Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник:
Снегирев Владимир Николаевич.
Дороги, которые нас выбирают.
Москва,
Физкультура и спорт.
1977 г.
Несколько слов о том, кто такой главный герой этой книги
Герой этой книги – странник XX века. Я не стану называть вам его фамилию. Имен и
фамилий вам предстоит узнать много. Я не стану говорить о профессии нашего
героя. Он может быть кем угодно: слесарем, инструктором физкультуры, кандидатом
наук или музыкантом... В этом по ходу повествования вы тоже сможете убедиться.
Возраст? Увы, и здесь нам придется избрать некую абстрактную цифру – от 15 до
75. Место жительства? Москва, Усть-Каменогорск, Калининград... И любой другой
город страны.
Напрасно кто-то думает, что самый
массовый вид спорта у нас – это футбол. Нет, не футбол. И не легкая атлетика. И
не хоккей. Туризм – вот чемпион среди чемпионов! Потому что самодеятельных
туристов сегодня в стране насчитывается пятьдесят миллионов человек. Ни много, ни
мало. Значит, вот какую многочисленную армию путешественников представляет наш
главный герой!
Он ужасный непоседа. Где только не
побывал он с рюкзаком за плечами! По рекам плавал, горные кручи штурмовал,
тайгу насквозь прошел, в Арктике лыжню проложил... Нет в туризме маршрутов,
которые были бы ему не по силам. Нет таких уголков нашей необъятной Родины,
куда бы не заглянул его пытливый взгляд. И он – настоящий спортсмен, наш герой.
До последней клеточки – спортсмен. Он – из тех, кто сегодня ищет встреч лишь с
самыми грозными соперниками. А соперники его – льды Севера, изнуряющая пустыня,
дремучая тайга, бурное море...
Наш герой наделен медвежьей силой и
поразительно находчив, он наблюдателей, и никогда не теряет присутствия духа.
Всяко приходится страннику XX века. Будет ложью сказать, что победы даются легко.
Но он ни разу не спасовал. Впрочем, в большинстве случаев он и не может себе
позволить этого. В арктической тундре или в песках Каракумов не сойдешь с
дистанции.
Он любит повторять однажды услышанное:
«Эпоха первооткрывателей прошла, но кто мешает быть нам первопересекателями?»
Давайте и мы последуем вслед за ним. Нам
предстоит продираться сквозь торосы коварного арктического пролива, шагать с
караваном верблюдов через две знойные пустыни, в надувной резиновой лодке
переплыть море и, наконец, совершить сверхмарафонский лыжный пробег через всю
страну – от границы до столицы.
Итак, вперед!
Путешествие по дрейфующим льдам Арктики
– Толь,
а Толь!
– Да,
Юра, слушаю тебя.
– Скажи
мне, можно ли на лыжах добраться до Северного полюса?
– Конечно,
Юра. И я готов хоть сейчас отправиться в это путешествие.
– Силен
ты, Толя...
Замолчали. Привал был маленький. День – трудный.
С утра пуржило. Погода стояла пасмурная. Льды в этом районе переломало ужасно,
и каждый шаг давался нам с огромным трудом. Даже на слова сил тратить не
хотелось. Только ленивая шевельнулась мысль: двужильный Мельников, что ли?
Какой там полюс!.. Вот уже несколько дней мы блуждаем среди нагромождений
торосов. Убиваемся по двенадцать часов в сутки, а расстояние к северу прошли
мизерное. Чудовищно соленая работа! Еще никогда и никому из нас не было так
сурово.
Мы сидим на своих рюкзаках, укрывшись от
ветра за невысоким торосом, наслаждаемся отдыхом. Позади осталась полоса
молодого взломанного льда – настоящее проклятье для всех нас. Беспорядочно
навороченные голые ледяные плиты. Легче ходить по проволоке, чем по ним... Мы
плохие эквилибристы, поэтому без конца падаем. Ушибы – ладно, на них уже не
обращаешь внимания. Куда хуже другое – рюкзак, который весит полцентнера. Идти
с ним трудно, но еще труднее после падений взгромождать его на спину. Раз тридцать
за день поднимешь – вот тебе и полторы тонны... Полоса взломанного льда, слава
богу, позади, и теперь прямо перед нами высоченная гряда торосов. Штурмовать ее
в лоб или отходить? Дима Шпаро, начальник нашей экспедиции, наверное, сейчас
решает это.
Отдохнули немножко, пришли в себя.
– Хуже
всего прыгать с аэростата, – продолжил начатый еще утром разговор о своем былом
увлечении парашютным спортом Володя Леденев, комсорг и завхоз нашей полярной
экспедиции. – Аэростат неподвижно висит в воздухе, да еще канат до самой земли. Можно
задеть. Страшно...
– С
аэростата? – оживает Юра. – Это интересно, старичок, интересно! Ну-ка, расскажи
поподробнее.
Любит Юра разные дискуссии.
Володя Диденко, инструктор физкультуры из
Усть-Каменогорска (все его зовут Дедом – он самый сильный и опытный из нас),
извлек из рюкзака блокнот. Когда он снимал большие меховые рукавицы и вместо
них надевал перчатки, я обратил внимание на его руки. Они покрылись ссадинами и
трещинами. Дед все время что-то ремонтирует, все время голыми руками работает с
металлом. А металл на морозе обжигает кожу, словно раскаленный. Трещины на
кончиках пальцев скоро появятся у всех – я это знаю еще по прошлогоднему походу
на Северной Земле. Они будут саднить и кровоточить. Дед пострадал первым. Он
подсел ко мне и завел свою обычную волынку:
– Как
спал?
– Хорошо.
– Какие
сны видел?
– Никаких.
– Галлюцинации?
– Отстань,
ты же знаешь...
– Какой
аппетит?
– Тебя
бы съел.
– Настроение?
– Нормальное.
– Желания?
Тут я задумываюсь. Дело в том, что
расспрашивает меня Диденко не из праздного любопытства. У Володи специальный
вопросник Института медико-биологических проблем. Все наши ответы он каждый
день фиксирует в блокноте. Вопросов огромное количество. Есть среди них такие,
которые неизменно вызывают у нас веселое оживление. Еще больше веселят ответы
на них.
Итак, желания... Чего же я сейчас желаю
больше всего? Вот ведь чудеса. Я с удивлением обнаруживаю, что мне много не
нужно. Говорю:
– Быстрее
бы закончился день. Поставить палатку и залезть в теплый спальный мешок.
Красота!
Володя добросовестно записывает мои
слова.
– Торосов
бы не было, – это уже отвечает на аналогичный вопрос радист Толя Мельников.
Тоже не бог весть какие у него потребности!
Федя Склокин совсем удивляет:
– Сахарку
бы сейчас съесть, – и хитро смотрит на Юру, который распределяет наши продукты.
Но дело у Федьки безнадежное: сахар на этом привале не полагается.
– Как
перенес нагрузки? – продолжает Дед. – Какие испытывал боли? Сколько выпил воды?
Как со зрением? Травмы? Судороги? Головокружение?..
Дотошный, видно, человек составлял этот
вопросник!
Наша научно-спортивная экспедиция,
организованная газетой «Комсомольская правда», выполняет по заданию ряда
институтов специальную научную программу под названием «Исследования состояния
и поведения человека в условиях автономного перехода по дрейфующему льду в
восточной части Северного Ледовитого океана». По требованиям эксперимента мы
обязаны самым тщательным образом контролировать не только свое самочувствие,
температуру тела, пульс, давление, объем легких, но и обязательно фиксировать
фон исследования. Иначе говоря, метеоусловия на маршруте, ледовый рельеф,
состояние нашего снаряжения, вес рюкзаков. Медиков интересовали вопросы
психологической совместимости и динамики взаимоотношений внутри нашей маленькой
группы. Мы также должны были составить рекомендации по тактике действий малой
группы в условиях автономного движения по дрейфующим льдам: как преодолевать
трещины, полыньи, как ориентироваться и определять свои координаты, как
действовать в критических ситуациях, как бороться с холодом, какой рацион
питания является для данных условий самым оптимальным. По существу, это был
эксперимент на выживаемость в Заполярье.
Кому нужен такой эксперимент? Объяснить
легко. В Арктике с каждым годом работает все больше людей. Полярные льды
подвергаются интенсивному изучению. Но Север не стал теплее. Это по-прежнему
суровая и коварная страна. Люди, попавшие по необходимости или в силу
трагических обстоятельств на арктические льды, должны знать, что им подлежит
делать для собственного спасения, какое снаряжение иметь, как одеваться, как
действовать.
– Все.
Пора идти, – поднимаясь, говорит Дима Шпаро и начинает процедуру надевания
рюкзака. Сначала рывком – как это делают штангисты – ставит рюкзак на колено.
Потом, извиваясь, подлезает под него и с трудом выпрямляется. Лыжи на ногах.
Рукавицы. Палки... Не оглядываясь, Дима уходит вперед. Прямо в торосы. Значит,
решил штурмовать их в лоб. Гуськом тянемся вслед за ним. Последним – Толя. Он
хитрый. Когда останавливается на привал, подыскивает вблизи невысокий торос и
рюкзак оставляет на нем. Надеть рюкзак потом гораздо легче. Руки – в лямки и
пошел.
Сразу же становится жарко. Сто метров с
тяжелой ношей прошел – считай, что побывал в парной бане. Пот струйками стекает
со лба, майка на спине становится влажной... Мы с яростным упорством продолжаем
путь по ледяному безобразью. Падаем, встаем, помогая друг другу, снова – вперед!
Проходит час, второй, десятый... Проходит день. Сколько мы отшагали? Пять
километров? Шесть? Ну и темпы! Так нам до острова Врангеля и за три месяца не
дойти...
Вечер. Для ночевки выбираем льдину
покрепче. Палатку поставить – сущий пустяк. Она у нас крепится с помощью лыж и
разборного титанового каркаса. Парни уже все в мешках – лежат, блаженствуют. А
я сегодня дежурный. Пристроился у их ног, вырыл в снегу небольшое углубление и
кашеварю тут на двух примусах. На одном побулькивает каша с мясом, на другом
вот-вот чай закипит. Есть несколько свободных минут, можно поговорить.
Всеобщим вниманием завладел Юра
Хмелевский, научный руководитель нашей экспедиции. Он хочет проверить на
ребятах некоторые свои наблюдения. Юра – кандидат физико-математических наук,
он все привык делать основательно, «по науке».
– Как
вы думаете, верно ли что при сильном морозе человеку бывает очень трудно
сосредоточиться? Я, к примеру, заметил: при большой стуже, когда все внимание
приковано к рукам, ногам, носу – не обморозить бы, – в памяти образуются
некоторые провалы, – быстро говорит Юра. – Трудно выполнять простейшие логические
операции. Помню, как два года назад на Таймыре под ледяным ветром я никак не
мог учесть магнитное склонение: напрочь забыл, что надо сделать – прибавить или
вычесть. Хотя раньше выполнял эту операцию сотни раз. Я разозлился на себя,
попробовал сосредоточиться, но ничего не получалось.
– Это
похоже на правду, – согласился Дима. – И со мной такое происходило не раз.
Мышление притупляется. Восприятие становится весьма примитивным.
Не согласен был один Толя.
– Я
что-то этого не почувствовал, – сказал он. – Может быть, у меня какая-то особая
психика, не знаю...
– Заливаешь,
Толя.
Они начали спорить, а я повернулся к
своим примусам. «Заливает», – подумал тоже. Толю я тогда знал еще совсем
недолго. Он недавно вошел в состав нашей экспедиции, и мы встречались только на
тренировках.
Разложил на красной капроновой тряпице
сахар и галеты – семь равных кучек, по числу участников экспедиции.
– Чеснок
будем?
– Будем,
– дружно ответили мне.
В палатке всегда витал неистребимый
«аромат» из запахов чеснока, жевательной резинки и авиационного бензина. Чеснок
был деликатесом, который все очень любили, жевательной резинкой мы чистили
зубы, ну, а бензин – это топливо для наших примусов.
Разложил по мискам кашу, дух при этом
пошел расчудесный. В палатке сразу началось оживление. Все привстали,
потянулись за своими ложками. Уж что-что, а поесть после такой каторжной работы
мы любили! Известное чувство голода в принципе было нашим постоянным спутником.
Не потому, что ели мало. Нагрузки большие. У нас строго составленный рацион – 650
граммов продуктов на человека. Рацион тоже часть проводимого медицинского
эксперимента. Заглянув в свою тетрадку, Юра совершенно определенно может
сказать, что у нас будет на ужин, скажем, через пять дней или что составит меню
нашего «перекуса» на завтрашнем дневном привале. Все у него учтено: жиры,
белки, углеводы. В основе рациона – сублимированные, то есть обезвоженные,
продукты: мясо, творог, даже клубника... Юра строго следит за чистотой
эксперимента. Когда однажды, много дней спустя, летчики сбросят на льдину
буханку свежеиспеченного хлеба, он запретит его есть. Парни горестно
повздыхают, но согласятся с ним.
Самые блаженные минуты: пьем чай. Каким
вкусным может казаться обыкновенный чай из растопленного снега! По всему телу
разливается приятное тепло, сознание мгновенно окутывает сладкая дрема. Я
навожу порядок в своем «кухонном» уголке, а парни уже спят. Никто и не
вспоминает о том, что под тонкими пенопластовыми ковриками, на которых мы
лежим, зыбкий дрейфующий лед, способный в любую минуту треснуть, расколоться,
вздыбиться; что под ногами сотни метров морской воды; что кругом на все четыре
стороны – торосы, торосы...
Как и полагается дежурному, я сегодня
расположился на ночлег у выхода из палатки, иначе говоря – в ногах у ребят. Сон
наступает сразу...
– Парни,
медведь! Медведь бродит у палатки... – каким-то хриплым, чужим голосом шепчет
Дед.
Все мгновенно проснулись, но никто не
издал ни звука. Молча лежим в своих спальных мешках, прислушиваемся. Ветер
скрипит лыжами, на которых натягивается палатка, хлопает ее капроновыми боками.
Почудилось Деду или нет?
Как раз накануне нам пришлось долго идти
вдоль совсем свежих следов двух белых медведей. Хоть у нас и был боевой
самозарядный карабин, все равно встреча с хозяевами Арктики ничего хорошего не
сулила. В прошлом году на Северной Земле, отпугивая от лагеря медведя, мы
потратили почти весь свой боезапас, ракетами едва не подпалили его роскошную
шкуру, а медведь так и не пожелал оставить нас в покое – всю ночь «сторожил»
лагерь.
Мы лежим туго запеленатые в спальные
мешки в палатке без единого оконца и испытываем явное чувство растерянности.
Гость, если он действительно бродит рядом, может наделать беды. Наконец Дима
тихонько пинает меня ногой: «Карабин?» Я шарю рукой около выхода – там, где
обычно мы оставляем на ночь оружие. Карабина нет. Теперь все, приподнявшись на
локтях, с надеждой смотрят в мою сторону. Толя достает ракетницу. А я вдруг
вспоминаю, что карабин в эту ночь остался снаружи, «на улице». Это была
грубейшая, непростительная оплошность. Дорого она могла нам обойтись! Парни
смотрят на меня, и постепенно надежда на их лицах сменяется укором.
Не знаю, сколько времени прошло, прежде
чем я отважился выбраться наружу. Медведя не было. Я обошел кругом – следов
тоже не заметил. Наша палатка стояла посреди безжизненной ледяной пустыни.
Сиреневые зубцы торосов, со всех сторон окружавшие лагерь, в ночных сумерках
показались мне особенно зловещими. Взяв карабин и прихватив еще снежный кирпич,
чтобы утром растопить его на воду для завтрака, я поспешил обратно в палатку.
– Показалось...
– виновато пробормотал Дед. – Однажды на Севере ночью медведь разодрал мой
рюкзак, который лежал у входа в палатку.
Спать расхотелось.
– Дед,
а Дед! – Это опять наш неугомонный Юра. – Скажи мне, зачем ты идешь?
– Куда?
– не понял Дед.
– Зачем
ты идешь на лыжах по Арктике?
– Ужасно
люблю приключения.
– Ну,
Дед, это слабо. Ты мне серьезно скажи.
– А
ты зачем идешь?
– Я
с детства обожаю преодолевать трудности...
Из дневника Владимира Диденко: «Когда мне
предложили участвовать в полярной научно-спортивной экспедиции «Комсомольской
правды», я согласился не
раздумывая. Все возможные в туризме категории сложности я давно прошел. Горы,
тайгу, тундру. Мечтал о путешествии необыкновенном. И тут познакомился с Димой.
Он показал мне на карте маршрут очередного этапа экспедиции: от побережья
Чукотки к острову Врангеля. Это было то, о чем я мечтал.
Известно, что пересечь пролив пытались
многие путешественники. Знаменитый полярный исследователь Ф. П. Врангель после
нескольких бесплодных попыток пройти по дрейфующим льдам на собачьей упряжке
записал в своем дневнике: «Бороться с силой стихии безрассудно и более того – бесполезно».
В 1922 году канадец А. Крауфорд и его спутники, зимовавшие на острове,
отправились через пролив на материк. Они пропали бесследно. Погибли. С тех пор
только двум смельчакам удалось выбраться из пролива. Знаменитый полярный
капитан Бартлетт и сопровождавший его эскимос Катактовик на собачьей упряжке с
невероятными трудностями сумели перебраться с острова на материк. По окончании
своей беспримерной эпопеи Бартлетт заявил: «Мне повезло. Однако такое бывает
только раз в тысячу лет...»
Почему я иду через пролив Лонга? Может
быть, именно поэтому... Заманчиво сделать то, что считается невозможным. Я
знаю: нам придется проявить здесь все свое умение, всю силу, сноровку,
выдержку, смелость. Да и еще сверх того... Тут не заскучаешь».
...Во второй половине апреля дрейф стал
настолько сильным, что льды расползались прямо на глазах. То и дело приходилось
налаживать переправы через трещины, каналы, разводья. Но зато торосов стало
меньше. В субботу, на третьем переходе, мы уперлись в разводье километровой
ширины. Вправо и влево плескались целые моря воды. Обойти разводье было
невозможно. Парни вынули из рюкзаков лодки – большую, грузоподъемностью 500
килограммов, и маленькую, которая в свернутом виде умещается в кармане, а на
воде может удержать одного человека. Лодки были сделаны из прорезиненного
капрона. До сих пор оставалось неясным, выдержит ли ткань при встрече с острым
молодым льдом, который наполовину затянул полынью.
Лодки надули и спустили на воду. Диденко,
Леденев и Хмелевский со своими рюкзаками расположились в большой лодке. В
маленькую погрузили лыжи, палки и прицепили к большой. Поплыли. Вдруг
неподалеку от лодки вода вспучилась, и из нее показалась неприятная клыкастая
морда. Морж! Юра потом рассказывал:
– Морж
нырнул и через минуту всплыл рядом с лодкой. Я заволновался, спрашиваю
Леденева: «Что будем делать?» А делать нам нечего. Надо просто ждать. Может,
морж, удовлетворив свое любопытство, оставит лодку в покое. На всякий случай
приготовили ракетницу – наше единственное оружие. Карабин остался на «берегу».
Дед греб изо всех сил. Впереди было «сало» (нарождающийся лед. – В. С), и мы надеялись, что там морж
отстанет от нас. Верно, отстал. Но зато продвигаться вперед стало совершенно
невозможно. Лед твердел с каждым взмахом весел. Мы буквально прорубали себе
дорогу. Острые ледяные края неприятно скрежетали по дну и бортам лодок. Капрон
временами трещал так сильно, что мы невольно бросали грести и, затаив дыхание,
ждали катастрофы. Но все обошлось. Через час мы вылезли на ледяной барьер
противоположного «берега», вытащили лодки и, убедившись, что они целы, снова
спустили их на воду. Леденев отправился в обратный путь.
Вся переправа заняла четыре часа.
Вот когда мы пожалели о том, что во время
своих московских тренировок не занимались греблей! Мы тренировались круглый
год. Летом и осенью – длительные кроссы, занятия со штангой, спортивные игры,
плавание. Зимой к этому прибавлялось «испытание воскресного дня». Что это за
испытание? О, это интересная штука!
Мы доезжали на электричке до подмосковной
станции Подрезково. Надевали лыжи, рюкзаки весом до 56 килограммов и
отправлялись в путь. У одних в рюкзаках кирпичи, у других канистры с водой, у
третьих какие-нибудь железяки... Неважно, чем ты набьешь свой рюкзак. Главное,
чтобы его вес был не менее 50 килограммов. На станции есть магазин, там большие
весы, на которых мы взвешивали каждый рюкзак. Дистанция всякий раз была одна и
та же – 22 километра, от Подрезково до Опалихи. Режим движения такой же, как и
сейчас, в проливе Лонга: 50 минут идем, 10 отдыхаем и снова вперед... Ох, и
доставалось нам по воскресеньям с этими рюкзаками!
А кроссы! Какие кроссы устраивал нам наш
тренер Федор Склокин! Мы бегали в Планерной, на Ленинских горах, на Куркинском
шоссе, в Беляево, постепенно доводя продолжительность кросса до двух с
половиной часов. Федя был неутомим. Он легкоатлет, перворазрядник, для него
кроссы – милое дело. Или футбол. Тут уж главный застрельщик Юра Хмелевский! Мы
играли в футбол круглый год. Играли в Москве и под Москвой, в Диксоне и в
Амдерме, на мысе Шмидта и на мысе Челюскина.
Тренировки изматывали страшно. Но зато
какими безобидными они казались теперь, в этих проклятых торосах! И как трудно
пришлось бы нам здесь без них! Можно быть сколько угодно настойчивым, преданным
Северу, умелым и опытным, но всего этого окажется мало, если не будешь еще и
сильным. Просто сильным!
Летит снег, и гудит студеный ветер. Холодно
и неуютно среди льдов. А мы все идем на север, веря и не веря в удачу. Усатые
тюлени выглядывают из черной воды и обалдело таращатся на нас: что, мол, за
звери? Если в торосах бывает безнадежно трудно, то на ровном льду просто
страшно: он ломается прямо под ногами. Если не пурга, то «белая мгла» – идешь
все равно, что впотьмах. А если ясно и не очень холодно, то нам непременно
попадается молодой, покрытый солью лед – лыжи по нему совсем не скользят. Дед и
то приуныл.
– Толь,
а Толь?
– Да,
Юра, слушаю тебя.
– Может,
споем?
– Давай,
Юра.
У нас – привал, большой дневной привал. В
неглубокой, полузасыпанной снегом ложбинке между ледяных плит я расстелил
пенопластовый коврик, натянул на себя пуховую куртку, рядом с собой воткнул в
снег карабин с десятью боевыми патронами в обойме и улегся. Невдалеке от меня
пристроились ребята. Хорошо они поют! Негромко, душевно как-то. И песни
хорошие. Худо в трудном маршруте без песни.
Чувствовал я себя неважно. Сильно болело
горло. Разламывалась голова. Донимал сухой кашель. «Пройдет, – убеждал я себя.
– Вот завтра утром встану, и все пройдет, следа не останется от хвори. Вот
сейчас таблетку проглочу, горло марганцевочкой прополощу, и легче станет». Не
поворачивая головы, только глазами, следил я за тем, как Толик Мельников
раскладывал на капроновой тряпице дневной паек – сало, сухари, шоколадное
масло, галеты, как он разжигал примус, чтобы вскипятить чай, как Володька
Леденев возился со своими шурупами, кусачками и отвертками, собираясь
отремонтировать чью-то лыжу, как потом он налегке отправился в торосы – искать
сносный путь.
«Пройдет, – гипнотизировал я сам себя, – ведь
было же так в прошлом году на Северной Земле! И горло болело, и голова, но
когда в первые дни начался ураган и пришлось бороться, все забыв, то и болезнь
сразу сгинула».
Но шел снег, и холод студеными ручейками
заползал под одежду, и кругом были эти чудовищно развороченные, непролазные
льды, а впереди лежал непроторенный путь длиною во много километров, и я ничего
не мог поделать с собой. Думал: как в Москве сейчас хорошо – травка зеленеет,
солнышко греет, листья на деревьях распустились, девушки по Арбату гуляют!..
Зря ты, парень, ввязался в это дело!
Дима подошел и склонился надо мной.
Положил мне в ладонь какие-то пилюли, потребовал, чтобы я открыл рот, и
посмотрел горло. Затем присел на снег и стал утешать:
– Не
грусти. Вот вечером, когда залезешь в спальный мешок, дадим тебе полкружки
чистого спирта да укроем потеплее – сразу оклемаешься. Ты думаешь, только тебе
тяжело? Нет, вон Дед самый сильный в группе, а и то к концу дня у него в глазах
темно от усталости.
– Правда,
– подтвердил Дед. – Везде бывал: в Арктике, и на Кольском, в Саянах, на Полярном Урале, на
Алтае и на Камчатке, но такого трудного места встречать не доводилось.
Подошел Толик. Он раздал пайки и тоже
потыкал ложкой мне в рот – посмотрел горло. И тоже сказал какие-то ободряющие
слова. Вернулся Леденев. Он уселся рядом и молча принялся жевать свое сало.
Расспрашивать его никто не решился: и без того было ясно, что прохода он не
нашел. Юрка незаметно подсунул мне свою конфету. Федя Склокин рассказал анекдот
и заставил надеть свою пуховку, сославшись на то, что ему и так тепло. Дима
улыбался мне издали: крепись, мол, старик...
Я через силу проглотил свой ужин, выпил
чая. Пока парни обсуждали тактику оставшихся до вечера переходов, удалось
несколько минут подремать. Когда настала пора подниматься и идти дальше,
по-прежнему сыпал снег, завывал ветер. Но мне уже было не так зябко. И я с
удивлением обнаружил, что торосы представляют собой прекрасное зрелище. Их
стеклянные изломы светились множеством неожиданных оттенков – от оранжевого до
голубого и прозрачного. Сквозь пелену туч все яснее проглядывало солнце.
...Мы снова с яростным упорством с утра
до ночи штурмуем торосы. Падаем, встаем, варим по очереди кашу, считаем свой
пульс, определяем секстантом координаты, связываемся по радио с береговой
базой, мертвым сном спим по ночам в своей капроновой, оранжевого цвета палатке,
ведем дневники и все дальше уходим на север.
В последние дни Деда, который выполняет у
нас обязанности врача, снова сильно беспокоит мой пульс. После нагрузки он так
и не восстановился до нормы. Вечером в палатке Володя сует мне под свитер
градусник. Так и есть: опять поднялась температура. Нет, я еще не отстаю от
ребят, еще не обуза им. Но сил с каждым переходом все меньше. Хворь проклятая
не отпускает меня, хотя Дед и перепробовал уже, кажется, все способы лечения.
Мы тогда находились километрах в
семидесяти от чукотского берега, посреди искрошенных ледяных полей.
Ночью я лежу без сна в своем спальном
мешке, задыхаюсь от кашля и думаю о том, за каким же лешим меня и моих друзей
понесло в этот дурацкий пролив. Что мы хотим доказать? То, что непроходимый
полярный пролив можно пройти? Но ведь все равно тут не откроют туристский маршрут!
Что человек сильнее стихии? Но это доказано и без нас... Ах да, мы же участвуем
в уникальном научном эксперименте!.. Медиков бы сюда, которые это придумали...
Я вспоминаю, как, вернувшись в прошлом году из труднейшего 500-километрового
перехода по Северной Земле, дал зарок никогда более не пускаться в подобные
мероприятия, но быстро оттаял, и уже через месяц мне снова захотелось в Арктику
– не на ледоколе, не на самолете – на лыжах.
На следующее утро я уже не мог вылезти из
спального мешка. Тогда ребята приняли решение вызвать самолет. Они долго не
решались на это, и я знал почему: очень им хотелось, чтобы на остров Врангеля я
ступил вместе с ними.
В это время наша палатка стояла у
подножия огромного, словно гора, старого, с покатыми боками тороса. Льдина была
паковой – иначе говоря, очень толстой, со снежными буграми бетонной крепости.
Метрах в пятидесяти начинались свежие валы торошения. Самый ближний вал
неумолимо приближался к нам, сминая трехметровой толщины льдину, как гармошку.
Парни тщательно осмотрели все окрестности, но для посадочной площадки смогли
найти относительно ровный участок длиной лишь
в девяносто метров, что, конечно же, было до смешного мало.
Но что делать? Посовещавшись, решили
рубить полосу в торосах. До самого вечера трудились с ледорубами Дима и Федор,
но удлинить наш «аэродром» удалось лишь метров на десять.
К ночи я почувствовал себя совсем худо.
Даже в теплом мешке, в двух свитерах и пуховке меня знобило. Толя тщательно
осмотрел рацию. Через полчаса Дед взялся за ручку «солдат-мотора» (ручной
электрогенератор), и Толя вышел в эфир. Он передал на берег: «Просим срочно
организовать санитарный рейс для эвакуации заболевшего участника экспедиции.
Наши координаты: широта 69 градусов 26 минут, долгота 180 градусов». Он
пробубнил этот текст несколько раз, и тут радиостанция отказала.
Так мы и не поняли, принята наша
радиограмма береговыми радистами или нет.
Я на всю жизнь запомню ту ночь посреди
пролива Лонга. Наступила темень. Ребята набросали на меня ворох своей одежды.
Они зажгли фонари и до рассвета держали их так, как было удобнее Толе. А Толя
всю ночь ремонтировал рацию. Только к утру он найдет тот самый транзистор,
который вышел из строя, и заменит его. Дед привычно крутанет ручку
«солдат-мотора», и сразу отзовется морзянкой база: «К вам вылетел вертолет».
В восемь часов утра мы услышали вдалеке
гул. Вместе со всеми я с трудом выполз из палатки. Видимость была никудышной:
поземка, дымка. Вертолет блуждал далеко на севере. Ребята пальнули в воздух
ракеты, зажгли дымовую шашку. Напрасно. Вертолет повернул на восток и, сделав
полукруг километрах в восьми от нас, скрылся в тумане.
Парни с почерневшими от бессонной ночи и
усталости лицами отправились доделывать полосу. Соседняя гряда торосов за ночь
еще ближе подошла к палатке. При сильном ветре торосы прямо на глазах с
шипеньем и хрустом ползли к лагерю.
После полудня Толе удалось снова
связаться с базой. Нас попросили подтвердить свои координаты и сообщили, что в
ледовый лагерь вылетает самолет Ан-2. «Аннушка» удивительно точно вышла на нашу
палатку. Ребятам даже не пришлось зажигать дымовую шашку.
Потом, в госпитале, среди белых стен,
чистых простыней, в тепле, которое сначала покажется таким странным, я еще и
еще раз буду вспоминать пролив Лонга и, кажется, физически почувствую, что
ненавижу его. Будто он мой заклятый враг. Я вспомню нашу палатку и вспомню
озябшие пальцы Толи Мельникова, терпеливо перебиравшие детали радиостанции.
Вспомню, как летчики, приледнившиеся в лагере, принялись горячо отговаривать
ребят от продолжения маршрута. «Последние пурги вскрыли лед к северу от вас, – говорили
они. – Дальше будет еще тяжелее. Вы очень сильно рискуете. Хватит. Вы и так
доказали, что молодцы». А парни угощали гостей горячим чаем и помалкивали.
Я вспоминаю, как летчики на нашей льдине
с величайшим удивлением озирались кругом. «Что, разве эту маленькую палатку еще
не разорвал ветер?» – спрашивали они. «Разве в этом легоньком мешке не холодно
спать?», «Разве ваши лыжи еще не сломались?» Они чувствовали себя у нашего
тороса, похожего на скалу, очень неуютно и с облегчением вздохнули, когда сели
в самолет и поднялись в воздух.
«Проклятый пролив, – думал я. – Он и
людей может сминать так же легко, как сминает в гармошку трехметровой толщины
льды».
...У моих друзей впереди были новые
приключения и новые заботы. Я уже выздоровел и отпросился у врачей «на волю»,
пообещав им никогда больше не участвовать в арктических путешествиях. А парни
все еще были во льдах, с невероятными лишениями шли навстречу острову.
Я достаю из ящика письменного стола заветную
кассету, включаю магнитофон и в который раз слушаю скверную, некачественную
запись. Сплошной шум, и на его фоне какие-то неразборчивые слова. Но я наизусть
знаю эти слова. Вот сейчас тревожное: «Если слышите гул мотора, дайте ракету и
зажгите дымовую шашку!» И снова: «Если слышите гул мотора...» Это мой голос. Я
вызываю по радио с борта поискового самолета радиста полярной экспедиции Толю
Мельникова. Его позывной – «Рак». И я умоляю его уже в который раз: «Рак! Вас
вызывает «Рак-один». Мы вас ищем. Дайте ракету и зажгите дымовую шашку. Мы идем
к вам. Если слышите гул мотора, дайте ракету...»
Я слушаю эту запись, и у меня, как тогда,
от волнения потеет рука. Будто я снова держу микрофон и боюсь, что Мельников
там, на льдине, меня не услышит.
Мы тогда много часов кружили на самолете
с оранжевыми крыльями над проливом и до боли в глазах высматривали черные
фигурки людей на льду. Связь с ледовым лагерем была потеряна почти неделю
назад. Все эти дни мы не знали, что с экспедицией. Почему парней не могут обнаружить
поисковые самолеты? Почему они не вышли в установленный срок на связь? Что
стряслось? Говорили – дрейф. Он, мол, стал таким сильным, что группу снесло
далеко на запад от того района, координаты которого были указаны в последней
радиограмме со льдины. Говорили – полярное сияние. Оно-де «разгулялось» в тот
вечер, когда должен был произойти сеанс связи «база – льдина», и поэтому связь
не состоялась. Разное говорили... Весь поселок на мысе Шмидта, где была база
экспедиции, беспокоился за судьбу ее участников.
Я слушаю эту пленку и, как наяву, вижу
усталое лицо пилота Шелковникова, который много часов подряд вел самолет над
проливом. Штурмана Бойкова, склонившегося над картой. Это он предложил в тот
день взять на борт портативную рацию и вести поиск с ее помощью. Вспоминаю
заснеженные вершины острова Врангеля и безжизненную ледяную пустыню под
крыльями нашего самолета. Мы летали уже много часов и обследовали порядочную
площадь, но нигде не заметили следов пребывания людей.
Только раз блеснула надежда. Шелковников
ткнул пальцем направо, чуть подвинулся, чтобы дать мне место в тесной кабине,
открыл форточку... Внизу промелькнуло желтоватое пятно. «Палатка!» – закричал
я. Шелковников положил самолет в крутой вираж и пошел на спуск. На высоте
пятьдесят метров мы снова помрачнели: пятно оказалось старым, оттаявшим на
солнце одиноким торосом.
– Палатка,
– проворчал в свои усы Шелковников. – А где же люди? Небось выскочили бы сразу,
как услышали шум мотора...
Конечно! Как я мог забыть те первые дни,
когда сам был на льдине! Самолет еще находился далеко-далеко, а мы, заслышав
гул, останавливались, задирали головы, ждали... Самолет как друг. Делал над
нами круги. Качал крыльями. Иногда летчики выбрасывали на лед вымпел с
запиской: «Впереди полынья... Ширина... длина... Желаем успеха».
Конечно, парни, услышав самолет, сразу
выбрались бы наружу, пустили в небо ракеты...
У нас была разработана целая система
сигналов, а командование летного подразделения даже подготовило специальную
инструкцию по взаимодействию поискового самолета с участниками экспедиции.
«Начинающийся в апреле период интенсивной
подвижки льдов в проливе Лонга и многочисленные разводья еще больше затрудняют
и без того нелегкое продвижение экспедиции «Комсомольской правды», – говорилось
в ней. – В целях безопасности, на случай аварийной ситуации, которая в этих
условиях может возникнуть неожиданно, командование подготовило экипаж и
специально оборудованный самолет. Вам надлежит выполнять следующие правила по
взаимодействию с поисковым самолетом:
– при
приближении самолета к группе в дневное время следует выходить на открытое
место, выкладывать спальные мешки и другое снаряжение темного цвета в виде
правильных геометрических знаков и, если позволяет удаление от борта, пускать
на самолет солнечные «зайчики»;
– в
сумерках обнаруживать себя сигнальными ракетами;
– на
случай приема самолета Ан-2 на лыжах выбирать ледовые площадки длиной не менее
400 метров, шириной – 50 метров, не имеющие торосов, трещин, крепких снежных
застругов и не граничащих с разводьями. Для посадки наиболее приемлем молодой
лед толщиной 60 – 80 сантиметров. Совершенно не годится паковый лед...»
А в это время участники экспедиции вошли
в зону многочисленных разводьев. Все чаще парням приходилось доставать из
рюкзаков надувные лодки.
Такими были последние дни экспедиции
перед финишем на острове Врангеля.
Их действительно сильно снесло дрейфом на
запад. Ребята выбрались на сушу в районе мыса Блоссом – это крайняя западная
точка острова Врангеля. Еще бы день-два, и они запросто могли оказаться на
льдине в Восточно-Сибирском море. Но, к счастью, все кончилось благополучно. Я
услышал-таки по радио счастливый голос Толи Мельникова, сообщавшего о том, что
они на острове. Пилот Шелковников, потерявший было надежду и уже решивший
прекратить поиски в связи с дефицитом горючего, повел самолет к мысу Блоссом.
Вскоре мы увидели на снегу под крылом
красный хвост дымовой шашки и зеленые огоньки ракет. Самолет приземлился, я
смог обнять и поздравить своих друзей.
Мы получили много писем и телеграмм,
авторы которых поздравляли участников полярной экспедиции с успешным
завершением первого в истории Арктики спортивного лыжного перехода по
дрейфующим льдам. Одно из этих писем особенно дорого нам. Его прислал
председатель Полярной комиссии Географического общества Союза ССР кандидат
географических наук Н. А. Волков.
«Первое в истории освоения Арктики
пересечение пролива по дрейфующим льдам, несомненно, является выдающимся
спортивным подвигом, – пишет знаменитый полярный исследователь. – Без всякого
сомнения, можно утверждать, что людям, успешно преодолевшим этот пролив, по
плечу любые маршруты в Северном Ледовитом океане, в том числе и лыжный поход на
Северный полюс...»
Путешествие пешком через две великие пустыни
Солнце клонилось к горизонту. Тени
становились длинными и причудливыми. Мы теперь шагали по широкой песчаной
долине, со всех сторон окруженной барханами. Она напоминала дно лунного
кратера, каким его изображают художники-фантасты. Только краски были другими:
желтый песок и голубое небо. Да и верблюды никак не вписывались в лунный
пейзаж.
Я шел и думал: а вдруг за этими барханами
нам откроется город? Или, на худой конец, какой-нибудь аул? Или река? Вот было
бы здорово! Нельзя же идти целый день и не встретить ничего, что создано
человеческими руками. Тьфу ты, спохватился я, какой город, какая река?..
Сумасшедший! Это же пустыня! Пустыня! За этими барханами будут другие барханы,
за этим днем другие дни, а пустыня не кончится.
Долго еще не кончится.
Верблюды замедлили шаг. Начинался подъем.
Долина упиралась здесь в цепь крутых песчаных дюн высотой метров пятьдесят.
Сверху уже бежал, размахивая руками, Сережа Волков – он обычно шел далеко
впереди каравана, разведывая путь.
– Заворачивай,
– махал руками Сережа. – Заворачивай! В лоб не осилим! Только по склону,
постепенно...
Верблюды встревожились. Они крутили
головами и жевали свою жвачку гораздо быстрее обычного.
– Хорошо,
– сказал начальник экспедиции Володя Диденко. – Пойдем по склону. Вперед!
Он взял под уздцы первого верблюда по
кличке Гардемарин и потянул его за собой. Верблюд презрительно скосил на
Диденко свой огромный глаз.
– Сейчас
плюнет в тебя, – сказал я.
– Нет,
– засмеялся Дед, – не плюнет. Это Шприц у нас хулиган – тот может. Володя
Кравцов, доктор наш, однажды решил заглянуть в глаза Шприцу, чтобы узнать, как
он там отражается – по пояс или в полный рост. А тот, не долго думая, плюнул
ему прямо в лицо.
– А
зачем заглядывать верблюду в глаза?
– Есть
примета такая. Если ты отражаешься в верблюжьих глазах в полный рост, значит,
верблюд молодой, если по пояс, значит, старый.
Караван уже шел вслед за Дедом. Сначала
плыл самый старый и самый умный – Гардемарин, за ним – добряк и работяга Саке,
молодой и сильный Кеша, покладистый Титаник, элегантный и важный Айжол, что в
переводе с казахского означает «лунная ночь», хулиган Шприц, а последним, как
всегда, шагал самый ленивый верблюд по кличке Рваный Нос.
До вершины оставалось метров десять,
когда забуксовал Гардемарин. Слишком крут оказался для него подъем. Песок
сползал из-под широких копыт. Вот-вот подломятся ноги. Гардемарин тяжело дышал
и из последних сил тянулся наверх. Ребята толкали его сзади, тянули за поводья.
Остальные животные, перепугавшись, встали, и пустыня огласилась их диким ревом.
Вытаскивали верблюдов по одному. На
руках, можно сказать, вытаскивали... Когда все было закончено, начальник
укоризненно посмотрел на Серегу. Тот опустил голову. Не было сказано ни одного
слова, но все и так поняли: недоволен начальник, что Волков не сумел найти
сносный путь.
Диденко достал из планшета карту,
разложил ее у себя на колене. Я заглянул ему через плечо. Судя по карте, мы
находились в самом сердце пустыни Кызылкумы. Отсюда до края песков в любую
сторону были сотни километров.
Я отошел и с любопытством, будто в первый
раз, осмотрел наш караван. Верблюды стояли спокойные и гордые, словно не они
только что отчаянно паниковали. Большинство ребят окружили Диденко и тоже
изучали карту. Только Волков опять ушел далеко вперед; он стоял на вершине
высокого бархана, разглядывал что-то в свой бинокль. Да еще Мурзабек Сулейменов
поправлял сбившуюся поклажу, навьюченную на верблюжьих горбах.
Солнце висело совсем низко. Зной спал,
краски померкли, и пустыня опять показалась мне таинственной и неземной. И
опять нахлынуло изумление: уж не сон ли все это? Пески, верблюды, силуэт
человека с биноклем на дальнем бархане...
Этот маршрут Диденко задумал давно. Мы
еще шли по льдам пролива Лонга, а он уже прикидывал все детали нашего
следующего путешествия. Я хорошо помню, как он нам об этом сказал. Было страшно
холодно. Ветер, замешанный на острых, словно иглы, снежинках, порывами
накатывался на нас. Мы зябко кутались в свои многочисленные одежды, прятали
лица в капюшоны и шлемы. Кажется, это был восьмой день нашей полярной
экспедиции. Мы стояли у края наполовину замерзшей полыньи. Из черной воды на
нас таращились удивленные тюленьи морды. Дед сказал: «Вот вернусь домой, соберу
группу и махну в пустыню. Пески и солнце!» Мы оценили шутку. Похлопали Володю
по спине своими огромными варежками на собачьем меху. И наши лыжи снова
заскрежетали по стеклянным, наваленным как попало торосам. Какая там пустыня...
В августе Дед позвонил мне:
– Идем
через две пустыни – Каракумы и Кызылкумы. Ты с нами?
– Шутишь,
Дед, – опять не поверил я. – Ты же пески видел только на пляже!
Он обиделся:
– Так
ты идешь с нами или нет?
– Погоди,
Володя, погоди. Дай мне собраться с мыслями. У меня к тебе много вопросов.
Какой протяженности маршрут?
– Примерно
полторы тысячи километров.
Я присвистнул.
– А
как ты, городской житель, управишься с верблюдами? Как найдешь колодцы? Как
будешь ориентироваться?
Дед молчал, и я понял, что он снова
обиделся.
– Ну,
хорошо, допустим, что ты все это учел и отрепетировал. Тогда скажи мне, что
интересного может быть в этом путешествии – пешком через две безжизненные
пустыни?
– Как
что интересного? – изумился Дед. – Да ведь пустыня – это же любопытнейшая
географическая зона Земли! Со своим неповторимым ландшафтом. Животным миром. Со
своими тайнами. А закат в пустыне ты видел? А что такое караванная тропа,
знаешь? Ты только подумай: мы пойдем по старинной караванной тропе! От колодца
к колодцу... Да что ты вообще знаешь о пустыне? Известно ли тебе, к примеру,
что пустыни занимают четырнадцать процентов территории СССР? Четырнадцать! Он
все больше распалялся. Тогда я сказал:
– Но
ведь это опасно. Еще никто у нас не отваживался пешком протопать через две
страшные пустыни...
– Вот-вот,
– обрадовался Дед, – никто! Туристские маршруты тут еще не проложены. Геологи и
изыскатели путешествуют в песках на машинах и вертолетах. Значит, мы будем
первыми. Первыми! Понял? – Дед торжествовал. – Ну, скажи, разве это не
заманчиво – победить пустыню? Разве тебе не хочется быть первым?
...Через месяц Дед снова позвонил мне:
– Маршрут
утвержден. Люди подобраны. Стартуем!
Я пожелал ему успеха, а про себя подумал:
«Ну и замахнулся ты, друг! Теперь подождем, с какого километра пустыня завернет
тебя обратно».
Мы условились, что он регулярно будет
присылать с маршрута радиограммы. Вскоре я получил первую:
«Сегодня весь день шли через гряды сплошных
барханов, поросших саксаулом. Верблюды то поднимаются на крутой склон бархана,
то опять «ныряют» в пески и очень напоминают корабли в штормовом море. У нас
семь верблюдов. И у каждого свой характер и повадки, не всегда удобные для нас.
Вести караван – это целая наука, которую мы только постигаем. Сегодня
взбунтовался верблюд по кличке Рваный Нос, но Миша Сулейменов быстро успокоил
его. Сейчас вечер, и мы остановились на ночлег. Жарко горит костер из саксаула,
освещая нашу красивую цветную палатку. Вокруг тихо, только ветер шевелит песок.
Мы в 90 километрах от города Кзыл-Орда, где был старт экспедиции. Сегодня
прошли 25 километров».
Прочитав радиограмму, я вдруг поймал себя
на мысли, что много бы отдал, чтобы сейчас оказаться рядом с ними в пустыне, что,
может быть, и не так безрассуден этот поход...
Летели дни. В Москве уже несколько раз
выпадал снег. Вот-вот должна была наступить зима. А из далеких Кызылкумов
продолжали приходить радиограммы, которые дышали зноем южных пустынь. Они
сообщали:
«Организовать нашу экспедицию помогли
Восточно-Казахстанский обком комсомола, редакция республиканской молодежной
газеты «Ленинское знамя», а также некоторые научные учреждения, в том числе Институт
медико-биологических проблем Министерства здравоохранения СССР. Сотрудники
этого института Михаил Новиков, Алексей Герасимович, Юрий Изосимов, Николай
Государев продолжают, как и в Арктике, на основе нашей группы изучать проблемы
психологической совместимости.
Вчера наш караван одолел 40 километров.
Это большое расстояние, если учесть, что путь очень тяжел. У нас жесткий
распорядок дня. Подъем в шесть утра. Затем завтрак и сборы. Пасем животных и
навьючиваем на них груз. В семь пятьдесят выходим в путь и идем до полной
темноты. Наших верблюдов избаловала сытая жизнь в колхозах: их там хорошо
кормят и часто поят. Мы постепенно готовим своих четвероногих друзей к более
жесткому образу жизни. В начале пути они с трудом выдерживали два безводных
дня. Когда мы вынимали фляги с водой, то верблюды бегом бросались к нам. Теперь
и трехдневный водный голод они переносят куда спокойнее. Все одиннадцать
участников экспедиции чувствуют себя хорошо».
В конце каждой радиограммы ребята
неизменно добавляли: приезжай, мол, увидишь сам, какое это прекрасное
путешествие.
Легко сказать – приезжай. А как найдешь в
бескрайней пустыне маленький караван? Ехать, конечно, надо – это я уже твердо
решил, но вот как разыскать в песках экспедицию – это пока оставалось неясным.
Позвонил в Хиву: есть ли вертолеты? Есть. И летают в глубь пустыни. Взял командировку
от газеты...
Перед вылетом полистал досье, посвященное
современным «странникам». Что там о путешествующих по пустыням? О, оказывается,
немало. Кое-что я выписал себе в блокнот. 18-летний французский студент Доменик
Тоссо пересек Сахару на мотороллере. 4000 километров за три месяца. Англичане
Брайан Уорнефорд, его жена и их друг Фред Паркинс отправились через Сахару по
еще более длинному маршруту – 4800 километров. Из алжирского города Тиндуф
стартовали через пески участники необычной парусной «регаты»: по пустыне на
колесных яхтах. Марокканец Дрис Диба установил рекорд, пройдя пешком расстояние
в 2750 километров (от Касабланки до Туниса) за 45 дней. Англичанин Джеффри
Мурхауз объявил, что он намерен за год в одиночку пересечь Сахару... Были там и
еще сообщения, но, пожалуй, довольно и этого... Напоследок я поинтересовался,
совершал ли кто-нибудь в нашей стране подобные путешествия?
– Нет,
– ответили в маршрутной комиссии Центрального совета по туризму. – Экспедиция
Владимира Диденко уникальна во всех отношениях.
Позже я убедился, что это не совсем так.
Мне попалась газетная заметка о первой в нашей стране экспедиции колесных яхт,
которая летом 1967 года прошла от Аральска до Кзыл-Орды. В ней участвовали три
яхтсмена: Владимир Таланов, Газиз Галиуллин и Эдуард Назаров. Экспедицию
организовали ЦК ВЛКСМ и Московский городской совет по туризму. Конечно, это был
не пеший поход; все-таки ехать на колесах куда легче, да и расстояние нельзя
сравнивать... Но, с другой стороны, если учесть, что москвичи путешествовали в
июне, когда пустыня превращается в палящий ад, то, надо думать, им тоже
пришлось несладко. Странно, что с тех пор больше никто у нас не предпринимал
попыток ходить под парусом в песках. А ведь во многих странах это весьма
распространенный вид спорта. Существует Международная ассоциация колесных яхт,
под эгидой которой проходят чемпионаты Европы и даже мира. Сахару ежегодно в
разных направлениях бороздят сухопутные парусники.
...Я прилетел в Хиву, когда «караван
Диденко» находился от этого древнего города километрах в двухстах. Вечером в
маленьком вагончике газовиков на краю пустыни мы ждали условленного часа, чтобы
выйти на связь с экспедицией. Базовый радист Толя Ефремов настраивал
аппаратуру. Хозяин вагончика, радист треста «Союзгазсвязьстрой» Василий
Арсентьевич Ерохин, развернул на столе большую карту Средней Азии. Белое, без
точек и названий, пятно на ней было пустыней. Ерохин взял линейку, приложил ее
к карте по маршруту экспедиции. Получилось: первый этап – по Кызылкумам – 900
километров, второй – по Каракумам – 600. Ерохин закрыл ладонью часть белого
пространства и сказал:
– В
прошлом году я ездил здесь с геологами на вездеходе. Воду нам привозил
вертолет. Мы прошли 400 километров и решительно никого не встретили. Ни одного
человека.
Толя Ефремов посмотрел на часы – пора. Он
взял микрофон и стал бубнить в него позывной экспедиции. Сегодня установить
связь было особенно важно. Во всяком случае, для меня. Чтобы найти в пустыне
экспедицию, я должен был знать ее координаты.
...Через несколько минут Толя записывал:
«Широта... Долгота...»
В вертолете, который вылетел на следующий
день в пустыню, кроме пилота Владимира Сидорова и меня, находился еще
исследователь-психолог Николай Государев. Он вез с собой целый ворох анкет,
которые предстояло заполнить участникам экспедиции. Николай был несказанно рад
перехватить группу прямо на маршруте, а не дожидаться ее в Хиве, где
заканчивался первый этап путешествия. Психологический портрет экспедиции
получится более цельным, если ребята ответят на все его тысячи вопросов, что
называется, на ходу, в суровых условиях похода.
Психологи продолжают проявлять горячий
интерес к путешествиям такого рода. Дело в том, что группа, которая находится в
полной автономии, то есть не имеет контактов с внешним миром, представляет
собой весьма удобный объект для исследований, имеющих огромную практическую
ценность. Ученые, изучая взаимосвязи между людьми, динамику этих взаимосвязей,
ищут ответы на множество вопросов. Как, по каким принципам комплектовать малые
группы, которым предстоит совместная работа в условиях длительной изоляции?
Такими группами могут быть экипажи космических кораблей, персоналы отдаленных
полярных станций, экспедиции и т. п. Как распределить обязанности между членами
группы? Как определить руководителя (на языке психологов – лидера)? Какими
средствами поддерживать в коллективе оптимальный психологический климат? Я
перечислил только малую часть вопросов, на самом деле их гораздо больше.
Михаил Алексеевич Новиков, один из самых
известных советских специалистов в этой области, как-то пытался мне
растолковать, что скрывается за понятием «психологическая совместимость».
– Это
понятие родилось лет двенадцать назад, – говорил он. – Его автор – профессор
Горбов Федор Дмитриевич. Появление понятия «психологическая совместимость» надо
впрямую связывать с рождением ракетной техники и вполне реальными перспективами
длительных космических полетов с участием не одного, а нескольких космонавтов.
Исследователи задумались: как же будут взаимодействовать между собой люди, долгое
время находясь в тесной замкнутой кабине, лицом к лицу, не имея возможности
уединиться, дать волю каким-то своим слабостям? Вопрос не праздный. Ведь от
психологического климата во многом зависит успех всего полета.
Различают два уровня совместимости: социальный
и психофизиологический. Социальный предполагает совместное понимание целей и
задач группы, принятие всеми членами группы этих целей и задач, одинаковую
мотивацию, тождество жизненных установок и представлений или по крайней мере не
взаимное исключение их, стремление к сотрудничеству... Психофизиологический
означает общее сходство и направленность эмоциональных реакций между
участниками, близость физиологических реакций, одинаковую степень физической
подготовленности... К примеру, одни люди инертны, а другие, наоборот,
легковозбудимы, импульсивны; соединение таких людей в коллектив не всегда
целесообразно (и напротив – в ряде случаев как раз целесообразно).
В понятие совместимости входит и
структура управления группой. Иначе говоря, чрезвычайно важно знать, кто есть
кто. Соответствует ли человек своему месту, отведенной ему должности по
социальным и психофизиологическим характеристикам. Является ли выделенный
начальник неформальным лидером, за которым действительно пойдут люди.
Трудности изучения этих проблем
усугубляются тем, что развитие личности в условиях длительной изоляции не
всегда предсказуемо. Но уже теперь психологи могут дать весьма полезные
рекомендации в тех случаях, когда речь идет о формировании какого-либо
небольшого коллектива для выполнения важных задач. К нашим услугам прибегают
тренеры, комплектующие свои спортивные команды накануне ответственных стартов.
Мы выезжаем на Север, чтобы помочь определить коллективы полярных станций (а
это очень важно, поскольку эти коллективы часто состоят из 3 – 5 человек,
которые помногу месяцев работают в полной изоляции от внешнего мира). Думаю,
недалек тот день, когда рекомендации психологов будут в обязательном порядке
учитываться при составлении производственных бригад, формировании
административных отделов – это, несомненно, повысит эффективность труда,
улучшить психологический климат в рабочих коллективах.
Вот поэтому-то мы и изучаем проблемы
психологической совместимости, – закончил свой рассказ Михаил Алексеевич.
...Почти два часа кружили мы над песками,
пока Сидоров не увидел впереди взлетевшую в небо искорку сигнальной ракеты.
Вертолет круто заскользил вниз. На бескрайней желто-серой, с редкими
саксауловыми проплешинами равнине караван казался крошечной гусеницей. Подняв в
воздух тучи песка, вертолет коснулся земли в пятнадцати метрах от верблюдов,
которые, однако, сделали вид, что ничего особенного не произошло. Ребята же
набросились на нас: «Что нового на Большой земле? Холодно ли в Москве?» Сами
они щеголяли полуголыми: солнце здесь жарило вовсю, несмотря на ноябрь.
Парни уже заросли бородами и похудели, но
еще не настолько, чтобы у меня, свалившегося к ним прямо с неба, спрашивать,
привез ли я обещанный по радио хлеб. Сначала попросили свежие газеты...
Вертолет улетел, и караван тронулся дальше.
Впереди всех легко вышагивал, строго придерживаясь азимута, бородатый Волков.
Комсорг экспедиции и главный караван-баши Паша Фадеев вел Гардемарина. За ним,
связанные бечевкой, гордо плыли остальные «корабли пустыни». Последним, как
всегда, плелся Рваный Нос; он, как и Шприц, был знаменит тем, что в буквальном
смысле плевал даже на своего хозяина Мурзабека Сулейменова, который, тем не
менее, терпеливо сносил такие дерзости и продолжал баловать Рваного Носа водой
из собственной фляжки.
По обе стороны каравана шли остальные
участники экспедиции. Надо было шагать целый день – от восхода солнца до
заката. Привал здесь полагался только один – на обед. Тогда ребята кричали
верблюдам: «Чок!», сопровождая это древнее, как сама пустыня, восклицание
энергичным подергиванием за поводья. Животные брякались на колени, потом долго
и трудно складывали шарниры задних ног – ложились. Участники экспедиции
уплетали свой сухой паек, положенный на обед, пролетало полчаса и – снова в
путь. Так – день, неделю, месяц...
Тот день был двадцать пятым. Цепочка
следов в кызылкумских песках протянулась уже на 700 километров.
Палило солнце. Я быстро последовал
примеру ребят и тоже снял с себя почти всю одежду. Мерно, словно заведенные,
шагали вперед верблюды.
– Ты
знаешь, – сказал мне Паша Фадеев, – и досталось же нам в первые дни. Одно дело
в книгах читать о том, как раньше ходили караваны, а другое – самому
отправиться в дорогу. Как вьючить верблюдов? Когда их кормить? Сколько раз
поить?.. Я еще никак не могу забыть слова одного начальника из Кзыл-Орды,
который, как заклинание, твердил: погибните, мол, без воды, не выдержите ни вы,
ни верблюды. Но вот, как видишь, месяц уже идем, Кызылкумы, считай, позади, а
ничего, живы.
– Почему
все это называется Кызылкумы? – спросил я. – Почему Красные пески?
– Несколько
дней назад мы проходили район старых разрушенных гор. Песок там в
действительности был коричневым, оранжевым и красным. Таких мест тут немало.
Оттого, наверное, и называют пустыню Красные пески – Кызылкумы.
– А
что страшнее: Кызылкумы или Каракумы – Черные пески?
– Трудно
сказать. В давние времена пересечь с караваном Кызылкумы считалось делом почти
невозможным. А ведь тогда существовали «нахоженные» караванные тропы,
колодцы... Про Каракумы же у туркменов есть такая поговорка: «Когда птица летит
через пустыню, она теряет перья, когда человек идет через пустыню, он теряет
ноги». Вот и суди сам.
– Говорят,
пески кишмя кишат змеями?
Паша засмеялся:
– Да,
змеи тут ползают прямо по людям. Володя, иди сюда, – позвал он Кравцова. – Скажи
нам, как нынче со змеями?
– Совсем
одолели, – закручинился доктор, но я-то видел, что он еле сдерживает улыбку.
Вдруг Кравцов сделал испуганное лицо и стал что-то лихорадочно искать у себя за
пазухой.
– Ой,
– сказал он, – вот еще одна, – и извлек из-под рубашки серенькую змейку
сантиметров шестьдесят длиной. Она обвилась вокруг его руки и зашипела. Я
отшатнулся и недоуменно посмотрел на Пашу Фадеева. Он смеялся.
– Не
бойся, змея не ядовитая. Она уже много дней живет у Кравцова на животе. Это
единственная змея, которую мы видели за все путешествие. А каракуртов и
скорпионов пока вообще не встречали. Должно быть, спят...
– Наша
экспедиция называется научно-спортивной, – продолжал комсорг. – Научная часть в
основном сводится к медико-психологическим наблюдениям. А спортивная?
Мы заявлены в первенстве СССР по туризму
– в классе пеших походов высшей категории трудности. Наш главный соперник – расстояние.
Полторы тысячи километров по пескам...
За обедом я попросил ребят прочесть
несколько строк из их дневников. Они согласились.
Сергей Волков:
«26 октября. Кругом куда ни посмотришь,
видны жуткие, безжизненные пески. Ландшафт совершенно неземной. Почти все время
хочется пить. Утром побаливают мышцы ног. Видимо, они не успевают отдохнуть
после нагрузки».
Римма Диденко:
«30 октября. Наш караван плывет среди
барханов. Начальник заметно нервничает. Мы уже далеко ушли от колодца Куаныш, в
котором не оказалось воды. Теперь вся надежда на колодец Якуп. Очень нужна
вода. У Рваного Носа на губах пена от жажды».
Владимир
Кравцов: «10 ноября. Летом, в самый зной,
человек при движении по пустыне испаряет в час до 1,7 литра воды. Значит, чтобы
компенсировать эту потерю, он должен выпивать в сутки до ведра жидкости. Так в
своей книге утверждает известный исследователь пустынь Б. А. Федорович. Можно,
конечно, терпеть. Но тогда наступает обезвоживание организма. Это грозит
потерей сил, глухотой, беспамятством, галлюцинациями, даже безумием. Иногда
люди, испытывая муки жажды, разгрызали себе сосуды на руках – чтобы напиться
крови. Да, испытание жаждой – страшная вещь. Даже сейчас, в ноябре, мы сильно
страдаем от дефицита воды.
Пески навевают тоску. Вспоминается дом,
семья. Все немного скучают. Володя Лычаев сегодня чувствует себя неплохо, а
вчера он, кажется, пал духом. Простудился парень. Ничего удивительного: днем
здесь температура выше тридцати градусов, а ночью опускается до минус семи».
Евгений
Филипенко: «13 ноября. Встретили на пути
такыр. Решили пройти напрямую по нему – так путь короче. Но верблюды встали и
ни в какую не идут. Диденко ругается. «Тащи их», – говорит. Но куда там! Не
идут и все. Тогда наш начальник решил вначале сам пройти по такыру и...
провалился по колено. Тут-то мы и вспомнили рассказы пастухов о том, как в
солончаках увязали и гибли верблюды. Немудрено, что теперь у них такая
интуиция».
Вечером, когда солнце скрылось за
высокими барханами, когда на пустыню легли тихие сумерки, и дневная жара вдруг
как-то сразу обернулась пронизывающим холодом, караван остановился на ночлег.
Место для лагеря было самое подходящее: ложбина, закрытая со всех четырех сторон
песчаными грядами. На их склонах рос саксаул – единственный корм для верблюдов
и топливо для костра. Верблюдов быстро развьючили, спутали и оставили до утра в
покое. Быстро темнело. Я сел на холодный песок, чтобы записать впечатления
этого дня, но не успел закончить страничку, как стало совсем сумрачно и блокнот
пришлось спрятать в карман. Я хотел написать о том, как нелегко шагать по
пустыне – целый день от зари до зари. И как нелегко, если таких дней больше
пятидесяти. Я вспомнил ту крутую гряду барханов, которую никак не могли одолеть
верблюды. Вспомнил тот показавшийся таким длинным такыр, когда ноги на каждом
шагу проваливались сквозь корку, составленную из соли и черной земли. Хотелось
записать песню о пустыне, которую целый день своим хрипловатым голосом тихо
напевал Паша.
Но блокнот пришлось отложить. На пустыню
стремительно и бесшумно легла ночь.
Парни разожгли костер. Его свет
выхватывал из густой тьмы светлые стенки палатки, белые пластиковые бидоны с
питьевой водой, таинственные силуэты верблюдов, бородатые загорелые лица ребят.
Римма – единственная женщина в группе – позвала ужинать. Как это всегда бывает
в трудном походе, второй раз приглашать никого не пришлось. После чая Володя
Козлов, метеоролог экспедиции, взял гитару.
А все-таки, все-таки хочется жить,
Даже когда окончательно ясно,
Что выдуманные тобой миражи
Скоро погаснут, скоро погаснут.
Над барханами повисли крупные, сочные
звезды. Тихо играла гитара. Высоко-высоко в небе гудели самолеты.
– Вот
ведь как бывает, – сказал Мурзабек Сулейменов. – Люди в этих самолетах от нас
недалеко – всего в семи-восьми километрах, и они ведь тоже пересекают
пустыню...
Мурзабек, как и Дед, – косая сажень в
плечах. Поразительно вынослив и крайне немногословен. Он лучше всех стреляет,
великолепно плавает, уверенно держится в седле, умеет водить любую машину. На
работе радиотехника Сулейменова ценят за умелые руки, а его покладистый
характер и стремление всем всегда помогать делают этого парня незаменимым в
трудных путешествиях.
А все-таки, все-таки хочется петь,
Даже когда в сердце песням нет места.
Только б не сдаться и только б успеть
Спеть свою самую главную песню.
Рядом с ним на корточках сидит Паша
Фадеев. По образованию он филолог, по характеру – романтик. Впрочем, последнее
в одинаковой мере относится здесь ко всем, кого этот вечер свел у костра в
сердце Кызылкумов. И к слесарю Володе Козлову, и к инженеру Римме Диденко, и к
хирургу Володе Кравцову, и к кинооператору Евгению Филипенко... Ко всем
одиннадцати. Каждому из них не сидится подолгу дома.
А все-таки, все-таки хочется взять
Мир окружающий в долг под проценты.
И, на ладонях держа, осязать
Спящих дыханье и пульс континентов.
Сергей Волков работает
инженером-механиком. До сих пор он считал, что нет ничего лучше, чем походы на
байдарке. Но вот мы сидим рядом у костра из саксауловых сучьев, до ближайшей
реки сотни километров, и Сергей говорит:
– Раньше
все мы думали, что пустыня – это абсолютно безжизненная и безрадостная равнина.
Ошибались... Нет, пустыня, оказывается, не пустынна. Однажды мы встретили самую
настоящую саванну. В другой раз долго шли по черной пустыне – темно-серый, без
единого кустика солончак тянулся до самого горизонта. Было – попали во впадину,
где песок со всех сторон разноцветный: сине-фиолетовый, желтый, оранжевый,
красный, черный. Это нельзя сравнить ни с одним из земных пейзажей. Иногда, при
определенном освещении, нам кажется, что вокруг не песчаные барханы, а огромные
островерхие вулканы. А ночи какие здесь! А сколько радости доставляют редкие
встречи с пастухами, которые в пустыне пасут отары овец... Нет, здесь не
заскучаешь.
– Поверишь
ли, – сказал Дед. – Несколько дней назад на вершине песчаного бархана я нашел
белые грибы. Они ничем, ну ничем не отличались от наших подмосковных.
Увидев мою недоверчивую улыбку, он
добавил:
– Я
и сам не знал, что в пустыне можно найти грибы. Пески, которые принято считать
безжизненными, каждый день дарят нам какое-нибудь открытие.
– Кому-нибудь из вас пришлось ехать
верхом на верблюде? – спросил я.
– Было
такое, – ответил Фадеев. – Радист Володя Лычаев – самый молодой наш участник
экспедиции – однажды сильно загрипповал. Посадили мы его на Кешу, но больше
часа парень не выдержал. «Качает, – говорит. – Лучше я пешком пойду». Вообще-то
Володя у нас отличный спортсмен: пловец, гимнаст, лыжник. Да и остальные ребята
физически закалены отменно. Иначе в таком походе нельзя: нагрузки у нас велики.
Но ребята, знаешь, что устраивают во время привалов? Пустынное многоборье! Бег,
прыжки, отжимание в упоре, стрельба – все это входит в наше многоборье.
Участвуют в состязаниях все.
– Сейчас-то
что, – продолжал Паша, – цветочки. Ягодки нас ожидают впереди. Говорят, в
Каракумах на первых двухстах пятидесяти километрах нет ни одного колодца. А чтобы
верблюда напоить, надо десять-двенадцать ведер воды. Погода нас тоже пока не
балует. А начнутся ветры, песок тогда, как снежная метель, несется сплошной
пеленой, забивает глаза, нос, рот, уши, все складки одежды. Главные трудности у
нас впереди.
У костра было тепло и уютно. Парни еще
долго вспоминали о разных походных днях. Рассказывали про миражи. Про самый
глубокий колодец, который однажды встретили на пути, – глубина его была 140
метров. Про то, как один раз на крутом склоне упал старый Гардемарин и они
подумали, что верблюд подвернул ногу, но, к счастью, все обошлось. Про пыль и
зной. И никто из них не сказал, зачем им это нужно – идти через две длинные и
суровые пустыни. А я и не спрашивал! Только жалел, что завтра за мной снова
прилетит вертолет, и я покину их.
Рано утром позавтракали, навьючили
верблюдов и отправились дальше. Они торопились: впереди еще лежала половина
маршрута. Около полудня Сулейменов услышал гул мотора. Караван остановился.
Вскоре все увидели далеко на западе вертолет. Летчик явно не замечал нас. Тогда
ребята достали сигнальные зеркала. Сразу несколько солнечных «зайчиков»
выстрелили в сторону вертолета. Он развернулся и пошел прямо на нас.
Потом я долго летел в вертолете над
желтыми барханами. Сверху пустыня казалась просто скучной кучей песка,
большой-пребольшой. Но я уже знал, что это совсем не так.
Через пятьдесят дней после начала этого
необыкновенного путешествия в Москву на пустыни пришла последняя радиограмма:
«Заключительные километры по пескам
Каракумов дались нам с большим трудом. Рабочий день продолжался с шести часов
утра и до девяти вечера. Вьючили верблюдов при свете костра. К вечеру животные
падали от усталости, и поднять их было невозможно. Кормить верблюдов
приходилось на ходу. Надев брезентовые рукавицы, мы срывали кусты верблюжьей
колючки и, не останавливаясь, подавали их животным. Два последних дня шли по
абсолютно голым пескам и поэтому кормили верблюдов сахаром, остатками гречневой
крупы. Да, наши корабли пустыни, кажется, оказались менее выносливыми, чем люди.
Почти все время дули сильные ветры. Пришлось идти в защитных очках, в
штормовках, специальной обуви... Песок больно сек открытые участки кожи, все
время противно скрипел на зубах.
Теперь мы попали в плен к
исследователям-психологам: заполняем бесконечные тесты, работаем с гомеостатом
– прибором для определения степени психологической совместимости и выявления
лидера. В наш адрес поступает много телеграмм и писем с поздравлениями.
Спасибо!» Прочитав эту радиограмму, я искренне порадовался за моих друзей, а
потом вспомнил разговор с Диденко накануне похода. Помните, он сказал: мы будем
первыми. Так и вышло. Они одолели пустыни, с честью вышли из борьбы, в которой
их противниками были зной, жажда, огромное расстояние. Заодно они победили
собственную слабость. Им не раз приходилось терпеть муки жажды. Их обжигало
нещадное солнце. Чугуном наливались ноги. Надо было терпеть. Терпеть день,
неделю, месяц... Терпеть! Вот что было самым трудным. Они победили, и эта
победа сделала их сильными.
Уже ради одного этого им стоило шагать
через две пустыни.
...Жаль, что я не смог присутствовать на
финише экспедиции в Ашхабаде. Рассказывают, это было достойное зрелище. По
улицам города в потоке автомобилей невозмутимо плыли гордые корабли пустыни.
Рядом бодро вышагивали прокопченные солнцем, заросшие и исхудалые участники
экспедиции. Водители машин гудками приветствовали их. А по тротуарам бежали
мальчишки, размахивали руками и кричали: «Последний караван!..»
