Антология экспедиционного очерка

Вступление 

Гидрографическая партия из шести человек на несколько летних месяцев выехала из Ленинграда в Южный Казахстан. Уже много дней колесили мы по бесконечным пыльным дорогам Казахстана, обследуя многочисленные сухие водотоки. Я давно привык воспринимать дорогу как живой организм, наделенный весьма не простым характером, почти всегда неожиданным и прихотливым. Вот и сейчас дорога неожиданно кончилась, заведя нас в тупик.

Оранжевый диск заходящего солнца перечеркнут пунктиром чечевицеобразных облаков. Пора снова определиться на местности. Останавливаем машину. Косые лучи солнца в последний раз выхватили из общего однообразного ландшафта низкорослые скрюченные кустики боялыча, отбросили длинные и глубокие тени на бровках высохшего водотока, желтым пятном разлились на склоне одинокого бархана.

Солнце, коснувшись верхушки бархана, слегка расплющилось, и в это время я увидел на фоне солнечного диска верблюда с седоком. Видение застыло на несколько мгновений четким черным силуэтом.

Ветер лениво раскачивал сухую траву и кусты. Под невысоким обрывистым берегом реки проснулся лунь, сделал несколько ленивых холостых взмахов крыльями и низко-низко полетел над землей. Мне показалось, что степь и пески тревожно вздохнули. И потянулись из надвигающихся сумерек шорохи, уханье луня и легкий топот чьих-то ног. День угас.

Впервые за долгое время странствий мы поставили палатку прямо в степи, под звездным июльским небом.

...Это было давно. Но все сохранилось в памяти так живо и так отчетливо, что я и теперь живу этими воспоминаниями. 

Тургайские рассветы 

Налетевший порыв ветра серым облаком поднял пыль с безжизненного солончака, пошуршал жухлыми травами, покружил песок на вершине бархана и тут же затих. И снова передо мной расстилалась безмолвная мертвая пустыня.

Солнце скрылось где-то за высокими грядами песков Тусум. На степь опускались сумерки.

Я присел отдохнуть на случайно подвернувшуюся кочку и засмотрелся на густеющую в сумерках зелень по берегам Кабырги. От долгой ходьбы и изнуряющего зноя чувствовалась такая усталость, что не хотелось трогаться с места. Целый день я бродил под палящими лучами солнца по пескам, солончакам, тростниковым зарослям в поисках исчезнувшего вдруг русла Кабырги. Только перед заходом солнца удалось найти этот слабый распадок между двумя барханами, куда спряталось ее русло, неожиданно сверкнувшее водной гладью в лучах заходящего солнца.

Вот чудеса! За целый день скитаний мне не удалось встретить даже малюсенького ручейка. Более того, я сумел потерять объект обследования – Кабыргу, и вдруг – огромная река, целое море воды! Последние лучи солнца скользят по верхушкам барханов, кустарникам и пепельным листьям джиды, растущей на склоне холма, и неожиданно гаснут.

Уже не сумерки, а липкая темнота заползает во все уголки, ямки, распадки между барханами. Тут же, как по команде, ошалело зазвенели цикады и кузнечики. Где-то рядом послышались тяжелые, хриплые вздохи, и поползли какие-то шорохи, шелест, шуршание. В кустах, будто спохватившись, ухнула то ли сова, то ли степной филин, хрустнули ветки, что-то заскрежетало и зачавкало. Я вскочил и побежал к реке, но путь мне преградила густая черная стена тростника, протянувшаяся вдоль реки широкой полосой. Где-то рядом послышались хруст тростника и всплеск воды. Наверное, это ломился через заросли кабан. Днем, в жару, он отлеживался в тростниках, потом лакомился сладкими корешками рогоза. А теперь я его вспугнул, и он бросился напрямик в пески. Шум ломающегося тростника неожиданно оборвался – очевидно, кабан выбрался из зарослей. В этом направлении пошел и я. И действительно, заросли вскоре кончились, и вместо душных испарений и запаха гниющих растений в лицо ударила свежая струя воздуха. Быстро стемнело. Надо мной удивительно звездное небо, будто фейерверк с застывшими огоньками-звездочками, и густая непроглядная ночь.

Я шел быстрым шагом, не разбирая дороги, потом опять побежал, спасаясь от темноты. Пробежал, наверное, километров пять и спохватился: как выйти к броду через Тургай? Может быть, я его уже проскочил? Темнота не позволяет видеть ничего, кроме звездного неба. Совсем дело худо.

Минутная растерянность проходит, и я вспоминаю, что на противоположном от нашей стоянки берегу, то есть на том берегу, где я теперь блуждаю, был большой бархан, возвышающийся над рекой метров на пятнадцать. Надо найти эту спасительную высоту... И вот я поднимаюсь на бархан и вижу вдали, километрах в пяти, костер. Неужели это у нас в лагере? Почему он так далеко? А может быть, это чабанский огонек? Но тут я совершенно отчетливо слышу всплески воды. Похоже, стадо коров пришло на водопой. Значит, где-то рядом Тургай. Мне вдруг захотелось скорее очутиться «дома», у костра и палаток, увидеть ребят, выпить горячего чаю, рассказать о своих сегодняшних впечатлениях.

Скатываюсь с бархана. В свете звезд слабо поблескивает вода. Вот он, Тургай! Но странное дело – никакого стада и в помине нет. И вдруг прямо под ногами слабо различаю какие-то блестящие предметы, они отчаянно чем-то колотят по воде. Нагибаюсь и только тут догадываюсь: это же рыба! Хватаю ее наугад и швыряю на берег – одна, вторая, третья... Перестаю считать, выхожу из мелкого ручейка, собираю рыбу в снятую рубашку и направляюсь в лагерь. Теперь я узнаю места: костер должен быть где-то рядом, просто его не видно из-за деревьев. Пробираюсь через заболоченный участок между двумя плесами, соединенными ручейком, отыскиваю узенькую тропинку через густые заросли тала и выхожу прямо к костру. У огня тесным кружком сидят мои товарищи, о чем-то беседуя. На меня никто не обращает внимания. Даже не поинтересовались, где я пропадал...

Мои коллеги – народ молодой, но некоторые уже бывали в экспедициях и в гидрографию попали неслучайно...

Подбор кадров в такую кочующую партию, занимающуюся обследованием рек и озер, или, как еще говорят, гидрографией, осуществляется всегда с большой осторожностью: постоянные дороги, неустроенность быта, необходимость долгого пребывания под испепеляющим казахстанским солнцем требовали от всех участников экспедиции хорошей физической закалки и отменного здоровья. Девушек в гидрографию раньше старались не брать. Они попадали в такие экспедиции только в исключительных случаях: когда партию не удавалось укомплектовать парнями. Однако в последние годы в гидрографических отрядах появились и девушки. И надо признаться, что в трудных кочевых условиях они успешно справляются и с работой, и с бытом.

В этой экспедиции тоже участвовало несколько представительниц «слабого пола».

Вот Марина Зубова, высокая стройная девушка, умеющая улыбаться так, что у самого становится светло на душе. Она закончила Харьковский гидрометеорологический техникум и в экспедиции работает уже третий год. Первое мое знакомство с ней состоялось в позапрошлом году. Тогда ее направили в качестве стажера в нашу гидрографическую партию, которая занималась обследованием водных объектов по трассе проектируемого канала, предназначенного для переброски части стока сибирских рек на юг нашей страны. И хотя Марина была еще неопытным специалистом, с первых же дней она относилась к работе добросовестно и увлеченно.

А вот Леша Попов. Он тоже едет со мной уже третий раз. Впервые же в нашей экспедиции он появился пять лет назад. Приехал сюда из Прибалтики, кажется, из Даугавпилса, посмотреть Среднюю Азию, погреться на солнце и познакомиться с местной природой. Случайно узнал в Джамбуле об экспедиции и попросился на сезонную работу в нашу кочующую гидрографическую партию. Спустя год он снова появился у нас. Страстно увлекается коллекционированием ядовитых насекомых и змей. Леша постоянно таскает за собой массу всяких пузырьков и скляночек с хорошо притертыми пробками, бутыль со спиртом и ящик, обитый изнутри поролоном. В гидрографии Алексей особенно уважал обследование тех рек, на берегах которых ему удавалось поймать насекомых и змей, каких еще не было в его коллекции. Эрудиции ему не занимать, а умение чувствовать и наблюдать живую природу помогло ему стать в гидрографии своим человеком. Он легко освоил терминологию и основные понятия науки гидрологии – бассейн, водосбор, речной сток, расход воды и так далее – и работает в экспедиции наравне с нами.

Совершенно непохож на Алексея его товарищ и земляк Виктор Васильев. Виктор пользуется безусловным успехом у девушек: то ли из-за его общительности и доброжелательности, то ли из-за умения играть на гитаре и петь – тоже ведь не последнее дело в экспедиции. Однако, откровенно говоря, в работе себя никак не проявляет: парень он толковый, но с хитринкой и ленцой, хотя силы ему не занимать. К тому же любит поворчать по делу и без дела.

Москвичу Борису Андрееву, высокому симпатичному парню, кажется, еще не исполнилось и восемнадцати лет. Я так и не понял, как он попал в Казахстан. Похоже, просто бросил учебу и сбежал из родительского дома. И хоть Борис самый молодой из нас, он хорошо развит, осторожен и сдержан в своих суждениях, а главное – исключительно исполнителен. Все эти качества в сочетании с физической силой и выносливостью делают Бориса одним из самых надежных членов нашей экспедиции. Хороший парень!

Совершенно независимо и солидно держит себя Сергей Бибиков, водитель нашего вездехода ГАЗ-66. Он и у костра держится обособленно, преимущественно молчит и в разговорах пока не участвует, хотя по возрасту, кажется, он едва ли старше Алексея или Виктора, которым недавно исполнилось по двадцать четыре года. Я никак не могу привыкнуть к мысли, что от него едва ли не больше, чем от кого-нибудь другого зависит успех нашей экспедиции: уж как-то слишком спокойно относится он к машине. За эти полмесяца, что Сергей ездит вместе с нами, я ни разу не видел, чтобы он лишний раз залез под машину или покопался в ее моторе. Даже внешность его не внушает мне доверия. Дальнейшие события покажут, что мои опасения были небезосновательными.

Жарко горит костер. Выпит весь чай, но предусмотрительный Борис поставил еще один чайник с водой на огонь. Спешить некуда, да и ночь тихая, теплая. Приятно смотреть на огонь и думать о чем-нибудь своем, а еще лучше слушать какую-нибудь историю.

Это первый наш бивак на берегу реки и первый ночной костер за прошедшие две недели. Суматоха и неразбериха, сопровождающие каждую подготовку к выезду в поле, сменились утомительным переездом из поселка Семиозерное, где базировалась наша партия, к начальной точке основного маршрута. Были у нас ночевки в Тургайской ложбине на старом караванном пути; колесили мы по тургайским степям, обследуя старые сухие русла в прошлом полноводной реки; изнывали от жары в душных пойменных зарослях Тургая, но основная работа начнется еще только завтра – в месте слияния рек Тургая и Кабырги. Все, что было до этого, – всего лишь подступы к будущей экспедиции...

 – Валерий Сергеевич, расскажите, как вы пришли в гидрологию, – возвращает меня к действительности Марина, – и чем вас так приворожил Казахстан?

Я и сам нередко задумывался над тем, что же меня привело в гидрологию и почему свою привязанность к Казахстану я сохраняю и по сей день. Работа у гидрологов беспокойная, иногда сопряжена с риском для жизни и требует подчас большого физического напряжения. Не секрет, что водная стихия, рождая повсеместно на земле жизнь, нередко и сокрушает ее. И все-таки свою работу гидролога я не променяю ни на какую другую. В гидрологию я пришел с полным сознанием правильно выбранного пути, пути на всю жизнь...

Мое детство прошло в небольшом в ту пору поселке Архипо-Осиповка, разбросанном по берегам рек Вулан и Джубга, рядом с побережьем Черного моря. Это были трудные послевоенные годы, годы нужды, когда мы испытывали нехватку буквально во всем, в том числе и в топливе. Многие местные жители добывали топливо на берегу моря, куда волны выбрасывали бревна, какие-то ящики и доски. Обязанность собирать эти дары моря возлагалась на мальчишек, которые любую обязанность умеют превратить в увлекательную игру.

Мы шли по берегу далеко за мыс, где морские волны подмывали скальные обнажения гор, сколачивали из бревен плоты, грузили на них доски и вообще все, что только может гореть, и возвращались морем домой, толкая плот шестами. Это была серьезная, порой нелегкая работа. Но едва мы входили в спокойные воды реки, как тут же разыгрывали целые баталии между командами плотов, и не было у нас игр увлекательнее этой.

В реке мы учились и плавать. Вверх по реке уходили в горы за дикими яблоками, алычой и орехами.

Детство и река неразделимы для меня. Понятия «долина», «русло», «пойма» вошли в мое сознание раньше, чем я научился читать. Вошли вместе с многокилометровыми путешествиями по ущельям, по дну которых текли чистые ручьи, долинам небольших рек и горам. С крутосклонных горных вершин хорошо просматривался весь речной бассейн с многочисленными притоками, прорезающими ущелья. И с тех пор живая суть реки, несущей свои воды к людям, ее плесы и берега, живописно ли заросшие или, наоборот, пустынные, всегда находят отклик в моем сердце. Так что Ленинградский гидрометеорологический институт оказался неслучайным в моей жизни.

Мою уверенность в правильности сделанного выбора укрепил Казахстан. В первый же полевой сезон в Северном Казахстане, где я впервые увидел, как цветут на лугах тюльпаны, как по степи разливается кровавый маковый цвет, как вздымаются белыми волнами ковыли, располосованные голубыми лентами рек, – я понял, что без гидрологии и Казахстана мне не жить. Сколько потом было интересных маршрутов по берегам рек и озер, сколько незабываемых встреч!

Рассказываю ребятам о своей первой экспедиции, о Борисе Сергеевиче Орлове, человеке, который передал мне большую любовь к делу своей жизни – к гидрологии. Когда я с ним познакомился, ему было уже около шестидесяти лет, но его подвижности и легкости могли позавидовать и юнцы. Был он невысокого роста и легкого телосложения. В поле его ученики, будущие гидрографы, не поспевали за ним, когда он, широко шагая по берегу какой-нибудь речушки, рассказывал о строении речной долины и показывал на местности разные элементы русла реки. Лекции, которые он устраивал прямо в поле, всегда были очень интересными и эмоциональными. Моим товарищам эта информация казалась несерьезной и малополезной, так сказать, «сплошной лирикой». Они прямо заявляли Борису Сергеевичу, что желали бы заниматься нужным и полезным делом. Однако в науке, которую он нам преподносил, основным содержанием было умение понимать и чувствовать природу любого гидрографического объекта, который мы обследовали. «А это, – утверждал Борис Сергеевич, – является самым главным для любого гидролога, если он действительно хочет понять характер исследуемого объекта...»

Борис Сергеевич отличался удивительной способностью быстро сходиться с самыми разными людьми. Он всегда был очень сдержан и доброжелателен со всеми. В поле, когда мы проезжали через какой-нибудь поселок, он успевал познакомиться со многими жителями, задать им множество вопросов, связанных с нашей работой, и терпеливо ответить на все интересующие их вопросы. Это был человек старой закалки, настоящий исследователь и ученый, каких дали нашей стране тридцатые годы. Как мне хотелось быть похожим на моего учителя!..

Костер почти догорел. Красные головешки мерцали, как далекие звезды. Утихли цикады в кустах, и лишь одинокие солисты изредка подавали свой голос. Над нами звездное небо, фосфоресцирующий свет сгорающих в атмосфере метеоритов и густая темнота вокруг. Легкий прохладный ветерок с удивительным постоянством гуляет по долине реки, не производя никакого шума в кронах деревьев. Все расходятся на ночлег. Спасаясь от комаров, приходится плотно застегивать вход в наш палаточный домик. В палатке тихо и душно. Абсолютная темнота тяжело наваливается на меня. Но сон не приходит: воспоминания растревожили меня, и я снова возвращаюсь к своему первому полю...

Даже не верится, что с тех пор прошло уже около десяти лет. Помню свой первый самостоятельный выезд в поле и напутствия Бориса Сергеевича: «Ты, главное, больше смотри и пытайся понять увиденное, объяснить, что и почему... Делай побольше записей в дневнике и не бойся «лирики» – в наших описаниях она тоже нужна...»

В первое лето мне предстояло обследовать около пятидесяти рек и тридцати озер, проехать на машине, проплыть на лодке и пройти пешком более тысячи километров пути. Однако меня переполняла радость от такой перспективы. Что может быть прекрасней, когда ты руководишь гидрографическим отрядом из пяти молодых людей, когда у тебя есть машина, резиновая лодка, палатки и все, что необходимо для работы? Что может быть привлекательнее бесконечной дороги, теплого ласкового солнца и безоблачного неба, постоянной смены впечатлений и любимой работы, вечернего костра и палатки, поставленной на берегу реки или озера? Сколько было пройдено самых разных дорог за этот полевой сезон! Не все, конечно, шло удачно и гладко. Часто ломалась машина, и тогда приходилось возвращаться в населенные пункты, искать мастерские, взывать о помощи, вымаливать, выпрашивать запасные части.

Однако мы упорно двигались вперед по неезженым дорогам, по бездорожью и пескам, поднимаясь к истокам реки Илек, которая берет начало на западном склоне Мугоджар, сверкающих белизной меловых склонов. Отчетливо помню пятнадцатиметровые обрывистые берега Жарыка, ковыльные степи по берегам Ори, лесные массивы на берегах Урала, горы песка и серебристые терескенники на Уиле. Но самой первой рекой, на берега которой я самостоятельно ступил, был Илек.

Илек начинается с небольшой реки, вернее, даже с сухого водотока, Жарык. Верхний пяти-, семикилометровый участок Жарыка представляет собой сухой водоток, но уже через десять – пятнадцать километров в реке появляется вода – это вследствие значительного вреза русла выходят на поверхность грунтовые воды. Берега Жарыка высокие, почти отвесно обрывающиеся к мутным светло-коричневым водам. Плывущему по реке человеку иногда кажется, будто четко очерченная линия берега упирается прямо в небосвод, словно ты плывешь по настоящему каньону. И нет ни кустика, ни деревца на берегах Жарыка, только шумят ковыльные степи на горбатых сопках, ограничивающих речную долину, и клонятся к земле луговые травы.

У реки Илек совсем другой характер. Она бежит через степи и леса, горы и равнины к реке Урал, образуя ожерелья из меандр и старичных озер. Берега у Илека тоже живописные, но совсем в ином роде, чем у Жарыка: большей частью они поросли белолиственным тополем, березой, дубом, кустарником жимолости, шиповника, тала. Илек то широк и полноводен, то превращается в ручей: лодку то несет быстрое течение, то она постоянно тычется носом в дно...

Прошел месяц моей самостоятельной работы в качестве начальника гидрографического отряда и гидролога, но я многое уяснил и понял из того, над чем раньше особенно не задумывался. Я начал понимать, сколь сложное это искусство – умение работать с людьми, что такое долг и ответственность за порученное дело. Задумывался я и над практическим использованием результатов исследований, которые мы проводили в поле, начал глубже ощущать смысл основополагающих понятий и теорий о речном стоке и строении речной сети.

Иногда, в начале полевого сезона, когда дела шли плохо, мне казалось порой, что скромные результаты моей работы никому не понадобятся и что дело, которому я собираюсь посвятить всю свою жизнь, нестоящее. Кому нужны, думал я, наши подробные описания речной долины, террас, поймы, промеры плесов и измерения расходов воды, нивелировка профилей и еще многое другое, чем мы сейчас занимаемся? Но к концу моей первой самостоятельной экспедиции, когда дела наладились, все эти понятия – бассейн, водосбор, сток, морфологические характеристики русла, гидрологический режим – перестали быть отвлеченными научными терминами и начали наполняться живой сутью. И я очень хорошо понял практический смысл нашей работы, ее важность и нужность. Но, чтобы это произошло, мне пришлось пройти не одну сотню километров по берегам Илека, Ори, Урала, Большого и Малого Узеня, Эмбы и множества других больших и малых рек, мне пришлось пройти через многие трудности и испытания. И пусть потом, год за годом, мне приходилось много раз мокнуть под холодными осенними дождями, мерзнуть от пронизывающих ледяных ветров, задыхаться от пыли и жары, страдать от холода и голода – я ни разу не пожалел об этом. Пусть будет так всегда!

Все это мне вспомнилось не случайно. Память, подобно электронной машине, из многочисленной информации по реализации экспедиционных программ пытается выбрать какие-то варианты с наиболее рациональным решением стоящих сегодня перед нами задач. Воспоминания не давали мне уснуть почти до самого рассвета...

Проснулся я от внутреннего толчка – выработавшаяся с годами привычка просыпаться в одно и то же время. Солнце уже успело слегка подняться над горизонтом, но под деревьями еще пряталась ночная прохлада. Барханы на противоположном берегу отбрасывали длинную косую тень на черную поверхность реки. Со стороны ближнего плеса, окаймленного густыми зарослями тала и тростника, слышалось кряканье уток, а в кронах деревьев, освещенных солнцем, на разные голоса пели птицы... Наступил новый день.

После завтрака, приготовленного наспех, отправляемся на работу. Сегодня нам предстоит сделать нивелировку обширного участка Тургая и Кабырги в непосредственной близости от места слияния рек, которые расстались далеко на севере, у поселка Амангельды. Не зря слово «Кабырга» переводится как «ребро». И действительно, эта река является ребром-рукавом Тургая: Кабырга отделилась у поселка Амангельды от Тургая, но, пройдя около трехсот километров через солончаки, озера и пески по дну долины того же Тургая, снова встретилась с ним, чтобы никогда не расставаться. По результатам нашей инструментальной съемки можно будет рассчитать величину наибольших расходов воды, которые пройдут по их руслам в годы с выдающейся водностью, а также ширину разливов на поймах и многие другие гидрологические характеристики этого редко повторяющегося половодья. По моим расчетам, только одна нивелировка займет целый день, а надо еще обследовать несколько километров русла Тургая и Кабырги... Трудно все выполнить за один день, но завтра хотелось бы выехать на новое место.

Становится жарко. Наиболее удобное для работы время из-за долгих сборов безнадежно упущено. Захватив с собой все необходимые приборы и прочее снаряжение, мы наконец двинулись в путь. В лагере остается только Сергей. К месту работы придется добираться пешком: ни на машине не подъехать, ни на лодке через заросли тростника не пробиться. Рискнул провести свою бригаду через тугаи: по-моему, так будет ближе. Начнем с Кабырги, а на обратном пути сделаем нивелировку поперечных профилей русла и поймы реки Тургая неподалеку от лагеря...

Преодолели густые заросли на пойме Тургая, отсекавшие нашу террасу от тропы под обрывистым левым берегом, изрешеченным гнездами ласточек-береговушек, прошли по узкой кромке над самой водой и вышли на открытую площадку, откуда открывался вид на безбрежное море тростника. Солнце поднялось уже высоко над горизонтом, и зной был столь сильным, что мы все испытывали нестерпимую жажду и желание искупаться. В наших рядах давно уже начались волнения. Виктор, обычно спокойный и веселый парень, начал «склонять» меня достаточно громко, чтобы я мог услышать. Да и Алексей подливает масла в огонь, разжигая страсти, – идет и говорит, как будто думает вслух:

 – И за каким дьяволом мы потащились в самое пекло?! Разве нельзя было рейку воткнуть у палатки, а нивелир поставить на другом берегу? Пять минут – и профиль готов!..

Я знаю, что Алексей парень грамотный, толковый, но ему очень хочется порисоваться перед Мариной и Виктором.

Вдруг у меня из-под ног выкатываются комочки сухой глины, и я лечу по крутому откосу вниз. Нивелир, к всеобщему удивлению, не пострадал, я же отделался несколькими царапинами. Неожиданное происшествие сразу разряжает обстановку.

К месту работ добираемся в полдень. Наступили самые тяжелые часы, когда от зноя прячется все живое и даже тень. Но мы не можем дать себе передышку: со всеми делами мы должны управиться сегодня, чтобы завтра поутру тронуться в путь-дорогу, дальше на юг, к Сырдарье – график наших работ предельно жесток. Там, в Кзыл-Орде или Джусалах, к нам должен присоединиться еще один гидрографический отряд со своей машиной. И встреча эта должна состояться точно в назначенный день. Так что за работу!

Я устанавливаю треногу с нивелиром на открытой площадке неширокой речной террасы таким образом, чтобы линия визирования проходила поверх тростников и при этом была бы видна рейка, установленная на урезе воды. Горячий воздух обжигает не защищенную одеждой кожу, его дрожание становится все более заметным. Это затрудняет работу с нивелиром: цифры на рейке становятся невидимыми уже на расстоянии пятидесяти метров. Приходится часто менять стоянки нивелира и спускаться в речное русло, по берегам которого широкой полосой растет четырехметровый тростник. Однако и здесь возникают свои трудности: чтобы продолжить нивелировку, надо сделать просеку в зарослях. Приходится прокладывать в тростниках тропу. В зарослях душно. Ноги утопают в пухлом белом грунте, и в горле першит от пыли и соли – здесь, на дне старого высохшего русла, немало солонцов. В довершение всех бед сильно донимают оводы и слепни.

Террасу и обширную часть высохшего русла мы проходим сравнительно быстро – за час с небольшим. Но нам нужно еще сделать нивелировку на другом берегу Кабырги и промерить плес с резиновой лодки, которую для этого притащил на себе Борис. Вода в реке горьковато-соленая на вкус, с сильным затхлым запахом, но сравнительно прозрачная. Неподалеку слышатся голоса растревоженных уток и шум крыльев. Наверное, степной орел, не найдя добычи в пустыне, завернул на плес и до смерти перепугал птиц – здесь целое утиное царство, затерянное в густых зарослях бескрайних разливов.

Тихая гладь плеса манит к себе, и мы, не в силах справиться с искушением, решаем искупаться. Вода восхитительная, и выходить на берег совсем не хочется.

Но, увы, на другом берегу реки нас ждет участок профиля в триста метров длиной с густыми зарослями тростника. Да еще остается продольный профиль, с ним мы тоже провозимся не меньше часа. Так что хорошо бы нам управиться к заходу солнца.

Отдых и обед отменяются. Работать без обеда мы уже привыкли: в жару есть совсем не хочется, а вот без чая обойтись невозможно. Однако сейчас и о чае думать не приходится...

Но вот окончена работа. Молча укладываем снаряжение и молча готовимся в обратную дорогу: все здорово устали. Только Марина выглядит бодрой и улыбается. Сидя на корточках, она разглядывает на песке какое-то насекомое.

Жара немного спала, да и дорога к дому, как говорится, всегда короче. К лагерю возвращаемся через пески по моим вчерашним следам, которые пересекают то двойной пунктирный след зайца, то крупные следы собачьих лап, а вот и «сердечко» – это проходил джейран. В распадках между барханами замечаю густые заросли низкорослой раскидистой джиды, мелкие кустарники дерезы и тамариска. Под густыми кронами деревьев и кустарников хорошо видны тропы. Теперь я понимаю, что вчера мне не со страху причудились звериные голоса и шорохи. Да и следы не собачьи. Откуда здесь взяться собаке, если ближайшее жилье более чем за сто километров? Значит, это волчьи следы.

Вдали, справа от высокой песчаной гряды, с которой я высматривал вчера костер, уже показалась темная полоска тугаев – там река и наши палатки. Прибавляем шаг...

Но вот мы и дома. В костре еще тлеют головешки, а рядом с очагом стоит горячий чайник – это позаботился о нас Сергей. Вообще шоферы в дежурствах по кухне и лагерю обычно участия не принимали. На их совести были профилактика и ремонт машин – дело чрезвычайно важное (от исправности машин зависит судьба всей экспедиции) и требующее постоянного внимания. И, учитывая, что шоферы работают до седьмого пота во время переездов с места на место – дороги здесь жуткие, а переезды занимают в общем балансе времени существенную часть, – когда остальные сидят просто пассажирами, мы, как правило, старались не занимать шоферов бивачными делами. Здесь действует принцип добровольности.

Сбросив на землю свою ношу тут же у костра, располагаемся поудобнее и с наслаждением потягиваем крепкий ароматный чай. Нет большего удовольствия в поле, чем напиться после трудной дороги горячего и душистого чаю. Вот и сейчас на лицах моих товарищей написано такое удовольствие, что невольно подумалось о доме...

На дальнем бархане угас последний солнечный луч. От реки потянуло прохладой, легкий ветерок поиграл кронами деревьев и умчался дальше в зеленые кущи тугаев.

Лагерная жизнь идет обычным чередом. Общими усилиями приготовлен обед, он же и ужин: и на первое, и на второе – одно-единственное блюдо. Каждый был занят своим делом: один обеспечивал наш камбуз водой, другой заготавливал дрова, третий помогал дежурному стряпать...

Наша походная плита, на которой мы можем печь даже оладьи и пышки, когда туго приходится с хлебом, стоит отдельного разговора. Это прямоугольная лунка, выкопанная на ширину и глубину одного штыка лопаты. По длине же лунка делается такой, чтобы можно было одновременно готовить основное блюдо и вскипятить чай. Сверху это углубление в земле закрывается металлической решеткой, специально сваренной для этого случая в мастерских, либо сплошным железным листом. Верхний срез лунки строго выравнивается, чтобы посуда на «плите» стояла ровно. На таком очаге чайник закипает за двадцать – тридцать минут, а приготовление пищи занимает значительно меньше времени, чем на традиционном костре, оборудованном треногой и котелком, – костер мы сразу же отвергли из-за неэкономичного расхода топлива. Быстро угас день. В долину реки с барханов сползает темнота. При мерцающем свете костра пытаюсь сделать необходимые записи в дневнике.

Завтра, с восходом солнца, трогаемся в путь: надо перебазироваться в новый район работ. Разговоры у костра мешают сосредоточиться, и мои записи продвигаются плохо. Слышу голос Бориса, обращенный, по всей вероятности, к бывалым полевикам:

 – Не пойму, для чего нужно мерить воду? Не все ли равно, сколько воды идет по реке?! Ведь ее больше не станет от того, что мы будем знать величину расхода?

И действительно, нужен ли строгий учет воды? Ведь от этого ее и в самом деле больше не станет... Кто из нас в своей повседневной жизни задумывается над тем, почему за воду плата практически не взимается? Мы привыкли к тому, что платим только за то, на что был затрачен человеческий труд. Природные же ресурсы сами по себе вроде бы ничего и не стоят – правда, опять-таки пока человек не вложил в них свой труд. И поэтому каждый житель земли не знает настоящую цену воде и задумывается об этом только тогда, когда оказывается в исключительных, критических ситуациях.

И только гидрологи знают настоящую цену воде. Они-то и занимаются учетом водных ресурсов. И необходимость такой работы сомнений у них не вызывает. Пытаюсь объяснить Борису суть дела на конкретном примере – реке Тургае...

Неделю назад, направляясь с верховьев Тургая к его устью, мы заехали в поселок с одноименным названием – чахлые кустики, песчаные барханы прямо на улицах поселка. Барханы – прямое следствие того, что ни в самом поселке, ни вокруг него почти нет растительности. А отсутствие растительности говорит о том, что здесь нет воды. Какой парадокс: рядом находится одна из крупных рек Казахстана – а поселок испытывает острый дефицит в воде! В чем же дело?

Это только на первый взгляд может показаться, что в Тургае достаточно воды, чтобы оживить бескрайние Тургайские степи, через которые в прошлом проходили все караванные дороги, идущие из Средней Азии в Россию. Но мы-то убедились, что во всех поселках, расположенных близ реки, ощущается явная ее нехватка.

Весной Тургай действительно несет столько воды, что выходит из берегов и заливает пойму. Ширина разливов доходит порой до двадцати километров. Разливаясь столь широко и заполняя при этом бесчисленные русла протоков и рукавов, река теряет свои силы. Здесь, на пойме, вода практически вся и остается. И летом воды в русле почти нет. Тургай не в состоянии донести свои воды не только что до устья, но и до места слияния с Кабыргой. Воды не хватает даже на орошение приусадебных участков в течение одного дня. Иногда единственным ее источником является мелеющий плес какого-нибудь протока Тургая, не успевшего полностью высохнуть за лето. Великолепные же луга, вырастающие на пойме после весенних разливов, никак не компенсируют этого печального обстоятельства.

Вот если бы всю воду половодья направить на службу человеку, то ее хватило бы не только на один поселок Тургай, но и на двадцать ему подобных. Поселки эти превратились бы в настоящие оазисы с садами, бахчами и плантациями овощных культур.

Но для решения этой условно выбранной мною задачи необходимо знать об этой реке гораздо больше, чем отрывочные сведения о речном стоке, измеряемом в одном единственном гидрометрическом створе, который к тому же удален от истока более чем на двести километров. Вот для этого-то мы, гидрологи, занимаемся гидрографическим обследованием рек, озер, пойм и речных водосборов, нивелируем поперечные профили, ведем инструментальную съемку конкретных участков, определяем положение меток высоких вод, разбираясь в гидрологическом режиме исследуемых водных объектов. Материалы наших работ нужны не только для разработки рекомендаций по использованию имеющихся водных ресурсов. Они могут быть использованы гораздо шире, скажем, для решения различных специальных задач при проектировании всевозможных гидротехнических сооружений. Без этих работ вообще не обойтись при проектировании прудов, водохранилищ, лиманного орошения.

Вот и наша экспедиция выполняет изыскания под проект трассы канала, который предполагается построить для переброски части стока сибирских рек на юг страны. Наша задача – обеспечить проектировщиков материалами по гидрографии водных объектов и гидрологическому их режиму в районе будущей трассы...

Потрескивает костер. Оранжевое пламя его вздымается высоко вверх, рассыпаясь красными искрами-светлячками. Звенят неугомонные цикады. С реки доносятся глухие удары по воде – это вышла на охоту щука или ондатра. Летом в Казахстане удивительно тихие ночи. Часами можно сидеть и смотреть на звездное небо, любоваться звездопадом. Одна только беда: ночи летом короткие, а утро наступает так скоро, что мы не успеваем выспаться и отдохнуть.

Восход солнца встречаем за завтраком. Вещи уже собраны и уложены в машину. Сегодня нам предстоит преодолеть по бездорожью и пескам более двухсот километров – задача почти невыполнимая: в такую жару да еще в песках нашему вездеходу придется больше «остывать», чем работать. Вот поэтому мы взяли за правило в день отъезда вставать очень рано, чтобы хоть несколько часов пути ехать до наступления жары.

Надрывно завывая на крутом подъеме берегового уступа, наш многострадальный ГАЗ-66 выбирается на Тургайское плато. Отсюда открывается удивительная панорама. Прямо под нами, внизу, виднеется наша крохотная зеленая терраска, почти полностью закрытая кронами деревьев. На востоке петляет между барханами и холмами русло Кабырги с безбрежными тростниковыми зарослями. А чуть левее в утренней дымке выступает правый обрывистый берег Тургая, озаренный первыми лучами солнца. В южной стороне, куда мы держим путь, среди покрытых выгоревшей жухлой растительностью светло-коричневых холмов, которые ограничивают долину Тургая, хорошо просматривается довольно широкая зеленая полоса приречных тугаев. Над рекой и густым кустарником тонкой пеленой стелется туман. Где-то далеко на юге рассыпается по озерам и плесам Тургай, так и не успев добежать до озера Челкар-Тенгиз. А дальше, в песках Приаральские Каракумы, прячется огромная котловина Мынбулак, выбранная по одному из вариантов переброски части стока сибирских рек на юг в качестве ложа искусственного моря. Итак, в путь, к Мынбулаку!

В урочище Мынбулак

Близится вечер. Наконец-то на сегодня многочасовая дорога позади. Позади сто пятьдесят километров пути по ухабам и пыли. Мы достигли северной окраины песков Приаральские Каракумы. Дальше, по всей вероятности, жилья и дорог нет. Я не знаю, есть ли дорога через пески к урочищу Мынбулак, куда мы теперь направляемся. Два года назад пробиться к урочищу через Каракумы мне не удалось.

Помня горький опыт первых лет работы в экспедиции, с наступлением темноты даю команду останавливаться на ночлег в том месте, где застанет ночь, – на дороге, в степи или в песках.

Место ночевки оказалось на редкость удачным – вблизи от пустующего зимовья и колодца с пресной водой. Лучший вариант и придумать трудно. Однако все настолько устали, что каждому уже безразлично, где будет наш лагерь. Не ужиная и не устанавливая палаток, устроились на ночлег под открытым небом, бросив свои спальные мешки прямо на разогретый за день и не успевший еще остыть песок. На этот раз сон быстро пришел ко мне...

Проснулся от нестерпимой духоты в спальном мешке. Солнце поднялось уже высоко над горизонтом. Посмотрел на часы: восемь часов. Так поздно я еще ни разу не просыпался. Быстро вылез из мешка и разбудил ребят. Сборы заняли несколько минут. Слегка подкрепившись и на ходу обсудив свои планы на текущий день, снова трогаемся в путь.

Не проехали и полукилометра, как наш вездеход прочно засел в рыхлом песке разъезженной машинами колеи. Стало ясно, что мы будем продвигаться в глубь песков со скоростью пешехода.

Дорога идет то по распадку между барханами, то взбирается на бугор или спускается с него. С трудом преодолевая каждый подъем и каждый метр пустыни, машина буксует, и мы хлопочем на изнуряющем солнцепеке у колес вездехода, освобождая его из плена. Бензин в бочке быстро тает. И у меня появляется опасение, что нам не хватит его на всю дорогу до ближайшей заправки, а это около четырехсот километров пути.

Дорога, петляя, все дальше и дальше уходит в пески. Все выше вздымаются барханы. Все чаще у дороги и на склонах остановившихся песчаных гор встречаются небольшие рощицы саксаула, кандыма и песчаной акации. Странные очертания барханов напоминают мне стадо исполинских бизонов или зубров, прилегших было отдохнуть да так и застывших на века. Спины их ощерились невысоким кустарником терескена, верблюжьей колючки и желтой акации.

Поднимаемся на очередную гряду барханов, с которой открывается удивительный вид на пустыню. Впереди, примерно на расстоянии километра, несколько в стороне от дороги замечаю какую-то долину, окаймленную высокими песчаными буграми. Ее широкое дно сверкает на солнце удивительной белизной. «Что это за речная долина? Может, мираж?.. Неужели заблудились?!» – мелькнула у меня тревожная мысль. Боюсь даже представить, что будет, если мы окажемся в пустыне без воды и бензина. На помощь здесь надеяться не приходится: в этих местах машины появляются крайне редко.

Останавливаемся. Я достаю из планшета карты и пытаюсь найти эту злополучную долину, но ничего не получается: ориентиры на местности совсем неприметные, всюду только барханы да бугры. Однако, если верить карте, в этой части песков другой дороги в глубь пустыни нет. Значит, мы на верном пути. Но откуда здесь долина? Может быть, она оставлена в далеком прошлом рекой Женгельдыозек или даже является частью давно исчезнувшего с лица земли Тургайского пролива, соединявшего в далеком прошлом верхнемеловое море Западно-Сибирской низменности с южным древним Хорезмийским морем (нынешним Аралом)? Теперь на месте некоторых крупных заливов этого моря раскинулась обширная песчаная пустыня Приаральские Каракумы. Сегодня только вот эти полупогребенные долины да уступ Чинк, бывший берег древнего моря, и напоминают о размерах Хорезмийского моря... И опять – который уж раз! – пожалел я о том, что я не археолог или не палеонтолог и не могу по-настоящему понимать язык древних памятников этой земли, говорящих о ее историческом прошлом.

Над песками и солончаковым белым дном долины струится марево разогретого воздуха, в котором предметы не имеют четких контуров и исчезают, как в тумане. Мне кажется, будто я вижу большое раскидистое дерево, а далеко за ним расплывчатый силуэт какой-то горы, у подножия которой раскинулось озеро... Вдруг несколько в стороне от долины, простирающейся далеко на юг, выросли высокие белые здания. Они то увеличивались, то уменьшались в размерах. Мы невольно залюбовались видением белокаменного города. Неужели это тоже мираж?! На топокарте в радиусе ближайших ста километров населенные пункты не значились. Кто-то высказывает предположение, что это поселок Джусалы – он лежит как раз в той стороне. В обсуждение этого вопроса включаются все.

Время близится к полудню. Воздух над пустыней раскален. От зноя негде укрыться. Становится трудно дышать. Однако нам надо ехать.

И снова барханы, подъемы и нескончаемый песок. Но наконец дорога спускается в долину и идет по краю солончака. На однообразной, сверкающей белизной поверхности солончака видны небольшие окна воды. И вот за ближним поворотом появляется полоска чистой воды – перед нами лежит настоящее озеро, простирающееся до самого поселка, куда мы держим путь.

Дорога все так же следует вдоль солончака, занимающего почти все дно долины. Все чаще начинает ощущаться тряска, и я радуюсь, ибо это означает, что под нами твердый грунт, а не коварный предательский песок... И вот уже можно разглядеть весь поселок из восьми глинобитных домиков, приютившихся под крутым склоном долины. Среди них выделяются два высоких дома под шиферными крышами. А прямо на противоположном берегу соленого озера красуется недостроенная кошара, каркас которой выполнен из ультрасовременных железобетонных конструкций. Такой кошаре не страшны будут бураны и ураганные ветры... Да, пустыня явно меняет свое лицо.

Через несколько минут мы подъехали к селению с надеждой узнать о дороге на Мынбулак, пополнить запасы воды и, может быть, добыть бензин.

Из низенького саманного дома навстречу нам вышли два почтенных аксакала. За ними высыпали ребятишки всех возрастов – очаровательный народ. Эту своеобразную группу встречающих замыкала пожилая женщина – апа, в высоком тюрбане из белой ткани, в бархатной куртке зеленого цвета, пестром платье и хромовых сапожках – этакая казахская матрона. Аксакалы одеты более скромно: залатанные полосатые халаты, простые брюки из хлопчатобумажной ткани. А на голове старые фетровые шляпы. Полуголые босоногие ребятишки с любопытством разглядывали нас, будто впервые видели машину и незнакомых людей.

Как водится в этих краях, гость для хозяина – самый уважаемый человек и знакомство всегда происходит за дастарханом. От угощения отказываться не принято. И как мы ни торопились к Мынбулаку, пришлось задержаться.

Нас пригласили в дом. В приземистом тесном помещении с затемненными маленькими окнами было прохладно. Привыкнув к полумраку, я с интересом стал рассматривать убранство комнаты – пестрые домотканые ковры, кошмы, цветные одеяла с подушками, сундуки, несколько чемоданов. Здесь же были газовая плита и транзисторный приемник «Спидола» – обычные атрибуты чабанского быта на сегодняшний день.

Но вот появляется и угощение: вареное мясо на огромном блюде, домашняя лапша, ароматная шурпа, источающие хлебный дух аппетитные лепешки. Мы давно не ели так вкусно. Правда, иногда чабаны делятся с нами вяленым мясом, но это случается редко. После чая завязывается беседа. Аксакалов интересует буквально все: сколько лет каждому из нас, женаты ли, есть ли дети и сколько их, много ли получаем за свою работу... Однако больше всего им хотелось узнать о цели наших работ в песках. Пришлось рассказывать о Мынбулаке и о проекте переброски части стока рек Сибири в Казахстан и Среднюю Азию. Откровенно говоря, меня поразила осведомленность аксакалов о проблеме столь новой и сложной.

Оказывается, о переброске много писала местная пресса. Похоже, идея обводнения засушливых земель Казахстана и республик Средней Азии и проект строительства канала волнуют каждого жителя пустыни, где бы он ни жил и чем бы ни занимался. Вот где мы со всей очевидностью могли убедиться, как ждет воду и землепашец, и чабан, вот где каждый из нас мог почувствовать и понять, для чего нужна наша работа, какой бы однообразной и порой даже бессмысленной она ни казалась нам! Хороший урок преподали аксакалы моим ребятам! Нам повезло, что на нашем пути встретился этот странный аул, о котором мы даже не подозревали, с красивым названием Атанчи.

Аксакалы заверили нас, что в песчаных пустынях, в районах, обводненных артезианскими скважинами, можно встретить целые кочевые поселки животноводческих совхозов в пятьдесят – семьдесят юрт. По словам почтенных аксакалов, в таких поселках есть магазин, больница, столовая, почта и, весьма возможно, даже заправка для автомашин. Короче говоря, обычный населенный пункт, только в юртах. По всей пустыне, говорили старики, мы можем встретить сенокосные бригады. В общем, все знают аксакалы, а вот дорогу на Мынбулак они не знают, потому что дорог в Приаральских Каракумах гораздо больше, чем предполагал я. Седобородые старцы оправдывались:

–   Мы живем в Актюбинской области, зимовье Атанчи находится на территории Тургайской, а урочище Мынбулак, по твоим словам, находится в Кзыл-Ординской области. Мы этих мест еще не знаем, извини.

–  Однако погоди! – продолжает один из аксакалов. – Турангул, наверное, знает. Он лошадей как раз пасет где-то в той стороне. Помнится, он ставил капканы на волков в Мынбулаке. Живет он в юрте недалеко отсюда. Бала вам дорогу покажет.

К нам подходит бала – мальчуган лет шести. Ему поручили проводить нас к табунщику Турангулу. От проводника не отказываемся, несмотря на его столь юный возраст. Тепло распрощавшись с приветливыми хозяевами, идем к машине.

Посовещавшись с аксакалами, малыш взобрался с моей помощью в кабину и взмахом руки показал направление, в котором нам следовало ехать. Мальчишка был очень важный и к разговорам совсем не расположен. Он сообщил нам лишь свое имя – Тулеген, или, если по-русски, Толик. А потом всю дорогу молчал, знаками показывая, куда нам надо ехать. Наверное, мальчик стеснялся нас, чужаков, плохо зная русский язык.

Мы ехали вдоль песчаной гряды по дну широкой ложбины, поросшей луговыми травами. Среди трав выделялись небольшие куртинки мальвы, ее длинные стебли были усыпаны крупными цветами. Зеленые щетинки чия, низкорослый тамариск еще больше подчеркивали своеобразную красоту пустыни.

Уже в который раз я убеждаюсь в том, что расхожее представление о пустыне как о мертвой, безжизненной зоне не имеет ничего общего с действительностью. Мне нравится неброская красота пустынного ландшафта, многообразная, хрупкая и чрезвычайно уязвимая перед натиском человека. Меня всегда радует предстоящая встреча с пустыней: только в окружении ее я чувствую себя, несмотря на изнуряющую жару, так легко и спокойно, как чувствует себя человек, находящийся на своем месте. В пустыне Приаральские Каракумы я прежде почти не бывал, но вокруг удивительно знакомый и по внешнему виду, и по цветовой гамме пейзаж – тот же желтый песок, те же коричневые барханы.

Наконец после очередного поворота впереди показывается небольшое строение, а за ним табун лошадей – по всей вероятности, это кочевье Турангула. Подъезжаем к сторожке с дощатыми стенами и камышитовой крышей. На двери вместо замка висит проволока, прикрученная к гвоздям, небрежно вбитым в дверь и стену жилья. Турангула я увидел среди лошадей. Он доставал воду из колодца и наливал ее в бетонированный лоток, у которого сгрудились животные. Увлеченный работой, он не замечал нас. Я подошел к нему, поздоровался. Завязался обычный в таких случаях разговор. И только в конце его, как этого требуют местные правила приличия, я задал вопрос, ради которого мы и приехали сюда: не знает ли Турангул дороги к урочищу Мынбулак.

Турангул вытер с мокрого лица пот, для чего-то снял с головы фетровую шляпу, встряхнул ее и стал мять в руках. Я молча смотрел на него. На вид ему было лет тридцать пять, довольно рослый и красивый казах, волевое лицо, внимательный взгляд. Вместо ответа Турангул пригласил всех в юрту, которая стояла у песчаной гряды в небольшой низине, заросшей чием, напоминавшим ограду. В юрте царил полумрак, и, несмотря на полуденный зной, было прохладно.

Прежде чем продолжить беседу, Турангул, следуя национальным обычаям, удобно разместил гостей, предложив каждому вместо сиденья подушку и цветное ватное одеяло.

Устроившись с комфортом, я вдруг почувствовал, что мне совсем не хочется никуда ехать и что я с большим удовольствием сидел бы вот так в юрте и пил чай... Все мои заботы и тревоги ушли куда-то далеко-далеко, и на душе стало удивительно легко.

Я еще раз спросил Турангула о дороге на Мынбулак, почти уверенный, что он ответит: не знаю, не ведаю. Но ответ прозвучал совершенно неожиданный:

 – Дорог на Мынбулак много. Но вам самим их не найти.

Удивлению моему не было предела: я-то ведь думал, что на Мынбулак вообще дорог нет, а тут вдруг «много»... Осторожно спрашиваю Турангула, не сможет ли он проводить нас хотя бы до места, откуда мы уже сами сможем добраться до урочища. После некоторого колебания Турангул наконец соглашается проводить нас. Он отдает последние распоряжения домашним, мы прощаемся с ними и выходим из юрты.

Не забыл Турангул позаботиться и о Тулегене, нашем маленьком провожатом: его отправят домой на лошади, дорогу в свой аул бала найдет даже ночью – об этом можно не беспокоиться. Вскоре я убеждаюсь в справедливости слов Турангула о дорогах на Мынбулак: они разбегаются в разные стороны и тут же исчезают за ближайшими барханами. Запутаться здесь проще простого. Повсюду виднеются одни только гряды песка, как волны, следующие друг за другом бесконечной чередой... Но вот вдалеке в мареве полуденного зноя проступили очертания островных гор – тортколей. По словам Турангула, именно там, где виднеются горы, и находится Мынбулак.

Рельеф местности становится все более пересеченным, а окружающий пейзаж все больше напоминает инопланетный, каким его рисуют художники, иллюстрируя научно-фантастические произведения. И постепенно мне начало казаться, что вот-вот должно произойти что-то совершенно невероятное. Руки мои крепко вцепились в борт машины, а глаза ищут нечто необычное и удивительное. Турангул сидит на моем месте в кабине и весьма умело руководит Сергеем, показывая, куда надо вести машину.

Вскоре долина, по которой мы ехали, оборвалась у бархана. Наша дорога вдруг куда-то пропала, исчезла в песках. Однако Турангул не выказывает замешательства. Машина сделала какой-то странный маневр, сильно накренилась, преодолевая бархан, – и мы снова выезжаем на машинный след. Впереди виднеется невысокая гора, а за ней ощерились черные силуэты более высоких гор – тортколей. У одной из них, с плоской вершиной и поросшими кустарником склонами, Сергей останавливает вездеход. Из кабины легко выпрыгивает Турангул и жестом приглашает меня подняться на гору. Солнце все еще стоит высоко, и от его палящих лучей негде укрыться.

Поднявшись на вершину тортколя Дынкара, Турангул показывает мне все дороги и объясняет, куда они ведут. Гора Дынкара оказалась обычной песчаной грядой, каких немало на периферии песков Косалбай. Над окружающей местностью – закрепленными песками – она возвышалась метров на двадцать, а над долинообразным межбарханным понижением – почти на пятьдесят метров. С вершины ее хорошо просматриваются урочище Мынбулак и многочисленные хребты, окружающие огромную котловину. Турангул называл горы, хребты и водотоки. Я едва успевал записывать странные бесконечные названия, хотя для географического описания этого участка трассы мне не столько необходимо знать названия местных гор и бугров, сколько гидрографическую сеть этого района, названия долин, по которым добирались мы сюда от самой границы песков. Так уж получается, что, помимо описания объектов обследования, мне приходится заниматься корректировкой маршрутов, по которым мы добираемся к ним. На топокартах многих названий нет, но теперь с помощью информации, полученной от Турангула, я надеялся разобраться в расположении интересующих нас объектов. Спрашиваю Турангула, как называются окрестные урочища и долины.

Он долго думает, как будто что-то вспоминает, потом начинает перечислять новые названия:

 – Аул Атанчи находится в урочище Кеншагыл. Моя юрта стоит в урочище Уразбай-Кондам, там колодец еще есть, там я коней пою... Где остановились на несколько минут, там будет урочище Бесшиген. А где машина стоит, то урочище Дериталды. Но я не совсем знаю. Моя область другая, а это Кзыл-Ординская сторона...

Наконец-то у наших ног лежит Мынбулак. Скоро он перестанет быть для меня загадкой. Скоро я увижу своими глазами то, что пока только читал о Мынбулаке в литературе. Увижу, что на севере котловина ограничена почти совершенно плоским плато, обрывающимся в сторону урочища шестидесятиметровым уступом, рассеченным густой сетью временных водотоков. В верховьях одного из них, по рассказам тех, кто бывал в этих местах, в урочище Таржира чудом сохранились саксаульные леса. С востока Мынбулак ограничен неширокой, около десяти километров, перемычкой – плато, по другую сторону которого расположена еще одна котловина, только с менее четко выраженными склонами. На северо-востоке полоса плато оканчивается хребтом Нура. Этот склон котловины Мынбулак изрезан еще более густой сетью сухих русел и эрозионных канав. Наиболее значительные из них – сухие русла Аксай и Жюндукудуксай, гидрографическая сеть которых напоминает мне в плане сухую безлистую ветку мимозы. На юге расположено обширное, простирающееся почти до самой Сырдарьи плато с удивительно ровной поверхностью, покрытой сухими травами, чахлыми кустарничками камфорной полыни и боялыча. Оно также круто спускается к Мынбулаку, а в многочисленных складках этого склона котловины расположено бесчисленное множество мелких водотоков, иногда даже по два-три русла в одной продольной ложбине. С запада к урочищу подходят пески Муюнкум, а за ними возвышается, чуть ли не на сто метров, хребет Бориойнак, напоминающий пилообразными своими вершинами исполинского ящера. За этим хребтом виднеется буйволообразный хребет Байбише, с вершины которого хорошо просматриваются многочисленные бугры и островные горы, значительно уступающие по высоте господствующим возвышенностям. В сравнении с ними они напоминают безобидных горбатых животных, выстроившихся в ряды, как на параде, повернувшись мордами к Мынбулаку.

Среди этого удивительного стада своими размерами выделяется Жиланкыр, а высотой – горы Аккурганболтык, Аккурган, Жараспай-Тау. Эти три высокие горы отделены от Жиланкыра, Данкары, Айгырбека, Ушторгая, расположенных севернее, вытянутой, сильно извилистой долиной шириной до пятнадцати километров. Долина оканчивается на западе несколькими короткими ответвлениями.

Если широкая часть урочища, ограниченного четкими уступами котловины, напоминала голову дракона, а вытянутая извилистая долина – его туловище, то разветвленное окончание долины на западе казалось хвостом сказочного зверя. Не знаю, как у остальных участников экспедиции, но в моем воображении горы, пески, урочища, всегда ассоциировались с образами каких-то чудовищ...

Но все это ждет нас в недалеком будущем. А пока надо ехать дальше. Сергей нехотя поднимается с земли. Турангул напоминает:

 – Спустишься в котловину, не забудь повернуть совсем налево. По этой дороге ты как раз попадешь в самый северный край Мынбулака, где стоит станция Богдок. Прямой дорогой не езжай: она пойдет в Джусалы.

Как и договорились с Турангулом, возвращаемся в урочище Уразбай-Кондам, к юрте. Едва перевалили через ближайшую гряду барханов, как снова остановка. Турангул прощается с нами. Я недоумеваю: до юрты еще не менее пятидесяти километров.

 – Не беспокойся, инженер. Там мой конь, сын пригнал, – говорит Турангул, жестом показывая на бархан, на вершине которого показался всадник.

Мы прощаемся с нашим проводником, бесконечно ему благодарные, и разъезжаемся в разные стороны.

Солнце стало клониться к горизонту, когда мы подъехали к хребту Бориойнак. И теперь, разглядывая горы вблизи, я еще раз отметил про себя, что они действительно напоминают исполинского ящера с шипами на спине. Но гораздо больше меня поразило не сходство хребта с чудовищем, которое я сам и выдумал, а саксаульные леса в его северной стороне – нечасто удается увидеть лес в здешних горах.

Но вот наконец дорога спускается на дно котловины, и мы попадаем в урочище Мынбулак. Еще издалека показались зеленые насаждения вокруг крошечного поселка и какие-то строения. Это и есть метеостанция Богдок.

Поселок казался нежилым. Очевидно, дневной зной загнал людей в прохладные помещения. Пришлось посигналить. Через некоторое время появился мужчина лет сорока. Поздоровались, познакомились. Нашего нового знакомого зовут Николаем, он работает на метеостанции наблюдателем. Узнав, что нас интересует вода Мынбулака, Николай сразу же предлагает нам осмотреть те источники, благодаря которым небольшой поселок Богдок, лежащий в центре пустыни Приаральские Каракумы, хорошо озеленен и даже имеет свои огороды.

Но и без источников здесь было на что посмотреть: аккуратные белые дома, нарядные палисадники у каждого дома, в которых поднимались тополя и карагачи. Под окнами пламенели красные цветы мальвы, соревнуясь в красоте с великолепными гвоздиками и ночными фиалками. Здесь же выглядывали граммофончики душистого табака и скромные ноготки. На небольших клочках земли были любовно выхожены огороды. Среди картофеля, помидоров, огурцов, перца, лука красовались огромные желтые шапки подсолнуха, наливались соком несравненные среднеазиатские дыни и арбузы... И это все среди голой, выжженной солнцем пустыни!

Оазис вносил свои коррективы в природу: в поселке – по сравнению с обжигающим зноем пустыни – относительно прохладно. Здесь свой микроклимат.

Но каким же образом удалось на совершенно безжизненной земле вырастить такой прекрасный сад?

 – Воды у нас много, а земля добрая, урожайная, – как будто услышав мой вопрос, говорит Николай.

Много воды? Не ослышался ли я?

Но вот нам показывают и саму нехитрую систему орошения, и даже «водопровод». Все устроено довольно просто и мудро. Оказывается, вода на метеостанцию и приусадебные участки поступает из родника, находящегося на вершине бугра, метрах в двухстах от поселка. От родника – на его месте пробурена скважина – идет желоб, выложенный из каменных плит, а в основании бугра сооружена небольшая запруда, перекрытая невысокой плотинкой. В тело ее встроена металлическая труба, и дальше, на протяжении около ста метров, вода журчит уже в трубах. Потом она попадает в канаву и отсюда разбирается в многочисленные распределительные ровки, которые подают воду уже на индивидуальные участки... Сколько же потребовалось вложить сил в то, что теперь так радует глаз?!

Да, потрудиться пришлось немало, рассказывает хозяин. Сначала приусадебные участки – а они были совсем крохотными – поливали вручную. Но сколько надо было наносить воды даже на эти небольшие огороды!.. Только через несколько лет энтузиасты метеостанции Богдок взялись за осуществление идеи «водопровода». На первых порах были и неудачи, и горькие разочарования. Но в конце концов дело было сделано, и результат – налицо. Прекрасный пример того, чего может добиться человек в деле преобразования природы, не причинив ей ни малейшего ущерба.

Наш добровольный экскурсовод ведет нас к роднику. Ниточку «водопровода» можно заметить еще издалека по темно-зеленой полосе, протянувшейся по склону бугра, – это довольно густые заросли тростника, осоки, верблюжьей колючки – жантака и луговых трав.

Странное дело: родник на вершине бугра! Ребята спокойно поднимаются по его склону и, кажется, совсем не удивляются тому, что родник вверху, а не внизу, как это бывает обычно. Но я впервые увидел такое чудо.

Воронка родника довольно большая, по краям заболочена. В центре ее, почти на уровне дна, видна труба большого диаметра, в которой бурлит холодная, со слабым запахом сероводорода вода. Это напоминало мне вулкан: бугор в виде конуса и на вершине воронка кратера; правда, в ней клокочет не магма, а вода, тут же сбегающая к подножью бугра.

Отсюда, с высоты каких-нибудь двадцати метров, открывался прекрасный вид на поселок, четко выделяющийся на светлом фоне пустыни чистыми зелеными красками. Напротив поселка у основания другого бугра виднелся какой-то большой водоем. Может быть, мне это показалось?!

 – Это вода... Там наш резервный пруд. Весной мы даже купаемся в нем. Сейчас он мелкий – воды мало, – поясняет наш гид, разгадав мои сомнения.

 – А откуда берете воду для пруда? – изумляюсь я.

 – Из родника на вершине того холма. Правда, вода этого родника солоноватая на вкус, – следует ответ.

Еще один родник на вершине холма! Обычно родники располагаются у подножья гор или холмов, но на вершине их?!

Мынбулак окончательно покорил мое сердце.

Посмотрев вдруг на часы, наш провожатый заспешил на срок – так метеорологи называют свои наблюдения на метеоплощадке. И уже на ходу крикнул:

 – Подождите до вечера, вернутся наши из Джусалов, поговорим как следует...

Не скрою, мне хотелось бы познакомиться с людьми, работающими на этой пустынной станции. Но нам пора в путь.

И снова перед нами расстилается глинистая пустыня. Едем без дорог, руководствуясь только нужным нам направлением. Но чудеса продолжаются: только что была безбрежная степь – и вдруг большак! Сергей, прибавив газу, запел, удобно откинувшись на спинку сиденья.

Появились первые мелкие ложбины – слепые окончания сухих русел, поросшие сухими травами – растениями-эфемерами, вся жизнь которых протекает за короткий период весны, до наступления засухи. Переехали через неглубокий ровок и за кустарником чингиля увидели странное сооружение – ничего подобного раньше мне видеть не приходилось. Оно представляло собой фиксированный участок русла, одетый в бетон, который заканчивался прямоугольным бетонированным корытом с вертикальными стенками. По обе стороны корыта было вырыто по колодцу примерно пятиметровой глубины. Стенки колодцев укреплены бетонными кольцами и соединены с корытом короткими трубами.

Это нехитрое сооружение, очевидно, предназначалось для сбора весенних паводочных вод, сбегающих многочисленными ручьями со склонов котловины к ее равнинной части. Ручьи вгрызаются в рыхлые склоны, образуя русла, и сливаются в единое целое, рождая большой поток. Но, пройдя несколько километров, безудержно растекаются по глинистой равнине урочища Мынбулак. Вот в этом-то месте, где река еще не растеряла свои силы, и построен водонакопитель: лоток и корыто выполняли роль отстойника – первичной очистки вод от мусора и обильных наносов, колодцы же принимали уже осветленную воду для длительного хранения после соответствующей обработки ее коагуляторами.

Ниже этого необычного сооружения виднелась артезианская скважина, окруженная тростниковыми зарослями, из которых в русло сухого водотока лилась вода. Заброшенный вид всего сооружения говорил о том, что оно уже отслужило свое. Значит, воды артезианской скважины вполне хватает для обводнения этого района Мынбулака. Да артезианская скважина и надежнее: ведь она работает круглый год, постоянно давая свежую воду, а в водонакопитель вода попадает только в периоды снеготаяния и выпадения дождей.

Дорога выводит нас в широкую долину, ограниченную горой Тастемир и безымянными увалами. Взобрались на один из увалов, и перед нами открылась величественная панорама. Отсюда, с высоты, хорошо просматриваются дно котловины и паутина русел сухих водотоков, рассекающих склоны Мынбулака. Особенно сильное впечатление производят глубокие долины. На дне их частенько попадаются тростниковые заросли – значит, здесь бьют небольшие роднички. Где-то там, в районе урочища Таржира, находятся и верховья лога, который мы недавно покинули. Что же, придется теперь заняться его верховьями, а заодно обследовать русла, запрятанные в многочисленных складках склонов котловины.

Скоро надо будет подыскивать место для ночлега. А пока у нас есть несколько светлых часов, и мы можем еще многое сделать. Вкратце разъясняю ребятам, чем именно мы должны здесь заняться. В конце разговора еще раз напоминаю им, чтобы не забывали обращать внимание на то, какие почвогрунты слагают поверхность водосбора, на качество воды в плесах и родниках, если таковые окажутся, на растения-индикаторы.

Ребята недоумевают: «С каких это пор гидрологи стали интересоваться растительностью?» Однако именно они, растения, позволяют нам «заглянуть» в глубь земли безо всяких приборов и инструментов и увидеть то, что без них мы бы и не узнали.

Вот, например, верблюжья колючка (она же – жантак) и тростник произрастают не только у воды, но и всюду, где грунтовые воды, главным образом пресные, находятся близко к поверхности земли. А вот боялыч и реомюрия указывают на то, что преобладающие почвогрунты в месте их произрастания супесчано-суглинистые. Показателем довольно мощных супесчано-щебнистых грунтов является южная полынь, которую здесь можно увидеть на каждом шагу. Если в устьевых участках сухих русел есть заросли адраспана, итцегека или тамариска, можно с уверенностью сказать, что здесь неглубоко залегают солоноватые, а может быть, даже и пресные грунтовые воды. И таких примеров, как с помощью растений-индикаторов определяются почвогрунты, глубина залегания и качество грунтовых вод, можно привести еще много.

Задачи обследования доведены до каждого, маршруты определены. Теперь – за дело! Вскоре на вершине пустынного плато остаются только Сергей да наш трудяга вездеход. Легкий ветерок играет тонкими стеблями высохших трав, шуршит сухими листьями дикого ревеня и снова сникает. День близится к концу, но зной не спадает.

Обследуя водосборы, мы постоянно имели возможность обозревать Мынбулак сверху и не уставали любоваться его необычным пейзажем. И только к вечеру очертания котловины начинали теряться в молочной дымке уходящего дня. Один Сергей не разделял наших восторгов. Он чертыхался и проклинал кочкарник, по которому приходилось вести машину, Мынбулак и азиатскую жару...

Наконец все работы на сегодня закончены, и мы снова трогаемся в путь. Машину отчаянно швыряет на кочкарнике, езда становится невыносимой. Но вот мы выезжаем на очередной водораздел. Кочкарник сменяется почти плоской равниной, покрытой жухлыми травами. Вдалеке виднеется большая долина, убегающая в сизую даль. Где-то здесь поблизости должно быть урочище Таржира с саксаульным лесом.

Солнечный диск коснулся уже пилообразных вершин хребта Бориойнак, когда мы стали подъезжать к урочищу Таржира. Вот у дороги появляются одиночные кусты черного саксаула, и вскоре мы уже едем среди настоящих зарослей. На землю стремительно опускаются густые сумерки. Повеяло прохладой. День кончился, и уже за каждым кустом пряталась ночь. Свернув с дороги на какой-то затерявшийся в лесу след машины, попадаем на поляну, где и решаем заночевать.

В считанные минуты разгружаем машину, ставим палатку. И вот уже в надвигающуюся темноту ночи вздымается пламя нашего костра. В небе все ярче и ярче загораются звезды. И вскоре ночная тьма и обступающий нас саксаульный лес полностью поглотили лагерь.

Наконец-то можно отдохнуть от изнуряющего зноя. Я устраиваюсь поближе к зарослям саксаульника и с наслаждением вдыхаю аромат цветущих растений и терпкий запах полыни. До чего же здорово в экспедиции! Особенно хороши ночные бдения у костра, звездные ночи, тихие хрустальные рассветы и даже горячее дневное солнце. Стрекочут цикады, откуда-то доносятся какие-то нежные звуки, как будто звонят в крошечные колокольчики: то ли это звон крошечных крыльев насекомых, то ли неуловимое движение прохладного ночного воздуха в кронах саксаула. Под эти мелодичные звуки я незаметно засыпаю. Мне снятся скорпионы, фаланги, каракурты, ползущие на свет нашего костра, и до моего сознания постепенно доходит, что я не защитил лагерь от нашествия насекомых. Просыпаюсь и начинаю рыть канавку вокруг нашей палатки. В ровик засыпаю золу от костра. Из своего опыта знаю, что эта мера довольно надежно защитит нас от нашествия непрошенных опасных гостей. Правда, может быть, мне это только кажется, что зола отпугивает змей и ядовитых насекомых, но за все время работы в экспедиции я никогда не встречал их в своей палатке.

Разговора у костра сегодня не получается. Сильно устав за день, ребята уходят спать. Гашу огонь, засыпая его землей. И мгновенно палатка, вездеход и весь лагерь проваливаются в кромешную тьму.

Тревожно шумит саксаульный лес. Откуда-то, совсем близко, доносится печальный вой шакалов. Эти тоскливые звуки множатся и вскоре доносятся отовсюду. Ложусь спать и я...

Три дня мы колесили вокруг Мынбулака: спускались на его дно и снова поднимались на уступы, размытые водой. За эти несколько дней я в полной мере прочувствовал, как огромна эта естественная чаша, как будто специально приготовленная природой под ложе будущего водохранилища...

Идет последний день нашего пребывания в урочище, по которому мы проехали и прошли не одну сотню километров, обследовали более двух десятков водосборов и сухих русел. От него наши дороги побегут во все стороны: в низовья рек Иргиза и Тургая, которые мы тоже должны обследовать, в низовья Сырдарьи, где нам предстоит выполнить основной объем работ по обследованию древней дельты, по многочисленным руслам которой в многоводные годы вода устремляется далеко от реки на встречу с Аральским морем. В будущем эти русла будут пересекаться крупным каналом, а значит, о них надо знать все: размеры, период обводненности, величину максимального расхода воды, проходящего по руслам. Впереди еще более двух месяцев полевого сезона...

А пока мы раскатываем на машине по дну Мынбулака от одного зеленого оазиса, в центре которого прячется родник, к другому, с таким же родником. Слово «Мынбулак» переводится на русский язык как «тысяча родников». И действительно, в урочище еще можно встретить бессчетное множество ключей – там, где грунтовые воды выходят на поверхность земли. Мынбулак – это глубокая котловина, дно которой лежит на сто метров ниже поверхности окружающей местности. По всей вероятности, именно поэтому грунтовые воды здесь залегают близко к земной поверхности и кое-где прорываются наружу в виде родников, изливающихся под напором. Вместе с потоком воды выносятся мельчайшие частицы грунта, образующие на поверхности земли конус, – такой родничок напоминает крошечный вулкан. Наращивая конус, родник поднимается вверх и постепенно оказывается на вершине бугра высотой в несколько метров. Однако со временем «жерла», по которым вода из земных недр прорывается на дневную поверхность, заносятся теми же самыми частицами грунта, которые «растили» родник, и он затухает... Вот примерно такая картина рождения и смерти родников Мынбулака начала смутно вырисовываться у меня в голове после того, как мы обследовали пятнадцать оазисов у родников, большинство из которых находились на вершинах бугров, как и родник у метеостанции Богдок.

С грустью должен заметить, что в связи с общим снижением уровня Аральского моря под влиянием хозяйственной деятельности человека в бассейнах рек, впадающих в него, снижаются и грунтовые воды, питающие родники Мынбулака, и многие из них преждевременно иссякают. 

Уже улеглись события тех дней и были написаны все главы «Дневника», как вдруг мне случайно попал в руки журнал «Наука и жизнь» № 12 за 1979 год, в котором оказалась статья «Гидровулканы», написанная гидрогеологом Р. К. Баландиным. Я с волнением стал читать ее: статья была посвящена родникам Мынбулака.

То, о чем я только догадывался при обследовании этого уникального природного комплекса, нашло свое подтверждение и точное объяснение в этой статье. По мнению гидрогеологов, родники Мынбулака – Баландин называет их гидровулканами – действительно образовались вследствие выхода на дне глубокой котловины залегающих близко к поверхности артезианских напорных вод...

На следующий год я встретил гидровулканы и в другой впадине. Она расположена в центре пустыни Кызылкум и тоже называется Мынбулак. Думаю, что гидрогеологи еще не сказали своего последнего слова о гидровулканах.

Машина спокойно катит по обширному такыру, в самом конце которого отчетливо просматриваются густые заросли кустарника. Переувлажненный участок у родника – саз – занимает сравнительно большую площадь, чуть ли не в целый гектар, и хорошо заметен издалека. Здесь шведка, верблюжья колючка и дереза – индикаторы пресных грунтовых вод – соседствуют с селитрянкой и боялычем – растениями-показателями солоноватых и соленых грунтовых вод. Для здешних мест это настоящий сад. Чтобы убедиться в этом, я – уже в который раз! – осмотрелся по сторонам и увидел все ту же безводную пустыню с крошечными зелеными оазисами у родников.

Тщательно исследуем чуть ли не каждый квадратный метр этого зеленого островка в пустыне, нанося на схему района места выхода родников на земную поверхность, зону распространения заболоченных участков и тип растительности. Мы уже знали теперь, что мынбулакские оазисы – это сравнительно огромные «окна», через которые грунтовые воды выходят на дневную поверхность, заболачивая большие пространства. Однако степень минерализации и размеры заболоченных участков у каждого родника разные.

Этот наш последний оазис оказался совершенно необычным. Он образовался сразу от двух источников: один из них был с соленой водой, другой – с пресной. Источник с пресной водой почти ничем не отличался от обыкновенной лужи, и только в центре его из небольшой воронки била чистая вода. Очевидно, этот родник сравнительно недавно прорвался на поверхность земли.

День на исходе. Солнце скрывается за хребтом Бориойнак. Я заканчиваю свои описания по Мынбулаку – пора думать о ночлеге. Место для лагеря выбрали рядом с двумя раскидистыми кустами тамариска, неподалеку от пресного источника. Даже самое маленькое и неказистое деревцо для взора приятнее, чем эта безграничная и безжизненная равнина.

Пока мы занимались устройством своего полевого быта, Сергей отправляется с ведрами в центр саза за водой, осторожно ступая по скользкому дну. Вернулся он нескоро, с пустыми ведрами, весь перепачканный илом – неопровержимое доказательство падения в лужу. Увидев товарища в таком неприглядном виде, ребята не могли удержаться от смеха. А Алексей произнес такую речь:

 – Да разве тебя на колодец за водой посылали?! Тебе что надо было взять с собой?.. Правильно, кружку!

За Сергея заступается Виктор. Пока идет этот мужской разговор, Марина молча берет ведро, кружку и отправляется за водой. Высоко поднимая ноги, чтобы не взмутить воду, она скрывается в тростниковых зарослях. Возвращается она минут через двадцать и, конечно же, с полным ведром воды.

Горит костер. Мы занимаемся обычными бивачными делами. В ожидании ужина ребята собрались у костра.

 – А я все-таки не пойму, зачем мы ползали по всем сухим руслам, лезли в каждую лужу? Зачем это было надо? – доносится до меня голос Виктора.

 – Что же здесь непонятного? То, что Мынбулак является очень удобным местом для создания водохранилища, ясно любому. И для чего мы выполняем его обследование, можно додуматься и самому, – слышу я голос Марины.

Такой смелости я от нее не ожидал. Обычно она любит задавать вопросы или слушать других, а тут вдруг заговорила сама.

 – Допустим, что канал построен, – продолжает Марина. – Представь себе, что, не зная природных особенностей Мынбулака, взяли да и заполнили его водой. «Ну и что?!» – скажешь ты... Но уже через два года, а может быть, и раньше вода из него станет уходить – проваливаться по тем самым «жерлам» высохших родников, которые мы видели. Начнет расти соленость воды – это уже внесут свой «вклад» действующие родники. Да еще станет заиляться дно котловины. Видел, сколько сухих русел стекает в Мынбулак? Это летом они сухие, а весной, знаешь, сколько по ним идет воды и сколько, значит, она тащит с собой наносов?! И произойдет все это по незнанию природных особенностей Мынбулака. Потому что где-то мы не доглядели лужи, которые образовались от выхода соленых ключей, где-то не обследовали детально все сухие русла.

 – Сколько всего водотоков несет свои воды в Мынбулак? Более тридцати, так? – горячо продолжает Марина. – А суммарный весенний сток одних только пяти русел, которые мы обследовали первыми, составляет более пятидесяти кубических метров в секунду. Представляешь, что здесь делается весной, когда в течение нескольких дней «работают» все русла разом?! А ты говоришь «зачем»! – заканчивает свою неожиданную речь Марина.

Да, оказывается, Мынбулак покорил не только мое сердце.

Две реки

 – Куда ехать? – прервал мои размышления Евгений Богатырев, водитель второй машины.

Неделя прошедшая со дня нашей последней ночевки в урочище Мынбулак, была насыщена разными событиями. Мы постоянно теряли дорогу и останавливались на отдых прямо там, где нас настигала темнота, – либо в пустынной степи, либо у пыльной дороги. Несколько раз мы оказывались в плену песков и солончаков, доверившись случайному следу.

Дороги! Как плохо, что вас так много и все вы немы, но еще хуже, когда вас совсем нет...

Но вот все тревоги позади: мы добрались наконец до поселка Джусалы, где нас ожидала вторая группа экспедиции, прибывшая на своей машине из Кустаная, – здесь постоянно базируется одна из партий Ленинградской гидрологической экспедиции. Народ собрался разный – ленинградцы и местные, студенты и бывалые экспедиционники. Теперь мы вместе будем обследовать древнюю дельту Сырдарьи.

Покинули мы Джусалы спустя несколько дней, хорошо подготовившись к поездке в необжитые края и подробно обсудив все детали программы своих работ. Но на душе у меня было беспокойно: как организовать работу, чтобы никто из членов экспедиции (а нас теперь вместе с шоферами было тринадцать человек) не оставался без дела? Выдержат ли наши два вездехода длительные разъезды по бездорожью и пескам сырдарьинской дельты? Где доставать воду и продукты в пустыне? Вот об этом я и размышлял, сидя рядом с Евгением Богатыревым.

 – Так куда ехать? – снова напоминал о себе Богатырев.

Яркий свет фар нашей флагманской машины мечется по густым зарослям сырдарьинских тугаев, выхватывая из мрака ночи запыленные кусты чингиля и темную зелень луговых трав. По плану мы должны были заночевать близ переправы через Сырдарью в районе селения Тартугай с тем, чтобы завтра, переехав на левый берег реки, добраться до места начала работ – верховьев древней дельты Сырдарьи. Однако до переправы еще очень далеко. И надо где-то здесь выбирать место для ночлега. Я с трудом узнаю те места, которые, как мне казалось, знал еще по 1969 году. Тогда где-то неподалеку отсюда проходила асфальтированная дорога, ведущая через пойменные разливы к понтонной переправе на Сырдарье. Помнится, здесь были густые заросли тугаев, а рядом река, на берегу которой у нас был разбит лагерь. Теперь я не узнаю ни дороги, ни тугаев, ни места – все совершенно незнакомо, да еще эта непроницаемая темнота.

Я выхожу из душной кабины и отправляюсь на разведку. Но тут же невольно останавливаюсь, залюбовавшись прекрасной ночью: на тугаи опустились россыпи звезд, оглушительно стрекочут ночные музыканты – сверчки и цикады, надрывно квакают лягушки, воздух наполнен свежими запахами реки, цветущей джиды, каких-то трав.

Включив карманный фонарик, я шагнул в темноту. Сразу же от дороги куда-то в ночь сплошной стеной уходят заросли тугаев. Осторожно пробираюсь через эти джунгли, больше всего опасаясь свалиться в Сырдарью с обрывистого берега. В темноте немудрено и заблудиться. Но я надеялся на свою память: ведь в тот год выдающегося половодья мы жили на берегу Сырдарьи неподалеку от паромной переправы целых три дня. Тогда наша палатка стояла под раскидистыми деревьями джиды прямо на обрывистом берегу реки в каких-нибудь пяти метрах от воды.

Поиски ничего не дали. И я решаю вернуться к машинам, рассудив, что мы можем заночевать в любом месте – была бы свободная от растительности площадка. Но неожиданно тугаи расступаются, и я оказываюсь на обрывистом берегу реки. Откуда-то снизу доносится тихое журчание воды. На поверхности сонной воды отражаются звезды...

Пока я занимаюсь безрезультатными поисками подходящей лужайки, мои товарищи успели разгрузить машину и разбить лагерь неподалеку от дороги. Время позднее, ребята устали, и всем уже безразлично, где мы будем ночевать.

И опять мои мысли возвращаются к новым товарищам по экспедиции – это наша первая совместная ночевка. Как-то мы сработаемся с ними?

О Евгении Богатыреве мне говорили как об очень опытном и добросовестном шофере. Машина у него всегда в полном порядке, и в экспедициях он работал много. Евгений и к нам-то прибыл с берегов Иртыша, где работал тоже с гидрологами.

Ребята, приехавшие с Евгением из Кустаная, в общем, народ грамотный: все имеют специальное среднее образование. Правда, опыт работы в экспедиции у всех разный.

Анатолий Стельмащук – единственный из всех не гидролог. Его я знаю еще по Ленинграду. Мы познакомились с ним в прошлом году, когда он пришел в Гидрологический институт, чтобы устроиться на работу в экспедицию на несколько летних месяцев. Но тогда у нас не было интересной для него работы в Казахстане, куда он непременно хотел поехать, – Анатолий родом из этих мест. Парень он очень самобытный. Обычно вежлив и спокоен, но иногда выдержка изменяет ему, и тогда он вспыхивает, как спичка. Меня в нем привлекает трогательное и доброе отношение к окружающей нас природе. Вот уж кому не надо будет долго объяснять, что такое растения-индикаторы и чем они так важны для нас, гидрологов!

Анатолий очень интересный собеседник – настоящая живая энциклопедия, что делает его совершенно незаменимым членом нашего небольшого коллектива, оторванного от всякой цивилизации. Толя стал не просто моим помощником в организационных вопросах нашей экспедиции, он стал ее комиссаром.

А вот Ольгу Никанорову и Сашу Акатова, студентов-практикантов из ленинградского Гидрометеорологического института, я почти не знаю. Мне известно лишь то, что в нашей кустанайской партии они работают всего около месяца.

Особенно рад я приезду Жени Фролова – опытного экспедиционника и заядлого охотника. Характер у него мягкий, добрый; правда, он любит и поворчать, но делает это без злобы, скорее порядка ради. Но самое ценное качество его характера – это надежность в любом деле и исполнительность. Одним словом, Женя, на мой взгляд, был самым опытным и нужным человеком во всей нашей экспедиции.

Люба Старостина, невысокая симпатичная девушка, работает в экспедиции уже третий год. Похоже, она еще долго будет «болеть» экспедиционной романтикой. Характер у нее ровный, спокойный – пожалуй, немного живости ей бы не помешало.

А вот Оля Иванова – полная противоположность Любе: высокая, стройная, очень живая и очень работящая – это бросилось в глаза в первый же день встречи двух отрядов. Единственное, чего ей не хватает, так это уверенности в своих силах и опыта работы в экспедиции.

В общем, народ у нас подобрался молодой, но почти все – люди бывалые...

Задача у нас, на первый взгляд, простая: обследовать все крупные древние русла реки Сырдарьи – узбои, выполнить полуинструментальную съемку нескольких участков ныне уже сухих русел и отметить на местности участки, которые могут оказаться затопленными водой в годы с катастрофическим половодьем. В нашей программе есть и другие, более «скромные» вопросы. Опросив местных жителей и проведя ряд работ, мы должны выяснить возможность поступления речных вод в древние русла, а также протяженность русловых участков, которые оказались заполненными водой во время половодья 1969 года, когда древняя гидрографическая сеть ожила и сырдарьинские воды доходили по узбоям почти до самого Арала. Словом, мы должны выяснить, как и насколько обводняется сегодня древняя дельта в годы с различной водностью. Дело это непростое, особенно если учесть, что древняя дельта имеет густую сеть сухих русел, каждое из которых протяженностью не менее сотни километров.

Конечная цель наших работ – получение расчетных значений максимальных расходов воды в створах, в которых проектируемая трасса канала пересекает сухие русла древней дельты. Чтобы получить эти цифры, нам придется сделать множество продольных и поперечных профилей, обследовать около пятидесяти крупных и средних русел на левобережье дельты.

Однако, чтобы надежно рассчитать максимальный сток на отдельных участках самых крупных узбоев – Карадарьи, Инкардарьи, Жанадарьи, Кувандарьи, Эскидарьялыка, сначала мы должны найти и обследовать район, где в прошлом они отходили от Сырдарьи.

Итак, впереди у нас бесконечные нивелировки, гидрографические обследования, подробное описание почвогрунтов, слагающих русло и прилегающую местность, а также растительности. Мы будем бурить и рыть шурфы, визуально определяя влажность почвогрунтов, крупность аллювия и глубину залегания органического осадка на дне русел, чтобы на основании этих данных судить о продолжительности и величине стока, существовавшего в XVII – XVIII веках, когда дельта жила полнокровной жизнью и все эти сухие русла и водотоки постоянно были заполнены водой.

Не менее важна задача обследования береговых валов и дамб на левом берегу реки Сырдарьи. Без этих сведений невозможно рассчитать поступление воды из Сырдарьи в древние русла через многочисленные прораны – «прорвы» в валах, а также не определить места возможных прорывов береговых валов речными водами. В этом году на левобережье Сырдарьи уже сделана аэрофотосъемка неширокой полосы древней дельты вдоль проектируемой трассы канала. Материалы съемки позволят нам более детально определить направление водных потоков при очень значительном поступлении воды из Сырдарьи на ее пойму в годы с высокой водностью – скажем, такой, как в 1969 году. И в конечном итоге по аэрофотосъемке и нашим материалам можно будет восстановить древнюю гидрографическую сеть в приканальной зоне шириной до тридцати – пятидесяти километров.

...В далеком геологическом прошлом, в третичный период, Сырдарья не имела выхода к Аральскому морю. Она несла свои воды в центральную Сырдарьинскую котловину, расположенную южнее нынешнего города Кзыл-Орда, где и сейчас на левобережье реки есть много крупных, но мелководных озер. Эта впадина простиралась более чем на сто километров с севера на юг и на столько же километров с запада на восток. От Аральского моря она была отгорожена грядой невысоких гор, служивших естественным водоразделом и не позволявших водам Сырдарьи соединиться с морем. Река несла свои воды в Сырдарьинскую впадину в течение нескольких тысяч лет, а вместе с водой в эту котловину попадало огромное количество твердых частиц – наносов. И постепенно впадина превратилась в гигантский озерно-болотный массив. Затем, когда впадина окончательно заполнилась речными отложениями – аллювием, Сырдарья наконец прорывается к Аральскому морю, образовав сложную дельту. Однако многочисленные крупные русла Сырдарьи, получившие выход к морю, обводняются по-разному. И это время жизни Сырдарьи делится на ряд эпох, называемых по названию реки, главенствующей в данный период. И теперь мы можем говорить об эпохе Жанадарьи, об эпохе Кувандарьи и, наконец, эпохе современной Сырдарьи.

Начало процесса уменьшения обводненности дельты вследствие того, что река получила выход к морю, совпадает по времени с развитием орошаемого земледелия в древних государствах, возникших в этом регионе около четырех тысяч лет до нашей эры. За последующий довольно длительный период по мере увеличения водозабора в верховьях Сырдарьи дельта реки постепенно все более осушается, опустынивается, а вода в ее крупных руслах почти полностью иссякает. Подробнее обо всех этих событиях можно узнать в книгах В. М. Боровского «Древняя дельта Сырдарьи и Северные Кызылкумы» и С. П. Толстова «По следам древней хорезмийской цивилизации» и «Земли древнего орошения».

В настоящее время древняя дельта Сырдарьи сильно преобразована человеком. Вдоль реки, на все большем удалении от нее, идут через пустыню крупные магистральные каналы – Жанадарьинский, Кувандарьинский, Ново-Чиркиилийский и другие.

Рельеф района крайне сложный: обширные плоские такырные участки перемежаются бугристо-грядовыми песками. Встречаются здесь и невысокие останцевые горы, сложенные третичными меловыми породами – Аккыр, Карак, Карагашат, Дегрез и другие. Почвы здесь отличаются большим разнообразием, но в основном преобладают увлажненные (гидроморфные) почвы обводненной и обжитой части дельты иссушенные (субаэральные) почвы пустынной части со следами древнего орошения. А поэтому здесь встречается и самая разнообразная растительность. И растения песков – псаммофиты, и растения, любящие засоленные почвы, – галофиты, и эфемеры – растения, успевающие пройти весь свой жизненный цикл за весну. Встречаются здесь и тугаи. По берегам рек раскинули свои пышные кроны саксаул и джида. Здесь же, в нижнем ярусе, произрастают тростник, тамариск, чингиль, дереза, карабарак, верблюжья колючка, солянка. На такырниках преобладает эфемерная растительность, в песках – саксаул, песчаная акация, кандым (он же – джузгун).

Я всегда уделяю растениям самое пристальное внимание: они не только радуют душу и глаз, но и позволяют определить правильно преобладающие почвогрунты либо глубину залегания и степень минерализации грунтовых вод...

И вот наступило яркое, звонкое утро. В косых лучах солнца, выглянувшего из-за пышной зелени тугаев, сверкают легкие струи реки, блестит на листьях серебристая роса. В густых кронах деревьев поют на разные голоса веселые птахи. Воздух наполнен ароматом цветущей джиды, умытых росой луговых трав, свежим запахом речной воды. Я долго осматриваюсь вокруг – и не узнаю реки, ее берегов, тугаев... Какими дикими выглядели заросли по берегам Сырдарьи в 1969 году – казалось, там никогда не ступала нога человека! И вот теперь я вижу тут строительный вагончик с облупившейся голубой краской, битое стекло, какую-то ветошь. Куда-то далеко в густые заросли тугаев уползает змеей толстый трос. Тут же лежит завалившийся набок катер паромной переправы. Всюду рытвины, бочки и полупустые фляги из-под технических масел и горючего...

Неужели это та река, которую я знал и любил?! В тот памятный для меня год Сырдарья, сокрушая берега, выплеснула свои воды из русла и разлилась по прибрежным тугаям на многие километры, растеклась по плоской равнине, затапливая бесчисленные озера и русла. Стоишь на берегу, смотришь вдаль – и не видишь другого берега. Трудно поверить, что так было... Сегодня я совершенно не узнаю Сырдарью. Где та могучая полноводная река, которую я видел летом 1969 года и которая привиделась мне вчера ночью? Вот она, вся здесь, под нашим берегом, и ширина ее едва достигает пятидесяти метров. Помнится, где-то поблизости отсюда я набирал воду из Сырдарьи, лишь слегка наклоняясь с берега к реке. Теперь же высота берега составляет пять-шесть метров, да и реку можно довольно просто переплыть... Нет, это явно не та река, которую я знал прежде. Присмотревшись внимательнее к тугаям, я увидел, что и они стали более редкими и менее зелеными – появилось много сушняка. Всюду видны глубокие шрамы – колеи от колес тяжелых машин...

Первое утро на Сырдарье начинается с быстрых сборов в дорогу. Сегодня мы должны добраться до места начала работ. А пока ближайшей нашей задачей является марш-бросок к Байбакумской переправе через Сырдарью.

И вот мы наконец добрались до паромной переправы и, пристроившись к колонне автомашин, ожидаем своей очереди. Время тянется томительно, и я неторопливо оглядываю все вокруг. Невольно присматриваюсь к Сырдарье, пытаясь найти в ней хоть какое-то сходство с той разъяренной рекой, которую я видел в многоводном 1969 году. Единственное, что напоминает мне эту реку, – это переправа. Однако и она изменилась до неузнаваемости. Тогда мы с трудом въезжали на паром, взбираясь по разбитым сходням. А в этом году воды в реке так мало, что дорожным мастерам пришлось срезать берега бульдозером, делая крутой спуск и земляную насыпь через мелководье.

Что ж, как гидрологу мне сильно повезло: я видел Сырдарью в 1969 году, году высокого половодья, – и вот я вижу Сырдарью сейчас в год сильного маловодья. Богатый материал для сравнения! Но душу мою картина маловодья вовсе не радует...

Собственно паром представляет собой тяжелый деревянный настил, уложенный на три полых металлических бака с косо срезанными днищами, что делает их более обтекаемыми. Через систему блоков с правого и левого бортов парома пропущен толстый трос, который прочно укреплен на берегах реки.

На паром осторожно въезжают автомашины, трактора, грохочущие на стыках помоста повозки. Подается команда – и паром мягко отходит от причала. Минут через десять он так же осторожно пришвартовывается к противоположному берегу.

Надсадно ревут моторы, и машины с трудом поднимаются по настилам на крутой уступ противоположного берега. Некоторым не удается самостоятельно одолеть подъем, и тогда им на помощь приходят более мощные машины и трактора.

В густом облаке пыли, струящейся, как вода, по лобовому стеклу кабины, мы въезжаем на уступ левого берега. Женя Богатырев включает первую скорость и до конца выжимает педаль «газа». Наш вездеход раскачивается из стороны в сторону, с трудом выбираясь из рытвин и ям, скрытых под толстым слоем мягкой, как пудра, пыли. Женя проклинает местные дороги, сокрушаясь о том, что угробит на них машину, а за это, понятно, начальство его не похвалит. Но я его слушаю не особенно внимательно – у меня хватает своих забот.

Неожиданно Богатырев останавливает машину. Я с удивлением смотрю сначала на него, потом на дорогу и ничего не вижу, такое впечатление, что мы попали в густой туман.

 – Давай переждем, пока пыль сядет, а то ненароком с кем-нибудь столкнемся, – уже более миролюбиво говорит Женя. Полный штиль. Долго ждем, когда уляжется пыль. Наконец нам удается разглядеть запыленный кустарник чингиля, в который уперлась бампером наша машина.

Женя круто выворачивает руль влево, и дальше мы едем со скоростью пешехода. Я представляю, как сейчас в кузове на ребят непрерывно сыплется пыль, как они задыхаются от нее, кляня все на свете. Прошу Богатырева ехать побыстрее, но «вслепую» водить машину он пока не научился. Вспоминаю строки из какого-то очерка о Средней Азии, где автор утверждает, будто лессовая пыль настолько «чистая», что достаточно встряхнуть одежду – и не остается никакого намека на пыль. Вот бы сейчас этого автора в кузов нашей машины!..

Наконец дорога резко поворачивает вправо и становится более ровной. Теперь я могу смотреть по сторонам и спокойно любоваться сырдарьинскими тугаями. Однако где же они, эти малодоступные заросли? Всюду, куда я ни смотрю, только обгорелые кусты да голые стволы джиды. Молодая поросль с трудом прикрывает страшные ожоги на теле деревьев. Тут же попадаются выгоревшие, но уже омытые дождями заросли кустарников чингиля. Подобную картину я уже видел в низовьях Чу, где чабаны специально устраивали «запалы» тростника и чингиля, считая, что так будет лучше расти молодая трава и что в зарослях у них пропадает много скота. Думаю, что здесь тоже таким примитивным способом отвоевывают землю у тугаев.

Неужели перед нами сырдарьинские тугаи?! Где же джидовые рощи и фазаны, спокойно сидящие на ветках, где луговые травы, которые заглядывали в кузов грузовой машины, где озера и пойменные реки, которым не было ни конца, ни края в 1969 году? Очевидно мне придется смириться с мыслью, что в этом году мы будем иметь дело совсем с другой рекой, которую придется познавать снова. Я и не предполагал, что можно встретиться с пустыней, где, кроме обгорелых деревьев и пыльной дороги, ничего нет, у самой реки...

 – Мотор не тянет, перегрелся. Надо постоять, – говорит Евгений, останавливая машину.

Действительно, жара сегодня невыносимая. Мы в кабине чуть не спеклись... Вот чудеса: в 1969 году мы буксовали в грязи на залитой водой пойме, а теперь плывем в удушающей пыли, которую наши вездеходы преодолевают с великим трудом! Земля, иссушенная суховеями, покрыта глубокими трещинами-шрамами.

Впереди показалась роща разнолистного тополя – туранги, реликтового дерева, дожившего до наших дней с незапамятных времен. Его густая крона дает отличную прохладу и тень. Лучшего места для отдыха не придумать. Придется переждать здесь жару. Наша рощица, так заманчиво выглядевшая издалека, оказалась вблизи не столь уютной: всюду валяются сломанные ветки, вся трава вытоптана. Нам пришлось потратить немало усилий, чтобы расчистить хотя бы небольшую площадку.

Метрах в ста от нас Сырдарья лениво катит свои воды. Ширина реки здесь невелика, каких-нибудь сорок метров. И русло реки кажется слишком большим для ее сегодняшних скромных размеров. В многоводные годы вода, по-видимому, подступает к самой туранговой роще, и тогда ей приходится нелегко. Смотришь на рощу со стороны Сырдарьи – и кажется, будто она собирается навстречу реке, но, не решаясь спрыгнуть с двухметрового обрыва, робко пробует, не вязко ли дно старого русла. Наверное, поэтому ниже берегового уступа кустятся молодые побеги тала, реденькой цепью убегая к воде. Отполированная лессовая корка, растрескавшаяся многоугольниками, блестит на солнце, слепя глаза.

Мы лежим в тени деревьев. Стоит удивительная тишина, совсем не слышно птиц, и только кузнечики лениво стрекочут в пожухлой траве. Я разглядываю крону тополя – самое обыкновенное дерево. С первого взгляда и в голову не придет, что оно чем-то примечательно. И только присмотревшись к листьям, убеждаешься, что они совершенно разные и по форме – широкие, с зубцами и узкие, ланцетные – и по размерам. Вот тут-то и начинаешь понимать, что это не совсем обычное дерево. Туранговые рощи так нарядны, что их трудно не отметить даже среди разнообразной, буйной растительности приречных тугаев.

...И вновь мои мысли невольно возвращаются к Сырдарье, к приречным тугаям, к тому контрасту, который так бросился мне в глаза, между нынешним маловодным годом и годом 1969-м. В моей полевой сумке лежит дневник гидрографического обследования 1969 года, который я взял с собой в свое новое путешествие на берега Сырдарьи, надеясь на его помощь. Беглые зарисовки и записи в дневнике наверняка помогут мне ориентироваться на местности, особенно на маршрутах нивелирования. Но, кажется, теперь я вижу совсем незнакомые мне реку и приречные тугаи, если эту сильно разреженную растительность по берегам Сырдарьи еще можно назвать тугаями.

Чтобы убедиться в этом, я решил заглянуть в свой старый дневник. Время у нас есть. Жара спадет не раньше чем через два часа.

Открываю дневник на первой попавшейся странице и сразу же окунаюсь в то трудное, но прекрасное время, когда я месил грязь на сырдарьинской пойме, прорубая просеки в тугаях для наших нивелировочных профилей.

9 июня. Наконец кончились все хлопоты и ожидания, связанные с арендой самолета. Мы как-то больше привыкли ездить на обыкновенных машинах, и потому теперь наш АН-2 с голубой полосой через весь корпус кажется нам чудом современной техники. Мы взлетаем с Чимкентского аэродрома и направляемся в сторону Сырдарьи.

Через час на горизонте я увидел широкую сверкающую на солнце поверхность реки. Она показалась мне грандиозной, и я не мог оторвать от нее взгляда. Ребята тоже прилипли к иллюминаторам.

Пересекаем реку, разворачиваемся над водохранилищем Чардара, голубеющем внизу, как поле цветущего льна, и летим по течению реки. Пролетаем низко над вспененным клокочущим водосбором, где в облаке брызг вода из водохранилища устремляется в русло Сырдарьи и в Кызылкумский канал, убегающий в Чардаринскую степь. Мне показалось, что от речных брызг воздух в самолете стал влажным. Дальше от водохранилища Сырдарья, как будто взяв разбег, становится все шире и полноводнее. Вдоль береговых уступов тянется вспененная полоса – это говорит о бешеной скорости течения.

Приземляемся в районе урочища Тортколь у небольшого селения, расположенного на вершине увала, у которого Сырдарья делает крутой поворот. Здесь нам предстоит провести первую нивелировку.

Я выскочил из самолета и побежал к реке. Здесь, с высокого уступа, я впервые увидел вблизи Сырдарью: под обрывом увала Тортугай неслась вспененная, разъяренная река. Противоположный берег скрыт дымкой и не просматривается. Густые заросли приречных тугаев стоят в воде. Шум бурлящей воды напоминает звук, сопровождающий торошение льда. В тугайных лесах не умолкает птичий гомон. В воду с грохотом валятся огромные деревья, подмытые полноводной рекой. На плывущих по реке стволах устроились чайки... Обычная картина высокого половодья.

Одним водоплавающим, наверное, теперь раздолье. И я действительно вижу, как на плавнях, озаренных солнцем, утки и гуси учат своих малышей «первым шагам». Они могут быть спокойны за свое потомство, ибо сейчас стихия хорошо защищает их от браконьеров.

В густых зарослях тростника и чингиля слышно, как спокойно ходит по мелководью кабан и чавкает, расправляясь с очередной порцией сладких корешков тростника и рогоза. Сейчас кабану самое время отъедаться и нагуливать жир. Потом, когда придет август, а за ним сентябрь, обсохнет пойма, выгорит степь, в тугаи снова вернется человек со своими делами: кто за дровами, кто на промысел, и кончится тогда спокойная жизнь для кабана...

Сделали первый профиль, чертовски устали. К урезу не пробиться из-за непроходимых зарослей чингиля и джиды. Однако почин сделан.

11 июня. Перебрались уже на третью стоянку. Вчера первый раз искупался в Сырдарье, и даже не верится, что хватило смелости. У берега обнаружил зону затишья шириной метров в пятьдесят, здесь были обратное течение и сравнительно чистая вода. Вода оказалась теплой, мягкой. Потом набрал в ведро мутной коричневой воды. Минут через двадцать она отстоялась и стала совсем прозрачной, пьешь – и еще хочется.

Разговаривал с местными чабанами. Они сказали, что уровень воды в реке будет еще подниматься. По-моему, больше уж некуда. Ширина разливов в среднем около четырех километров. Течение в реке сильное, стремительное: смотришь на воду – и кажется, будто сам несешься по речным струям в пене и водяных брызгах.

Всюду в реке встречаются острова длиной в несколько километров, покрытые густыми зарослями древесной растительности. Оттуда днем и ночью доносятся птичий гомон и вой шакалов.

На пойме по обоим берегам реки тянутся гирлянды старичных озер, образовавшихся в результате разлива Сырдарьи в это высокое половодье. Интересно смотреть на них сверху: по форме озера похожи на подковы, иногда концы подковы почти смыкаются между собой. Такие озера обычно называются «Колган», то есть «Забытое». И действительно, эти озера не что иное, как оставленные, «забытые» рекой излучины. Со временем они все больше отдаляются от реки, постепенно зарастая по берегам древесной и водолюбивой растительностью.

Пока делаем нивелировку на одном из берегов. Другим берегом займемся, когда раздобудем моторную лодку. Как дикие звери, ломимся через заросли тугаев, распугивая зайцев и фазанов. Устаем смертельно.

Разливы на пойме достигают в ширину нескольких километров, и на нивелировку пойменных участков уходит уйма времени. Куда ни посмотришь, везде густые заросли всевозможной растительности и вода... На этом зелено-голубом фоне встречаются небольшие островки земли, не залитые водой. Почему-то обычно они лишены какой-либо растительности и имеют коричневую окраску.

Сегодня я впервые увидел, как местные рыбаки ловят огромных сазанов и сомов. Рыбы в реке удивительно много. Надо срочно наладить рыбалку.

16 июня. Впервые за все время наших работ приземлились вблизи довольно крупного населенного пункта – центральной усадьбы совхоза «Байракум». Трудно далась эта посадка пилотам Ан-2: с одной стороны река, с другой – арыки, поля, линии электропередачи, и свободна только узкая полоса на дороге, по которой снуют машины. Здесь и сели. Бивак разбили неподалеку, на берегу Сырдарьи. Место, конечно, неудачное: с одной стороны дорога, с другой – река, и совсем нет тени.

Самолет не успел улететь, а у нас уже появилось много новых знакомых – шоферы, рыбаки, мотористы плавучих насосов, закачивающих воду в каналы, капитан буксирного катера паромной переправы дядя Миша и прочий любопытствующий народ. (Вообще удивительное дело: куда бы мы ни прилетели – пусть даже в самые заброшенные, пустынные уголки, – нас обязательно встречают местные жители. Откуда они только берутся в этой глуши, среди безбрежных сырдарьинских разливов?!)

Наиболее полезным оказалось знакомство с дядей Мишей, который сразу предложил нам свои услуги, для начала пригласив на вечернюю прогулку по Сырдарье. Я тут же воспользовался его предложением и попросил отвезти нас завтра на левый берег, где нам необходимо сделать нивелировку поперечного профиля, а вечером вернуться за нами обратно...

С трудом дождался рассвета. Всю ночь не сомкнул глаз: не давали уснуть полчища комаров, а тут еще машины, непрерывно сновавшие мимо нашего бивака.

В семь утра, как и договорились, прибыл дядя Миша. Не подвел!..

Переправа на противоположный берег заняла всего несколько минут. Но где же берег?! Я вижу деревья и кустарник, стоящие в воде, небольшие куртинки луговых трав и крошечные островки. Открытый участок берега, который издалека казался мне сухим, вдруг превратился в топкое болото с глубокими ямами. Мы прыгаем с борта катера прямо в воду.

Первые двадцать метров нивелировки сделали довольно легко, хотя порой приходилось подолгу стоять с нивелиром в воде.

Однако, пройдя небольшой, сравнительно открытый участок затопленной поймы, мы оказались перед непроходимыми зарослями джиды, тала и вербы. В ход пошли топоры, но вскоре мы поняли, что не так просто одолеть эти заросли. С каждым шагом тугаи становились все гуще. Время шло, просека оставалась все такой же короткой и узкой. Мы отчаянно размахивали топорами, медленно наступая на приречные джунгли, и вскоре совсем выдохлись. Под кронами деревьев, куда никогда не заглядывало солнце, было душно и сыро от сильных испарений с растительности и воды. Дело осложнялось тем, что тут было множество разных протоков, и на каждом надо было сделать нивелировку всех урезов и отметок дна строго по азимуту. В довершение всех бед нас донимали комары и слепни. Хотелось скорее выбраться на открытое место. Наконец вдалеке появились небольшие просветы. В живой стене тугаев пробита последняя короткая брешь – и мы выходим на сухую крошечную полянку. Работа окончена. Но чего это нам стоило!.. Молодцы ребята!

Обратная дорога много времени не заняла. В условленном месте нас уже ожидал дядя Миша.

Однако для меня работа пока не закончена: нужно еще увязать профиль с урезами воды у берегов реки. Прошу дядю Мишу отвезти всех ребят на другой берег и потом вернуться за мной, когда я возьму отсчет по рейке, установленной кем-нибудь из ребят на том берегу... Через полчаса я уже вместе со всеми пил чай. Сегодня я впервые почувствовал сильную усталость.

Однако пора собираться в дорогу. Жара немного спала, хотя солнце еще сильно припекает. Убираю дневники в рюкзак. Укладываем вещи в машину и снова трогаемся в путь.

Вот за густой пеленой пыли последний раз мелькнула наша туранговая роща – и мы выезжаем на широкий простор прикызылкумских песков. Едем вдоль пойменных тугаев, пересекая многочисленные сухие русла небольших водотоков. Может быть, среди них находятся именно те, по которым в далеком прошлом вода из Сырдарьи устремлялась в русла древних рукавов? Может быть, именно здесь надо искать истоки Инкардарьи и Дарьялыка?

Пока я знаю только одно: с Сырдарьей мне надо знакомиться заново. Чтение дневниковых записей 1969 года окончательно убедило меня в этом.