Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Корякин Владислав Сергеевич.
Семь экспедиций на Шпицберген.
Издательство «Знание».
Москва,
1986 г.
Радость открытия
Когда мы приближались к Шпицбергену,
мать-природа наглядно показала нам, на что она способна в этих широтах.
Старенький «Сестрорецк» (построенный еще в 1912 году для балтийских линий)
кряхтя карабкался с одной волны на другую, и происходившее в его каютах, где,
помимо нашей экспедиции, размещалось полторы сотни шахтеров и членов их семей,
не поддается описанию. Дьявольская какофония звуков, в которой мы с тревогой
улавливали плеск воды на судне, могучие удары волн по его обветшавшему корпусу,
треск рвавшихся заклепок и визг винта, который обнажался, когда судно задирало
на очередном гребне корму к небу. Глухой шум издавали при своем движении по
палубе багаж и другие вещи, не закрепленные незадачливыми пассажирами.
Гигантский циклон над Гренландским морем
развел волны, напоминавшие холмы зеленоватой воды с просвечивающим гребнем и
полосами пены на склонах, которые то и дело закрывали горизонт. Что для таких
громадин наше суденышко водоизмещением две тысячи тонн! Воздух густо насыщен
водяной пылью – это сильный ветер срывает гребни с волн, рассеивает их над
морем. С надстроек можно разглядеть, как на корме среди взбесившейся воды в
специальных гидрокостюмах работают матросы из аварийной команды: не выдержав
тяжести воды, там разошлись палубные швы. Степень повреждений я оценил, когда,
вернувшись в каюту, обнаружил вспучившуюся переборку у своей койки и погнутый
могучий пиллерс (Вертикальная стойка в наборе корпуса судна).
Для меня этот шторм не в диковинку:
арктические воды уже испытывали меня «на прочность», причем штормом более
сильным, чем сейчас. К тому же привычка всему искать объяснение (ведь я на
судне не только пассажир, а еще и научный работник) взяла верх над
переживаниями, и я стал размышлять, в чем причина разбушевавшегося в этом
районе Арктики шторма. Тут проявилось действие по крайней мере трех природных
факторов: во-первых, близость области низкого давления на севере Атлантики;
во-вторых, обширность акватории Гренландского моря, которое, как известно,
относится к морям средиземного типа; в-третьих, влияние Гольфстрима. Если бы не
он, мы оказались бы под защитой морских льдов, как это обычно бывает в морях,
по которым проходит Северный морской путь. Об этом нелишне вспомнить, поскольку
оледенение на арктических архипелагах тысячами незримых нитей в системе
природных взаимосвязей взаимодействует с океаном, в основном с севером
Атлантики, откуда поступают питающие ледники осадки.
В тумане долго прятался одинокий остров
Медвежий, как бы выдвинутый навстречу нам форпост Шпицбергена. Да и сами берега
архипелага открылись с большим запозданием – хмурые, гористые, заснеженные...
Потом волнение стало стихать, судно прибавило ходу, и на исходе 9 июня мы были
уже у входа в Ис-фьорд. Казалось, зима и не думала уходить отсюда: снег сверху
донизу одел окрестные горы, снег на прибрежной равнине, повсюду снег, снег и
снег... Однако важнее, что припай уже вынесло из устья Ис-фьорда и из
Грен-фьорда – это уже несомненные признаки весны. Об ее приходе возвещает и
полярный день, который здесь наступил с середины апреля.
Мы не выпускаем из рук биноклей, карт и
фотоаппаратов. У автора этих строк своя причина для приподнятого настроения –
«получить» в день рождения целый архипелаг выпадает не часто и не каждому...
Первая остановка в Баренцбурге. Здесь,
как и в Пирамиде, в самом центре Западного Шпицбергена, расположен
принадлежащий Советскому Союзу действующий угольный рудник, находящийся вместе
с другими советскими рудниками в ведении производственного объединения «Арктикуголь»
(Добыча угля на Шпицбергене для энергетических нужд России началась еще в 1913
году по заявочным отметкам, сделанным известным русским полярным
исследователем, геологом В. А. Русановым. Карта с заявленными В. А. Русановым
месторождениями угля была им отправлена на родину в 1912 году. В 1913 году
(предположительно) руководимая им экспедиция на судне «Геркулес» пропала без
вести). Это обстоятельство для нашей экспедиции – как первой, так и всех
последующих – имело, разумеется, огромное значение. Ведь нам предстояло
работать в нелегких полярных условиях. Экспедиции, отправляющейся сюда
«налегке», без соответствующего экстремальным условиям материального
обеспечения, нечего и рассчитывать на какой бы то ни было успех, кроме как на
отчаянный риск. Вот почему практически все зарубежные исследователи вынуждены
везти на Шпицберген буквально все, что нужно человеку в суровом экспедиционном
быту. Мы же были, в сущности, освобождены от таких забот: руководство «Арктикугля»
обещало нам содействие в материальном обеспечении – от транспорта (вертолетов)
до продовольствия. Поэтому у нас есть все основания говорить о том, что наша
успешная научная работа на Шпицбергене в значительной степени обязана
доброжелательной поддержке и помощи советского производственного объединения
«Арктикуголь».
В Баренцбурге часть пассажиров под звуки
оркестра и приветственные возгласы – это встречавшие радовались прибывшей смене
– сошла на берег. С оставшимися на борту шахтерами мы по Ис-фьорду переходим в
Пирамиду, где и будет наша база. С нее начнется наша работа на ледниковом плато
Ломоносова и на леднике Норденшельда. В Пирамиде снова оркестр и крики «Ура!».
Велика радость тех, кого сменяют и кому предстоит вернуться домой, к родным
местам.
«Это что же, за прошлогодним снегом?..» –
не без юмора осведомилась у нас хозяйка гостиницы, где мы временно
разместились. И сама же ответила: «А у нас весь год воду-то с ледника берут...»
Уже 13 июня к фронту ледника Норденшельда
по припаю, тронутому весенним таянием, выступила наша экспедиция почти в полном
составе (из пятерых четверо). По-бурлацки перекинув лямки через плечо, мы
волокли за собой сани с экспедиционным скарбом и всем необходимым для работы в
нижней части ледника Норденшельда, где мы рассчитывали управиться за неделю.
Впечатления первого полевого дня оказались суровыми.
За восемь часов по протаявшему льду ценой
немалых усилий мы одолели двенадцать километров и стали лагерем на северном
берегу бухты Адольфа. Стоянка удобная – рядом ручейки талой воды и залежи
плавника на топливо. Разбиваем две палатки, размещаемся в них, сооружаем из
камней очаг, и лагерь готов.
На следующий день мы забросили часть
груза на ледник и приступили к снегомерным работам и бурению. Высота над
уровнем моря не такая уж большая, менее двухсот метров, тем не менее весна
здесь совсем не чувствуется, то и дело слух улавливает вкрадчивое шуршание
поземки.
Сейчас специфика нашей работы – вручную
бурим лед. Работа на изнурение, но, увы, только так можно узнать, что творится
в теле ледника ниже слоя сезонных изменений. Поначалу жестоко пострадали от
лямок наши плечи, потом, в последующие дни, огромные физические нагрузки
достались рукам, ногам и всем нашим мышцам.
В первый же день мы провели на леднике не
менее двенадцати часов, и после возвращения в лагерь кое-кто предпочел спальный
мешок еде. Это был жестокий темп, но лишь так мы могли уложиться в отведенное
нам время. Не обошлось без мелких неудач – в пятиметровой скважине остался бур,
к счастью со штангой, пришлось вырубать из льда.
Без акклиматизации, не досыпая, люди
самоотверженно делали свое дело, работа быстро подвигалась. Надо отдать должное
нашему научному руководителю Л. С. Троицкому, он удачно наращивал наши усилия
на решающих направлениях. Самым трудным, как и ожидалось, оказалось бурение
двадцатипятиметровой скважины, на что ушли сутки. Зато мы узнали, что по
термическому режиму ледник занимает промежуточное положение между льдами
Северо-Восточной Земли и ледниковым плато Изаксена.
Пока мы, по сути дела, повторяем
наблюдения X. В. Альмана.
После бурения – в лагере распростертые
тела на гальке в самых живописных позах. Когда я наступил на одно из них (сил
поднять ноги повыше не оставалось), тело пострадавшего не реагировало!
Реагировал Володя Михалев, прохрипевший сквозь распухшие от солнечного ожога
губы: «Какие люди...»
Весна подступала к нашему леднику
одновременно осторожно и неотвратимо. Потемнели окрестные горы – подтаял
снежок. У больших камней на леднике появилась талая вода. В Билле-фьорде
взламывается припай и появляются разводья. На леднике солнце жарит вовсю –
отраженные снегом солнечные лучи обожгли наши лица, у многих распухли губы и
носы, некоторые жалуются на глаза. Лицо нашего научного руководителя Л. С.
Троицкого напоминает кровавый бифштекс. Нелегко дается нам этот ледник.
Поэтому, что бы мы ни сделали, нам это представляется успехом. Первый такой
успех ощутили мы, когда, производя снегосъемку, поднялись вверх по леднику и
немного не дошли до нунатаков Эккокнаусан (Эккокнаусан, по-норвежски,– «Эхо
скал») (Нунатак – скала, окруженная со всех сторон ледником, возвышающаяся над
ледником).
Методика снегомерных съемок предельно
проста. Через сто метров, отмеряемых шнуром, втыкаем в снег тонкий щуп,
определяя границу с фирном, горизонтом прошлогоднего таяния, затем снимаем
отсчет по глубине. Через каждый километр отрываем шурф и производим послойное
измерение плотности, что позволяет нам подсчитать водозапас.
Завершился первый этап работ «привязкой»
фронта ледника, которую вдвоем с В. И. Михалевым мы провели прямо с припая. За
время пребывания в лагере мы убедились, что ледник Норденшельда не дает крупных
айсбергов. Об этом же свидетельствовали многочисленные лежки нерпы в
непосредственной близости от фронта ледника. И все же, разбивая базис или ловя
ориентиры в визир буссоли, я невольно вслушивался в потрескивание ледника и
шорох осыпающихся ледяных обломков. Лишь раза два в воду свалились сравнительно
небольшие глыбы, не представлявшие опасности.
Промер глубин, показавший колебания в
пределах от шестнадцати до восьмидесяти двух метров, свидетельствовал о сложном
характере морского дна вблизи ледникового фронта, который, судя по нашим
наблюдениям, с 1949 года отступил на несколько метров.
Жалко оставлять обжитой лагерь. Не только
мы с ним сжились, но, кажется, и окружающая фауна. Жирный лахтак (тюлень),
облюбовавший местечко в метрах двухстах от лагеря, так и не ушел от своей
лунки, с интересом знакомясь с нашей лагерной жизнью. Огромный бургомистр
(чайка) спокойно шлялся вокруг палаток, стоило собраться нам на очередной
перекус у костра. На совести этой прожорливой пташки немало наших пропаж,
включая килограммовый кус корейки. Однажды она даже продегустировала содержимое
нашей кастрюли.
Итак, первый этап завершен. Захватив лишь
самое необходимое, мы 18 июня вернулись прежним путем в Пирамиду. Местное
население с уважением и сочувствием смотрело на наши обгоревшие физиономии.
Наконец в Пирамиде собрались все, и
подготовка к высадке на ледник закипела. Груда добра, которую мы собирались
переправить на ледниковое плато Ломоносова, грозила, кажется, превзойти
размерами пирамиду Хеопса.
Тогда мы еще не имели опыта работы с
вертолетчиками в условиях Шпицбергена, отсюда и недоразумение.
23 июня мы сообщили вертолетчикам:
дескать, погода неустойчивая, вылет на время отложите... Я уже начал было
обдумывать маршрут по ближайшим ледникам, чтобы не терять времени, как вдруг
окрестности огласил рев моторов. К месту посадки вертолетов мы примчались все,
и тут командир вертолетчиков в довольно энергичных выражениях изложил свое
мнение по поводу нашего погодного прогноза. Нам стало ясно, что понимание вертолетчиками
«летной» и «нелетной» погоды в арктических условиях существенно отличается от
нашего...
Грузились в бешеном темпе, и вскоре
первая машина, размахивая винтами, словно сорвавшаяся с места мельница,
умчалась к леднику Норденшельда. Я сделал было попытку улететь на ней, но меня
удержало на месте руководящее указание.
Когда спустя час машина вернулась, а с
ней и один из наших товарищей, его лицо имело самое озадаченное выражение.
Сели, да не туда!.. Теперь уже никто не мог меня остановить, а механик даже
вежливо подсадил на лестницу-стремянку позади пилотской кабины. Загремел мотор,
и мы в воздухе. Вот уже и фронт ледника Норденшельда, вкось и вкривь перебитый
множеством трещин, а слева и справа проплывают вершины, ставшие такими
привычными за время пребывания в бухте Адольфа. Ориентиров было больше чем
достаточно, а видимость не могла быть лучше. Я попросил пилотов пройти над
центральным нунатаком Эккокнаусана курсом на восток, и, когда, судя по
скорости, мы пролетели шесть километров, на ледораздел ледникового плато
Ломоносова полетела дымовая шашка. Для меня это был первый шаг в карьере самодеятельного
штурмана-визуальщика, а для пилотов – первая посадка на ледники архипелага.
Машина, оставив груду разбросанного
имущества, улетела, и я остался один наедине со Шпицбергеном. К счастью,
недолго, потому что второй вертолет появился довольно скоро, и я мог вздохнуть
с облегчением... Дальше все шло хорошо: с каждой очередной машиной росло
количество доставленного имущества, резко увеличилось «народонаселение» плато,
становилось даже излишне шумно. Пожалуй, такого количества людей ледниковое
плато Ломоносова не видело с 1901 года, когда сюда добрались русские геодезисты
под руководством Ф. Н. Чернышева, выполнявшие измерения дуги меридиана. (Они-то
и присвоили ледниковому плато имя российского гения.) Мы были их преемниками в
изучении архипелага, и это ко многому обязывало.
Мы оставались впятером до 30 июня, и за
это время ледниковое плато Ломоносова приобрело вполне цивилизованный вид. Его
ледораздел оседлали две палатки – круглый каркасный КАПШ (каркасная арктическая
палатка Шапошникова) и обычная двускатная из легкого брезента. Последняя
предназначалась под продукты и другие деликатные вещи, требовавшие укрытия от
непогоды, но была на неделю оккупирована маршрутниками – Троицким и автором
этих строк. Персонал стационара (три человека) устроился в КАПШе, где даже
после установки печки, отапливавшейся пирамидским углем, вполне хватило места
для троих. Убранство руководящих апартаментов дополняла рация. В стороне от
КАПШа вскоре возникли очертания метеобудки в окружении осадкомера,
актинометрической стрелы, градиентной мачты и целого леса реек. Слава Маркин
развернул свое хозяйство для познания климата ледников. Это место я старался
посещать пореже, невзначай можно было угодить в свежеотрытый шурф или наступить
на хрупкий термометр.
С высоты тысячи ста метров над уровнем
моря на востоке в солнечной дымке отчетливо прорисовывалась плоская глыба
острова Баренца со светлым язычком ледника Дуквиц. По прямой до него было всего
восемьдесят километров – увы, пока недоступных. Ледниковая поверхность в том
направлении снижалась настолько круто, что интереснейший ледник Негри, в
истоках которого находился наш лагерь, нельзя было увидеть. Ограничивала обзор
к востоку и горная цепь меридионального направления с гребнем почти на уровне
нашего ледораздела. Она была сложена цветными породами, радовавшими глаз при
солнечном освещении: гора Сван-берг густо-синяя, а горы Рогачева темно-красные,
почти вишневые. На западе, откуда мы прибыли, отчетливо просматриваются
верховья Билле-фьорда и гора Пирамида над одноименным поселком.
Нам предстояло побывать в этих местах,
чтобы «сомкнуть» наши наблюдения с теми, что уже выполнены у фронта ледника
Норденшельда. С плато красавцы-нунатаки Ферьер и Терьер на задворках этого
ледника гляделись не столь величественно и воспринимались как рядовые
ориентиры. Еще одна существенная деталь – ледораздел ледникового плато
Ломоносова является одновременно и главным водоразделом Западного Шпицбергена.
Поэтому и выходило, что Славина метеоплощадка располагалась в бассейне
Баренцева моря, а место для бытового мусора и отходов – уже в бассейне
Гренландского.
За неделю мы преуспели во многом. Не
только начали метеонаблюдения, но и сумели выполнить снего-съемку до истоков
Негри, то есть до высоты пятисот метров. Здесь мы уперлись в зону трещин и
пришлось отступить, ограничив маршрут одиннадцатью километрами.
А жаль было все-таки отступать. Тут нам
представилось нечто интересное: местность понижается, а количество снега
меняется мало, хотя привычнее было бы видеть иную картину – чем ниже, тем снега
больше.
Чем это объяснить? Что это – случайность,
сезонный сюрприз природы или же здесь проявилась какая-то, пока нам неведомая
закономерность?
Мы занимались не только наукой или
хозяйством стационара. В скверную погоду перетащили сани с грузом от лагеря до
Эккокнаусана, где попали под свирепый ураганный ветер, который не дал поставить
палатку, и участники маршрута вернулись к КАПШу, хлебнув по дороге сильных
впечатлений. Окончательно на нунатаки Эккокнаусан мы с Троицким перебрались в
последний день июня, выполнив по дороге очередную снегомерку. Интересный
результат: по сравнению с восточным участком на таких же высотах, что и там,
здесь снега почти в два раза меньше.
Это первый реальный шаг в полевых
исследованиях к разгадке тиррелловской «головоломки оледенения Шпицбергена» со
времени ее возникновения.
Как мы и ожидали, осадки в виде снега поступают
здесь с Баренцева моря, причем его количество уменьшается к центру острова.
Кажется, мы были первыми, кто пришел к мысли связать разгадку тиррелловской
«головоломки» с поступлением осадков со стороны Баренцева моря. Полевые
наблюдения подтвердили наше предположение.
Ну и местечко досталось нам!.. Серые и
красноватые гранитные скалы с выветренной рыхлой корой, обильно поросшие
черными и красными лишайниками. Поскольку работали мы в «ночное» (по привычному
для нас ритму жизни в условиях полярного дня) время, то нунатаки, где мы
расположились, против солнца, с темной, неосвещенной стороны, выглядели мрачно –
свирепыми, дьявольски неуютными.
На ледник мы спускались по огромной
снежной косе – еще один признак преобладания восточных ветров в этой части
Шпицбергена.
Непрекращающийся ветер, завывавший в
скалах, нещадно трепал нашу палатку.
Быстро выставили створ для наблюдений за
движением льда.
Теплеет, однако, это создает новые
трудности. Снежные мосты подтаяли, ослабли, и я, не сумев остеречься,
провалился в трещину. К счастью, все обошлось...
В горах на побережье совсем мало снега,
ниже на леднике лужи, залив освободился от льда, хотя время от времени остатки
льда вырываются из укромных бухт и ветер выносит их в море.
Спустя сутки к нам присоединился Михалев.
Его появление у нас совпало с усилением ветра – он совсем озверел, и нам пришлось
перенести палатку и поставить ее ниже по склону, причем на искусственной
террасе. Новое место приглянулось, кажется, Володе. «Вид на море –
это прекрасно!» – изрек он под рев ветра и забрался в спальный мешок. Он прибыл
кстати. После сна со свежими силами мы «сомкнули» снегосъемки, выполненные
здесь, с теми, что ранее были произведены в нижней части ледника. Мы расценили
это как большой успех: программа первоначального этапа выполнена, осталось
кое-что доделать, правда, не самое приятное, например бурение.
Прилетел вертолет и увез нашего научного
руководителя для переговоров с одной из иностранных экспедиции – с обещанием
вернуть шестого. Отъезд Троицкого, когда нам и без того физически трудно, а тут
еще свирепый ветер, будто желавший во что бы то ни стало выжить нас отсюда, мы
восприняли как удар судьбы. На комментарии в крепких выражениях недостатка не
было. В конце концов решили: действовать, как было намечено ранее...
На бурение мы отправились с отчаянной
решимостью. Но, несмотря на «усиленное» питание (содержимое кастрюли на троих
досталось двоим), выдохлись и сдались на четырнадцати метрах... Наградой за
наши муки были интересные данные, полученные Володей. Оказалось, что картина
температурного режима в этой скважине иная, чем на той – нижней.
После окончания бурения сделали попытку
пробиться к своим на плато Ломоносова, но нарвались на «мордотык» со скоростью
порядка тридцати метров в секунду (то есть практически за пределами шкалы
Бофорта) и снова вернулись к нашей палатке... Дальнейшие события объясняет
записка, оставленная нами в гурии (Гурий – приметный знак, сложенный из камней)
на случай прилета вертолета: «Уважаемый Леонид Сергеевич! Пробурена 14-метровая
скважина – на большее нас не хватило, сделали все, что могли. Так как мы не
уверены в погоде 6.07.65, то решили идти на нижний створ. Наш путь следования:
Эккокнаусан, далее по продольному створу на июльскую термометрическую скважину
с выходом на правую морену против горы Де Геера...» и т. д.
Весь день 6 июля мы провели вблизи
палатки у подножия горы Де Геера в несбывшейся надежде увидеть или услышать
долгожданный вертолет с Леонидом Сергеевичем на борту. Увы, наши ожидания не
сбылись... К этому времени мы положили начало еще одному скоростному створу и
пришли в себя от впечатлений Эккокнаусана. Последняя ночь у подножия Де Геера
была «ночью размышлений и великих решений», причем совет проходил в процессе непрерывного
хождения вокруг палатки в сплошном тумане (Мы находились на Шпицбергене во
время полярного дня, поэтому ночь и день были для нас понятиями относительными).
На совете было обсуждено положение с продуктами, шансы на появление вертолета в
ближайшие дни, роль Русанова в арктических исследованиях, «недостатки природы
субтропиков по сравнению с природой Арктики» и т. д. Осуществляя принятое решение,
рано утром 8 июля мы благополучно прибыли в еще охваченную сном Пирамиду.
Удовлетворив любопытство местных обитателей, порядком изумленных нашим
появлением, мы поинтересовались о вертолете. «Во всяком случае, не в ближайшее
время», – гласил ответ.
Позднее мы встретились в Пирамиде с
Троицким, подвели и первые итоги. Теперь мы можем оценить вещественный баланс
ледника Норденшельда, если получим данные о расходе льда в течение лета. Если
нет, то все, что мы имеем, можно будет выбросить в «ближайшую урну». Так же
обстоит дело и по многие другим разделам программы. Оснований успокаиваться на
достигнутом у нас не было. Главным для экспедиции становилось завершение
наблюдения на плато Ломоносова и леднике Норденшельда.
Зингеру и Маркину на ледниковом плато
Ломоносова выпала честь первыми начать свою научную вахту в этом ледяном краю.
Вдвоем они оставались весь июль и почти половину августа... Правда, им не
пришлось выкладываться на износ в маршрутах, как нам, но, по-моему, легче им не
было: повседневная монотонность, однообразие при выполнении рутинных
наблюдений, а без них не обойтись... Это, пожалуй, хуже физической усталости.
Радио в таких ситуациях, конечно, не заменяет живого повседневного контакта с
людьми. Кроме того, отсутствие третьего человека на стационаре затрудняло
выполнение важнейшего раздела научной программы стационара – проходки глубокого
шурфа в фирново-ледяной толще.
Хотя КАПШ гарантировал относительно
сносные условия существования и защищал первожителей плато от непогоды, Арктика
обращалась с ними сурово, о чем свидетельствуют сухие строки научного отчета:
«В июле отмечено 3 полностью ясных дня, 16 полностью пасмурных и 23 дня с
туманом.... В июле средняя суточная температура воздуха только 6 раз
поднималась выше нуля, оказавшись в среднем отрицательной (–1,5°) ... Скорость
ветра в среднем за июль на высоте 1 метра была равна 4,5 м/с. Трижды за время
наблюдений ветер достигал ураганной силы».
По описанию Зингера, в такие моменты
«казалось, что КАПШ вот-вот покинет своих постояльцев и бросится наутек. Тонкие
стенки надувались и приподнимались, деревянные полудуги-стрингера, на которых
держался палаточный шатер, трещали и стонали. Печные железные трубы
предпринимали не одну попытку сорваться с места, но крепко притянутые
проволокой к специальным креплениям, лишь понапрасну осатанело колотились о
печку и крышу. Ветер непрерывно хлестал по брезенту миллиардами снежинок,
несшихся с ураганной скоростью. Можно было подумать, что метель забивает в КАПШ
гвозди».
Определенно, даже если кое-что отнести на
излишние эмоции, нашим товарищам приходилось несладко. Знаю по себе: в таких
случаях трудно оставаться оптимистом. В особенности если не знаешь, удалось ли
тебе сделать что-либо ценное для науки. Наша же профессия такова, что это
обычно бывает известно после завершения камералки (Специфический термин
геологов, гляциологов, специалистов других подобного рода профессий, означающий
обработку полевой информации в лабораторных условиях, то есть по возвращении из
экспедиции).
А пока день за днем им приходилось
проводить наблюдения по программе (каждый день практически одни и те же) и
вести нехитрое и такое непростое хозяйство по обеспечению жизнеспособности
своего крохотного научного стационара, выполнявшего первые гляциологические
исследования в этой части Шпицбергена, чтобы ликвидировать одно из последних
белых пятен на карте оледенения архипелага. На долю современного гляциолога
такое выпадает не часто.
В конце июля в радиограммах с плато
Ломоносова стали проскальзывать нотки нетерпения. Видно, наши коллеги были
основательно удручены неудачными попытками Троицкого и автора этих строк вместе
с Михалевым пробиться к ним – все время мешала непогода. Настоящая зима, только
летом. Летняя «зимовка» да и только! Не случайно в этих радиограммах стали
появляться указания на «аномально холодное лето», а сверх того настойчиво
подчеркивалось, что «период положительных температур закончился, абляция
прекратилась».
Нам было понятно нетерпение наших коллег,
мы сами стремились к встрече с ними, причем именно на плато Ломоносова, ведь
нам предстоял повторный маршрут вниз по леднику для получения характеристик
поведения ледника летом. И все-таки они были молодцы: не дождавшись подмоги,
сами (вдвоем!) начали проходку глубокого шурфа. Первая запись об этом событии в
моем дневнике сделана 27 июля.
Благодаря этому шурфу было установлено,
что количества воды за лето явно недостаточно, чтобы промочить полностью
накопившийся за зиму снег. Поэтому плато Ломоносова следует отнести к холодной
фирновой зоне, ранее описанной лишь на Северо-Восточной Земле. Без этого
расшифровка стратиграфии снежно-фирновой толщи невозможна. Похоже, что повыше,
например у горы Ньютон, достигающей одной тысячи семьсот семнадцати метров,
могут оказаться участки и снежно-ледяной зоны, характерной для Антарктиды.
Встреча на ледоразделе ледникового плато
произошла только 12 августа. Получив с утренним сроком связи радиограмму:
«Приготовьтесь к приему двух вертолетов. Начиная с 12 часов передавайте
Пирамиду ежечасно сведения о погоде. Троицкий», – Зингер и Маркин приступили к
ликвидации палаточного хозяйства. Когда от КАПШа остался голый каркас, Маркин,
опасливо поглядывая на клочья низких облаков, наползавших от ледника Негри,
заметил:
– Только и осталось, чтобы вертолеты не
прилетели...
Рация теперь стояла под открытым небом, и
каждый час с антенны шли в эфир сведения о погоде. В это время оба вертолета
уже сидели в Пирамиде, и уставшие экипажи, наработавшиеся с утра, обедали в
столовой. Наша троица – Троицкий, Михалев и автор этих строк – в полном полевом
снаряжении и со всем имуществом также пребывала в ожидании. Настроение
несколько торжественное, хотя в то же время и тревожное: как все обернется,
неужели подведем ребят?..
Последняя радиограмма с плато об
ухудшении погоды подстегнула пилотов. Мы летели с одним из наиболее опытных
пилотов «Арктикугля» Фурсовым. Экипаж второго вертолета, недавно сменившийся,
не имел опыта посадок на ледниках и поэтому взлетал вторым.
Высадка на плато осложнялась попутными
заданиями по обеспечению возвращения маршрутной группы; для нее надо было
выбросить продукты у подножия горы Де Геера и на Эккокнаусане, а также забрать
имущество, которое мы оставили там с Михалевым в июльском маршруте после
«похищения» Троицкого.
Эти дополнительные операции потребовали
не менее трех посадок и вызвали нетерпеливое недоумение у двух наших товарищей,
еще находившихся в их бывшем лагере на плато Ломоносова. Ведь, по их мнению,
происходило нечто необъяснимое: они слышали гул вертолетных двигателей, судя по
всему, вертолеты взлетали, садились, опять взлетали, непонятно где и непонятно
зачем, а погода неумолимо ухудшалась, с Баренцева моря угрожающе подбиралась
облачность. Надежда расстаться с надоевшими снегами ледникового плато
Ломоносова во второй половине дня стала совсем призрачной... Вертолеты летают
где-то поблизости, будто кого-то ищут, но не могут найти. Не их ли?..
Но вот первая машина низко, с нарастающим
ревом несется от скал Эккокнаусан, слегка зависает и садится на фирн. Затем в
небе, увеличиваясь в размерах, возникает второй винтокрылый силуэт. Люди в
поношенных штормовках и меховых куртках бросаются друг другу в объятия, наспех
передают пачки писем, выкрикивают сквозь гул моторов новости, что-то объясняют
друг другу...
Разгрузка вертолетов сменяется такой же
поспешной погрузкой, затем последние рукопожатия, и вскоре гул моторов
растворяется в пелене снега, плотной завесой закрывшей горизонт. «Вовремя
смылись ребята, – записал я вечером в своем дневнике, – буквально в последнюю
дырку. Быстро села облачность, и у нас туман с мелким снежком и небольшим
ветром». Арктика остается Арктикой и в августе.
Теперь можно подумать о том, что
предстояло нам. Прежде всего об укрытии от непогоды. Наше жилье на ближайшую
неделю – снежная яма, перекрытая сверху остатками КАПШа и куском брезента
вместо крыши, на «полу» также остатки досок и надувные матрасы, отсыревшие
оленьи шкуры, рюкзаки и т. д. Среди спальных мешков с трудом находится место
для примуса. Сверху хлещут струйки воды, на которые мы отзываемся проклятиями.
Снаружи остатки упаковки, ненужный теперь уголь, разбитые ящики... И все это в
промозглой белесой мгле, когда туман сливается со снегом.
Укрепляем наше логово, подсыпаем снежку,
строим из снега защитные стенки, отрываем в нем что-то вроде хода сообщения...
Брошенную железную печку раскочегариваем... под открытым небом – она не для
снежного дома! А просушиться, натопить воды надо. Натопив снега, Троицкий
предлагает устроить баньку. Предложение не нашло поддержки и сочувственного
отклика. В нашем логове темновато, читать можно только со свечкой. «Иконы нам
не хватает...» – пробурчал Михалев.
На следующий день набросились на шурф.
Михалев рубит пешней лед, а мы, Троицкий и я, впрягшись в конец веревки,
перекинутой через шкив, вытаскиваем бадью со льдом, напевая временами «Вира
помалу! Вира помалу!» на мотив песенки герцога из «Риголетто»... В первый день
прошли маловато – всего девять метров десять сантиметров. Невольно смещаемся в
работе снова на ночные часы. К утру 16 августа – одиннадцать метров, на
следующее утро – уже тринадцать. В это время заполночь здесь – это вроде
сумерек в нашей средней полосе. Появляется белый диск луны. Температура обычно
два-три градуса ниже нуля, на снегу – до одиннадцати. Петь мы перестали, шурф
глубже, дыхания уже не хватает. Вытянув бадью на всю длину веревки, я остаюсь
на месте, а Троицкий несется к шурфу, подхватывает бадью и с трудом ставит ее
на край шурфа, высыпает содержимое – и все начинается сначала...
18 августа состоялся примечательный
разговор:
– ...И мы съели последнюю банку
консервов?
– Да.
– И всю сгущенку?
– Да! – со смехом.
– Что же осталось?
– Макароны, которые где-то здесь в снегу
лежат, свежезамороженный синтетический носок Маркина. Остальное на
Эккокнаусане.
– Да-а, ситуация...– подвел итог Михалев.–
В таком положении Де Лонг, Грили и Франклин, как известно, уже принимались за сапоги...
А у нас-то они резиновые! Впрочем, Марк Твен варил суп из барометра...
Шутки шутками, а ведь действительно, и
сроки, и продукты, и работа – все к концу. Погода же не считается ни с чем. На
что нас хватит, все наше... Кончаем описание шурфа. Судя по предварительным
данным, мы вскрыли толщу фирна и льда примерно за десяток лет, причем
аккумуляция 1964–1965 годов оказалась наибольшей, примерно одна тысяча триста
миллиметров – в пересчете на воду. Это намного больше, чем на метеостанциях в
центре острова. Со дна шурфа мы еще забурились на десяток метров
(соответственно с измерением температур), поставив очередной рекорд
Шпицбергена.
Все, программа на ледниковом плато
Ломоносова исчерпана...
В знак признания нашей победы и своего
более или менее благосклонного внимания к нам Арктика вечером 19 августа
чуточку приподняла облачный покров, и мы тут же вышмыгнули в приоткрывшуюся
щелку. Большего нам и не понадобилось, чтобы вновь оказаться на долгожданных
нунатаках Эккокнаусан, где полтора месяца назад Арктика подвергла наше терпение
жестокому испытанию.
Теперь мы не узнаем знакомых мест.
Оказывается, здесь, во-первых, не мрачно, а скорее совсем наоборот; во-вторых,
необычно тихо, совершенно безветренно; в-третьих, довольно тепло; в-четвертых,
сухо; в-пятых, ближе к людям; в-шестых, полно продуктов; в-седьмых... Я не
рискую приводить полностью перечень достоинств этих мест. Без приключений мы
провели все необходимые наблюдения на скоростных створах и абляционных рейках,
спали в роскошной сухой палатке, которую ни разу не поколебало порывом ветра.
Правда, перебравшись к подножию горы Де Геера, мы вновь встретились с
непогодой, но уже ничто не могло помешать нам на завершающем этапе работ. Мы
еще раз выиграли в поединке с Арктикой, и уже 26 августа были в Пирамиде.
Операции на ледниковом плато Ломоносова и леднике Норденшельда наша экспедиция,
проявив выдержку и настойчивость, завершила в намеченном объеме, а это немало.
Однако мы сделали больше, даже тогда,
когда обстановка, казалось, была против нас, потому что время, истраченное на
неудачные попытки вернуть Михалева в лагерь на плато Ломоносова, мы частично
использовали для попутных наблюдений, на которых следует остановиться
подробнее.
Еще 11 июля наша троица вновь
организовала лагерь у горы Де Геера в надежде начать подъем, но не тут-то
было... Прождали до 14, действуя в нижней части ледника в основном по
«сгущению» пунктов начатых ранее наблюдений, пока не истратили запас продуктов.
Решили заброску Михалева поручить вертолетчикам (но им это не удалось) и
перебрались на Землю Бюнзова в долину Матисон, где почти до конца месяца
занимались в основном проблемами древнего оледенения, облазив все побережье
Билле-фьорда от мыса Экхольм до Пирамиды. Нас интересовала проблема
преемственности современного и древнего оледенения. Является ли современное
оледенение реликтом древнего или нет? Многие его характеристики получают
различное толкование. Ведь история древнего оледенения в значительной мере
восстанавливается, как уже было сказано во вступлении, на принципах актуализма,
то есть на аналогиях с современным, но часто генезис одних и тех же отложений
различными исследователями объясняется по-разному.
В долине Матисон Троицкий и Михалев
работали на очень интересном разрезе. Интересном в том смысле, что он мог
внести ясность в давние споры по поводу следов реликтового оледенения. Сами же
споры объясняются просто: никто толком не знал, по каким признакам следует
определять эти следы. По рыхлым отложениям? Так известно, что их могут
формировать как ледники, так и морские льды, которые способны переносить валуны
и оставлять «типичные» ледниковые шрамы на прибрежных скалах и т. д. Позднее
Троицкий начал охоту на фораменифер с помощью дночерпателя, потому что по этим
мельчайшим раковинам можно судить о том, какой была температура морской среды в
прошлом.
В одном из маршрутов туман отрезал нас от
лагеря, и мы вышли на домик, где жили английские геологи из экспедиции
Кембриджского университета, оказавшие нам вполне радушный прием. Помимо
взаимной помощи в полевых исследованиях, англичане предоставили нам карты и
научную литературу, включая работу Дж. У. Тиррелла. Ознакомившись с ней, мы
поняли, что в постановке ключевой проблемы оледенения Шпицбергена мы не были
первыми. Сама проблема для своего времени оказалась настолько сложной, что
перед ней отступил, как мы помним, и сам X. В. Альман, а потом о ней попросту забыли. Нам
повезло, потому что мы затем самостоятельно вышли на нее. Кстати сказать, вышли
очень вовремя, то есть когда достигнутый уровень науки позволял решить ее по
совокупности природных связей, причем на количественной основе. Но тогда, в
конце полевого сезона 1965 года, пути решения оставались для нас еще неясными.
В первой декаде августа мы работали в
окрестностях норвежского поселка Свеагрува. Здесь находится Дамес-морена –
типичный моренный вал. В литературе Дамес-морену склонны считать следом
древнего оледенения. Но мы нашли в слагающем морену материале множество
теплолюбивых ракушек-гребешков, причем, как говорят геологи, in situ (в месте нахождения).
Многое может сказать и пень, который мы
извлекли из этой морены: если удастся определить его возраст по углероду-14, мы
узнаем окончательно, когда же образовалась Дамес-морена. Пока приходится
признать, что так называемая морена – это гигантский отторженец (по крайней
мере частично), блок донных отложений, включая ледниковые, захваченный и
перенесенный ледником Паула еще, видимо, в верхнем голоцене, надвинутый на
остатки глетчерного льда.
Работа палеогляциолога, специалиста по
древним оледенениям, сводится в основном к поиску следов таких оледенений,
оставленных, как правило, в виде морен и морских террас. Возраст этих следов
определяется обычно по абсолютному возрасту ракушек, древесины и других
органических остатков. Однако органикой богаты морские отложения, а ледниковые
не очень, если не считать того, что ледники могут захватить при своем движении.
Отсюда, конечно, сложности и трудности, которые палеогляциологу приходится
преодолевать.
Свеагрува запомнилась мне еще вездесущим
племенем, имя которому – туристы, хотя Шпицберген в зону так называемого
организованного туризма пока не входит. Судя по записям в соответствующей
книге, сюда наведывались норвежцы, финны, немцы, канадцы... «Интересно,–
подумал я,– а не заносит в Свеагруву туристов из каких-нибудь более отдаленных
мест? Из Перу, например, или из Таиланда?» Таковых не оказалось.
Возможно, самые интересные маршруты
состоялись уже после нашего возвращения с плато Ломоносова. Мы работали тогда с
Троицким в самом сердце Шпицбергена – на Земле Норденшельда в долине Адвент и
по контрасту сравнивали здешние оледенения с тем, что видели недавно. Леонид
Сергеевич занимался своим любимым занятием – «уничтожал» следы древнего
оледенения, отмеченные предшественниками. Например, после его обследования некоторые
древние моренные холмы «превратились» в обычные современные гидролакколиты –
булгуняхи (или «пинго» по американской терминологии) (Особая форма рельефа в
условиях вечной мерзлоты, напоминающая холм. Обычно образуется при прорыве, а
потом замерзании талых вод под толщей рыхлого грунта или торфа). Запомнились
эти маршруты еще и потому, что происходили в конце полевого сезона, когда
печаль предстоящего расставания с полюбившимся районом странно переплетается с
тоской по дому – особое состояние души, так знакомое профессионалам-экспедиционникам.
Лето уже кончилось, первые звезды в
ночных сумерках, снег на горах спускается все ниже, замерзают озера среди
морен.
Всюду, где только была возможность, я
«привязывал» концы ледников, но пока эти наблюдения – несортированный материал,
в котором предстоит разбираться. Еще одно воспоминание – ночь, которую я провел
в одиночестве в доме, известном среди советских шахтеров как дом Русанова,
мысленно общаясь с теми, кто строил его...
Однако можно подводить итоги полевого
сезона, пора. Идея обусловленности распределения ледников на главном острове
архипелага поступлением осадков подтверждается нашими наблюдениями на
ледниковом плато Ломоносова. Такие показатели, как количество осадков, размеры
и положение ледников, – все одно к одному, все взаимосвязано. В будущем следует
попытаться проследить положение границ питания ледников (Граница питания
ледника – специфический гляциологический термин. Им обозначается граница,
отделяющая область, где накопление снега в течение года преобладает над таянием
(область питания), от области, где, наоборот, таяние преобладает над
накоплением (область расхода). На леднике в конце лета граница питания выглядит
линией между ледяной и снежно-фирновой поверхностями, ниже так называемых
«снежных болот»), тем более, что в литературе об этом толком нет ничего. Уже
одно то, что нашим товарищам удалось охарактеризовать климат неизученной части
архипелага, говорит само за себя. Климатические характеристики здесь другие,
чем наблюдал X. В. Альман на ледниковом плато
Изаксен или на Северо-Восточной Земле. То же относится и к наблюдениям за
температурой льда и процессов ледообразования. Вещественный баланс ледника
Норденшельда оказался положительным, причем среди других ледников
северо-восточного района он находится в наименее благоприятных условиях, и это
настораживает, потому что привычнее в наше время получать данные о сокращении
оледенения. Или у нас непонятный просчет, или наши оценки создают основу для
новых самостоятельных разработок. Снова и снова проверяем полученные результаты
– ошибки нет. Значит, надо формировать новые, но тщательно обоснованные выводы,
не боясь спорить с предшественниками, тем более что прецеденты уже были. В
целом ледники отступают, но медленнее, чем раньше. В деталях, как и в причинах,
предстоит разбираться. В области палеогляциологии нет убедительных данных в
пользу обширного ледникового щита в вюрме. Похоже, в голоцене он был еще меньше
современного, увеличился до современных размеров сравнительно недавно...
Конечно, многое из достижений экспедиции –
лишь предпосылки для будущих исследований, причем комплексных, характеризующих
процесс оледенения по всей совокупности природных взаимосвязей. Ясно одно –
экспедиция, доказав свою дееспособность, завоевала право на будущие исследования.
– На будущий год маршрутные наблюдения
должны стать независимым и равноправным видом работ наравне со стационарными.
Как-нибудь вдвоем одолеем, – сказал Троицкий, расхаживая по каюте. – И,
конечно, нужен остров в целом...
Экспедиция кончилась. Экспедиция
начиналась...
По долинам и по взгорьям
Начало полевого сезона 1966 года
ознаменовалось каскадом незапланированных событий, осложнивших нашу
деятельность и запомнившихся надолго. На Шпицберген мы прибыли довольно рано на
новеньком, «с иголочки», линейном ледоколе «Киев» – это был его первый рейс в
Арктику. На этот раз впечатления от плавания больше связаны с судном. Удобные
каюты, роскошная отделка жилых помещений, бассейн, сауна и многое другое – это
для того, чтобы облегчить жизнь экипажа в сложных арктических условиях. В
отличие от прошлого года ни единый порыв ветра не всколыхнул штилевую гладь моря,
которое мы пересекли всего за сорок часов. Первый айсберг у острова Медвежьего,
потом редкие полосы мелкобитого льда – не испытание для такого судна. Мрачная
глыба острова Медвежий, словно придавленного тяжелыми тучами, обозначилась в
отдалении по правому борту. Несмотря на снег, отчетливо различается равнина на
севере острова и довольно высокое плато на юге, отвесно обрывающееся у воды. В
пенной зыби прибоя четко выделяется треугольная скала Стаббен.
Действуя по заветам Русанова («Желательно
выйти возможно раньше и возвратиться возможно позже»), мы намеревались
выполнить снегосъемки по долинам поперек острова, которые, подтвердив
результаты прошлого сезона, помогли бы нам сориентироваться в будущих поисках.
Увы, нашим планам не суждено было сбыться. Спустя годы не вижу реального
объяснения, почему в самом начале экспедиции «ШПИЦ-66» мы оказались на одном
судне, а экспедиционное имущество на другом. Наблюдая, как ледокол легко
вспарывает припай метровой толщины, мы и не предполагали, какими потерями нам обойдется
этот очевидный просчет.
Просчет обозначился, когда ледокольный
пароход «Дежнев» (участник боя с фашистским «карманным» линкором «Адмирал Шеер»
у острова Диксон в августе 1942 года) пришел на десяток дней позже назначенного
срока. Вокруг Баренцбурга уже во всю звенели ручьи и потоки, запланированная
снегомерка срывалась. И это был первый крупный срыв в самом начале полевого
сезона. Однако мы не считали партию проигранной, и 20 июня высадились втроем с
вертолета на ледоразделе ледников Фритьоф и Гренфьорд в тридцати километрах
южнее Баренцбурга. На полукилометровой высоте таянье практически не началось.
Вкопали в снег палатку, достали
содержимое рюкзаков – полевой лагерь готов. Можно приступать к работе, мелочи
не в счет. На севере за гладью Грен-фьорда в обрамлении гряды куэст (Форма
рельефа, при которой один из склонов совпадает с плоскостью пласта слагающих
пород) на восточном побережье, на Земле Оскара II, раскинулась горная страна с обширными долинами,
заполненными ледниками. Облачность над ней в разрывах, через них то и дело
проглядывает солнце. В противоположной стороне высится мрачный горный кряж
Земли Натхорста с мысом Мидтерхук. За ним в солнечной дымке проглядывали
очертания гор и ледников на Земле Веделла Ярлсберга, где выделялся шатер горы Берцелиуса
и долина ледника Решёрш. До них нам, конечно, не добраться, но мысли и мечты
ведь не остановишь. Облачность там с высоты лагеря выглядит иной – тяжелой,
плотной, напоминающей кучевую. Отсюда, с места нашей временной стоянки, было
видно, что продольный профиль ледника Гренфьорд сильно впалый, это позволяло
обозревать его на всем протяжении вплоть до краевых морен. А у Фритьофа
ситуация другая, там выпуклая поверхность существенно ограничивала обзор, фронт
открывался значительно ниже при спуске по леднику. Сами по себе такие
визуальные оценки – лишь впечатления, но они заставляют думать, искать причину,
причем в поле, когда возможность любых проверок наиболее реальна. В данном
случае следовало ожидать, что ледник Фритьоф находится в более благоприятных
условиях, чем его сосед, но убедиться в этом на количественной основе можно
было, лишь получив данные по снегонакоплению и оценив положение границ питания.
В своем предположении мы убедились в тот же день, заполнив его работой до
предела. В активе – шурф, пятиметровая скважина и восьмикилометровый
снегомерный профиль. Лиха беда начало...
Отметили для себя интересную природную
деталь: погода здесь улучшается с севера. Проснулись – облачная кромка над
нами, а Баренцбург и Земля Оскара II в
потоках солнечного света. Исследователь обязан замечать подобные детали,
использовать их для формирования рабочих гипотез. К примеру, такой: «кухня
погоды» для Шпицбергена, обеспечивающая питание его ледникам, располагается
где-то южнее. В том, что это именно так, мы убедились, когда на исходе суток
невероятно уставшие, обожженные многократно отраженными белым снегом лучами
солнца спустились к подножию ледника Гренфьорд, отметив свой путь глубокой
бороздой в рыхлом снегу. Оставляли за собой борозду не только мы сами, но еще и
сани, на которых спускали груз. Мы успели выполнить часть снегосъемок, как
вдруг нам здорово повезло: у краевых морен мы обнаружили домик без увесистого
замка на двери и удобно в нем расположились. (Год назад никакого домика здесь
не было, он появился незадолго до нас. Его поставила нефтяная компания братьев
Педерсен, обосновавшаяся на этом покрытом льдами и снегом участке северной
земли – такие вот «новые времена» наступили на Шпицбергене!)
В течение нескольких дней мы завершили
снегосъемки. Конечно, они не могли заменить нам тех, что планировались поперек
острова, и все же... И все же они дали нам первое подтверждение гипотезы о том,
что шпицбергенская «кухня погоды» располагается «где-то южнее». Снегосъемки
показали, что осадков на юге выпадает больше, чем на севере – по крайней мере в
полтора раза.
Это еще один шаг, хоть и не очень
большой, на пути к решению проблемы, которую мы условились называть
«головоломкой по Дж. У. Тирреллу».
Программа полевого сезона 1966 года
предусматривала такие же стационарные наблюдения, какие были выполнены на
ледниковом плато Ломоносова, только место для стационара было выбрано другое –
ледниковое плато Хольтедаля на западе архипелага. В основном три соображения
повлияли на такой выбор. Во-первых, неподалеку от плато Хольтедаля в 1934 году
работал X. В. Альман. Стало быть, сравнив его данные с нашими,
мы можем установить, как изменились с тех пор условия существования ледников да
и сами ледники. Во-вторых, объектом исследования становился вполне
самостоятельный район оледенения, питавшийся совсем из иного источника, нежели
плато Ломоносова. В-третьих, наконец, здесь открывались возможности для так
называемого пространственного анализа условий существования ледников. Такой
подход был традиционным для русской школы полевых исследований. Зарубежные
гляциологи в этом направлении практически не работали со времен Альмана.
Пока мы работали на ледниках Фритьоф и
Гренфьорд, наше руководство решило в Баренцбурге все вопросы, связанные с
организацией стационара на плато Хольтедаля. Дело это было не такое уж простое
прежде всего потому, что у нас было много груза и мы нуждались в перевалочной
базе.
Самым удобным местом, где мы могли бы
создать перевалочную базу, был, конечно, Ню-Олесунн, расположенный на главном
острове архипелага – на Западном Шпицбергене. Здесь мы и обосновались.
Нашу экспедицию составляли две группы –
группа, предназначенная для работы на стационаре, и маршрутная группа, куда
входил автор этих строк. Летная погода нужна была в первую очередь для того,
чтобы переправить стационарщиков на плато Хольтедаля. Но и маршрутная группа
нуждалась в хорошей погоде, а ее не было.
Мы с Троицким решили пребывание в
Ню-Олесунне использовать не только для помощи товарищам в их подготовке к
работе в условиях стационара, но и для проведения собственных исследований на
ледниках у Ню-Олесунна. Увы, в последнем мы основательно просчитались.
Оказалось, что на ледниках Ню-Олесунна уже работает французская экспедиция Ж.
Корбеля, а мы об этом ничего не знали.
Ню-Олесунн. Туристы обожают этот уголок
Шпицбергена за его уникальную красоту. Великолепный полярный ландшафт: грозные
фронты ледников, заливы с дремлющими на водной глади айсбергами. По соседству с
ледниковым плато Хольтедаля высятся три горные вершины – Свеа, Нора и Дана
(названные так в честь Скандинавских государств).
Меня, повидавшего к этому времени немало,
привлекали не столько пейзажи Ню-Олесунна, сколько сам Ню-Олесунн. С этими
местами связаны многие выдающиеся события в истории человеческого проникновения
в Арктику. Отсюда в 1925 году Р. Амундсен пытался на самолетах добраться до
Северного полюса, но неудачно. Успех пришел в следующем году, тогда руководимая
Амундсеном экспедиция на дирижабле «Норвегия» совершила первый перелет через
Северный полюс, как говорится, одним махом пересекла Ледовитый океан до берегов
Аляски.
Мне часто доводилось встречать в
литературе имя Амундсена с характеристикой – путешественник, но ведь это не
совсем так. Амундсен, кроме того, – ученый, сыгравший важную роль во внедрении
аэрометодов в практику полярных исследований. Да и само стремление к достижению
полюса, неважно какого – Южного или Северного, – разве не есть стремление
исследователя? Конечно, та «гонка к полюсу», которая происходила несколько
десятилетий назад, нередко подогревалась честолюбием. Но, на мой взгляд, важны
в конце концов результаты и приобретенный при их достижении опыт преодоления
препятствий, на которые полярная природа никогда не скупилась.
О пребывании Амундсена в Ню-Олесунне
напоминают двухэтажный домик, где он останавливался – теперь рядом с домиком
стоит бюст знаменитого полярного исследователя, причальная мачта его дирижабля,
деревянный ангар – правда, развалившийся – и монумент из глыбы песчаника...
А рядом еще один памятник, напоминающий с
первого взгляда некую решетку в стиле модерн. И лишь привыкнув, уясняешь его
ясный и такой трагический смысл – восемь крестов по числу погибших на дирижабле
«Италия» в 1928 году смыкаются своими перекладинами, объединенные общей
судьбой. Куски цветного мрамора с названиями итальянских провинций, последний
привет далекой родины на могильном холме, под которым никто не лежит – место их
гибели в Ледовитом океане неизвестно. Победа и поражение, смерть и торжество
жизни сошлись здесь на краю земли, всего в одиннадцати градусах от Северного
полюса.
Погода по-прежнему нас не балует... В
ожидании того дня, когда она к нам смилостивится, решили познакомиться с
французскими учеными, которых возглавлял человек, известный в научном мире –
геоморфолог и палеогеограф Ж. Корбель. В отличие от нас французы предпочли
сосредоточить свои усилия на сравнительно небольшом долинном ледничке. Утыканный
огромным количеством абляционных реек, он напоминал теперь ощетинившегося ежа.
Впечатление усиливали провода, протянувшиеся по льду к многочисленным датчикам.
Это был пример углубленного изучения природного процесса, и все-таки на
леднике, вовсе не типичном для Шпицбергена: похожий можно было найти поближе к
Парижу, в окрестностях Монблана. Разные цели, разные решения, хотя результаты
будут представлять несомненный интерес для обеих экспедиций. Для нас это прежде
всего лишняя контрольная точка в поисках пространственных закономерностей.
Пожалуй, наши научные интересы близко совпали только с интересами Анри Жоффрэ,
поскольку он один и изучал в полной мере ледниковые процессы, да еще Л. С.
Троицкий встретил коллегу в лице самого Жана Корбеля, однако в выводах оба
специалиста по палеогляциологии разошлись – один стремился накрыть вюрмским
ледниковым щитом и Шпицберген, и соседние архипелаги, а другой был явным
противником столь радикальных взглядов. Строго говоря, шпицбергенская
экспедиция Национального исследовательского центра Франции не гляциологическая,
а комплексная: в ней работали представители различных дисциплин – от почвоведов
до морских геологов.
Контакты с французскими учеными были,
несомненно, интересными, полезными, но, пожалуй, существенно не отразились на
целях и методах обеих экспедиций. Однако в будущем сотрудничество дало свои
плоды, причем не только в виде обмена литературой и полевой информацией.
Судя по книге участника французской
экспедиции профессора Ш. П. Пеги, сходное мнение о наших контактах сложилось и
у французских ученых. Приятно было наблюдать взаимную доброжелательность. Как
не вспомнить: «Если бы парни всей Земли...»
В Арктике человеческие качества
проявляются отчетливее. Год назад англичане из Кембриджа столь же дружественно
принимали нас после неприятных приключений на леднике Норденшельда. На этот раз
настала наша очередь. На своем крохотном мотоботе «Салторелла» они пришли в
Ню-Олесунн в таком виде, что посланцев гордого Альбиона можно было выжимать
вместе с анораками (Анорак – рубашка с капюшоном из прочной ветрозащитной ткани),
а дробь, которую выбивали их зубы, было слышно уже на подходе. Наш командир без
промедления распорядился: «Обсушить, согреть, накормить...»
Конечно, было бы лучше, если бы контакты
с зарубежными коллегами происходили на «фоне» наших научных успехов, но их-то,
к сожалению, как раз и не было. Я «привязал» окрестные леднички, Троицкий
честно посетил все окрестные морены, но все это был лишь попутный материал,
добытый не на «главном направлении». А погоды (и вертолетов) все не было и не
было. Постепенно Ню-Олесунн со слоняющимися заросшими фигурами разных наций в
полевой робе осточертел. Правда, выпадали и веселые моменты.
...Из беседы Ж. Корбеля с
туристкой-англичанкой:
– Когда мы плыли через канал...
– ...Ла-Манш, мадам...
– А потом возвращались через Дуврский
пролив...– Па-де-Кале, мадам...
«Как бы тщательно ни была организована
полярная экспедиция, ей неизменно сопутствуют всевозможные неожиданности», –
похоже, что американец Р. Э. Бэрд (кстати, первый достигший полюса самолетом
именно отсюда, из Ню-Олесунна) сказал это про нас.
Наше терпение кончилось, и 7 июля мы с
Троицким, сгибаясь под огромными рюкзаками, оставили Ню-Олесунн, и в очень
скверную погоду ушли в хижину на южном берегу полуострова Брёггер. Наутро
погода исправилась, и мы уже стали собираться в маршрут, когда услышали сначала
вкрадчивый, но с каждой минутой нараставший отдаленный гул моторов. Вертолеты!
Чуть в стороне они перемахнули хребет и исчезли за его гребнем. Мы знали
(договорились загодя), что они должны вернуться за нами, но когда? Если
начнется заброска ребят на Хольтедаль – очевидно, нескоро. Если этого не будет –
довольно быстро.
Вертолеты за нами явились через полчаса.
Причина: полеты на плато Хольтедаля невозможны, оно закрыто облачной пленкой.
Хоть тресни!.. Мы с Троицким возвращаемся в Баренцбург, остальным по-прежнему
придется ждать погоды в Ню-Олесунне. Оценив наше терпение, вертолетчики клянутся
выбросить нас подальше первым же попутным рейсом. Так оно и получилось, но
накануне пришла радостная весть – наши на плато! Мы снова стали действующей
экспедицией!
12 июля настала в наша очередь.
Подзависнув, вертолеты оставили нас с огромными рюкзаками у Кэмп Мортона –
одинокого дощатого домика на южном берегу Земли Норденшельда в устье долины
Берцелиуса. Сорок четыре года назад участник экспедиции В. А. Русанова горный
инженер Р. Л. Самойлович (будущий основатель Арктического института в
Ленинграде) встретил здесь норвежского топографа А. Коллера, составившего в
этих местах превосходные топографические карты. Еще зимой в камералке, сравнив
их с картами, составленными по аэрофотосъемке 1936 года, я определил изменение
ледников за двадцать четыре года. А как продолжался процесс потом, после 1936
года? Вот это я и должен был установить в нашем маршруте, который мы
запланировали на две недели, обеспечив свое возвращение в Баренцбург ящиком с
продуктами, оставленном в верховьях долины Грендален.
Мы снова активны, мы снова в движении, мы
слова живем настоящей полнокровной исследовательской жизнью, ощущая радость
бытия каждой клеткой тела. Так соскучились по работе, что тут же после высадки
сбежали с рюкзаками (оставив часть продуктов и снаряжения в домике) на запад за
ледник Фритьоф. В активе этого двухсуточного маршрута, помимо общей
рекогносцировки, – «привязка» фронта ледника Фритьоф (здорово отступил!),
образцы из морен и описание форм ледникового рельефа, а также раковины для
определения абсолютного возраста с террас на высотах сто десять метров (на
тридцать выше, чем у поляка А. Яна, известного ученого из Вроцлавского
университета) – это продолжение того же уровня, который мы наблюдали в прошлом
году у Свеагрувы, так что надежность выводов повышается.
Затем последовала серия коротких
маршрутов из Кэмп Мортона.
Режим работы и отдыха был у нас
арктический, то есть такой, какой нас устраивал: ведь мы пребывали в условиях
полярного дня, длящегося несколько месяцев (на Северном полюсе он продолжается
почти полгода!). Привычное деление суток на день и ночь здесь не действовало, и
мы, поспав и отдохнув в удобное для нас время, уходили к ледникам, чтобы
встретиться в нашем домике много часов спустя. Добираешься до конца ледника,
определяешь свое положение буссолью по окрестным вершинам, затем очередной
азимут и подсчет шагов, снова азимут и снова считаешь шаги, пока не оконтуришь
конец ледникового языка. Затем идешь к следующему леднику, и все повторяется
сначала. Леонид Сергеевич чаще орудует геологическим молотком или лопатой,
определяет высоту морен и террас обычным барометром-анероидом. Отобранные
образцы совершат далекое путешествие в Баренцбург на его... спине, хотя попозже
мы наловчились «складировать» образцы и затем вывозить вертолетом. Обычная
полевая практика, полевая жизнь, к которой мы давно привыкли и считаем
нормальной, по которой так тоскуем в Москве.
Управившись за двое суток интенсивной
работы в окрестностях Кэмп Мортона, ушли затем километров на пятнадцать
севернее, где разбили палатку под изумленными взглядами многочисленных оленей,
сбежавшихся поглазеть на столь редкое в их краях зрелище.
Снова выход за выходом. Напряженным
трудом мы наверстываем упущенное в начале сезона. Удастся – мы на уровне, нет –
Арктика глуха к обидам и претензиям, а также и к оправданиям. Частенько в
маршрутах свои мелкие повседневные трудности – то туман, то топкая тундра, то
ветерок, но все это мелочи, которые исследователь обязан уметь преодолевать.
Переход вверх по долине Берцелиуса показал, что, перестраховавшись с горючим
для примуса и продуктами, мы переутяжелили рюкзаки. Возникшие трудности родили
девиз дня – съесть и сжечь как можно больше, благо до наших запасов в долине
Грендален подать рукой.
Удачно выбрано место для лагеря – в самой
гуще ледников. За 18 июля в моем дневнике появилась запись: «К полуночи на
расстоянии всего 10 километров привязал 7 ледников. Это – успех, и такого еще
не бывало. Кажется, отступают медленнее, чем до 1936 года». Слово «успех» в
этой записи отражало не удовлетворенное самолюбие, а констатировало ситуацию –
теперь не события швыряли нас с одного конца Шпицбергена на другой, а мы
определяли их ход. Именно в это время мы овладели обстановкой, и дневник только
подтверждал это. Кстати, замедление темпа сокращения ледников между 1936 и 1966
годами позднее подтвердилось и по другим районам.
Очередное перемещение на север, в домик в
верховьях Грендален. Нам продолжало везти и дальше – ледники располагались
поблизости, а Троицкий, хотя и уходил подальше, но каждый раз возвращался с
добычей: то новый, не описанный в литературе торфяник, то редкостное обнажение,
то...– все перечислить невозможно. В общем, к раннему утру 23 июля, когда мы
пришли в Баренцбург, прошагав за одиннадцать дней двести двадцать километров,
только в моем активе было двадцать восемь ледников – против пяти за неделю в
долине Адвент в прошлом году. Наглядный рост производительности, хорошо бы так
и дальше.
В Баренцбурге мы первым делом позвонили
вертолетчикам и узнали, что они по радио уже получили заказ на сегодня.
Определенно наши стационарщики в отличие от прошлого года решили не затягивать
свое пребывание на ледниковом плато. Ребята появились вечером, одновременно
уставшие и возбужденные, сильно обгоревшие на солнце, впрочем, как и мы сами.
Взаимным расспросам нет конца, тем более что тем и другим есть что рассказать.
Достижения наших товарищей произвели на
нас внушительное впечатление, как и наши – на них. Общий вывод такой:
результаты стационарных и маршрутных исследований в решении главной задачи не
перекрывались и не заменяли, а логически дополняли и развивали друг друга, как
и должно быть.
События на плато Хольтедаля, по рассказам
наших товарищей, развивались так. Высадка, как и следовало ожидать, проходила в
сложных условиях. Даже здесь, на высоте около семисот метров (примерно на
полкилометра ниже плато Ломоносова), таяние уже началось. Больше всего мешал
высадке туман, волнами накатывавшийся на место высадки. Последующее устройство
стационара было повторением того, что год назад происходило на плато
Ломоносова. Разница только в том, что на сей раз не было нас, маршрутников,
значит, некому было, как говорят в таких случаях, болтаться под ногами. Но не
думаю, что они здорово от этого выиграли: ведь теперь стационарщики были
вынуждены сами проводить снегосъемки.
Результаты снегосъемок оказались
несколько для нас неожиданными: было отмечено некоторое увеличение запасов
зимнего снега к востоку, к истокам ледника Орса. В чем тут причина? Метель,
которая, как мы знаем, наметает сугробы «по своему усмотрению», проявление
каких-либо сугубо местных условий? Возможно. И все-таки такие объяснения не
кажутся убедительными.
В конечном итоге работы на ледниковом
плато Хольтедаль подтвердили уже неоднократно наблюдавшиеся закономерности в
распределении питающих ледники осадков на острове в целом, о чем
свидетельствуют строки научного отчета: «Закономерность увеличения
снегонакопления к югу на ледниках западного побережья о. Зап. Шпицберген
становится ясной из сравнения соответствующих величин на плато Хольтедаля и на
ледоразделе ледников Гренфьорд и Фритьоф. В первом случае водозапас в сезонном
снежном покрове составляет около 500 мм, во втором (на 250 м ниже, но на 125 км
южнее) – около 900 мм».
Можно сказать определенно: очередной
фрагмент «головоломки» Тиррелла разгадан. Именно это и было главным, а странное
накопление снега на профиле, по-видимому, было связано с ориентировкой самого
профиля поперек генерального направления («вкрест простирания», по выражению
геологов) поступления питающих осадков, а не вдоль, как это было на ледниковом
плато Ломоносова. Образно выражаясь, наши данные по ледникам Фритьоф и
Гренфьорд «заиграли», без них то, что было получено на плато Хольтедаля, было
бы лишь набором маловразумительных цифр, которые сработали бы против нашей
рабочей гипотезы.
Неплохие результаты были получены при
выделении годовых слоев в десятиметровом шурфе. Помогли тонкие прослойки пыли и
грязи, маркировавшие горизонты летнего таяния: нунатаки, с которых ветры
сносили эту пыль, располагались поблизости. Была вскрыта фирново-ледяная толща,
накопившаяся примерно за пятнадцать лет. Наши товарищи обнаружили здесь
фирново-ледяную зону ледообразования, в то время как на ледниковом плато
Изаксена, расположенном в километрах тридцати от плато Ломоносова, судя по
наблюдениям Альмана, тридцать два года назад существовали условия, характерные
для теплой фирновой зоны. Володя Михалев принялся править самого великого
Альмана, обоснованно увеличив годовое снегонакопление примерно в полтора раза.
В общем, операцию «Хольтедаль-66» мы смело можем записать в свой актив,
особенно по части проникновения в «головоломку» Тиррелла.
Обозначившийся успех стимулировал усилия
экспедиции в целом. В самом деле, уже по трем районам были получены достаточно
полные данные, включая снегосъемки. Наконец, есть еще отрывочные наблюдения
отдельных исследователей, наших предшественников и наших современников. Чего же
нам не хватает, чтобы связать все это вместе и представить оледенение
Шпицбергена как единую природную систему? Очевидно, нужен был только повод,
чтобы наступил тот момент, который нередко называют озарением, когда в нем
возникает особая необходимость. И он наступил.
Мы уже давно поняли, что вертолет не
только незаменимый вид транспорта в полярных условиях, но и превосходное
средство для попутных аэровизуальных наблюдений. Так было при высадках на
ледники, когда ледник оценивался сверху прежде всего с точки зрения
проходимости, а также для поиска наиболее интересных форм рельефа и даже для
предварительных оценок изменения в положении фронта ледников.
Кажется, наша бурная вертолетная
деятельность вызвала озабоченность руководства.
Нам так прямо, без всяких «подходов» и
было сказано: вот что, кончайте эту самодеятельность, в подобных вопросах она
здесь неуместна...
Если мы и позволяли себе что-либо
подобное, то исключительно ради дела.
31 июля одного из нас пригласили
участвовать в полете с ленинградскими геологами на север вдоль побережья
главного острова архипелага. Видимо, я так жалобно смотрел на Троицкого, что он
не выдержал и махнул рукой: «Лети...» И я полетел. Ну и работу я себе задал,
пока ледники один за другим проносились в поле зрения! В считанные секунды надо
суметь опознать, сфотографировать (причем выбрав лучший ракурс), нанести на
карту положение конца ледника (хотя бы приближенно), записать характерные и необычные
особенности по сравнению с тем, что есть на карте, и успеть еще упросить пилотов
туда «подвернуть», а там изменить высоту и т. д. Самое удивительное, можно
легко и просто определять положение границ питания на леднике в полном смысле
слова на лету и тут же нанести все на карту! Это обещает грандиозные
перспективы прежде всего для решения проблемы, связанной с оледенением
архипелага (та самая «головоломка» Тиррелла, которая, возможно, уже надоела
читателям, но тут уж ничего не поделаешь: в ней кроется одна из ключевых
научных задач, ради которой мы работаем на Шпицбергене).
Несомненно, наш предшественник Тиррелл
правильно оценил ее значение, но увидел только конечное звено в сложной системе
природных взаимосвязей – приуроченность основной массы ледников к периферии
главного острова архипелага. А у нас уже есть данные о распределении
снегонакопления (хотя и отрывочные), которые следует «увязать» с положением
границ питания на ледниках. Очевидно, анализ взаимосвязей перечисленных
компонентов и даст возможность разгадать пресловутую «головоломку». Для этого
сил жалеть не приходится, и мне основательно досталось при полете над проливом
Форлансуннет, когда работал «на оба борта». Кажется, я озадачил своими прыжками
даже видавшего виды радиста. Возможно, это происходило и от избытка чувств,
потому что именно сейчас использование вертолета как орудия познания из
неопределенной мечты («Хорошо бы подняться на чем-нибудь и поглядеть сверху, с
«птичьего полета»...) претворялось в практику, причем с результатами, на которые
мы прежде и не могли рассчитывать; с вертолета удалось определить положение
границ питания ледников на высотах около четырехсот метров на протяжении более
чем двести километров прежде недоступного для нас побережья.
– Если намеченные полеты к восточному
побережью состоятся, – излагал я, возвратившись, Троицкому суть дела, – мы
должны стремиться получить массовый материал о положении границ питания
ледников. Тогда наши идеи о распределении питающих осадков в пределах Западного
Шпицбергена подтвердятся сами собой грандиозным подъемом границ питания в
центре острова и, наоборот, снижением к восточному берегу... Не удались
снегосъемки, давайте компенсируем недостаток информации таким образом...
Убеждать Троицкого не потребовалось. Мы
на правильном пути, нужно только наращивать информацию.
2 августа мы вылетели на Северо-Восточную
Землю с пересечением главного острова архипелага. Это было нечто грандиозное,
потому что в одном воздушном маршруте нам предстояло увидеть и горные ледники,
и полупокровные, и, наконец, покровные в их сложной природной взаимосвязи. Эту
взаимосвязь мы ощутили уже в самом центре области горных ледников на узком
перешейке между Диксон-фьордом и Вийде-фьордом, где остатки снега, прилепившись
к самым гребням, обозначили подъем границ питания до шестисот – семисот метров.
Сильное впечатление произвел на нас каменный коридор Вийде-фьорда: и чисто
зрелищно, и ощущением природной границы областей горного и полупокровного
оледенения, и какой-то чудовищной асимметрией ледников на полуострове Ню-Фрисланн.
Здесь крупный ледник Осгор, косо нахлобученный на каменный цоколь, несмотря на
размеры, не мог претендовать на звание покровного ледника – влияние подстилающего
рельефа было очевидным. Рядом – самые высокие границы питания ледников (до
восьмисот метров!), и тут же поблизости, возможно, самый крупный ледник
острова, искореженный, скособоченный чудовищной климатической асимметрией.
Действительно, когда мы пересекли полуостров и открылся ледник Валгалл, мы с
Троицким едва не ахнули от удивления: граница питания опустилась здесь до
двухсот метров, и весь пейзаж, какой-то чересчур плоский, выровненный, с массой
льда во всех проявлениях, стал совсем другим, чем до Вийде-фьорда. Количество
полученной информации теперь надежно обеспечивало новый качественный скачок в
разработке системы природных взаимосвязей, потому что отчетливо стала прорисовываться
общая картина распределения границ питания на Западном Шпицбергене и по
архипелагу в целом. Такого не было ни у Альмана, ни у Шютта. Это заслуга нашей
экспедиции.
Уставшие после многочасового полета, мы
приземлились на базе экспедиции Стокгольмского университета в бухте Чинвика на
севере Мурчисон-фьорда, где нам предложили задержаться, пообещав забросить нас
позднее на южный берег фьорда морем. Соблазн обмена научной информацией был
слишком велик и оправдался полностью. На вопрос о том, какая причина обусловила
необычное распределение ледников на архипелаге, начальник экспедиции Шютт,
пожав плечами, сказал: «Фёновый эффект...» (Фоновый эффект – воздействие теплого
сухого ветра, возникающего в горах. В. Шютт этим хотел сказать, что именно фён
не давал ледникам увеличиваться в размерах в центральной гористой части
архипелага). Удивительно, что шведы и близко не подошли к решению проблемы,
заявившей о себе на рубеже веков. А дальше началось нечто непонятное. Просим
согласно обещанию отвезти на южный берег фьорда (в обход по суше около
шестидесяти километров) – отказ, нет бензина. На наше счастье, на стареньком
экспедиционном судне «Сигналхорн» пришел директор Норвежского полярного
института доктор Т. Гьелсвик. Несколько месяцев назад мне пришлось помогать ему
в поездке по нашей стране, и я рассчитывал на взаимность. Так и оказалось, и
мне оставалось поблагодарить шведов за гостеприимство. В ответ: «Отвезем через
полчаса». Очередные благодарности, на этот раз Гьелсвику за хлопоты. Видимо,
шведы не захотели ударить лицом в грязь перед своим же братом-скандинавом.
Кстати, в дальнейшем больше осложнений и не было, зато с Гьелсвиком я
договорился о нашем возвращении в Баренцбург на «Сигналхорне».
Северо-Восточная Земля приняла нас
сурово. Здесь, на 80° северной широты, во время нашего пребывания температура
не опускалась ниже нуля, не было особенных ветров, зато местность вокруг –
каменная пустыня, лед на озерах за лето так полностью и не растаял, ни
животных, ни птиц, и какая-то первозданная тишина. Ландшафт не для
слабонервных, за короткий срок трудно переключиться с уже ставших привычными
для меня природных условий Западного Шпицбергена на такие суровые. Здесь все
по-иному, и нужно заново приноравливаться к условиям: Северо-Восточная Земля –
совершенно другой физико-географический регион, требующий особого подхода.
Мы снова поставили местный рекорд в сборе
морской фауны с высоких уровней, определили положение границ питания на
ледниковом покрове. И обнаружили такое, что никак не укладывается в наших
головах после наблюдений на Западном Шпицбергене: мы не нашли убедительных
свидетельств об отступании края ледникового покрова. Мы оба были озадачены,
оставалось надеяться, что причина такой разницы в поведении ледников тут и там
будет все-таки найдена. (Кстати сказать, то, что мы видели, как будто
подтверждается краткосрочными наблюдениями Шютта, работавшего здесь в 1957–
1958 годах. Во всяком случае, в них нет информации о том, что происходило в
этом регионе в прошлом. Не дают объяснения обнаруженному нами факту наблюдения
Хеля и Альмана.)
Посещение острова Северный Русский в
Мурчисон-фьорде позволило прикоснуться к прошлому архипелага. Название острова
не случайно: тогда на острове стоял поморский крест высотой метров в шесть
(снимок креста я видел также в журнале «Арктик»), а поблизости лежала в
развалинах бревенчатая изба. Говорят, что креста больше нет, о чем приходится
только сожалеть. По словам норвежцев, на острове Кросс (Крестовый), неподалеку
от Северного Русского, тоже стоял крест, причем с вырезанным на нем русским
текстом. Сильны и отважны были наши предки, если забирались в такие места без
вертолетов и моторных судов! К сожалению, знаем мы о них до обидного мало – полевых
исследований в то время по поморской тематике не проводилось.
Не менее интересным и полезным оказался
вояж под норвежским флагом с обходом северных берегов Шпицбергена. Стояла
отличная погода, ледники были видны сверху донизу, таяние шло к концу, и мы не
могли упустить случая, чтобы прямо с борта судна, на ходу, простой зарисовкой
отмечать на картах положение границ питания ледников.
Утром 15 августа «Сигналхорн» высадил
нас, переполненных впечатлениями, на причал Баренцбурга. Нам было о чем
рассказать своим товарищам. Новая методика определения высот границ питания
была принята ими с одобрением, хотя и выразили сомнение в надежности
результатов – слишком уж все просто... Володя Михалев решил нас проверить и
отправился на ближайшие ледники с обычным анероидом. Разница с нашими
наблюдениями оказалась в пределах от пяти до двадцати метров. Больше к этой
теме мы не возвращались.
19 августа очередная заброска на
восточный берег главного острова. До последнего момента непонятно куда, ибо
рейс также попутный. Решим на месте. Вновь начинаем с высоты границ питания –
на западе Рейндален около шестисот метров (как и ожидали), а затем летчики
сделали нам подарок: от Свеагрувы (памятной по прошлому году) повернули к
ледникам Паула и Стронг, где мы убедились, что на восточном берегу границы
питания опять снижаются до двухсот метров. Пересечение острова здесь совпадает
с маршрутом Русанова в июле 1912 года, для чего ему потребовалось трое суток.
Нам – двенадцать минут! Уже одного этого достаточно, чтобы понять, как изменились
масштабы экспедиционной деятельности.
Вниз страшно смотреть – трещин немного,
но сплошные снежные болота салатного цвета. Лыжи не выручат в случае чего...
Ледник Стронг сильно отступает, отчленяются притоки. Ледник Томсон, который
остановил продвижение Русанова на север, слегка отступив, лишился трещин, стал
спокойнее. Немного южнее еще в 1925 году С. В. Обручев нашел заявочный столб
русановской экспедиции.
Наш вертолет повернул на север и в
сплошной болтанке летит вдоль берега. Под нами бешено мечутся волны с белыми
гребешками. Водяная пыль стелется по ветру, видимость хорошая и отчетливо
видно, что по всем ледникам граница питания меняется мало. Высадились в бухте
Мона и поселились в маленькой дощатой хижине, где еле хватило места для двоих.
Другой пейзаж, чем на западном побережье,
гораздо более суровый и безжизненный. Намного холоднее. В рельефе преобладают
плато, несколько больше ледников, в море караваны столовых айсбергов, вдали за
Стур-фьордом силуэт островов Эдж и Баренца, напоминающих очертаниями плоские
караван. И холодный ветер здесь, похоже, никогда не стихает. Отчетливый запах
сероводорода – неподалеку от нашей хижины из рыхлого грунта тут и там торчат
китовые кости. Подсвеченные низким солнцем, они имеют зловещий вид.
«Привязка» фронтов ледников Хейса, Ульве
и Ушер не составила труда. К сожалению, Негри с его тридцатикилометровым
фронтом, нам не под силу. Хотя маршрут к его краю был не из легких, как и сама
стоянка в месте, где не было ни воды, ни плавника, даже просто созерцание этого
монстра из монстров шпицбергенского оледенения уже создавало настроение
восхищения и потрясения.
Огромная ледяная плита синевато-зеленых
оттенков была свободна от снега, и только там вдали на северо-западе у подножья
питавших ее ледяных потоков, протискивавшихся по долинам с ледникового плато
Ломоносова, можно было разглядеть границу питания. Узнаю знакомые очертания гор
Сванберг и Баклунда — места, столь памятные по прошлому году. Понятным становится,
почему мы тогда не прошли на восток – с ходу такая задача здесь не решается. Очень
сложно устроенный ледник (видимо, не предусмотренный ни одной из существующих
классификаций), интенсивно отступающий после грандиозной подвижки 1936 года. В
общем, обычные мерки для ледника Негри не подходят, и даже снимать его,
наверное, лучше не с воздуха, а из космоса – слишком велик. Он-то и дает
большую часть айсбергов в верховьях Стурфьорда, порой внушительных размеров. В
литературе описаны случаи, когда от Негри откалывались ледяные глыбы
километрового размера – рекордные для Баренцева моря. Мы видели айсберги вдвое
меньше.
Из-за погоды маршруты все время на грани
срыва. Так, на обзор Негри Арктика отпустила нам лишь считанные часы. И
подходы, и отход (а это под тридцать километров в один конец) – все в скверную
погоду, когда кромка облаков садится, кажется, на рюкзак. Повезло? Есть и это,
главное, мы научились действовать по обстановке. И не только мы, вертолетчики
вытащили нас из бухты Мона, нырнув буквально в дырку среди низких облаков – значит,
взаимодействие у нас на уровне. В полном смысле слова мы научились хватать
информацию на лету. При возвращении, пересекая остров от бухты Агард на
Сассен-фьорд, зафиксировали как задел на будущее серию пульсирующих ледников.
Пока они портят нам жизнь, не укладываясь в привычные рамки, но зато
пригодились лет десять спустя, но об этом попозже...
Как отнестись к последнему маршруту
сезона в Хорнсунн? Ответить однозначно, пожалуй, нельзя. Мы ожидали, что именно
здесь встретим самые низкие границы питания на ледниках архипелага, потому что
ледники здесь получают питание в первую очередь. Не случайно юг Шпицбергена
оледенел настолько, что широтная зональность нарушена здесь в своей основе.
Также не случайно жалуются и вертолетчики на плохие погодные условия в этой
части Шпицбергена. Так что все одно к одному, и впечатления, которые копились у
нас, казалось, вот-вот выльются в систему природных связей на основе
количественных оценок, но получилось иначе. Когда мы 5 сентября появились в
Хорнсунне, снег завалил ледники сверху донизу, в то самое время когда в
Баренцбурге приближение зимы практически не ощущалось. Что ж, сама Арктика
подтвердила нашу концепцию, но таким количеством снега (а главное, раньше на несколько
дней, чем мы ожидали), что оно перешло в новое качество – сплошной снеговой покров.
Пришлось переключаться на тематику
Троицкого, а это – молодые и древние морены, морские террасы, поиски древней
фауны и плавника... На пустой базе польской экспедиции мы жили с норвежскими
охотниками, последними представителями некогда обширного племени, и частенько
коротали вечерние сумерки за разговорами. Норвежцы как-то упомянули о русских
развалинах, и что-то шевельнулось у меня в груди. Когда-то за них примутся
специалисты, и я попросил показать их положение на карте.
– И здесь, и здесь...– показывал
норвежец. Практически всюду, где в названиях встречается слово «русский» –
Руссепинтен, Руссеэльва... Так было, кстати, и в Мурчисон-фьорде!
– А как вы отличаете их от старых
норвежских или западноевропейских построек?
– Ваши строили из круглого дерева, из
бревен.
В Хорнсунне мы побывали в двух таких
местах. Так появилось еще одно факультативное направление, развернувшееся в
полной мере на будущий год.
Наблюдая с палубы судна, как растворяются
во мгле заснеженные горы Шпицбергена, мы смело могли сказать – сезон удался.
Все было в нем – и удачи, и промахи, тяжелый труд и радость озарения, но мы все
преодолели и много нового узнали о ледниках архипелага. Значит, мы работали не
напрасно.
По морям, по волнам
Цели и задачи третьего полевого сезона на
архипелаге для нас, естественно, определялись результатами двух предшествующих,
когда на основе метеонаблюдений, данных о положении границ питания на ледниках
и т. д. мы смогли охарактеризовать состояние оледенения. Предстояло сделать еще
один шаг к единой концепции оледенения архипелага. Это мы отчетливо
представляли накануне полевого сезона 1967 года. В отчете было особо отмечено:
«Трудно представить, чтобы древний ледниковый покров деградировал прежде всего в
своей центральной части».
В качестве основы рабочей гипотезы
принимался современный характер оледенения. Даже отрывочные снегосъемки
показали, как по-разному происходит накопление снега на территории Шпицбергена.
Исходя из этого, мы могли приступить к гляциологическому ступенчатому районированию
архипелага: сначала выделить области покровного, полупокровного и горного оледенения,
а затем и более мелкие территориальные подразделения.
Оказалось, что поведение ледников в
пределах выделенных регионов различного соподчинения существенно отличается.
Сильнее всего отзывались на изменения климата небольшие горные ледники, причем
за последние десятилетия темп их отступления снизился в три раза. В каждом
районе полупокровные ледники вели себя по-своему. Так, за 1900–1936 годы в
бассейне Гренландского моря, то есть в южном районе, площадь ледников
сократилась (если брать за точку отсчета 1900 год) на 2,3 процента, а Баренцева
моря гораздо больше – на 6,8 процента. Зато в северо-восточном районе (самом
высоком, где лежали истоки ледника Норденшельда) площадь ледников в те же сроки
уменьшилась только на 1,2 процента.
Если же иметь в виду общую картину
оледенения, то она нам представляется такой: в XIX веке ледники
Шпицбергена наступали, в XX веке
происходил обратный процесс. Причем сколько они получили от природы в одном
веке, столько же примерно возвратили ей в другом – баш на баш. Наблюдения
Троицкого позволяют сделать предположение, что оба этих события – наступание и
отступание ледников – не более чем эпизод общей эволюции оледенения
Шпицбергена, сформировавшегося в современном виде после климатического оптимума.
Когда он был? Если только в наших оценках нет какого-то крупного просчета, возраст
оледенения архипелага сопоставим с возрастом египетских пирамид.
Мы много успели сделать, и все-таки до
единой завершающей концепции было далеко прежде всего из-за недостатка данных.
На общем благоприятном информационном фоне тут и там дыры, «белые пятна»,
просто пропуски в наблюдениях... Не ясно, как развивается оледенение архипелага
в направлении от центра в области горного оледенения к его периферии на границе
с полупокровным. Почти нет данных о положении границ питания на ледниках южнее
Земли Норденшельда. Непонятно, как эти границы увязываются с климатом, и прежде
всего с осадками. Пожалуй, пока наши схемы и построения годны в качестве
хорошей исходной гипотезы, но для превращения в концепцию, характеризующую
основные особенности оледенения на основе совокупности природных взаимосвязей,
они требуют пополнения новой полевой информацией. Воистину мы должны поднять
паруса и продолжать плавание...
Ситуация накануне экспедиции складывалась
неблагоприятная. Ну, прежде всего экспедицию покинул опытный В. А. Маркин. Но
это полбеды. Беда в том, что не будет вертолетов. Не было печали... А ведь, как
помнит читатель, несколько страниц назад с восхищением говорилось о том, что
благодаря вертолетам во много раз возросли масштабы исследовательской
деятельности современных экспедиций... И вот их у нас не будет. Нужно искать
выход – мы его нашли: шлюпка! Старые полярные капитаны А. П. Бочек и И. А. Ман
нас поддержали: сложно, но реально, требует особого внимания и осторожности.
Шлюпку мы достали, хотя, судя по всему, противники шлюпочного похода до
последней минуты надеялись, что этого не случится. Но это случилось...
Переход морем (разумеется, на судне, а не
в шлюпке) ознаменовался двумя событиями. Первое: язык льда из Стур-фьорда,
огибающий мыс Серкапп, на этот раз заставил наше судно обходить его с запада –
обычная ситуация до наступления лета. Второе: впервые, пожалуй, смогли
наблюдать огромные скопления рыбацких судов (до сорока единиц в пределах
видимости) у острова Медвежий. А ведь еще в XVIII веке Амос
Корнилов (кормщик, герой книги Ле Руа «Приключения четырех российских матрозов,
к острову Ост-Шпицберген бурей унесенных, где они шесть лет и четыре месяца
прожили») отмечал, что здесь «рыбы трески весьма много, а паче же на русском
конце».
С нашим приходом в Баренцбург таяние еще
не начиналось, и прежде всего мы занялись снегосъемками, которые должны были
объяснить и распределение ледников и положение границ питания.
30 мая втроем мы вышли в маршрут по
долине Грен, по которой в прошлом году выходили в июльском маршруте от Кэмп
Мортона. Большая столбовая дорога – следы снегоходов, оленьи следы, реже
песцовые... Воды довольно много, но она пока вся в снегу. Идем на лыжах, все
необходимое с собой в рюкзаках, рассчитываем на две ночевки в хижине.
Программа обычная: через сто метров
(отмеривается на ходу мерным шнуром) замеряем высоту снежного покрова, через
километр – отрываем шурф для послойного определения плотности снега. Стараемся
делать побольше поперечных профилей. Пока трудно судить о распределении снега в
самой долине, зато по бортам разница вполне ощутима, на южных склонах в
ветровой тени снега побольше. Лыжня, хруст снега под ногами, тяжесть рюкзака за
спиной. Туман невольно вызывает чувство скованности, лишает уверенности,
отчетливо сказывается на темпе движения. Пейзаж часто напоминает плохо
проявленную фотографию – какие-то кочующие белые пятна, ничего определенного.
На следующий день вышли в долину Семмель –
это предел нашего маршрута – и, кончив съемку, наслаждались тишиной. Снег,
клочья тумана на каменистых склонах, вдали солнечная Земля Натхорста со
срезанными облачностью горными вершинами. Тишина, спокойствие, умиротворение –
таким и запомнился финал этого маршрута.
После возвращения 1 июня в Баренцбург мы
разделились: Зингер с Михалевым отправились на снегосъемки западнее Грен-фьорда
(не слишком обременительные даже с учетом маршрутных качеств нашего
предводителя), а мы приступили к решению задачи посложнее. Судя по всему, снег
в центре острова в долине Адвент уже на пределе существования, и поэтому
начинать следовало с этой части острова. Маршрут длиной под двести километров,
мы перегружены продовольствием, даже вынуждены отказаться от палатки и теперь
волей-неволей привязаны к хижинам.
Используя попутный рейс судна, мы с
Троицким «забросились» 3 июня в Лонгьир (норвежский шахтерский поселок, где
находится резиденция губернатора), откуда предприняли марш-бросок к центру
острова.
Долина Адвент выглядела мрачно-пятнистой,
мокрой и грязной и вызвала у нас противоречивые чувства. Снега здесь оказалось
достаточно, чтобы подтвердить наше научное предвидение, и совсем мало, чтобы постоянно
использовать лыжи. Тащить лыжи на себе по уши в грязи, да еще ухитряться мерить
то немногое, что осталось, – такое достается на долю лишь одержимых! Лыжи снять,
лыжи надеть, чередующиеся полосы протаявшего насыщенного водой снега, чавкающая
тундра, хляби снежных болот на наледях – все тридцать три несчастья на наши
головы.
Асимметрия в снегонакоплении видна на
глаз: южные борта долин – черные пятна на белом фоне, северные – белые на
черном. Даже без обработки ясно, что минимум снегонакопления совпадает в этой
части острова с подъемом границ питания. Теперь понятно, что в долине Грен
также все «нормально»: и снега больше, и, судя по прошлому году, границы
питания на ледниках ниже.
Восточнее на подходах к долине Эскер
снега стало явно больше. Он лежал почти без проталин, прихваченный корочкой
наста, а самое главное – его увеличение вновь совпало со снижением границ
питания ледников к восточному побережью; именно это мы наблюдали и в прошлом
году. Значит, мы оказались у края восточной зоны повышенного снегонакопления.
Видимо, никто из исследователей Шпицбергена не догадывался об этом природном
феномене, по крайней мере в литературе об этом не было ни полслова.
Дальнейшее продвижение на восток означало
поход в зиму – снег лежал здесь сплошным покровом по дну долины и на склонах.
Но двигаться дальше мы не могли, хотя и жалко было поворачивать обратно – уже
из долины Сассен, прикрытой густой пасмурной облачностью. (Кстати, видно было,
как облачность и осадки приходят сюда с востока, в то время как над долиной
Адвент куски голубого неба.) Дотянуть съемки до самого Баренцева моря,
несомненно, заманчиво, но при этом мы, учитывая поступь весны, явно рискуем
оставить без внимания участок между долинами Адвент и Грен... Что лучше:
неполный профиль снегонакопления поперек острова или тот же профиль, но с
«дырой» на одном из важнейших участков? С чувством сожаления повернули мы из
долины Сассен по старому следу.
Арктика всегда (хотя и по-своему)
вознаграждает упрямых. На этот раз ее благосклонность проявилась в трехдневном
морозце, сковавшем лужи и образовавшем наст, идти по которому на лыжах было
сплошным удовольствием.
Но как бы зима ни сопротивлялась, весна
теснила ее неотвратимо. У оленей появились малыши, из-под хмурого неба то и
дело доносится крик гусей, звучно трещат петушки-куропатки. С упругим шуршанием
рушатся» снежные карнизы, заснеженные склоны расчерчены трассами обвалов, на
моренах грязные оплывины – все это убедительные признаки весны. Но чтобы утром
набрать воды в протоке, приходится разбивать сапогом корку льда, и это в первой
декаде июня!
Холостой (то есть без наблюдений) переход
по долине Адвент к хижине Уроа, от которой рукой подать до Колсбэя, завершился
без приключений, хотя опасения опоздать не оставляли нас. Ночевали в Уроа под
шелест поземки и яростные завывания ветра. И снова в путь. Чем ниже спускаемся
в Колсдален, тем больше убеждаемся – не опоздали. Сейчас снег работает на нас
не только в научных построениях – для лыж что надо... Рюкзаки полегчали,
силенки еще есть – вперед! Открылся знакомый ориентир – стремительный правильный
конус горы Везув (ее вместе с соседней вершиной наши шахтеры зовут Грудью
Венеры).
Появление старых знакомых ориентиров,
обещая завершение маршрута, прибавляет сил, и – видит бог! – они нам
понадобились... Выход к подножию Везува ознаменовался сменой листа карты –
особое событие в маршруте. Старый, засаленный лист, перечеркнутый неровной
красной линией от края до края, – в планшете новый – на его место.
Перед нами суровое заснеженное плато с
каменистыми обрывами и гордо вознесенными к небу остроконечными вершинами.
Пятнистость ландшафта усилена тенями от бегущих облаков. Внизу рваные кучевые
щедро подсвечены солнцем, а прямо над головой в разрывам тонкий рисунок перистых.
Уже видна долина речки Холлендер и горы за Грен-фьордом – силуэты знакомые, но
на расстоянии непривычно мелкие. Облака лишь способствуют игре солнечного
света, подчеркивая его обилие. Снега особенно, я бы сказал, изысканно красивы:
их поверхность то искрится тысячами вспышек, то отливает муаром, то подернута
изящной тонкой рябью – все оттенки не описать…
Однако усталость, накопившаяся в
маршруте, начинает сказываться. Тяжко проходит переход через речку Холлендер,
утопаем выше колена в насыщенной талой водой снежной каше. Обувь и портянки
намокают, появляются потертости, на лыжи страшно смотреть – куски окантовки
торчат в разные стороны, словно иглы дикобраза. Несмотря на усталость,
отмечаешь мелочи, которые так разнообразят монотонность маршрута: вот тонкий
облачный лифчик прикрыл Грудь Венеры; необычную цветовую гамму создают красные
лыжи, погружаясь в салатную жижу снежного болота, и т. д.
Над входом в Ис-фьорд солнечные лучи
прорвались сквозь облачный покров, и, казалось, прозрачные наклонные колонны
уперлись в тяжелые рыхлые массы облаков, чтобы удержать их от падения на
тонкий, изящный силуэт Земли принца Карла, будто отлитый из стекла и света. Мы
механически продолжали наши наблюдения (результаты которых, мы уже знали,
работают на нас), продвигаясь мимо брошенных буровых, пересекли мрачный узкий
овраг, которому, казалось, не будет конца. И вот совсем нежданно настала
минута, когда на исходе 11 июня с радостным удивлением увидели где-то у себя
под ногами россыпь домов Баренцбурга и дальние горы за гладью залива. Так
закончился снегомерный маршрут в начале полевого сезона 1967 года.
Ближайшие дни после возвращения, как
обычно, – отдых и осмысление полученных результатов. Наш двухсоткилометровый
маршрут дополнен тридцатикилометровым профилем, выполненным нашими товарищами
за Грен-фьордом. Теперь они на одноименном леднике продолжают свои наблюдения.
Вместе с долиной Грен это немало, хотя обработка с учетом начавшегося таяния
обещает быть непростой. По самым предварительным оценкам, снега на западе вдвое
больше, чем в центре острова. У восточного побережья острова эта разница
меньше; похоже, что на снижении границ питания там сказывается также низкая
температура воздуха в летнее время.
Итак, положение ледников, как и распределение
высот границ питания, обусловлено прежде всего климатически в пределах главного
острова архипелага, отныне эти взаимосвязи в целом перестают быть
дискуссионными.
В июне 1967 года «головоломка» оледенения
Шпицбергена перестала быть головоломкой, ибо теперь все одно к одному, все
взаимосвязано и взаимообусловлено: распределение ледников, их асимметрия,
распределение осадков, положение границ питания на ледниках и даже колебания
ледников.
До конца полевого сезона есть еще около
двух месяцев, и это время нужно
использовать, чтобы пополнить информацию по прежней схеме. Теперь все наши помыслы и дела – в подготовке
шлюпочного маршрута.
Говоря в начале главы о «шлюпочной»
проблеме, я имел в виду себя и
своих коллег по экспедиции: кое-кому наша шлюпка казалась чем-то необычным, а
главное – опасной и ненадежной. А вообще-то она была не такой уж диковинкой в
экспедиционной практике даже на Шпицбергене. Вышла она из употребления, скорее
всего по причинам «организационного характера» или, говоря точнее, из-за того,
что исследователи ставили перед собой иные цели и задачи. Например, у геологов
сейчас базовый лагерь, как правило, создается с помощью вертолета (реже судна),
и местность вокруг лагеря изучается пешком, системой «звездных» маршрутов. Да и
нас шлюпка не всегда выручала, но ведь ничего другого не было! Мы ее «взяли на
вооружение» в силу необходимости.
Наш выбор пал на шлюпку типа Ял-6 с мотором
ЛММ-6. Вдвоем на берег такую шлюпку не вытащить. Но это не беда: карта
подсказала достаточно стоянок вдоль берега – бухточек, лагун, устьев речушек...
В здешних условиях проблема укрытия для нашего судна – номер один. Осадка и
габариты нашего суденышка были такие, что мы могли втиснуться в любую подходящую
щель во время прилива. Ну а если отлив – не страшно: во-первых, высота прилива-отлива
здесь примерно полтора метра, а во-вторых, мы вооружились специальными таблицами,
чтобы знать время высокой и низкой воды.
Вторая проблема – моторы, дело для нас
новое. Среди обитателей Баренцбурга нашелся умелец Алексей Лахмин, он и стал
нашим инструктором. В том, что моторы потом нас не подвели, его несомненная
заслуга. Я написал «моторы» потому, что их у нас – для страховки – два: один в
рабочем положении на транце, второй – в походном, принайтовленный к банке и
готовый к замене, с бачком, залитым «под пробку» (Транец – плоская (не заостренная)
корма у шлюпки; банка – скамья; найтовить – привязывать, крепить).
Наконец, третья проблема – оценка
состояния моря и подходов к берегу. Здесь у меня был некоторый опыт, полученный
во время двухгодичной зимовки на Новой Земле. Дело непростое, обычно горожанин
конца XX века привык судить о метеообстановке по телепрограмме
«Время», а местные признаки относит к сфере черной магии. О том, что на шлюпке
можно работать у арктического побережья, доказано не нами, наша единственная
заслуга в том, что мы задействовали чужой опыт, когда в этом возникла
необходимость. Характерно, что с наименьшим пониманием к нашим планам отнеслись
люди, вообще не знакомые с морем или с Арктикой.
До сих пор не знаю, что больше
потребовало сил – подготовка к плаванию или само плавание.
Столь обширное вступление к рассказу о
самом шлюпочном походе понадобилось для того, чтобы читатель оценил, какие
трудности поджидали нас еще до выхода в плавание. Само собой, на шлюпке была
рация. Когда перед выходом был погружен центнер продовольствия и до двадцати
канистр с горючим и маслом, мы обрели независимость. Оставалось претворить наши
планы в реальность.
Северный маршрут начался 6 июля, и, еще
не оставив Грен-фьорда, мы увидели, как облачность стала садиться на окрестные
вершины. Горы на глазах заволакивало туманной пеленой. В Ис-фьорде волны упорно
колотили нас в правый борт, а потом мы повернули на мыс Доу-мен (по-русски
звучит необычайно «жизнерадостно»: мыс Мертвеца!), так чтобы миновать его на
почтительном расстоянии. Вскоре ветер с кормы стал стихать, и мыс мы обогнули
вполне благополучно, но тут же нарвались на короткую злую волну с севера, как
говорится, в лоб. А облачность садится все ниже, «выключая» один за другим
береговые ориентиры. Вскоре остался только берег справа – просто обрывистый
берег с целым частоколом скал в пене прибоя.
Кажется, Арктика решила проверить нашу
штурманскую подготовку по самому строгому счету. В тумане теряем последние ориентиры.
На какое-то мгновение прорезалось светлое пятно, похожее на ледник Эйяем,
ориентир для поворота в бухту Фармхамна. Повернули, а потом буквально
шарахнулись на прежний курс от ревущего в скалах наката. Очевидно, за Эйдем мы
приняли соседний Венерн, и унесли ноги вовремя. Ни укрыться, ни выпрыгнуть, ни
убежать – только искать по курсу спасительную бухту. Наконец, коническая скала –
входной ориентир, гладкая поверхность воды, словно в деревенском пруду, и сама
бухта начинает разворачиваться виток за витком, словно раковина улитки.
Выключаю мотор, и сразу рев прибоя на внешнем берегу, но этим уже нас не
напугаешь.
Пропитанная водой отяжелевшая роба,
свинцовая тяжесть в теле, с трудом хватает сил, чтобы поставить палатку и
развернуть спальные мешки, а потом провал в тяжелое забытье. На то и шторм,
чтобы отсыпаться с запасом. И сверх того, вынужденную стоянку стоит
использовать для попутного поиска.
Перед выходом в маршрут один мой знакомый
передал мне перечень следов пребывания русских на Шпицбергене, составленный со слов
«сассенского короля», старейшего и популярного на Шпицбергене охотника Хильмара
Нойса. Была в этом перечне и Фармхамна. Спустя час после начала поиска я
обнаружил развалины, очень похожие на те, что видел в прошлом году в Хорнсунне:
два-три нижних венца из круглых бревен, остатки пола, горшечные черепки, кусок
деревянной ложки, даже остатки... веника. Кто здесь жил, когда и как долго?
Никаких письменных источников, ни могил, ни крестов... Возвращаясь в лагерь, со
скал подсмотрел, как на разведку в бухту осторожно вплывает тюлень – кто, мол,
такие и зачем... Плывет по-морскому, брассом.
Безысходный серый мрак, ветер, промозглая
сырость и дождь осаждали нас четверо суток. Тем не менее Троицкий посетил
морены Эйдема. На четвертые сутки, проснувшись, мы не услышали разъяренного
рева взбесившегося моря и решили продолжать путь. Воздух пронизан сизой дымкой,
настроение одновременно радостное и тревожное, деловито постукивает мотор,
редкие пологие волны чуть подернуты рябью. «Плывем, все бросив за кормой, все
дальше бури злобный вой...» Форлансуннета не узнать, и не верится, что это нас
несколько суток назад трепало, словно беспомощных котят.
Какими прекрасными пейзажами одарила нас
сегодня Земля принца Карла; горы в броне ледников прямо из моря упираются почти
в зенит!
Короткие высадки на восточном берегу
пролива для засечки фронтов ледников Даля и Оватсмарк. Фронты протяженные, на
шлюпке от них лучше держаться подальше: кто знает, когда они швырнут в море
очередную глыбу льда – айсберг.
Впрочем, все равно получили небольшой, но
поучительный урок. У ледника Оватсмарк решили перекусить, пятнадцать минут,
дескать, не сыграют особой роли в начале отлива. Увы, сыграли. Шлюпка обсохла,
и за четверть часа, потраченных на еду, мы заплатили четырьмя часами ожидания.
Наверстывая упущенное, мы снова
устремились на север и 12 июля уже были в Английской бухте – Ню-Олесунн совсем
рядом, за горным хребтом. Четкая связь по рации с Баренцбургом, и голос нашего
начальника звучит в эфире мощно и отечески одновременно. Делаем вывод:
по-видимому, он и Михалев прибудут в Ню-Олесунн позже нас, а там – совместная
работа.
Мы с Троицким, передохнув после успешного
перехода, бросаемся к леднику Камфортлесс для засечки фронта и рекогносцировки
морен и натыкаемся на три ярко-зеленые аккуратные палатки. Чей-то полевой
лагерь. Рядом груда оборудования, укрытая тентом, очаг из камней под открытым
небом, обитатели лагеря спят. Знаем: тут не бездельничают. Устали, вот и спят.
Не будем тревожить. Но то, что мы тут проходили, не осталось незамеченным,
скажу об этом чуть позже.
Наша экскурсия проходит без приключении,
однако к вечеру погода ухудшается – садятся облака, ветер отходит к востоку, превращаясь
из попутного в «мордотык». Однако опасения (понятные после фармхамнской трепки)
оказались напрасными и, забежав ненадолго в Ню-Олесунн, где никого из
представителей науки не оказалось, мы перешли к французской экспедиционной
базе. Здесь нас приветствовал знакомый по прошлому ходу гляциолог из Гренобля
Анри Жоффрэ. Он и его ассистент Тони Руж составляли все народонаселение
французской базы, их-то мы и поздравили с годовщиной французской революции
(мысленно поблагодарив при этом своего начальника за то, что он своевременно
тогда по радио напомнил нам о великом событии в истории Франции). А вечером мы
оказались свидетелями и участниками празднества, достаточно многолюдного,
потому что здесь собрались французы не только из полевых отрядов, но и с
телеметрической станции ЕСРО (Организация Европейской космической программы) в
Ню-Олесунне, и скучать никому не пришлось.
Низенький, уже в годах, француз, похожий
на маленького доброго гнома, приплясывая, вздымал к потолку длинные ножи, на
которых красовались... утиные головы, и во все горло распевал: «Са ира, са
ира»... Это был электронщик с телеметрической станции по имени Моррис. Его друг
Пьер Мулэ (они вместе сражались с фашистами в годы войны на подлодках Свободной
Франции), широкий, совершенно лысый бретонец, сопровождал вокальное соло
Морриса игрой на аккордеоне. Праздник продолжался всю «ночь», большую часть
которой заняло исполнение французских и русских песен. Кроме «Интернационала» и
«Марсельезы» (вот уж не думал, что эти мелодии вполне подходят для такого
случая), на этой встрече прозвучало много общих песен, и Пьер великолепно
подбирал незнакомые мотивы. Управляла же всем этим шумным, искрящимся весельем
дама, специалист по морской геоморфологии Аник Моэн, крупный ученый в своей
области. Никаких царственных жестов, никаких требовательных взглядов, но все ее
пожелания выполнялись словно сами собой. Удивительно, как после многочисленных
погружений под воду в легководолазном снаряжении ей удалось сохранить изящество
и хрупкость (надо еще иметь в виду, что она мать четверых детей!)? Нет, что ни
говорите, а есть у женщин свои секреты...
Праздник праздником, но мы и тут не теряли
времени – договорились с французами о предстоящих планах и контактах, причем
уже ближайшее будущее показало, что переговоры были не просто успешными, а
полезными и реалистичными.
Ню-Олесунн мы покинули без связи со
своими, оставив для них короткую записку. Тепло распрощались с французами и
отправились навстречу очередным приключениям, причем неприятным.
Испытав нас на подходах к Фармхамне,
Арктика решила не повторяться и приготовила для нас кое-что похитрее. Мы вышли
при попутном ветре и при волнении с кормы. Однако спустя примерно час
обнаружили равномерное волнение с левого борта от входа в Конгс-фьорд, и пока
разбирались, что же происходит, ложиться на обратный курс стало уже слишком
рискованно – нас грозило снести на скалы у мыса Гуиссез. Оставалось идти только
в бухту Эбелтофт. Придумать такое мог только злодей с опытной фантазией – стык
двух систем ветров и волнения: местной от ледника Конгсвеген (нам в корму) и общей
с океана от входа в Конгс-фьорд, в левый борт...
И мы угодили в самое пекло, а волна с
океана крепчала, барашков становилось все больше, и волны все чаще скрывали от
нас горизонт. А тут еще стало кончаться горючее в бачке, и пришлось
заправляться на ходу, а это было непросто.
Нам ничего не оставалось, как
развернуться по волне и уходить к леднику 14 июля. Разумеется, картами в той
обстановке пользоваться было невозможно, все внимание уходило на управление
шлюпкой и выручала хорошая проработка маршрута, позволявшая держать в памяти
нужную информацию. Подходящую лагуну у левого, южного, участка фронта ледника
14 июля я отметил про себя на всякий случай, и он теперь наступил.
Определенно в нашем положении следовало
рискнуть пройти перед фронтом этого знаменитого ледника. При входе в
Кросс-фьорд мы получили наглядное представление о том, что происходило сейчас в
море. Из бухты Эбелтофт только что вышел наш знакомый «Сигналхорн», но смотреть
на него было страшновато – полубак, укутанный в пенные буруны, практически не
выходил из воды.
В бухту перед ледником 14 июля мы влетели
полным ходом и застопорили мотор прямо перед фронтом ледника – такое можно было
сделать только со страху. Мы просто сидели и смотрели на море и на солнце,
измученные и опустошенные, измотанные до предела. На сколько нас хватит при
таких приключениях?.. Наши невеселые размышления прервало падение небольшой
глыбы у фронта ледника, через минуту полуметровая волна выплеснулась на косу,
изрядно встряхнув нашу шлюпку. Мы тут же ушли за косу, кое-как поставили
палатку и словно провалились в забытье под грохот айсбергов. Но вскоре произошло
нечто необыкновенное. Особо мощный грохот обвала сменился отдаленным гулом,
нараставшим с каждым мгновением и напоминавшим приближение тяжелого поезда. Полусонные,
наполовину высунувшись из палатки, мы увидели, как с натужным ревом вдоль косы
неслась высоченная, рыжая от песка волна, вздымая пышный белопенный гребень. Но
коса надежно защищала нас, и уже никакие обвалы айсбергов не смогли выгнать нас
из спальных мешков.
Отоспавшись, мы покинули
убежище-мышеловку, предварительно положив на карту положение фронта ледника 14
июля. У входа в Кросс-фьорд еще бесновались волны, а мы пошли вдоль берега на
север от одного ледника к другому, действуя по отработанной схеме: высадка –
рекогносцировка – привязка – посадка и снова высадка...
17 июля мы пришли в бухту Сигне,
напоминавшую зажатую горами узкую щель. Мы не могли ждать, пока на внешней
акватории Гренландского моря установится надежная погода, и решили действовать,
двигаясь пешком от нашей стоянки. Правда, возможности наши оказались
ограниченными, так как Второй ледник (бывают и такие топонимы) оказался
разбитым трещинами, и мы не стали тратить время на поиски пути. Впереди у нас
оставались возможности получить нужную информацию более простым путем. Здесь же
наша добыча пополнилась еще тремя ледниками, зато крупными.
В Сигне мы набрели на руины немецкой
метеостанции, действовавшей в 1942–1943 годах. О ее существовании союзники
знали, но добраться до нее и разгромить мешала полярная ночь. Когда наступало
светлое время, приходила немецкая подлодка и переносила станцию на новое место,
где она снова начинала работать. Последнюю немецкую метеостанцию на Шпицбергене
сняли в августе 1945 года. Остатки сгоревшего жилья, металлические бочки с
готической вязью, какая-то драная обувь, россыпь позеленевших гильз, изломанные
приборы и груды консервных банок...
В Ню-Олесунн мы благополучно вернулись 20
июля, и на нас обрушилась лавина событий. Во-первых, встретили наших. Во-вторых,
27 июля из Баренцбурга в Бельсунн отправится судно, которым мы можем
воспользоваться. В-третьих, нам предстоит обеспечивать действия
франко-советского отряда. А мы то рассчитывали на отдых!
На следующий день, то есть 21 июля, мы
забросили рацию и продукты к конечному пункту маршрута этого отряда, а 22-го
высадили его участников у достопамятного ледника 14 июля, где на берег сошли А.
Жоффрэ, Т. Руж и В. И. Михалев с санями и всем необходимым. Снимок нашей шлюпки
с интернациональным экипажем спустя несколько лет я встретил в книге Ш. П.
Пеги, подпись гласила: «Морские силы поддержки».
После высадки мы тут же перешли в
Английскую бухту к тому лагерю, который весь поголовно спал, а мы не стали
тревожить. На этот раз встретились с его обитателями – геологами из Кембриджа.
К сожалению, никого из прежних знакомых. Англичане рассказали нам о
таинственных посетителях (не инопланетяне ли?!), а мы в ответ показали им
подошвы своих сапог.
Помогли англичанам перебазироваться в
нужный им район. (На Шпицбергене старые добрые полярные традиции
доброжелательного отношения к своим зарубежным коллегам, готовности прийти друг
другу на помощь особенно крепки...)
Кстати, англичане показали нам
неизвестные могилы, а французы в Ню-Олесунне рассказывали о русском кресте,
который они видели еще в 1965 году. Могилы я нашел, креста уже нет, зато есть
типичный русский кирпич, так что можно нанести на карту еще один объект,
представляющий несомненный интерес для археологов и историков. Англичане
показали аэрофотосъемку, выполненную норвежцами в прошлом году. Пригодится.
В последующие дни мы с огромным
напряжением сил вели наблюдения за горными ледниками от Английской бухты и до
Санкт-Юнс-фьорда. Погода оставалась вполне приличной, и наших сил хватило на
все, включая преодоление незапланированных трудностей. 27 июля мы пришли своим
ходом в Баренцбург.
Главный результат нашего северного
маршрута – получены необходимые данные для оценки изменений ледников
северо-западного района с начала века. Судя по результатам моей беседы с
главным держателем картометрической информации в Норвежском полярном институте
У. Листолем, норвежцы к этой проблеме не подступались.
В Баренцбурге узнаем: судно выходит
завтра. Арктика позвала нас, и мы с готовностью откликнулись на этот зов.
Южный маршрут начался без какой-либо
оперативной паузы. 28 июля нас выгрузили со шлюпкой в заливе Решёрш. Сплошной
туман. Вышли в эфир – нас не слышат. Пытаемся найти из лагеря следы зимовки М.
А. Рындина, обеспечивавшего поход русской эскадры В. Я. Чичагова на Шпицберген
в 1765 и 1766 годах,– ни намека на них... Да, явно неудачное начало.
Еще в Баренцбурге Михалев рассказал нам о
том, как прошла совместная с французскими гляциологами работа и какие данные
были тогда получены. Эти данные хорошо подкрепляют его собственные наблюдения
на ледниковом плато Хольтедаля в прошлом году.
После высадки со шлюпки 22 июля
франко-советского отряда события развивались так. В первом же переходе был
достигнут перевал между ледником и ледниковым плато Изаксена, причем по пути
сняли отсчеты по рейкам, установленным А. Жоффрэ на леднике год назад. За это
время погода испортилась, опустилась облачность, шел мокрый снег. Заночевали на
перевале. На следующий день спустились на ледниковое плато, где отрыли шурф, со
дна которого провели бурение до глубины двенадцати с половиной метров.
Наблюдения показали, что со времени экспедиции X. В. Альмана существенных изменений здесь не
произошло, но величина питания была им сильно занижена. На
шестидесятикилометровый маршрут ушло пять суток, и 27 июля его участники были
сняты шлюпкой у края ледника Конгс. Молодцы ребята, жалею, что меня там не
было.
Для нас первые дни в заливе Решёрш
запомнились звуками: плеском волн, потрескиванием костра, шумом ветра, стуком
дождя по брезенту, криками чаек и нередка тяжкими обвалами айсбергов – все, что
осталось нам от большого мира, от которого мы были отрезаны промозглым клейстером
тумана. А первый день августа заставил вспомнить А. С. Пушкина:
Вот север, тучи нагоняя,
Дохнул, завыл – и вот сама
Идет волшебница зима.
Снег завалил окрестные горы. Мы перешли в
бухту Бурбон, а затем стали лагерем у южной морены ледника Натхорста. За девять
дней маршрута – два с глухим туманом и неделя с бурным ветром и волнением, не
считая дождя и снега. Настроение соответствует результатам, то есть плохие. Оно
у меня несколько улучшилось, когда я обнаружил в бухте Ингебрехтсен следы еще одной
русской стоянки, которую, кстати, не назвал X. Нойс. Стоянка, очевидно, молодая, наряду со слюдой
встречается стекло. А вот веретено и кусочки амальгамы, осыпавшейся с зеркала,
наводят на мысль о том, что здесь была женщина.
Для меня эта находка стала еще одним
объектом, обогатившим составляемую мной карту русских поселений или, возможно,
кратковременных становищ на Шпицбергене. Я – гляциолог, составление такой карты
не входит в мои обязанности, но мне эта работа доставляет удовлетворение и
вселяет надежду, что мой «побочный» труд принесет определенную пользу. Если
историки и археологи докажут (а у меня есть основания в это верить), что
русские здесь бывали до плавания В. Баренца, мне по понятной причине будет
вдвойне приятно.
Вечером 6 августа, используя затишье,
перешли на шлюпке через залив к северной морене ледника Натхорста. В нашем
положении переход в три километра – уже событие! Укрылись в одной из моренных
бухточек. Кто только создал эти безжизненные нагромождения камней и грязи –
мощный артиллерийский обстрел, бомбардировка метеоритами или черти, игравшие
здесь в чехарду? Вода в небольших озерках вблизи лагеря заметно
соленая, очевидно, при своем движении ледник захватил и засоленные грунты со
дна залива. Так же было и на леднике Паула у Свеагрувы, только там поперек, а
здесь вдоль залива.
На следующий день можно было различить
окрестные вершины. Я приступил к привязке концов ледников и определению
положения границ питания на них. Здесь она лежит в среднем на пятистах
пятидесяти метрах. Этой же работой мне предстояло заниматься и в последующие
дни. Не погода, а сплошное противоборство стихий, причем противостоят друг
другу ветры противоположных направлений. Не везет нам с погодой и так же не
везет со связью: мы слышим, нас нет...
Утром 8 августа погода стала несколько
улучшаться. Снарядившись для недельного маршрута, я перебрался в долину Дэвиса,
откуда отлично виден ледник Пенка. Дэвис и Пенк, имена которых увековечены в
географических названиях, известные геоморфологи, не всегда единодушные в своих
научных концепциях при жизни, невольно пришла в голову мысль, что теперь они
противостоят друг другу, как много лет назад.
К сожалению, мне снова не повезло: на
вершины наползли низкие облака. Я решил утро следующего дня использовать для
перехода к устью долины Улла, где, если верить карте, есть хижина. Пока я шел,
облачность начала рваться, в разрывах появилось голубое небо. Это радовало и
прибавляло сил, ноги несли меня словно сами собой. Какой пейзаж открывается
взгляду! Правильный шатер горы Берцелиус, перечеркнутый двумя полосками
облачности, парит над Ван-Келен-фьордом. Зеленые долины с серыми галечниками
вдоль речек, множество оленей, гусиные стаи, местами карминные пятна мхов. Глаз
отдыхает после созерцания опостылевших морен. Осмотрел всю группу ледников в
верховьях долины Улла, а вот надежды на более или менее благоустроенное
пристанище не оправдались – хижина оказалась жалкой лачугой, продуваемой
насквозь. Устраиваюсь для сна на сорванной двери под открытым небом, благо
погода милостиво позволяет.
10 августа я потратил на единственный
ледник Мидтерхук, самый западный и уже поэтому интересный. И, оказалось, не
зря: обозначилось, как и ожидал, снижение границ питания к западу, примерно на
сотню метров.
Отличный погожий денек, но к вечеру
дымка, горы на Земле Веделла Ярлсберга погружаются в синюю мглу. А наутро я
проснулся на своем жестком ложе от резкого ветра. Наспех приготовил завтрак,
собрал рюкзак и почти бегом к палатке в долине Дэвиса. А облачность уже седлает
ближайшие гребни, ветер на ходу так и толкает в спину. В долине Дэвиса мне
повезло: через несколько часов погода снова переменилась к лучшему, и я
закончил всю программу на юге Земли Натхорста, даже с некоторым превышением –
еще удалось отметить на карте границы питания и на ледниках Земли Веделла
Ярлсберга. Оказалось, что они понижаются к югу до четырехсот метров.
Все, что мне удалось узнать во время
этого маршрута, – дополнительные детали, важные для решения проблемы,
озадачившей Тиррелла.
Последняя ночевка в одиночку, короткие
сборы, и можно возвращаться. В лагерь, который показался мне необычно большим (шлюпка,
палатка, антенна, груда вьючных ящиков и канистр), я явился в самый раз, чтобы
помочь своему напарнику поставить дополнительные тенты для защиты палатки от
штормового ветра. Шторм навалился на нас деловито и неотвратимо. Палатка ходила
ходуном, оттяжки едва держали, а антенна завывала, словно разъяренная ведьма.
Совсем рядом ходили целые водяные горы, размывая морены и перекатывая обломки
айсбергов, будто камешки на ладони. Из палатки мы предпочитали не вылезать и с
тревогой поглядывали на оставшиеся харчи: ведь мы не ждали такого развития
события, поэтому часть груза и
продовольствия для облегчения шлюпки оставили в заливе Решёрш. Коротая время,
мы подводили и обсуждали итоги сделанного.
Все проходит, даже арктический шторм. У
нас осталось полбанки консервов, полбуханки хлеба, кило сухарей и немного
крупы.
Выводим свое суденышко из укрытия, и
через несколько часов мы уже в Решёрше. Теперь нужно выждать, сверяясь по
таблицам приливов-отливов, время, когда встречные течения в проливе Мария
уравновесят друг друга.
Прорыв в Ван-Мейен-фьорд дался тяжело,
ценой тяжкого нервного напряжения, но в целом прошел успешно, хотя временами
проходил, по выражению В. Высоцкого, «как с горы на собственном заду», а иногда
казалось, что мы стремительно катимся на телеге по булыжной мостовой.
Практически весь пролив – сплошной сулой (Сулой – слово поморское. Так поморы
называли хаотичное волнение,
образующееся, когда прилив сменяется отливом. В месте встречи двух
противоборствующих течений вода как бы кипит) и очень трудно предугадать
характер течений. Все-таки мы прорвались. Впереди Свеагрува и южная часть Земли
Норденшельда – сплошное белое пятно на нашей карте в смысле границ питания
ледников.
В условиях приличной погоды пять дней
работали по прежней программе на Земле Натхорста. Благодаря этому еще один
район Шпицбергена лишился покрова тайны.
21 августа пришли в Свеагруву. Теперь мы
при самых неблагоприятных условиях сможем добраться до Баренцбурга пешком, в
крайнем случае, ближайшее человеческое жилье тоже не так далеко. Когда мы
пришли туда, первым делом развернули свою «немую», но не «глухую» рацию. Из
того, что эфир донес до нас, поняли: Зингер из лагеря на ледоразделе Фритьоф –
Гренфьорд разговаривает с геологами, причем говорят о нас. Такое заключение мы
сделали из сообщения геологов, будто они видели шлюпку, шедшую курсом на
Свеагруву. Значит, нас либо уже ищут, либо собираются искать. Как же важно было
дать им знать о себе... На следующий день я решил осмотреть берег в западном направлении
до мыса Блахукен, но никого не встретил. Здесь же заночевал, а когда проснулся,
услышал вдруг характерный гул вертолетных двигателей. Выскакиваю в одной тельняшке
из приютившего меня домика и вижу: вдоль берега идут две машины курсом на
Свеагруву. Делаю все, чтобы привлечь к себе внимание. Но, как сказали мне
пилоты, я должен благодарить свою тельняшку: фигура в тельняшке на пустынном
берегу – все-таки штрих! В Свеагруву я вернулся, таким образом, на вертолете.
Оказалось, что Баренцбург, озабоченный нашим молчанием, действительно, дал
указание во время обычных рабочих
полетов попутно искать нас.
В Свеагруве Троицкий снова набросился на
свои морены, с которыми он впервые познакомился еще в 1965 году. На моей же
карте границ питания ледников по этому
району были пропуски, и я занялся их ликвидацией. Трудности это не
представляло: я наперед знал (опыт!), что на месте пропусков должно быть,
оставалось только проверить на местности.
Ощутимо приближение конца лета. Луна по
ночам уже приобретает золотистый блеск, а морозец прихватывает напоенную влагой
почву. От Свеагрувы я пошел на восток по широкой долине Чёллстрем, а затем по
кромке ледников Эдвард и Нурсюссел 26 августа вышел на главный водораздел
острова, с которого увидел Баренцево море с россыпью зеленоватых айсбергов,
словно брошенных на сапфировую гладь. Синий Стур-фьорд, синие очертания острова
Эдж с подсиненными ледниками и молчание Арктики, глубокое и многозначительное.
Походом полностью удовлетворен – границы
питания четко ложатся в намеченную схему, понижаясь к востоку с пятисот до
двухсот пятидесяти и даже двухсот метров.
Как и прежде, эта проработка в деталях
идеи, которая ведет свою родословную от «головоломки» Тиррелла и которая в
общем виде нам ясна настолько, что уже переросла в концепцию. Нам удалось
свести воедино все выявленные нами природные факторы и тем самым проникнуть в
самую суть проблемы оледенения Шпицбергена и его особенностей.
Вернувшись в Свеагруву и передохнув
(как-никак последний переход составил больше полусотни километров), 29 августа
отправился в долину Рейн, а Троицкий перешел на шлюпке к ее устью. Получилось
что-то вроде совместной операции.
Этот маршрут оказался для меня по-своему
интересным. Я наткнулся на небольшой ледник в стадии подвижки, едва не
перегородивший долину Линдстрем. На Шпицбергене таких ледников значительно
больше, чем на других полярных архипелагах, но как учитывать их эффект при
оценках развития оледенения в целом, пока не ясно.
Еще через несколько километров нежданный
подарок – лагерь геологов-ленинградцев. Задержался у них на сутки, не избежав
соблазна «цивилизованной» жизни (хотя отлично понимал: сезон на исходе и нельзя
терять ни одного часа, а не то что суток). Поэтому в последний день августа
пришлось сделать сорокакилометровый бросок через всю долину Рейн, иначе не
удалось бы завершить программу гляциологических исследований полевого сезона
1967 года.
Признаюсь: последний в сезоне переход
дался мне труднее всего, пожалуй. Я имею в виду не столько объективные трудности
(их-то было как раз не так много), сколько себя, свое состояние. С одной
стороны, полное удовлетворение результатами – на карту нанесена граница питания
ледников данного района (ее высота около шестисот метров); с другой – чувство
пресыщения. Всем – и научными результатами, и трудностями, и «бродячим» образом
жизни... Острое желание сменить поле на письменный стол.
В условленном месте мы встретились –
Троицкий и я – и на шлюпке направились в бухту Фритьоф.
В бухте Фритьоф осенние шторма вновь
заперли нас на несколько дней. Нашему желанию обойти Землю Норденшельда с
запада морем и прийти самостоятельно в Баренцбург не суждено было
осуществиться. Троицкий повторно принялся за морены, на которых мы уже побывали
в прошлом году, а я за отсутствием достойных внимания гляциологических объектов
решил поинтересоваться, что за развалины показаны на норвежских картах. И не
зря... В бухте Ван-Мюйден нашел что-то вроде деревянного корытца или формы для
хлеба с надписями на церковнославянском. Позже, когда специалисты ознакомились
с моими записями в дневнике, то обнаружили четырежды повторенную дату – 1593
год. Выходит, что Баренц посетил архипелаг три года спустя после того, как
здесь побывали русские поморы.
У мыса Мартин (точнее, Слетнесет) я видел
лежащий на земле крест и еще развалины – все, как говорили норвежские охотники
в Хорнсунне в прошлом году.
Немного позже я обнаружил и описал еще
два памятника поморского мореплавания. Один из них – целая зимовочная база.
Здесь, видимо, шили обувь и ковали гвозди. Это показали раскопки, произведенные
позже специалистами Института археологии АН СССР. Как уже говорилось, теперь
точно установлено: поморы зимовали тут в середине XVI века.
Неотвратимо наступала зима, шторма
затягивались. И тогда мы решились: 6 сентября в жестокую непогоду (дождь со
снегом и бурный ветер) вышли пешком в Баренцбург и через сутки на заснеженных
берегах Грен-фьорда встретились со своими товарищами.
