Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: ВладимирЮльевич Визе, член-корреспондент Академии наук СССР.
На «Сибирякове» и «Литке» через ледовитые моря (Два исторических плавания 1932 и 1934 гг.). Издательство Главсевморпути, Москва – Ленинград, 1946 г.

 

На «Сибирякове» в Тихий океан 

В море!

 

Что у моря, да у синего,

У синего моря, у соленого,

У Архангельского города,

У корабельного пристанища...

           Поморская старина.

 

В Архангельске бывают нестерпимо жаркие дни. В такие дни каждая проезжающая по улице телега поднимает тучи пыли, а от автомобиля пешеходы заранее бросаются в сторону, боясь задохнуться от пыли. Если бы в столице Северного края водились щеголи, то эти дни были бы сущим кладом для чистильщиков сапог. Когда пыль и жара уж очень начинают донимать, архангельские граждане идут на набережную, сбрасывают с себя одежду и кидаются в Двину. Ползущие по реке радужные змейки нефти и смазочного масла мало кого смущают — жажда окунуться в прохладную воду слишком велика. Еще подъезжая к Архангельску, я мог из окна своей нестерпимо душной коробки вагона любоваться широко раскинувшейся лентой Двины и бронзовыми телами купальщиков. Казалось, будто красивая северная река погружена в дремоту. Противоположные берега Двины тонули в легкой голубоватой дымке испарений, поднимавшихся под действием горячего солнца. Медленно, почти невидимо для глаза несла река свои воды, впитавшие в себя солнечное тепло и аромат лесов. И это тепло и запахи свои река, скоро отдаст, смешав свои бурые воды с зеленым стеклом Белого моря. Еще дальше на севере, у входа в Ледовитое море, ничто уже не будет напоминать о Северной Двине, и только один химический анализ сможет рассказать нам о последних страницах жизни реки. Хорошо там, наверное, сейчас, на севере. Хорошо полной грудью вдохнуть живительный воздух студеного моря.

Так думал я, когда вконец измученный, вылезал в Архангельске из вагона и садился на катер, чтобы добраться до «Сибирякова». Этот корабль должен был перебросить нас из Белого моря в Тихий океан и на долгое время стать нам домом. Пока он стоял еще у пристани судоремонтного завода в Соломбале, где спешно залечивались его раны. «Сибиряков» имел за собой уже немалый трудовой стаж, что не могло не сказаться на всем его организме. Начиная с 1925 года, он неизменно работал во льдах Белого моря на весенних зверобойных промыслах, в остальное же время года бороздил воды Ледовитого моря, совершая рейсы на Мурман, Новую Землю, Шпицберген. Уже давно «Сибиряков» не был ни в «доме отдыха», ни в «санатории», и тяжкие трудовые дни давали себя знать: нет-нет, да и заскрипят где-нибудь старые кости. Даже теперь, готовясь в небывалый рейс, «Сибиряков» не имел времени как следует починить свое здоровье. Инженеры, впрочем, заявили, что старик еще крепок и что далекий путь ему вполне под силу и без капитального ремонта. Пусть будет так. Принимай же, старина, гостей и не очень ворчи на нас, что поведем мы тебя не проторенной дорогой «купцов», а путями неизведанными, где тебе не будут помогать ни маяки, ни лоции. Держись крепко, старик, и помни — ты первый должен пронести красный флаг через все Ледовитое море, от одного края Страны Советов до другого. От тебя будет зависеть, станет ли этот путь широкой дорогой, по которой пузатые пароходы потащат сотни тысяч тонн груза, или же ему будет суждено еще долгие века оставаться закрытым для человека.

«Александр Сибиряков», называвшийся раньше «Bella venture», был построен в 1909 году в Глазго, в Англии. Он имел водоизмещение в 1383 регистровые тонны, длина его равнялась 73,4 метра, ширина — 10,9 метра. Машина тройного расширения, в 2000 индикаторных сил. Приспособленный для плавания во льдах, «Сибиряков» был построен особенно крепко и имел стальную ледовую обшивку. Настоящим ледоколом «Сибиряков» все же не являлся и по своей мощности и активности во льду много уступал «Красину», «Ленину» и «Ермаку». Такие ледоколы, как «Сибиряков», у нас принято называть пароходами ледокольного типа. Свою молодость «Сибиряков» провел на звериных промыслах около Ньюфаундленда, а во время первой мировой войны он был приобретен в Канаде царским правительством с целью установления зимней навигации в Белом море. В то время главная масса следовавших из-за границы в Россию военных грузов шла через Архангельский порт, и потому вопрос о зимней навигации в Белом море встал перед военным командованием со всей остротой. Вместе с «Сибиряковым» для Белого моря тогда же были приобретены ледоколы «Святогор» (ныне «Красин», 10 000 л. с), «Александр Невский» (ныне «Ленин», 10 000 л. с.), «Микула Селянинович» (8000 л. с), «Канада» (ныне «Литке», 7500 л. с.), «Минин» (6500 л. с.), «Пожарский» (ныне «Макаров», 6500 л. с.) и ледокольные пароходы «Илья Муромец» (4200 л. с.), «Иван Сусанин» (3200 л. с.), «Садко» (3200 л. с.), «Соловей Будимирович» (позже «Малыгин», 2800 л. с.), «Владимир Русанов» (2000 л. с.), «Георгий Седов» (2200 л. с.) и «Семен Дежнев» (2200 л. с.).

Еще издали, подходя вместе с начальником экспедиции, профессором О. Ю. Шмидтом, на катере к борту «Сибирякова», я увидел на спардеке знакомую фигуру капитана Владимира Ивановича Воронина. Владимир Иванович долго колебался, принять ли ему предложение идти капитаном на «Сибирякове», и до самого моего приезда в Архангельск я не знал, как он решил этот вопрос. Увидя его теперь на «Сибирякове», отдающим распоряжения своим помощникам, я был очень обрадован и горячо пожал его большую, сильную руку».

Лучшего капитана для нашего ответственного полярного рейса нельзя было найти. Огромный опыт арктических плаваний на ледокольных пароходах, светлый ум и абсолютный авторитет не только среди своих подчиненных, но и вообще среди моряков сделали имя капитана Воронина широко известным далеко за пределами его родного Севера.

С Владимиром Ивановичем мне приходилось плавать в высоких широтах Арктики в 1929 и 1930 годах на «Седове», и я всегда удивлялся его поразительному чутью, благодаря которому он легко и быстро решал самые сложные «ледовые задачи» и нередко выводил корабль из положения, казавшегося безвыходным. Полярный капитан должен быть одновременно и крайне осторожным и очень дерзким. При этом никаких определенных правил, когда нужно быть осторожным и когда следует рискнуть в условиях полярного плавания не существует — почти все познается «нутром». И это «нутро» Владимира Ивановича никогда не обманывало. Когда Владимир Иванович уводил меня теперь в свою каюту, чтобы рассказать, как идут дела, последние сомнения оставили меня: с этим человеком успех будет, он не может не быть. Мне казалось, что в смотревших на меня светлых глазах помора я прочел ту же уверенность.

Оказались на «Сибирякове» и другие моряки, знакомые мне по плаваниям «Малыгина» и «Седова», в их числе старший штурмам Юрий Константинович Хлебников и старший механик Матвей Матвеевич Матвеев. Вот люди, на которых можно положиться, как на скалу. Такие не подкачают. Зато небольшое разочарование пришлось мне испытать, когда гостеприимный капитан пригласил меня в кают-компанию подкрепиться с дороги. Вместо неразлучного с Ворониным и «Седовым» стюарда Ивана Васильевича Екимова я увидел новое лицо. Кто бы ни был этот новый, Ивана Васильевича он, конечно, не заменит, это я знал твердо. Такого неутомимого и преданного своему делу и кораблю стюарда едва ли видел какой-нибудь из бесчисленных пароходов, бороздящих мировой океан. Воронин рассказал мне, что у И. В. Екимова не хватило сил расстаться с «Седовым». Напрасно Владимир Иванович уговаривал его перейти на «Сибиряков»; влюбленный в «Седова» стюард и слышать об этом не хотел: «Уходить с счастливого судна? Да ни за что на свете! И как это только вы, Владимир Иванович, могли изменить «Седову»? Иван Васильевич был несомненно прав: «Седов» — счастливое судно, я мог убедиться в этом, плавая на нем в 1929 и 1930 годах. Но отчего же и «Сибиряков» не может стать счастливым? И, в конце концов, кто делает судно «счастливым»? Ведь все те же люди, тот же Воронин, те же Екимовы, Хлебниковы, Матвеевы.

На «Сибирякове», как и полагается на судне, уходящем в далекое полярное плавание, суматоха стояла несусветная. Тяжкое это дело — подготовка полярной экспедиции. Нансен любил указывать, что успех экспедиции почти на сто процентов зависит от предвидения всяких обстоятельств в период ее подготовки. Я согласен с Нансеном, но вместе с тем утверждаю, что не все можно предвидеть. Как, например, организовывая экспедицию на «Сибирякове», можно было учесть, что железнодорожные умники перепутают Архангельск с Астраханью и направят заказанные нами в Одессе овощи на Каспий? А без овощей в Арктику не пойдешь. Изволь-ка выкарабкаться из этого положения в Архангельске, где в июле своих овощей почти не бывает. «Неполадки» происходят, конечно, не с одними только овощами — всюду обнаруживаются прорехи, которые надо наспех ликвидировать. Между тем время не терпит: путь впереди длинный, и отход «Сибирякова» назначен на 25 июля. Никто, начиная от начальника экспедиции, в эту официальную дату не верит, но громко высказывать свое неверие в таких случаях не принято. Впрочем, опоздание на несколько дней тайно уже учтено в оперативном плане экспедиции. Но это опоздание может выразиться только тремя-четырьмя днями, иначе оно будет уже угрожать успеху экспедиции.

Пуще всех в этой предвыходной толчее достается О. Ю. Шмидту, завхозу П. Г. Малашенко и помощнику по административной части И. А. Копусову. Шмидт беспрестанно заседает в различных учреждениях, «увязывает неувязки» и дает молнию за молнией, загрузив архангельский телеграф доотказа. Нужно сказать, что правительственные и общественные организации Северного края оказали экспедиции исключительно энергичную поддержку, без которой мы не могли бы своевременно выйти в море. Многое, что явно запаздывало, было предоставлено нам местными организациями.

Малашенко не спит четвертую ночь, в Архангельске он уже успел обрасти колючей бородой, глаза его блестят лихорадочно. Но этот необычный вид его нам на пользу — Малашенко достает то, что достать кажется невозможным и в чем обычному смертному безусловно отказали бы. Он ходит в каком-то трансе, говорит мало и на указания начальника отвечает только коротким «есть» — и делает это «есть». Нервный Конусов бродит тенью, и глядеть на него жутко — доживет ли до выхода в море? Если Малашенко удается иногда вздремнуть минут на пять-десять, хотя бы прислонившись в трюме к ящику, до ближайшего окрика «полундра», то для Копусова никакой отдых уже невозможен. Руки его трясутся, походка стала нетвердой. Да, надо скорее в море.

Однако в этой сутолоке не все трагично, случаются и веселенькие дела. Вот, например, при погрузке на «Сибирякова» табака (предмет первой необходимости для всякого уважающего себя полярника) оказалось, что ящики с папиросами лучших сортов предусмотрительно увезены с собой на Землю Франца-Иосифа зимовщиками научно-исследовательской станции в бухте Тихой, покинувшими Архангельск в первой половине июля. Так как на складе имелись еще другие папиросы, правда, худшего качества, то сибиряковцы приняли этот сюрприз довольно добродушно, а некоторые даже похваливали франц-иосифских зимовщиков — хозяйственные, мол, люди.

Наш молодой карикатурист Ф. П. Решетников устроил в кают-компании небольшую выставку своих картин, написанных большею частью на злобу дня. Попал Решетников в нашу экспедицию не совсем обычным путем. Почувствовав себя во власти полярного микроба и решив пробраться в Арктику во что бы то ни стало, Решетников первым делом постарался познакомиться с начальником экспедиции, профессором О. Ю. Шмидтом. Для этого он встал у дверей редакции Большой Советской Энциклопедии, где тогда работал О. Ю. Шмидт, и начал терпеливо ожидать выхода профессора, наружность которого была Решетникову хорошо знакома по многочисленным портретам в журналах и газетах. Когда Шмидт, наконец, показался, Решетников стал следовать за ним по пятам, на ходу набрасывая его портрет. Закончен был этот портрет в трамвае, в который, к счастью молодого карикатуриста, сел О. Ю. Шмидт.

На следующий день Решетников явился к О. Ю. Шмидту в редакцию Энциклопедии и, вынув сделанный рисунок, преподнес его профессору со словами: «Я — комсомолец Решетников. Меня знает Муханов, ваш спутник в экспедиции 1930 года. Хочу ехать с вами на «Сибирякове», готов исполнять любую работу». Федино дело, однако, с треском провалилось, и он получил дружеский, но твердый отказ. Решетникова это не смутило — не все же удается сразу! — и когда члены экспедиции выезжали из Москвы в Архангельск, он преспокойно сел вместе с ними в вагон. В Архангельске Решетникову пришлось вторично выслушать отказ. Тогда он взялся за карандаш и краски и развил лихорадочную деятельность. Через несколько дней целая стена кают-компании на «Сибирякове» была увешана результатами его творчества. Эти рисунки, большею частью остроумные шаржи на участников экспедиции, имели большой успех. Не раз Отто Юльевич и другие члены экспедиции останавливались перед рисунками и хохотали от души. Акции Феди несомненно пошли на повышение. «Владимир Юльевич, — обратился он ко мне, — я ничего не прошу у вас, только поговорите обо мне с Отто Юльевичем». Я обещал.

Но, что я, в сущности, мог оказать в его пользу? «Славный парень Решетников, жаль его, что не может попасть в экспедицию», — этим ограничилась моя заступническая речь.

«Да... — согласился Отто Юльевич, — трудно устроить. Притом места у нас на ледоколе нет совершенно». — «Место уже найдено, — вмешался тут Муханов. — Федя на все условия согласен» — «Так, так», — ответил Шмидт. Ввиду того, что это было не «нет, нет», Решетников и Муханов сейчас же истолковали этот ответ как согласие взять Федю в экспедицию. Отто Юльевич против такого толкования не возражал. Решение вопроса, на какую должность можно зачислить Решетникова (должность художника была уже занята Л. В. Кантаровичем), также было подсказано Мухановым: Федю назначили библиотекарем, и, кроме того, он должен был помогать научным работникам, главным образом во время драгировок и добывания проб морского грунта. Официально Решетникова приняли только до Северной Земли, где он должен был перейти на «Русанов». Но когда мы были у Северной Земли, никто уже об этом не помнил, и таким образом Решетников — первый из карикатуристов, совершивших плавание северо-восточным проходом. Жалеть о том, что мы уступили настойчивости Решетникова, не приходилось. Он действительно выполнял все, что только от него требовали, а во время тяжелых авральных работ, где требовалась физическая сила, Федя был неизменно в первых рядах. В те дни, когда ледокол стоял во льдах, выжидая, пока рассеется туман, или когда судно спокойно шло открытым морем, из твиндечного помещения то и дело раздавались звуки джаз-флейты, на которой Федя артистически высвистывал фокстроты. Весельчак он отменный. Выполнявшиеся им, при обязательном участии Муханова, плясовые номера также вызывали среди сибиряковцев шумные одобрения.

В подготовке экспедиции деятельное участие принимали также жены участников экспедиции, собравшиеся на проводы «Сибирякова» в немалом количестве. Я говорю — деятельное, потому что видел их постоянно суетящимися, насколько же их помощь была реальна, решить не берусь. Судя по всему, желание их поскорей подготовить судно к выходу было искренним и горячим. Особенно запечатлелась у меня в памяти жена секретаря экспедиции Л. Ф. Муханова. День и ночь ее можно было видеть хлопочущей на палубе, где она в своем длинном вечернем платье являла странный контраст с господствовавшей на судне грязью и беспорядком. На прощание она подарила своему мужу «Пушоню» — небольшого шпица с белоснежной шелковой шерстью, наказав внимательно ухаживать за собачонкой. Впоследствии я мог убедиться, что Муханов выполнял этот приказ добросовестно — Пушоня ходил всегда сытый и чистый.

Мы, гидрологи, правда, не очень любили этого пса, ибо с самого момента выхода в море Пушоня решил, что «улицу» на «Сибирякове» представляет проход перед гидрологической лабораторией. Вещественные доказательства такого умозаключения Пушони гидрологи нередко обнаруживали, спускаясь с палубы в лабораторию. Пушоне не посчастливилось стать первым шпицем, проделавшим этот великий морской путь. В Восточно-Сибирском море он сдох от чумы, занесенной на судно архангельским Бобиком, которого незадолго до выхода «Сибирякова» в море подобрал один из мягкосердечных матросов.

Жены сибиряковцев постоянно донимали меня вопросом, пройдем ли мы в одно лето в Тихий океан или зазимуем. Я всегда отвечал, что благоприятный ледовый прогноз позволяет утверждать, что «Сибиряков» не зазимует. Кажется, они мне не очень верили, считая, по-видимому, что я изрекаю пророчества по «наитию свыше». Это я заключаю из того, что большинство жен задавали мне этот вопрос по  нескольку раз в день. Впрочем, может быть, мой ответ не удовлетворял их и им было бы приятнее услышать предсказание о зимовке «Сибирякова»? Но не думаю — все они были такие славные и такими верными глазами смотрели на своих мужей, готовившихся в далекое плавание. Как бы то ни было, никогда раньше мне не приходилось удовлетворять столько запросов по части ледовых прогнозов, как в эти последние дни перед выходом «Сибирякова». Хотя нам и помогали жены участников экспедиции, погрузка и подготовка ледокола к выходу в море затягивались. «Ох, трудно от стенки оторваться», — не раз сетовал капитан Воронин. Назначенный день выхода — 25 июля — уже прошел, а грузы для экспедиции все продолжали прибывать. Я не видел еще ни одной большой полярной экспедиции, которая вышла бы в море, дождавшись всего, что значится в списках. Настает момент, когда терпение лопается, и начальник заявляет: «Довольно. Черт с ним, с этим грузом, обойдемся и без него». Так было и теперь. Наше терпение иссякло 27 июля, и выход был назначен на следующий день. На этот раз мы не дождались весьма существенного груза — самолета. Он вылетел из Ленинграда под управлением летчика И. К. Иванова, но, не долетев до Архангельска, имел вынужденную посадку на реке Онеге вследствие порчи мотора. Мы выслали в Онегу на морском катере новый мотор и просили И. К. Иванова догонять «Сибирякова» лётом. Местом встречи ориентировочно был назначен остров Диксона.

Итак, день, выхода настал. Хороший день. Он должен был открыть новую страницу в истории завоевания Арктики. Это знали и чувствовали не только мы, сибиряковцы, но и вся огромная толпа, собравшаяся на пристани, чтобы напутствовать «Сибирякова». Уверенность в победе позволяла легко и радостно принять те торжественные и вместе с тем теплые проводы, которые нам устроила общественность Архангельска. Около «Сибирякова» кружились расцвеченные флагами яхты и катера, гремела музыка. Стоя у борта и любуясь этой необычайной, праздничной картиной, я все-таки немного завидовал Амундсену, когда он в 1903 году выходил из Норвегии в плавание северо-западным проходом. Амундсен скрывался тогда от свирепых кредиторов, и потому ни о каких проводах не могло быть и речи. Тайком, ночью, в проливной дождь Руал Амундсен поднялся со своими шестью спутниками на борт маленькой «Йоа», суденышко отшвартовалось, и полярные исследователи, никем не замеченные, вышли в море.

В тот самый момент, когда сходни были уже сняты и «Сибиряков» медленно отходил от стенки, мне с пристани перебросили телеграмму. Она была от редакции «Известий ЦИК»: «Дорогому Владимиру Юльевичу редакция «Известий» шлет горячий привет и наилучшие пожелания. Выражаем уверенность, что советский флаг, поднятый на ледоколе, на котором плавает ветеран социалистического освоения советского сектора Арктики, одержит победу над стихией». Эта телеграмма меня очень тронула.

До бара Северной Двины мы добрались не так скоро, как думали. Сперва пришлось остановиться около баржи, которая подвезла нам аммонал; отказаться от этого груза нельзя было никак — в борьбе со льдами он мог сослужить нам большую службу. Вторая задержка произошла у Чижовки, где жены должны были окончательно проститься со своими мужьями. Процедура достаточно сложная, а потому требующая времени. Когда катер с верными подругами сибиряковцев, наконец, стал отчаливать, нам крикнули оттуда, что одной жены не хватает. После долгих поисков нашли недостающую в одной из кают вместе с мужем. Побледневшая, она вышла с чемоданом в руке, два других нес за нею ее муж. Странно...Все остальные жены оставили свой багаж в Архангельске и явились провожать нас с одними сумочками в руках. Что там, в этих трех чемоданах, уж не годовой ли запас одежды и белья?..

На баре нам грозила новая задержка. С нашей осадкой в 25 футов мы могли пройти бар только в полную воду, а до этого момента оставалось еще добрых три часа. Капитан ждать не захотел и решил «перетащиться» через песчаную мель бара. Струя воды, образующаяся от работы винта, промыла канал в мягком илисто-песчаном грунте, и мы легко преодолели это последнее препятствие, отделявшее нас от моря.

На следующий день мы были уже в горле Белого моря. Солнце пекло, было тихо, и море лежало, как зеркало. По случаю пересечения полярного круга В. И. Воронин рассказал нам очередную забавную историю. В свое время Комиссариат труда издал постановление, по которому судовой состав, плавающий севернее полярного круга, имеет право на дополнительный отпуск. Ввиду большого числа рейсов на Мурман и Печору (проходящих в большей своей части севернее полярного круга) Северной конторе Совторгфлота это постановление показалось слишком невыгодным, и она возбудила ходатайство «о перенесении полярного круга дальше на север». Впрочем, на картах, лежащих в штурманской рубке «Сибирякова», полярный круг всюду значился на старой неизменной широте — 66 ½º N, а потому мы были вправе не считаться с перенесением полярного круга (если таковое имело место). Это было на руку «полярным волкам» на «Сибирякове», решившим воспользоваться теплой погодой. Когда ледокол приближался к роковой линии в горле Белого моря, они не замедлили объявить, что по старому морскому обычаю каждый, кто в первый раз пересекает полярный круг, должен, если он себя уважает, выкупаться в море. Первой жертвой был намечен наш инженер-подрывник Б. Ю. Малер. Не желая идти наперекор доброму морскому обычаю (кстати сказать, такой обычай существует только в отношении экватора), Малер стал снимать с себя одежду. Его удержали в тот момент, когда он, стоя на фальшборте, уже готов был броситься в море. Несколько ведер холодной воды на голову ему все же досталось.

30 июля справа от линии курса показался темный массив Канина Носа — мы были у входа в Ледовитое море. Об этом один из научных сотрудников сообщил по радио своей престарелой матери в Ленинград. Радиотелеграмма была весьма лаконичная: «Огибаем Канин Нос», но, как впоследствии оказалось, она взволновала старушку необычайно. Дело в том, что на пути в Ленинград текст телеграммы,  по неизвестной причине, увеличился на одну роковую букву, и телеграмма была доставлена адресату в следующем виде: «Погибаем Канин Нос». Я далек от того, чтобы подозревать в этой игре слов сибиряковских радистов, это было несомненно делом какого-то шутника на Большой Земле. Нашим радистам — Е. Н. Гиршевичу и Э. Т. Кренкелю — было не до шуток. Они завалены работой по горло, и из радиорубки день и ночь раздавался стук телеграфного ключа. И неудивительно — ведь на борту семь корреспондентов. Профессиональный корреспондент, впрочем, только один — Б. В. Громов, остальные — «любители». Официальные корреспонденции (в «Известия ЦИК и ВЦИК») дает сам начальник экспедиции; кроме него, в газеты корреспондируют писатель С. А. Семенов, секретарь экспедиции Л. Ф. Муханов, кинорежиссер В. А. Шнейдеров, инженер Б. Ю. Малер и матрос П. Адаев. В первые дни плавания и автор этих строк был в числе «пишущих», посылая корреспонденции в газету «Водный транспорт», но уже в Карском море он решил воздержаться от этого из сострадания к Сибиряковским радистам. Возможно, впрочем, что им руководило не одно сострадание, но и некоторая боязнь испортить отношения со славными радистами, ибо нередко автор видел, как во время обеда то Гиршевич, то Кренкель кидали мрачные, но красноречивые взгляды на пишущую братию. Да и действительно, нельзя было не впасть в черную меланхолию, когда изо дня в день приходилось насыщать эфир перлами журналистики вроде следующей корреспонденции (см. «Вечернюю Красную Газету» от 7 августа 1932 года): «Рассекая стальным форштевнем изумрудно-зеленые волны, точно по ровному и гладкому паркету, мчится ледокол «Сибиряков» к выходу в Ледовитый океан. В густой нависшей мгле, время от времени оглашая воздух хриплым ревом гудка, пробирается ледокол к Канину Носу. Кругом, куда ни кинешь взор, — вода, бесконечные разливы тумана. Завтра утром «Сибиряков» будет рассекать синие волны Полярного моря». Бедные Гиршевич и Кренкель! Пожалуй, вы были единственные на «Сибирякове», кому действительно приходилось иногда туго.

Научные работы, если не считать ежечасных гидрологических наблюдений над поверхностным слоем моря и метеорологических наблюдений, не требовавших остановки, на «Сибирякове» пока еще не начинались. В целях экономии времени исследовательские работы должны были начаться только в северной части Карского моря. Поэтому, пока «Сибиряков» шел по Баренцову морю, времени у научных работников было много. Чтобы использовать его, было решено провести цикл научно-популярных лекций для команды и участников экспедиции. На мою долю выпал ряд лекций по истории плаваний северо-восточным проходом.

 

Проторенной дорогой

 

Как по морюшку синему

Бежит-побежит Сокол корабль

«Садко».

 

Еще в Архангельске было решено пройти в Карское море через Маточкин Шар, а не через Югорский Шар, несмотря на то, что через последний пролив путь к острову Диксона на 30 миль короче. Но в арктических морях нередко приходится отдавать предпочтение длинному пути перед более коротким. Дело в том, что для мореплавателя «длина пути» определяется не только числом миль, но и количеством затраченного времени и топлива, а это количество, в свою очередь, в весьма большой степени зависит от состояния льдов. Поэтому обычно бывает выгоднее сделать обход по чистой воде, чем идти напрямик через льды, в особенности через сплоченные. Так поступили и мы, избрав Маточкин Шар вместо Югорского Шара, которым большей частью пользуются суда, идущие из Архангельска к Диксону.

Еще в начале июля Государственный гидрологический институт сообщил нам прогноз, по которому «в южной части Карского моря судам, идущим из южных проливов (т. е. Югорского Шара и Карских Ворот) к острову Белому, следует считаться с возможностью встречи в конце июля и в первой декаде августа значительных масс льда, которые под влиянием ветра могут сплотиться и представить существенные затруднения». Это предсказание вполне оправдалось, так как еще до выхода «Сибирякова» в море мы получили по радио сведения о том, что в середине июля пароход «Умба» и портовые ледоколы № 8 и № 9 тщетно пытались пройти в Югорский Шар.

О неблагоприятном состоянии льда в Югорском Шаре и прилежащей части Карского моря сообщала также радиостанция, находящаяся в восточном устье этого пролива, тогда как с радиостанции в Маточкином Шаре поступили сведения о полном очищении ото льдов. Таким образом, мы имели в 1932 году случай, наблюдающийся не так редко, когда пролив, расположенный на 380 километров севернее Югорского Шара, находился в более благоприятных ледовых условиях, чем последний.

Когда шла подготовка экспедиции северо-восточным проходом, мы все, конечно, очень интересовались состоянием льда. Попадет ли «Сибиряков» в такие условия, какие встретила норденшельдовская «Вега», или, подобно «Мод», ему придется выдержать жестокую борьбу со льдами? Поэтому уже с осени 1931 года я тщательно собирал все сведения о погоде, которые по радио сообщали на Большую Землю наши полярные метеорологические станции. За каждый истекший месяц вычерчивались карты давления, ветров и температуры. Эти карты сулили нам очень радужные перспективы, а к началу лета уже можно было с уверенностью утверждать, что мы попадем в «малоледовитый» год. К сожалению, прогноз состояния льда можно было дать только для района к западу от Новосибирских островов, так как восточнее этих островов метеорологических станций в то время было очень мало, а те, которые существовали (остров Ляховский, остров Врангеля, Среднеколымск), имели плохую радиосвязь с центром, и сведений с этих станций получить было нельзя. Во всяком случае, проход самого тяжелого участка Северного морского пути — у Таймырского полуострова и Северной Земли — казался обеспеченным. Это создавало уверенность, что выполнение задания правительства — сквозное плавание северо-восточным проходом в одну навигацию — будет «Сибирякову» вполне под силу. При менее благоприятных ледовых перспективах, возможно, пришлось бы поставить вопрос о замене «Сибирякова» более мощным ледоколом.

Погода нам благоприятствовала, и 31 июля вечером мы подходили к Маточкину Шару, узкому проливу, разделяющему Новую Землю на два острова и соединяющему Баренцово море с Карским. Вход в этот пролив с моря почти неприметен, и капитану, впервые посещающему эти места, обычно не сразу удается найти пролив (В настоящее время, когда устье Маточкина Шара обставлено знаками и огнями, вход в этот пролив не представляет затруднений). Так, например, известный мореплаватель Ф. Литке, которому в 1827 году было поручено произвести съемку Маточкина Шара, в течение пяти дней тщетно искал вход в Маточкин Шар и вернулся в Архангельск, так и не выполнив порученного задания. Теперь такие случаи, впрочем, уже невозможны, так как в советское время составлена хорошая карта западного входа в Маточкин Шар и не меньшую помощь мореплавателю оказывает прекрасная лоция Новой Земли.

Поморы знали о существовании Маточкина Шара, несомненно, еще в XVI веке. Так, об этом проливе рассказывали главному фактору «Московской компании», Антону Маршу, русские мореходы, которых он в 1584 году посылал на Обь. Название «Маточкин Шар» (Matuchin straight) впервые встречается на карте, изданной Конрадом Лев в 1598 году. Первую карту Маточкина Шара составил штурман Федор Розмыслов, который зимовал в восточном устье пролива в 1768 — 1769 годах.

Название «Маточкин Шар» незнакомому с Севером должно показаться странным. Происхождение этого названия можно объяснить следующим образом. Слово «Шар», которое на языке поморов значит «пролив», по-видимому, производится от норвежского слова «skaer» (выговаривается «шэр»); этим последним словом норвежцы обозначают скопление небольших скалистых островов с узкими проливами между ними (русское «шхеры»). Слово «Маточкин» происходит от слова «матка», как поморы раньше называли Новую Землю (см., например, у С. Максимова «Год на севере», 1859). Таким образом, «Маточкин Шар» в переводе на обыкновенный русский язык означает «Новоземельский пролив».

Маточкин Шар одно из самых живописных мест Советской Арктики. Длина пролива равна 95 километрам, ширина его в среднем составляет 2 километра, но местами пролив суживается до полукилометра. С обеих сторон громоздятся покрытые вечным снегом горы, до  тысячи метров высотой. В некоторых местах с гор сползают небольшие ледники. По своему характеру Маточкин Шар напоминает типичный норвежский фиорд.

Маточкин Шар обычно вскрывается в первой половине июля и очищается от льдов к середине августа, но когда мы проходили через пролив, он был уже свободен от льдов. Только в восточной его части мы встретили одинокую льдину. Увидев ее, Владимир Иванович Воронин направил «Сибирякова» прямо на льдину, и она раскололась на мелкие части. «Так будет и дальше со всеми вами», — со смехом объявил Воронин. Отто Юльевич Шмидт, с явным удовольствием наблюдавший за этим маневром, подозвал к себе корреспондента: «Обязательно отметьте этот момент. Замечательно!» Семь блокнотов немедленно показались из карманов, и благодаря отеческому наставлению Отто Юльевича случайно заблудшая в Маточкин Шар льдина была запечатлена в истории. Журналисты были тоже рады этой льдине, ибо до этого других тем, кроме рассекания форштевнем ледокола зеленых, изумрудных или синих вод, у них почти не было.

А корреспонденции о том, как «вздыбившийся» ледокол разрезает волны Ледовитого океана, по-видимому, приелись самим журналистам.

Несколько восточнее мыса Узкого в Маточкином Шаре стояли на якоре четыре иностранных парохода, ожидавших проводки через Карское море. Пароходы имели необычайно запущенный и грязный вид и в этом отношении могли смело соревноваться с любым из «греков», на весь мир славящихся своей грязью. Каково было состояние пароходов внутри — я не берусь сказать, но по наружному виду это были настоящие «старые галоши». Хозяева послали эту рухлядь в Карское море, по-видимому, не без тайной надежды, что пароходы никогда больше не вернутся в родной порт. Вспомнились многочисленные рассказы о существующих в капиталистических государствах так называемых «аварийных капитанах», задача которых состоит в том, чтобы незаметно потопить негодное судно, с тем, чтобы за угробленное старье хозяева получили страховую сумму. Для таких капитанов-могильщиков Карское море, казалось бы, должно быть настоящим эльдорадо — тут и льды, и туманы, и неизвестные течения, которые «не по вине командования» могут пригнать судно к рифам, где волнение быстро разрушит корабль. Казалось бы, в Карском море налицо все условия для безнаказанной деятельности «аварийных капитанов», однако на самом деле это не так. Подозрительное состояние судов, направляемых заграничными пароходными компаниями в Карское море, уже давно обратило на себя внимание советских хозяйственников. А аварии судов в Карском море нам совсем не на руку: с одной стороны, такие аварии могут создать Карскому морю дурную славу и тем самым тормозить развитие мореплавания по Северному морскому пути; с другой стороны, частые аварии  несомненно вызвали бы повышение страховых премий, а это тоже не в наших интересах. В виде контрмеры против почтенных капитанов, использующих Карскую операцию для своей черной профессии, мы организовали институт «групповых капитанов», на которых лежит обязанность проводки через Карское море небольших караванов иностранных судов. При наличии в таком караване группового капитана «аварийному капитану» делать уже нечего — он может стоять, сложа руки и только сожалеть о неудавшейся попытке получить свой процент с выданной хозяину страховой суммы.

Поздно вечером мы подошли к Белужьей губе, находящейся недалеко от восточного устья Маточкина Шара. Здесь стояли ледокол «Ленин» и норвежский пароход «Вагланд», зафрахтованный в Карскую операцию. Лицезрение этого последнего «купца» доставило нам мало удовольствия. Дело в том, что по договоренности с правлением Комсеверпути пароход «Вагланд» должен был доставить нам уголь к острову Диксона; этот уголь должен был прибыть на Диксон до прихода туда «Сибирякова» и во всяком случае не позже 5 августа. То, что «Вагланд» преспокойно стоял теперь под боком «Ленина» и, по-видимому, и не думал торопиться, не предвещало ничего хорошего, ибо для нашей экспедиции «упущение времени» было действительно «смерти подобно»... Чтобы выяснить положение, Отто Юльевич, Владимир Иванович и, я отправились на «Ленин», где мы были радушно встречены капитаном Эгге, начальником морской службы Комсеверпути М. И. Шевелевым и начальником морской проводки Карской операции В. Г. Шибинским. Мы узнали от них, что за несколько дней до нашего прибытия «Ленин» сделал ледовую разведку на восток от Маточкина Шара, причем обнаружил между Новой Землей и островом Белым ледяной массив шириной в 150 миль. По словам командования на «Ленине», лед на протяжении первых ста миль был разреженный и уже сильно изъеденный, но дальше на восток находились сплоченные девятибалльные льды. Ввиду такой ледовой обстановки командование Карской операции считало более благоразумным выждать улучшения в состоянии льдов, которое должно было наступить в близком будущем, так как лед носил уже резкие признаки разрушения. К сообщению о «тяжелом» состоянии льдов в Карском море мы отнеслись спокойно, так как хорошо знали, что у руководителей Карской операции существует профессиональная привычка переоценивать состояние льдов в неблагоприятную сторону. В том, что 1932 год, вопреки утверждению ледовых разведчиков с «Ленина», не является тяжелым в Карском море, я был твердо убежден и в данном случае верил больше своим прогнозам.

Рано утром 1 августа мы распростились с «Лениным» и, пожелав командованию Карской операции скорейшей успешной проводки первого каравана через льды Карского моря (в этот караван входил «Вагланд»), снялись с якоря и пошли к восточному устью Маточкина Шара. Вскоре по левому борту показались постройки обсерватории. Как ни хотелось многим корреспондентам остановиться здесь хотя бы на часок, чтобы пополнить свои путевые дневники рассказами зимовщиков о проведенной полярной ночи, Отто Юльевич на этот раз не внял мольбам, и «Сибиряков» прошел мимо обсерватории, приветствовав ее тремя гудками. В ответ на здании радиостанции взвился сигнал из флагов: «счастливого пути».

Обсерватория в Маточкином Шаре является первой полярной метеорологической радиостанцией, созданной в советское время. Она была построена в 1923 году Отдельным северным гидрографическим отрядом под начальством Н. Н. Матусевича. В этот отряд входило три судна: «Малыгин», «Мурман» и «Купава». Выгрузочные и строительные работы продолжались с 21 августа по 6 октября, т. е. в течение 46 суток, при хорошей, благоприятной погоде и отсутствии льдов. Сейчас мы научились строить полярные станции более быстрыми темпами, но тогда необходимого опыта в этом деле еще не было. В числе зимовщиков, остававшихся в Маточкином Шаре на первый год, была и участница нашей экспедиции на «Сибирякове» — Ирина Леонидовна Русинова (Погибла в 1942 году во время блокады Ленинграда). Она, конечно, с особым интересом рассматривала знакомые места. За девять лет здесь многое изменилось, и из обыкновенной метеорологической станции она выросла за это время в настоящую обсерваторию. Ирине Леонидовне сразу же бросилось в глаза отсутствие одной из больших радиомачт — ее сломало еще в 1928 году ураганным ветром, нередко достигающим здесь бешеной силы. Приблизительно через месяц после прохода «Сибирякова» через Маточкин Шар жертвою местного шторма пал здесь самолет Карской операции, разбившийся вдребезги, причем погибли командир самолета Л. М. Порцель, второй пилот и наблюдатель. Отважным полярным летчикам на месте катастрофы поставлен скромный памятник.

Обсерватория в Маточкином Шаре, расположенная под 73°16 с. ш., долгое время могла гордиться тем, что является самой северной обсерваторией в мире. В настоящее время первое место в этом отношении, а также по объему выполняемых работ принадлежит обсерватории в бухте Тихой на Земле Франца-Иосифа, которая находится под 80°20 с. ш., т. е. на 785 километров севернее Маточкина Шара. Я думаю, впрочем, что и за бухтой Тихой это «первенство» останется не навсегда (В 1986 году полярная станция была организована на острове Рудольфа (81°48 с. ш.).

Пройдя от Маточкина Шара 25 миль на восток, мы достигли кромки льдов. Все население «Сибирякова» высыпало на палубу посмотреть на своего неприятеля, с которым, может быть, предстоит жестокий бой. Киногруппа, в составе руководителя В. А. Шнейдерова, режиссера Я. Д. Купера и оператора М. А. Трояновского, устроилась на баке, фотограф П. К. Новицкий, участник многих полярных плаваний, влез на ванты и лихорадочно защелкал своей «лейкой». Лед, который мы здесь встретили, несколько разочаровал жаждавших боевой схватки молодых сибиряковцев. Ничего страшного в нем не было. Это был мелкобитый, уже сильно истлевший лед, толщина его не превышала полуметра. Между льдинами было много чистой воды, и сплоченность льда можно было оценить 4 — 6 баллами (советские мореплаватели и гидрологи оценивают сплоченность льда или — что то же самое — степень покрытия моря льдами в баллах, подобно тому, как в метеорологии принято оценивать в баллах степень покрытия неба облаками. 10 баллов означают, что все видимое пространство моря сплошь занято льдами, цифра 0 означает, что море свободно от льдов, баллы 1, 2, 3 и т. д. показывают, что одна, две, три и т. д. десятые части видимой площади моря заняты льдами).

Для прохода «Сибирякова» этот лед не представлял никаких затруднений, и судно могло точно придерживаться своего курса. Через 30 миль мы вышли на чистую воду, которой следовали миль 40. Дальше «Сибиряков» снова вошел во льды, которые по своему характеру заметно отличались от льдов только что пройденной первой полосы. Особенно бросался в глаза грязно-бурый цвет льда, обусловленный примесью илистых частиц и указывавший на то, что льды эти были вынесены из прибрежных мелководных районов. Размеры отдельных льдин были здесь несколько больше, чем в ранее пройденной полосе льдов, но настоящих ледяных полей не встречалось. Больше была и толщина льда, которая местами доходила до одного метра, а также сплоченность льда. Весь лед находился в стадии интенсивного таяния, нижняя поверхность его была сильно изъедена и имела ноздреватый вид. Грязно-бурые, сильно заиленные льды встречаются в Карском море довольно часто. В Баренцевом море, за исключением крайней его юго-восточной части (так называемого Печорского моря), такие льды редки, а если там иногда попадется лед буроватого оттенка, то это обусловлено не столько включением илистых частиц, сколько содержанием во льду диатомовых водорослей. Эти микроскопические водоросли встречаются часто и во льду Карского моря, способствуя бурой окраске.

Таяние бурого льда происходит несравненно быстрее, чем чистого льда, так как от последнего значительная часть солнечных лучей отражается. Подтверждение тому, что лед с примесью частиц, окрашенных в темный цвет, тает быстрее, чем чистый лед, дали и наши наблюдения над соленостью поверхностного слоя воды, которые на «Сибирякове» производились через каждый час. В первой пройденной «Сибиряковым» в Карское море полосе льдов, где грязного льда не было, соленость колебалась от 24%₀ до 29%₀  (Количество соли, содержащейся в морской воде, принято выражать в promille. Так, например, соленость 24%, означает, что в 1000 граммах воды содержится 24 грамма соли), тогда как во второй полосе, где грязный лед встречался в большом количестве, соленость падала до 4%₀. Эта низкая соленость объясняется, конечно, тем, что верхний слой воды был перемешан с почти пресной водой, образовавшейся от таяния льда. Еще отчетливее влияние усиленного таяния грязного льда на распреснение поверхности моря усматривается из следующих цифр, показывающих соленость морской воды во время пересечения второй встреченной «Сибиряковым» в Карском море полосы льдов:

 

Соленость

На чистой воде у западной кромки ............... 31%₀

Среди чистого льда......................................... 29%₀

Среди грязного льда......................................... 6%₀

На чистой воде у восточной кромки..............22%.

 

Еще до входа во льды Карского моря начальник экспедиции вывесил в кают-компании правила охоты на белого медведя и морского зверя. Это мероприятие, обуздывающее пыл молодых охотников, которые горят нетерпением известить по радио своих знакомых на Большой Земле о первом охотничьем трофее, я горячо приветствовал. Оно особенно необходимо в экспедициях, где только небольшая часть участников имеет полярный опыт и может спокойно, без зуда в руках смотреть на шествующего по льдам медведя или греющегося на солнце тюленя. Охота на белого медведя с судна вообще не представляет никакого интереса, являясь по существу простым расстрелом не чующего опасности зверя. Когда такой расстрел производится беспорядочно и по изрешеченному неудачными выстрелами, обливающемуся кровью зверю идет пальба пачками, получается отвратительное зрелище. Впрочем, льды Карского моря не оправдали надежд наших охотников. По сравнению с Баренцовым морем эти льды поразительно бедны жизнью. Тюленей и морских зайцев почти не было видно, редко встречались и птицы. Один медведь нам все же попался на пути. Неудачливый мишка, конечно, пал жертвой кровожадных охотников на «Сибирякове». Убийство это было, в сущности, совершенно бесполезно, потому что свежее мясо имелось на «Сибирякове» еще в избытке, летняя же Шкура белого медведя не имеет никакой цены. На глупого медведя, перекрестившего свой путь с курсом «Сибирякова», сильно досадовали радисты: им, конечно, предстояло несколько лишних часов работы, ибо первая полярная охота не могла не быть воспета нашими журналистами.

Утром 2 августа, еще задолго до пересечения меридиана острова Белого, «Сибиряков» окончательно вышел из льдов. Всего мы прошли льдами около 85 миль. Таким образом, ширина ледяного массива в южной части Карского моря уменьшилась с последних чисел июля, когда «Ленин» производил свою ледовую разведку, почти вдвое. Это лишний раз говорит о том, с какой поразительной быстротой происходит иногда таяние льда в южной части Карского моря. «Тяжелых льдов», о которых нас предупреждали на «Ленине», мы не видели вовсе.

Вскоре по выходе изо льдов навалил густой туман, и остров Белый оставался невидимым. Туман, конечно, мало обрадовал наше морское командование, тем более, что по выходе из Маточкина Шара определить широту по солнцу, из-за неблагоприятных условий облачности, не удалось. Точное местоположение наше оставалось поэтому неизвестным. Чтобы определиться хоть приблизительно, капитан Воронин приказал по возможности чаще бросать лот. Путем сравнения полученной цепочки глубин с теми глубинами, которые были нанесены на официальной карте, В. И. Воронин мог установить, что нас несколько снесло течением на север. От места, определенного по глубинам, капитан проложил прямой курс на остров Верна, лежащий рядом с островом Диксона. Так как для данного района глубин на карте имелось вообще мало (На современных картах данного района глубины показаны в количестве, вполне достаточном для нужд мореплавания), то у меня не было большой уверенности в том, что мы действительно выйдем к острову Верна. Однако чутье и на этот раз не обмануло Владимира Ивановича, и на следующий день (3 августа) прямо по носу показался знак на острове Верна, а вскоре затем мы увидели и радиомачту на Диксоне. Эта мачта, выстроенная в 1915 году, имеет в высоту 110 метров и является самой высокой мачтой наших полярных радиостанций. В настоящее время такие высокие мачты больше уже не строятся на полярных станциях, потому что необходимости в этом нет.

В бухту Диксон мы прошли проливом между островом Верна и островом Диксона. В 1932 году на карте этого пролива не имелось еще ни одной глубины, а потому мы шли малым ходом, непрерывно бросая ручной лот. После полудня мы были у входа в бухту Диксон. Раздалась команда «отдать якорь», загремела якорная цепь, и ледокол, развернувшись по ветру, встал неподвижно. Первый этап нашего  пути был пройден. Он совпал с тем путем, которым в 1875 году плавал Норденшельд на маленькой «Proven» и по которому в советское время ежегодно следуют десятки торговых кораблей. Эта часть Северного морского пути к 1932 году уже была хорошо освоена. Настоящая экспедиционная работа для нас здесь только начиналась.

 

 

В ожидании угля

 

«Я надеюсь, что гавань Диксон, ныне пустая, в короткое время превратится в сборное место для множества кораблей, которые будут способствовать сношениям не только между Европой и Обским и Енисейским речными бассейнами, но и между Европой и северным Китаем».

                                                                     А. Норденшельд, 1875 г.

 

Радиостанция на острове Диксона была построена в 1915 году. Возникла она не в плане строительства полярных станций, а благодаря случайному обстоятельству. В 1914/15 году к северу от Таймырского полуострова зимовала экспедиция Б. Вилькицкого, следовавшая Северным морским путем из Владивостока в Архангельск. Так как не было уверенности в том, что судам экспедиции удастся летом 1915 года высвободиться изо льдов, то на случай второй вынужденной зимовки Гидрографическое управление организовало вспомогательную экспедицию, главной задачей которой являлась постройка радиостанции на острове Диксона, с целью установления надежной связи с судами Вилькицкого. Когда «Таймыру» и «Вайгачу» все же удалось вырваться из льдов еще в 1915 году, Гидрографическое управление решило упразднить радиостанцию на острове Диксона. Только благодаря ходатайству Академии Наук эта мера не была приведена в исполнение, и радиостанция была использована для устройства при ней постоянной метеорологической станции, которая начала действовать с 1916 года. Жизнь в дальнейшем показала, что эта станция имеет исключительно большое значение как для службы погоды, так и для операций по западному участку Северного морского пути. Можно смело утверждать, что без наличия этой станции работы по освоению морского пути к устью Енисея не увенчались бы тем успехом, свидетелем которого мы сейчас являемся.

В советское время станция на острове Диксона была значительно расширена (Порта в бухте Диксон в 1932 году еще не существовало). Когда мы посетили станцию, здесь был только что закончен постройкой новый жилой дом вместе с несколькими службами. Свое хозяйство зимовщики на Диксоне поставили весьма основательно: здесь имелись и корова и свиньи. На удобренной почве вокруг станции в изобилии росла необычайно высокая для этих мест, сочная трава, служащая в летнее время кормом для скота. Ездовые и охотничьи собаки диксоновской станции заслуженно пользовались хорошей славой среди полярников — таких великолепных псов мне редко приходилось видеть на других станциях. Для собак было построено специальное отепляемое помещение, в котором они жили зимой; на лето собак переводили в небольшие будки, у которых псы_? во избежание драк, сидят на цепи. Для улучшения породы собак на станции одно время находился ручной молодой волк, но удались ли опыты скрещивания собак с волком — мне неизвестно.

Мы попали на станцию как раз в период смены зимовщиков, и здесь было очень многолюдно. Обычно на Диксоне зимовало 8 человек, но в 1932 году план работ станции, в связи с проведением второго Международного полярного года, был значительно расширен, и на зиму здесь осталось 22 человека, в том числе четыре женщины с детьми. Научных работников было пять. В том же 1932 году метеорологическая станция на Диксоне была развернута в полярную геофизическую обсерваторию, и здесь был установлен комплект приборов для регистрации элементов земного магнетизма.

Зимовщики поведали нам, что истекшая зима 1931/32 года была на Диксоне необычайно мягкой и в море почти все время была видна открытая вода, в связи с чем медведи в районе острова не показывались вовсе. Охота на песцов была неплохая — их удалось добыть 60 штук. Начало лета, по словам зимовщиков, было здесь также очень теплым. Для нас это были приятные вести, подтверждавшие мои предположения о благоприятном состоянии льдов в северо-восточной части Карского моря.

На станции хранится очень интересная тетрадь с собственноручными записями различных полярных исследователей, посетивших остров Диксона. В ней имеются записи Руала Амундсена, Отто Свердрупа, Б. Вилькицкого, К. Неупокоева, Н. И. Евгенова, А. М. Лаврова и др. Многие из сибиряковцев не преминули запечатлеть в этой тетради и свои имена вместе с подходящими к случаю мыслями.

Как ни радушно встретили нас зимовщики на Диксоне, все же нам пришлось испытать здесь некоторое разочарование. Дело в том, что на «Сибирякове» не все обстояло благополучно. Среди нас имелся человек, который за шесть суток плавания сумел возбудить к себе всеобщую неприязнь. Вернее, не он сам, сколько выходившая из его рук продукция. Это был повар. Обычно безудержно веселые сибиряковцы становились угрюмыми и молчаливыми, когда садились за обеденный стол. Северо-восточный проход, такой заманчивый по предстоящим схваткам с полярной стихией, начинал казаться нудным и бесконечно длинным путем. Мысль о зимовке и перспектива в течение 365 суток питаться бездарными творениями Сибиряковского повара приводила некоторых буквально в трепет. К чему были все наши заботы о хороших продуктах, когда этот человек обладал фатальным талантом все лучшее превращать в стандартную дрянь! Велико было поэтому ликование, когда Отто Юльевич заявил, что решил списать повара на Диксон, в расчете взять на его место станционного повара из старой смены. Вот  в этом нам и пришлось разочароваться. Когда мы посетили станцию на Диксоне, оказалось, что старый повар уже покинул станцию и находился вне пределов досягаемости.

В ожидании прибытия «Вагланда» мы совершили в окрестностях Диксона ряд экскурсий, одни с научной целью, другие с целью охоты, третьи — просто, чтобы промять ноги.

Недалеко от станции находилось летнее становище промышленников на белуху, устроенное в 1931 году. Рядом, на маленьком скалистом островке, был наблюдательный пункт. Здесь день и ночь стоял постовой, высматривавший, не покажется ли где-нибудь белуха. В том году промысел был плох — до нашего прихода промышленники добыли всего только восемь белух. Неудачно промышляли и в прошлом году.

Около становища мы увидели небольшой барак. На вопрос, для чего он служит, нам ответили, что в бараке помещается «колбасный завод». Я думаю, что это самая северная в мире колбасная фабрика — она расположена под 73°31' с. ш. Сырьем для изготовления колбас служило здесь мясо белухи. Колбаса получалась совершенно черная. Администрация «завода», в знак внимания к нашей экспедиции, преподнесла В. И. Воронину одну такую белушью колбасу.

Небольшое разнообразие в нашу диксоновскую стоянку внес сильный шторм с SSE, разразившийся 4 августа. В это время на берегу как раз находилась партия наших охотников. О том, чтобы перебраться, при неистовавшем ветре, при помощи имевшейся у охотников небольшой лодки на судно, не могло быть и речи. Мы могли разглядеть в бинокль, что охотники, дабы не застыть на ветру окончательно, разложили грандиозные костры — плавник имеется на берегах Енисейского залива в изобилии. Когда шторм несколько поутих, на берег выслали большую шлюпку. Волнение было, однако, еще настолько сильным, что шлюпку то и дело заливало водой. Это очень смутило одного из охотников — кавказца Чачбу, принятого О. Ю. Шмидтом в экспедицию специально для выделки шкур. Горный житель, очевидно впервые в жизни видевший разбушевавшееся море, наотрез отказался сесть в шлюпку. Так и пришлось временно оставить его одного на берегу мокнуть под немилосердно хлеставшим дождем. Впоследствии Чачба вполне свыкся с морем, а в хождении по битому плавучему льду он достиг даже большого мастерства, окончательно забыв всякий страх перед холодной ванной в Ледовитом море. Север пришелся так по душе этому южанину, что по выходе «Сибирякова» из Берингова пролива он с разрешения начальника экспедиции остался на зимовку в бухте Провидения на Чукотском полуострове. Мотив, побудивший Чачбу остаться на зиму на Чукотке, он формулировал так: «Сказал дома, что иду в большую экспедицию, а вернусь через два месяца; скажут — врал нам все. Не могу домой, должен остаться здесь на год».

Охотники, как полагается, никакой дичи не добыли, но зато принесли нам несколько великолепных омулей, которых сибиряковцам подарила местная артель рыбаков. Само собой разумеется, что в руки повара мы этих омулей не дали, ими занялись в камбузе добровольцы. В этот вечер все места в кают-компании были заняты. Еще бы! Вместо «брандахлыста», дальше которого кулинарное искусство Сибиряковского повара не шло, вдруг да настоящая наваристая уха!

Утром к «Сибирякову» подошел небольшой пароход «Боцман Лайнэ», снабжавший рыбалки в районе Енисейского залива. Мы узнали, что вчерашний шторм наделал беды: в море унесло шлюпку с семью промышленниками из становища у мыса Полынья. Было решено немедленно идти на поиски пропавших. «Боцман Лайнэ» и два небольших промысловых бота, стоявших в то время в бухте Диксон, должны были обследовать прибрежный район. «Сибиряков» же занялся розысками в более мористом участке. К несчастью, как только «Сибиряков» вышел в море, навалил туман. Целый день крейсировали мы в густом молочном месиве, ежеминутно давая протяжные гудки, но безрезультатно — пропавших промышленников мы не обнаружили. Безуспешны были и поиски, предпринятые другими судами. Позже мы узнали, что промышленникам все же удалось спастись. Переждав шторм в открытом море, они имели еще достаточно сил, чтобы самостоятельно добраться до берега.

Во время одной из экскурсий мы посетили могилу участника экспедиции на «Мод» матроса Тессема, находящуюся на матером берегу напротив острова Диксона. Эта могила памятует о полярной трагедии, история которой такова. После своей зимовки в 1918/19 году на «Мод», недалеко от мыса Челюскина, Амундсен списал с судна двух матросов, Тессема и Кнудсена, с тем, чтобы они прошли пешком к острову Диксона и доставили в Европу собранные экспедицией за первый год ее плавания научные материалы. Дело в том, что Амундсен предполагал начать в 1919 году ледовый дрейф через Полярный бассейн. Этот дрейф должен был продолжаться по меньшей мере три года, а потому научные результаты, добытые за первую зимовку, дошли бы до культурного мира с большим запозданием. Тессем же и Кнудсен могли их доставить в Европу еще в том же году. Расстояние от места зимовки «Мод» до острова Диксона составляет около 900 километров, и Амундсен предполагал, что Тессем и Кнудсен легко покроют его, тем более, что к западу от архипелага Норденшельда на побережье находились продовольственные склады, устроенные экспедицией на «Эклипсе» в 1915 году.

Однако до начала лета 1920 года ни Тессем, ни Кнудсен на острове Диксона не появились. Тогда норвежское правительство решило отправить на поиски двух пропавших участников амундсеновской экспедиции парусно-моторное судно «Хеймен», которое должно было обследовать район между островом Диксона и мысом Вильда. Вследствие неблагоприятного состояния льдов «Хеймен» дошел только до 75°11' с. ш. и 87°15' в. д., где был вынужден повернуть обратно. Тогда начались переговоры с советским правительством об организации советско-норвежской экспедиции, которая должна была бы продолжать поиски сухим путем. С советской стороны в этой экспедиции участвовал Н. А. Бегичев, бывший боцман «Зари» — судна полярной экспедиции Толя. В начале июня 1921 года Бегичев с 500 оленей прибыл на остров Диксона, откуда поисковая партия выступила к мысу Вильда. 18 июля этот мыс был достигнут, причем здесь был найден гурий, внутри которого оказалась жестянка из-под консервов с вложенной в нее запиской, оставленной Тессемом и Кнудсеном 15 ноября 1919 года. Они сообщали, что находятся в хорошем состоянии и собираются идти дальше по направлению к острову Диксона, имея продовольствия на 20 дней. Продолжая поиски, Бегичев нашел на мысе Стерлегова брошенную нарту, а дальше к западу, у мыса Приметного, он сделал страшную находку. Около остатков костра валялись консервные банки с иностранными этикетками, гильзы и рукоятка сломанного складного ножа, а среди головешек Бегичев увидел полуобуглившиеся кости сожженного человеческого тела и череп. Какая полярная драма разыгралась здесь? Тайна ее, вероятно, никогда не будет раскрыта, и мы знаем только, что останки принадлежали Кнудсену.

Летом 1922 года, по инициативе Комсеверпути, поиски Тессема продолжались геологом Н. Н. Урванцевым и Н. А. Бегичевым. Они нашли на материковом берегу, против острова Диксона, в глубокой расщелине скелет человека, прикрытый полуистлевшей одеждой. В кармане вязаного жилета лежали золотые часы, на внутренней стороне которых было выгравировано имя Тессема. Тут же были найдены хронометр, компас и в прорезиненном пакете донесения Амундсена и научные материалы его экспедиции. Тессем не бросил их, несмотря на то, что, очевидно, находился уже в совершенно беспомощном состоянии. Из 900 километров, которые ему надо было пройти по тундре, он не дошел до места своего спасения всего каких-нибудь четыре километра.

Весною 1933 года зимовщики станции на мысе Челюскина нашли в месте зимовки «Мод» записную книжку Тессема. Записи в этой книжке велись Тессемом еще до начала пешего перехода к Диксону, а потому эта находка не помогает выяснению обстоятельств гибели двух отважных норвежских матросов.

6 августа в бухту Диксон прибыл ледокольный пароход «Русанов», вышедший из Архангельска через три дня после «Сибирякова». Экспедиция на «Русанове» имела основной задачей постройку полярной станции на мысе Челюскина. Кроме того, она должна была произвести смену зимовщиков на острове Домашнем у Северной Земли и выполнить ряд научно-исследовательских работ. В тот же день от М. И. Шевелева было получено радио, в котором сообщалось, что «Вагланд» прибудет на Диксон в лучшем случае 9 августа. Чтобы использовать время, остававшееся до прихода угольщика, было решено выполнить исследовательский рейс к острову Свердрупа, который лежит приблизительно в 100 километрах к северу от острова Диксона и еще ни разу не был посещен человеком. Остров Свердрупа был открыт 18 августа 1893 года экспедицией Нансена на «Фраме». Первым увидел остров капитан «Фрама» Отто Свердруп, который в то время как раз находился в «вороньем гнезде» (наблюдательской бочке), высматривая зверя на льду. Нансен поэтому и назвал вновь открытый остров по имени Свердрупа. В 1915 году к острову Свердрупа приближалось экспедиционное судно «Эклипс», ходившее под начальством О. Свердрупа к острову Уединения на розыски В. А. Русанова и его спутников. Ни экспедиция на «Фраме», ни экспедиция на «Эклипсе» не высаживались на остров. Исследование его представляло поэтому несомненный интерес, тем более, что остров расположен на трассе Северного морского пути. Особенно важно было определить его точное местоположение.

Рейс к острову Свердрупа совместно с «Русановым» мы использовали для гидрологических работ. Были произведены четыре меридиональных, расположенных параллельно разреза. Каждый разрез состоял из четырех глубоководных станций. На этих станциях определялись на различных глубинах температура, соленость и некоторые другие химические и физические свойства воды. Такие разрезы, особенно если их несколько, являются лучшим средством для выяснения гидрологического режима моря. Наши наблюдения показали, что участок Карского моря, находящийся между островом Диксона и островом Свердрупа, характеризуется двумя массами воды различных свойств и различного происхождения. Верхний, сравнительно тонкий слой, толщиной около 10 метров, заполняют относительно теплые и малосоленые воды; ниже этого слоя находится вода, обладающая очень низкой температурой и сравнительно большой соленостью. В качестве примера такой резко выраженной слоистости вод по вертикали здесь приводятся температуры и солености, измеренные с «Сибирякова» на станции, расположенной в широте  74°10' N и долготе 80º12' Е (в 14 милях к юго-востоку от острова Свердрупа):

 

 

Происхождение верхней теплой воды совершенно ясно: это вода, вынесенная Енисеем, успевшая только в сравнительно небольшой мере смешаться с ледяной водой Карского моря. Эта последняя, обладая низкой температурой при довольно большом содержании солей, является более тяжелой, а потому и занимает нижние слои. Теплая и малосоленая вода енисейского происхождения скользит по холодной воде Карского моря и, двигаясь в общем на север, только очень медленно перемешивается с последней. Экспедиции на «Седове» в 1930 году удалось проследить енисейские воды в Карском море до 80-й параллели. Вынося в Карское море значительное количество тепла, енисейские (а также обские) воды несомненно оказывают в летнее время разрушающее действие на ледяной покров моря. Не будь этих рек, навигационные условия в Карском море были бы безусловно более тяжелыми. Можно думать, что количество тепла, выносящееся речными водами в Карское море, не остается постоянным из года в год, чем отчасти обусловливаются колебания в состоянии льдов в этом море. Вопрос этот, однако, еще совершенно не изучен, несмотря на важность его для предсказания ледовых условий на Карском участке Северного морского пути (Высказанные в 1932 году предположения о влиянии речного стока на ледовитость Карского моря были впоследствии подтверждены исследованиями В. С. Антонова).

Вместе с гидрологами развернули свои работы биолог П. П. Ширшов и геолог В. И. Влодавец. С помощью трала, волочившегося по дну при очень медленном ходе судна, биологи собирали диковинных обитателей морского дна — ежей, звезд, офиур, раков и множество других. В конусообразную сеть из шелкового газа, так называемый «цеппелин», ловили планктон — мельчайшие взвешенные в воде организмы, В. И. Влодавец  работал с трубкой Экмана, при помощи которой он добывал образцы морского грунта в виде колонок до одного метра длиной.

Остров Свердрупа открылся гораздо раньше, чем можно было ожидать по карте. Оказалось, что местоположение острова было показано на карте неправильно: на самом деле он лежит на 10 миль южнее. При подходе к острову с юго-восточной стороны «Сибиряков» попал на небольшие глубины. Мы знали, что в свое время у острова Свердрупа сидел на банке «Эклипс», и поэтому сочли благоразумным остановиться и выслать вперед шлюпку для промера. В нее сели старший штурман Ю. К. Хлебников и три матроса. Для записи измеренных глубин штурман взял с собою гладко оструганную доску. Бумага была в данном случае малопригодна, потому что могла промокнуть, и записи могли сделаться неразборчивыми. Доска очень понравилась корреспондентам, которые немедленно решили, что эта «скрижаль» достойна места в музее Арктического института. П. К. Новицкий запечатлел ее на пленке.

Когда шлюпка вернулась, мы пошли самым малым ходом и после полудня встали на якорь в одной миле от восточного берега острова. Из воды в большом количестве «выставали» тюлени. На этот раз даже самые заядлые стрелки не соблазнились испытать на тюленьих головах свою меткость — все спешили поскорей высадиться на остров, на который «еще не ступала нога человека». Две битком набитые людьми шлюпки отвалили от борта, и мощные взмахи весел быстро доставили их к низкому песчаному берегу. Моторный катер в нужный момент, конечно, забастовал.

Остров Свердрупа сложен из песка, образующего на поверхности кочки, которые местами довольно густо поросли травой и щавелем. Прибрежная часть острова сильно заболочена, здесь лежит много плавника. Остров невысок — максимальная высота его над уровнем моря составляет около 50 метров. По заключению нашего геолога, В. И. Влодавца, остров Свердрупа ледникового происхождения и представляет собою остатки морены. На нем всюду разбросаны небольшие валуны. От острова в различных направлениях отходят песчаные косы.

Мы видели на острове очень много медвежьих следов; нам удалось убить двух медведей. Они имели очень жалкий вид, шерсть лезла с них клочьями и желудки их были совершенно пусты. Медведи попали на остров несомненно еще тогда, когда он был окружен льдами. Момент отхода льдов от острова звери, вероятно, прозевали и остались, таким образом, здесь пленниками. Бедняги отчаянно голодали. Хотя у берегов было много тюленей, это не могло спасти медведей от голодовки, потому что на воде медведь тюленя добыть не может. Голод мучил зверей так сильно, что они стали пожирать друг друга: в одном месте мы нашли остатки истерзанной медвежьей шкуры, которую другой медведь, как было видно по следам, волочил по земле; здесь же валялись обглоданные медвежьи кости. На острове встречались также следы песцов и в очень большом количестве следы гусей.

Наш топограф Я. Я. Гаккель определил на острове Свердрупа астрономический пункт. К сожалению, наблюдениям сильно мешала большая облачность, и астрономический пункт получился невысокой точности. На месте наблюдений поставлен столб из плавника, высотою около трех метров. И. Л. Русинова определила на острове элементы Земного магнетизма.

Одновременно с «Сибиряковым» к острову Свердрупа подошел «Русанов», который бросил якорь у юго-западной его оконечности. Совместными трудами обеих экспедиций была произведена топографическая съемка острова. Длина его в направлении с юга на север оказалась равной 8 километрам, в ширину остров имеет 5 километров.

Вечером 9 августа мы были снова у острова Диксона. Вскоре сюда прилетел на самолете «Дорнье-Валь» летчик А. Д. Алексеев, обслуживавший Карскую операцию. Позже он совершил блестящий перелет на Северную Землю и мыс Челюскина. Северная Земля была в этом году достигнута на самолете впервые. Трехкратные попытки, предпринятые в этом направлении в 1929 — 1931 годах Б. Г. Чухновским, по различным обстоятельствам не увенчались успехом.

В тот же день мы получили извещение, что летчик Иванов, наконец, вылетел из Архангельска. Таким образом, надежда, что в распоряжении экспедиции будет находиться самолет, вновь воскресла. Самолет был нам нужен не только для ледовой разведки, но и для географических рекогносцировок. В частности, предполагалось обследовать с самолета белое пятно «Земли Андреева», лежащее к западу от острова Врангеля. В этот район до нас не удалось еще проникнуть ни одному судну, так как здесь неизменно встречались непроходимые льды. Однако наши надежды на прибытие самолета вскоре полностью разрушились. Через несколько часов после первого радио, сообщавшего о вылете И. К. Иванова, мы получили второе, с извещением, что самолет потерпел аварию в Белом море и окончательно вышел из строя. К счастью, авария не повлекла за собой человеческих жертв. То, что экспедиция оказалась без самолета, было для нас серьезным ударом. Мы почувствовали это особенно остро в Чукотском море, когда «Сибиряков» боролся с тяжелыми льдами.

10 августа прибыл, наконец, долгожданный «Вагланд». К одному борту норвежца подошел «Сибиряков», к другому «Русанов». Немедленно были организованы ударные бригады, и перегрузка угля, в порядке соревнования между «Сибиряковым» и «Русановым», пошла бешеным темпом. Норвежская команда в перегрузочных работах не участвовала. Капитан «Вагланда» с нескрываемым изумлением наблюдал за ударной работой советских моряков. Не меньшее внимание норвежского капитана привлекала и великолепная борода нашего начальника. Любопытство его было задето этой бородой так сильно, что он перешел на «Сибиряков» и на английском языке обратился к одному из нас с вопросом: «Скажите, ваш начальник, наверное, из бывших священников?»

Уже на следующий день перегрузка угля была закончена. Мы взяли с «Вагланда» 250 тонн, а всего на борту «Сибирякова» находилось теперь 850 тонн, и ледокол был набит углем доотказа. Часть угля не поместилась в трюмах, и его пришлось оставить на палубе.

Прежде чем сняться с якоря, мы еще раз обсудили вопрос, как быть с поваром. Вопрос этот, несомненно, был очень серьезным. Недаром Амундсен говорил, что на полярном судне должности капитана и повара являются самыми важными. На наше счастье, среди команды нашелся один, который кое-что понимал в кулинарном деле и был согласен взять на себя заботу о питании сибиряковцев. Конечно, это не был специалист, но мы все же с радостью приняли его предложение — проиграть здесь во всяком случае нельзя было, ибо хуже худшего не бывает. Наш повар-монстр был списан на Диксоне, откуда он через Сибирь вернулся в Архангельск. Новым поваром-добровольцем мы в течение всего нашего плавания оставались довольны. Чудес он, конечно, не творил, но продуктов не портил.

Мы были в приподнятом настроении, когда «Сибиряков» снялся с якоря и, напутствуемый тремя гудками с «Вагланда», взял курс на Северную Землю.

В то время, когда мы покидали бухту Диксон, здесь находилось четыре парохода и два моторных бота. В следующем году мне пришлось быть свидетелем, одновременной стоянки в бухте Диксон 22 судов. Начало сбываться предсказание Норденшельда, что «гавань Диксон, ныне пустая, в короткое время превратится в сборное место для множества кораблей, которые будут способствовать сношениям не только между Европой и Обским и Енисейским речными бассейнами, но и между Европой и северным Китаем».

 

На Северную Землю

 

«Ледовые условия в северо-восточной части Карского моря, к западу от Северной Земли, будут в 1932 году более благоприятными, чем обычно. Остров Домашний будет доступен для обыкновенных судов».

                               

                                   Прогноз Государственного гидрологического института.

 

Когда «Сибиряков» покидал бухту Диксон, вопрос, каким проливом экспедиция пройдет в море Лаптевых, еще не был решен. Тот или иной вариант пути должен был быть принят по прибытии «Сибирякова» на Северную Землю, в зависимости от выявившейся ледовой обстановки. От Диксона наш курс был проложен прямо к острову Домашнему, расположенному у западного берега Северной Земли. На этом острове Арктический институт выстроил в 1930 году научно-исследовательскую станцию. Смену зимовщиков, проведших здесь два года подряд, должен был произвести теперь «Русанов». «Сибиряков» же шел к острову Домашнему со специальной целью запечатлеть на кинопленке сцену встречи с зимовщиками. В готовившемся В. А. Шнейдеровым полярном фильме этот момент должен был занять видное место.

«Сибиряков» вышел из бухты Диксон 11 августа вечером, почти одновременно с «Русановым». Чтобы наиболее рационально использовать переход обоих ледоколов к Северной Земле в отношении гидрологических работ и морских промеров, курс «Сибирякова» был проложен параллельно курсу «Русанова», но приблизительно на 20 миль восточнее. Утро следующего дня принесло нам сюрприз: слева открылся неизвестный низменный остров, находившийся от нас в расстоянии около 7 миль. Как ни соблазнительно было подойти к острову поближе, чтобы хотя бегло обследовать его, от этого пришлось отказаться. Из-за опоздания «Вагланда» мы и так вышли с Диксона почти на неделю позже, чем предполагали, и рисковать потерей еще одного дня мы не могли. К тому же и погода стояла пасмурная, вследствие чего исключалась возможность выполнить на вновь открытом острове самую важную задачу — определить путем астрономических наблюдений его точное местоположение. Когда мы проходили траверз этого острова, с «Русанова» сообщили нам, что и он по правому борту видит землю. Таким образом, новый остров был открыт одновременно двумя экспедициями. Впоследствии этот остров был назван именем К. Сидорова, в честь известного гидрографа, много поработавшего в наших северных морях и умершего в мае 1932 года (Остров К. Сидорова принадлежит к островам Арктического института, открытым экспедицией на «Сибирякове» в следующей, 1933 году).

Вскоре мы получили с «Русанова» новое радио, в котором сообщалось, что им открыта еще другая группа островов (Эти острова, впоследствии названные мною островами Известий ЦИК, были впервые посещены экспедицией «Сибирякова» в 1933 году). Открытие всех этих островов, расположенных не так далеко от Диксона, было для нас неожиданным.

Если нам посчастливилось открыть новые острова, то не повезло с отысканием уже известных островов.

«Сибиряков» держал курс на остров Исаченко, открытый в 1930 году экспедицией на «Седове», а «Русанов» шел прямо на остров Уединения. Однако оба ледокола преспокойно прошли через те места, где должны были находиться эти острова, не обнаружив ни малейших признаков земли. Выяснилось, что  острова были положены на карту недостаточно точно, и, кроме того, наши корабли снесло течением несколько в сторону от намеченного курса.

Утром 13 августа мы находились уже севернее 78-й параллели, но тем не менее льда нигде не было видно. Термометр, которым мы через каждый час измеряли температуру воды, показывал прямо чудеса: ртуть неизменно держалась выше 5°, а на 79-й параллели температура воды поднялась даже до 6°. В настоящее время мы имеем еще очень мало данных о температуре воды в северо-восточной части Карского моря, но все же я полагаю, что те высокие температуры, которые обнаружили здесь в 1932 году, представляют собою совершенно исключительное явление. Льда мы так и не видели до самой Северной Земли, если не считать одинокого айсберга, встреченного недалеко от острова Длинного. Хотя прогноз Гидрологического института и указывал на благоприятное состояние льдов в северо-восточной части Карского моря, однако полное отсутствие льдов на всем пути к Северной Земле все-таки нас поразило. Капитан был этим, конечно, очень доволен, но отсутствие льдов совсем не пришлось по вкусу нашим киноработникам. Они начали жаловаться, что их жестоким образом обманули: обещали, мол, показать страшные арктические льды, а вместо этого приходится испытывать все прелести качки в открытом море.

В течение всего дня 13 августа держался густой туман, временами моросил дождь из мельчайших капелек — такой характерный для полярного лета. На палубе делать было нечего, и я пошел к себе в каюту. Чтобы возобновить в памяти условия плавания, которые я встретил в этих водах в 1930 году, участвуя в экспедиции на «Седове», я вынул свой старый дневник. Какие противоположные картины! Там, где «Седов» в 1930 году с трудом прокладывал себе путь среди льдов, «Сибиряков» шел теперь по чистой воде, точно он находился где-нибудь в Белом море, а не на краю ледовитого Карского моря.

Туман, который преследовал нас на всем пути от Диксона к Северной Земле, стал особенно сгущаться, когда мы подходили к острову Домашнему. Вечером 13 августа я обратил внимание на резкое изменение цвета воды, которая стала светло-зеленой. Это, вместе с весьма ощутительным падением температуры воды, являлось верным признаком близости Северной Земли. Следовать по нашему курсу в тумане дальше — значило бессмысленно рисковать всей экспедицией, и потому не оставалось другого выхода, как встать на якорь. Глубина оказалась небольшой — всего только 36 метров.

Когда через несколько часов туман несколько разорвало, мы увидели впереди землю, находившуюся от нас в расстоянии каких-нибудь трех четвертей мили. Это был, однако, не остров Домашний, на котором стоит станция. Гудков, которые мы стали давать, на станции не было слышно — об этом сообщили нам по радио зимовщики. Проблуждав еще некоторое время в тумане, мы, в конце концов, разыскали остров Домашний и встали недалеко от него на якорь. От берега немедленно отвалила моторная шлюпка, в которой, как мы могли рассмотреть, сидели четыре человека — все население Северной Земли. Вскоре можно было уже узнать каждого из них и разглядеть их лица; с виду зимовщики казались совершенно такими же, как два года назад, когда я расставался с ними здесь.

Зимовщики Северной Земли были встречены на «Сибирякове» громким и дружным «ура». Когда они вошли на борт, мы крепко пожали им руку, Шмидт и Ушаков обнялись и поцеловались. Глядя на эти загорелые, мужественные лица, невольно думалось: «Да, это настоящие люди!» Киноработники, как обычно, потребовали повторения всей сцены встречи, иначе, по их мнению, ничего путного из съемки не получится. Зимовщики должны были снова сесть в шлюпку и затем подъехать к ледоколу, опять повторились объятия, поцелуи. На этот раз все вышло «красивее», и киноработники остались довольны. Этот прием специальных инсценировок перед аппаратом В. А. Шнейдеров широко применял в течение всей экспедиции, и таким именно образом создавался наш экспедиционный фильм. Действительные сцены — «с натуры» — почему-то не нравились режиссеру, который во что бы то ни стало хотел каждого сибиряковца превратить в актера. Благодаря стараниям В. А. Шнейдерова, некоторые из сибиряковцев за время экспедиции научились искусству позировать в совершенстве. Всем нам, конечно, не терпелось узнать, как зимовщики провели два года на Северной Земле и какие работы им удалось выполнить, Г. А. Ушаков и Н. Н. Урванцев, уступая нашим просьбам, сделали небольшой доклад в битком набитой народом твиндечной кают-компании. Прежде всего они показали нам топографическую карту Северной Земли. Исследования зимовщиков выяснили, что Северная Земля представляет собой архипелаг, состоящий из четырех сравнительно больших островов и ряда прилегающих к ним небольших островов. Самый северный остров получил название Комсомолец. К югу от него лежат сравнительно небольшой остров Пионер и остров Октябрьской Революции. Этот последний, занимая площадь в 14 000 квадратных километров, является самым большим островом архипелага. Дальше на юг расположен остров Большевик, отделенный от материка проливом Вилькицкого. Кроме этого пролива, Карское море соединяется с морем Лаптевых проливом Шокальского (между островом Большевик и островом Октябрьской Революции) и проливом Красной Армии (между островом Октябрьской Революции и островом Комсомолец). Наконец, четвертый возможный путь в море Лаптевых лежит к северу от архипелага, в обход мыса Молотова — самой северной точки Северной Земли, расположенной на 81°16' с. ш. Общая площадь всех островов Северной Земли (за исключением острова Шмидта, который остался неисследованным) составляет 36 712 квадратных километров. Значительная часть Северной Земли (по подсчетам Н. Н. Урванцева — до 42%) занята ледниками, спускающимися местами до самого моря. Карта Северной Земли, составленная Н. Н. Урванцевым, была для нас чрезвычайно ценна, и Я. Я. Гаккель немедленно принялся снимать с нее копию. Во время нашего дальнейшего плавания в районе Северной Земли она очень нам помогала.

Свои работы по исследованию Северной Земли зимовщики развернули вскоре после того, как «Седов» в 1930 году покинул остров Домашний. Осенью был выполнен маршрут к горе Серп и Молот (на острове Октябрьской Революции), у подножия которой была устроена продовольственная база. Пополнение этой базы продолжалось в течение полярной ночи; всего сюда было завезено 1,5 тонны собачьего пеммикана и разного продовольствия для людей. Пеммикан — концентрированный пищевой продукт, широко применяющийся в полярных экспедициях. Главные составные части пеммикана — сушеное мясо, жир, мука и овощи. (Пеммикан делается двух сортов: для людей и для собак. Последнего рода пеммикан обычно изготовляется из китового жира. Главным поставщиком пеммикана является Дания; В СССР он пока еще не изготовляется). В темное время года производились различного рода стационарные наблюдения и, кроме того, шла деятельная подготовка к весенним маршрутам: шили одежду, обувь, сбрую, приводилось в порядок прочее снаряжение.

Первая большая санная экспедиция была предпринята весною 1931 года, когда был обследован пролив Красной Армии и обойден кругом остров Комсомолец. Вторая санная экспедиция, во время которой, был пересечен остров Октябрьской Революции и исследован пролив Шокальского (который до этого изображался на картах как залив), протекала в тяжелых условиях. «С конца июня, когда стаяла большая часть снега, — рассказывал Н. Н. Урванцев, — поверхность морского льда у берега стала походить на гигантскую терку. Двигаться по берегу нельзя было, так как снегу там не было совершенно и единственный возможный путь лежал по льду. По этой ужасной дороге собаки скоро ободрали себе лапы до крови, а некоторые протерли их до сухожилий и даже до костей. Люди нередко шли по пояс в воде и выбивались из сил, помогая измученным животным. Последние были настолько истощены, что как только их распрягали, тотчас же пластом падали на землю и никакие силы не могли их заставить подняться. Продовольствие подходило к концу, остатки масла и шоколада мы отдали собакам, сами же питались одним рисом. В начале июля, к счастью, удалось убить двух медведей и их мясом подкрепить как силы собак, так и свои собственные».

Исследование острова Пионер было выполнено уже весною 1932 года. Всего исследователи сделали по Северной Земле 3000 километров.

Помимо топографической съемки, в результате которой с карты Советской Арктики было стерто большое белое пятно, зимовщики выполнили ряд других работ: геологические, геомагнитные, метеорологические, гидрологические и др. Мы от души поздравили самоотверженных полярных исследователей с достигнутыми блестящими результатами. Впоследствии, по возвращении зимовщиков на Большую Землю, правительство наградило их высокими наградами: Г. А. Ушакову и Н. Н. Урванцеву был вручен орден Ленина, Ходову и Журавлеву — орден Трудового Красного Знамени.

Чрезвычайно интересовали нас сведения о состоянии льдов в районе Северной Земли. По словам зимовщиков, к западу от острова Домашнего открытая вода держалась уже с начала июля. У восточных берегов Северной Земли, которые зимовщики посетили весной, льды в это время были уже всюду вскрыты и местами чистая вода подходила к берегу вплотную. Многолетние льды были замечены только в глубине некоторых заливов. Для нас это были добрые вести, на основании которых надо было решить теперь вопрос о выборе пути в море Лаптевых. Наиболее южный пролив — Вилькицкого — уже посещался судами («Вега», «Фрам», «Заря», «Таймыр», «Вайгач», «Мод»), а потому представлял наименьший интерес. Кроме того, исследованием этого пролива предполагал заняться «Русанов». Пролив Шокальского, не посещавшийся еще ни одним судном, был более заманчив в отношении научно-исследовательских работ. Но, принимая во внимание полное отсутствие льдов, исследование этого пролива также могло быть выполнено «Русановым»; кроме того, этот пролив — в случае благоприятной ледовой обстановки — предполагала посетить экспедиция Гидрографического управления на «Таймыре». Что касается пролива Красной Армии, то судоходность его возбуждала сомнения. Зимовщики видели в этом проливе много айсбергов, часть которых сидела на мели; этот узкий пролив изобилует небольшими островками и, возможно, рифами. Оставался еще четвертый путь — вокруг Северной Земли. В научно-исследовательском отношении он представлял очень большой интерес, ибо еще ни одно судно не огибало Северной Земли. Было ясно, что этот путь, — даже учитывая благоприятные сведения, сообщенные нам Г. А. Ушаковым, — должен был представить значительные трудности и что выбор его будет связан с риском потерять несколько дней. К счастью, благодаря полному отсутствию льдов на пути от Диксона к острову Домашнему мы уже наверстали время, упущенное из-за опоздания «Вагланда».

Я был того мнения, что рискнуть следует, ибо рассчитывать на повторение в ближайшем будущем столь благоприятных ледовых условий, как в 1932 году, едва ли приходилось. На мой взгляд, было бы прямо непростительно не воспользоваться благоприятной обстановкой этого года и не сделать попытки обогнуть Северную Землю. Я высказал свои соображения Отто Юльевичу, и он вполне согласился со мной, считая, однако, необходимым согласовать вопрос о выборе пути с капитаном. Тут-то я уж знал, как надо действовать. «Моря не бойся, а горы бойся» — эта поговорка поморов должна была пригодиться.

Я разложил перед Ворониным урванцевскую карту Северной Земли. «Вот видите, Владимир Иванович, — начал я, — для нас, научных работников, было бы очень интересно пройти проливом Шокальского. Правда, этим проливом никто никогда не плавал, глубины его вовсе неизвестны, да и островков всяких на карте показано немало, а потому возможно, что в проливе имеются и подводные рифы. Как вы думаете насчет этого пролива?» Капитан внимательно рассматривал карту и хранил молчание. Лицо его нахмурилось. «Пролив Красной Армии» тоже любопытно обследовать, — продолжал я, — но он, вероятно, представляет еще большие опасности для мореплавателя, чем пролив Шокальского. Есть еще третий путь — обход Северной Земли с севера. Опасаться подводных банок на этом пути едва ли приходится, но зато нас ждет там другой враг — льды. Если здесь, у острова Домашнего, море чисто, то ведь это не значит, что льда нет и на севере». — «Дело все в том, что на льды мы и шли, — отвечал Владимир Иванович, продолжая изучать карту. — Льды нам не страшны, и «Сибиряков» с ними справится. Вы сами видите, какой год выдался удачливый. А в проливы я бы не советовал соваться. Это дело специального гидрографического судна, наша, же главная задача — поскорей пройти в Тихий океан. Проливы нам все дело могут испортить». — «Так вы, Владимир Иванович, не возражаете против обхода Северной Земли?» — «Если выбирать между этим путем и проливом Шокальского, то я за обход с севера».

Итак, вопрос решен.

На острове Домашнем нам предстояло еще выгрузить горючее для самолета А. Д. Алексеева, который в скором времени предполагал прилететь сюда. Пока происходила выгрузка, участники экспедиции занялись осмотром станции. С виду она была очень скромная: небольшой домик, состоящий из жилой комнаты, кухни и помещения для радиоаппаратуры, да сарай — вот и все постройки. Однако и с этими скромными средствами зимовщики сумели создать не только хорошие условия для жизни и труда, но даже известный уют. Нас удивили громадные запасы продовольствия, оставшиеся на станции. Оказалось, что зимовщики питались почти исключительно продуктами охоты, главным образом медвежатиной. Поэтому мясные консервы остались нетронутыми; мало было израсходовано даже масла и шоколада. Условия для охоты оказались в районе острова Домашнего хорошими. Об этом свидетельствовало громадное количество медвежьих шкур, развешанных недалеко от дома на деревянных козлах. В море часто появлялись большие стада белух, нередко показывались также моржи и морские зайцы (Промысловые возможности на острове Домашнем несомненно находятся в зависимости от состояния льдов. В благоприятные в ледовом отношении годы зверя здесь много, в тяжелые ледовые годы его мало. Так, по сообщению Нины Петровны Демме — нового начальника, сменившего Г. А. Ушакова в 1933 году, когда льды у западных берегов Северной Земли не вскрывались даже летом, промысел на зверя был здесь чрезвычайно плох).

К вечеру 14 августа выгрузка горючего была закончена, а киноработники засняли все нужные им кадры. Время терять было нечего, и капитан отдал приказ готовить машину. Когда мы покидали остров Домашний, сюда подходил «Русанов», сильно задержавшийся вследствие тумана и шедший почти от самого острова Сидорова малым ходом. Приветствуя «Русанова» гудками, Владимир Иванович пошутил: «Бухта у Домашнего острова приобретает значение большого порта — один ледокол выходит, другой входит». Стоявшие на берегу зимовщики махали на прощание и салютовали из ружей. С капитанского мостика я смотрел, как станция постепенно скрывалась из виду. На сложенном из серой гальки мыске, который омывался яркой светло-зеленой водой, она издали представляла красивую картину. «Полный вперед, — приказал Владимир Иванович вахтенному штурману, — курс норд-вест пять градусов».

Итак, на север, в поисках нового пути!

 

Бой со льдами

 

«В том море так много льда, сколько я нигде во всем свете не видал. Льды чаще встречаются к северо-востоку или к северу от земли, нежели к югу, юго-западу или западу. Случалось, что люди заходили в эти льды и некоторые погибали там, другим же удавалось выбраться».

                      «Королевское зерцало» неизвестного автора XIII века

 

Куда девался весь лед?» — недоуменно спрашивали сибиряковцы, когда ледокол уже прошел 80-ю параллель и приближался к 81-й, а кругом простиралось все то же открытое море. На горизонте показалась белая шапка острова Шмидта, с юга он омывался чистой водой, если не считать нескольких больших айсбергов.

Ледяные горы, откалывающиеся от ледников на западном берегу Северной Земли, несомненно увлекаются дрейфом в Полярный бассейн. Доказательством этого является дрейф деревянного буя, выброшенного к западу от Северной Земли экспедицией на «Седове» в 1930 году. Он продрейфовал  к северу от Земли Франца-Иосифа и был найден в 1932 году у берегов северной Норвегии. Таким образом, предположение, что в Полярном бассейне нет айсбергов, которые могут сидеть в воде на 100 метров и более, неверно (Самолеты ледовой разведки впоследствии неоднократно видели айсберги в высоких широтах Полярного бассейна. Так, в 1943 году много айсбергов было замечено к северу от Земли Франца-Иосифа между параллелями 83°20' и 85°40'). Между тем Вилкинс, подготовляя свою экспедицию к Северному полюсу на подводной лодке, исходил именно из предположения, что он на своем пути айсбергов не встретит. Мы знаем теперь, что этот расчет был неправилен и что плавание подводной лодки в Полярном бассейне на глубине 50 метров не дает полной гарантии от столкновения со льдом.

Когда мы проходили мимо острова Шмидта, Я. Я. Гаккель воспользовался случаем и при помощи ряда пеленгов (Пеленг — засечка на какой-нибудь предмет, берущаяся при помощи компаса) определил контуры береговой линии острова. Размеры его оказались несколько больше, чем по данным экспедиции 1930 года; по вычислениям Я. Я. Гаккеля, площадь острова составляет около 75 квадратных километров.

«Не заглянуть ли попутно на полюс? — обратился кто-то к В. И. Воронину. — Льды-то, видно, все потаяли». — «Погодите, скоро появятся, успеете налюбоваться», — недовольно буркнул капитан. Он был прав: небо на горизонте носило явные следы «ледяного отблеска»; вскоре то здесь, то там стали появляться отдельные раскачивавшиеся на волнах льдинки, а в широте 81°07' мы подошли к кромке. Здесь нас, точно гостеприимная хозяйка своих гостей, поджидала медведица с медвежонком. Медвежонок влез на торос и, вытянув шею, стал с любопытством рассматривать медленно приближавшийся к нему предмет. Гости оказались, однако, совсем не такими милыми, как, видно, предполагала хозяйка, и вместо приветствия угостили ее дождем пуль. Изрешеченная медведица с громким стоном рухнула на лед, обагрившийся яркой кровью. Медвежонок в паническом страхе бросился наутек, издавая жалобный рев. За ним была устроена погоня, и маленького зверя удалось взять живьем. В то время, когда медвежонка поднимали на борт, у самого судна показался морж. Выстрелом в голову он был убит наповал, но это убийство было совершенно бесцельно — морж, конечно, камнем пошел ко дну. За пойманным медвежонком принялся ухаживать бортмеханик Игнатьев, который в течение всего дальнейшего плавания полностью отдавал ему свой паек консервированного молока.

Лед, который мы встретили за островом Шмидта, был разреженный, и ледокол без труда прокладывал себе в нем дорогу. Однако по мере продвижения на север льдины принимали все более серьезный характер, а в широте 81°28' N «Сибиряков» уткнулся в громадные торосистые поля. Стоп! Дальше идти нельзя — для борьбы с полярным паком силы «Сибирякова» явно недостаточны. Мы находились в 12 милях к северу от мыса Молотова — крайнего выступа Северной Земли. Лот показал глубину в 313 метров; следовательно, мы еще не вышли за пределы материковой отмели.

Когда я предлагал идти в обход Северной Земли, у меня была затаенная надежда выйти на большие глубины Полярного бассейна, чтобы выполнить там хотя бы одну гидрологическую станцию, — эту надежду приходилось теперь оставить; о том, чтобы забираться в этот тяжелый лед, который простирался на север, не могло быть и речи. Возможно, что «Сибирякову» и удалось бы проникнуть еще на десяток миль дальше на север, но это было бы связано с расходом большого количества угля и, вероятно, потерей нескольких дней. Идти на это нельзя было — и уголь и время были для нас слишком дороги.

Между тем гидрологические наблюдения, выполненные на меридианах Северной Земли к северу от континентальной ступени, представляли бы исключительный научный интерес (Гидрологическую станцию на больших глубинах к северу от Северной Земли удалось выполнить «Садко» в 1935 году). На нашей самой северной точке мы все же выполнили гидрологическую станцию. Она дала интересные результаты, но вопроса о происхождении холодных глубинных вод Полярного бассейна разрешить не могла, по той простой причине, что этих вод здесь не оказалось — они находятся севернее.

Когда работы были закончены, мы пошли широкой прибрежной полыньей, державшейся у острова Комсомолец, на юго-юго-восток. Слева все время тянулся полярный пак, своей мощностью удививший даже Владимира Ивановича: «Лед какой здоровый — некуда носа затащить». По направлению к югу полынья становилась все уже и, наконец, совсем кончилась; льды подходили к восточному берегу Северной Земли вплотную. Это были большие поля зимнего происхождения, толщиной около 0,5 — 0,75 метра, весьма сплоченные. Вследствие таяния поверхность ледяных полей имела темный цвет, и на них видно было много луж и проталин. На краях полей находились невысокие торосы, которые, судя по наружному их виду, образовались во время сжатия льда совсем недавно.

Ледокол только с большим трудом пробирался среди этих полей, то и дело застревая в перемычках. Чтобы высвободиться, приходилось окалывать лед около судна пешнями — нудная и утомительная работа, которая, однако, нередко помогала. Здесь, в первый раз за всю экспедицию, пришлось прибегнуть к помощи аммонала.

В ночь с 16 на 17 августа «Сибиряков» находился против восточного входа в пролив Красной Армии. Погода была ясная, и перед нами во всей красоте развернулась величественная панорама Северной Земли, освещенная лучами полуночного солнца. Черной громадой высилась гора у мыса Ворошилова, крутые склоны которой были почти свободны от снега. Дальше в глубь страны ослепительно сверкала поверхность ледяного купола. У входа в пролив Красной Армии ясно были видны характерные скалы небольших островов Диабазовых. Сам пролив был покрыт невзломанным льдом. Если пролив даже в это исключительно теплое лето не вскрылся к середине августа, то следует полагать, что вскрытие его происходит только в редкие годы.

У пролива Красной Армии нас ожидал неприятный сюрприз в виде громадного ледяного поля, вплотную примыкавшего к берегу и представлявшего собой неподвижный припай. Попытка обойти это поле с востока не привела ни к чему, так как там находился непроходимый пак.  Оставалось только два выхода: либо форсировать поле, либо возвращаться обратно. Возвращаться, конечно, не хотелось, а так как, кроме того, впереди виднелось очень темное «водяное небо», указывавшее на близость открытой воды, то было решено пробиться через поле. Капитан предупредил старшего механика М. М. Матвеева, чтобы в котлах поддерживалось максимальное давление пара, и бой начался.

«Полный вперед» — ледокол наскакивал на поле, лед с шумом ломался, и судно проталкивалось вперед примерно на одну треть корпуса. «Малый назад» — ледокол осторожно отходил, опасаясь за целость руля, и затем с разбегу наносил новый удар. Пока толщина льда не превышала одного метра, мы, хотя и медленно, продвигались вперед довольно успешно. Однако, по мере того, как мы забирались в глубь поля, толщина льда стала увеличиваться, и ледокол все чаще и чаще застревал. В судовом журнале расстояние, пройденное за вахту, отмечалось уже не в милях, а в кабельтовых.

«Заложить впереди пару фугасов» — то и дело раздавалась команда капитана. Подрывными работами у нас ведал инженер Б. Ю. Малер. Вначале он применял небольшие количества аммонала, около полукилограмма, но вследствие малого эффекта взрыва уже вскоре стал увеличивать дозу, дойдя до 15 и даже до 20 килограммов. При взрывах судно содрогалось всем корпусом, а в месте взрыва поднимался огромный столб буро-желтого дыма. В сплошном невзломанном поле аммонал помогал мало — обычно во льду образовывалось только небольшое отверстие, трещин же не появлялось.

Спускаясь на лед для подготовки взрыва, Малер почему-то никогда не считал нужным одеться потеплее и неизменно выходил в одном пиджаке и городских туфлях. Пока при помощи пешней пробивали отверстие во льду, в которое закладывался фугас, Малер успевал сильно продрогнуть. Чтобы не застыть окончательно, инженер принимался танцевать на льду, к общему удовольствию зрителей, наблюдавших за подготовкой взрыва с капитанского мостика. За свои хореографические выступления на льду Б. Ю. Малер получил прозвище «балерины».

Среди припайного поля, которое мы форсировали, находилось очень много айсбергов — мы насчитали их 129. Все они были сложены из мутного льда беловатого цвета. Большая часть этих айсбергов несомненно сидела на мели — глубина моря составляла в этом месте только около 40 метров. Очевидно, эти ледяные горы и были причиной того, что припай к востоку от пролива Красной Армии не был взломан.

Только 18 августа, во вторую половину дня, нам удалось, наконец, пробиться через поле и выйти на чистую воду против фьорда Матусевича. Эту первую победу «Сибирякова» над полярной стихией мы приветствовали дружными аплодисментами по адресу капитана. В течение 40 часов, которых нам стоило это пятимильное невзломанное поле, В. И. Воронин почти не сходил с мостика.

Как только мы вышли на воду, навстречу нам попалось большое стадо моржей.

Чистая вода баловала нас недолго, и против северного входа в пролив Шокальского «Сибиряков» снова вошел в лед. По своему характеру этот лед резко отличался от того, который мы встретили севернее. Ледяных полей тут было сравнительно мало, и главная масса льда была разбита на более мелкие части. Толщина льда, несомненно многолетнего происхождения, была весьма значительной, не менее 3 метров, и, что особенно затрудняло продвижение «Сибирякова», льды были очень сжаты. Тяжелые льды подходили к острову Большевик вплотную, и другого выхода, как пробиваться сквозь их гущу, у нас не было. В одном месте ледокол завяз в этих льдах так основательно, что освободиться удалось лишь после многократных взрывов аммонала, который закладывался в количестве 20 килограммов почти под самым носом. Сотрясения, испытывавшиеся во время этих взрывов корпусом судна, были едва ли полезны для него, но другого выхода не было. К счастью, течение работало здесь в нашу пользу: когда ледокол зажимало во льду и машина временно не работала, мы могли по берегу Большевика заметить, что судно медленно дрейфует на юг.

Больше двух суток бился «Сибиряков» в тяжелых льдах у южного острова Северной Земли, пока утрам 22 августа мы не увидели остров Малый Таймыр и вскоре затем вышли на чистую воду. Труднейшая навигационная задача — обход Северной Земли — была разрешена. «Сибиряков» был первым и пока единственным судном, обогнувшим этот архипелаг. Мы потратили на выполнение этой задачи ровно неделю, но не жалели об этом: в результате плавания вокруг Северной Земли карта обогатилась новыми морскими промерами, а ряд взятых глубоководных станций выяснил в основных чертах гидрологический режим до того совершенно не исследованных вод.

От острова Малый Таймыр мы предполагали идти прямо на восток, оставив Новосибирские острова к югу. Гидрографической экспедиции на «Таймыре» и «Вайгаче» удалось совершить этот путь дважды (в 1913 и 1914 годах). Мы хотели проложить наш курс еще севернее пути «Таймыра» с тем, чтобы пройти через те «белые пятна», где можно было искать проблематическую «Землю Санникова» (Промышленник Яков Санников, посетивший Новосибирские острова в начале XIX века, видел к северу от острова Котельного землю. Эту же землю, названную Геденштромом «Землей Санникова», видел впоследствии известный полярный исследователь Э. Толль, по инициативе которого была снаряжена специальная экспедиция для поисков этой земли («Заря», 1900 — 1902). Позднейшими работами советских кораблей и самолетов установлено что «Земля Санникова» не существует). Так как, однако, на востоке виднелись торосистые льды, то было решено идти сперва на юго-восток и изменить курс на восточный тогда, когда это позволит состояние льдов.

Находясь в северо-западной части моря Лаптевых, я обратил внимание на цвет воды, который довольно резко отличался от такового в Карском море. В северо-восточной части Карского моря вода имеет темно-зеленую окраску, иногда с буроватым оттенком, что объясняется значительной примесью речных вод (Енисея и Оби), тогда как в северо-западной части моря Лаптевых вода отличается более синим цветом, приближающимся к цвету воды Полярного бассейна.

Море Лаптевых являлось тогда одним из наименее изученных северных морей. Первые исследования в открытой части этого моря были произведены Норденшельдом на «Веге» в 1878 году. Ф. Нансен, посетивший это море 15 лет спустя, назвал его в честь первого его исследователя морем Норденшельда. Незадолго до революции проф. Ю. М. Шокальский переименовал это море  в море братьев Лаптевых  (Братья Харитон и Дмитрий Лаптевы были участниками Великой северной экспедиции и выполнили громадную работу по описи морского берега от Таймырского полуострова до устья Колымы. Харитон Лаптев совершил в 1739 году плавание от устья Лены до мыса Фаддея на северо-восточном берегу Таймырского полуострова и в 1740 — 1741 годах обследовал район Хатангской губы и Таймырского полуострова. Дмитрий Лаптев совершил в 1739 — 1740 годах плавание из устья Лены в Колыму (с вынужденной зимовкой в устье Индигирки), а в 1741 году сделал неудавшуюся попытку пройти из Колымы в Берингов пролив). Последнее название принято на современных русских картах. Плавания «Фрама» (1893) и «Мод» мало внесли в дело изучения моря Лаптевых. Экспедиция на «Заре» (1901 — 1902) и гидрографическая экспедиция на «Таймыре» и «Вайгаче» (1912 — 1914) хотя и производили в море Лаптевых глубоководные исследования, тем не менее, почти не способствовали познанию гидрологического режима этого моря, так как наблюдения этих экспедиций не были опубликованы и продолжали мирно покоиться в архивах Академии Наук и Гидрографического управления. Эти исследования так и не стали достоянием науки.

Ввиду полной неисследованности моря Лаптевых мы были, конечно, очень заинтересованы в производстве здесь глубоководных станций. Начальник экспедиции, чрезвычайно дороживший временем (август был на исходе), все же дал свое согласие на остановки для научных работ, которые делались приблизительно через каждые 40 миль.

Вечером 22 августа мы вошли у северо-восточных берегов Таймырского полуострова в очень сплоченный лед, отличавшийся необычайно грязным цветом. Когда ледокол разбивал такую темно-бурую льдину, вода кругом принимала цвет кофе с молоком. Лед этот был настолько грязный, что над ним держалось темное небо, какое обычно бывает над разводьями. Это ложное «водяное небо» несколько раз вводило в заблуждение вахтенных начальников, которые, выбирая наиболее легкий путь среди льдов, направляли корабль на такие темные пятна на небе, но вместо ожидаемого разводья находили, к своему разочарованию, сплоченный грязный лед. Льды были чрезвычайно мощные, несомненно, многолетние. Ледокол почти беспрестанно ударялся о чудовищные льдины, отскакивал от них и немедленно ударялся другой скулой в новую льдину, получая при этом крен до 10°. Это была какая-то своеобразная «ледовая качка». Она очень не нравилась нашему гидрохимику А. Ф. Лактионову, который производил в судовой лаборатории анализы собранных проб воды. Химическая посуда скакала на столах, и Лактионову приходилось всячески ухитряться, чтобы жидкость во время ударов ледокола о лед не выплескивалась из склянок. В конце концов, от постоянного балансирования со склянками в руках у гидрохимика заболели мускулы, и он бросил свое дело до более благоприятных условий. Тяжелая работа во льдах у северо-восточного Таймыра не обошлась даром для ледокола — при сильном ударе об лед кормовой частью обломалась одна из лопастей винта.

В том месте, где мы тогда находились, в 1736 году ожесточенно боролся со льдами Прончищев на дубель-шлюпке «Якут». В судовом журнале он записал, что попал здесь «в самые глухие льды, которым и конца видать не могли». Да, действительно, «глухие» льды! И прескверные притом — они не позволили нам идти напрямик к Новосибирским островам и выполнить заманчивый гидрологический разрез на крайнем севере моря Лаптевых. От северного варианта пути в Восточно-Сибирское море пришлось отказаться; вместо этого О. Ю. Шмидт решил идти к устью Лены, в бухту Тикси, где нас должна была ожидать баржа с углем, на всякий непредвиденный случай заказанная еще весной. Заход в устье Лены должен был знаменовать собою начало морских сношений между Якутией и западом СССР.

Только 24 августа мы выбрались, наконец, на чистую воду. Это было в широте 76°05' N и долготе 116°36' Е. Всего мы прошли в море Лаптевых льдами 360 миль, на что потребовалось без малого девять суток. Можно отметить, что сравнительно, неблагоприятные условия на этом участке нашего пути были своевременно предсказаны Государственным гидрологическим институтом. В прогнозе, данном этим институтом в середине июня, указывалось, что «в западной и, в особенности, северо-западной части моря Лаптевых вероятны скопления льдов, местами тяжелых».

Около кромки мы заметили лежавшего на льдине здоровенного моржа. Он не обратил на судно никакого внимания и преспокойно продолжал почесывать себе живот левым ластом, слегка откинувшись на бок. Ледоколу удалось подойти к моржу на совсем близкое расстояние, и зоолог Л. О. Белопольский чисто «сработал» зверя. Огромная туша осталась лежать на льду неподвижно. К сожалению, этот морж нам все же не достался — при подходе к нему ледокол стукнулся о льдину, и от этого удара морж, лежавший у самого края льдины, соскользнул в воду и моментально пошел ко дну.

Еще тогда, когда мы находились у восточных берегов Северной Земли, наши радисты стали вызывать северные якутские станции — Булун, Ляховский остров и Тикси, но никто не отвечал нам. Между тем именно теперь связь с берегом была особенно нужна, потому что у нас не было уверенности в том, что заказанная баржа с углем действительно прибыла в бухту Тикси. Если же угля в Тикси не было, идти туда не имело смысла, ибо это значило сделать большой крюк и сжечь несколько лишних десятков тонн драгоценного топлива, которого — после продолжительного боя со льдами — хватало только-только добраться до Берингова пролива. В. И. Воронин не верил, что уголь, прибыл в Тикси. Не желая рисковать, он предлагал идти прямо к Ляховскому острову и далее в Колыму. «Заходить в Тикси — верная зимовка», — утверждал капитан, с мрачным видом рассматривая карту бухты Тикси. Глубины в этой бухте казались ему недостаточными для захода туда «Сибирякова». В надежде, что в конце концов, какая-нибудь радиостанция все-таки услышит нас, мы пока не меняли курса и продолжали идти к устью Лены. Вечером 24 августа, когда мы пересекали 75-ю параллель, нам навстречу попался большой кусок плавника. Это было первое приветствие, которое нам посылала река Лена. В дальнейшем плавник встречался довольно часто.

На следующий день, 25 августа, Е. Н. Гиршевич перехватил радио начальника Северо-восточной экспедиции Н. И. Евгенова, который сообщал, что у Чукотского побережья состояние льдов очень тяжелое и поэтому ледорезу «Литке» еще не удалось провести суда экспедиции из Берингова пролива в Колыму. Настроение капитана стало после этого еще более мрачным. Вечером Е. Н. Гиршевичу удалось войти в связь с пароходом «Краболов», работавшим в Охотском море. Береговые станции по-прежнему молчали.

Вскоре после того, как мы вышли из льдов, температура воды стала резко повышаться; вместе с тем соленость становилась меньше, а вода приняла буроватый оттенок. Во всем этом сказывалось влияние ленских вод. Наши наблюдения, сопоставленные с наблюдениями прежних экспедиций («Вега», «Фрам» и «Мод»), показали, что главная струя ленских вод по выходе из дельты устремляется на северо-восток, по направлению к острову Бельковскому. Из измерений, произведенных на «Фраме» в 1893 году, следует, что влияние пресных вод реки Лены чувствуется отчетливо еще к северу от Новосибирских островов, в расстоянии 500 километров от устья.

Только 26 августа, когда мы уже миновали траверз дельты Лены, станция в бухте Тикси, наконец, откликнулась. Вести она сообщала добрые — уголь для нас имелся. Мрачное настроение у капитана как рукой сняло, и он приказал держать на юг, в губу Борхая. «А как же мы войдем в бухту Тикси? — обратился я к нему. — Ведь глубины в бухте, по вашему мнению, для нас недостаточны» — «Уголь есть — так и глубины будут достаточные», — с веселой улыбкой ответил Владимир Иванович.

Ночью «Сибиряков» входил в бухту Тикси. Небо было ясное, но нам, пришедшим из высоких широт Арктики, оно казалось темным. Невысоко над горизонтом ярко светилась Венера — первая звезда, которую мы видели по выходе из Архангельска. С берега дул легкий, удивительно теплый ветер, доносивший до нас запах тундры. В полночь термометр, вывешенный на крыше штурманской рубки, показывал 9,4°. Это была самая высокая температура, отмеченная за все время экспедиции. Приближаясь к бухте Тикси, мы еще издали могли заметить характерные Караульные камни. Они очень понравились капитану: «Хорошие камни, Мурманом пахнут». Из бухты Тикси навстречу нам вышел какой-то пароход. Вскоре мы узнали в нем знаменитую «Лену», которая совместно с норденшельдовской «Вегой» совершила плавание вокруг мыса Челюскина и ровно 54 года назад вошла в устье Лены в качестве первого судна, пришедшего сюда с запада. С тех пор «Лена» непрерывно работала на великой сибирской реке, обслуживая нужды края. Среди местного населения этот пароход пользуется громадной популярностью, его любят и иначе, как «Леночка», в низовьях реки не называют.

«Привет полярникам!» — раздалось с «Лены». «Да здравствует Советская Якутия!» — отвечали с «Сибирякова», первого советского судна, пришедшего в Лену с запада. Под проводкой «Лены», «Сибиряков» вошел в глубь бухты и стал на якорь у острова Бруснева. Это было 27 августа 1932 года. Этим днем открывалась новая страница в истории экономического развития Якутии.

О прибытии «Сибирякова» в устье Лены О. Ю. Шмидт сообщил по радио в Совнарком Якутской Республики. Уже в Тихом океане мы получили ответ якутского правительства с поздравлением.

Гостеприимная Арктика

 

«Знатное дело, льды отнесло далече в море».

            Из шканечного журнала Прончищева на дубель-шлюпке «Якут», 1736 г.

 

Через несколько часов после нашего прибытия в бухту Тикси к борту «Сибирякова» подошла баржа с 250 тоннами столь желанного нам угля. Работа закипела. На этот раз команда только частично была занята на погрузке угля, так как главную работу делали прибывшие на барже специальные грузчики. Это были ребята как на подбор, с атлетическим телосложением, игравшие тяжелыми угольными мешками, как мячиками. Все они были одеты в необычайно широкие шаровары, подвязанные ярким поясом, тоже очень широким. По одной этой одежде можно было догадаться, что это сибирские золотоискатели. Своеобразная «форма», которую издавна облюбовали золотоискатели, очевидно, должна была в некоторой степени символизировать «широкую натуру» людей, носивших эту одежду.

Грузчики, работавшие у нас, пробирались на Колыму. Очевидно, они втайне лелеяли надежду, что могут добраться до золотой реки на «Сибирякове», и поэтому работали с удвоенной энергией. В этом им, однако, пришлось разочароваться, так как О. Ю. Шмидт наотрез отказался взять пассажиров на Колыму.

Уголь, которым мы грузились в бухте Тикси, был добыт на возвышенности Сангар-Хая, расположенной на правом берегу реки Лены, в 320 километрах ниже Якутска. Он оказался вполне хорошего качества, и наши механики остались им в общем довольны (Ныне в Сангар-Хая работает большой угольный рудник Главсевморпути).

Днем к нам снова подошла «Лена», чтобы доставить некоторых участников экспедиции в залив Булункан (так  называется небольшая бухточка, составляющая часть бухты Тикси). «Лена», несмотря на свой почтенный возраст (она была старше любого из сибиряковцев), сохранилась хорошо и с виду мало походила на старушку. Команда, кстати сказать, очень многочисленная для такого небольшого судна 27 человек), очевидно, хорошо заботилась о любимом судне. В последние годы командиром «Лены» был якут Богатырев, имя которого, как лучшего лоцмана и знатока реки Лены, хорошо известно на якутском севере. Богатыревым, плававшим на Лене свыше 30 лет, составлены две карты реки: одна — для участка от селения Витим до Якутска, другая — для нижнего течения реки — до Оленекской протоки. Первая карта была издана в Якутске в 1929 году, под названием «Наглядное пособие для сплавных лоцманов по реке Лене от селения Витим до г. Якутска»; издатели этой карты почему-то не сочли нужным указать фамилию ее автора. Вторая карта имеется только в рукописном виде.

За год до нашего прибытия в Тикси «Лена» едва не погибла. Она должна была совершить рейс на остров Большой Ляховский для снабжения находящейся там станции. Выполнение этой ответственной задачи было возложено на специально командированного из Москвы капитана Т., никогда не бывавшего в этих краях и незнакомого с местными условиями. Приезд свой в устье Лены этот «центральный человек», как выражались матросы с «Лены», обставил с некоторым эффектом. На удивление команды, он явился на «Лену» в щегольских белых брюках и таким же пиджаке. Выстроив матросов во фронт, капитан обратился к ним с длинной трескучей речью, которую закончил словами: «забыть все земное и повиноваться мне беспрекословно». На деле Т. оказался никудышным судоводителем. Несмотря на благоприятное состояние льдов, «Лена» не могла дойти до Большого Ляховского острова. Во время шторма Т. распорядился для «облегчения судна» выбросить в море значительную часть груза. Едва не погубив пароход, Т. привел его обратно в устье Лены. Здесь, к счастью, находился пароход «Ленин», которым командовал известный полярный капитан А. Н. Бочек. Он взял на свой пароход находившийся на «Лене» груз, и через 40 часов все было доставлено на остров Большой Ляховский. Льда на всем пути не было встречено совершенно.

В заливе Булункан мы застали целую флотилию из пяти судов: речные пароходы «Партизан», «Якут» и «Пропагандист» и две баржи. Первые два парохода были только недавно собраны в Киренске, «Пропагандист» же, выстроенный в 1911 году, имеет за собой уже славное прошлое. Во время гражданской войны на нем находился штаб Красной Армии; сохранившиеся на пароходной трубе следы пуль напоминают о горячих боях, из которых «Пропагандист» вышел победителем. Вся стоявшая в заливе Булункан флотилия, находившаяся под общим начальством Чечохина, должна была быть переброшена на Колыму, где, в связи с бурно развивавшимся строительством, потребность в речных судах чувствовалась весьма остро. Совершить морской переход самостоятельно речные колесные пароходы, конечно не могли, и операцию по проводке судов должны были выполнить ледорез «Литке» вместе с пароходом «Ленин». Однако тяжелое состояние льдов у Чукотского побережья не оставляло никакой надежды на своевременное прибытие «Литке». Накануне нашего прихода Чечохин получил от Н. И. Евгенова, находившегося на «Литке», радиограмму с указанием вести весь караван обратно в Якутск, так как  рейс «Литке» и «Ленина» в бухту Тикси отменялся. Таким образом, выполнение весьма важной хозяйственной задачи срывалось, и потому настроение на речном караване было подавленное.

У О. Ю. Шмидта, естественно, не могла не возникнуть мысль оказать каравану посильную помощь. Доставить его в Колыму целиком «Сибиряков» не мог, но проводка хотя части судов уже имела бы большое значение. В. И. Воронин внимательно осмотрел все суда в отношении их пригодности для морского перехода на буксире «Сибирякова». По заключению капитана даже два лучших, совершенно новых парохода — «Партизан» и «Якут» — не могли выдержать сколько-нибудь сильного волнения, не говоря уже об ударах о лед. Ввиду большой осадки «Сибирякова», мы в случае шторма не были бы в состоянии укрыть речные суда где-нибудь в защищенном месте, потому что по всему побережью от Лены до Колымы не имеется ни одной бухты с достаточными для «Сибирякова» глубинами. Шторм же в открытом море почти неизбежно должен был повлечь за собой гибель речных пароходов. Буксировка судов «Сибиряковым» была, таким образом, связана с очень большим риском. Тем не менее и О. Ю. Шмидт и В. И. Воронин решили идти на этот риск, взяв на себя тяжелую ответственность, ибо в противном случае колымскому строительству наносился громадный ущерб. Было решено взять на буксир «Партизана» и «Якута», «Пропагандист» же вместе с баржами должен был возвращаться в Якутск. Один из речных капитанов наотрез отказался идти в море, считая плавание безрассудством; его заменил сам Чечохин.

На речных судах находилось очень много направлявшихся в Колыму пассажиров — 147 человек, в том числе 20 женщин и 15 детей. Оставить их на «Партизане» и «Якуте» никак нельзя было, потому что в случае гибели судов спасение такого большого числа людей было бы чрезвычайно затруднительным. Пассажиры, конечно, стали осаждать Отто Юльевича с просьбой взять их на «Сибиряков», но ввиду полного отсутствия свободных помещений им пришлось в этом отказать. Шесть пассажиров Отто Юльевич все же согласился взять на борт; среди них был один якут, служивший в 1909 году проводником у геолога И. П. Толмачева во время его экспедиции по Чукотскому полуострову.

Командование речного каравана устроило нам на «Пропагандисте» небольшой ужин. На столе в разных видах красовалась местная продукция — великолепные пупки нельмы и чудесный муксун. Рыбой бухта Тикси богата, и в течение всего времени стоянки здесь речного каравана люди питались почти исключительно рыбой, которую вылавливали самыми примитивными способами.

Подготовка речных пароходов к плаванию открытым морем требовала некоторого времени, и выход из бухты Тикси был назначен на тридцатое утром. Остававшийся в нашем распоряжении свободный день мы провели в заливе Сого — части бухты Тикси, где в то время строилась научно-исследовательская станция Арктического института. Почти все строительные работы производились силами самих зимовщиков, а потому постройка дома несколько затянулась. У нас на «Сибирякове» физической силы было много, и О. Ю. Шмидт предложил участникам экспедиции съездить в бухту Сого и помочь зимовщикам в их работе. Охотников поавралить нашлось достаточно, и они быстро перетащили к месту постройки лежавшие на берегу доски и кирпич.

Место для станции в бухте Сого выбрано удачно, она расположена открыто, что важно для метеорологических наблюдений. Когда мы посетили станцию, вокруг росла довольно высокая трава, которую пощипывали завезенные сюда коровы. Зимовщики завели также небольшое стадо вьючных оленей. Некоторые из нас попробовали покататься на них верхом, но это оказалось не таким-то легким делом, и олени с большой ловкостью сбрасывали с себя неумелых наездников. Начальник станции т. Фрейберг охотно показал нам свои владения. Из построек пока имелись один, еще не законченный жилой дом и метеорологические будки, зимовщики временно ютились в палатках. Несмотря на то, что сотрудникам станции приходилось вести бивуачный образ жизни и все их время было занято строительными работами, научные наблюдения стали производиться уже с 1 августа, т. е. с самого начала Международного полярного года. Я рад был увидеть среди научных работников станции моего соплавателя на «Седове» в 1930 году Г. А. Войцеховского. Здесь он вел топографические и астрономические работы. Войцеховский и Фрейберг устроились в бухте Сого по-семейному — с женами и детьми. Жены, предварительно прошедшие метеорологические курсы, работали в качестве наблюдателей, дети же, может быть, будущие работники Арктики, должны были получить здесь первую полярную закалку.

Зимовщики дали в честь нас банкет. Хотя он и происходил в недостроенном доме, тем не менее обстановка создалась уютная и жареному муксуну сибиряковцы оказали должное внимание. Провозглашались многочисленные тосты за удачное плавание «Сибирякова» и за первых зимовщиков бухты Тикси, а когда Фрейберг предложил тост за бухту Тикси как за «окно Якутии на запад», то стены дома задрожали от дружного «ура». Этот тост не остался пустой фразой — уже в следующем году в бухте Тикси работала портоизыскательская партия, и в ближайшее время здесь должен возникнуть полярный порт, который будет иметь исключительное значение для Якутии.

Мы оставили в бухте Тикси наши аэросани, которые нам во время плавания едва ли могли пригодиться. Впоследствии они сослужили зимовщикам большую службу; во время поездок с топографическими работами на аэросанях было сделано свыше 3000 километров. Для обслуживания аэросаней на станции в бухте Тикси остался участник нашей экспедиции механик Денисов. С ним мы расстались гораздо менее охотно, чем с аэросанями. Так как у зимовщиков не оказалось никаких противоцинготных средств, то в придачу к аэросаням О. Ю. Шмидт подарил зимовщикам 77 килограммов клюквы.

В бухте Тикси мы еще посетили выброшенную на мель «Зарю» или, вернее, жалкие остатки этого некогда прекрасного судна, принадлежавшего так называемой «Русской полярной экспедиции» под начальством Э. Толя. Эта экспедиция была организована Академией Наук и имела главной задачей поиски гипотетической «Земли Санникова» к северу от Новосибирских островов, а также исследование этих последних. На приобретенном в Норвегии китобойном судне, названном «Заря», экспедиция вышла в июне 1900 года из Петербурга и в середине августа прибыла к острову Диксона. Год был довольно тяжелый, и льды в больших массах стали встречаться уже вскоре после выхода с Диксона. До мыса Челюскина «Заря» в том году пробраться не могла и была вынуждена стать на зимовку в бухте Колин Арчера (76°08' N, 95°04' Е). Из своего ледяного плена «Заря» освободилась только в конце августа следующего года, когда и продолжала плавание к Новосибирским островам. Вследствие позднего времени года «Заря» не могла заняться поисками «Земли Санникова», и Толль решил стать на вторую зимовку у острова Котельного (из группы Новосибирских островов). В мае 1902 года Толль с астрономом Зеебергом и двумя промышленниками вышел отсюда пешком по льду на остров Беннетта. Все они пропали бесследно. Экспедиция вернулась домой без своего начальника, а «Заря» была поставлена на зимовку в бухте Тикси, где ее выкинуло на мель. В следующем году (1903) на остров Беннетта была отправлена поисковая партия, которая нашла оставленные там Толлем документы, но выяснить причину гибели отважного исследователя и его спутников не могла. Весьма вероятно, что они потонули во время обратного перехода по морскому льду с острова Беннетта к острову Котельному. В 1913 году остров Беннетта посетила экспедиция Вилькицкого, которая нашла и вывезла оттуда собранные Толлем геологические коллекции.

Оставленная и разбитая «Заря» производила тяжелое впечатление. Она жила, пока был жив ее руководитель, горевший желанием познать тайны Арктики. Когда он пал в борьбе с полярной стихией, корабль был брошен в первой попавшейся бухте и вместе с ним забыты все мысли, которыми энтузиаст исследования Арктики сумел на время всколыхнуть старую Академию Наук. Толль был один. Трагическое начало и трагический конец.

Утром 30 августа «Сибиряков» двинулся дальше, с двумя «велосипедами» на буксире, как команда в шутку прозвала колесные пароходы. Капитан с опаской поглядывал на них, но все шло как нельзя лучше. Море было, как зеркало, на небе ни облачка и к полудню солнце стало заметно пригревать, чем некоторые из нас воспользовались, чтобы принять на палубе солнечную ванну. Думаю,  впрочем, что при температуре воздуха в 8° особенного удовольствия эти ванны не доставляли и принимались они больше в угоду фотографам и киноработникам, которые целый день слонялись по палубе в поисках сюжета.

Когда «Сибиряков» уже далеко отошел от бухты Тикси и берег скрылся из глаз, мы обнаружили, одного за другим, двух «зайцев». Оба скрывались в гальюнах. Это были грузчики, из тех, что ходили в широких штанах и грузили в Тикси уголь. Колымское золото влекло их непреодолимо, и, чтобы дорваться до заветной реки, они пустились во все тяжкие. Возвращаться из-за них в бухту Тикси не имело смысла, тем более, что надо было пользоваться безветренной погодой для проводки речных судов. Волей-неволей пришлось оставить «зайцев» на борту. На положении пассажиров им все же не удалось прокатиться, так как они были немедленно отправлены в кочегарку, в помощь машинной команде.

На всем пути к Ляховскому острову мы не встретили ни одной льдинки. Погода по-прежнему стояла тихая и солнечная. Прямо не верилось, что мы были в арктических водах, а не где-нибудь в Средиземном море. Сибиряковцам такое спокойное плавание, кажется, пришлось не очень по душе. Палуба была обычно пуста, и участники экспедиции предпочитали сидеть в кают-компании, развлекаясь шашками, домино и картами. Всякого рода игры на «Сибирякове» процветали, а с тех пор, как мы вышли из льдов, это увлечение приняло почти угрожающие размеры. В любое время дня и ночи в кают-компании можно было застать несколько групп «сражающихся».

Автор этих строк первое время не поддавался общей заразе, уклонялся от всякого рода турниров, но когда «Сибиряков» вышел в Тихий океан и научные работы были прекращены, и его каждый вечер можно было видеть за преферансом в кают-компании. Игра шла на пиво, которого на «Сибирякове» не было, но которое должно было быть «выставлено» по прибытии во Владивосток. Мне везло, и когда «Сибиряков» подходил к Японии, в моем активе числилось уже 300 бутылок. Ликвидация этого чудовищного долга несомненно грозила опасностью моей жизни и жизни моих многочисленных партнеров по преферансу. Когда я думал о прибытии во Владивосток, меня начинала охватывать дрожь. К счастью, обстоятельства сложились так, что мне из-за доклада в Географическом обществе пришлось задержаться в Токио на неделю, а когда я приехал во Владивосток, мои дебиторы находились уже на пути в Москву. Опасность получить долг миновала, и я вздохнул свободно.

На следующий день 31 августа, «Сибиряков» уже входил в пролив Дмитрия Лаптева, отделяющий остров Большой Ляховский (самый южный из группы Новосибирских островов) от материка. Первым побывал на острове Большом Ляховском приказчик Меркурий Вагин, посланный якутским воеводой Д. А. Траурнихтом «проведать морских жилых островов» против устья реки Яны. Вагин перебрался на остров Большой Ляховский зимой 1712 года на нартах, причем к северу от этого острова видел еще другой (Малый Ляховский). Недостаток съестных припасов заставил Вагина прервать свои исследования и вернуться на матерую землю. Не доходя до реки Хромы, где Вагин и сопровождавшие его казаки хотели заняться рыбным промыслом, путники «оголодали так, что принуждены были есть собак, а потом мышей и других гадин». Терпя большие лишения, отряд летовал на морском берегу, на так называемой Меркушиной стрелке. С установлением зимнего пути Вагин хотел вторично идти на Ляховский остров, но казаки, которым надоела тяжелая походная жизнь, зверски убили его, а также его сына, «вожа» Якова Пермякова и одного промышленника.

Первыми ли сообщили спутники Вагина о большом количестве мамонтовой кости на Новосибирских островах, или же эти сведения дошли до русских промышленников от туземцев — осталось неизвестным. Первыми промышленниками, ходившими за мамонтовой костью на Новосибирские острова, были два ламута — братья Этериканы, имена которых сохранила нам легенда. В шестидесятых годах XVIII века братья Этериканы вместе с женой одного из них, красавицей Мокрушей, собирали на Большом Ляховском острове мамонтовую кость. Вскоре они поссорились из-за женщины, вступили в бой и убили друг друга. После этого до самого последнего времени обычай запрещал женщинам въезд на Новосибирские острова. Легенда о братьях Этериканах в различных вариантах широко распространена среди устьянского населения еще и сейчас. Мораль же этой легенды вышла далеко за пределы края и в тридцатые годы крепко сидела в голове у некоторых работников центра, яростно протестовавших против участия женщины в полярных зимовках. Именем братьев Этериканов названы две реки на Большом Ляховском острове и пролив между этим островом и Малым Ляховский. Не забыта и Мокруша — ее имя носит небольшая речка в северной части Большого Ляховского острова.

Первым из русских, промышлявшим на Новосибирских островах мамонтовую кость, был купец Ляхов, организовавший с этой целью в 1770 году промысловую артель. Ляхов, чьим именем были названы два южных острова из группы Новосибирских островов, доставил первые сведения о природе этих островов. Два года спустя он открыл новый большой остров, названный впоследствии Котельным, потому что Ляхов, возвращаясь на юг, забыл на острове свой котел. По просьбе Ляхова для съемки Новосибирских островов был отправлен землемер Хвойнов, успевший описать только Большой Ляховский остров (1775). После смерти Ляхова мамонтовую кость на Новосибирских островах добывали промышленники Я. Санников, Фаддеев и купеческий сын Сыроватский. Санников открыл остров Столбовой, Фаддеев — остров Фаддеевский, а Сыроватский — остров Новая Сибирь (1805). Интересно, что Санников, побывавший в 1810 году на острове Котельном, нашел там полуразрушенное рубленое зимовье и могилу, на которой стоял крест со старинной русской надписью. Кто были эти русские  люди, некогда жившие на Котельном острове, осталось невыясненным.

Первая научная экспедиция на Новосибирские острова была отправлена в 1809 году под начальством Геденштрома. В последующее время исследованием этих островов занимались экспедиции Анжу (1821 — 1822), Бунге и Толля (1886, 1893, 1901 — 1902) и Воллосовича (1908), а также гидрографическая экспедиция на «Таймыре» и «Вайгаче» (1912 — 1914).

Через 40 часов по выходе из бухты Тикси «Сибиряков» стал на якорь у острова Большого Ляховского, в 5 милях от станции; подойти к берегу ближе капитан опасался из-за небольших глубин.

Геофизическая станция на острове Ляховском была выстроена, по инициативе автора этих строк, Якутской комиссией Академии Наук в 1928 году. Все строительные материалы были завезены на Ляховский остров из Якутска на небольшой парусно-моторной шхуне «Полярная звезда» (Ранее называлась «Polar Bear» и принадлежала канадской полярной экспедиции Стефанссона). Вследствие малой грузоподъемности судна (55 тонн) доставить на остров все необходимые для постройки станции материалы не удалось, хотя еще в 1927 году был совершен предварительный рейс на Ляховский остров. В результате станция, которую строили сами зимовщики, оказалась недостроенной и недоснабженной. Строителем и первым начальником Ляховской геофизической станции был мой друг и спутник по полярной экспедиции Г. Я. Седова — Николай Васильевич Пинегин. То, что в течение первого года своего существования станция, несмотря на неблагоприятно сложившуюся обстановку, выполнила возложенную на нее задачу, является в значительной степени его заслугой. В дальнейшем снабжение станции и смена персонала производились зимним путем по маршруту Якутск — Вулун — Казачье — остров Ляховский. Эти транспортные операции были связаны с очень большими трудностями и обходились чрезвычайно дорого. Завезти сухим путем, на оленях и собаках, строительные материалы было невозможно, и станция по-прежнему оставалась недостроенной. Предпринятая в 1931 году попытка произвести снабжение станции морским путем была вследствие плохой организации дела наполовину сорвана.

Мы нашли Ляховскую станцию в очень запущенном состоянии. Одна из основных задач станции — обслуживание плавающих судов — не выполнялась вовсе. На наш вопрос, почему, станция не отвечала на вызовы «Сибирякова», радист недоуменно спросил: «А разве надо было слушать?» Этот радист был большой оригинал. Бледное лицо его окаймляла неряшливая жидкая борода, волосы длинными космами грязно-желтого цвета спускались ниже плеч. «Вас, наверное, удивляют мои волосы, — обратился он к нам, когда разговор о радиосвязи был исчерпан. — Я, видите ли, уезжая на зимовку, дал обет не бриться и не стричься». Прочтя на наших лицах изумление, он с гордостью прибавил: «Пока ничего, держусь». Такое «подвижничество» я встретил на полярной станции впервые. Во всяком случае, эта странная фигура вполне подходила к стилю Ляховской станции и способствовала его выдержанности.

Меня очень интересовали производившиеся на станции наблюдения над состоянием льда в проливе Лаптева, но на просьбу показать ледовый журнал начальник станции ответил отказом, заявив, что он не вправе это делать. Только после решительного указания Отто Юльевича журнал был дан мне на просмотр. Я узнал из него, что лето 1932 года было здесь весьма благоприятным в ледовом отношении. Пролив Лаптева вскрылся уже 10 июля, а к 6 августа он совершенно освободился от льдов, как и все море в районе видимости. Сравнительно раннее очищение от льдов моря около Новосибирских островов вполне соответствовало прогнозу, данному мною еще в середине июня.

В 30 милях к западу от станции находился незадолго до этого организованный охотничий совхоз. Промышленники совхоза охотились главным образом на песца, которого добывают на Ляховском, Котельном и Фаддеевском островах. Часть промышленников устроилась в совхозе со своими семьями — легенда об Этериканах, очевидно, уже потеряла свою силу. К сожалению, у нас не было времени посетить этот полярный совхоз.

У Ляховской станции мы встретились с экспедицией Аэрофлота. Эта экспедиция имела задачей изыскать воздушный путь между Беринговым проливом и устьем Лены. Летом 1931 года она обследовала участок между Беринговым проливом и Колымой и, перезимовав в Среднеколымске, в следующее лето продолжала свои работы. Экспедиция имела в своем распоряжении моторный бот «Пионер» (Раньше назывался «Nome») грузоподъемностью всего только в 16 тонн. На этом суденышке экспедиция в составе 9 человек вышла 16 июля 1932 года из Колымы в море и к моменту нашей встречи успела обследовать побережье до пролива Лаптева. Экспедиция не предполагала производить работ на Ляховском острове, и зайти сюда ее заставил несчастный случай. Один из участников экспедиции, капитан дальнего плавания С. Г. Кириллов, прострелил себе руку, причем в рану попала шерсть, остатки пыжа и другая дрянь, извлечь которую не удавалось. На Ляховской станции ни врача, ни фельдшера не было, но, к счастью, «Пионер» встретил здесь «Сибирякова». Наш врач Л. Ф. Лимчер, осмотрев рану, признал ее серьезной, и по его настоянию капитан Кириллов был взят на борт «Сибирякова». Обстановка на маленьком «Пионере» была для больного крайне неблагоприятной. Люди ютились здесь в такой тесноте, что приходилось удивляться, как они умудрялись не только спать и готовить пищу, но и работать. Между тем работа экспедицией на «Пионере» была выполнена весьма основательная. Мы от души пожелали этим скромным труженикам Арктики дальнейших успехов.

На остров Ляховский мы выгрузили 7 тонн различного груза, взятого нами в бухте Тикси и предназначавшегося главным образом для проектировавшейся на острове Котельном новой станции. И. Л. Русинова воспользовалась стоянкой и произвела на острове магнитные наблюдения. Когда работы были закончены, «Сибиряков» снялся с якоря и вскоре вышел в Восточно-Сибирское море. Это было уже пятое море, которое ледокол посетил на своем длинном пути: моря Белое, Баренцево, Карское и Лаптевых были позади. Восточно-Сибирское море встретило нас той же чудной ясной погодой, которой мы воспользовались с самого выхода из бухты Тикси. Еле заметная зыбь слегка покачивала тащившиеся за кормой «Сибирякова» колесные пароходы, но в общем буксировка их, вызывавшая у нас столько тревог и сомнений, шла как нельзя лучше. «Ай да велосипедики! – шутили матросы. — Чем не пароходы! Не отстают от «Сибирякова». — «Чертовы перечницы, а не велосипеды, — злобно откликнулся кто-то из научных работников, — испортили нам все дело. С этаким хвостом разве остановишься для гидрологической станции! Пропал наш разрез в Восточно-Сибирском море!» Действительно, жаль было отказаться от гидрологических работ в этом, еще так мало изученном море, но что было делать! На Колыме «велосипеды» ожидались с нетерпением, и без них строительный план был бы в значительной мере сорван.

Сейчас же по выходе в море мы заметили большую одинокую стамуху (Большая торосистая льдина, севшая на грунт). Она сидела на шестиметровой банке и являлась как бы естественной вехой, ограждавшей эту опасность. На следующий день (2 сентября), когда мы пересекали 152-й меридиан, в очень большом количестве стал попадаться мелкий плавник. Это были стволы и ветви небольших деревьев, несомненно, вынесенные Индигиркой. Почти одновременное повышение температуры и понижение солености воды также указывали на влияние индигирских вод. 3 сентября мы подошли к Медвежьим островам, лежащим к северу от устья Колымы. Наше безмятежное плавание по «Средиземному морю» здесь кончилось с одного удара. На горизонте показалась кромка льдов. Вскоре то здесь, то там стали встречаться отдельные льдины. Навалила стена густого тумана, температура воздуха пала ниже нуля, и запорошил мелкий снег. Мы снова почувствовали себя в Арктике.

Обогнув Медвежьи острова с севера, «Сибиряков» поздно вечером подходил к мысу Медвежьему, расположенному недалеко от устья Колымы, где нас должны были покинуть речные суда. В это время на востоке показался ряд огней — то приближались суда Северо-восточной экспедиции, которым, под проводкой «Литке», наконец, удалось прорваться к Колыме. «Сибиряков» и «Литке», пришедшие с разных концов Советской страны, отдали якорь у мыса Медвежьего почти одновременно. Вскоре к нам на борт пришел начальник Северо-восточной экспедиции Н. И. Евгенов. «Вас, конечно, интересует состояние льдов, — начал Н. И. Евгенов, когда, после первых приветствий, он сел за стол в кают-компании. — Порадовать не могу — плохо. Год здесь выдался на редкость тяжелый. Один колонист, живущий недалеко от мыса Сердце-Камень уже почти 30 лет, утверждает, что столь неблагоприятного состояния льдов, как в этом году, ему еще не приходилось наблюдать. Конечно, «Сибиряков» активнее и крепче наших лесовозов, и вам, пожалуй, удастся пройти». Затем Николай Иванович стал рассказывать о всех перипетиях своей экспедиции.

Так называемая Северо-восточная экспедиция была организована Комиссариатом водного транспорта и имела главной целью доставку из Владивостока в Колымский район различных грузов. В состав экспедиции входили ледорез «Ф. Литке», шесть лесовозов («Анадырь», «Север», «Сучан», «Микоян», «Красный партизан» и «Урицкий») и парусно-моторная шхуна «Темп». Первыми в Ледовитое море вышли «Анадырь» и «Сучан», но дальше острова Идлидля им пройти не удалось, так как дрейфом льдов их постепенно относило обратно к Берингову проливу. В полном составе экспедиция вышла из Берингова пролива 16 августа. Ледорезу «Литке» нередко приходилось брать лесовозы на буксир и протаскивать их через тяжелые льды. В постоянной борьбе со льдами, время от времени прибегая к помощи аммонала, суда достигли мыса Медвежьего только 4 сентября.

Навигация 1932 года являет пример, когда доступ к устью Колымы со стороны Архангельска не представлял существенных затруднений, между тем как путь со стороны Владивостока был исключительно тяжелым. Этот пример со всей очевидностью подчеркивает важность долгосрочных прогнозов состояния льда, ибо если бы ледовая обстановка по всему протяжению Северного морского пути была известна заранее, то в 1932 году все грузы на Колыму были бы отправлены не из Владивостока, а из Архангельска или Мурманска. Этим были бы сбережены громадные средства, так как все суда Северо-восточной экспедиции, вследствие тяжелого состояния льда поздно прибывшие в Колыму, были вынуждены зазимовать, и, кроме того, в борьбе со льдами получили серьезные повреждения.

Н. И. Евгенов советовал нашему капитану держаться по возможности, ближе к берегу, ибо мощный полярный лед к самому берегу не подходит, за исключением выдающихся приглубых мысов, которые и являются самыми опасными в ледовом отношении местами. Нас предупредили также, что поставленных в свое время на Чукотском побережье навигационных знаков больше не существует. Их сняли чукчи, утверждающие, что эти знаки «отпугивают моржа». В те годы промысел моржа у северного берега Чукотского полуострова сильно пал, что, вероятно, находилось в прямой связи с тяжелым состоянием льдов. На местном населении, для которого моржовый промысел является одной из важнейших отраслей хозяйства, это отзывалось, конечно, очень неблагоприятно.

Утром 4 августа нас оставили «Якут» и «Партизан», пошедшие в Колыму самостоятельно, а вскоре затем мы расстались и с Н. И. Евгеновым. Я просил его, в случае вынужденной зимовки экспедиции, которая мне казалась весьма вероятной, организовать на одном из судов станцию для производства наблюдений по программе Международного полярного года. В экспедиции Н. И. Евгенова участвовало несколько научных работников, большинство необходимых приборов было также налицо, а несколько недостающих я счел возможным передать на «Литке», так как наша экспедиция шла к концу.

Вечером, когда уже был отдан приказ поднять якорь, Е. Н. Гиршевич устроил нам в кают-компании радиоконцерт. Откуда-то до нас доходила совсем непривычная, но завораживающая своим ритмом музыка. Мы были на Дальнем Востоке.