Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Стерликов Анатолий Егорович. В дельте Сырдарьи. Записки участника изысканий

Гидрометеоиздат. Ленинград, 1980 г.

От редактора

Книга А. Е. Стерликова – живой и взволнованный рассказ о междуречье Сырдарьи и Амударьи. Этот район древней культуры и древнего орошения ныне полупогребен в песках Северных Кызылкумов. Тем не менее древние русла, протоки и каналы продолжают здесь жить своей специфической жизнью, но уже приспособленной к местным условиям. Время от времени, далеко не каждый год, по ним прокатываются паводковые волны. И если здесь пройдет трасса большого канала, то все особенности этой местности должны быть тщательно учтены. Реальному проектированию подобных мероприятий должны предшествовать разработки общей схемы, а последним – полевые изыскания, научные решения, проведения экспериментов. В связи с этим Государственный гидрологический институт проводил в 1976 году подробные полевые рекогносцировочные обследования этого района.

Случилось так, что молодой ленинградский журналист Анатолий Стерликов принял участие в этой экспедиции. Его экспедиционным впечатлениям и посвящена эта книга. Популяризация проблемы переброски части стока и связанных с последней гидрографических и гидрологических исследований проводится автором исподволь, ненавязчиво. Проблема присутствует в книге почти незримо, как бы лишь маячит на пустынных горизонтах. А вот сама пустыня, река, протоки, тугайные леса находятся в центре внимания. И, конечно же, люди – как члены экспедиции, так и персонажи «внешнего мира». Читатель найдет здесь портреты полевиков-гидрологов, прочувствует колорит маршрутного и бивачного быта, ощутит романтику дальних дорог. Автор проведет его сквозь тьму веков к настоящему и ближайшему будущему пустыни. С большой теплотой и любовью написаны отдельные небольшие этюды, посвященные чему-то привлекшему к себе внимание автора, – будь то размышления о камыше или тамариске, или описание ночного блуждания по тугаям, пескам и протокам, или попытка отобразить психологию шофера-экспедиционника.

Прочитав эту книгу, гидрологи смогут как бы увидеть себя со стороны, смогут посмотреть на свой труд, на свои экспедиционные будни несколько иными глазами. Но не сомневаюсь и в том, что книга представит интерес и для самого широкого круга читателей.

Ю. Б. Виноградов

От автора

Однажды в отдел транспортной газеты, где я работал корреспондентом, пришло сообщение об изысканиях на трассе проектирующегося Обь-Каспийского канала.

Автор информации, в частности, писал: «Обь-Каспийский канал протяженностью более чем в три тысячи километров будет самым грандиозным сооружением подобного рода на Земле.

Водозабор проектировщики предполагают соорудить у Тобольска, при слиянии Тобола и Иртыша, трасса же канала проходит по дну Тургайской ложбины, пересекает Казахский мелкосопочник, а затем и Среднеазиатское Междуречье... Глубины трехтысячекилометровой рукотворной реки – до десяти метров – позволят крейсировать судам типа «река – море» там, где пока что не хватает воды для того, чтобы напоить отару овец... Изыскания на трассе канала уже начались».

Для того чтобы уточнить, проверить эти любопытные сведения, я отправился на Вторую линию Васильевского острова, в Государственный гидрологический институт.

В отделе, где занимаются обоснованием перераспределения стока северных и сибирских рек на юг страны, мне сказали, что писать о судоходстве в Тургайской степи пока еще рановато. Рановато говорить и о переброске стока. Но сообщение нашего нештатного корреспондента об изысканиях на трассе предполагаемого канала подтвердили. Более того, меня познакомили с Валерием Сергеевичем Ясаковым, старшим инженером-гидрологом, который как раз готовился поехать с экспедицией на Сырдарью для обследования южного участка трассы.

Мы разговорились и выяснили, что год назад оба странствовали по реке Чу. Ясаков тогда возглавлял гидрографическую партию, а я собирал материал по заданию журнала «Вокруг света». Разминулись мы совершенно случайно.

Ясаков с удовольствием вспоминал прошлый сезон. Но с подлинным вдохновением, с увлечением он рассказывал о Сырдарье, о Кызылкумах.

Я люблю увлеченных и неспокойных людей. А кроме того, я люблю реки Средней Азии, люблю путешествовать по степям и пустыням. Стоит ли удивляться тому, что мы с Ясаковым нашли общин язык, подружились?

А спустя месяц или полтора Валерий Сергеевич позвонил в нашу редакцию. Он сказал, что ему нужен техник-гидролог, и спросил, что я думаю по поводу возможной поездки на Сырдарью.

Я толком не знал, чем занимаются в экспедициях техники-гидрологи, но, недолго раздумывая, подал редактору заявление с просьбой уволить меня.

Если бы Ясаков предложил мне в своей экспедиции что-либо другое – скажем, выполнять работу реечника или землекопа, – я бы все равно согласился.

Мне, как журналисту, очень хотелось побывать на трассе будущего канала, хотелось быть свидетелем изысканий. И я не мог упустить такую прекрасную возможность – лишний раз съездить в Среднюю Азию.

Об этом своем решении – опрометчивом, с точки зрения редактора, – не жалею. В экспедиции я близко познакомился с гидрологами – людьми интересной, хотя в общем-то скромной профессии, увидел не только Сырдарью, но также и ее древнюю дельту, поразившую меня своей пространностью, многообразием ландшафтов.

Именно об этом я и рассказываю в своих «Записках».

Пролог

Красное кирпичное здание на Второй линии Васильевского острова, фонари у входа в стиле прошлого века, переполненные курящим людом лестничные площадки. Одним словом, мы дома и снова в стенах ГГИ – Государственного гидрологического института.

Здесь, в отделе по обоснованию переброски стока, в который я был зачислен техником перед поездкой в Кызылкумы, мне временно выделили чей-то стол. Как раз рядом с Валерием Сергеевичем Ясаковым, старшим инженером-гидрологом, с которым мы пробыли в пустыне более двух месяцев.

Экспедиция Ясакова благополучно вернулась, и теперь ее участники, выражаясь языком гидрологов, «сидят на камералке», то есть обрабатывают полевые материалы, готовят их для составления отчета. Камеральные работы – логическое и необходимое продолжение полевых изысканий.

Валерий Сергеевич как-то переменился. Это уже не тот Ясаков, которого мы привыкли видеть в поле. Там он был руководителем-единоначальником. Мы не могли без его разрешения покидать пределы бивака, открывать фляги с водой во время перекочевок по пустыне, опаздывать на завтрак, обед и ужин, ну и так далее. А в институте он такой же исполнитель текущих дел, как и многие другие. На время «камералки» все участники сырдарьинской экспедиции еще считаются под началом Ясакова.

Но это формальное подчинение. Ибо нам, в том числе и Ясакову, чаще поступают указания или от руководителей тем и групп, или от начальника отдела. Короче говоря, изменился не сам Ясаков, а его положение.

Валерий Сергеевич, конечно же, остался прежним. Вот и приметы, которые подтверждают справедливость этих слов: остро отточенные жала карандашей, красиво надписанные и аккуратно сложенные в стопки полевые журналы и дневники. Точно в таком же образцовом порядке Ясаков содержал свое «хозяйство» и в поле.

Несмотря на соседство, с шефом мы разговариваем мало. Недосуг, каждый занят своим делом. Я расшифровываю каракульки в толстой тетради для сбора сведений или в гидрографических дневниках, которые сам же и вел. А Ясаков или чертит схему Междуречья (район древней дельты Сырдарьи), или по четыре часа кряду корпит над графиками, отвлекаясь лишь затем, чтобы взять аккорд на клавишах электронно-счетной машинки...

– Готово, комиссар, любуйся, пользуйся!

Ясаков показывает мне свой только что завершенный труд, и я впиваюсь глазами в раскрашенный лист ватмана.

 – Но где же, Валера, Мамырбайузек?

 – Да вот он. По его руслу как раз проложен новый канал Бутырбай.

Я рассматриваю отлично выполненную, подробнейшую схему Междуречья со всеми действующими и мертвыми руслами. Преобладают три цвета – синий, зеленый и желтый.

Синие линии – это Сырдарья, Кувандарья, каналы. Зеленым цветом Ясаков обозначил русла, в которые иногда попадает вода, а также их приречные, пойменные, террасы с чащобами пустынной или тугайной растительности. В южной части Междуречья, вплоть до побережья Амударьи, безраздельное господство желтого цвета – традиционного символа пустыни.

Жанадарья. Чирик-Рабат. Сырлытам. Майлыузек...

Странно звучат теперь эти названия узбоев (Узбои – сухие русла и речные долины, сохранившиеся в Средней Азии как реликтовые формы от более увлажненных эпох) и урочищ. Они воскрешают в памяти зной, желтоватое безоблачное небо, серые песчаные холмы, фаянсовую белизну такыров, безмолвие саксауловых рощ. Здесь же – сутолока, а за окном – снег и ветер сбивают почернелые от мороза, скрежещущие листья тополей.

Схема, над которой несколько дней корпел Ясаков, – одна из многих иллюстраций к завершающему отчету по Сырдарье. Она дает наглядное представление о современном левобережье этой реки.

Жанадарья... Отправляясь в Кызылкумы, гидрологи не много знали об этом крупнейшем юго-западном протоке древней дельты. Загадкой для изыскателей были прежде всего истоки Жанадарьи.

Мы колесили по руслам Жамбыса, Дарьялыка и Массабая, по этим древним сырдарьинским протокам, которые, сливаясь, некогда образовывали Жанадарью. Теперь же они превратились в более или менее глубокие ложбины, глинистые или песчаные, заросшие чингилем и тамариском.

Но как давно река Жанадарья, полноводная и могучая, превратилась в узбой? Отвечая на этот вопрос, пока я скажу несколько слов. Русский путешественник Егор Казимирович Мейендорф, пересекавший Междуречье в 1820 и 1821 годах, уже тогда обнаружил ее сухой.

Невозможно назвать Жанадарью рекой и ныне. Но вот что удивительно: в узбое, причем далеко от истоков, мы обнаруживали в ямах пресную воду, пригодную для питья. Правда, пригодную лишь после кипячения. Более того, на плесах Жанадарьи мы купались и ловили рыбу.

Древняя дельта полна контрастов и противоречий.

Или вот Кувандарья, другой крупный проток дельты... Впрочем, не будем забегать вперед.

Здесь же, видимо, необходимо кратко сказать, в чем состояла задача сырдарьинской экспедиции ГГИ, которую возглавлял Валерий Сергеевич Ясаков.

Боюсь, что в моем вольном пересказе окажутся неточно сформулированными научные цели и задачи нашей экспедиции. И поэтому я вынужден обратиться к полевому дневнику Ясакова:

«Нам необходимо определить величины максимальных расходов (Расход воды – объем воды, протекающий за какое-то определенное время (например, м³/с) через живое сечение реки) воды узбоев в створах пересечения с трассой Обь-Каспийского канала; нас интересуют возможности поступления воды из Сырдарьи в русла древней дельты в многоводные годы при современной зарегулированности реки; необходимо также уточнить пути следования воды по этим водотокам в случае прорыва паводка на левобережье...»

Вот так в общем виде выглядит далеко не полный перечень того, чем занимались гидрологи во время своих скитаний по северу Кызылкумов.

И отчет, над которым мы теперь усердствуем, должен расширить представление о дельте, о землях древнего орошения, о возможностях узбоев и равнин самого кызылкумского Междуречья.

Работа наша является частью общего исследования по обоснованию переброски части стока северных рек. Но она имеет и самостоятельное значение. Впервые на всей территории древней дельты были проведены широкие гидрологические и гидрографические изыскания. Впервые будет дана оценка современному поверхностному стоку сырдарьинского левобережья, а также указаны возможные пути перераспределения этого стока.

Разумеется, наша немногочисленная экспедиция (вместе с водителями машин – одиннадцать человек) не могла ответить на все вопросы, которые возникают у специалистов, изучающих дельту, в особенности – ее историю. И уж, конечно, она не могла раскрыть всех ее многочисленных загадок.

Автор «Записок» намерен просто и ясно описать работу гидрологов в поле, рассказать, что их радовало и что огорчало. Одним словом, показать быт и будни полевиков.

Здесь же я решил порассуждать о том, «что есть пустыня». Конечно, в подобных рассуждениях немало субъективного. Потому что это моя пустыня. В душе каждого участника экспедиции запечатлелась своя Дельта и своя Пустыня.

И еще несколько слов в заключение. Нельзя сказать, что сырдарьинская экспедиция была особенной, тем более – выдающейся. Она ничего не изменила, не поколебала ни одной концепции. Но этого и не предусматривалось с самого начала.

Десятки и сотни таких гидрологов, как Ясаков или же как Петухов, Никифоров, Зубченко, Мальцева, работают в поле и без лишних слов, иногда в очень трудных условиях добывают сведения, необходимые для науки. Может быть, руками этих скромных людей как раз и закладывается фундамент современной гидрологии. Чтобы построить Храм науки, нужны Архитекторы, Инженеры, Мастера... Но также нужны и Рабочие.

1.

В штабе экспедиции

11–15 августа

Во дворе экспедиции тихо и сонно. Всякая активность подавляется сорокаградусной жарой. Вдали чернеют отроги Кара-тау, испепеленные солнцем.

Все же возле гаража наблюдается некоторое оживление. Щенок неопределенной породы и масти по имени Чиж подошел к черному птенцу Борьке, разомлевшему от духоты, зевнул, сладко потянулся и задиристо тявкнул. А несколько секунд спустя он, жалобно повизгивая, пустился со всех ног со двора, и хвост его замелькал среди поросли полыни и жантака. Взмахнув огромными крыльями, Борька долбанул Чижа своим страшным черным клювом.

Борька – желторотик, ему еще и крылья не подрезали, но фамильярности он уже не терпит.

Родители этого недоросля – среднеазиатские грифы – видимо, погибли, а птенцу, спасенному от неминуемой смерти гидрологами, суждено стать затворником в зоопарке. Словно понимая, что он находится под особой охраной людей, Борька беспощадно расправляется со всеми, кто нарушает его покой.

Птенец еще некоторое время сердито верещит, скачет туда-сюда с распростертыми крыльями, всем своим видом выражая негодование наглецу, осмелившемуся нарушить его покой. Но в конце концов он успокаивается, и во дворе воцаряется полуденный сон.

Отложив инструмент, я иду к колонке, напиваюсь воды до тошноты, обливаюсь по пояс и возвращаюсь обратно под навес.

Если здесь, в оазисе, такой ад, что же делается в Кызылкумах?

С этой немудреной мыслью я продолжаю строгать доски. В Джамбуле у меня пока нет конкретных обязанностей, и Ясаков предложил мне сколотить крышку для продуктового ящика и две скамейки.

Вот я и потею под навесом гаража, пытаясь придать своим изделиям товарный вид.

...После обеда я опять было направился под навес, но во дворе прокричали, чтобы все, кто едет на Сырдарью, шли на собрание.

Еще раз подхожу к колонке, окатываю себя ледяной водой, натягиваю рубашку и бреду к административному корпусу. Хотел бы я знать, какому умнику пришло в голову собираться именно теперь, когда полуденная духота морит даже у верстака, на открытом воздухе.

...Собрание вели без протокола. Сначала выступил шеф:

 – Нашего полку прибыло, сегодня ночью приехали кустанайцы. Я рад, что среди них ветераны Джамбулской экспедиции – Женя Никифоров, Люба Мальцева, Марина Зубченко. Однако предупреждаю – обязанности будут распределены на всех равномерно, без скидок на прошлые заслуги или дворянское происхождение, то есть на то, что кто-то что-то не умеет делать. Запомните, нет ленинградцев и нет кустанайцев, а есть единый сырдарьинский гидрографический отряд... А сейчас я должен ознакомить вас с целями и задачами отряда...

Итак, добрейшего Валеру теперь полагается величать по имени-отчеству. Отныне Валерий Сергеевич не только старший инженер отдела ГОПС института (ГОПС – гидрологическое обоснование переброски стока), он теперь еще и начальник сырдарьинской передвижной партии.

Вслед за Ясаковым слово взял Протасов, начальник Джамбулской постоянно действующей экспедиции, являющейся одним из периферийных подразделений ГГИ. Первым делом Протасов осведомился, почему на собрании нет старшего техника Евгения Никифорова.

 – Во дворе что-то пока не видно, – уклончиво ответила Марина Зубченко, загорелая девушка с бронзовыми щечками и серыми глазами, полными восторга. (Не такими представлял я себе ветеранов экспедиции.). Ответ не удовлетворяет Протасова. Пригладив выгоревший ежик волос, он говорит:

 – Этот Никифоров – настоящий анархист. Надо бы его примерно наказать...

Он объявляет всем нам, что до тех пор, пока мы находимся на территории базы, администрация экспедиции не потерпит развала трудовой дисциплины. Еще раз пригладив волосы и строго посмотрев на Марину, он призывает всех нас немедленно подтянуться. Впрочем, его слова адресуются главным образом Ясакову. И тот понимает это. Валерий Сергеевич трясет головой, словно хочет сказать: «Вот ведь каких кадров дают. И я должен с ними выполнить программу работ»...

После внушения начальник экспедиции принимается спокойно и обстоятельно говорить об известном. О том, что в пустыне следует остерегаться гадов, солнечного удара, не оставлять в пути товарища. О том, что в пустыне... Впрочем, далее в таком же духе.

Восторга в больших серых глазах Марины заметно поубавилось. Она что-то рассматривает на потолке. Другие тоже скучают.

Выступление Протасова, очевидно, должно было свидетельствовать, что он не устраняется от подготовки отряда гидрологов, которые своим появлением осложнили жизнь базы. В самом деле: в кабинетах и помещениях было так тихо и спокойно, и вдруг – суета, беготня, хлопанье дверей. На столах выросли горы бумаг, которые надо подписать, оприходовать, завизировать. И все это – срочно, срочно, срочно...

Собрание превратилось в настоящий инструктаж. Хотя, по правде говоря, без собрания тоже не обойтись. Должны же наконец познакомиться друг с другом те, кому предстояло работать в Кызылкумах.

Здесь, на этом собрании, я узнал... о своем повышении. Меня назначили комиссаром отряда. Разумеется, при этом не освободили от основных обязанностей, предусмотренных должностной инструкцией техника-гидролога.

Так как собравшиеся не знали меня совершенно, то они выразили всеобщее согласие. Но я-то понимал, как мало подхожу для такой, хотя и несколько странной для нашего отряда, но все же ответственной должности. Достаточно принять во внимание мою склонность к неожиданным поступкам.

В самом деле. Работал себе человек разъездным корреспондентом и, как говорится, горя не знал. Получал не меньше инженера, и работа была достаточно интересная. И вдруг – заявление на стол редактора: «Прошу уволить по собственному желанию».

Нечего и говорить о том, как удивились в редакции, когда узнали, что я решил перейти в какой-то Гэ-гэ-и". Да еще согласился на должность техника, весьма низкооплачиваемую к тому же.

Чтобы хоть как-то объяснить свой поступок, я должен был бы рассказать в редакции о своем детстве – о странствиях с отцом по пескам Муюнкум, о Чу-реке, этой младшей сестре Сырдарьи, на узеках (Узек – по-казахски «река». Так называются пойменные протоки Чу и Сырдарьи) которой я когда-то ловил язей и сазанов. Но боюсь, эти доводы оказались бы недостаточно убедительными.

Возможно, мне пришлось бы распространяться о переброске части стока северных и сибирских рек в Среднюю Азию, о проектах орошения Аравийской пустыни, о буксировке айсбергов, рассуждать о мерах по предотвращению загрязнения Балтийского, Черного, Азовского и других морей. Об этих и других грандиозных проектах и проблемах, которые вызывают дебаты во всем мире и к которым гидрологи имеют самое прямое отношение.

Может статься, люди со временем научатся использовать солнечную энергию, и тогда отпадет надобность в газе, нефти, угле. Но что заменит нам пресную воду, дефицит которой во всем мире все возрастает и возрастает? Гидрологи все настойчивее заявляют о себе. Не исключено, что уже в обозримом будущем гидрологи будут в таком же почете, как физики или геологи.

Но времени на объяснения не оставалось. Ясаков дал мне на раздумье ровно два дня.

Я принял решение быстро, и это устраивало Ясакова. Но именно то, что я так легко «переметнулся», и должно было бы насторожить Валерия Сергеевича при назначении меня на должность комиссара.

В общем, я не был убежден, что из меня получится комиссар. Но отказываться от назначения не стал. Я опасался, что ребята подумают, будто я набиваю себе цену. Кроме того, мой самоотвод мог затянуть собрание, и мне бы потом не искупить греха. Вон Сережа Бирн, водитель кустанайского вездехода, уже сомлел.

На следующий день новоиспеченный комиссар продолжал прилежно сколачивать доски, размышляя о мудрости вышестоящего начальства. У верстака стояла продукция, готовая к погрузке на вездеход, – крышка продуктового ящика и лавка на десять седоков.

Собираясь в Кызылкумы, меньше всего я предполагал, что мне придется столярничать. Ведь в Ленинграде Ясаков четко определил мои обязанности: сбор сведений о паводках и водном режиме среди местных жителей, ведение гидрографического дневника, обеспечение отчета фотоснимками. Ну еще какие-то там бивачные дела. Например, заготовка дров для костра, установка палатки. Насчет комиссара, разумеется, и речи не было. Какой из меня комиссар, если я только что уяснил, что такое тальвег (Тальвег – линия наиболее низких отметок дна долины или русла реки, а также само дно), и не знаю людей! А уж по поводу лавок Ясаков и вообще не заикался.

За три дня маяты на Зеленом ковре – так красиво называется пригород Джамбула, где дислоцируются штаб и база протасовской экспедиции, – я, кажется, в достаточной степени овладел ремеслом столяра. Я уже уверенно орудую рубанком, лихо вбиваю трехдюймовые гвозди. Почти не сомневаясь в успехе, подзываю Ясакова, чтобы он оценил и принял мои изделия.

Валерий Сергеевич внимательно осмотрел лавку, потянул за науголину и без труда оторвал ее. Засунув палец в образовавшуюся щель, он подвел итог:

 – Это же орудие пытки, а не мебель. Казнь седалищная, увечье. О том, что скамейка развалится от тряски, я уж не говорю...

Я разозлился и сказал все, что думал: и по поводу комиссара, и по поводу всех этих нагрузок, не оговоренных в Ленинграде, но навязанных здесь, в экспедиции.

Валерий Сергеевич кротко выслушал меня и сказал:

 – В чем-то ты прав. Но кого ставить комиссаром? Александра Васильевича Петухова? Обсуждали мы с Протасовым его кандидатуру. Замечательный парень. Да ведь из него, сам знаешь, слова клещами тянуть надо. А у тебя язык неплохо подвешен. Комиссар же необходим. Едем, можно сказать, к черту в пекло. А в отряде вон сколько новичков. Мне одному не управиться... И лавки нужны. Сделай хоть одну. Не брать же нам канцелярские стулья.

Сказал и ушел. А я схватил с верстака подвернувшийся мне топор и в две минуты обухом разрушил произведение трудов своих. Несколько поуспокоившись, вновь принимаюсь сколачивать злополучную лавку.

Здесь, под навесом гаража, вдруг вспоминаю далекое – как мы с отцом готовились к поездке в Муюнкумские пески.

...Накануне, перед самым отъездом, гнали быка поить и купать к перекату, туда, где клокотала и пенилась вода и где порхали какие-то странные стрекозы с фиолетовыми крыльями, похожими на лепестки ириса.

Бык цедил воду, отец тер ему бока, а я сидел в тени, под космами нависшего камыша, рассматривая зеленые полотнища тины-нитчатки, которые колыхались, расчесываемые струями. Они напоминали мне волосы русалок. Потом я нырял за раковинами и камешками. Под водой трудно было различать предметы, их очертания расплывались. Но именно это искажение, а также струение воды порождало феерическую картину подводного мира. Изумрудно-зеленые, оранжевые, черные и серебристые полосы и пятна в глубине блистали, вибрировали, переливались. Лишь только музыка могла бы передать все волшебство подводного мира.

Голова гудела от бесконечных ныряний, на теле выступала «гусиная кожа», но я нырял и нырял. Я знал, что в песках жарко, а воды там совсем нет. И я купался как бы впрок...

Увы, что было – то прошло...

Чем же мне придется заниматься в песках, если даже здесь, в штабе, где есть штатные рабочие (столяр в том числе), Ясаков ни на день не оставляет меня в покое и все время находит разные поручения? Вот, пожалуйста, легок на помине! Ясаков вернулся, волоча за собой под навес провод электросварки и лист железа.

 – Завтра утречком, по холодку, – эти слова Валерий Сергеевич произносит самым доброжелательным тоном, – вырежь три конфорочки. Я тебе их сейчас мелом нарисую... Понимаешь, без плиты ехать никак нельзя.

 – А почему бы нам на складе не взять настоящую плиту, заводскую?

Ясаков простодушно изумляется:

 – Каждый день таскать с машины на машину пуд чугуна?! Да и расколется ведь на бездорожье.

 – Но я не умею «резать» электросваркой!

 – Да ведь нет ничего проще. Держи электрод на одном месте, пока лист не продырявишь, а потом гони по кругу. Вот и все.

В этом весь Ясаков. Полевая жизнь приучила его все делать самому. Он умеет печь оладьи, накладывать простейшие сварочные швы, водить по бездорожью грузовики... Я не завершу перечня всех навыков Ясакова и в том случае, если скажу, что он может паять, лудить, тачать. Легче, наверное, перечислить, чего Ясаков не может делать.

Одним словом, с плитой и лавками лучше всего мог бы управиться как раз Ясаков. Но, во-первых, начальник партии, видимо, хочет, чтобы и новичок приобретал навыки полевой жизни, а во-вторых, у него на это просто нет времени. Дел у Валерия Сергеевича по горло: он еще раз уточняет с Протасовым маршрут, рассылает по магазинам и базарам гонцов за продуктами и кухонным инвентарем, расточает комплименты сотрудницам штаба, особенно тем, кто имеет отношение к подготовке отряда. А кроме того, у Ясакова вызывает подозрение кустанайский вездеход. Он побывал в какой-то передряге, и теперь передний мост не включается. Так что грузовик этот можно считать вездеходом лишь с большой натяжкой.

Вчера я слышал такой диалог между Никифоровым и Ясаковым:

 – Валера, какой же начальник партии отдаст тебе самое лучшее? А самому что делать? Лапу сосать? Тем более, ты знаешь нашего Николая. У него принцип: на тебе, боже, что нам негоже.

 – Это не принцип, это беспринципность!!

Насколько возбужден Ясаков, настолько спокоен Никифоров. По правде сказать, мне этот широкоплечий бородач нравится, в особенности своими манерами: двигается несуетливо, говорит и возражает неторопливо. Во всем его облике, в поведении чувствуются уверенность, независимость. Впрочем, это характерно для полевиков со стажем. На анархиста, каковым его представил Протасов, Женя – так все зовут техника в экспедиции – никак не похож.

Итак, полным ходом идет подготовка к отъезду. Сегодня во дворе, несмотря на жару, довольно оживленно. Кустанайские нивелировщицы Марина Зубченко и Люба Мальцева, по-крестьянски надвинув косынки на самые глаза, топчутся на солнцепеке, на заросшем полынью пустыре – проверяют только что полученные приборы нового образца. С охапками имущества по двору вперевалку, не торопясь, расхаживает Никифоров. Иногда на некоторое время появляется и Ясаков. С пачками накладных он стремительно шагает из административного корпуса на склад и обратно.

Однако этот Зеленый ковер нам порядком надоел. Скорее бы сборы закончились да в поле!

...Из Джамбула выехали не в четыре утра, как планировал Ясаков, не в семь, как резонно предполагал Женя, а в начале девятого. Всякий раз, когда водители намеревались нажать на педаль стартера, Ясаков обнаруживал какое-то упущение. Вот уж зануда!

Наконец тронулись!

Наша колонна состоит из двух машин. Первая, которую ведет ленинградец Евгений Богачев, считается пассажирской. В кузове этой машины под брезентовым тентом, защищающим от лютых лучей солнца, на палатке, расстеленной поверх аккуратно уложенных матрасов и спальников, разместилась основная часть отряда. Второй вездеход – его ведет кустанаец Сережа Бирн – грузовой. Там продукты, инструменты, полевое снаряжение.

Вначале под тентом, уже нагревшимся на солнце, было душновато. Но как только поехали, Никифоров поднял переднюю брезентовую стенку, и мы почувствовали блаженство: стало свежо, прохладно.

Хочешь – любуйся горами, хочешь – читай книгу. Кстати, два слова о книгах. Рюкзаки у нас словно набиты кирпичами. Никифоров и Цветков, ходившие с Петуховым, старшим инженером партии, в город за продуктами, заодно «проинспектировали» и книжные магазины. И к своему удивлению, они обнаружили здесь немало такого, что у нас в Ленинграде считается дефицитом.

Под колесами асфальт. Трасса Алма-Ата – Ташкент прекрасная, но двигатель воет натужно: дорога все время идет на подъем. Где-то внизу, как на ладони, голубая равнина предгорного оазиса, а по сторонам крутые холмы-увалы с выпирающими каменными «ребрами» свинцового цвета, покрытые высохшими травами.

Прощай, Зеленый ковер! Прощай, Джамбул! Но не успели мы еще как следует примять матрасы и спальники, как вдруг остановка.

Ясаков увидел черный жирный шлейф дыма, тянувшийся за машиной Бирна, заподозрил неладное и приказал остановиться. И вовремя: в дифференциале – шестеренчатый узел заднего моста – нет ни грамма масла. Все вытекло.

 – Вот, – вздыхает Ясаков, – случись ночью – хана!.. Пришлось бы нам куковать на этом Куюке (Куюк – перевал в горах Каратау, северо-западных отрогах Тянь-Шаня).

Похоже, занудство Ясакова иногда и не лишено оснований. Впрочем, Валерию Сергеевичу я об этом не говорю. Все же его пристрастие к мелочам различного рода раздражает.

Подумаешь, науголина не так прибита! Или вот сегодняшний отъезд. Смех и грех! Когда уже все сидели на своих местах, Ясаков вдруг побежал за кетменем, который он накануне припрятал в штабеле досок.

Ну зачем, спрашивается, нам этот кетмень? Дехкане мы, что ли? Ведь у нас и без того два набора шанцевого инструмента – ломы, топоры, лопаты, пилы. Зачем вообще все эти печки-лавочки, над которыми я пролил семь потов? Ведь в поле едем. А там можно обойтись и без «мебели»». Повесил котелок над костерком – стряпай! Пообедать можно и на земле. Было бы что хлебать! Мои товарищи разбрелись по склону увала в поисках «сувениров», а я, воспользовавшись коротким одиночеством, открыл большую зеленую тетрадь и на второй странице поставил дату отъезда: 15 августа 1975 года. Первая страница была исписана два дня назад, в штабе. Тут значатся имена и фамилии всех участников экспедиции. Кроме гидрологов и водителей, которые уже названы, в нашем отряде есть еще две практикантки Ленинградского университета – Лена Пахалова и Оля Захарова. Они учатся на географическом факультете, мечтают о самостоятельных изысканиях. Но в Кызылкумах им предстоит пока освоить нивелировку.

Вслед за датой указываю высоту над уровнем моря и точное местонахождение. Узнать это совсем несложно. На бетонном столбике у обочины значится: «Перевал Куюк, 1024 м».

Далее записываю: «Не успели преодолеть первый перевал Каратау, как уже начались приключения. Богачев и Бирн звякают ключами, перешучиваются. А Ясаков мрачный. Готовясь к отъезду, он проверил все, что только можно было проверить, вникал в каждую мелочь. Но вот все равно получилось не так, как планировал. Эта первая вынужденная остановка Ясакова расстроила. Чтобы только добраться до места работы, нам нужно отмахать едва ли не тысячу километров. Но мы не можем сделать и пятидесяти. Что же ждет нашу экспедицию там, в барханах Кызылкумов?

Отряд гидрологов, возглавляемый Исаковым, я иногда называю экспедицией. Но, строго говоря, это лишь передвижная партия. Экспедиция же в современном понимании – большое формирование, ведущее в поле, в естественных условиях, целый комплекс исследований или изысканий. Вот у Протасова – действительно экспедиция. Люди в его партиях наблюдают за паводками, подсчитывают снегозапасы, измеряют испарения на водоемах, следят за деформацией русел, определяют сток воды в реках и каналах в самых разных районах Казахстана».

Сижу на солнцепеке, и листы, отражающие солнечные лучи, слепят глаза. Приходится перебираться в тень грузовика. Прислоняюсь к шине и продолжаю писать:

 «...То, что гидрологи называют древней дельтой Сырдарьи, представляет собой треугольник, на сотни километров протянувшийся с запада на восток. Стороны треугольника составляют: само русло Сырдарьи, южные узбои – Карадарья, Инкардарья и Жанадарья, а также побережье Арала. Этот гигантский треугольник занимает значительную часть Северных Кызылкумов.

Наша партия должна обследовать крупнейшие узбои – протоки дельты. Жанадарью длиною почти в пятьсот километров, Карадарью и Инкардарью – в сумме четыреста пятьдесят, Кувандарью – триста пятьдесят километров.

Возможно, через много лет древнюю дельту пересечет Обь-Каспийский канал, о проектах которого все чаще пишут в газетах. В наших исследованиях заинтересованы не только проектанты, но и специалисты других отделов ГГИ, особенно те, кто изучает русловые процессы или проблемы ирригации и мелиорации.

Ведь древняя дельта Сырдарьи, этот особый район Турана, (Туранская равнина – территория, включающая в себя почти все пустыни Средней Азии. В литературе бытует краткое название – Туран) еще недостаточно изучена. Даже в справочниках даются сведения лишь о той устьевой части Сырдарьи, где расположен поселок Казалинск.

Понятно, кроме сведений о дельте, необходимо вносить в дневник также некоторые подробности бивачной жизни гидрологов.

Вообще говоря, гидрологам в сравнении, скажем, с геологами, географами или даже метеорологами на страницах научно-популярных изданий почему-то отводят ничтожно мало места. О профессии гидролога у нас очень смутное представление».

 – По коням! – слышу я бодрый голос Ясакова. Значит, неисправность устранена, и мы едем дальше.

2.

 

У сырдарьинского моста

16–17 августа

Ни шороха. Хрустнет ветка в джидовой роще, донесется писк – и снова тишина. Ночь.

Песчаный бархан на том берегу, откуда я только что приплыл, похож на доисторическую тварь, сгорбившуюся, опустившую голову, чтобы напиться из реки.

Вода теплая, как парное молоко. Из тугая веет свежестью.

Совершенно не хочется верить, что пустыня, где нам предстоит работать около двух месяцев, – рядом, в полусотне километров, что скоро нам придется экономить едва ли не каждый литр воды.

У меня такое впечатление, что это все мне знакомо. Хотя на Сырдарье я впервые. Может, потому, что Сырдарья так похожа на Чу-реку моего детства.

На берегах Чу я учился ходить. В ее водах я несколько раз тонул, пока старшие не догадались научить меня плавать. На чуйской рыбе окрепли мои мышцы и кости. Воды Сырдарьи и Чу начинают свое стремительнее движение из одного географического района. У них общий бассейн: горные ручьи и реки, формирующие Сырдарью и Чу, берут начало на одних и тех же вершинах Внутреннего Тянь-Шаня. А потом эти реки одинаково иссякают среди безбрежных знойных степей и ненасытных барханов. Иссякают, напоив травы, деревья, животных, людей. ...Вдруг тишину располосовали выстрелы. Стреляли где-то в отдалении, за излучиной. Услыхав выстрелы, Никифоров тоже принялся палить. Спустя некоторое время послышался нарастающий вой моторки. Это Ясаков и Воробьев возвращались после рекогносцировки естественных береговых валов Сырдарьи.

Они опасались, что с воды не заметят бивачного костра и проскочат стоянку. Потому-то и просигналили двумя выстрелами. Им ответил Никифоров, сообразивший, что в глухую летнюю полночь охотников на сырдарьинских плесах не должно быть.

Однако читатель вправе спросить, откуда вдруг появилась моторка и кто такой Воробьев.

Юрий Леонидович Воробьев – инженер-гидролог, как и Ясаков, начальник партии. Только Юрий Леонидович живет в Кургане и работает в институте Южуралгипроводхоз. С партией Воробьева мы соединились у моста через Сырдарью. Встреча была запланирована еще в Ленинграде и произошла в точно назначенном месте.

Программа курганцев, как и наша, предусматривает и нивелировку, и гидрографическую съемку, и опрос местных жителей. Результаты же изысканий обеих партий будут направлены в одно и то же место – в Москву, в институт Союзводпроект, который является нашим общим заказчиком.

Работа партий отнюдь не дублируется. Если мы должны обследовать каждый проток дельты в отдельности, то курганцы намерены рассечь дельту тремя длинными поперечниками, которым они уже дали наименования, соответствующие названиям географических пунктов – тартугайский, айдарлинский, аккырский. Три поперечника – три этапа. Курганцев интересуют те участки, где воды во время сильных паводков переливаются из Сырдарьи и устремляются в пустыню не по узбоям, а по ложбинам и межбарханным понижениям в меридиональном направлении. Теперь, когда Сырдарья считается зарегулированной, это случается редко, но все же случается.

Поэтому курганцы прежде всего «инспектируют» естественные прирусловые валы Сырдарьи и крупных водотоков дельты, а также определяют уклоны в сторону Кызылкумов.

Две названные трассы нивелирования пройдут через восточный, самый острый угол дельты-треугольника, а третья пересечет крупнейшие древние протоки в их среднем «течении» и протянется примерно на семьдесят километров. Этот поперечник довольно длинный, и поэтому на проведение работ в средней части дельты Воробьев выделил львиную долю полевого времени.

Наши коллеги уже закончили нивелировку тартугайского, самого короткого поперечника и завтра, возможно, отправятся в окрестности поселка Айдарлы, где предположительно находится так называемая завязка (другими словами – место формирования, исток) двух южных узбоев – Инкардарьи в Карадарьи.

Мы же, в отличие от курганцев, не будем проходить дельту сплошными непрерывными поперечниками. Ведь наша задача – скорее выяснить не общий профиль дельты, а дать характеристику крупным ее водотокам. Курганцев же прежде всего интересуют уклоны от берегов Сырдарьи в сторону Кызылкумов. Им не придется много странствовать по Кызылкумам, отыскивать русла, наполовину занесенные песками, наполовину замурованные в лесс. Но именно поэтому их работа лично мне кажется более монотонной. Они не смогут увидеть дельту во всем ее многообразии: земли древнего орошения, старинные сторожевые башни, саксауловые леса, наконец, кызылкумские барханы.

Некоторые различия в работе партий определяют и снаряжение. У нас два легких вездехода, способных преодолевать пески, у курганцев – тяжелый трехосный ЗИЛ-157. В кузове Бирна пока без надобности пылится резиновая лодка, у курганцев – моторка почти всегда в деле. Мы одеты кто во что, курганцы же носят авизентовые робы.

По правде говоря, спецодежда и нам бы не помешала. Особенно во время нивелировок присырдарьинских узбоев и заброшенных каналов, заросших чингилем и джидой. Здесь по тальвегу водотоков нам приходится пробираться тропами, пробитыми овцами и другим домашним скотом. Иначе мы изорвали бы одежду в первые же дни. Будь у нас такие же брюки и куртки, как у наших коллег, мы бы маршировали вчера по заросшему руслу Массабая более уверенно. Но наших гидрологов почему-то не снабдили спецодеждой. Ясакову удалось выклянчить у Протасова только один комплект.

Однако вернемся к событиям сегодняшнего дня. После встречи у моста наша объединенная колонна, состоящая теперь из трех грузовиков, свернула с грейдера и потянулась вдоль Сырдарьи по тугайной дороге. Начальники партий сразу же сошлись на том, что прежде всего необходимо выбрать стоянку, удобную для дневки.

Вообще-то в поле выходные не полагаются. Но на этот раз начальники партий сделали исключение. Люди неделю мотались по прибрежным разбитым дорогам, глотали пыль, продирались с нивелирами и рейками сквозь колючие заросли. Отдых нужен хотя бы для того, чтобы заштопать и постирать одежду. Нечего и говорить о том, как повеселели ребята, когда узнали, что после обеда нивелировки не будет.

Остановились в приречной джидовой роще. Один за другим прыгаем на землю, выбиваем из одежды пыль и тут же, без понуканий со стороны начальства, приступаем к делу. То есть прежде всего корчуем топорами и кетменем – вот где он пригодился! – чингилевую поросль, собираем валежник для костра, выбираем место для ночлега. Работаем все вместе, без чинов и различий. Впрочем, неизбежно выделяются лидеры – Леонид, курганский шофер, и Никифоров, организаторы и знатоки бивачных дел.

 – Жень, куда складывать дрова?

 – Вон, где яму для печки копают...

 – А можно палатку поставить под этой ивой?

 – Можно. Но имей в виду, что это джида. Поэтому собери сначала под своей ивой все опавшие колючки... Да не распори ногу.

Лидеры распоряжаются неторопливо, не сомневаясь, что их указания будут выполнены,

И вот уже на пятачке, тщательно очищенном от поросли, техник Саша Цветков вбивает стальные прутья, а на торцы укладывает крышку продуктового ящика.

Когда же Цветков небрежно поставил рядом с сооруженным столом две лавки, курганцы просто ахнули от удивления. Коллеги, конечно же, не могли не оценить практичность нашей «мебели». Разве можно сравнить лавки с брезентовыми раскладушками, на которых курганцам приходится сидеть, согнувшись в три погибели? А стол?..

На столе, застеленном клеенкой, появляются карты и папки с различными бумагами, карандаши, ручки. Итак, КП – командный пункт объединенного отряда оборудован. «Штаб» может приступать к работе в необычно комфортабельных для походной жизни условиях.

Поскольку дело происходит после полудня, Ясаков и Воробьев торопятся. Ведь им предстоит согласовать дальнейшие действия, договориться о помощи, поделиться разными соображениями. Помощь скорее всего понадобится не здесь, в районе изысканий, а после возвращения в Ленинград и Курган. Ведь начальник партии должен думать о конечном этапе работы – об отчете – уже в поле.

 – Отчет... Какая проза! – скажут любители странствий и приключений. Согласен, проза. Но тут ничего не поделаешь. Как бы хорошо ни была организована экспедиция, все усилия руководителей окажутся напрасными, если отчет выйдет скудным по содержанию.

Так что и Ясаков, и Воробьев не могут не думать о том заключительном этапе, который станет концентрированным выражением работы партии, покажет, насколько эффективно работали гидрологи в поле. Конец – делу венец. Вот почему начальники партий обстоятельно договариваются относительно обмена информацией. Что касается текущего момента, то и он обсуждается сейчас и тоже с подобающей тщательностью.

– Этот репер (Репер – геодезический знак, обозначающий на местности точку, высота которой уже определена), – Ясаков тычет в карту, – не ищите. Его и в помине нет. Сгинул во время паводка, когда обрушился подмытый берег. Тридцать шестой тоже вряд ли найдете. Мы одежду в клочья изодрали, когда его искали – Массабай на этом участке сплошь чингилем зарос.

Воробьев внимательно слушает своего коллегу. И не только потому, что русла Мамырбайузека и Массабая накануне мы прошли нивелировкой, а курганцы их не проходили. Ясаков бывал в этих краях и раньше. Года два назад он производил общую рекогносцировку дельты с борта «кукурузника».

Воробьеву тоже есть что сообщить.

 – Наш опрос местных жителей подтверждает предположение, что реликтовые русла Массабая и других узбоев на данном участке являются завязкой, местом формирования всей древней дельты. – Воробьев легким нажимом карандаша обводит на карте урочище Торшакуль, из которого, как змеи из норы, в разные стороны расползаются крупнейшие древние водотоки Междуречья. – Мы запланировали здесь три коротких поперечника, но выполнили только один. Будем вам очень обязаны, если вы перешлете нам материалы по Массабаю и другим узбоям...

Говорят они дружески, доверительно, хотя являются в некотором роде конкурентами. Ведь там, в Москве, наш общий заказчик Союзводпроект, видимо, будет сравнивать, сопоставлять качество и уровень исследований. Это ни для кого не секрет. Но в настоящее время для обоих начальников партий важно лишь то, что они могут быть друг другу чем-то полезны. Обмен мнениями, добытой информацией, взаимная консультация – вот что сейчас важнее всего для Ясакова и Воробьева. Тут нельзя пренебречь и малой толикой знаний и опыта своего коллеги. Ведь на некоторых участках дельты схема гидротехнических сооружений столь сложна, а порой и запутана самодеятельностью местных хозяйственников, что даже искушенные в своем деле сотрудники Кзылординского УОС (управления оросительных систем) затрудняются в объяснениях. Что касается бродячих русел Сырдарьи, то есть древних протоков дельты, то тут ирригаторы только руками разводят. Они сами хотели бы знать что к чему. При мне один кзылординский гидротехник жаловался Ясакову:

 – Пустили воду в узбой – не идет. Узбой глубокий, а ничего не получается. Оказывается, воду пустили по обратной дуге меандра (Меандры – излучины), против уклона...

Одним словом, нашим командирам было о чем толковать. Почти на склоне дня они убрали свои папки, сложили карты и на моторке отправились осматривать естественные береговые валы.

Береговые, или, как их еще называют, прирусловые, валы у нас в стране являются особенностью исключительно рек Средней Азии. Образуются они из наносов. Наносы Сырдарьи – результат разрушения Тянь-Шаня, где находится область формирования реки, или, как говорят специалисты, ее бассейн. Ветер и солнце откалывают глыбы скал, а потоки воды, срывающиеся с вершин, долбят их и «распиливают». Вода же волочит эти обломки к подножью гор, превращая таким образом камень в гальку, песок, ил. Ни на мгновение не прекращается разрушительная работа!

И весь горный «мусор», измельченный жерновами природы, выносится затем во взвешенном состоянии на равнину. Надо сказать, твердый сток Сырдарьи, то есть совокупность всех взвешенных частиц, перемещаемых водным потоком, велик. В одном кубическом метре сырдарьинской воды содержится что-то около двух килограммов взвесей. И, как подсчитано, к устью своему река ежегодно транспортирует не меньше двадцати миллионов тонн ила, песка и лесса. Откладываясь по берегам, наносы образуют плоские, удобные для земледелия террасы, а также мощные береговые валы.

Изучение береговых валов и террас как элементов русла и речной долины входит в программу гидрографических изысканий. Поэтому я и счел необходимым рассказать об их происхождении.

...Решением объединенного «командования» меня временно – пока не предполагается никаких работ – назначили старшим. Предстояло трудное дело: организовать досуг шестнадцати гидрологов.

К счастью, незавидную роль массовика-затейника мне не пришлось выполнять. Все образовалось само собой. Женя и Леонид поскребли по сусекам и раскопали обрывки снастей. Ничего удивительного в этом нет: почти в каждом гидрологе сидит рыбак.

Никифоров, зная, откуда я родом, призвал меня на помощь. Без лишних слов мы принялись за дело и совместными усилиями стачали какое-то подобие бредня.

На рыбалку отправились втроем – я, Леонид и Женя. Это событие осталось незамеченным. Каждый был занят какими-то своими делами. Одни стирали, чинили одежду, другие купались, загорали на песке.

Мы потихоньку распустили бредешок по обмелевшему сырдарьинскому плесу, затем осторожно подвели его крылья к косе. В мотне раздалось хлюпанье, и на солнце яркой бронзой засверкала чешуя. Бивак тут же пришел в движение. К нам бежали на подмогу: кто с сачком, кто с ведром, кто просто так. И наша артель в момент увеличилась раза в три. Женя, вожак рыбацкой артели, просто не знал, что делать со всеми, кто желал участвовать в промысле. Добровольные помощники толкались, кричали.

 – Вон еще один сазан! Ну прямо акула.

– Не сазан, а жерех!

 – Речнее, речнее заходи, заводи крыло на ст-р-р-режень!!

 – И-эх! Упустили...

Я счел за благо уступить свое место. Отдав кляч (Клячи' – короткие шесты поперек крыльев бредня, за которые его тянут) кому-то из курганцев, я пошел к другому плесу, более спокойному. Разумеется, моего отсутствия никто не заметил. После первого, удачного завода, когда мы вытащили четырех сазанов и огромного жереха, неводок стал приходить почти пустой. Однако промысловики не теряли надежды: азартно кричали, шлепали по воде, распугивая не только осторожных сазанов, но и бестолковых чебаков.

Надо сказать, рыбалку я вообще не люблю с самого детства. Не понимаю, как можно рыбачить только из удовольствия. По моему глубокому убеждению, рыбачить ради забавы, ради развлечения так же невозможно, как пахать или косить.

Такое представление у меня с детства. Я ведь сын профессионала-промысловика, который зимой охотился на кабанов в песках Муюнкум, а летом на Чу ловил рыбу. Наша семья постоянно кочевала с места на место. Весной мы покидали муюнкумское охотничье зимовье, перебирались на берег какого-нибудь чуйского узека – пойменной проточки. А осенью вновь возвращались в свою хату – мазанку с плоской крышей.

На рыбалке всем приходилось много и тяжело работать. Взрослые всегда находили какое-нибудь дело и мне.

Посылали, например, в степь за кизяком или заставляли солить рыбу. Засолка для пятилетнего мальчишки – вполне подходящий труд. Тебе бросают распластанных по хребтине сазанов или язей, а ты знай посыпай их изнутри солью. Это проще и легче, чем искать в степи высушенные коровьи «лепехи», за которыми нужно было так далеко ходить. А тут сиди в тенечке под навесом да набивай в жабры соль. Но, признаюсь, я очень не любил солить рыбу. По мне – нет ничего хуже, лучше уж ходить за кизяком. Бывало, за спиной хлопает мешок с «лепехами», плечо трет лук, на боку болтается колчанчик, набитый стрелами. А над головой солнце. Но я готов был бродить по степи хоть целый день, только бы не возвращаться к ненавистной рыбе. И хотя в степи некуда скрыться от солнца, но здесь так нежно пахнет цветущий кермек, здесь иногда случается вспугнуть зайца, а то и белокрылого стрепета.

И если я не любил солить рыбу, то что же говорить о том, когда тебя поднимают ни свет, ни заря, и ты, навьюченный сетями, как отец и старшие братья, преследуемый злыми «утрешними» комарами, идешь к лодке, из которой сначала надо вычерпать застоявшуюся, дурно пахнущую воду.

Одним словом, я привык считать, что рыбалка – дело нелегкое. Мне трудно понять своих товарищей, которые уверяют, что замечательно отдыхают, а между тем они просто барахтаются в воде с посиневшими от холода губами.

Впрочем, хорошо, что люди нашли себе развлечение. В экспедиции обязательно нужно находить занятия, которые развлекают людей, объединяют их как-то в часы досуга. Особенно если свободного времени много, как, например, у нас. Ведь после семи вечера, то есть после захода солнца, мы не можем заниматься ни гидрографией, ни тем более нивелировкой. Спать же укладываемся по городской привычке никак не раньше одиннадцати. А на бивачные дела вечером уходит не больше часа. Что прикажете делать в оставшееся время?

В поле ничего нет хуже безделья. Проблема досуга в экспедициях вообще одна из труднейших. Известны случаи, когда экспедиции разваливались, несмотря на то, что участники их способны были самоотверженно работать, стойко переносить тяготы и лишения полевой жизни. Потому что люди не могли вынести нескольких дней неожиданно – по каким-либо причинам – свалившегося на них безделья. Вот потому-то, хоть и не люблю рыбалку, но я выполнил свой комиссарский долг: первым откликнулся на предложение Никифорова, изо всех сил тянул береговой кляч, во весь голос вопил, выхватывая сазанов из бредня. А потом, когда рыбалкой занялись чуть ли не все поголовно, я перешел на песчаный мысок, где подновляли свой загар Зубченко и будущие географы.

Солнце висело низко над тугаем, жара спала, но песок был еще горячим.

Оля и Лена, накрывшись широкополыми войлочными шляпами, дремали, а Марина читала Сент-Экзюпери. Книга была раскрыта на странице с рисунком, где стоял грустящий Маленький принц.

Я прилег на песок, и Марина, не поднимая глаз от книги, сообщила:

 – А курганцы сегодня собираются звезды смотреть.

Вот как! Значит, курганцы тоже приспособили нивелиры для «астрономических» наблюдений. Любопытно, какие светила они чаще всего ловят в окуляр нивелира? Мы-то довольствуемся Луной да Юпитером. Разумеется, наблюдения за светилами в программу изысканий не входят. Как и рыбалка, звезды – наше невинное развлечение.

...Чтобы не томиться в ожидании позднего ужина – пока наловили рыбу, пока почистили и разделали, пока рядили, как и что готовить, пока развели огонь, – «астрономы» решили приступить к наблюдениям сразу же, как только на небосклоне появятся Волосожары – звездное скопление, которое называют еще и Стожарами, и Плеядами.

Место для нашей крохотной обсерватории выбрали в тени обрыва. Тут нам не помешают сполохи костра и отсветы фар проходящих по мосту машин и тракторов.

Командовал наблюдениями Петр Гавриляк, молодой курганский инженер. По его указанию мы расстанавливали треноги с нивелирами.

Конечно, прежде всего в объективе оказался Юпитер со спутниками. Другой прибор направлен на Марс. Мы по очереди прикладываемся к окулярам, а курганец, поправляя приборы, рассказывает что-нибудь примечательное. Голос у Гавриляка негромкий, приятный, с мягкими южноукраинскими интонациями. Рассказывает он живо, увлеченно. С нашей точки зрения, он обнаружил удивительную эрудицию в области, такой далекой от гидрологии и гидрографии.

Я бы никогда не поверил, что астрономия, наводившая на меня в школе скуку, может быть предметом длительной беседы, тем более – развлечения.

По моей просьбе один из нивелиров направляется на Волосожары, светящееся пятно которого чуть-чуть пульсировало над темно-лаковой излучиной реки. Прильнув к окуляру, я увидел на черном бархате небосвода горсть мерцающих бриллиантов.

Вот они какие, Волосожары, верный спутник странников прошлого – скотоводов, блуждавших по степям и пескам в поисках травяного рая и сладкой воды, моих пращуров-чумаков.

Это созвездие отыскивал, бывало, и отец, когда мы с ним возили чуйских сазанов на приемный пункт леспромхоза, заготавливающего саксаул в песках Муюнкум. Большей частью мы ехали ночью: отец щадил быка, тащившего груженую подводу через барханы. В полдень, когда песок раскалялся и ящерицы благоразумно забирались на самые верхушки саксаула, мы останавливались у какого-нибудь чабанского колодца или у чуротины (Чуроты – межбарханные озера. Характерны для песков Муюнкум. Они образуются в результате заполнения межбарханных понижений водой, которая просачивается по трещинам и разломам в предгорьях Тянь-Шаня и затем выклинивается в Муюнкумах).

А потом, чтобы наверстать упущенное время, прихватывали в пути и часть ночи.

Отец показывал мне Волосожары, а заодно и Медведей. И, наверное, чтобы не уснуть, рассказывал о них какие-то полухристианские-полуязыческие байки. Я их забыл. Зато помню, как было замечательно в пути! Ласковое дыхание остывающих песков, скрип колес, запах дегтя и сена, светящиеся небесные «грады» над головой...

Марина возле приборов не задержалась. Взглянув на Венеру, она ушла к костру. Пространная лекция Гавриляка ее не заинтересовала. Еще раньше ушли Цветков и Леонид. Курганский инженер понимал толк в звездах, но он не был снисходителен к своим слушателям и чересчур щедро сыпал латынью. А латынь, как известно, из моды вышла еще во времена Пушкина.

Впрочем, Петр и не заметил, кажется, убыли аудитории.

Он продолжал с энтузиазмом рассказывать о созвездиях с пышными названиями, о цефеидах – этих своего рода маяках Вселенной. Мне кажется, он бы с таким же точно энтузиазмом рассказывал все это и одному человеку.

Перечитывая строчки своего путевого дневника теперь, в ленинградской квартире, я словно вижу небо той сырдарьинской ночи. Вижу беспорядочно рассыпанные бриллианты Волосожаров, вижу блестящую спираль Андромеды.

Неизвестно, сколько бы еще мы толклись у нивелиров, если бы не услышали певучий голос Марины:

 – Господа звездочеты, ужин стынет!..

Управившись с жареными сазанами, гидрологи и не подумали лечь спать. В ожидании своего начальства они рассказывают друг другу разные приключения. Над тихим сырдарьинским плесом плывут названия других рек – Урал, Сосьва, Тургай, Алдан...

Перед тем как забраться в спальник, я отправился к реке. Бросил на куст полотенце и, разбежавшись, шумно плюхнулся в воду и поплыл на правый берег.

«Ни шороха. Только хрустнет ветка в джидовой рощице...»

Вот так же было и в детстве: неслышное течение равнинной реки, темные горбы барханов, светящиеся звезды над головой, осторожное потрескивание в чаще.

И не ради ли всего этого я здесь? А канал, может, лишь предлог? И даже если бы не было никакого канала, наверное, все равно бы поехал. Уважительную причину придумать нетрудно. Было бы желание...

Когда Ясаков позвонил мне в редакцию и предложил должность техника-гидролога, я не знал, что это такое. Но зато не сомневался, что буду слушать тугайные шорохи, купаться вечером в теплой воде, бродить по барханам, заросшим терескеном и саксаулом. Знал все это и был заранее счастлив...

Ну а ради чего мотаются по степям и пустыням, рвут одежду в тугае Никифоров, Гавриляк, Зубченко? Они-то что здесь потеряли?.. Призвание? Охота к перемене мест? Желание познать окружающий нас мир? Но не слишком ли прямолинейно я ставлю вопросы? Ведь в жизни все гораздо сложнее. Люди не всегда и сами могут объяснить свои поступки и побуждения. Но ясно одно: человек обычно делает лишь то, что находит возможным и нужным...

Я сижу на правом, кзыл-ординском берегу Сырдарьи, слушаю тишину, отдыхаю перед возвращением на левый, кызылкумский берег.

В воду прыгаю лишь после того, как моторка завернула к биваку: темень такая, что рулевой может и не заметить пловца.

3.

 

Маяки дельты

23 августа

Наш отряд мобилен, как десантное подразделение. Еще вчера мы, чертыхаясь, продирались сквозь приречные заросли Сырдарьи, оставляя на шипах чингиля и джиды клочья одежды. Еще вчера ловили рыбу, купались, а сегодня – царство белого саксаула и жузгуна.

Нет ничего более непохожего, чем саксаул и жузгун. С белых, расходящихся от комля стволов саксаула свисают редкие белесовато-зеленые побеги, печально поникшие, словно смирившиеся с игом пустынной засухи. А кусты жузгуна, напротив, далеки от смирения: ощетинились своими темно-коричневыми побегами, упругими, как стальная проволока.

Кое-где от корявого корневища жузгуна, присыпанного песком, расходятся довольно толстые, туго натянутые шнуры-корни, обнаженные ветрами. Свои корни жузгун пускает не вглубь, как это делает саксаул или верблюжья колючка, а в стороны, буравя плотную поверхность бархана, Трудно представить, что в этих, казалось бы, иссушенных верхних слоях песка находит себе жузгун. Но, видимо, что-то находит.

Вездеходы визжат и чадят, преодолевая очередную гряду барханов. А впереди новые, еще более высокие гряды. Даже не верится, что за столь короткий срок мы так глубоко внедрились в Кызылкумы.

Мы движемся в глубь пустыни, чтобы отыскать Карадарью, южный проток дельты. Нам известно только то, что Карадарья частью погребена в песках, частью замурована в лесс. А мы должны знать о ней все: ширину русла и долины, уклоны, количество и размеры естественных перемычек, а также искусственных, если таковые окажутся. Но прежде нужно отыскать саму Карадарью. А это не так просто: вокруг барханы и барханы, море песка.

Кое-какие сведения о дельте гидрологи старались получить еще у себя дома, в Ленинграде. Прежде чем отправиться в Джамбул, Ясаков и Петухов не один день копались в каталогах библиотеки Академии наук. Но, увы, сведений о дельте немного. Несколько столетий назад протоки дельты начали пересыхать, население покинуло их берега, осиротевшие ирригационные сооружения разрушились. Сухие водотоки перестали интересовать людей, и дельта стала медленно и неотвратимо погружаться в Лету.

Почему же пересохли реки, почему они стали узбоями? Полемика по этому вопросу не утихает до настоящего времени. Иссушение дельты некоторые ученые соотносят с катастрофическим усыханием «Средней Азии». Есть и другие точки зрения, иные теории и гипотезы. Сергей Павлович Толстов, известный советский археолог, исследователь Средней Азии, как-то заметил, что причина обсыхания дельты составляет одну из историко-географических загадок.

А вдруг материалы наших исследований приоткроют завесу прошлого? Но не будем гадать. Тем более, что у нас в общем-то другая цель.

Однако где же Карадарья?

Что-то долго петляем между барханами. Верно ли ведет отряд командир?

А путь все безнадежнее: колея полузасыпана, склоны барханов все круче...

Оля Захарова смотрит на барханы, вздыхает:

 – Господи, какая же здесь река...

И Женя Никифоров, ветеран Джамбулской экспедиции, тоже склонен думать, что Валерий Сергеевич сбился с пути. Хотя в отряде, кажется, нет человека, который бы чувствовал себя в мире ориентиров так свободно, как Ясаков. Ориентиров же в его распоряжении предостаточно: днем – солнце, гряды барханов, ночью – звезды, луна. И наконец, чабанские маяки...

Но что же, Валерий Сергеевич и впрямь сбился с пути? Похоже, что так, Ведь мы уже второй раз возвращаемся к одному и тому же колодцу – действующему, если верить карте, на самом же деле засыпанному. Но своих сомнений не спешим высказывать. Мнений может быть много, а двум решениям не бывать. Причем нередко случается так, что как раз ошибочный вывод аргументируется лучшим образом.

И чем дальше, тем выше барханы, тем круче их склоны. То и дело встречаются заросли белого саксаула. Впрочем, какие там заросли? С десяток деревьев, приютившихся где-нибудь на склоне песчаного холма. Кроме саксаула, тут и там виднеются небольшие рощицы песчаной акации. Слабый ветер ворошит блестящую зеленую листву, весело играет ею. Посмотришь на эти удивительно красивые, с никнущими кронами крошечные деревца – и душе, уставшей от монотонности, станет уютнее. При виде акаций мне вспоминаются ленинградские плакучие ивы.

– Дальше дороги нет...

Хорошенькое дело!

Но, к моему удивлению, никто не проявляет ни малейшего беспокойства. Нет так нет. Напротив, многих даже обрадовала вынужденная остановка. Да и я вроде бы рад этой незапланированной передышке, возможности пройтись по земле, размяться – одним словом, прийти в себя от изматывающей тряски по бездорожью, по жестким кочкам камфарной полыни.

Ясаков с картами и компасом взбирается по крутому склону на один из барханов. Песок сыплется ему за голенища сапог, но он, не обращая на это внимания, упрямо, как жук-скарабей, стремится наверх. Я лезу следом.

Взобравшись на гребень, видим то же – барханы и барханы. От горизонта и до горизонта желтые горы перевевающегося песка. Тут все элементы горной страны – и пики, и террасы, и хребты. Грузовики отсюда, с вершины песчаного хребта, кажутся игрушечными. А если смотреть вдаль – ни малейших признаков цивилизации, присутствия людей.

Ясаков приступает к «штурманским» обязанностям. Он снимает азимуты, то есть определяет углы между магнитным меридианом и направлением на самые высокие точки окружающих барханов.

Много дел у начальника передвижной партии. И вот, кроме всего прочего, ему еще приходится заниматься ориентированием. Или, как он сам говорит, – навигацией. Как раз навигацией необходимо заниматься в первую очередь. На маршруте командир отряда, подобно добросовестному штурману, должен непрерывно выверять курс, а на биваках – уточнять свое местонахождение. Нельзя упускать и малейшей возможности, позволяющей покрепче привязаться к рельефу.

Эти азимуты, кажется, осточертели Ясакову. Вот он что-то бормочет, как будто чем-то недоволен. Понятно без слов: близнецы-барханы, окружающие нас, – не очень-то надежные ориентиры, к ним не так просто привязаться.

– Хотя бы какой-нибудь захудалый маячок, – вздыхает Ясаков, обшаривая биноклем дальние гряды. Но там, как и здесь, только песок и ничего более. Эти барханы гораздо крупнее тех, которые нам уже встречались, и они почти лишены растительности. Что и говорить, командир вовремя остановил отряд.

Внизу, в межбарханной чаше, где стоят машины, ни малейшего движения – кусты жузгуна словно застыли. А здесь – вовсю свирепствует поземка. Песок прямо на глазах засыпает саксаулину.

Неожиданно из-за гребня появляется Марина. Она садится в сторонке и тоже смотрит вдаль. Помолчав, говорит:

 – Вон там Маленький принц ходил...

Мы с Ясаковым смотрим, куда показывает пальчиком Марина, и ничего не видим, кроме желтых узоров, выгравированных ветрами... С запозданием в два дня вспоминаю, что Маленький принц следов не оставлял.

Спустившись с бархана, шеф, даже не переведя дух, произносит суровую отповедь. Смысл его слов сводится к тому, что мы не гидрологи, а праздные туристы, то бишь растяпы. Капли воды, падающие с настила кузова на горячий песок, убедительно подтверждают справедливость слов Ясакова. На песке образовалось маленькое руслице.

Все объясняется очень просто. Одна из фляг упала на бок, а резиновой прокладки под крышкой не оказалось: Саша Цветков, закрывая флягу, забыл ее положить. Мы потеряли треть запаса воды.

Час от часу не легче. Но меня удивляет реакция моих товарищей. Все по-прежнему спокойны (за исключением Ясакова, разумеется) и даже беспечны. С водой неприятности, где находимся – неизвестно, а гидрологи, выслушав командира, как ни в чем не бывало продолжают заниматься своими делами. Петухов портит пленку, пытаясь запечатлеть нас на фоне тощих кустиков. Никифоров рассматривает следы на песке. Ему, видите ли, надо установить, кто именно здесь проскакал: сайгак или джейран... А ведь Никифоров – не новичок. Он-то знает, что такое вода, когда ее нет. В Бетнак-Дале ему однажды пришлось тащить на себе товарища, который от жажды начал терять рассудок. А может, одни просто привыкли к тому, что в дороге всегда что-нибудь случается, притерпелись к сюрпризам подобного рода и не считают их происшествиями, достойными внимания. А другие, в силу своей неопытности, еще не понимают смысла происходящего.

Отряд снова в пути. Теперь мы уже ищем не Карадарью, а какой-нибудь колодец. Часа через два Марина Зубченко, наш впередсмотрящий, закричала:

– Вон палка торчит!

Приблизившись, обнаруживаем, что на гребне бархана не палка, а бревно, увенчанное пучком выгоревшего на солнце камыша. Тут же, наполовину засыпанная песком, лежит полуось грузовика, неведомо как здесь оказавшаяся. Очевидно, столб и ось и есть чабанский маячок, который так нам нужен.

У подошвы бархана, помеченного маячком, – озерцо, заросшее густым камышом. Правильнее бы сказать – тростником, ибо то, что я вижу, – и есть самый настоящий коммунис фрагмитес, то есть тростник. Но я предпочитаю слово «камыш», бытующее в словаре всех казахстанцев. Оно теплее. Оно поэтичнее. Впрочем, может, мне одному так кажется: «камыш» – одно из тех первых слов, которое я учился выговаривать.

Блеклое, словно выгоревшее от зноя небо не идет ни в какое сравнение с ярко-звучной синевой воды. А сочная камышовая зелень резко выделяется на фоне грязно-серого песка.

Шелестит камыш, о чем-то горячо шепчет. А легкий ветерок разносит над пустыней этот шепот. Иногда камышу вторит шуршанием жестких листьев терескен – угрюмый ксерофит (Ксерофиты – растения засушливых местообитаний (степей, пустынь, полупустынь), способные переносить длительную засуху. «Ксеро» – сухой, «фитон» – растение (греч.), угнездившийся почему-то у самой воды.

В пустыне миражи не редкость. Но то, что мы видим, – не мираж. Хотя среди этих барханов и кажется миражем. Миражи беззвучны, а тут слышится меланхоличный шум камыша и бульканье воды. Кто-то обнаруживает в зарослях ржавую трубу, исторгающую воду. Итак, озерцо – реальность. Оно образовано фонтанирующей артезианской скважиной. Здесь, в межбарханной чаше, расположилось чабанское кочевье. Сейчас, конечно, никого нет, чабаны со скотом откочевали на север.

Первым делом – напиться холодной воды...

Цветков, жадно хвативший глоток-другой, отплевывается. Вода, изливающаяся из трубы, отдает затхлостью. К тому же она солоноватая.

Вслед за Цветковым дегустировать воду принимается Никифоров. Почмокав губами и поправив очки, он важно заключает:

 – Солоноватая – не соленая... Приспичит, будем пить-похваливать.

Ясаков, тоже взявший пробу, решительно поддерживает кустанайского коллегу. Фляга наполняется доверху, плотность прокладки теперь проверяет сам командир.

...Озерко того и гляди выплеснется из берегов. Еще бы, оно ведь не рассчитано на такую ораву. Вода на вкус не очень приятная, но сидеть в озерке – одно удовольствие. Прохлада бодрит, и все события дня кажутся пустячными, не стоящими внимания. Поистине, где вода, там – жизнь. Искупались. Но в кузов никто не спешит забираться – вроде бы надо обсохнуть, чтобы пыль не прилипала. На самом же деле ребятам просто хочется позагорать.

Прислонившись к растрескавшемуся бревнышку, я прислушиваюсь к шелесту и шороху растений, всматриваюсь в дали. По там только песчаные бугры, а над ними струение марева, под прессом памяти сгущающееся в материальный многоцветный туман прошлого...

Наша повозка тащилась кое-как по таким вот барханам. Отец стоял в телеге в полный рост и смотрел куда-то вдаль. А я плакал: мы уже второй день блуждали по пескам без воды.

 – Маяк! Маяк! – вдруг радостно закричал отец и направил быка к какому-то бархану, на котором возвышалась черная пирамидка, сложенная из саксауловых поленьев. Над пирамидкой торчала кривая слега, увенчанная войлочной «куклой». Воды на бархане не было, и, понятно, отцовского оптимизма я не разделял. Страдая от жажды, я продолжал канючить и плакать.

Но через некоторое время отец распрягал быка у какой-то чуротины. А я, напившись воды и тут же забыв свои страдания, шлепал по песчаной отмели с палкой в руках, изображая охоту на куликов, диких голубей и других обитателей озерца.

По свидетельству моих старших братьев, отец знал наперечет все маячки не только в песках Муюнкум, но и в Бетпак-Дале. Он умел находить дорогу и по звездам, но все же предпочитал маячки. Звезды, конечно, вернее любого маяка. Это ориентиры вечные. Но они ведь не стоят на месте и не всегда их можно видеть. Они тоже, как луна и солнце, восходят и заходят.

Маячки проще, нагляднее. Где маячки – там и вода. Они напоминают о присутствии людей, что для путника всегда отрадно.

...Снова в пути. Знакомый пейзаж – барханы, глинистые «плащи». Об озерке остаются одни воспоминания. Если бы не маячок, привлекший внимание Зубченко, мы бы наверняка проскочили скважину.

Чабанские маяки разбросаны по всей территории Туранской равнины. Несколько таких ориентиров мы с Исаковым в прошлом году обнаружили в долине реки Чу.

Особенное впечатление на меня произвел маяк в чуйском урочище Бас-Карабас. За много километров мы увидели в степи холм, а над ним – черную каплю, которая, четко выделяясь на фоне розового предвечернего неба, казалось, висела в воздухе. Когда же приблизились, то увидели неказистое сооружение – несколько грубо сколоченных горбылей. На самом верху его была приторочена автомобильная шина. В окрестностях маяка не было ни колодца, ни скважины. Ориентир указывал лишь направление до ближайшего водопоя. Чабаны хорошо знают свою степную лоцию. Опознав маячок, чабан быстро сообразит, куда ему гнать отару. Что касается нас, то из разговоров с местными жителями – а это чаще всего как раз бывают чабаны – мы стараемся узнать названия маячков, их внешний вид, местонахождение. Выявленные ориентиры мы тут же привязываем к известным населенным пунктам, к трассам дельты – дорогам и узбоям. А кроме того, мы знаем, что маячки обычно ставят на скотопрогонных маршрутах. Это зримые, осязаемые материально пунктиры на пустынных пространствах дельты.

Строят маячки из чего придется. Один сложен из саксаула, другой из глины и камыша, третий – бывают и такие – из костей животных. А сегодня в дело идут и запчасти. Что и говорить, маяки Турана не отличаются изысканностью архитектуры. Они лишь по своей сути маяки. Но, так же как и морские маяки, они помогают людям, указывая безопасные «фарватеры». Ведь в песках, как и на море, тоже одни волны до самого горизонта, с той лишь разницей, что песчаные волны – застывшие. Среди такого однообразия очень просто заблудиться.

Маячки недаром называются чабанскими. Пастухам они позволяют выбрать оптимальный маршрут. Если на перегоне полынь да жантак – чабан может быть спокойным: к месту назначения отара придет с привесом. Если же сбился с пути – овцам придется глодать веточки угнетенного тамариска, а то еще и в заросли ядовитого итсегета угодишь.

Итсегет, или анабазис, высоко ценится в народной медицине как лечебная трава. Но, к сожалению, домашние животные иногда отравляются ею.

И глядя на эти маяки, невольно думаешь: действительно ли навигация, если это слово понимать широко, была привилегией лишь мореплавателей? Не скотоводы ли, обреченные на долгие и трудные одиссеи, начали первыми задумываться о методах ориентирования? В трудной борьбе за свое существование человек осваивал пустыню. Приспосабливаясь к ней, постигая ее суровые законы, он придумал маяки.

Вокруг черные кочки обглоданной полыни да небольшие саксаулины. Впрочем, рядом с прутиками жузгуна эти саксаулины кажутся гигантами.

Да, но где Карадарья?

Неужели маяк «Ржавая ось» – так мы его окрестили для себя – не помог Ясакову разобраться в обстановке? Правда, чтобы ориентироваться по таким вехам, необходимы кое-какие навыки.

Студентом Гидрометеорологического института Ясаков знакомился с методами ориентирования, но... на море. Уже будучи инженером, он усваивал штурманские премудрости на экспедиционных судах. О существовании чабанской «навигации», конечно же, и понятия не имел. По крайней мере, до того как перешел на Вторую линию Васильевского острова в Гидрологический институт, где на полевые работы ему теперь приходится отправляться не в океан, а на равнины Турана.

Про эти чабанские маяки Ясаков узнал от аксакалов. Отставным овцеводам нравился молодой ленинградский гидролог, который ищет в песках воду или признаки ее и обо всем расспрашивает.

Разумеется, начальника партии нельзя было бы упрекнуть, если бы он, как и многие его коллеги, не обращал внимания на какие-то сомнительные кучи саксаула. Но, по-моему, даже самые расторопные топографы не могут так мобильно и так своевременно отражать все те изменения, которые иногда происходят в том или ином географическом районе, как это делают чабаны с помощью своих маячков. Поэтому степными маячками не стоит пренебрегать.

Скрип тормозов, резкий толчок. Евгений Богачев – он ведет нашу первую, «пассажирскую» машину – всегда так тормозит. Будто дорогу перебегает пешеход. Что поделаешь, городская привычка, Евгений ведь ленинградец. Но на сей раз перед бампером действительно пешеход. Молодая женщина в шортах, в яркой цветастой шляпке с большими полями, защищающими лицо от солнца, стоит и ждет, когда у нас пройдет шок. Первым, как и подобает настоящему командиру, обретает голос Ясаков. Завязывается непринужденная беседа на тему: «Кто вы такие, откуда взялись?» Я же, внимательно посмотрев на женщину, вдруг вклиниваюсь с вопросом:

 – Наталья Геннадиевна Кочубей?

Пришла очередь удивляться очаровательному пешеходу. Еще бы... Блуждая год назад в низовьях Чу, я встретил Наталью Геннадиевну в районе слепого устья этой реки. Кочубей – сотрудница Кзылординской противочумной экспедиции. Группа специалистов под ее руководством наблюдает за жизнью грызунов в их колониях. Полевой сезон у кзылординцев не то что у нас – почти полгода. Благодарная у зоологов работа, но, думаю, им не каждый позавидует...

А теперь неожиданная встреча в Кызылкумах. Трудно поверить, что возможны вот такие, действительно случайные встречи. Другое дело, если бы они происходили где-нибудь на Невском проспекте. Безмерно же простирающийся Туран для неожиданных встреч так же мало приспособлен, как, скажем, Тихий океан.

В прошлом году Наталья Геннадиевна объяснила мне путь к озеру Акжайкын, слепому устью Чу, и рассказала, как выбраться из солончаков, если я не смогу попасть на Акжайкын. Но на этот раз она только разводит руками. Ей неизвестно, где Карадарья. Она знает все артезианские скважины, все протоки и колодцы с водой. Мертвые же реки ее не интересуют.

Мы говорим на прощанье Наталье Геннадиевне комплименты, а Ясаков почему-то озирается по сторонам. А потом вдруг восклицает:

 – Да вон Карадарья! – и указывает на широкую ложбину, вдоль которой тянутся песчаные возвышения.

 – Работенка у вас... – улыбается Наталья Геннадиевна. – Ну у нас-то все очень просто. Песчанки и суслики под каждой саксаулиной проживают. Ничего искать не надо. Кроме воды, конечно...

Все же ее шляпка, ее ухоженные, покрытые лаком ногти не соответствуют сложившемуся представлению о покорителях пустыни.

Наталья Геннадиевна легко взбегает на барханчик и, помахав нам на прощанье, направляется в сторону бивака, чернеющего вдалеке, почти на горизонте.

...Нивелировка, гидрография, бурение грунта. Однообразие полевой жизни. С утра зной, а воду Ясаков выделяет крохотными порциями, лишь для питья, притом – умеренного. Солнце палит нещадно, и вокруг ни кустика. Если не считать несколько древоподобных жузгунов, привлекающих внимание особенной, необыкновенно уродливой формой крон и стволов. Но тень под жузгунамн дырявая.

Получив указания командира, все разбредаются по руслу. Возле машин остаются только водители да мы с Никифоровым. Богачев и Бирн орудуют ключами, что-то подкручивают, а мы с Женей приступаем к бурению тальвега. Вообще-то, как условились еще в Ленинграде, я должен заниматься сбором сведений у местных жителей или гидрографическим описанием русел. Я бы охотно побеседовал, например, с зоологом. Но Кочубей сама только узнала о том, что есть на свете какая-то Карадарья. А других местных жителей в обозреваемых пределах не наблюдается. К тому же, гидрографией на этом участке, несложном, хорошо просматривающемся, Ясаков решил заняться сам. Причем без помощников. Мне оставалось только помогать Жене. Не сидеть же просто так на солнцепеке.

Кто же мы все-таки – гидрологи? гидрографы?

Конечно же, гидрологи. Но нам неизбежно приходится заниматься и гидрографией – то есть изучать и описывать конкретные водные объекты, давать характеристику их положения, указывать размеры и прочее.

...Бурим прямо возле колес. Видимо, чтобы не ходить далеко. Никифоров силы недюжинной, он вынослив, как верблюд. Я в этом убедился. Видел, как он продирался с нивелиром сквозь тугай на Сырдарье. Но иногда Женя ленится сделать и два шага. Впрочем, чтобы обеспечить себя каторжной работой, ходить далеко не надо. Эти плотные суглинки везде одинаково трудно бурить вручную. Зеленая рубашка бурильщика покрывается темными пятнами, а коронка бура лишь чуть-чуть входит в грунт, хотя Женя налегает вовсю. Предлагаю ему фляжку с охлажденным чаем – отказывается.

 – Еще больше изойду водой. Закончу бурить и напьюсь. Богачев, лежащий под мостом машины, замечает:

 – У тебя, тезка, вместо сердца – дизель повышенной мощности...

Что верно, то верно. Поэтому именно ему и поручают самую трудную работу. Если бурить – чтобы коронка не шла. Если нивелировка – то сразу километров десять, да еще по тугаю.

Сегодняшний день, конечно же, не является самым серьезным испытанием в кочевой, насыщенной приключениями жизни Никифорова. Кстати, о приключениях. Не могу удержаться, чтобы не рассказать эпизод из жизни этого замечательного гидролога.

Часть времени работники гидрологической экспедиции проводят, как и полагается, на постах, удаленных от населенных пунктов. Недели, а то и месяцы гидрологи не видят людей, отрезаны от внешнего мира. Однажды случилось так, что на посту, возглавляемом Никифоровым – тогда таким же неопытным гидрологом, как и его напарник, – сгорела палатка. А вместе с палаткой – и весь месячный запас продуктов. Самолет же прилетал на пост только два раза: в начале паводка, когда доставлял научное оборудование института и самих гидрологов, и в конце.

Я был бы неправ, если бы сказал, что парни не растерялись. Растерялись, конечно. Обескураженные, смотрели на дымящееся тряпье, разметанное взорвавшимся порохом. Думали, как быть. Ведь даже на случайную помощь надеяться было нечего: пост – у черта на куличках.

Остатки уцелевшей при пожаре пищи – две банки консервов и несколько сухарей – Никифоров и его товарищ по несчастью поделили на крохотные порции. А потом перешли на подножный корм...

Дело происходило весной. Утки садились рядом. Непуганые, они совсем не боялись людей. Но что с того? Охотничье ружье валялось обгорелое, без приклада, дробь спаялась в комок, банки с порохом взорвались. Но голод не тетка, надо было что-то придумывать.

Генка, напарник Никифорова, принялся выкапывать ножом луковицы тюльпанов. А сам Никифоров с туго натянутым луком засел на берегу речки. Камышовые тростинки с наконечниками из консервных банок летели далеко, иногда даже перелетали на противоположный берег. Но, видимо, им не хватало скорости. Утки замечали летящий снаряд и успевали уклониться от него. Расходуя последние силы, Никифоров изменял конструкцию лука, оттачивал поострее наконечники. И хотя стрелы ложились все ближе к цели, дичь почему-то уходила. Поэтому фактически Никифоров жил на иждивении своего товарища, который ковырялся в земле с упорством чапековского садовода – с восхода и до захода.

 – Тюльпанов истребили целый гектар, – вспоминает Никифоров, – тушканчики, наверное, с отчаяния в своих норах передохли. Они ж луковицами питаются...

Гидрологи ослабли настолько, что, сделав несколько шагов, валились на землю. Но вот что самое удивительное. Каждый день они производили замеры и записи в журнале. Правда, в этом Никифоров не видит ничего особенного:

 – Паводок же ведь! Его никак нельзя упускать... Закончив бурение и нивелировку, садимся в машины и направляемся «вверх по течению», к истокам узбоя. О том, что мы приближаемся именно к истоку, свидетельствует общее понижение береговых валов (узбои дельты непременно имеют береговые валы) и некоторое сужение русла. Кое-где берега выположены и тальвег почти выравнен с террасами речной долины. Такое впечатление, будто русло заштукатурено рукой какого-то великана.

Ясаков останавливает колонну у глинистого холма, чтобы уточнить наше местонахождение.

 – Плоскота. Скучища. Под нивелир, – определяет характер рельефа Никифоров.

Но вот на этой «плоскоте» Ясаков как раз и умудряется обнаружить какие-то реликтовые русла. Богатой, однако, нужно обладать фантазией, чтобы утверждать подобное. И все же нам приходится подчиниться командиру, который формулирует задачу предельно кратко:

 – Нивелировка. Один поперечник и два продольника.

На следующий день мы поднялись с рассветом, чтобы по холодку сняться с бивака. А в путь тронулись, когда лучи солнца уже прыснули из-за барханов и белые лессовые полотнища стали кремовыми.

Далеко отсюда, за малиновыми грядами древнейших третичных обнажений – Инкардарья, а за ней и Жанадарья. Там начинается новый этап нашей работы.

Там нам укажут путь другие маяки.

4.

 

Приречные леса Жанадарьи

30 августа

Дорога тянется вдоль Жанадарьи, а иногда петляет и по самому руслу. А вокруг заросли саксаула, настоящий лес. Не тугай, а именно лес. Если исходить из того, что лес – тип растительности, господствующими ярусами которой являются более или менее сомкнутые древесные растения.

Четырехметровые деревья стоят не шелохнувшись. Ветви, отягченные сочными зелеными побегами и придорожной пылью никнут почти до земли, образуя завесу, похожую на драпировку из пыльного плюша.

Солнце уже на закате, а мы все еще едем к Акшиганакскому мосту, месту нашей завтрашней работы.

Странно, что мы ищем мост через русло, в котором, по словам Богачева, лишь слезы одни. А, может, моста и нет, а есть лишь название места? Для Средней Азии характерны такие странные названия. Скажем, если вы ищете урочище Лакаколь (в переводе с казахского – «Соминое озеро»), то это не значит, что в конце концов обнаружите водоем, кишащий рыбой. Возможно, такое многообещающее название имеет лог, заросший полынью и жантаком. И на сегодня название это – только отзвук далекого прошлого.

Кузов вездехода громыхает на ухабах накатанной, то есть очень разъезженной дороги. Колеи ее давно превратились в глубокие траншеи. Истолченная лессовая пыль фонтанирует из-под колес, и за машиной поднимаются желтые клубы. При сегодняшнем безветрии они будут висеть очень долго.

Наша колонна, состоящая всего лишь из двух грузовиков, растянулась километра на четыре. Если бы Сережа Бирн, водитель замыкающей машины, не отстал, то он бы уподобился капитану, вздумавшему вести свое судно в сплошном тумане, не имея на борту локаторов.

Грузовики ползут по разбитой дороге по-черепашьи, и мы задыхаемся от обволакивающей нас пыли.

Таков Чимбайский тракт – дорога, которая в средние века, а возможно, и в античную эпоху, соединяла провинции Хорезма: Северную, дельтовую, и Южную, амударьинскую, – собственно Хорезм.

Район наших изысканий считается пустыней. И это действительно так и есть. Но в далеком прошлом древняя дельта была густо заселена.

Два дня назад, во время нивелировок в среднем «течении» Жанадарьи, мы видели холмы, поросшие саксаулом и солянками, – остатки Дженда, богатейшего в свое время города, и пригорода его Кумкалы. А где-то там, в глубине Кызылкумов, куда, шелестя травами и камышами, ползет желто-зеленая Жанадарья, несокрушимо стоял Чирик-Рабат, опоясанный рвами и стенами. Ясаков пообещал устроить бивак вблизи крепости, и мы с нетерпением ждем тот день, когда увидим руины этой некогда самой мощной древней цитадели Междуречья.