Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Л. Говоруха. Путешествие в Бырранга. Гидрометеоиздат. Ленинград. 1973 г.
Мы искали гранитные валуны. Каждый день, в каждом маршруте. Затеял это наш Главный геоморфолог Вячеслав Макеев. Он не уставал отшагивать ежедневно по 15–20 километров в поисках этих валунов. Мы все, как могли, содействовали ему, хотя каждый из нас имел свои обязанности: метеорологи ходили на сроки, гляциологи бродили по леднику с теодолитом и рейками, радист передавал и принимал телеграммы, хозяйничал на кухне.
От того, найдем мы граниты или нет, зависело решение одного важного вопроса палеогеографии Таймыра: «Каким было оледенение полуострова и гор Бырранга в прошлом, когда ледники повсеместно увеличивались в размерах?». И чтобы решить этот вопрос, мы искали сначала, конечно, не проблематичные гранитные валуны (которые в конце концов были найдены). О них здесь говорится уже постфактум. Нас интересовали главным образом остатки различных морен, в том числе так называемая основная морена, которая в районах древнего оледенения образует местами сплошной покров. Состоит она либо из местных пород, либо из пород, принесенных ледником извне. В составе инородной морены зачастую встречаются крупные валуны, называемые эрратическими. Они, часто являясь единственными немыми свидетелями прошлых ледниковых эпох, могут указать, откуда и в каком направлении двигался ледник. Эти обстоятельства важно было выяснить и касательно Таймыра. Если сейчас, в сравнительно теплую эпоху, ледники здесь есть, то, следовательно, они должны были существовать и в более холодные отрезки геологического времени, предшествовавшие современному (межледниковому) этапу.
Какими же были морфология и размеры древних ледников Таймыра, в какой связи они находились с соседними ледниковыми центрами?
Ответ нам дали валуны, которые удалось обнаружить в июле, когда мы возвращались из маршрута по долине реки Ледниковой.
Вместо того чтобы идти по берегу реки, мы отправились в обратный путь по водораздельному плато, лежащему восточнее долины. Мы надеялись обнаружить следы морены либо на плато, либо на его склонах. И не ошиблись. Основная морена нашлась. Ее разорванный покров сохранился на плато довольно хорошо, поскольку он не мог быть ни снесен вниз, ни перекрыт другими более поздними геологическими отложениями.
Самое интересное, что в этой морене Вячеслав Макеев обнаружил эрратические валуны, оказавшиеся гранитными. На сколе образцов гранита были отчетливо видны кристаллы полового шпата, кварца и блестки слюды.
Откуда же он здесь появился, из каких мест принес его ледник? Мы знали, что ближайшие коренные обнажения гранитов имеются лишь на Северной Земле (на острове Большевик) и на побережье полуострова Таймыр, в районе архипелага Норденшельда. От нашего района это не менее 300–400 километров. Потом, в Ленинграде, мы убедились, что граниты были действительно оттуда. Это показал анализ их структуры и состава. Геологи давно установили, что, казалось бы, одинаковые горные породы, взятые из разных мест, почти всегда имеют хотя бы небольшие различия. Эти различия обнаруживаются только в шлифах – пластинках породы, толщина которых доводится шлифованием до десятых и сотых долей миллиметра. В шлифах горные породы становятся прозрачными, и, просматривая их в поляризованном свете, можно обнаружить множество «скрытых» особенностей.
Просмотрев и сфотографировав шлифы, Слава Макеев сравнил их со шлифами гранитов из разных районов Северной Сибири. Тут-то и обнаружилось их сходство с гранитами, изученными еще в тридцатые годы и после войны полярными геологами Ф. Г. Марковым, В. А. Вакаром, Н. Н. Урванцевым.
После этого многое стало ясным. Выходило, что наиболее возвышенная часть гор Бырранга некогда перекрывалась громадным ледниковым щитом, имевшим ледораздел либо в районе архипелага Норденшельда, либо в районе острова Большевик. Только в таком случае эрратические гранитные валуны могли попасть на плосковерхие горы Таймыра. Современные представления о механизме переноса морены ледником допускают такое явление. Это убедительно показал своими исследованиями советский гляциолог Михаил Гросвальд. Изучая в период Международного геофизического года (1957–1959) ледниковые купола на Земле Франца-Иосифа, он обнаружил интересные структуры, так называемые краевые антиклинали, обрамляющие своеобразными валами срединные «караваи» куполов. Их образование обусловлено динамикой льда, характером распределения внутренних напряжений, возникающих в теле ледника при движении отдельных его слоев относительно друг друга.
Контакт краевой антиклинали с центральной «линзой» купола – это область скалывающих напряжений, формирующих так называемую зону глубинного разлома. Видимого разлома, конечно, нет; в геологическом отношении в этом месте формируется система наклонных надвигов и сдвиго-надвигов, направленных от ложа ледника к его поверхности. По ним как раз и поднимается донная морена на поверхность покровных ледников, а затем моренный материал получает возможность перемещаться к периферии покрова.
Таким образом, становится ясно, что в принципе глыбы гранита могли попасть с побережья Таймыра на водораздельные возвышенности. Другого объяснения этому факту пока нет.
Итак, мы установили, что древнее оледенение Таймыра и гор Бырранга имело покровный характер в одну из стадий своего разрастания. При этом оно, вероятно, перекрывало нынешний горноледниковый район и, следовательно, имело большую мощность. В таком случае в нашем представлении рисуется ледниковый щит, имеющий еще большую мощность в районе ледораздела, располагавшегося к северу от Таймыра. Он должен был перекрывать горы Бырранга, большую часть Таймыра и острова Северной Земли с прилегающим морским мелководьем. Причем не исключено, что ледораздел этого покровного ледника располагался не на суше, а в районе нынешней акватории восточной части Карского моря. Почему так? Потому, что геологи, геофизики и гляциологи приурочивают ледоразделы многих областей древнего оледенения к наиболее погруженным ныне участкам суши и морского дна в пределах шельфовых морей и заливов. Такая палеогляциологическая закономерность прослеживается в районе Лабрадора и Гудзонова залива в Северной Америке, Ботнического залива и Баренцева моря в Европе. Она объясняется многими причинами, в том числе «пластичностью» земной коры, прогибающейся под ледниками на величину, равную примерно одной трети их мощности в данном месте.
Погружение отдельных глыб земной коры под тяжестью льда и подъем после исчезновения или уменьшения ледников возможны потому, что подкоровое вещество в определенной мере способно перемещаться, причем сравнительно легкие глыбы коры как бы «плавают» на нем. Под нагрузкой участки коры притапливаются, а без нее – всплывают. Поскольку ледники в районах древнего оледенения исчезли сравнительно недавно (10–20 тысяч лет назад), то естественно, что земная кора не успела вернуться в исходное, доледниковое положение, хотя большая часть прогиба в этих районах уже компенсировалась. А то, что некогда оледенелые участки продолжают подниматься, – бесспорный факт, установленный различными методами: высокоточным повторным нивелированием местности с опорой на постоянные реперы, наклономерными наблюдениями в глубоких шахтах и др.
Подъем местности в районах древнего оледенения особенно заметен на морских побережьях, а также на многих островах Северного Ледовитого океана, где древняя береговая линия поднялась местами на 200–300 метров. Вот такими и даже большими величинами измеряется прогибание земной коры под ледниковой нагрузкой!
Прогиб происходил до определенного (компенсационного) положения, при котором уравновешиваются системы внешних и внутренних сил и нагрузок. Такое же равновесие теоретически должно было иметь место и в первоначальном (доледниковом) состоянии той или иной местности.
Геофизики сейчас установили, что из-за податливости, эластичности земная кора весьма чувствительна к любым внешним нагрузкам, будь то формирующийся ледник, наполняемое водохранилище или крупное инженерное сооружение. Известен, например, случай оседания участка местности на Тихоокеанском побережье Соединенных Штатов Америки после постройки крупного сухого дока.
Первые итоги
К далекому морю
•
Былое и радиоуглерод
•
Во власти шторма
•
Реки льда
•
Природа вокруг нас
В конце июля была завершена основная часть наиболее трудоемких работ. Оставалось лишь обойти многочисленные вехи, сделать по ним замеры. Кроме этого, мы продолжали гляциогеоморфологическое картирование приледниковой зоны и вели теодолитные засечки на реечных створах, по которым наблюдали за смещением поверхностных слоев льда.
В конце июля в большой маршрут отправился геоморфологический отряд: Вячеслав Макеев со студентами на резиновой лодке собирались пройти реки Толля, Клюевку (через продовольственное депо, оставленное летчиками) и, достигнув берега моря в районе долины Нарвалов, выйти к полярной станции Остров Андрея. Предполагалось выполнить большой комплекс геолого-геоморфологических наблюдений. Надо было проследить речные террасы, ледниковые морены, описать и заколлектировать обнажения четвертичных толщ осадков, обследовать ряд озер, расположенных на предгорной равнине и в пределах прибрежной низменности. И всюду отбирать различные образцы и пробы.
В поход геоморфологи готовились долго и основательно. Ведь они уходили на месяц в тундру, на съедение комарью. Упаковали продовольствие, бензин, подготовили обувь и одежду, починили палатку и спальные мешки. Прежние короткие походы явились как бы подготовкой к основному маршруту, обещавшему быть очень интересным и плодотворным. Поход по этому маршруту был заранее запланирован и обдуман еще в Ленинграде.
30 июля все было готово. Накануне мы перебросили лодку с озера Вэривэл в верховье реки Толля, километрах в десяти от базы. Несколькими челночными рейсами доставили в рюкзаках снаряжение, в том числе тяжелую грунтовую трубку.
Настали минуты прощания. Крепкие рукопожатия, теплые напутственные пожелания – и скоро нагруженная лодка запрыгала на перекатах реки Толля. Через некоторое время она скрылась за излучиной реки, начался водный слалом. Наши товарищи уходили вниз, к далекому морю, и мы увидим их не ранее чем через месяц.
В базовом лагере осталось только четверо бородатых робинзонов.
Было это недавно – всего тысяч двести лет назад. Там, где мы сейчас работали, не существовало ничего живого – ни травинки, ни лишайника, ни единого живого существа, не было видно и самих гор. Как свидетельствовали наши находки и исследования, горы Бырранга с их предгорьями покрывал ледниковый щит, под тяжестью которого прогнулся большой участок земной коры, ограниченный с юга ложбиной Таймырской низменности.
Земля здесь прогнулась не только непосредственно под щитом, но и вдоль его кромки за пределами ледника, раскинувшегося от гор Путорана и Среднесибирского плоскогорья до бровки материкового склона Северного Ледовитого океана. Множество признаков определенно указывало, что в период наибольшего развития Таймыро-Североземельского ледника центр, или, как говорят гляциологи, ледораздел, по-видимому, располагался в восточной части Карского моря, у побережья Таймыра, где-нибудь в районе прибрежного многоостровья или близ архипелага Норденшельда.
Это было время максимального оледенения северного полушария, когда в Альпах и Западной Европе распространялся вюрмский ледник, в Северо-Восточной Европе – валдайский, а в Северной Америке – висконсинский. Все они носят названия тех местностей, где сохранились наиболее отчетливые следы былой деятельности их: скопления глыб и валунов, образующих гряды морен, отложения приледниковых озер (так называемые ленточные глины), слоистых галечников, а также песчаные отложения бурных ручьев и рек, стекавших с ледника летом в периоды таяния. Холмы и озера Валдая, живописный Селигер с его островами, Кавголовские высоты – все это следы его поступи, и поэтому рука так и выводит почтительно слово Ледник с большой буквы. Однако, как говорят французы, вернемся к нашим баранам и попытаемся на основе строгих научных фактов объяснить некоторые черты древней географии (или палеогеографии) гор Бырранга.
Как удалось восстановить основные этапы развития рельефа и оледенения Таймыро-Североземельской области? Реконструкция их наряду с изучением современных ледников была одной из задач нашей экспедиции, поскольку с того времени не могло остаться никаких письменных свидетельств древних географов и гляциологов. Это сказано, конечно, для красного словца, поскольку человек в то время, хоть и существовал, был еще не только весьма далек от гляциологии и научной деятельности, но, возможно, даже не имел членораздельной речи. Вот поэтому современным исследователям приходится выяснять все проблематичные вопросы прошлого нашей планеты косвенным путем, на основании изучения на той или иной территории следов давно прошедших географических процессов и явлений. Палеогеографические реконструкции – это ведь в своем роде «криминалистика», которая находит и анализирует следы былых изменений природы – колебаний климата, изменения растительности, почвенного покрова, животного мира, наступаний и деградации ледников, колебаний уровня моря, вызывающих трансгрессии и регрессии морских вод на больших пространствах побережий.
Правда, как и в следовательской работе, в палеогеографии иногда возможно различное – двоякое либо даже прямо противоположное – толкование фактов и, стало быть, построение разнообразных (вплоть до взаимно исключающих) версий, когда добытые факты спорны, случайны или малоубедительны. Все это составляет пищу для научных школ и направлений, для дискуссий, борьбы мнений и «споров, в которых рождается истина». Однако по мере накопления новых научных фактов и их критического осмысления такой пищи для споров остается все меньше и меньше; иногда разные точки зрения сближаются, иногда одна из них, не оправдавшаяся и не объясняющая новые факты, отвергается совсем. В конечном же итоге наука получает дальнейшее развитие, гипотезы постепенно превращаются в стройные теории, одной из которых является, в частности, ледниковая теория.
Эта теория, вероятно, одна из наиболее известных, о ней знают даже школьники. И дело тут совсем не в поражающих воображение картинах Великого ледникового периода, обрисованных в геологических и географических учебниках, научно-популярных журналах и научных трактатах, а в широком распространении совершенно бесспорных следов деятельности ледника, наглядно проявляющихся в горных странах, а главное на громадных пространствах Северной Европы и Америки, в самых густонаселенных районах, практически являющихся колыбелью цивилизации. Только немногие «антигляциалисты» не разделяют теории ледникового периода (есть и такие исследователи с собственной точкой зрения), они оспаривают или даже полностью отрицают возможность существования Великого Ледника, своеобразно толкуя происхождение многих ледниковых форм рельефа и геологических отложений.
Как же все-таки реконструируются прошлые изменения в природе? Одним из основных методов, с помощью которого строятся палеогеографические представления, является применение так называемого принципа актуализма. Его положения были впервые сформулированы в XIX веке Чарльзом Ляйелем, крупным английским геологом-естествоиспытателем, а затем развиты трудами таких ученых, как Н. Шарпантье, К. Ф. Рулье, Г. Е. Щуровский. Сущность принципа актуализма заключается в экстраполированном перенесении скорости и основных особенностей геолого-геоморфологических процессов настоящего на характеристику и количественную оценку их в прошлом. Это одна из разновидностей сравнительно-исторического метода, с помощью которого изучение современных геолого-географических явлений позволяет судить о физико-географических условиях ледникового периода и более древних этапов геологической истории. Принцип актуализма основан на положении, что физико-географические процессы прошлых геологических эпох и явления, вызываемые этими процессами, имеют много общего с современными – происходящими в нынешней физико-географической обстановке, которую мы имеем возможность изучать. Количественно и качественно оценивая результаты современных физико-географических процессов, можно восстановить (реконструировать) прошлую природную обстановку и сопутствующие ей разнообразные явления: осадконакопление, формирование рельефа, древний вулканизм, деятельность ледников и пр.
Для чего нужна геологическая и географическая реконструкция? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вспомнить, каково же предназначение науки. По словам Д. И. Менделеева, это – «предвидение и польза». Такой краткой формулой выражены основные задачи любой отрасли науки, и в особенности географии и геологии. Изучая, например, условия формирования горных пород в прошлом, геологи могут обоснованно судить о распределении месторождений полезных ископаемых. Ведь месторождения находят не вслепую, а лишь в тех местах, которые, по геологическим построениям, могут быть перспективными. Выявить же перспективность можно только изучением палеогеографических закономерностей различных районов планеты, у каждого из которых свой путь развития.
Географы же, изучая природные процессы и явления в их взаимосвязи, должны аргументировано предвидеть ход и направление общих изменений в природе в случае естественного или искусственного изменения какого-либо ее компонента. Они должны заранее предсказывать географические следствия тех или иных колебаний в динамике гидрологических, геоморфологических, климатических и других процессов. Такие следствия тоже можно обнаружить и предсказать только в случае ясного представления об уже бывших изменениях природы. Зная их амплитуду, последовательность смены и преобразования природных процессов в прошлом, географы приобретают большие основания для предвидения возможных изменений природной обстановки в той или ином районе в будущем.
Материалы для этого ученые добывают путем сбора и совокупного анализа множества разнообразных данных. Эти данные предоставляют комплексное изучение разрезов осадочных, метаморфических и вулканических отложений, изучение остатков древних растений и животных, анализ состава спор и пыльцы в геологических напластованиях, определение абсолютного возраста горных пород и форм рельефа с помощью различных радиохимических и других анализов.
Наиболее зримые и даже бесспорные данные о палеогеографических условиях какого-то района планеты мы получаем, находя остатки или отпечатки древних растений, скелетов или даже частей тела вымерших животных. В этом случае геологи и географы приобретают очень большие основания для суждений о климате прошедшей эпохи, ее животном мире, растительном покрове, о пищевых связях в системе органического мира. Правда, удачные находки органических остатков очень редки, но они все-таки бывают, при этом чем моложе та или иная толща геологических отложений, тем больше вероятность найти в ней хорошо сохранившиеся части растений и животных.
Наиболее впечатляющими находками такого рода являются всемирно известные захоронения мамонтов в молодых четвертичных осадках ледникового времени. Многие, наверное, видели в Ленинграде в Зоологическом музее АН СССР чучело березовского мамонта. В его желудке были остатки трав, которыми он когда-то питался. Эта находка не единственная. Хорошо сохранившиеся остатки мамонтов были найдены на Таймыре и в ряде других мест Сибири. В тридцатые годы, когда в нашей стране развернулись широкие геологические исследования, оригинальные находки ценных полезных ископаемых и остатков древних животных были настолько часты и популярны, что им иногда вредил энтузиазм добровольных исследователей и их помощников. Одна такая, находка была сделана на острове Врангеля в 1938 году работниками полярной станции. Они тоже будто бы нашли мамонта под слоем прибрежного галечника, но что из этого вышло, рассказано в повести академика Владимира Афанасьевича Обручева «Происшествие в Нескучном саду», напечатанной в 11 номере журнала «Костер» за 1940 год. Этому событию посвящена также стихотворная повесть известного советского палеонтолога, профессора геологического факультета Ленинградского университета Алексея Петровича Быстрова, скончавшегося в 1959 году. Вот она в несколько сокращенном виде:
Остров Врангеля годами
Окружен морскими льдами,
Холод там царит всегда
И соленая вода
Не несет течений с юга,
Там нередко воет вьюга,
Но спокойствие хранит
Берегов его гранит...
.......................................
Этот остров уж полвека
Привлекает человека,
И хранит он с давних лет
Не один его скелет...
........................................
Но когда на остров этот
Как-то раз в начале лета
Наши люди пробрались
И усердно принялись
Изучать песок и камни.
Старый лед и снег недавний,
То в Москву прислали весть,
Что под снегом мамонт есть...
.............................................
Получивши эти вести,
Собралось ученых двести,
Чтоб обдумать свой ответ
И хороший дать совет...
.............................................
Старики в ученом споре
Волновались точно море,
Перед ними будто сон
Встал виденьем мрачный слон.
«То, что к выгоде науки
Попадает в наши руки, –
Академик начал речь, –
Мы должны спасти, сберечь
И исследовать детально.
Скрупулезно, капитально.
Сделать в Обществе доклад.
Для науки мамонт – клад.
Предлагаю в виде пробы
Изучить его микробы,
А для этого кишки
Взять в стерильные мешки,
А затем на теплом паре
Оживить в агар-агаре
Те микробы прежних лет.
От которых всюду след
Сохранился в древнем мире
И в Европе, и в Сибири...»
..............................................
Из Москвы на Север вскоре
Через тундру, через море
Экспедиция ушла
И на острове нашла,
Признаюсь, не к нашей чести,–
Не слона и клочья шерсти
Со спины и с живота,
А гниющий хвост кита...
.............................................
И теперь в туманной дали,
Где открытий люди ждали,
Где весь год белеют льды
На поверхности воды.
Остров Врангеля, как прежде,
В ледяной своей одежде
Тайну мамонта хранит,
И молчит его гранит...
Я надеюсь, что этой повестью о «врангелевском мамонте» мне удалось несколько оживить свое скучное повествование о методах и задачах палеогеографических исследований. Но продолжим все-таки разговор о них.
Очень много для географии и палеогеографии дает в наше время использование новейших физических методов исследования. Значительный прогресс в этой области достигнут благодаря успехам в радиохимии – той отрасли науки на стыке физики и химии, которая изучает изотопный состав химических элементов.
Еще четыре десятилетия назад известный революционер-большевик, крупный ученый академик Глеб Максимилианович Кржижановский обращал внимание исследователей на большую перспективность научных работ на стыке наук. И вот, как бы в подтверждение его слов исследованиями физиков и химиков (из среды которых вышли радиохимики – специалисты по химии изотопов) в сороковых годах было установлено, что в природе многих широко распространенных химических элементов заключены большие возможности для определения возраста горных пород, а также для суждения о температурных условиях эпохи их формирования.
Радиохимические методы определения абсолютного (не относительного!) возраста различных объектов природы прочно утвердились сейчас в археологических, геологических, геоморфологических, гляциологических, гидрологических и других исследованиях. В числе этих методов многообразное применение получили датировки радиоуглеродные (можно еще услышать термин «радио-карбоновые», что одно и то же). Это метод датирования объектов по содержанию радиоактивного изотопа углерода С14 в омертвевших органических остатках, отложение и захоронение которых сопряжено с формированием соответствующих геологических слоев и геоморфологических элементов рельефа.
Что же это за современный метод, позволяющий четко судить о возрасте природного объекта, вместо того, чтобы лишь констатировать (как было раньше), что эта, мол, формация моложе, а эта старше?
В природе совместно существуют три изотопа углерода: два стабильных – С12 (составляет примерно 98,9 процента общего количества земного углерода, равного 3,2 • 1016 тонн) и С13 (около 1,1 процента) и один нестабильный – радиоактивный С14 (составляет несколько долей процента, или около 80 тонн).
Предположение о существовании радиоактивного изотопа углерода сделал в 1934 году Фредерик Жолио-Кюри, а через 6 лет, в 1940 году, ученые М. Камен и С. Рубен впервые выделили его.
С. Корф в 1940, а Либби в 1946 году выявили, что радиоуглерод образуется в верхних слоях атмосферы (на высоте около 11–12 километров) как следствие столкновений тепловых нейтронов космического излучения с молекулами воздуха, точнее с ядрами атмосферного азота. По расчетам радиохимиков, на Земле ежегодно образуется около 10 килограммов радиоуглерода. В соединении с кислородом радиоуглерод дает радиоактивную углекислоту, которая в смеси с обычной углекислотой усваивается растениями при фотосинтезе, а затем попадает в животные организмы. Она также связывается с неорганическими соединениями углерода в морских водах, входит в состав скелетов и раковин морских животных. В общем Либби и другие ученые установили присутствие радиоуглерода в живом веществе, в других природных объектах и формах углерода, участвующих в его обменном равновесном круговороте.
Радиохимики выяснили, что изотопный состав углерода, содержащегося в растениях, в животных организмах (в том числе и в человеке), а также в карбонатных горных породах, практически такой же, как изотопный состав углекислоты, содержащейся в атмосфере. Однако для географов и геологов важен тот факт, что после гибели и отмирания организмы уже не усваивают радиоуглерод (как и стабильный углерод). Но, в отличие от стабильных изотопов, содержание радиоуглерода в омертвевших органических остатках постепенно уменьшается. Иначе и быть не может – ведь он радиоактивный и имеет период полураспада около 5600 лет. Таким образом, зная концентрацию радиоуглерода в том или ином природном объекте, можно определить абсолютный возраст этого объекта. Определение всего этого находится полностью в компетенции физиков, химиков и радиохимиков. Географов «радиохимическая кухня» не касается: получая готовые датировки, они должны только правильно отбирать образцы на анализ, а это уже никто лучше и грамотнее их сделать не может. Все-таки знание условий формирования, захоронения и переотложения органических образований и геологогеоморфологических напластований – наш хлеб!
Кроме радиоуглеродного метода, применяются и другие радиохимические методы для изучения ряда характеристик природных объектов. Абсолютный возраст геологических формаций устанавливают также с помощью урано-свинцового, рубидиево-стронциевого и калий-аргонового методов, а климат (температуру) прошлых геологических эпох находят с помощью радиокислородного метода. Ведь природный кислород также имеет сложный изотопный состав. Кроме стабильного изотопа О16, в природе существует и радиоактивный О18, интенсивность ассимиляции которого фораминифорами и другими животными организмами зависит, оказывается, от температуры окружающей среды. Вот в этом-то и кроются возможности радиокислородного метода.
Но, наверное, уже достаточно радиохимии. Вернемся снова к нашей экспедиции.
«Ад опустел, все дьяволы оказались здесь». Эти слова Шекспира невольно приходили мне на память, когда в горах разыгрывалась непогода. В таких случаях, мне казалось, я знал, где проводят свободное время дьяволы, покидая свой родной Ад. И по преданиям нганасан, именно сюда – в Страну Мертвых – прилетают на камлание и их шаманы.
Только с помощью шекспировских дьяволов можно как-то образно представить, что такое снежный шторм среди горных вершин. Такой шторм мне приходилось испытывать и раньше, в горах Кавказа, где вершины достигают 4000–5000 метров. Здесь же, на Таймыре, горы были как будто невзрачными, но, видимо, недостаточный «рост» с лихвой возмещало их арктическое положение.
Дело в том, что режим погоды в таймырской горно-ледниковой зоне летом формируется под влиянием двух разнородных воздушных масс: холодного морского воздуха, приходящего из Арктики, и теплого континентального, поступающего из Сибири. Поднимаясь навстречу друг другу по противоположным склонам горной системы Бырранга, они обычно сталкиваются в нашем районе, то есть в наиболее возвышенной водораздельной зоне.
Что же получалось в нижних слоях тропосферы при столкновении и непосредственном контакте воздушных масс, обладающих столь различными особенностями? Они вступали в своеобразный поединок, формировалась так называемая фронтальная зона.
Ну а там, где кто-то или что-то сталкивается в схватке, ничего хорошего, конечно, ждать нельзя. Когда в Таймырском районе складывалась неблагоприятная для нас синоптическая обстановка и начиналась эта схватка воздушных масс, исчезало все: вершины, ледники, метеоплощадка, радиоантенны, исчезали соседние палатки. То есть все было, конечно, на месте, но становилось невидимым – скрывалось в густой пелене рваных слоистых облаков, в хлопьях мокрого снега и вихрях хлещущего по глазам ветра. Палатки угрожающе дрожали, а люди, если приходилось выходить на метеоплощадку, передвигались в наклонном положении, а то и на четвереньках, если дело было на леднике.
В такие периоды в водораздельной зоне Бырранга развивалась мощная многослойная облачность, относительная влажность воздуха увеличивалась до 90–100 процентов (это при абсолютной влажности 10–11 миллибар), а ветер временами достигал 35–40 метров в секунду, то есть скорости курьерского поезда Ленинград – Москва. Попробуйте высунуть голову из окна на ходу такого поезда. Одно дело, когда воздух теплый, и совсем другое – когда он пронизывающе холоден и насыщен снежниками, секущими лицо. Не мудрено, что в институт в эти дни приходили такие, например, радиограммы: «Ленинград ААНИИ Трешникову. Штормовым ветром в ночь с 15 на 16 июля вторично повалены психрометрическая будка и будка самописцев часть приборов повреждена. Палатки дополнительно укрепленные газбаллонами и бочками стоят хорошо. Шестой раз за сезон гололедом сломаны радиомачты. Антенны восстановлены часть приборов заменена другие последствия шторма ликвидируются. Научные наблюдения ведутся по программе. Все здоровы».
Самое неприятное, что при этом выпадало много мокрого снега и интенсивно нарастали изморозь и гололед на всех выступающих предметах. Больше всего беспокоили мачты радиоантенны. Как-то с радистом мы подсчитали, что за 1–2 часа на антеннах нарастало до тонны льда. Под тяжестью гололеда или кристаллической изморози (а иногда и того и другого вместе) рвались оттяжки, а трубчатые мачты сгибались в дугу или ломались где-либо в сочленении, как спички. Поэтому в некоторые дни мы сидели почти без связи: принять иногда радиограммы, правда, могли, но передать – нет. На Челюскине наш передатчик без антенн, конечно, не был слышен, пока Фарид Урусов с помощью товарищей не скомбинировал некое подобие антенны.
Но когда при южных ветрах поступал к нам теплый воздух из Сибири, наступали дни блаженства. В июле, да и в начале августа несколько раз стояла на удивление тихая и теплая погода. Облака если и натекали, то это были «родные» российские кучевые облака – громадные белоснежные башни, которые звучно зовутся по латыни кумулюсами.
Заток теплого воздуха из Сибири (непременно с комарами) с юга или юго-запада, из глубины прогретого континента, приносил нам хорошую погоду. Ведь, как известно, летом в Восточной Сибири бывает довольно жарко.
В периоды теплой адвекции температура воздуха на леднике иногда поднималась до 16 градусов. Так было 5 июля, через 2 недели после начала таяния; ранее же, до 20 июня, наблюдалась отрицательная температура. Заморозки бывали и летом, которое окончилось здесь 16 августа. Таким образом, хилое лето длилось меньше двух месяцев, в течение которых 33 дня шел мокрый снег с дождем, а 6 дней бушевал настоящий шторм. Добавлю, что за время нашего пребывания в горах Бырранга 104 раза (из 342 срочных наблюдений) отмечался густой туман. Мы фиксировали несколько раз порывы сильного стокового ветра, который нганасаны, живущие в долине Хатанги, называют «падающим». Удивительное соответствие названия физической природе этого ветра!
Начиная работать над этой книгой, я считал излишним описывать суровые метеорологические условия – о погоде в Арктике тоже написано немало. Но потом решил все-таки, что без этого составить полное впечатление о работе и жизни в окружении горных вершин, почти на километровой высоте, пожалуй, нельзя.
Северные предгорья Бырранга крутым уступом возвышаются над предгорной равниной полуострова Челюскин, в верховьях рек Жданова и Преградной. Это очень важное обстоятельство, по нашим наблюдениям, является первопричиной самого существования ледников в верховьях названных рек. В самом деле, почему ледники «живут» здесь, но их совсем нет восточнее, в каких-нибудь 20–25 километрах от центра ледникового узла, хотя высота там такая же? К западу их нет по понятным причинам: там горы сравнительно «малорослые» и не достигают необходимого высотного уровня.
Оказывается, суть заключается в количестве выпадающих осадков. В Таймыро-Североземельском районе Арктики их вообще сравнительно мало, что не благоприятствует развитию наземного оледенения. В частности, на ледниках острова Большевик за зиму накапливается всего около 100–150 миллиметров осадков (в водном эквиваленте). В горноледниковом узле Бырранга осадков выпадает уже больше, от 400–500 до 700 миллиметров, причем в верховьях ледников местами накапливается за зиму до 900 и даже 1000 миллиметров.
Чем же это вызвано? В том диапазоне высот, которым характеризуются горы Бырранга, природно-климатические условия по мере поднятия местности меняются очень резко. Чем выше над уровнем моря, тем суровее метеорологические условия, формирующие режим погоды, тем большее количество снега выпадает в горах. Такая закономерность наблюдается во всех горных странах.
А в нашем случае этот эффект усугубляется еще существованием резкой горной ступени, которая возвышается над северными предгорьями Бырранга. Эта ступень как барьер стоит на пути влагонесущих воздушных масс, обычно двигающихся в этом районе с северо-запада. Натыкаясь на крутые горные цепи Бырранга в верховьях рек Жданова и Преградной, массы сравнительно теплого и влажного морского воздуха поднимаются по ним и при этом охлаждаются. В водораздельной зоне Бырранга выпадает сравнительно большое количество орографических осадков, вызванных так называемым эффектом предвосхождения.
Освободившись от обременительного «груза» осадков, воздушные массы, двигающиеся на юг и юго-восток, уже не могут снабдить горные цепи тем количеством снега, которое обеспечило бы питание ледников в современных климатических условиях.
В силу этих причин таймырские ледники возникли и располагаются на очень ограниченной площади, не превышающей 1500 квадратных километров. Это весьма малая часть той территории, что занимают высокие водораздельные хребты Бырранга.
Горно-долинные ледники – что реки. Это сравнение применяется давно и стало популярным. Но в нем заключается не только достаточно выпуклый внешний образ ледниковых потоков, таковы они и по существу. Наиболее полное и лаконичное научное определение ледников, принадлежащее видному советскому гляциологу Петру Шуйскому, звучит так: «Ледник – это поток льда атмосферного происхождения». Да, это именно потоки, хотя и довольно разнообразных форм, но основное в их природе это движение льда – твердой фазы воды.
Внешне ледники напоминают нам голубые артерии нашей планеты (опять старый образ(!), который мне не удалось обойти): струйчатыми полосами своих поверхностных морен, крутыми бортами вмещающих долин, фантастическими нагромождениями ледопадов на перегибах ледникового русла, там, где в случае с рекой должен быть кипящий грохочущий водопад.
Ледники текут, как и реки, следуя некоторым общим законам гидродинамики. Как и в потоках рек, скорость их течения больше на середине, чем у краев, и на поверхности она больше, чем у дна. Есть, конечно, и существенные различия между ними, объясняемые различиями в вязкости воды и льда.
Заметить течение ледника невозможно, во всяком случае трудно, потому что ледниковый поток движется медленнее, чем речной. Однако на Земле есть долинные и выводные ледники, например, в Гренландии, Гималаях, Антарктиде, а также на Тянь-Шане и Памире, которые характеризуются довольно быстрым перемещением льда, до нескольких метров в сутки (в Гренландии до трех десятков метров). Такую скорость можно заметить даже просто на глаз.
Итак, движение – непременное свойство любого ледника; но в природе существуют и практически неподвижные ледниковые тела: либо эмбриональные, зарождающиеся, не достигшие еще критической мощности, чтобы обрести движение и стать ледниками, либо деградирующие, умирающие (остаточные, или, как говорят гляциологи, реликтовые). Это еще или уже не ледники, а лишь скопления снежно-фирновых масс в стадии прогрессивного либо регрессивного преобразования, большей частью заполняющие углубления рельефа, или обширные снежники-перелетки с ледяным ядром.
Если течение рек интересует гидрологов, гидротехников, речников-путейцев, то движение ледников изучают гляциологи, в первую очередь для характеристики их динамического состояния, для определения интенсивности внутреннего массообмена ледникового вещества, первоисточником которого являются твердые атмосферные осадки (в миру – просто снег), выпадающие на поверхность ледников.
Автор просит простить его за многие упрощения, которые встречаются в этом повествовании на каждом шагу, потому что, если углубляться во все тонкости гляциологии, о ледниках можно писать до бесконечности. По моему глубокому убеждению, ледники – лучшее украшение и главный объект природы полярных и горных стран, а горы в свою очередь – лучшее украшение нашей планеты. Насколько скучней и неинтересней были бы горы и арктические острова без ледников! Об этом как-то говорил, в частности, крупный советский гляциолог профессор Михаил Тронов. Вспомните хотя бы сверкающие под полярным солнцем гренландские пейзажи Рокуэлла Кента или загадочно фантастические, поражающие воображение гималайские пейзажи Рериха!
Скорость движения льда летом 1967 года мы измерили только на двух ледниках, наиболее динамичных и показательных с этой точки зрения. Теодолитные наблюдения на двух поперечных створах позволили установить, что таймырские ледники в современных климатических условиях малоактивны. Скорость течения льда в них равна в среднем 2–3 метрам в год. Только на леднике Толля, самом крупном, она достигает 4–5 метров в год.
Следствием малой активности ледников, обусловленной отсутствием систематической аккумуляции снега в бассейнах истечения, является почти полное отсутствие трещин. Только на леднике Северном мы несколько раз проваливались в трещины шириною до полметра, а на других ледниках трещин или вообще не было, или же они были очень узкими, не более 10–20 сантиметров.
Выписка из МБЭ: «Животный мир Б. богат и съедобен. Его представители (перечисление в порядке съедобности): северный олень, гусь, белый заяц, полярная куропатка, белая сова, хариус, голец, муксун, чир, чайка-бургомистр, кулик, песец, полярный волк, лемминг)». Эти энциклопедические сведения надо признать в основном верными, несмотря на утилитарный подход. Главное богатство Таймыра и населяющих его жителей составляет северный олень. По новейшим подсчетам специалистов, на Таймыре сохранилось самое большое в тундре стадо оленей – до 300 000 голов. Обитают они главным образом в пределах Таймырской низменности, в долине реки Хатанги и на побережье озера Таймыр. Здесь они находят обильные ягельные пастбища, но здесь же летом оленей преследуют их самые страшные враги – гнус и овод. Поэтому олени в начале лета начинают миграцию на север, пересекают хребты Бырранга и доходят до полуострова Челюскин.
Вот тут-то на горных перевалах, когда надо было пополнить экспедиционные запасы, их ожидали наши охотники. Дикого северного оленя мы промышляли без баловства, свойственного некоторым охотникам, – охоту без необходимости запрещал «республиканский декрет», придуманный нашими студентами. Так что из многих сотен оленей, встретившихся в течение лета, на наш стол попало менее десятка. Этого было вполне достаточно, чтобы поддержать наше «благосостояние и здоровый дух». Однажды в геоморфологическом маршруте мы обнаружили, что у нас есть конкурирующая организация. Следы ее деятельности встречались время от времени: обглоданные оленьи кости свидетельствовали о том, что здесь «работали» волки. Поскольку они уничтожали оленей десятками, если не сотнями, их промысел вызвал у нас справедливый гнев, но наказать хотя бы одного из них мы так и не смогли. Таймырский волк летом очень осторожен и увидеть его даже на большом расстоянии весьма трудно. Мы видели за лето лишь трех волков, да и то на расстоянии полкилометра, так что стрельба из винтовки оказалась безрезультатной: звери благополучно ушли. Между тем их на Таймыре, по-видимому, очень много, об этом говорили многочисленные следы на речных террасах, на снежниках-перелетках и даже на ледниках.
Вторым украшением нашего стола (после оленя) были гуси. В окрестностях базового лагеря их, правда, не было; они водились только в предгорьях, в 40–50 километрах к северу. Гусятину удавалось пробовать в основном участникам геоморфологических маршрутов. Возвращаясь из походов, они иногда приносили пару-тройку гусей в лагерь, чтобы угостить гляциологов, вынужденных торчать все лето на льду.
Сущей землей обетованной по сравнению с нашим ледниковым краем была долина реки Жданова. Здесь бродили дикие олени, на берегах озер гнездились гуси и утки. Гуси в июле линяют и не могут подняться на крыло. Гусь, бегущий по тундре, выглядит весьма забавно. Как-то в маршруте недалеко от палатки мы обнаружили двух беспризорных гусят, над которыми хищно кружила чайка. Некоторое время они жили у нас на стоянке, к сожалению, уберечь их от чайки все-таки не удалось.
Одним из первых животных, которого мы увидели вблизи ледника, был белый заяц. Это случилось в первой экскурсии на юг по долине реки Ледниковой. Помню, горные зайцы поразили тем, что никуда не убегали, завидев нас, они с любопытством следили за нами. Зайчатина была подспорьем в рабочих маршрутах; не будь ее, нам пришлось бы таскать на себе большие запасы провизии. Но самое главное, что в начале зимы, в сентябре, два зайца, по существу, спасли нас, в то время мы по воле обстоятельств оказались в крайне трудных условиях. Об этом я еще расскажу.
Что еще может составить интерес для туриста, охотника и экспедиционника, так это тундровая белая куропатка, небольшие стайки которой встречались в долинах многих таймырских рек. Говорят, что в южнотаймырской тундре куропаток даже заготовляют, до того их там много. В горах же они водятся, по нашим наблюдениям, в скромном числе.
Еще одной интересной птицей таймырской тундры является белая сова – гроза лемминга (тундровой мыши). Нас она привлекала только вкусным белым мясом, напоминающим куриное. Некоторые полярники-зоологи считают, что бить сов – святое дело, поскольку они не только перехватывают пищу у песцов, пожирая леммингов, но и уничтожают их «неоперившийся» молодняк.
Как и вообще в Арктике, птицы на Таймыре составляют самую многочисленную группу животных. Писать обо всех подробно я не буду и ограничусь лишь теми, которые представляли для нас охотничий интерес. К ним относились еще кулики и чайки-бургомистры, которых можно употреблять в пищу только на «безрыбье». Кстати о рыбе: если где и ловить ее, то только на Таймыре. В Клюевке и реке Жданова мы ловили гольца и хариуса. Отдельные экземпляры хариуса достигали полметра в длину и одного-двух килограммов веса.
Один совет: когда сядете на берегу реки Жданова удить сибирского хариуса – не шевелитесь! И хариус возьмет даже на перышко или комара (нотабене: если не отбиваться от комаров, они съедят самого рыбака!).
Рыбой на Таймыре полны не только реки, но и озера. Утверждая это, я не боюсь риска оказаться под градом насмешек членов общества «Рыболов – спортсмен». Кто не верит – пусть поедет в Бырранга и убедится. На горных озерах рыбалка была своеобразной – не успеешь забросить в воду леску с грузилом и красной бумажкой на крючке, как его молниеносно хватал невидимый сверху какой-нибудь обитатель озерных вод. Чаще всего это были крупные гольцы, весом до нескольких килограммов. Нам это казалось удивительным, потому что в высокоширотных озерах на арктических островах, где мы с Бобом работали раньше, рыбы обычно не было. Здесь же необитаемые на вид озера кишели придонной крупной рыбой. Ей хватало и растворенного кислорода (безледный период, когда воды насыщаются атмосферным воздухом, продолжался в некоторых озерах до двух месяцев), и планктона, и водорослевой растительности.
Еще одна выписка из МБЭ: «Растительность в горах Бырранга преимущественно несъедобная. Состоит из мхов, лишайников, полярных маков и камнеломок. Лесов на территории Бырранга нет совсем. Нет и кустарников. Правда, по некоторым данным, леса здесь были раньше, но когда и почему они исчезли наукой не установлено».
Это не совсем так. Кое-что географы и ботаники об этом уже знают, хотя бы потому, что для решения многих научных и практических вопросов важно выяснить происхождение современной флоры.
Затронем только четвертичный период. Споры, пыльца и другие остатки растений, найденные в пределах горного Таймыра и его предгорий, говорят нам, что некогда здесь произрастали древесные породы, которых сейчас нет и в помине. Кроме березы, ольхи, сосны, ели, лиственницы здесь были кипарис, ива, кедр, орех, лещина. В подлеске росли вереск, бобовые растения, папоротники. Почву устилали различные мхи. Поскольку эти разнородные растения вряд ли могли произрастать совместно, то они образовывали сообщества, характерные для определенных вертикальных поясов.
Палеонтологические данные – остатки растений и животных, пыльца и споры – свидетельствуют о том, что на протяжении четвертичного времени климатические условия на территории нынешнего Таймыра несколько раз менялись от более теплых к более холодным, и наоборот. Кроме того, континентальные условия изменялись на морские, а затем суша оттесняла море, а на ней многократно, в соответствии с колебаниями климата, разрастались и таяли ледники.
Самое интересное, что остатки древесных растений – пихты и лиственницы – ученые обнаружили даже в сравнительно молодых отложениях, удаленных от нашего времени не более чем на 10–15 тысяч лет. К северу от гор Бырранга геологи В. А. Вакар, Л. Д. Мирошников и В. Д. Дибнер встречали целые лиственничные пни. Очень много в осадках оказалось также пыльцы сосны, ели, березы, ольхи и ивы, ниже которых находили остатки несколько более ранней фауны: кости мамонта, овцебыка, зубра и некоторых других животных.
А сейчас в горах Бырранга растительность представляет арктическую тундру (это самый северный и самый бедный вариант тундры), причем в водораздельной ледниковой зоне господствует уже типичная арктическая пустыня, в которой преобладают мхи и лишайники.
Новые названия на старой карте
Ледники отступают
•
Кое-что об Арктиде или в поисках затонувшей земли
•
Немного легкого чтения
В нашей энциклопедии говорится: «В центре Бырранга обнаружены огромные запасы глетчерного льда. По подсчетам специалистов, они составляют не менее 1500–2000 миллионов тонн».
Эту ориентировочную цифру мы получили, когда уже могли судить о масштабах местного оледенения.
Многочисленные измерения снегонакопления и таяния дали возможность к концу сезона оценить годовой бюджет таймырских ледников. Иными словами, выявить, что преобладает в течение гляциологического года: аккумуляция или таяние, и насколько они разнятся между собой.
Приходная часть (ежегодное накопление), по данным снегомерных съемок и измерений в шурфах, оказалась равной примерно 50 сантиметрам льда. В то же время расходная часть (таяние) составила, по реечным измерениям и по записям аблятографа, около 120–130 сантиметров. Получалось, что ежегодно на ледниках Таймыра стаивает в среднем слой льда примерно 70–80 сантиметров. Самые большие ледники теряют в общем каждый год до 15 миллионов тонн льда, то есть примерно 1/100 долю своей массы.
Ежегодная убыль 1/100 части массы – это довольно много. Лет через сто, сохранись нынешние климатические условия, таймырские ледники исчезнут совершенно. Правда, в последние годы в соответствии с тенденцией к некоторому похолоданию, во многих горных районах отмечено замедление отступания, стационирование и даже рост ледников.
Сальдо бюджета ледникового вещества с таким большим дефицитом наводило на мысль о молодости таймырских ледников (конечно, в геологическом смысле). Складывалось впечатление, что оледенение гор Бырранга образовалось всего несколько тысячелетий назад, в одну из известных эпох похолодания послеледникового времени, то есть уже после деградации и отступания материковых ледниковых щитов четвертичного периода.
Еще одно важное обстоятельство удалось обнаружить при изучении тектонической структуры ледников. Когда в конце июня мы с Вячеславом Макеевым обследовали ледник Северный и морены в долине, то обратили внимание на его ярусное строение. Четко различались две толщи: нижняя, частично наполненная мореной, мощностью около 10–15 метров, и верхняя – светло-зеленый слоистый лед, более молодой по возрасту. Вблизи контакта этих двух структурных ярусов слои льда выходили на поверхность под углом 60 градусов с падением внутрь ледника. Обращал на себя внимание четкий контакт верхней толщи с нижней, сложенной льдом более темного голубоватого оттенка и с плохо выраженной слоистостью. Ниже контакта поверхность ледника покрыта плащом вытаивающей из нижней толщи внутренней морены. Любопытно, что давление пузырьков воздуха в обеих толщах льда намного различалось.
Пузырьки из нижней толщи довольно явственно «взрывались», как бы стреляли, при протаивании стенки выколотого образца льда.
Сопоставив все это, можно было прийти к заключению, что здесь мы столкнулись с ледниковыми толщами двух возрастных генераций. Образование верхней толщи естественно было отнести к одному из сравнительно холодных этапов послеледниковой эпохи, каким был, например, так называемый «малый ледниковый период», наступивший вслед за известным послеледниковым потеплением, носящим название климатического оптимума. Все эти события имеют возраст всего несколько тысяч лет. Нижняя толща относилась к позднему ледниковью.
В итоге мы пришли к выводу, что, по-видимому, именно в малом ледниковом периоде депрессия снеговой границы создала условия для развития таймырского оледенения на основе ледниковых образований, оставшихся с времен позднего ледниковья. Нижняя морено-содержащая толща – это след тех остаточных ледников, которые пережили и климатический оптимум. Их, видимо, было немного, поскольку большинство местных ледников в то время стаивало совершенно.
Выявление двух ярусов в строении языка ледника Северного было наиболее существенным результатом изучения его тектонической структуры. Мы с Макеевым вспомнили, что подобные «комплексные ледники» обнаружены еще в одном месте, далеко от гор Бырранга. Их видел на небольшом арктическом острове Генриетты в архипелаге Де-Лонга профессор Шуйский.
Когда прояснилась картина современного оледенения Бырранга, мы стали больше обращать внимание на все, что говорило о его былом развитии. В течение лета на склонах гор появлялись все чаще в чаще следы прежнего более широкого распространения ледников. Одни признаки обнаруживались по мере уменьшения снежного покрова: местами остатки снега лишь рельефнее и отчетливее подчеркивали полуразрушенные ледниковые формы, другие стали видны после полного стаивания снежников. Полоски снега хорошо выделили плечи трогов, примазки береговых морен и части их гребней, прислоненных к современным осыпным склонам. На дне долин стала различаться основная морена, элементы конечных морен, размытых реками, но местами хорошо сохранившихся.
Конечные морены особенно хорошо сохранились в верховьях реки Толля, до поворота ее долины на север. Но, конечно, классический комплекс конечных морен был на правом борту долины реки Ледниковой, где в глубоком выработанном каре залегал ледник Эталон. В полукилометре от его современного конца располагалось несколько гряд конечной морены, отмечавших последовательное положение кромки отступавшего ледника. Морены были настолько свежими, что на них не успели поселиться ни мхи, ни лишайники.
Только на самом старом моренном валу, наиболее удаленном от ледника, кое-где зацепились стебельки камнеломок и дерновинки мхов, а на валунах зеленели и желтели пятна накипных лишайников.
Уже по возвращении «с поля», когда началась обработка материалов, морены ледника Эталон были отнесены нами к так называемой стадии фернау (этапу планетарного наступания ледников), завершившейся в середине прошлого века. Это заключение можно было сделать только в предположительном порядке, исходя из общей гляциогеоморфологической обстановки района и из соотношения морен с другими элементами рельефа, поскольку органических остатков либо других свидетельств возраста здесь найдено не было.
Одной из интересных, но пока весьма дискуссионных научных гипотез, касающихся в какой-то мере и палеогеографии Таймырского полуострова, является проблема Арктиды – трансарктической суши, соединявшей некогда наподобие своеобразного «моста» север евразийского континента с Северной Америкой. О существе этой гипотезы лучше начать издалека.
Многие, конечно, даже весьма далекие от географии люди слышали о легендарной стране Атлантиде, впервые упомянутой Платоном еще в IV веке до нашей эры. И хотя некоторые специалисты причисляют эту страну к мифическим, она неизменно будит воображение и мысль не только «простых смертных», но также и геологов, которым нередко приходится обращаться к непознанному далекому прошлому нашей планеты, чтобы проникнуть в суть нынешних геологических процессов и явлений.
Атлантида, как известно по народным и античным преданиям, существовала некогда в северной части Атлантического океана и в силу какой-то геологической катастрофы погрузилась на его дно и погибла в расцвете своей цивилизации. Однако некоторые ученые считают, что она не была исключением в ряду легендарных или загадочных земель, которые реконструируются геологами с большей или меньшей обоснованностью. Среди них можно назвать Берингию – перешеек, соединявший северо-восток Азии с Северной Америкой; Гондвану – грандиозный древний праматерик, объединявший некогда Африку, Австралию, Антарктиду, полуостров Индостан и Южную Америку; а также Понтиду – сушу, погрузившуюся в воды Черного моря, в его восточной части.
Но все, что здесь пока рассказано, это прелюдия к повествованию об Арктиде. Дело в том, что Арктический бассейн, являющийся центральной частью Северного Ледовитого океана – не единая глубокая океаническая впадина (как считалось со времен Фритьофа Нансена), а целая система котловин, разделенных крупными подводными хребтами. Среди них наиболее примечателен подводный хребет Ломоносова, открытый советскими полярниками более 20 лет назад, в апреле 1948 года, во время работы одной из высокоширотных воздушных экспедиций в районе Северного полюса. Обнаружение и изучение этого хребта по праву считается крупнейшим географическим открытием XX века, и оно, конечно, является коллективным научным подвигом многих полярных исследователей, в первую очередь советских ученых Я. Я. Гаккеля, а также В. Т. Тимофеева и А. Ф. Трешникова – нынешнего вице-президента Географического общества СССР, директора Арктического и антарктического научно-исследовательского института в Ленинграде.
На одной из папок с научными материалами, оставшимися в наследство от профессора Арктического и антарктического научно-исследовательского института Якова Яковлевича Гаккеля написано: «Арктида». И вот, когда сотрудники ознакомились с содержанием папки, то обнаружили в ней подборку разных материалов, указывающих на вероятное существование трансарктической суши, причем в сравнительно недавнем геологическом прошлом – в ледниковом периоде. Среди материалов был анализ всевозможных геологических, геофизических, ботанических, зоологических и других данных, свидетельствующих о возможном былом существовании суши в районе Северного полюса.
Какой же представлялась Я. Я. Гаккелю Арктида? Какие научные факты он намеревался привести в своем незавершенном труде в подтверждение ее возможного существования? Арктида рисовалась ему сравнительно узким перешейком или грядой островов (наподобие Алеутской или Курильской), протягивавшихся через Арктический бассейн по простиранию подводного хребта Ломоносова. По существу, это была срединная, или, вернее сказать, осевая часть хребта, возвышавшаяся своими наиболее высокими вершинами над тогдашним уровнем океана и соединявшая северную оконечность Евразии (полуостров Таймыр) с северной частью американского континента (Землей Элсмира).
Однако, поскольку известно, что наименьшие глубины над хребтом составляют около 900 метров, естественно напрашивалась мысль об изменениях, которые должен был претерпеть сам хребет, а также уровень океана для того, чтобы Арктида вообще реально могла существовать. То ли хребет Ломоносова на каком-то этапе геологической истории воздымался над океаном, то ли уровень моря понижался (и то и другое современной наукой допускается, и тому есть определенные доказательства), но так или иначе условия для существования Арктиды могли создаться. Скорее всего появиться на арктических морских просторах она могла в итоге совокупного эффекта двух разнонаправленных процессов: поднятия хребта и понижения уровня вод в Мировом океане. В океане возникал своеобразный межконтинентальный мост-перемычка. С одной стороны, эта перемычка препятствовала обмену морской фауной между двумя частями Северного Ледовитого океана, а с другой – способствовала прямым трансполярным флористическим связям.
Возможность существования этого межконтинентального контакта доказывается несколькими путями. Первый – это анализ распространения и состава современной растительности на севере Канадского арктического архипелага (в том числе и на Земле Элсмира) и на полуострове Таймыр.
Такой анализ еще в 1935 году провел советский ботаник профессор Александр Иннокентьевич Толмачев. Он установил очень тесное родство растительности этих разделенных Ледовитым океаном районов. Причем отметил, что промежуточные северные области – Чукотка и Аляска, по составу растительности резко отличающиеся от Таймыра и острова Элсмира, не могли служить связующим звеном для обмена флор этих территорий. А. И. Толмачеву не оставалось ничего другого, как допустить прямую связь между ними через Арктический бассейн, который в то время считался единой глубоководной котловиной: до открытия хребта Ломоносова оставалось еще целых 13 лет! Не удивительно, что вывод, на который наталкивали бесспорные фактические данные, Толмачеву казался парадоксальным, однако он подтвердил его и впоследствии, в 1964 году, на более полном научном материале о растительности.
Эти ботанические данные учитывал Я. Я. Гаккель при сопоставлении их с материалами собственных изысканий по геологическому строению и рельефу дна в районе хребта Ломоносова. Он установил, что склоны хребта местами расчленены ущельями, какие могут образоваться только на суше. Кроме того, на хребте обнаружилось много горизонтальных площадок – террас, которые в современных условиях образуются обычно на мелководье и на берегах островов в результате воздействия морских волн. На площадках оказалось много валунов, гальки и щебня такого же облика и происхождения, как и на суше.
Все это было выяснено после многолетних исследований советских и зарубежных полярных ученых, получивших тысячи промеров глубин и сотни проб донных грунтов с дрейфующих морских льдов (со станций «Северный полюс»), ледоколов, а также советских и американских атомных подводных лодок, уже неоднократно пересекших Арктический бассейн.
Советским ученым, в первую очередь Я. Я. Гаккелю, в этом деле принадлежит ведущая роль, что, безусловно, признают зарубежные географы и геофизики, включившиеся в изучение Севера гораздо позднее своих советских коллег и далеко не с тем энергичным и организованным напором, каким характеризуется наше исследование Арктики, направленное в конечном итоге также и к сугубо практической цели – дальнейшему освоению Северного морского пути.
Однако мы несколько отвлеклись от основного предмета. Важно, что на «месте» Арктиды драгами подняты обломки пород «земного» происхождения, а некоторые участки дна сфотографированы подводной камерой с американской дрейфующей станции «Альфа».
Но этим не исчерпываются фактические данные в пользу Арктиды. Очень интересные доказательства ее существования представлены биологами, изучающими состав животного мира в Северном Ледовитом океане. Бесспорно, в пользу Арктиды свидетельствуют выводы научных исследований ленинградского гидробиолога, профессора Е. Ф. Гурьяновой, которая до открытия хребта Ломоносова на основании биологических данных (также как и А. И. Толмачев) высказала мнение о существовании какой-то преграды, разделявшей некогда приатлантическую и притихоокеанскую части Арктического бассейна. Именно следствием такого разделения явилось, по ее мнению, формирование по обе стороны от хребта Ломоносова двух центров арктической фауны морских беспозвоночных. Такие же суждения высказывали гидробиолог К. А. Бродский и зоолог Г. Л. Рутилевский. В отношении же позвоночных животных важен вывод самого Я. Я. Гаккеля о том, что современная разобщенность двух стад моржа в Арктике является следствием их былой обособленности.
Но это еще не все доказательства существования Арктиды. Есть еще другие указания биологического свойства. Большинство птиц, обитающих в Арктике, на зиму улетают в другие страны. При этом они обычно придерживаются исторически сложившихся путей перелетов, пролегающих преимущественно либо вдоль морских побережий, либо вдоль островных гряд. Учитывая это, некоторые полярные исследователи и среди них такие известные ученые, как Э. В. Толль и Л. А. Портенко, обратили внимание на то странное обстоятельство, что многие арктические птицы минуют места летовок и пролетают вдали от современных побережий, к северу от Новосибирских островов и острова Врангеля. Черная казарка, например, по заключению Э. В. Толля, летает по трансарктической трассе, пересекая Центральную Арктику и ее приполюсную область. В этом усматривается пока еще не стершееся временем влечение птиц к своим старым, привычным и освоенным когда-то путям перелета, пролегавшим, возможно, вдоль Арктиды.
Рассуждая о том, когда же Арктида могла служить мостом для переселения растений, А. И. Толмачев указывает, что флористическая связь по нему могла осуществляться вплоть до послеледникового времени. Морские геологи Н. А. Белов и Н. Н. Лапина считают, что отдельные части хребтов Ломоносова и Менделеева могли находиться в субаэральном положении даже в сартанское время, то есть около 15–18 тысяч лет назад. Примерно к этому же периоду (15–43 тысячи лет назад) приурочиваются крупные изменения в рельефе дна Северной Атлантики и впадины Скандик: тектонические движения в районе порогов Нансена, Гренландско-Исландского, Фареро-Исландского, Уайвилла-Томсона, поднятие и последующее опускание хребта Рейкьянес. Гидробиологи К. Н. Нэсис и Е. Ф. Гурьянова согласны с тем, что часть хребта Ломоносова могла быть в надводном положении еще 2500 лет назад, то есть в историческое время. Примерно такие же цифры (до 3 тысяч лет назад) приводит и известный полярный исследователь профессор М. М. Ермолаев, установивший по океаническим осадкам ряд изменений гидрологического режима в некоторых морях Северного Ледовитого океана, определяемых зависимости от преобразований рельефа дна в Северной Атлантике. Сам Я. Я. Гаккель нижний предел субаэрального существования осевых зон хребтов Ломоносова и Менделеева оценивал примерно в 100 тысяч лет.
Вот в основном и все самое интересное, что было обнаружено в папке «Арктида». Исследование это Я. Я. Гаккель начал незадолго до кончины и, к сожалению, не закончил. В частности, поэтому многие положения проблемы Арктиды являются дискуссионными и проблематичными, поскольку не просто проникнуть в творческую лабораторию ученого, даже имея его записки, расчеты, батиметрические картосхемы, аналитические данные и всякие материалы, составляющие основу научных идей. Несомненно, однако, что, несмотря на некоторую спорность многих аргументов этой гипотезы, она, как и всякое другое научное предположение, окажет определенное влияние на развитие палеогеографических и других представлений о развитии природы нашей планеты. В частности, таких взаимосвязанных вопросов, как изменение климата в четвертичный период, перестройка рельефа океанического дна и системы морских течений, водообмен Северного Ледовитого океана с Атлантическим.
В исследовании, касающемся Арктиды, Я. Я. Гаккель был в числе пионеров. Даже название «Арктида» было известно до сих пор только узкому кругу ученых. Его лишь однажды упомянул профессор Н. Ф. Жиров, опубликовавший в 1964 году интересное исследование об Атлантиде. В другом приложении это название употребил также покойный профессор Д. Г. Панов, назвав «Арктидой» сушу, окружавшую в меловой период мезозойской эры тогдашний полярный океан.
В 1969 году вышел сборник научных статей, посвященный памяти Я. Я. Гаккеля – крупного полярного исследователя нашего времени, одного из последних могикан того поколения советских ученых, которому довелось открывать и осваивать Северный морской путь и осуществлять первые глубокие и разносторонние исследования в высоких широтах Арктики. В сборнике опубликована и научная статья под названием «Я. Я. Гаккель об Арктиде».
Многих, возможно, «разочарует», что Арктида не была страной «типа» Атлантиды, то есть населенной и в какой-то степени цивилизованной. Ведь проблема Атлантиды изучается и в археологическом отношении – достаточно вспомнить хотя бы подводные археологические изыскания города Тиры на морском дне в восточной части Средиземного моря. Гипотеза об Арктиде исследуется преимущественно лишь в геолого-геоморфологическом аспекте. Если Арктида и существовала, то вряд ли была обитаема, тем более, что предполагаемое время ее существования относится к раннему доисторическому периоду формирования и развития человеческого общества. Это, по-видимому, полностью исключается также и в силу того, что природные условия приполюсных пространств тогда могли быть еще более суровыми, чем в современную эпоху. Время предполагаемого существования Арктиды совпадает с основными этапами ледникового периода, поэтому составляющие ее острова и перешейки, возможно, являлись опорами ледниковых куполов и шельфовых ледников, на что указывают отложения ледниково-моренного облика на хребте Ломоносова.
Так или иначе, но не исключено, что непосредственная связь между континентами, о которой в 1952 году писали крупный советский геолог-тектонист В. В. Белоусов и профессор Станфордского университета Б. Виллис, существовала в виде Арктиды и в Северном Ледовитом океане.
«Как мысли черные к тебе придут, откупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро». (А. С. Пушкин «Моцарт и Сальери».) С шампанским у нас были некоторые затруднения. Его у нас просто не имелось. Сидя тесным кружком в КАПШе и мирно беседуя «за жизнь» под вой очередной летней пурги, мы все, независимо от возраста, единодушно считали, что если бы во времена Пушкина существовали «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», то Александр Сергеевич наряду с «Женитьбой Фигаро» непременно рекомендовал бы обращаться и к ним.
В наших, порою «маложизнерадостных» обстоятельствах и «Теленок» и «Стулья», как и некоторые другие книги, были весьма кстати.
В числе крайне необходимых в экспедиционных условиях книг мы имели также новеллы О. Генри, «Похождения бравого солдата Швейка» и сборник рассказов Лондона о приключениях Смока Белью и Малыша в Клондайке.
Рискуя показаться человеком односторонним и с точки зрения некоторых ортодоксов лишенным хорошего литературного вкуса, я всегда возил и вожу эти книги в Арктику. Они непременно сопутствовали мне и на Земле Франца-Иосифа и на Северной Земле. На острове Октябрьской Революции в 1965 году они остались зимовать в законсервированном лагере на куполе Дежнева, но весной следующего года я снял и вывез их вместе со всем ценным оборудованием и приборами.
И вот эти книги опять в экспедиции, на этот раз на вершине Таймыра. И честное слово, они были опять «на месте» и очень скрашивали своим юмором наше житье-бытье, когда казалось, что на земле нет ничего теплого, ничего светлого и голубого, нет Черного моря и зеленого леса, один только лед, мокрый снег и пронизывающий ветер. Тот, кто бывал в экспедициях, тот, я думаю, нас поймет.
Если бы (предположим неправдоподобное) в непогоду мимо нашего лагеря на ледяном плато проходил «посторонний» человек, то он непременно был бы поражен и заинтригован взрывами «разнокалиберного» дружного смеха, смеха от души, который очень часто раздавался из нашей штабной палатки. Это «работал семинар по изучению творчества И. Ильфа и Е. Петрова».
И если еще кок приготовил внеочередной послеобеденный чай, все неприятное за стеной палатки забывалось и никто уже не считал, сколько дней остается до конца экспедиции.
А вот, кстати, о чае.
Как ни странно прозвучит это для «закоренелых» горожан, но чай в экспедиции, особенно арктической, – совершенно незаменимый напиток. Многие путешественники и полярные исследователи отдавали ему должное в своих воспоминаниях, и мне не хотелось бы утомлять читателя пространными рассуждениями на эту тему. Напомню только поговорку, распространенную у кочевников: «Чаю не попьешь, никакой сила иметь не будешь!». Это мы особенно почувствовали на себе, когда осенью шли к морю Лаптевых, еле передвигая ноги от одного кипятка с сахаром.
Затруднения с чаем у нас начались, правда, еще в конце июля. Мы все оказались большими чаевниками, и чаепитие постепенно превратилось в культ. Пили чай перед сроком, после срока, возвращаясь из небольшого маршрута, по вечерам за общей беседой.
И, конечно, это увлечение не могло не сказаться на запасах чая. Во время очередной инвентаризации провизии неожиданно обнаружился очень большой его расход, который при снаряжении экспедиции мы предусмотреть не могли.
Надо было выходить из положения. И мы по радио обратились с просьбой к институтским гидрологам, летающим на ледовую разведку, сбросить нам некоторое количество чая, закупив его предварительно на Диксоне или в Хатанге. Они, конечно, не замедлили откликнуться на слезные телеграфные мольбы, и вот над нами время от времени стали пролетать самолеты ледовой разведки.
Заслышав гул двигателей, мы связывались с экипажем по радио, но так ни разу и не увидели ни одного самолета: сплошная облачность обычно скрывала наш лагерь. Самолеты выходили на Бырранбург довольно точно, причем без всякого радиопривода с нашей стороны. Полярные штурманы знают свое дело. Бодрый гул проносящихся машин иногда поднимал нас и в ночные часы, ведь летом в полярный день самолеты зачастую летают круглые сутки.
Памятуя о том, что лагерь разбит в седловине между горами, летчики проходили над нами на безопасной высоте, то есть выше облаков, чтобы не зацепить вершины. Сбрасывать посылку вслепую было бессмысленно. Это понимали и мы, и летчики: просто невероятно найти что-то в хаосе скал и расщелин.
Так и летал над нами чай около месяца. Хорошо бы еще только чай, но на борту самолетов были еще письма и посылки из Ленинграда, в которых что-то булькало (как любезно сообщил нам Женя Ковалев, пролетая над лагерем в последний раз в августе).
Неторопливо текли наши будни на леднике. После ухода геоморфологического отряда больших походов в окрестностях базы уже не предпринималось. Основные маршрутные работы были сделаны в июне и июле. Теперь только изредка на два-три дня мы с Бобом покидали лагерь с целью геоморфологическою картирования приледниковой зоны и температурных измерений на горных озерах.
На просторах арктической тундры
Геоморфологическая эпопея
•
В ловушке
•
По хребтам и перевалам
Наши мысли часто обращались к ушедшим в поход товарищам из геоморфологического отряда. Как-то у них идут дела, выдержали ли они в борьбе с комарами, которые нас, слава богу, милуют. Мы ждали от группы Макеева радиограмм. Послать их они могли, только достигнув полярной станции Остров Андрея.
Наконец пришла первая весть. Геоморфологи сообщали, что 12 августа достигли побережья моря Лаптевых в районе лагуны Нарвалов. Лагуна Нарвалов – приустьевой разлив Клюевки. Здесь наших коллег встретил вельбот полярной станции. Это было большой удачей. В противном случае им пришлось бы шагать дальше по раскисшей тундре, что не могло бы доставить особого удовольствия. Ведь группа за две недели собрала большую и, главное, тяжелую коллекцию образцов горных пород.
За время перехода к морю геоморфологи в долине Клюевки проследили несколько речных террас, в районе горы Приморской обнаружили древние озерные отложения, положение которых связано со второй надпойменной террасой.
Из естественных разрезов террасовых и древнеозерных толщ они отобрали образцы на споропыльцевой, диатомовый и радиоуглеродный анализ. На побережье макеевцы обследовали участки термоабразионных и аккумулятивных берегов, группу молодых термокарстовых озер. Это было немало.
Макеев сообщал, что поход прошел в тяжелых условиях: все две недели шел дождь или падал мокрый снег, что в одной передряге на клюевских порогах утопили часть продовольствия, а обувь за время похода пришла в негодность. Но теперь мы могли быть спокойны за товарищей: они имели возможность пополнить запасы продуктов и продолжать запланированную работу, базируясь на полярной станции.
В планы пришлось внести коррективы. Первоначально предполагалось возвращение группы Макеева в конце августа на базу (с контрольным сроком 30 числа), но мы сочли это нецелесообразным. Было решено, что группа, совершая исследовательские маршруты в долину реки Рыбной (по которой намечался обратный путь), будет возвращаться на станцию. До конца полевого сезона она будет действовать самостоятельно, а затем доберется до ближайшего порта или аэродрома морем на каком-либо гидрографическом судне либо судне-снабженце, посещающем все полярные станции в августе – сентябре.
Скоро мы узнали о результатах исследований в долине реки Рыбной. По радиосообщениям Макеева, маршрут занял 6 дней (с 21 по 26 августа). Опять случилась непогода и это было естественно: приближалась зима. Геоморфологов в маршруте захватила пурга. В 40 километрах от моря (вот неожиданность!) палатку со спящими людьми ночью навестил белый медведь, но все обошлось благополучно, если не считать большой дыры в стенке палатки, простреленной Славой из дробовика. Раненый и испуганный медведь унес ноги. Разбуженные шумом Саня и Валентин в ту ночь почему-то больше спать не ложились.
Обнаженность естественных разрезов в долине Рыбной оказалась скверной. Ребятам удалось заколлектировать разрезы двух террас; в толще одной обнаружились подходящие органические остатки (захороненная моховая дернина) на радиоуглеродный анализ. Закартировали четкие конечные морены и камы.
Узнав обо всем этом, мы поняли, что геоморфологи, по существу, работу завершили. Программа их исследований в основном была выполнена, и группе оставалось, запаковав образцы, дожидаться судна.
У них дело с возвращением домой обстояло просто. Не то было у нас, на самой макушке таймырских гор.
Хотя возвращение гляциологического отряда было связано со множеством приключений и неприятностей, вытащили своих товарищей домой именно мы. Как это получилось, рассказано далее.
Пришла середина августа. Близился конец полевого сезона, мы намеревались в двадцатых числах начать эвакуацию базового лагеря, пока поверхность ледника свободна от снега и на лед мог приземлиться самолет на колесах. В первой половине августа было мало солнечных дней, чаще выпадал мокрый снег, бушевали метели. Правда, температура держалась на 1–2 градуса выше нуля и снег большей частью стаивал, но начало зимы, чувствовалось, не за горами. Надо было торопиться с завершением работы.
Но зима нас опередила и, предоставив 18 августа один теплый погожий безоблачный день, неожиданно обрушилась на горы и лагерь настоящей холодной метелью. Метель одела скалистые вершины и ледники однообразным белым покровом, толщиной до 50 сантиметров. С 19 августа температура воздуха упала до –10,–12 градусов.
Замерзли ручьи на леднике. Солнце, которое и так ходило довольно низко над горизонтом и практически не грело, надолго скрылось за облаками. Создавалось трудное положение – мы оказались в своеобразной ловушке. Во-первых, после установления на леднике снежного покрова уже нельзя было принять самолет на колесах, а на мысе Челюскин, как было известно по радиосообщениям, продолжалось лето – снега не было и в помине.
Во-вторых, не приходилось рассчитывать на вертолет, который мог сесть у нас только в случае хорошей погоды и при отсутствии опасности обледенения. Последнее не гарантировалось ни самолету, ни вертолету. Как назло, с 19 августа лагерь почти постоянно закрывали сплошные низкие слоисто-кучевые облака. Видимость зачастую уменьшалась до 10–15 метров, а иногда мы с трудом могли разглядеть даже соседнюю палатку. Конечно, при такой погоде исключалась посадка и вертолета, и самолета.
Оставалось два выхода: либо ждать, когда окончится ненастье, которое обещало быть продолжительным и устойчивым (об этом свидетельствовали уже знакомые нам местные признаки и объективные показания барометра), либо пешком идти на север в предгорья Бырранга, где нас мог встретить самолет или вертолет. Это сулило «прогулку» с большим грузом на расстояние до 100 километров.
То, что мы неожиданно оказались в весьма трудном положении, прекрасно понимали в Ленинграде. Это чувствовалось по участившимся запросам об обстановке. В одной из радиограмм нас запрашивали о запасах продовольствия и топлива на случай вынужденного «сидения». Наш ответ гласил: «В связи с резким понижением температуры воздуха в августе и установлением постоянного снежного покрова период таяния на леднике закончился в середине месяца. 22 августа закончили выполнение программы гляциологических исследований, сняли итоговые отсчеты на всех реечных профилях, скоростных створах, а также на аблятографе. Завершен цикл температурных наблюдений на горных озерах. В связи с выполнением программы приступаем к демонтажу актинометрических и других приборов на леднике, а также на метеорологической площадке. Производим упаковку имущества. Поскольку провести эвакуацию базового лагеря с помощью авиации в ближайшее время практически невозможно, считаем целесообразным покинуть его и пешком выйти в предгорья Бырранга либо к побережью залива Фаддея, где нас могло бы принять на борт судно. Запасов продовольствия в лагере на месяц, топлива – на неделю».
Одновременно мы запросили радиометеорологический центр на мысе Челюскин о предоставлении нам дополнительно двух новых сроков связи в сутки на случай передачи срочных радиограмм. Радисты-полярники пошли нам навстречу. Впоследствии подтвердилось, что мы поступили очень предусмотрительно. Между базовым лагерем в горах Бырранга и институтом на Фонтанке начались интенсивные радиопереговоры.
«Ленинград, ААНИИ, Трешникову, весьма срочно».
Такими словами начиналось большинство радиограмм, отправленных нами в тот период, когда решалось, что следует предпринять в создавшейся сложной обстановке. Такие же срочные радиограммы поступали из института. Вот одна из них: «Срочно, Челюскин, Бырранга, Говорухе. По метеоусловиям эвакуация самолетом или вертолетом видимо исключается. Рассмотрите возможность выхода к заливу Фаддея или полярной станции Остров Андрея. В первом случае вас возьмет на борт судно Министерства морского флота «Азимут», во втором – «Лаг». С собой взять только материалы наблюдений и необходимое походное снаряжение, остальное имущество законсервируйте в лагере для вывоза весной. По нашему мнению, более надежен выход к Острову Андрея. Срочно сообщите Ваше решение. Трешников».
По многим причинам нам представлялось целесообразным выходить к заливу Фаддея. Во-первых, этот путь был вдвое короче, а во-вторых, хорошо нам известен по летним походам. Дальнейшие события показали, что директор был прав. Из-за ледовой обстановки, сложившейся в заливе Фаддея, оба судна пройти к берегу не могли. Однако это стало известно нам только 28 августа. За два дня до этого, 26 августа в Ленинград ушла следующая радиограмма:
«Срочно, Ленинград, ААНИИ, Трешникову.
Копия начальнику экспедиции на «Азимут» Белякову. Завтра предполагаем выйти из лагеря в направлении залива Фаддея по долине реки Преградной. Это наиболее оптимальный для нас маршрут, учитывая зимние условия в горах. Пурга утихла в ночь на 26 августа, все приготовления к выходу закончены. Берем палатку, спальные мешки, продовольствие, бензин, материалы наблюдений. К побережью предполагаем выйти в районе устья реки Преградной в восьми километрах восточнее. Продовольствие берем на неделю. Маршрут рассчитываем пройти за 3 дня. Желательно, чтобы «Азимут» подошел к указанному пункту побережья на третий день после нашего выхода из ледового лагеря».
Пока по эфиру циркулировали эти срочные радиограммы, о нашей судьбе забеспокоились соседи. 28 августа нам передали с Диксона: «Срочно сообщите необходимость направить вертолет для вашего спасения. Директор обсерватории Прибыловский».
Нас тронуло это товарищеское участие и одновременно доставило несколько веселых минут. Чтобы успокоить людей, не имевших полного представления об обстановке, пришлось дать радиограмму: «Диксон, Прибыловскому. Слава богу нас спасать не надо. Если понадобится вертолет, по-видимому, будет радиограмма Трешникова. Пока пургуем. Находимся в горах в базовом лагере в готовности к выходу к морю. Благодарим. Приветствуем».
Забеспокоился и Слава Макеев, пребывавший в это время со своей группой на полярной станции Остров Андрея. Он прислал слезную радиограмму с просьбой прихватить с собой в маршрут ни больше ни меньше как керны двух грунтовых колонок, добытых летом из озер, и гербарий горных растений. Все это должно было весить около 20 килограммов, сверх тех 140–150 килограммов абсолютно (жизненно!) необходимого груза, который мы намеревались взять в поход. Для убедительности он пообещал, что в Ленинграде за это непременно последует соответствующее угощение в ресторане. Мы все кисло усмехнулись по поводу Славиного обращения: ведь Макеев пока еще не представлял себе всех трудностей ситуации. Пришлось разъяснить ему: если взять все то, что он просит, угощение в Ленинграде ставить будет некому. Коллекции вполне могли подождать в лагере до весны.
В эти дни и часы судно «Азимут», на борту которого работала экспедиция нашего института под руководством Леонида Белякова, подходило к заливу Фаддея. Судно получило указание подойти к побережью и взять нашу группу на борт. Но... в Арктике этих «но» бывает много: не только весь залив, но и подходы к нему оказались забитыми непроходимым для этого небольшого судна льдом.
Наступило 29 августа. Мы все еще сидели в базовом лагере, что называется «на чемоданах». Рюкзаки уложены, все, что оставалось в лагере, собрано и законсервировано. Пришла новая радиограмма: «С выходом к заливу Фаддея воздержитесь ввиду невозможности подхода судна к побережью и вашего снятия. В связи с тяжелой ледовой обстановкой на подходах к заливу Фаддея вам видимо необходимо выходить в направлении полярной станции Остров Андрея по долинам рек Клюевки Харитоновки Географов. Навстречу вам выйдет группа Макеева».
Дальнейшее пребывание в базовом лагере стало бессмысленным: «погоды» по-прежнему не было. За последние дни августа выпало много свежего снега. Его покров на ледниках и в долинах рядом с лагерем стал глубоким и рыхлым.
И вот наступил день, когда по согласованию с институтом мы вышли к далекому морю. Вперед и вниз! Нам предстояло преодолеть до станции Остров Андрея около 160 километров и при этом спуститься вниз почти на 1000 метров. Ну что же, вниз – не вверх!
Наша последняя перед выходом радиограмма:
«Ленинград, ААНИИ, Трешникову. 30 августа вышли в направлении полярной станции Остров Андрея по долине реки Толля, предварительно договорившись с Макеевым о встрече 2 сентября ниже впадения реки Толля в реку Клюевку. Лагерь законсервирован до весны, оставляем научные коллекции, взяли только материалы наблюдений. К месту встречи с группой Макеева возможно выйдем одновременно. На станции планируем быть 5–6 сентября. К моменту выхода все здоровы. Если от нас не будет никаких известий позже контрольного срока – ищите нас по согласованному маршруту».
Последними лагерь покинули я и Боб Богдашевский. Пока ребята возились около палатки, приноравливаясь к тяжеленным рюкзакам, мы суровыми нитками зашивали входные полотнища КАПШей. Выключили газобаллоны, аккумуляторное освещение и питание радиостанции. Ее мы, конечно, вынуждены были оставить из-за солидного веса. Делом нашей чести было, разумеется, взять с собой материалы наблюдений, содержащиеся в многочисленных дневниках, журналах, фотонегативах и картосхемах.
В палатках оставили полный комфорт: на раскладушках разостлали спальные меховые мешки, на газовую плиту поставили чайник, на столе и в ящиках – консервы, сахар, масло, в бачок соляровой печки-капельницы налили топливо. Приходи, располагайся, живи, работай!
Наконец, взвалив на себя тяжелые рюкзаки, мы двинулись вниз по леднику Толля. Каждый тащил минимум 30 килограммов груза, а я еще решил нести в руке транзисторный радиоприемник «Спидола»: Пускай развлекает нас в долгой одиссее к морю Лаптевых! «Интересно, сколько времени займет этот переход?» – прикидывал я в уме, последний раз оглядываясь на палатки лагеря, видневшиеся уже в разрывах облаков.
Когда мы еще собирались, я предупредил всех о необходимости оставить в лагере то, что не явится жизненно важным в походе. Однако уговорить Фарида Урусова расстаться с учебниками, которые он, будучи заочником Ленинградского инженерного мореходного училища, получил в училищной библиотеке и привез в экспедицию, никак не мог. Он считал своим долгом возвратить их. Всем коллективом мы убеждали его, что оставить учебники извинительно, но он запихал их (весом не менее 7–8 килограммов) в свой и так уже переполненный рюкзак.
Каждый нес по легкому ватинному спальному мешку и личные теплые вещи. Остальной груз (материалы наблюдений, карабин с патронами, палатку, примус, недельный запас продовольствия и бензина, ракетницу с дюжиной ракет) распределили по весу поровну.
Меня все время беспокоило, что это путешествие, которого мы надеялись избежать в случае улучшения погоды, было во многих отношениях необеспеченным: не было подходящей зимней обуви (летом мы износили и кожаные, и резиновые сапоги, и даже валенки), а главное, состав отряда не был подготовлен физически к длительному пешему переходу: в течение всего сезона велись преимущественно стационарные и полустационарные наблюдения в окрестностях базового лагеря. Только мы с Бобом Богдашевским были более или менее в форме, поскольку нам приходилось участвовать летом в большом числе маршрутов.
Уже на спуске с ледника отряд столкнулся с неприятностью: Фарид Урусов поскользнулся и тяжело упал с рюкзаком в снег, скривившись от боли. Под полуметровым слоем рыхлого свежего снега была гладкая поверхность глетчерного льда, отполированного летними моросящими дождями. Не прошло и получаса как Фарид «приложился» еще раз. Его спутники, которые, балансируя с тяжелыми рюкзаками, все-таки удерживались на ногах, каждый раз переживали за него, будто это происходило с ними. И другие тоже падали, по все обходилось благополучно. Хорошо еще, что в этой части ледника не было трещин.
Падения не прошли бесследно для Фарида: в следующие дни он уже едва двигался и задерживал всю группу. У него обнаружилась серьезная в нашем положении травма ноги – может быть, вывих, а может быть, и разрыв связок. Груз из рюкзака Урусова (кроме учебников) был разобран остальными «туристами», еще не вошедшими в форму и испытывающими в пути «некоторое недомогание». Кое-кто уже успел натереть ноги.
Мы шли по днищу долины, пересекая изгибы реки Толля, которая еще не промерзла. То один, то другой участник перехода с шумом проваливался вдруг на тонком льду и погружался в воду. Хорошо еще, что верховья горных рек Таймыра в это время года мелководны, поэтому дело ограничивалось только холодными ваннами для ног; но и этого было достаточно, чтобы к вечеру насквозь промерзший человек совершенно выбивался из сил.
В конце дня мы останавливались обычно на высокой пойме, либо на первой надпойменной террасе. В эти дни солнце уже заходило за горизонт, поэтому место для ночлега приходилось выбирать в темноте. Мы радовались, если удавалось найти сухую моховую луговину, свободную от снега. Но чаще всего разбивали палатку на заснеженном речном галечнике: более подходящих мест, как правило, не встречалось. С проклятиями и другими неблагозвучными выражениями растягивали мы на камнях мокрую заледеневшую палатку и заталкивали в нее не менее мокрые спальные мешки.
По выходе из гор нас стала одолевать сырость: ведь мы спустились на 700–800 метров и находились в пределах предгорной равнины, где было гораздо теплее. Изо дня в день сыпал редкий мокрый снежок, таявший на рюкзаках и согбенных под их тяжестью фигурах, начинавших двигаться в сером сумраке промозглого арктического рассвета и останавливавшихся на ночлег в темноте быстро надвигающейся ночи.
На биваке прежде всего быстро разжигали в палатке примус, разогревали консервы, кипятили чай и ужинали, полулежа в спальных мешках. К чаю полагались галеты и сахар, с каждым днем все в меньшем и меньшем количестве: надо было экономить и растягивать продовольствие на случай возможной непредвиденной задержки в пути.
Наша жизнь, смысл нашего существования был в движении. Поэтому, как ни тяжело было на утро извлекать свое усталое тело из спального мешка, приходилось это делать с первыми проблесками рассвета. Утром, после такого же «роскошного» завтрака, свертывался лагерь и мы трогались в путь независимо от погоды. Только однажды пришлось остановиться днем: это было тогда, когда Урусов не мог идти даже с помощью товарищей. На дневке он немного отдохнул, опухоль на голеностопе спала и на следующий день он уже кое-как передвигался. Дневные переходы уменьшились до 10, много 15, километров. В середине каждого дневного перехода мы останавливались на короткий привал. Не расставляя палатку, разжигали где-нибудь под прикрытием скал бензиновый примус и кипятили «чай» (в конце похода это был просто горячий кипяток). На привале консервы не полагались – только галеты и чай. Забегая несколько вперед, скажу, что в последний день на каждого пришлось по одной галете и куску рафинада. Как назло олени и зайцы исчезли, будто сквозь землю провалились. Правда, в горах мы их тоже не видели с середины августа, но питали надежды увидеть их в предгорьях или на приморской равнине. Каждый день, мы мечтали о «горячей» встрече с оленем. И это была одна из самых излюбленных тем на отдыхе. На ходу же обычно все молчали. Слышался лишь хруст промороженного галечника под сапогами и тяжелое дыхание людей, заглушаемое какой-нибудь разухабистой абстрактной поп-музыкой, исходящей от «Спидолы».
Другой предпочтительной темой были подсчеты пройденного и оставшегося пути. Поскольку маршрут был известен только мне, а карты не было, то всем приходилось полагаться на мои данные о проделанном за день отрезке. И, признаюсь, я сознательно завышал пройденные расстояния и приуменьшал остаток пути. Дело в том, что кое-кто основательно пал духом: это не мудрено, если учесть постоянно «промороженно-усталое» и полуголодное состояние. Надо было как-то поднимать настроение спутников. В этой ситуации пришлось вспомнить известное высказывание «физиков, которые шутят» по поводу лжи. Они подразделяют ложь на три вида: 1) злостную, или настоящую ложь, 2) ложь во спасение и 3) статистику. И я прибег ко лжи второго рода. В дальнейшем я убедился, что она сыграла свою гуманную роль.
Наконец наступил торжественный день! Урусов как-то неопределенно высказался за то, чтобы выбросить учебники, которые он нес от самого ледника. Просто выбрасывать их было, конечно, глупо, и мы не замедлили развести маленький варварский костер. Он горел недолго, какие-нибудь полчаса, но этого было достаточно, чтобы в этот день глаза у всех повеселели, а сапоги немного просохли.
На шестой день мы уже основательно выдохлись. Главное – кончалось продовольствие, которого взяли не так уж много. Надежды на охотничий промысел в пути, как я говорил, не оправдались: наверное, из-за усталости мы просто были не очень внимательны и могли не замечать животных на темно-сером однообразном фоне тундры с редкими пятнами снега. Но однажды нам все-таки повезло. Это произошло в самый тяжелый момент перехода. Боб Богдашевский – наш лучший охотник – подстрелил двух зайцев. В тот же вечер они были освежеваны и сварены. Получился королевский бульон и, кроме того, каждому досталось еще по солидному куску мяса. Этот ужин придал нам новые физические и, главное, моральные силы.
В месте впадения реки Толля в Клюевку мы должны были встретиться с группой Макеева. Долина Клюевки здесь резко сужается, делая два крутых изгиба в высоких обрывистых берегах, а ниже устья реки Толля становится шире, отсюда открывается перспектива на уходящую вдаль приморскую равнину. Далеко впереди под пеленой серых облаков было море Лаптевых.
Группу Макеева в назначенном месте мы не обнаружили. Не увидели и следов ее пребывания здесь. Это был район депо № 6, заложенного Макеевым и Челышевым в мае с помощью «Аннушки». Запасы продовольствия уже использовал проходивший здесь геоморфологический отряд Макеева. Для него ведь и организовывали это депо. Однако в депо осталось немного сухих дров и канистра с бензином. Воспользовавшись этим богатством, мы прогрелись у костра, просушили одежду, обувь, спальные мешки и палатку. Теперь стало веселее.
На одной из речных террас, недалеко от депо № 4, мы неожиданно обнаружили следы старого лагеря: место установки палатки, кострище, заржавленные траки гусениц вездехода. Это могла быть стоянка только изыскателей, по-видимому, группы, в которой работал Сергей Сергеевич Зверлов, прошедший здесь 15 лет назад.
Итак, группу Макеева мы не нашли. Как потом выяснилось, он ожидал нас в нескольких километрах к северу. После ряда сюрпризов это было некоторым разочарованием, потому что мы рассчитывали на него, как на знатока здешних мест. Но делать нечего – надо двигаться, ведь приближался контрольный срок. Мы должны были через несколько дней выйти к полярной станции Остров Андрея. Шансов на то, что так и будет, оставалось мало: время потеряно на одной дневке, да и средняя суточная скорость передвижения была ниже, чем предполагалось. Хорошо еще, что Фарид вообще как-то передвигался!
День за днем мы упорно двигались вперед. По-прежнему временами мел поземок, клочьями над заснеженной тундрой висел туман. Но вот остался позади водораздел между средним течением Клюевки и верховьями Харитоновки – левого притока реки Географов.
В одну из ночей, когда до моря оставалось примерно километров 50, меня начал тревожить какой-то неясный гул. Он настойчиво появлялся в отдельные моменты. Я подумал, что это звуковые галлюцинации, возникающие, может быть, oт недоедания и общей усталости. А может быть, я простудился? Но гул слышал и Урусов, который из-за боли в ноге спал урывками. Нам и в голову не пришло тогда, что нас ищет самолет.
Ведь контрольный срок выхода к морю истекал через несколько дней. А между тем было именно так: нас искали и начали искать ранее истечения контрольного срока. Об этом мы узнали позже.
Весь следующий день мы шли по пойменной террасе реки Географов. До полярной станции Остров Андрея оставалось еще двое-трое суток нашего нескорого хода. Вот тут мои спутники наконец уличили меня в фальсификации сведений о пройденном расстоянии.
Я думаю, что кое-кто догадывался об этом и раньше, но молчал. Ведь если сложить все километры, «подсчитанные» мной, то мы давно должны были быть не только на Острове Андрея, а даже на мысе Челюскин. Сейчас я оказался в положении некоего районного очковтирателя, ежегодно докладывавшего в вышестоящие инстанции о том, что весенний сев начинается на несколько дней раньше, чем в прошлом году, так что в конце концов наступает год, когда этот сев должен происходить в январе или даже в декабре предыдущего.
Но цель была близка, и ребята на меня не обиделись. Все уже чувствовали в воздухе запах моря, которое было не далее чем в 25–30 километрах.
После краткой остановки в середине дня, когда мы согрелись кипятком с сахаром, многие вдруг завертели головами, явно прислушиваясь к чему-то. Опять этот гул, но очень уж отчетливый и знакомый. Сомнений не было – слышался шум винтомоторного самолета. И вдруг вдали, в створе долины реки Географов, появилась маленькая черная точка, которая наподобие мошки кружила невысоко над горизонтом. Необыкновенное волнение охватило всех: мы сбросили рюкзаки и достали ракетницу.
В воздух взлетели одна за другой две ракеты, хотя трудно было предположить, что днем на таком большом расстоянии их увидят.
«Немного выдержки, парни! Надо разглядеть, куда самолет направляется. Если на нас – подождем, хуже, если в сторону или к морю». Приглядевшись, мы ясно увидели, что самолет приближается. Тогда мы стали пускать ракеты наверняка. Бреющим полетом прямо на нас, вдоль широкой долины, стремительно надвигался самолет. Трижды мигнули на его плоскостях мощные фары: «Вас вижу».
Потом мы узнали, что это было в 27 километрах от полярной станции Остров Андрея и примерно в 20 километрах по прямой от побережья моря Лаптевых. Сдерживая радость, все следили за машиной. Самолет ЛИ-2 прошел в 10–15 метрах над нами и, приветствуя нас, покачал крыльями. До сих пор, хотя прошло много лет, в памяти сохранился его бортовой номер: 04205.
Нам надо было договориться. Без радио. Инициатива в этом деле могла исходить только от экипажа самолета. ЛИ-2 сделал заход, и с него сбросили вымпел. Подобрав его, мы прочли записку: «...Если нужна медицинская помощь, сядьте все на снег».
Мы не замедлили это сделать (и Урусов – первый), и нас поняли. Самолет все время делал над нами круги, видимо, привязываясь к местности и определяя местонахождение.
Вдруг машина опять на бреющем полете пошла на нас. Из открытой двери в фюзеляже вывалился мешок, чуть ли не на наши головы. Второй заход – и еще один мешок, а затем вымпел с запиской. В записке было: «Парни, привет! С этого места не уходите!»
Вряд ли стоит говорить о той гамме чувств, которые испытывали мы все в это время. Мы поняли главное: помощь рядом, все окончится благополучно.
В мешках мы обнаружили несколько буханок теплого белого хлеба, мясные и рыбные консервы, сахар, масло и несколько пачек чая. Между буханками лежала медицинская резиновая грелка. Это нас озадачило. Отвинтив пробку, выяснили, что в грелке спирт.
Восторгу не было предела. Главное, не надо было сегодня идти. Быстро расставили палатку, расстелили мешки, разожгли примус и решили жечь его, не жалея бензина. Закатили роскошный ужин с возлиянием спирта. Он был теплый из-за соседства грелки с хлебом и, кроме того, имел отвратительный привкус резины. Возбужденные событиями, мы совсем не испытывали необходимости в допинге – хотелось согреться или просто символически отметить памятный для нас день. В этом возбуждении мы даже как-то не догадались охладить грелку с «горючим» в реке, погромыхивавшей на перекатах галькой и отдельными льдинами.
А в палатке было сравнительно тепло и сухо. Жужжал примус, и мы согревались чаем, дружно работая челюстями. Пришлось напомнить кое-кому, что невоздержанность в пище после недоедания может привести к нежелательным последствиям. Это предупреждение возымело действие, и пыл чревоугодничества несколько умерился.
Скоро в палатке все затихло, включая примус.
Так завершился этот день.
Ночь была холодной и ветреной. Беспокойная дремота овладела всеми. Только под утро сон стал крепче, и мы проспали приближение вертолета, знавшего лишь наши координаты: на равнинных пространствах тундры никаких ориентиров не было, кроме многочисленных изгибов речного русла.
В сером утреннем сумраке вертолет обнаружил палатку не сразу, хотя шел на высоте нескольких метров над поверхностью земли. Это был МИ-4. Экипаж помог нам собрать лагерь, свернуть палатку. Фарида в вертолет внесли на руках. Пока наше положение было серьезным, он крепился и кое-как шел, но после встречи с самолетом имел полное право морально размагнититься; может быть, поэтому нога у него болела более обыкновенного.
Мы были на борту вертолета, значит, на пути к дому. Все испытания позади. А как же наши геоморфологи? Ведь они до сих пор сидят, наверное, на станции в ожидании судна.
Так и есть. Мы выяснили это по радио после взлета. Попросили командира залететь на полярную станцию Остров Андрея, хотя он намеревался сразу идти на мыс Челюскин.
Полярная станция Остров Андрея находилась всего в 27 километрах. Мы сразу увидели ее в иллюминатор, как только подлетели к берегу моря.
Через 20 минут мы уже обнимались с макеевцами, бородатыми и мужественными, хлопали друг друга по плечу и неопределенно спрашивали: «Ну как?». Мы были тоже не менее бородатыми, но гораздо менее мужественными, и даже от похлопывания по плечу нас покачивало.
Сборы были недолги. Попрощавшись с сотрудниками станции, начальник которой, Николай Летуновский, немало помог нашей экспедиции, все взгромоздились в вертолет. Наш путь лежал на мыс Челюскин!
Дальше уже все неинтересно. Через 2 часа мы были на мысе Челюскин, а затем, после завтрака, вылетели на Диксон на ЛИ-2. В полете познакомились с экипажем, командиром которого был Векслер. Летчики с интересом разглядывали наши бородатые лица, расспрашивали, что и как. Мы рассказывали о нашей эпопее кто как умел и представлял себе ее. Многое причем в этих рассказах выглядело даже героически, хотя в переходе (мы это знали) кое у кого были моменты «слабины». Сейчас же на борту самолета все глядели молодцами.
Но все-таки это были уже другие люди: они, как Смок Белью, прочувствовали запах и попробовали вкус «медвежьего мяса».
Несколько часов полета – и вот наконец остров Диксон! Начальный пункт нашей экспедиции – столица западного сектора Советской Арктики, как его называют старые полярники. На Диксоне мы переночевали и привели себя в более или менее божеский вид, вымывшись в отличной бане аэропорта.
На следующий день вылетели в Москву, через Амдерму. В тот же день к вечеру мы были в столице, а назавтра – в Ленинграде, в объятиях коллег по работе, родных, знакомых. Таймырская экспедиция вернулась домой!
Эпилог
Незадолго до того, как оставить базовый лагерь, мы решили соорудить на плато Гляциологов памятный знак о нашем пребывании.
Знак сколотили из бревен и досок, затащили по леднику на самую высокую точку плато, находившуюся в 300 метрах к юго-западу от лагеря.
На широкой доске красной эмалевой краской написали:
Таймырская гляциологическая экспедиция ААНИИ,
май – сентябрь 1967 г. Республика Бырранга,
г. Бырранбург
λ = 107°35'; φ = 75°50'; h = 943 м н. у. м.
Это мы сделали для наших «гляциологических потомков» – для тех, кто, придя сюда вслед за нами, наткнется на Бырранбург, увидит и эти ледники, и эти горы, и высокое синее небо над ними, а главное продолжит начатое нами. В соответствии с новыми целями исследования будут, конечно, проводиться уже на ином научном уровне, но нашим последователям, вероятно, будет интересно сравнить то, что наблюдали мы в 1967 году, со своими наблюдениями и отметить происшедшие изменении.
Когда осенью с поля возвращается какая-либо экспедиция (географическая, геологическая, палеоботаническая или другая), в ее багаже – ящики с образцами и пробами, предназначенными для разнообразных анализов. Тут образцы горных пород, колонки почво-грунтов, современных и древних геологических отложений, зачастую с отпечатками вымерших животных и растений, а иногда и с сохранившимися остатками их. Рассортированные коллекции отправляют в лаборатории: остатки древнего плавника – на радиоуглеродное определенно абсолютного возраста; отпечатки и остатки флоры и фауны – на определение видовой принадлежности, времени и условий произрастания и обитания; образцы и керны горных пород – на изучение минерального состава и других особенностей.
Помимо всего этого, выявляются и анализируются еще и такие компоненты, которые не различимы без микроскопа. И колонки молодых озерных отложений, и образцы древних осадочных пород – все они зачастую набиты спорами и пыльцой растений, скелетиками простейших микроорганизмов, остатками диатомовых водорослей. Весь этот материал, тоже поставляющий для исследователей ценные данные, помогает познать особенности прошлых и современных природных процессов и явлений. Например, по содержанию спор и пыльцы (палинологический анализ) можно судить о растительности той или иной местности в различные отрезки геологического времени. По составу диатомовых водорослей – о былых изменениях температуры и солености вод. Возможности этих аналитических методов обусловлены, во-первых, хорошей сохраняемостью спор и пыльцы в геологических напластованиях, а также тем, что споры и пыльца разных видов растений обладают большими отличиями. Палинологи четко отличают пыльцу и споры одних растений от других. То же относится и к диатомовым водорослям.
Сейчас, когда после окончания работ Таймырской экспедиции Арктического института прошло шесть лет, практически все ее коллекции уже обработаны. Получены радиоуглеродные датировки, сделаны споро-пыльцевые, гидрохимические и другие анализы. В совокупности со всеми другими материалами экспедиционных изысканий они составили основу научных работ Вячеслава Макеева, Бориса Богдашевского и моих, посвященных характеристике режима, современного состояния и эволюции оледенения горного Таймыра, развития его рельефа в геологическом прошлом и в настоящую эпоху. Обрабатывая коллекции и обобщая результаты экспедиции, мы стремились внести посильный вклад в познание природы нашей страны, в решение разрабатываемых ныне научных проблем в области гляциологии, геоморфологии и палеогляциологии.
Повествованием о работе Таймырской экспедиции я хотел показать, что до сих пор, как это ни удивительно, на Земле есть еще очень много уголков, природа которых почти не изучена и где возможны самые настоящие открытия, хотя век их как будто уже миновал. Мы имели много оснований отнести к их числу и свою работу: ведь в далеких горах Таймыра был обследован новый, почти неизвестный ранее очаг современного оледенения на евразийском континенте и открыто около ста ледников с общей площадью, превышающей площадь полярно-уральского оледенения.
Ледники – самая главная и наиболее интересная достопримечательность природы горного Таймыра.
Весьма возможно, что горноледниковый узел Бырранга – это последний открытый на Земле очаг современного оледенения.
Чтобы выполнить программу научных исследований, участники экспедиции за лето сделали многие сотни разнообразных измерений, прошли около 1500 километров в пеших маршрутах, сопровождавшихся топографическими съемками, нивелированием и геоморфологическим картированием. Только для некоторых наблюдений применялись самопишущие приборы. Об основных наших инструментах – буре, лопате и ледорубе – бырранбуржцы до сих пор хранят не очень теплые воспоминания, считая, что только они отравляли им экспедиционное существование.
Сейчас, когда все уже позади, когда стали забываться все неприятности, связанные с транспортом, пурга, сырость и холод, участники экспедиции вспоминают приключения и работу с теплым чувством, хотя в прошлом многие обстоятельства экспедиционного житья-бытья представлялись некоторым в довольно мрачном свете. Удачлив и счастлив человек – путешественник и исследователь – ему свойственно забывать все неблагоприятное и долго хранить в памяти светлые минуты в былых странствиях. А оправданием всех невзгод всегда будет то, что добыто в наблюдениях и исследованиях, все плоды научных поисков нового и неизвестного.
Специальные термины, встречающиеся в книге
Адвекция – горизонтальный перенос воздушных масс, обладающих определенными свойствами из одного региона в другой. Обычно сопровождается изменением температуры, влажности и давления – сменой характера погоды.
Актинометрическая стрела – установка, на которой монтируются и закрепляются приборы-регистраторы солнечной радиации.
Берег абразионный – берег, подверженный разрушению, размыву.
Берег аккумулятивный – берег, формирующийся в результате намыва (накопления) обломочного материала, пляжевых песков, гальки.
Геоморфология – учение о происхождении, развитии и особенностях разнообразных форм рельефа земной поверхности.
Гляциология – наука о ледниках, о происхождении, развитии, строении, свойствах и деятельности ледников как естественных скоплений (потоков) льда атмосферного происхождения, возникающих на суше.
Гляциоизостазия, гляциоизостатические движения – состояние гидростатического равновесия блоков земной коры, «плавающих» на подкоровом слое и испытывающих вертикальные перемещения («всплытие» либо «притапливание») по мере роста или уменьшения ледниковой нагрузки.
Градиентная мачта – мачта, на которой закрепляются на нескольких уровнях метеорологические приборы (термометры, психрометры, анемометры) для исследования вертикальных градиентов основных метеорологических элементов в приземном (приледном) слое воздуха.
Депрессия – в геологии и геоморфологии: понижение (впадина) в рельефе земной поверхности.
Диатомовый анализ – изучение видового состава диатомовых водорослей по остаткам их кремнистых панцирей.
Изотерма – линия одинаковых температур (средних за месяц, сезон, год) на карте;
Камы – холмы ледникового происхождения, сложенные преимущественно песками и образующиеся в краевой части деградирующих ледниковых покровов.
Примером камовых образований являются Токсовские высоты под Ленинградом.
Кар – крутосклонная ниша, выработанная в верхней части горного склона выветриванием и ледниковой деятельностью.
Карлинг – пирамидальная остроконечная вершина с карами на склонах.
Керн – цилиндрический столбик (колонка) льда или горной породы, извлекаемый из скважин при колонковом бурении.
Климатический оптимум – отрезок послеледникового времени продолжительностью около 2000 лет, характеризующийся более теплыми по сравнению с современной эпохой климатическими условиями (приурочен к периоду от 6500 до 4500 лет назад).
Лавинный конус – скопление лавинного снега у подножия желоба горного склона, где лавины прекращают движение.
Меандры – излучины речного русла.
Морена – скопления обломочного материала, перемещаемые ледниками или отложенные на поверхности и в теле ледников, а также в приледниковой зоне.
Огивы – полосы на поверхности ледников, образующиеся вследствие неодинакового таяния слоев льда с различной плотностью и структурой.
Огивный рельеф – рельеф ледниковой поверхности, характеризующийся чередованием валов и борозд – продуктов избирательного таяния льда.
Палеогеография – отрасль географии, исследующая вопросы изменений природной обстановки в прошлом в различных регионах земного шара.
Палеогляциология – раздел гляциологии, изучающий особенности эволюции ледников в минувшие геологические эпохи (также отрасль палеогеографии).
Поляроидный столик – установка для изучения кристаллической структуры горных пород (в том числе льда) путем просмотра и фотографирования тонких пластинок (шлифов) породы в поляризованном свете.
Простирание – направление линии пересечения пласта горной породы в геологическом обнажении с горизонтальной плоскостью относительно сторон света.
Предгорный прогиб – прогиб (депрессия), возникающий вдоль складчатой горной системы или отдельного хребта.
Термокарст – образование замкнутых котловин и воронок вследствие оседания почво-грунтов по мере вытаивания подземных льдов различного происхождения либо вечной мерзлоты. Термокарст формирует термокарстовые формы рельефа.
Тектоника – строение участка земной коры, определяемое совокупностью и взаиморасположением складчатых и глыбовых геологических структур.
Тектоническая структура ледника – совокупность складчатых и разрывных элементов толщи ледниковых напластований.
Фирновая линия – кромка фирнового покрова на поверхности ледника, разделяющая области накопления и расхода льда.
Фирновый бассейн – область питания ледника, где происходит накопление льда путем преобразования твердых атмосферных осадков.
Шельф – подводное продолжение материка, до глубины 200 метров.
Экспозиция – ориентировка географического объекта (ледника, склона горы, борта речной долины, берега) относительно стран света и плоскости горизонта.
Содержание
Пролог
Республика Бырранга
О географии в век спутников. Сначала было слово... Пролетая над Таймыром. Страна Мертвых. Слово о первопроходцах, или по следам наших предшественников. Республика Бырранга. Немного из истории географии.
Чемоданный этап
Разведка. Великолепная семерка. Старт. Беспокойное хозяйство. Первая посадка. Безнадежные полеты. Нас оставалось только двое. Аэропорт «Неожиданный». Малая быррангская энциклопедия. Бырранбург и его окрестности.
По следам древних ледников
Трудовые будни. В сердце гор. С теодолитом и рейкой. Операция «Совковая лопата». День гляциолога. Географа кормят ноги. По следам древних ледников.
Первые итоги
К далекому морю. Былое и радиоуглерод. Во власти шторма. Реки льда. Природа вокруг нас.
Новые названия на старой карте
Ледники отступают. Кое-что об Арктике или в поисках затонувшей земли. Немного легкого чтения.
На просторах Арктической тундры
Геоморфологическая эпопея. В ловушке. По хребтам и перевалам.
Эпилог
