Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Ясаков Валерий Сергеевич. Дневник одной экспедиции. Гидрометеоиздат. Ленинград, 1983 г.

Истоки 

На землю уже опустились фиолетовые сумерки, когда мы достигли поселка Кызыл-Каин, стоящего на левом обрывистом берегу Сырдарьи в вершине дельты. По нашим предположениям, где-то отсюда начинали в далеком прошлом свой бег некоторые реки – рукава Сырдарьи. Но это еще надо проверить. Однако, судя по всему, сделать это будет непросто, ибо Сырдарья в этом году так обмелела, что невозможно не только найти, но даже и представить места, через которые ее воды уходили из русла на равнину. То ли дело половодье 1969 года: тогда все было видно – пожалуйста, измеряй, фотографируй, реконструируй дельту. Но в той экспедиции у нас были совсем другие задачи. Зато сейчас нам повезло в другом: в этом году на сырдарьинской пойме и в руслах дельты легко заниматься всеми видами гидрографических работ, и, прежде всего, нивелировкой.

Побеседовали с некоторыми старожилами Кызыл-Каина, разузнали кое-что о реках, которые собирались обследовать, и отправились на Сырдарью, к истоку одного из старых русел – Мамырбай-Узеку. Отсюда мы и начнем свою работу...

Когда мы остановились на ночлег, на поверхность реки легла уже лунная дорожка. Сумрачно нависал над Сырдарьей ее обрывистый правый берег, многоголосо стрекотали цикады и сверчки.

Я лежал в своей палатке и уже в который раз мысленно проверял план нашего первого рабочего дня в дельте, огромная площадь которой внушает уважение при одном только взгляде на карту.

В моем воображении рисуется треугольник с вершиной в Кызыл-Каине и сторонами, обозначенными стволом реки Сырдарьи, границей песков Кызылкумы и восточным побережьем Аральского моря. Этот треугольник простирается с запада на восток на несколько сотен километров. Вот на территории этого-то треугольника мы и будем обследовать русла сухих водотоков, по которым, возможно, когда-то вода из Сырдарьи уходила в узбои. А где искать истоки узбоев? Более того, как найти русла сухих водотоков, когда воды Сырдарьи мирно журчат где-то внизу под десятиметровым береговым обрывом, а эти русла здесь, наверху? Однако в поселке мне сказали, что в 1959 году, когда тоже было высокое половодье, река поднялась более чем на восемь метров, затопив многие дома. (Вот тогда-то жители Кызыл-Каина и воздвигли те дамбы-насыпи, которые мы видели и ругали, когда наши вездеходы въезжали на их узкий гребень). Значит, тогда же вода должна была идти по этим, ныне сухим руслам к узбоям.

Удивительная вещь – сон на свежем воздухе: четыре-пять часов – и ты уже выспался. Встал рано, не терпелось все увидеть при дневном свете, чтобы четко наметить план работ.

Легкий предрассветный туман, поднимавшийся от сонной притихшей реки, окутал тонкой вуалью речную террасу, на которой мы вечером разбили свой лагерь. Над почерневшими от пожаров тугаями вставало удивительно красное солнце. Первые косые лучи его скользнули по влажным листьям кустарников, деревьев, крыше палатки – и вдруг все заискрилось, засияло крошечными звездочками. И только под обрывом правого берега прячется еще ночь, и берег сумрачно чернеет на озаренном солнцем чистом небе. Но вот лучи солнца падают на тихую речную поверхность, и река просыпается.

Низко над водой пикируют ласточки-береговушки, отовсюду доносится многоголосое пение птиц. На водную гладь ложится тень ястреба. Я плыву вниз по течению: не вытерпел, захотелось искупаться перед трудным длинным днем. Спокойные речные струи легко подхватили меня и понесли. Под нашим берегом, где к реке подступают пляж и терраса, течение слабое – река вгрызается в противоположный берег. На обрыве, на высоте около четырех метров, четко прослеживаются следы половодья 1969 года. Значит, в том году терраса, на которой мы разбили свой лагерь, и тем более пляж были под водой... Да, в 1969 году я бы не отважился на такой заплыв! Увлекшись разглядыванием берегов реки, я не заметил, как далеко унесло меня течение: давно уже не видно ни машин, ни палаток, они скрылись за поворотом реки. Я выбрался на узкую прибрежную полосу глинистого пляжа и зашагал по берегу реки в сторону нашего бивака.

Но вот на моем пути выросла стена берегового уступа реки: здесь Сырдарья вплотную подошла к обрыву и мчится дальше вспененная и помутневшая. Под обрывом идти неудобно: длинные жгуты корней чингиля переплелись между собой и свисают с берега, словно рыбацкие сети. Обрыв кончился, и я вдруг увидел полого поднимающуюся речную террасу, а в ней – узкую щель, уходящую в глубь берега. Естественно, это еще не исток узбоя, а русло обычной прорвы, но и это уже кое-что. Выбрался наверх и, конечно же, не нашел ни русла, ни каких-либо следов текучих вод: щель полого поднималась от реки в сторону террасы и здесь бесследно пропадала. Босиком по жухлым травам и выжженной солнцем земле идти довольно неприятно, но мне обязательно хотелось выяснить, каким путем шли дальше воды реки, и я заковылял в глубь тугаев... И вот метрах в ста от реки я наткнулся на канавку, простую канавку, но с каждым метром она становилась все шире и глубже, обещая стать настоящим руслом.

Теперь я, кажется, знаю, где искать истоки узбоев. Действительно, все объясняется довольно просто: воды высоких сырдарьинских паводков выходят из берегов на равнину и скатываются по уклону к ее периферии. Поскольку же наиболее значительные уклоны, а следовательно, и скорости течения паводковых вод на пойме наблюдаются у береговых валов, естественно, что именно здесь будет располагаться и паутина мелких русел. Однако главные русла, по всей вероятности, берут свое начало дальше от реки, где-нибудь внутри присырдарьинской равнины, там, где сливаются воедино несколько мелких водотоков. И если это действительно так, то мне совершенно ясен план наших работ: мы ищем мелкие водотоки, по ним выходим к более крупным, а там, может быть, – и к истокам самих узбоев.

Замечу сразу: термин «исток» в приложении к древним рукавам-узбоям – понятие условное. Под истоком я подразумеваю место, где начиналось то или иное древнее русло, отходившее от Сырдарьи. Они не связаны сейчас с рекой. От реки их отделяют естественные мощные береговые валы, которые образовались вследствие скопления наносов в тех местах, где скорость воды и глубина в реке незначительны. Как правило, наносы осаждаются на затапливаемых из года в год участках берегов и поймы. Заросли кустарника и деревьев по берегам рукавов и на их валах способствуют дальнейшему увеличению высоты прирусловых валов, ибо при прохождении высоких половодий растительность задерживает взвешенные в воде частицы.

Таким образом, с одной стороны, река все больше отгораживает от себя собственные рукава. Но с другой стороны, это способствует более благоприятным условиям поступления воды с пойменных разливов не в Сырдарью, отгороженную от них при спаде половодья валами, а в старые рукава, которые несут воду к древним узбоям. Именно поэтому в районе самых верховьев дельты мы и должны тщательно обследовать все русла, находящиеся на сырдарьинской пойме.

Вполне понятно, одни визуальные наблюдения и гидрографическое описание не могут с достаточной достоверностью ответить на вопрос, по какому из русел, расположенных в пойме реки, вода может в настоящее время уходить в сторону древних рукавов-узбоев. Поэтому, обследуя водотоки, по которым сток из Сырдарьи возможен только в половодье, обязательно будем выполнять нивелировку поперечных и продольных профилей. И только после обработки материалов инструментальных съемок, когда станут известны уклон дна этих русел и величина сечения их, мы сможем косвенно определить возможность этих водотоков транспортировать воду к верховьям русел древней дельты...

Резкий толчок, и под скрип тормозов наш вездеход останавливается перед крутым спуском в сухое русло канала Бутыбай.

 – Опять этот канал! – в сердцах восклицает Женя Богатырев.

 – Сколько можно?! Вчера мы уткнулись в канал. Позавчера было то же самое. Четыре дня назад этот канал чуть не вышиб рессоры у моего вездехода...

Да, Евгений прав. Канал Бутыбай преследует нас уже несколько дней. Обследуя русла на пойме Сырдарьи, в конце концов, мы оказываемся на канале, пытаясь же найти продолжение этих русел по другую сторону канала, снова возвращаемся к нему.

Бутыбай появился в последние три года и рассек пойму Сырдарьи от Кызыл-Каина до поселка Айдарлы. Он отделяет систему бывших разливов реки от песков, пересекая многочисленные сухие русла, возможно, как раз и ведущие к тем древним рукавам-узбоям – «истокам», которые мы собираемся отыскать. Длина канала уже составляет около семидесяти километров, а закончится он, по словам местных жителей, где-то в районе города Кзыл-Орда, удлинившись еще на пятьдесят километров. Строить его начали в первый год нынешнего маловодья. Размахнулись широко – метров на двадцать и углубились в грунт солидно – не менее чем на три метра. Канал получился внушительный. Только вот вода из Сырдарьи не пошла: из-за наступившего маловодья уровень воды в реке оказался ниже расчетного в голове водозабора. Снова стали рыть, углубляя дно. И теперь канал предстал перед нами этакой щелью, глубиной около восьми метров, с крутыми склонами, не успевшими еще обзавестись растительностью. И никто не знает, смогут ли сырдарьинские воды преодолеть рубежи Бутыбая, даже если повторится половодье 1969 года. Однако попытаемся разобраться.

Начнем с известного нам Мамырбай-Узека. Какое место отведено этому водотоку в обводнении дельты? Начинается Мамырбай-Узек, как мы уже установили, из озера Торшаколь. Озеро же в свою очередь в средний по водности год соединяется через озеро Колган с Сырдарьей. А если будет многоводный год? Тогда соединятся уже сами озера и будут заполнены до бровок – об этом можно судить по тем же меткам высоких вод. Этого достаточно, чтобы вода из озера Торшаколь по руслу Мамырбай-Узека пошла в сторону древнего рукава-узбоя Жамбыз. Мы сами видели следы той большой воды в песках в виде многочисленных озер, в которых теряется Мамырбай-Узек. А ведь эти разливы и озера находятся достаточно далеко от Сырдарьи – более чем в тридцати километрах от реки, среди песков пустыни Кызылкум.

Да, но почему же вода в песках есть и теперь, в год сильного маловодья, когда уровень воды в Сырдарье стал даже несколько ниже, чем в озерах, расположенных в песках? По всей вероятности, она осталась со времен половодья 1972 года, когда сырдарьинская вода последний раз поступала, по-видимому, в русло Мамырбай-Узека. Наши приблизительные расчеты показывают, что Мамырбай-Узек может пропустить до пятнадцати метров в секунду. А это совсем немало!

Кроме того, не исключено, что озера поддерживают подземный приток воды, и прежде всего со стороны Сырдарьи. Я вспоминаю прекрасные луга, которые встречались нам в песках в этом районе, хотя, по словам местных жителей – а в достоверности полученной информации сомневаться не приходится, – в последний раз вода поступала сюда из Сырдарьи три года назад.

Метки высоких вод, которые мы повсюду находим на берегах озер в виде жгутов и полос мусора на высоте до двух метров над уровнем воды, свидетельствуют о том, что заток сырдарьинских вод в пески – дело обычное. А из этого следует, что хорошо разработанное, глубокое русло Мамырбай-Узека является первым звеном в той длинной цепи, по которой воды Сырдарьи поступают на левобережье дельты. И если внимательно посмотреть на русло Мамырбай-Узека, то мы найдем убедительное подтверждение только что сделанным выводам.

Да, но как повлияло строительство канала Бутыбай, подрезавшего все начальные русла, на жизнь многорукавной дельты?

И снова мысленно возвращаюсь назад... После Мамырбай-Узека и разливов в песках мы попали на одно из многочисленных русел Жамбыза – сухой водоток с обрушенными берегами, затерянный в Кызылкумах. Он не столько глубок, сколько широк, сырдарьинские воды давно не струились по нему. Но тем не менее это Жамбыз, вернее, одно из его русел. Самое главное в этом водотоке то, что через Мамырбай-Узек он связан с Сырдарьей, минуя канал Бутыбай. Спустившись по Сырдарье от Кызыл-Каина километров на пятьдесят, мы попадаем в другое русло Жамбыза, которое и теперь еще заполняется водами Сырдарьи в половодье, когда река выходит на пойму. Однако и это русло пересекается каналом Бутыбай, от которого оно отделено временной земляной перемычкой – преграда для полых вод, надо сказать, весьма слабая. Правда, здесь вскоре поставят перегораживающее сооружение с регулирующим устройством, которое позволит пропускать воду из канала Бутыбай в Жамбыз. А значит, это русло Жамбыза вновь станет служить одним из многочисленных связующих звеньев между Сырдарьей и узбоями.

Следы крупных водотоков мы обнаружили и у поселка Жуантобе. В одном из русел лежит небольшое, но непересыхающее озеро Карой. Все эти русла хорошо разработаны, и по берегам их видны следы недавнего стояния высоких вод на пойме. Именно по одному из этих русел сырдарьинская вода попадает в узбой Массабай, тот самый, который я вначале принял за крупный узбой Дарьялык. Когда же было обследовано сухое русло Массабай, мы обнаружили, что и оно замыкается на Жамбызе. В конце концов – ох, и нелегко же это было! – нам удалось установить, что все мелкие, но многочисленные русла, отходящие от Сырдарьи, в конечном счете замыкаются на древнем Жамбызе, а он, в свою очередь, идет к узбоям, которые обнаруживаются за несколько десятков километров от реки. Таким образом, все узбой связаны в один узел и представляют сложную систему пойменных протоков, отводящих воды Сырдарьи за пределы ее разливов. И никакие каналы воспрепятствовать этому не могут.

Но еще надо оценить долю участия каждого такого водотока в обводнении верхних участков узбоев, не доходящих теперь до Сырдарьи, и потому нам приходится нивелировать многочисленные продольные и поперечные профили.

И все-таки пока я не очень хорошо представляю себе, каким образом заполнятся сухие русла узбоев водой, если на всем пятисоткилометровом участке Сырдарьи от селения Кызыл-Каин до поселка Джусалы вдоль ее берегов протянулись крупные каналы в высоких земляных насыпях?

Постараюсь мысленно реконструировать всю цепочку от Сырдарьи до ее основных узбоев – Карадарьи, Инкардарьи, Жанадарьи и многих других безымянных древних русел. Если бы в многоводном 1969 году мы оказались в районе поселка Жуантобе, то могли бы наблюдать, как стремительно поднимается уровень воды в реке: за неделю он повысился на пять-шесть метров. Через естественные прораны в береговых валах вода устремляется на пойму, заполняя понижения, озера типа озера Карой, старицы и русла сухих водотоков. Затем, размыв русловые перемычки, образовавшиеся за период безводья, сырдарьинская вода устремляется в сторону узбоев. Однако прежде, чем речные воды достигнут их, они встретят на своем пути каналы, и одним из многих будет все тот же канал Бутыбай. И напрасно будут ждать сырдарьинскую воду старые русла и тугаи в маловодные годы – она не дойдет до них. Но в выдающееся половодье, какое было в 1969 году, вода из Сырдарьи пойдет не только по руслам пойменных рек: растекаясь по пойме от края и до края, она уйдет далеко от реки, навстречу пескам и глинистой пустыне, где ее ждут старые русла прежней Сырдарьи. А если еще учесть, что каналы в такие годы, при угрозе значительных разливов на пойме, работают на холостой сброс больших объемов воды в многочисленные понижения дельты, примыкающие к зоне орошения, то напрашивается вывод: узбои – далеко не забытые рекой русла. Следовательно, где-то за пределами зоны орошаемого земледелия – а значит, и за пределами каналов, отсекающих узбои от поймы, – рождается новая гидрографическая сеть древней дельты, дарующая жизнь узбоям.

Таким образом, узбои – древние рукава Сырдарьи, подобно руке, собирают по крохам воду мелких водотоков в одну, довольно большую горсть, а затем щедро отдают руслу основного узбоя. Таков, например, узбой Жанадарья, воды которого в отдельные годы доходят даже до развалин крепости Чирик-Рабат, за четыреста километров от Сырдарьи. Но в этом нам еще предстоит убедиться.

Пока дельта приоткрыла нам лишь часть своих секретов. Основная работа еще впереди.

Здравствуйте, Кызылкумы!

Низкое белесое небо, бесцветная, растрескавшаяся глинистая пустыня, марево, окутавшее тугаи, – все дышало жаром. Наши два вездехода, преодолев многочисленные сухие русла, въехали в заросли низкорослого саксаула. Теперь бескрайняя глинистая пустыня перестала казаться нам однообразной. Светлые такыры живописно оторочены нежной зеленью развесистого саксаула и тамариска. По руслам сухих водотоков тут и там разбросаны кустарнички солянок и вездесущего боялыча.

Уже несколько часов мы кружим по равнине у северной границы Кызылкумов в поисках одного из крупнейших сухих русел древней дельты Сырдарьи – узбоя Жамбыз. В боковое зеркало нашего вездехода вдруг замечаю, как машина Сергея неожиданно делает резкий поворот и мчится куда-то по такырам.

 – Куда это они? – спрашивает Толя Стельмащук, заглядывая к нам в кабину. Его рабочее место – запасное колесо, расположенное в кузове прямо за кабиной. Честно говоря, я и сам не сразу понял, что значит маневр Сергея, но вдруг замечаю вдалеке, на невысоком песчаном бугре, три красных пятна.

 – Толя, смотри, джейраны! – кричу я, и голос мой срывается: не часто удается видеть этих осторожных животных, теперь их осталось совсем немного.

Женя Богатырев останавливает машину.

 – Не может быть! Где?.. Действительно, джейраны! – Анатолий по-настоящему взволнован.

 – Сколько километров до Сырдарьи? – неожиданно прерывает он мои размышления о том, где находят воду эти животные.

 – Около ста. А может быть, и больше...

 – Тогда где-то рядом должен быть колодец или скважина.

 – Если верить картам, то самая ближайшая вода – это Сырдарья.

Да, в последнее время все чаще встречаешь обитателей пойменных тугаев и оазисов в пустынях. Впервые я увидел этих животных в песках Муюнкумы, а теперь здесь – в преддверии Кызылкумов. За последние несколько десятилетий флора и особенно фауна, изрядно потесненные человеком, научились приспосабливаться к новым, подчас очень сложным, условиям обитания. И встреча в пустыне с джейранами – наглядный тому пример. Похоже, скоро не один только верблюд будет служить эталоном неприхотливости и приспосабливаемости к трудным условиям пустынь... Конечно, для джейранов сто и даже двести километров – не расстояние. Однако без воды, под палящим солнцем, к тому же без хороших кормов?! Тут есть чему удивляться.

Наконец вернулась и вторая машина. Сергей лихо разворачивается на такыре и останавливается рядом с нашей машиной.

 – Ну что, постоим, остынем? – спрашивает наш лихач Сергей Бибиков, спрыгивая на такыр. – Мотор греется, да и в кабине жарко – дышать нечем.

 – По тому, как ты носился по барханам, этого не скажешь, – замечает Богатырев.

 – Тебе не понять: просто мы увидели джейранов и поехали посмотреть на них, – встревает в разговор Фролов, заядлый охотник, чья инициатива в этой гонке не вызывает никаких сомнений.

 – Так вы ездили на смотрины? А я думал, за мясом! – не без иронии замечает Анатолий, противник всякой охоты.

Действительно, дышать нечем. Ветерок чуть колышет жухлые травы, но не приносит никакого облегчения. Неподалеку в мареве полуденного зноя виднеется одиночное дерево саксаула. Держим путь к нему. Моторы вездеходов не хотят остывать, и мы используем эту вынужденную остановку для обеда.

У меня свои заботы: пытаюсь не потерять ускользающую нить нашего пути. Дороги давно кончились. Где мы сейчас находимся? Попробуй определиться, если вокруг равнина да однообразные бугры песков. Здесь и карта бессильна помочь мне. Светлый небосвод и светлые грунты такыров где-то далеко сливаются, так что не различить, где кончается такыр и где начинается небо. Ни ориентиров, ни горизонта, ни четко видимых предметов – только горячее солнце, только дрожание воздуха и бескрайняя пустыня. Тень от машин стала совсем куцей. Солнце выкатилось в зенит. Кажется, будто от полуденного зноя все вымерло, и даже невысокий, развесистый саксаул, под которым мы пытаемся укрыться от солнца, выглядит каким-то бутафорским, будто сделанным из шпагата и металлических искореженных прутьев.

Однако мы видели джейранов, значит, пустыня вовсе не безжизненна.

И снова густая пыль длинным шлейфом тянется за машиной. В кабине душно и невыносимо жарко. Хочется спать, мысли путаются. Но вот наконец и граница песков. С высоких песчаных барханов открывается взору широкое русло с оплывшими берегами.

 – Это Жамбыз! Приехали! – объясняю я ребятам.

На лицах моих товарищей недоумение. Действительно, глядя на то, что осталось от русла, сомневаешься не только в его способности транспортировать воду. Приходится искать убедительные доводы и для ребят, и для себя самого, чтобы поверить в то, что русла древних рек сохранились и до наших дней. Пусть они сухие, пусть они почти полностью занесены лессом и песком, но ложбины, по которым мы можем еще судить о былой водности рек, способны еще и теперь пропускать воду. И это мы должны постоянно помнить. Особенно же должны это помнить на случай редчайшего сочетания гидрологических факторов и погодных условий: высокий снежный покров, бурное весеннее таянье снегов, сопровождающееся сильнейшими ливневыми осадками, – тогда талые воды, сметая все на своем пути, помчатся по ручейкам и малым рекам в Сырдарью, вызывая катастрофический паводок от верховьев до Тюмень-Арыка. Положение усугубится тем, что в этом случае одновременно и реки южного склона Каратау, ранее не доносившие свои воды до Сырдарьи и в обычное половодье терявшиеся на ее террасах, будут вливаться в реку. Тогда никакие силы не смогут удержать паводок в берегах. Вода из Сырдарьи выйдет не только на пойму, но и на террасы и там будет искать себе пути, чтобы вырваться из ограды земляных валов, дамб и бортов каналов, – такими путями скорее всего окажутся старые русла. Конечно же, каскад водохранилищ в верховьях Сырдарьи попытается удержать и сбросить через аварийные сооружения только лишнюю воду, но и ему не под силу будет справиться с этим морем воды. Такой катастрофический паводок возможен только один раз в 10 тысяч лет. Но мы обязаны его учитывать.

Ну, а если многоводными окажутся несколько лет подряд? Мы должны учитывать и такую возможность. Во время высокого половодья 1969 года Чардаринское водохранилище работало на пределе. Несмотря на то, что холостой сброс в Арнасайскую ложбину был почти равен объему самого водохранилища, половодье прошло такой мощной волной, что пойма Сырдарьи оказалась залита водой на десятки километров. Помню, когда в тот год я летал над разливами на участке нижней Сырдарьи, мне никак не удавалось разобраться, где сама река, а где каналы, протоки и орошаемые поля – всюду были только вода и крошечные островки суши. В том же году я видел с самолета воду где-то и здесь, в песках.

Вот потому мы должны будем обследовать эти сухие русла, делать нивелировку их профилей, определять уклоны, какими бы незначительными и непохожими на русла настоящих рек они нам ни казались. Придется бурить и дно русел, чтобы обнаружить следы воды под ним, которые река оставила в далеком прошлом. Вот таковы наша работа и главная цель на все то время, пока мы в поле...

Когда солнце нещадно печет, не хочется ни двигаться, ни говорить. Однако, распределив обязанности между всеми участниками экспедиции и договорившись о плане действий, принимаемся за работу. Мы с Анатолием занялись описанием Жамбыза, постепенно приближаясь к угловатым контурам старого городища, которое виднеется неподалеку. И невольно мне представляются картины далекого прошлого.

Вон там, у излучины, находилась сторожевая башня, так сказать, форпост крепости. У стен ее плескались голубые воды, а с другой стороны уходили в бесконечность песчаные волны Кызылкумов. За рекой простирался густой саксаульный лес. С башни почти до самой Сырдарьи хорошо просматривалась окружающая местность и караванная тропа. Никто не пройдет незамеченным. Отсюда в хорошую погоду можно было разглядеть даже мечети Асанас и Исакудук, находившиеся на расстоянии суточного конного перехода от крепости. В дельте около двадцати таких старинных крепостей.

Окончив работу в этом районе, отправляемся наконец на поиски истоков Карадарьи – самого древнего узбоя Сырдарьи, затерявшегося в песках Кызылкума. Слабый след машины, именуемый нами дорогой, покружив по зарослям саксаула, вдруг уходит в пески. Останавливаемся, оглядываемся... Позади – равнина, впереди – горы песка. Все правильно, за этим песчаным массивом, протянувшимся километров на пятьдесят, и должны быть долина и русло Карадарьи. Но проедем ли мы через пески?

 – Держи на маячок! – кричу я Сергею, поравнявшемуся с нашим вездеходом, и показываю на шест, виднеющийся на вершине далекого бархана.

Вначале песок перемежается с такырными участками, потом появляются борозды, ложбинки, арыки. Стоп! Надо разобраться в этой мелкой гидрографической сети. Перед нами заброшенный, когда-то давно орошавшийся массив. Арыки, которые обводняли эти земли, уже почти полностью оплыли и занесены песком. Вода в них, возможно, поступала из того самого сухого русла Жамбыз, которое мы покинули несколько дней назад. Не исключено, что к орошению этих обширных территорий, протянувшихся неширокой полосой на многие километры между двумя песчаными пустынями, были причастны и воды реки Карадарьи. Пески?.. Песков тогда, по всей вероятности, было меньше, и они только окаймляли эти обширные пространства, создавая благоприятный для посевов микроклимат. Наиболее любознательные и авторитетные гидрографы – Женя Фролов, Алексей Попов и Марина Зубова, принимавшие самое живое участие в обсуждении этого вопроса, согласны с моими выводами.

У маяка – шест, установленный на вершине самого высокого бархана, с автомобильной полуосью и пучком чия на конце – дорога окончательно поворачивает в пески. Здесь, как и в горах, крутой поворот дороги следует за поворотом, подъемы сменяются спусками. Колеса вездеходов вязнут в глубокой колее. Вождение по таким дорогам требует от шоферов ничуть не меньшего внимания и искусства, чем в горах. Если застрянешь на бархане, то это надолго – пока не придет откуда-нибудь помощь. Едем на малой скорости: мотор греется, перед каждым подъемом и спуском осматриваем склоны барханов, проверяя надежность дороги.

Иногда межбарханные понижения, тянущиеся на несколько километров и весьма извилистые, очень напоминают речную долину. Но кругом одни только барханы и крупные гряды песка. Нет, здесь русло искать нечего! Хотя, кто знает, – очень уж подозрительными кажутся мне эти понижения! Не древние ли русла это все-таки?..

Топокарта бессильна разрешить мои сомнения. Я должен разобраться во всем сам. Взвесив все «за» и «против», прихожу к заключению, что здесь, у северной окраины Кызылкумов, должны быть русла, питавшие в прошлом крупные реки – Карадарью и Инкардарью. Значит, будем искать эти русла.

Преодолев очередной бархан, попадаем в тесное понижение, ограниченное со всех сторон высокими песчаными буграми. К одному из барханов прижались зимовка и баз, крытые тростниковыми матами. И вдруг за ними открывается – и это уже несомненно – русло!

Но где же его начало? Приступаем к обследованию. Это всего лишь неширокое русло, какие мы уже видели предостаточно: метров тридцать в ширину, берега не выше метра, на дне барханчики – небольшая часть, так сказать, фрагмент, некогда, возможно, очень крупного водотока. Когда-то здесь была река, была вода; следовательно, и пески, преградившие путь реке, появились относительно недавно – несколько тысяч лет тому назад.

На берегу видим колодец, выложенный, как и всюду, бетонными кольцами. На песке лежит тюковая проволока с бутылкой на конце. Опускаем эту емкость в колодец и считаем число узелков на проволоке, сделанных через каждые два метра. Похоже, что колодец бездонный. Только на семнадцатом метре раздается наконец всплеск. В колодце абсолютная темнота, даже жутковато заглядывать в него. Поднимаем бутылку наверх, предвкушая удовольствие от холодной и вкусной воды. Но, увы!.. Уже на расстоянии слышится сильный сероводородный запах. К тому же вода мутная и солоноватая на вкус. Зато она действительно холодная. Но это ее единственное достоинство никого не радует.

 – Неужели чабаны пьют эту воду?! – изумляется Борис.

На лицах ребят недоумение. Но Женя Фролов, старый опытный полевик, знает, в чем тут дело:

 – Конечно, такую воду не пьет никто! Этим колодцем вообще не пользуются летом. Воду из него берут только тогда, когда он наполняется дождевой или талой водой. Тогда и уровень воды повышается, и на вкус она становится куда лучше.

Едем дальше. Фляги наши пусты, и только в одной еще осталась вода на донышке. Сегодня утром машина Сергея, в которой едут вода и прочее снаряжение, резко затормозила на крутом склоне бархана, и единственная наполненная водой фляга упала набок. Никто не обратил на это внимания, пока я случайно не заметил на желтом песке след воды, тянувшийся за машиной.

Сколько раз перед выездом в поле и на каждой стоянке мы с Анатолием напоминали ребятам о том, что в песках вода – это самое главное! И пока человек не осознает этого, в пустыне ему делать нечего.

Однако пока никто не понимает, сколь серьезна ситуация. И только Анатолий сильно расстроен.

Одиночные барханы теперь встречаются все реже, и мы попадаем в настоящее царство песка, где даже белесое небо кажется желтым песком. Над Кызылкумом стоит тишина. Воздух раскален, такое ощущение, будто находишься в гигантской духовке. Песчаные бугры становятся все выше, и с каждым метром в глубь пустыни все больше завораживают ее пейзаж. В прошлом я много колесил по дорогам Мугоджар, Общего Сырта, Тургайского плато, но нигде у меня не было столь острого ощущения, будто я нахожусь в каком-то неведомом мне прежде мире, как здесь в песках. Дорога идет то по гребню бархана, среди невысоких кустиков желтой акации и саксаула, то круто спускается в межбарханную долину, где кустарник более густой и травы зеленые.

И вдруг у высокой песчаной гряды дорога кончается. Наш вездеход останавливается возле высокого бархана. На крутом его склоне укрепились невысокие кусты саксаула и тамариска. Поверхность песка испещрена какими-то непонятными иероглифами и знаками, которые оставил ветер. Все устали от бесконечных разъездов и рады любой непредвиденной остановке, каждому хочется немного размяться после долгого сидения в кузове машины. Ребята спрыгивают на землю и бегут к бархану. Песок осыпается из-под ног, и они скатываются назад к его подножью. Взяв с собой кинокамеру, фотоаппарат, дневник, топокарты и компас, направляюсь к бархану и я. Толя уже вскарабкался на самую его вершину и осматривается вокруг. Алексей, отойдя немного в сторону от машин, поймал то ли фалангу, то ли каракурта и оповещает всех об этом событии радостными возгласами. Наш бывалый охотник и путешественник Женя Фролов обнаружил следы неизвестного ему животного и тщательно изучает их. У шоферов заботы обычные: они придирчиво осматривают машины со всех сторон.

Мы с Толей сидим под одним кустом тамариска, который растет прямо на подвижном гребне бархана, перед нами величественная панорама пустыни Кызылкум. Я смотрю на машины, которые отсюда, сверху, выглядят какими-то маленькими и совершенно здесь неуместными. Отсюда хорошо просматриваются дорога, по которой мы ехали, причудливые межбарханные долины, скромно украшенные кустарником и еще какой-то растительностью. Меня завораживает затейливое разнообразие крутых песчаных волн, непрерывной чередой следующих друг за другом. Кажется, вот-вот волна обрушится и рассыплется белой пеной. И только редкие кусты тамариска и саксаула разрушают эту иллюзию. Гребень бархана, на котором мы сидим, простирается на многие километры – от горизонта и до горизонта...

Я готов до бесконечности сидеть на берегах этого песчаного моря. Но величественная панорама необъятных Кызылкумов напоминает мне и о более прозаичных вещах: меня беспокоит отсутствие воды.

Надо искать воду. Всем хочется пить. Придется возвращаться назад. Скорее бы выбраться к узбою Карадарья: там должны быть зимовья и колодцы...

И вот мы снова катим по гладкому, как асфальт, такыру. Вездеходы идут легко, стрелка на спидометре застыла на цифре «90».

Я с опаской смотрю на слабый след машины, по которому катят наши вездеходы: вдруг он так же неожиданно кончится, как дорога в Кызылкумах...

От резкого торможения возвращаюсь к действительности и с удивлением смотрю на Евгения.

 – Сергей что-то отстал, – говорит он, отвечая на мой немой вопрос.

Я высовываюсь из кабины и вижу далеко позади наш второй вездеход. Вокруг него хлопочут люди. Наверное, что-то случилось. Мы разворачиваемся и едем назад. Так и есть: полетел подшипник заднего моста. Теперь на этом вездеходе далеко не уедешь. У Сергея сконфуженный вид. Ругая на чем свет стоит своего начальника партии («Совести нет отправлять в экспедицию такую машину!») и механика («Не дать в такую трудную поездку эти самые подшипники и другие необходимые запчасти!»), он поддомкрачивает задний мост, и они с Евгением принимаются за починку.

Через час трогаемся дальше. Но теперь скорость нашего передвижения довольно скромная: с такой машиной, как у Сергея, с ветерком не поедешь. В дороге, посреди пустыни самостоятельно столь серьезную поломку не устранить. Надо где-то сделать основательный ремонт. Вот только где? До ближайшего населенного пункта более двухсот километров. До сих пор у нас были две проблемы – найти воду и истоки Карадарьи, а теперь прибавилась еще одна, причем самая важная и трудноразрешимая...

Впереди идет машина Сергея, а за ней, соблюдая дистанцию, Богатырев со всеми участниками экспедиции. Сегодня во что бы то ни стало мы должны найти это злополучное русло Карадарьи – там, если верить сведениям, полученным в поселке Айдарлы, есть скважины с артезианской водой и даже небольшой аул Зекет, где, может быть, нам удастся раздобыть подшипники для машины Сергея. У нас не остается другого выбора, как вернуться к границе песков, к тому месту, где мы встретили первые следы текучих вод, похожие на русла. Это часа три езды.

Тяжелые пески сменяются такырами. Машины теперь идут легко. День близится к концу. В межбарханные понижения ложатся глубокие тени... Но что это? Широкая полоса такыра, извиваясь, убегает куда-то вдаль, в пески, следуя какой-то закономерности. Этот вытянутый лентой такыр очень напоминает старое речное русло, занесенное песком и пылеватыми частицами.

Мы едем по ровному дну предполагаемого русла и постепенно снова оказываемся в окружении песчаных бугров и гряд. Русло становится тесным, береговые уступы приобретают ясные очертания, высота их здесь составляет уже около трех метров. И вот на дне русла появляются островки буйной растительности – верблюжья колючка, осока и даже тростник, а вскоре появляется и вода... К обрывистым берегам подступают разреженные заросли саксаула, песчаной акации и кандыма. Среди зарослей виднеется металлическая труба, из которой с двухметровой высоты белым уланом низвергается вода, – это артезианская скважина. Теперь можно не беспокоиться о воде, а значит, и о будущем нашей экспедиции.

После сложных маневров на дне водотока выбираемся на его тесную террасу. Ближайшие барханы отбрасывают длинную тень на площадку, выбранную под бивак. Последние лучи солнца скользят по вершинам высоких песчаных гряд, окрашивая их в оранжевый цвет, и быстро гаснут. На Кызылкумы опускаются сумерки. Кончился трудный день...

И все-таки нам, кажется, повезло: мы нашли русло самого древнего узбоя Карадарьи. Что это так, я почти уверен, ибо здесь, на северной периферии песков Кызылкум, не должно быть никакого другого русла. Повезло нам и с выбором места для бивака: рядом оказалась еще одна скважина с артезианской водой.

Под «душем» мощной струи, извергающейся из недр земли, тесно: вода теплая, правда, с довольно сильным запахом сероводорода, но это не мешает нам с наслаждением плескаться в ней. Забыты костер и привычные бивачные дела. Купание после жаркого и душного дня, проведенного среди песков, быстро восстанавливает силы и возвращает хорошее настроение.

И вот уже все принимаются за привычные дела по устройству бивака. Готовится ужин. У костра возникают обычные вечерние разговоры, и незаметно приходит ночь с непроглядной темнотой и удивительно звездным небом...

Быстро пролетают три дня на безжизненных берегах Карадарьи. Впрочем, я не совсем прав, называя ее берега безжизненными, ибо и в русле узбоя, особенно у скважин с артезианской водой, и на берегах его попадались островки зарослей разнообразной растительности. И мне казалось, что жизнь на берегах сухого русла затихла лишь на время. Меня не покидало ощущение, будто вода в реке была совсем недавно и пышные кусты тамариска с яркими розовыми уланами соцветий смотрят в сухое русло узбоя в ожидании того счастливого часа, когда снова увидят свое отражение в речных водах.

Карадарья, будто змея, извивается и прячется в межгрядовых понижениях, уползая все дальше в пески. На одной из крупных ее излучин мы и нашли аул Зекет – аккуратные домики под шиферными крышами, стоящие в одну улицу. Терраса, на которой расположился аул, сверкает на солнце: это ветер так отполировал поверхность такыров. На поселок наступают барханы, но заросли саксаула, тамариска и верблюжьей колючки сдерживают натиск песка. Поселок нежилой. Дома его смотрят незрячими мутными стеклами окон на Карадарью и пески. Журчит вода, изливающаяся из скважины, лениво стрекочут цикады. Нужных запчастей для машины Сергея Бибикова здесь нам не даст никто...

Если верить почтенным аксакалам поселка Айдарлы, то в районе аула Зекет, в одном километре от него, есть некое подобие плотины, которая, по их словам, была сооружена около трех веков назад. Она задерживала сырдарьинские воды для орошения оазисов в урочище Исакудук и... помогала в борьбе с каракалпаками, имевшими крупные крепости на берегах Жанадарьи, откуда они совершали опустошительные набеги на своих северных и восточных соседей.

Старики рассказывали легенду о «войне плотинами», когда кокандцы, которым принадлежали в ту пору земли по берегам Сыр-дарьи, лишили города и крепости каракалпаков воды, соорудив плотины в истоках крупных узбоев.

Об этом пишет и А. Матиссен в «Ежегоднике земельных улучшений» за 1911 год: «Небольшая историческая справка указывает, что в самом начале прошлого столетия кокандцы, распространяя свое владычество и желая нанести коренной удар, занимавшимся по Джана-Дарье земледелием каракалпакам, преградили с помощью плотин доступ Сырдарьинской воды в Джана-Дарью и тем самым заставили каракалпаков откочевать в низовья Аму-Дарьи».

Легенды, которые мы слышали от местных жителей, и сообщение А. Матиссена в общем сходятся по содержанию, за исключением вопроса о том, кто был жертвой насилия: кокандцы, на которых совершали набеги каракалпаки (что очень сомнительно), или каракалпаки, чьи города, оазисы и пастбища лишились воды, которую алчные завоеватели кокандцы забрали у них, построив на всех узбоях плотины. Может быть, и на Карадарье плотина была построена с этой целью?

Ведь Карадарья в пору обводненности ее русла сливалась с Инкардарьей, а последняя несла свои воды в Жанадарью, впадая в нее у каракалпакской крепости Бештам.

Мы нашли эту плотину. Она представляла собой цепочку почти разобщенных, ориентированных в одном направлении бугров, высотой до пятнадцати метров, с крутыми симметричными склонами. Они прослеживались примерно на расстояние до десяти километров...

Велик ли был сток воды в русле Карадарьи в эпоху, когда она в последний раз обводнялась, то есть около трехсот лет тому назад? Многокилометровая нивелировка поперечных и продольных профилей позволила определить уклон дна узбоя и поперечное сечение его, а по ним – рассчитать скорость водного потока и расход воды в Карадарье. Судя по вычислениям, в Карадарье в период последнего ее обводнения расход воды составлял двадцать пять – тридцать кубических метров в секунду, скорость течения – до полуметра в секунду, а максимальные глубины – до трех метров. А это уже река! Вполне очевидно, что этот водный поток, пройдя двести пятьдесят километров среди песков, должен был соединиться с Инкардарьей, а следовательно, в конечном счете и с Жанадарьей. Определяя мощность речных отложений, мы бурили дно узбоя в многочисленных точках по продольному профилю и попутно установили, что разнозернистые пески перекрыты сверху озерно-болотными отложениями темного цвета. Толщина озерно-болотных отложений составляет четыре – шесть сантиметров; такой слой мог образоваться за два-три года. Следовательно, в последние два-три года периода обводнения течение в Карадарье отсутствовало, что могло быть обусловлено и строительством плотины. И постепенно река Кара-дарья превратилась в сухое русло, а потом – и в узбой.

Итак, пройдено еще одно звено, через которое вода из Сыр-дарьи поступала в главные узбои – Жанадарью и Дарьялык. Пора перебираться на Жанадарью.

Узбой

Безмолвствуют пески, такыры и редкий низкорослый саксаульник. Кажется, будто солнце испепелило все живое, оставив только раскаленный песок да растрескавшуюся землю. Дрожит знойный воздух, и в его мареве плывут куда-то песчаные бугры Кызылкумов, светлые, как туман, такыры и тонкая полоска далеких тугайных зарослей.

Ветер срывает пыль и несет впереди машины. В кабине невыносимо душно и жарко. Из-за пыли ничего не видно, и мы едем почти наугад. Хорошо, что время от времени на пути встречаются такыры – тогда можно отдохнуть от пыли и оглядеться по сторонам. Очень хочется спать, но я борюсь со сном: моя задача во время переездов – следить за дорогой и изучать местность, по возможности намечая план будущих работ. Надо выдержать еще часа полтора, пока не спадет дневной зной и солнце не коснется острых вершин песчаных гор Кызылкумов.

Справившись в очередной раз с тяжелым оцепенением сна, я увидел, что наш вездеход стоит у самого края четырехметрового обрыва какого-то сухого русла. Очень быстро выясняем, что это и есть Жанадарья.

Вид отсюда, с обрыва, открывается замечательный. На север и на юг протянулось, петляя, крупное, четко оконтуренное сухое русло Жанадарьи. На дне узбоя, под левым его берегом, хорошо прослеживается еще одно, более мелкое русло. Дно Жанадарьи густо покрыто молодой порослью тамариска, зарослями верблюжьей колючки и акбаша, парнолистника и карабарака. А по берегам широкой полосой тянутся саксаульные леса.

Но нам пора подумать о ночлеге. Однако прежде необходимо запастись водой. Судя по карте, ближайший источник воды находится в урочище Кекрили – здесь обозначены несколько домов и колодец. Трогаемся в путь. Машины, следуя друг за другом, осторожно пошли на переезд.

Благополучно преодолеваем крутой спуск и оказываемся на дне сухого русла Жанадарьи. Я оглядываюсь по сторонам, но не вижу ни берегов, ни русла узбоя, ни дороги, куда следует ехать, – всюду сплошное море тугаев. Даже воздух здесь какой-то особенный – сладковатый, что ли, от цветущих солянок, кермека и тамариска. Запах был настолько сильным, что я чувствовал его даже сквозь густую завесу пыли и выхлопных газов.

Дорога, петляя в зарослях кустарника, то поднималась на бугры, то спускалась в ложбины, а то вдруг ныряла в русло какого-нибудь сухого водотока. Одно русло следовало за другим, и мне начинало казаться, что мы находимся вовсе не на Жанадарье, а в низовьях многорукавного узбоя Инкардарьи. Однако я хорошо знаю, что русла Инкардарьи слабо выражены и, следовательно, обнаруженный нами крупный сухой древний водоток безусловно принадлежит Жанадарье. Мы находимся сейчас в районе ее так называемой внутренней дельты. А если верить топографам, прошедшим здесь до нас и составившим карту, по которой мы теперь намечаем свои маршруты, то, проехав еще километров восемьдесят, мы должны были бы встретить, по меньшей мере, около пяти крупных русел. На самом деле их может оказаться гораздо больше, так как на карте показаны только основные узбои.

Путешествуя по выжженным солнцем пустынным районам древней дельты и встречая бесчисленное множество старых, хорошо сохранившихся, а чаще почти полностью занесенных песком и лессом русел, трудно представить ту далекую эпоху, когда по каждому из них шла вода и сырдарьинская дельта была обводнена. Естественно, эти узбои действовали не одновременно, но так или иначе все они своим происхождением обязаны воде. Повсюду, где мы производили гидрографическое обследование древних сухих русел, обнаруживаются следы орошения, а следовательно, вся территория древней дельты обводнялась в той или иной степени.

И как будто в подтверждение моей мысли нашу машину сильно затрясло: мы ехали по старым, давно заброшенным, лоскутным участкам орошаемого земледелия. Об этом говорили неглубокие, сильно оплывшие ровки мелкой сети орошения и невысокие валы, отгораживавшие в прошлом один участок от другого. Внутренняя дельта Жанадарьи, возможно, имела в прошлом гораздо больше преимуществ для орошаемого земледелия, чем другие обводняемые районы самой дельты Сырдарьи. Это объясняется прежде всего тем, что здесь, неподалеку от мавзолея Сарлытам, Жанадарья несла свои воды сразу по нескольким речным руслам, пробившим себе дорогу через пески к Аральскому морю, что способствовало развитию плодородных земель на больших территориях.

С. П. Толстов, известный советский ученый, археолог и этнограф, отмечает в своих трудах, что древняя дельта с незапамятных времен была хорошо освоена и заселена. Земледельцы возделывали здесь не только традиционные овощные и бахчевые культуры, но и выращивали сады, виноградники. В садах росли миндаль, инжир и грецкий орех, то есть деревья влаголюбивые. Но это лишь предположения, основанные на материалах рекогносцировочных археологических раскопок.

Сегодня же этот район совершенно лишен воды. И трудно даже представить себе, что когда-то здесь были цветущие сады.

Однако как я не прав, считая, что в этом районе совершенно нет воды!.. Мои мысли о дельте и ее узбоях были прерваны самым неожиданным образом: наша машина вдруг начала выделывать немыслимые пируэты. Оказывается, дорогу нам преградила большая лужа, образовавшаяся у артезианской самоизливающейся скважины. Женя Богатырев, очевидно, решил проскочить этот участок дороги напрямик – подумаешь, лужа на такыре! И в этот же миг машину занесло, она перестала слушаться руля и заскользила по раскисшей глинистой поверхности такыра, как по льду. Сергей вовремя заметил странные пируэты нашей машины и поехал в объезд. С его помощью мы выбрались на сухой такыр и вскоре уже подъезжали к поселку Кекрили.

Поселок состоял из двенадцати или пятнадцати домов под шиферными крышами. У каждого домика имелся небольшой, хорошо ухоженный приусадебный участок, где росли какие-то овощи, цветы и разная другая зелень. Вдоль изгородей живой стеной стояли стройные тополя. Словом, настоящий оазис среди раскаленных песков и безжизненных такыров.

На окраине селения виднелись легкие белоснежные строения метеостанции. Мне они всегда кажутся принадлежностью какого-то фантастического пейзажа. Осадкомерная установка и психрометрическая будка стоят прямо на приусадебном участке, который, как и всюду здесь, был занят под огород. В сочной зелени широких листьев прятались огурцы и кабачки. Чуть в стороне алели помидоры, желтыми шапками соцветий кивал нам укроп, ровными, как на параде, рядами зеленела пышная ботва картофеля. Как радовала глаз эта зелень, так выделявшаяся на светлом фоне лессовой пустыни и песков, которые кольцом окружали поселок! В самом поселке, несмотря на близость пустыни, чувствовалась прохлада, в мелких арыках журчала прозрачная вода.

Я слишком хорошо знаю, что такое пустыня и отсутствие воды, чтобы оставаться равнодушным к таким оазисам, созданным руками человека. И в этих случаях первым делом меня интересует, как устроена система обводнения, – наверное, в этом есть и доля чисто профессионального интереса.

Осмотр окрестностей поселка я начал с той скважины, где забуксовала наша машина. Меня удивили размеры разливов, протянувшихся широким длинным шлейфом до самого поселка. И все-таки этой воды явно мало для того, чтобы можно было обводнить все приусадебные участки. Продолжая свои изыскания, я неожиданно обнаружил близ поселка еще одну скважину, совершенно непохожую на первую. Сильно увлажненный участок вокруг нее покрыт зеленой луговой растительностью, среди которой преобладают ситник и верблюжья колючка.

Рядом со скважиной вырыт пруд, в который собирается вода. Вода в пруду удерживается маленькой плотинкой, в которую вделано крошечное регулирующее устройство – что-то вроде печной задвижки. Отсюда вода попадает в арык, ведущий к поселку. Видимо, жители поселка поначалу пользовались именно этой скважиной. Первая же встреченная нами скважина, судя по всему, пробурена совсем недавно – может быть, несколько дней назад: вокруг нее нет ни малейших намеков на растительность, да и вода все еще продолжает растекаться по такыру. Теперь я заметил и то, на что поначалу не обратил внимания: зона разливов спешно обваловывается и вода направляется к арыку, идущему от пруда к поселку...

По дороге на Жанадарью я долго еще думал о том чуде, которое совершает вода, рождая в сердце пустыни зеленый оазис, о поселке и людях, живущих в самом центре пустыни, о самой Жанадарье, давшей многим поколениям людей, некогда селившимся на ее берегах, жизнь. Что ждет тебя в будущем, Жана-дарья? Может быть, тебе еще выпадет счастливая судьба и на твоих берегах снова зацветут сады и вырастут красивые города... А может быть, ты уже отжила свое, и теперь под завывания зимних ветров тебе видится только далекое прошлое и хочется только покоя?

И вот мы снова на узбое. Пора подыскивать место для ночлега. Посоветовавшись с ребятами, едем к мавзолею Сарлытам, который расположен километрах в двадцати вверх по узбою.

Дно Жанадарьи широкое и ровное, как автомагистраль. Лучшей дороги не придумать. Однако радость моя оказалась преждевременной: все чаще стали встречаться рытвины и эрозионные канавы, а затем пошли и густые заросли молодого кустарника тамариска. По таким зарослям много не проедешь. Словом, дно узбоя – все-таки не дорога. Всюду ямы, вымоины и бесчисленные русла. Откуда они здесь? Может быть, вода из Сырдарьи в отдельные годы приходит и сюда? Тогда не исключено, что эти шрамы на дне узбоя оставлены паводком 1969 года, когда пилоты гражданской авиации видели воду и даже ловили рыбу в такырах. Правда, трудно представить себе рыбу в такырах. Но после всего, что я сам видел здесь в этом же году, я верю пилотам. Конечно, в любых подобных рассказах, особенно касающихся размеров улова и площадей, залитых водой, много преувеличений и даже просто вымысла. И тем не менее в предположении о том, что в 1969 году в крупных руслах древней дельты Сырдарьи вода была на большем их протяжении, пожалуй, есть большая доля истины...

На тугаи Жанадарьи и ее русло спустились густые сумерки. Включаем фары вездеходов. По кустам и обрывам береговых уступов узбоя заметались четыре пучка света. И тут же в мощных лучах их закружили тысячи насекомых, запрыгали маленькие длинноухие забавные зверьки, напоминающие своим способом передвижения кенгуру.

И вдруг стук по кабине. Богатырев, ничего не понимая, резко останавливает машину. И тут же в свете фар замечает крошечного зверька, спокойно сидящего в нескольких метрах прямо перед машиной. Странное существо смотрит не мигая огромными круглыми глазами на железное чудовище и, похоже, от страха не может сдвинуться с места.

 – Посмотрите, какой замечательный зверек! – восторженно кричит Марина. – Это кто, земляной зайчик?

 – Сама ты земляной зайчик! Это тушканчик, – ворчит Женя Фролов. Он явно недоволен неожиданной остановкой, которая отодвигает ужин на неопределенное время.

 – Зря ты, Женя! Марина права: это земляной зайчик, он же – тушканчик, – заступается за девушку Анатолий, прекрасно знающий местное зверье.

Богатырев сигналит тушканчику и осторожно трогает машину. Мы едем дальше. Я слежу за спидометром, отсчитывая пройденные километры, и всматриваюсь в темноту, надеясь увидеть мавзолей Сарлытам. Однако, перемещаясь по дну узбоя, мы вряд ли сможем увидеть мавзолей: в такой темноте немудрено пропустить и небоскреб. Ладно, проедем те двадцать километров, которые по идее отделяют нас от Сарлытама, а там – что будет. Лишние полчаса в дороге не имеют никакого значения: в любом случае лагерь придется разбивать при свете фонариков.

О Сарлытаме мне пока известно то немногое, что я вычитал все в тех же книгах С. П. Толстова. Это архитектурный памятник XII – XIV веков. Расположен Сарлытам на правом берегу сухого русла Жанадарьи. Мавзолей имеет около двенадцати метров в высоту. В настоящее время он сильно разрушен. И все-таки мне бы очень хотелось доехать до него: именно от мавзолея мы должны начать свои работы на Жанадарье.

Проехав намеченные двадцать километров, останавливаемся, осматриваемся: берега русла высокие, обрывистые, заросли тугаев подступают прямо к узбою. Разбиваемся на группы и отправляемся на поиски места, где бы можно было выбраться на берег. Ночь непроглядно темна. Урчат моторы вездеходов. Яркий свет фар запутался в зарослях кустарника. Слышны голоса Леши Попова и Жени Фролова, ушедших обследовать левобережные уступы. Женька Фролов хотя и носит очки, но ночью видит не хуже совы – вот что значит быть охотником. Они сообщают, что у них берег обрывистый. На моем участке – то же самое... И вдруг издалека доносится возглас Анатолия Стельмашука: «Нашел! Сюда!»

Но удастся ли нашим шоферам развернуться в таком узком месте да еще в темноте? Однако Богатырев и Бибиков спокойны: для них это дело обычное.

И вот наши машины едва ползут по какой-то колее. Впереди в свете фар шагает Анатолий, показывая нам дорогу. Мы благополучно выбираемся на правый берег.

 – Приехали! Глуши моторы! – подает команду Толя, скрещивая руки над головой.

Наступает непривычная, до звона в ушах тишина. Разворачиваем лагерь. Горит большой костер, от которого становится светло, как днем. Здесь неисчерпаемые запасы валежника, и мы можем себе позволить такой гигантский костер. В который раз по давно всем известному сценарию разыгрывается очередной спектакль. Состав актеров тоже известен – бродячие гидрологи. Меняются только актерские решения да декорации. Традиционный плотный ужин заканчивается чаепитием у костра и нескончаемыми разговорами.

Светит ущербная луна. Небо опоясано светлой звездной лентой Млечного пути. В такие ночи хочется неустанно смотреть только на звездное небо или на пламя костра. Я смотрю на ночное небо, по которому медленно проплывают пульсирующие огни двух искусственных спутников Земли. Августовский звездопад на темном куполе небосвода напоминает мне далекий праздничный фейерверк. Спать в такие ночи совсем не хочется, и я еще долго вслушиваюсь в голоса природы. Однако завтра, как обычно, рано вставать: дел у нас здесь непочатый край, одной нивелировки около пятнадцати километров.

Звенят сверчки и цикады, ухает где-то на Жанадарье маленькая пустынная совка. От земли поднимается сладкий запах вездесущих солеросов, тамариска и кермека. Ночь ненадолго прилегла отдохнуть в саксаульном лесу, и только луна стоит часовым в бессменном дозоре.

Спокойной ночи, Жанадарья!

У древних Сарлытама

И вот наступило первое утро на берегах древнего русла Жанадарьи. Проснулся неожиданно, как от выстрела. Выбрался из душной палатки на воздух да так и застыл, наслаждаясь картиной раннего утра. Первые лучи солнца позолотили верхушки пышных крон саксаула, росшего по краям небольшой поляны, где мы остановились на ночлег, рассыпались мелкими искрами на мокрых стеблях трав. И вдруг совсем близко от нашего бивака я увидел купол мавзолея, освещенный яркими лучами солнца. Я замер, пораженный увиденным, – вот он, мазар Сарлытам! И мне захотелось сейчас же, ни на минуту не откладывая, пока ребята еще спят, побывать там, наверху мазара, оглядеться вокруг, окунуться в солнечное сияние ликующего утра.

Я направился к Сарлытаму, как вдруг услышал знакомый голос и даже вздрогнул от неожиданности. Это окликал меня Анатолий. Он стоял под большой саксаулиной, под которой вчера устроил себе ночлег, щурился от яркого света и широко улыбался.

 – Куда это вы, товарищ начальник? – шутливо обращается он ко мне. Я жестом показываю на Сарлытам, и Анатолий вдруг оживляется:

 – А я тоже собрался прямо сейчас сходить туда. Пойдем вместе? Анатолий обвешивается фотоаппаратами, берет большую сумку, в которой у него обычно лежит набор диапозитивных цветных и черно-белых пленок, тетрадь для записи и много других полезных вещей. Мы отправляемся в путь. В нашем распоряжении достаточно времени.

Пробираемся через густой кустарник. В воздухе еще чувствуется ночная свежесть, наполненная запахами трав жанадарьинских тугаев. Однако дорога оказалась намного длиннее, чем это виделось из лагеря. Но вот наконец эти нескончаемые дебри позади, и мы у стен мазара.

В центре небольшой площадки, окруженной со всех сторон саксаульным лесом, стоял мавзолей Сарлытам, который в былые времена называли «жемчужиной Востока». Трудно передать то чувство волнения и разочарования одновременно, которое мы испытали, увидев этот величественный в прошлом и наполовину разрушенный сегодня мавзолей. Вся его юго-западная часть – купол, стены, цоколь – была разрушена полностью, перед нами лежала лишь огромная груда битого кирпича. Только с внешней стороны портала, у частично сохранившегося сводчатого входа проступал орнамент, выполненный майоликой лазурного цвета. Внутри мавзолея также сохранилось несколько красочных орнаментов.

Понимаю, сколь избита моя мысль, но каждый раз при взгляде на обвалившиеся стены старинных крепостей, стоящих в излучине древнего узбоя, или на полуразрушенные мазары я думаю об одном и том же. Мне трудно представить, что каких-нибудь двести или триста лет назад здесь еще жили люди, строили свои жилища, обрабатывали землю, разводили скот. Летом и зимой шли по Чимбайскому тракту караваны из Хорезма в Россию и Европу и обратно. Под сводом этого мавзолея отдыхали богатые купцы, укрывались от непогоды путники. Покидая святое место, они иногда оставляли дары, которые прятали в какую-нибудь из многочисленных ниш мавзолея... не верится, что когда-то все это выглядело иначе, чем теперь.

Но даже и в таком плачевном состоянии Сарлытам все еще величествен. Не допускаю мысли, чтобы при взгляде на него кто-нибудь мог остаться равнодушным – ведь здесь говорит сама история. Уверен, что мазар заслуживает того, чтобы его взяли под охрану и спасли от дальнейшего разрушения.

По кирпичным осыпям, разрушенному порталу и западной стене мы взбираемся наверх, на площадку, на которую когда-то опирался купол мавзолея. Отсюда, с высоты десяти метров, открывается великолепный вид на тугаи и широкое русло Жанадарьи, на песчаные гряды, ограничивающие долину узбоя, на светлые проплешины такыров среди зелени тугаев, на лужайку у палаток...

 – Красота! – торжественно произносит Толя.

 – Да, сказочно красиво! – вторю ему я.

 – Как могут некоторые люди не видеть, не чувствовать этой неповторимой красоты пустыни?! – развивает дальше свою мысль Анатолий.

Я разделяю его удивление. Признаюсь, наши северные леса и красоты трогают меня меньше: они как-то уж очень благополучны.

Далеко, километрах в шести, видна крупная излучина Жанадарьи. От нее до самого Сарлытама и ниже еще километров на пять участок узбоя довольно прямой. Его-то мы и собираемся пробить нивелировкой по дну узбоя и поперечными профилями.

Я покидаю этот замечательный наблюдательный пункт. Анатолий ненадолго остается. Все равно раньше чем через час ребята не соберутся на работу: нужно позавтракать, уложить вещи в дорогу – сразу же после нивелировки тронемся дальше в путь.

План работ на сегодня довольно прост. Одна группа будет нивелировать продольный профиль дна узбоя и поперечное сечение его русла на пятикилометровом участке ниже Сарлытама. Другая группа займется нивелировкой верхнего пятикилометрового участка. Начальники наших топографических отрядов постоянные – Женя Фролов и Алексей Попов. Они знают свою работу, и только иногда, если попадется особенно сложный участок, я даю им небольшие пояснения, что и как делать. Виктор Васильев займется исследованием влажности и состава грунтов, слагающих дно узбоя. Его рабочий инструмент – лопата и бур. Мы с Анатолием, как обычно, отправимся на маршруты гидрографического обследования Жанадарьи: один по правому берегу, другой – по левому. Словом, каждый участник нашей экспедиции знает свои обязанности и уже имеет определенный навык во всех видах наших изысканий. Одно плохо: придется работать весь день, без перерыва на обед, а это семь-восемь часов пребывания под палящим солнцем. До сих пор, проработав три-четыре часа на одном участке, мы садились в машину и переезжали на другой участок, успевая хоть немного отдохнуть за время переезда. Теперь же таких перерывов не будет. Кажется, моя программа не всем нравится...

Высокие обрывистые берега Жанадарьи и ее широкое, хорошо разработанное русло при свете дня производят внушительное впечатление – прямо как на самой Сырдарье!

Тугаи здесь настолько густые, что мне не пробраться через них. По узкой тропке, пробитой к Сарлытаму, возможно, еще паломниками, опускаюсь в русло узбоя. Однако здесь стоит невыносимое пекло, в тугайных зарослях было куда лучше... С высоты берегового уступа Жанадарьи открытое, лишенное растительности дно узбоя казалось мне относительно ровным. В действительности же оно оказалось испещренным многочисленными канавами, предательски спрятавшимися в густых травах и молодой поросли тамариска. Пришлось снова взбираться на береговой уступ, проклиная все на свете.

Но тут меня осенила мысль: не являются ли эти ровки и канавы, которые я только что клял, современными руслами вод, вырвавшихся из берегов Сырдарьи в 1969 году и в два следующих за ним многоводных года? Снова спускаюсь на раскаленное, открытое солнцу дно узбоя и начинаю детально изучать эти русла в русле. Рваные края береговых бровок их, казалось, еще хранили следы текучих вод. Внутри этих водотоков нередко обнаруживались другие, более мелкие. Попробовал визуально определить расход воды, который, возможно, проходил по этим руслам, получилось что-то около десяти – пятнадцати кубических метров в секунду.

Но за тремя многоводными годами последовали три маловодных года. Казалось бы, за это время осадки и ветер должны были уничтожить любые следы, оставленные текучими водами на берегах Жанадарьи. Но осадков здесь выпадает так мало, что ни уничтожить, ни сами оставить каких бы то ни было следов текучих вод они не могут, да и испарение тут велико – однако вот же они, береговые бровки каких-то водотоков, на которые я то и дело натыкаюсь на дне узбоя.

Значит, остается только одно: обнаруженные мною последовательно врезанные в дно Жанадарьи русла образовались в результате поступления воды из сырдарьинских разливов в половодье 1969 года, а также во время менее значительных разливов 1970 и 1971 годов, когда воды Сырдарьи далеко уходили по руслам древних узбоев. Конечно же, тогда берега этих водотоков и метки на них выглядели куда внушительнее, чем сегодня... Теперь я окончательно убежден, что дело происходило именно так.

Записываю свои выводы в дневник и выбираюсь из русла, чтобы сделать описание берегов. Заросли саксаула стоят на береговом уступе сплошной стеной. С трудом преодолеваю и это препятствие. В саксаульнике прохладно, воздух наполнен благоуханием трав, но идти очень тяжело. Приходится буквально продираться между раскидистыми кустами саксаула и тамариска. Под ногами всюду валежник, среди которого встречаются и деревья-исполины – истлевшие от времени стволы саксаула, диаметром чуть ли не в полметра. Я спотыкаюсь на каждом шагу и вскоре уже чувствую невероятную усталость.

И вдруг среди этого девственного леса замечаю следы ирригации – арыки, обваловку, правильные квадраты орошаемых участков. Значит, и тут было развито орошаемое земледелие. Саксаул же, вероятно, вырос после того, как человек оставил эту землю. Если судить по возрасту саксаула, это произошло лет сто тому назад. И опять с трудом верится, что еще не так давно человек возделывал здесь землю и выращивал сады...

Незаметно проходит день. Солнце уже клонится к горизонту. У меня впереди еще целый километр маршрута, а потом переезд на новый участок. Да, трудно планировать время работ, не зная как следует местности!

Прошел коленообразный поворот, где русло сильно сужается, и неожиданно наткнулся на странное сооружение – то ли плотина, то ли насыпь железнодорожного полотна. Скорее всего, железнодорожное полотно: где-то в этих местах лет пятьдесят назад по правому берегу Жанадарьи проходила узкоколейная железная дорога. Однако, осмотрев сооружение со всех сторон, обнаружил, что это все-таки очень старая плотина. Под правым берегом в теле плотины зияет трехметровый проран... Как же она выстояла перед натиском стихий и времени?

Ищу ответ на этот вопрос и выясняю, что передо мной не просто земляная насыпь, каких тут встречается немало. В тело плотины уложены стволы саксаула – это дерево не боится воды и очень долго противостоит испытанию временем. Странно только, что грунтовый заполнитель – глина красного цвета. Откуда она взялась, если грунт здесь супесчаный?

Поднимаю несколько комочков глины и пытаюсь размять их, но это мне не удается – комочки оказались очень твердыми. Тогда я беру толстый и острый сук и пробую раскопать проран, надеясь найти ответ о составе грунта. Но и здесь меня постигает неудача: мой «инструмент» отскакивает от земли, как от каменной стены. И вдруг меня осенила догадка: прежде чем уложить грунт-наполнитель в тело плотины, его прокаливали в огне – и в результате получился материал, напоминающий кирпичную крошку. Затем этой крошкой засыпали пустоты в деревянной кладке плотины, уплотняя и поливая ее водой с тем, чтобы мелкие частички заполнителя намертво связали разнородный материал.

Такие плотины стояли веками, делаясь все более крепкими, поскольку грунт и дерево, схваченное им, с течением времени только уплотняются. И плотины эти не боятся ни воды, ни ветра, ни резких перепадов температуры.

Мой интерес к плотине отнюдь не чисто умозрительный. Я должен отметить в дневнике существование старой плотины и указать, для каких целей и когда, по моему мнению, была она построена.

Похоже, построили плотину давно, более ста лет назад. Я опять-таки сужу об этом по саксаулу, сравнивая внешний вид стволов дерева в лесу и в теле этой насыпи. В плотине стволы, изолированные от воздействия внешней среды, надежно «законсервированы», а следовательно, сохраняются гораздо лучше, чем под открытым небом. И тем не менее они выглядят более дряхлыми, чем те, которые я видел в тугаях Жанадарьи. Значит, возраст плотины довольно-таки преклонный – уж никак не менее ста лет.

Теперь перейдем к прорану. Откуда взялся он? Поразмыслив и проанализировав результаты своих наблюдений, прихожу к выводу, что плотина скорее всего была разрушена специально. Для чего это было сделано? Возможно, для того, чтобы пропустить по Жанадарье, до самых низовьев, сырдарьинскую воду во время половодья 1959 года. И если это так, то вот и объяснение обнаруженным мною эрозионным канавам, бороздам и руслам на дне древнего узбоя: это следствие кратковременного, но мощного стока, сформировавшегося в результате сработки «водохранилища», неожиданно образовавшегося в 1969 году, через искусственный проран...

Однако пора отправляться на условленное место встречи. Ребята, наверно, уже окончили работу и теперь ждут меня. Надо переезжать на новое место. Я возвращаюсь тем же маршрутом и вскоре выхожу к тому месту, где назначена была встреча. Но странное дело, где же народ? Нет никого, кроме Богатырева с его машиной. Где остальные?

Решил подняться на ближайший песчаный бугор. Но не успел сделать и нескольких шагов, как повстречался с Анатолием, спускавшимся с облюбованного мною бархана. Он шел бодрым шагом и, завидев меня, радостно заулыбался:

 – Куда это ты? Не меня ли ищешь? – все так же улыбаясь, спрашивает он.

 – И тебя тоже! – я стараюсь отвечать в тон ему, но боюсь, что у меня это не совсем получается.

 – А что, разве народ еще не управился с нивелировкой? – с удивлением оглядывается вокруг Толя. – Я думал, что меня только и ждут, может быть, уже даже ищут. Еле успел справиться с маршрутом.

Толя вручает мне два журнала, исписанных и исчирканных крупным почерком. Вот молодец: исписать два довольно объемистых журнала за это время – дело не шуточное!

Но где же все-таки остальные? Уже не на шутку встревоженный, поднимаюсь на бархан. С его вершины прекрасно просматривается вся местность. Вижу, как на правом берегу, в километре от нас, лавируя между деревьями и пригибаясь в густых зарослях кустарника, возвращаются с нивелировки ребята. И тут же с другой стороны в облаке пыли замечаю вездеход Сергея, с которым должен вернуться Фролов со своим отрядом. У меня отлегло от сердца, мои тревоги были напрасными...

Пока наши шоферы готовят машины к отъезду, подводим итоги дня. Вид у ребят усталый. Женя Фролов, по-моему, даже похудел. На его круглом добродушном лице всегда очень заметно отражаются наши бытовые неурядицы. Саша и Борис, вернувшись с маршрута, сразу валятся на землю в куцую тень от богатыревского вездехода. Виктор Васильев настолько устал, что прислонившись спиной к кузову машины, все еще сжимает в руках по инерции штангу бура. Только Марина и Оля выглядят не такими замученными, как все, и даже улыбаются. (Вообще, должен заметить, девушки выносливее ребят: они как-то легче переносят отсутствие еды, изнуряющую жару, бесконечные переезды.) Фролов мечтает вслух:

 – Сейчас бы добрую порцию нашего супчика, а потом чайку – и тогда можно было бы еще столько же сделать!

 – А я лично не хочу ничего – только бы искупаться сейчас! – не соглашается с ним Саша.

Леша Попов, оторвавшись от записей в дневнике, возмущенно замечает:

 – Сказал тоже: «Лично он!..» Интересно, кто бы отказался от такого удовольствия?

Обещаю ребятам в ближайшее время выбраться к воде. Еще сегодня мы можем попасть к развалинам крепости Чирик-Рабат. Там есть скважина, и можно будет искупаться. И вообще там Жанадарья совсем непохожа на здешнюю, на берегах которой мы провели целые сутки, но не увидели ни капли воды. Ребята сразу оживляются.

 – Годится! Может быть, я сегодня же и на кабанчика схожу, – обнадеживает всех Фролов, наш заядлый охотник.

Пока он себя еще не проявил в этом качестве, но ребята продолжают крепко надеяться на него. Забегая вперед, заранее скажу, что мы так и не дождались никаких охотничьих трофеев. В конце концов я начал подозревать, что Фролову просто нравилось изучать следы зверей, выслеживать «кабанчика», устраивать ночные засидки – и этого ему было вполне достаточно для удовлетворения охотничьего азарта. Добыча его не интересовала. Точно к такому же выводу пришел постепенно и Анатолий. Но это не мешало нам без тени улыбки выслушивать очередные охотничьи планы Евгения. Нам с Анатолием по душе именно такая, бескровная охота.

Однако пора и в путь.

Последний раз оглядываюсь на купол Сарлытама, уже едва различимый в поднятой машинами пыли.

Далекое прошлое всегда глубоко волнует меня. Мы еще увидим руины старинных крепостей на берегах сухих русел Жанадарьи, Эскидарьялыка и Кувандарьи. Это и могучая цитадель Чирик-Рабат, и городище Дженд, и крепости Кумкала, Бабыш-Мула, Джетыасар, Робенсай. Крепости строились близко одна от другой, на расстоянии суточного перехода конника. Когда я смотрю на их руины, покоящиеся в вечном сне, мне трудно представить, что всего два-три века назад здесь кипела жизнь. И совсем уже невозможно представить – даже немного кружится голова от этого погружения в глубь времен, – что несколько тысяч лет назад эти места были заболочены и изобиловали водой. Как раз здесь, где мы работаем в этом году, было сильное государство массагетов – «народа, живущего на болоте»! На берегах Джейхуна (Амударьи) и Яксарта (Сырдарьи) и в междуречье этих великих рек были и другие крупные и сильные государства – Бактрия, Согдиана.

Может быть, эти древние земли еще ждут своего часа, ждут пробуждения от многовекового сна?

От нас, гидрологов, тоже зависит в какой-то мере, сбудутся ли эти ожидания.

Жанадарьинские сюрпризы

Итак, мы снова в пути. Вначале едем по руслу до Обнаруженной мною плотины, потом выбираемся на берег. На нашем пути стеной встают сплошные заросли саксаула. Мы еле ползем по едва заметной узкой просеке. Наконец все облегченно вздыхают: мы выезжаем на такыр. Однако тут же выясняется, что радость наша была преждевременной: такыр оказался старым, когда-то орошавшимся массивом. Здесь еще хорошо видны правильные квадраты полей и сеть сухих, оплывших арыков, на которых наши бедолаги вездеходы трясутся, как в лихорадке. Богатырев не выдерживает и начинает проклинать тот день, когда согласился ехать со мной в экспедицию.

Привычные разглагольствования нашего шофера мало трогают меня, и тряску мы все как-нибудь переживем – тоже дело привычное. А вот что будет, если машина Сергея окончательно сломается здесь, вдали от дорог и воды? Эта мысль ни на минуту не дает мне покоя.

Солнце уже давно зашло, и стали быстро сгущаться вечерние сумерки. Но вот исчезли из поля зрения последние ориентиры, и на пустыню опускается непроглядная ночь. Богатырев включает фары, теперь наш мир ограничен узкой полоской света. И тут же, как в кино на экране, из темноты возникают и мгновенно исчезают странные существа – тушканчики. Все чаше стали попадаться глубокие рвы; возможно, это более крупные арыки той же самой сети орошения, сохранившиеся со времен освоения этих земель в глубокой древности.

И вдруг в свете фар появляется какая-то черная поверхность с тяжелым металлическим отблеском. Что это? Неужели вода?! Богатырев резко тормозит, и я ударяюсь головой о ветровое стекло.

 – У, дьявол! Аж в пот бросило! Еще бы полметра – и всем нам каюк... Смотри, какой обрыв!

Я всматриваюсь в темноту, но в свете фар вижу только отблески воды и непроглядную темень вокруг.

 – Ты сюда смотри, на бампер машины! Обрыв-то – вот он, – и Евгений тычет пальцем в нижнюю часть лобового стекла.

Я вышел из машины. По верхушкам деревьев скользят лучи от фар второго вездехода. Наконец широкая полоса света ложится на крохотную площадку, где мы сделали вынужденную остановку, и я совершенно неожиданно увидел береговой уступ, четко очерченный темнотой ночи.

 – Что там? Почему стоим? – нетерпеливо спрашивают ребята.

 – Все, приехали! Разгружайся! – зычно подает команду Богатырев, и я удивленно оглядываюсь на него. Обычно Евгений сам не проявляет подобной инициативы – очевидно, он еще возбужден от только что пережитой опасности.

Несмотря на усталость после трудного дня и многочасовую езду, ребята мгновенно выпрыгивают из машин и мчатся к воде, не разбирая дороги. В обследовании берега и плеса принимают участие все. Пока парни в кромешной тьме искали спуск к воде, девушки успели достать мыло, полотенца, фонарики и тут же отправились наводить чистоту.

И вдруг из темноты донеслись ржание, плеск воды и топот лошадей, убегающих в ночь.

 – Откуда здесь взялись лошади? – кричит Виктор Васильев снизу, из-под обрыва.

 – Значит, поблизости есть люди и жилье, – деловито замечает Женя Фролов.

 – С чего это здесь вдруг возьмется жилье, если дорог нигде нет! – возражает Алексей.

 – А правда, откуда здесь лошади? – обращается ко всем присутствующим Борис.

Толя вносит «ясность»:

 – Да это обыкновенные мустанги.

 – Скажешь тоже! Какие такие мустанги? Ты что – в американских прериях? – смеется Саша Акатов над Толей.

Я прекращаю этот спор. Еще в первых своих экспедициях и давно выяснил у местных жителей, что это за «мустанги».

В летнее время в степях и в поймах крупных рек Казахстана нередко можно встретить небольшие табуны лошадей, свободно кочующих на большие расстояния. Они появились в последние два или три десятилетия, когда стала оседать на местах и та часть казахов и киргизов, которая до тех пор еще постоянно кочевала: лошадь как тягловая сила не нужна теперь им каждую минуту их жизни. Весной, как только появляется первая молодая трава, лошадей отпускают в степь откармливаться. И только глубокой осенью хозяева найдут их и снова начнут приручать, ибо за долгое время свободы они успевают сильно одичать. Зато выглядят они очень исправными: отлично откормлены, шерсть лоснится на солнце...

 – Мы что же, ночевать здесь будем? – неожиданно прерывает наш разговор Леша Попов.

Да, действительно, мы несколько отвлеклись от наших насущных забот. Мустанги мустангами, но надо и о себе подумать. Ночевать здесь нельзя. Вода, в которой только что резвился табун лошадей, может быть, для купанья и мытья еще и подходит, но для питья – нет. Кроме того, мы должны найти нужную нам дорогу. Надо ехать дальше.

Рекогносцировка показала, что мы находимся на берегу русла какой-то реки. Сомнений нет – мы снова на Жанадарье. Других крупных русел здесь не имеется.

Спуск с обрыва везде довольно крутой, а русло широкое – ночью его просто так не перемахнешь. Богатырев внимательно изучает спуск, найденный неподалеку Виктором. Крутовато, но перебираться надо: Чимбайский тракт проходит близ узбоя на противоположном берегу. Без дорог мы теперь никуда: хватит – наездились. Женя осторожно спускается с уступа, объезжает воду – небольшое озеро – и поднимается на другой берег. За ним следует Сергей.

Быстро находим скважину с водой: оказывается, это ее воды и образовали озеро на дне узбоя. Все, место для лагеря выбрано.

Каждому находится дело. Вот уже и запылал костер, разведенный нашим бессменным добровольным истопником Анатолием. Остальные коллективно готовят ужин и занимаются обычными бивачными делами.

Нет только Жени Фролова. Он отправился к озеру на охоту. Темнота ему не помеха.

 – Пока мы здесь торчим, ты бы, Евгений, взял ружьишко да кабанчика посмотрел. Может быть, он лежит, стервец, в грязи и звездами любуется. Подходи и бери его голыми руками, – подзадоривают нашего охотника ребята.

Это стало уже традиционной шуткой. Каждый знает, что Евгения и подзадоривать не надо. Едва только заканчиваются самые тяжелые бивачные дела – разгрузить машину, разбить лагерь, – он сразу же берет ружье и куда-то исчезает.

Взошла луна и разлила свой фантастический свет по пустыне.

Все вокруг засияло и приобрело совершенно нереальный вид. Вот теперь можно наконец как следует рассмотреть место, где разбит наш лагерь. Оказывается, мы расположились на просторной площадке на берегу русла узбоя. Со всех сторон к площадке подступает саксаульный лес. Жаль будет завтра покидать такое замечательное место...

Теперь можно и отдохнуть, порадоваться, что наше путешествие сегодня закончилось благополучно, что вновь слышу ласковое журчание воды и упиваюсь ночными запахами жанадарьинских тугаев. Я люблю экспедиции за то, что один день не похож на другой, за то, что на несколько месяцев можно отключиться от городской суеты, отдохнуть от комфорта, который порой выказывает свои оборотные – и, надо сказать, весьма обременительные – стороны.

Конечно, я не всегда безропотно и с огромным удовольствием переношу все неудобства и тяготы, сопряженные с экспедиционным бытом. Бывает, что вдруг заскучаешь и по городскому комфорту, и по домашнему уюту и спокойной, размеренной жизни. Но эти настроения быстро проходят – неистребимый дух бродяжничества побеждает все.

Ярко горит костер, освещая даже дальние кусты саксаула на окраине нашей площадки. Все собираются у огня, и тут же потихоньку завязывается традиционная вечерняя беседа. Она рождается самопроизвольно и разгорается от одного слова, как костер от одного уголька. Так бывает каждый вечер, меняются только темы наших разговоров.

Постепенно перестаю слышать, о чем говорят у костра, и мысленно возвращаюсь к событиям сегодняшнего дня. Мы, конечно, изрядно поколесили и намучались. Но, должен сказать, что в чем-то нам и повезло. Если бы мы сразу выехали на Чимбайский тракт, то не увидели бы земли древнего орошения на левобережье узбоя, где еще достаточно хорошо сохранились распределительные каналы, арыки и коллекторы. Мы бы не проследили, куда отходит от плотины, обнаруженной мною при обследовании узбоя, один из крупных водозаборных каналов. Не отметили бы на своих картах плес, к которому совершенно случайно выехали в кромешной темноте. Все это бесценные сведения. Ради них-то мы и мотаемся туда-сюда по пескам.

Где-то за чертой света хрустнула ветка, и из темноты появляется Женя Фролов. Обычно, несмотря на некоторую грузность, Женя ходит легко – чувствуется армейская выправка. А сегодня вид у него что-то невеселый, даже спина ссутулилась.

 – Куда вся дичь подевалась? – огорченно произносит он, устало усаживаясь на скамейку. – За целый день, кроме зайцев и тушканчиков, никого не видел.

 – А тебе что, тигры нужны? – иронизирует Алексей. Женя как будто не слышит его замечания:

 – В тростниковых тугаях Чу куда интереснее было бродить с ружьем. Там тебе и элики, и кабаны, и фазаны, зайцев видимо-невидимо, даже сайга забегала... А в этих зарослях – никого. Кабан, правда, здесь водится... Вот поем, возьму спальный мешок, ружье и пойду в засидку.

 – Спальный мешок-то зачем? – подсмеивается над своим приятелем Богатырев.

Но Фролов не обращает внимания на реплики товарищей, подсаживается к столу и приступает к ужину.

Действительно, тугаи Чу куда интереснее охотнику и любителям природы. А что такое Чу в сравнении с Сырдарьей и даже Жанадарьей? Так себе, небольшая речушка. Почему же тогда природа Чу оказалась богаче? Возможно, потому, что низовья Чу до поры до времени оставались в стороне от больших дорог и пристального внимания человека. Но сегодня сильно поредели и тугаи Чу. Это Женя по старой памяти затосковал по чуйским райским кущам.

Разговор продолжается.

Кто-то интересуется охотой в пойме реки Чу, и Фролов с трудом успевает совмещать еду и свое повествование о давно минувших днях. Кто-то негромко рассказывает об историческом прошлом тех земель, которые мы исследуем. Третьи вернулись к встрече с «мустангами». Словом, разговорам и темам их, порой самым неожиданным, нет конца.

Я устраиваюсь на ночлег прямо под пологом звездного августовского неба.

У развалин крепости Чирик-Рабат

Утром, как обычно, встали рано. Легкий завтрак, быстрые сборы – и мы снова в дороге.

Вот и мазар Иркибай – куб из сырцового кирпича, увенчанный сферическим куполом. Судя по карте, от мазара до крепости Чирик-Рабат, где мы приступим к очередному этапу своих работ, около семидесяти километров.

Едем по Чимбайскому тракту, к которому мы так вчера рвались, но он до такой степени разбит и разъезжен, что мало чем отличается от бездорожья. После очередной встряски на крупной выбоине, предательски заполненной до самых краев пылью, Богатырев снова начинает проклинать тот день, когда он согласился поехать в казахстанскую экспедицию. Это уже стало ритуалом, и я никак не реагирую на его слова. Только бы не сломались наши машины – до ближайшего поселка около двухсот километров.

Над тугаями, песками и такырами стоит полуденный зной. Дорога то петляет по редкому саксаульнику, совсем не дающему тени, то выходит на раскаленную светлую поверхность такыра. Разогретый воздух дрожит, размывая очертания дороги. Каждый километр дается с трудом. Особенно тяжко ребятам, сидящим в кузове на солнцепеке и задыхающимся от пыли. Все так устали, что кажется уже никто не в силах порадоваться густой свежей зелени жанадарьинских тугаев, которая показалась вдали.

Наконец мы въезжаем в густые заросли саксаула, тамариска и джиды. Здесь можно переждать, пока спадет зной. Съезжаем с дороги под карниз берега, на самом краю которого нависли кусты тамариска и перекрученные, искореженные стволы саксаульника. Здесь тихо, прохладно и очень уютно. Выбрав подходящую лужайку, ребята тут же валятся на нее и лежат без движения.

 – Эх, так бы и остался здесь навсегда, если бы еще водичка была поблизости! А красота какая! – выражает вслух нашу общую мысль Анатолий.

И в самом деле, красота здесь какая-то особенная. Красные, малиновые, оранжевые грозди соцветий тамариска клонятся к земле. Тихо шелестит своими пепельными ланцетовидными листьями джида. Издают тонкий запах фиолетовые зонтики кермека, растущего прямо на дне сухого русла. Где-то в чащобе тугаев стрекочут сороки – очевидно, чем-то недовольны. И снова тишина – ни шороха, ни звука...

Да, замечательная поляна! Но к вечеру придется перебираться на другое место: здесь нет воды.

Неподалеку от развалин крепости Чирик-Рабат есть скважина с артезианской водой. Вот там мы, пожалуй, и устроим свой бивак. Место, правда, не очень удобное: с одной стороны горы песка, с другой – саксаульные тугаи. Однако, если очень захочется, можно будет занять и пустующие здания бывшей метеостанции Чирик-Рабат – там тоже есть колодец с водой. Пять лет тому назад, когда я первый раз оказался у Чирик-Рабата, вода в колодце была вполне пригодна для питья. Пока ребята будут отдыхать, схожу на разведку, а заодно и с местностью ознакомлюсь, чтобы более правильно выбрать участки для нивелирования продольных и поперечных профилей...

Пока я собираюсь в дорогу, достаю блокнот, карты, компас, лагерь покидают еще два человека.

Отправляется в сторону крепости Анатолий. Он шагает по дороге, поднимая пыль своими огромными сапожищами. Несмотря на жару, на нем неизменная штормовка, в которой он всегда отправляется в маршрут. Толя считает, что эти его доспехи незаменимы, когда приходится продираться через тугаи и ломиться напрямик через заросли кустарника. Я же знаю и кое-что другое: он панически боится ядовитых насекомых и змей.

Уходит с ружьем в барханы Фролов. В такую-то жару?! Вот неутомимый и выносливый народ!

Однако пора идти и мне. Разведку в районе будущих работ я всегда делаю сам.

Русло узбоя то расширяется и становится четко очерченным, с высокими обрывистыми берегами, то вдруг выполаживается и делается едва заметным. Его дно покрыто густым ковром луговой и кустарниковой растительности – рядом с молодой порослью тамариска и верблюжьей колючки соседствуют полынь, осока, адраспан, злаки. Обхожу невысокий кустарник и вдруг вижу, что метрах в тридцати от меня пасется самка джейрана с малышом. Меня они не замечают и спокойно продолжают щипать траву. Я пытаюсь сфотографировать их, но слабый шорох раскрываемого футляра фотоаппарата настораживает животных. Самка поднимает голову – и они длинными прыжками уносятся в барханы.

Я продолжаю свой путь. Наблюдения так захватывают меня, что я совсем не замечаю жары. Как странно ведет себя русло! Сотню – другую метров назад оно было таких внушительных размеров и так четко очерчено – и вдруг совсем пропало. Вместо него появилась довольно глубокая ложбина, ограниченная барханами, поросшими пустынной акацией, кандымом и саксаулом. Ландшафт меняется буквально на каждом шагу. Такого мы еще не встречали за всю экспедицию.

А вот на дне этой долины виднеется земляная насыпь высотой около метра, скрывающаяся в буйной поросли тамариска и луговых трав. Зачем она здесь? Может быть, плотина должна была удерживать скудные запасы талых вод весной с тем, чтобы лучше росли травы? На бывшей метеостанции наверняка было небольшое хозяйство, и надо было запасать на зиму сено. Однако не лучше ли было бы создавать искусственные луга на дне собственного русла Жанадарьи? Впрочем, мне трудно правильно судить об этом, не зная всех особенностей узбоя в настоящее время – для этого надо было бы пожить тут несколько лет.

Размышляя об этом, я и не заметил, как оказался на кромке уступа высотой около трех метров. Здесь дно моего водотока впадало в другое русло, более глубокое и внушительное по своим размерам.

Я спрыгнул вниз с обрыва и огляделся по сторонам. Новый водоток скорее напоминал ущелье, чем древнее русло узбоя. Дно его неширокое – всего каких-нибудь метров пятнадцать, а высота берегов – более десяти метров! Наверху этой щели, свисая с обрывистых берегов, на белесом фоне неба резко выделялись густые заросли тугаев. Ну и чудеса! Не ожидал встретить такой «каньон» в этом районе.

Рассматривая крутые, почти совершенно лишенные растительности склоны русла, обнаруживаю на них четкие горизонтальные бровки – следы текучей воды, расположенные на высоте около четырех и даже пяти метров. Ниже, под ними, видны другие бровки – следы более низких горизонтов текучих вод. Ни время, ни дожди не смогли разрушить своеобразные письмена узбоя, оставленные сырдарьинским половодьем 1969 года – я не сомневаюсь в этом, ибо сведения, собранные ранее у местных жителей, хорошо согласуются с нашими непосредственными наблюдениями. Бровки сохранились так хорошо – ветру в ущелье не разогнаться, дождей здесь выпадает мало, – что превышение одних горизонтов над другими и теперь еще можно легко измерить линейкой или занивелировать. Итак, метки самых высоких горизонтов могут относиться только к многоводному 1969 году. А откуда взялись более низкие, последовательно расположенные метки других горизонтов вод? Не значит ли это, что район обводнялся и в последующие сравнительно многоводные годы – 1970 и 1971?

Результаты наблюдений и свои выводы записываю в полевой дневник. Исследование древней гидрографической сети требует от гидролога пристального и неторопливого изучения каждого штриха, характеризующего водный объект, – к такому выводу я пришел уже давно. Все новые и новые сведения о Жанадарье ложатся на страницы дневника скупыми словами и цифрами. Мне кажется, что теперь я могу достаточно достоверно описать историю Жанадарьи за современный период.

Снова и снова я убеждаюсь на практике, что с помощью гидрографических обследований можно реконструировать любую гидрологическую обстановку на любом водотоке и объяснить то, что невозможно выявить с помощью направленных гидрологических наблюдений. Жаль, что гидрологи все больше и больше забывают об этом и вспоминают о гидрографии в исключительно редких случаях.

Я легко иду по твердому супесчаному дну у правого рукава Жанадарьи, обнаруживая все новые штрихи в его облике. Вот стали попадаться глубокие воронки на дне, густо заросшие луговым разнотравьем. Меня не покидает чувство, что где-то поблизости в русле должна быть вода. Прохожу резкий излом узбоя, и сразу же меня ослепляет сверкающий на солнце плес с торчащими из воды голыми ветками тамариска.

Плес оказался небольшим – длиной всего метров семьдесят, наибольшие его глубины – сантиметров тридцать. Обхожу плес, и вдруг буквально чуть ли не из-под самых ног выскакивают два зайца. Наверное, они прятались от жары в тени небольшого кустика тамариска, растущего прямо у воды. Зайцы отбегают на несколько метров и останавливаются, с любопытством разглядывая меня. На самом плесе – вода в нем оказалась довольно мутной и грязной – хозяйничает стайка куликов-ходулочников.

Кулики деловито сновали по воде, время от времени погружая в нее длинные острые клювы. Дружной стайкой на своих тонких длинных ногах-ходулях они перебегали с одного места плеса на другое, делая резкие выпады в сторону, а потом, как по команде, разворачивались и бежали назад...

И все-таки странно, что здесь есть вода! Ведь за три последних очень маловодных года высохли даже многие пойменные озера Сырдарьи. Река не могла вырваться из плена своих берегов даже в половодье, так что старые русла-узбои дельты и вовсе не видели сырдарьинской воды в эти годы... Но вода в русле все-таки есть – вот она, я могу потрогать ее рукой, если захочу удостовериться, что это не мираж. Трудно поверить, что эта вода сохранилась с того времени, когда по руслу Жанадарьи она доходила до самых стен крепости Чирик-Рабат. За такой длительный срок – около пяти лет – сколько бы воды ни пришло сюда во время половодья 1969 года, она должна была полностью испариться.

Тогда остается одно: своим существованием плес обязан выходу на поверхность земли грунтовых вод. Но если это так, возникает новый вопрос: почему грунтовые воды выходят на поверхность именно здесь?

Пока мне ясно одно: на участке от разветвления Жанадарьи на рукава до плеса на дне русла в нескольких точках придется закладывать шурфы.

Если все-таки предположить, что питание плеса осуществляется неглубоко залегающими грунтовыми водами, то ниже по течению узбоя воды в русле не должно быть даже в понижениях дна. Чтобы убедиться в этом, я решил пройти еще один-два километра.

Идти мешает мелкая поросль тамариска и жантака, густо покрывающая дно узбоя. Это влаголюбивая растительность, и, следовательно, присутствие ее здесь говорит о том, что грунтовые воды должны залегать близко к поверхности – не глубже трех метров. Через несколько километров каньонообразный врез русла узбоя сменяется спокойным профилем русла с невысокими берегами. Значит, обнаруженный мною плес обязан своим существованием все-таки грунтовым водам.

Поворачиваю назад. На плесе все так же суетятся кулички. Все так же буквально на каждом шагу из-под ног выскакивают зайцы. Но я уже не обращаю на них внимания: мне надо успеть обойти весь узел хитросплетений речных русел, где Жанадарья, рассыпаясь на крупные и мелкие многочисленные протоки и рукава, образует внутреннюю дельту, которая, судя по всему, в настоящее время является зоной ее конечного стока. Теперь принято считать, что ниже створа развалин крепости Чирик-Рабат вода – независимо от размеров сырдарьинских разливов – не поступает в русло узбоя. Так ли это? Пожалуй, нет. Повсюду я обнаруживаю следы текучих вод в виде эрозионных борозд и воронок, уступов на крутых склонах высоких берегов или значительных разрушений и деформации ложа древнего узбоя. Значит, в очень многоводные годы вода проходит по узбою и ниже внутренней дельты.

Неожиданно вдруг выхожу к крупной речной долине. Впереди, примерно в полукилометре, высятся толстые стены крепости Чирик-Рабат с выступающими вперед на равном расстоянии друг от друга пилонами и сторожевыми башнями. Крепость поднимается ярусами на куполообразный бугор; кажется, оттуда она пристально всматривается в безбрежную даль жанадарьинских просторов.

Но вот, подойдя поближе, в нескольких десятках метров от крепостных стен я замечаю береговой уступ узбоя, скрытый от глаз дикой буйной растительностью. По всей вероятности, это левый берег Жанадарьи. Продираюсь сквозь непролазные заросли на край уступа – и не верю своим глазам: ширина русла здесь составляет не менее четырехсот метров, а высота берегов едва уступает сырдарьинским... Какой уже раз Жанадарья поражает меня своими размерами!

У стен крепости виднеются крыши строений заброшенной метеостанции. Мне не терпится осмотреть ее, но вначале все-таки надо сходить к артезианской скважине – она находится примерно в километре от крепости. К ней ведет накатанная дорога. Вдоль дороги валяется всякий хлам: пустые консервные банки, старая грязная бумага, битые бутылки, отслужившие свое батарейки и тому подобное. И я уже начинаю сомневаться, в пустыне ли я нахожусь.

Но вот наконец показалась и скважина. Уже на расстоянии чувствуется прохлада, дышится свободнее, и жара здесь не столь гнетущая. У скважины образовалось довольно большое озерко, почти полностью заросшее водной растительностью. С одной стороны к этим разливам подступает саксаульный лес, рассеченный старыми арыками, – лес вырос на месте орошаемых в прошлом земель; с другой стороны озерко теснит песчаная гряда.

На вершине ближайшего песчаного бугра виднеются остатки какого-то строения, напоминающего легкую ажурную беседку. Судя по отчетам С. П. Толстова, экспедиция которого занималась в этом районе рекогносцировочными археологическими работами, где-то здесь должны находится развалины дворца наместника хивинского шаха в Чирик-Рабате.

Вода в скважине холодная и почти не пахнет сероводородом. Вот и удобное место для нашего бивака, хотя оно и не столь живописно, как то, где сейчас мы сделали временный привал.

Теперь можно отправиться и на метеостанцию. Я снова перехожу через широкое русло Жанадарьи и, пробравшись сквозь густые тугайные заросли, выхожу к двум добротным зданиям метеостанции. Над ними громадой возвышаются сплошные крепостные стены, придающие заброшенной станции какую-то особую таинственность и значимость.

Лет десять назад метеостанция Чирик-Рабат была переведена в поселок Кекрили, в котором мы недавно побывали: очень уж глухое, заброшенное место сегодняшний Чирик-Рабат – ни дорог, ни людей, ни элементарной медицинской помощи. Непросто было налаживать и обеспечение станции – даже самое необходимое приходилось везти сюда издалека. А в Кекрили, небольшом поселке в двадцать домов, есть и магазин, и амбулатория, и библиотека, а главное – есть другие люди, кроме сотрудников метеостанции и их семей.

Территория станции уже успела зарасти кустарником и чертополохом, но сквозь растительность проступают упорядоченная сеть дорожек и площадки для метеонаблюдений. Жилые помещения и другие подсобные постройки до сих пор еще несут в себе следы былой добротности и уюта. Стены, потолочные перекрытия, крыша, крашеный деревянный пол в хорошем состоянии, даже побелка внутри и снаружи зданий сверкает белизной.

А вот и колодец с установленными рядом мотором и насосом, чуть поодаль резервная емкость для воды. Основательно обживали люди эти пустынные края... Заглянул в колодец и в его черной бездне увидел крохотное пятно воды. Из его недр шел неприятный запах серо водорода, застойной воды и тления – значит, в этом колодце есть жильцы. Дело в том, что такие заброшенные колодцы нередко заселяются птицами – они находят здесь прекрасное убежище от непогоды, пыльных бурь и любых врагов. Но колодезная вода в этом случае делается уже непригодной для питья: в нее летят помет, выпавшие из гнезда птенцы, а иногда и больные, умирающие птицы. Чаще всего колодцы облюбовывают стрижи.

Бросил в колодец камень и засек время: по моим подсчетам, до воды около пятнадцати метров. Ну что ж, не так уж много, а если учесть глубину вреза русла узбоя, то получается, что от поверхности дна древнего узбоя Жанадарьи до грунтовых вод всего каких-нибудь восемь-девять метров...

Пора возвращаться к ребятам. Я пробираюсь через непролазные заросли тугаев и неожиданно вновь попадаю в огромное русло Жанадарьи. Иду по узбою, автоматически подмечая для себя интересные детали... Но вдруг мне приходит в голову неожиданная мысль: а ведь, пожалуй, Чирик-Рабат – удобное место для заповедника.

Для организации его здесь есть все условия. Этот район расположен вдали от больших дорог, а значит, довольно надежно застрахован от нежелательных визитеров. Густая древняя гидрографическая сеть внутренней дельты с плотинами и дамбами способна удерживать воду и сохранять ее долгое время для лугов и пастбищ на обсохших участках дна русла. Саксаульные леса, раскинувшиеся по обоим берегам узбоя на многие километры, смогут надежно защитить животных от летнего зноя и зимней стужи. Здесь водятся джейран – животное, ставшее редким на сегодняшний день, косуля – по-здешнему элик, кабан, заяц-песчаник – толай, пустынная рысь – каракал, камышовый кот – манул. Есть тут и многочисленный отряд грызунов – зоологи даже специально ездят сюда, чтобы изучать их; водятся гадюки, разные виды птиц. Пусть зверья не так много пока. Но только от человека зависит, сколько их здесь может стать в будущем. Отсутствие воды – явление временное. Пройдет маловодный период, и вновь сюда придет сырдарьинская вода, заполняя русла до гребней плотин. А пока и артезианская скважина является надежным источником жизни... Есть и жилье для сотрудников заповедника – строения бывшей метеостанции Чирик-Рабат. Для них удаленность от очагов цивилизации – как раз одно из самых главных условий успешной работы... Неожиданно мои мысли прерываются: дорогу мне преграждают песчаные гряды. А я и не заметил, как исчезло русло узбоя и как я оказался перед земляной плотиной – судя по всему, она построена совсем недавно, может быть, даже в 1969 – 1971 годах... Поднимаюсь на ее гребень, оглядываюсь по сторонам, но так и не могу понять, куда делся узбой, в каком направлении мне теперь идти. Может быть, Жанадарья затерялась среди песков? Нет, здесь что-то не так... Спускаюсь вниз и иду вдоль песчаных гряд и тут вдруг замечаю узкий проход между барханами. Подхожу к проходу и обнаруживаю, что барханы есть не что иное, как остатки крупной плотины, размытой в средней части и густо поросшей саксаулом. Нет никакого сомнения в том, что плотина древняя – примерно XVII – XVIII веков. За плотиной я обнаруживаю русло крупного узбоя, сохранившего следы водного потока: на дне его всюду видны песчаные и лессовые наносы. Хочу я этого или нет, но куда бы я ни обратил свой взгляд, всюду вижу в этом районе следы большой воды. Мне совершенно очевидно, что этот район внутренней дельты Жанадарьи на протяжении столетий, а может быть, даже и эпох – об этом говорят и проходившие здесь древние караванные пути – так или иначе был обводнен...

С вершины ближайшего бархана замечаю еще один узбой, уходящий влево от Жанадарьи в густые заросли тугаев. Сколько же здесь у Жанадарьи протоков?.. Да, район оказался не из простых: придется нам здесь повозиться с нивелировкой. Набрасываю в тетради контуры обследованного мною района и намечаю участки русел, где мы будем нивелировать профили.

Русло, по дну которого я иду, становится все шире, а заросли по берегам все гуще. Не прошел я и километра, как неожиданно вышел на знакомый переезд, у которого меня дожидаются ребята. Тень узкой полосой уползла под берег, к зарослям кустарника, и солнце освещает теперь лужайку, на которой мы устроили временный привал. Анатолий и Женя Фролов уже на месте.

Короткое обсуждение выбора места для лагеря кончается в пользу поляны у артезианской скважины. В этом районе нам предстоит большая работа, а потому лагерь должен быть рядом с водой. Быстро грузимся в машины и снова выезжаем на Чимбайский тракт.

Дорога, замысловато покружив по тугаям, выходит в русло Жанадарьи. Об этом догадываешься не сразу, пока вдруг не увидишь возвышающуюся среди зелени саксаульного леса белесую громаду старинной крепости Чирик-Рабат. Едва заметный след машины сворачивает от большака влево, и вскоре мы подъезжаем к скважине.