньше не только по Шпицбергену, но и вообще по всей Арктике. Все это поможет нам оценить изменения баланса ледника Фритьоф в связи с колебаниями климата Арктики, на фоне которых проходили аналогичные подвижки, а также подробно изучить поверхность ледника во время его быстрого наступания.

В 1999 году особенно долго решался «больной» вопрос о выделении денег на очередную командировку в Арктику. Лишь в самом конце лета мне наконец удалось выехать в Баренцбург через Мурманск. Это был первый случай столь позднего отъезда из Москвы на Шпицберген. 28 августа теплоход «Анна Ахматова», на котором я ехал, подошел к знакомому причалу рудника. Снеговая линия в это время уже четко прослеживалась на окрестных остроконечных горах: свежий снег зимы 1999-2000 года отложился в их верхних частях. Впервые за 34 года довелось приехать на Шпицберген в конце календарного лета, практически в начале полярной зимы. Матросы быстро спустили парадный трап, и столпившиеся на палубе пассажиры, нагруженные чемоданами и большими сумками, заторопились на причал, где стояли ожидавшие их автобусы, грузовики и легковые автомобили. Не было слышно как когда-то шума духового оркестра, да и встречавших полярников оказалось непривычно мало. Все они собрались на смотровой площадке около столовой, откуда и наблюдали «спектакль» под названием «Приезд новой смены». Между прочим, эту площадку, прозванную еще при директоре рудника В.А. Гурееве «цветным телевизором», очень любят посещать баренцбуржцы. Отсюда они любовались красотами заливов, гор и ледников.

Оказавшийся по своим делам в порту заместитель директора рудника по хозяйству, кадрам и быту Валерий Павлович Стулишенко любезно довез меня на своей машине в наш научный городок.

Привычно поднимаюсь на второй этаж, прохожу мимо кают-компании и кухни. В самом конце коридора, на его правой стороне, родная дверь, на которой в то время стоял броский номер 6 (не имевший никакого отношения к чеховской «Палате № 6»). С волнением открываю входную дверь. Прямо перед входом небольшая прихожая и скромная девятиметровая комната с окном, выходящим на залив и на Спящего рыцаря.

На другой день после моего приезда весь Баренцбург погрузился в глубокий траур. Ровно три года назад, 29 августа 1996 года, радиостанции всего мира передали экстренное сообщение о катастрофе на Шпицбергене самолета Ту-154М, принадлежавшего компании «Внуковские авиалинии». На борту воздушного лайнера, выполнявшего рейс Москва — Лонгиербюен, кроме 11 членов экипажа находились 130 пассажиров — главным образом, работники треста «Арктикуголь», направлявшиеся на рудники Баренцбург и Пирамида.

Единственная взлетно-посадочная полоса аэродрома в Лонгиербюене расположена в пяти километрах от поселка. Начинается она от самого Ис-фьорда и заканчивается через 2,2 километра недалеко от угольного склада рудника. С юго-западной стороны взлетно-посадочную полосу ограничивает гора, а с северо-восточной — Адвент-фьорд. Дальше, на юго-восток, уходит в центральную часть острова Западный Шпицберген долина Адвент-дален. С обеих сторон ее обрамляют горы почти километровой высоты. При наличии благоприятных метеоусловий наши летчики предпочитали заходить на посадку обычно со стороны Ис-фьорда.

При подлете к аэродрому 29 августа 1996 года экипаж воздушного судна получил от диспетчера норвежского аэропорта информацию о метеоусловиях в районе взлетно-посадочной полосы. В это время была пасмурная погода: шел дождь, видимость составляла более 10 километров, ветер на полосе дул со стороны Ис-фьорда с незначительной скоростью 5-7 метров в секунду. На вершинах гор в Адвентдален недвижно лежали облака. Такая типичная для августа-сентября погода в Лонгиере вполне допускала посадку самолета. Поэтому причин для беспокойства вроде бы не было.

Командир Ту-154М принял решение сажать самолет против ветра и приступил к выполнению схемы захода на посадку со стороны долины Адвентдален. Все это время полет проходил в облаках, что полностью исключало возможность для экипажа лайнера визуально наблюдать землю.

Оставались считанные минуты до приземления. Находившиеся в аэропорту люди напряженно всматривались в створ гор, возвышавшихся по обеим сторонам долины Адвентдален. По расчетному времени самолет должен был бы давно появиться в воздухе. Минуты тягостно тянулись одна за другой, а он все не показывался из-за гор.

Значительно позже мне стало известно, что по данным, полученным с диспетчерского пункта аэропорта Лонгиера, потеря радиоконтакта с самолетом произошла в 10.45 местного времени, когда он находился в 10 милях восточнее радиомаяка. Спутниковая система наблюдений за Землей (КОСПАС) моментально зафиксировала падение самолета и немедленно сообщила точные координаты его гибели. Через полтора часа, в 12.15, экипаж норвежского спасательного вертолета «Си Кинг» сообщил диспетчеру, что обнаружил на плато горного массива Опера (высшая точка которого достигает 960 метров) обломки Ту-154М и останки людей. Западная сторона горы напоминает по форме амфитеатр, из которого поднимается небольшой горный пик Тенор. Впервые эти музыкальные названия гор упоминаются в литературе известным норвежским геологом Адольфом Хулем в 1912 году. В тот же день вечером с материка срочно вернулась в Лонгиер губернатор Шпицбергена Анн-Кристин Олсен, чтобы непосредственно участвовать в спасательной операции.

В это время пассажиры, ожидавшие в аэропорту этот самолет, чтобы возвращаться на нем в Москву, еще не знали, что «их» Ту-154 уклонился в сторону от установленной схемы захода на посадку и, не долетев около 15 километров до аэродрома, врезался в вершину большого горного массива Опера.

Речевой «черный ящик», обнаруженный после авиакатастрофы, зафиксировал последний возглас одного из членов экипажа: «Го…». Видимо, кто-то из летчиков совершенно неожиданно увидел в просвете облаков прямо перед собой гору и успел прокричать только «го…». Пилот попытался поднять нос воздушного корабля, но одно крыло и выпущенные шасси все же задели гору. Не хватило совсем немного метров, чтобы набрать спасительную высоту. Последовал страшный удар, сокрушивший пилотскую кабину и переднюю часть пассажирского салона. Хвостовая же его часть вместе с оставшимся салоном и тремя двигателями сорвалась вниз по склону горы на сотни метров, вызвав сход снежной лавины. Взрыва, однако, не последовало.

На другой день из Внукова прилетел Ту-154 за пассажирами, которые из-за произошедшей трагедии не смогли улететь в Москву. Следом в Лонгиере приземлился Ил-76 МЧС России. На нем прибыли спасатели и члены государственной комиссии во главе с заместителем министра МЧС Александром Москальцом. По настоянию норвежцев начались долгие и непростые переговоры об участии наших спасателей в работе. После горячих споров все же удалось договориться, что спасатели будут впредь работать вместе по формуле «1+1» (один норвежец плюс один русский).

«Центроспас» МЧС развернул свой лагерь близ места катастрофы. Вскоре два наших спасателя поднялись на плато к месту падения самолета. Там они обнаружили носовой «черный ящик» с аварийным речевым самописцем. Через три минуты после их сообщения по радио о важной находке на плато сел норвежский вертолет. Полицейские надели наручники на наших спасателей и доставили их на допрос в Лонгиер, после чего россиянам был вообще запрещен дальнейший подъем на гору Опера за «нарушение соглашения о совместной работе с норвежскими полицейскими». Более того, властные чиновники потребовали свернуть лагерь «Центроспаса». На последовавшем затем брифинге, организованном Анн-Кристин Олсен для представителей СМИ, журналисты и, что особенно характерно - «свои родные», норвежские, подвергли жесточайшей критике губернатора за задержание русских спасателей и запрет на продолжение ими работ. Возникший неприятный конфликт был вскоре улажен, и в дальнейшем русские и норвежские спасатели работали уже вместе и без эксцессов.

Трудно передать словами шоковое состояние, охватившее баренцбуржцев и пирамидчан, особенно тех из них, кто ждал прибытия родных и товарищей. Привычный горняцкий ритм работы на обоих рудниках был нарушен. Поползли самые невероятные слухи. Кто-то сказал, что будто бы удалось обнаружить шесть человек, оставшихся в живых. Весь рудничный народ вышел на улицу. Особенно много людей собралось в центре Баренцбурга, надеясь скорее получить точную информацию, которая крайне медленно поступала из Лонгиера. Чересчур горячие головы требовали немедленно направить к месту катастрофы горных спасателей Баренцбурга, полагая, что норвежцы не справляются с этой работой. Подобные обвинения были несправедливы.

Каждый день радио и телевидение Москвы, Осло и многих других го­родов мира начинали передачи последних известий с экстренных сообщений с места авиакатастрофы. Из многих стран, включая Россию, прилетели в Лонгиербюен, а затем и в Баренцбург вездесущие корреспонденты различных средств массовой информации.

Я был потрясен, как мужественно держался в эти скорбные тяжелейшие дни командир горноспасательного взвода Павел Тимофеевич Сериков, в одно мгновенье потерявший дочь, внука и зятя. Мужественный горняк сдерживал бурные эмоции, возникавшие то и дело во время стихийных уличных митингов, призывал жителей поселка к порядку и дисциплине. Жестокая судьба не пощадила уважаемого на руднике Баренцбург главного инженера Василия Тимофеевича Гукова, у которого погибла вся семья — жена и два сына. Жена заместителя директора того же рудника О.Н. Прохоренко лишилась мужа и сына. К ветерану Шпицбергена рабочему горно-очистного забоя А.А. Непейводе возвращался на этом самолете из отпуска сын-шахтер Вадим. К сожалению, этот печальный список невосполнимых потерь очень длинный. Ныне все имена трагически погибших работников треста «Арктикуголь» начертаны на двух больших мемориальных досках, установленных в клубе Баренцбурга.

Через два года, в августе 1998 года, на месте гибели самолета работала смешанная норвежско-российская комиссия, которая провела окончательное тщательное профессиональное расследование. Члены комиссии совершили несколько экспериментальных полетов по утвержденной схеме захода на аэродром и выполнили различные курсы посадки. Норвежские и российские специалисты отметили, что одной из вероятных причин катастрофы могли стать неуверенные действия экипажа в сложившейся сложной обстановке. Нельзя исключить и влияние на высоте 800-1000 метров очень сильного бокового ветра, который мог сносить Ту-154М с правильного курса, в результате чего он уклонился в сторону от существующей схемы захода на посадку в горных условиях. Самолет продолжал снижение в облаках, и его экипаж не знал своего точного местонахождения относительно этой схемы. По мнению комиссии, в создавшейся ситуации летчики обязаны были немедленно набрать безопасную высоту и уйти на второй круг.

Следует отметить эффективную деятельность норвежской стороны, организовавшей доставку фрагментов обнаруженных на месте катастрофы тел на материк в город Тромсе для последующей идентификации. Через некоторое время все погибшие авиаторы и пассажиры были опознаны и похоронены у себя на родине. Нельзя забыть, что горняки Лонгиербюена проявили солидарность с погибшими шахтерами России и Украины и собрали их семьям значительные средства.

Близ места гибели самолета, у подножья горного массива Опера, установили памятник, выполненный на руднике Баренцбург. Его открыли в торжественной обстановке губернатор архипелага Анн-Кристин Олсен и консул Российской Федерации на Шпицбергене Владимир Ильич Оноша.

29 августа 1999 года Баренцбург вновь погрузился в глубокий траур — на руднике поминали своих родных и товарищей. На домах поселка висели приспущенные траурные флаги. На всех столах шахтерской столовой горели маленькие тонкие свечки. В этот печальный день в большом шумном зале стояла непривычная тишина. После обеда я пошел к старому знакомому шахтеру А.А. Непейводе, чтобы еще раз выразить слова сочувствия в связи с постигшим его три года назад горем — гибелью любимого сына. Со слезами на глазах заслуженный горняк рассказывал мне о Вадиме, все время ругал себя, что настоял на том, чтобы он возвратился после отпуска назад в Баренцбург. До сих пор отец не может примириться с мыслью, что Вадима нет в живых. «Это моя незаживающая рана до конца жизни. Это я виноват в его гибели», — повторял много раз ветеран Шпицбергена.

В 2000 году в Баренцбурге меня встречал новый директор рудника — заместитель генерального директора треста «Арктикуголь» Василий Тимофеевич Гуков. Он родился в 1951 году в семье потомственных шахтеров Донбасса. Из пяти братьев его отца трое были награждены орденами Ленина за восстановление разрушенных во время войны донецких шахт. Начинал свою работу молодой Василий слесарем, причем одновременно учился на вечернем отделении Донецкого политехнического института. Отслужив два года в Советской Армии, продолжил учебу в Днепропетровском горном институте, который окончил в 1977 году и приступил к работе на шахте «Россия» горным мастером, а затем главным инженером и директором. После трагедии на Шпицбергене Гуков вернулся на свою родную донецкую шахту, где работал юношей 30 лет назад. После страшной трагедии на Шпицбергене Василий Тимофеевич нашел в себе силы вновь отправиться на полярный архипелаг, где погибли его жена и оба сына.

Светлана Церфас не дождалась в тот трагический день возвращение из отпуска своего мужа-горняка Юрия. Печальная судьба Василия и Светланы соединила этих несчастных людей, и они поженились. Теперь у них растет славная дочурка Сонечка. В мае 2001 года трест «Арктикуголь» направил В.Т. Гукова в Баренцбург для усиления деятельности рудника. Опытный шпицбергенский руководитель сразу же активно включился  в работу, хорошо знакомую ему по 1994-1997 годам.

Наступил 2008 год. Я уже знал от своего начальства, что именно в этом году состоится моя последняя поездка на Шпицберген, где придется проститься навсегда с этим архипелагом и его ледниками, изучению которых отдал более сорока лет.

 

МОЯ «ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ» ДЛИЛАСЬ 14 ЛЕТ

 

Выражение «лебединая песня» основано на народном поверье, что лебеди поют единственный раз в жизни — перед смертью.

 

Норвежские жители Шпицбергена всегда c интересом читают свою еженедельную иллюстрированную газету «Свальбардпостен». Из нее они узнают последние новости об архипелаге, о жизни и работе норвежских, российских и других полярников. Начиная с 1965 года, в газете стали практически ежегодно появляться статьи и заметки о работе нашей гляциологической экспедиции, в том числе и обо мне.

В середине мая 1994 года я приехал по экспедиционным делам из Баренцбурга в Лонгиербюен и временно остановился в доме своих старых друзей, ветеранов Свальбарда — инженера-электрика шахты № 3 Большой норвежской шпицбергенской угольной компании Бьерна Хеннингсена и его жены Рейдун, учительницы местной школы. Их удобный дом, принадлежавший лонгиербюенской школе, находился в южной части нового района «столицы» архипелага Лиа. Еще недавно здесь можно было увидеть диких оленей, любивших пастись у подножья горы, а немного раньше сюда частенько наведывались и овцебыки. Обоих супругов хорошо знали и уважали в поселках Баренцбург и Пирамида, куда они любили приезжать зимой на снегоходах, а летом на катере. Языковый барьер в разговоре с жителями наших рудников никак не мог сказаться на их приятельских отношениях. К тому же Рейдун учила русский язык и худо-бедно могла говорить на нем, часто перемежая русские и английские слова. Высокий симпатичный Бьерн с одухотворенным лицом ученого был многолетним лидером норвежских островных шахматистов и ежегодно участвовал в традиционных спортивных соревнованиях с советскими шахтерами. Рейдун же увлекалась пулевой стрельбой и вместе с мужем принимала участие в этих соревнованиях. Их сын Стиг родился на Шпицбергене. Он женился на дочери местного священника и покинул дом родителей. Когда я приезжал в Лонгиербюен, Рейдун обычно селила меня в совсем небольшую комнату младшего сына, стены которой украшали многочисленные медали, полученные Стигом за победы в спорте. Вокруг все сияло чистотой. На деревянной койке специально для меня стелилось невесомое пуховое одеяло, и лежали свежие махровые полотенца для рук и душа. Холодильник, всегда заполненный до отказа разнообразными продуктами, соками, пивом и газированной водой, отдавался полностью в мое распоряжение. Однажды, когда я постеснялся открыть его, Рейдун заметила на русском языке: «Евгений! Наш дом — твой дом!»

В этот раз, едва я переступил порог дома Хеннингсенов, как раздался телефонный звонок, и Бьерн стал с кем-то разговаривать. Через минуту он вошел в гостиную и обратился ко мне:

— Тебя спрашивает одна молодая женщина, — норвежец хитро улыбнулся, передавая мне переносную телефонную трубку.

— Здравствуйте, уважаемый Евгений Максимович! — неожиданно услышал я чистейшую русскую речь. — Вас беспокоит Светлана Поварова, бывшая корреспондентка «Полярной кочегарки». После того как я вышла замуж за редактора норвежской газеты «Свальбардпостен», теперь живу и работаю вместе с ним в Лонгиербюене. Вы — ветеран Шпицбергена. Поэтому мне хочется написать о вас большую статью. Если вы не будете возражать, я хотела бы сейчас приехать, чтобы встретиться с вами и взять у вас интервью.

— Буду рад видеть вас, заодно познакомимся и поговорим.

Минут через десять около дома остановился небольшой юркий автомобиль. За его рулем сидела миловидная худощавая женщина небольшого роста. Она бегло поговорила на норвежском языке с Бьерном и Рейдун. Затем нас пригласили за большой стол в гостиной. Хлопотливая хозяйка тут же принесла соки, печенье, орешки, конфеты. Затем спросила, что мы будем пить: кофе или чай.

Тем временем Светлана включила миниатюрный диктофон и стала расспрашивать меня о моей жизни и работе гляциологической экспедиции.

В ходе нашего разговора я узнал, что Светлана до приезда на Шпицберген жила в небольшом подмосковном городке Ступино. Приехав на архипелаг, работала корреспондентом «Полярной кочекарки» на руднике Пирамида. Однажды туда приехал по творческим делам редактор «Свальбардпостен» Тур Уле Рее. Потом они встречались не один раз. Постепенно первая случайная встреча этих творческих людей переросла в настоящую любовь, закончившуюся русско-норвежской свадьбой. Так Светлана оказалась в Лонгиербюене и стала корреспонденткой «Свальбардпостен».

В конце нашей беседы приехал помочь жене молодой редактор Тур Уле Рее. Он сделал несколько фотоснимков и вскоре уехал в редакцию. Когда я прощался со Светланой, то вполне серьезно сказал ей, что в этом году заканчиваю свою деятельность на Шпицбергене. Увидев удивленное лицо Светланы, я объяснил ей, что такое решение вызвано целым рядом объективных причин, в том числе катастрофическим уменьшением финансирования нашей экспедиции, моим пенсионным возрастом (68 лет), который уже тогда не совсем подходил для тяжелой работы на ледниках, а также ухудшившимся за последнее время здоровьем.

— Ведь рано или поздно, когда-то все равно должно же произойти это довольно печальное для меня событие — проститься со Шпицбергеном, — заметил я, провожая корреспондентку газеты до машины.

— Однако, Евгений Максимович, я слышала от знакомых, что вы каждый год перед своим отъездом со Шпицбергена говорите точно такие же слова, но на следующий год снова возвращались сюда, как ни в чем не бывало! — удивилась Светлана.

— Все правильно — я так говорил прежде, имея для этого достаточно веские основания. Но в этом году я принял, наконец, окончательное решение закончить свою продолжительную деятельность на Шпицбергене.

Не прошло и десяти дней после нашей встречи, как я получил из Лонгиербюена в Баренцбурге большой фирменный конверт газеты «Свальбардпостен». Раскрыв его, увидел майский номер газеты с большой статьей Светланы и Тура Уле Рее. Набранный крупным шрифтом заголовок SINGER SVANESANG (Лебединая песня Зингера) указывал на то, что 1994 год стал для меня последним годом работ на Шпицбергене.

На другой год Светлана с мужем уехала на свою новую родину — в Норвегию, а я вернулся на Шпицберген. Жизнь внесла коррективы, и я с удовольствием продолжил здесь свою деятельность. У меня, как у бегуна на длинные дистанции, словно открылось второе дыхание, прибавились силы, более того, возникло огромное желание продолжить изучение ледников Шпицбергена. Я ощутил себя таким, каким был много лет назад, когда впервые попал сюда. Так уж получилось, что снова, в который уж раз, я нарушил свое клятвенное заверение о «последнем разе» и в следующем 1995 году я снова появился с экспедицией на Шпицбергене.

Наступил новый, XXI век, а я все продолжал ездить на архипелаг. В конце концов мне самому стало не совсем удобно, что так долго обманывал читателей «Свальбардпостен» обещанием закончить свою шпицбергенскую карьеру в 1994 году. Поэтому и написал в 2005 году в эту газету небольшую статью «Моя лебединая песня продолжается 11 лет». Новый редактор «Свальбардпостен» ветеран Шпицбергена Биргер Амундсен, которого я знал здесь не меньше тридцати лет, раскопал в своем богатом архиве фотографию моей персоны двадцатилетней давности и поместил ее в статье. Однако даже и после этой публикации я продолжал прилетать каждый год из Москвы на архипелаг.

Весной 2008 года я спросил своего непосредственного начальника Николая Ивановича Осокина относительно моей очередной поездки на Шпицберген. И вот что услышал из уст заместителя заведующего отделом гляциологии:

— Евгений Максимович, у вас за плечами долгая, богатая множеством интересных событий, жизнь. Юношей вы работали на полярной станции и ледоколе, во время Международного геофизического года зимовали на Новой Земле, четыре раза возглавляли высокогорную гляциологическую экспедицию на Памире и вот уже более сорока лет бессменно стоите у руля Шпицбергенской экспедиции. Без преувеличения можно сказать, что на этом архипелаге вас знают все и вы сами знаете всех. Много лет назад советская пресса назвала вас «живой легендой Шпицбергена». Вы — почетный полярник, один из старейших сотрудников нашего отдела и института. Вместе с тем я должен честно сказать, что по возрасту и здоровью еще лет пятнадцать назад вас уже нельзя было отпускать в полярную экспедицию. Однако, зная вашу любовь и привязанность к Шпицбергену, мне каждый раз удавалось уговаривать директора института, чтобы он разрешал вам продолжать поездки на архипелаг. Сегодня вам, увы, уже больше 80 лет, кроме того вы имеете вторую группу инвалидности. С такими показателями вообще нельзя ездить в экспедицию, тем более полярную. Несмотря на это руководство института все же разрешило вам поехать на Шпицберген в этом году, но… — здесь Осокин сделал секундную паузу, — но только в последний раз. Хочется верить, что вы правильно воспримите наше решение. От всей души мы желаем вам оставаться полным внутренней энергии, каким привыкли видеть Вас долгие годы, и по-прежнему продолжать радовать нас своим оптимизмом и жизнерадостностью.

После такого откровенного, но уважительного и доброжелательного тона Н.И. Осокина стало понятно, что моя «лебединая песня», которая длилась на Шпицбергене «целых» четырнадцать лет, должна была закончиться в конце 2008 года. Тут, как говорится, уже ничего не попишешь. В отличие от настоящих лебедей, заканчивающих свою жизнь после прощальной песни, я продолжил жить и трудиться в Институте географии. Наглядным подтверждением этого служит данная книга, которая была написана уже после окончания работы в экспедиции практически на моем рабочем месте.

Незадолго перед отъездом со Шпицбергена в августе 2008 года я передал короткую заметку в газету «Свальбардпостен». В ней выразил теплые слова в адрес архипелага и норвежских ветеранов, с которыми подружился за прошедшие десятилетия. Редактор газеты Биргер Амундсен назвал мою заметку «Полжизни на Свальбарде».

За многие годы жизни и работы на Чукотке, Новой Земле, Северной Земле и Шпицбергене я полюбил Арктику. Конечно, есть на земном шаре места, значительно лучше приспособленные для человека, чем эти и другие полярные районы. Однако кто однажды побывал на Крайнем Севере, тот никогда не сможет забыть его заливы, окаймленные заснеженными горами, с которых спускаются в холодное море серебристые ледниковые языки, рождающие айсберги. Разве можно забыть немногочисленные поселки и уютные хижины, разбросанные по побережью и в горных долинах, или угольные рудники — оазисы в ледяной арктической пустыне, возникшие на самом краю света? Или приход первого корабля с материка после долгой разлуки, или появление первых лучей Солнца, говорящих об окончании полярной ночи? Все это надо видеть собственными глазами, чтобы понять и оценить по-настоящему всю чарующую красоту и неповторимость полярной природы. Я много раз видел ее своими глазами и уже поэтому считаю себя счастливым человеком.