Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Сусов Михаил Васильевич. Геология в письмах. Москва, издательство Рунета, 2010 г.

Вместо предисловия

Мои друзья и многие знакомые, зная про мои многолетние скитания по белу свету в обнимку с геологией, просили, и иногда даже настойчиво, написать то ли воспоминания, то ли мемуары о годах работы по поискам земных кладов в Горной Шории, Саянах, Забайкалье, на Ангаре, Нижней Тунгуске, Курейке, в Эвенкии, Якутии, Северном Верхоянье, на Яне, Колыме, Сахалине, в Казахстане.

Написать о тех уголках нашей огромной страны, куда забрасывала меня моя геологическая судьба. Я никак не решался на такой «подвиг», ибо не знал и не представлял, как писать, что освещать, в каком стиле, в каком духе. Правда, была еще одна закавыка, которая долгое время останавливала меня заняться писательским творчеством — это удушающая все разумное, тотальная и до ужаса идиотская секретность абсолютно всего, что было связано с работой геологов. Слава Богу, с развалом Советской империи и секретность канула в лету.

Спустя какое-то время, однажды разбирая книги, журналы, разные папки со всякими бумагами, я наткнулся на несколько папок с письмами, своими письмами, которые во множестве писал, будучи вдали от дома. Вдали от близких и родных мне людей. Эти письма, оказывается, заботливо складывала в папки и хранила моя драгоценная жена. Зачем и почему — мне неведомо. Может в надежде, что потом пригодятся, а может, просто было жаль уничтожать их. Эти письма, а некоторые более полувековой давности, я стал просматривать, потом читать. И что удивительно, я очень увлекся чтением. Увлекся оттого, что стали возникать в памяти, встали как наяву, эпизоды из нашей тяжелейшей работы, случаи из жизни в таких условиях и ситуациях, что порой непонятно — как же ты выжил; вспоминались редкие эпизоды неописуемой радости открытий и многое другое. Поэтому-то я и решил совершить маленький «подвиг» — попытаться описать интересные эпизоды из жизни геологов, оказавшихся по долгу службы в каком-нибудь очень далеком, но почти всегда чрезвычайно живописном уголке нашей необъятной многообразной страны. Страны с богатейшими природными кладами. Короче, решил-таки описать эпизоды или даже целые страницы из жизни геологов; их нелегкой, но очень интересной работы. Написать, используя свои же собственные письма домой родным и близким с места геологического, часто непредсказуемого действа, но всегда очень разнообразного по своей значимости.

Учитывая существующие в советские времена нешуточные строгости в области геологической информации, в моих письмах давних лет не было каких-либо секретных сведений и упоминания засекреченных, по дурости спецорганов из Первого отдела Мингео, некоторых геологических терминов, типов геофизической аппаратуры и даже названий минералов. Чтобы читателю было ясно и понятно, чем я занимался в том или ином районе в такой-то год, в решении каких проблем участвовал, какие искал (если искал) полезные ископаемые, какие минералы, минеральные, в том числе и рудные комплексы были главными объектами моих исканий, я в соответствующих местах моих описаний буду включать дополнительные фразы и абзацы с такой информацией. И надеюсь, что теперь-то мое вольнодумство не навлечет на меня гнев нынешних спецслужб.

В свою первую экспедицию или, как говорят геологи, «в поле» я поехал летом 1945 года. Сдав экзамены за первый курс института, и пройдя положенную по учебной программе геодезическую практику, я и мой друг Лева Яковлев решили поехать на полевые геологические работы. Решили и вскорости, без раздумий, отправились в Пыжевский переулок в Геологический институт АН СССР (ГИН), надеясь устроиться на работу в какую-нибудь геологическую партию и поехать с ней в поле на пару месяцев. По чистой случайности, попросту перепутав дома, находясь в Пыжевском переулке, мы оказались в другом институте и совершенно другого ведомства, но также геологического профиля. В кадрах этого института, куда, естественно, сразу мы направились, нас адресовали в Горно-Шорскую партию, где нас очень дружелюбно встретили и согласились взять в экспедицию на полевые работы на август и сентябрь. Каждому из нас предложили «высокооплачиваемую» (550 рэ в месяц) должность коллектора. На что мы сразу и согласились. А потом, к своему удивлению, при написании заявления о приеме на временную работу, мы обнаружили, в каком институте мы находимся и в какой институт оформляемся на временную работу. Им оказался Всесоюзный институт минерального сырья (ВИМС) Министерства геологии, а совсем не ГИН АН СССР.

Очень интересна история возникновения и формирования ВИМСа — этого старейшего в стране геологического института. И было это вот как. До революции 17-го года в Москве жил и работал очень известный купец Первой гильдии Аршинов. У него был сын Владимир, который, достаточно повзрослев, не захотел пойти по стопам отца, а пожелал стать геологом. Отец не стал возражать, даже наоборот — позаботился дать сыну хорошее геологическое образование, отправив его в Германию осваивать премудрости геологии у немецких профессоров. После возвращения сына из Германии, где он специализировался в области петрографии и минералогии, отец построил ему в Пыжевском переулке лабораторию, а неподалеку на Ордынке - двухэтажный жилой особняк для любимого сына. После революции купец Аршинов безвозмездно передал все свое движимое и недвижимое имущество, то есть все, чем владел, Советскому правительству. За это купец Аршинов получил от Советского правительства Охранную грамоту. Сразу же после этого на базе минералогической лаборатории Владимира Аршинова был создан институт минерального сырья, который со временем превратился в крупнейший научно-исследовательский геологический центр страны. Владимир Аршинов как работал сначала в своей лаборатории, так и продолжал работать в ней, только под другой вывеской. В дополнение ко всему, Владимир Аршинов отдал половину (нижний этаж) своего жилого особняка под детский сад для детей сотрудников ВИМСа. И все же, уже с немолодым Володей Аршиновым случилась сотворенная злодейскими силами беда. Дело в том, что в сороковых годах доблестные советские чекисты обратили свой взгляд на геологов, усмотрев крамолу в их деяниях на поприще геологических исследований и поисков. А раз крамола, да еще вполне может статься вредная или даже преступная для социалистической благодати, срочно изолировать или по-советски — посадить. Посадить всех подозрительных геологических персоналий, не взирая на чины и разные заслуги. А потом реализовать домыслие до стадии преступления. На такой волне и наш старина Владимир Аршинов сменил домик на Ордынке на домик с зарешеченными окнами. Слава Богу, совсем ненадолго — спасла папина Охранная грамота. Самое поразительное, а можно сказать, даже крамольное, совершил недавний вражина Советской власти Владимир Аршинов, выйдя на свободу. Он, конечно же, сразу пришел в Институт, то есть ВИМС, потом отправился к его директору и попросил его распорядиться отобрать в институтской библиотеке вторые экземпляры некоторых книг и журналов по геологии (всего штук 10-15) и отправить их в тюрьму геологам, с которыми он, Владимир Васильевич, там познакомился. Это нужно было сделать потому, как в тюремной камере совсем нечего читать и геологи, посаженные туда, очень бедствуют. После кончины Владимира Аршинова ВИМСу присвоили его имя, а в библиотеке установили большой бюст ученого.

В ВИМСе я проработал около 10 лет.

   Бурятия

1946 год

Здравствуй, моя дорогая!

Снова и через год, во второй раз я начинаю писать тебе о своих скитаниях по Сибири. В этом году мне предстоит походить и побродить по бурятской земле, но уже в составе другой геологической партии того же института — ВИМСа.

Сегодня утром мы вчетвером прилетели в Иркутск, хотя должны были прибыть сюда вчера к вечеру. Вмешался довольно неприятный случай - в полете испортился (что-то забарахлило в двигателе) наш самолетик, не долетая до конечного порта в городе Иркутск. Экипаж, видно, опытный, среагировал на происшедшее оперативно и ухитрился благополучно посадить наш воздушный кораблик производства американской фирмы «Дуглас» на маленький учебный аэродром в городе Зима. Стюардессы, появившиеся в салоне с сосредоточенными лицами и ничего не афишируя, быстренько пристегнули нас к креслам и находились неотлучно с нами до полной остановки самолета на земле, когда самолет подрулил к административному зданию местного аэропорта. Нас выгрузили, точнее, спустили из самолета по лесенке на грешную землю и отвели в здание, поместив в Красный уголок. Потом хорошо накормили в столовой и сообщили, что улетим мы в Иркутск завтра рано утром. А еще, наконец, сказали, что задержка в полете вышла из-за небольшой неисправности самолета.

На самолете, да еще в такой далекий рейс, я летел впервые. Ощущения получил от этого длиннющего перелета самые, что ни на есть разнополярные. Когда в иллюминатор солнышко светит или луна бледная блестит — только гул мотора отвлекает тебя от благодати. Сидишь себе в кресле или полулежишь и то ли читаешь, то ли кемаришь. Лишь иногда чуть заложит уши при изменении высоты полета самолета — тогда усиленно поглотаешь слюну, всю, что соберешь во рту, и опять слух в полном порядке. Но случается нередко, когда самолетик попадает в воздушно-земной протуберанец, который начинает вытворять с ним все, что захочет. В такой кошмар мы попали перед Новосибирском. Начался такой танец самолета под названием «болтанка», что было только одно желание - чтобы не отвалились от нашего «лайнера» ни хвост, ни какое-либо крыло. А пассажирам в этой ситуации можно было только посочувствовать. Добрая половина их с лица стала бледно-зеленоватого цвета и начала принимать очень даже впечатляющие конвульсивные позы с наклоном головы вперед. Стюардессы носились по салону с охапками соответствующих емкостей, раздавая каждому по одной, две штуки. В Иркутске из аэропорта, который, кстати, расположен довольно далеко от города, мы доехали на автобусе до гостиницы, где и остановились на временное проживание.

Продолжаю писать тебе, моя дорогая, спустя целую неделю, как мы оказались в Иркутске. За это время мы успели только получить снаряжение на складе Иркутского геологического управления. Продукты, которые нам поручил получить Алексей Александрович (начальник партии), мы получать не стали, ибо хранить их нам негде. Решили получить продукты, когда приедет начальство, и как пойдут машины в Улан-Удэ. Неожиданно у нас образовалось много свободного времени, которое ушло на знакомство с городом, походы на Ангару, посещение ресторанов и столовых. Ангара не то чтобы впечатляет — она потрясает своей величавостью, широтой, стремительностью течения, рыбным богатством редчайших видов рыб, невероятной холодностью очень прозрачной воды, холодной даже в конце лета. Иркутск расположен на правом берегу Ангары, на левом находится железнодорожная станция и кусок самого города. К станции ведет автомобильный и пешеходный мост через Ангару. Город Иркутск невысокий, дома одно- двухэтажные, есть, конечно, и выше, недавно построенные.

На этом я пока закончу. Напишу теперь из Улан-Удэ, куда мы должны вскоре перебраться и начать работать.

Целую и обнимаю крепко. Миша. Август, 1946г.

Здравствуй, моя дорогая!

Пишу тебе из Улан-Удэ, куда мы приехали два дня раньше. Первое письмо я отправил тебе с неделю назад. Во втором мое описание путешествия из Иркутска в Улан-Удэ.

Как только приехали Алексей Александрович, Елена Анатольевна и Алексей Григорьевич, мы сразу стали готовиться к отъезду в Бурятию. Получили две автомашины, наняли двух шоферов, получили продукты и вперед. Потом оба авто с продуктами и снаряжением в сопровождении Леши уехали в Улан-Удэ. Через три дня и мы на поезде поехали в столицу Бурятии. Ехать туда из Иркутска недолго, но впечатлений от байкальских красот наберешься таких, что хватит на целую жизнь. Что собственно со мной и произошло. Билеты у нас были в плацкартный вагон, где мы практически заняли купе и две боковые полки напротив. Железная дорога от Иркутска к Улан-Удэ и дальше проходит по левому берегу Ангары. По правую сторону дороги высятся отроги Восточных Саян, по левую — Ангара стремительно катит свои воды в самой близости от железнодорожной насыпи. Конечно, я прилип к окну слева и любовался и самой рекой, и панорамой правобережья Ангары. От Иркутска до Байкала около 60 км, или немногим более часа езды. Перед Байкалом железная дорога чуть отворачивает от Ангары и вскоре подходит к станции Байкал. Здесь кончается двухпутевая железная дорога и начинается одна колея, которая доходит до реки Селенга. Отсюда, от станции Байкал, нарушается регулярное движение поездов в две стороны. Отсюда поезд проходит по одной колее 2-3 остановки, потом стоит и ждет, когда пройдет встречный. И так по всей протяженности железной дороги вдоль Байкала.

На станции Байкал наш поезд стоял долго, ожидая прохода встречного. Еще перед остановкой поезда Алексей Александрович взял сумку и направился к выходу. Через некоторое время он пришел и выложил на стол трех байкальских омулей горячего копчения. Они были просто огромные, такие толстые, еще теплые и от них шел дурманящий, чуть задымленный запах копчения. Даже одними глазами можно было вкусить всю прелесть этих горячо закопченных рыбин и напитать себя досыта. Налюбовавшись на омулей, мы пошли погулять по станции и поразмяться. Недалеко был виден великий Байкал. На станции около нашего поезда шла бойкая торговля, главным образом, омулем в разных видах: копченым, соленым, соленым с душком. Еще было много вареной картошки, дымящейся паром, очень крупной и страшно аппетитной. Пассажиры нашего поезда в большинстве покупали копченого омуля — уж очень он привлекал млекопитающего человечка.

Когда мы вернулись с прогулки в купе, Елена Анатольевна, увидев нас (она гулять не ходила), сказала: «Ух, как хочется есть!». Мы разом поняли намек, поэтому, не мешкая, расстелили газеты и за чрезвычайно короткое время изничтожили вшестером двух копченых рыбин. Сказать вкусно - значит, ничего не сказать. Убирая в газеты все, что осталось от рыбин, Маша подытожила просто и емко: «Пища богов».

Поезд наш уже давно покинул первую станцию на Байкале и катил себе по заведенному маршруту. Однопутная железная дорога от станции Байкал была проложена непосредственно по берегу озера. Учитывая, что на всем ее протяжении к воде подступают высокие горы вначале Восточных Саян, потом Хамар-Дабана, колея железной дороги не могла быть удалена далеко вглубь территории. Поэтому железнодорожная колея повторяла все изгибы береговой линии озера, и довольно часто для нее пришлось пробивать тоннели в скалах. Наш поезд то извивался змеей, следуя изгибам колеи, то нырял и выныривал из очередного тоннеля. Через 3 полустанка наш временный дом на колесах снова взял тайм-аут на четвертой станции, чтобы пропустить встречный поезд. Стоянка предстояла быть продолжительной, поэтому многие пассажиры, и мы в их числе, высыпали из вагонов. Станция или полустанок, где нас затормозили железнодорожники, была расположена прямо на берегу Байкала. Железнодорожная насыпь сразу переходила в скальный довольно крутой склон к воде озера. Конечно же, и мы, и другие пассажиры стали спускаться вниз. Было очень тепло и был штиль. Озеро отдыхало, вода в нем только малость подымалась и опускалась. Оно, предаваясь покою, лишь чуть дышало. Но что было поразительно — вода в нем оказалась абсолютно прозрачной. Дно озера, круто уходящее в глубину, просматривалось на метр или два до естественной темноты на глубине любого водоема. На небольшой глубине еле колыхались прилепившиеся ко дну тонкие водоросли, в которых носились мальки рыб, может маленьких омулят. То ли они искали корм, то ли в догонялки играли. Вода в озере была очень холодной, все мы пополоскали руки в ней, а я даже сполоснул лицо. Двое пассажиров, молодых ребят, успели искупаться в Байкале. Вообще-то сам Байкал и окружающие его живописные скалы создавали какое-то ослепительно-восторженное настроение. В народе говорят, Бог сотворил три чуда света: алмаз, соболя и женьшень. Я бы к ним добавил четвертое чудо - озеро Байкал.

После этой запоминающейся остановки наш поезд еще дважды пропускал встречный, а потом доставил нас в Улан-Удэ. Здесь нас встретил Леша с машиной и отвез всех на базу, арендованную им же на краю города.

На этом я, пожалуй, закончу писать тебе. Еще напишу позже, когда помотаемся по Бурятии, и когда соберется много разных впечатлений от увиденного.

Целую, обнимаю. Миша. Август, 1946г.

Здравствуй, моя дорогая!

Наконец-то выкроил немножечко времени, чтобы написать тебе из Бурятии. По приезде в Улан-Удэ три дня мы устраивались, разбирались, обвыкались, настраивались на «подвиги» в нашем нелегком деле, а потом пошла сплошная круговерть. Вот за этот-то передых я и успел написать и отправить тебе второе письмо о своих впечатлениях в поездке по Байкалу. Сейчас, по прошествии трех недель, начну писать о нашей работе в далекой забайкальской стране под названием Бурятия.

Алексей Александрович - начальник нашей партии под номером 5 (о нем я уже сообщал тебе) определил меня в отряд Алексея Григорьевича - ведущего геолога партии. С ним-то я и начал работать и буду продолжать ее весь полевой сезон. Производственно-научный план партии довольно большой, поэтому скучать никому не придется. В отличие от тематики исследований горно-шорской партии в прошлое лето мы будем решать в этом году вопросы по проблеме уранового оруденения. В конкретном плане - проводить геолого-геофизические ревизионные исследования известных и давно забытых рудопро-явлений разных металлов, жильных образований, осадочных, магматических и метаморфических пород практически на всей территории Бурятии. А проще - выявлять присутствие во всех перечисленных комплексах пород радиоактивных элементов, которые могут содержаться в незначительных количествах в известных минералах или представлять самостоятельные минеральные образования. Одними глазами такую задачу не решишь — не увидишь и не подсмотришь где, среди каких кристаллов минералов спрятался этот зверек под названием уран или торий. Поэтому нами будут использованы геофизические методы исследований, кстати, совсем несложные в применении. Небольшой хребет Хамар-Дабан был назван Алексеем Александровичем первым районом исследований нашего с Алексеем Григорьевичем отряда. Хребет Хамар-Дабан расположен на юге Байкала и простирается от западной его оконечности до реки Селенга. Горы высокие, есть вершины более двух тысяч метров. Северные отроги хребта спускаются непосредственно к озеру. Наши маршруты пролегали только в зоне южных отрогов хребта и не переваливали через него к озеру.

Проведение маршрутов в Хамар-Дабане было намечено с трех пунктов, трех временных мест базирования нашего отряда. В эти пункты нас двоих со всеми шмотками завозил водитель Петр на партийном «бобике» американского производства. Добирались в намеченные пункты почти всегда с большими трудностями, особенно в конце пути, когда ехали практически по бездорожью. Наш труженик бобик, порой на пределе своих автомобильных возможностей еле-еле тащил нас, то по руслу небольшого ручейка, то по каменистой, но безводной и безлесной расщелине в горах. Дотащившись с огромным трудом до рубежа «Дальше нет пути...», мы выгружали свои пожитки из машины, ставили палатку и, между делом, разжигали костер, чтобы вскипятить воду в чайнике. По готовности его, в первую очередь мы поили чаем Петра и кормили его бутербродами с американской консервированной колбасой. Чтобы Петру не было скучно за чаем, мы с Алексеем Петровичем составляли ему компанию в чайно-бутербродной трапезе, ибо нам также было не лишним пополнить свой организм животворными калориями. После чая Петр сразу уезжал на базу с обещанием приехать снова через три-четыре дня и перетащить нас в другое место.

Первый наш заезд на первый лагерь в Хамар-Дабане был самым дальним и продолжительным, из-за чего мы приехали на место довольно поздно и устали будь здоров как. Поэтому обустроив наш временный табор и приготовив все к завтрашнему маршруту, мы решили пораньше лечь спать, чтобы встать чуть свет и отправиться в горы. В этом году, работая в партии №5, я стал изображать из себя, конечно не без ведома и участия начальства, не только коллектора-геолога, но еще и техника-геофизика и, по совместительству, полевого кока или попросту повара. Конечно, повар на две персоны — громко сказано. Просто в мои обязанности входило приготовление нехитрой, но обильной пищи на двух мужчин, причем не капризных на еду и не гурманистых.

По части моих геологических обязанностей было без проблем, ибо еще в прошлом году я прочно освоил круг обязанностей геологического коллектора; с геофизикой оказалось тоже все очень просто — всего-то нужно было освоить принцип работы геофизического прибора под названием ПР-5 (что означает полевой радиометр пятой серии) — уметь замерять радиоактивность горных пород. Этот прибор имеет очень простую конструкцию: он состоит из небольшого металлического ящика или пульта управления и соединенного с ним шлангом щупа, представляющего алюминиевую довольно толстую круглую гильзу Т-образной формы. На верхней крышке пульта помещена шкала с делениями, по которой передвигается стрелка, фиксирующая радиоактивность горной породы и интенсивность излучения.

Все маршруты в горах Хамар-Дабана я проходил, можно сказать, в обнимку с геофизическим прибором ПР-5. Металлическую коробку прибора я носил на груди, закинув ремень за голову на шею и завязав две тесемки от двух боковых стенок на спине. Щуп или алюминиевая Т-образная гильза находилась в руке, потому как приходилось щупом «проглаживать» горные породы на обнажениях. Во время работы с полевым радиометром все его показания записывал в специальный журнал. По окончании маршрута укладывал ПР-5 в рюкзак и шел, наслаждаясь только красотами таежного ландшафта вокруг.

Мои поварские обязанности особенно обременительными не были. Продукты у нас было в изобилии и в большом ассортименте. Об этом позаботился наш окончательно утвердившийся в должности замначхоза Леша. Поэтому можно было разнообразить блюда к очередной трапезе. Продуктовое снабжение нашей партии шло через спецмагазин Геолпродснаба в Улан-Удэ, причем оно было литерным (по высшему разряду) из-за профиля наших работ. Учитывая запредельный послевоенный продуктовый дефицит в стране, также и в Бурятии, спецмагазин с литером для таких бродяг, как мы, был огромным благом, ибо у нас сразу пропадала головная боль по поводу обеспечения себя продуктами. Перед самым нашим отъездом в горы Леша привез из Геолпродснаба два приличных ящика с соленым омулем — всем деликатесам деликатес. Мы, конечно, сразу же отобрали шесть штук рыбин с собой в маршрут. И потом регулярно за завтраком наслаждались «пищей богов» (как недавно сказала об омуле Маша). Да еще вдобавок с отварной картошкой. Наш столово-костровой режим был очень прост и соблюдался неукоснительно. Утром — плотный обильный завтрак, вечером — обед + ужин вместе, и днем в маршруте обязательный чай с бутербродами плюс шмат омуля. Витаминное обеспечение организма осуществлялось через регулярное употребление чеснока.

Распорядок нашего рабочего дня определялся с самого начала пребывания в горах и не менялся до конца сезона. Мы вставали в 7 часов утра оба, хотя по долгу службы я должен был вставать раньше Алексея Григорьевича, чтобы приготовить завтрак. Он проснувшись от моего пыхтения при одевании, брал часы из-под спальника, смотрел время и, сказав: «Доброе утро!», тоже выбирался из своего мешка. Когда я готовил завтрак, Алексей Григорьевич ходил в лес за дровами, потом рубил их, после, по надобности, приносил ведро воды, а изредка помогал чистить картошку. Управившись с хозделами, он садился у костра на чурбан и писал или что-то рисовал в записной книжке. Писал сосредоточенно. Иногда мне думалось: «Вот ожили у человека в памяти вчерашние мысли про камни, из которых построены окружающие горы или про то, отчего эти камни вздыбились на такую высоту. Вот, он все это аккуратно и перекладывает на бумагу, чтобы не выветрилось со временем из головы».

Далее сообщу тебе, как мы питались во время работы в горах. Завтрак наш состоял из гречневой каши с американской тушенкой, куска омуля и чая с колбасными бутербродами, через день кашу заменяла картошка; вечером после маршрута — обед совместно с ужином включал дополнительно суп с тушенкой; дневной посреди-маршрутный чай закусывали бутербродами с колбасой. Вот и весь наш рацион, конечно, достаточно обильный.

Хамар-Дабан мы отработали с Алексеем Григорьевичем почти за две недели. Исходили его маршрутами вполне достаточно в плане той проблемы, которую решает наша партия. В общей сложности, мы протопали около 100 км маршрутов по долинам речушек, ручейков, по расщелинам в горах, иногда переваливая в долину через хребтик или перевал. Район интереснейший с позиций региональной геологии.

Природа и животный мир Хамар-Дабана поражают воображение красотой, величием и разнообразием. По композиции природных ландшафтов Хамар-Дабан напоминает Горную Шорию. Для обоих районов характерен горно-таежный ландшафт с очень близким видовым составом древесной растительности и преобладанием в нем кедровых массивов леса. Отличие Хамар-Дабана проявляется в моложавости его горного сооружения. Здесь широко распространены остроконечные хребты, хребтики и отдельные вершины гор, много обширных открытых скальных склонов. Этот во множестве оголенный камень придает неповторимый экзотический колорит местности с таежной растительностью, образует уникальные высокохудожественные природные композиции.

Что касается животного мира Хамар-Дабана, то можно убежденно сказать, что в этих горах нет только крупных диких кошек, подобных тигру, остальные звери, известные в Сибири, здесь во множестве обитают.

Закончив работы в Хамар-Дабане, мы приехали на базу в Улан-Удэ, где в течение нескольких дней пребывали в домашней обстановке, регулярно по-домашнему всегда разнообразно питались. В свободное от трапез время занимались обработкой собранного в последних маршрутах каменного материала и приводили в порядок всякие рабочие записи, в том числе и по геофизике. Вскоре мы вновь отправимся в маршруты. На этот раз на юг Бурятии, к самой границе с Монголией. Поэтому письмо это я тебе сейчас закончу писать, чтобы завтра уже отправить в Москву. Как приеду - напишу снова. А пока до свидания.

Крепко целую и обнимаю. Миша. Октябрь, 1946г.

Здравствуй, моя дорогая!

Что ли в третий раз сажусь писать тебе из Бурятии. Вчера не без приключений вернулись из очередных закидонов по далекой забайкальской стране. На этот раз ездили с нами Алексей Александрович, Леша и Женька. Ездили на грузовой машине, способной перевозить груз в 1,5 тонны весом. Ездили, конечно, все разом. На этот раз нам предстояло «прочесать» радиометрами небольшую приграничную зону впритык к Монголии. Конечно, при этом и «в камушки поиграть», поближе познакомиться с геологией района, а также насобирать образцов горных пород, чтоб зимой скучать не пришлось. Мы работали в районе г.Чикой и по левому водосбору реки Чикой. Местность здесь гористая, но горы ниже и как бы округлее сверху, чем в Хамар-Дабане. Район более обитаем и гуще заселен. По дороге в свои временные владения иногда, переезжая пологие перевалы, встречали шаманские деревья. На них обычно висело множество цветастых ленточек, а на земле лежали безделушки и монетки.

В приграничном районе маршрутов было немного, но все они были протяженными и, естественно, продолжительными. Мой ПР-5 выматывал всю мою душу, болтаясь на пузе. Из-за этого я не брал в маршруты свое ружье, чтобы легче было идти и любоваться прелестью горных залесенных сооружений вокруг.

При всем нашем ревизионно-поисковом старании что-либо путное отыскать не удалось. Сговорились и попрятались от нас клады земные. Хоть ты тресни, а толку нет. В последний день наших бесплодных исканий мы здорово припозднились и еле-еле приплелись в лагерь уже совсем близко к вечеру. Собственно, в этот же последний день мы решили вечером уехать в Улан-Удэ. Чтобы маршруты были поближе, мы рано утром переехали с предыдущего лагеря на новое место и сразу ушли в горы. Новое место, где мы оставили машину с нашими вещами и снаряжением, находилось в живописном местечке неподалеку от брошенной пограничной заставы. От нее остались пустующие жилые, административные, складские строения и чуть поодаль пустующий дом, состоящий из просторных вольеров для сторожевых собак. Поскольку мы пришли из маршрутов очень уставшими, то решили отложить отъезд до утра следующего дня. Поэтому сразу поставили палатки, приготовили ужин и после улеглись спать вблизи заброшенной пограничной заставы и заброшенного особняка для сторожевых собак. Нам и в голову не могло прийти, какую угрозу для нас представляет такое соседство с этим довольно приличным на вид и еще хорошо сохранившимся особняком — некогда шумным заведением под названием «собачник». Не успели мы еще увидеть первые сны, как неведомая сила повытаскивала нас из мешков и, очумев, мы стали судорожно одеваться. Творилось что-то невообразимое — на нас напали (тебе и в голову не может придти — кто) блохи, много десятков блох, да таких огромных и с очень мощными челюстями. Ими блохи прокусывали любую кожу, не применяя никакие обезболивающие средства. От такого прокуса то рука, то нога дергались непроизвольно. Блохи оказались черными и такими огромными, что было отчетливо слышно, как какая-нибудь одна из этих блошиных вражин прыгает по брезентовому чехлу спального мешка. Потом при свете автомобильных фар мы собрали свои вещички, погрузили все в машину и ночью поехали в Улан-Удэ на свою базу. По приезде мы притащили в дом спальные мешки и стали вылавливать из них блох. Их было слишком много, поэтому блошиную казнь посредством

ногтей больших пальцев рук пришлось отменить из-за онемения ногтей. Леша предложил другой способ истребления этих кровососущих насекомых: помещение блох в миску с водой и ее последующим кипячением на электроплитке. Все мы дружно стали бросать пойманных блох в большую миску с водой. Оттуда эта вражина выбраться уже не могла. В миску мы набросали больше сотни блох, а потом поставили миску на электроплитку. Только после этого мы вздохнули с облегчением, потом умылись, попили чаю и, несмотря на то, что уже светало, улеглись спать.

Продолжаю писать тебе ровно через неделю, после возвращения из очередного, теперь третьего района наших работ. На этот раз мы вновь ездили вдвоем с Алексеем Григорьевичем на нашем «бобике». На этот раз Петр был все время с нами и никуда не уезжал, только перевозил нас с одного места на другое. При этом два раза мы вообще совершили маршруты на автомобиле. Мы работали из поселка Хоринск, который расположен в устье реки Уда, впадающий в реку Она. Из Хоринска мы совершили несколько маршрутов, главным образом к северо-востоку, а также по рекам Уда и Она. Местность здесь такая же гористая, в сторону к Байкалу, то есть к северу, горы очень высокие. Если не считать автомобильных маршрутов, то наша схема и методы работы изменений не претерпели. Собственно, и автомобиль-то здесь участвовал как заменитель пешего передвижения. Обычно идешь себе ножками от обнажения к обнажению, потом работаешь на этом обнажении по определенной программе. А здесь едешь на машине по проселку или по речке, без какой либо дороги и тоже от обнажения к обнажению. Вот и вся разница. Пучок маршрутов из Хоринска ничем не проявил себя. Буднично и однообразно. Единственное, что постоянно удивляет и нарушает однообразие и даже занудство геологического действа -окружающая природа. Какие же она порой лепит скульптуры! И всего-то из камня и леса. Причем горнолесные скульптуры поразительно красивы и неповторимы. Еще некоторое оживление в нашу будничную и уж очень однообразную маршрутную жизнь принесла встреча, хоть и мимолетная, с некоторыми представителями животного мира. Как-то, выйдя на обширную поляну, мы увидели косулю. Еще не заметив и не почуяв нас, она грациозно несла свое изящное, точно искусно точеное тело, медленно переступая тонкими ножками. Заметив или учуяв нас, красавица косуля мигом исчезла в лесной чаще, успев только мелькнуть беленькой салфеткой в районе хвостика. Также совсем неожиданно мелькнул однажды мишенька косолапый, далековато это было, но мы увидели его вполне. Медведь выкатился из-за дерева, покачал головой и сразу почему-то исчез за тем же деревом. Нас он наверняка не видел, и не мы умыкнули его обратно в лес.

Вернувшись в Улан-Удэ, мы стали готовиться в последнюю на этот сезон поездку в город Петровск-Забайкальский на знаменитую кварцевую гору. Пока же до свидания, моя дорогая!

Целую тебя крепко, крепко. Миша. Сентябрь, 1946г.

Здравствуй, моя дорогая!

Закончился мой второй полевой сезон. Вчера мы с Алексеем Григорьевичем приехали на свою базу в Улан-Удэ из последнего в этот год маршрута. Алексей Александрович уже сказал мне, что теперь я могу собираться в Москву на учебу, предварительно обработав и упаковав весь каменный материал для отправки в институт в Москву. На это, как я думаю, уйдет дня три-четыре, и после я уже буду свободен. Все остальные сотрудники партии пока останутся недели на полторы в Бурятии.

Петровск-Забайкальский, откуда мы только что вернулись, небольшой городок, который находится недалеко к востоку от Улан-Удэ. Главной целью нашей поездки в этот район было обследование известной в округе и расположенной вблизи города кварцевой горы. С нее, с этой горушки мы и начали свою работу, уложившись на все про все в один день. Кварцевая гора — это редкостное творение природы. Со стороны она представляет собой небольшую по величине горушку, невысоко выступающую над местностью и сложенную кварцем. Интересна она не своей внешностью, а происхождением кварца, из которого сложена. Первоначально кварцевая гора представляла небольшой, метров 20 в поперечнике, шток самых что ни на есть обычных пегматитов или породы, состоящей из кварца и полевых шпатов. Позже, в результате активных метаморфических процессов, вызванных проникновением в шток кварцевых растворов, все полевые шпаты, не изменив своей кристаллографической индивидуальности, были замешены кварцем. Поэтому в обнажении сейчас во множестве можно видеть отдельные кристаллы и их семейства, по внешнему облику, морфологии - типичные полевые шпаты, но сложены они теперь кремнеземом, кварцем. Кварцевую гору мы с Алексеем Григорьевичем облазили по вертикали и по горизонтали, а заодно прощупали и прогладили радиометром вдоль и поперек, а потом поперек и вдоль. Итог — одно только разочарование; гора наотрез отказалась послужить человеку.

По ходу наших исканий и наблюдений набрали довольно много образцов, особенно метаморфных кристаллов и их сообществ.

На этом закончу писать тебе. Теперь подробно обо всем расскажу при встрече в Москве.

Целую, крепко обнимаю. Миша. Сентябрь, 1946 г.

Рудник Дарасун

1947 год

Здравствуй, моя дорогая!

Спустя год, вновь начинаю писать тебе письма из далекой Сибири, на этот раз из города Чита, что находится много восточнее озера Байкал. В этот город мы благополучно докатили из Москвы на поезде всего за одну неделю. Первое, что я увидел интересного в Чите - это круглые большие уличные часы на вокзале. На них часовая стрелка длиной во весь циферблат показывала время сразу и читинское, и московское с разницей в шесть часов. На нынешний сезон в нашей партии, по сравнению с прошлым годом, нас убыло; Алексей Григорьевич уехал искать клады в Чехию, Женьку не взяли по ненадобности. Осталось нас пятеро; пока втроем: Леша, Маша и я прибыли в Читу. Здесь мы довольно хорошо обосновались в домике на самом краю города, к северу и в гору от железнодорожной станции.

После приезда Алексея Александровича и Елены Анатольевны мы довольно быстро получили автомашину — полуторку Горьковского автозавода, наняли водителя, получили продукты и сразу уехали на рудник Дарасун, куда через двое суток и прибыли.

Рудник Дарасун является крупнейшим в Сибири горнодобывающим предприятием. Оно возникло и стало бурно развиваться на базе довольно богатого месторождения полиметаллов с высоким содержанием золота (чтобы тебе было понятно, полиметаллы — это главным образом свинец и цинк, часто и медь; в виде примесей присутствуют редкие элементы, золото, серебро).

Мощная рудная зона разрабатывается подземным способом посредством шахты и разветвленной сети подземных горных выработок. Горнорудный добывающий комплекс включает такие капитальные сооружения, как шахта с многочисленными пришахтными постройками, административное здание шахтоуправления, дробильный цех и обогатительную фабрику, гаражи и цеха транспортной службы, производственно-ремонтные цеха, склады, установку для глубокого разведочного бурения в полном комплекте.

К руднику прилепился довольно большой по площади жилой поселок, который разбросал свои кривые улочки по обе стороны небольшой речки. Речка, не так давно очень богатая золотом, была многократно перелопачена и промыта до чистой воды старателями. Сейчас она служит только как источник воды для всяких разных целей и привольного купания воробьев. Кроме этого, неподалеку от рудника разместился еще один чрезвычайно важный жилой комплекс под названием Зона или Лагерь (не подумай, что лагерь пионерский). Зона - это что сестра руднику; жить друг без друга они никак не могут. Ибо зона - главный поставщик рабоче-рабской силы руднику, без которой он, естественно, функционировать просто не сможет. Зона на местности обозначена вполне доходчиво и понятно для каждого. Она ограничена многокилометровой (по совокупности длин сторон прямоугольника) линией столбов с туго и густо натянутой на них колючей проволокой. По углам зоны на высоких столбах сооружены смотровые досчатые шалашики с крышей и стенками вполовину высоты. В народе эти шалашики называют «вышками».

Однако хватит созерцаний вокруг, начну-ка я лучше рассказывать тебе про свои житейские передряги. На жилье мы устроились очень удачно. Дом, который мы арендовали, находится на противоположном от рудника борту долины речки, на самом краю поселка. Он очень большой и нам в нем комфортно. Как только мы пришли в себя от переезда и обустроились в новом жилье, Алексей Александрович послал меня и Лешу в Шилку за овсом для одной лошади, которую нам необходимо будет арендовать вместе с хозяином недели на две. Потом Алексей Александрович изложил нам весь план предстоящих работ на руднике и вокруг. По этому плану мне предстоит поработать на двух объектах: на самом руднике и на отдельном недалеко расположенном участке в горах. На первом объекте - все, что рудник добывает и извлекает из недр земных, мы с Лешей должны ревизовать на радиоактивность, то есть весь каменный материал во всех видах прослушать полевым радиометром и зафиксировать в журнале любые отклонения радиации в сравнении с натуральным фоном. Эти исследования намечено провести в две недели. На втором объекте, также вдвоем с Лешей, планируется провести три-четыре геолого-геофизических маршрута. Объект находится севернее рудника Дарасун на расстоянии около 12 км. После этого Алексей Александрович повел нас с Лешей в шахтоуправление, где познакомил с главным инженером и главным геологом рудника, с ними мы сразу обговорили в общих чертах наш план проведения радиометрических исследований на руднике, а также оформили разрешение на посещение необходимых цехов рудника.

На следующий день мы с Лешей после завтрака отправились на рудник с полевым радиометром. В итоге многократного посещения мы трижды спускались в шахту, шли по штреку к забою и промеряли возможную радиацию рудной зоны и вмещающих пород. Каждый раз совершали такую операцию спустя некоторое время после очередной отпалки руды и вмещающих пород в забое. Еще по нескольку раз ходили в дробильный цех и обо-

гатительную фабрику, где замеряли радиоактивность дробленой рудной массы и концентрата обогащения. Дважды посещали буровую, где замеряли нашим ПР-5 радиацию извлеченного из скважины керна. Кроме этого, посетили участок, где складировались отвалы породы, извлеченной из шахты и других подземных выработок, и достаточно пошарили радиометром по отвалам. Во всех случаях отбирали образцы руды, пород и рудного концентрата.

Где-то посередине нашей работы на руднике во дворе нашего дома появился конюх со своей лошадью и довольно исправной небольшой телегой. Им оказался китаец по имени Вася, а по фамилии Ли-Ю. Леша сразу выдал ему мешок овса на лошадь и предупредил, что через неделю мы вместе с ним и лошадью отправимся работать в горы, не очень далеко от нашего поселка. Так, собственно, и произошло. Закончив походы на рудник и работу в его цехах, мы сразу же стали готовиться в последний на этот сезон поход в горы, где завершили работы по ревизии на уран полиметаллического месторождения Дарасун и прилежащей территории. Для меня эти маршруты были особенными, ибо это была моя первая самостоятельная работа в геологии. Она была ни важной, ни сложной, а даже не очень уж необходимой, но она была первой в моей геологической практике.

На этом я закончу это письмо. Напишу сразу, как приду из первого своего самостоятельного маршрута.

Целую тебя и крепко обнимаю. Миша. Сентябрь, 1947г.

Здравствуй, моя дорогая!

Вчера мы с Лешой в «карете» доброго и заботливого Васи Ли-Ю вернулись из маршрута. О своих впечатлениях я и хочу тебе написать. За день до нашего ухода Алексей Александрович вручил мне выкопировку из геологической карты на район работ и пометил на ней сеть маршрутов, которые нам предстояло совершить. В назначенный день Вася Ли-Ю рано утром подкатил на своем тарантасе к нашему дому, мы погрузили в тарантас свои нехитрые пожитки и, попрощавшись с домочадцами, потопали в пункт назначения на трудовые подвиги.

Добравшись до района, мы подобрали место у ручья на большой травянистой поляне, поставили палатку, развели костер и получился самый обычный полевой лагерь геологов. Наш конюх Вася Ли-Ю оказался очень интересным человеком. Ему около 50 лет, но он достаточно физически здоров, добрый, общительный, заботливый и очень любит свою лошадь, а еще больше русскую жену и своих пятерых детей.

На следующий день после прибытия в район мы пошли в первый маршрут. Местность в округе была невысоко гористая, залесенная. Поскольку теперь полевой радиометр будет носить Леша, я стал брать в горы свое ружье. Вася Ли-Ю перед первым же маршрутом сказал, чтобы я кого-нибудь настрелял для еды, можно даже белок. Как оказалось позже, в залесенных горах, где мы работали, было очень много белок, поэтому каждый день из маршрута я приносил две-три белки для еды. Вообще-то это было варварство, так как белки еше не вылиняли, не сменили до конца свои шкурки на зимние, и их отстрел еще не был разрешен. Но у нас было очень худо с продуктами, поэтому я вынужден был это делать, чтобы хоть как-то поддерживать свою физику. Маршруты наши были довольно протяженными (от 8 до 15 км) и, естественно, продолжительными. Учитывая, что нужно было по ходу постоянно вести, не отвлекаясь, геологические наблюдения и делать массу геофизических замеров, наш рабочий день растягивался под самый вечер. Поэтому в лагерь мы приходили поздно, уставшими и будь здоров какими голодными. И хотя среди дня мы пили чай с парой колбасных бутербродов, нас это не спасало от голода, постепенно усиливающегося до чертиков в глазах к концу рабочего дня. Овсяный суп с кусочками американской колбасы, чем мы были загодя обеспечены на весь период маршрутов, не мог восстанавливать наши силы, незаметно растраченные при работе в горах. Поэтому беличье мясо было для нас сущим спасением. Наш Вася Ли-Ю оказался, кроме других своих хороших качеств, первоклассным кулинаром. Он готовил из белок такие вкусные и разные блюда, что мы, помимо утоления голода, получали наслаждение от вкусовых качеств бельчатины.

За ужином Вася Ли-Ю часто рассказывал нам об интересных эпизодах из своей на редкость разнообразной жизни. За прожитые годы, где он только не побывал, его заносило даже куда-то в Европу. Из своего родного Китая он перекочевал в Россию еще до событий 17-го года. И вот об одном эпизоде его бурной жизни я хочу тебе рассказать, естественно, следуя его повествованию. А поведал он нам вот какую историю. В 20-е годы Вася Ли-Ю обитал в Забайкалье и приграничных районах с Китаем. В это время Советское правительство издало сухой закон для Дальнего Востока. Издало, не подумав, а как быть теперь русскому мужику без водки. А это такая сила, что найдет в скале какую-нибудь щелочку, чтобы просочиться. Так и тут. Чуть ли не сразу обнаружилась такая щелочка под названием «контрабанда». Контрабанда по простейшей схеме: в Китай — золото, обратно — спирт. Уж какими путями (Вася не упомянул) наш герой попал к контрабандистам, нам осталось неизвестно. Он был в группе из трех человек: два китайца (Вася второй) и русский охотник. Охотник очень хороший, он знал тайгу до отдаленного дерева и куста и доводил своих сообщников по темному делу до самой границы, естественно, на тот участок, где можно было спокойно перебраться по другую ее сторону. Сам охотник оставался на советской земле и через назначенный срок здесь же ожидал своих китайских друзей с той стороны. Вася Ли-Ю и его китайский товарищ уходили на свою родину, меняя определенное количество золота на тридцать-сорок литров спирта, и возвращались обратно. Нести спирт по китайской земле помогали друзья китайцы, которые доходили только до границы. Далее Вася Ли-Ю, его китайский друг и охотник дотаскивали спирт до пункта назначения. Реализовывали спирт уже другие люди, причем с довольно большим превышением его стоимости в Китае и за очень короткий срок. Мы спросили Васю Ли-Ю, были ли провалы, отлавливали ли когда контрабандистов. Он ответил, что не слышал и не знает. Сказал, что возможно оттого, что чекистами и пограничниками были молодые неопытные парни и, к тому же, может быть, не без личной заинтересованности в контрабанде.

Через пять дней мы закончили маршрутные исследования на всем участке. Я очень внимательно и подробно описывал породы, взаимоотношения их разновидностей в обнажениях каждой точки наблюдения, стараясь отмечать все, что, как я считал, может представлять интерес и может быть использовано для геологических построений в камералке; брал в разумных пределах и только по делу образцы разных пород и изредка образцы на шлифы. В какой-то степени, проводя в данный момент впервые самостоятельные полевые геологические наблюдения, я как бы копировал работу в поле моих предыдущих наставников в аналогичной ситуации. И, несмотря на то, что район наших работ оказался неинтересным для нашей проблемы, и мы не отметили нигде, хотя бы небольшое повышение от натурального фона, колебания стрелки на шкале полевого радиометра, я очень доволен нашей работой. Доволен оттого, что мне доверили изучение геологии небольшого района и что я выполнил порученное мне задание самостоятельно, и еще оттого, что я поверил в свои силы и способности при решении, пусть пока и простеньких, геологических задач. А в отношении земных кладов — еще не вечер; у меня все впереди, и я даже очень надеюсь, что уже в недалеком будущем придут удачи, и вполне может встретиться на моем бродяжьем пути природное сокровище, и даже не одно.

По дороге на базу в рудничный поселок, уже вблизи него, мы с Лешей проходили недалеко от дарасунской зоны. Она отчетливо высвечивалась на местности своим особенным архитектурным ансамблем своеобразных построек, среди которых заглавную роль играли вышки. Неторопливо топая по дороге, Леша как-то нехотя сказал, обращаясь ко мне: «Знаешь, как только я вижу зону, у меня возникает один и тот же вопрос - сколько ушло колючей проволоки, чтобы ею опутать три-четыре раза? А потом следом другой вопрос — сколько всего нужно проволоки, чтобы опутать все зоны в стране? Начинаю считать, конечно, приблизительно, и тут же бросаю — обуревает ужас от цифр». На это я ему ответил: «Не дури себе голову. Пусть об этом думают те, кто вешает проволоку на столбы». Ответив так, сам-то я потом размышлял всяко на эту тему до самого дома.

После нашего возвращения на базу, уже через три дня мне разрешили уезжать в Москву. Сообщив мне об этом, Алексей Александрович добавил, что он напишет заявку в читинский геолпродснаб на получение для меня продуктов, чтобы я взял их в Москву. Учитывая продуктовый дефицит повсюду в стране, в том числе и в Москве, это был поистине царский подарок. И, конечно, я был очень благодарен Алексею Александровичу за это. А дальше было еще интереснее. После всего этого Алексей Александрович сообщил мне, что он и Елена Анатольевна решили оставить меня в ВИМСе и оформить на постоянную работу, то есть включить в штат. На это я заметил, что я ведь учусь на очном отделении и не смогу работать целый рабочий день. Алексея Александровича это не смутило, и он заключил, что они это учли и решили, что я буду приходить в камералку в партию после лекций в институте и до 7 часов вечера успевать выполнять всю порученную работу. И, естественно, получать заработную плату. Вот так я стал штатным сотрудником ВИМСа с июля 1947 года.

На этом я закончу письмо, завтра же и отправлю. Целую тебя и обнимаю.

До встречи, скорой встречи в Москве. Конец сентября, 1947года.

 

Нижняя Ангара

1948

Здравствуй, моя дорогая!

Пишу всего через пять дней, как мы попрощались на Северном вокзале в Москве. И я уже в Красноярске, сижу в номере гостиницы «Енисей» и начинаю свое очередное повествование о моих скитаниях по сибирской тайге. В нашей геологической партии осталось четверо — Леша, вроде, уехал в Монголию на год или два. В этом году мы будем работать в районе нижнего течения реки Ангары и, в основном, на Стрелкинском полиметаллическом месторождении. В район работ из Красноярска мы уедем через два-три дня на грузовой машине. До этого у нас будет достаточно времени, чтобы познакомиться с городом.

Красноярск большой город, он разделен Енисеем на две неровные части. Старый, или основной город расположен на левом берегу реки; здесь размешены железнодорожный вокзал, аэропорт на горе как бы на краю города, вся администрация края, знаменитый и могучий Енисейстрой. На правобережье Енисея обосновался промышленный Красноярск, который связан со старым городом капитальным мостом через реку.

Продолжаю писать письмо через несколько дней, находясь теперь в палатке. От Красноярска до устья Ангары мы ехали на автомашине два дня с ночевкой в какой-то деревушке. Через Енисей и Ангару нас переплавил по воде катер разведочной экспедиции. Потом от причала к месту нашего нового полевого лагеря на расстояние 250-300 м наши шмотки и снаряжение перевезли на лошадях. Свой лагерь в две палатки мы разбили на

краю небольшого, всего в 12 домиков, поселка разведочной экспедиции. Сам поселок разбросался по краю огромной поляны, расположенной на высокой, в 20-25 м террасе Ангары. С трех сторон поляну окружает лес, уходящий далеко вглубь от Ангары, четвертая сторона, свободная от леса, спускается в неширокую долину ручья, по берегу которого проложена дорога в поселок. Чуть поодаль от причала и устья ручья высится скала известняков, от подножья которой и до самой воды в Ангаре простирается огромная площадка. С этой площадки в основании скалы, где в известняках обнажается мощная (около 0,5 м) рудная зона, врезана разведочная штольня. От ее устья к воде на площадке уложены рельсы для вагонеток, по ним вывозят породу и руду от забоя в штольне после очередной отладки. Собственно, это и есть разведуемое месторождение полиметаллов — основной объект исследований нашей партии на этот сезон.

После того, как мы обустроились на новом месте и немного пришли в себя от всех передряг при переезде, к нам припожаловал главный геолог разведочной экспедиции Олег Александрович Глико - поближе познакомиться, а главное - узнать о программе наших исследований на месторождении. Узнать, чтобы увязать ее с работой экспедиции, а также, в случае необходимости, оказывать нам помощь. На это Алексей Александрович предложил: «Вначале нужно вместе посетить штольню, чтобы осмотреть и пощупать руками рудную зону в забое; потом совместно совершить маршрут по ангарским обнажениям вниз и вверх от штольни по течению реки. В ходе этого похода и наметить проблемы, требующие совместного изучения». О.А.Глико сразу согласился с таким предложением и, подумав, сказал, что маршруты можно будет организовать через день, начав их рано утром с посещения штольни, чтобы опередить работу буровиков в забое. В конце беседы Алексей Александрович спросил гостя о возможности найти женщину на поварскую работу в нашу партию и одного рабочего из местных жителей, хорошо знающих местность в округе. Олег Александрович сразу ответил, что обе проблемы вполне разрешимы и уже сегодня поговорит и пришлет к нам согласившуюся на работу женщину.

Не прошло и часа после ухода О.А.Глико, как в нашу большую палатку вошла молодая, лет 30 с небольшим, роста среднего, со вкусом одетая, здорово блондинистая, с необычайно красивым лицом и большущими темно-серыми глазами женщина.

Она приветливо поздоровалась, сказала, что ее зовут Эльза, и что ее прислал к нам главный геолог экспедиции по поводу работы. Ее появление очень неожиданно и как-то по-особенному осветило и оживило нашу, в общем-то, затрапезно-будничную геологическую обстановку в мрачно-темноватом палаточном пространстве. Алексей Александрович представился Эльзе и всех нас назвал поименно, а потом объяснил ей, где, как, когда и на сколько персон нужно делать на поварском поприще. Эльза внимательно все выслушала и согласилась несколько месяцев кормить нас ежедневно и по несколько раз в день, а, главное, вкусно и обильно. Так появился в нашей партии пятый сотрудник — самой главной, самой нужной и самой тяжелой профессии.

Продолжаю писать тебе ровно через неделю, и то потому, что наконец-то выкроилось достаточно времени для письмописания. Прошлый раз я забыл описать небольшой эпизод из нашего приезда в район работ. Вот как это было и чем кончилось. Доехав на автомашине из Красноярска до устья Ангары, мы выгрузили свои вещички и расположились на берегу Енисея в ожидании катера. Дул небольшой ветерок, погода стояла — лучше не придумаешь. Кругом красотиша — пером не описать. Величественная могучая река Енисей принимает в свои воды любимую дочку Ангару - речушку под стать матушке. Короче, сидим, любуемся, ждем. Вдруг ветер стих и, о ужас, нас накрыла туча мошки. Эти маленькие твари то ли очумели, то ли оголодали, но вцепились в нас с диким остервенением. Тут подошел катер, а главное, к нашей радости подул ветер и сразу куда-то сдул всю эту кусачую армаду. Как мне представляется, ехавший на катере главный геолог разведочной экспедиции О.А.Глико видел наши очумелые и причудливые танцы на берегу и, видимо, все понял. Поэтому на другой день к вечеру к нам пришел мужчина, представился и сказал, что он пришел по поручению главного геолога, чтобы передать четыре накомарника, без которых в тайге можно совсем пропасть. Как потом мы узнали, Олег Александрович в день нашего приезда попросил рабочего экспедиции — жителя Стрелки — заказать и срочно пошить четыре накомарника. Все очень просто. Кстати, замечу тебе, моя дорогая, что в среде геологов подобные акции не редкость: причем бывает - в какой-то ущерб себе, лишь бы помочь человеку. Накомарники местного производства очень хороши от мошки. Их шьют из плотной черной ткани по форме головы, наподобие шлема с несколько удлиненными снизу полотнищами, закрывающими плечи, грудь и спину. В матерчатый шлем спереди вшивается личина или частая прямоугольная сетка из конского волоса, которая закрывает все лицо. Сетка из конского волоса хороша тем, что через нее без помех можно смотреть на окружающий мир, и что мошка не может удержаться своими ножками на конском волосе, поэтому не может влезть внутрь и укусить тебя. Заполучив такое чудо под названием накомарник - теперь мы без него никуда, нигде и никогда.

Чтобы закончить с этим кусачим племенем — с мошкой, отмечу, что этот лютый зверь превращается в кровососущее существо только в светлое время суток и при хорошем освещении. Ночью звереныш, видимо, спит, в темную палатку не летит, а если, случается, попадает в нее, то устремляется на окно, обычно зашитое марлей. Таким образом, мошка для человека ограниченно опасна. Не то, что комар, которому что тебе день, что тебе ночь или темная палатка — хобот вперед и стрелой на жертву. Сдается, что мошка снабжена только глазами, не видящими в темноте, а комар вооружен еще и локатором. Слава Богу, нет в районе нижней Ангары комариков, а уж с мошкой мы, надеюсь, справимся.

Пожалуй, хватит про мошек и букашек, пропишу лучше тебе про наши научно-производственные и бытовые проблемы, а также про их разрешение. Начну с главной, хотя и все другие тоже вроде главные, может только чуть помельче. Как я уже сообщал тебе, мы и ОА.Глико решили перво-наперво провести совместный маршрут по ангарским обнажениям в районе полиметаллического месторождения. И вот в намеченный день рано утром мы командой в шесть человек (ОА.Глико с двумя геологинями, Алексей Александрович, Елена Анатольевна и я) были уже у разведочной штольни до начала работы проходчиков. Штольня сечением 2x2 (примерно) пройдена по рудной зоне метров на 40. Рудная зона - это трещина или разлом в известняках, куда проникли гидротермальные растворы и, застыв или кристаллизовавшись, образовали кварцевую, со значительной примесью карбоната, жилу, включающую обильную рудную полиметаллическую минерализацию. Полиметаллы — это свинец, цинк, меньше медь и железо. Соединения их с серой образует минеральную группу сульфидов; для свинца это будет галенит, для цинка — сфалерит и т.д. Мощность рудной зоны полиметаллического месторождения составляет 0,5-0,6 м; она залегает строго вертикально и имеет меридиональное (север-юг) простирание. В штольню мы пошли с карбитками (шахтерские лампы), дойдя до забоя, занялись осмотром самой рудной зоны и вмещающих известняков. Обломки известняков и руды после последней отладки убраны и вывезены не были, поэтому мы набрали очень много хороших образцов, главным образом рудных. Особенно много насобирала Елена Анатольевна для своей работы. После штольни мы пошли по берегу Ангары вверх по течению от штольни вдоль сплошного обнажения высотой 20-25 м осадочных пород - известняков, их глинистых разностей и меньше алевролитов. Все они считаются по возрасту раннепалеозойскими, хотя фауна в них до сих пор не обнаружена. Породы интенсивно дислоцированы и собраны в редко встречающуюся сундучную складчатость. Она характеризуется чередованием широких антиклиналей с пологим сводом и довольно узких, иногда рваных по оси, синклиналей. Нередко встречаются разломы, к которым иногда приурочены кварцевые или пегматитовые жилы, дайки аляскитовых гранитов, обычно маломощных. Благодаря прекрасной обнаженности, складки видны в мельчайших деталях, их можно рисовать, фотографировать, замерять рулеткой и компасом. И такая панорама сундучной складчатости прослеживается в 20-и метровом цоколе ангарской террасы практически без перерыва почти на два километра, где после протяженного и закрытого участка вскрывается в виде огромных глыб гранитный массив, занимая довольно большую площадь. Граниты пересекают русло Ангары и образуют знаменитый Стрелкинский порог, трудно проходимый для всех речных судов. Граниты мы обследовали с самого края массива. Это крупнозернистые породы, представляющие редкую разновидность гранитов, в которых в виде акцессориев (редких минералов) присутствует черный турмалин. Он образует длинные тонкие единичные кристаллы и так называемые турмалиновые солнца, представляющие собой пучки длинных, расходящихся от центра по кругу, кристаллов турмалина. Наколотив немного образцов гранита с турмалином, мы вернулись к штольне; потом прошли недалеко вниз по реке вдоль аналогичных обнажений, любуясь красотой и гармонией искусно закрученных пластов известняков в антиклинали и синклинали. После маршрута мы все вместе вернулись в лагерь, и попали как раз к обеду, который был уже приготовлен Эльзой и манил нас своими волшебными запахами. Эльза довольно быстро освоилась со своими обязанностями; она оказалась человеком добрым, открытым, внимательным, заботливым, на редкость трудолюбивым и аккуратным, а в довершенье и прекрасным кулинаром. Последнее мы поняли уже на первом завтраке, приготовленном ею. Вступив в свою нелегкую должность, Эльза перво-наперво определилась с продуктами - проверила и пересчитала, что есть в наличии. Потом составила многопунктовый список продуктов для пополнения имеющегося скудного запаса. Этот список через Машу попал к Алексею Александровичу и вскоре был реализован через магазины в поселках Стрелка и Енисейск. Эльза довольно быстро подружилась с Машей и старалась делать все через нее: заказывать продукты, составлять меню и многое другое. Они сблизились настолько, что Эльза очень многое рассказывала Маше о своих жизненных разворотах-поворотах, о Риге, Колыме, о муже и многом другом, далеко не радостном в ее совсем еше короткой жизни. Много позже Маша рассказала мне об отдельных ее жизненных эпизодах, поражающих своей несуразностью и жестокостью, бесчеловечностью и преступным беспределом.

Совсем неожиданно, причем приятно неожиданно закончился для меня тот самый день коллективного посещения ангарского разреза. В этот день Алексей Александрович сказал, что мне вполне можно и даже нужно взять в качестве темы для дипломной работы: «Структурные особенности Стрелкинского полиметаллического месторождения». С этой целью необходимо детально изучить разрез палеозойских отложений в ангарских обнажениях, структуру самого месторождения и проявление гидротермальной и магматической деятельности в районе нижней Ангары. Часть этих материалов будет использована в отчете нашей партии, а основная - в моем дипломе. Еще он добавил, что кроме этой основной работы я буду выполнять и некоторые другие поручения — проводить бороздовое опробование рудной зоны, совершать геофизические маршруты по старым горным выработкам и прочее. Все это было, пожалуй, самое лучшее для меня, что можно было придумать в этот полевой сезон. Главное, почти за два года до защиты диплома, я смогу собрать для него богатый, интересный и разноплановый материал. Уже через несколько дней я приступил вплотную к интереснейшей в области геологии работе — структурно-геологическому профилированию раннепалеозойских осадочных карбонатных пород и расшифровке структурных особенностей редкостного по набору и содержанию минеральных компонентов стрелкинского месторождения полиметаллов.

Сразу же после появления в нашем лагере Эльзы и последующего вступления ее в должность начальника пищеблока, к нам пришел местный житель - профессиональный охотник для устройства на работу рабочим и, по совместительству, проводником. Меня в этот день в лагере не было, я лазил по береговым обнажениям Ангары и вернулся только к обеду. Поэтому про появление охотника мне рассказала Маша, никуда не уходившая и работавшая с Еленой Анатольевной. Вот что она мне поведала: «Сижу я работаю. Вдруг распахивается брезентовое полотнище и входит мужчина, на вид лет под 60, высокий ростом, широкий в плечах, с крупной красивой головой на них — весь какой-то огромный и могучий, точно былинный богатырь с картины; лицо открытое с большими добрыми черными глазами; волосы черные, немного вьющиеся со здоровой сединой. В общем, штучное человеческое творение Всевышнего. Следом за мужчиной в палатку шмыгнул пес — крупная лайка, светлая и чистая. Мужчина поздоровался, назвался Василием Николаевичем и сказал, что он пришел по поводу работы в партии. А потом, показав на лайку, сказал, что это его преданный друг и зовут его Полкан. Я, конечно, тоже поздоровалась, предложила гостю сесть и пошла за Алексеем Александровичем, тут же и привела его. После приветствий и знакомства, они погрузились в деловую беседу. Охотник рассказал, что он местный житель, что здесь родился и вырос, поэтому знает округу на многие километры вокруг. По профессии он охотник, охотник-соболятник, промышляет охотой несколько десятков лет. Только однажды в середине 30-х годов сезон охоты чуть не сорвался — осенью его забрали гепеушники, отвезли в Енисейск и посадили в кутузку. Потом в конце четвертой недели вызвали один раз к начальству и сказали, что свободен и могу сразу ехать домой. Не отдали только охотничьи сети, которыми добывал соболей. Поэтому пришлось срочно заказать навязать такие же сети вновь, чтобы не пропустить охотничий сезон. Еще он сказал, что каждый год на зиму уходит в тайгу, последнее время в енисейскую тайгу и до весны добывает соболя. Уходит, вернее, уплывает на своем долбленом челне по какой-нибудь реке — левому притоку Ангары. Заплывает далеко, доставляя на челне продукты на всю зиму. Живет в тайге в рубленом зимовье один со своим преданным другом Полканом. Кстати, добавил он к этому рассказу, Полкан очень хороший соболятник; за Полкана предлагали хороший зимний дом в Енисейске. «Конечно, — сказал Василий Николаевич, — я отказался, я Полкана на дворец не променяю». Во время зимней охоты они с Полканом добывают 50 соболей, иногда больше и, кроме того, заготавливают уже на лето сохатиное мясо. Ранней весной после схода льда в реках Василий Николаевич сплавляется на челне сначала по притоку Ангары, потом по самой Ангаре до Стрелки, переплавив, кроме всего прочего, большое количество сохатиного мяса. В поселке он живет в большой семье дочери, помогает по хозяйству, а главное своим огромным охотничьим заработком кормит семью дочери-колхозницы.

Потом Василий Николаевич, помолчав немного, продолжил тему про 30-ые годы. Он заметил, что с ним-то не так уж и плохо получилось в Енисейске, в ГПУ. А вот его друг, тоже охотник-соболятник, здорово пострадал. Его взяли, привезли в Енисейск, посадили в кутузку и влепили 10 лет. Потом он от края и до края выкопал Беломорканал. Но все-таки выжил и вернулся в свою родную тайгу. Сейчас живет в 20-и километрах отсюда отшельником в глухой тайге, где и промышляет охотой. Они встречались, эти два друга, охотники-соболятники. Василий Николаевич узнал в одной из первых встреч, что его друг — враг народа, во всяком случае, был. Но узнать, что это такое и что за зверь «враг народа», ему так и не удалось. Алексей Александрович внимательно все выслушал и сказал, что Василий Николаевич с завтрашнего дня зачисляется рабочим в партию, и что работы у нас очень много, и она самая разная. Предстоит совершить маршрут на лодке вверх по Ангаре километров на 15; маршрут на лошадях вглубь тайги на 20-25 км, но самое главное, нам нужно срочно срубить легкую зимовьюшку для лаборатории. Оказалось, что в палатке лабораторные исследования проводить практически невозможно из-за жары. Поэтому уже завтра необходимо отправиться заготавливать лес на сруб. Василий Николаевич сначала поблагодарил за принятие на работу, а потом сказал, что завтра будет в 9 часов утра здесь, прихватит топор и поперечную пилу, и что ему нужны будут в помощь один-два человека. Сруб будем рубить из осины, роща которой расположена в полукилометре от лагеря. Туда и пойдем сразу. А потом нужно будет притащить на лошадях осиновые бревна, ошкуренные на месте; а еще заготовить в ближнем болотце мох и высушить его. И потом, притащив все на место вблизи лагеря, начнем рубить зимовье для лаборатории. Алексей Александрович только добавил, что в помощники пойдут он сам и Миша, студент; а на заготовку мха мы возьмем Машу и Елену Анатольевну. На этом диалог с нашим шестым сотрудником партии был закончен. Вот и все, дорогой Миша, завтра тебя на лесоповал, а я пойду из болота вытаскивать кукушкин лен — мох такой». На этом Маша закончила рассказ о встрече с охотником — теперешним нашим рабочим.

В осиновую рощу нас пришло четверо, Елена Анатольевна чуть захворала и осталась дома. Осиновая роща оказалась совсем близко от нашего лагеря. Я никогда не видел осиновый лес, чистый от других пород деревьев. Он поразительно красив и своеобразен. Уже издалека осиновая роща отчетливо выделяется на фоне темно-зеленого густого и размашистого, чуть ли не от земли, сосняка неповторимым светло-зеленым осиновым цветом и частоколом длиннющих, словно точеных, чистых от сучьев стволов. Роща напоминает лес корабельных сосен — также длиннющих и чистых от сучьев стволов с распушенной шляпкой зеленых хвойных веток наверху.

Налюбовавшись своеобразным осиновым великолепием, мы принялись безжалостно крушить эту красотищу. Делать то, зачем пришли - пилить и валить корабельные осины толщиной 15-20 см. Сваленные лесины распиливали на бревна в 3,5-4 метра. Нарезав около 10 бревен, Алексей Александрович начал их ошкуривать. Во время небольшого передыха Василий Николаевич отвел Машу на небольшое болотце, расположенное рядом. На нем Маша стала набирать в мешки мох для сруба. Набрав с полмешка, она выволакивала его на сухое место и развешивала мох для просушки. Всего было необходимо насушить около пяти мешков. Ну а мы, малость отдохнув, принялись снова за осиновые бревна. Нам их нужно было заготовить порядка 45-50 штук. Древесина осины, когда сырая, очень мягкая для топора и пилы, поэтому работа наша продвигалась быстро. Кстати, и ошкуривать осину не составляет труда. Где-то около 3 часов дня все бревна были ошкурены и лежали беленькие в несколько куч. Маша закончила свою болотно-моховую работу раньше и давно ушла в лагерь, оставив висеть на кустах и ветках охапки мха. Не мешкая, и мы, освежевав последнее осиновое бревно, двинулись до дома.

На другой день были перевезены все осиновые бревна и мешки со мхом. Дед, как стала называть Маша Василия Николаевича, разметил площадку под сруб и приступил к строительству. В этот день в помощники деду подрядили только меня. Дед, осмотрев мой топор, сказал: «Ладно, пойдет», и повел меня к бревнам, начав учить плотницкому искусству сооружать срубы. Сначала Дед показал мне, как вырубать продольные пазы в бревнах и я, провозившись не один час, освоил эту нехитрую, но неудобную операцию. Вслед за этим он научил меня, как и где на бревне укладывать мох. Потом показал, как рубить бревна на углах в «лапу». Эта операция мне пришлась по душе больше, и я с увлечением вырубал выемки на концах осиновых бревен и укладывал их друг на друга.

В короткие передыхи я с огромным интересом наблюдал за работой Деда. Топор в руках этого гиганта стремительно и с каким-то изяществом делал свое дело. Точно кисть в руках великого мастера, выписывающего не менее великих «бурлаков». В действиях Деда усматривались две существенные особенности: скупость в своих движениях и стремление к совершенству в изготовлении любого плотницкого изделия. К обеду, в общей сложности, были уложены пять венцов и зарезан дверной проем в стене. Так неожиданно для себя я научился рубить в «лапу» срубы из бревен. К концу дня Дед посмотрел на зарубленный мною последний угол и сказал: «А неплохо у тебя получается, парень, очень даже надежно. Не ожидал, что ты так быстро освоишь плотницкое дело, видать, рука у тебя умелая к топору».

На шестой день легкий рубленый домик был готов. Заканчивал строительство домика или один Дед, или ему в помощь приходил Алексей Александрович. Я пропадал на ангарских обнажениях и занимался своим прямым делом. Сразу по готовности в домик-лабораторию перебралась Елена Анатольевна и, разместив свое нехитрое и негромоздкое оборудование, погрузилась в лабораторные исследования.

Сегодня ближе к вечеру приходил О.А.Глико и сказал, что его вызывают в Красноярск, и что через день он на два-три дня уедет; сказал, что если кто хочет отправить письма - пусть завтра принесут ему. После этого он осмотрел дом-лабораторию, выразил свое восхищение увиденным и сказал, что экспедиции домик потом очень даже пригодится.

На этом я писать тебе кончаю, отправлю это письмо в Красноярск и, естественно, потом дальше. Через какое-то время напишу еще.

Целую тебя и обнимаю. Миша.

Здравствуй, моя дорогая!

Почти три недели прошло после отправки моего последнего письма. Много за это время произошло событий на берегах Ангары и на нашем лагере. Напишу тебе только про немногие, которые, думаю, тебе будут интересными.

С перерывами в один-четыре дня я продолжаю работать на ангарском разрезе; иногда со мной ходит Маша и носит ПР-5, которым замеряет радиоактивность пород. Но чаше я занимаюсь структурами палеозойских пород один. Чтобы закончить эту интереснейшую работу, мне требуется теперь совсем немного времени. Несколько раз приходил ко мне Алексей Александрович, обычно среди дня и потом подолгу лазил со мной по обнажениям. Часть отработанного разреза уже перенесена на бумагу и получилось очень даже неплохо. Елена Анатольевна, как-то посмотрев отрисованные разрезы, сказала: «Здорово!». Меня эта работа увлекла чрезвычайно, а, главное, я нахожу в ней огромное удовольствие.

Переключение на другую работу было спланировано заранее, поэтому Алексей Александрович в какой-то вечер говорил, что завтра нужно пойти туда-то и сделать то-то. Дважды по два дня мы с Машей обследовали радиометром глубокие шурфы, пройденные в рыхлых отложениях по простиранию рудной зоны полиметаллического месторождения и по простиранию крупного «сухого» разлома, параллельного разлому рудной зоны и расположенного в 100 метрах от него. Шурфов было 10 штук по пять на каждом разломе; пройдены они глубину в 8-10 м; естественно, все шурфы обсажены кругляком, причем обсажены профессионально. В шурф я спускался по веревочной лестнице с рюкзаком, в котором был радиометр. Маша оставалась наверху. Спустившись в 8-10-метровый шурф, я вытаскивал прибор из рюкзака, настраивал его и делал замеры на радиоактивность пород по всему полотну забоя шурфа, т.е. замерял радиометром коренные породы, в том числе и руду, вскрытую шурфом. Замеры сообщал Маше наверх, она их записывала в журнал. После этого я поднимался по веревочной лестнице наверх и выбирался из шурфа. Так были обследованы все 10 шурфов. Спустившись и поднявшись пару раз, я устраивал отдых на недалекой скирде сена. В один из таких передыхов Маша рассказала мне историю путешествия Эльзы — нашего прекрасного кулинара — из Прибалтики в Магадан. По Машиному пересказу эта история представилась в следующем виде.

Вскоре после весьма знаменательных событий, связанных то ли с воссоединением, то ли с присоединением маленьких прибалтийских стран к великому и могучему соседу, Эльза оказалась в поезде, уносящем ее от моря Балтийского к морю Охотскому. Ехала она в компании своих земляков запредельной численности. Проехав с комфортом в товарном «спальном» вагоне десяток с лишним тысяч километров, Эльза еще в течение нескольких дней стоически переносила нечеловеческие условия своего существования в трюме теплохода, доставившего ее и ее многочисленных подруг в портовый город Магадан. Город, известный всему миру своими живописными пригородами и аляповато вписанными в них уникальными архитектурными сооружениями под названием «Лагерь». В одном из них вскоре Эльза и оказалась. Через много лет Эльза появилась уже на окраине Магадана с правом свободно дышать и без права куда-нибудь уезжать. Здесь уже судьба хорошая свела Эльзу с молодым здоровым парнем — страшно симпатичным старателем-золотоискателем,   неженатым  и  названным  при  рождении Володей. А дальше все пошло по заведенной программе двух стремящихся друг к другу людей с финалом — под венец. Через какое-то время Володя увез свое сокровище-жену из Магадана. Как ему такое удалось, пусть наперед никого это не будет интересовать. Они уплыли - уехали вначале в Забайкалье, затем в Красноярск, а потом оказались на Ангаре, где Володя работает проходчиком в разведочной экспедиции. В конце Маша сказала: «Вот такая история, Миша, произошла с нашей Эльзой и, слава Богу, с таким хорошим концом».

Кроме обработки радиометром глубоких шурфов, мы с Машей регулярно один раз в 10 дней опробовали рудную зону в забое штольни. С нами работал техник-геолог Ваня, которого отрядил на опробование О.А.Глико. Ваня окончил Воронежский геологический техникум и по распределению был направлен в Красноярск, откуда и прибыл в распоряжение О.АГлико. Втроем, иногда вчетвером (Ваня приводил еще и рабочего), мы вечером, после последней в этот день отладки, отбирали бороздовую пробу по забою штольни, от стенки до стенки, из вмещающих известняков по обоим бортам зоны и из самой рудной зоны. Борозда пробивалась зубилом; сечение борозды — 2 см в глубину, 5 см в ширину и 25 или 50 см в длину каждой секции. Чаще мы брали 3 пробы по 3-м секциям: первая и третья секции из известняков, вторая секция из рудной зоны. Иногда из рудной зоны брали две пробы из двух секций длиной по 25-30 см.

Еще одна важная работа лежала на мне — дробление вручную в большой стальной ступе рудных проб для получения измельченного материала - искусственного шлиха. Происходило это довольно просто. Я брал 3-4 куска руды из пробы, опускал на дно ступы и тяжелым пестом тонко измельчал породу. Потом измельченную массу просеивал на одномиллиметровом сите. Если в сите оставались зерна руды, я их ссыпал обратно в ступу, и снова в ход шел пест. И так до полного просеивания. Потом так же обрабатывалась следующая порция пробы из 3-4-х кусков. Когда вся проба была измельчена до крупности зерна менее 1 мм, ее ссыпали в пробный мешок вместе с этикеткой на эту пробу. Отмывать шлих из истолченной пробы я договорился через Эльзу с ее мужем Владимиром. По готовности нескольких проб, Владимир приходил со своим старательским лотком и очень скоро образцовые мешочки с мокрыми шлихами сушились на солнышке. Мыл шлихи Владимир артистично и очень быстро.

В связи с этими шлихами не могу не рассказать тебе об интереснейшей беседе с Эльзой, происшедшей совсем недавно. Я пошел к ней, чтобы она попросила Владимира о промывке очередной партии шлихов. Эльза сказала, что все передаст мужу, а потом неожиданно спросила меня: «Миша, правда, что ты играешь на рояле? Мне об этом сказала Маша». Я все что угодно мог ожидать в нашей беседе, но такой вопрос меня и удивил, и озадачил. Я дал утвердительный ответ, а потом спросил, почему ее это так интересует. Услышав, что я имел некоторое отношение к музыке, Эльза оживилась и стала рассказывать о себе. Она говорила, что когда-то училась игре на рояле, что играла много и с увлечением, конечно, мечтала связать свою судьбу с музыкой, но, к сожалению, в один момент все неожиданно рухнуло, беспричинно оборвалось — унеслись мечты как дым. И вот уже многие годы звуки рояля слышатся только по радио; сама же она извлечь их из рояля не имеет никакой возможности. Потом она стала задавать мне вопросы: где и когда учился, что закончил, что играл и что играю сейчас, если играю, есть ли инструмент и еще много других уже по ходу моих ответов. Про все я ей довольно подробно рассказал. Однако она еще раз спросила: «Скажи, что ты играл на выпускных экзаменах в музыкальной школе?». Я и об этом ей сказал и перечислил все произведения, что исполнял на экзамене. Эльза слушала внимательно, с каким-то удивлением, а потом произнесла: «Ты играл на экзамене Бетховена, всю его Лунную сонату — просто поразительно! Ее, эту сонату, не каждый студент берется играть на межкурсовых экзаменах в консерватории». На это я ответил: «Послушай, Эльза, я приблизительно догадываюсь, почему ты так удивляешься моим музыкальным увлечением и успехом. Думаю, тебя шокирует моя специальность. Однако все значительно проще. Мое жизненное пространство состоит как бы из двух сфер. В одной я живу, работаю, творю по силе своих способностей и возможностей — это как бы моя жизненная среда обитания, которая в основном заполнена интереснейшей и для всех людей первостепенно значимой штуковиной под названием геология. Хотя в нее я еще успел только одной ногой ступить. Вторая сфера - музыка, мир звуков, божественных мелодий и их композиций. В эту сферу я стремлюсь при любой возможности и погружаюсь в нее, а потом, окутанный и опутанный божественными мелодиями, возношусь на небеса, где блаженствую, отдыхая и забывая все земное, а иногда пребываю в благостной истоме фантазий. Музыка для меня - это храм, где я отдыхаю и восстанавливаю истлевшее и сгоревшее внутри себя. Поэтому я помню очень много крупных музыкальных произведений наизусть, еще больше музицирую по нотам и не упускаю случая сесть за рояль. И стараюсь играть без аудитории». Эльза все внимательно выслушала, потом долго сидела в задумчивости и сказала: «Миша, ты очень интересный парень». Не знаю, интересно ли тебе было читать про нашу беседу. Оказывается, всплывают и среди дремучей тайги такие темы для бесед. Но пора вернуться в наши геологические будни; они хотя и будничные, но всегда интересны и неожиданны.

Где-то с неделю назад, а может и больше, мы с Алексеем Александровичем плавали на катере в Енисейск за продуктами и белым материалом для посылок. У нас набралось очень много образцов разных пород и руд, а также всяких проб. Раньше весь каменный материал отправлялся грузовым багажом по железной дороге в аккуратно сбитых ящиках. От Ангары до железной дороги далеко и добираться непросто. Поэтому Елена Анатольевна предложила отправить весь каменный материал посылками, сдав их на почте в поселке Стрелка. Из-за большого количества образцов и проб нужно было и посылок делать много, порядка 40 штук, может даже больше, поэтому сначала мы договорились с почтой, что она примет такое количество и сможет нас обеспечить тарой под посылки. Почтовики на все с радостью согласились и, не таясь, признались, что такая огромная партия посылок позволит им выполнить план чуть ли не на 500% и, конечно, получить премиальные. Но посылки нужно было обшивать белым материалом, вот мы и поплыли в Енисейск за таким материалом. Естественно, все мы купили, даже больше — к заказанным Эльзой продуктам доставили ящик вкуснейшего сушеного чернослива. Катер плыл обратно, я поднялся из салона в рубку катера полюбоваться енисейскими пейзажами. Смотрю, навстречу нам буксир, отчаянно шлепая своими лопастями по воде, тянет большую баржу, полную людей. Шкипер увидел караван и сказал со злобой: «Опять, уж какой раз везут. Видать всю Прибалтику переселят в Сибирь!». Я сразу поинтересовался: «Кого и куда это людей в барже плавят?». Шкипер нехотя произнес: «Прибалтов в Норил». Больше он не проронил ни слова (Норил - это значит Норильск).

Больше мне не хотелось любоваться енисейскими берегами, я спустился в салон, уселся поудобнее и до самого рудника не мог отделаться от печальных мыслей.

Продолжаю через две недели; уже сентябрь на дворе за палаточным брезентом. Работы много, но появился и просвет впереди — практически, остался один маршрут вверх по Ангаре выше порога. Разрез по Ангаре я закончил, полностью вычертил его на длиннющем листе миллиметровки, насобирал достаточно образцов разных пород. Закончил также дробить пробы, их получилось 11 штук. Уже не раз сходил со своим новым приятелем на охоту. Каждый раз приносил по 10-15 рябчиков. Из них Эльза делала такие кушанья, что описать невозможно. Даже Алексей Александрович, молчун от рожденья и тем более скупой на похвалы, однажды произнес: «Ну, Эльза, таких рябчиков должно быть только королям готовили». На охоту мы с Андреем (так зовут моего нового приятеля, он техник-геофизик в экспедиции О.А.Глико) ходили с ночевкой. Отправлялись из дома где-то после обеда, приходили в знакомую нам зимовьюшку, кем-то давно выстроенную, ночевали в ней и рано утром с рассветом уходили охотиться. Зимовье находилось примерно в 8 км от нашего лагеря. Рябчиков было очень много, так что ходить по тайге за ними не было никакой необходимости. Я охотился со своей двуствольной Тулкой, Андрей — с тозовкой (мелкокалиберная винтовка). Нередко видели мы тетеревов, но подстрелить, хоть одного, ни разу не удалось. Настреляв по десятку-полтора рябчиков, мы приходили в зимовье, пили чай и, забрав посуду и всякую мелочь свою, шли домой и к обеду обычно возвращались. Отдавая Эльзе охотничьи трофеи, я просил ее обязательно приготовить жаркое из рябчика для Володи, ее мужа. Она всегда обещала это сделать и всегда благодарила меня за такую просьбу.

Совсем забыл рассказать тебе одну интереснейшую историю, виновником которой стал наш общий друг и любимец Полкан. Дед всегда приезжал к нам со своим Полканом, ну и уезжал тоже с ним. Постепенно Полкан ко всем нам привязался и подружился, особенно он испытывал дружбу к Маше. Он буквально не отходил от нее целый день. Маша тоже души не чаяла в такой умной и доброй собаке. И вот как-то Дед решил оставить на ночь Полкана у нас. Он нам сказал об этом, и мы вышли из своего жилья проводить Деда и посмотреть, что будет.

Дед взял котомку и вышел на улицу, чтобы идти к Ангаре, Полкан шел рядом. Потом Дед остановился и сказал: «Полкаша, оставайся здесь, я завтра приеду». При этом присел и погладил собаку. Полкан сел, Дед поднялся с корточек и пошел. Полкан сидел и смотрел, никак не реагируя. Потом, когда Дед отошел довольно далеко, Полкан встал, пошел в палатку и улегся у Машиного топчана. Мы облегченно вздохнули и разошлись. На другой день после завтрака Полкан сел около палатки и, не отрываясь, стал смотреть в сторону, откуда должен придти Дед. И вот он появился; Полкан опрометью бросился ему навстречу, подбежал и стал крутиться вокруг Деда, проявляя невероятное чувство радости. Дед присел на корточки, Полкан поднялся на задние лапы и положил передние Деду на плечи. Гигант-Дед обнял своего любимца и гладил его, гладил и что-то объяснял. Такой восторженной встречи двух преданных и любящих друзей — Человека и Собаки — не часто увидишь. Потом Дед поднялся, и они направились к нам. Полкан не знал, по какую сторону дедовых ног ему бежать и потихоньку скакал то слева, то справа. Подойдя ближе, Дед поздоровался с нами и признался, что полночи не спал — все думал, как там Полкан без него. Даже хотел ночью к нам плыть, но все же дождался утра. А потом Дед занялся своим делом, а Полкан, походив немного около, тихонечко убежал к Маше и сел около нее, где она работала. А дальше пошло своим чередом. Полкан больше находился у нас и неотлучно при Маше, Дед уезжал домой, а когда возвращался — Полкан встречал его радостно, но уже без объятий. Изредка Дед увозил Полкана за Ангару на 2-3 дня, но потом снова наш общий друг находился с нами.

Еще за это время мы с Алексеем Александровичем совершили небольшой маршрут вверх по течению Ангары по ее правому берегу. В этот маршрут нас возил Дед на своей лодке. Лодка у него особенная - это челн, выдолбленный самим Дедом из очень толстого и длинного ствола осины. Челн очень легкий, а, главное, вместительный и обладает большой грузоподъемностью. Челн управляется и скользит по воде усилием только одного кормового весла. Оно внешне очень красивое, довольно большое, но главное — лопасть весла имеет значительную, в пределах разумного, площадь, за счет чего каждый гребок такого весла максимально гонит лодку вперед. Нужно добавить, что весло это рассчитано на очень мощные руки.

В намеченный день недалеко от штольни загрузили мы в челн свои вещички, продукты и посуду, усадили Деда с веслом на корму, взяли с Алексеем Александровичем тонкий и длинный трос и, изображая из себя бурлаков, потянули челн вверх по Ангаре вдоль ее правого берега. Дед умело правил посудиной, не давая ей уткнуться в берег. Тянуть челн было совсем нетрудно, поэтому вскоре мы добрались до Стрелкинского порога. Здесь Дед повел челн, лавируя между валунами только веслом, мы налегке шлепали по береговым валунам. Минуя порог, снова взяли трос и потянули челн дальше, останавливаясь ненадолго у некоторых обнажений. К вечеру прошли километров 10 и остановились на ночь. Алексей Александрович решил дальше не продолжать маршрут, а вернуться домой. Теперь уже тянуть челн нам не было никакой необходимости. Мы загрузили в него вещички и себя тоже и поплыли вниз по течению Ангары, любуясь и могучей красавицей Ангарой, и тайгой, подступающей к ней вплотную с обеих сторон. Плыли мы не быстро, может, чуть опережая течение реки. В какой-то момент Алексей Александрович спросил Деда, охотился ли он на медведей. Дед своим веслом не подгонял челн, он только выруливал им и вел его строго вдоль берега и недалеко от него. Поэтому он охотно стал рассказывать о своей охоте на медведей. Он говорил медленно, немногословно и убедительно. Из его рассказа я напишу тебе про один эпизод, уж очень необычный, пожалуй, уникальный. Сначала Дед сказал, что на медведей он охотился много раз и убил медведей более сотни. «Разных случаев при встрече с медведем было довольно много, — начал он свой рассказ, — но некоторые до сих пор держатся в памяти. Вот один из них, который произошел очень давно, когда я был совсем молодым и у меня и ружья-то никакого не было. Были только молодость и сила. Как-то однажды я с двумя своими приятелями пошел в тайгу. У обоих моих друзей были ружья с кремневым запалом, которые заряжались через ствол шомполом. У меня был только хороший топор. И надо же было случиться такому - нам повстречался медведь. Мои други ружья нацелили, один выстрелил и ранил медведя, а у второго осечка произошла, выстрел не получился. Раненый медведь мигом развернулся и пошел на нас. Друзья мои с ружьями возятся, а я вижу, что дело совсем худо. Медведь уже приблизился к упавшей лесине, еще немного — и он перемахнет лесину и примется потрошить нас. Я бросился навстречу зверю, тоже к лесине со своим топором и подоспел как раз - зверь стал перелезать дерево. Я со всей силой рубанул медведя топором, но метил-то я ему по шее, а попал по боку, по ребрам. В момент почуял - отпущу топор - будет мне труба первому. Поэтому, не отрывая топор от зверя, я его прижал к лесине и не отпускаю. Медведь трепыхается и ревет, точно пароход на реке. А друзья мои все с ружьями возятся, тогда я закричал, чтобы они бежали ко мне со своими топорами и прикончили медведя. Так и случилось — топорами они прикончили раненого зверя. Я как ошалелый сел на ту же лесину, топор выпал из моих в конец онемевших рук. Потом более часу я не мог ничего ими делать и только в обед смог держать ложку сам». На этом Дед рассказ закончил. Мы подплывали к порогу и вскоре приблизились вплотную к первым валунам. Дед уткнул челн в берег, и мы все вышли на твердую землю малость передохнуть. Погода стояла отличная: было тихо, солнечно, тепло. Мы любовались панорамой самого большого порога на Ангаре, молчали. Неожиданно заговорил Дед. Глядя на порог, он сказал: «Какая силиша сокрыта в этой реке, представить трудно. Аведь сам порог очень опасен для человека. Немало он приносит бед. Катера проходят по нему с большим трудом, особенно вверх по течению реки. Но самая бедственная ситуация случается, когда через порог проводят плоты леса. Выше по Ангаре и, главным образом, по ее притокам заготавливают огромное количество леса на экспорт. Его спиливают, обрабатывают, стаскивают к рекам, из бревен вяжут плоты. В зависимости от размера реки-притока и плоты вяжутся соответственно. Один или два человека сплавляют по притокам вниз до Ангары небольшие плоты. На самой Ангаре их объединяют или составляют в огромные плоты, так называемые матки, почти по тысяче кубов леса каждая. По готовности матки теперь уже специалисты-плотогоны по 6-8 человек плавят их сначала по Ангаре, потом по Енисею до Дудинки. А там перегружают на теплоходы и за границу. Через Стрелкинский порог матки проводят два катера. Один цепляет плот сверху по реке и тянет его вверх, как бы постепенно спуская по течению, и не дает плоту плыть быстро по течению; второй катер снизу по реке плот направляет, то есть выводит из порога, не давая зацепиться ему за валуны. Так медленно два катера проводят плот через порог на чистую воду Ангары и отпускают его потом в свободное плавание. Иногда, но довольно редко, гигантский плот шмякается какой-то своей частью о гранитную глыбу-валун и рассыпается на отдельные бревнышки. Чаше это бывает по вине нижнего катера. Но это уж не суть — плот врассыпную отдельными бревнами плывет сначала по Ангаре, потом по Енисею. Постепенно, плывя по течению, бревнышки застревают по обоим берегам реки, откуда местные жители их извлекают и используют по своему усмотрению». На этом Дед закончил свой рассказ о коварных проделках Стрелкинского порога. Потом он аккуратно провел между валунов вдоль берега свой челн, вывел его на чистую спокойную воду, усадил нас в долбленую посудину и с приличной скоростью погнал ее, умело и мощно работая веслом. Дома нас встретили как всегда радостно. Особый восторг от встречи проявлял, конечно, Полкан. А главное, всех нас сразу усадили за стол, и Эльза не упустила возможности накормить нас вкусно и до отвала.

Продолжаю писать через несколько дней после последнего сеанса моего чистописания. Работы у нас осталось совсем мало. Главная работа - упаковать посылки с образцами: уложить образцы пород и руд, разные пробы в ящики, обшить их белым материалом и написать адрес на каждом из них. Занимаемся этим важным делом мы с Машей, иногда обшивать помогает Эльза. Ящики для посылок привозит Дед из Стрелки, каждый раз (через 2-3 дня) по 10 штук. Уже первые 10 посылок Дед с Алексеем Александровичем отвезли в Стрелку на почту. Иногда Эльза просит меня сходить на охоту за рябчиками, и я, конечно, отправляюсь или один, или с Андреем, так что рябчиков с капустой мы едим почти постоянно.

На дворе запахло осенью по серьезному. Тайга преображается и раскрашивается соответственно; по утрам стало здорово холодно. О.А.Глико ужасно расстроен. Он сообщил, что недавно приезжал из Красноярска спец и забрал с собой Ванечку. Оказалось, что Ваня еще ребенком в 8 или 9 лет был на территории, занятой немцами. Поэтому органы не дали ему разрешения работать с секретными документами. По словам О.А.Глико, спец сообщил, что Ваня поедет работать в Хакасию на угольные шахты; там ему разрешено заниматься геологией. О.А.Глико сказал, что они с Ваней почти закончили подсчет запасов урана на нашем месторождении и как же теперь с этим-то будет? Маша заметила, что ничего страшного не будет, просто они с Вани возьмут расписку или подписку. И все равно О.А.Глико ушел от нас ужасно огорченный и расстроенный из-за истории с Ваней.

Через несколько дней утром за завтраком Эльза сказала, что кто-то из геологов экспедиции едет в Красноярск. Я сразу пошел в экспедицию, узнал, кто едет и договорился взять мое письмо. Так что закончу я на этом. Может, уже с Ангары писать не буду. Приеду — дорасскажу тебе все увиденное потом.

Целую и крепко обнимаю. Миша. Октябрь 1948г.

Нижняя Тунгуска

Прежде чем начать воскрешать мое письмотворчество давным-давно прошедших лет необходимо для следующего раздела написать что-то похожее на введение или предисловие. Дело в том, что тема, по которой работала партия А.А.Арсеньева и Е.А.Нечаевой, и в которой работал я, была закрыта. Поэтому всех нас троих перевели в новую Северную экспедицию, которая занялась решением сложнейшей и интереснейшей алмазной проблемы. Работы экспедиции вначале носили методический характер, а район был обозначен пределами Сибирской платформы. Возглавил экспедицию опытный уральский алмазник В.О.Ружицкий. Так, совсем неожиданно, я сменил наметившийся было мой геологический ориентир с уранового на алмазный. Стартовой площадкой этого ориентира стала Нижняя Тунгуска.

Здравствуй, моя дорогая!

Прибыл я вместе с шестью сотрудниками нашей новой Северной экспедиции в Иркутск. Второй раз я оказался в этом городе и снова на перепутье в свой район работ. Город ничуть не изменился, и Ангара так же величественна и прекрасна. Разместились мы все в той же гостинице, где я жил три года назад. Иркутск для нас — что перевалочный пункт, отсюда через день-два все мы вылетаем на север в город Киренск, который расположен на правом берегу реки Лены в ее верхнем течении.

Привет тебе, моя дорогая, уже с берегов великой сибирской реки по имени Нижняя Тунгуска. Пару дней как мы здесь. Разместились на жилье очень комфортно и просторно. Нас здесь ждали и поэтому позаботились. Думается, по-другому и быть не могло. Наш руководитель, начальник Северной экспедиции В.О.Ружицкий, одновременно является Главным консультантом по поискам алмазов в пределах всей страны, причем консультантом с неограниченными административными полномочиями. В это ранг он был назначен самим Министерством геологии и, естественно, оформлен соответствующим министерским приказом.

Из Иркутска мы вылетели на другой день после того, как я начал писать тебе письмо. В Киренске из-за погоды произошла задержка на два дня. В эти два дня мы познакомились с городом и побродили по окрестностям. Аэродром в Киренске расположен недалеко от Лены на правом берегу. Взлетная полоса оборудована идеально; портовые постройки просто глаз радуют. Это рубленые дома, аккуратно и чисто сработанные, красивые, опрятные, разумно и компактно расставленные. Аэродром в Киренске строили американцы в самом начале отечественной войны; они же выстроили и другие аэродромы на трассе Магадан-Красноярск: аэродромы в Магадане, Якутске, Олекминске, Алдане, Киренске и Красноярске. По этой трассе и далее до Москвы американцы, а также и наши летчики перевозили самолетами все, что было необходимо советским людям в голодный военный период и самой войне. Как взлетные полосы, так и все портовые строения по всей трассе американцы построили за несколько месяцев.

Из Киренска мы вылетели на двух самолетах типа ПО-2 или У-2 так называемой малой авиации. Они прилетели парой утром; один самолетик был учебный на двух человек (летчика и пассажира), второй — санитарный на трех человек — летчика и двух пассажиров, которые помещались в специально оборудованном закрытом салоне. В течение дня несколькими рейсами все мы по трое были переброшены в поселок Ерёма на Нижней Тунгуске. В Ерёме размещена база Амакинской геолого-съемочной экспедиции Иркутского территориального геологического управления (ИТГУ). Экспедиция стала называться Амакинской только с января 1949 года, до этого она именовалась как Тунгусская. Амака -по эвенкийски значит медведь. Еще в 1947 году, когда экспедиция называлась Тунгусской, ИТГУ обязало ее руководство проводить попутные поисковые работы на алмазы на всей площади съемки в 60 тыс. кв. км. Это распоряжение вытекало из постановления Советского правительства о проведении научно-исследовательских и поисковых работ на алмазы в пределах всей площади страны и последующего указания Министерства геологии. Постановление необычайной важности и крайне необходимое, но жалко, что оно так поздно появилось на свет. Его нужно было озвучить лет 10-15 назад. Но поскольку оно появилось, вслед ему было необходимо в первую очередь обеспечить его активное и эффективное развитие или создать профессиональную и производственную базу. Проще говоря, подготовить геологов-алмазников, обогатителей-алмазников, минералогов, рентгенологов, обеспечив их в достатке соответствующим оборудованием. К сожалению, это-то как раз сделано и не было. На конкретном примере Тунгусской экспедиции кадровая неподготовленность и техническая необеспеченность поисков алмазов высветились особенно отчетливо. Приступая к поискам алмазов на Сибирской платформе, самой перспективной на алмазы площади страны, Тунгусская экспедиция не имела в своем составе ни одного геолога, ни одного обогатителя, способных ответить на такие вопросы, что такое алмаз, с чем его едят и как его добыть из-под земли, к тому же она не имела никакого специального оборудования. Но приказ есть приказ и его нужно выполнять. Тунгусская экспедиция, оценивая на данный момент свои кадрово-технические возможности в части попутных поисков алмазов, ограничилась проведением только очень небольшого объема опробования аллювиальных отложений вблизи базы экспедиции в поселке Ерёма. Недалеко от нее на левых притоках Нижней Тунгуски — Малая и Большая Ерёма - были отобраны и промыты три пробы общим объемом в 250 м³ из аллювия первых надпойменных террас. Из-за отсутствия оборудования все три пробы до конца обработаны не были; получение концентрата обогащения, и просмотр его на рентгене с целью обнаружения алмазов были перенесены на следующий 1948 год. Ничего, кроме трех крупнообъемных проб, к тому же не полностью обработанных, да нескольких сотен шлихов Тунгусская экспедиция в части попутных поисков алмазов за душой не имела. Поэтому дать вразумительный ответ на вопрос о перспективах обследованной территории на алмазы не могла. В итоге она получила за попутные поиски твердую двойку. Несмотря на это, Провидение оставалось благосклонным к иркутянам. И чтобы поддержать их, оно подбросило в одну единственную пробу с М.Ерёмы малюсенький обломок кристалла алмаза, обозначив тем самым небольшой, но значимый успех экспедиции. А дальше так случилось, что этот маленький, весом всего в 10,6 мг, кристаллик закрутил невидимый вихрь алмазной лихорадки по всей Сибирской платформе. После находки алмаза на М.Ерёме и в самой Амакинской экспедиции произошли структурные изменения. В ее составе появились три сугубо поисковые партии сверх геологосъемочных. Они проводили, главным образом, крупнообъемное опробование на алмазы в бассейнах рек М. и Б.Ерёма и Вилюй. К тому же экспедиция была обеспечена обогатительным, рентгеновским и лабораторным оборудованием в полном комплекте и достатке.

Должно быть, дорогая моя, забил я тебе голову всякой чепухой об алмазных перипетиях, происходивших не так давно на Нижней Тунгуске. Лучше порасскажу тебе о наших буднях, наших планах и намерениях. На жилье в поселке Ерёма мы устроились хорошо, в нескольких домах. В.О.Ружицкий уже общался с амакинским начальством и потом за обедом нам рассказал, кто, куда, когда, на чем поедет работать. Меня он определил в группу М.А.Литвин, которой предстоит заняться проверкой гипотезы главного геолога Амакинской экспедиции М.М.Одинцова о первоисточниках алмазов на Сибирской платформе. Коротко эта гипотеза выглядит так: первоисточниками алмазов на платформе являются дериваты трапповой магмы, выполняющие вулканические аппараты- кратеры. Исходя из этих предпосылок, поисковые работы на алмазы, по указанию главного геолога, разворачивались, начиная с 1948 года в двух направлениях: поиски фрагментов вулканических аппаратов-кратеров и опробование аллювиальных отложений вблизи них. В этот год геологи экспедиции успели выявить только несколько таких кратеров в бассейнах рек М. и Б.Ерёма и Илимпея; опробование рыхлых отложений вблизи этих кратеров намечалось на 1949 год. Некоторые кратеры, из числа выявленных иркутскими геологами, и предстоит посетить для изучения группе М.А.Литвин. Собственно, Мария Александровна и оказалась на берегах сибирской реки для этой так называемой проверки. До сибирского края она работала в теплом и солнечном Кавказе и совершенно по другой тематике. В.О.Ружицкому стоило немалых усилий уговорить Марию Александровну поменять Кавказ на Сибирь, зная при этом, что только одно название края уже вызывает далеко не радужные ассоциации. И, на удивление многим, он уговорил — Мария Александровна обеими ногами на сибирской земле и, разгуливая по берегу древней и великой Тунгуски, любуется таежными пейзажами.

На этом я закончу это письмо и сразу отправлю, так как здесь довольно часто курсирует почта. Напишу сразу, как вернемся из первого в этом году маршрута.

Целую и крепко обнимаю тебя и сынулю. Миша. Июль 1949г. Поселок Ерёма.

Здравствуй, моя дорогая!

Вот мы вернулись на базу в поселок Ерёма из первого нашего здесь маршрута в бассейне среднего и верхнего течения реки Большая Ерёма. В среднем течении Большой Ерёмы на водоразделе ее с Малой Ерёмой находился первый объект нашего посещения и изучения - кратер Санар. По эвенкийски Санар означает «яма». Из поселка Ерёма наша группа во главе с М.А.Литвин и примкнувшим к нам В.О.Ружицким отправилась в поисковую партию В.Алексеева на участок Усть-Чайка, откуда мы на оленях, а точнее, пешком, следом за оленями, потопали к кратеру. Вместе с нами пошел и начальник партии В.Алексеев. Вьючных оленей — и ездовых, и грузовых — я увидел впервые и провел в их обществе несколько дней. Экспедиция арендует для перевозки всяких грузов частных оленей, которые являются собственностью какого-либо эвенка. Частные олени, как мне объяснили иркутские геологи, значительно лучше колхозных; они хорошо упитаны, содержатся в чистоте и носят во вьюках значительно больше груза. Частников-эвенков, имеющих приличные стада домашних оленей, не так уж и много в Эвенкии, но они есть, и когда узнают, что где-то работают геологи или геодезисты, сами приходят и предлагают свои услуги. Еще имеется одно удобство работы с частными оленями — оленеводы работают семьями, когда вместе с самим оленеводом кочует вся его семья и, естественно, на своих оленях. То есть, если партия арендует 30 оленей, то кочует еще столько же, и поэтому когда возникает потребность навьючить дополнительно вьюки - нет проблем. Причем за дополнительных оленей плата не берется.

Да, не написал я тебе вначале, что с прилетом на Нижнюю Тунгуску мы сразу же ощутили, какой лютый зверь нас поджидает в здешней тайге. Это могучий, всюду снующий, беспощадный к любой жертве летающий зверь под названием комар. В поселке мы еще не ощутили в полной мере на себе его кровожадно-кровососущие качества, а вот войдя в тайгу поняли, что страшнее зверя, чем комар, на свете нет. Нас частично спасали от этого злодея накомарники и дым от дымокура, да немного одеколон. Не только человек, но все звери ужасно страдают и мучаются от комаров.

Однако вернусь я к нашему маршруту. На следующий день после нашего прибытия на участок Усть-Чайка рано утром мы собрали свои вещички и продукты и ждали наш олений транспорт. В назначенное время пришли олени и два оленевода. Я впервые увидел так близко домашних оленей, подошел вплотную, погладил этих прелестных созданий. В большинстве они были коричневой масти, иногда с белыми или серыми проплешинами; их огромные ветвистые рога у большинства поражали воображение, их губы были такие толстые и шершавые, а глаза - огромные, темные и какие-то грустные. На всех оленях были седла, поэтому оленеводы, убрав наши шмотки во вьючные сумы, довольно быстро завьючили большую часть оленей, и мы оправились в путь по таежным тропам. Километров через пять достигли становища наших оленеводов и их семей. Здесь были женщины, пожилые эвенки, дети - все в пределах двух семей. Они нас ждали, поэтому вскоре выросший вдвое наш олений караван продолжил путь. День занимался ясный и жаркий. Уже через пару часов пути стало идти трудно, тем более «запечатанным» от тучи комаров. Особенно тяжело было Марии Александровне — женщине полной и уже немолодой. Да еще когда шли по заболоченной местности с сильно кочковатой поверхностью. За один переход мы достигли цели и расположились неподалеку от нее у ближайшего ручья. На следующее утро после завтрака и чая с оленьим молоком мы отправились на так называемый кратер древнего вулкана. Еще до завтрака эвенок оленевод принес нам чуть больше полкружки оленьего молока. В оленьем стаде, что следует с нами, имеется несколько важенок — олених с маленькими оленятами. Женщины эвенки отдаивают важенок, и молоко употребляют в чай по 2-3 чайных ложки на кружку. Вот и нас эвенки решили угостить оленьим молоком. Собственно, это не молоко, а сливки. Его пить можно, но его очень мало надаивают у важенок, поэтому оленье молоко употребляют как приправу к чаю. Чай с оленьим молоком очень вкусный и своеобразный, ни с чем несравнимый, ароматный.

В натуре «Санар» производит впечатление какой-то ямы или провала, что метко подмечено эвенками, назвавшими это сооружение «ямой». Санар или яма размещается на всхолмленной, несколько приподнятой поверхности, его размеры: 40x35 м в поперечнике и около 25 м на глубину. Вдвоем с Германом мы спустились в эту яму, облазили ее и внимательно осмотрели. Стенки ямы-провала сложены темно-зелеными траппами или диабазами, на дне его — развалы крупных глыб этих же пород. В северной части провала имеется небольшое обнажение светло-серых плотных с отчетливыми следами плавления песчаников, как бы переплавленных пород. Они напоминают известные на платформе горелики-песчаники, подвергшиеся длительному воздействию огня, которые встречаются в разрезе угленосной тунгусской свиты. Подземные пожары пластов каменных углей — довольно частое явление в здешних краях. Поэтому можно предположить, что Санар - провал участка пластовой интрузии траппов - является следствием подземного пожара угольного пласта с последующей просадкой горных пород. К алмазам эта морфоструктура экзогенного происхождения никакого отношения не имеет. Все эти соображения были высказаны Марией Александровной и Василием Оникиевичем наверху у края Санара после того, как мы с Германом сообщили им об увиденном на дне кратера. В итоге — один Одинцовский кратер, открытый им на платформе, в одночасье угас. После таких выводов Мария Александровна, посидев немного в задумчивости, тихо произнесла: «Ну, Ружицкий, если и следующий вулкан окажется подобным этому, я за себя не ручаюсь в отношении твоей жизни...». Потом мы, не теряя времени, пошли в свой лагерь, пообедали, собрали свои вещички и - вперед вслед за оленями на дальний поисковый участок Усть-Атыг. Здесь для нас поисковые рабочие повязали два плота, на которых мы поплыли по Большой Ерёме до участка Усть-Чайка. Плыли два дня, любуясь таежными просторами по обе стороны реки и иногда выгребая плот гребнями на стремнину реки. К вечеру второго дня мы были уже на базе в поселке Ерёма, куда нас вывезли из партии В.Алексеева те же два «кукурузника». Был уже конец июля. Отряд М.А.Литвин, стали готовиться к отлету в партию В.Д.Белова на реку Илимпея, также левый приток Нижней Тунгуски. Отъезд-отлет намечался на начало августа.

В самом начале августа в Амакинской экспедиции произошли довольно значимые события. В.О.Ружицкий после приезда из партии В.Алексеева практически ежедневно встречался с амакинским начальством. Обычно за обедом он посвящал и нас в свои с начальством беседы. Однажды, придя после встречи с М.Одинцовым, он был расстроен и озадачен. За обедом он сообщил нам, что Одинцов разрешил Файнштейну, уже закончившему работы на Вилюе и не обнаружившего там алмазов, перебазировать его поисковую партию на Тунгуску для усиления поисковых партий на М. и Б.Ерёмах, где обнаружено много алмазов. Возражения В.О.Ружицкого против такого решения приняты Одинцовым не были. Более того, уже двое рабочих из партии Файнштейна прилетели с Вилюя на Н.Тунгуску. Тогда В.О.Ружицкий связался с начальником ИТГУ ИА.Кобеляцким, после чего 1-го августа в поселке Ерёма было назначено совещание о ходе поисковых работ на алмазы в Амакинской экспедиции. И оно состоялось; присутствовали: начальник ИТГУ И.А.Кобеляцкий, начальник Амакинской экспедиции И.И.Сафьянников, главный геолог и технический руководитель этой же экспедиции М.М.Одинцов, главный обогатитель ШГУ М.И.Маланьин, начальник Центрально-Сибирской экспедиции ГИН АН СССР В.С.Трофимов, Главный консультант по поискам алмазов В.О.Ружицкий, старший рентгенолог Северной экспедиции М.Г.Богоявленский. После совещания, придя на обед к нам, В.О.Ружицкий коротко о нем рассказал. Эвакуация рабочих с Вилюя отменяется, туда срочно вылетит В.О.Ружицкий и решит судьбу партии Файнштейна; отлет наметили после отправки М.А.Литвин с молодыми коллегами на Илимпею. И 5 августа мы втроем отправились в партию В.Д.Белова на реку Илимпея. На этом писать закончу и сразу отправлю письмо.

До свидания. Целую, крепко обнимаю тебя и сынулю.

Миша. Июль 1949г.

Здравствуй, моя дорогая!

Продолжаю писать теперь уже для следующего письма. Мы на реке Илимпея, в лагере партии В.Д.Белова. Мария Александровна, Герман и я 5 августа благополучно взлетели с маленького аэродрома в поселке Ерёма и в этот же день приземлились на небольшой косе Илемпеи, в 6 км от лагеря иркутян. Мы летели на тех же двух маленьких самолетиках типа ПО-2, что и из Киренска на Тунгуску. Эти самолетики приписаны к Амакинской экспедиции и базируются в поселке Ерёма. Они в полном распоряжении экспедиции и выполняют полеты только для геологов. Пилоты на этих самолетах А.Павлов и Г.Гладий без преувеличения — ассы пилотирования. Оба недавние военные летчики-истребители и не единожды принимали участие в воздушных боях с немецкими истребителями. После войны оба были списаны из ВВС и оказались в малой авиации. Работая в геологии, эти два замечательных парня скоро стали любимцами у всех геологов, а об их летном мастерстве ходили легенды.

Перезнакомившись со всеми иркутянами и обустроившись на новом месте на полевое жилье, мы занялись делом, ради которого прилетели сюда - выяснить, является ли кратер Чумакор виновником рождения алмазов на платформе. До приезда на Илимпею мы знали о Чумакоре совсем немного. В переводе с эвенкийского Чумакор - это чаша-гора. М.Одинцов - главный геолог экспедиции, он же и техрук по алмазам, оценивает район среднего течения реки Илимпеи, где размешены так называемые кратеры потухших вулканов, и, в первую очередь, Чумакор, перспективным в отношении алмазоносности. На основании каких фактов сделано столь категоричное умозаключение по оценке перспектив района в отношении алмазоносности - история умалчивает. Думается, что наиболее вероятный и первостепенный факт, похожий больше на миф, это кратер или иначе трубка взрыва под названием Чумакор сначала иркутянами придуманный, а потом ими же вмазанный по недомыслию в район, как фрагмент геологического его строения. Название «кратер» к Чумакору вполне приемлемо, ибо внешне эта чаша-гора очень напоминает кратер потухшего вулкана; а вот почему «трубка», да еше и «взрыва» - убить меня - понять не могу. К этому следует добавить, что до нас дошла еше одна версия, якобы определившая позицию Одинцова и Белова в отношении перспектив алмазоносности района - это обнаруженный алмаз в шлифе из образца, взятого как будто Беловым в районе кратера Чумакор. Потом это не подтвердилось, образец на шлиф с алмазом был взят в другом месте, далеко от Чумакора. Несмотря на безфактурные выводы и практически голое умозаключение о перспективах района в отношении алмазоносности, техрук Одинцов проводит в районе Чумакора дорогостоящую детальную геологическую съемку на площади 300 км², штуфное опробование внутри кратера и шлиховое опробование. А самое необходимое при поисках алмазов - крупнообъемное опробование - ни одного куба.

У меня даже возник такой вопрос: чем и как думает Одинцов, и даже - думает ли он вообще.

А теперь я расскажу, моя дорогая, что мы увидели и что пощупали руками, придя на так называемую трубку взрыва Чумакор. Трубу, которую Белов, облачившись в шаманскую одежду, успел причислить к «возможному первому коренному месторождению алмазов в Союзе». Залепил он такое в своем отчете с полного одобрения техрука Одинцова. Когда мы уже шли в маршрут на эту трубу, Мария Александровна пошутила: «Идем мы, ребята, на эту трубу, а я все боюсь, как бы нам не взорваться на ней». Сказала и сама засмеялась.

Гора Чумакор расположена в среднем течении Илимпеи, в основании крупной петли этой реки. Она возвышается на 200-300 м над рекой и занимает площадь в 6,5 км². С птичьего полета Чумакор напоминает огромный амфитеатр. Внешнее кольцо этого сооружения представляет собой узкую, иногда прерывистую горную гряду, которая опоясывает чашеобразное понижение его центральной части. Маршрут с целью изучения геологического строения Чумакора мы начали с ключа, который вытекает из чаши-горы. Этот ключ прорезает своей долиной кольцевую горную гряду на северо-западе; исток ключа находится в самой чаше. Пройдя по долине ключа кольцевую горную гряду от внешнего подножья ее до самой чаши, стало ясно, как Божий день, что это за зверь такой под названием «Чумакор» в геологическом отношении. Потребовалось всего-навсего около часа, чтобы отправить этот так называемый кратер к «японской маме», а саму миф-гипотезу Одинцова забыть навсегда.

В геологическом строении горы Чумакор принимают участие туфогенные образования тунгусской свиты и магматические породы - траппы. Форма рельефа хорошо согласуется с литологией слагающих пород. Возвышенные участки - кольцеобразная горная гряда - сложены траппами, а пониженные - центральная чаша и подножье горной гряды с внешней стороны - туфами. В юго-западной части Чумакора траппы образуют ряд прерывистых и скалистых останцов, между которыми на более низком гипсометрическом уровне вскрываются туфы. Так же туфы обнажаются внизу под траппами и в долине ручья, с которого мы начали свой ознакомительно-ревизионный маршрут. Эти данные однозначно указывают на пластовый характер трапповой интрузии горы Чумакор и рассматривать ее как жерло вулкана, или так называемую трубку взрыва, нет никаких оснований. Силл траппов и подстилающие туфы так искусно эродированы самой природой, что внешне стали напоминать кратер потухшего вулкана. И, конечно же, никакого отношения к алмазам эта красивая гора под названием Чумакор не имеет.

Одного посещения горы Чумакор нам вполне хватило, чтобы доказать полную несостоятельность гипотезы Одинцова об источниках алмазов на платформе. Мария Александровна после возвращения с похорон кратера Чумакор имела беседу с начальником партии Беловым. Что и про кого они говорили, мне неизвестно. Зная только характер М.А.Литвин, несложно догадаться, что все вещи и всех персоналий она называла своими именами, не надевая на них веночки из одуванчиков.

Через несколько дней мы втроем и геологи-иркутяне отправились в маршрут на обнажение песчаников, алевролитов и каменных углей, откуда Беловым был взят образец, в шлифе из которого обнаружили алмаз. Это обнажение расположено в 8 км от нашего лагеря на правом берегу Илимпеи. В назначенный день пришли олени из своего стойбища. Олени были очень крупные, многие белой масти, они в большинстве служили ездовыми. Все оленеводы имели при себе очень большие (длиной 30-40 см и шириной 5-6 см) необычайно острые ножи на длинной, порядка 120-140 см, хорошо обструганной палке или длинном шесте толщиной в обхват руки. Ножи прочно вделаны в конец шеста. Я заинтересовался этим необычным видом холодного оружия. Тогда мне объяснили, что этот нож на длинном шесте называется у эвенков пальмой. Она используется как секира, когда эвенок-оленевод, сидя на олене или идя впереди него, срезает, или срубает ветки, мешающие езде, а главное, как оружие против медведей. Медведь очень редко нападает на людей, практически в двух случаях - когда ранен и когда голоден. В любом случае нападающий медведь очень, и даже смертельно, опасен. Эвенки издавна, когда в ходу были только кремневые ружья и луки со стрелами, придумали эту пальму для защиты от медведей. Потом один оленевод рассказал мне, как используется пальма охотником против медведей. Охотник, увидев, что медведь уже идет на него, встает спиной к ближайшему дереву, прижимая пальму к себе ножом вверх, а нижний конец упирает в корневище дерева. Медведь, подойдя к человеку близко, встает на задние лапы и так движется к жертве. Когда медведь оказывается совсем близко от охотника, и он уже чувствует дыхание зверя, охотник быстро опускает пальму к медведю, ножом в брюхо, и медведь сам чуть ли не насквозь протыкает себя острым смертоносным ножом. Конечно, сказал оленевод, охотник должен быть очень смелым, ловким и решительным. Потом добавил, что встречи с медведем и применение пальмы для защиты очень и очень редки. Чаше эвенки используют более надежное оружие против медведей — ноги. Сказав это, оленевод рассмеялся.

Однако вернусь я к нашим будням. Когда олени были завьючены, и караван готов был покинуть лагерь, ко мне подошел оленевод с оленем на поводу. Олень был просто красавец - огромный, с огромными рогами и весь белый, то есть белой масти. Он был завьючен ездовым седлом. Оленевод, подойдя ко мне, сказал: «Привел тебе учуга (ездовой олень), поедешь на нем. Он смирный и добрый; седло уже на нем». Я поблагодарил этого доброго эвенка и сказал, что никогда не ездил на оленях и, боюсь, не смогу. На что он ответил: «Учись и привыкай, тебе пригодится». Так я впервые в своей жизни начал осваивать верховую езду на оленях. Взобравшись с помощью оленевода на оленя и устроившись поудобнее в седле, я взял в руки повод, и мой могучий красавец-олень понес меня, идя вслед за караваном. Довольно быстро я освоился в седле и уже посматривал по сторонам. Мой могучий олень с красивыми и огромными рогами нес меня плавно и довольно быстро. Его красивые рога обычно возвышались над головой, но когда встречались на пути деревья с низкими ветками, олень поднимал голову и клал свои огромные рога на могучую шею и туловище, почти касаясь ими моего седла. Пройдя такой участок, олень опускал голову, и рога принимали прежнее вертикальное положение. Оленье седло довольно широкое, в нем сидишь словно в кресле, спинки только нет. Его отличие от кавалерийского — отсутствие стремян, которые как раз в кавалерийских седлах очень полезны. Они играют роль в них как бы исцелителя ног от перенапряжения и усталости. На оленьем седле такого нет, поэтому ты должен постоянно и крайне напряженно работать только одними шенкелями (внутренними сферами ног), чтобы удерживать себя в седле. При продолжительной езде ноги устают настолько, что после приземления с высоты оленя необходимо приличное время, чтобы нормально по-человечески ходить по земной поверхности. И как раз со мной точь-в-точь такое и приключилось. Наш олений караван, все ехавшие на оленях и все пешеидущие довольно быстро пришел в конечный пункт этого перехода. Оленеводы стали развьючивать оленей, геологи носить снаряжение на место лагеря, я тоже стал себя расседловывать. Медленно и благополучно ссадил себя с моего драгоценного оленя на грешную землю и встал на нее ногами, неспособными к передвижению. Ноги мои точно одеревенели и никак не хотели ни гнуться, ни двигаться ни в какую сторону. Мой олень косил на меня свой большущий и добрый глаз и выражал свое сочувствие похрапыванием.

Лагерь мы расположили недалеко от обнажения на живописной поляне вблизи Илимпеи. К вечеру к нашей компании присоединились еще двое: русский парень Володька Красноштанов и молодая женщина, эвенка Шура. С неделю назад они приплыли на лодке-берестянке из поселка Усть-Илимпея наняться на работу в партию Белова. Но партия иркутян работы уже закончила, и взять их к себе уже не могла. Тогда Мария Александровна пригласила обоих прибывших поработать в нашей группе на период предстоящего маршрута по реке Илимпея, причем вместе с лодкой, которую мы арендуем на этот период. Оба путешественника согласились и стали с момента прибытия в чумакорский лагерь рабочими нашей группы. Работы у нас к этому времени уже не было никакой, так что они жили себе в своем вигваме в сторонке от нас. К нам в лагерь у обнажения они приплыли по своей инициативе, но весьма кстати.

Обнажение, ради которого мы пришли в этот край, осмотрели довольно быстро. Собственно, и смотреть-то там было мало что. Здесь на поверхность выходят песчаники, алевролиты и пласт каменного угля продуктивной толщи тунгусской свиты. Пласт угля вскрывается у подножья обнажения почти у самой воды в Илимпеи. Вообще-то от угля осталась одна зола после подземного пожара в пласте каменного угля. Песчаники непосредственно над пластом сильно оплавлены, что видно невооруженным глазом. Вверх по разрезу от пласта оплавленность и другие изменения в песчаниках убывают и на самом верху обнажения песчаники, похоже, совсем свежие. В.Д.Белов, ходивший с нами, сказал, что где-то немного выше сгоревшего пласта угля из песчаников и был взят образец на тот злополучный шлиф, оказавшийся с алмазом. На этом все было закончено у этого обнажения. И вообще работы по проблеме об источниках алмазов на Илимпее были завершены. Вопреки мнению Одинцова и Белова, коренных источников алмазов, как и их самих, в бассейне реки Илимпеи нет, и никогда не было.

Возвращаться в свой лагерь у Чумакора мы решили по реке Илимпея на плоту, потому как иркутяне со своими оленями оставались здесь заканчивать работу по геологической съемке. С сооружения плавучей посудины под названием плот мы и начали следующий день. После завтрака сразу отправились на Илимпею, где нас уже поджидал наш новенький рабочий Володька Красноштанов с топором и лодкой-берестянкой у берега. Переправившись на другую сторону реки, мы, конечно под руководством Владимира и, естественно, вместе с ним начали заготавливать составные части плота. Это бревна длиной 2,5-3 м, очищенные от сучков и коры, две поперечины из нетолстых лесин и клинья; все сделано только из сухого дерева и с помощью топора. По готовности всех деталей мы перетаскали их к реке и взялись делать кольца, с помощью которых вяжется плот. Кольца изготавливаются из тальника — гибкого и мягкого берегового кустарника, точнее из длинных нетолстых его ветвей. Чтобы ветви были более эластичными и гибкими, мы их сильно прогрели над костром и еще горячими, по 2-3 ветви вместе, скручивали в кольца. После этого Владимир начал вязать плот с нашей помощью, в смысле: подай, принеси. Вяжется плот так. Складывают бревна вместе, выравнивая их по длине непосредственно у воды в реке. Причем два крайних помещают на отмель, потом кладут две поперечины на них с двух сторон, в метре от их конца; далее сдвигают крайние два бревна на небольшую глубину, надевают кольцо на два бревна и, продвинув его к поперечине, заворачивают часть кольца за поперечину. Далее в образовавшуюся из кольца петлю вгоняют клин со стороны середины плота под перекладину и между бревен. Кольцо намертво соединяет два бревна между собой и их же и с поперечиной. Потом такая операция совершается с этими же бревнами на другом их конце и так в таком порядке происходит, пока не будут скреплены все бревна с поперечинами. Закончив вязать плот, Владимир вытесал из сухой лесины гребное весло и укрепил его на краю плота. Вот и все, плот готов для плавания.

На другой день рано утром мы погрузили свои пожитки на плот, выбрались с помощью весла и шеста на середину реки и, подхваченные ее течением, мерно поплыли по Илимпеи. Плот оказался просторным для троих и вполне плавучим. Малость погрузившись в воду, он гордо понес нас по течению красивейшей сибирской реки. С обеих сторон к ней подступала тайга - бескрайнее море лиственниц. Нам хватило одного дня, чтобы доплыть до места, до чумакорского лагеря.

Несколько дней у нас получился простой в нашей научно-производственной деятельности - занимались, кто чем захотел, и ждали прилета В.О.Ружицкого. Я иногда ходил на охоту, приносил уток, в иные дни рыбачил. Вернулся со своей командой, закончив полностью съемку, Белов. Наконец прилетел В.О.Ружицкий и с ним Владимир Сергеевич Трофимов — уральский алмазник, доктор наук, крупнейший специалист по алмазным месторождениям зарубежных стран.

Самолетики, высадив наших гостей на косе в нескольких километрах от нашего лагеря, поднялись и, направляясь на базу в Ерёму, пролетали над нами. Вдруг они развернулись и устроили настоящий воздушный бой, только без стрельбы. Все, кто был в лагере, выскочили из палаток и, буквально разинув рты, наблюдали фантастический спектакль. Наблюдали высочайший класс пилотажа двух бесстрашных летчиков А.Павлова и Г.Гладия. Что они выделывали на своих маленьких самолетиках, имитируя нападение друг на друга, описать невозможно. Вой моторов потрясал тайгу. А мы продолжали наблюдать этот бесподобный воздушный бой, устроенный специально для нас и поражаться, удивляться, восторгаться высочайшему мастерству пилотирования двух хорошо знакомых нам таких замечательных парней. Последний аккорд боя выглядел так: самолетики разлетелись в разные стороны, потом развернулись и на предельной скорости и на одной высоте понеслись навстречу друг другу. Не долетая нескольких десятков метров до столкновения, оба взмывали в мертвую петлю, да так, что почти касались самолетными колесами, и на выходе из петли они развернулись в разные стороны. После боя самолетики парой пролетели над нами и покачали на прощанье крыльями. Мы же, не сговариваясь, буквально все, наблюдавшие бой, наградили ребят своими аплодисментами.

В.О.Ружицкий и В.С.Трофимов прилетели, чтобы окончательно убедиться в мифологической сущности гипотезы Одинцова об источниках алмазов на платформе. В.О.Ружицкий только что вернулся с Вилюя, где пребывал по долгу своей службы главным консультантом по поискам алмазов. Всем нам, конечно же, было интересно узнать подробности вилюйской эпопеи. Ждать долго не пришлось: в тот же день, как он прилетел, ближе к вечеру Василий Оникиевич подробно рассказал нам о своей поездке на Вилюй. Думаю, тебе, моя дорогая, тоже будет интересно узнать об этом историческом и знаковом событии.

Вот его рассказ: «По решению высокого совещания в Ерёме 1 августа с участием И.А.Кобеляцкого о проверке поисковых работ, проведенных Вилюйской поисковой партией, я вместе с М.Г.Богословским (это главный и единственный в Союзе конструктор рентгеновских аппаратов для извлечения алмазов из концентрата обогащения) 9 августа вылетел на Вилюй и в тот же день прибыл туда. Нас встречала вся партия, кроме начальника Файнштейна, который накануне убыл в Сунтары (город на Вилюе) по своим сугубо личным делам. Среди встречающих были двое рабочих с вещами, чтобы улететь в Ерёму, ибо Файнштейн, уходя, велел по двое улетать на базу. Конечно, этих двух рабочих мы вернули обратно в лагерь. Устроившись на временное жилье, я сразу встретился с Е.Паулером — инженером-обогатителем, замешавшим начальника партии, и Ю.Хабардиным - прорабом-геологом. Они рассказали мне подробно о работе партии на Вилюе. То, что я услышал и увидел на карте и одной схеме, меня повергло в шок. Подобной халтуры, к тому же сработанной абсолютно неграмотным геологом, я никогда и нигде до этого не встречал. Я никак не мог понять - как можно было по таким невразумительным, скудным, непрофессионально собранным материалам, по каким-то осколкам данных оценить Вилюй бесперспективным на алмазы. Такое мог сделать только законченный аферист, человек абсолютно безответственный. А теперь конкретно о работе поисковой партии Файнштейна на Вилюе. Его хорошо технически оснашенная партия проплыла по Вилюю 800 км с небольшим, но только на последние 80 км кормчий обратил внимание, и только на этом отрезке провел поисково-опробовательские работы. При этом ухитрился за короткий срок выполнить довольно большой объем горных работ и опробования. На 80-и километровом отрезке Вилюя от урочища Хампа до наслега Крестях, отобраны и обработаны две пробы из нижнеюрских конгломератов, две пробы из аллювия высоких вилюйских террас и лишь одна проба из руслового аллювия с косы Соколиная. Всего 300 м³. На косе Соколиной Файнштейн отрыл четыре канавы и зачем-то один шурф. Про шурф на косе услышал впервые за свою долгую геологическую практику. Все горные выработки задали в хвостовой части косы и у ее тылового шва. Из четырех канав опробована одна, пробой в 150 м³ и взятой с глубины канавы; верхний слой в 30-40 см мощностью шел в отвал. От всего этого возникали у меня только одни вопросы, но ни на один из них ответ я не получил. На другой день с утра я отправился к Паулеру и сообщил ему свой план дополнительных работ на косе Соколиной. Он включал: повторный просмотр на рентгене концентрата пробы из канавы 9; обогащение одной пробы из отвалов канавы 9; проходку двух канав в голове косы, отбор двух проб из них и их обогащение. После этого Паулер дал распоряжение рентгенологам на повторный просмотр на рентгене пробы из канавы 9; потом, забрав всех рабочих, мы отправились на косу, где сразу же рабочие приступили к опробовательским и горным работам. Была взята одна проба из отвалов и запущена в работу; проходчики начали отрывать две канавы. Рабочие долго сидели без дела, поэтому проявляли высокую активность. Уже вечером этого же дня стало известно, что повторный просмотр на рентгене концентрата пробы из канавы 9 дал два алмаза, потом через два дня два алмаза извлекли из отвалов канавы 9, а потом еще 18 алмазов из двух проб из канав, заданных мною в голове косы. 22 алмаза за восемь дней, но главное - открыт закрытый Файнштейном Вилюй, как весьма перспективный в отношении поисков алмазов. Сразу же после получения всех данных по опробованию аллювия с косы Соколиная, я запросил самолет для возвращения на базу экспедиции в Ерёму. До моего отлета появился в партии Файнштейн после отлучки. Встречаться с ним мне не хотелось органически. Но пришлось все-таки увидеть это жалкое заискивающее ничтожество. Перед отлетом я ему сказал, что после двух десятков алмазов с одной косы вряд ли у кого возникнут сомнения относительно высоких перспектив Вилюя в отношении алмазоносности. Вот и вся история по Вилюю».

Мария Александровна слушала очень внимательно, потом сказала: «То, что совершил ты, Ружицкий, на Вилюе — это подвиг и те два десятка алмазов, тобой добытые, значат больше, чем все, что ты сделал за всю свою жизнь. Мне, хотя и далекой от алмазной геологии, представляется, что ты открыл новый алмазоносный бассейн и, считаю, с очень большими перспективами. Но мне совершенно непонятно, почему ты, наделенный такими неограниченными полномочиями, оставил Файнштейна, этого подонка, в покое. Почему ты не выгнал его не только из экспедиции, но вообще из геологии? Я боюсь, что этот мерзавец, увидев, как уплывает от него лебедь с алмазной короной, сделает тебе такое, что и во сне не увидишь. А о моей угрозе лишить тебя жизни, что я залепила тебе на Санаре — забудь, мой дорогой и добрый Ружицкий. Я просто пошутила».

В.С.Трофимов на это заметил: «Ты, Маша, во всем права — и в отношении Вилюя, и в отношении Файнштейна. О последнем я не раз говорил в таком же духе Ружицкому. Тщетно он надеется, что эти «горячие» мальчики не повторят таких ошибок».

На этом закончилась наша беседа с В.О.Ружицким о Вилюе. На следующий день Мария Александровна обстоятельно доложила В.О.Ружипкому о результатах нашей работы на Илимпее в районе так называемого кратера Чумакор. Нашей работой он остался доволен, а потом и решил наши судьбы. Мария Александровна улетает в Москву; Герман — в Ерёму, а потом в маршрут с В.О.Ружицким; мне — маршрут по Илимпее до устья на двух лодках-берестянках с двумя рабочими Владимиром и Шурой. Самолет за М.А.Литвин и Германом он обещал прислать сразу после своего возвращения в Ерёму. Чуть позже он сообщил и Белову о дальнейшей его работе. Следующим районом работ партии Белова намечен бассейн реки Марха, левого притока Вилюя, туда и будет переброшена партия.

Потом улетели В.О.Ружицкий и В.С.Трофимов, а через несколько дней и Мария Александровна с Германом, с ними я и отправлю эту письмо.

Пока до свидания. Целую и крепко обнимаю тебя и сынулю.

Миша. Конец августа 1949 года.

Здравствуй, моя дорогая!

Вот и закончился мой очередной, по счету пятый, полевой сезон. Вчера мы приплыли в Усть-Илимпею - эвенкийский поселок, расположенный на левом берегу Нижней Тунгуски в километре ниже устья реки Илемпеи. Довольно протяженный, почти 200 км, маршрут достиг финиша. Расположился я в самом поселке и поставил палатку недалеко от сельского магазина, вблизи спуска с террасы на большую косу Тунгуски, куда должны будут прилететь за мной самолеты. Шура и Владимир, мои рабочие, сразу после моего устройства на жительство ушли к себе. Шура здесь родилась и выросла, сейчас здесь живут ее родители. Еще когда я ставил палатку, ко мне подошел парень, он назвался Валерой и спросил, кто я и откуда. Мы познакомились. Оказалось, что он москвич, живет поблизости в магазине, снимая комнату у завмага; а еще он сказал, что он радист и находится здесь временно, сообщая погоду в местный авиаотряд, который проводит аэрофотосъемку обширной территории Эвенкии. Узнав, что он радист и постоянно выходит в эфир по своей работе, я спросил его, может ли он связаться с Ерёмой и вызвать самолет для меня. Он обещал все это сделать, добавив, что не раз слышал работу ребят из тайги с базой в Ерёме. А теперь расскажу я тебе, как прошли-протекли последние три недели моей бродячей жизни, и какие события уместились на этом временном отрезке.

Из чумакорского лагеря мы уплыли по Илимпее на двух лодках-берестянках сразу же, как улетели Мария Александровна и Герман. С ними я отправил тебе свое предыдущее письмо. До фактории Тунор, около 20 км, мы плыли без работы. Потом передвигались в таком порядке: Шура плыла на одной лодке-берестянке, Владимир - на второй, я шел пешком по берегу Илимпеи с работой, составляя глазомерную топографическую схему и нанося на нее осадочные и магматические комплексы пород. В таком построении мы проплыли и прошли по Илимпее до устья почти 200 км.

Берестянки - это лодки, которые делают эвенки из бересты -коры березы. По форме они схожи с байдарками. Берестянки очень удобны, легки, имеют большую грузоподъемность (150-300 кг). Одну ее может перенести один или два человека на несколько километров: с речки на озеро, с озера на озеро. Эвенки изготавливают берестянки одним ножом, очень мало используют топор. Каркас лодки делается из реек, которые сшиваются тонкими корнями ели или лиственницы. Береста в два слоя пришивается к каркасу также тонкими корнями. Одним неудобством обладают берестянки - они очень неустойчивы на воде, малейшее неловкое движение, и лодка может перевернуться.

Перед отплытием в маршрут, еще в лагере ко мне пришла Шура. Она подарила мне курительную трубку, сделанную эвенком-оленеводом по ее просьбе для меня. Трубка красивая, удобная и позже она очень мне пригодилась, так как кончилась бумага, старые газеты для сворачивания цигарок-самокруток. А еще Шура сказала, что ходила в стан оленеводов к маленькому шаману и просила его пошаманить для нас. Шаман выполнил ее просьбу, совершил шаманское действо и сообщил Шуре, что мы на второй день после отплытия из лагеря убьем сохатого, а по приезде в Усть-Илимпею двое из нас троих заболеют. Я с интересом выслушал ее и запомнил пророчество маленького эвенкийского шамана.

Кстати, совсем забыл тебе сказать, что в нашей команде было не трое, а четверо. Четвертым членом была сибирская лайка по кличке Валет - молодой, красивый, рослый и умный пес, прекрасный охотник, профессионал по белкам. Шура с Валетом охотилась зимой в тайге на белок. Она была, как я узнал, прекрасным охотником и добывала за зиму много белок. Я с Валетом очень подружился, к тому же мы часто на пару топали по берегу Илимпеи, я с работой, он с охотой на мышей, которых он мастерски ловил и тут же съедал.

Мой первый рабочий день или маршрут по Илимпее начался от фактории Тунор. Отсюда я приступил к составлению глазомерной топографической схемы реки, одновременно нагружая ее геологическими и структурными элементами. При этом направление или азимут береговой линии я замерял горным компасом, а расстояние мерил шагами. Мои два шага составляли 1,5 м, поэтому я считал пары шагов, а, насчитав 100 пар, загибал палец на руке; и так до 500 пар или 750 м. Этот отрезок я отмечал на плане, а потом дальше в том же духе. Встречающиеся по ходу маршрута в обнажениях те или иные комплексы осадочных, туфогенных, магматических пород сразу наносились на план. По долине Илимпеи до самого устья в отложениях вскрывались только породы тунгусской свиты - ее продуктивной и туфогенной толщ. В нескольких пунктах и в начале маршрута в туфах я встретил выходы небольших тел траппов, имеющих в естественном горизонтальном срезе округлую форму размером 10-15 м. Видимо, это срезы штокообразных тел или некков траппов, являющихся, по-видимому, подводящими каналами пластовых интрузий этих же траппов. Такая схема в моей работе сохранялась весь период пребывания в долине реки Илимпея. Рабочий процесс нарушался только перерывом на обед. Заранее и на все дни я договорился с Шурой и Володей, что они в час дня причаливают берестянки к берегу и готовят обед. Для этого немного раньше оба уплывают несколько вперед, чтобы я успел до обеда доделать кусочек маршрута и подошел к ним, когда обед был уже готов. Такой распорядок дня соблюдался все время

нашего пребывания на Илимпее. Ближе к вечеру, когда нам уже пора было останавливаться на ночевку, Владимир, ехавший с Шурой в километре впереди меня, убил молодого и очень большого сохатого. Я услышал выстрелы и заспешил к месту события, тем более обнажений не было, и я только считал свои пары шагов.

Лось был огромный. Владимир, вытащив немного на берег берестянки и выгрузив необходимые веши, принялся вместе с Шурой разделывать тушу. Шура до этого успела развести костер и повесить на таганок чайник с водой для чая. Я принялся устанавливать палатку, а потом подрядился в помощники к Шуре и Володе по части заготовки дров для костра. Дров было нужно очень много, потому как Шура сказала, что мясо будем сушить, иначе пропадет. Когда туша была разделена, Шура приготовила ужин. Шура вырубила из фаланги ноги сохатого костный мозг и на нем зажарила сохатиную печенку. Вряд ли какой царь ел такую вкуснотищу. Такую нежную, своеобразно ароматную и вкусную пищу я никогда не пробовал. Здесь же мы, достаточно голодные, наелись печенки до отвала, а потом с большим удовольствием выпили чаю. Еще Шура успела сварить язык сохатого, сказав потом, что к завтраку. Наш общий друг Валет от перекорма потрохами сохатиными валялся неподалеку на боку с сильно увеличенным животом, пребывая в сытой истоме.

После ужина мы снова взялись за обработку сохатиного мяса и за другую работу, связанную с обработкой, ибо было еще прилично времени до темноты. Володя отправился за сосновой лесиной, так как только сосна пригодна для изготовления шампуров и драночной щепы для шашлыков и сушки мяса. Я отправился на заготовку дров. Когда сосновые шампуры, довольно длинные и с острыми концами с обеих сторон, были готовы, Шура стала нанизывать на них длинные и плоские куски сохатины и втыкать шампур другим концом в землю возле костра. Костер к этому времени удлинили до 2,5-3 м. Шура ставила шампуры у костра довольно быстро, так что скоро вокруг всего костра стояли шампуры, а на них жарилось мясо. Шура только поворачивала каждую шампурину для зажаривания мяса со всех сторон. Владимир в это время готовил настил из драночной щепы над костром для сушки мяса. Но уже стемнело, и сушку отложили на другой день. Готовые шашлыки Шура уложила в ведро тоже до завтра.

Утром я проснулся рано, но ни Шуры, ни Владимира в палатке не было — они чуть ли не в темноте встали и, позавтракав, продолжили сушить мясо. Когда я подошел к костру, то увидел, что вчерашнее шашлычное мясо уже сушится, а очередная порция шашлыков греется-жарится у костра. Шура оставила свое занятие и приготовила мне завтрак. Она предложила мне попробовать сырой сохатиный костный мозг и дала довольно приличный кусочек. Сначала не очень, а потом мне очень понравилось это кушанье. Эвенки считают костный мозг сохатого и оленя лучшим своим лакомством. Славяне окрестили его словом «мозгочить» и тоже не упускают случая вкусить всю прелесть этого лакомства. Как бы на второе, Шура мне предложила приличный кусок вареного сохатиного языка. Это тоже, будь здоров, какая вкуснотища. После завтрака, поблагодарив Шуру, я занялся заготовкой дров. С перерывом на обед, весь день до ужина и половину следующего дня мы сушили мясо. В итоге засыпали доверху сушеным мясом баульный мешок и еще какой-то тряпичный мешок. Наш друг Валет всю дорогу пребывал в состоянии активного пищеварения и все, что творилось вокруг него, ему было наплевать. Закончив сушить мясо, полдня мы отдыхали, а на следующий день поплыли, потопали вниз по Илимпее. Сушеное мясо оказалось очень вкусным; каждый день в очередной маршрут я брал с собой полный карман тужурки кусочков сушеного мяса и, как сухарики, сосал эти кусочки. Кроме вкусовых качеств, сухое мясо полностью утоляло голод.

До устья или до конца маршрута с нами никаких происшествий не произошло. Лишь однажды Шура повергла меня в смятение. Где-то на третий или четвертый день она сказала, что кончаются спички. Я перерыл весь рюкзак — нет ни коробка. Тогда Шура где-то по дороге около какого-то эвенкийского чума нашла старую большую кастрюлю, загрузила ее гнилушками и запалила их. Гнилушки не горят - они тлеют и дымят. Кастрюлю с гнилушками она установила на подкладку из деревянных чурбаков в берестянку и так ехала до самого устья, дымя тлеющими гнилушками, словно пароход. Мне теперь, чтобы прикурить, нужно было подойти к Шуре для получения огонька. Она же, понимая мою зависимость от кастрюли с гнилушками, значительно чаще причаливала к берегу и ждала моего прихода. Несколько раз нам пришлось ремонтировать берестянки, задерживаясь на 1-2 часа. Береста очень непрочный материал, поэтому любой острый камушек может пропороть или прорвать ее. Тогда лодка дает течь. В таких случаях лодку разгружают, вытаскивают на берег, просушивают днищем вверх и замазывают дырку или трещину смолой, которую плавят горячей железной полосой.

В маршруте по Илимпее особенно повезло с погодой. Все дни были солнечные, ясные, теплые; по утрам стало сильно холодать, а потом стали регулярно случаться заморозки. Кстати, теплые дни поспособствовали нам при сушении сохатиного мяса. С появлением по утрам заморозков исчезли комары, крылатые злодеи: все лето измывались над нами, как хотели, не давая передохнуть ни днем, ни ночью. И вдруг, о чудо, можно ходить без накомарника. С наступлением заморозков запахло осенью. Тайга стала постепенно менять свои красочные наряды. Особенно красочные в лиственничной тайге. День за днем осень все больше забирала прав над природой. И, наконец, вознеслась царицей над тайгой. Золотое безбрежное море лиственничной тайги с лентами речных долин, окрашенных в красные, оранжевые, бурые цвета кустарников, островками темно-зеленых, разлапистых елей и светло-зеленых шапок нескольких сосен.

Долина Илимпеи представляет собой дикий край, почти нетронутый человеком. Этот сказочный уголок дикой природы, красоту и прелесть которого забыть невозможно. В долине реки много лосей, масса тетеревов, встречаются медведи, в реке много разной рыбы. По берегам Илимпеи изредка встречаются эвенкийские чумы, покрытые корой лиственниц. Иногда в таких чумах мы ночевали. В них всегда имелась небольшая охапка сухих дров и лучин. Мы так же, уходя, оставляли немного дров. Когда первый раз мы ночевали в эвенкийском чуме, я боялся, что от костра, горящего посередине чума, может отлететь уголек или искра и прожечь спальник. Шура узнала про мое опасение, взяла мой финский нож и воткнула его в землю около моего мешка острием к костру и сказала, что теперь ничего на меня огненное из костра не полетит. И, правда, утром никаких прожогов не обнаружилось.

У нижней Тунгуски мой маршрут закончился. Подплывая к поселку Усть-Илимпея, нельзя было не обратить внимание на необычные дома на краю поселка. Это были новые рубленные, небольшие по размерам, с окнами и дверями дома, но без крыш. Вместо крыши над домом возвышалась конусообразная вершина эвенкийского чума. Из некоторых чумов, расположенных внутри дома, вился дымок, давая понять, что дом с чумом внутри обитаем. Позже я спросил эвенка, почему они так жестоко обошлись со своими домами. Он ответил: «В доме, однако, зимой холодно. Мы сняли крышу, разобрали пол и поставили чум. Теперь нам в доме не дует, а в чуме тепло».

В поселке Усть-Илимпея живут эвенки, немного русских и двое ссыльных евреев - мать и сын. Они оба из Риги, где сын учился в консерватории и мечтал стать хорошим скрипачом. Потом неожиданно произошло с Прибалтийскими областями что-то похожее на присоединение к Соседу, и Иосиф Лещ со своей мамой и со скрипкой оказался на берегах Тунгуски. Судьба Иосифа закончилась трагически — он утонул. Его мама сошла с ума и потом осталась навечно с сыном на диком севере.

Пролетело несколько дней, моя дорогая, как я начал писать тебе письмо. За короткий срок я успел поближе познакомиться с Усть-Илимпеей и ее обитателями. Валера, мой первый здесь знакомый, он же и радист, сумел связаться с Еремой и передать мою радиограмму в отношении самолета. Сегодня утром он сообщил, что на завтра иркутяне обещали вывезти меня отсюда. Я узнал и увидел в Усть-Илимпее много интересного, опишу тебе одну историю, немало удивившую меня. В эвенкийском поселке живет большой шаман. О нем мне еще Шура рассказывала на Илимпее и говорила, что все пророчества всегда сбывались и что все эвенки относятся к нему с большим уважением и поклонением. Я случайно около магазина увидел шамана. Это невысокий, крепкого сложения мужчина лет под 50, с короткой стрижкой и сильно заметной сединой; один глаз у него поврежден совсем. В общем, человек, как человек. Об истории, произошедшей с шаманом, мне рассказал Валера. Недели три назад из Туры (столица Эвенкии) приплыли два милиционера на катере и, отобрав у шамана бубен, увезли с собой. Зачем и почему — никто не знает. Какому идиоту пришла в голову эта дурацкая затея — тоже никто ни знает. Эвенки потрясены и до сих пор не могут прийти в себя. Я это изуверство тоже ни понять, не объяснить не могу. А еше я узнал, что отсюда из Усть-Илимпеи в конце

тридцатых годов на оленях и с местными эвенками-оленеводами уходил выдающийся исследователь Л А. Кулик на место падения Тунгусского метеорита. Кстати, некоторые ученые и исследователи считают (и я в их числе), что никакого метеорита не было; просто прилетел космический корабль с инопланетянами и при взлете обратно в космос космического корабля образовалась такая гигантская воронка из поваленного леса.

Пока все, моя дорогая. Может, в Ереме допишу еще немного. А сейчас начну укладываться и готовиться к полету.

Ну вот, моя дорогая, ненадолго прервал письменную беседу с тобой. Я уже в Ереме, на базе Амакинской экспедиции и уже выяснил, когда смогу улететь отсюда. Через день в Преображенку прилетит из Иркутска ЛИ-2 за группой иркутян, в их числе и Одинцов, и возвратится обратно. Я уже получил разрешение лететь этим самолетом. До Преображенки всех улетающих в Иркутск перебросят А.Павлов и Г.Гладий на своих маленьких самолетиках.

В назначенный день пополудни я вылетел из Усть-Илимпеи. Вначале до фактории Тунор мы летели над долиной Илимпеи, летели не очень высоко, и я еще раз, теперь сверху, любовался этим очаровательным уголком Сибири. У фактории самолеты чуть изменили курс, и сразу справа открылась панорама Чумакора. Картина действительно величественная. Посреди бескрайней тайги возвышается воистину потухший вулкан, точнее кратер потухшего вулкана. К сожалению, внешне красивейшая чаша-гора Чумакор оказалась бесполезной для людей.

На этом, пожалуй, все про Тунгусскую эпопею. В Иркутске это письмо я отправлю в Москву.

До скорого свидания моя дорогая.

Целую и крепко обнимаю тебя и сынулю.

Миша. Конец сентября 1949 года.

Мария Гавриловна Маркина - начальник Горно-Шорской партии; Нина Аракчеева - старший геолог этой партии. 1945 г.

Мой друг Лева Яковлев у нашей палатки. Горная Шория. 1945 г.

Предгорье Хамар-Дабана, временный полевой лагерь. Бурятия. 1946 г.

Первый раз верхом на олене. Река Илимпея. 1949 г.